Анри Лот Туареги Ахаггара

Академия наук СССР

Ордена Трудового Красного Знамени

Институт Востоковедения

Анри Лот

Туареги Ахаггара

Москва

«Наука»

Главная редакция восточной литературы

1989

Henri Lhote

LES TOUAREGS DU HOGGAR

Paris, 1984

Редакционная коллегия

К. В. МАЛАХОВСКИЙ (председатель), Л. Б. АЛАЕВ, Л. М. БЕЛОУСОВ, А. Б. ДАВИДСОН, Н. Б. ЗУБКОВ, Г. Г. КОТОВСКИЙ, Р. Г. ЛАНДА, Н. А. СИМОНИЯ

Перевод с французского В. А. НИКИТИНА

Ответственный редактор Ю. М. КОБИЩАНОВ

Рецензент Л. Е. КУББЕЛЬ

Утверждено к печати Редколлегией серии «Рассказы о странах Востока»

ISBN 5-02-016591-3

ББК 63.5(3)

© Аrmand Colin Editeur. Paris, 1984

© Перевод, послесловие и примечания. Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1989

Лот А.

Л80 Туареги Ахаггара. Пер. с франц. В. А. Никити­на. Послесл. Ю. М. Кобищанова и А. Ю. Милитарева. М.: Наука, Главная редакция восточной ли­тературы, 1989.— 265 с. с ил. («Рассказы о странах Востока»).

Новая работа французского этнографа н археолога Анри Лота, хорошо известного советскому читателю по книгам «В поисках фресок Тассили» (1982), «В поисках фресок Тассилин-Аджера» (1973) и «К другим Тассили» (1984), посвяще­на описанию нравов и обычаев туарегов. Этот народ, живущий в Сахаре, отличается своеобразным, выработанным веками и не принятым у его соседей стилем жизни. В книге описаны все стороны материального и духовного бытия туарегов — от одеж­ды, жилищ, способов ведения хозяйства до религиозных обря­дов и устной литературы.

СОДЕРЖАНИЕ

От редактора французского издания

Политико-административное деление

Язык, письменность и устное творчество

Язык

Письменность

Устное творчество

Общественное устройство

Классы и касты

Моногамия и матриархат

Аменокаль

Амрар (амгар)

Имхары

Инислимены

Имрады

Ассимилированные вассалы

Ибореллиты

Икланы

Иклан-эн-эгеф

Идерфаны

Энадены

Конфедерация Ахаггар

Тобол кель-рела

Тобол таитоков

Тобол теджехе-меллет

Материальные условия

Условия жизни туарегов Ахаггара

Жилище

Пища

Скотоводство

Охота, рыбная ловля

Земледелие

Гигиена и врачевание

Костюм, украшения

Искусство и ремесло туарегов Ахаггара

Социальная жизнь

Древние культы, религии и верования

Внешние связи и отношения

Торговля, караваны, караванные пути и средства пере­движения

Реззу и война

Библиография

Ю. М. Кобищанов. Туареги в истории Африки

А. Ю. Милитарев. Анри Лот о языке и письменности туарегов

От редактора французского издания

Люди, увлеченные Сахарой, знают: работа Анри Лота, проделан­ная на протяжении более чем полувека, была работой титанической, и каждая строка данного труда носит ее отпечаток.

Эта книга — результат целой жизни, посвященной Сахаре, туарегам и их происхождению, итог труда и опыта, совершенно исключительных по характеру.

Тем не менее мы должны обратить внимание читателей на от­дельные моменты, которые, возможно, его удивят:

— статистические данные, приводимые здесь, зачастую устарели. Это объясняется тем, что после объявления независимости Алжира публикуемые статистические данные не учитывают больше ни фак­тора кочевничества, ни различий между социальными группами туа­регов. Молодой Алжир еще не в состоянии заниматься такими мело­чами, когда его ждут другие, более насущные задачи;

— по этой причине мы не имеем новых данных относительно эволюции различных групп туарегов, а также поголовья их скота. Известно, что оно сильно пострадало от засухи 1970—1973 годоз, и это вызвало значительные изменения в жизни туарегов.

Однако история не останавливается на столь коротких периодах, тем более в Сахаре, где на протяжении веков перемежаются по­стоянно светлые и темные периоды. Старые же статистические дан­ные позволяют судить о могуществе различных групп, о качестве и размерах пастбищ и кочевий, и это, конечно, главное;

— то же самое можно сказать о тех центрах обитания (таких, как Мертутек), которые были покинуты жителями. Только будущее покажет, окончателен их уход оттуда или же, как это бывало и в прошлом, харратины снова вернутся в эти пустующие деревни. Мы продолжаем рассматривать их как полюсы, вокруг которых орга­низовалась жизнь отдельных групп.

В 1984 году почти невозможно представить даже приблизитель­но этнологическую картину группы, ведущей кочевой образ жизни. Слишком сильны в ней тенденции, ведущие подобные общества к дезорганизации. Мы же полагаем, что, даже если происходящая эво­люция и убеждает нас в неизбежности исчезновения кочевого образа жизни, эта эволюция произошла слишком недавно, чтобы считать­ся окончательной. Похоже, что сегодня кочевники приговорены, но кто может поручиться, что так будет и завтра?

Вот почему мы просим читателей рассматривать настоящий труд как нечто вроде гистологического среза с туарегского общества. Бу­дущее покажет, какие элементы обрисованной картины исчезнут окончательно, какие сотрутся, а какие (почему бы и нет?) возродятся однажды вновь, поскольку известно: сильные культуры никогда не отмирают полностью.

Раймон Шабо

Политико-административное деление

Туареги проживают в обширном районе, который охватывает часть Сахары и Судана, или Сахеля (Мали, Буркина Фасо, Нигер). Область их расселения начи­нается у границы Большого Восточного Эрга, доходит до бассейна Нигера и заканчивается примерно у 15° с. ш., включая всю территорию, лежащую между 5° з.д. и 10° в. д.

Данное исследование касается в основном населе­ния Ахаггара, но надо иметь в виду, что оно составляет лишь незначительную часть туарегской этнической группы. Туареги делятся на несколько группировок, ко­торым мы дали наименование конфедераций, подчиня­ющихся каждая в той или иной степени своему вождю. Термин «конфедерация» удобен тем, что подразумевает определенную совокупность племен, но его нельзя пони­мать в прямом значении, предполагающем иерархизиро-ванную организацию, союз нескольких независимых го­сударств, связанных между собой общим соглашением. У туарегов дело обстоит иначе.

Когда французы заняли Сахару и страны Сахеля, они нашли населяющие их племена в состоянии полуанархии: структура различных конфедераций больше по­ходила на существовавшую много веков назад; исключение составляла конфедерация Ахаггар, где сохранилась традиционная политическая организация.

В средние века, по-видимому, существовали две груп­пы туарегов: группа северных, центральносахарских туарегов, или ахаггаров, и группа южных, суданских туаре­гов, объединенных вокруг сюзеренного племени тадема-Всетов, первоначальным местом обитания которой был Адрар-Ифорас, поскольку племена в Аире еще не были объединены в политическое целое. Сахарские племена составляли одну группу, находившуюся под властью имананских султанов и в XVI веке распавшуюся на две — кель-ахаггар и кель-аджер («кель» — означает «люди»).

Разделение племени тадемакетов датируется XII ве­ком, оно произошло в результате ухода значительной его группы — иуллеммеденов, поселившихся севернее излучи­ны Нигера; тогда оставшиеся племена воспользовались этим и, освободившись от их власти, расселились на обоих берегах реки.

Отдельные, разрозненные племена пришли в горный массив Аир, должно быть, еще в очень давние времена, потом они слились с чернокожими; особенно активно Аир стал заселяться начиная с X века пришедшими с севера группами, к которым позднее присоединились фракции, жившие до этого в Ахаггаре и в Адрар-Ифорасе.

К моменту прихода французов туареги делились на следующие группы.

1. Ахаггары, или кель-ахаггар; они жили вместе с таитоками в массиве Ахаггар и его отрогах и периоди­чески кочевали вдоль северных суданских границ близ Аира, по так называемой Тамесне, и на севере Адрар-Ифораса.

2. Кель-аджер; они населяли Тассилин-Аджер, запад­ную часть Восточного Эрга — от Форт-Флаттерса до Гадамеса, западную часть Феззана — от Тассили до под­ступов к Мурзуку.

Эти две группы часто обозначаются как северные, или сахарские, туареги.

3. Иуллеммедены, или уллиминдены; ныне размеща­ются в районе Менаки; их власть распространялась на всех туарегов, живших в излучине Нигера. В XVIII ве­ке от иуллеммеденов отделились и стали жить незави­симо кель-динник, которые кочевали в окрестностях Татуа. Племени кель-адрар, или ифорас (ифогас, ифор-хас), не удалось получить полную свободу от иуллемме­денов, пришлось признать вассальную зависимость от кель-ахаггар и ежегодно платить им дань.

4. Тенгерегифы — прямые наследники тадемакетов; занимали окрестности озера Фагибин и являлись сюзе­ренами Томбукту.

Эти различные группировки часто обозначаются как нигерские, или малийские, туареги, а также южные, или же суданские, туареги.

5. Кель-аир, или кель-азбен, включавшие кель-грес и кель-эуи; они находились под властью султана Агадеса, властью, впрочем, весьма условной. Кель-эуи, сильно смешанные с местными гобирскими элементами, обита­ли в горном массиве, тогда как кель-грес жили на юж­ных равнинах, в Дамергу и т. д.

Иногда их называют юго-восточными туарегами, а после провозглашения независимости — нигерскими туа­регами.

Таким образом, всего насчитывалось пять групп. Между ними не существовало никакой связи. Не было и верховного вождя, который мог бы объединить все пле­мена ради общего дела, по-видимому, особой необходи­мости в этом никогда и не было. Присущий этим племе­нам анархизм отнюдь не способствовал национальному сплочению. Они обладали достаточной военной силой, чтобы подчинить себе своих чернокожих соседей. И хо­тя на какой-то период древние группировки туарегов в районе Томбукту и Гао вынуждены были отказаться от своего господства над деревнями поречья в пользу сонгайского императора и даже признать его сюзеренитет, зависимость их оставалась номинальной и довольно скоро был достигнут компромисс: туарегские племена стали играть в сонгайской армии одну из главных ро­лей.

Независимость туарегов тем не менее не исключала возможности военных союзов между ними, и нередко бывало, что они обращались к соседним племенам с призывом объединиться в борьбе против общего врага.

Такой призыв всегда находил отклик, поскольку вой­на сулила немало выгод, например грабеж, на что туа­реги всегда были падки.

По данным 1933—1938 годов, численность различных групп туарегов была такова: ахаггары — 4254 человека, кель-аджер—1508, кель-аир (кель-эуи и кель-грес) — 27 765, тенгерегифы — 40 000, кель-адрар — 4223, иуллеммедены (включая племена с излучины Нигера и кель-динник) — 161 160 человек. Итого: 238910 человек. Следует отметить, что в цифру 1508 (кель-аджер) не входят туареги, кочующие в Феззане, которых может быть несколько сотен, а также подчиненные им жители оазиса Джанет и мелких земледельческих центров.

Эта численность намного превышает ту, что была получена при переписях до 1920 года. Из общего числа иуллеммеденов следует вычесть 94 000 слуг, переписан­ных вместе с ними. На сегодняшний день численность туарегов очень высока[1]. Рождаемость у них после периода спада, вызвавшего угрозу исчезновения туарегов, ова ощутимо повысилась. Их нынешнюю численность эжно приблизительно обозначить цифрой 300000. У ахаггаров, например, по состоянию на 1950 год, было 311 белых кочевников, 1642 слуги — всего 6253 человека. Следовательно, менее чем за двадцать лет население увеличилось на 2000 человек, то есть почти на 30%.

По данным 1938 года, ахаггары составляли лишь 1,78% всего туарегского населения.

Приводится еще одна цифра — 500000, но она представляется завышенной. При переписях населения, проводившихся после провозглашения независимости, давались обобщенные цифры, не делалось различий между благородными туарегами (имхарами), вассалами, ремесленниками, слугами и ассимилированными группами. Сегодня туарегами (или кель-тамашек) называют себя ракже бывшие икланы, или беллахи, кель-джанет — все вегроидного происхождения, тогда как до провозглаше­ния независимости они находились в подчинении у туа­регов. Чтобы избежать этнографической путаницы, мы предпочтем придерживаться старых данных.

Язык, письменность и устное творчество

Язык

Язык вместе с культурными (материальными и ду­ховными) факторами какой-либо популяции — состав­ная часть того, что этнологи называют «этничность». Он является той связью, которая объединяет членов одной этнической группы, даже если они отличаются друг от друга в расовом отношении и живут по различным по­литическим законам. Изучение языка всегда представ­ляет огромный интерес, ибо позволяет проследить его истоки, его возможное родство с другими лингвистиче­скими группами и даже выявить в нем скрещивания и миграции.

Язык, на котором говорят туареги, носит название тамахак или тамашек — в зависимости от того, какие племена говорят на нем — сахарские или сахельские. Он является диалектом берберской лингвистической груп­пы, остался самым чистым и изучен лучше других грам­матически благодаря работам, оставленным отцом де Фуко, а также опубликованным Р. и А. Бассе.

Тамахак — эволюционировавшая форма староли­вийского или берберо-ливийского языка, на котором го­ворили древние ливийские племена (описанные античны­ми авторами), распространенного уже в V веке до н. э., а возможно, и ранее по всей Северной Африке запад­нее дельты Нила и предположительно (но весьма веро­ятно) во всей Центральной и Западной Сахаре. Назва­ния гир, гер, н-гер, Абалесса, Илези, означающие соот­ветственно «приток, река, обработанный участок, воз­вышенность, окруженная низиной», встречаются в тек­стах Плиния, Птолемея и других авторов и предстают как самые древние известные нам слова берберского языка, относящиеся к старой топонимике Сахары, ис­пользуемой и поныне.

Несмотря на вторжение финикийцев, римлян, ванда­ов, византийцев, ливийский язык не был искажен чужеродным воздействием: он лишь заимствовал из каждого языка некоторые слова, адаптировав их. В его тепе­решней форме, то есть берберской, на нем еще говорят в египетских оазисах Сива и Ауджила, в Сокйе, в Джебель-Нефусе, на острове Джерба, в Оресс, в Малой Ка-билии, в окрестностях Лаллы-Магнии, во многих племе­нах Марокко, в частности у шлёхов, в отдельных городах Сахары (таких, как Гадамес, Гат, Уаргла), в Мзабе, в оазисах Сауры и, наконец, у туарегов.

По сравнению с прошлым берберский язык сильно сдал свои позиции, в основном, арабскому языку, кото­рый начал бурно распространяться в VIII веке. Больше всего это проявилось в Западной Сахаре, где на бер­берском языке, подвергшемся сильному влиянию араб­ского, говорят лишь в отдельных местах. Такое отступ­ление берберского языка объясняется в основном активным распространением ислама — проводника арабского языка, недостаточной сплоченностью самого берберско­го мира из-за его географической разобщенности, препятствовавшей формированию единой берберской нации, и отсутствием достаточно развитой письменности — необходимого условия существования литературы и прочных культурных связей.

Не дала оказать на себя глубокое влияние лишь языковая группа тамахак (тамашек), и констатация этого лингвистического факта еще раз подтверждает то, что уже было сказано о монолитности туарегов. Демонстрация этого может быть продолжена и дальше.

А. Бассе, сделавший сравнительный анализ различных берберских диалектов Северной Африки и Сахары, от­метил существенную разницу между тамахак и другими диалектами, четко отделяющую туарегов от других берберофонов. «Туареги, — подчеркивает он, — будучи изолированы от других берберофонов своим укладом Жизни, общественным устройством и безлюдными про­странствами, составляют настолько обособленный мир, что их северо-западная географическая граница совпадает с лингвистическим барьером (правда, не везде оди­наковым), пересекающим Сахару от Гадамеса до Томбукту». Западнее этой границы речь идет уже о диалек­тах, родственных языку зенага. Такая капитальная раз­ница свидетельствует об этническом разрыве, который веками существовал у населения Сахары и который своими границами совпадает здесь с границами распро­странения наскальных гравюр и рисунков с изображе­нием лошади и ливийского воина.

Тамахак (тамашек) делится на несколько диалектов: тахаггарт, на котором говорят племена Ахаггара и Тассилин-Аджера, а также таитоки, нашедшие прибежище в северо-западной части Аира; тадрак — племена Адрар-Ифораса; таирт — кель-аир; тауллемет — иуллеммедены, племена долины Нигера и окрестностей Томбукту. Раз­личия в диалектах столь велики, что жители соседст­вующих районов с трудом понимают друг друга. Это объясняется тем, что язык еще не сложился и конструк­ция предложений в нем непостоянна. Сюда можно до­бавить еще наличие большого диапазона фонетических вариаций, что дает возможность судить о различиях в происхождении племен. Когда все эти факторы будут проанализированы и определены, они, возможно, позво­лят проследить пути миграций племен до того, как они обосновались в своих нынешних местах обитания.

Диалект Ахаггара считается самым чистым, потому что имеет очень мало заимствований из других языков. В нем можно обнаружить латинские слова, связанные с христианской религией и определением времени и — в большем количестве — арабские слова, пришедшие в ре­зультате распространения ислама. На диалекты Мали и Нигера оказали большое влияние языки соседей — хауса и сонгаев. Это объясняется повседневными кон­тактами между туарегами-кочевниками и суданскими оседлыми жителями. Здесь заимствования относятся к флоре и фауне, которая у последних сильно отличается от сахарской и гораздо богаче, чем у туарегов.

Каковы же истоки языка туарегов, а в более широ­ком плане—берберского языка?

Давно принято считать, что берберский язык при­надлежит к семито-хамитской языковой семье, вклю­чающей семитские, древнеегипетский, берберо-ливийские и кушитские языки, происшедшие от одного лингвисти­ческого пласта и распространившиеся в их теперешнем виде в Аравии и ее северных пределах, а также по все­му северу Африки. По своему языку туареги, таким образом, принадлежат к ближневосточной цивили­зации.

Эта теория, которую активно поддерживал М. Коэн, не вызывает единодушия у лингвистов-бербероведов. А. Бассе, например, сомневается в наличии родства с семито-хамитской языковой семьей, поскольку заимство­вания оттуда крайне незначительны. По его мнению, берберский — не импортированный, а скорее автохтонный язык, со всеми вытекающими отсюда этнологиче­скими последствиями, тем более что проводимые в различных направлениях изыскания с целью опреде­лить, к какой еще языковой семье можно было бы при­числить берберский язык, оказались тщетными. Мор­фология имени в берберском, утверждает А. Бассе, на­столько чужда семито-хамитской, что, даже если бы его родство с этой языковой группой было доказано, «оста­лась бы значительная масса слов (доберберских либо иных) неизвестного происхождения». И далее он до­бавляет: «Если допустить, что подобное родство будет установлено, а в ближайшем будущем и доказано с той же очевидностью, что и родство между собой семитских или индоевропейских языков, то в этой связи возникнет целый ряд новых проблем: место берберского языка в этой семье; смещения и оригинальные конструкции в нем; а если все же считать его импортированным язы­ком, то выявление доисторической-миграции, предвосхи­щающей будущее исторически засвидетельствованное наступление арабского языка; установление доберберского субстрата в Северной Африке и, может быть, даже попытка реконструкции этого доберберского языка».

Это вопрос очень важный. Поставленный столь авто­ритетно, он вызовет новые поиски и новые столкновения мнений. Не будучи лингвистом, не берусь брать здесь чью-либо сторону, но как палеоэтнолог могу констати­ровать, что новая гипотеза лучше, чем прежняя, увязы­вается с последними данными антропологии древ­них популяций в Северной Африке, изучения пер­вобытного общества, а также археологическими данны­ми и историческими фактами, которые отнюдь не сви­детельствуют о миграциях с востока, а показывают, что ливийские и даже доливийскне популяции издревле находились на севере Африки. Создается впечатление, что они закрепились там, где находятся сегодня, с очень давних времен, даже если сегодня это нельзя твердо доказать.

Письменность

Некогда берберы имели письменность, знаки кото­рой, еще сохранившиеся на скалах и посвятительных стелах в Северной Африке, уже непонятны нынешним обитателям Сахары. Для путешественников и лингви­стов было большим сюрпризом узнать, что это любо­пытное письмо — тифинаг (тифинар), хотя и в сильно измененном виде, находится в употреблении у туарегов и по сей день.

Тифинаг (то есть «знаки») состоит из 24 значков простой геометрической формы — точек, черточек, кру­жочков и их сочетаний, обозначающих согласные. Зна­ки для у (iy) и w (wa) передают не гласные, а полу­гласные звуки; что касается «а», то этот знак никогда не пишется внутри слова, где он часто имеет нулевое значение, а пишется только в последнем слоге. Такое отсутствие гласных делает чтение тифинага весьма за­труднительным.

К этим 24 знакам, соответствующим стольким же фо­немам, прибавляются так называемые лигатуры, обра­зованные соединением двух простых знаков; фонети­чески они представляют собой сочетания согласных, в основном в конечных позициях: - это соединения «б» и «т», «м» и «т», «н» и «т», «л» и «т», «р» и «т» и т. п.

В различных диалектах тифинаг, будучи чисто фо­нетическим письмом, сильно меняется, что, конечно, не способствует укреплению языка. На нем пишут справа налево и слева направо, сверху вниз и снизу вверх, иногда даже по спирали; в нем нет ни знаков пунктуа­ции, ни заглавных букв, ни вспомогательных значков, ни интервалов между словами и фразами, что сильно затрудняет чтение. Фактически тифинаг, по-видимому, никогда не служил для передачи длинных текстов; как правило, существующие представляют собой короткие послания, содержащие не более нескольких фраз. Весь­ма характерно, что у туарегов в их языке нет даже сло­ва «писать», оно заимствовано из арабского.

Является ли тифинаг пережитком некогда широко­употребительного алфавита, или же он никогда не был более развит, чем теперь? Отсутствие манускриптов и крупных древних надписей заставляет склониться в пользу второго предположения. Как заметил Аното, арабская и древнееврейская письменности долго оста­вались на своей начальной стадии (в какой находится

сейчас тифинаг) и получили дальнейшее развитие, толь­ко когда возрастающее влияние религии повлекло за собой необходимость составления текстов. Если вспом­нить, чем обязаны религии все языки, будь то древне­египетский, халдейский, пунический, древние языки Ки­тая, греческий, латинский и другие языки, то можно по­нять, почему ливийско-берберский язык остался на столь примитивной стадии. К тому же туареги далеко не все используют тифинаг. Хорошо знающие тифинаг и способные прочесть надпись «с листа» встречаются весь­ма редко. Как заметил Бенхазера, в настоящее время знание тифинага отнюдь не является признаком образованности. Разобрать какую-нибудь надпись подчас очень трудная задача для туарегов, им приходится прямо-та­ки заниматься «фонетической гимнастикой», произнося звуки один за другим. Лишь после нескольких попыток им удается разгадать слово. Сегодня (и похоже, что так было всегда) тифинаг используется лишь для того, что­бы сделать короткую запись, написать пожелание, пре­дупреждение, просьбу о встрече, любовное послание или сделать метку на каком-нибудь предмете. Такие надпи­си обычно вырезают или рисуют на скале, а также на каменных браслетах, которые носят мужчины, на кожа­ной деке амзада (женской скрипки), а раньше—на щи­тах воинов. Реже короткие послания записываются на коже или пергаменте, на бумаге либо могут быть наца­рапаны на сланцевой или песчаниковой плитке, выреза­ны на деревянной дощечке.

Тифинаг доступен у туарегов обоим полам почти в равной степени, хотя считается, что у них женщины бо­лее образованны, чем мужчины. Конечно, среди женщин есть очень одаренные, но это качество присуще и муж­чинам. Уровень культуры женщин явно преувеличивает­ся. Утверждают, например, что некоторые женщины знают наизусть Коран и «Свод законов» Сиди Халиля, однако у туарегов Ахаггара почти отсутствует религи­озное образование, женщины там редко знают арабский и поэтому не могут читать подобные сочинения. Имен­но из-за незнания арабского тамахак и остается у них живым языком; женщины являются хранительницами как языка, так и всех традиций туарегов.

Каково же происхождение тифинага?

Прежде этот алфавит рассматривался как производ­ный от ливийско-берберского, который, в свою очередь, произошел от пунического, введенного в Северной Аф­рике карфагенянами и использовавшегося во всем бас­сейне Средиземного моря. Подобное суждение сомни­тельно, ибо непонятно, почему берберы не приняли сра­зу пунического алфавита, тем более что он был совер­шеннее и проще в употреблении.

По другому предположению, ливийско-берберский алфавит произошел из синайского, истоки которого сле­дует искать в Южной Аравии, но и здесь очень велика доля предположений, и они малоубедительны.

Профессор М. Коэн, например, установил такую род­ственную преемственность алфавитов, по которой ли­вийско-берберский алфавит является африканской формы более древнего алфавита-предка; при этом остаются несколько неизвестных: 1) прототип алфавита, который еще предстоит определить, существовавший приблизительно в 2000—1750 годах до нашей эры; 2) его ветви, явно различающиеся и невыводимые одна из другой: а) ханаанский алфавит; б) южноаравийский; в) ливийский и, конечно, г) угаритский (в виде клинописи). По убеждению М. Коэна, распространение на запад этого алфавита, зародившегося на Ближнем Востоке, является результатом миграций и вторжений, как, впрочем, и распространение самого берберского языка, рассматриваемого им как составная часть хамито-семитской группы. Таким образом, мы подошли к восточному происхождению алфавита со всеми выводами, которые отсюда вытекают.

За последние десятилетия изучение ливийско-берберских надписей как в Северной Африке, так и в Саха­ре сделало большие успехи. Теперь можно зафиксировать границы их распространения не так произвольно, как это делалось в 20-е годы, когда считалось, что они существуют во всей Северной Африке — от Синайского полуострова до Канарских островов. В действитель­ности же на Синае есть лишь несколько надписей, весьма отличных от ливийских, а в долине Нила и его верховьях их, насколько мне известно, не обнаружено сов­сем. Самое восточное местонахождение надписей, по-ви­димому, в Дахле — оазисе, расположенном между Ни­лом и Джебель-Уэнат, и, лишь начиная с Феззана, надписи становятся более частыми, достигая наиболь­шей плотности в Тунисе (южнее бывшего Карфагена) и восточнее Константины. Отдельные надписи встреча­ются в Алжире и Марокко, а также на Канарских ост­ровах. В Сахаре больше всего надписей встречается в Тассилин-Аджере, где они сделаны в основном красной охрой на стенах под скальными выступами, в Ахаггаре, а также в Адрар-Ифорасе; в Аире их меньше, в Ти-бестй и Кауаре они практически отсутствуют. На юге такие надписи встречаются близ реки Нигер и на широ­те города Зиндер, которая вместе со скальными утесами Хомборн является своеобразной границей расселения берберофонов в этом районе. На западе, то есть в Мав­ритании, надписи немногочисленны и сконцентрированы в Адраре, а также севернее и северо-восточнее Тишита, то есть а достаточной степени локализованы. Более то­го, число их уменьшается в направлении с востока на запад, а это вполне позволяет предположить, что ливийско-берберские племена Мавритании пришли с во­стока, а не с севера.

Из сказанного следует, что распространение ливийско-берберских надписей гораздо уже, а концентрация выше, чем это предполагалось ранее. Что же касается Сахары, то здесь зона их распространения совпадает с зоной наскальных росписей с изображением лошади, причем самых древних. И это неудивительно, поскольку многие надписи сопровождают изображения ливийского воина с дротиком и круглым щитом «периода лошади». А факт их отсутствия на рисунках, где лошадь не фигу­рирует (например, в Тибести и Кауаре), явно указывает на то, что введение алфавита и распространение его бы­ли осуществлены популяциями «всадников».

Надписи следует различать и по возрасту. Они де­лятся на три группы. Самые древние надписи состоят из знаков, уже неупотребляемых; они непонятны даже самим туарегам. Обычно эти надписи начинаются тре­мя или четырьмя точками, расположенными вертикаль­но, за ними идет кружок, и, наконец, три параллельные горизонтальные линии . Такие надписи встре­чаются в Тассили, в Ахаггаре, а Адрар-Ифорасе (а так­же в Талохосе и в Ин-Тадеини), в Мавритании и в Аире. В основном они сопровождают рисунки лошадей и людей высокого роста в туниках в виде двух тре­угольников, с перьями, дротиками, висящим на за­пястье ножом и круглым щитом; патина на них всегда довольно темная. Для этих надписей можно предложить наименование «ливийские», использовавшееся до сих пор для обозначения древних надписей в Северной Аф­рике, не имевших точек вначале или всего с одной точ­кой. Сравнительного изучения этих надписей не дела­лось. На первый взгляд надписи без точек представля­ются архаической формой ливийско-сахарских надписей, что вполне допустимо, но не очевидно. Ниже мы уви­дим почему.

Надписи среднего, или промежуточного, периода на­чинаются обычно вертикальной линией и тремя точками, расположенными треугольником . Значение этих знаков туареги уже понимают Они читаются «нек», или «уаннек», что означает «я». Знаки, следующие за ними, не всегда понятны туарегам. Такие надписи особенно распространены в Тассили, в Ахаггаре, главным образом в Ахнете и Адрар-Ифорасе; отдельные такие надписи встречаются в Мавритании. Трудно определить тип наскальных рисунков, которые сопровождают эти радписи. Нередко на них изображена лошадь, иногда попадается и верблюд. Патина на них обычно желтая, довольно светлая. Во всяком случае, рисунки весьма посредственны по сравнению с предыдущими. Для этих надписей можно предложить наименование «ливийско-берберские» — так до сих пор обозначали все надписи— от самых древних до самых поздних.

Самые поздние надписи начинались со знака (видоизмененная форма , имеющая то же зна­чение), сопровождаемого обычно именем собственными знаками  —«тенет»-«сказавший»-»-«сказал», а дальше следовала какая-либо мысль или пожелание. Туареги легко понимают эти надписи, потому что сде­ланы они сравнительно недавно и могут делаться и сейчас. Патина на них всегда светлая. Подобные надпи­си можно встретить на всей территории, где ныне про­живают туареги. Однако в Мавритании их нет.

Таким образом, в ливийском письме произошла эво­люция, выразившаяся в модификации одних знаков и в изменении фонетического значения других.

Наличие надписей древнего типа в Адрар-Ифорасе и в самой южной, куда только дошли туареги, зоне Саха­ры позволяет предположить, что когда-нибудь смогут разгадать их значение, использовав как ключ язык тамахак. Местонахождение этих надписей совершенно чет­ко отражает продвижение туарегских племен на юг и, возможно, в Мавританию, вдоль по пути Дар-Тишит — Уалата. По-видимому, не так будет обстоять дело с надписями в Северной Африке. В этой связи А. Бассе отмечал неудачу попыток перевести двуязычные и одно­язычные ливийские надписи, «которые старались рас­шифровать с помощью берберского языка, и они наот­рез отказывались раскрыть свой секрет». Отсюда сле­дует вывод, что отдельные надписи могли быть сделаны и на каком-то другом языке. Эта новая точка зрения весьма интересна, ибо позволяет утверждать, что ливий­ский алфавит (который уже не представляется как обя­зательно связанный с берберским) был внедрен на севере Африки, по всей вероятности, популяциями «всад­ников», хотя период и пути его проникновения еще не установлены.

Идея восточного происхождения ливийского алфави­та, выдвинутая М. Козном, — одна из самых убедитель­ных. Тем не менее ее нельзя принять в том виде, в ка­ком она сформулирована, ибо она предполагает, что ли­вийский алфавит пришел в Сахару в результате мигра­ции семито-хамитских народов, однако наличие таковой не доказано.

Существовало еще одно предположение — о родстве ливийского с древними критскими алфавитами, но эта гипотеза не была поддержана, несмотря на очевидное сходство алфавитов. А ведь мы знаем, сколь значитель­ны были последствия вторжений к ливийцам «народов моря» и какое большое культурное влияние оказал их приход. И в Сахаре прослеживается связь между попу­ляциями «всадников» группы ливийцев — гарамантов — туарегов и распространением ливийского алфавита.

В свое время надписи на этом алфавите, найденные в скальных укрытиях Тассили рядом с изображениями боевых колесниц, совершенно не привлекали внимания; их изучением пренебрегали до такой степени, что редко кто давал себе труд скопировать их. А ведь между изо­бражениями и надписями вполне может существовать связь. Если бы это оказалось так, то берберы тогда по­лучили бы свой алфавит через Мармарику, в результате эгейско-критских завоеваний. Это лишь гипотеза, при­чем очень смелая, однако знать ее необходимо, посколь­ку, если указанная выше связь с изображением колес­ницы и лошади окажется внешней и случайной, ее всег­да можно будет отвергнуть. Гипотеза эта не противоре­чит данным археологических раскопок в Центральной Сахаре, к тому же вряд ли алфавит пришел с востока через Египет или Верхний Нил. Наоборот, это древние критские популяции, должно быть, получили его с во­стока, что подтвердило бы тезис о его южноаравийском происхождении, выдвинутый М. Коэном. Остается доба­вить, что за тридцать лет исследований в этом направ­лении мною при обнаружении множества рисунков с изображениями колесниц не отмечено ни одного случая сочетания изображения колесницы и ливийско-бербер-ской надписи.

Что же касается надписей в Северной Африке, кото­рые довольно-таки сильно отличаются от надписей в Сахаре, но, безусловно, имеют с ними родство, то, может быть, стоит, как считает А. Бассе, попробовать расшифровать их с помощью какого-нибудь другого — не берберского — языка. Но какого? Надписи на Канарских островах довольно близки надписям в Северной Африке, но многие из них идентичны и надписям древнего типа, встречающимся в Сахаре. Одна группа таких надписей сопровождается даже геометрическим рисунком, который, будучи обнаружен в Сахаре, наверняка воспринимался бы как колесница. Верно считая, что эти надписи чужды людям островов, он предполагает, что они сделаны чужеземцами — нумидийцами, пришедшими туда на карфагенских или других кораблях в очень давнее время.

Отметим, что туареги владеют еще и «языком пальцев», чем-то вроде тайной передачи информации с помощью воспроизведения знаков тифинага на ладони собеседника, обычно втайне от присутствующих. Они «пишутся» один за другим, и собеседник в знак того, что он понял, отвечает пожатием руки. Эта система, обычно применяемая при довольно фривольных обстоятельствах, иногда используется и для вполне серьезных целей.

Лингвистические познания туарегов Ахаггара довольно обширны. Значительная часть мужского населения понимает арабский язык, даже если и не говорит на нем, а некоторые могут по-арабски писать. Многие понимают язык народа хауса — результат поездок на юг Аира, и в частности в Дамергу, где обменивают соль на просо. Кое-кто знает сонгайский язык, но, поскольку туареги все реже ходят теперь по дороге на Гао, таких людей осталось немного. В 1950 году только несколько туарегов начали приобщаться к французскому языку; после провозглашения независимости их стало больше.

«Языка барабана» у туарегов нет, если не считать условных ударов по тоболу (барабану), когда надо созвать мужчин на войну или на большое собрание.

Туареги пользуются десятичной цифровой системой. Иногда они употребляют палочки-памятки, делая на них небольшие зарубки, чтобы запомнить какие-нибудь нужные цифры.

Устное творчество

Устное творчество туарегов Ахаггара открыл для нас в основном отец де Фуко, который собрал, записал и пе­ревел множество стихов, басен, пословиц и прозаических текстов. Устное творчество туарегов чрезвычайно бога­то и свидетельствует о необыкновенно развитом поэтиче­ском чувстве этого народа.

Самые излюбленные темы — война и любовь, но их не оставляют равнодушными и красота гор, и ночная тишина, и шум ветра, и грациозные газели, и даже ма­ленькая черно-белая птичка мула-мула (каменка), ко­торая безбоязненно селится вблизи туарегских стано­вищ.

Когда отправляешься в путь в сопровождении тако­го закутанного в покрывало человека, скоро замечаешь, как действует на него дорога: он начинает петь, и не только чтобы скоротать время. Чувствительная душа туарега попадает под очарование величественной пусты­ни. В зависимости от настроения туарег пост о заботах и радостях, о надеждах, о страстном желании встретить женщину своей мечты, о горестях неразделенной любви и о достоинствах своего неразлучного мехари, он воспе­вает очарование гор, покинутых им на время. Особенно ярко пристрастие туарегов к поэзии, музыке и пению проявляется по вечерам у костра, когда собираются все жители становища: они могут проводить ночи напролет вокруг огня, слушая сочинения друг друга.

Все туареги, как мужчины, так и женщины, умеют сочинять. Это у них своего рода игра: о каждом знаме­нательном событии слагаются рифмованные тексты, ко­торые потом поются. Нередко устраивается своеобраз­ный литературный смотр, где исполняются самые луч­шие сочинения. Иногда темой для них служит причина раздора между племенами. Насмешливые по характеру, туареги часто вышучивают своих врагов, а то и женщин, отвергших их. Бывает и такое: между двумя влюбленны­ми затевается нескончаемый диалог, где каждый отве­чает на «страдания» другого, и это может длиться ме­сяцами и даже годами.

Трубадуров в прямом смысле слова у туарегов нет, но есть люди, знающие сотни песен и стихов и охотно исполняющие их по просьбе слушателей. Это своеобразный способ прокормиться в течение нескольких дней в каком-либо становище. За некоторыми туарегами устанавливается слава сочините­лей. Свои стихи туареги могут исполнять в сопровождении амзада.

Существуют у них и каноны на определенные музыкальные мелодии; исполняются они по ве­черам у костра или во время дви­жения каравана.

Стихосложение у туарегов подчинено особым правилам. В соответствии с количеством стоп, образуемых долгими, краткими или промежуточными слогами, стихи делятся на «сейенин», «хей-нена», «иль-анер-ялла» и «али-уен». Размер «сейенин» содержит обычно четыре стопы; «хейне-на» — два полустишия, из кото­рых первое трехстопное, второе одностопное; размер «иль-анер-ялла» имеет четыре стопы, при этом первая содержит один краткий и один долгий слог, вторая — один краткий и один долгий либо краткий (без твердого правила); а в размере «сейенин» две пер­вых стопы обязательно состоят из краткого и долгого слогов; наконец, размер «алиуен» (по всей видимости, самый старинный) состоит из двенадцати слогов в двух полустишиях; в настоящее время он исчезает.

Согласно данным отца де Фуко, размер «сейенин» зародился в Ахаггаре; размер же «хейнена» пришел из Аджера и употребляется не так давно, как «сейенин», которому уже сто лет; размер «иль-анер-ялла» («нами владеет бог») своим происхождением также обязан аджерам; он был в большом ходу в середине прошлого века и гораздо старее, чем «сейенин». Эти три размера служат для стихосложений на любые сюжеты, тогда как размер «алиуен» («оливы») используется лишь для женских песнопений по случаю свадебных торжеств.

Существуют и другие размеры («тара», «ахеллель», «азахалаг»), но они употребляются все реже.

Каждому из этих размеров соответствует определен­ное число скрипичных мелодий, но последние не слиш­ком разнообразны из-за примитивности инструмента, имеющего всего одну струну.

Размеру «сейенин» соответствуют песенные мотивы под названием «кедуха», «д'агг-амма», «кель-рела» и т. д.; размеру «хейнена» — «гоги», «шет-ганет», «кель-арас», «уккирен» и т. д.; стихи на размер «иль-анер-ял-ла» из-за торжественности характера поются лишь на два мотива — мотив аджеров и мотив Ахаггара. Мело­дии называют именем людей, для которых они сочине­ны, племени, где их обычно исполняют.

Туарегская музыка очень похожа на музыку отдель­ных берберских племен Атласа, и, хотя никто еще не занимался их сравнительным изучением, вполне веро­ятно, что это музыкальное родство со временем будет установлено. Впрочем, берберская музыка имеет сход­ство и с южноаравийской музыкой, что также пред­стоит доказать. Кое-кто полагает, что истоком такой общности или хотя бы соединительной нитью мог быть остров Крит.

На амзаде играют только женщины. Это очень по­читаемое у туарегов искусство, владеть которым долж­на каждая девушка благородного происхождения, оно передается девочкам матерями или родственницами. Хороших исполнительниц не так уж много, вот почему молодые люди готовы преодолеть большие расстояния только для того, чтобы послушать хорошую музыку. Это искусство некогда оживляло все вечера в Ахагга-ре, но сейчас понемногу приходит в упадок; сказывают­ся веяния нового времени и, возможно, то обстоятельст­во, что воцарившийся мир лишает жизнь туарегов бы­лой романтики.

Зато становится все более популярен тобол — бара­бан из кожи, натянутой на деревянную ступку, женщи­ны бьют по нему руками. Тобол — неотъемлемая часть свадебных церемоний и больших сборищ, сопровождае­мых состязаниями мехаристов. Мелодии тобола в боль­шинстве случаев произошли из Адрар-Ифораса, а их ритмический строй свидетельствует о негритянском влиянии. Некоторые мелодии пришли из Тассили.

Что касается ахаля — ритуала ухаживания, которым славятся туареги, то он не отличается ни музыкальны­ми, ни литературными достоинствами, темы часто пора­зительно вульгарны. Но и здесь тоже нравы меняются, поскольку у туарегов нет уже тех сюжетов для стихов, что были раньше.

Устное творчество туарегов включает в себя также басни, сказки и легенды. Сказки и басни предназначены для детей; старухи рассказывают их по вечерам у костра. Все очень веселятся, слушая их, и включаются в игру, каждый рассказывает басню или сказку, которую знает. Как и в сказках Шарля Перро и баснях Лафонтена (кстати, восходящих к Эзопу), действующими лицами в них являются животные: шакал — самый хитрый, самый коварный зверь, всегда старается всех обставить; гиена — она не отличается храбростью, зато бывает хорошим советчиком; слон — сильный и невозмутимый, но позволяющий провести себя шакалу; заяц — олицетворение заносчивости и глупости и т. д. Родство устного творчества туарегов с фольклором других берберов довольно заметно.

Что касается легенд, зачастую рифмованных, то они составляют самую оригинальную и обширную область стного творчества туарегов Ахаггара. Многие из них посвящены жизни исторических или мифических персо­нажей (таких, как Аккар, Элиас, Аммамеллен и др.) и их охотничьим и военным подвигам. Но самое большое количество легенд сложено об истории гор Ахаггара. В туарегском фольклоре есть «горы-женщины» и «горы-мужчины». Они обладают теми же чувствами и желаниями, что и люди. Например, пик Иламан влюблен в чуткую и изящную Тарельрельт, оспаривает ее в небы­валом сражении с буйным Амгой. Амга ударом такубы (меча) отсекает своему сопернику руку, и тот становит­ся калекой (Иламан действительно напоминает однору­кого человека). Однако и Амга получает от него удар пикой в бок, откуда бьет с тех пор неиссякаемый холод­ный родник. Каждая сколько-нибудь крупная вершина имеет свою историю. Чаще всего это трогательные по­вествования, в которых находит прекрасное выражение поэтическая натура туарегов.

Общественное устройство

Мы расскажем о племенах Ахаггара, лучше защи­щенных от посторонних влияний, чем другие племена, по причине их изолированного положения. Но посколь­ку туареги составляют довольно однородную этниче­скую массу, то все, что мы сообщим об общественном устройстве ахаггаров, в основном будет характерно и для других племен туарегов, среди которых ахаггары могут, таким образом, рассматриваться как самые яр­кие носители и. наиболее типичные представители туарегской цивилизации.

Классы и касты

Общественное устройство туарегов часто сравнива­лось с нашей феодальной системой, с которой оно дей­ствительно имеет внешнее сходство. У них есть вождь, чья номинальная власть распространяется на всю груп­пу племен, есть система классов (асеркам): все люди делятся на сюзеренов, вассалов, священнослужителей, ремесленников и слуг.

Классы в первобытных обществах рождаются из частной собственности, из богатства, из власти сильных, которые в обмен за определенные преимущества стано­вятся покровителями слабых. Неизбежное следствие этого — войны и рабство.

Кастовость, эта обостренная форма классовой систе­мы, включает в себя наследование власти, иерархию, неприятие друг друга различными группами, отказ от общения с представителями другой касты — все эти принципы живы у туарегов.

Такая разновидность аристократической организации как нельзя более отвечает особенностям кичевого образа жизни в противоположность демократической организации, обычно существующей при оседлом образе жизни. Она лучше подходит к кочевому укладу, при котором необходимы военная организация, солидарность пастухов, авторитарное руководство и где место каждого строго определено.

Туареги делятся на сюзеренов (имхаров или имоха-ров) — с чисто военным родом занятий; вассалов (имрадов) — по большей части пастухов; священнослужи­телей (инислименов); слуг (икланов), которые некогда имели статут рабов. Здесь же можно назвать другие категории, находящиеся в зависимости от них: это исеккемарен, ибореллиты и энаден.

Такая иерархия, совсем еще недавно существовав­шая у туарегов, сложилась в результате войн, внутрен­них междоусобиц, происходивших на протяжении ве­ков. Жизненные обстоятельства сгоняли племена с ко­чевий предков, вынуждая их искать пристанища в дру­гих местах. В этом случае обитавшие там люди долж­ны были либо признавать сюзеренитет пришельцев, ли­бо с помощью силы брать верх над ними, низводя их до положения вассалов.

Однако туареги всегда придавали большое значение благородному происхождению и уважали людей высо­кородных, даже если это были побежденные. Еще не­давно знать Ахаггара и Аджера искала союза с женщи­нами из утратившей былую силу фракции имананских султанов, с тем чтобы добавить к ореолу своего высоко­го происхождения еще и священный ореол потомка про­рока, очень ценимый у мусульман.

Моногамия и матриархат

Для того чтобы понять, что представляет собой туарегское общество, следует учесть два важных фактора, в определенной мере связанные между собой, — монога­мию и высокое положение женщины.

Хотя туареги являются мусульманами, а их соседи ямеют полигамные семьи, у них принята моногамия. Этот феномен очень удивил первых путешественников, которые решили, что высокое социальное положение туарегской женщины является результатом былой хри­стианизации. Однако довод этот нельзя принять, по­скольку известно, что общественное устройство туарегов зиждется на матриархате, этом древнейшем институте, существовавшем задолго до христианства, чем и объ­ясняются моногамия и привилегированное положение туарегской женщины.

«Можно сказать, — писал по этому поводу Е. Ф. Готье, — что туарегам свойственно рыцарское по­ведение, однако это выражение адекватно лишь по ас­социации: наше рыцарство — христианского происхож­дения, а уважение к женщине у туарега имеет более глубокие корни, оно восходит к матриархату и предше­ствует понятию государства и даже понятию семьи; это живое свидетельство первоначальной поры человечест­ва, след, если так можно выразиться, четвертичного периода».

Развивая далее свою мысль, Готье говорит о том, что в первобытную эпоху люди не имели еще ясного пред­ставления о причинах деторождения, и добавляет: «Ве­роятно, первобытное человечество приписывало всякое рождение партеногенезу и зачатие представляло себе не иначе как непорочным: оно не видело прямой связи между любовными ласками и беременностью; инстинк­тивно осуществляя продолжение рода, оно не имело об этом ясного представления. Слово „отец" не заключа­ло для него никакого смысла, и в силу этого дети груп­пировались только вокруг матери».

Совершенно очевидно, что в тот период правил брач­ных союзов еще не существовало, и это делало опреде­ление отцовства невозможным. Отсюда и повелось род­ство по единоутробной линии. Впоследствии, с возник­новением анимистических верований, которые были, по-видимому, общими для всех архаических религий, мат­риархальная система обрела новый смысл: она сделала кровосмешение невозможным.

Эволюцию этих обычаев можно проследить на при­мере первобытных групп Австралии, где существует си­стема родственных связей, как у туарегов и некоторых суданских этнических групп. Первая степень родства объединяет братьев, сестер, двоюродных братьев и се­стер; вторая — отца, мать и их братьев и сестер; третья — прародителей, а также их братьев и сестер и т. д.

Отсюда и матрилинейность, когда матриархат яв­ляется абсолютом, например у ахаггаров; в то же вре­мя в тех племенах, где в результате исламизации уста­новился патриархат, родство считается по отцовской линии (теуи-н-адда).

В матриархальном обществе защитником ребенка является старший брат матери, то есть дядя по материнской линии. Наследование общественного положения, равно как и имущества, также ведется по линии единоутробия. Преимущество этой системы состоит в том, что она обеспечивает, во-первых, наследование власти и, во-вторых, сохранение имущества в одной семье, что немаловажно для укрепления ее стабиль­ности. Кроме того, эта система благодаря моногамии позволяет избежать внутренних раздоров, тогда как при полигамии постоянно возникает соперничество. Од­ако при этой системе могут возникнуть распри между родственниками, и отец оказывается в трудном положе­нии. В этой связи следует вспомнить, чем отличается наследование по отцовской линии. Оно, как писал Лови, хотя само по себе единства не порождает, зато спо­собствует формированию более крупных и прочных общественных единиц. И именно отсутствием патрилинейного наследования можно отчасти объяснить наличие некоторой анархии у туарегов.

Матриархат в том виде, в каком он имеет место у туарегов, не обусловливает господствующего положе­ния женщины в обществе или в семье. Хотя женщина и определяет принадлежность своих детей к той или иной касте, из чего проистекают их общественные права, нельзя сказать, что ее положение в племени и семье бо­лее высокое, чем положение мужчины. Такое же явле­ние наблюдается в первобытных общинах австралийских .аборигенов с их архаическим матриархатом, где жен­щины занимают не лучшее положение по сравнению с женщинами в патриархальных обществах. Тем не менее в матриархальном обществе женщина пользуется большей свободой, чем в патриархальном: при заключении брака с ней согласуется выбор супруга, она единолично владеет своим имуществом, распоряжается им по свое­му усмотрению. Именно это мы можем констатировать у ахаггаров.

Что касается истоков такого уклада у туарегов, то можно попытаться объяснить их. Прежде всего следует учесть, что эти истоки, видимо, общие у всех так назы­ваемых хамитских народов, то есть у той группы, к ко­торой большинство этнографов причисляют туарегов, а ей, как известно, приписывается именно матрилиней­ность. Остается лишь выяснить, в какой степени туареги относятся к хамитам. Однако следует оговориться, что, если даже они таковыми не являются, они все равно испытали на себе большое влияние хамитов и переняли наиболее характерные для них нравы и обычаи.

Если предводительство ныне привилегия мужчин, это отнюдь не значит, что в прошлом такой властью не мог­ли быть облечены и женщины. Например, сопротивление арабским завоевателям в течение длительного времени оказывала Кахина, берберская царица Ореса. Легенда о Ти-н-Хинан, прародительнице нынешнего племени кель-рела, позволяет предполагать, что и эта женщина была облечена властью. В 1475 году берберской фрак­цией санхаджа-нуну в Судане правила женщина по име­ни Бикум-Каби. Чтобы завладеть ее территорией, сонгайскому императору Сонни Али пришлось сразиться с ее войсками. Эс-Сади, автор хроники «Тарик эс-Судан», приводит много примеров подобного рода.

Во время правления французской администрации женщины официально не играли политической роли: они никогда не участвовали в джемаа (собрании), однако могли оказывать влияние на ход событий, как это де­лала поэтесса Дассина во время восстания в 1917 году. Зато они остаются хранительницами обычаев пред­ков и фольклора, и влияние, их в племени настолько ве­лико, что мы приведем в качестве примера такой ответ одного туарега арабу, упрекнувшему его в том, что они дают слишком большую волю своим женам и дочерям: «Никто и не посмел бы поступать по-другому, иначе ни одна женщина не захочет даже смотреть в нашу сто­рону».

Аменокаль

На языке тамашек «аменокаль» означает «хозяин земли» («ам»— приставка, означающая «владение», «акаль» — «земля»).

В Ахаггаре этот титул дается только верховному вождю, стоящему во главе конфедерации благородных, вассальных и ассимилированных племен, в то время как в сахельских племенах так называют вождя племе­ни, а иногда и просто вождя деревни.

Аменокаль назначается по правилам наследования власти, соответствующим матриархальной системе: он избирается всегда из одного и того же племени, более того — по одной и той же линии. Для того чтобы избра­ние аменокаля имело законную силу, он утверждается собранием знати при участии и вождей вассальных племен. Одобрение кандидатуры со стороны последних означает их согласие платить новому аменокалю дань. Иногда на этот пост претендуют сразу несколько человек: в случае, если о своих правах заявит потомок семьи, из которой ранее избирались аменокали, или когда прямой наследник не способен выполнить функции предводителя. Тогда возникает соперничество, и здесь уже правила наследования власти не соблюдаются.

Согласно принципам матриархата, принятым у кель-ахаггар, титул и власть аменокаля переходят в первую очередь к его брату, во вторую (то есть в случае, если у него нет брата) — к его двоюродному брату, старшему сыну его тетки по матери, и в третью очередь — к старшему сыну его старшей сестры. Это показало изучение генеалогии вождей Ахаггара, проведенное Бенхазерой, который внес уточнение в порядок наследования, установленный Дювейрье, ошибочно полагавшим, что власть передается старшему сыну старшей сестры аменокаля.

Однако правила эти по неизвестным нам причинам соблюдались не всегда. Так, аменокаль Юнес унаследовал власть от отца Мохаммеда эль-Хира, а аменокаль Ахитарель — от двоюродного брата эль-Хадж Ахмеда, хотя тот имел более близких родственников. Преемником аменокаля Ахамука стал его троюродный брат Меслах, хотя у него имелся двоюродный брат (сын сестры бывшего аменокаля Мусы аг Амастана), которого отстранили от власти по причине недееспособности.

Последний аменокаль Ахаггара Баи аг Ахамук умер 1977 году. После образования Алжирской Народной Демократической Республики в 1962 году этот титул и функции были упразднены.

У тенгерегифов вожди избираются по очереди из двух боковых ветвей, ведущих свое начало от одного вождя — Ихмеда, так что избранный аменокаль никогда не может иметь в качестве прямого наследника род­ного брата, а лишь двоюродного или троюродного, выбор которого необязательно делается по принципу матрилинейного родства. Как и у ахаггаров, назначение аменокаля у тенгерегифов подлежит одобрению собра­ния знатных людей племени.

У иуллеммеденов после аменокаля Ур Ильмета (1650—1715) из четырнадцати сменившихся вождей отмечено шесть случаев преемственности власти от отца к сыну, два — от брата к брату, два — от дяди к племяннику и два — от двоюродного дяди к двоюродно-, му племяннику. Матрилинейный принцип, таким обра­зом, не был соблюден; напротив, по традиции, сущест­вующей у иуллеммеденов, при выборах аменокаля Ур Ильмета, предка-эпонима племени, отец которого был арабом, тадемакеты сражались друг с другом из-за определения правонаследования, и верх одержала «пар­тия» Ур Ильмета, патрилинейного кандидата.

У иуллеммеденов племени кель-динник, как и у их со­братьев из кель-атарам, соблюдается патрилинейность.

У ифорас преемственность власти осуществляется патрилинейно, но не от отца к сыну, а от брата к бра­ту. Лишь в том случае, если у аменокаля нет брата, его преемником становится сын, а при отсутствии сына — племянник, сын одного из его братьев. Имрады в выбо­рах не участвуют.

В Аире матрилинейный принцип соблюдается при назначении вождей некоторых племен. Можно отметить любопытный факт, что агадесский султан, принадлежав­ший не к туарегской, а к ар-абской расе, некогда был избран народом итессен как раз по такому же матрили-нейному принципу наследования, как у племени кель-ахаггар.

Как верно подметил Селигмэн, несмотря на то что наследование власти у туарегов матрилинейно (за иск­лючением иуллеммеденов и ифорас), правление в каж­дом племени осуществляется по принципам патриарха­та и, что самое главное, оно похоже на то, какое суще­ствует в арабских кочевых племенах.

Аменокаль избирается на свой пост не пожизненно: обладатель этого титула по той или иной причине может быть заменен. Ежегодно каждое племя платит ему дань либо продовольствием (зерно, масло, домашний скот), либо кожами и разными ремесленными изделиями. Еще он получает налог с караванов за право прохода по его территории, а также со своих караванов, отправляю­щихся за солью к соляным копям Амадрора и затем в Судан, чтобы обменять ее. Каждый побывавший на со­ляных копях отдает аменокалю одну гессу соли (дере­вянная миска, вмещающая около 3 килограммов зерна) с одной поклажи верблюда; каждый возвращающийся из Судана с обмененным на соль просом должен от­дать ему мешок (мезуед) зерна, бурдюк с водой (гер­ба), горшок масла, веревку из козьей шерсти и, если может, козу. Кроме того, каждый мужчина племени, но­сящий покрывало (то есть воин), платит ему один дуро, или 5 франков (1948 год). От земледельцев аменокаль получает по четыре гессы зерна с урожая и с участка. Владельцы охотничьих угодий отдают ему за свою привилегию вяленое мясо трех муфлонов в год. Кроме того, он имеет собственные земли и стада. Аменокалю же вняется в обязанность содержать людей из своего окружения и родственников своего предшественника.

Когда-то у северных туарегов существовал обычай, которому будущий наследник вождя пользовался правом тамаа — на дань, выплачиваемую аменокалю вассалами. Этот обычай был в ходу еще в середине ХIX века.

Символом власти аменокаля служит большой военный барабан — тобол (по-арабски «барабан, ящик»). Этот барабан заимствован у арабов и имеется у всех народов и во всех султанатах Африки, которых в той или иной степени коснулся ислам. Он является олицетворением власти у туарегов, и иногда самого аменокаля называют тоболом, равно как и все племена, находящиеся под его предводительством. Проткнуть Тобол — самое страшное скорбление, какое только можно на­вести вождю, а если противник сумеет выкрасть его, то престижу аменокаля будет нанесен непоправимый удар. У восточных иуллеммеденов (кель-динник) амено­каль имел свой штандарт, постоянно находившийся в его палатке; штандарт выносили только по случаю на­чала войны или введения в должность нового аменока­ля. Сшит он из голубого и красного шелка.

Племенем-тоболом у ахаггаров, из которого всегда избирается аменокаль, является племя кель-рела. Одна­ко на протяжении веков тобол, конечно же, менял сво­их хозяев, и у туарегов хранится память о другом гла­венствующем племени — теджехе-н-у-сиди. Бывший аме­нокаль Ахитарель любил повторять, что племя тедже­хе-н-у-сиди было хребтом (политической организации ахаггаров), а кель-рела, таитоки, теджехе-меллет—реб­рами и что хребет уступил ребрам. Изменения эти про­изошли из-за постепенного угасания племени теджехе-н-у-сиди, последние представители которого были по­глощены племенем кель-рела.

Аменокаль всегда выступал в роли полководца во время войн, а в мирное время — верховным судьей в возникавших между племенами конфликтах по поводу пастбищ или кражи скота. В принципе аменокаль имел право распоряжаться жизнью и смертью своих поддан­ных. Его полномочия часто оспаривались имхарами его собственного племени, которые время от времени пыта­лись присвоить себе права на вассалов. Тогда начина­лись препирательства типа: «А кто тебя сделал гра­фом?» — «А тебя кто сделал королем?»

Власть аменокаля приобретала общенациональный характер, когда речь заходила об отношениях с сосед­ними или чужими племенами, однако принятое им реше­ние имело силу лишь после одобрения его собранием знати (аролланом), в состав которого входили вожди основных фракций и благородные туареги.

Образ жизни аменокаля — такой же, как и у его подданных, он лишь окружен чуть большей роскошью; никакого церемониала вокруг персоны аменокаля не су­ществует. Каждый, кто хочет, может прийти в его па­латку без каких-либо формальностей. Нет ни двора, ни придворного этикета. Только тобол, стоящий обычно у входа в палатку, свидетельствует о высоком обществен­ном положении ее хозяина. Тобол представляет собой барабан полусферической формы, выдолбленный из де­рева, с натянутой на него невыделанной бычьей шку­рой, шерстью наверх, закрепленной кожаными ремнями. Он имеет до 80 сантиметров в диаметре. Две петли из кожаных ремней с двух сторон служат для переноски тобола. Когда надо собрать людей, два человека бьют по нему по очереди покрытыми верблюжьей кожей ко­лотушками (имиткарами). Отдать приказ бить в ба­рабан может только аменокаль, что он делает лишь при исключительных обстоятельствах. В случае смерти аме­нокаля хранителем тобола до назначения преемника становятся его брат или халиф. Аменокаль не совер­шает без своего барабана ни одного значительного пе­рехода, и специальное доверенное лицо везет тобол на мехари; когда аменокаль приказывает бить в барабан, второй мехарист берет барабан за вторую петлю, и они едут рядом, поочередно ударяя по барабану. Каждый воин, услышав эту дробь, должен поспешить на зов, оповещая об этом всех встречных. В случае объявления войны туареги в зависимости от того, бьют в барабан одним или двумя имиткарами, могут узнать, кого при­зывают — пеших или мехаристов. Когда шкура на тобо-ле приходит в негодность, заменить ее поручают само­му достойному воину племени.

У аменокаля обычно имеется один или два хали­фа, которые замещают его в его отсутствие или пред­ставляют аменокаля в племенах.

Амрар (амгар)

Каждое племя (тауссит) имеет своего вождя — амрара, избираемого, как и аменокаль, по тем же принци­пам матрилинейности и с одобрения собрания. Назначе­ние вождей крупных племен (даг-рали, например) долж­но получить еще одобрение аменокаля и других амра-ров, в том числе амрара племени аджух-н-техле.

Амрар (мн. ч. имрарен) означает «старый, старей­ший», а в более широком смысле — «тот, кто облада­ет мудростью», это эквивалент арабского слова «шейх».

Амрар — посредник между своим племенем и аменокалем. Он передает распоряжения последнего и следит за их выполнением. Он собирает с имрадов налог (тиуссе), предназначенный аменокалю, определяет долю каждого в нем. Каждой стоянке он выделяет пастбище для скота, а кроме того, выступает судьей в делах, свя­занных с мелкими преступлениями. При этом зачастую роль его номинальна, поскольку у туарегов принято до­биваться справедливости собственными силами. Родст­венники сами мстят за смерть кого-либо из близких: действует закон равнозначного наказания. Амрар вме­шивается лишь по чьей-нибудь просьбе или если разви­тие событий может затронуть интересы всего племени. Он участвует в выборах аменокаля и в ароллане, где решаются важные вопросы, касающиеся всей конфеде­рации.

В одной конфедерации, подчиненной аменокалю (та­кая группировка у туарегов Ахаггара именуется теджехе), могут сосуществовать несколько тоболов, то есть несколько сюзеренных племен, имеющих своих собствен­ных вассалов. Название тауссит (племя) иногда исполь­зуется, чтобы обозначить это объединение, вождь кото­рого у ахаггаров тоже носит название амрар, а у кель-аир — агоала. Амрары не имеют никаких знаков отли­чия, по крайней мере у ахаггаров. В некоторых судан­ских племенах у них был когда-то барабан, похожий на тобол аменокаля.

Имхары

Имхары (ед. ч. амахар) составляют аристократиче­ский класс у туарегов. Это слово означает «человек класса господ». Обычно его переводят словом «благо­родный»; корень этого слова тот же, что и у глагола «грабить», а это, в понятии туарегов, является симво­лом свободы, высокого общественного положения — на­столько вооруженный грабеж считался у них занятием почетным и благородным! В суданских диалектах ама­хар превратилось в амаджер (мн. ч. имаджерен). В этих словах можно проследить связь со словом амазир, амазиг (название, которое носила берберская фракция Марокко) и со словами масес, максии, мазикес — именно так называли древние авторы ливийские племена района Большого и Малого Сиртов (в нынеш­ней Ливии).

Имхары — истинные хозяева края, они держат в сво­их руках политическую власть и имеют собственность на землю. Некоторые из них утверждают, что они по про­исхождению шерифы, но претензии эти необоснованны и выдвигаются исключительно из стремления приписать себе особое, очень древнее происхождение, связанное с исламом и его основателями. Туареги называют людей, принадлежащих к старой аристократии и древнему ро­ду, луммет.

Имхары в основном все воины. Своим высоким об­щественным положением они обязаны мечу и не знают иных занятий, кроме войны и реззу (набегов). Выпол­няемая ими роль сюзеренов сделала их паразитирую­щим за счет вассалов классом. Когда-то они представ­ляли настоящее бедствие для караванов, пересекавших их страну. Единственным источником существования имхаров всегда был грабеж. Преодолевать огромные расстояния в пустыне, грабить, рисковать жизнью в да­леких вылазках — такова настоящая жизнь высокород­ного человека, если он не желает потерять это звание. К своим экспедициям имхары привлекали вассалов и отдавали им долю захваченного — соответственно их участию. Их презрительное отношение к физическому труду — классовый предрассудок, а не леность: имхары ни за что не станут обрабатывать землю, зато без ко­лебаний отправятся в тяжелый и опасный поход за ты­сячу километров, чтобы захватить стадо какого-либо враждебного племени. Возвратившись в становище, они опять поведут праздную жизнь, переложив все заботы на своих вассалов.

Уход за захваченными стадами имхары поручали имрадам, забирая у них по мере надобности животных, а также получаемые от них продукты питания. У себя они оставляли лишь верховых верблюдов, необходимых для военных походов и перевозки имущества, а также небольшие стада коз для удовлетворения ежедневной потребности в молоке. Впрочем, большее место в их ра­ционе занимало верблюжье молоко, тогда как у имрадов — козье. За животными, остававшимися у имхаров, ухаживали их черные слуги. При этом имхары содержа­ли только немногочисленную прислугу, чтобы не кор­мить лишние рты.

Переложив все на своих имрадов, имхары не слиш­ком злоупотребляли своей властью; в своих требовани­ях они всегда учитывали положение и реальные воз­можности последних, поступая согласно туарегской по­словице: «Не следует убивать верблюдицу, которая вас кормит».

Индивидуального права собственности имхаров на имрадов в принципе не существовало. Каждый имхар просто «пасся» в определенном имрадском становище, и имрад никогда не отказывал имхару ни в какой прось­бе— настолько незыблемы были законы сюзеренитета.

Согласно древней традиции то или иное племя им­радов на протяжении веков принадлежало какому-ни­будь клану имхаров. Так, в племени кель-тазоле такое особое право традиционно предоставлялось клану инем-ба, состоящему ныне лишь из нескольких человек (кель-марли). У ифорас права собственности на имрадов ин­дивидуальные.

В свою очередь, имхары должны были оказывать покровительство имрадам: защищать их интересы, когда им грозила опасность, стараться возместить им убыт­ки, если имрады подверглись нападению вражеского племени. Такое покровительство отнюдь не было фор­мальным. Благородные туареги считали делом чести защищать с оружием в руках своих вассалов.

Как «большие господа», имхары отличались нема­лой расточительностью. Они вели праздный образ жиз­ни, не заботились о будущем и, как правило, испытыва­ли много трудностей. При французской оккупации вой­ны и грабежи были ликвидированы, что лишило имха­ров источника доходов. Они обеднели, тогда как имрады, владельцы стад, приумножили свои богатства и подняли свой вес в обществе. Такие социальные пертур­бации могли бы иметь очень серьезные последствия, од­нако имрады не оставили своих бывших сюзеренов, не­смотря на предоставившуюся им возможность освобо­диться от их опеки. Со временем многие из благород­ных туарегов стали сами заниматься стадами и смогли с помощью имрадов отстоять свои интересы, как это сделали Мусса аг Амастан и Ахамук аг Ихемма. Зато в результате установления мира дороги стали безопас­ными, караванная торговля оживилась, что позволило, в свою очередь, и тем и другим жить относительно без­бедно. Но такое изменение общественного устройства туарегов шло вразрез с их волей и желанием, так как они очень привязаны к своим обычаям.

Для обозначения имхаров и имрадов часто использо­вались термины «черные туареги» и «белые туареги». «На севере, — писал Селигмэн, — благородные носят черное покрывало, а слуги — белое». Такое различие в одежде никогда не соответствовало различиям социаль­ным, поскольку каждый туарег носит покрывало по своему вкусу и средствам. Древние авторы упоминают покрывала красного, зеленого и других цветов. Таким образом, какого-то абсолютного правила здесь нет, каж­дый одевается сообразно обстоятельствам, вкусам и имеющимся возможностям.

У Дювейрье тоже есть упоминание о белых туаре­гах — «туарег-эль-биод». По его словам, так называют людей арабского племени улед-ба-хаму, которые якобы переняли у туарегов обычай носить покрывало, но толь­ко белого цвета вместо темного — индиго. По мнению же Г. П. Маотина, термин «белые туареги», встречаю­щийся в литературе Туата, обозначает группу туарегов, издавна поселившихся в области Айн-Салах и отказав­шихся от синих тканей из хлопка в пользу белых одежд. В наши дни покрывало из ткани индиго остает­ся типичной одеждой всех туарегов — имхаров и имра­дов, но в результате контактов с арабами, особенно с марабутами, которые кичатся своими белыми муслино­выми одеждами, многие имхары стали носить такие же.

В общем и целом имхары гораздо утонченнее имра­дов. Их наряд более изыскан, поступь благороднее, час­то их можно отличить от вассалов по величавой осанке. Изъясняются они более изящным слогом, з их речи нет грубых выражений, присущих языку прислуги. Это отличие в поведении и языке особенно заметно у имхарских женщин. Последние иногда поражают своей гра­цией и хорошими манерами. Нередко они выглядят как настоящие «гранд-дамы» — европейские женщины из высшего общества, когда устраивают приемы в своих кожаных палатках. Они очень гордятся тем, что умеют хорошо принять гостей и ублажить их игрой на скрипке. Высоко ценятся у туарегов такие качества молодой девушки, как умение создать уют в палатке, мастерить ка­кие-нибудь поделки из кожи, украшать их вышивкой (подарки друзьям или своему кавалеру), умение играть на скрипке.

Имхары в промежутках между набегами часть своей жизни проводят в ухаживании за женщинами, другую — спят.

Их нравы (а у имхаров они свободнее, чем у имрадов) приводят к поздним и соответственно малодетным бракам. Кроме того, французская оккупация сильно подействовала на имхаров, она лишила их, как они считали, смысла существования, так что был даже период, когда они находились в подавленном состоянии. Со временем и с подрастанием нового поколения это состояние депрессии, похоже, прошло, вернулся вкус к жизни, а это повлияло на повышение рождаемости.

Инислимены

Инислимены — класс духовенства; они выполняют роль священников, марабутов и посвящают себя рели­гиозному воспитанию и образованию детей. Они зани­мают важное место в обществе, имеют значительно бо­лее высокое положение, чем имрады. Отдельные племе­на инислименов даже владеют собственными имрадами, хотя это и запрещается Кораном. В некоторых кон­федерациях инислимены освобождены от уплаты всех вассальных налогов; везде, где они появляются, они пользуются уважением и признанием. В Ахаггаре их по­читают в такой же мере, как и имхаров, последние час­то заключают брачные союзы с ними, отказывая, прав­да, детям от таких союзов в политических правах. У иуллеммеденов, наоборот, имхары отвергают всякие браки с инислименами и заставляют их платить дань как вассалов. Инислимены Дамергу в отличие от дру­гих считаются благородными: они имеют имрадов и могут участвовать в военных действиях. Особой воинст­венностью отличаются туареги — инислимены Аира, а также инислимены у иуллеммеденов. Некоторые вожди были даже главными вдохновителями восстания 1915 года против французов. Есть инислимены и в Адраре; там они, после того как иуллеммедены и тадема-кеты покинули их землю, сумели образовать свою кон­федерацию. Эти инислимены владеют имрадами, но имхары не считают их ровней.

Инислименов часто называют ишерифен или шерифен — от арабского слова «шериф», что значит «благо­родный», а в широком смысле — «происходящий от про­рока». Однако совершенно очевидно, что предки этих племен никогда не имели никакого отношения к супругу Аиши[2].

Религиозность инислименов имеет разные причины и характер. Часть их племен действительно имеет в своей среде шерифов, как, например, у ифорас Адрара и в не­которых фракциях кель-эс-сук. Однако большинство их — выходцы из бывших имхарских племен, покорен­ных другими племенами, прибегнувших к религии как способу сохранить свое племя и уклониться от уплаты тиуссы, или выходцы из имрадских племен. Последние, найдя прибежище в религии, избегали тем самым обя­занности пополнять ряды воинов или же находили в этом способ приобретения моральных и материальных преимуществ. Для относительно благополучных фрак­ций, сложивших оружие и сменивших его на четки, это позволяло избежать разбойничьих набегов со стороны соседей. На деле же немногие из инислименов стара­тельно соблюдают религиозные обряды и достаточно образованны, чтобы заниматься обучением других. Тем не менее их можно встретить в племенах кель-эс-сук в Гао, ида-у-сахак, ифорас в Адраре и в Ахаггаре. В об­щем их влияние не слишком велико, хотя в период вол­нений оно оказалось довольно значительным: их рели­гия явилась мощным стимулятором в борьбе против христиан севера.

Правда, в Ахаггаре некоторые ифорасские вожди, такие, как Шейх Осман, один из покровителей Дювейрье во время его пребывания в Гате, имели очень большой авторитет у ахаггаров и кель-аджер. Но в по­добных случаях это определялось в значительной степени личными качествами самого инислимена, а не его религиозностью. Впрочем, ахаггарам это отнюдь не помешало разграбить стоянки инислименов, которым пришлось искать убежища во французских постах алжирского юга.

Интересно отметить, что во время проникновения французов ифорасские инислимены из Форт-Флаттерса выступили в роли посредников между французами и аменокалем Ахаггара, тогда как суданские религиозные деятели выказывали непримиримость и своими пропо­ведями и активной пропагандой призывали к сопротивлению. Происходило это потому, что первые, непосред­ственно соприкасаясь с французскими постами и взве­сив свои силы, поняли, что им ничего не остается, как перейти на их сторону; их же сородичи из Нигера суди­ли обо всем лишь на расстоянии, находясь к тому же в самом центре стоянок иуллеммеденов.

Колыбелью ифорас — главного племени инислиме­нов — была, по-видимому, древняя берберская столица Тадемекка. По ее теперешнему названию Эс-Сук стала называться самая известная фракция инислименов, к которой, несомненно, принадлежат наиболее образован­ные из них. Ифорас разбросаны по обоим берегам Ни­гера, и их можно встретить во всех конфедерациях. Со­гласно устным преданиям, инислимены пришли из Аи­ра, но это весьма сомнительно.

Большинство инислименов из-за своих религиозных убеждений отказываются принимать участие в войне (реззу, в понятии туарегов, не война), но существуют и такие, которые обладают явно выраженным воинствен­ным духом. Например, у иуллеммеденов инислимены даже делятся на обычных «шерифен» и «шерифен-воинов». Инислимены же племени кель-эс-сук из района Гао-Ансонго не носят оружия, не участвуют ни в вой­нах, ни в реззу. Точно так же обстоит дело в племени ида-у-сахак. По тем же законам живут и их имрады; они имеют лишь копья с деревянным наконечником — исключительно для защиты от диких животных.

Образ жизни инислименов тот же, что и у других туарегов, с той лишь разницей, что у них на всех сколь­ко-нибудь крупных стоянках проводится обучение детей Корану. Говорят они все на одном языке, арабского, как правило, не знают и улаживают свои дела без вме­шательства имхаров.

Среди них отмечены случаи полигамии. Это результат их прогрессирующей исламизации, поскольку поли­гамия, равно как и патриархат, поощряется исламом.

Имрады

По мнению отца де Фуко, слово имрад происходит от меред («плебей», «вассал»). Ф. Никола считает, что это название происходит от егид («козленок, козочка») с приставкой «им», означающей владение, что в сово­купности дает «владельцы коз». Версия Ф. Никола с лингвистической точки зрения, пожалуй, удачнее, од­нако это слово утратило свое первоначальное значение и теперь означает только «вассал».

Когда-то имрадам разрешалось разводить лишь коз, поскольку иметь верблюдов могли только имхары. От­сюда пошло и другое их название — кель-улли («козьи люди»), — которое они предпочитают названию «им­рад».

Социальное положение имрадов стало предметом дискуссий: кем считать их — крепостными или васса­лами?

По мнению Дювейрье, термин «крепостной» подхо­дит здесь больше, ибо имрады отбывают барщину и пе­реходят по наследству от одного поколения имхаров к другому, тогда как вассал находится лишь в политиче­ской зависимости. Дювейрье, возможно, прав в том, что касается юрисдикции. Действительно, вполне вероятно, что когда-то имрады отбывали барщину. Однако это отнюдь не доказано, и мы видим, что полного закаба­ления здесь нет, а имеет место своего рода соглашение, вынужденное конечно, зато дающее амриду (ед. ч. от имрады) право на защиту. Если бы дело обстояло ина­че, то нельзя было бы понять, почему во время фран­цузской оккупации имрады добровольно остались под властью своих сюзеренов и не воспользовались предо-ставившейся возможностью навсегда избавиться от них.

На самом деле амрид не является ни крепостным, ни вассалом, а занимает на социальной лестнице положе­ние, промежуточное между ними, причем ближе ко вто­рому, чем к первому. Не следует забывать и тот факт, что их амрары принимают участие в выборах аменокаля и что сами они имеют слуг. Кроме того, они, как свидетельствует отец де Фуко, приобрели большое влияние и немаловажные привилегии, например, право иметь верблюдов и носить такое же оружие, как и им­хары. Это явилось результатом упадка последних, чьи ряды постоянно редели на полях сражений. Наглядно это видно, когда Дювейрье сравнивает имрадов (кото­рых он называет «белые имрады») и икланов (которых он называет «черные имрады») и находит разницу между ними лишь в том, что на войне первые являют­ся белыми слугами, а вторые—черными вольноотпу­щенниками, вынужденными потом вернуться под опеку имхаров за неимением средств к существованию.

Дювейрье также горячо поддержал предположение, что имрады смешались с неграми. По его мнению, имен­но этот отличительный расовый признак исключил их из аристократического класса. При этом он ссылался на слова имхаров, называвших имрадов «тауйя сеттефет» (своим «черным потомством»). В этом, писал Дю­вейрье, заключается еще одна милость, оказываемая имрадам имхарами, считавшими, что «если бы те оста­лись на социальной ступени своих черных матерей, то, по туарегскому обычаю, должны были бы стать раба­ми. Становясь же крепостными, они обретали личную свободу и могли жениться на белых женщинах — боль­шое преимущество и большая честь для них».

На самом же деле это слишком упрощенное объяс­нение, ибо туареги имеют целую гамму социальных ка­тегорий, чтобы обозначить место метиса в обществе. За всем этим кроется желание оправдать свой сюзеренитет перед Кораном, запрещающим мусульманам иметь сю­зеренные права собственности на других мусульман, особенно белой расы. Утверждая, таким образом, что имрады произошли от союзов с черными женщинами, имхары пребывают в полном согласии со своей со­вестью и марабутами.

Однако ничто не указывает на подобное, более низ­кое положение имрадов. Согласно старинным легендам Ахаггара, имрады были первыми среди пришельцев края, а имхары — это завоеватели, ставшие, хозяевами благодаря своей военной мощи.

У иуллеммеденов Аира известно много случаев, ког­да благородным племенам приходилось покоряться дру­гим племенам и признавать их сюзеренитет. Возможно, то же произошло и с инислименами.

Вопрос о смешениях рас рассматривается нами в разделе, посвященном физическим характеристикам туа­регов. Что еще следует отметить, так это то, что имрады менее строги в вопросах нравственности, чем имхары. Как и благородные, они часто вступали в союзы с рабынями, которые становились их наложницами, но никак не женами (конкубинат) — со всеми вытекающи­ми отсюда последствиями для детей.

Имрады организованы в племена, они избирают се­бе вождя и соблюдают, как и имхары, матрилинейность. В своей среде они управляют делами по своему усмот­рению, и ни аменокаль, ни имхары не вмешиваются, за исключением тех случаев, когда речь идет о выборе у них вождя какого-нибудь крупного племени (такого, как, например, даг-рали или аджух-эн-техле).

Во всех конфедерациях имрадов насчитывается больше, чем сюзеренов, и эта пропорция составляет 5 : 1 у северных туарегов и 8 : 1 у иуллеммеденов.

Имрады по характеру более миролюбивы, чем имха­ры (может быть, потому что они не так мужественны и не так храбры), но им часто приходилось против своей воли принимать участие в реззу вместе с хозяевами. Со временем у имрадов появился вкус к наживе, и они, в свою очередь, сами стали заниматься грабежом при каждом удобном случае. Они осуществляли такие экс­педиции уже по собственной инициативе, но в случае успеха обязаны были отдавать часть своей добычи бла­городным. Это аванс на будущее, говорили имхары, по­скольку хорошо знали, что в один прекрасный день им придется принять на себя ответный удар за «плохое поведение» своих вассалов. Некоторые имрады даже приобретали репутацию храбрецов, и бывали случаи, когда имхары становились под их начало на время ка­кой-нибудь экспедиции.

У иуллеммеденов существует деление на обычных имрадов (пастухов коз) и имрадов-воинов. Первые ни­когда не принимали участил в военных действиях, зато вторые участвовали во всех сражениях, а потому имели право носить то же оружие, что и имхары, кроме щита. Отдельные имрадские племена стали в военном от­ношении настолько сильными, что смогли полностью из­бавиться от опеки имхаров. Так было с племенем кель-госси, жившим в излучине Нигера.

Соображения безопасности диктовали порой имра-дам более тесные отношения с имхарами. Так, ифорасские имрады разбивали палатки рядом с палатками своих сюзеренов, брали на себя охрану их стад и уча­ствовали с ними во всех сражениях. В условиях постоянной угрозы реззу со стороны марокканского юга, поскольку их племена находились как бы в охранении всех туарегских племен) эти меры были, разумеется, нелишними, ибо марабутизм сюзеренов ифорас отнюдь не гарантировал защиту от разбойничьих набегов.

Имхары иногда заключали брачные союзы с имрадскими женщинами, славившимися своей красотой; слу­чалось, что и благородные женщины, отринутые обще­ством из-за их физической или моральной ущерб­ности, выходили замуж за имрадов, но это бывало редко.

Имрады могли иметь икланов — на тех же основа­ниях, что и имхары. Они использовали их в домашнем хозяйстве, для охраны и содержания стад.

Ахаггарские имрады в массе своей довольно состоя­тельные люди. Они имеют многочисленные стада коз и довольно значительное количество верблюдов, что по­зволяет им организовывать караваны к соляным копям Амадрора и в Мали. Каждое имрадское племя имеет свою строго определенную территорию для кочевья и регулярно совершает короткие переходы от пастбища к пастбищу. Они же владеют множеством земледельче­ских центров, однако сами на полях не работают (во­преки утверждению Ширмера, характеризовавшего им­радов как оседлых людей, занимающихся обработкой земли). Для этого они используют негров Тидикельта, харратинов, которые выполняют роль арендаторов и земледельцев, или же своих икланов. В Мали имрадов называют «дага», а сюзеренов — «бурдам» (слова сонгайского происхождения).

Ассимилированные вассалы

Обычно к имрадам причисляют и племена, носящие название «исеккемарен» и «ирегенатен». Однако они, хотя и находятся в вассальной зависимости от имхаров, в значительной степени отличаются от имрадов по своему социальному положению.

Туареги не считают исеккемарен и ирегенатен принадлежащими к их расе. Хотя те связаны с туарегами некоторыми узами дальнего родства, они считаются людьми смешанного происхождения. Об этом говорят сами названия племен, возникшие в результате смешан­ных браков, в основном туарегских женщин с арабами или берберами. Название «ирегенатен» распространи­лось даже на группы, происшедшие от имхарских жен­щин и мужчин-имрадов. Такие племена имеются в не­скольких конфедерациях: ирегенатен — у ахаггаров, а также у туарегов поречья; исеккемарен — у ахаггаров и, согласно Рихеру, в районе Томбукту.

Их положение на социальной лестнице — ступенью выше, чем у имрадов. Это вольные люди. Их вассаль­ная зависимость от имхаров выражена меньше. Они прибегают к покровительству последних, вернее, вынуж­дены делать это, поскольку сами слишком слабы, что­бы обеспечить себе защиту. Поэтому они платят еже­годно аменокалю «плату за покровительство», так на­зываемую рхараму.

Исеккемарен жили некогда в Тидикельте, где были свободными. По преданию, изложенному Бенхазерой, вначале они обитали в Адрар-Ифорасе, а в Тидикельт пришли восемьсот лет назад. Еще в XI веке эль-Бекри отмечал, что Адрар-Ифорас заселен народом сагмара — слово это, похоже, соответствует «асеккемар» (мн. ч. исеккемарен). Возникает вопрос: не эти ли данные эль-Бекри лежат в основе предания, изложенного Бенхазе­рой и приводимого также отцом де Фуко? Кель-ахаггар разрешили им поселиться в своей стране и отвели им северо-западную часть массива, таким образом защитив себя от набегов берберов с марокканского юга.

Ирегенатен, в свою очередь, поселились между этой территорией исеккемарен и Кудьей, а также в юго-во­сточной точке Ахнета и на севере Адрар-Ифораса. Мы имеем дело уже с двумя любопытными примерами той заботы, которую проявляли ахаггары по усилению свое­го «блока» и обеспечению его однородности, исходя при этом из географической конфигурации Сахары и ис­пользуя западные ступенчатые склоны массива в качест­ве границы. Находясь под прикрытием этих щитов, са­ми ахаггары укрывались в глубине страны, в менее до­ступных местах.

Исеккемарен и ирегенатен имеют ту же племенную организацию, что и имрады, и такие же нравы и обы­чаи, что и все туареги. Внешне они ничем от них не от­личаются. Говорят они тоже на языке тамашек, но не столь ортодоксальны в отношении традиций. Они вла­деют икланами, однако не выказывают такого презре­ния к работе, как имхары и имрады. Это храбрые и умелые проводники караванов. Между ними и имхарами никогда не заключаются брачные союзы, с имрадами — довольно редко.

В Мали существуют племена, носящие название ида-у-сахак (дауссак). Хотя их обычно считают имрадами, это скорее всего бывшие пастухи иуллеммеденов, которым не разрешалось носить копья и участвовать в сражениях. Похоже, что они — выходцы из зенага (санхаджа), чем и можно объяснить их несколько обособленное положение в туарегском блоке. Они тяготеют к марабутизму и постоянно увеличивают число школ по учению Корану.

Ибореллиты

К ассимилированным вассалам можно еще отнести довольно малоизвестные свободные племена под названием ибореллитен (ед. ч. аборелли). Люди их говорят на тамашек и внешне ничем не отличаются от туарегов, среди которых живут. В отдельных конфедерациях они образуют совершенно обособленные племена, имеющие своего амрара, и, как правило, подчиняются непосредственно вождю конфедерации. Так произошло с ибореллитами Аира; они находятся под властью анастафидета племени кель-эуи. В зависимости от принадлежности к разным группам у них различен и цвет кожи: у некоторых она такая же белая, как у самых чистокровных туарегов. Браки они заключают лишь между собой и могут иметь слуг-рабов и стада. Иногда они ищут брачных союзов с имрадами, но последние относятся к ним с пренебрежением и чаще всего отказывают в этом.

По мнению Никола, ибореллиты благородного происхождения, но когда-то, давным-давно, попали в плен. Отец де Фуко считал, что это мулаты. На мой взгляд, здесь следует еще добавить: один из родителей кото­рых — туарег. Эту деталь отметить тем более необхо­димо, что обычного мулата отец де Фуко обозначил сло­вом ашардан (мн. ч. ишарданен).

По моим собственным данным, полученным в райо­нах Тахуа и Гао, «аборелли» означает «ребенок от имхара и черной женщины». Ибореллиты, таким образом, это мулаты от смешанных родителей — туарегов и негров.

В качестве групп ибореллитов назовем игдаленов Аира — абогелитес, упоминавшихся Бартом, — которые произошли от туарегской матери (имхарки, как считает Барт) и негра. В Мали, в районе Ниафунке, есть якобы другое племя ибореллитов — оседлое, происшедшее от туарегов и фульбе. Ибореллиты встречаются и в окрест­ностях Гао.

Существует еще категория ибореллитов низшей сту­пени, называемая «иррауэлен». Никола считает, что это бывшие пленники, отпущенные на свободу. Шюдо отме­тил наличие одного такого племени иррауэлен, люди ко­торого—вольноотпущенные или потомки бывших плен­ников; он считал также, что дети туарега и рабыни в правовом отношении являются иррауэлен.

К этим различным дефинициям добавим, что в Аире женщина-рабыня, вышедшая замуж за туарега, стано­вится свободной, равно как и ее потомство; появившие­ся от такого брака дети называются «икалален» —в этом слове тот же корень «кл» («черный»), что и в слове «иклан».

Среди кель-ахаггар нет племен ибореллитов или ир-оауэлен однако встречаются отдельные редкие индиви­дуумы, принадлежащие к этому классу. Ибореллиты, например, живут и обрабатывают небольшой участок земли в Амселе, южнее Таманрассета. Их матерью яко­бы была женщина из кель-адрар («таклит»), а отцом — человек из племени теджехе-н-эфис.

Икланы

Икланы (ед. ч. акли, ед. ч. ж. р. таклит) — это слу­ги некогда бывшие рабами туарегов. Слово «иклан» происходит от корня «кл» и означает «быть черным». Икланы действительно чужды туарегской расе, это негры различного происхождения, некогда взятые в плен в Судане и обращенные в рабство. Икланы образуют от­дельную социальную категорию, но не племена, за исключением тех случаев, когда они частично или пол­ностью отпущены на свободу. Тогда они называются со­ответственно иклан-эн-эгеф и идерфан. Находясь у туарегов они продолжили свой род и положили начало но­вой расовой группе с самыми разнообразными призна­ками, в том числе и признаками белой расы.

Икланы ухаживают за скотом, используются в до­машнем хозяйстве на стоянке, роют колодцы и следят за ними, добывают соль в Амадроре, собирают семена дикорастущих растений. Они живут одной жизнью со своими хозяевами и от постоянного общения с ними переняли их независимый характер, полюбили свободу кочевой жизни, так что теперь их было бы трудно вернуть к оседлому образу жизни их предков. Икланы Ахаггара прекрасно приспособлены к жизни в пустыне и обладают большей физической выносливостью, чем их чернокожие собратья в странах Сахеля, которые, когда попадают в Ахаггар, испытывают тяготы и лишения.

Акли находится в полной кабале. Он должен работать только на своего хозяина. Однако он имеет ряд льгот, например может в какие-то дни недели работать на себя. В Ахаггаре икланы очень привязаны к своим хозяевам; они едят из одного котла и вместе переживают все радости и невзгоды. Их дети растут вместе и воспитываются одинаково. Икланы пользуются некоторыми правами, что свидетельствует о гуманном отноше­нии к ним туарегов и делает последним честь; так, у них не положено избавляться от слишком молодого или слишком старого слуги, он находится на полном содержании у своего хозяина.

Икланы передаются по наследству. Они могут иметь собственных животных, но после их смерти скот переходит не к детям, а к хозяину. Все эти законы, опреде­лявшие жизнь икланов, были упразднены после провоз­глашения в 1962 году независимости Алжира.

Имхары, инислимены, имрады имеют абсолютные права на своих икланов. Последние не могут вступить в брак без согласия хозяина. Обычно, когда на одной стоянке есть мужчина и женщина — икланы, их женят; жених получает от хозяина козу, которую отдает в ка­честве выкупа за жену. Но если акли находит себе же­ну сам и притом на другой стоянке, он ничего не полу­чает от хозяина и должен сам искать возможность за­платить выкуп за нее, составляющий в этом случае, как правило, десять коз. Икланы, занятые выпасом стад и по роду своих занятий почти не бывающие на стоянках, обычно не женятся. «Устраиваются, как могут», — гово­рил о них отец де Фуко.

Туареги часто берут себе в качестве наложниц жен­щин из прислуги. В этом они видят ряд преимуществ. Прежде всего, им не надо платить выкуп; кррме того, они имеют дело с женщиной, которая легче подчиняет­ся их прихотям, чем туарегская женщина, и они, если захотят, могут сменить ее. Дети от таких союзов являются свободными — ибореллитами, но к сословию от­ца не принадлежат. Отец признает свое родство с ними, однако их общественное положение намного ниже. Тем не менее они имеют право наследовать имущество отца. Туарегские женщины благородного происхождения, которые вступают в связь с икланами, лишаются ува­жения своих соплеменников; похоже, однако, что подоб­ные случаи были нередки, тем более что, согласно по­верью, связи между имхарскими женщинами и иклана­ми якобы не оставляют потомства.

Случалось, что икланы становились благородными, и тогда им разрешалось жениться на женщинах из ари­стократического класса, хотя такая линия не могла уже дать аменокаля в своем потомстве. Благородными икла­ны становились за свои подвиги. Так было, например, с икланом по имени Шернаш, бывшим компаньоном Му­сы аг Амастана, и с икланом Литни.

Нравы у икланов весьма свободные: в их среде обычны педерастия и другие пороки. Воровство и ложь у них заложены в крови. Например, они имеют привыч­ку пить молоко коз, которых, пасут на выгоне. Поэтому на отдельных стоянках им никогда не дают молока, ре­зонно считая, что они и так его пьют. Чтобы застрахо­вать себя от убытка, хозяева иногда доходили до того, что пастухам своих стад прокалывали обе губы и веша­ли на рот замок. Сорок лет назад в Ахаггаре еще про­живала одна старуха, с которой была проделана по­добная операция.

Между хозяевами и икланами существуют довольно простые отношения. Некоторые икланы заслуживают их большого доверия и расположения либо своим умом, ли­бо храбростью в бою, ибо икланы сопровождают своих хозяев во время реззу. Мусу аг Амастана, бывшего аме­нокаля Ахаггара, в походах всегда сопровождал его черный слуга Шернаш, и военные подвиги, совершенные ими вместе, до сих пор представляют собой самые кра­сочные повествования на ночных бдениях на стоянках. Бывший раб Литни, также слуга Мусы, был отпущен на волю, и ему было разрешено жениться на благород­ной женщине; впоследствии он стал халифом амено­каля.

Акли, если с ним плохо обращались или он рассчи­тывал на более выгодные условия, мог сменить своего господина. Но поскольку туарег обычно так просто его не отпускал, акли мог прибегнуть к следующей уловке: он отрезал ухо у животного из стада того хозяина, которому хотел принадлежать, или делал что-нибудь еще в этом роде. Тогда хозяин получал право жизни и смер­ти над провинившимся рабом. И, согласно обычаю, раб автоматически становился его собственностью. В подобных случаях обе стороны, как правило, предвари­тельно обо всем договаривались.

От икланов в язык тамашек пришло много новых слов и выражений — все, естественно, суданского происхождения. Речь у икланов грубая, а язык хозяев они страшно коверкают, превратив его в настоящий жаргон. Икланы хорошо сохранили свой фольклор — в танцах, пантомимах, которые они устраивают среди своих, или же во время общих празднеств и семейных торжеств своих хозяев.

Социальная и политическая эволюция привела к ис­чезновению института рабовладения; надо сказать, он не носил здесь такого антигуманного характера, как это принято думать. Было бы большой ошибкой проводить немедленное освобождение икланов, это шло бы враз­рез с их собственными интересами. Попытки в этом на­правлении, сделанные в Мали с началом французской оккупации, привели к плачевным результатам. Освобож­денные икланы становились деклассированными элемен­тами: они не могли и не хотели заниматься обработкой земли и сразу же столкнулись с невозможностью зара­ботать себе на жизнь.

Упразднение рабства осуществлялось постепенно и в индивидуальном порядке. Оно происходило медленно, но неуклонно и принесло туарегам важные социальные из­менения. Подобную эволюцию можно было пронаблю­дать у иуллеммеденов, в Адраре (Мали) и особенно в районе Томбукту, где имрадские женщины стали теперь сами толочь просо и выполнять ту домашнюю работу, которую до этого делали только женщины-таклит.

Иклан-эн-эгеф

Освобождение икланов, более или менее явное, про­исходило у туарегов во все времена. Оно имело много разных причин, но в первую очередь — ту, что никто не хотел кормить лишние рты. Поэтому туареги какое-то количество своих икланов делали полусвободными, на них возлагался уход лишь за стадами хозяина. Они становились в этом случае иклан-эн-эгеф, то есть «пленни­ками дюн». В Сахеле их часто называют беллах, или бузу.

Кроме того, пленники могли быть освобождены из жалости, из-за желания хозяев поощрить их за какие-то оказанные услуги; и тогда этих людей называли идерфа-нами.

Беллахов не отпускали на волю полностью, хозяин сохранял право распоряжаться ими и их имуществом. Тем не менее они живут свободно, и туареги позволяют им самим добывать себе средства к существованию. Многие из них кроме ухода за стадами хозяев зани­маются еще каким-нибудь ремеслом, например соби­рают дрова, выжигают древесный уголь и продают в поселках; иногда женщины занимаются изготовлением глиняной посуды.

Иклан-эн-эгеф группируются в племена, имеют свое­го вождя, ведут кочевой образ жизни, живут в палат­ках, как и туареги, и придерживаются эндогамии, одна­ко остаются в подчинении какого-либо имхарского или имрадского племени. В случае возникновения конфликта они принимают сторону своих хозяев и, вооружившись дротиками, участвуют в сражениях как пехотинцы.

Известно много таких племен у игуарарен и тенгере-гифов — в районе Томбукту, у иуллеммеденов — в райо­не Гао, у кель-динник (восточных иуллеммеденов) — в районе Тахуа, однако у ахаггаров их нет. В Ахаггаре насчитываются лишь единицы иклан-эн-эгефов.

Идерфаны

Слово идерфан происходит от седерф («отпускать на волю»), а в более широком смысле это означает «тот, кто не способен больше оказывать услуги». В принци­пе избавляться от раба преклонного возраста или того, чья продуктивность упала, отпуская его на волю, у туарегов не принято. Однако подобные случаи иногда имеют место, особенно у суданских туарегов. Но отпу­щение на волю может быть и благородным жестом хо­зяина. Иногда рабы отпускаются на волю скопом — в знак вознаграждения за какой-нибудь геройский посту­пок. Никола приводит пример из жизни округа Тахуа, когда целая фракция тамджертов была отпущена на во­лю после сражения при Изерване (1898 год), где они храбро противостояли кель-ахаггар. Многие идерфаны в таких случаях возвращаются к земледелию. Они часто селятся вместе с оседлыми племенами, заключают с ни­ми брачные союзы и оказывают им небольшие услуги, например стерегут их стада.

Никола приравнивает их к харратинам у кель-ахаг­гар. Но это правомерно лишь частично. Если в земле­дельческих центрах Ахаггара и работают бывшие ра­бы — харратины, то в большинстве своем это негры из Тидикельта, пришедшие к туарегам добровольно, и их не следует смешивать с идерфанами.

Так же как и иклан-эн-эгефов, идерфанов в Ахагга­ре — единицы.

Энадены

Энадены (ед. ч. энад) составляют ремесленническую касту туарегов. В Судане (Мали) их называют «гарасса» или «гаргасса» — слово, вероятно, сонгайского про­исхождения. «Энад» означает «другой», а в более широ­ком смысле — «тот, кто не имеет названия». Это пото­му, что энадены составляют замкнутую касту, презирае­мую туарегами (отношение последних к ручному труду хорошо известно).

Энадены изготавливают для туарегов все, что им мо­жет понадобиться в хозяйстве: оружие, деревянные предметы домашнего обихода, деревянные стойки для палаток, верблюжьи седла, упряжь. Кроме того, охотно занимаются ремеслом лекаря-брадобрея: с помощью нехитрых инструментов, которые они изготовляют сами, они ловко ставят банки, пускают кровь, делают надрезы и другие мелкие операции, в том числе удаляют зубы. Если они выполняют работу для какого-либо племени, они получают за нее вознаграждение; ес­ли они работают на хозяина, последний несет все рас­ходы по их содержанию.

Туареги, открыто презирающие энаденов за их «тем­ное» происхождение и рабскую профессию, тем не ме­нее очень ценят их знания и умение и охотно прибегают к их услугам. В то же время они боятся энаденов, счи­тают, что те обладают сверхъестественной силой, знают колдовство и магию. В их представлении, энадены — властелины огня, они живут в своем особом мире, насе­ленном духами, с которыми могут общаться.

Энаденов, кроме того, презирают еще и потому, что они лишены каких бы то ни было моральных принципов и охотно выполняют роль соглядатаев и предателей, шпионя за икланами и женой хозяина, а также зани­маются сводничеством. Подобно шутам времен нашего средневековья, они всюду допускаются, даже на жен­скую половину.

Иногда энадены принимают участие в реззу и при этом имеют репутацию храбрых воинов, однако во вре­мя сражения все избегают соседства с ними, ибо су­ществует поверье, что они обладают могущественными талисманами и летящие копья, отскакивая от них, по­ражают соседей. Туарег никогда не убьет энада, он знает, что это принесет ему несчастье: энад может отомстить за себя даже после смерти.

В сахельских племенах их называют аг'г (мн. ч. аг'гутен), там они выполняют иногда роль шутоз (гриотов). Среди них довольно редки музыканты и скази­тели. Тем не менее амежжаль тенгерегифов Шебун дер­жал при себе даже нескольких гриотов. Энадены мстят людям, которые, как им кажется, пренебрегают ими, слагая про них сатирические куплеты, на что туареги по большей части реагируют очень болезненно.

Энадены не гнушаются ничем, чтобы заработать не­много денег. Однако, будучи расточительными, они спу­скают их так же легко, как и добывают. У кузнеца, на­пример, всегда есть долги, однако взаймы ему дают охотно, поскольку знают, что, если понадобится, он всегда сможет расплатиться.

Характер у энаденов, надо отметить, как правило, открытый. Наделенные незаурядным умом, они часто становились доверенными лицами при правителях, ко­торые использовали их как эмиссаров и переводчиков, иногда даже как советчиков. Во время миссии Хурста в 1896 году аменокаль иуллеммеденов Мадиду официаль­но направил на переговоры с французским офицером одного энада.

Живут энадены либо группами на стоянках, либо от­дельными палатками, либо даже в одиночку. Обычно они стараются прибиться к какому-нибудь вождю или к племени.

Чуждые расе туарегов, энадены тем не менее состав­ляют часть этой большой семьи людей в покрывалах; жизнь тех и других тесно переплетена. Говорят они на языке тамашек, но на специфическом диалекте гене, который понимают они одни, а для других он окутан тайной. Этот диалект неизвестен в Ахаггаре.

Легенда приписывает им общего предка по имени Тамаменет. Все их фракции возникли якобы в Адрар-Ифорасе. Происхождение энаденов — одно из самых не­ясных. Есть предположение, что они — потомки иудеев, некогда поселившихся в Туате, в оазисе Таментит, от­куда в конце XV века были изгнаны арабскими марабу­тами. Вполне можно допустить, что часть иудеев из Таментита, занимавшихся кузнечным и ювелирным ре­меслом, бывшим в чести у туарегов, нашла прибе­жище у последних. Видимо, под их влиянием и появи­лись у туарегов новые художественные традиции. А уме­ние энаденов обращаться с огнем и плавить руду, долж­но быть, позволило туарегам более широко наладить производство железа, а также использовать инструмен­ты из металла, поскольку до тех пор подручными сред­ствами у пастухов кочевий были только кожа да дере­во. Художественное сходство украшений из Таментита с ювелирными изделиями иудеев Северной Африки, с одной стороны, и с украшениями, которые сейчас в хо­ду у туарегов, — с другой, является несомненным под­тверждением существующего мнения об иудейском про­исхождении части энаденов. Однако и сахельские эле­менты внесли свою лепту в формирование этой касты. Таким образом, с учетом всей этой причудливой смеси и следует подходить к рассмотрению сложившегося своеобразного искусства туарегов, тяжеловесного по форме и вместе с тем тонкого в деталях.

Энаденов в Ахаггаре очень мало. Это пять-шесть се­мей, осевших здесь относительно недавно в результате реззу со стороны ахаггаров, чьей жертвой они и стали. Большинство из энаденов — уроженцы Адрар-Ифораса, где они находились в подчинении у племени кунта, или даг-эш-шейх. Корни самых старых из известных семей восходят не более чем к трем поколениям. Это кланы эхеллеллу (оставивший потомство), бадахол и мохамед (ныне исчезнувшие) и ратг, чье потомство зафикси­ровано теперь у таитоков.

Во времена аменокаля Аттиси (1899 год) у энаденов был даже свой вождь из кузнецов по имени Аламин, его роль заключалась в том, чтобы руководить работой, рас­пределять ее, следить за новыми кузнецами, захвачен­ными в плен в Сахеле; выполнял он также и обязан­ности судьи.

Некогда у энаденов строго соблюдалась эндогамия, но со временем все изменилось. Теперь ремесленники часто берут себе жен из среды харратинов и икланов. С недавних пор многие придерживаются полигамии.

Промысел энаденов — это изготовление ювелирных украшений, замков, ножей, кое-какой деревянной утва­ри, в основном же они занимаются починкой того, что им приносят.

В Сахеле племена энаденов гораздо многочислен­нее. И промыслы там развиты лучше, поскольку сырья у них больше и оно разнообразнее.

Энадены не платят вассального налога. На общест­венной лестнице они занимают промежуточное положе­ние между имрадами и икланами. Отдельные энадены имеют слуг. Многие из них живут в достатке, которому могут позавидовать имрады и даже имхары.

Конфедерация Ахаггар

Согласно устным преданиям, северные туареги — выходцы из города Эс-Сук (в Адрар-Ифорасе), расположенного на одинаковом расстоянии от Томбукту и Айн-Салаха. Такие же предания существуют у иуллеммеденов и во всех фракциях, живущих в настоящее время в Адраре и по берегам Нигера; эти предания, по их мнению, свидетельствуют об общности происхождения.

Легенда, опирающаяся на арабские источники, относит приход ахаггаров на их нынешние места обитания к XVI веку. Ранее же ахаггары селились у аджеров и в Феззане. Ибн Халдун тем не менее доказывает, что народ хоуара поселился на своих местах обитания еще до XV века.

Во всех этих преданиях очень много неясностей, неточностей, во всяком случае, на их основе нельзя вос­создать многовековую историю туарегов.

Более интересными представляются два других предания, записанные отцом де Фуко, которые, несмотря на определенные расхождения с имеющимися сегодня науч­ными данными, пожалуй, могут объяснить генезис тобола ахаггаров. Поэтому мы приведем их полностью: «В относительно недавнее время две мусульманские женщины, принадлежавшие к марокканским берберам, направляясь из Марокко, достигли пальмовой рощи Силета. Одну из них, благородную, звали Ти-н-Хинан, другую, плебейку, вассалку и служанку первой, — Такамой (по другим источникам — Темалек). Пришли вместе с ними другие женщины или мужчины, кто были их мужья, — неизвестно. Известно только, что они застали местность пустынной или почти без обитателей и они спокойно обосновались здесь. Никто не жил на землях, примыкавших к Атакоре, в долинах и пригод­ных для возделывания местах, и только в горах Таесса, самых недоступных в Ахаггарском массиве, обитали немногочисленные идолопоклонники — изебетен. Пальмо­вые рощи Силета и Эннедида, фиговые деревья Тита, Терхенанета и т. д. свидетельствовали о том, что ког­да-то здесь жило много народу. Об этом говорили оро­сительные сооружения, которыми теперь они воспользо­вались, длинные мечи и огромные человеческие кости, иногда находимые в земле, многие доисторические захо­ронения, разбросанные по всему Ахаггару, колодцы в пустыне вокруг Ахаггара, вырытые неизвестно когда народом, жившим здесь до туарегов (края колодцев, разрушенные трением веревки, сохранили следы почин­ки). Почему опустел этот край? По смутным сведениям, Ахаггар пересекли „сеххаба" („сподвижники Магоме­та"— так называют первых арабских завоевателей), которые на своем пути опустошили кран и уничтожили всех его жителей. Этими жителями и были изебетен, непосредственные предшественники теперешних туарегов Ахаггара.

Итак, Ти-н-Хинан поселилась в Абалессе. У нее бы­ла дочь Келла, от которой произошли все кель-рела. У Такамы было две дочери: от одной произошло второ­степенное племя ихаданарен; от другой — два племени— даг-рали и аит-лоайен. Ти-н-Хинан отдала пальмовые рощи Силета и Эннедида дочерям Такамы, чьим потом­кам они принадлежат и поныне. Очень долго в Ахагга-ре жили кель-рела, малочисленная группа даг-рали и аит-лоайен. Верблюдов у них не было, они охотились на муфлонов и занимались разведением коз — своей единственной собственности. Они никогда не покидали Ахаггара, не кочевали, не знали ни Тидикельта, ни Аира, ни Адрара. Постепенно их численность увеличилась. Они возбудили зависть племен кель-ахем-меллен и те-джехе-меллет, живших в Тидикельте. У последних, как и у таитоков, ураренов и туарегов Аджера, нет ничего общего ни с Ти-н-Хинан, ни с Такамой, они имеют дру­гое происхождение. Кель-ахем-меллен и теджехе-меллет вторглись в Ахаггар, устремились к рощам Эннедида, где в то время находилась деревня — центр племени даг-рали, захватили ее и сожгли. Собрав все силы, даг-рали внезапно напали на своих обидчиков в Тахарте, в долине Утула, и почти всех их перерезали, захватили верблюдов и именно с той поры начали их разводить. Кель-рела, даг-рали и аит-лоайен, численность которых продолжала расти, стали расселяться за пределами своего края. Позднее — либо по доброй воле, либо насильно— на юго-западе Ахаггара поселилось одно племя из Аира (выходцы из района Ин-Галл) — агух-эн-техле. Спустя несколько поколений они приняли к себе потомков рабыни из племени именан, которые, заключая брачные союзы с теми и другими, в особенности с ахль-аззи из Айн-Салаха, образовали племя иклан-эн-тауссит. Наконец, еще позже они силой принудили десяток племен исеккемарен покинуть плато Тадемаит, где те жили, и поселиться на своей территории, чтобы усилить себя».

Второе предание называет в качестве прародительницы всех туарегов женщину по имени Лемтуна, равно как и всех людей племени илемтеен и некоторых берберских племен, обосновавшихся в Гадамесе. У Лемтуны была сестра, ставшая прародительницей большинства берберских племен Марокко. Изебетен, народ идолопоклонников, говорящий на туарегском языке, был предком самых древних имрадских племен, тогда как благородные пришли из других краев в более поздние времена. Они захватили Ахаггар силой и поставили изебетен, то есть даг-рали и аит-лоайен, в положение полу­рабов (со временем оно было смягчено). Что касается других племен, то в этом предание совпадает с первым, нем лишь не упоминается о Ти-н-Хинан.

В этом кратком изложении истории конфедерации содержатся отдельные факты мифического характера; например, там никогда не находили длинных мечей, ог­ромных человеческих костей, которые могли быть лишь останками животных класса толстокожих. Встречаются также неточности. Если скелет, эксгумированный в Аба-Лессе, действительно останки Ти-н-Хинан, то ее могильник совсем непохож на мусульманское захоронение и представляется доисламским. Кстати, он датируется V веком. Из всего этого следует, что даг-рали и аит-йоайен считаются после изебетен самыми древними пле­менами, что кель-рела, согласно второй версии, пришли уже позже в качестве завоевателей и заставили исеккемарен и агух-эн-техле, а также иклан-эн-тауссит поселиться на своей территории в целях собственного усиления.

Далее мы увидим, каким образом следует увязать эти факты с теми, которые собраны нами.

Благородные Ахаггара претендуют на то, что они — шерифского происхождения, то есть являются потомка­ми фесских Идрисидов (по крайней мере так они рассказывали Дювейрье). Подобная претензия может быть справедлива лишь в отношении отдельных семей, дей­ствительно заключавших брачные союзы с марабутами, жившими среди них. Предание гласит, что на самом де­ле арабские шерифы пришли к туарегам уже после ис-ламизации и завоевали у них большой авторитет. Вос­пользовавшись царившей у туарегов анархией, вызван­ной постоянным соперничеством кланов, шерифы за­хватили в свои руки власть и удерживали ее довольно долго. Шерифы образовали племя имананов («султа­нов») и, беря в жены туарегских женщин высокородно­го происхождения, создали новую знать. Их власть прочно держалась благодаря поддержке одного очень крупного племени — иманрассетен, — происшедшего от арабов, выходцев с Востока.

Имананские султаны объединили под своей властью туарегов Ахаггара и Тассилин-Аджера. Однако у туа­регов все же пробудились национальные чувства, подо­греваемые древними берберскими обычаями, особенно после того, как имананы установили религиозный на­лог в свою пользу — гефару. Впрочем, вполне возмож­но, причиной послужило то обстоятельство, что султа­ны попытались вывести имрадов из повиновения имха-рам. По рассказам туарегов, именно из-за вымога­тельств и поборов со стороны имананов несколько пле­мен поднялись на борьбу за свою независимость, а один благородный туарег из Аджера, по имени Биска (из ураренов), собственноручно убил имананского султана Гому. Это послужило поводом для целой серии войн меж­ду племенем урарен, ставшим поборником независи­мости, и имананами и их союзниками — иманрассетен. В этой борьбе, в которой победы чередовались с пора­жениями, урарены в конце концов одержали верх. В ре­зультате этих событий сюзеренитет имананов был по­дорван, и преемники Гомы, продолжавшие носить титул аменокаля, путем нескончаемых набегов тщетно пыта­лись восстановить свою власть.

Султан Гома был убит примерно в 1650 году, имен­но этим временем и датируется завоевание независи­мости племенами Ахаггара: они воспользовались убийст­вом и борьбой между племенами ураренов и иманрассе­тен. чтобы избавиться от ига имананов.

По изложенным выше преданиям, переданным отцом де Фуко, знать Ахаггара состояла вначале лишь из од­ного племени — кель-ахем-меллен, разделившегося на четырнадцать фракций по количеству имевшихся у них пастбищ. Первоначально кель-ахем-меллен жили в Тидикельте, откуда были изгнаны вторгшимися туда ара­бами. Сейчас от них остались лишь теджехе-н-аг-али, теджехе-н-секкель и кель-ахем-меллен-уа-н-тагерт.

В то время, о котором идет речь, власть в Ахаггаре была сосредоточена в руках исчезнувшего ныне племени теджехе-н-у-сиди. Однако оно быстро ослабло в результате смешанных браков, и силу приобрели нынешние племена кель-рела, таитоки и теджехе-меллет, постепенно поглотившие остатки других фракций. Таким образом, получилось, что из трех оставшихся от кель-ахем-меллен указанных выше ветвей в настоящее время имеется всего несколько человек.

Племена кель-рела, таитоки и теджехе-меллет обладали полнейшей самостоятельностью, однако, наследуя власть, племя кель-рела приобрело больший вес и стало держателем тобола.

В 1755 году, воспользовавшись слабостью Сиди аг эхаммеда эль-Хира, аменокаля Салаха, племена таитоков и теджехе-меллет добились раздела имрадских иемен на три части. Однако, не удовлетворившись по­лученными значительными преимуществами, таитоки решили завладеть еще и ахаггарским тоболом, что привело к целому ряду междоусобиц между ними и их сородичами из племени кель-рела.

Когда туареги Ахаггара перешли в подчинение Франции, племена таитоков и теджехе-меллет получили от французов статус свободных тоболов, а их вожди — титулы аменокалей при условии признания верховной власти Мусы аг Амастана, аменокаля Ахаггара, которого французы незадолго перед тем назначили на эту должность. Вождь таитоков Азуэль и вождь теджехе-меллет Сер'ир аг Бедда согласились без каких-либо оговорок на такую вассальную зависимость, но затем вы­шли из повиновения. Политика французов, направленная на усиление власти Мусы аг Амастана, доставила немало хлопот. Еще в 1910 году капитан Ниже, командующий округом Тидикельт—Ахаггар, расценил неповиновение двух имрадских племен — аит-лоайен и кель-ин-тунин — как начало больших, серьезных осложнений. Насколько он оказался прав, стало очевидным через несколько лет, когда в период 1915—1918 годов племена аит-лоайен и кель-ин-тунин первыми подняли восстание. Соперничество между племенами кель-рела и таитоков длилось долго и в дальнейшем привело к кровопролитным столкновениям.

За участие в восстании и за то, что они не оправда­ли возложенного на них доверия (хотя тут сами фран­цузы допустили серьезный психологический просчет), вожди племен таитоков и теджехе-меллет перешли в прямое подчинение аменокаля Мусы аг Амастана и ста­ли носить титулы амраров. Возмущенные этим решением и тем, что власти Алжира так обошлись с ними, хотя они никогда не поднимали оружия против французов, таитоки ушли навсегда на территорию округа Агадес, отказавшись от всех предложений вернуться на плато Ахаггар, и перешли под власть администрации Нигера. Приведем вкратце этапы истории нынешнего насе­ления Ахаггара, соблюдая хронологическую последова­тельность.

1. Период людей исебетен. Идолопоклонники, гово­рящие на тамашек или же на совершенно другом наре­чии. Не имеют ничего общего с туарегами; по мнению одних, являются предками даг-рали, по мнению дру­гих — аит-лоайен.

2. Ти-н-Хинан. По преданиям туарегов — мусульман­ка, судя по захоронению — язычница (если, конечно, это именно ее захоронение находится в Абалессе, что почти доказано). Прибыла из Тафилалета со своей слу­жанкой Такамой (или Такамат), прародительницей пле­мен даг-рали и аит-лоайен. Является родоначальницей племени кель-рела. К какому берберскому племени принадлежала — неизвестно. Могила датируется V ве­ком.

3. Султан Гома (по 1650 год) — последний из имананских султанов, правивший конфедерацией северных туарегов. Интеграция исеккемарен.

4. Сиди аг Мохаммед эль-Хир (по 1750 год) — пер­вый аменокаль ахаггаров и амрар племени кель-рела, женившийся на Келле, правнучке (?) Тахенкот — доче­ри Ти-н-Хинан.

Раздел имрадских племен (1755 год).

5. Примерно 1805 год. Интеграция агух-эн-техле.

Невозможно установить, когда появились люди хоуа-ра — до или после прихода Ти-н-Хинан, но, видимо, это произошло не позже IX—X веков.

Вехи эти, конечно же, ненадежные, а зачастую и противоречивые, оставляют в тени многие детали. Тем не менее они довольно точно отражают историю племен, воссоздать которую можно только с их помощью.

К тому, что сказано относительно происхождения нынешних племен Ахаггар, уместно добавить, что многие племена, обитающие в настоящее время в Мали и Нигере (иднаны, тенгерегифы и все фракции — выход­цы из тадемакетов, кель-фадеи и т. д.), утверждают, что жили ь массиве Ахаггар до того, как оказались на своих теперешних пастбищах, что покинули его либо по воей воле, либо пол натиском люден, пришедших туда из северных районов. Это кажется весьма правдопо­бным и соответствует миграциям древних ливийцев, но в хрониках кель-ахаггар об этом нет ни малейшего поминания. Тем не менее, когда говоришь с ахаггарами о таких миграциях, они допускают их возможность, О никто не знает, как это происходило на самом деле, ак как эти события относятся к очень далекой эпохе, о оторой, по их словам, не упоминается ни в одной арабской хронике.

Тобол кель-рела

Тобол кель-рела — самое значительное племя Ахаггара, его вождь — одновременно аменокаль всей конфе­дерации.

Племя кель-рела состоит из нескольких благородных кланов, многие из которых представляют собой всего одну-две палатки. Это инемба, ибоглан, икерремойен (не смешивать с вассальным племенем того же названия, живущим в Аире!), теджехе-н-аг-али, теджехе-н-секкель, имеющие право на тобол, и икебиден, улед-эль-гут, улед-амешаун, улед-ибра, утратившие право на тобол по причине смешанных браков.

Знать кель-рела считает своей прародительницей Тин-н-Хинан, пришедшую из Тафилалета со своей служанкой Такамой. Ее люди назывались тогда кель-ахем-меллен, что означало «люди белых палаток» (в отличие другого племени — иссетафинов, или кель-ахен-сеттефет, — «люди черных палаток», предков иуллеммеденов, или, точнее, тадемакетов).

Позднее господствующей стала фракция теджехе-н-у-сиди бывшего аменокаля Сиди, которой были родст­венны племена кель-рела, таитоков, теджехе-меллет. Кроме того, образовалась другая фракция — фракция икерремойен. Предок этого племени по имени Акерремой происходил из игериссутенов (из Аира) и взял себе в жены благородную женщину из Ахаггара, дочь вождя-тобола. Самым известным их потомком был Муса аг Амастан.

Что касается ибогланов, то их предком был некий Хатит (брат Секкеля — вождя племени теджехе-н-сек-кель), который женился на женщине из кель-рела.

Теджехе-н-аг-али положили начало клану инемба, насчитывающему сегодня всего несколько человек; инемба некогда делились на инемба-кель-тахат и инемба-кель-эмори: эти названия исчезли вместе с послед­ними людьми древнего рода.

Согласно легенде, отличной от записанной отцом де Фуко, у Ти-н-Хинан было семь дочерей. Три из них име­ли детей, которые якобы и стоят у истоков нынешних племен. Первая из них дала жизнь ибогланам и инем­ба, вторая —- икерремойен и кель-ахем-меллен, третья— кель-рела, таитокам и теджехе-меллет.

На первый взгляд такой расклад находится в про­тиворечии со сказанным ранее, однако это не так, ибо расхождение происходит лишь оттого, что эти племена ведут свою генеалогию по женской линии, а называют­ся зачастую по имени,мужского предка. В этом отно­шении очень показателен пример с икерремойен.

По другой легенде, приведенной Бенхазерой, Ти-н-Хинан имела трех потомков женского пола, от которых пошли три основных рода, объединенные ныне под од­ним названием — кель-рела:

— Тинерт («антилопа») — якобы прародительница инемба;

— Тахенкот («газель») — якобы прародительница кель-рела;

— Тамеруэльт («крольчиха») — прародительница ибогланов.

Своим правом на тобол кель-рела (якобы искажен­ное от «келла») обязаны Келле, правнучке Тахенкот, вышедшей замуж за Сиди аг Мохаммеда эль-Хира.

Дювейрье, в свою очередь, собрал о кель-рела такие сведения: «Это эбна-сид, то есть „сыновья своих от­цов", которые имели прародителем султана эль-Алауа; среди них одни — сыновья Хатиты (Катиты у ибогла­нов), другие — сыновья эль-Махука, тарги с примесью шерифской крови». Это предание, весьма короткое, го­ворит о шерифском происхождении кель-рела, на что многие из них и претендуют.

Кель-рела хранят в памяти своих аменокалей, на­чиная от Сиди аг Мохаммеда эль-Хира, но не помнят ни имананских султанов — предшественников Гомы, ни правителей предыдущего периода, кроме Келлы, пра­внучки Тахенкот — дочери Ти-н-Хинан.

По-видимому, между 1650 годом, датой смерти Го­мы, и примерно 1750 годом, годом смерти Сиди аг Мо­хаммеда эль-Хира, царила анархия, вызванная разде­лом имрадских племен и соперничеством из-за титула аменокаля. Это соперничество длилось долго, посколь­ку лишь в 1775 году таитоки и теджехе-меллет доби­лись нового раздела имрадов.

Вот так выглядела преемственность аменокалей, на­чиная от Сиди аг Мохаммеда эль-Хира:

— Юнес аг Сиди (ум. около 1790)

— аг Мама аг Сиди (ум. около 1830)

— эль-Хадж Ахмед аг эль-Хадж эль-Бекри (1830— 1877)

— Ахитарель аг Мохаммед Биска (1877—1900)

— Аттиси аг Амеллаль, назначенный в то же вре­мя, что и:

— Мохаммед аг Урзиг (1900—1905)

— Муса аг Амастан (1905—1920)

— Ахамук аг Ихемма (1920—1941)

— Меслах аг Амайас (1941—1950)

— Баи аг Ахамук (1950—1977)

Сиди аг Мохаммед эль-Хир аг Салах состоял в бра­ке с Келлой, правнучкой Тахенкот — дочери Ти-н-Хинан (приход Ти-н-Хинан в Ахаггар в таком случае имел место в начале XVII века, что мало вероятно). У него было девять детей, из них шесть дочерей, ставших родо­начальницами всех нынешних больших кланов, из кото­рых впоследствии избирались все аменокали. Праотец племени теджехе-н-у-сиди, умерший около 1750 года, уступил, по-видимому, всем требованиям таитоков и теджехе-меллет относительно раздела имрадов. Против племени таитоков ему пришлось вести войну; она окон­чилась его победой, и в результате был заключен мир. В его правление люди кунта ежегодно поставляли ахаг-гарам восемь верблюдов вплоть до французской окку­пации. Два его сына взяли в жены женщин из племени таитоков.

Юнес аг Сиди, старший сын Сиди аг Мохаммеда эль-Хира, стал его преемником. Он вступил в брак с женщиной племени таитоков и имел от нее сына, который путем наследования по линии матери стал амраром племени таитоков. Он присоединил к себе племя агух-н-техле.

Аг Мама аг Сиди — брат Юнеса, второй сын Сиди аг Мохаммеда эль-Хира. Как и брат, он вступил в брак с женщиной племени таитоков; его сын Мохаммед впо­следствии также стал амраром таитоков. Аг Мама умер в возрасте ста лет.

Эль-Хадж Ахмед аг эль-Хадж эль-Бекри — внук Сиди аг Мохаммеда эль-Хира от его дочери Захры, вышедшей замуж за эль-Хадж эль-Бекри из племени ифорас. Он был племянником предыдущего аменокаля, старшим сыном его старшей сестры. Ему пришлось бо­роться за власть с племенем таитоков, представитель ко­торого Мохаммед аг Мама, сын предыдущего аменокаля, также хотел получить этот титул. В его правление началась продолжительная война с аджерами, когда ахаггары приняли сторону потомков имананского сул­тана. В ходе борьбы он был убит. Его могила находит­ься в Кудье, близ уэда Иламан.

Ахитарель аг Мохаммед Биска — внук Сиди аг Мохаммеда эль-Хира от третьей дочери последнего — Аменены, вышедшей замуж за Мохаммеда Биску из племе­ни теджехе-меллет, двоюродный брат предыдущего аме­нокаля, старший сын сестры его отца. Он прожил очень бурную жизнь, боролся против аджеров и одержал над ними крупную победу при Угмидане, подвергался напа­дениям таитоков. При его правлении была вырезана миссия Флаттерса; это убийство вменяется ему в вину. Умер он в 1900 году, оставив одну дочь, которая вышла замуж за Аманаса аг Хальби. Их сын Меслах был аменокалем с 1941 по 1950 годы.

Аттиси аг Амеллаль — племянник Ахитареля, стар­ший сын его второй сестры. Он был назван кандидатом на тобол одновременно со своим двоюродным братом Мохаммедом аг Урзигом, старшим сыном старшей сест­ры Ахитареля, к которому тобол должен был отойти естественным путем, однако последний не смог отстоять свои права на него ввиду преклонного возраста и пас­сивности. Аттиси принимал участие в расправе над мис­сией Флаттерса. При нем долго царила анархия, послед­ствия которой испытали на себе имрады; с приходом французов и выдвижением ими на должность аменока­ля Мусы аг Амастана анархии был положен конец.

Муса аг Амастан — двоюродный брат Аттиси, правнук Сиди аг Мохаммеда эль-Хира от его младшей до­чери Тар'ауссит и по линии своей прабабки Тигент; родился около 1865 года от матери кель-рела и отца икерремойена. Будучи еще молодым и от природы не­глупым, он отговаривал всех от расправы с миссией Флаттерса, хотя, как доподлинно известно, когда она состоялась, принял в ней участие.

Муса был еще совсем молодым, когда умер его отец, поэтому он воспитывался у своего дяди Амдера. По­скольку последний жил в племени ифорас в Адраре, мо­лодой человек познакомился там с марабутом кунта Баи эль-Беккай (его религиозный центр был располо­жен в Телейе), пользовавшимся большой известностью и оказавшим на Мусу сильное влияние.

Позднее Муса постоянно жил в Адраре, что позво­лило ему совершать набеги на иуллеммеденов, ифорас, иднанов, кунта, берабиш; последние, чтобы их остави­ли в покое, согласились в конце концов платить ему дань. Когда таитоки подверглись реззу со стороны кель-таделе, племени из Аира, они обвинили во всем Мусу, и с того момента между ними началась вражда. Во вре­мя одного набега иуллеммедены убили его брата, а ему самому пронзили копьем ногу, буквально пригвоздив его к коню. Тогда он поднял против них на реззу кель-таде-ле, таитоков и ифорас, однако по дороге таитоки захва­тили стада кель-таделе. Глубоко возмущенный этим, Муса, не колеблясь ни минуты, напал на таитоков, что­бы наказать их, и забрал добычу себе. Ахаггары, в свою очередь, возмутились таким поступком и потребовали от Мусы вернуть скот. Тот отказался сделать это и укрыл­ся у Фирхуна, аменокаля иуллеммеденов, где занялся установлением мира между приютившими его иуллемме-денами и ахаггарами. Муса добился мира также и с кель-аир, что позволило исеккемарен и имрадам ходить с караванами в Мали. Его авторитет в результате силь­но возрос. Покинув Адрар-Ифорас, Муса примирился с ахаггарами и внимательно следил за всеми событиями, происходившими в племенах.

Ахитарель, видимо, своим преемником назначил Му­су, но из-за царившей в Ахаггаре анархии тот отказал­ся взять правление в свои руки и не стал соперничать с Аттиси, который и был избран аменокалем. Когда французы оккупировали Айн-Салах, Муса вел перегово­ры о подчинении ахаггаров с одним из арабов Айн-Са-лаха — каидом Билу (1903 год). История Мусы тесно связана с историей подчинения туарегов и их завоеванием.

Муса вступил в брак поздно; до 1910 года он сожительствовал с черной женщиной, которая родила ему дочь. Женился он на дочери Ибеди аг Басси-Тихит, из таитоков, вдове знаменитого таитокского вождя Азюэля аг Серады, погибшего во время реззу; она тоже подарила ему дочь. Затем по приглашению генерала Лаперрина он отправился во Францию. Год спустя за свою миротворческую деятельность он был награжден орденом Почетного легиона. После восстания 1916—1918 годов, в ходе которого Муса аг Амастан оказывался порой в очень трудных ситуациях, он по-прежнему радел за установление мира, однако самому ему не пришлось попользоваться плодами своего труда: 20 декабря 1920 года он умер при довольно загадочных обстоятельствах.

Муса никогда не отличался здоровьем (говорили, что был сифилитиком и астматиком). Однажды он почувствовал недомогание и решил, что это результат его падения с лошади. Он слег, а на шестой день, когда уже казалось — ему лучше, он вдруг попросил приготовить себя к смерти. В ту пору он жил на стоянке поблизости от Таманрассета и велел известить обо всем офицера-резидента, но, когда тот прибыл, Муса уже был мертв. Его семья была ошеломлена столь внезапной смертью. Заподозрили одного человека из племени аджкеров, что он отравил аменокаля, когда приезжал на стоянку за двенадцать дней до его смерти; аджера за­ставили поклясться на Коране, что он не виновен в смерти Мусы, и отпустили.

При кончине Мусы присутствовал Сиди Мохаммед бен Бади Мокадем — марабут из мусульманского учебного заведения (завийи) в Телейе, присланный известным религиозным главой племени кунта Баи эль-Беккай. Он объявил, что Баи видел смерть Мусы во сне. Это обстоятельство положило конец «брожению умов» и, кроме того, стало еще одним свидетельстдом святости главного марабута Телейи.

Спустя несколько дней на созванной джемаа новым аменокалем был избран Ахамук аг Ихемма—двоюрод­ный брат Мусы аг Амастана, старший сын его тети по матери. По материнской линии он происходил из инемба. Ахамук находился под большим влиянием своего двоюродного брата и во всем подражал ему. Хотя он сильно уступал Мусе по уму, но тем не менее, став вождем, сумел заставить уважать себя.

Женат он был дважды и имел семерых детей.

Меслах аг Амайас был троюродным братом Ахаму-ка. Он являлся внуком бывшего аменокаля Ахитареля и внучатым племянником Мохаммеда аг Урзига и Аттиси аг Амеллаля. Таким образом, ввиду отсутствия по­томка мужского пола в ветви Хегиер тобол перешел к ветви Аменнаи, третьего сына Сиди аг Мохаммеда эль-Хира.

Рахма, сестра Мусы аг Амастана, которая вышла за­муж за Анабу аг Амеллаля, брата аменокаля Аттиси, произвела на свет сына, но он не был допущен к власти по причине умственной неполноценности.

На тобол претендовал Баи аг Ахамук; имхарская мо­лодежь, значительная часть имрадов и влиятельные арабские марабуты хотели видеть его преемником отца, однако его кандидатура была отведена по причине мо­лодости, а также потому, что его избрание не отвеча­ло бы законам наследования власти у туарегов.

Баи аг Ахамук получил бразды правления лишь в 1950 году, после смерти Меслаха аг Амайаса, которому он доводился внучатым племянником.

* * *

Аменокаль взимает с имрадов и ассимилированных вассалов тиуссу, или рхараму. Некоторые обязаны так­же платить дань потомкам благородных семей. Так, даг-рали кель-тахат платят ежегодную дань клану инемба-кель-тахат, а аит-лоайен — инемба-кель-эмори. Последние получают 4% с каждого вьюка зерна, при­возимого из Нигера людьми аит-лоайен. Однако эти их права на взимание налогов постепенно исчезают в свя­зи с угасанием старинных кланов Ахаггара: сейчас не­которые из них насчитывают лишь по нескольку чело­век.

За последнее столетие племя кель-рела в Ахаггаре весьма окрепло. Оно стало могущественным благодаря увеличению своей численности, а наследование власти по материнской линии ускорило этот процесс: посколь­ку лишь женщины кель-рела могли родить будущего аменокаля, союза с ними настойчиво добивались мо­лодые люди из других благоррдных племен, обходя своим вниманием невест собственного племени. Приток новой крови укрепил кель-рела и физически, избавив их от вырождения из-за единокровных брачных союзов, слишком близких и часто повторяющихся. Свыше ста лет жизнь кель-рела протекала в непрерывном соперничестве с таитоками, в котором кель-рела постоянно одерживали верх благодаря своему численному превосходству. (Подробное описание этого можно найти в работе М. Бенхазеры.) Кель-рела смогли навязать вассальную зависимость племени ифорас из Адрара, и оно ежегодно платило им дань. Это послужило одной из причин того, что в начале нынешнего столетия ифорас согласились подчиниться не французским властям Судана, а Айн-Салаху, так как считали себя связанными язательствами с кель-ахаггар и Мусой аг Амастаном.

По данным Бенхазеры, у кель-рела было в 1905 году 55—60 палаток. По переписи 1938 года, у них насчитывалось 312 человек, объединенных вокруг 38 глав се­ри. В 1949 году, когда понадобилось выявить численность населения для нормированной выдачи продовольствия, вызванной последствиями войны, о кель-рела были получены следующие данные: мужчин — 71, женщ­ин — 80, в возрасте до двадцати лет: мальчиков — 54, девочек — 70, всего — 275 человек белой расы; мужчин — 88, женщин—109, в возрасте до двадцати лет: мальчиков —61, девочек —64, всего —322 иклана не­гроидной расы; в итоге — 597 человек. Эти цифры го­рят о заметном прогрессе по сравнению с 1938 годом.

Тобол кель-рела включал вначале лишь два имрадских племени — даг-рали и агух-эн-техле, а также значительную часть исеккемарен. Позже пришли под их покровительство или слились с ними и другие фракции. Так было с аит-лоайен и релаиддинами.

Имрады называют кель-рела «людьми, которые дорого стоят», имея в виду их постоянные поборы и вымогательства.

Даг-рали

Даг-рали составляют главную фракцию тобола кель-рела; на них всегда опирался аменокаль Ахаггара для укрепления своей власти. Нет сомнений в том, что без них его власть не была бы столь прочной. По этой причине с даг-рали обращаются весьма почтительно. Их вождь пользуется большим влиянием у аменокаля: он входит не только в самое близкое его окружение, но и в число его советчиков.

Первоначально даг-рали составляли вместе с кель-ахнет племя имессилитен; некогда оно было многочис­ленным, но теперь от него осталось лишь несколько че­ловек, разбросанных по племенам даг-рали, кель-ахнет и аит-лоайен. Они якобы потомки Такамат, служанки Ти-н-Хинан. Произошли даг-рали из четырех фракций: из упомянутой фракции имессилитен, из икешшемаден, связанных с тоболом таитоков, из улад-ир'дал и даг-мертемек. Наконец, среди них есть потомки легендар­ного племени изебетен, якобы автохтонов Ахаггара. По некоторым легендам, изебетен — предки даг-рали (отец де Фуко); даг-рали, однако, утверждают, что когда они пришли в этот край, то уже застали там изебетен. В на­стоящее время потомков изебетен насчитывается всего около дюжины.

Ныне даг-рали делятся на: кель-тахат, кель-терхена-нет, кель-таманрассет кель-хирафок и кель-арешшум (соответственно районам проживания).

После сражения у Титз (1902 год), где даг-рали по­теряли более ста человек, у. них осталось лишь шесть­десят воинов. Перепись 1938 года выявила 1000 чело­век, из них мужчин — 334, включая икланов, однако эта цифра явно завышена. По переписи 1949 года, у лих было имрадов: мужчин—104, женщин—121, добрач­ного возраста: мальчиков — 80 и девочек — 81, всего — 386 человек; икланов: мужчин—125, женщин—164, мальчиков — 73 и девочек — 64, всего 426. Общая их численность составляла 812 человек.

Такое довольно редкое для туарегов увеличение чис­ленности населения свидетельствовало об относитель­ном благополучии и улучшении условий существования с началом французской оккупации, в частности в ре­зультате восстановления караванной торговли с Ниге­ром.

Даг-рали кочуют в западной части Кудьи, их аб­солютной вотчине, куда не допускается никакая другая фракция. На востоке граница их кочевья проходит по правой кромке уэда Таманрассет, по уэду Интеркаден до Иделеса; на юге — по южной зоне Тахальры до Тин-Дахара; на западе — через Ин-Эккер, а на севере — пс линии Ин-Эффер — Хирафок—Иделес.

Даг-рали платят аменокалю дань в виде десяти меш­ков проса или сорго. Кроме того, каждая семья, направ­ляющаяся с караваном в Нигер, отдает ему небольшой мешок сорго; если растительность на пастбищах обильна, к этому добавляются еще несколько ботта топлено­го масла и молока от двадцати овяц. В случае удачно­го реззу благородным отдается половина захваченных овец.

Даг-рали — самые богатые люди в Ахаггаре. В 1950 году они имели уже более 1200 коз и более 1000 верблюдов. Наличие вьючных животных позволяет им организовывать много торговых караванов в Нигер и Тидикельт. Они сообща владеют общими стадами, на­зываемыми «эджере-н-бутельма». Когда же пастбища слишком скудны и скот не может прокормиться на них, даг-рали отдают своих верблюдов для выпаса ирегенатенам, которые кочуют с ними по всей сахаро-сахель-ской территории. Даг-рали внесли свой вклад и в раз­витие земледелия в оазисах Ахаггара. Сами они вла­деют участками в Иламане, Терхенанете, Таманрассете, Абалессе, Иглене, Тафарите, Ин-Амгеле, Силете; их воз­делывают харратины и икланы, приставленные к этому делу. Кроме того, аменокаль отдал им в пгльзование пальмовые рощи в оазисе Силет, прежде принадлежав­шие таитокам.

Даг-рали — самые набожные люди в Ахаггаре. Хотя большинство их принадлежит к ордену Тиджанийя, не­которые вступили в орден Сенусийя и орден Кадирийя. Принадлежность эта, похоже, чисто формальная, ибо, за редким исключением, они не соблюдают уставов ре­лигиозных орденов. Они совершают лишь ритуальные молитвы и соблюдают пост.

Именно в этом племени особо проявилась миссионер­ская деятельность отца де Фуко. Обосновавшись в Та­манрассете, а затем в своем скромном домике в Ассек-реме, отец де Фуко находился в постоянном контакте с даг-рали. Поначалу они относились к нему насторожен­но, но вскоре сблизились и больше других пользовались его благодеяниями; так, он посещал их, ухаживал за больными, оказывал всяческую помощь и разные услу­ги. Он возил во Францию молодого тарги Уксема аг Шикката и сделал его наследником своей скромной не­движимости в Таманрассете (это, однако, не помешало Уксему аг Шиккате некоторое время спустя после смер­ти своего духовного отца присоединиться к восставшим). Курьезным феноменом, хотя и вполне объяснимым, яви­лось то, что, следуя примеру отца де Фуко, истинного' христианина, даг-рали стали ревностными... мусульма­нами.

Вождь даг-рали Уксем аг Урар, приземистый и тол­стый человек средних способностей, но хитрый, как все крестьяне, особенно если дело касалось его интересов (или интересов его родни), не мог не увидеть выгоду, которую можно было извлечь из этой близости. Отец де Фуко замолвил за него слово властям Форта-Моты-лински, в результате чего Аксем аг Урар приобрел вес у французских властей, чем весьма гордился, прекрасно понимая, что обязан этим преподобному отцу. В даль­нейшем он стал хорошим помощником в деле умиротво­рения в Ахаггаре, а во время повстанческого движения 1915 года проявил готовность сотрудничать с француза­ми, и отец де Фуко писал генералу Лаперрину: «Уксем, вождь даг-рали, всем хорош: он не перестает делать успехи; он не только верен на словах, но и вполне до­казывает свою верность на деле».

Уксем ничего не предпринимал, не спросив мнения отца де Фуко, и всегда следовал его советам. Послед­ний посоветовал ему возделать участок в уэде Иламан и использовать для полива воды, стекающие с горы; зе­мельный участок был обработан, и Уксема ради поощ­рения столь похвального и достойного подражания дела наградили французским орденом «Мерит агриколь»[3]. К сожалению, после того как отца де Фуко не стало, уча­сток был заброшен.

Невероятно, но отец де Фуко мечтал увидеть Уксе­ма аг Урара аменокалем (что пошло бы вразрез со все­ми социальными законами туарегов).

Что же осталось от всех его трудов? Туареги быстро забывают мертвых. Время от времени Уксем еще вспо­минал своего большого друга — белого марабута. Одна­ко, как и следовало ожидать, ни он, ни другие даг-рали не поняли и не оценили всей самоотверженности и все­го великодушия этого отшельника Сахары, стоивших

 ему жизни. Уксем аг Урар умер в 1947 году.

Икешшемаден, упоминавшиеся выше, постоянно се­лились вблизи даг-рали, с которыми некогда составляли одно племя. При разделе имрадов они стали вассалами таитоков, но не покинули даг-рали, поскольку были свя­заны с ними многими узами. В 1907 году они попросили придать их тоболу кель-рела.

Агух-эн-техле

Агух-эн-техле — самое значительное после даг-рали имрадское племя Ахаггара. Когда-то они кочевали в крестностях Ин-Галла (в Аире) и эмигрировали в Ахаггар из-за притеснений агадесского султана, под чьей властью находились. Последний придерживался полигамии и каждый год требовал от племени агух-эн-техле молоденькую красивую девушку. Не желая больше терпеть этот обычай, противный их собственным за­конам, они примерно в 1795 году покинули свой край и пришли под защиту аменокаля Юнеса, сына Сиди аг Мохаммеда эль-Хира. Известна и другая версия, запи­сная отцом де Фуко: кель-рела принудили их прийти в Ахаггар в целях своего усиления. Эта версия отнюдь не противоречит предыдущей, поскольку вполне могло иметь место совпадение обоих обстоятельств.

До своего прихода на поселение в Ахаггар агух-эн-техле принадлежали к племени теджехе-н-элимен (так его еще называют иногда), или же илименен, по имени их предка Элимена. Одна фракция этого племени осталась в Аире и называется ирелемен или кель-арефса (кель-рапса); обитатели Аира часто называют агух-эн-техле ахаггарами и, следовательно, считают их уроженцами Ахаггара.

Покидая Аир, агух-эн-техле якобы увели верблюдицу, принадлежавшую людям оставшейся фракции. И с ех пор люди Аира требуют вернуть ее, а также... ее потомство за все годы, которое превысило бы теперешнее поголовье верблюдов племени агух-эн-техле! В 1948 году это дело еще рассматривалось командующим округом Агадес!

Известно также, что к моменту раздела имрадов агух-эн-техле являлись частью племени иссандатен. гух-эн-техле достались племени кель-рела, а другая фракция, теджехе-н-эфис, отошла к таитокам. Если эти сведения точны, а раздел имел место около 1750 года, можно предположить, что до своего поселения в Аире они жили в Ахаггаре. Эта гипотеза тем более вероятна, что кель-аир называют своих сородичей кель-арефса ахаггарами.

Агух-эн-техле означает «тростниковые люди». Со­гласно легенде, во время их бегства из Аира они ока­зались без пищи и им пришлось питаться тростником. Их вождем был тогда некто Ассекель аг Лоука — человек гигантского роста и с огромными ступнями. Люди, посланные за ними в погоню, увидев его следы, прекратили преследование.

Агух-эн-техле утверждают, что они родом из Мекки, где их далекий предок получил от пророка верблюдицу с условием: пить ее молоко. Однако они убили верблюдицу, тем самым нарушив обет, и вынуждены были бежать оттуда. После долгих странствий они останови­лись в Аире. Разумеется, это лишь легенда.

Территория агух-эн-техле граничит на западе с территорией даг-рали и простирается от Таманрассета до уэда Урши, от Кудьи до Лфрахуина и Тамагина.

Они легко идут на союзы с даг-рали и релаиддина ми. В сражении у Тита (где их потери составили око­ло дюжины человек) они выступили против французов, но в 1904 году покорились им. Во время восстания 1915—1918 годов агух-эн-техле вышли из повиновения, и их женщины даже захватили в Форте-Мотылински тридцать мехари, принадлежавших французской мехаристской компании. В самом же бунте они активного участия не принимали и одними из первых запросили пощады.

В 1905 году насчитывалось 60 агух-эн-техле. По данным переписи 1949 года, у них было имрадов: муж чин—118, женщин—170, моложе двадцати лет: маль­чиков — 159 и девочек — 138, всего — 585 человек; икла нов: мужчин — 50, женщин — 60, мальчиков — 19 и дево­чек — 20, всего — 149 человек; в целом — 734 человека. В 1950 году у агух-эн-техле было около 1000 верблю дов, которые паслись на границе Сахары и Сахеля, а также 1200—1400 коз.

Ежегодно они платят аменокалю дань — 12 мешков проса, 6 горшков масла и продукты, получаемые от де­сяти коз. В случае захвата добычи они не делятся с аменокалем ни козами, ни овцами. Выплата дани с их стороны часто становится предметом долгих споров, ибо агух-эн-техле делают это с большой неохотой.

Им приписывается основание Таманрассета, вернее, его восстановление, так как считается, что основал его вождь фракции иссенда (иссендатен) по имени Илашен Возобновление там земледелия относится к концу прош лого века. Однако орошаемые земли являются собст­венностью племени иманрассетен из конфедерации Ад жер. Последние не раз пытались требовать арендную плату (осла или барана в год в зависимости от размера участка), однако агух-эн-техле отдавали ее только в том случае, если владельцы являлись за ней сами.

Агух-эн-техле делятся на кель-агетелла (или кель-рхаухаут), кель-арефса (или кель-эзарунфат) и иссендатен (или кель-тахифет).

С ними проживает одно небольшое племя, пришедшее из Нигера, — элифнен, — насчитывающее 45 человек.

Аит-лоайен

Название аит-лоайен происходит от глагола «элуэй», что в переводе означает «соединять верблюдов индийской связкой». Аит-лоайен — того же происхождения, что даг-рали и кель-ахнет (имессилитен), — от прарод­ительницы Такамат, служанки Ти-н-Хинан. Во время раздела имрадов они были поделены поровну между инемба и теджехе-меллет. Аит-лоайен делятся на ихрайен (ныне исчезнувших), кель-торха, или даг-хуа, и собственно аит-лоайен.

Аит-лоайен платят тиуссу клану теджехе-н-аг-али, называемому также кель-ахем-меллен, потомками которого они являются, и группе кель-торха теджехе-меллет. Клан инемба (кель-марли) также имеет право взимать с них налог.

Аит-лоайен были связаны многочисленными браками с имеккерессен конфедерации Аджер, но в результате раздоров и совершенного ими убийства одного из аджеров, тарги Реску аг Яхья, известного во всем Ахаггаре, навсегда отделились от них. Кочуют они в направлении Иделеса, Тин-Тарабина, Темазинта, Аитоклана, Арокама, Серуенута и в Анахефе.

В 1938 году племя аит-лоайен состояло из 50 взрослых мужчин и 102 женщин касты имрад. По данным пе­реписи 1949 года, среди них было имрадов: мужчин — 12, женщин—119, моложе двадцати лет: мальчиков — 121 и девочек — 81, всего — 403 человека; икланов: мужчин — 28, женщин — 37, мальчиков — 10 и дево­чек— 13, всего — 88 человек. Общая численность пле­мени на тот период — 491 человек.

Они имеют примерно 350 верблюдов и 1000 коз. Им принадлежат земледельческие центры в Тин-Тарабине и Аитоклане, необрабатываемые уже в течение многих лет из-за нехватки рабочей силы.

Расправа с миссией Флаттерса произошла именно на их территории, аит-лоайен тоже приняли в ней участие: проводник Сер'ир бен Шейх, приведший экспеди­цию к засаде в уэде Ихеауэн, — из этого племени. Аит-лоайен участвовали также в сражении у Тита; подчини­лись в 1907 году. В 1915 году они вышли из повинове­ния, и на них лежит вина за смерть отца де Фуко в Таманрассете. Против этого племени французы пред­приняли несколько походов (под руководством сержан­та Ремио), что, однако, не помешало аит-лоайен предо­ставить приют повстанцам Аджера и принять участие вместе с людьми вождя Абеуха аг Кабелли, одного из самых грозных разбойников Тассили, в сражении у Ин-Эккера.

Аит-лоайен — одно из самых неуправляемых племен, его постоянно надо призывать к порядку: как только появляется малейшая возможность, оно тут же готово ускользнуть из-под контроля.

Релоиддины

Релаиддины пришли, по-видимому, из Аира, как и родственное им племя агух-эн-техле. Релаиддины рас­полагают стоянки возле них, в северо-восточной части Кудьи, и, кочуя, доходят до Тин-Тарабина и Аитоклана.

В 1938 году в племени насчитывалась всего дюжи­на палаток и дюжина взрослых мужчин. По данным пе­реписи 1949 года, релаиддинов было 40 человек, вклю­чая женщин и детей. Это племя, некогда богатое и силь­ное, владевшее к приходу французов примерно 400 верб­людами и 1500 козами, в 1938 году имело лишь около 20 верблюдов и сотни три коз. Такое обнищание объ­ясняется потерями, понесенными ими в ходе восстания 1915—1918 годов, которые им так и не удалось компен­сировать. Они владеют несколькими участками в Тазеруке, Тин-Тарабине, Аитоклане и Серуфе, но эти участ­ки находятся в заброшенном состоянии.

Во время восстания релаиддины были за раскол вместе с агух-эн-техле, однако вскоре попросили поща­ды, так как их местоположение — между Ахаггаром и Тассили — обрекало их на произвол аджерских реззу.

Релаиддины платят аменокалю ежегодную дань — два вьюка зерна, горшок масла и козу.

К релаиддинам следует причислить небольшую фрак­цию неизвестного происхождения — кель-абарга (или ибарган), — находящуюся на грани исчезновения, В 1938 году кель-абарга насчитывали дюжину взрослых мужчин. По данным переписи 1949 года, у них было: мужчин — 4, женщин — 5, моложе двадцати лет: маль­чиков — 9 и девочек — 8, всего — 26 человек. За ними закрепилась репутация грабителей, постоянно посягаю­щих на чужие кочевья. Кель-абарга располагаются между Тазеруком, Имерерой и Иделесом. Их кочевье было определено в 1750 году, оно обозначено большими камнями, на которых есть знаки тифинага.

Ибеттенатен

Ибеттенатен, называемые также антуссен, не явля­ются, собственно говоря, имрадами. По словам Бенха-зеры, это племя было когда-то благородным и якобы подчинилось племени кель-рела за совершенное одним из ибеттенатен убийство человека из этого племени; с тех пор они платят аменокалю тиуссу.

Ибеттенатен — выходцы из ифорасского племени кель-афелла, племени-тобола Адрара, по материнской линии и из арабов Тидикельта — по отцовской. По мне­нию отца де Фуко, это, возможно, имрадское племя арабского происхождения.

Они насчитывают примерно тридцать палаток и ко­чуют в Сахеле, в направлении Бу-Джбии; в зависимости от состояния пастбищ ибеттенатен доходят и до Таударта, и до Ин-Узала в Адрар-Ифорасе.

Еще несколько стоянок из пятнадцати палаток при­надлежат кель-фадей в Аире.

В 1938 году ибеттенатен насчитывали 160 человек, из них 62 — мужчины. По переписи 1949 года, у них было имрадов: мужчин — 36, женщин — 39, моложе двадцати лет: мальчиков — 23 и девочек — 31, всего — 129 человек; икланов: мужчин— 11, женщин — 8, моло­же двадцати лет: мальчиков — 3 и девочек — 3, всего— 25 человек. Таким образом, общая численность племени составляла 154 человека.

Ибеттенатен — скотоводческое племя, караваны они организуют редко, обрабатываемых участков не имеют. У них очень хорошие пастбища. В 1938 году у них на-(считывалось примерно 800 верблюдов, 1000 баранов и— редкий случай в этой местности -— около сотни голов крупного рогатого скота, что объяснялось обилием кор­ма на пастбищах.

Иклан-эн-тауссит

Иклан-эн-тауссит, или кель-коас, являются, по дан­ным отца де Фуко, потомками одной рабыни имананов, которые смешались с людьми ахль-аззи (арабское пле­мя из Айн-Салаха), пришедшими в Ахаггар по собст­венной воле. Другое предание называет их прародитель­ницей Бараму, рабыню Ти-н-Хинан. «Иклан-эн-тауссит» в переводе означает «слуги племени». Некогда они яко­бы составляли гвардию имананских султанов и нахо­дились под их началом еще в конце прошлого века. Только при французской администрации они стали дей­ствительно подчиняться аменокалю Ахаггара. Иклан-эн-тауссит считаются низкого происхождения: в отличие от прочих туарегов они не гнушаются обрабатывать землю, что у туарегов считается зазорным. Они заключают брачные союзы преимущественно с обитателями оазиса Джанет.

Иклан-эн-тауссит делятся на иклан-сеттафен и иклан-меллен.

В 1938 году в их число входило примерно 180 взрос­лых имрадов, среди них — около 60 мужчин. По данным переписи 1949 года, у них было имрадов: мужчин— 117, женщин—167, моложе двадцати лет: мальчиков—182 и девочек—134, всего — 600 человек; икланов: муж­чин— 43, женщин—15, моложе двадцати лет: мальчи­ков— 25 и девочек — 20, всего—103. Таким образом, племя насчитывало 703 человека. Тем не менее, если су­дить по более поздним данным, их могло быть и свыше 800, принимая во внимание, что многих не переписали вообще.

Иклан-эн-тауссит имеют примерно 250 верблюдов и 400 коз, которых пасут в Нижнем Ахаггаре, в Тахальре, район Силет — Абалесса, а также в районе Тин-Завате-на, северо-восточнее Адрара.

Они больше занимаются земледелием, чем скотовод­ством: возделывают земельные участки в центрах Тиге-неуин, Абалесса, Тиферт, а также ухаживают за неболь­шой пальмовой рощей в Тибегине, вблизи Силета.

Исеккемарен

Исеккемарен, что в переводе означает «имеющие привычку облокачиваться», стало синонимом слова «пе­ремешанные». Они произошли от отцов-арабов и туарегских матерей.

Исеккемарен делятся на восемь племен: ихеяуэн-ха-да, кель-иммидир, кель-тазулет (кель-аденек), кель-ин-рер, кель-тафедест, кель-и-н-туннн, кель-терурирт, кель-ухет.

Это не вассалы, как ирегенатен или ибеттенатен, а «присоединившиеся». По преданию, они пришли из Та-демаита, который им предложили покинуть и усилить племена Ахаггара.

Во время раздела имрадов одни их племена были отданы кель-рела, другие — таитокам и теджехе-меллет. К первым отошли племена ихеяуэн-хада, кель-иммидир, кель-тазулет, кель-тафедест и кель-инрер.

Все они исламизированы в большей степени, чем дру­гие племена. Многие из них бегло говорят по-арабски — и по причине своего происхождения, и из-за постоянных связей с Тидикельтом. Они владеют значи­тельным количеством верблюдов и славятся как ско­товоды.

Ихеяуэн-хада

Ихеяуэн-хада, называемые также улед-элиас, ихея-уэн-эн-темунент или же кель-аденек, произошли якобы от арабской женщины, которая была уведена во время набега на Туат, по имени Хада или Ада.

Эти люди кочуют в массиве Тефедест, в направле­нии Аденека, Абезу, Ин-Такуфи, Эгелугала к Тидессй, а также на сахаро-сахельских пограничных территориях, в окрестностях колодца Тамая.

Ихеяуэн-хада делятся на три фракции: улед-злкае, улед-ассерум и улед-фасси.

В 1938 году среди них насчитывалось 120 кмрадев. По переписи 1949 года, было имрадов: му-кч н — 43, женщин — 86, моложе двадцати лет: мальчиков — 60 и девочек — 61, всего — 253 человека; икланов: муж­чин — 22, женщин — 48, мальчиков — 11 девочек — 15, всего — 96 человек. В итоге численность племени со­ставляла 349 человек.

Они имеют до ста верблюдов и около трехсот коз.

Когда-то они обрабатывали небольшие участки в Секайе и Таджемуте, но оставили их из-зс: нехватки во­ды и рабочих рук.

Очень набожные, ихеяуэн-хада частично входят в орден Тиджанийя, а четверо-пятеро из них — адепты ор­дена Сенусийя. Вот довольно-таки редкий дс 1950 года факт: двое верующих ихеяуэн-хада совершили паломни­чество в Мекку.

Кель-инрер

Кель-инрер обязаны своим названием деревне Инрер (Ин-Рхар) в Тидикельте, где они, вероятно, жили до прихода в Тефедест.

Согласно их устным преданиям, они были завоева­ны султаном Гомой и впоследствии, во время раздела имрадов, отданы племени кель-рела.

В 1938 году среди них насчитывалось 150 взрослых имрадов. По данным переписи 1949 года, было имра­дов: мужчин — 51, женщин — 50, моложе двадцати лет: мальчиков — 41 и девочек — 34, всего—176 человек; икланов: мужчин — 9, женщин — 25, моложе двадцати лет: мальчиков — 8, девочек — 9. Итого — 227 человек.

Перед войной 1914 года кель-инрер имели около 800 верблюдов, 1500 баранов и коз. В 1949 году пого­ловье верблюдов упало до 200.

Так же как и ихеяуэн-хада, они в основной массе принадлежат к ордену Тиджанийя.

Во время восстания 1915—1918 годов кель-инрер от­казались выступить против французов, за что подверг­лись реззу ее стороны кель-аджер.

У них репутация искусных охотников на муфлонов.

Каждый год кель-инрер выплачивают аменокалю дань в размере шести мешков фиников и отдают одно­го верблюжонка.

Кель-тафедест

Кель-тафедест, или кель-тегатуфе («муравьиные лю­ди»), составляют небольшую, очень бедную фракцию, в которой в 1938 году насчитывалось с полсотни имра­дов, из них— 18 женщин. По переписи 1949 года, у них было имрадов: мужчин — 19, женщин — 22, мальчи­ков— 14 и девочек — 6, то есть 61 человек; икланов: мужчин — 2, женщин — 6, мальчиков — 2 и девочек — 1, то есть 11 человек. Итого численность племени со­ставляла 72 человека.

Кель-тафедест кочуют в направлении Гарет-эн-Дженуна, Ассекрема, Амгида, Адрара-Торха. В 1938 году они имели 300 коз и 30 верблюдов против 600 коз и 200 верблюдов в 1905 году. У них есть участки в Тефе-десте. Они довольно набожные и принадлежат к орде­ну Тиджанийя. Ежегодно кель-тафедест отдают амено­калю четыре вьюка фиников и одного верблюжонка.

Кель-иммидир

Кель-иммидир, или кель-муйдир, называются также ихеяуэн-н-ти-н-эмма. Они — того же происхождения, и ихеяуэн-хада и кель-тазуле. Делятся на кель-тарахарт и кель-рарис. В 1938 году среди них было около пятидесяти взрослых имрадов. По переписи 1949 года, имрадов: мужчин — 51, женщин — 67, моложе двадцати лет: мальчиков — 25 и девочек — 27, то есть 170 человек; икланов: мужчин — 2, женщин — 6, мальчиков —2, девочек— 1, то есть 11 человек. Таким образом, общая численносто племени составляла 181 человек.

Кель-иммидир кочуют в массиве Иммидир, в направлении Джорафа, Тагнута, и имеют кочевья между Ифетессеном и Ин-Эккером.

Это бедные люди, имеющие всего около 20 верблюдов и 250 коз. Они хорошие торговцы и отличные проводники караванов и, чтобы справиться с нуждой, нанимаются к владельцам верблюдов.

К кель-иммидир следует отнести исселаматен, или теджехе-н-селама (потомство от сестер Селама) — небольшую фракцию, насчитывающую около пятнадцати палаток, которая живет с ними и кочует в направлении Анесерфы, Арака, Ахохора, Тагемута и Тиреджерта.

Кель-тазулет

Кель-тазулет, или даг-эль-меск, располагаются становищами в районе Тазулата и близ Тазерука.

В 1938 году их насчитывалось 225 человек. По данным переписи 1949 года, у них было имрадов: мужчин — 40, женщин — 56, мальчиков — 37 и девочек — 25, то есть 158 человек; икланов: мужчин—15, женщин — 31, мальчиков — 4 и девочек — 7, то есть 57 человек; всего численность племени составляла 215 чело­век.

Кель-тазулет имеют около 300 верблюдов и более 2000 коз. Засушливость района, где они обитают, вынуждает их, когда в Ахаггаре нет дождей, уходить в Сахель. Они владеют участками в Блумете, Иберберене, Туаккине и в Тазеруке.

Имея контакты с аит-лоайен, они в период восстания последовали за этим племенем и приняли участие в сражениях у Тита и в уэде Иламан.

Кель-тазулет достаточно набожные, они — члены ор­дена Тиджанийя. В 1949 году среди них было четыре-пять паломников, ходивших в Мекку. Ежегодно они от­дают аменокалю в качестве дани три вьюка фиников и трех козлят.

Ирегенатен

Ирегенатен (или, как их называют некоторые авторы, ирадженаген) — ассимилированные вассалы, чье положение несколько выше, чем у имрадов. Название их племени в переводе означает «те, у кого отец одной расы, а мать — другой».

Ирегенатен делятся на две группы:

1) ирегенатен Адрара, или ирегенатен сеттафнин, якобы происшедшие от шерифа Гурары по имени Аб-дельыумен, чьи два сына — Муима и Иншелан — женились на женщинах из племени ибеттенатен;

2) ирегенатен хаггаренин — якобы выходцы из дер-машака, племени, присоединенного к кунта, и из племени ибеттенатен.

Все они кочуют на севере Адрар-Ифораса, в Тиметрине, и доходят иногда до эрга Шеш. Бывают они также в Ахнете и Тамесне.

Это — очень богатое племя, занимающееся разведением верблюдов. У него более 2300 этих животных, 350 быков и свыше 2350 коз и баранов. Их верблюды высокорослые, обладают превосходным аллюром, однако уступают в выносливости верблюдам иссеккемарен.

В 1908 году, по данным Бенхазеры, ирегенатен насчитывали 50—60 мужчин.

По переписи 1938 года, в этом племени было 358 человек, из них 100 — мужчины, которые могли носить оружие. По данным переписи 1949 года, имрадов у них насчитывалось: мужчин—107, женщин — 96, моложе двадцати лет: мальчиков— 145 и девочек — 91, всего — 439 человек; икланов: мужчин — 39, женщин — 65, мальчиков— 37 и девочек — 21, всего—162 человека. Общая численность племени составляла 601 человек.

Ирегенатен выплачивают тиуссу потомству клана инемба и потомкам Си Мохаммеда аг Османа.

Бывая у людей племени кунта в Адраре, они поддерживали отношения с марабутом-повстанцем Абидиной, укрывшимся у кель-ахнет. Они даже были его осведомителями, вот почему люди Адрар-Ифораса долгое время относились к ним настороженно. По этой же при¬чине они никогда не подвергались реззу со стороны лю¬дей Абидина.

Их женщины большие мастерицы по изготовлению кожаных изделии, в частности сбруи для верблюдов и седельных сумок.

 В излучине Нигера тоже живут ирегенатен, но они не имеют родства с ирегенатен Ахаггара.

Тобол таитоков

Таитоки наряду с кель-рела и теджехе-меллет — высокородная знать Ахаггара. Называются они еще кель-атарам или эддунет-уи-н-атарам, то есть «люди с низовья и с запада» (в отличие от кель-рела, или кель-эфелла, что означает «люди с верховья»), поскольку занимают нижнюю и западную части ахаггарского массива, тогда как кель-рела живут в более высокой, центральной его части. В шутку их называют также иторен.

Таитоки имеют родстве с кель-рела через Сакину, двоюродную сестру Келлы, вышедшую замуж за Амера эль-Хаджа, амрара таитоков. По этой причине они иногда заявляют о своей принадлежности к потомству Ти-н-Хинан и претендуют на то, чтобы считаться прямыми потомками третьей дочери Ти-н-Хинан. По данным Дювейрье, часть этого племени — того же происхождения, что и имананские султаны, то есть от бывшей линии Идрисидов; другая — происходит от кель-фадеи из Аира, где эти истоки еще сохранились.

Таитоки, взятые в плен при Хзссн Инифель в 1887 поду людьми племени шаамба-муади, заявили французскому капитану Биссюэлю, что не имеют никакого родства с ахаггарами: «Мы -- уроженцы земли, на которой живем, здесь родились наши отцы и наши деды — и это с тех пор, как существует мир, так было испокон веков; наши предки не приходили с чужой стороны. Мы никогда не были в родстве ни с ахаггарами, ни с аджерами, ни с каким-либо другим племенем».

По-видимому, это заявление большой важности не представляет. Капитан Биссюэль специально приводит слова своих информаторов полностью, показывая их невежество, но главным образом их стремление отмежеваться от участников расправы с миссией Флаттерса, поскольку таитоки боялись, как бы французы не стали мстить им. Эта версия тем более неточна, что генеалогия вождей таитоков и знатных лютей этого племени как раз восходит к многочисленным союзам с туарегами кель-рела. В этом и заключается вся противоречивость сведений, ибо именно благодаря этим союзам таитоки могут претендовать на то, чтобы считаться, как и кель-рела, потомками третьей дочери Ти-н-Хинан.

Таитоки — совершенный тип имхара, перед которым все должны преклоняться: независимые и надменные по характеру, храбрые воины, не терпящие ничьей власти над собой, всегда готовые с оружием в руках отстаи­вать свою честь, даже если соперник превосходит их числом. Таитокам было очень трудно подчиниться аме-нокалю, признать, даже на словах, господствующее по­ложение кель-рела. После раздела имрадских племен таитоки неоднократно стремились завладеть аменока-латом, вследствие чего у них велись братоубийственные войны с кель-рела. Распри начались из-за имрадских племен, принадлежавших кель-рела и подвергшихся же­стокому грабежу со стороны таитоков; понадобилось во­оруженное вмешательство сюзеренов. Малочисленные таитоки всегда терпели поражение, однако это не ме­шало им какое-то время спустя начинать все сначала.

Так обстояло дело до конца прошлого века, пока аменокаль Ахитарель, человек очень миролюбивый, не сумел примирить враждующие племена. Тогдашний вождь таитоков Сиди аг Кераджи приходился по отцу племянником Ахитарелю, то есть по отцу был кель-ре­ла, а по матери имел право на тобол таитоков. Ахита­рель постарался поднять авторитет племянника и за­щитить его от кель-рела, а также от тех кругов таито­ков, которых примирение не устраивало. Но когда Сиди почувствовал, что власть ускользает у него из рук, он добровольно отказался от тобола (полагая, что так он будет в большей безопасности в случае возобновления военных действий) и укрылся в Ахаггаре, у кель-рела. После смерти Ахитареля междоусобица вспыхнула с новой силой, и кель-рела попросили Сиди покинуть их стоянку. Вернуться к таитокам означало для него быть втянутым в их распри со всеми вытекающими отсюда последствиями, и в частности постоянно подвергаться реззу, поскольку у таитоков всюду имелись враги.

Кель-и-н-тунин, имрады таитоков, воспользовались царившей анархией, чтобы избавиться от хозяев. Они причислили себя к урарен, благородному племени аджеров. У них-то и решил обосноваться Сиди. Это произош­ло как раз в тот момент, когда Азюэль аг Серада, пре­тендент на титул, пытался завладеть тоболом.

Азюэль был типичным представителем таитоков — грубый, с необузданными инстинктами. «Человек, прекрасно владевший саблей, славившийся своими глупыми выходками, к тому же грабитель и предатель» — так отзывался о нем капитан Метуа, бывший начальник округа Тидикельт — Ахаггар. Он не только не способст­вовал, но даже препятствовал тому, чтобы уладить ми­ром дела со своими сородичами из кель-рела. Он вел переговоры и о подчинении таитоков, стремясь, не без задней мысли, конечно, извлечь из этого выгоду, и прежде всего не допустить власти Мусы аг Амастана. Однако, к его великой досаде, держателем тобола стал Сиди аг Кераджи.

Несмотря на запрет на реззу, Азюэль, побуждаемый своими разбойничьими наклонностями, совершил в 1905 году крупнейший набег в Земур, но это была игра с огнем: отброшенный берберами, он был убит в очень жестокой схватке в Землет-улд-Декаме. После этого Си­ди аг Кераджи был отстранен от предводительства из-за того, что не сумел предотвратить реззу, а также по причине преклонного возраста. Его заменил Амри аг Сиди Мохаммед.

В 1887 году, после трагических событий у колодца Инифель, когда шаамба-муади перерезали таитоков, у них осталось лишь сорок человек. В ходе восстания 1915—1918 годов Амри аг Сиди Мохаммед, который вна­чале не принял в нем участия, присоединился к повстанцам и ушел, увлекаемый своими имрадами кель-и-н-тунин, к Каосене — руководителю восстания. Амри за­нимался грабежами в Аире, однако он ни разу не под­нял оружия против французов. Он был захвачен в плен в Агадесе суданскими отрядами, пришедшими на по­мощь осажденному там французскому посту. Предво­дителем таитоков стал Мохаммед аг Мохаммед, кото­рый взял себе в жены дочь Мусы аг Амастана.

Малоимущие таитоки, как и большинство имхаров, живут за счет своих имрадов — ирешшумем, кель-ахнет, теджехе-н-эфис, кель-и-н-тунин, юаруарен, икутиссен и икешшемаден. Некогда они еще взимали дань с арабов, кочевавших между Ахнетом и Акабли (с племен сека-ха и мазиль), а также с асуджи и фергумуссен из Ад-рар-Ифораса, теджехе-н-эфис и исокнатен из Аира. Они владели пальмовой рощей в Силете, где работали им­рады, однако она была отобрана у них генералам Лаперрином в наказание за участие в восстании и отдана Мусе аг Амастану.

Дань, выплачиваемая имрадами, распределяется между всеми имхарами. Индивидуального права на нее больше не существует, как это еще имеет место в тоболах у кель-рела и теджехе-меллет.

Таитоки сумели заключить союзы с племенами тарат-меллет, кель-буджбиха, кель-арауан, таджакант, ариб, кель-таудени с целью получить надежные дороги, кото­рые позволят им осуществлять свои реззу в отдаленных местах и обеспечить себе базы на обратном пути, что­бы быстро переправлять свою добычу в случае пресле­дования. С такой предусмотрительностью разбойничьи акции не готовились никем и никогда.

Вождь племени таитоков носит титул амрара, а не амекокаля. Его назначение происходит по материнской линии, а избрание должно быть одобрено вождями им-радских племен. Однако, начиная с амрара Салаха, ти­тул вождя не раз переходил от отца к сыну. В начале оккупации французы из политических соображений да­ли титул аменокаля и вождю Сиди аг Кераджи, но после их участия в восстании отняли эту привилегию у тантокюв. Власть амрара в племени относительна. Каж­дый благородный действует по своему усмотрению, и этот дух независимости настолько силен, что в немалой степени способствовал ослаблению племени.

В 1938 году таитоки насчитывали человек тридцать, способных носить оружие; в сражениях у них участвуют даже двенадцатилетние мальчики. Они имели 300—400 верблюдов и 1000 коз.

Таитоки живут в согласии со своими вассалами; последние, гордясь тем, что зовутся таитоками, участвуют во всех делах своих господ. Браки между людьми разных каст здесь не редкость: многие благородные женятся на имрадских женщинах, из-за чего их дети теряют политические права на тобол. Однако все более широкое распространение этого нововведения неизбежно приведет к изменениям и в правах наследования — кончится тем, что матриархат уступит место патриархату. Подобные союзы, весьма редкие в других группировках туарегов, вызваны у таитоков необходимостью, во-первых, сохранять численность племени, постоянно сокращавшуюся из-за военных действий, а во-вторых, способствовать росту привязанности к сюзеренам у имрадов, в частности, у кель-ахнет.

Свою группировку таитоки называют иногда «ар'рерф ахнет» - по названию района, где они, а также их имады, кочуют чаще всего.

После восстания 1915—1918 годов и возвращения Ахаггара к мирной жизни разногласия между таитока­ми и кель-рела не прекратились, происходили столкно­вения, часто довольно ожесточенные. Одно из них — в 1930 году, в бордже[4] Таманрассета — обошлось без кро­вопролития только благодаря вмешательству находив­шихся там французов. Имрады и пальмовая роща в Си-лете — вот постоянный повод для выступлений таитоков и причина их распрей с аменокалем. Чувствуя, что здесь французские власти не примут их сторону, таитоки по­тихоньку перебрались к Нигеру. Окончательно они за­крепились в районе Ин-Галл—Тегидда-н-Тёссум, куда раньше приходили лишь изредка, кочуя в направлении Ин-Абангарита, Тамайи и Тазерзаит-Кебира.

Однажды, в 1935 году, несколько палаток таитоков кочевали близ колодца Алауа, в это же время невдале­ке от них стояли палатки кель-рела и их имрадов агух-эн-техле. Между детьми обеих фракций, среди которых был и тринадцатилетний сын таитокского вождя Мохам-меда аг Мохаммеда, началась ссора. Посыпались вза­имные оскорбления, в которых отразилась исконная вражда взрослых. Сын Мохаммеда, получивший удар плетью, сбегал за ружьем отца и стал прицеливаться. Увидев это, один из кель-рела, Икадо аг Сури, метнул в мальчика копье и пронзил его насквозь. Завязалась всеобщая драка. Икядо получил пять ударов такубой, но убил налетевшего на него Бешурена аг Букрейду. Вождь агух-эн-техле Сама аг Мансури получил удар такубой, был ранен и один из имрадов — Акмаклук аг Ажергеду. Чтобы вытащить копье, застрявшее в теле сына вождя, понадобился кузнец, однако несчастный вскоре скончался. За это происшествие власти застави­ли амрара таитоков Мохаммеда аг Мохаммеда без­выездно находиться в Таманрассете. Оскорбленные этой мерой наказания и посчитав ее несправедливой, таитоки все больше начали сближаться с властями Агадеса. 4 мая 1945 года они добились причисления их к этому округу и с тех пор стали подчиняться админист­рации Нигера.

Их имрады — юаруарен, кель-ахнет, икутнссен, тед-жехе-н-эфис — остались приписанными к алжирской администрации, поскольку их удерживали там пастби­ща. А небольшая группа благородных таитоков из кла­на амри, уже давно жившая обособленно от племени и кочевавшая в районе Абалессы, так и осталась в Ахаг-гаре.

Ирешшумен

Ирешшумен (от Арешшум — названия провинции, находящейся к северу от Кудьи, куда они некогда при­ходили) называются еще ирадженатен («смешанная кровь»). Это небольшое древнее благородное племя, по­терявшее свои права на тобол в результате смешанных браков. Претендовать на привилегии благородных они больше не могут, но свободны от повинностей, распро­страняющихся на имрадов. Обычно они разбивают сто­янки в Ахнете и кочуют со стадами до Аулефа.

Вождем клана был Ибеди аг Басен; он женился на девушке из улед-зенан (арабского племени Аулефа), а его зятья — таитоки Азуэль и Ташу аг Сераду — погиб­ли во время реззу 1905 года. Ирешшумен связаны мно­гочисленными браками с таитоками, а также с кель-ах-нет. Они берут в жены и арабских женщин Туата, чем объясняется другое их название — ирадженатен, или ирегенатен.

Согласно преданию, записанному Дювейрье, иреш-шумен — выходцы из Эс-Сука. Одна часть племени счи­тается потомками Идрисидов, другая происходила от икадейенов. Происхождение от Идрисидов вполне вероятно: многие арабы Аулефа, из чьей среды они часто брали жен, могли похвастать шерифским званием.

В 1938 году их насчитывалось около шестидесяти че­ловек и у них была дюжина палаток.

Кель-ахнет

Кель-ахнет — племя того же происхождения, что и даг-рали, с которым они некогда составляли одну фрак­цию имессилитен. Разделение произошло при аменокале Сиди аг Мохаммеде эль-Хире, в момент раздела им­радов между благородными племенами. Их отдали таи-токам. Кель-ахнет претендуют на берберское происхож­дение— от Такамат, служанки Ти-н-Хинан. Однако таи­токи не знают, откуда они взялись, разве что жили в Ахаггаре задолго до прихода Ти-н-Хинан.

Кель-ахнет первые решили подчиниться французам, и их вождь Баджелуд аг Маклия явился с этим в Айн-Салах в 1902 году. Они сразу же были отобраны у таи-токов и отпущены на волю, но в 1909 году возвращены им.

Кель-ахнет кочуют от Силета до Реггана и Аулефа. Территория их кочевья включает весь Ахнет, Асеград и часть Иммидира. Границами, отделяющими их от исек-кемарен, служат: на северо-востоке — Тиратимин, Тагемут (владение кель-иммидир); на востоке — уэд Арак до Амзира, Мениета (владение кель-иммидир), колодец Ин-Рабир; на юге они кочуют по всей гористой части, включая Ин-Хихау и Нехелет (Шюдо отмечает, что ви­дел там палатки кель-ахнет зимой 1905/06 года), то есть весь район, который примыкает к Танезруфту и ограничен на западе Уалленом, а на севере уэдом Асуф-Меллен.

В засушливые годы они спускаются к Нигеру, в район Ин-Абангарит — Ин-Галл — Тамайя, устраивают стоянки даже вблизи таитокских в Адрар-Тазерзаите, где ускользают из-под контроля и алжирских и ниге­рийских властей. В давние времена они эксплуатирова­ли одну себху в уэде Меражен.

В 1905 году у кель-ахнет было 35—40 палаток. По данным переписи 1938 года, их насчитывалось всего 58 человек, из них мужчин — 21. По переписи 1949 года, у них было имрадов: мужчин — 34, женщин — 38, маль­чиков— 28 и девочек — 27, то есть 127 человек; икла-нов: мужчин — 2, женщин — 3; всего—132 человека.

Довольно воинственные, кель-ахнет сопровождали таитоков в их набегах, и добыча делилась поровну.

Во время восстания 1915—1918 годов кель-ахнет оставались в Ахнете, и в нем принимали участие только отдельные люди, снабжавшие продовольствием (либо добровольно, либо под давлением) повстанцев. Лишь в конце 1917 года под влиянием аджерских элементов они отправились разбойничать в Адрар и Акабли.

Кель-ахнет не слишком набожные, но соблюдают тем не менее малекитские религиозные обряды; часть из них принадлежит к ордену Тиджанийя. Они питают глубокое уважение к марабутам и охотно принимают их на своих стоянках. Это у них укрывался в самом начале французской оккупации смутьян-подстрекатель Абидин из племени кунта из Томбукту, который еще долго бо­ролся против французов в этом последнем из восстав­ших районов.

Теджехе-н-эфис

Теджехе-н-эфис (потомки сестер Эфиса) — племя то­го же происхождения, что и теджехе-п-элимен.

Раньше они кочевали в Аире, но были вынуждены оставить этот район: они убили султана, заставлявшего их платить слишком большой налог. Их вождь Эфис уговорил их уйти оттуда.

Теджехе-н-эфис составляли с агух-эн-техле одно пле­мя, а при аменокале Сиди аг Мохаммеде эль-Хире (или при его сыне Юнесе, что более вероятно) теджехе-н-элимен якобы пришли просить покровительства у ахагга-ров.

В период столкновений между кель-рела и таитоками теджехе-н-эфис укрылись в приграничной зоне Аира. Впоследствии они в основной своей массе вернулись, хо­тя с десяток их палаток осталось в Нигере.

В 1905 году у них была дюжина палаток. В 1938 го­ду теджехе-н-эфис насчитывалось 164 человека, в том числе 51 мужчина. По переписи 1949 года, у них было имрадов: мужчин — 34. женщин — 38, мальчиков — 28 и девочек — 27, всего—127 человек; икланов: мужчин — 2, женщин — 3, мальчиков—12 и девочек—1, всего — 18 человек. Итого— 145 человек.

В 1938 году теджехе-н-эфис имели 80 верблюдов и 250 коз. Они — владельцы возделываемых участков в Тигенеуине, Амселе, Абалессе, Тахарте. Они также об­рабатывают участки в Таманрассете, которые издавна принадлежали имеккерресен — имрадскому племени Тассилин-Аджера. За это им полагалось платить имек­керресен арендную плату, но те ее никогда не требо­вали.

Теджехе-н-эфис кочуют в Тахельре (юго-западная часть Кудьи) и перемещаются по линии Амсель—Тиге-неуин — Тамайя. Их кочевья от территории агух-эн-тех­ле отделяет уэд Таманрассет.

Отданные таитокам при разделе имрадов (здесь сле­дует сделать ту же оговорку, что и в отношении агух-эн-техле), они принимали участие во всех делах своих сюзеренов.

Кель-и-н-тунин

Кель-и-н-тунин являются исеккемарен. При амено­кале Сиди (1755 год) во время раздела имрадов они бы­ли отданы таитокам, тогда как кель-ухет и кель-теру-рирт — племени теджехе-меллет. С последними они свя­заны браками, заключаемыми с недавних пор.

Кель-и-н-тунин обязаны своим названием уэду в мас­сиве Тефедест, близ которого они обычно кочуют.

В конце прошлого века, воспользовавшись раздорами между таитоками и кель-рела, а также междоусобицей среди самих таитоков, они освободились от их власти и перешли под покровительство урарен. И хотя причис­лили себя к ним, однако тиуссу им не платили. Таито-ки же, после того как подчинились французам, потре­бовали их себе обратно, и генерал Лаперрин удовлетво­рил их просьбу,

Кель-и-н-тунин приняли активное участие в восста­нии 1915 года, они первые вышли из повиновения, так как находились под непосредственным влиянием аджеров. Укрывшись сначала в Нигере, они выступили про­тив французов, устроив реззу против племен, находив­шихся под французским влиянием. Позднее они приня­ли участие в сражении у Аин-эль-Хаджаджа (близ Форт-Флаттерса). Возвращаясь в Нигер, они сумели увести за собой, несмотря на противодействие со сторо­ны Мусы аг Амастана, часть таитоков, среди них и вож­дя Амри.

В 1938 году кель-и-н-тунин насчитывали двадцать палаток. Свои стоянки они разбивают на севере масси­ва Тефедест и кочуют до Адрар-Ифетессена по отрогам хребта Иммидир.

За ними закрепилась репутация хороших скотово­дов (у них около сотни верблюдов и 300 коз) и хоро­ших проводников караванов, курсирующих между ба­зарами Айн-Салаха, Гата и Гадамеса. Кель-и-н-тунин возделывают несколько участков в Иделесе и в земле­дельческих центрах в Тассили.

Юаруарен

Юаруарен представляют собой небольшое племя, на­считывающее палаток пятнадцать и кочующее с кель-ахнет в Адраре. По одним данным, они — выходцы из Аира, по другим — из Аджера.

По словам Сиди аг Гераджи, одна аджерская (или ифорасская) женщина, захваченная в плен людьми из Аира, была выкуплена его дядей но материнской линии Амастаном аг Урзигом и выдана замуж за кель-ахнета. От этого союза якобы и произошли юаруарен.

Их стоянки часто располагаются рядом со стоянка­ми племени даг-рали. Между этими двумя фракциями нередко заключаются брачные союзы.

В 1902 году юаруарен добровольно подчинились французам. Во время восстания 1915—1918 годов они повели себя так же, как и таитоки, а поскольку в то время они являлись владельцами небольшой пальмовой рощи в Тибегине, близ Силета, то она была у них отобрана и отдана Мусе аг Амастану.

По переписи 1949 года, у юаруарен было имрадов: мужчин — 9, женщин— 12, мальчиков— 16 и девочек— 10 в возрасте моложе двадцати лет; икланов: мужчин — 3 и женщин — 4. В итоге их численность составляла 54 человека.

Юаруарен владеют приблизительно 50 верблюдами и сотней коз.

Тиусса, выплачиваемая ими амрару таитоков, состоит из мешка фиников или сорго, десяти килограммов масла и в случае удачного реззу — из половины захваченной добычи.

Икешшемаден

Икешшемаден живут вместе с даг-рали, поэтому их часто причисляют к последним, хотя они принадлежат к тоболу таитоков. Их название переводится как «очень страшные» — от слова «акешшемдт», которое на тамашек означает «некрасивый, плохо одетый человек».

Это совсем маленькое племя: оно насчитывает не более пятнадцати человек.

В 1907 году икешшемаден попросили Мусу аг Амастана взять их под сво.е покровительство. Они владели частью оазиса Силет, которая в 1916 году была у них отобрана, однако, имея тесные связи с даг-рали, они постоянно получают доход от своих пальм.

Икутисен

Икутисен называются так по имени одной из прародительниц — Такоттис. Они кочуют возле Тассили.

По переписи 1949 года, среди них насчитывалось имрадов: мужчин—13, женщин — 24, мальчиков — 26 и девочек — 21, всего — 84; икланов: мужчин—1, жен­щин — 7, мальчиков — 5 и девочек — 6, всего — 13 человек. Общая численность племени — 103 человека.

По сведениям Бенхазеры, люди этого племени никогда не участвуют в реззу. Автор не говорит о причинах этого; возможно, они религиозного порядка.

Икадейен

Икадейен (по прозвищу «шет-эор», то есть «сыновья луны») обязаны своим названием прародителю Кади.

Это маленькое племя, насчитывающее около пятнадца­ти палаток, располагается стоянками в районе Тит — Тигенеуин.

Уроженцы Эс-Сука (Адрар-Ифорас), они смешались с людьми ахль-аззи из Айн-Салаха.

Тобол теджехе-меллет

Теджехе-меллет

«Теджехе-меллет» в переводе означает «белое потом­ство сестер», их еще называют улед-мессауд. Они обра­зуют третий тобол Ахаггара, наименее значительный.

Согласно одному устному преданию, они являются потомками Ти-н-Хинан от ее дочери Тахенкот и, по-ви­димому, принадлежат также благодаря брачным союзам к племени теджехе-н-у-сиди. Согласно другому, они про­исходят от шаамба из племени улед-мессауд, но это можно предположить лишь при условии, что среди них проживало несколько шаамба. Впрочем, по записям шейха Брахима ульд Сиди, приводимым Дювейрье, «у восьми из них — уг'гугов — в жилах течет кровь шорфа». Но в то же время известно, что они брали в жены женщин из племени кель-и-н-тунин, тогда как женщи­ны теджехе-меллет брали себе в мужья исеккемарен. Таким образом, кровь у этого племени так сильно пе­ремешана, что, как говорят туареги, «уже невозможно отличить, где шерсть козы, а где верблюда».

Теджехе-меллет добились своего становления как то­бол в одно время с таитоками (при аменокале Сиди аг Мохаммеде эль-Хире), когда им были отданы некото­рые вассальные племена. Похоже, что с той поры они не играли большой роли в историк Ахаггара, а сейчас и вообще находятся на грани исчезновения.

Согласно данным Дювейрье, они славились тем, что могли улаживать часто натянутые отношения между ахаггарами и кель-аджер. Такую роль им совершенно естественно отвело их географическое положение: тер­ритория теджехе-меллет находится между территория­ми этих двух соперничающих групп.

Когда-то племя теджехе-меллет было свободным то-болом, и только при французской оккупации оно попа­ло под опеку Мусы аг Амастана. Сер'ир аг Бедда всег­да противился этому, добивался независимости. Поэто-му многие из теджехе-меллет предпочли примкнуть к восстанию вслед за имрадами племени кель-и-н-тунин, чем терпеть главенство Мусы аг Амастана и кель-рела. Та же причина привела к таким же действиям и таито-ков. Теджехе-меллет, подстрекаемые бывшим аменока-лем Аттиси аг Амеллалем, укрывшимся у них, долго поддерживали повстанцев.

Сейчас это — маленькое племя, где насчитывается всего 8 мужчин, 11 женщин, 9 мальчиков и 5 девочек моложе двадцати лет и 3 иклана. Они традиционно ко­чуют в районах Амгкда, Унана, Эгере и Тирамара. В пе­риод засухи они отправляются на север Адрар-Ифора-са. Своей силой теджехе-меллет всегда были обязаны своим вассалам, самым неукротимым из всех. Многие из них, если не все, участвовали в расправе над мис­сией Флаттерса. Аттиси и его брат Анаба аг Амеллаль, главные герои этой драмы, по отцу принадлежали к пле­мени теджехе-меллет.

Вассалы племени теджехе-меллет не имрады, а исек­кемарен, это племена кель-терурирт, кель-ухет; кель-торха составляют исключение: они — имрадская под-фракция аит-лоайен.

Кель-терурирт

Кель-терурирт являются исеккемарен и кочуют на северо-востоке Ахаггара, в районе Тирамара, Тахи-хауата, Унана, Эгере и Гарет-эд-Дженуна.

В 1949 году их насчитывалось всего 62 человека — 20 мужчин, 21 женщина, 10 мальчиков и 11 девочек.

Во время событий 1915 года они выступали вместе с племенами кель-и-н-тунин и кель-ухет.

Кель-ухет

Так же как и кель-терурирт, кель-ухет являются исеккемарен. Они делятся на несколько малых фрак­ций: кель-рарис, даг-камайя и даг-икнан.

В 1938 году у них насчитывалось до сорока палаток (51 человек, из них 23 — мужчины). По переписи 1949 года, было 17 мужчин, 22 женщины, 15 мальчиков и 16 девочек, всего — 70 исеккемарен; икланов — 6 мужчин, 7 женщин и 4 мальчика. Итого — 87 человек.

Они разбивают стоянки в Северном Тефедесте и ко­чуют до Амгида и Игаргарской долины. Часть их про­живает в Аджере и поэтому оказалась не учтенной при переписи, проводившейся в Ахаггаре.

Кель-ухет имеют много верблюдов и ходят с кара­ванами на базары Тидикельта и Гата. Они владеют не­большим участком в Уэте (Тефедест), но годами не воз­делывают его.

Кель-торха

Кель-торха, или даг-илуаль, — из аит-лоайен и пред­ставляют собой небольшую фракцию, находящуюся на грани исчезновения. Хотя живут они с аит-лоайен, при­надлежащими к тоболу кель-рела, тиуссу платят пле­мени теджехе-меллет; она составляет один мезуед фи­ников в год.

* * *

В этих тоболах Ахаггара нет марабутских племен. Ифорас, кочующие в районе Темазинина (Форт-Флат­тере), полностью независимы от них. Поддерживая с ахаггарами и кель-аджер дружеские отношения, кото­рым ифорас не придают никакой политической или ре­лигиозной окраски, они никогда не посылают к ахагга-рам марабутов. Ифорасский вождь пользуется^ большим уважением. Он обосновался в небольшой завийе в Тема-зинине, возле которой захоронены все его предки. Все туареги, будь то ахаггары или аджеры, проходящие ми­мо этого места, непременно делают там остановку, на­носят визит шейху, идут молиться на могиле Си Османа, известного марабутского святого. Эта завийя при­надлежит братству Тиджанийя.

Многие марабуты живут на стоянках, но все они — арабского происхождения, среди них нет ни одного ифорас.

Сахарские ифорас административно подчиняются ад-жерскому округу и политически в большей степени яв­ляются частью кель-аджер, нежели ахаггаров. Они де­лятся на три фракции:

— ифорас-уи-н-уккирен (букв. «ифорас с финиками, высушенными незрелыми»), называемые также ифорас-уи-н-даг-элемтеи;

— ифорас-уи-н-эгдад (букв. «ифорас с птицами»);

— ифорас-уи-н-тобол (букв. «ифорас с тоболом», с барабаном).

Две первые фракции, у которых имеется шерифская наследственность, обычно принимали сторону урарен, тогда как третья отличалась приверженностью иманан-ским султанам.

Дювейрье поведал нам, что у всех ифорас-уи-н-эттебель были барабаны и они продолжали оставаться придворными музыкантами султанов даже после падения последних; их роль, по словам Дювейрье, ограничивалась тем, что они просто производили шум. Эти ифорас никогда не были музыкантами в полном смысле этого слова, в заблуждение нас вводит их название, поскольку оно означает «те, кто приставлен к тоболу аменокаля» (точно так же может ввести в заблуждение название племени иклан-эн-тауссит, что означает «слуги племе­ни», тогда как его более широкое определение — «слуги тобола, хранители тобола»).

В 1949 году эти фракции насчитывали примерно 150 человек.

Материальные условия

Условия жизни туарегов Ахаггара

Материальная база туарегов Ахаггара основывается на кочевом скотоводстве. Но кроме того, туареги зани­маются еще охотой и собирательством.

Туареги обосновались в долинах и на склонах цент­рального сахарского массива и поэтому как никто стра­дают от засух; им приходится уходить из выжженных солнцем равнин в места с более благоприятными усло­виями. С течением времени их ресурсы уменьшаются, и жизнь становится все более трудной. Здесь нередко грабят соседей, как оседлых, так и кочевников, но на­ходящихся в лучших условиях; в основном это происхо­дит по необходимости, для возмещения скудости паст­бищ. Впрочем, это неизбежное зло существует во всех скотоводческих зонах. Библия, как говорит Т. Моно, полна свидетельств подобного рода; то же самое можно наблюдать у кочевников Туркестана и Аравии. Правда, следует признать, что туареги довели это занятие до не­вероятных размеров и сделали его чуть ли не постоян­ным.

Само построение конфедерации, ее структурный принцип, где имрадские племена расположены вокруг ядра из сюзеренов, тем самым защищая их от ударов извне, уже дают представление о том, что туареги на протяжении веков находились в состоянии войны и реззу.

Бывали, конечно, периоды спокойствия, когда обиль­ные дожди обеспечивали на пастбищах богатый корм, а следовательно, большое количество молока. В такие времена в Судан (теперь Нигер) направлялись много­численные караваны, чему способствовало наличие большого количества верблюдов у ахаггаров. Они везли туда соль, которой богат их край (единственный их продукт обмена), а возвращались с вьюками проса, вы­менянного на соль у негров юга. Ездили они и на база­ры в Тидикельт и Туат, где запасались финиками; кроме того, они взимали плату с караванов, проходивших через их территорию, — плату за предоставляемую им защиту (что отнюдь не мешало им самим совершать нападения на тот же караван, как только он покидал их территорию).

Материальная база у ахаггаров основывалась на следующем: кочевое пастушеское хозяйство плюс охота сбор семян, плюс небольшой доход с караванов, плюс почти постоянный разбой.

Эти шаткие основы существования изменились теперь в сторону мирного пастушеского хозяйства, более рационального использования поголовья верблюдов и соляных копей Амадрора. Однако туареги сильно при­вязаны к традиционному образу жизни, поэтому хотя многие из них и рады воцарившемуся миру, но есть и такие, кто сожалеет о временах реззу и охотно вернул бы их при первой же возможности.

Следует еще раз подчеркнуть, что склонность к разбою, которая еще совсем недавно была так характерна для них, обусловливалась чрезвычайной скудностью их края, неимением средств к существованию; кроме того, их положение все больше ухудшалось из-за периодиче­ских засух. К тому же разбой, предосудительный в на­ших глазах, отнюдь не являлся таковым с их точки зрения. Утверждают даже, что слово «имхар», как назы­вают себя благородные туареги, произошло от корня «ахаг», что означает «грабить», а в более широком смысле — «свободный благородный человек».

Жилище

Стоянка

Примитивное скотоводство предполагает кочевой об­раз жизни. С того момента, как человек им занялся, он стал перемещаться со своими стадами в поисках кор­ма. Поскольку туареги пребывают в постоянной борьбе с засухой, это означает еще и поиски воды.

Но главное все-таки поиски пастбища, ибо, хотя во­да так же жизненно необходима для животных и лю­дей, как и пища, за ней все же можно отправиться к колодцу, запастись ею и привезти на место выпаса.

От того, обильно или скудно пастбище, зависят раз­меры стоянки — амазара. В Ахаггаре пастбища так разбросанны, что племена не могут собраться все в одном месте, как это делают бедуины Аравии. Поэтому туаре­ги вынуждены разбредаться небольшими семейными группами, редко насчитывающими пять-шесть палаток. Исключение составляет только стоянка аменокаля: ря­дом с вождем всегда живут благородные, его халифы, его икланы. Такое группирование несколько искусствен­но, большие стада там отсутствуют, они находятся на попечении либо имрадов, либо икланов. На стоянке аме­нокаля остаются только животные, необходимые для ежедневного обеспечения живущих здесь молоком, мя­сом, а также для доставки воды.

Итак, туареги обычно располагают свои стоянки в местах, где пастбище богато кормом для скота и где близко есть водоем; он может находиться на расстоя­нии, самое малое, нескольких сотен метров, самое боль­шое — до 5 километров. Впрочем, туареги и не любят (если только не находятся в труднодоступной горной местности) останавливаться слишком близко у колод­цев, особенно если те находятся на пути следования ка­раванов, ибо предпочитают как можно меньше общать­ся с чужаками, так как им нечем кормить всех путни ков. Люди этих мест хорошо знают, что, хотя их всег да радушно принимают на стоянке, они не должны зло­употреблять этим и находиться там более суток.

 В зависимости от времени года животных каждые два-три дня водят на водопой, по дороге они пасутся. Снабжение водой осуществляется с помошью ослов, реже — верблюдов.

Палатки ставятся туарегами обычно на террасах до­лин, иногда в самих долинах, если только нет низких облаков, предвещающих дождь, а значит, и нет опасности селевого потока в уэде.

Время пребывания на одном месте зависит от обилия корма на пастбище. Оно может длиться от десяти дней до месяца, в редких случаях — дольше. Переходы с пастбища на пастбище также зависят от корма и сстгавляют не более 1—3 километров, за исключением тех случаев, когда в результате очень сильной засухи при­ходится перебираться в более благополучный район. Поскольку климатические условия Ахаггара сильно ме­няются в зависимости от времени года и высоты, племена, которые кочуют в Кудье, летом предпочитают искать выгоны в горных долинах, а зимой — в низинах, в местах, укрытых от ветра.

В случае продолжительной засухи водоемы, источ­ники, расположенные высоко в горах, обычно пересыхают первыми: тогда люди вынуждены спускаться на равнину, какое бы ни было время года. Но как только наверху начинаются дожди, мехаристы выезжают на разведку: ищут пастбище, определяют его состояние, и туареги переносят туда стоянку, лишь это оказывается возможным.

Иногда в очень благоприятный год, когда после обильных дождей равнины Нижнего Ахаггара ярко зе­ленеют, там можно увидеть большие скопления палаток. Однако это бывает так редко, что лично я смог наблюдать такое всего один раз за десять лет А в засуш­ливые годы, когда растительность Кудьи сгорает, туаре­ги даже в зимние месяцы со своими палатками масса­ми устремляются в долины Нижнего Ахаггара, напри­мер в Амдед, чтобы использовать пастбища с гиргиром, растущим в холодное время года. Если засуха длится несколько лет и вся растительность исчезает, прини­мается решение идти в Сахель; однако, как только над Ахаггаром пройдут дожди, все спешат вернуться в мес­та своего традиционного кочевья.

Поскольку зона кочевья каждого племени строго определена, стоянки устраиваются всегда в одном и том же районе; а поскольку перемещения осуществляются, как правило, в зависимости от состояния пастбищ, то совершенно очевидно, что из года в год (если только не случается катастрофической засухи, вынуждающей принимать экстренные решения) становища довольно-таки регулярно возвращаются в места, которые они за­нимали в то же самое время в предыдущем году.

Палатка

Палатка — основной вид жилища всех кочевых на­родов северных степей и пустынь, от степей Западной Азии до Атлантики, где кочевники используют верб­люжьи или козьи шкуры.

Туареги, у которых нет длинношерстых верблюдом, используют для палаток кожу в отличие от арабов.

Палатка (эхан) представляет собой большой тент (аокума), сшитый из 30—40 квадратных кусков кожи; иногда их бывает больше, до 80 кусков, если это палатка вождя или она предназначена для торжеств. Более других ценится шкура муфлона, отличающаяся мяг­костью и прочностью. Но поскольку трудно иметь не обходимое количество таких шкур, используются также козьи и телячьи кожи, особенно для боковых стенок. У туарегов-иуллеммеденов, в районе проживания кото­рых муфлоны не водятся, чаще всего используются бычьи кожи. Такую кожу сначала пропитывают маслом, чтобы она стала непромокаемой, а затем подвергают обработке красной охрой, защищающей ее от воздейст­вия солнечных лучей и дождя.

Тент держится на каркасе. Кель-ахаггар имеют два вида палаточных каркасов: один — с центральным столбом и вертикальными опорами, другой — с дугами. Пер­вый вид распространен больше. Этот каркас состоит из центрального шеста, на котором держится деревянная кровля, и шести дополнительных подпорок, расставлен­ных по овалу. Края кожаного тента спускаются до са­мой земли и закрепляются колышками или большими камнями. Три больших опорных кола (изем и имадарены) обозначают входную дверь. Все вместе подпорки и колья называются акатар. Вход в палатку не занаве­шен и всегда обращен к югу.

Кровля с центральным шестом чаще всего ставится летом, когда опасаются дождей: вода по наклонному тенту быстро стекает. В другое время года, особенно зимой, центральный шест заменяют на две опоры с пе­рекладиной, в результате тент оказывается ниже, объем воздуха в палатке уменьшается, и в ней становится теп­лее.

Высота тента — примерно 1,5—1,6 метра: стоять во весь рост в такой палатке невозможно, хотя она до­вольно просторна.

Шесты и опоры каркаса делаются из тамариска, в верхней части они грубо обтесаны, украшены выжига­нием и разрисованы.

Такими палатками пользуются кель-рела, даг-рали и большинство кель-ахаггар.

Другой вид палатки используют агух-эн-техле, да, пожалуй, еще кель-ахнет и кель-инрер. В такой палат­ке центральный шест, описанный выше, заменен одной или двумя дугами (агегу), сделанными из корня этеля и соединенными перекладиной; они образуют централь­ный каркас, а четыре вертикальные подпорки ставятся по две с каждой стороны. Похоже, что этот вид палат­ки, некогда широко распространенный в Ахаггаре, бо­лее древнего происхождения, чем тот, что используется сейчас, и, по-видимому, заимствован у иуллеммеденов. Старики говорят, что в юности видели такие палатки почти на каждой стоянке рядом с палатками на верти­кальных опорах.

Палатка, верхняя часть которой образует подобие свода, более удобна для защиты от дождя. Понятным становится их исчезновение, если принять во внимание все возрастающую засушливость Сахары. Второй при­чиной их исчезновения может быть и тот факт, что труд­но добывать большие корни для изготовления дуг, а третьей, которую называют туареги, — что эти большие дуги очень неудобны при транспортировке.

В обоих типах палатки присутствует съемная огра­да (асабер), сделанная из одной-двух длинных циновок, сплетенных из стеблей злаковых; днем она наматывает­ся на одну из внутренних подпорок, а вечером ставится вплотную к входу, заменяя дверь.

Высоко в горах, а также зимой туареги уменьшают палатку, чтобы в ней было теплее. Кроме того, они воз­водят со стороны, противоположной входу палатки, не­большую стенку из камня, которая надежно защищает их от ветра и холода.

В одной палатке живет только одна семья. Мужчи­ны занимают восточную половину, женщины — запад­ную. Мужчина в своем углу держит верблюжье седло, оружие, седельные сумки; женщина вешает у себя на подпорках мешок с одеждой и личными вещами, седло, если оно у нее есть, мешки с запасами продовольствия и с кухонной утварью.

Летом, когда становится особенно жарко, туареги иногда строят хижины из соломы — и в целях эконо­мии кожи, и для большего удобства: ведь днем из-за жары пребывание в кожаной палатке делается невыно­симым, ее обитатели ищут укрытия под ближайшими деревьями, если они есть, или прячутся в тени скал.

А зимой для защиты от холода семья аменокаля, на пример, использует ограду из соломы. Такое прикрытие окружает палатку со всех сторон, не прилегая лишь к ее передней стенке, чтобы осталось широкое простран­ство для приема гостей. Чтобы в ограду не проникал ве­тер, она снабжена дверью на кожаных петлях.

Пленники никогда палаток не имеют. Они сооружают себе небольшие укрытия из веток и натягивают на них лоскуты кожи или ткани.

Установка палаток лежит целиком на женщинах.

Постель

Постелью туарегам служат одна-две бараньи шкуры, сшитые вместе, реже — ковер (у зажиточных туаре гов), только аменокаль спит на кровати типа хауса, бы тующей у некоторых кель-эуи из Аира. Что касается женщин, то они берут в ближайшем уэде тонкий песок и насыпают его в палатке — это их спальное место.

Мужчина и женщина спят каждый на своей полови­не, при этом мальчики — с отцом, девочки — с матерью.

Южным туарегам из-за наличия множества колючек, рептилий и разных насекомых приходится спать на кро­ватях.

Использование колыбелей для малышей — редкое яв­ление у ахаггаров. Бенхазера тем не менее отмечал, что видел детей, спавших в чем-то похожем на гамак (под названием таулюла), сделанный из старого покрывала и подвешенный к ветвям дерева или к подпоркам палат­ки. Я тоже видел у них такой «гамак», который мог слу­жить люлькой. Однако чаще всего детей просто кладут на кусок кожи или одеяло, подложив им под голову тряпье. Иногда над ними устраивают навес — полукруг­лый каркас из ивовых прутьев, покрытый тканью, чтобы защитить ребенка от солнца, песчаного ветра и мошка­ры.

У кель-аир, тенгерегифов, кель-динник есть колыбе­ли; их подвешивают к верху палатки.

Огонь

Перед каждой палаткой сооружен очаг; его обычно складывают из трех камней. Он предназначается не для приготовления пищи, а служит для обогрева по вече­рам, когда садится солнце и люди собираются под при­крытием асабера, ставящегося полукругом перед палат­кой. Иногда на этих трех камнях готовится чай.

Кухонный очаг устраивается в стороне, обычно в 3—4 метрах от палатки, возле небольшой стенки из кам­ней, защищающей его от ветра и не дающей искрам ле­теть на палатку.

От туарегов мне не удалось услышать никакого до­исламского мифа о происхождении огня. Они расска­зывают, что огонь был создан богом и дан им, чтобы они готовили себе на нем пищу. Иблис (сатана) взду­мал завладеть секретом его добывания, и бог наказал его, создав муки ада; однако Иблис передал этот сек­рет кузнецам, и они с тех пор пользуются им для обра­ботки металлов.

Когда-то туареги добывали огонь с помощью трения, используя для этого дощечку из дерева торха (Саllotropis procrera) и заостренную палочку из твердого дере­ва, обычно акации. Зажав ее между ладонями и вращая быстрыми движениями рук, они терли палочку о до­щечку, пока не получалась тлеющая пыль, стряхивали эту пыль на шелковые очесы из плода Саllotropis и слегка дули, пока они не воспламенялись; на все это уходило менее минуты. Можно было для трения ис­пользовать также джерид пальмового дерева. Туареги при случае умеют пользоваться этим способом.

Более распространенный способ — кремень и огниво из стали. Искру высекают на трут из Саllotropis или на тряпочку, обычно пропитанную квасиами. Каждым мужчина-туарег носит этот набор в маленьком мешочке у себя на груди.

Теперь они покупают у торговцев спички. Огонь туареги поддерживают постоянно. Когда бывает надо, они приносят угли в обломке старой калеба сы или в черепке от горшка из другой палатки. Иногда они кладут раскаленные угли прямо на ладонь и так несут их, не обжигаясь. Для переноса огня на большие расстояния туареги берут нечто вроде трута из верб­люжьего помета, который очень долго тлеет.

В качестве топлива туареги используют стволы или пни сухих деревьев, главным образом акации и этеля, корни и стебли некоторых растений (арамас, бендер, особенно таза), но никогда не берут Саllotropis, назы­вая его дьявольским деревом — из-за издаваемых им глухих звуков во время горения. Если дров нет, они жгут верблюжий или козий помет.

Внутри палатки огонь никогда не разводят, разве только если уж очень холодно. Чтобы согреться, женщины собирают угли в кучку и приседают над ней так, чтобы юбки образовали колокол и не давали уходить теплу.

Для очага туареги никогда не берут камни из ба­зальта, в которых, по их словам, сидят злые духи, ибо они имеют свойство внезапно взрываться под воздейст­вием жара.

Домашняя утварь

Кроме принадлежащих супругам личных предметов, которые каждый держит на своей половине, у туарегов есть еще разная домашняя утварь.

С левой стороны палатки, на двух деревянных коль­ях, воткнутых в землю латинской буквой v, обычно ви­сит бурдюк с водой. Он покрыт куском старой ткани, за­щищающим его от солнца. Бурдюк этот часто пуст, так как туареги совсем непредусмотрительны. Они пьют воду, если она есть, а если нет, то не двинутся с места до самого полудня, пока икланы не принесут воду из колодца. Здесь часто можно наблюдать картину, ког­да туареги осаждают просьбами проходящего мимо путника дать им воды, в то время как он сам рассчиты­вал напиться на их стоянке.

Перед входом у каждой палатки стоит огромная де­ревянная ступка с пестиком; в ней служанки толкут просо и финики. В палатке или возле кухни-навеса — два-три плоских деревянных блюда овальной формы, предназначенные для пищи, два-три конических сосуда с ушками для питья (они висят на одной из внешних подпорок палатки); деревянный подойник, сито, плетен­ное из соломы, для просеивания просяной муки, кото­рое служит также крышкой для блюда; одна-две не­большие циновки из соломы того же назначения и не­сколько деревянных ложек. На одной из опор палатки, на женской половине, на веревке висит рог муфлона, превращенный в сосуд; в нем держат масло, сбитое за день. Весь же запас масла хранят в кожаных флягах или в специальной емкости из верблюжьей кожи.

В углу палатки — плоский камень и большой оваль­ный валун — жернова, служащие для измельчения зер­на и специй, один-два горшка из глины, эмалированные чайники, стаканы для чая. Такова в основном утварь туарегов. Иногда у них можно также увидеть плоский камень, на котором пекут пшеничные лепешки. Следует упомянуть еще о деревянной лопатке (селлеф), она имеется у каждой хозяйки и служит для чистки земля­ного пола.

Когда стоянка снимается с места, все эти предметы грузятся на ослов; на них в таких случаях надевают небольшие вьючные седла (ароку). Складывать покла­жу, грузить ее и перевозить на ослах — обязанность женщин. Сами они во время переезда садятся на вьюки сверху, только благородные женщины едут на верблю­дах. Эти животные используются лишь при долгих пе­реходах.

Склады

Туареги, вынужденные запасаться впрок просом в Нигере, финиками в Тидикельте. не могут перевозить с собой все это при каждом перемещении. И не только потому, что это очень трудно, но раньше было еще и опасно иметь при себе все съестные припасы, ибо их могли отнять во время реззу, что обрекло бы на голод всю семью. Поэтому каждый имел на стоянке запас продовольствия лишь на несколько недель. Остальное же прятали в расселинах гор, в труднодоступных местах, известных только людям данного племени. Эти тайные хранилища находятся под защитой бога; закон, кото­рый здесь никогда не преступается, запрещает людям другой стоянки или племени, если им случится обнару­жить припасы, прикасаться к ним. Интересно отметить в этой связи, что если у туарегов считается нормаль­ным и даже почетным грабить открыто, то человек, укравший потихоньку, достоин презрения, он рискует быть изгнанным своими же, во всяком случае, ему гро­зит тяжелое наказание.

Кроме таких хранилищ-тайников некоторые племена, владеющие участками в земледельческих центрах, час­то держат продовольственные запасы и там; это уже запасы для целого клана. Так, даг-рали имеют свои склады в Кудье, Иламане, Терхенанете, в Абалессе и т. д. и поручают их охрану членам своего племени. Эти центры имеют и собственные тайные склады — тоже в целях защиты от реззу. Я видел такого рода тайники в Тите, Блумете, есть они также в Тазеруке и Иделесе. Это погреба, вырытые среди скал, скрытые от посто­ронних глаз; таким способом запасы защищены от лю­дей и от грызунов.

Склады в скалах — частое явление у берберов. Мож­но встретить их и в Марокко, и в Оресе у шауйя. Этот обычай характерен для народов всех средиземномор­ских стран, и в частности для Сирии и Палестины, где он известен с библейских времен.

А настоящие склады в количестве трех или четырех были только у аменокаля Ахамука. Они построены из камня, скрепленного глиной (по суданскому способу), и стоят на вершине скалистого гребня, на правом берегу уэда Абалесса, вблизи того места, где чаще всего рас­полагалась его стоянка. Там собиралось запасов прови­зии в виде проса и пшеницы иногда на целый год.

Пища

Можно утверждать, что туареги, так же как и мно­гие скотоводческие народы, живут за счет молока и молочных продуктов. Действительно, они занимают боль­шое место в их рационе, но совершенно ясно, что этого недостаточно. Может быть, когда-то давно так оно и было, как, например, у татар Туркестана, питавшихся исключительно молоком кобылиц, однако питательные его свойства гораздо выше, чем у молока верблюдиц. Что же касается туарегов, то они никогда не получали молока в достатке (за очень редким исключением), что вынуждало их находить какое-то существенное дополне­ние. Тем не менее я наблюдал немало случаев, когда туареги питались почти исключительно молоком, напри­мер пастухи, охранявшие стада верблюдов на севере Ифораса, почти полностью отрезанные от своих племен. Они довольствовались верблюжьим молоком, добавляя в него лишь немного собранных семян дикорастущих злаков.

Туареги употребляют в пищу в основном сорго Sorghum cernuum , то есть его разновидность, выращи­ваемую в земледельческих центрах и в Сахеле. Оно так прочно вошло в их жизнь, что даже в сахельских пле­менах, где обилие коровьего молока, казалось бы, позволяет туарегам питаться исключительно молочной пищей, просо — такой же основной продукт питания, как и в сахарских племенах. И так повелось издавна, это отмечали многие арабские путешественники, среди них эль-Бекри и Ибн Баттута.

Кель-ахаггар потребляют и пшеницу, однако пред­почитают просо, которое, по их словам, «меньше горячит». Лишь (и в основном) во время переходов и на караванном пути они едят ис­печенные на углях пшенич­ные лепешки (тагелла) про­стого и быстрого приготов­ления, особенно в периоды, когда масло становится рос­кошью. Кускус — лакомое блюдо, приготовляемое по торжественным случаям. В течение последних лет бла­годаря общению с арабами оно стало употребляться ча­ще, и туарегские женщины, раньше и не слыхавшие о нем, успешно его готовят.

Любопытно, что туареги, принадлежащие по своей культуре к средиземномор­ской цивилизации, которую называют еще «пшеничной цивилизацией», не сохранили пшеницу в качестве основ­ного питания, подобно другим народностям Северной Африки. А ведь вкусовые привычки как раз больше все­го привязывают человека к родным местам, и он обычно сохраняет их и при миграциях. Туареги же, сами не бу­дучи земледельцами, этой привязанности не испытали.

Пшеница культивируется в Мали — вплоть до района Томбукту, в Аире и чуть севернее Нигерии. Там этим сравнительно недавним новшеством обязаны арабам, не отказавшимся от своей традиционной пищи.

Просо — пища благоприобретенная, связанная с мас­совым переселением туарегов на юг, где новые условия существования оказали на них большее влияние, чем прежние в Северной Африке.

Важную роль в питании кель-ахаггар играют также финики. Ежегодно каждый глава семьи снаряжает не­большой караван в Туат или Тидикельт, чтобы привез­ти оттуда два-три вьюка сушеных фиников (невысокого качества), которые туареги толкут в ступе и едят с верблюжьим молоком.

Можно подсчитать примерную потребность туарегов в пище, если знать, сколько продукта производится на возделываемых землях Ахаггара и сколько его ввозится. В благоприятный год местная продукция составляет все­го четверть необходимого количества и может быть оценена в 150 тонн. Сюда следует добавить зерно, которое, однако, нельзя безоговорочно принимать во внимание при расчете потребления, так как зерно вплоть до 1940 года почти полностью вывозилось в Тидикельт, а теперь потребляется в основном оседлым населением Таманрассета. Из этого следует, что потребность в вво­зе составляет до 4000 вьюков проса в год; если учесть, что каждый вьюк весит 150 килограммов, то это будет 600 тонн, которые закупаются или обмениваются, как правило, в Дамергу или в районе Тахуа. Ежегодная по­требность в финиках составляет 400 вьюков. Эти цифры относятся к 1940 году, когда движение караванов в Ни­гер активно поощрялось.

Из всего сказанного выше следует, что потребление продуктов на душу населения в год составляет пример­но один вьюк проса и одна десятая часть вьюка фини­ков, что приблизительно соответствует 187 килограммам проса и 16 килограммам фиников (аналогичный под­счет для сахарских арабов дал 180 килограммов зерна и 75 килограммов фиников). Однако не следует заблуж­даться на сей счет: полученные данные приходятся на годы если не изобилия, то по крайней мере относитель­ного благополучия. На самом деле средняя норма бы­вает значительно ниже, так как ахаггары не всегда располагают продуктом для обмена. В иные годы эти цифры уменьшаются на добрую треть, а иногда и на­половину.

В общем и целом туареги недоедают. Каждый жи­тель скупо и бережливо расходует то, что имеет. Осо­бой щедростью туареги не отличаются, однако тому, у кого вообще ничего нет, помогают. Существует своего рода дух общины, и на каждой стоянке практикуется аечто вроде общего котла.

По мере возможности туареги пополняют свой ра­цион тем, что им удается собрать. После дождей слу­жанки и имрадские женщины собирают семена некото­рых растений, произрастающих в долинах Ахаггара. Это семена афассо (Ра ncium turgidum F .), уллула (А ristida pungens D .), тауита (А izoon canariense ). В дождливые годы на песчаных почвах растет сахарский трюфель (по-арабски «терфес»), но это не выше Акаракара, то есть 1700 метров над уровнем моря. Все это очень ненадежные источники питания. Совсем ина­че обстоит дело в Сахеле, где каждый год икланы за­готовляют семена дикорастущих злаков целыми мешка­ми, в частности зерна крам-крама ( Cencrus achinatus ).

Собирают в Ахаггаре и дикие ягоды, такие, как зизифу (ююба) (Zizyphus lotus), теборак (Ва lanites aegyptiaca) и другие, которые туареги собирают в го­лодные годы, однако питательной ценности они не имеют.

Голод часто дает о себе знать, но, с тех пор как ка­раваны стали ходить беспрепятственно, а администра­ция начала оказывать помощь, он свирепствует здесь меньше. Раньше же, когда племена подолгу находились в состоянии войны, голод был частым явлением. Тогда туареги накидывались на такие виды дикорастущих, ко­торые в обычное время считались несъедобными: семе­на горькой тыквы, стручки Асасiа tortillis, молодые побе­ги тахле (Турhа elephantina), листья танекфита (Еruca aurea), арамака (Аriplex ps.), корни различных видов заразихи (Оrоbаnch sр., Сistanche sр.) (кель-ахаггар различают целых шесть их разновидно­стей) и еще на многое другое с весьма сомнительными питательными свойствами. Короче, ели все, лишь бы за­глушить чувство голода.

Иногда голод становился столь непереносимым, что туареги собирали старые кости, дробили их, растирали в муку и готовили из нее похлебку. Пышным цветом рас­цветал в такое время разбой: туареги грабили друг друга, чтобы выжить. Теперь такие времена прошли.

Молоко туареги получают от верблюдиц, коз и овец. Употребляют его натуральным, разбавленным водой или кислым.

Пить натуральное молоко здесь считается роскошью, это позволительно лишь молодым матерям, детям к больным. Взрослые туареги пьют молоко обычно утром и вечером, после дойки, во время полуденной трапезы они пьют сыворотку, которая остается после того, как собьют молоко. Лишь верблюжье молоко употребляется в натуральном виде; оно никогда не идет в переработ­ку ни для получения масла (за исключением случаев, когда это необходимо женщинам для их туалета), ни для изготовления сыра; в годы, когда его бывает много, его дают козлятам, собакам, вьючным верблю­дам.

Молоко может добавляться в блюда из проса и слу­жить подливой или же смешиваться с мукой, толчены­ми финиками. Когда туареги совершают длительные пе­реходы, они грузят на верблюдов бурдюки, наполненные молоком. В дороге оно быстро свертывается, и сыворотка, кисловатая на вкус, хо­рошо утоляет жажду. Однако молоко ценится в основном за получаемые из него масло и сыр.

Масло (уди) получают пу­тем сбивания молока в неболь­шом кожаном бурдюке (аги-уэр): держа бурдюк на коле­нях, женщины раскачивают его из стороны в сторону. Готовое масло держат в роге муфлона. Если количество изготовленно­го масла превышает дневную норму потребления, то излиш­ки помещают в флягу из кожи, где оно в жару обычно находится в жидком или вяз­ком состоянии, а зимой, чтобы достать масло оттуда, его приходится подогревать. Иногда, прежде чем поместить масло в большие резервуары, про запас, женщины, чтобы оно лучше сохранилось, кипятят его. Маслом, как правило, поливают кашу из бешены или пшеничные лепешки. Туареги никогда на нем не жарят.

В годы, когда пастбища изобилуют кормами и жи­вотные дают много молока, туареги делают из него сыр — тикамарин. Для этого они сбивают молоко, отжи­мают творог с помощью небольших плетеных циновок, затем высушивают его в маленьких ситах, которые кла­дут на ветки деревьев или внутрь каменных загородок наподобие загонов для козлят. Разумеется, изготовле­ние сыра в самом Ахаггаре — редкость, чаще всего он производится, когда ахаггары кочуют в Нигере. Каж­дый год после пребывания в сахельской зоне они при­возят с собой большие запасы сухого, как дерево, сыра — частично своего изготовления, частично закуплен­ного у южных племен. Это служит немалым подспорь­ем туарегам в еде. Сухой сыр толкут в ступе, размельчают, растирают в муку и добавляют в пищу, будь то каша из бешены или похлебка из муки бешены и фи­ников.

* * *

Логично было бы предположить, что значительное место в рационе туарегов занимает мясо. Однако это не так. Здесь весьма уместно вспомнить одну из наших старинных пословиц о том, что сапожник всегда ходит без сапог!

Эта поговорка вполне применима к скотоводам, которые, пожалуй, самые скромные потребители мяса, ка­кие только бывают. Пастух держит скот для того, что­бы получать от него продукты и либо потреблять их, либо продавать, чтобы обеспечить себя другими про­дуктами или же приобрести одежду. А сам он употреб­ляет мясо в пищу весьма умеренно, ибо убой скота при­носит ущерб его капиталу.

Итак, туареги Ахаггара забивают животных лишь и исключительных случаях — на семейные торжества, ре­лигиозные праздники или же когда пастбища настолько скудеют, что возникает необходимость уменьшить пого­ловье стада для предотвращения падежа скота. Это не означает, однако, что туареги не любят мясо. Когда они совершали реззу на стоянку противника, они отнюдь не отказывались от соблазна «проредить» там мелкий скот и наедались так, что даже заболевали.

Дикие животные служат слабым подспорьем в пита­нии туарегов. Каждый год туареги убивают какое-то ко­личество газелей и муфлонов, мясо которых частично употребляют в пищу в свежем виде, остальное же вялят и откладывают про запас.

Их имрады ловят ящериц-стеллионов (Uromastix acanthinurus), тушканчиков, гунди (Ctenodactylus s р.), даманов, зайцев, иногда даже шакалов. К мясному рациону туарегов можно также отнести кузнечиков (Shistocerca gregaria); они их поджаривают на углях, затем сушат и растирают в порошок. Все сахарские ко­чевники — большие любители этих кузнечиков. Полага­ют, что в самой глубокой древности они были основной пищей у ряда племен Северной Африки, откуда и воз­никло их название — акридофаги. Насамоны, о которых писал Геродот, приготовляли кузнечиков (акрид) точно таким же способом, как это делают туареги.

В Ахаггаре, главным образом в Тассилин-Аджере, есть несколько водоемов, где водится рыба, но имхары и имрады ее не едят; лишь исеккемарен ловят в них усачей, а иногда и сомов.

Так же обстоит дело и с курами, которых разводят в деревнях негры. Мясо их, а также яйца считаются нечистыми. Такой же запрет лежит на всех птицах. Исклю­чение представляет страус: имрады едят определенные части этой птицы, а ее яйца пекут в золе или делают из них омлет.

Такие запреты, рассматриваемые иногда как древние табу, возникли, возможно, просто из физического отвращения. В результате общения туарегов с арабами они все больше стираются — даже у имхаров, которые объ­ясняют их ныне как проявление былого невежества. Так, какой-нибудь вождь, несколько лет назад наотрез отказывавшийся есть курицу, теперь вполне приемлет ее. Новые привычки не являются пока еще повсеместными, однако в ближайшие годы они непременно распростра­нятся повсюду.

* * *

До французской оккупации туареги Ахаггара прини­мали пищу всего один раз в день — вечером, когда подоят скот. В течение дня они довольствовались лишь  небольшим количеством молока.

Национальным блюдом кель-ахаггар, как и их соро­дичей из других конфедераций, является асинк — просяная каша, сваренная на воде и заправленная маслом или сывороткой. Это блюдо в большой чести у туарегов, особенно зимой и вообще весь холодный период года. Во время сильной жары ахаггары предпочитают на­литок из воды или сыворотки, в который бросают щепоть просяной муки, иногда с добавлением туда сухого сыра и толченых фиников. Это блюдо называется алакох.

Пшеница потребляется ахаггарами обычно в виде лепешек (тагелла), испеченных в золе; их кладут в миску, режут на куски и поливают маслом. В тесто подме­нивается мука из тауита, если она есть, и тогда полу­чается исключительно вкусное блюдо — одно из любимейших туарегами. Иногда они приготовляют соус из сушеных томатов, тыквы, лука, красного перца, запасы которых делаются в земледельческих центрах.

Финики употребляются в пищу после того, как их растолкут в ступе и смешают с водой, так чтобы получилась густая масса. Это блюдо часто подается с молоком.

Земледельческие центры поставляют туарегам фрукты — виноград, персики, абрикосы, фиги, которые они тлят в сыром или сушеном виде.

Мясо туареги варят или запекают в золе. В пищу идет мясо верблюжонка, козы, барана, быка, а также мясо газелей, антилоп, муфлонов. Некогда мясо верблю­да совсем не употреблялось в пищу: животным давали околеть от старости или болезни, их никогда не заби­вали. Однако под влиянием арабов и ввиду возросшей потребности в мясе, вызванной постоянным ростом на­селения в Таманрассете, туареги стали приводить сво­их животных на скотобойню, но сами они мало употреб­ляют верблюжатину.

Когда кель-ахаггар режут барана, они запихивают все его внутренности в желудок, прокладывают между ними разогретые камни и, завязав желудок с обоих кон­цов, кладут его в выемку, сделанную в горячей золе. Подобный способ приготовления, наиболее часто ис­пользуемый охотниками на крупную дичь, называется абатуль, что как раз и означает «выемка».

Туареги не едят мешуи и приготовляют это блюдо в исключительных случаях — когда принимают у себя арабов или других гостей. Когда им надо зажарить це­лого барана, они разрезают его на две части и в та­ком виде кладут в золу (не переворачивая во время приготовления, считается, что иначе это принесет не­счастье).

Когда забивают животное, голову и вырезку со спи­ны всегда отдают женщинам, внутренности, ноги, шея, хвост достаются икланам.

К большим торжествам — религиозным праздникам, свадьбам, приемам знатных гостей — режут молодень­ких верблюжат и запекают их в золе целиком. Это блю­до подается с крупнозернистым кускусом.

* * *

Еду готовят служанки неподалеку от палатки хо­зяев.

Мужчины принимают пищу отдельно и получают еду первыми. Затем едят женщины и дети, а оставшееся до­стается икланам. Во время еды туареги пользуются ложками. Употребление ложки присуще только им, по­скольку их соседи — арабы и африканцы — едят рука­ми. Этот обычай привился, должно быть, из-за ношения мужчинами покрывал; они не снимают его и во время еды, и оно не дает им отправлять пищу в рот рукой, как это делают арабы. Туареги слегка приподни­мают нижний край покрывала и просовывают под него ложку; только когда они находятся среди мужчин, которых очень хорошо знают, и рядом нет женщин, они осмеливаются приспустить свое покрывало и обнажить рот, но тотчас же снова закрывают его.

Питьем для туарегов служат только вода (даже если она подозрительна на вид и загрязнена) и мо­локо.

С начала этого века туареги приучились пить зеле­ный чай, переняв это у арабов; они ароматизируют его мятой и некоторыми другими душистыми растениями, произрастающими в Ахаггаре, например шихом (А rtemisia herba alba ) или кожурой табаракаты и селуфы. Ко­фе, когда-то широко распространенный у них, употреб­ляется ныне в основном как медикаментозное средство, чтобы унять сильный кашель или боли в желудке.

В качестве возбуждающего средства туареги упо­требляют только табак, который и жуют и нюхают. Ку­рить — не в их обычае, и если иные молодые люди, имеющие контакт с европейцами, не прочь «стрельнуть» сигаретку, то делают они это просто из подражания. Однако Дювейрье писал, что туареги — как мужчины, так и женщины — курят; но поскольку с тех пор этот факт так и не был зафиксирован у кель-аджер, то, воз­можно, он обнаружил эту привычку у арабизированных людей Гата или феззанских племен. До него Барт от­мечал, что все жители Нигера очень любят курить. «Редко когда, — писал он, — они расстаются со своими красивыми маленькими глиняными трубками; все они, и рума и туареги, закрывают рот, даже когда курят, так что из-под шали, кутающей их лицо, торчит только одна изящная головка трубки». В племени кель-эс-сук Барт видел даже курящих женщин и записал: «Не без удив­ления увидел я, что трубка постоянно переходит от них к мужчинам и обратно».

Майор Кове, в свою очередь, описывая одежду туа­регов, утверждал, что мужчины носят в карманах сво­их просторных рубах трубку и табак.

Эти свидетельства, исходящие от столь авторитетных путешественников, вызывают недоумение, ибо сам я никогда не встречал курящих туарегов, не видел ни од­ной женщины на стоянках племени кель-эс-сук (кото­рые посещал довольно часто) с трубкой во рту. Воз­можно, прежде было иначе.

Зато туареги очень любят жевать табак, и до такой степени, что у некоторых туарегских женщин в результате сильно деформируется нижняя губа (из-за постоянной привычки закладывать табачную жвачку между нижней губой и десной). Отсюда и не слишком прият­ная их привычка поминутно сплевывать в песок.

Употребляемый ими табак поступает из Туата, так как в Ахаггаре он не культивируется. Листья и стебли табака тонко измельчаются и смешиваются с несколькими кристалликами соды, чтобы снять с него горечь, или с пеплом злака мрокбы, дающим тот же эффект.

Нигерийские туареги используют либо табак из Туата, если могут достать его, либо табак, выращенный оседлыми людьми Нигера или доставляемый караванами из Дамергу.

Нюхательный табак очень ценится пожилыми людь­ми. Он измельчается перед употреблением в порошок и смешивается с небольшим количеством вещества, кото­рое туареги соскабливают с хвоста верблюдицы и ко­торое состоит из урины и спресованной мелкой пыли.

Многие нигерийские туареги усвоили привычку же­вать орех кола, являющийся стимулятором и широко употребляемый неграми. Некоторые ахаггары предаются этому занятию, когда бывают в Нигере, но не пристра­стились к нему и никогда не употребляют дома.

* * *

Как мы убедились, туареги раньше не употребляли в пищу ни кур, ни яиц, ни рыбы, ни рептилий, то есть таких животных, которые летают, плавают или пол­зают. Подобное воздержание наблюдается у фульбе, то­же скотоводов. Поэтому тут даже напрашивается во­прос: не идет ли здесь речь о некоем табу, общем для пастухов-хамитов? Туареги соблюдают также и другие запреты в отношении пищи. Как мусульмане, например, они должны употреблять в пищу только мясо животных, забитых в соответствии с определенным ритуалом. Они должны воздерживаться от употребления свинины и мяса бородавочника, а также спиртных напитков. Суще­ствуют также доисламские запреты, к которым можно, вероятно, отнести запрет на употребление мяса птиц, а также мяса варана, поскольку легенда утверждает, что этот ящер приходится туарегам дядей по отцовской линии.

У ряда племен не разрешается ставить на огонь только что надоенное верблюжье молоко, поскольку считается, что тем самым можно навлечь болезнь на животное или у него пропадет молоко.

* * *

Собственно говоря, каких-то определенных запретов в отношении друг друга у туарегов нет, и если мужчины и женщины едят раздельно, то это скорее обычай, нежели запрет. Женившись, молодой человек не должен есть вместе с родителями жены, а сын, как только ста¬новится взрослым, не может есть в присутствии отца. Здесь дело скорее всего в своеобразном выражении почтения, чем в запрете, а также, возможно, в пережитках, идущих от древних обычаев религиозного характера.

Скотоводство

Как уже говорилось в начале книги, ахаггарские имхары прежде занимались больше грабежом, чем скотоводством, поручив скот своим имрадам. Однако отсюда не следует, что они не скотоводы и что этот род занятий не является их социальной базой. В силу обстоятельств скотоводство у туарегов после французской оккупации сильно оживилось, ибо с прекращением постоянных набегов скотоводство стало для них насущной необходимостью.

Их родственники из Сахеля, обладающие более богатыми пастбищами, — умелые скотоводы, они добиваются больших успехов в разведении и выращивании скота. Скотоводство у сахельских туарегов находится на том уровне, на котором оно, вероятно, находилось некогда во всей Сахаре, когда наступление пустыни было не столь угрожающим, как сейчас. Первое место среди домашнего скота занимает здесь бык, затем идут овца, коза, лошадь (ранее использовавшаяся как верховое животное и у сахарских туарегов), верблюд (вероятно, последнее по времени появления в Сахаре животное) и, наконец, осел. А у туарегов Ахаггара имеются верблюды, козы, овцы и ослы, а также небольшое количество лошадей.

Верблюд

Речь, конечно, идет о дромадере. Выше мы познакомились с мнениями относительно его появления в Сахаре. Произошло ли это за несколько лет до или одно-два столетия спустя после начала христианской эры, неизвестно, но совершенно очевидно, что предки туарегов способствовали его распространению. С самого своего прихода на земли, расположенные к востоку от дельты Нила, ливийцы-гараманты и другие народности, долж­но быть, поняли всю пользу от верблюдов и сразу стали разводить их. Верблюд очень быстро вытеснил лошадь, чье существование в изменившихся климатических усло­виях стало весьма проблематичным. В настоящее вре­мя население Сахары, которому и без того приходится трудно, без верблюда оказалось бы в еще более худшем положении. Нет необходимости подробно останавливаться на этом факте. Т. Моно, назвавший одну из сво­их книг о Сахаре «Да здравствует верблюд и козья шкура!», написал так не ради юмора, а в лапидарном форме выразил этой фразой саму суть, поскольку без этого животного нельзя было бы преодолевать пустынные пространства; оазисы в этом случае оказались бы изолированными островками, а их жители не смогли бы выжить без дополнительных средств извне.

Нет сомнений в том, что это животное играет боль шую роль у туарегов — и не только экономическую, но и военную. Верблюд для них незаменим: он служит эталоном при обмене, и приданым за благородной же невестой, мерой-эталоном при караванных переходах. Кроме того, он — символ богатства. В 1950 году кель ахаггар имели примерно десять тысяч верблюдов.

 Разводимые в Ахаггаре верблюды известны повсеместно. Эти животные очень выносливы, неприхотливы, умеют ходить по каменистым горным дорогам, способны неделями идти по гранитным регам Танезруфта — испытание, которого не могли бы выдержать верблюды сахельской породы. Тем не менее, хотя ахаггары разводят животных в массиве, пасут они их чаще всего в Тамесне — по той простой причине, что верблюдов, несмотря на их адаптацию к пастбищам и почвам Сахары, труднее поддерживать, чем других животных, когда пастбища оскудевают, а это происходит, как правило, каждые четыре года из пяти.

Туареги селекционируют верблюдов с самого раннего возраста, отбирая одних для верховой езды, других под вьючную поклажу — в зависимости от габаритов и некоторых других качеств и свойств. Верблюдов-мехари кастрируют. Кастрация производится в возрасте пяти , лет: животному вспарывают мошонку, отрезают яички, и рана постепенно затягивается. В случае, если животное заболевает, рану присыпают песком, смешанным с верблюжьим пометом, и ставят животное над подожженным верблюжьим пометом так, чтобы на рану попадал дым. Таким образом, верблюд для верховой езды — отнюдь не особая порода, как это нередко приходится слышать.

Верблюд подвергается тщательной дрессировке с вух лет. Его приучают вставать и ложиться, не издавая крика. Делается это для того, чтобы не привлечь внимания противника, если понадобится во время реззу устроить ночью засаду у его становища. Верблюдицы дают от 3 до 5 литров молока в день. Имхары пьют его больше, чем имрады, а поскольку у них и верблюдов намного больше, это избавляет их от содержания многочисленных стад мелкого скота.

У каждого верблюда есть своя кличка; она дается в зависимости от масти, вида, характера животного. Каждое племя метит свой скот особым клеймом (эхуэль); владельцы больших стад верблюдов ставят, кроме того, и второе клеймо (азезью). Метки делаются каленым железом на какой-нибудь части тела животного: на шее, морде или ляжке.

Верблюды наносят огромный вред деревьям, обгладывая молодые деревца. Так, в Кудье деревьям разновидности О1еа был нанесен большой урон.

Овца

Овцеводство имеет в Ахаггаре второстепенное значе­ние, поскольку там для него нет достаточного обилия травы; зато оно занимает важное место в скотоводстве Сахеля.

Овца—очень своеобразное животное с короткой шерстью, большим хвостом, длинными ногами, отсюда ее латинское название — О vis longipes. Это животное еще с древности было хорошо известно в Северной Аф­рике: древнеегипетский бог Амон изображается в об­личье барана. Изображение барана можно видеть и на великолепных наскальных рисунках на юге Орана и Ал­жира. Однако место, где была одомашнена овца, неиз­вестно. Ранее всего ее существование было зафиксиро­вано в Египте, где она фигурирует на наскальных ри­сунках периода пастухов. Специалисты называют ее «туарегской овцой».

В Ахаггаре овец разводят исключительно для того, чтобы готовить блюда из баранины во время религиоз­ных праздников и семейных торжеств. Овечья шкура используется как ковер на пол или покрывало; кожа служит для изготовления упряжи.

Баранов кастрируют в возрасте трех-шести месяцев. Операция производится тем же способом, что и у верб­людов. Если требуется, чтобы баран не мог оплодотво­рять овец лишь какое-то время, ему на уровне подбрюшья туго бинтуют мошонку и перевязывают конец полового члена.

Коза

Коза — животное, преимущественно распространен­ное в горах; она очень неприхотлива, одинаково хоро­шо переносит как холод, так и жару, довольствуется са­мыми скудными пастбищами. Естественно поэтому, что ахаггары разводят этих животных в больших количест­вах, чем других.

Коза, культивируемая в Ахаггаре, низкорослая, с длинной черной шерстью. В Сахеле козы различной масти (белой, черной, рыжей), с более короткой шерстью, более длинными ногами; на юге их иногда скрещивают с карликовыми козами.

Происхождение козы еще менее ясно, чем барана. Это животное, широко распространенное на всем земном шаре, было, по-видимому, одомашнено во многих местах одновременно; не исключено, что порода, выра­щиваемая ныне в Ахаггаре, африканского происхожде­ния. Ее останки обнаружены в неолитическом слое, а изображения фигурируют на древних сахарских наскальных рисунках «периода буйвола».

В настоящее время в Ахаггаре между козами и де­ревьями ведется прямо-таки борьба не на жизнь, а на смерть. Благодаря своей ловкости коза легко достает нижние ветки, удается ей объедать и верхние ветки де­ревьев, растущих на каменистых склонах холмов (Ol еа, например), где утесы служат козе хорошей опорой. Туареги сами ускоряют развязку драмы, когда в пери­од нехватки кормов на пастбище срубают для подкорм­ки животных основные ветви. Так уничтожаются вели­колепные купы деревьев. В довольно скором времени от такого дерева, как Асас ia s р., останется одно воспоми­нание. Французская администрация ничего не сделала для того, чтобы уберечь деревья, тогда как достаточно было лишь объявить на несколько лет запретной зоной некоторые долины, с учетом, конечно, интересов пасту­хов. Подобные меры, принятые в окрестностях Гундама (Мали), дали хорошие результаты.

Длительная засуха, сжигающая всю растительность, создает для коз большие трудности. Отелов в стадах становится меньше, затем начинается падеж скота, так что нередко от всего поголовья остается лишь пятая часть. Для восстановления стада нужны годы, и то при условии, если пройдут благодатные дожди. При этом ахаггары, беззаботные по характеру и фаталисты по натуре, даже не пытаются ускорить воспроизводство поголовья путем закупки коз в Адраре или Аире; они предоставляют своим ослабевшим стадам возможность самим восстановить поголовье, на что уходят многие годы.

При избыточной рождаемости животных туареги со­кращают их поголовье; хорошо зная средние ресурсы края, они содержат лишь количество животных, необ­ходимое для удовлетворения потребностей семьи в мо­локе (10—12 животных на человека). Излишки забивают или продают в Таманрассете, иногда в Айн-Салахе.

Козлы, как и бараны, могут быть кастрированы, од­нако чаще всего их забивают.

У ахаггарских коз очень жирное молоко, из которого получается отличное масло. Их мясо, немного жест­коватое, употребляется в вареном виде. Козья шкура ценится высоко и используется для изготовления се­дельных сумок, иногда тентов для палаток, а чаще все­го — бурдюков.

Осел

У туарегов Ахаггара много ослов. Собственно гово­ря, они их не разводят, не ухаживают за ними, а дают им свободно размножаться. Осел у туарегов не имеет никакой товарной стоимости. Их дарят тем, у кого их нет, одалживают, чтобы привезти на них воду, в этом случае одолживший осла чем-нибудь одаривает хозяи­на. Многие кочевники не знают точно, сколько у них ос­лов; ненужных в хозяйстве они бросают в горах, где животные дичают. Молодняк, родившийся на воле, че­ловека к себе уже не подпускает. Таких животных при­ходится снова ловить и приручать. Миф о существова­нии диких ослов появился благодаря именно этим ос­лам, живущим на свободе. В этой связи Е. Ф. Готьс рассказывает случай с генералом Лаперрином, который, полагая, что встретил в Ахаггаре диких ослов, приказал своим гумьерам[5] охотиться на них. Каково же было его удивление, когда он увидел, что одно из убитых живот­ных кастрировано! Если ныне в Ахаггаре нет диких ос­лов, то можно почти с уверенностью сказать, что преж­де они там водились. Изображения ослов встречаются на наскальных гравюрах уэда Джерат, рисунках Тин-Веджеджа, Тассилин-Аджера. Один текст у Плиния и романская мозаика в Иппоне свидетельствуют о том, что они водились и в Северной Африке. Дикие ослы во­дятся до сих пор в Эфиопии.

В Ахаггаре осел чувствует себя вольготно. Возмож­но, одомашнен он был именно здесь. В легендах Ахаг­гара запечатлены воспоминания о первых обитателях края — изебетен, которые имели только ослов и коз.

При переходах туареги используют ослов для пере­возки багажа, ездят на них верхом. Слуги возят на ос­лах воду, вешая на них тяжелые бурдюки и закрепляя их на спине и под брюхом. С некоторых пор ослов ис­пользуют в земледельческих центрах, там, где приходит­ся доставать воду из колодцев при помощи ворота.

Самцов иногда кастрируют. Эта операция произво­дится так же, как и у верблюдов, только рану прижи­гают каленым железом.

Туареги не умеют определять возраст ослов. Чтобы узнать, стар осел или нет, туареги выворачивают ему ухо: если ухо выпрямится, значит, животное еще полно сил, если нет — оно уже старо и ни на что не годно.

Мясо осла в пищу не употребляют, разве только в период продолжительного голода. Шкура осла тоже ни­как не используется. Молоко ослицы применяется как средство от кашля.

Когда-то кель-ахаггар вывозили значительное коли­чество ослов в Тидикельт и особенно в Дамергу и Аир. В 1930 году вождь племени агух-эн-техле Сама аг Мансури продал в Дамергу стадо в 150 голов. Теперь та­кая торговля прекратилась. В настоящее время широ­ко используют ослов кель-аир, а особенно кель-эуи. Ве­реницы их ослов, насчитывающие до нескольких сотен голов, ходят из Агадеса в Дамергу, откуда возвраща­ются навьюченными просом.

Лошадь

Лошадь — нетипичное животное для Сахары. В 1929 году в Ахаггаре было всего четыре лошади, и все в собственности аменокаля. В 1940 году лошадей насчи­тывалось двадцать голов, и принадлежали они членам семьи аменокаля и нескольким знатным марабутам.

В 1950 году многие владельцы вынуждены были рас­статься со своими лошадьми, так как нечем стало их кормить. Действительно, держать лошадей в Ахаггаре — большая роскошь, поскольку ячменя там почти нет, его не хватает даже людям. Зато много лошадей у туарегов Сахеля — в Аире (породы багзан) и у иуллеммеденов и туарегов поречья (породы барб).

Зебу

В Ахаггаре не разводят зебу. В 1929 году аменокаль Ахамук, поощряемый французской администрацией, завел небольшое стадо зебу; его пригнали из Нигера и пасли у водоема Утул. И хотя 1929—1930 годы были довольно благоприятными, животные так исхудали, что не могли держаться на ногах, и их пришлось отправить на бойню.

Небольшое количество зебу держат в земледельче­ских центрах, где их используют для подъема воды из колодцев; владелец участка предоставляет их арен-датору. Зебу кормят ботвой или пасут на пастбище, где они питаются тростником дисс, растущим в изобилии в богатых влагой долинах Ахаггара. Однако этого корма для них недостаточно. Когда животное окончательно выбивается из сил, его по возможности заменяют дру­гим. Но зебу не обладают выносливостью и поэтому очень быстро становятся непригодными в хозяйстве.

Собака

У туарегов большое количество собак, которые охра­няют стоянки или сопровождают их на охоту. Здесь существует три вида собак: борзая, хорошо известная как охотничья — оска (мн. ч. аскатин); длинношерстная собака эберхох (мн. ч. иберрах), напоминающая кабильскую породу, она достаточно широко распростра­нена, и третья — аками (мн. ч. икумаи) — по-видимому, помесь двух первых.

Кель-ахаггар держат собак впроголодь, ухаживают только за охотничьими, которыми очень дорожат. Соба ки у туарегов совсем дикие, они часто грызутся между собой и, как говорил отец де Фуко, хорошо выполняют только одну функцию — кусают людей.

Кошка

Раньше в Ахаггаре кошек не было. Их завезли хар-ратины Айн-Салаха. Теперь их можно видеть на многих стоянках в окрестностях Таманрассета, у кель-рела, даг-рали. Туареги ценят их за то, что кошки уничтожают грызунов и змей.

* * *

Что касается стоянок туарегов, то, как уже отмеча­лось, их устройство и перемещение полностью зависят от наличия пастбищ. Мелкий скот (козы, овцы, ослы) всегда содержится при стоянке и покидает Ахаггар лишь в исключительных случаях: его нуждами и дик­туются все перемещения туарегов. По-иному дело об­стоит с верблюдами, которых зачастую отправляют на пастбища, находящиеся вдали от палаток хозяев, под присмотр лишь нескольких пастухов. Большую часть времени основное поголовье верблюдов проводит в Са-хеле, километрах в 800 от стоянки их владельцев. Пастухи разбивают там стоянки и пасут скот всех, кто остался в Ахаггаре.

Итак, существует кочевничество и перегон скота.

В Ахаггаре кочевье происходит в границах террито­рии племени, не носит большого размаха и не имеет ни­чего общего с кочевьем племен Алжирского Телля, па­сущих овец, или пастухов верблюдов в Мавритании.

Перегон же скота, напротив, осуществляется на большие расстояния.

Туареги, таким образом, являются мелкомасштаб­ными кочевниками и крупномасштабными перегонщи­ками. По поводу перегона скота заметим, что сейчас у туарегов наблюдается тенденция по мере возможности совмещать его с движением своих караванов, идущих от соляных копей Амадрора к Дамергу.

Правила кочевья и перегона стад

Территории кочевья племен определяются аменока-леи, которому принадлежит земля, и какая-то часть ти-уссы идет в уплату именно за право на пастбище, тоже предоставляемое аменокалем.

Каждое племя получает в безраздельное пользова­ние определенный участок; доступ всякого другого пле­мени на него запрещен. Чужое племя может пасти там скот только с разрешения амрара племени; правом же прохода через эту территорию обладает каждый.

Эти- правила могут быть нарушены на время про­должительной засухи или обильных дождей. Если вслед­ствие засухи корма на пастбищах начинает не хватать, между вождями различных племен заключается такое соглашение: один из них разрешает соседнему племени пасти скот на своей территории при условии, что оно. не причинит никакого ущерба, не будет портить де­ревья и охотиться.

Когда в каком-либо районе пройдут обильные дож­ди, амрар объявляет его запретной зоной — ганент. Никто не имеет права входа туда, даже люди племени, ко­торому принадлежит эта территория. Мера эта вызва­на тем, чтобы защитить от животных молодые побеги, появившиеся на деревьях после дождя, дать травам вырасти до семенной спелости. Через несколько недель участок объявляется открытым для всех без исключе­ния, но при сохранении запрета на порчу деревьев и на охоту. Когда животные нечаянно забредают на территорию соседнего племени, они возвращаются владельцу бел каких-либо санкций. Однако в том случае, если ка­кое-то стадо застанут на земле, объявленной ганент, с его владельца взимается штраф в размере одной голо­вы скота: берут козу — если это стадо коз, овцу — если это отара овец, верблюда — если это стадо верблюдов.

За ветку дерева, срубленную на территории одного племени членом другого, также взимается штраф в ви­де козы или барана, однако это правило практически никогда не соблюдается, так как туареги уделяют ма­ло внимания охране деревьев.

Охота, рыбная ловля

Охота

Места, где обитают туареги, благоприятствуют охо­те, и, как почти у всех пастухов, этот род занятий дает им дополнительный продукт для пополнения своих пи­щевых ресурсов. Ахаггарам, правда, повезло меньше, чем их сахельским соплеменникам, поскольку v них нет такого обилия дичи.

В далеком прошлом охота в Сахаре была в большом почете. Об этом свидетельствуют многие наскальные гравюры и рисунки, где воспроизведены сцены охоты, которые сами по себе содержат сведения об уровне ци­вилизации древних людей, их занятиях, а также о ха­рактере фауны, сильно изменившейся с тех пор.

В наши дни фауна в результате прогрессирующего иссушения территории почти всех районов Сахары оску­дела: численность отдельных животных, на которых раньше успешно охотились, сократилась до нескольких экземпляров. Антилопа-аддакс встречается теперь очень редко, лишь случайно можно ее увидеть в эрге Амгид или в эрге, разделяющем Ахаггар и Тамесну. Что ка­сается антилопы-орикс, этого степного животного, то ахаггарам удается встретить ее только в Тамесне или по дороге в Дамергу. В этих же местах попадается и газель-мохр (gazella dama), некогда водившаяся в го­рах в больших количествах, а ныне оставшаяся лишь в нескольких экземплярах (в частности, в районе Силета) и gazella rufifrons. Туареги охотятся также на зай­цев и шакалов.

Все туареги — охотники. В племенах с более архаи­ческим укладом жизни охота распространена больше; особенно это относится к исеккемарен, живущим в Иммидире и Тефедесте, и к племенам, которых к охоте побуждает обилие дичи, тем, что кочуют на севере Ад-рар-Ифораса или на границе с Нигером. В Кудье во­дятся муфлоны, поэтому даг-рали и агух-эн-техле актив­но занимаются охотой, причем древние способы усту­пают место охоте с ружьем.

В общем и целом активно охотой занимаются в ос­новном икланы, обладающие хорошо развитыми охот­ничьими навыками. Тот факт, что среди икланов мно­го охотников, объясняется, возможно, их происхожде­нием, а кроме того, наличием у них заинтересованности в охоте, позволяющей им улучшить свое материальное положение.

Самый распространенный вид охоты — охота с гон­чими собаками. Она ведется на муфлонов и газелей, Для этого организуются группы в два-четыре человека, имеющие от двух до дюжины собак. Охота проводится в три этапа: сначала идет выслеживание животного на кормежке или в укрытии, затем преследование, пока со­баки не настигнут и не загонят его, и, наконец, убой животного.

На охоте туареги проявляют свои удивительные качества: тонкое чутье, глубокое знание повадок преследуемого животного, физическую выносливость. Муфлон — животное, отличающееся смелостью и хитростью; оно дорого отдает свою жизнь: между ним и собаками иногда происходят прямо-таки эпические сражения; час» то ударом своих рогов муфлон убивает или тяжело ранит собак. После того как собаки загонят животное, к делу приступают люди, вооруженные копьями; они ста­раются всадить их в тело муфлона. Охота на газелей происходит проще: здесь достаточно лишь спустить со­бак, остальное они все сделают сами; если им удается догнать газель, то они быстро расправляются с ней. Точно так же происходит охота на антилопу-орикс.

Подобный способ охоты, при котором ее спортивный характер дает животному шанс выжить и не создает угрозы уничтожения вида, практикуется все реже и реже.

Псовая охота, весьма распространенная в сахельских племенах, практикуется на пограничных сахаро-малийских землях ибеттенатен, которые охотятся на антилопу-орикс, преследуя ее на верблюдах, чаще летом, когда раскаленный песок быстро доводит животное до изне­можения и оно не может больше бежать.

Очень широкое распространение имеет охота с по­мощью капканов. Ахаггары используют три их вида: капкан с радиальными шипами, вращающийся капкан с силком, капкан с пружиной.

Капкан с радиальными шипами весьма точно описан у Г. Монтандона. Известный еще древним египтянам, этот капкан был распространен во всей Центральной и Тропической Африке. Он состоит из обруча, сплетенно­го из какого-нибудь растения, и прикрепленных к нему, сходящихся в центре довольно упругих стеблей злако­вых. Это сооружение кладут на ямку диаметром чуть меньше капкана, прикрывают сверху соломой, посы­пают раскрошенным ослиным пометом и песком. Иногда сверху еще кладется силок, конец которого привязы­вается к пню. Капкан устанавливается всегда поддере­вом, чаще всего колючим; сюда обычно приходят газели объедать нижние ветки. Животное, передвигаясь вокруг дерева, рано или поздно наступает на капкан, он, как колодка, захватывает ногу, не позволяя ему уйти дале­ко. В местах, изобилующих этими дикими животными, охотники ставят сразу от 30 до 40 таких капканов и за день отлавливают довольно много газелей.

Внутренности животного охотники съедают тут же, а мясо вялят.

Вращающийся капкан представляет собой более сложную конструкцию: натяжное устройство, сделанное из сухожилия антилопы-орикс, закрученного с помощью палки, один конец которой остро отточен, крепится на кусок рога этого же животного; небольшой деревянный диск, обтянутый кожей, крепится на второй палке, не­много длиннее первой, которая вставляется между на­тяжным устройством и дугой, тогда как заостренный конец палки фиксируется отверстием в бусине или ко­лечком на кожаном диске; на этом диске помещается лассо, и его конец прикрепляется к заостренной палке.

Этот капкан ставится обычно на тропе, по которой ходят газели, или под деревьями и слегка присыпается песком. Когда нога животного попадает на кожаный диск, под ее тяжестью высвобождается заостренная палка и бьет по ноге так, что перебивает ему ногу, и, кроме того, на ноге животного затягивается лассо.

Капкан с пружиной походит на капкан английского типа. Обычно считают, что у туарегов — его плохая вопия, тогда как на самом деле именно английская мо­дель произошла от этой известной в Иране и на всем Ближнем Востоке еще с античных времен. Приспособ­ление с приманкой, имеющее в английском капкане вид маятника, здесь сделано из туго натянутой кожи, где закреплена стеклянная бусина, в дырку которой просу­нуты концы силков. Таким капканом можно поймать и газель, однако в основном он предназначен для ловли шакалов и зайцев. Впрочем, в него случайно могут попасть и другие животные, такие, как ежи, хищные пти­цы, голуби и т. п.

В Тассилин-Аджер, на террасах уэда, встречаются небольшие сооружения из камней в виде загона, разме­ром 80—90 сантиметров в длину, 40 в ширину и 50 в высоту. Это ловушки для шакалов. Дверцей служит плита, скользящая по выдолбленным в камнях пазам. Система срабатывает на манер подъемного окна: ког­да шакал, зайдя внутрь, хватает приманку, плита па­дает — и зверь оказывается в западне.

В земледельческих центрах харратины ловят также грызунов. Для этого они строят из камня небольшие западни или роют маленькие воронки.

Среди ахаггаров встречаются такие охотники, кото­рые выслеживают газель или муфлона, дожидаются, когда животное заснет в своем укрытии, а затем подкра­дываются и убивают его.

Существуют охотничьи угодья, принадлежащие како­му-нибудь одному человеку. В Кудье, например, никто не имеет права охотиться на горе Тахат без разреше­ния ее владельца — потомка древнего племени изебетен. То же самое и в отношении гор Исекрем, Иламан, Таесса и т. д. Если же кто-нибудь все-таки станет охо­титься в этих горах и убьет животное, он обязан отдать владельцу шкуру, а также голову и половину туши.

Как-то в руки туарегов попало большое количество скорострельных ружей. Они воспользовались ими и произвели серьезные опустошения среди диких живот­ных. К счастью, французская администрация быстро изъяла у них оружие. Однако у туарегов все же оста­лись несколько итальянских винтовок и небольшой за­пас патронов к ним. Особенно пострадали газели и муф­лоны. За одну лишь зиму 1949/50 года в Кудье было убито из ружей и доставлено в Таманрассет более 200 муфлонов. В таких размерах этих животных рань­ше никогда не добывали. Составить же представление о том, какое количество животных ахаггары убивают в течение года традиционными способами, довольно труд­но. Исследование, проведенное мною в 1939 году по сто­янкам, дало цифру 300, без учета животных, убитых на территориях, граничащих с Сахелем. Таким образом, охота играет весьма незначительную роль в хозяйстве ахаггаров.

К началу французской оккупации в Ахаггаре еще водились страусы. Записи, сделанные отцом де Фуко, свидетельствуют о том, что на эту птицу некогда охо­тились и страусовое перо доставлялось на базар в Айн-Салах.

Рыбная ловля

Рыбные водоемы редки в Ахаггаре; выше уже гово­рилось, по каким причинам туареги не употребляют в пищу рыбу. Тем не менее некоторые племена исеккемарен, в частности кочующие в районе Амгида, рыбу лю­бят. Они ловят ее, когда падает уровень воды. Несколь­ко человек заходят в воду и, толкая перед собой фаши­ну, сплетенную из ветвей деревьев и стеблей злаков, перегораживают водоем и гонят рыбу к берегу. Так они пересекают весь водоем, и рыба оказывается в западне. Рыбины выкидывают на берег и тут же собирают. Когда после паводка уэд высыхает, на песке часто остает­ся рыба: ее собирают прямо руками и вялят. Я видел
целую корзину такой рыбы на стоянке племени кель-ухет, близ Амгида.

В племени даг-рали мне рассказывали, как там ло­вят рыбу. Делается это с помощью бечевки с кусочком мяса на конце. В Исеккеразене, где в прудах водятся усачи, люди племени даг-рали и агух-эн-техле при мне ели только что наловленную мною рыбу.

В Тассилин-Аджер, и в частности в земледельческом центре в Ихерире, существует еще один способ ловли рыбы: в земле делают небольшие углубления и соеди­няют их канавками с водоемом, где водится рыба. Ког­да туда случайно заплывает рыбина, ее легко ловят руками.

Как мы видим, ловля рыбы в хозяйстве у туарегов Сахары играет незначительную роль.

Земледелие

Туареги Ахаггара — прежде всего пастухи и поэто­му совсем не проявляли интереса к земледелию. Кроме того, обработка земли предполагает оседлый образ жиз­ни и ручной труд, что считается у них унизительным. Они не занимаются выращиванием даже сезонных куль­тур, как, например, пастухи арабы или берберы, поль­зующиеся сохой, или ряд кланов пастухов-фульбе са-хельской степи, которые в период дождей ставят па­латки на краю какой-нибудь низины и засевают ее. Од­нако на родине туарегов существует определенное чис­ло земледельческих центров и есть земли, которые мог­ли бы стать таковыми и даже успешно развиваться при условии, конечно, во-первых, личной заинтересованности самих туарегов и, во-вторых, отмены устаревшего полу­феодального законодательства по отношению к черноко­жему населению. Короче говоря, они работают на уча­стках лишь постольку, поскольку это нужно им для прокорма.

Большая часть земледельческих центров Ахаггара возникла не более ста лет назад под воздействием арабских элементов, осевших в стране. Лишь оазисы Силет и Тибегин более древние и датируются эпохой имананских султанов. Последние привели из Туата ма­рабутов, научивших туарегов сооружать ирригационные системы — фоггары. По крайней мере такова версия туарегов. Впрочем, из описаний «Триумфа» Корнелия Бальба мы знаем, что Абалесса уже существовала в его время, а само это название означает не что иное, как «возделанная земля». К тому же во многих земле­дельческих центрах (таких, как Иделес, Тит, Абалесса, Ин-Амеджель, Тарахуахут, Таманрассет, Эссали-Секин, Тахарт, Херафеф и др.) обнаружены следы древних по­селений: орудия неолитического периода, черепки гли­няной посуды, доисламские могильники; они встреча­ются во всех возделываемых зонах и напоминают предметы и вещи нынешних земледельцев. Таким образом, если то, что говорят туареги, верно и если их хроноло­гия достаточно точно фиксирует дату возникновения отдельных центров, то можно с уверенностью сказать, что многие из них активно использовались еще в глубокой древности и что в позднейшее время имело место в основном их повторное освоение. Финиковая пальма фигу­рирует уже на наскальных рисунках «периода колесницы».

К моменту прихода французов в Ахаггар здесь в эксплуатации находилось около сорока земледельческих центров.

Право землепользования принадлежит тому, кто пер­вым обработал участок или, точнее, тому, кто первый способствовал либо сам, либо через посредников его освоению. Земля же, как таковая, принадлежит аменокалю, но он сдает ее в аренду, за что ежегодно полу­чает с урожая налог (меск) из расчета 4 гессы зерна, то есть примерно 10 килограммов, с участка. Хозяева­ми земли могут стать и имхары и имрады, даже энадены, но только не икланы — они сами собственность указанных выше.

Эти участки возделывают не сами хозяева, а икланы, приставленные к этой работе, а также ибореллиты и харратины (ед. ч. хартани), чернокожие-вольноотпущенники, пришедшие из Туата и Тидикельта и арендующие участки по контракту. Среди имхаров только иклан-эн-тауссит сами обрабатывают в Силете несколько участков.

Происхождение владельцев некоторых центров земледелия таково.

Иделес освоили люди ахль-аззи подфракции ахель-тит, которые привели с собой харратинов;

Тазерук — ахль-аззи и икланы, отпущенные на волю туарегами;

Абалессу — икланы таитоков и харратины;

Амсель — ибореллиты, происшедшие от матери из племени кель-адрар и отца из племени теджехе-н-эфис; икланы таитоков и аменокаля Меслаха;

Хирафок — исеккемарен племени кель-тефедест и икланы жены аменокаля Меслаха;

Ин-Амеджель — харратины, икланы племени кель-рела, арабы из Айн-Салаха;

Тит — несколько икадейенов, ахль-аззи, харратины, икланы;

Эннедид — икланы таитоков и кель-рела, перешед­шие в зависимость к даг-рали;

Силет — иклан-эн-тауссит, однако создан этот центр был, по-видимому, сохабами — первыми распространи­телями ислама в Ахаггаре, построившими ксар, соглас­но преданию, еще до прихода Ти-н-Хинан, что мало ве­роятно;

Тин-Эменсар — шериф Бен Абдалла с икланами не­известного происхождения.

Контракт на аренду участка между хозяином и зем­ледельцем заключается на следующих условиях: хозя­ин предоставляет земледельцу два вьюка проса в год на его пропитание, а также семена, мотыгу и оплачи­вает рытье колодцев или ирригационных каналов; если таковые уже имеются, то земледельцу вменяется в обя­занность содержать их в порядке. Последний засевает участок, поливает его, собирает урожай, мелет зерно и оставляет себе пятую часть урожая. Кроме того, он имеет право сажать и выращивать для себя зерно и овощи на берегах ирригационных каналов. В период между созреванием и сбором урожая земледелец может брать для своих нужд столько зерна, сколько ему надо, но не должен делать никаких запасов.

Земледельческие центры располагаются на террасах долин, если те достаточно широки и имеют древние на­носы почвы.

Оросительная система фоггар в Ахаггаре (на тамашек — эфели, мн. ч. ифелин) не имеет ничего общего с системами, применяемыми в Тидикельте или Туате, где вода собирается на значительном удалении от участ­ков — в таких геологических слоях, которые удержива­ют воду. Фоггары роют в наносных почвах уэда, окру­женного обрабатываемыми участками. Вода скапли­вается в этих наносных почвах и ее поднимают на уро­вень чуть выше участков, так, чтобы обеспечивался ее естественный сток. Уровень воды постоянно меняется; поскольку ее объем зависит от выпадения осадков, бо­лее или менее длительное отсутствие дождей ведет к уменьшению подачи воды. В случае длительной засухи земледельческие центры покидаются, иногда даже на несколько лет. Такое часто случалось в прошлом, особенно в центрах, расположенных на большой вы­соте.

Подземная часть фоггары состоит из нескольких ко­лодцев глубиной от 2 до 4 метров, находящихся на расстоянии 4—5 метров друг от друга и связанных между собой системой подземных каналов; наземная часть — это канал, прорытый на уровне уэда, а затем поднятый на более высокий уровень. Фоггары ведут в распределительные резервуары (маджем), которые че­рез канавы (сегия) подают воду к орошаемым участ­кам.

Для того чтобы создать новую фоггару, в верховье уэда находят воду и роют колодец. Как только дохо­дят до воды, копают другие колодцы и строят подзем­ную галерею, идущую от верховья к низовью. Если же надо починить фоггару, обвалившуюся и разрушенную в результате паводка, действуют в обратном направле­нии — от низовья к верховью.

Некоторые поля поливаются не с помощью фоггары, а водой из колодцев, снабженных воротом, для чего ис­пользуются животные (зебу или ослы), а иногда и люди, или же из весьма редких здесь колодцев с журавлем, если вода находится неглубоко.

Возделываемые участки тянутся вдоль всего уэда, по обеим его сторонам, но они всегда небольшой шири­ны. Земледельцы живут обычно поблизости от своих участков в соломенных или тростниковых хижинах ли­бо в глиняных мазанках. Случается, что земля исто­щается, тогда земледелец возделывает рядом другой участок, а к первому может вернуться через несколько лет.

В горах на высоте 1500—1800 метров над уровнем моря насчитывается пять земледельческих центров, но большая их часть расположена на уровне 1200— , 1500 метров, некоторые и ниже, такие, как Ин-Амеджель (1030 метров) и Силет (750 метров). Отдельные центры представляют собой небольшие пальмовые рощи, например Силет и Тибеджин, насчитывающие по 10000 пальм, Иделес (250), Иглен, Тахарт и Абалесса.

Земли Ахаггара своим плодородием частично обяза­ны содержащемуся в них большому проценту элементов вулканического происхождения. Климат тоже благо­приятствует здесь земледелию, ибо обилие солнечных дней позволяет получать два-три урожая в год. Поэтому

В Ахаггаре, по данным Шюдо, сбор зерна в десять раз превышает засев, тогда как в Тите и Тидикельте — толь­ко в восемь-девять раз, а бешены — в 60—80 раз, про­тив 40 в Сахеле. Результаты были бы еще выше, если бы земледельцы имели в достаточном количестве воду и удобрения.

Земледельцы Ахаггара не используют плуг, и не потому, что не знают его: его использованию мешает посев гнездовым способом. Единственное орудие, кото­рым пользуются туареги, — мотыга, если не считать еще серпа.

Просо, пшеница, ячмень — основные культуры в Ахаггаре. Кроме них туареги выращивают морковь, ре­пу, лук, чеснок, перец, фасоль, бобы, чечевицу, бак­лажаны, дыни местных сортов, арбузы, различные тыквенные, томаты и т. д.; в небольшом количестве — маис.

В центрах, расположенных на средней высоте, пше­ницу и ячмень сеют в декабре, а урожай собирают в мае; когда жатва заканчивается, сеют просо, которое собирают в начале октября. В центрах, находящихся на севере массива (Хирафок, Иделес) или на большой высоте, как, например, Тазерук, урожай поспевает позд­нее, чем в Таманрассете. Из овощей выращивают толь­ко лук, томаты, круглые тыквы, которые полностью при­надлежат земледельцам, а не хозяевам участка, и поэтому они сами потребляют их или же продают (туа­реги едят их лишь во время пребывания в земледель­ческих центрах). Такие порядки были установлены ста­ринными туарегскими законами, но отменены после провозглашения независимости Алжира.

Садоводство в Ахаггаре развито слабо из-за того, что не сами земледельцы хозяева садов: они не заинте­ресованы в новых посадках, поскольку не уверены, что воспользуются плодами своего труда. А жаль: многие деревья прекрасно приживаются в Ахаггаре — абрико­совые, персиковые, фиговые, а кроме того, виноград (его лозы достигают значительных размеров, осо­бенно в Тите); апельсиновые, миндальные, гранатовые деревья, посаженные в Таманрассете, дали удивитель­ные результаты; их выращивание могло бы быть ши­роко распространено, так же как и оливковых дере­вьев.

Совершенно очевидно, что существующие пальмовые рощи можно было бы обновить и даже увеличить в ра­зумных пределах. В этой связи очень поучительна исто­рия пальмовой рощи Абалессы. В 1888 году, по словам опрошенных капитаном Биссюэлем таитоков, в Абалес-се совсем не было финиковых пальм. Отец де Фуко, который жил в Абалессе в 1904 году, во время обследова­на, проводившегося Лаперрином, насчитал их 40 штук. 1908 году Бенхазера утверждал, что там их масса, но 1 представленной им фотографии это были еще молодые деревья. В 1922 году Буркарт насчитал в том же месте 40 пальм и 12 фиговых деревьев; за ними ухаживало 75 харратинов. В 1938 году отец Горэ упоминал о 117 плодоносящих пальмах из общего количества 271, которые дали тогда 6000 килограммов фиников.

В 1950 году уже насчитывалось более 300 плодоносных финиковых пальм. Если учесть, что такой прогресс являлся результатом лишь инициативы местных жителей достигнут без внедрения селекционных видов, то можно себе представить, какие результаты получились бы, если бы этим занялась администрация и стал культивироваться сорт бурс, вывезенный из Айн-Салаха или Эль-Гома. Конечно, получаемые здесь финики не перво­го сорта, но ведь и нельзя ожидать большего в центрах, расположенных на высоте свыше 1200 метров над уровнем моря. Более того, в Ахаггаре не пренебрегают никаким подспорьем. В Силете, Тибегине из-за отсутствия ухода выродилось почти 10 000 пальм. Это произошло потому, что их законный владелец—аменокаль ничего не делал для поддержания пальмовой рощи в надлежа­щем порядке, а также потому, что французская администрация не пожелала изменить устаревшие законы туарегов. Инерция, лень, рутина — главные враги прогресса в Ахаггаре, в то время как весьма значительный прирост населения ставит все более остро проблему питания.

Разумеется, недостаточно только посеять и убрать урожай, выращиваемые культуры здесь в любой момент могут быть подвержены губительному воздействию климата.

Дожди — благоприятный фактор, если они идут вовремя; к сожалению, чаще всего они выпадают зимой и летом, то есть в период, когда замедляется рост растений. Если осадки достаточно обильны, в почве скапливается нужный растениям запас воды на несколько месяцев, но в то же время они не должны быть слишком сильными, так как, если они вызовут разлив уэдов, это повлечет за собой разрушение фоггар. На их восстанов­ление потребуется несколько месяцев, а за это время выращиваемые культуры из-за отсутствия полива могут засохнуть на корню, и урожай полностью по­гибнет.

Холод также может оказать негативное воздействие. Правда, зимний сорт пшеницы не погибает ог холода, но ее рост замедляется. Гораздо страшнее холод для са­дов: если холод наступает после начала цветения де­ревьев, которое бывает иногда в январе, то это чревато полным нарушением опыления. К счастью, цветение в садоводческих центрах, таких, как Тазерук (единствен­ный центр, действительно заслуживающий этого назва­ния), проходит довольно поздно, и здесь можно опасать­ся только внезапных заморозков.

Сильный ветер, начинающий дуть весной, также мо­жет повредить фруктовым деревьям: он срывает цветы и зеленые, а иногда даже и зрелые плоды. Горячие лет­ние ветры — также большая угроза для урожая; борют­ся с ними при помощи обильного полива, кстати, в это время уменьшается подача воды в фоггары — из-за на­грева почвы, интенсивного испарения и песчаных зано­сов.

Таким образом, урожайность выращиваемых в Ахаг-гаре культур сильно отличается год от года. Излишнее обилие или недостаток воды приводят к тому, что по сравнению с нормальными условиями размеры посевных площадей колеблются в соотношении 1 : 4 в разные го­ды. Некоторые земледельческие центры после длитель­ной засухи приходится оставлять насовсем. Несколько десятилетий назад так случилось с центрами Тит, Аито-клан, Тахар, Адар-Мулин и другими.

Размеры посевных площадей, как уже говорилось, меняются год от года. В 1909 году Шюдо оценивал их в 188 гектаров. В 1940 году посевные площади состави­ли 555 гектаров. Последняя цифра приходится на бла­гоприятный год, в исключительных случаях она может быть выше, но бывает и вдвое меньше. Если туареги-кочевники могут запасаться продовольствием в Сахеле, то совсем иначе обстоит дело у земледельцев из цент­ров, которые страдают от недорода.

Население земледельческих центров, насчитывавшее в 1909 году 697 человек, в 1916 году — 1310, в 1938 году составляло 2280 человек — из-за большого притока в Таманрассет людей из других мест. В 1950 году насе­ление это достигло 4093 человек. Что касается этой цифры, здесь надо учесть тот факт, что в Таманрассете кроме европейцев и военных проживает еще 1600 человек, из которых лишь менее 300 занимается непосредст­венно земледелием. Таким образом, в 1950 году земледе­лием занималось 2793 человека, включая женщин и детей. Такое весьма значительное по сравнению с 1909 годом увеличение числа земледельцев объясняется фран­цузским присутствием, финансовой поддержкой, оказан­ной туарегам, а также мерами, принятыми туарегами по интенсификации земледелия, поскольку реззу перестали быть основой их существования.

Прирост населения в земледельческих центрах со времени французского присутствия дан в таблице I.

Таблица I

	1904 год1	1909 год3	1911год 4	1938 год5	1950 год6
Таманрассет		42	150	686	1600
Абалесса	40 семей	64	272	250	547
Ин-Амеджель	40 семей	120	180	206	297
Иглен	—	19	168		—
Иделес	20 семей	45	70	160	231
Тазерук	240 человек	83	150	148
Тит	40 семей	50	75	98	238
Тархаухаут	—	90	140	91	66
Амсель	—	—	90	66	73
Тахифет	—	—	—	39	35
Тигенеуин	—	—	25	23	22
Мертутек	4 — 5 семей	—	—	60	38
Хирафок	2 семьи	—	—	80	195
Иламан	—	10	—	0	0
Тиферт	—	12	—	—	155
Тин-Тарабин	20 семей 2	41	15	0	0
Тагрембаит	—	—	—	—	19
Тллан-Теидит	—	—	—	—	18
Аглиль	0	—	—	0	24
Ин-Аджу	—	—	—	—	21
Ин-Азру	—	—	—		17
Утул	—	—	—	0	58
Эннедид	0	—	—	—	46
Тахарт				0	41
Аитоклан	—	—	—	0	25
Ин-Даладж	—	—	—	—	191
Эффок	—	—	—	—	13
Тин-Аменсар	10 — 15 семей	50	36	0	60
Эссали-Секин	—	5	—	—	—

 

1 Данные отца де Фуко. Цифры приблизительные.

2 Данные Гилхо Лохана.

3 Данные Мотылински.

4 Данные Вуано, приводимые у Шюдо.

5 и 6 Данные архива почтового ведомства Таманрассета.

Приведенные данные отражают довольно значитель­ные изменения, происшедшие в отдельных центрах. Они были временно оставлены, но после благоприятного пе­риода дождей земледельцы вернулись в них. Кроме то­го, из таблицы видно, что некоторые земледельцы пере­брались из одних центров в другие, например из Тар-хаухаута в Таманрассет — в результате перемены место­нахождения французского поста. Произошел отток на­селения из таких изолированных центров, как Иламан, Терхенанет и другие, в ближайшие к Абалессе центры Иглен и Тиферт. Они стали местом притяжения в силу того, что, как и все крупные поселения, предоставляли больше возможностей для занятости и развлечения лю­дей.

В 1939 году туареги навсегда покинули такие до­вольно крупные центры, как Тит и другие, а также бо­лее мелкие — Утул, Тиферт, Аитоклан, Талан-Теидит. Количество земледельческих центров постоянно ме­няется. В 1938 году их насчитывалось 400, и они обслу­живались 80 фоггарами. В начале 1950 года эта цифра возросла, но наступившая затем засуха вынудила боль­шое число земледельцев покинуть свои участки. Во вре­мя нашего приезда в Хирафок в марте месяце мы за­стали там только около двадцати человек, в то время как по официальным спискам значилось 195.

Демографическое состояние земледельческих цент­ров вполне удовлетворительное, следовательно, они в дальнейшем могут нормально развиваться при наличии необходимого для их эксплуатации количества рабо­чих рук. Об этом свидетельствуют официальные дан­ные переписи 1949—1950 годов, приведенные в таб­лице П.

Несмотря на такой довольно значительный по срав­нению с 1938 годом прирост земледельцев и наличие большого процента непродуктивного населения в Таман-рассете, в 1950 году были тем не менее оставлены та­кие земледельческие центры, как Аделек, Амчах, Абезу, Блумет, Дехин, Адар-Мулин, Илафок, Ухет, Суайка, Тин-Тарабин, Туакин, Тебирбирт, Терхенанет, Иламан, Агаг, Изаган и т. д.

Когда земледельческие центры будут обеспечены большим количеством воды с помощью искусственного полива, будут устранены разрушения фоггар при па­водках, жизнь земледельцев там станет вполне нор­мальной. (Эти данные относятся к 1955 году.)

Таблица II

	Мужчины	Женщины	Мальчики	Девочки	Всего
Таманрассет	504	447	334	315	1600
Ин-Амеджель	76	82	81	58	297
Тиферт	31	38	45	41	135
Иделес	76	69	47	39	231
Хирафок	34	37	73	51	195
Тагрембаит	5	5	6	3	19
Амсель	20	20	19	14	73
Талан-Теидит	5	7	5	1	18
Абалесса	111	125	156	155	547
Тит	63	70	59	47	238
Аглиль	10	6	1	7	24
Ин-Аджу	7	3	6	5	21
Силет	3	2	3	5	17
Ин-Азру	4	1	7	5	17
Утул	17	12	7	12	58
Эннедид	7	10	20	9	46
Тигенеуин	7	4	6	5	22
Тахар	8	9	14	10	41
Аитоклан	4	9	4	8	25
Ин-Даладж	45	41	60	45	191
Тархаухаут	11	13	26	16	66
Тахифет	9	8	9	9	35
Эффок	4	5	1	3	13
Тин-Аменсар
Эссали-Секин	11	9	7	11	38
Мертутек

Гигиена и врачевание

Чистота и уход за телом

Вполне логично предположить, что в местах, где вода — редкость, простые смертные не слишком придерживаются правил гигиены. Вынужденные жить в пустыне, вдали от водоемов, туареги совсем утратили привычку мыться.

Хотя Коран велит правоверным совершать перед каждой молитвой омовения, в нем предусмотрено отступление от этого правила для жителей пустыни: они могут заменить воду песком. В результате ритуальное омовение стало лишь имитацией такового: сначала верующие прикладывают ладони к песку, затем делают жест, похожий на умывание. Туареги навсегда усвоили этот обычай и не пользуются для омовения водой, даже когда находятся близ источника. Мытье для них не­приятная процедура, они утверждают, что если будут ежедневно умываться, то заболеют: мытье вызывает у них шелушение кожи; высокая сухость воздуха действи­тельно приводит к тому, что кожный покров иссушает­ся. Чтобы избежать этого, туареги постоянно мажут се­бя чем-нибудь жирным — маслом, животными жирами; некоторые женщины пользуются для этого ослиным мо­локом или маслом, сбитым из верблюжьего молока.

Главная забота туарегов — уберечь открытые части-тела от палящих лучей солнца, и весь их уход за собой подчинен только этой цели.

Туареги носят одежды из ткани, выкрашенной в цвет индиго. Такая ткань сильно линяет, и кожа становится синей. Туареги не только не смывают эту краску, а, на­оборот, даже специально натирают себе лицо и руки куском новой ткани, чтобы, как они считают, защитить кожу от солнца.

Зато полость рта является у туарегов объектом тща­тельного ухода. После каждого приема пищи они обиль­но полощут рот водой и чистят зубы с помощью специ­ального прутика, один конец которого изжеван так, что образует кисточку. Для этого используются ветки ира­ка (Salvadora persica) или же джерид пальм.

Особое внимание туарегские женщины и мужчины уделяют своей прическе, чем, кстати, славятся и жите­ли Ливии. Молодые люди бреют голову, оставляя лишь продольную полосу волос или одну прядь на макушке. Взрослые мужчины носят длинные волосы, заплетенные тщательно и очень искусно в косички; спереди выбривается небольшой участок головы. Причесывают туарегов, как правило, сестры или их подруги, получающие за это в награду щепотку табаку. Прически меняются в зависимости от района: большее или меньшее число косичек либо спадает сзади, либо свисает по обе сторо­ны головы, либо поднято кверху. Иногда мужчины укла­дывают прядь волос поперек — поверх покрывала, это выглядит весьма эффектно. Когда волосы у мужчин на­чинают седеть, они бреются наголо.

Женщины также заплетают волосы во множество косичек, которые спадают на виски. У женщин принято причесывать друг друга. Эта работа, требующая долгих часов и терпения, выполняется один-два раза в ме­сяц. Сначала волосы расчесывают гребнем, при этом их посыпают песком или золой — для удаления жира; затем уничтожают вшей, ибо туарегская прическа, как правило, служит приютом для целого сонма этих насекомых. Потом «парикмахерша» специальным ножичком отделяет от волос пряди и, смачивая их водой и мас­лом, заплетает либо в три-четыре косы, спадающие по обе стороны лица, либо во множество тоненьких ко­сичек. Волосы смазываются маслом для того, чтобы предохранить их от воздействия сухого, горячего возду­ха, который делает их ломкими.

Туареги-мужчины отращивают бороду, но почти всегда бреют усы или стригут их очень коротко, чтобы те не мешали под покрывалом, закрывающим нижнюю часть лица.

И мужчины и женщины бреют лобок.

После того как туареги постригутся или побреются, волосы зарываются в землю, чтобы тот, кто держит зло на них, не отнес волосы колдуну, который может сде­лать из них грозный талисман, навлекающий беду.

Туарегские мужчины и женщины подводят глаза кохлем (сернистой сурьмой), они красят не только бро­ви, но и веки, что делается в лечебных целях: кохль об­ладает защитными свойствами от болезней глаз, в част­ности от офтальмии, которой здесь подвержены мно­гие.

У туарегов ценятся длинные и тонкие кисти рук, ка­кие бывают у людей, не занимающихся грубой работой. Специально за руками они не ухаживают, лишь до­вольно коротко стригут ногти. Обрезки ногтей туареги; тоже закапывают, чтобы ими никто не мог завладеть с целью колдовства.

Менструации

Во время менструаций туарегские женщины не пред­принимают никаких гигиенических мер. Весь этот пе­риод женщина считается нечистой и не должна совершать молитв. После менструации женщины моются у колодца и там же стирают свои юбки.

Татуировка, румяна

В отличие от многих других берберских народов (шауийя, кабилов и т. д.) туареги не делают татуиро­вок. Способом татуирования некоторые женщины синят себе десны, а иногда и губы, однако этот обычай рас­пространен лишь у племен, живущих в районе Томбукту.

Употребление косметики, напротив, практикуется у туарегских женщин очень широко. Они накладывают себе на лицо охру, тем самым защищая кожу от солн­ца, а также из эстетических соображений, кроме того, они обводят контуры губ и красят губы краской инди­го. На щеки и лоб часто наносят слой темной охры, глаза же подводят черным углем — так женщины яко­бы защищаются от демонических сил, когда, например, идут в палатку роженицы, ибо считается, что там полно злых духов.

По случаю торжеств женщины разрисовывают лицо белыми и охряными точками над основанием носа, на щеках и на подбородке. Это, по-видимому, делается для красоты.

У всех туарегов, как у мужчин, так и у женщин, на лбу и на висках имеется два-три рубца в виде прямых линий. Краска индиго с покрывала, попадая туда, соз­дает впечатление татуировки. Эти надрезы делаются туарегам еще в младенческом возрасте с медико-маги­ческой целью: считается, что они предохраняют от го­ловной боли и судорог и что после такого обряда дети будут крепкими и начнут раньше ходить.

Терапия, хирургия

Познания туарегов в области терапии и хирургии не слишком богаты. Все болезни у них делятся на две категории: те, что происходят от видимой причины, и ее легко установить, и те, источник которых необъясним. Первые лечатся соответствующими медикаментозными средствами, вторые — с помощью магических приемов.

Терапевтические методы в основном содержат прие­мы знахарства, они часто эмпирические и при неболь­шом наборе средств применяются для лечения многих
болезней. Это, в частности, кровопускание и прижига­ние. С помощью кровопускания лекарь уменьшает прилив крови к больному месту; с помощью прижигания снимает боль, уменьшая также прилив крови.

В больших количествах здесь используются местные лекарственные растения, наиболее известны мочегонные и слабительные. Туареги хорошо знают фармакопею, заимствованную ими у суданских негров. Это рецепты использования корней, листьев, семян различных
ят лекарственных растений, которые растут в Сахеле и в лечебную силу которых туареги верят. Поэтому, когда они ведут свои караваны на юг, они обязательно закупают лекарственные растения в больших количествах— как для собственных нужд, так и для перепродажи у себя дома или в Айн-Салахе. Туареги хорошо знают и используют и арабские лекарственные растения.

В Ахаггаре редко встречаются серьезные заболевания. Этому благоприятствуют относительно здоровая местность и сухой климат, горный воздух и жаркое солнце, которое пресекает распространение многих микробов. Вот почему здесь не отмечено случаев брюшного тифа и многих других болезней; малярия, столь частая в оазисах, здесь встречается лишь в отдельных зем­ледельческих центрах, в частности в Тахифете. В этом отношении ахаггарам очень повезло, так как при недо­статочном соблюдении правил гигиены им не удалось бы справиться с подобными заболеваниями.

Кочевники Ахаггара умирают, как правило, только от старости или в результате насильственной смерти. Иногда случаются здесь и эпидемии, но это бывает ред­ко благодаря изолированности стоянок. Такие эпидемии приносятся всегда караванами или людьми, возвраща­ющимися с юга, из городских центров. Например, эпи­демия оспы, довольно часто возникающая в Сахеле, производит иногда большие опустошения в туарегских племенах; тиф, передаваемый через вшей, тоже может скосить целое племя в течение нескольких дней. Однако в Ахаггаре эти болезни довольно редки. Когда с юга возвращается заразный больной, весть об этом распро­страняется задолго до его прибытия, и больной сразу изолируется. Некоторые эпидемии (например, легочный и желудочный грипп) проникли в Ахаггар лет тридцать-сорок назад и наносят племенам большой урон. Вполне возможно, что эпидемии болезней, никогда ранее не от­мечавшихся, стали более частыми в результате смешан­ности и скученности нынешнего населения в Таманрассете. Так произошло с гриппом, пришедшим с се­вера.

Туареги сознают возможность заражения во время эпидемии, однако не считают это причиной заболева­ния: по их мнению, болезнь вызывается злыми духа­ми. Многие туареги, будучи правоверными мусульмана­ми, говорят, что не верят в злых духов, но большая часть талисманов, которые они носят с собой, предназ­начена именно для того, чтобы уберечь их от нечистой силы и болезней. За талисманами туареги обращаются к марабутам или людям, известным своими познаниями в области оккультизма,— что-то вроде колдунов, амекеллеу. Многие марабуты (чтобы не сказать все) спекулируют на суеверии туарегов, наживаются на этом.

Когда туареги узнают, что в одном из них поселил­ся злой дух, они окружают его и поднимают страшный шум, сопровождаемый ударами тамтама, — так они из­гоняют из него духа.

Точно так же поступают и с верблюдами, подвержен­ными нервным заболеваниям.

Несколько лет назад в Ахаггаре жила одна женщи­на благородного происхождения, страдавшая эпилепси­ей; у нее были галлюцинации, она утверждала, что одер­жима злым духом, который находится в ней. Каждый раз, когда у нее начинался припадок, люди стоянки сбе­гались смотреть на ставшее привычным зрелище. Од­нажды ей пришло в голову изгнать из себя демона, и, чтобы дать возможность ему выйти, она рассекла себе горло; рана оказалась столь глубока, что жизнь женщи­ны была на волоске. Она была спасена лишь благода­ря стараниям санитара-переводчика с французского пос­та в Таманрассете, который зашил ей рану простой белой ниткой! Однако, едва женщина оправилась, припад­ки у нее возобновились, и она полоснула себе по горлу второй — и последний — раз.

Хирургия в племени кель-ахаггар так же элементар­на, как и терапия. И терапия и хирургия у них — до­стояние всех: каждый туарег обладает существующими в этих областях познаниями и навыками и способен вы­лечить себя и выходить своего ближнего. Тем не менее репутацию лучших «врачей» имеют энадены, скорее все­го потому, что они сами изготовляют некоторые хирур­гические инструменты, а кроме того, благодаря их способности ко всякому ручному труду рука у них тверже.

В их набор инструментов входят зубные щипцы, ска­рификатор, банки, нож для удаления миндалин, которы­ми они довольно ловко оперируют. Энаденов совершен­но справедливо сравнивают с нашими лекарями-брадо­бреями былых времен.

Из-за своей воинственной и беспокойной жизни туа­реги подвержены несчастным случаям. Раны они присы­пают сахаром или закрывают повязкой с мелко измель­ченными листьями Zizyfus lotus или растертой смолой Balsamodron africanum . Иногда рану заливают маслом, а при заражении накладывают на нее повязку, смочен­ную маслом, смешанным с золой аферегака ( Chrozophora brocchiana ). Зола эта не всегда эффективна, рана иногда долго не затягивается. Мне приходилось видеть такие загноившиеся раны, что требовалось срочное хи­рургическое вмешательство. В некоторых случаях ис­пользуются также примочки из верблюжьего помета и масла. К счастью, туареги все чаще обращаются к на­стоящим врачам.

Переломы у них лечатся так же, как и у европейцев. На сломанную выправленную конечность накладывается слой теста с небольшой прокладкой из козьей шерсти, затем все это фиксируется с помощью шины из деревянных дощечек, положенных на баранью шкуру и за­крепленных кожаными ремешками.

Я никогда не встречал туарегов с ампутированными конечностями и не знаю, умеют ли они делать подобные операции.

Операцию обрезания у мальчиков производит мара­бут с помощью небольшого острого ножа. Ранку смазывают маслом.

Туарегам известен прием промывания кишечника; они делают его с помощью своеобразной клизмы. По­следняя представляет собой полую баранью кость, один конец которой скруглен и отшлифован, а другой встав­лен в небольшой бурдюк из козьей шкуры, куда и на­ливается жидкость. Во время процедуры бурдюк сдав­ливают, и вся жидкость поступает в кишечник. При этом голова пациента находится внизу, а ноги привяза­ны повыше к дереву. Раствор для промывания кишечниика состоит обычно из воды, масла, растертых листьев эфассо. Когда необходимо сделать небольшое промы­вание, используется другое приспособление: наконечник с надетой на него воронкой из мягкой кожи. Если по­добную процедуру надо сделать младенцу, мать наби­рает жидкость в рот, прижимает губы к анусу ребенка и с силой вдувает ее внутрь.

Костюм, украшения

Одежда

Портрет туарега сейчас всем хорошо известен. За­драпированный в длинную темную рубаху, стянутую в поясе, с покрывалом на голове в форме шлема, величе­ственный и вместе с тем таинственный, возвышается он на своем тонконогом мехари, к седлу которого приторо­чен широкий щит из шкуры антилопы, столь же знаме­нитый, как и его хозяин.

Туареги, даже бедные, одетые в лохмотья, всегда, при любых обстоятельствах сохраняют гордую и полную достоинства осанку.

Мужской костюм одинаков во всех туарегских кон­федерациях. Он состоит из: 1) просторных шаровар с широкими, с напуском штанинами, собранными в ло­дыжке и свободно спадающими на стопы; шаровары дер­жатся на талии с помощью кожаного шнурка; 2) длин­ной, очень широкой гандуры, сделанной из прямоуголь­ного куска ткани, сложенного и сшитого по четырем уг­лам; гандура доходит до икры и свободно спадает, на чаще всего подвязывается в талии поясом; 3) покрыва­ла, скрывающего лицо; остаются видны только гла­за и лоб. Такова обычная одежда туарегов.

В их праздничный наряд входит несколько надетых друг па друга гандур: внизу — белая, сверху — синяя, цвета индиго, у богатых людей есть еще и третья полосок хлопчатобумажной ткани, привезенной из Сахс ля, где основной тон обычно фиолетовый, а грудь и пле­чи покрывает большая, тонкой работы вышивка; у этой гандуры на левой стороне, на груди, имеется широкий и глубокий карман. Бедра обматывают широкими по­лосками ткани, белыми и красными или синими, образу­ющими пояс и скрещивающимися на груди в виде пор­тупеи; большие шелковые шнуры с красными или зеле­ными кистями довершают этот костюм, придающий туа­регам нарядный вид.

Вот уже несколько лет, как туареги стали носить обычные рубашки с длинными рукавами; они надевают их прямо на голое тело.

Бурнус встречается у туарегов очень редко — лишь у немногих вождей. Обычно его заменяет длинное по­крывало из туатской шерсти (доккали), в которое они закутываются, или же хаик — покрывало из тонкой шерсти, накидываемое на плечи.

Вся одежда (за исключением гандуры из хлопчато­бумажных полос) — из европейской ткани, густо окра­шенной в индиго, придающее ткани блеск. Называется она шега или мальти. Это излюбленная ткань туарегов обоего пола, но менее обеспеченные люди вынуждены довольствоваться обычной белой тканью.

Мужские покрывала изготовляются в Нигерии, в де­ревне Кура, близ города Кано. Они плетутся из множе­ства (от девяти до восемнадцати) узких полотняных полос; цены на эти покрывала очень высоки, зависят от количества полосок и могут равняться стоимости трех-пяти коз. На языке народа хауса они называются тукурди, это название переняли и туареги. Тукурди издавна лежат в основе всех торговых сношений. Покрывала бывают также из белого или синего полотна.

Интересно происхождение обычая, по которому туа­реги носят эти покрывала. Однако, когда у туарегов спрашивают об этом, они неизменно отвечают, что не знают, а лишь следуют обычаям предков. На этот счет высказывались разные предположения. Назывались со­ображения гигиены, необходимость защищать дыха­тельные пути от песчаного ветра и жары. Однако почему-то этот обычай не принят у женщин; кроме того, туа­реги не снимают покрывала и в хорошую погоду. Причина, таким образом, кроется не в этом. Предполагалось также, что это делается с целью скрыть лицо от врагов, но и этот аргумент, по-видимому, лишен основа­ния, ибо покрывало нисколько не мешает туарегам узна­вать друг друга. И наконец, несколько легенд, не очень лестных для туарегов, распространяют арабы. Одна из них такова: когда-то после одного сражения, в кото­ром мужчины-туареги оказались недостаточно храбры­ми, их женщины будто бы заявили им: «Отныне покры­вало будете носить вы, а мы будем ходить с открытым лицом». Другая легенда гласит, что однажды женщины одного берберского племени, когда их мужья отсутство­вали, изменили им. Те, чтобы отомстить женам, отре­зали им носы. Для сокрытия своего бесчестья женщины и ввели обычай носить покрывало, который затем пере­шел и к их потомству. А нынешние туареги якобы и произошли из этого племени.

Все эти объяснения — лишь плод фантазии, равно как и выдвигаемая некоторыми гипотеза, что в этом по­крывале следует видеть своеобразную трансформацию шлема крестоносцев Людовика Святого, чьими потомка­ми якобы являются туареги.

В действительности же дело здесь, по-видимому, в каком-то древнем табу на рот. Может быть, легенда о безголовых людях (блемисах) Помпония Мелы и роди­лась именно из этого обычая носить покрывало? Тем не менее античные авторы, греческие и римские, никогда а нем не упоминали. Кроме того, и ливийцы на древнееги­петских памятниках всегда изображались с открытым? лицом. И по меньшей мере странно, что такой исклю­чительный обычай, если бы он уже существовал тогда, никак не был отмечен.

Изучая наскальные рисунки массива Тассили, про­фессор Э. Ф. Готье обнаружил, что некоторые человече­ские фигурки на них имеют вместо головы лишь палоч­ку: он усмотрел в этом табу на голову, то есть проис­хождение покрывала у туарегов. Однако более поздние изыскания показали, что это лишь случайность: просто головы людей на этих рисунках были нарисованы дру­гой краской, чем само тело, и, поскольку материал этот оказался менее стойким (древесный уголь или белила), они просто-напросто стерлись со временем! Разгадка, таким образом, кроется и не здесь.

Впервые о покрывале упоминает Коррип, но имеет ли он в виду покрывало, которое носилось на манер туарегского? А вот у первых арабских авторов, расска­завших о сахарских народностях, отмечено ношение именно такого покрывала. По словам Ибн Халдуна (Х1У век), все жители Сахары — и Мавритании, и ма­рокканского юга, и Центральной Сахары — носили его. Вследствие же происшедшей интенсивной исламизации племен Мавритании последние от ношения покрывала отказались, и основными его обладателями остались туареги.

У туарегов считается неприличным показать рот: по­крывало — та часть костюма, с которой они никогда не расстаются. Чтобы достать воду из колодца, туарег мо­жет снять гандуру, высоко закатать шаровары, но по­крывало останется на голове. Высокородный мужчина никогда не снимет покрывала в присутствии женщины, это считается очень неприличным. Благородные женщи­ны Ахаггара, состоящие в браке более двадцати лет, гордятся тем, что ни разу не видели рта своего мужа. Этот своеобразный знак уважения мужчина оказывает и родственникам — отцу, матери, дядям, тетям, старшим двоюродным братьям и сестрам, то есть каждому, чей возраст дает основание для почтительного отношения. Никогда не показывать рот, даже во время еды, — та­ково абсолютное правило, нарушаемое только людьми «изшего сословия или мужчиной-туарегом, когда он находится в компании мужчин-сверстников, с которыми вместе вырос. Если случится, что покрывало нечаянно упадет с лица мужчины, то он тотчас же быстро водворит его на место, но самым первым его движением бу­дет закрыть рот рукой.

Почему? Здесь нам придется признать свою полную неосведомленность. Готье объясняет это так: через рот осуществляется дыхание, дающее жизнь, поэтому туа­реги именно здесь считают необходимым защитить себя от проникновения внутрь злых духов, разной грязи и т. п. Несомненно, что источник возникновения данно­го ритуального обычая следует искать в этом направле­нии. Правда, его не соблюдают женщины, отчего убеди­тельность такой трактовки делается весьма уязвимой. Во всяком случае, причинная связь забыта, и ношение покрывала превратилось в ритуал проявления уважения и почтительности.

Покрывало, эта маска для рта, стало ныне убором и настолько превратилось в предмет щегольства, что за­ставляет забыть о существовании какого-то первона­чального его назначения.

Это покрывало (литам — по-арабски, тагельмуст — на языке тамашек) вручается отцом сыну, когда тот достигает зрелости. В этот же день он получает меч и становится мужчиной-воином. Скромная церемония в сзязи с этим событием носит семейный характер; юноша, надев свои новые одежды, наносит визиты жителям стоянки, женщинам и девушкам, которые дарят ему ма­ленькие подарки, табак. С этого дня он имеет право присутствовать на ахале, ухаживать за девушками, но самое главное — должен вести себя отныне как подо­бает взрослому мужчине.

Манера носить покрывало различна в разных племе­нах; некоторые же сообразно своему вкусу следуют су­ществующей моде. Так, в 40—50-х годах молодые люди Ахаггара переняли моду носить покрывало у людей племени кель-феруан из Аира, за что подверглись суро­вому осуждению старейшин своего племени. Однако кроме общепринятой моды есть еще и особый фасон, какой-нибудь штрих, который придает покрывалу осо­бую элегантность. По манере носить литам можно су­дить о характере его владельца (почти как у нас, ког­да надетая особым образом каскетка или шляпа позво­ляет сделать аналогичное наблюдение). Есть манера сдержанная и стыдливая, принятая, когда приходят на стоянку, где есть женщины; манера щегольская и изы­сканная, когда идут на любовное свидание; гордая ма­нера воина, сознающего свое достоинство; своеобразная манера амрида или слуги-бахвала. Есть также манера непринужденная, легкая по стилю, характеризующая юношу как жизнерадостного и славного малого, или же неряшливая, выдающая человека неуравновешенного, легко возбудимого. Покрывалом можно выразить и раз­личные чувства. Например, покрывало надвигается низ­ко на глаза перед женщинами и уважаемыми людьми, в то время как, поднятое высоко на лоб, оно говорит о фамильярности. Чтобы вдоволь посмеяться понравив­шейся шутке, туарег поднимает повыше на нос нижнюю часть покрывала, а в минуту раздражения затянет ее, как ремешок, под подбородком, чтобы скрыть свой гнев.

Праздничная одежда, надеваемая по случаю религи­озных или семейных торжеств, дополняется многочис­ленными тюрбанами из белого муслина и разноцветны­ми шелковыми и хлопчатобумажными лентами; высокий праздничный головной убор позволяет прикрепить к верхнему его краю множество ленточек из хлопчатобу­мажной ткани и переплести их — получается что-то на­подобие хвоста у шлема. Макушка при этом не закры­вается, и через прозрачную белую ткань убора видны заплетенные в мелкие косицы волосы. При бракосоче­таниях и других торжественных обстоятельствах ког­да-то существовал обычай надевать такумбут — нечто вроде большой шешии из сукна, украшенной множест­вом помпонов и покрытой серебряными накладками. Теперь этот головной убор почти исчез: во всем Ахаггаре найдется лишь один или два.

Дополнением к костюму туарега служат сандалии. Ахаггары носят сандалии двух видов: ирратимен — ши­рокие сандалии с закругленными мысом и пяткой, из бычьей кожи с простыми ремешками из красной кожи, скрещивающимися на подъеме стопы; имеркеден — сан­далии прямоугольной формы, сделанные из кусочков козлиной кожи, нашитых один на другой, с ремешками, огибающими пятку и завязывающимися узлом на подъе­ме. В обоих случаях ремешок продевается между боль­шим и вторым пальцами ноги.

Ирратимен чаще всего носят люди с достатком. Та­кие сандалии особенно ценятся в песчаных районах, так как их большая несущая поверхность не дает ногам проваливаться в песок. Эти сандалии, изготовляемые ремесленниками народа хауса из Агадеса и Дамергу, заимствованы у них ахаггарами недавно и вопреки ши­роко распространенному мнению не являются туарег-скими. Впрочем, это не единственное заимствование людей. Ахаггара у людей Аира и ремесленников хауса.

Исконно ахаггарские сандалии — это имеркеден; их носят до сих пор и в основном жители гор, потому что они хорошо приспособлены для ходьбы по гористым тропам, по скользким утесам; они лучше держатся на ноге, чем ирратимен. Их носят простые люди, икланы, не имеющие возможности приобрести сандалии, изго­товленные ремесленниками-хауса; зато все они умеют делать очень удобные имеркеден из старых кусков коз­линой кожи, всегда имеющихся под рукой.

Зимой для защиты от холода мужчины носят нечто вроде кожаных носков (абухеген), которые надеваются вместе с ирратимен. Кроме того, в Таманрассете мож­но встретить приехавших туда вождей, обутых в араб­ские соботы. (для защиты от холода), а также в евро­пейскую обувь.

Если мужской костюм не меняется или меняется (в зависимости от района) очень мало, то совсем по-иному состоит дело с женской одеждой. Наряд женщин Ахаг­гара характерен только для этой местности: женщины Аира и иуллеммедены одеваются по моде, присущей только им.

В отличие от арабок туарегские женщины не носят шаровар, вместо этого они наматывают вокруг бедер кусок белого полотна в виде юбки. Сверху ахаггарские женщины носят гандуру из белой ткани, такую же, как у мужчин, но сшитую по бокам. Богатые женщины на­девают на нее вторую гандуру цвета индиго. На плечи наброшено покрывало из полотна цвета индиго или из тонкой шерсти, а то и из шелка, к которому прикреп­ляется большой ключ из меди с чеканкой, не дающий ветру сорвать покрывало. В Аире гандура заменена ма­ленькой болеро, или, точнее, очень короткой блузкой. В племенах иуллеммеденов женщины ходят обычно с обнаженным торсом или довольствуются прямоуголь­ным куском ткани, свободно наброшенным на плечи.

Женщины не закрывают лица покрывалом, как это делают мужчины, а носят небольшую мантилью (акерки), сделанную из одного-двух тукурди, которой при­крывают голову и часть лица, когда прячут его от чу­жих. Во время переездов женщины Ахаггара надевают на себя большие соломенные шляпы с широкими поля­ми (теле, что значит «тень»), чтобы укрыться от паля­щего солнца.

Обуваются ахаггарские женщины, как и мужчины, в ирратимен или же те, кто живет в горах, — в имеркеден. В Сахеле во время сезона дождей они заменяют ирратимен из кожи на очень легкие деревянные ирра­тимен, напоминающие сабо.

Зимой женщины, так же как и мужчины, кутаются в доккали — двухметровый кусок шерстяной ткани из Туата.

Одежда из полотна существует в обиходе туарегов-издревле: кусочки льняной и шерстяной ткани был» найдены еще в доисламских могильниках. Кроме того, ливийцы на изображениях, встречающихся на египет­ских монументах, одеты в широкие расшитые плащи. Вместе с тем у них в ходу была и одежда из кожи, в следы этого есть еще и сейчас у племен в некоторых районах. Например, икланы Ахаггара и отдельные исек-кемарен носят туники из кожи, отделанные бахромой (тибетик). Имрадские и особенно икланские мальчики-ходят иногда в штанишках из кожи газели (аргаг), а женщины носят зимние накидки из козлиной кожи, ото­роченные мехом (тегельмин). В Аире девочки носят ко­жаные фартучки; у иуллеммеденов и тенгерегифов жены икланов носят короткие юбки из кожи (убу); длинные кожаные закрытые платья носят женщины того же со­словия в племени кель-эс-сук из района Ансонго. Очень точно им соответствует платье ливийской женщины, описанное Геродотом.

Украшения, драгоценности

Щегольство — неотъемлемая черта туарегов Ахагга­ра, и это тем более удивительно, что живут они в столь примитивных условиях. Их тяга к украшениям, стрем­ление и желание нарядиться представляют внешнюю» сторону их жизненной концепции, где любовь к роско­ши и удовольствиям смешана с военной театраль­ностью[6]. Они больше заботятся об одежде, чем о же­лудке, и готовы всем пожертвовать ради того, чтобы щегольнуть, готовы лишить себя пищи, части своего-состояния — и все это для того, чтобы обзавестись бо­гатой одеждой, разноцветными лентами (для головного убора), чехлами к амулетам, которые они носят скорее ради красоты, чем из религиозных побуждений.

Женщины подвержены той же болезни и не знают ни сна ни отдыха, пока не достанут столько драгоценностей, чтобы выглядеть нарядно и достойно.

У мужчин не так уж много украшений. Некоторые любят перстни из серебра (золото у туарегов совсем не ценится), простые кольца, гладкие или слегка витые, обычно массивные и грубо обработанные. На одной или на обеих руках, повыше локтя, они носят браслеты (ахбег) из змеевика, сланца или мягкого известняка.

В сахельских районах, где нет этих камней, браслеты часто вырезают из акации. Дювейрье писал, что брас­лет этот служит оружием, на самом же деле он являет­ся лишь украшением: браслет настолько хрупок, что, если его сильно сжать, он сломается, и человек, который его носит, может серьезно пораниться.

В настоящее время туареги — единственные среди африканских народностей, кто носит такие каменные браслеты, за исключением отдельных групп людей, кон­тактирующих с ними и подражающих им. Подобные браслеты были в большом обиходе во времена неолита: их обломки нередко находят в слое, датированном этой эпохой. Древние образцы сделаны из кости и сланца и поэтому, как правило, довольно легки, что не позволяет предположить их боевое назначение, а свидетельствует о декоративном характере.

Туареги Ахаггара могут делать браслеты сами: в торах есть немало мест, где добывается камень, исполь­зуемый для этих целей. Однако чаще они покупают браслеты на рынках Агадеса, куда их поставляют ре­месленники Аира. На рынках Гао и Томбукту можно часто встретить изделия из известняка типа мрамора, который добывается близ Хомбори.

Браслет из камня не может рассматриваться как оружие, он скорее носит магический характер: делает руку сильнее. На многие браслеты туарегов нанесены надписи на тифинаг — любовные девизы или призывы к верности.

Своего рода украшением можно считать и множест­во чехольчиков, которые туареги носят на груди и на шее. Это нарядные (разрисованные, вышитые или укра­шенные тиснением) кожаные мешочки, в коих хранятся самые разнообразные маленькие предметы. Так, суще­ствуют чехольчики для зеркальца, иголок, бритвы, нож­ниц, зубочистки и т. д. и сумочки-кошельки, куда туаре­ги кладут самое ценное — деньги, кремень и огниво, та­бак.

На груди, руках и головном уборе туарегов, как пра­вило, висит множество амулетов, их футляры сделаны из кожи или металла; однако этот обычай, первоначаль­но религиозный, теперь носит характер декоративности, так как во многих из них уже ничего не хранится.

Женская бижутерия гораздо богаче и разнообразнее. Она вся из серебра, на туарегах никогда не увидишь украшений из золота. Они считают, что золото приносит несчастье, что этот металл насылает порчу на людей. Непри­язнь, которую они испытывают к золоту, грани­чит с табу. Один очевидец расска­зывал, что вождь туарегов Акиль из Томбукту, по­лучив налог золо­том, не касался его руками, а ког­да ему пришлось делить его, ис­пользовал палоч­ку. Женщины но­сят на пальцах много массивных круглых перстней с полостями, вну­трь которых поме­щают камушки, позванивающие, как погремушки; некоторые перстни сделаны наподобие медальона, где женщины держат благовония. Богатые женщины носят по два, три, даже четыре перстня на каждой руке, кольца надевают даже на мизинец.

Запястья украшают серебряные браслеты, сделанные из треугольников, полых внутри и украшенных насеч­кой. У женщин имеются еще довольно широкие брасле­ты из черного рога, а также браслеты сахельского про­изводства, сделанные из разноцветного бисера, наши­того на кожу.

В Мали и Нигере женщины чрезвычайно ценят брас­леты из стекла голубовато-бирюзового цвета, изготов­ляемые в Нигерии; некоторые женщины Ахаггара тоже носят такие браслеты.

На шее женщины обычно носят ожерелье: крупная овальная бусина из слоновой кости в обрамлении бус из голубого и черного стекла, перемежающихся с сереб­ряными шестиугольниками. По одним данным, эта буси­на — из кости какого-то животного из Нигера, по другим — из бивня носоро­га или слона. Во вся­ком случае, это укра­шение (амереуен) очень ценно, оно — большая редкость и пе­редается по наследству от матери к дочери.

Кроме ожерелья женщины носят на гру­ди серебряные кулоны. В основном они в фор­ме ромба, небольшие по размеру, с красным бисером в центре. Ряд маленьких пластинок из того же металла об­разует подвеску куло­на. Ромб обрамлен бу­синами из серебра с шестиугольным куполом и красными или голубыми стек­лянными бусами. Другой кулон — треугольной формы — большего размера. Он представляет собой плоский ме­дальон, украшенный чеканкой из повторяющихся тре­угольников и с выступающими в центре и по углам кабошонами; он имеет подвеску из маленьких треуголь­ных пластинок, образующих шестиугольники, или же из трех треугольников меньшего размера, также укра­шенных пластинками.

Стиль всех этих украшений прост и присущ именно туарегам. Своими узорами в виде треугольника они внешне напоминают берберские североафриканские ук­рашения кабилов, шауйя, марокканцев, однако внутрен­ние декоративные мотивы и техника исполнения узоров свидетельствуют о большой самобытности туарегских украшений.

Крест в узоре, называемый агадесским, столь часто встречающийся у кель-аир и кель-гресс, распространил­ся в Ахаггаре сравнительно недавно.

Туарегские женщины Ахаггара носят не серьги, а большие, массивные кольца из серебра, которые висят по обе стороны лица на уровне уха на кожаном шнурке, свисающем с темени. Очень часто можно увидеть у них на голове небольшие кулоны, гармонирующие с нагруд­ным кулоном, которые прикрепляются на головном уборе или на косах. Обычно они свисают на висках и на средней косе, спадающей на спину.

Иногда на украшениях женщин из окрестностей Таманрассета видны мотивы треугольника, свойственные Айн-Салаху.

Женщины, так же как и мужчины, носят на груди амулеты и кожаные чехольчики, где хранят ножницы, зеркальца, иголки, карандаши для бровей, зубочистки, а также кошелечек с табаком в одном из его отделений.

Мужчины и женщины всегда имеют при себе небольшой пинцет для удаления заноз (ирремдан), который носят на шее. Женские пинцеты изготовляются из меди в форме двойного треугольника и превратились уже в украшение, поскольку отличаются тщательностью отделки. Мужской пинцет более прост, его дополняют небольшое шило и перочинный нож; получается малень­кий портативный набор хирургических инструментов.

Туареги носят свои украшения и драгоценности толь­ко по праздникам, а так они хранятся у них в кожаных сумках, запирающихся на довольно любопытные замки треугольной формы с изящной гравировкой. Внутри замок имеет один или два язычка и запирается большим ключом, который туареги всегда носят с собой.

Искусство и ремесло туарегов Ахаггара

Туареги ведут при­митивную жизнь ко­чевников и пастухов, которая отнюдь не спо­собствует развитию ни ремесел, ни искусства, как такового. Все на­правлено лишь на удовлетворение насущ­ных потребностей, то есть на то, чтобы иметь жилище,  постель, одежду (седла, сбрую), домашнюю утварь (со­суды и разные мис­ки — как для личного пользования, так и для ухода за животными, а также для хранения молочных продуктов). Фактура предметов
обихода зависит в зна­чительной степени от имеющихся подручных средств, а они здесь
весьма скудны. В распоряжении кочевников Централь­ной Сахары находятся только дерево, стебли дикорасту­щих злаков и шкуры домашних и диких животных. Та­кой ассортимент материалов, впрочем, типичен не только для туарегов Сахары, но и для всех пастушеских народов степных и пустынных зон, будь то бедуины Аравии или кочевники-коневоды Центральной Азии. Все кочевые на­роды, которые занимаются пастушеством, удовлетво­ряют свои нужды более или менее сходным образом. Подойник, деревянная миска похожи во всех районах
от Эфиопии до побережья Атлантики, и вполне вероят­но, что, расширив круг исследований, можно было бы обнаружить это сходство и в Южной Африке, и в Азии.

Все предметы обихода так просты, что могут быть изготовлены любым туарегом, при этом мужчины выпол­няют преимущественно работу по дереву и изготовляют упряжь, женщины же занимаются обработкой кожи и плетением, а в последнее время и ткачеством.

А вот работа с железом и вообще с металлами им незнакома; сегодня ею занимаются люди из касты эна-денов, то есть ремесленники и кузнецы, которые вли­лись в туарегское общество, но считаются чужими, что соответствует действительности. Их появление, впро­чем, очень изменило жизнь туарегов. В наши дни туа­реги, если возникает необходимость изготовить такие предметы, как опоры для палаток, блюда, подойники и т. д., обращаются к энаденам или же покупают эти предметы в Нигере, где они дешевле.

Существует свидетельство того, что в Ахаггаре ког­да-то работа по дереву была женской; женщины, при­надлежащие к высшей знати, ради собственного удо­вольствия с помощью тесла изготовляют деревянные миски, воронки, лопатки для подметания и т. п. Они оставляют их себе или дарят женам своих имрадов, ко­торых очень трогают подобные подарки. Я видел на ахаггарских стоянках множество такой утвари (отдель­ным предметам было до ста лет и более), сделанной руками знатных, благородных женщин («таменокалин»), их имена благоговейно хранят в памяти, а сделанные ими предметы берегут и боготворят. Это тем более при­мечательно, что хорошо известно, какое презрение туа­реги питают к ручному труду.

Из дерева изготовляют сосуды для хранения пищи, подойники, миски, ступки, пестики, колья, опоры и по­перечины для палаток, поперечины и планки для седел (что касается самих седел, то их делают знадены).

В Ахаггаре растет не более пяти-шести пород деревь­ев, годных для обработки; основные — тамариск и тальха. Деревянные изделия очень просты по форме и ме­нее разнообразны, чем в сахельских племенах.

Огромную роль в хозяйстве играет кожа. Известно, что раньше кроме главного объекта изготовления — тента для палатки — из кожи шилась вся одежда, муж­ская и женская. Эту работу выполняют все женщины из благородной касты имрадов. Все они умеют дубить кожи, выделывать их, мять, шить, украшать, в том числе и вышивкой. Трудно найти еще народ, владею­щий этим искусством на столь высоком уровне. Они шьют большой тент для палатки, седельные сумки раз­нообразных форм с великолепной отделкой, верблюжьи уздечки, бесчисленное множество чехольчиков для хранения мелких предметов, бурдюки для воды и масла, подголовники, шнурки для амулетов, сандалии имерке-ден и т. д. Для выполнения всех этих работ в их рас­поряжении находятся лишь маленький ножик, который точат о камень, шило и несколько деревянных гладил. Плетение у туарегов развито не сильно по той про­стой причине, что для этого здесь недостаточно расти­тельного материала. Лишь стеблям дикорастущего зла­ка Ра nicum turgidum нашлось применение благодаря изобретательности туарегских женщин; они плетут из этих жестких стеблей большие циновки-щиты, которы­ми окружают палатку, циновки-постели и циновки-крышки для мисок. Стебли соединяются маленькими полосками кожи. Это сочетание стеблей и кожи — одна из самых удачных находок — позволяет делать орна­мент из геометрических узоров, и в то же время дости­гается высокая прочность. Плетеные веялки приобрета­ются в основном на юге или изготовляются женщинами-харратинками из земледельческих центров; для них ис­пользуют тростник дисс и пальмовые листья; последними пользуются и туарегские женщины, делая себе шля­пы с широкими полями для защиты от солнца, а также кошельки для хранения мелких предметов.

Прядением занимаются все туарегские женщины; прядут любую шерсть: и козью, и верблюжью, и муфлоновую, вычесываемую у животных с колен и шеи. Из козьей шерсти делаются седельные подпруги, очень прочные веревки для крепления вьючного багажа, па­латок, бурдюков и т. д. Из шерсти муфлона плетут ве­ревки, которыми мужчины привязывают попоны к спи­не своих мехари, и поводки для охотничьих собак. Из верблюжьей шерсти, довольно редкой, поскольку эти животные в Ахаггаре короткошерстные, плетут короткие веревки для верблюжьих пут и защитные сетки для вы­мени верблюдиц в период кормления.

Ткачество у туарегских женщин ограничивается из­готовлением сумок из козьей, реже верблюжьей шерсти. Техника его весьма примитивна, и ремеслом это назвать нельзя; впрочем, ткачество постепенно исчезает в Ахаг­гаре, лишь несколько благородных женщин еще зани­маются этим делом; в сахельских же племенах его уже еет.

К этим ремеслам можно прибавить еще резьбу по камню при изготовлении наручных браслетов. Некогда в Асексеме, Херахарте, Тин-Алулаге, Тин-Биланбиле разрабатывались залежи змеевика или сланца. Ныне техника обработки, применяемая в эпоху неолита, почти не используется. Сланцы обрабатывались ножом и пемзой и обтесывались теслом. На юге Силета, на бе­регах уэда Таманрассет, существовало одно месторождение сланца, где при помощи специального сверла из него изготовлялись браслеты.

Обработка металлов — железа, серебра, меди — на­родится исключительно в руках энаденов. Этих металлов, за исключением железа, нет ни в Ахаггаре, ни в его окрестностях. В некоторых скалах вулканического происхождения встречается железная руда, но ее содер­жится там так мало, что усилия по ее добыче были бы неадекватны добытому количеству железа. Кузнецам была известна техника выплавки металла; не имея для этого специального приспособления, они использовали одновременно несколько кузнечных мехов. Они рыли в земле яму, закладывали туда древесный уголь и руду и с помощью двух мехов, расположенных по бокам, раз­дували огонь; у основания такого очага делался желоб, по которому оттуда стекал расплавленный металл и по­падал в небольшое углубление, где и остывал.

В основном железо, медь и серебро привозили кара­ваны, шедшие с севера или из Сахеля.

Теперь необходимое железо можно добыть на свал­ках, устраиваемых европейцами: это остатки стары автомобилей, рессоры от машин, листовое железо, кон­сервные банки и т. д.

Серебро получают из монет. До появления француз­ских монет у туарегов имели хождение турецкие день­ги, особенно серебряные талеры Марии-Терезии; они долгое время служили основной монетой во всей Цент­ральной Африке. Талер Марии-Терезии был завезен в Африку в начале XIX века моряками и торговцами, посещавшими Гвинейский залив. Как и железный брусок, он стал основой торговых обменов и имел стабильный курс в Западной Африке и Эфиопии.

Обнаружив, что население Центральной Африки от­дает предпочтение этой монете, англичане и итальянцы тоже стали ее чеканить; вот почему на рынке в Кано еще и сейчас можно встретить совсем новые монеть: помеченные 1777 годом. Они все еще в почете у местно­го населения и ценятся выше других монет.

Алюминий, недавно появившийся в районе Нигер, используется ремесленниками Ахаггара лишь для отделки оружия, изготовляемого на продажу туристам: так как он не нашел признания у местных жителей; только женщины-харратинки делают из него больше серьги, так как цены на серебряные изделия им не по карману. Одно время алюминиевые трубки и расчалки из подбитых самолетов находили применение у туаре­гов в качестве подпорок в палатках.

Из серебра делают кулоны, подвески к головному убору, браслеты, перстни, серьги, амулеты и т. д., причем цена этих изделий зависит только от стоимости затраченного металла.

Медь в настоящее время добывают из патронных гильз. Она используется при изготовлении большого количества наиважнейших и самых ходовых вещей: седельных атрибутов, уздечек для верблюдов, замысловатых замков, пинцетов для вытаскивания заноз, ножей для волос и т.д. Этот металл легче поддается обработке, чем серебро: на изделиях из меди нередко делается чеканка, гравировка, насечка узоров оловом, техника которой напоминает дамасскую. Различные железные предметы, ножички, монгаши (набор, включающий лезвие, пинцет и шило) имеют насечку медью.

Медь и серебро плавятся в небольших углублениях в земле, выложенных обожженной глиной; высокая тем­пература достигается с помощью горна (с двумя или одним мехом) такой конструкции, которая распространена у всех сахарских кочевников. Изделия из этих ме­таллов обрабатываются на наковальнях.

Энадены Ахаггара делают оружие лишь в исключи­тельных случаях, в основном же они занимаются его починкой. Клинки для палашей большей частью приво­зятся из Европы и монтируются ремесленниками; тем не менее есть немало палашей и местного производства,, особенно у иуллеммеденов, но низкого качества.

Цельнометаллические копья обычно изготовляются ремесленниками племени кель-грес из района Тессауа, где находятся железорудная шахта и доменные печи. Кинжалы делают везде, самые знаменитые — ремеслен­ников Агадеса, часто использующих при их изготовле­нии клинки старых мечей. Раньше кель-ахаггар поку­пали такие кинжалы в основном в Айн-Салахе и в Гате.

Настоящий обзор технологии производства у туаре­гов кель-ахаггар говорит о скудости ремесел. Кроме обработки кожи, изготовления изделий из дерева и плетения здесь трудно говорить о каком-то присущем им искусстве. Ведь, за некоторым исключением, все мотивы на изделиях из металла заимствованы у сахельских племен, а все модели драгоценных украшений взяты из Аира, Адрар-Ифораса, и это объясняется тем фактом, что все кузнецы — уроженцы Адрар-Ифораса.

Согласно преданию, кель-ахаггар не имели своих; кузнецов до правления султана Гомы, которому их по­дарил султан Марокко. В правление аменокаля Ахитареля во время одного сражения было убито очень мно­го кузнецов, в результате у Ахитареля осталось всего два-три ремесленника, способных лишь чинить оружие. Тогда он решил предпринять реззу против людей пле­мени кунта клана даг-эш-шейх, где их было много. Взятых в плен кузнецов Ахитарель доставил в Ахаггар, они стали работать под присмотром кузнеца Алами-на. Именно от них и произошли теперешние кузнецы Ахаггара.

Что же касается происхождения самих кузнецов из даг-эш-шейх, то очень похоже, что многие из них — потомки иудеев Таментита, изгнанных из Туата в 1495 го­ду, которые смешались с черными рабами. Они и положили начало всем ремесленникам, живущим сегодня в сахельских племенах.

В Аире есть и другая ветвь кузнецов, — видимо, триполитанского происхождения.

Любопытно, что декоративные мотивы сахельских туарегов, особенно на изделиях из кожи, очень близки узорам на марокканских украшениях из серебра с эмалью. Весьма вероятно, что ремесленники, происшсд-апие от иудеев Таментита, распространили эти мотиьы у туарегов.

Вкусы туарегов устойчивы и неизменны на протяже­нии веков. В свидетельствах столетней давности упоминаются те же предметы, той же формы, тех же разме­ров, той же расцветки. Их изготовители лишь скрупулезно копировали образцы, не внося никаких (или совсем мало) изменений. Верно также и то, что энад — это не художник, а рабочий-ремесленник, способный ра­ботать более или менее прилежно. Только один-два из них позаимствовали мотивы у смежных художественных промыслов для изготовления некоторых предметов, пользующихся спросом лишь у туристов. Большим спросом у туарегов пользуются глиняные сосуды. В Ахаггаре их делают проживающие в земледельческих центрах женщины-негритянки, женщины-харратинки! шли отпущенные на свободу рабы.

Социальная жизнь

Теперь проследим все этапы жизни туарегов.

Тиуит (рождение ребенка)

Брачные узы, как правило, подкрепляются рождением ребенка, которое не заставляет себя долго ждать. Для молодой пары считается неприличным не иметь детей, а бесплодие одного из супругов служит серьезной причиной для развода.

Беременная женщина окружена уважением, но от домашней работы не освобождается. Когда наступает время родов, женщину отправляют на стоянку ее родителей. Лишь в случае чрезвычайных обстоятельств жена рожает на стоянке мужа.

Роженицу помещают в специально поставленную для этого палатку. При ней обычно находится повитуха, которая массирует ей живот и следит за положением плода; если положение плода неправильное, она застав­ляет женщину кататься по полу. Никаких вагинальных обследований не производится. Если роды оказываются сложными, повитуха может призвать на помощь марабута. Тот остается снаружи палатки, дает советы, но лично вмешиваться не может, так как не допускается к роженице.

Во время родов женщина обычно садится, прислонившись спиной к центральной опоре палатки и согнув ноги в коленях. Ребенок падает на заранее насыпанную «подстилку» из тонкого песка. Повитуха тотчас пере­резает пуповину, моет ребенка в теплой воде и, ущипнув, заставляет его закричать, чтобы убедиться в том, что он живой. Затем ребенка берет мать, впрыскивает ему в ноздри немного своего молока, тянет за нос, чтобы он стал более длинным и тонким, руками сжимает его голову, стремясь придать ей удлиненную форму. Обычай этот, несомненно, идет от традиции деформировать череп, уже не существующей ни у туарегов, ни у египтян.

Отец, узнав о рождении ребенка, сразу же режет барана и посылает мясо жене: баранина предназначается для питания ее и повитухи. Роженица пьет много мясного бульона. Молодая мать иногда встает через два-три дня после родов.

Рождение мальчика воспринимается с большей ра­достью, чем появление на свет девочки, поскольку он со временем станет воином и укрепит военную мощь племени. В этом случае все мужчины и женщины спешат поздравить молодую мать; когда рождается девочка, то навещать ее приходят лишь женщины. Готовясь к такому визиту, туарегские женщины, как правило, красят желтой охрой подглазья и обводят ею рот, чтобы, как считают туареги, отогнать злых духов, которые всегда витают в палатке, где появился новорожденный. На седьмой день после рождения ребенка женщина возвращается на стоянку мужа в сопровождении род­ственниц и братьев, если они у нее есть. Тогда-то отец в первый раз и видит своего ребенка.

Наречение

Выбор имени младенцу происходит с помощью вытя­гивания соломинки; у кого оказалась короткая соломинка, тот и дает ему имя. В племенах Аира, если из-за выбора имени возникает спор, все участвующие в нем приносят козленка, назвав его выбранным для ребенка именем, которое держат в тайне. Молодая мать выби­рает того козленка, который ей больше понравится, и животное закалывают; данным ему именем нарекают ребенка. Затем устраивается угощение для всех людей стоянки, приглашают и марабута; если к нему обраща­лись за помощью, то марабуту делают еще и подарок. В тот же день новорожденному стригут волосы, а марабут вешает ему на шею амулет.

Имена, которые даются детям, довольно разнообраз­ны и причудливы. В этом отношении у туарегов наблю­даются обычаи, сходные с обычаями американских индейцев; например, родители при выборе имени обра­щают внимание на какие-нибудь случайные обстоятель­ства, сопутствовавшие рождению ребенка. Я знал де­вочку по имени Тедигрес (что означает «град»), назван­ную так потому, что в момент ее появления на свет шел град. Название какого-нибудь животного тоже может послужить именем, например: Анаба (пантера), Абеги (шакал), Акотей (тушканчик), Тинерт (антило­па), Тахенкот (газель) и т. д.

Под влиянием арабов туареги переняли многие име­на, заимствованные из Библии и арабизированные. Это Муса — от Моисея, Юнее — от Иона, Фирхун — от фа­раон и т. п.

У туарегов существуют также очень древние имена, значения и происхождения которых уже никто не пом­нит: Ахамук (мужск.), Амасган (мужск.), Иклу (мужск.), Шеку (женск.), Тингелуст (женск.). Послед­нее происходит, возможно, от латинского «ангелюс».

К имени ребенка, кроме того, добавляется имя от­ца. У туарегов нет фамилий, и брак не влечет никаких изменений в именах супругов. Если, например, отца зовут Мохаммед, то его сын получает имя Анаб аг (сын) Мохаммед, а дочь — Шеку улт (дочь) Мохаммед.

В Ахаггаре, как свидетельствует отец де Фуко, часто употребляются прозвища. «Человек получает прозвище из-за какого-нибудь физического недостатка или проис­шедшего с ним случая, а порой и вообще неизвестно почему. Иногда прозвище недолговечно, его знают толь­ко близкие, и оно быстро забывается, но чаще оно так пристает к человеку, что его настоящего имени уже ни­кто не помнит».

Зачатие и кормление

В зачатии туареги усматривают исключительно во­лю божью, но в то же время не сомневаются в том, что женщина не может зачать без контакта с мужчиной. Что такое сперматозоиды, им неизвестно, однако туареги признают воздействие семенной жидкости, поскольку женщины практикуют впрыскивание воды во влагалище : предохранительной целью. Профессор Готье даже го­ворил о наличии у них простейшей спринцовки, но он наверняка спутал ее с приспособлением для промыва­ния желудка.

Менструации (иба-н-амуд) появляются у туарегских девушек в 13—15 лет. Во время этого недомогания они не совершают никакого туалета, не предпринимают ни­каких гигиенических мер и воздерживаются от молитв, так как считаются нечистыми.

Прекращение менструаций при беременности туаре­ги истолковывают по-своему: считают, что этими выделениями питается ребенок, а остатки (плацента) выбрасываются при рождении.

В том случае, если женщина не может зачать, муж идет к марабуту, и тот (за плату) дает ему амулет, который женщина должна носить. Со своей стороны, женщина отправляется на могилы почитаемых людей совершать молитвы, прося у господа прощения свои грехи, а у покойника — ходатайства за нее перед создателем. Если женщина забеременеет, муж отправляется к марабуту с подарком — иногда это несколько голов скота.

После родов женщина не имеет половых сношении с мужем в течение месяца и десяти дней. На сороковой день муж делает жене подарок — новые сандалии и одежду.

Кормление материнским молоком продолжается в среднем два—два с половиной года: мальчиков отнимают от груди на шесть месяцев позже, чем девочек, так как считается, что они более хрупки и нуждаются в усиленном питании.

Младенцев на туарегских стоянках кладут на подушку животом вниз; в таком положении его удерживает по­лоска ткани, проходящая через чресла и завязанная под подушкой; запястья иногда тоже привязывают. Порой над ребенком ставится тент — полукруглый деревянным каркас, покрытый тканью, — для защиты ребенка от мух, света и песчаного ветра. Туареги-иуллеммедены пользуются колыбелями, которые подвешивают к своду палатки.

Мать носит своего ребенка на спине или на бедре, удерживая его с помощью повязки, закрепленной узлом повыше груди. Этот способ, употребляемый также жен­щинами Сахеля, похоже, не причиняет неудобств ре­бенку, даже когда мать делает довольно резкие движе­ния. Если ребенок заплачет, мать дает ему грудь — до полного ее высасывания: никакой речи о кормлении » определенные часы или в определенных дозах нет.

Длительное кормление, а также ношение детей де­лает грудь женщины плоской с самого первого мате­ринства. Однако у туарегов эстетика не в таком почете, как материнство, которое облагораживает женщину.

Обрезание

В возрасте трех-четырех лет туарегские мальчики подвергаются обрезанию, иногда это делается позднее, но до восьми лет. Обычно этот ритуал совершает мара­бут. Обрезание (амуд, или амилли, или аземмуэд) не является поводом для праздника; обычно операции подвергаются одновременно несколько мальчиков. Инструментом для операции служит маленький железный нож, используемый мужчинами для бритья. На время заживления ранки ребенок остается на стоянке с роди-телями, где они ухаживают за ним.

Туарегские девочки не подвергаются той операции, какая делается у мавров Таганта и Ходха.

До пяти-шести лет дети ходят голыми. Девочки с шести-семи лет носят набедренную повязку, мальчики— такие же штаны, как взрослые.

Воспитание

Воспитание детей начинается сразу же, как их отнимают от груди. Мальчики переходят под опеку отца, девочки остаются под материнской заботой. Воспитание как тех, так и других не представляет собой ниче­го сложного.

С пяти лет мальчик уже совершенно самостоятельно пасет коз и баранов; позднее ему доверяют верблюдов, которых он водит на пастбище или на водопой; он учится доить коз и верблюдиц: у туарегов этой работой занимаются в основном мужчины. В семь лет его сажают на верблюда. С этого времени между детьми одного возраста устраиваются для обучения игры-сражения на саблях или копьях, вместо оружия используются стебли проса или ветки деревьев.

К религиозному воспитанию туареги Ахаггара, где очень мало марабутов, относятся небрежно; исключение составляют лишь семьи, приближенные к аменокалю. Если на стоянке есть марабут, он обучает детей и молодых людей Корану, который те зазубривают наизусть, распевая тексты целыми днями, так как не знают арабской письменности.

В пятнадцать-шестнадцать лет, когда у юноши вырастают волосы под мышкой (то есть наступает половая зрелость — «таменджотт»), на него отец надевает литам, чаще всего это приурочивается к празднику ра­мадан. Никакой торжественной церемонии не происхо­дит. Отец дает сыну несколько мудрых наставлений, молодые женщины и девушки одаривают его табаком. С этого момента юноша считается мужчиной, он может участвовать в войне и присутствовать на ахале.

Воспитание девочек не представляет большого инте­реса. С шести-семи лет девочку приучают помогать по хозяйству, убирать палатку, готовить еду и т. п. Через год она учится плести циновки и шить мелкие предметы из кожи, прясть козью шерсть. Когда она достигает по­ловой зрелости, устраивается небольшой семейный праздник, во время которого девушка получает новую красивую одежду и женскую вуаль — икерхи.

Имхары большое внимание уделяют музыкальному и литературному воспитанию девушек. Их обучают письму тифинаг и игре на амзаде (небольшой одно­струнной скрипке), которая скрашивает туарегам дол­гие вечера.

Амзад («волос») делается из половины вычищенной и высушенной тыквы; на нее натягивается шкура козы или барана, крепящаяся по краям веревочками (в Ахаггаре) или колючками акации (в Аире). В шкуре проде­лывается одно или два отверстия для усиления резо­нанса. Грифом служит палка, просунутая в отверстие с одной стороны корпуса и зафиксированная с помощью штифта — с другой. Струна делается из нескольких пе­ревитых между собой конских волос и натягивается над кожаной декой с опорой в одном месте на подставку из крестообразно соединенных двух деревянных пало­чек. Смычок (таганке) представляет собой дугу, концы которой стянуты конским волосом. Во время игры ис­полнительница время от времени натирает их кусочком смолы каменного дерева, выполняющим роль канифоли. Кожа амзада часто декорирована яркими узорами; кро­ме того, на ней указано имя владелицы, а также на нее могут быть нанесены стихи, написанные поклонниками.

У ахаггаров такой инструмент обычно большой, до 40 сантиметров в диаметре; в сахельских племенах он меньше, его диаметр не превышает 20—25 сантиметров.

Амзад играет большую роль в жизни туарегов. Юно­ши ходят слушать, как на нем играют девушки; мужья любят слушать игру своих жен в вечерние часы досу­га. Когда женщины хотят наказать за что-нибудь муж­чин, они отказываются играть им на амзаде. В сраже­ниях туарегские воины всегда старались победить, боясь, как бы жены или невесты не лишили их музыки. «Амзада не будет», — печально говорили они, возвра­щаясь из неудачного набега.

Ахаль

В шестнадцать лет молодые люди и девушки допу­скаются в общество взрослых, и им разрешается при­нимать участие в ахале.

Ахаль означает «собрание, разговор, беседа»; эти му­зыкально-литературные сборища носят иногда непри­стойный характер (когда они сочетаются с асри).

Асри (букв. «ехать, отпустив поводья») означает «свободные нравы». К асри допускаются достигшие зре­лости юноши и девушки, вдовы и вдовцы, разведен­ные — короче, все те, кто не связан семейными узами.

Сборища эти проходят недалеко от стоянки, под обрывистым берегом уэда, и непременно вдали от глаз стариков и почитаемых людей племени; они устраива­ются, как правило, до вечерней трапезы, которая бывает здесь очень поздно, реже — когда чествуют гостя-ино­земца — после нее. Все садятся в круг, женщины впе­ремежку с мужчинами. Выбираются ведущий и веду­щая, роль которых заключается в том, чтобы следить за соблюдением обычаев и нравов ахаля и накладывать шуточные штрафы на нарушителей. Иногда избирается только одна ведущая, однако никогда не бывает так» чтобы ведущим был один мужчина.

Когда на стоянке очень много девушек, ахали устраиваются вперемежку с асри. Молодые люди из со­седних стоянок всегда приходят на такие посиделки на­рядными: порой они проделывают сотни километров, чтобы поприсутствовать там, где можно встретить кра­сивых девушек и найти приятные развлечения. Одна иа девушек начинает играть на скрипке. Скрипка издает суховатые, жалобные, монотонные звуки, которые впол­не гармонируют с окружающей дикой природой. Муж­чины подхватывают ритм возгласами «хо-хо!». И тут все принимаются подзадоривать друг друга, подтрунивать, отпускать вольные шуточки; эта «поэтическая часть» вечера нередко бывает весьма сомнительного характе­ра, порой слышатся довольно непристойные реплики.

Когда скрипка смолкает, со всех сторон начинают раздаваться смешки. Мужчины и женщины обменива­ются легкими дерзкими касаниями, приникают ноздря­ми друг к другу и вдыхают одновременно воздух: у туа­регов это заменяет поцелуй. Ахаль заканчивается позд­но ночью, но каждый возвращается на стоянку не сразу, а лишь после свидания, о котором было договорено на особом языке жестов.

Нравы у туарегских девушек действительно очень свободные; отец де Фуко утверждал, что в языке тамашек даже нет слова «девственность». Понятие «лишить девственности» у них передается тем же термином, что и «вырыть колодец». «Нет даже вопроса о том, — гово­рил доктор Вермаль, — чтобы девушка до брака оста­валась невинной. Этого туареги просто не понимают. Как только девушка достигает половой зрелости, она идет на ахаль, где сразу же лишается невинности. В глазах туарегов девственность не имеет никакой ценности». Действительно, туарегские женщины — кто в большей, кто в меньше степени — доступны: одни от­даются первому встречному, другие проявляют распо­ложение лишь к небольшому кругу друзей, но пред­почтение кого-то одного расценивается как неприличие и извращенность.

У туарегов никто не станет порицать женщину за свободу нравов при условии, однако, что ее поклонник того же социального положения. И позор той, что про­явит свое расположение к рабу!

Можно лишь удивляться тому, что при столь распу­щенных нравах матерей-одиночек все же не так много. Широко распространены предохранительные меры, ко­торые, как говорил доктор Фоме, были частым завер­шением ночных свиданий после ахаля. Этими предохра­нительными мерами, должно быть, объясняется и низ­кая деторождаемость у туарегов; весьма вероятно, что, аыйдя замуж, туарегская женщина продолжает их при­менять.

Внебрачная беременность и незаконнорожденный ребенок (агама) — публичный позор. Туареги редко де­лают аборты, а вот убийство таких детей было некогда обычным явлением; никто даже и не считал это пре­ступлением. Когда женщина оказывалась беременной, она отправлялась к какой-нибудь дальней родственни­це и старалась скрыть свою беременность. На сей счет никто, естественно, не обманывался, но никто ничего и не говорил. Она шла к марабуту, который за довольно приличное вознаграждение совершал в присутствии грешницы некие таинственные действа, писал по-араб­ски несколько слов из Корана на дощечке, затем смы­вал надпись и, собрав воду в калебасу, отдавал ее женщине, чтобы та ее выпила. В случае успеха (?!) ему платилось вознаграждение, равное первому. Если же­лаемого результата не было, женщина пробовала пить микстуры, приготовленные обычно на основе Са ssia abovata; если же и это не действовало, ребенка, когда он появлялся на свет, просто-напросто душили. Теперь ма­тери-убийцы сурово наказываются.

Ахаль существовал в древних ливийских племенах Северной Африки. Геродот отмечал, что у насамонов женщины были общими, а ахаль — лишь производная и, если можно так выразиться, эволюционизировавшая форма этого.

У туарегов-иуллеммеденов существует забавный обы­чай, которого я не наблюдал у ахаггаров. Когда один мужчина застает другого за обхаживанием своей жен­щины, то он требует от него подарка. «Подари мне по­крывало», — говорит он, и тот предлагает ему или ще­потку табаку, или что-либо еще. Отказываясь сделать это, он наносит оскорбление женщине, показывая тем самым, что не питает к ней особой привязанности; и в этом случае он обязан уступить свое место сопернику.

Бракосочетание

При столь свободных нравах понятно, почему моло­дые люди и девушки не стремятся рано вступать в брак: редко бывает, чтобы мужчина женился ранее тридцати лет, а девушка вышла замуж ранее двадцати.

Хотя девушка свободно распоряжается своим телом, согласие отца на брак не становится от этого для нее менее обязательным; зато и редко бывает так, чтобы муж ей был навязан или чтобы ее выдали замуж до по­лового созревания, как это бывает у арабов. Отец вме­шивается лишь, чтобы не допустить мезальянса или со­блюсти материальные интересы.

Будущие супруги выбирают друг друга на своих ве­черинках, которые для них — прелюдия к удовольстви­ям будущей семейной жизни. Жених должен изложить свою просьбу (ибадрален) отцу девушки через одного из своих родственников или духовное лицо, если тако­вое имеется поблизости.

У ахаггаров обычно все бывают в курсе такого сде­ланного предложения. Не так обстоит дело в Аире; здесь и мать девушки, и всю семью уведомляют лишь тогда, когда все уже улажено. Если женщина вступает во второй брак, отцовского разрешения на него не тре­буется.

Затем устанавливается размер выкупа (таггальт), который должен заплатить будущий супруг. У имхаров это обычно семь верблюдиц; у имрадов выкуп может состоять из верблюдов, баранов и коз (ослы никогда не входят). Выкуп выплачивается в один или несколько лриемов. Эти животные становятся собственностью ро­дителей девушки, которая, в свою очередь, может полу­чить от них приданое. На практике семь верблюдов ни­когда не даются, особенно после французской оккупа­ции, запретившей реззу; благородные туареги потеряли возможность запасаться верблюдами для будущего вы­купа; теперь они довольствуются тем, что дают одну-две, иногда трех верблюдиц, а вместо остальных — сан­далии и разные предметы.

В браке (аддубал) женщина сохраняет свободу рас­поряжаться своим имуществом и не несет никаких рас­ходов по хозяйству: все издержки полностью ложатся на мужа; благодаря такой системе состояние женщин увеличивается, тогда как у мужчин оно остается на од­ном уровне или же уменьшается.

Когда вопрос о выкупе обговорен, назначается дата бракосочетания; иногда через несколько дней, а иногда через год или даже два, если девушка слишком молода (этого последнего правила особо придерживаются в сахельских племенах).

Свадебные торжества происходят на стоянке девуш­ки, угощение устраивается только на восьмой день. Братья и родители жениха приходят на стоянку роди­телей невесты, где их принимают с почетом и предла­гают обильную трапезу. В течение семи дней, которые предшествуют свадебному пиршеству, жених не имеет права приходить на стоянку до захода солнца; все это время он находится в стоящей отдельно в стороне па­латке, где компанию ему составляют друзья (весь этот период женихи называются анесдибен).

Свадебные торжества сопровождаются джигитовкой мехаристов, галопирующих группами по два-четыре че­ловека перед женщинами, среди которых находится и невеста; женщины поют и сопровождают свое пение иг­рой на тамбуринах и скрипках. В Ахаггаре свадебная песня исполняется в музыкальном ритме алиуен, то есть «оливы». Этот обычай, по мнению доктора Вермаля, — пережиток древнего язычества, когда олива считалась деревом, посвященным богине любви.

Ко времени свадебных торжеств уже приготовлена новая палатка со всеми новыми аксессуарами — цинов­ками, веревками, кольями. Внутри палатки, с левой стороны, устраивают небольшое овальное возвышение из песка (адебель), куда ставят угощение. До того как в палатку войдет супруг, его друзья берутся за тент и семь раз подбрасывают его — это должно принести мо­лодым счастье. Впоследствии, когда стоянка снимается с места, эту палатку оставляют, и она стоит там не­сколько месяцев. Считается, что, чем дольше она оста­нется на месте, тем больше у нового союза шансов быть удачным.

На седьмой день отец девушки скрепляет брак с по­мощью марабута. Вечером невесту, которая весь день пряталась у одной из родственниц, целая процессия жен­щин, играющих на тамбуринах, провожает в брачную палатку, куда уже проследовал молодой жених. До заключительного акта — угощения — совершаются еще два интересных ритуала. Рядом с женихом, на место невесты, садится старая, дряхлая женщина: ее роль заключается в том, чтобы обмануть злых духов, которые захотят завладеть молодой супругой. С помощью такой уловки старуха берет на себя все дурные чары, угро­жающие молодой чете, и уносит их с собой, покидая палатку за несколько секунд до прихода невесты. Затем, когда приводят невесту, ее двоюродный брат по материнской линии загораживает ей дорогу и говорит сениху: Ауид ирратимен, что означает «Подари мне свои сандалии». Тогда тот вынимает заранее спрятанную в складках одежды пару новых сандалий и отдает их. Теперь путь девушке свободен, она входит в палатку своего будущего супруга, и отныне семья не имеет на нее никаких прав.

На следующий день в палатке новобрачных собираются молодые люди, и так все дни свадебного празднества. Это сборище называется по-туарегски тиджедель-сатин.

В течение первого года молодые люди живут на стоянке родителей девушки. Такой институт «испытательного срока» неоднократно упоминается в Ветхом завете и практиковался у древних евреев. Следствием это­го обычая является то, что первое время смягчается власть мужа над женой, а ее семья убеждается, что молодые постепенно привыкают друг к другу и что с дочерью обращаются должным образом.

Если новобрачная уже была замужем, то на седьмой день в сопровождении друзей и слуг она верхом на верблюде отправляется на стоянку своего мужа.

При первичном браке через год устраивается новый праздник. В один из вечеров мужчины и женщины из стоянки мужа являются на стоянку жены и инсцени­руют ее похищение. Мехаристы, незаметно подкрав­шись к стоянке, бросаются в самую гущу палаток, изда­вая воинственные крики, в ответ на которые раздаются вопли ужаса якобы испуганных женщин; нападающие окружают палатку молодых и требуют выдачи молодой жены как принадлежащей отныне их семье.

Это служит поводом для нового пиршества. Вечером следующего дня молодая жена, закутанная в большую белую шаль, в окружении своих родственников на ос­лах, сопровождаемая свитой мужчин верхом на верб­людах отправляется в свое новое жилище, где ее встре­чают вождь и пожилые женщины.

В то время как супруги укрываются в своей новой палатке, все гуляют, икланы танцуют, и праздник, на­чавшийся с заходом солнца, затихает только к рассве­ту, когда все устают. Надо заметить: сами туареги ни­когда не танцуют; они считают, что достойному человеку не пристало танцевать на людях. Так что танцы, называемые «туарегскими», которые можно увидеть в Таманрассете, на самом деле исполняются харратинами, то есть чернокожими земледельцами.

Теперь уже молодая жена вошла в новую семью и расстанется с ней лишь в случае развода или смерти своего супруга; а до тех пор она не имеет права навещать своих родителей, но они сами могут приезжать на ее стоянку.

Туарегские женщины сохраняют в браке большую независимость. Трудно сказать, верные ли они жены или пользуются отлучками, нередко очень продолжительны­ми, своих мужей. По словам одних (Дювейрье), их по­ведение безупречно; по мнению других (отец де Фуко, доктор Вермаль), оно оставляет желать лучшего; да и супруг продолжает придерживаться свободных нравов, которым обучился на ахалях. «Единственное их заня­тие,— говорил доктор Вермаль, — это любовь; иметь любовников — вот их цель». Совершенно очевидно, что бывшие любовники прошлых сборищ приходят наве­стить замужнюю женщину, вспоминая ее достоинства, проявившиеся на ахале; тут уместно подчеркнуть, что муж в этом случае не выказывает никакой ревности, ибо это посчиталось бы неприличным, к тому же пред­полагается, что подобное ухаживание чисто платониче­ское. Очень трудно пролить свет на этот вопрос, так как туареги ревностно пекутся о репутации своих жен и заявляют, что их поведение безупречно.

Что касается мужчин, то на своей стоянке они ведут себя достойно, хотя некоторые из них не брезгуют сно­шениями со своими служанками. Как-то одна черная рабыня аменокаля Ахамука забеременела; поползли слухи, что автор этого незаконного отцовства — сам вождь ахаггаров, но это тщательно скрывалось. Зато, как только караванщики оказывались в земледельче­ских центрах, подальше от своего края, они в открытую начинали говорить об этом, а от долгого сдерживания эта слава сделалась еще более громкой.

Когда туарег, пересекая чужую территорию, встре­чает таклит, пасущую коз, он, не колеблясь ни минуты, овладевает ею. Обычно она получает вознагражде­ние — щепотку табаку. Если же за этим занятием его застает хозяин служанки, туарег платит ему штраф, и этим дело кончается.

Адюльтер (аскер) со стороны жены у туарегов часто наказывается смертью. Муж сам вершит суд и рас­праву, собственноручно убивает виновных, и никто не подумает даже упрекнуть его в этом.

Туарегские женщины весьма независимы, и у них очень скверный характер; более того, они очень ревнивы. При малейшем нравственном проступке мужа жена уходит к родителям и возвращается к семейному очагу, лишь получив материальную компенсацию. Мужчины тоже довольно грубы и вспыльчивы, отчего в туарегских семьях часты ссоры.

Препятствия к браку

Препятствия к браку у туарегов идентичны тем, ко­торые предусмотрены мусульманскими законами. За­прещено сочетаться браком с ближайшими родственни­ками, с кормилицей, или ребенком своей кормилицы, или с женщиной, вскормленной тем же грудным молоком (молочной сестрой).

Существуют запреты на брак между представителя­ми различных каст. Альянсы между имхарами и имрадами редки, ибо если имохар женится на имрадке, то его дети теряют все права.

Женщины высшей касты и касты имрадов идут на союзы с арабами, особенно с марабутами, но при условии, что те будут придерживаться моногамии, блюсти туарегские обычаи и жить в Ахаггаре. Уточним, однако, что в последние десятилетия совершались и такие браки, когда туарегская женщина подчинялась арабским законам, что свидетельствует о довольно сильном влиянии ислама на некоторых стоянках. Туа­регские мужчины очень редко женятся на арабских женщинах.

Развод

У туарегов не бывает того, чтобы супруги жили раздельно; у них существует развод, теллеф, которым, однако, они не злоупотребляют. Развод вполне допу­скается Кораном и не является чем-то постыдным. Ини­циатором развода чаще выступает женщина. Обычно ос­нования, выдвигаемые женщиной, такие: плохое обраще­ние к ней, недостаточное ее содержание, потеря живот­ных из-за нерадивости мужа, распутство его (мотив от­носительно редкий), иногда неуплата остатка выкупа. Мужчина выдвигает в качестве основания для разво­да чаще всего распутство и бесплодие жены, оспарива­ние приданого или животных, несходство характеров и — очень часто — разногласия между женой и его род­ственниками.

Причиной развода могут быть также некоторые бо­лезни, например такие, как сумасшествие.

Разводы редко происходят мирно. Если женщина ре­шит оставить мужа, для нее хороши все средства. Са­мым веским поводом для этого может послужить ее от­каз от близости с мужем, но тогда позор может пасть на женщину, и ей после этого будет трудно снова вый­ти замуж. А мужчине достаточно лишь объявить жене: «Я отправляю тебя обратно к родителям», чтобы брак считался расторгнутым. Но чаще всего муж скрывает свое намерение и посылает сначала жену погостить на несколько дней к ее родственникам, а потом отправляет к ним какую-нибудь старуху со своей стоянки и через нее объявляет им о расторжении брака.

В том случае, если инициатор развода — мужчина, выкуп остается собственностью родителей жены; дети во всех случаях остаются на попечении отца.

Женщина может снова выйти замуж не ранее чем через три месяца. Этот обязательный для женщины, предписанный Кораном срок воздержания носит на тамашек название эттеф или эллудет; а сами женщины — тананлефт. Когда срок воздержания женщины заканчивается, на ее стоянке устраивается небольшой празд­ник, и тем самым объявляется, что она — свободная женщина.

Многие женщины не хотят выдерживать этот срок. И перекладывают эту обязанность на дерево, называе­мое на тамашек агар (Мае ru а с rassifolia). Они обраща­ются к дереву со следующими словами: «Агар, избавь меня от воздержания, которое непосильно для меня, возьми на себя эту ношу» — и кладут к подножию де­рева в качестве подношения немного сурьмы, благовоний, кусок ткани, то есть все атрибуты женщины, участвующей в асри. После чего, не дождавшись конца положенного срока, женщины ведут свободный образ жизни. Такое самовольное сокращение срока воздержания называется акфеллудетагар.

Если муж захочет снова взять себе отвергнутую жену, устраивается новая свадьба, а родителям жены выплачивается новый выкуп, но уже меньший.

Убийство

Убийства у туарегов происходят довольно редко. Они наказываются по принципу «око за око», если преднамеренны, и материальной компенсацией в остальных случаях. Вендетта, некогда существовавшая у туарегов, исчезла, уступив место диа, т. е. «плата за кровь». Иногда обычай требовал, чтобы убийца был выдан семье потерпевшего, однако, если он не был опознан, джемаа, или собрание влиятельных лиц, опреде­ляло, кому из племени надлежит стать пленником вместо убийцы. И никогда заложник не предавался смерти. Особо серьезные случаи рассматривались аменокалем, которому помогали четыре «присяжных» заседателя, по два с каждой стороны.

Самоубийство

Самоубийства у туарегов очень редки. Если же такое произошло, самоубийцу оставляют без погребения, стоянка снимается и покидает это место навсегда. Самоубийство запрещается Кораном, и туареги никогда не говорят о самоубийце, как будто его и не существовало.

Самоубийце вменяются в вину два преступления: во-первых, он посмел сам лишить себя жизни, что непо­зволительно человеческому существу, обязанному своей жизнью господу, и, во-вторых, своим поступком он оскорбил господа бога.

Душа самоубийцы, по их понятиям, не может найти пристанища и бродит по свету. Она любит возвращаться на то место, где покинула свою земную оболочку; туареги утверждают, что ее можно там услышать вече­ром, она производит такой шум, что невозможно за­снуть.

Смерть

Туареги совсем не боятся смерти (таментамт). Ког­да туарег чувствует приближение смерти, он собирает вокруг себя близких, дает им последние наставления. Затем согласно законам религии, которых, быть может, он не слишком придерживался при жизни, но которые вспомнил в свой смертный час, он произносит шахаду, символ мусульманской веры, или, если у него уже нет сил, поднимает указательный палец правой руки и испускает последний вздох.

Тело покойника обмывают теплой водой и завора­чивают в саван вместе с ароматическими веществами; слуги на ближайшем холме роют могилу. Яма, как и у арабов, представляет собой небольшую двухступенча­тую траншею. Тело покойного кладется на подобие но­силок, и четыре человека несут его головой вперед к месту погребения; там тело кладут на правый бок, ли­цом к Мекке. Марабут (или кто-нибудь грамотный) чи­тает мусульманскую молитву, а мужчины вторят ему, стоя позади него со сложенными на груди обнаженны­ми руками.

Женщины у туарегов участия в похоронах не при­нимают.

Современные туарегские могилы имеют надгробные камни (шуахеды): по одному в ногах и в изголовье — у мужчин, по одному в изголовье и по два в ногах — у женщин. Могилы овальной формы, вершина могильного холма напоминает купол; вокруг могилы обычно выкла­дывается ограда из камней с оставленным с восточной стороны проемом. Нередко по краям могилы вкапыва­ются деревянные колья или палаточные подпорки, а также большие шаровидные куски кварца, которыми, по словам туарегов, натирали тело покойника перед по­гребением.

В местах, где водятся гиены, как, например, в Сахеле, могила обычно покрывается сверху ветками колючего кустарника, чтобы животные не могли добраться до трупа.

После погребения участники похорон выражают свои соболезнования семье покойного, которая в память о нем устраивает трапезу.

Одежду покойного отдают марабуту или тому, кто его обмывал.

Затем стоянка снимается с места, и люди племени никогда больше не останавливаются здесь.

У туарегов существует траур (удхуф). Для мужа, по­терявшего жену, он короток: три дня он не покидает своей палатки. Ахаль и всякие другие развлечения в это время запрещены.

Для жены, потерявшей мужа, предписывается на­стоящее затворничество в течение четырех месяцев и десяти дней; вдова не должна появляться на людях, в это время она называется тадхант. Конец ее траура от­мечается небольшой церемонией: рано утром женщины стоянки выводят вдову встретить восход солнца, дают ей в руки священную книгу и показывают соль. С этого момента она возвращается к обычной жизни и может, если захочет, снова выйти замуж.

Все, кто знал покойного, носят по нему траур (таснит) три дня.

Туареги никогда не грустят о том, что человек умер. Свое соболезнование они часто выражают такими словами: «Ты счастливый; тот, кого ты любил, теперь у господа в раю».

Древние культы, религии и верования

Сегодняшние туареги — это мусульмане, однако их исламизация искусственная и сравнительно недавняя. Как и все обращенные в новую веру, туареги стремятся скрыть свои прежние верования, но они все равно кое в чем проявляются. В течение определенного отрезка времени туареги считают себя прилежными последова­телями пророка; они стараются даже приписать себе шерифское происхождение, так что весьма трудно до­биться от них каких-то сведений относительно их преж­ней религии.

Какими были древние верования туарегов? Идолопо­клонничество или анимизм? Здесь приходится вести речьлишь об отдельных, весьма туманных фактах, предо­ставленных нам археологией и античными текстами[7].

Культы, исторические и протоисторические

Изучая непосредственно наскальные гравированные изображения и рисунки Центральной Сахары, находишь в них кое-что, могущее дать представление о веровани­ях их авторов. Однако интерпретация их нуждается в доказательствах.

Может быть, древние художники Центральной Саха­ры, жившие до «периода колесниц», и не имеют никако­го отношения к туарегам или имеют с ними связь весь­ма отдаленную, однако вполне допустимо, что у них бы­ли точки соприкосновения, следы которых выявляются у теперешних народов.

Фробениус при изучении больших гравюр Феззана не мог не вспомнить охоту у пигмеев и у автохтонных жи­телей Океании. Дело в том, что, прежде чем отправить­ся на охоту, и те и другие рисуют на земле или на ска­ле животное, которое хотят заполучить, и после ряда заклинаний совершают ритуал, имитируя его умерщвление. Аналогию можно проследить и на других рисунках, даже несмотря на то что там нет человеческих фигур, например франко-кантабрийских или австралийских. Совсем иначе выглядят рисунки «периода буйвола» в Южном Оране, Тассилин-Аджере и Феззане, которые нередко носят характер просто забавных историй. Спра­ведливости ради, следует сказать, что ряд животных (те, что отмечены спиралью над ними) являлись все же объектом какого-то магического ритуала.

В то же время в.рисунках этого периода попадают­ся человеческие фигуры с зооморфными головами (соба­ки, шакала, осла, антилопы), или с рогами, или же с приставным хвостом; все эти фигуры напоминают изо­бражения древнеегипетских богов и ритуальные переоде­вания в маски, которые еще сохранились в Тропической Африке. Очень трудно истолковать эти изображения: речь может идти как о переодеваниях, осуществляемых во время охоты, чтобы легче было приблизиться к до­быче (как это отчетливо видно на одном из рисунков уэда Тамрит, в Тассилин-Аджере), так и о масках, на­детых с культовой целью. Кроме того, в этот период был в почете и культ плодородия; ведь известно много ри­сунков с изображениями людей в момент совершения ими полового акта, эти рисунки можно было бы истол­ковать как чисто эротические, если бы не было известно (по аналогии с тем, что существует в настоящее время у африканцев Сахеля), что эти изображения имеют целью лишь выразить понятие мужского и женского на­чал в воспроизводстве.

Фробениус истолковал также некие круги с заклю­ченными в них фигурами страусов и жирафов как «об­ручи света», которые на более поздней стадии дали яко­бы рождение солнечному диску древнеегипетских куль­тов, материализовавшихся в виде быка и барана. Одна­ко такое истолкование сомнительно, контекст многочис­ленных сценок поимки животных больше наводит на мысль о ловушках и силках.

Жоло, например, решил, что обнаружил в изображе­ниях, как ему показалось, в момент мочеиспускания слона, барана, буйвола — ритуал вызова дождя. Сегод­ня эта теория не разделяется, ибо множество копий, имеющихся в нашем распоряжении, не дают тех дан­ных, на которые опирался Жоло. К тому же изучение изображений на местах и более четких копий позволяет утверждать, что это вовсе не изливание струй, а неров­ности поверхности скалы или случайные царапины.

В сюжетах «периода буйвола» обнаружено много изображений дисков и украшений между рогами жи­вотных, совершенно аналогичных изображениям на древнеегипетских памятниках. Некоторые авторы усмат­ривают здесь прямую зависимость, основываясь на гипо­тезе, что бык пришел сюда с востока; другие же по­лагают, что эти сходные черты могут быть случай­ными.

Имеется слишком много аналогий между отдельны­ми рисунками Египта и Сахары, чтобы между ними не прослеживалось родства; однако природа культа по-прежнему не поддается определению, египтологи часто теряются перед разнообразием типов изображе­ния урея и других атрибутов. Уточним, что баран, увен­чанный солнечным диском, столь часто встречающийся в Сахарском Атласе, в Сахаре нигде не фигурирует.

В рисунках Тассилин-Аджера, относимых обычно к «периоду буйвола», у многих персонажей есть рога, чтоможет быть просто украшением головного убора, не имеющим никакой связи с культом. Более показатель­ной с этой точки зрения является сцена танца на ска­ле в Тиратимине (Тассили), где изображено большое количество женщин, танцующих в кругу сидящих и хло­пающих в ладоши людей, а сбоку в этот круг входит че­ловек в маске, увенчанной рогами (колдун или носитель маски предка племени). Это буквальное воспроизведе­ние ритуальных танцев жителей Сахеля во время их праздников инициации или урожая. У туарегов таких танцев нет, но в Джанете на празднике зебиба земле­дельцы рядятся в мишуру и надевают маски с рогами, позаимствованные ими, вероятно, из Сахеля.

С началом французской оккупации в Центральной Сахаре найдено некоторое количество статуэток. Фигур­ки изображают буйвола, барана, зайца, антилопу, ка­ких-то звероподобных существ с головой совы или льва; это наверняка предметы поклонения. Несмотря на гру­бые формы, фигурки не лишены изящества, а порой и утонченности. Туареги не признают их своими изделия­ми. И действительно, высокая техника исполнения фигу­рок заставляет думать скорее об эпохе неолита, когда люди в совершенстве владели искусством резьбы по камню. Ныне известно, что они датируются «периодом буйвола». Тем не менее многие служили предметом культа еще относительно недавно; нет сомнения в том, что это было вторичное их использование, вероятно не имеющее ни малейшей связи с первоначальным пред­назначением фигурок. Речь идет о звероподобных суще­ствах с головой совы из Табельбалета (Тассили) и с головой быка из Тазерука (Ахаггар). Туареги приписы­вают этим статуэткам магическую силу, способную вы­звать дождь и дать плодородие женщинам.

А не попробовать ли связать эти фигурки и с рас­сказами позднелатинского автора из Африки Кориппа? По его словам, языческие народности луата и хоуара изображали свое божество в виде быка, который являл­ся также родоначальником и других местных богов; один из них звался Гурзил. Эти народности имели так­же своих священных идолов, чьи имена они выкликали во время сражений, а накануне сражений омывали кровью принесенных им жертв.

Похоже, что священный характер этих идолов сохра­нился через века и поколения, хотя трансформировался и ослаб.

Религия древних ливийцев

Мы располагаем немногочисленными сведениями о религии древних ливийцев, записанными древними ав­торами.

Геродот рассказывает, что насамоны почитали моги­лы предков (тех, кто прослыл у них самыми уважаемы­ми и справедливыми людьми) и что они клялись ими, прикасаясь к могиле. Аусы почитали богиню Афину, ко­торую называли дочерью Посейдона и Тритониды. Оби­татели оазиса Аммон поклонялись барану. Что касает­ся атлантов, славившихся своей мудростью, то они во­все не занимались прорицательством (то есть у них не« было оракулов) и не употребляли в пищу мяса живот­ных, что может быть истолковано как признак аними­стических верований. Кроме того, Геродот сообщает нам, что все ливийцы-кочевники, от Египта до озера Тритон, питались мясом и молоком, но в подражание египтянам не ели говядину и свинину, их жены также следовали этому правилу из почтения к Исиде — египет­ской богине. Все они совершали жертвоприношения луне и солнцу, племена с озера Тритон — Афине, затем Тритону и Посейдону. Говорят, в III веке до н. э. массилы, один из нумидийских народов, поклонялись Кро­ну (Кроносу) и приносили ему человеческие жертвы.

В более позднее время многие авторы упоминают о культе Аммона, существовавшем в различных ливий­ских племенах, и о знаменитом Храме солнца, где ора­кулом было божество-баран. Со всего Средиземноморья люди устремлялись в оазис Сива, чтобы узнать о сво­ей судьбе у старого ливийского бога. Ему оказывали почести египтяне, греки, карфагеняне, а среди ливий­цев — насамоны, псиллы, масеи, гараманты и другие.

Таким образом, почти очевидно, что у предков туаре­гов существовал культ Аммона, который был связан с культом солнца. Поэтому довольно удивительно отсут­ствие изображения барана на скалах Центральной Сахары, разве только что его культ в этих районах иг­рал второстепенную роль. Природа же изображений ба­рана в Южном Оране трактуется весьма противоречи­во: одни авторы видят в них истоки ливийского Аммона, другие — его производные. Отсутствие иных изображе­ний на территории между Южным Ораном и оазисом Си­ва тоже не способствует разрешению проблемы, однако возраст рисунков представляется, безусловно, более древним, чем сам культ барана у жителей оазиса Сива. Что касается существования культа солнца и звезд, то тому находится немало подтверждений. Е. Ф. Готье полагает, что встречающиеся в Сахаре многочисленные круги большого диаметра, выложенные из камней, имеют отношение к этому; тем не менее это лишь гипо­теза.

В связи со сведениями Коррипа о боге-быке Гурзиле можно заметить, что бык часто изображается на гра­вюрах и рисунках, однако они расположены в местах, которые никак не похожи на святилища; к тому же изо­бражение быка нередко встречается вперемежку с дру­гими животными, а во многих случаях изображаются целые стада быков, что скорее говорит о воспроизведе­нии сцен пастушеской жизни, чем о культовом назна­чении этих изображений.

На краю деревни Хирафок, на одной из труднодо­ступных вершин, изображено множество больших жирафов и очень красивый страус. Среди нагромождений камней видны небольшие холмики, на земле валяются черепки древних гончарных изделий. Никогда и нигде среди множества обнаруженных мною стоянок не встре­чалось ничего подобного: ни одна из гравюр не уцеле­ла, все сбиты. Видно, что это не случайность, а сделано преднамеренно. Не служили ли эти гравюры объектом культа? Тщательное изучение места позволило сделать такое предположение, а подкрепляется гипотеза тем фактом, что огромные плиты опрокинуты умышленно. Однако поскольку ни на какой другой стоянке подобно­го не встречалось, то сомнения все же остаются. Как бы то ни было, существовал такой культ на самом деле или нет, эти рисунки определенно были причислены к идо­лам и по этой причине разбиты пришедшими сюда чу­жеземцами (как это имело место в античном Средизем­номорье, когда первой заботой завоевателей при заня­тии территории противника было разрушение его идо­лов и храмов).

Конечно, нельзя определить точную дату этих собы­тий. Но одно несомненно: именно сюда пришли первые миссионеры ислама, многие из которых здесь и похоро­нены. Возможно, что эти первые на туарегской земле мусульмане и виновны в разрушении рисунков, воспри­нятых ими как языческие. Добавим, что в доме каида Хирафока над дверью был изображен знакТанит (Тин-нит)! Этот любопытный рисунок, отдаленно напоминающий о карфагенской богине, относится к явлению то­го же порядка, что и почитаемые символы в домах Уарглы и Гадамеса; однако это еще не дает права утверждать, что у туарегов был распространен культ Танит.

Христианизация

О христианизации туарегов в древности говорилось много. Дювейрье был первым, кто объяснял высокое положение женщины в туарегском обществе именно хри­стианизацией. Это же влияние он усмотрел и в наличии в языке тамашек определенного количества латинских слов религиозного характера, а также в декоративных мотивах ряда предметов, где часто присутствовало изо­бражение креста, например на щитах воинов, в самой форме луки седла, рукояток кинжалов и мечей.

Такую же теорию выдвинул С. Килиан, основываясь на тех же фактах и на ритуалах, в частности нанесе­нии туарегами крестов на миски и другие предметы, от которых им надо было отогнать злых духов; упор он делает на то, что мотив креста довольно частый в ис­кусстве туарегов.

Однако если говорить о современном оружии туаре­гов, то не вызывает сомнения тот факт, что его форма утвердилась много веков спустя после начала христиан­ской эры; что меч с гардой в виде креста, кинжал, при­крепленный к луке, седло рахла с лукой в форме креста появились очень поздно в наскальных росписях и ри­сунках, а щиты туарегов не фигурируют там вовсе. Но определить точную дату их появления в росписях не­возможно, а такуба появляется лишь с более поздними изображениями верблюда. Исследования в отношении оружия позволяют утверждать, что самые старинные клинки мечей — европейского производства — относят­ся к XIII веку, а имеющие уже клейма — в основном к XVI. Таким образом, здесь следует говорить о двух ви­дах клинков — о заимствованных через испано-марок­канский канал и о доставленных на рынки Северной Аф­рики торговцами из Генуи, Марселя и других мест. А с мечом машуашей, как это утверждалось, здесь нет ни­какой связи, ибо он более короткий и изготовлялся из бронзы.

Что касается ритуала наносить крест или класть в виде креста две деревянные палочки на некоторые пред­меты и сосуды, то в результате моего исследования в Сахаре выяснилось, что этот ритуал не является туарегским, а распространен во всем мусульманском мире и совершается арабскими марабутами, в той или иной степени занимающимися магией. Скрещенные палочки— ритуальный знак, означающий преграду, запрет, а если шире — то и защиту.

Совершенно очевидно, что рукоятка кинжала и лука седла похожи на агадесский крест. Эти мотивы типичны в основном для ремесленников Аира и людей племени кель-грес, искусство которых резко отличается от ис­кусства другой группы ремесленников — из племени даг-эш-шейх. Впрочем, мотив агадесского креста возник сравнительно недавно и существует на протяжении жиз­ни лишь нескольких поколений.

Итак, христианизация туарегов — факт сомнитель­ный. И прежде чем утверждать, что она имела место, следует изучить действительное положение с христиан­ской религией в Северной Африке, где она распростра­нилась в первые же годы христианской эры. Немало епископов несли новую веру от Цезарейской Маврета-нии до границ Византии, достигли Верхних Плато вплоть до шоттов Джерид. Согласно Тертуллиану[8], не только вся Проконсульская Африка стала христианской, но и весь район Большого и Малого Сиртов, а также некоторые гетульские племена. Однако отец Менаж, ко-торюму мы обязаны самыми значительными из опубли­кованных трудов о христианстве в Африке, не без осно­ваний задавался вопросом, достаточно ли хорошо па­стыри следят за чистотой веры вновь обращенных. Представление, данное, в частности, общиной Карфаге­на в 250 году, во времена гонений при Деции, выгляде­ло жалким, и отступников насчитывались тысячи[9]. Ну-мидийцы, обращаясь в христианство, просто принимали религию завоевателей, вернее, делали вид, что прини­мали, но в основной массе своей оставались язычни­ками.

Что же в таком случае говорить о кочевых племе­нах, которые всегда ускользали от властителей Север­ной Африки?

В письме к Гезихию. епископу города Салона в Далмации, святой Августин писал, что «Евангелие не встречает понимания у варваров, а что касается наро­дов более удаленных, которые никак не признают рим­скую державу, то они не приобщились к христианской религии — ни один из тех, что входит в ее состав» (письмо № 199).

Святой Григорий тоже сообщал, что многие бербе­ры, приобщившиеся к Евангелию, оставались язычника­ми и продолжали поклоняться камням и деревьям.

Однако Прокопий в 548 году отмечал, что при им­ператоре Юстиниане насамоны Гадамеса обратились в новую веру, гараманты Феззана заключили мирный до­говор с империей и также обращены в христианство. «Никогда еще вера, — говорил по этому поводу отец Менаж, — не имела такого широкого распространения в Африке. Обращение этих новых народов способствовало распространению влияния церкви и империи доволь­но далеко в глубь Африки. Но являлась ли она крепкой? Религиозная пропаганда долго была одной из из­любленных форм византийской экспансии. Из этого следовало, что обращение, которого она добивалась, бы­ло скорее политическим актом, оно осуществлялось без предварительного обучения катехизису, а следовательно, без наличия убежденности у новообращенных. Рели­гиозная пропаганда, увы, продолжалась лишь постоль­ку, поскольку политические интересы пребывали в согласии с интересами личными».

Позднее, в XIV веке, арабский историк Ибн Халдун, рассуждая о берберах санхаджа, говорил, что этот языческий народ никогда не принимал христианскую религию.

Многочисленные следы язычества, сохранившиеся у туарегов, свидетельствуют о том, что, хотя некогда они были подвергнуты христианизации, а теперь и ислами-зации, у них осталось не меньше привязанности и к сво­им древним верованиям.

Что же касается желания некоторых авторов пред­ставить туарегов потомками бывших крестоносцев, объясняя этим форму их оружия и крестообразные мо­тивы их украшений, то здесь мы находим лишь не имеющие под собой сколько-нибудь серьезной почвы умозаключения, основанные на литературе, не представ­ляющей научной ценности.

В общем только латинские слова, существующие в языке тамашек, могут указывать на то, что у туарегов были более или менее тесные отношения с христиан­ским миром; однако сами по себе они еще не свиде­тельствуют о христианизации туарегов в древности.

Иудаизм

Если христианство лишь коснулось берберов Север­ной Африки и опосредованно — сахарских кочевников, то, пожалуй, совсем иначе обстояло дело с иудейской верой.

Действительно, древние евреи рано обосновались в Северной Африке, в особенности в Киренаике, где тог­да существовало язычество, и смогли приобрести сре­ди берберского населения много последователей своей веры. Целые племена были обращены в их веру, так что, когда началось насаждение там христианства, обнару­жилось существование большого количества как иудей­ских, так и иудаизированных элементов. С приходом все большего числа переселенцев из Египта влияние пра­воверных иудаистов усиливалось; во времена Византий­ской империи оно стало уже столь сильным (как в культурном, так и в политическом отношении), что на­чало вызывать опасения у властей, и император Юсти­ниан решил изгнать иудеев. Многие бежали тогда в глубь континента и даже укрылись в Сахаре, где обра­зовали многочисленные сообщества. Так было суждено образоваться иудейскому государству в Туате.

Когда, в свою очередь, в Северную Африку пришли арабы, то они нашли здесь значительное иудейское на­селение. Начались жестокие преследования, новое изгна­ние; многие общины были вынуждены принять ислам.

Очень может быть (хотя нельзя утверждать навер­няка), что племена, объединившиеся вокруг Кахины, вы­ступившие на защиту независимости берберов, были иудаизированными. Имя героини массива Орес—Кахина — происходит от древнееврейского «кохен» («жрец») и означает «жрица». Отец Менаж, прочтя Ибн Халдуна, отметил, что многие фракции народа хоуара были иудаизированы, и в частности фракция херренеха, осев­шая ныне северо-восточнее Ореса.

В XV веке в Сахаре еще существовали евреи, одна­ко они уже не были иудаистами, под натиском мусуль­манских завоевателей они исчезли — были вынуждены обратиться в ислам или уйти в Мали; некоторые из них воспользовались гостеприимством племени даг-эш-шейх и сонгаев из Гао.

Ныне невозможно определить, в какой степени эти ранее иудаизированные племена участвовали в форми­ровании народа туарегов, чьи фракции, пришедшие из района Большого и Малого Сиртов или Киренаики, испытали на себе влияние религии евреев Кирены.

А вот энадены, бесспорно, еврейского происхождения, выходцы из Туата, они в 1492 году были изгнаны туда марабутом эль-Мерихли. Многие укрылись тогда в Уалате, где в 1506—1507 годах их видел Вален­тин Фернандиш. Эти изгнанники и положили начало касте энаденов; они унаследовали художественные вкусы предков; например, циновки, окружающие их палатки, всегда украшает звезда Давида.

Ислам

По арабским источникам, исламизация туарегов, в яастности туарегов Ахаггара, была проведена Абдаллой Эд-Джафарюм, наместником Сиди Окбы бен Нафи (ум. в 683 году); его два помощника якобы почили у церевии Тазерук в Тиокине, их могилы до сих пор являются местом почитания.

Разные авторы описывали то, как происходило за­воевание арабами Северной Африки, и Феззана в част-Иости, однако никто из них ни словом не обмолвился проникновении арабов в Ахаггар или в Тассили: по­хоже, что сюда попадали лишь отдельные проповедники.

В то же время с приходом арабов в Мармарик и район Большого и Малого Сиртов фракции хоуара, луата, маджила и другие оставили эти места, считая, что лучше покинуть родину и укрыться в пустыне, чем принять чужую религию и быть под игом завоевателей.

В легендах Сахары говорится о том, что Сиди Окба был убит туарегом по имени Косейлата; так туареги соединяют свою историю с историей племен Ореса и племени кунта клана даг-эш-шейх, потомков Сиди Ок­ры, и выражают таким образом атавистическую враж­ду, существующую между кунта и туарегами. Если даже допустить, что Косейлата по происхождению хоуара, что дает ему дальнее родство с туарегами Ахаггара, то это предание возникло на основе мании сахарцев, арабов и туарегов, приписывать известные исторические факты своей собственной истории. Впрочем, мы вовсе не убеждены в том, что кунта являются потомками Сиди Окбы, существует даже предположение, что они — арабизированные берберы.

Согласно другому преданию, бытующему у кель-ахаггар, их исламизация — дело Аггага, знаменитого ма­рабута Альморавидов, однако в сведениях, имеющихся о нем, нет упоминания о том, что он дошел до Ахагга-ра, равно как и о том, что туареги участвовали в заво­еваниях Альморавидов.

В Ахаггаре первым исламизаторам приписывают обычно могильники Тиокин, псевдокуфические надписи в Тим-Миссао, мечеть в Иламане, руины ксуров в Силете и Тите.

Не следует думать, что туареги сразу и навсегда приняли ислам; если они и приняли Коран как руковод­ство в вере, то отнюдь не отреклись от своих древних языческих обычаев. Арабы утверждают, что туареги чуть ли не четырнадцать раз становились отступниками от ислама, и до сих пор считают их весьма и весьма умеренными мусульманами. Более того, полагают даже, что в течение длительного времени они принадлежали к еретической секте ваххабитов, к которой присоедини­лись, чтобы вместе выступить против своих завоевате­лей.

Туареги малосведущи в религии, они, как правило, не могут сами читать Коран, за исключением несколь­ких человек у таитоков и в сахельском племени кель-эс-сук. Среди них живет очень мало арабов-марабутов; они находятся там в основном из меркантильных сооб­ражений, извлекая выгоду из невежества туарегов. У по­следних нет ни имама, ни муфтия; их мечети — просто места для молений, которые представляют собой хоро­шо утрамбованные участки земли, огражденные кам­нями.

Многие туареги не соблюдают предписаний Корана. Несколько лет назад некоторые вожди переложили на своих марабутов «вознесение молитв вместо них»; другие же блюдут Коран довольно тщательно, однако без осо­бой набожности. Многие туареги причислены к религи­озным орденам, но они, как правило, не знают значе­ния их ритуалов и ограничиваются тем, что носят чет ки. Так, в середине XIX века у них самым могущест­венным было братство Тиджанийя. Большинство из тех, кого встречал исследователь Фуро во время своего пу­тешествия по Тассили, входили в это братство. Однако он отмечал, что среди них было и несколько членов ордена Кадирийя. Вождь Ин Геддассен и несколько бла­городных из района Гата принадлежали к сенуситам. Когда племя улед-сиди-шейх, игравшее в Тиджанийи[10] значительную роль, сражалось с французами, большин­ство туарегов оставались связанными с этим братством; позднее многие присоединились к сенуситам.

Бесспорен тот факт, что исламизации туарегов во многом способствовало проникновение европейцев в Аф­рику и что под предлогом защиты веры марабутам удалось восстановить их против французов, а самим в то же время приобрести у них большее влияние.

Основными представителями ордена Тиджанийя в стране туарегов были ифорас из Тассили, их завийя в Гемазинине была основана одним из ифорас, эль-Хадж Эль-Фоки, в 1700 году. Его сын Муса прославился сво­ей святостью, и поэтому его могила, находящаяся близ пальмовой рощицы, почитаема всеми северными туарегами.

Туареги Адрар-Ифораса причислены к ордену Кадирийя и приняли вард от шейха Баи, бывшего марабута из племени кунта из Телейи. Он умер несколько десятиле­тий назад, а слава о нем распространилась по всей Сахаре. У иуллеммеденов одни племена относятся к Кадирийи (кель-эс-сук), другие—к Тиджанийи (ида-у-сахак). В Аире вероисповедание ордена Кадирийя более распространено, однако членов ордена Тиджанийя также много. Сенуситы до 1900 года имели мало адептов, но их движение привлекло многих во время восстания 1915—1918 годов, однако в наши дни сохранилось лишь несколько религиозных центров сенуситов.

Религиозная умеренность туарегов такова, что еще несколько десятилетий назад они не очень почитали ма­рабутов, а совершивших паломничество в Мекку было довольно мало. Когда в 1860 году Дювейрье посетил Гат, у северных туарегов насчитывалось около тридцати таких паломников. В 1950 году у ахаггаров лишь три человека имели звание эль-хадж. После провозглашения независимости паломничество в Мекку совершали многие туареги.

Однако умеренность не исключает фанатизма. Еще Карт отмечал, что во время путешествия ему случалось сталкиваться с фанатизмом туарегов, осаждавших его вопросами, а с некоторыми из них ему даже приходи­лось вступать в дискуссии по различным религиозным догмам. Он с честью выходил из положения благодаря превосходному знанию Корана и мусульманских нра­вов. В то же время невежество туарегов в религиозных вопросах делает их послушным инструментом в руках марабутов, которые часто пользуются этим, чтобы раз­жигать у них ненависть к христианам. Расправа с мис­сией Флаттерса в 1881 году — одно из следствий этого.

В настоящее время в Ахаггаре в земледельческих центрах существует несколько школ по изучению Кора­на, открытых арабскими марабутами. Их посещают в основном дети харратинов; дети же туарегов не могут ходить в такие школы, поскольку они находятся далеко от их стоянок.

Есть в Ахаггаре семья марабутов, по происхожде­нию шерифы из Аулефа (Тидикельт), поселившаяся там примерно 75 лет назад, к которой все относятся с вели­чайшим почтением. Сначала эта семья обосновалась на небольшом участке в Дар-Мули и возделывала его, но после случившейся там засухи переехала в Эссали-Се-кин; здесь ею каждый год устраивается праздник мило­стыни, на который съезжаются все туареги Ахаггара. Глава семьи — Мулей эль Вафи бен Мулей Абдаллах отличается глубокой набожностью и пользуется боль­шим уважением.

Анри Бассе говорил по поводу исламизации туаре­гов, что из ислама они почти ничего не взяли, кроме, может быть, Корана в качестве амулета, зато переняли от него фатализм. Многие другие исследователи тоже отмечают поверхностность мусульманской веры туаре­гов, однако не следует преувеличивать и степень их без­божия.

Со времени проникновения европейцев в Сахару ис­лам как знамя сопротивления добился больших успе­хов, а сенусизм в 1915—1918 годы еще более усилил это движение. Между тем сами французы способствовали тесному контакту арабов с туарегами: их гарнизоны состояли в основном из арабов, в результате чего в Ахаггаре обосновались арабские коммерсанты и мара­буты. Более того, когда южные территории стали без­опасными, появилось много марабутов, собиравших ми­лостыню. Все они были одновременно и проповедника­ми ислама. 204

Хотя марабуты и не охватывали стоянок туарегов в глубине Сахары, активная пропаганда, религиозный ха­рактер которой часто дополнялся политическим, сильно воздействовала на тех, кто кочевал и кочует вокруг Та-манрассета. Таким образом, можно сказать, что ислами-зация Ахаггара хоть и медленно, но проводится.

Уже заключено немало браков между арабскими марабутами и туарегскими благородными женщинами; дети от таких браков воспитываются в арабских тради­циях. Мало-помалу марабуты стараются вытеснить тра­диционный матриархальный уклад туарегов мусульман­ским патриархальным.

Все шире распространяется соблюдение поста и празднование мусульманских религиозных праздников.

И наконец, марабуты предложили многим туарегским вождям публично отречься от прежних верований, от всего того, что еще осталось у них от язычества. Аменокаль Ахамук, а за ним и Меслах публично высту­пили с подобным отречением.

Летаргия, в которую погрузились туареги в резуль­тате насильственного прекращения их разбойничьей жиз­ни, в сочетании с пропагандой арабов обратила их к религии. Теперь можно все чаще видеть благородных молодых людей, проводящих время за распеванием сти­хов Корана.

Пережитки язычества

Несмотря на достигнутые исламом в последнее время успехи, за десять веков, прошедших от начала исламизации, туареги все еще не избавились от своих древних верований. Конечно же, они стираются, теряют свою интенсивность, но остаются несмотря ни на что жить в глубине души туарега. Так будет продолжаться еще долго, и не сам ли край тому причиной, горы, холмы и долины, крепко хранящие свои легенды, отмечен­ные печатью языческой веры?

Туареги все еще верят в существование духов, в при­видения. Наряду с правоверными адептами ислама они охотно назовут вам разные таинственные существа, ко­торые, как говорил Е. Ф. Готье, являются не чем иным, как старыми их божками. Отец де Фуко обнаружил в зассказанных ему легендах имена нескольких таких божков: Тамарес, Бурдан, Тассуд, Уэрдаз, Нулана, Ра­дес; большинство из них сегодня уже забыты и хра­нятся только в памяти стариков.

Вера туарегов в сверхъестественное превосходит вся­кое воображение. Горы, источники, гельты, ущелья, де­ревья они населяют духами — алхикен, или имдунен — и для защиты от них носят множество талисманов, взя­тых у марабутов. Женщины более суеверны, чем муж­чины, и занимаются тем, что испрашивают совет у ста­ринных могил (тасауит) — точно так же, как это отме­чал еще Геродот у насамонов и Помпоний Мела у авгилов. «Авгилы, — писал последний, — не признают дру­гих божеств, кроме душ умерших. Они клянутся ими и спрашивают совета у них, как у провидцев; для этого они, изложив свою просьбу, ложатся на могилы и во сне получают ответ». Этот текст, которому 2000 лет, ак­туален в отношении туарегов и поныне, ибо туарегские женщины, когда хотят получить весточку от ушедших в иной мир, поступают точно так же.

Кроме того, туарегские женщины занимаются гада­нием — на зеркале, ящерице или рисунке на песке (ташилет), изображающем гадюку. Одни могилы, счи­тается, исполняют желание женщин — иметь любовни­ка или мужа; другие же, как, например, в Тазеруке, по­могают от бесплодия. Именно там были найдены ста­туэтки, так называемые тибарадины, над которыми со­вершали молитвенные действа только женщины, мужчи­ны же просто посещали эти старые могилы. Предназна­чение идолов с головой совы из Табельбалета, должно быть, весьма близко тому, которое имели идолы из Тазерука.

Эти петролатрические культы[11] оказались очень жи­вучими у туарегов. Они верят, что некоторые камни свя­заны с привидениями, и, дабы умиротворить духов, кла­дут рядом с ними булыжники как воплощение своих обетов. У перевалов, на узких и опасных тропах часто можно увидеть большие груды таких камней, похожие на курганы, а по обеим сторонам караванных дорог, ве­дущих, в частности, в реги Тенере или в районы пусты­ни, слывущие опасными, — множество небольших кучек.

Считается, что духи селятся и в некоторых деревьях, например Ва lanites aegyptiaca; туареги называют его ахемес. Они никогда не расположатся под таким дере­вом, предварительно не закидав его крону камнями, чтобы изгнать живущего там духа.

Выше мы уже говорили о том, какие предпринима­ются меры предосторожности в отношении пустой посу­ды, мест бракосочетания, а также местонахождения но­ворожденного, вокруг которого, как полагают, витают духи. С той же целью в палатке туарегов принято ве­шать на центральный шест старую сандалию.

Запреты же на определенные виды пищи, о чем то­же говорилось выше, суть, видимо, не что иное, как остатки анимизма.

Наряду с этими поверьями очень большое место у туарегов занимает колдовство. Оно почти всегда носит характер симпатической магии. Черепа варанов, кусоч­ки кожи аддакса, которые туареги носят в качестве аму­летов, предназначены для защиты от укусов змей и скорпионов; поскольку вараны и аддаксы уничтожают змей и скорпионов, туареги считают себя в безопас­ности. Так, согласно другому поверью, тому, у кого гноится рана, не рекомендуется пить молоко — из-за аналогии цвета и т. п.

Сны тоже имеют свое толкование у туарегов. Если человек увидит во сне черное — это плохое предзнаменование; белое — он получит деньги; финики — кто-то из его близких или он сам будет ранен; змею — на него напущена порча.

Есть у туарегов счастливые и несчастливые дни, от них зависит, браться ли за какое-нибудь дело и отправляться ли в дорогу. Тот или иной признак, встреча с тем или другим животным истолковываются как благо­приятный или неблагоприятный знак, чтобы идти на охоту и т. д.

Туареги верят в колдовство, и некоторые люди (эмекему), похоже, занимаются этим. Существуют колдовские зелья; секрет их приготовления хранят кель-джанет; самое известное из них — борбор: женщины пользуются им, чтобы привязать к себе мужчин и повелевать ими.

Таким образом, туареги все еще сильно привязаны к своему языческому прошлому.

Внешние связи и отношения

Торговля, караваны, караванные пути и средства передвижения

Караванные пути

Можно с полным основанием констатировать, что в период всего обозримого прошлого Сахара всегда игра­ла роль моста между Северной и субэкваториальной Африкой, что между этими территориями никогда не су­ществовало непреодолимой преграды.

Североафриканцы всегда с вожделением смотрели на богатства юга. Среди многих доказательств тому — пла­вание вокруг материка карфагенянина Ганнона с целью покорить побережье Африки западнее Геркулесовых столбов, путешествие трех молодых насамонов, которые во времена Геродота (V век до н. э.) пересекли пустыню и достигли Нигера. «Дорога колесниц» в Центральной Сахаре, имевшая вначале военный характер, — еще од­но доказательство того, что пустыня не была непреодо­лима.

Субэкваториальная зона — это страна черных. Египтяне хорошо знали это. Они извлекли немало выгод из этого далекого края, их фараоны без колеба­ний направляли туда военные экспедиции и вывозили оттуда золото, слоновую кость, страусовое перо и ра­бов. Жители Северной Африки не могли не знать это; вскоре о богатствах Суданского пояса стало известно всюду, и множество дорог пересекло Сахару с севера на юг.

Находился ли на этом пути Ахаггар?

«Дорога колесниц» — какой мы себе ее представ­ляем — необязательно совпадала с торговым караван­ным путем, ибо она служила скорее всего для проник­новения белых народов на юг. Однако можно предположить, что при этом они воспользовались дорогой тор­говых караванов, иначе трудно представить, как завое­ватели прошли бы через пустыню (хотя в тот период объем торгового обмена был, вероятно, невелик).

Вполне очевидно, что уже потом ею полностью за­владели торговые караваны; действительно, это самый короткий путь между районом Большого и Малого Сир-тов с его крупными портами (Эа, Лептис) и Нигером. Во время владычества Карфагена, возможно, существо­вала дорога через Тозёр и Гадамес, однако нет никаких данных, позволивших бы утверждать это, хотя все более широкое использование верблюдов должно было ока­зать влияние на развитие этих торговых путей. Во всяком случае, такая версия вполне правдоподобна.

С приходом арабов Ахаггар оказался как бы отстра­ненным от караванных путей: его обходили. При этом Айн-Салах служил своего рода перевалочным пунктом: сюда приходили караваны из Туггурта, Тозера, Гадаме-са и отправлялись дальше на юг через Ин-Зизу (Анзи-ша — на средневековых картах). Причиной такого крю­ка стала репутация туарегов как разбойников с боль­шой дороги. Зато большие артерии, пролегавшие непо­средственно вблизи Ахаггара, связывавшие оазисы друг с другом, процветали именно благодаря ахаггарам: кель-ахаггар очень нуждались в этих путях для доставки продовольствия.

Самый значительный и широко используемый из этих путей — караванная дорога, связывающая оазисы Туа-та и Тидикельта с городом Агадес: по ней чаще всего ходили арабы из Айн-Салаха, у которых всегда были довольно хорошие отношения с кель-ахаггар, зависев­шими от арабских оазисов, продававших финики.

Чтобы добраться из Акабли до Агадеса, требуется 40 дней, и Ахаггар лежит как раз на полпути между ними. Гора около гельты Утул, в 32 километрах запад­нее Таманрассета, известная всем караванщикам (ара­бы называют ее Унус, а туареги — Тазоле), находится на середине дороги. Этот путь привлекал к себе всех торговцев-арабов туатской группы оазисов, отправляв­шихся в Сахель: они надеялись вернуться оттуда разбо­гатевшими (если, конечно, их не ограбят или они не потеряют в дороге верблюдов). Одна арабская надпись в Тиратимине гласит: «Я прошел здесь семь раз: в первый раз я был слугой, на седьмой — у меня самого их было семеро».

Караванный путь, начинающийся в Айн-Салахе, про­легает через ущелье Арака, затем достигает Нижней Кудьи в Ин-Амеджеле, далее идет в Таманрассет, по­том пересекает Танезруфт в Ин-Геззаме и достигает са-хельской зоны, проходя либо через колодец Ин-Абанга-рит, либо через колодец Такет-н-Кутат. Именно по это­му пути проложена автомобильная дорога Алжир—Зин-дер, по нему следовал и Ибн Баттута, когда возвра­щался из Аира в Марокко

Из Агадеса (ранее — Марандета), Тегидда-н-Тессу-ма, Азелика караваны отправлялись обычно на Зиндер, Кано или Сокото.

Другой путь, которым меньше пользуются в наши дни, но прежде игравший важную роль, связывает оази­сы Гадамеса и Гата с Томбукту и Гао. По этой дороге шли иногда сонгайские пилигримы, направлявшиеся в Египет; она служила скорее религиозным, чем коммер­ческим, целям, ибо торговые сделки между Феззаном и Томбукту касались в основном лишь золота из области Бамбук.

Начинаясь от Гата, дорога пересекала равнину Ад-жер, срезала Адрар-Анахсф, доходила до Аитоклана, Абалессы, Силета и пересекала Танезруфт либо через Тин-Рерхор, либо Ткм-Миссао, чтобы достичь Тин-Зауатена; пересекая затем Адрар-Ифорас, она заканчива­лась либо в Гао, либо в Томбукту. В общем это вари­ант «дороги колесниц», но без горных преград.

Существовала еще одна дорога: Гадамес—Гат — Томбукту, которая вообще миновала Ахаггар и шла из Гата в Айн-Салах через Тассилин-Аджер. Эта дорога, конечно, была длиннее, но зато более надежная для ка­раванщиков, чем дорога через Ахаггар, так как находи­лась под контролем туарегов Тассили, имевших хоро­шие отношения с племенами оазисов Гат и Туат. Тре­бовалось 25 дней, чтобы по этой дороге добраться из Гата в Айн-Салах, и 45 — из Айн-Салаха в Гао.

Дорога из Айн-Салаха в Гао до сих пор весьма оживленна, ею пользуются не только арабы Туата, но также туареги Ахаггара и туареги Адрар-Ифораса, а кроме того, и караванщики, торгующие живым скотом и снабжающие мясом оазисы Тидикельт и Туат, которые испытывают острую нехватку в нем. Благодаря наличию колодцев в Тим-Миссао и Ин-Зизе бараны довольно благополучно пересекали Танезруфт. Такие передвиже­ния осуществлялись, разумеется, лишь в самые прохладные месяцы года, то есть с октября по апрель, и при этом требовалось преодолеть много трудностей. В наше время баранов перевозят на грузовиках.

Приведем перечень колодцев, расположенных по до­роге из Тимейауина в Адрар-Ифорас, где поят животных при перегонах, а также указание дней пути от одного колодца к другому (по данным амрара племени кель-ахнет эль-Бака эль-Фасси):

Колодец, водопой —
Тимейауин
Ин-Геззал	1 день
Эфенарг	1 день	Адрар-Ифорас
Ин-Уззал	1 1/2 дня
Тирек	3 дня
Тим-Миссао	2 дня	Танезруфт
Тин-Сенатет	5 дней
Ин-Торха	1/2 дня
Алег'эну	5 дней	Ахнет
Тин-Халифа	2 дня
Ин-Бельрет	1 день
Эль-Хениг	1 1/2 дня	Иммидир
Айн-Салах	3 дня	Тидикельт

 

Итого двадцать шесть с половиной дней пути.

От обилия корма на пастбищах при перегонах зави­село поголовье скота. Иногда караванщики теряли всех животных. Я видел одного кель-ахнета, совершившего переход в конце апреля (период малоблагоприятный) с 35 баранами, которому за всю дорогу пришлось зарезать лишь одного барана.

Не следует представлять себе караванный путь как более или менее благоустроенную дорогу. Сахарские до­роги отмечены лишь следами на земле, которые остави­ли верблюды за многие века. В Ахаггаре этот путь предстает как длинная светлая лента, петляющая сре­ди черных камней. Дорога может состоять из двух, трех, шести таких параллельных лент — в зависимости от ее влажности и структуры почвы.

Караванные пути пролегают, как правило, по доли­нам, связывая между собой естественным образом ко­лодцы, переходя из одной долины в другую через наи­более доступные перевалы, которые никогда не отмеча­ются никакими вехами. Лишь местами встречаются реджем — кучи камней, обозначающие перевал или бли­зость колодца, однако они попадаются, как правило, редко и стали устраиваться недавно, ибо ахаггары всегда стремились скрыть от чужаков свои дороги.

На песчаных участках, в регах, где почва под воз­действием ветра так или иначе трансформируется, ка­раванный путь становится подчас совершенно невиди­мым, и тогда караван полагается только на знающего проводника, неоднократно проходившего по этой доро­ге. Впрочем, время от времени случается, что караван теряет дорогу, особенно в районах регов, где буйствуют песчаные ветры, и это порой приводит к гибели людей и животных.

Вспомогательные пути

В самом Ахаггаре существует множество вспомога­тельных дорог, используемых для местных нужд. Они идут от одного источника к другому. Все центры земле­делия связаны между собой сетью хорошо намеченных дорог, по которым легко передвигаться, даже не обла­дая особым знанием местности. Существуют также пастбищные тропы, вытоптанные в результате много­кратного прохождения коз, ведущие от одной долины к другой и огибающие горы. Эта сеть невероятно обшир­на. Каждая гора, каждое плато изборождены большим количеством таких тропинок. Они есть даже в самых недоступных, самых пустынных местах, и это говорит о том, что некогда Ахаггар был исхожен вдоль и поперек по всем складкам массива, а следовательно, здесь было более интенсивное в то время разведение коз и более богатая растительность.

* * *

Разница в способах передвижения караванов у ара­бов и туарегов весьма существенна. Арабы всегда пускают верблюдов вперед, они идут свободно, без ка­кой-либо узды или привязи. У туарегов, наоборот, они привязаны один за другим и продвигаются вереницей; караван ведет человек, держа первого животного за уз­ду или в особом случае сидя на нем верхом.

Эти различия в способах передвижения обусловлены двумя причинами, связанными с особенностями мест­ности. Арабская Сахара — край в основном равнинный, где передвигаться легко, так как на пути животных не возникает никаких естественных препятствий, в гористой же местности Ахаггара, Тассили, Аира, Адрар-Ифораса узость некоторых троп, в частности при переходе через отдельные перевалы, заставляет принимать меры предосторожкости, следить за продвижением верблюдов, что­бы они не терлись друг о друга и не нанесли ущерба на­вьюченному на них багажу. Кроме того, и пастбища у них совершенно разные. В Северной Сахаре на извест­ковых почвах трава произрастает пучками, и верблюды, передвигаясь широким фронтом, ощипывают один пу­чок травы за другим. Поэтому арабы и не надевают пу­ты на своих животных.

В Ахаггаре же растительность сконцентрирована в долинах, где под песчаными наносами сохраняется влага. Нет никакого смысла давать верблюдам свободу при переходах; лучше как можно меньше времени потерять в пути, чтобы достичь быстрее места выпаса. Таким образом, здесь приходится соблюдать строгий порядок движения каравана.

Чужие караваны, пересекавшие некогда страну ахаггаров, были вынуждены идти под их защиту за ого­воренную заранее плату. Плата эта поступала аменока-лю, однако защита обеспечивалась лишь в той мере, в какой имела силу его власть, которая не распространя­лась за пределы его собственного племени. Так что ка­раванщик становился объектом безудержного вымога­тельства народов, живущих на пересекаемой им терри­тории, и избежать этого практически было невозможно. Иногда в его распоряжение предоставлялся проводник, получавший вознаграждение в виде товаров. Как толь­ко достигалась граница территории, защита больше не действовала, и туареги не колеблясь начинали грабить караван, который только что охраняли. Отсюда часто возникали конфликты между соседними племенами, но в конце концов все улаживалось за счет караванщика. В результате таких постоянных издержек он мог торго­вать лишь товарами, сулившими очень большую при­быль.

Иногда туареги сдавали своих верблюдов внаем. Для иностранных торговцев этот способ был дорого­стоящим, но зато в пути они меньше подвергались вымо­гательствам. Некоторые племена Тассили специализи­ровались на перевозках между Гадамесом и Гатом, Исеккемарены даже сдавали в аренду своих животных для караванов, курсировавших между Айн-Салахом и Нигером. Из этих операций они извлекали весьма ощу­тимую выгоду.

* * *

На дорогах Сахары существуют, правда малонадеж­ные, свои законы (это не относится к караванам, при­надлежащим враждебным племенам).

Например, широко распространен обычай оставлять на пути передвижения караванов, в расщелинах или других укромных местах, продовольственные припасы на обратный путь, чтобы не везти лишний груз. Их остав­ляют без всякой охраны, и здесь никому даже в голову не придет воспользоваться ими. Подобное наблюдали Дювейрье, капитан де Боннмен, М. Бу Дерба на марш­руте Уаргла — Гат. Я тоже был свидетелем похожего случая, правда, товары, сложенные на дороге, принадле­жали ахаггарам; никто и никогда не осмелился бы по­сягнуть на них (однако, если бы речь шла об имуще­стве чужеземцев, этого бы уже нельзя было утверж­дать с такой уверенностью).

Приведу еще один обычай: если в пути околевает верблюд, а другого животного для замены нет, то груз остается на месте «под общественным присмотром». В этом случае караванщик может быть уверен, что най­дет сьое добро в целости и сохранности, даже если вер­нется и через полгода. Надо сказать в этой связи, что туареги, какими бы грабителями они ни были, никогда не воруют. Я не один год прожил на их стоянках и ни разу не обнаружил у себя пропажи вещей и никогда не был свидетелем ссор туарегов между собой из-за укра­денного. Если кражи и случаются в этом крае, то совер­шаются они либо икланом, либо харратином. Единст­венное, что я заметил: туареги, перевозящие товары для торговцев арабов или мозабитов из Айи-Салаха, иног­да утаивают небольшую их часть, которую прячут в скалах перед самым Таманрассетом; это не считается у них чем-то предосудительным: на их взгляд, подобное изъятие у торговцев справедливо, ибо в конце концов он обогащается за их счет.

Караванная торговля

Какие товары перевозились караванами? С севера шли изделия мануфактуры, в основном полотно, одеж­да из шелка, к которому так неравнодушны туареги и народы Сахеля, безделушки, клинки для мечей (без ру­кояток), сахар, кофе (чай в Сахаре появился сравни­тельно недавно, его распространение началось в Марокко во второй половине XVIII века), туатский табак, пар­фюмерия, а раньше, когда переходы осуществлялись че­рез Кано, и медь. Стоимость этих предметов торговли при продаже или обмене возрастала раз в десять.

Обратно караваны увозили страусовое перо, золотой песок, слоновую кость, чернокожих рабов, продаваемых по очень высокой цене в городах Алжира. Упряжь для верблюдов, выделанные кожи также являлись предме­том бойкой торговли, равно как и медикаменты расти­тельного или животного происхождения (помет страуса и безоар антилопы) из фармакопеи Северной Африки, высоко ценимой арабами.

В наши дни торговые сделки остались такими же, за исключением золота и слоновой кости, ставших рарите­том (торговля ими сначала находилась в руках евро­пейцев, а теперь перешла к сенегальцам), а также ра­бов (торговля ими была запрещена после французской оккупации). Однако дороги стали безопасными, и туа­реги не могут больше рассчитывать на свой промысел «охранителей» караванов. Для них остается один источ­ник дохода — самим организовывать караваны, исполь­зуя таким образом своих многочисленных верблюдов. Правда, у туарегов нет никаких практических навыков в коммерции; впрочем, присутствие французов в Таманрассете очень облегчило им эту задачу.

* * *

Торговля баранами, получившая в последние десяти­летия широкий размах, в основном меновая. Ею, как правило, занимаются караванщики-арабы Туата, на­правляющиеся с финиками, табаком, полотном, покры­валами в Мали, где все это обменивается на скот, но не на рынках, а прямо на стоянках. Туареги Адрар-Ифораса и арабы племени кунта действуют так же, только, наоборот, гонят своих баранов в Тидикельт и Туат.

В 1939 году баран в Айн-Салахе стоил 75—100 фран­ков, тогда как в Адраре за него давали 35—45 франков в пересчете на товары.

Основным эталоном торгового обмена являлся верб­люд. В Адраре один верблюд стоил 120 баранов; один баран обменивался на 12—15 локтей полотна или 10 гесс фиников; доккали—большое покрывало из Туа­та, очень ценившееся туарегами, стоило 10 баранов в районе Гао и Менаки и 7 — в Адраре.

У туарегов никогда не было своих денег. Эль-Бекри говорит о наличии у людей Тадемекки неот­чеканенных монет. Веро­ятно, речь шла о золотом песке, который был пе­реплавлен, чтобы облег­чить его перевозку и реа­лизацию в торговых цент­рах севера. Зато они ис­пользовали талеры Ма­рии Терезии, имевшие хождение в Сахеле, и ту­рецкие лиры, распростра­ненные в Феззане. Са-хельские племена упот­ребляли в качестве валю­ты тукурди — тканое по­лотнище, служащее по­крывалом мужчинам, и каури — маленькие мор­ские ракушки из Индий­ского океана.

С началом французской оккупации некоторые ком­мерсанты поселились в Таманрассете, административ­ном центре Ахаггара. В большинстве своем это были мозабиты и арабы из Мешлили; они построили лавки и получали товар от своих людей из Алжирского Телля. Торговля развивалась так успешно, что почтовое агент­ство Таманрассета ежегодно исчисляло торговый обо­рот в десятках миллионов.

Эти доходы приходились в основном на чай, сахар, масло, ткани, парфюмерию, скобяной товар, карбид, по­крывала из Туата. Развитие торговли вызвало доволь­но значительную потребность в организации караванов и в погонщиках, чем воспользовались ахаггары и ара­бы Айн-Салаха, широко рекламируя коммерсантам сво­их верблюдов. Ныне перевозка этих товаров осуществ­ляется грузовиками.

Караванный цикл

Во все времена ахаггарам приходилось добывать продовольствие за пределами своего края, однако из-за скудости менового товара и опасности на караванных дорогах их существование часто находилось под угро­зой. Соль — единственный продукт обмена туарегов, имеющий какую-то ценность. Они добывают ее в Амадроре и меняют в Нигере. Это старинные соляные копи, но из-за постоянных сты­чек соседних племен они эксплуатировались весьма нерегулярно. Зато с пре­кращением реззу и межпле­менной вражды, с установ­лением мира соляное место­рождение Амадрора стало для ахаггаров источником ощутимых доходов, позво­ляющим им жить честно и достойно. Вокруг него и ор­ганизовался их законченный цикл караванного про­мысла.

В течение нескольких месяцев, с июля по сентябрь; туареги небольшими группами покидают стоянку и на­правляются к соляным копям со всеми своими вьючные ми верблюдами добывать соль. Копи находятся прямо под открытым небом, и глыбы соли откалываются с по­мощью топора. Тут работают все мужчины, какие есть на стоянке. Глыбы соли обвязываются ремнями для удобства их транспортировки, мелкие куски собираются в мешки. Закончив эту работу, люди возвращаются на стоянки. Здесь они начинают собираться в долгий путь на юг. Мужчины готовят веревки и поклажу, женщины растирают зерно, упаковывают просо и финики. В условленный день все погонщики верблюдов собира­ются со своими навьюченными животными. Караван на несколько дней останавливается на пастбище в Нижнем Ахаггаре, чтобы дать отдохнуть и подкрепиться верблю­дам, в последний раз напоить их, проверить крепления соляных глыб перед долгой дорогой.

В путь туареги отправляются обычно в конце сен­тября — начале октября, после окончания в Сахеле се­зона дождей, чтобы не подвергать соляной груз риску пострадать от торнадо. В зависимости от состояния пастбищ и из каких-то других соображений отправка каравана может задержаться на всю зиму, вплоть до февраля.

Караваны из 100—150 верблюдов доходят в зависи­мости от обстоятельств до колодца Ин-Абангарине или Такет-н-Кутате, на границе Сахеля; если они добирают­ся туда ранее середины октября, им приходится пря­тать соль от дождя в расселинах скал или же заворачи­вать глыбы в старые кожи. После отдыха в течение не­скольких дней или нескольких недель в зависимости от состояния животных они направляются либо в Тахуа, либо в Дамергу, где обменивают соль на просо.

Туареги также привозят в Сахель полынь (Artemisia herba alba), в изобилии растущую в Ахаггаре, и изюм, которые очень ценятся как лекарственные средства, а кроме того, предметы, сделанные женщинами, напри­мер веревки и пояса из козьей шерсти, особо пользую­щиеся успехом у их сахельских сородичей.

В разные годы в зависимости от урожайности вьюк соли обменивался на три-четыре вьюка проса. Рассказы­вают о таких исключительных годах, когда обмен осу­ществлялся в соотношении 1 : 10. Появление морской соли, привозимой из Европы через Лагос и Кано, сни­зило пропорцию обмена: в последние годы сделки со­вершались в равном соотношении.

Каждая группа погонщиков отправляется в «свою» деревню, где такой обмен происходит уже на протяже­нии многих лет и где их уже ждут.

Этот обмен исключительно выгоден туарегам, у ко­торых в результате оказывается больше проса, чем они могут увезти; поэтому излишки его они продают или обменивают на мануфактурные изделия из кожи: сан­далии, седельные сумки, седла для верблюдов, короба, а также одежду из хлопка из Северной Африки, литамы и т. д.

После двухмесячного отдыха, в течение которого верблюды блаженствуют на местных пастбищах с соч­ной травой, туареги отправляются обратно в Ахаггар и достигают его к началу января. Вот уже несколько де­вятилетий у многих туарегов, вынужденных из-за засу­хи отправлять часть своих верблюдов на выпас в Тамесну, вошло в обычай менять в этом пункте животных, что обеспечивает их рациональное использование.

В феврале—марте, отдохнув несколько недель на своих стоянках, многие мужчины племени вновь отправляются в путь в Тидикельт или в Туат. Теперь они уже ведут караван из меньшего числа верблюдов и собира­ются менять пшеницу, собранную на своих полях, и из­лишки мануфактуры, привезенной с юга, на финики. Кроме того, они везут в Айн-Салах сушеное мясо муф­лонов, сушеных ящериц-стеллионов, масло, сухие сы­ры, веревки из козьей шерсти, бурдюки, седельные сум­ки; ведут старых верблюдов, предназначенных на убой, иногда коз и баранов. Кроме фиников туареги старают­ся приобрести там доккали, ткани, туатский табак, чай и сахар.

Это путешествие длится в среднем два месяца. К концу апреля все возвращаются в Ахаггар и отды­хают несколько недель, но каждый туарег уже думает о следующей соляной кампании.

Во время этих долгих экспедиций на стоянках остаются лишь женщины, дети, старики и несколько мужчин, которые поручили своих верблюдов другим туарегам или отправили с караваном своих слуг.

Это и есть полный караванный цикл туарегов.

К сожалению, засуха, царившая в Нигере с 1970 года, неоднократно ставила под угрозу производство про­са, так что нигерийские власти даже запретили его экс­порт. Кроме того, и появившиеся ныне границы незави­симых государств создали барьеры на пути свободного; передвижения кочевников, это коснулось и караванщи­ков Ахаггара. Торговый соляной путь парализован и есть опасения, что он уже никогда не возобновится,

Средства передвижения

Вполне очевидно, что без верблюда жить в Сахаре сегодня было бы очень трудно. Его роль в передвиже­нии и в поддержании связи между оазисами трудно пе­реоценить. Верблюд — это верховое животное как вои­нов, так и простых людей, совершающих длительные переходы. Без его помощи невозможно преодолеть сот­ни километров в районе, лишенном водоемов.

Осел также играет немаловажную роль здесь, но его использование более локально и ограничивается Ахаг-гарским массивом, где редко не найдешь воды в тече­ние дня пути. На ослах осуществляются все внутренние перевозки — при перемене места стоянки, при подвозе воды и людей; так, если имхары путешествуют только на верблюдах, то имрады часто прибегают к помощи осла, а их женщины вообще не знают другого способа пере- движения. Роль осла тем более важна, что он позволяет сбере­гать верблюдов, которых в Ахаг-гаре стараются особо не нагру­жать работой; кроме того, он всегда под рукой, пасется вблизи стоянки, тогда как верблюды на­ходятся на пастбище, в несколь­ких днях пути. Своей неприхот­ливостью осел оказывает кочев­никам очень большую услугу.

Упряжь

Мехаристы имеют свою осо­бую упряжь — легкие седла, за­крепленные на холке животного, к ним привязываются разные дорожные сумки и бурдюки с водой.

Различают несколько видов верблюжьих седел у туарегов Ахаггара:

1) тарик — с передней лукой в форме креста, по­крытой красной кожей;

2) тамзак — той же формы, но более роскошное; внешние стороны передней луки и боковые стенки укра­шены небольшими ажурными пластинками из железа и меди, обиты медными гвоздиками;

3) тахьяст — грубое, с лукой и поддоном для груза из простого дерева, украшенное геометрическим рисун­ком.

Тариком чаще всего пользуются туареги Ахаггара; тамзак — более нарядный вариант тарика, своим укра­шательством обязан влиянию народа хауса. На нем об­наруживается характерная техника накладывания ажур­ных металлических пластинок и нашивок из кожи, рас­крашенной и снабженной вышивкой, присущая конским седельным мастерским хауса в Дамергу, Сокото и дру­гих. Нет никакого сомнения в том что это выспреннее искусство не имеет ничего общего с искусством туаре­гов. Характерно, что тамзак в других районах не изго­товляется, разве что копируется, притом весьма посред­ственно, энаденами иуллеммеденов или кель-адрар.

Оба седла с передней лукой в виде креста изготовляются ремесленниками Аира, однако старые мастера этого края делают только тарики, тогда как тамзаки — чаще всего дело рук энаденов, в какой-то степени сме­шанных с ремесленниками-хауса. Кузнецы Ахаггара де­лают лишь тахьясты — седла, получившие распростра­нение у туарегов племен ифорас, а также арабов кунта, берабиш (отсюда и его арабское название бербуша), которые сродни седлам мавров Западной Сахары.

Происхождение этих седел невозможно определить. На наскальных росписях и рисунках седло с крестом появляется довольно поздно; ранее всех там фигури­рует, пожалуй, мавританское седло с небольшим поддо­ном, уже не встречающееся у туарегов. По логике вещей здесь должны быть обнаружены также изображения седла со спинкой азиатского типа, однако они исключи­тельно редки в Центральной Сахаре.

Седельная лука в виде креста имеет сходство с украшением, называемым «агадесским крестом», и с рукоятью кинжала. Все они сделаны ремесленниками Аира, которые, возможно, являются и их авторами. Од­но время считалось, что седло с лукой в форме креста отражает христианское влияние, переданное через коп­тов, однако последние исследования, проведенные среди ремесленников Аира, указывают на то, что изготовление такого седла носит местный характер и хронологически насчитывает лишь несколько веков. Седло с крестооб­разной лукой встречается в туарегском крае нечасто, тогда как арабское вьючное седло широко использует­ся ныне в Тибести и в Эннеди, куда оно наверняка при­шло от арабов Кордофана.

Благородные семьи Ахаггара, которые ездят только на мехари, имеют специальные седла, похожие на базур арабских женщин, но без обручей, покрытых тканью; лишь иногда, при совершении длительных переходов, туареги крепят их, например при пересечении большо­го рега Ин-Геззам по дороге в Тамесну, а также для защиты от палящих лучей солнца. Такие седла называ­ются ахауи. Делаются они из дерева и снабжены тол­стой лукой спереди и планками сбоку, украшенными медными бляшками. Несколько подушек, положенных в середину, обеспечивают путешественнице комфорт. Та­кие седла украшены пышными черными помпонами из козьей шерсти, свисающими по обеим сторонам.

К седлам привязываются кожаные сумки со сменной одеждой, запасами продовольствия и бурдюками с во­дой, необходимыми в пути.

Для перевозки товаров на верблюдов надевают вьючные седла арабского типа, изготовленные из паль­мовых волокон, а их каркас — из джерида пальмового дерева; такие седла в основном делаются в Тидикельте. Они несколько отличаются от сахельских седел туаре­гов. На время длительного перехода каравана на каждое животное навьючивается до 100 килограммов груза, не считая бурдюков. Слуги, сопровождающие животных, не имеют личных средств передвижения, поэтому в самые жаркие часы еще и они усаживаются верхом на животных. Туареги не любят ходить пешком, они решаются на это лишь в крайнем случае, когда нельзя поступить ина­че или когда верблюд и без того чрезмерно нагружен. Обычно же даже короткие расстояния они предпочитают преодолевать верхом.

Ослы, используемые для перевозок в пределах мас­сива, снабжаются небольшим вьюком — ароку, — слу­жащим также и седлом. Если какому-нибудь имраду предстоит переход в одиночку, он берет осла, навьючи­вает на него свою сумку, небольшой багаж и покрыва­ло, пускает его впереди себя, а сам идет сзади с копь­ем на плече. Он садится на осла лишь в самые жаркие часы дня.

Примерно тридцать лет назад некоторые благород­ные туареги, в том числе аменокаль Ахамук, владели несколькими лошадьми и пользовались ими при поезд­ках по Нижнему Ахаггару, изобилующему широкими долинами, где можно было избежать каменистых до­рог. Однако это явилось слишком большой роскошью, от которой большинству пришлось отказаться. В 1929 году аменокаль Ахамук совершил путешествие из Ахаггара в Агадес на коне, а несколько верблюдов везли воду и корм для его скакуна.

Ахаггары никогда не ездят на зебу и не пользуются ими для перевозок, тогда как в Сахеле это животное используется как вьючное, а порой и для езды верхом.

Реззу и война

Грабеж стоянок противника считался у туарегов весьма почетным делом. Туареги Ахаггара особенно от­личались этим. Реззу у них называется эджен или эген в отличие от аннеменси или амджера, что означает открытую войну между племенами или целыми конфеде­рациями.

Реззу были более частым явлением, чем война. Они могли совершаться в любой момент и любыми силами, независимо от того, находились ли племена в состоянии войны или нет. Реззу стало столь обычным занятием, что было возведено в ранг реально существующего ин­ститута, со своими законами, правилами, четко соблю­даемыми участниками. Самой простой формой реззу бы­ло похищение соседского стада, по возможности без че­ловеческих жертв. Дело осложнялось, если жертва на­чинала защищаться и пыталась вернуть свое добро.

Для набега собирались самые разнородные элемен­ты, объединенные жаждой приключений и грабежа, по­множенной на желание завоевать благосклонность у женщин. Не одна разбойничья экспедиция состоялась лишь ради удовольствия женщин — добыть им красивые одежды и украшения. Тщеславие мужчин прекрасным образом соединялось тут с тщеславием женщин.

Как только принималось решение совершить такой набег, его организаторы старались собрать как можно больше боеспособных мужчин. Чаще всего реззу быва­ли летом, когда из-за оскудения пастбищ стоянки были вынуждены рассредоточиваться и находились на значи­тельном расстоянии друг от друга, что делало внезап­ность нападения более вероятной.

Каждый участник запасался оружием. Если у него не было мехари, он находил того, кто мог одолжить ему животное, обязуясь в случае удачи отдать ему полови­ну захваченного скота; если же операция проваливалась или верблюд погибал, убытки не возмещались.

Собравшись вместе, мужчины обсуждали планируе­мый набег и произносили священные слова — обычное в таких случаях заклинание «нархай алларх», которое тесно сплачивало их на время экспедиции, обязывало оказывать друг другу помощь, а после окончания ее справедливо разделить добычу. Затем назначался гла­ва, необязательно из числа благородных туарегов, но непременно человек, известный своей храбростью, на­ходчивостью и опытом участия в подобных делах. И группа отправлялась в путь, выслав вперед развед­чиков. Все препятствия устранялись. Запасы продо­вольствия прятались в ущельях, чтобы, с одной сторо­ны, не отягощать всадников, а с другой — обеспечить себя продовольствием на случай, если судьба окажется неблагосклонной. Двигаться приходилось быстро, что­бы использовать преимущество внезапного нападения, поэтому каждый имел при себе только самое необходи­мое. Еще до восхода солнца отряд был уже в пути, и марш продолжался без остановок до самого вечера. Все на марше было подчинено быстроте — этому ключу к успеху; приближаясь к цели, отряд реззу по возмож­ности еще более ускорял темп. Перед нападением люди делились на две группы; одна должна была захватить животных и угнать их в условленное место, другая со­вершала нападение на стоянку противника, чтобы сбить его с толку и дезорганизовать.

Несколько человек выстрелами из ружей старались посеять в стане врага панику, после чего вперед устрем­лялись мехаристы. Противник, подвергшийся нападению и чаще всего неготовый к обороне, спасался бегством, особенно если на стоянке находились в основном жен­щины. Тогда у женщин отбирались одежда, украшения, все, что имело хоть какую-то ценность, включая запа­сы продовольствия. Уводили стада, если те находились на стоянке, однако эту работу совершала обычно дру­гая группа.

Если же противник оказывал какое-то сопротивле­ние, на него обрушивался град дротиков, и вскоре муж­чины, спешившись, уже бились такубами. Однако чаще всего атакованное племя, оценив силы нападавших, от­ступало и в зависимости от обстоятельств либо потом оказывало сопротивление, либо организовывало ответ­ное реззу.

С сахельских стоянок уводили еще и негров, мужчин и женщин, а также верблюдов. Нескольких негров оставляли себе в качестве прислуги, остальных же про­давали на рынках Айн-Салаха и Туата. Подвергшиеся нападению собирались, в свою очередь, с силами, но не бросались в напрасное преследование налетчиков. По­скольку им был известен обратный путь нападавших, они старались первыми достичь колодца, мимо которо­го те обязательно должны были проследовать. Если им удавалось перерезать дорогу к этому водопою, завязы­валось настоящее сражение, ожесточенное и часто кро­вопролитное. Когда туареги видели, что их обошли, они образовывали плотное каре позади своих верблюдов и защищались с помощью щитов. Если они понимали, что завладеть колодцем им не удастся, они бросали добы­чу. Сражение прекращалось, лишь когда подвергшиеся налету отбирали все свое добро до последнего, если только среди них не оказывалось убитых и они не жаж­дали мести. Порой реззу следовали один за другим. Иной же раз все улаживалось довольно мирно: налет­чики проявляли себя по отношению к побежденным этакими добрыми принцами, возвращая какое-то коли­чество скота, необходимое им для существования, и за­бирая себе все то, что считали лишним. Подобное слу­чалось, когда племя подвергалось ограблению незакон­но, то есть когда ранее с его стороны не совершалось никаких действий, вызвавших этот набег. На сей счет существовали правила: делегация воинов («миад» — у арабов) приходила на стоянку нападавших и вела пе­реговоры о частичном возвращении им имущества.

И наконец, налетчики делили захваченных живот­ных между собой более или менее поровну — в зависи­мости от вклада каждого во время сражения; личная добыча — одежда, драгоценности — оставалась собст­венностью добытчика. В некоторых племенах обычай требовал, чтобы имрады часть добычи отдавали имха-рам; одолживший оружие и мехари также бывал воз­награжден, эта часть добычи называлась абеллаг.

Не столь обычным делом была война. Она часто провоцировалась спорами о пастбищах, политическим и торговым соперничеством, а также вопросами сюзере­нитета между благородными племенами. Длительная война, столкнувшая на многие годы племена кель-аджер и кель-ахаггар, носила политический характер: женщины бывшей сюзеренной фракции имананов обра­тились к кель-ахаггар с просьбой поддержать интересы их племени против племени тобола орарен. Причиной войны, которая велась между кель-рела и таитоками,. стал спор о политическом господстве и сюзеренитете над рядом имрадских племен. И та и другая войны были очень кровопролитными.

В противоположность набегам, совершавшимся ле­том, войны велись в основном зимой, когда возвраща­лись караваны и была запасена провизия, необходимая для жизни племени, на много месяцев вперед, что сни­мало с воинов заботы материального характера в от­ношении своих семей.

По словам арабов, туареги имели дурную репута­цию: они могли предать в бою и не соблюсти рыцар­ских правил войны, существовавших в Сахаре. Они не всегда должным образом встречали делегации, являвшиеся к ним в качестве «миадов» (даже если среди их членов были марабуты), и относились к пленным, ко­торые, следуя обычаям Са­хары, кидались к их ногам, касались одежд и этим же­стом отдавали себя под их власть и защиту. Рассказы­вают даже, что иногда они расправлялись со своими пленниками. В оправдание туарегов следует сказать, что за время восстания 1915—1918 годов такого у кель-ахаггар не было, за исключением одного слу­чая, когда они убили сер­жанта Пьетри. В основном же они обращались со свои­ми пленными, как положе­но, и часть даже отпустили на свободу. Во время сра­жений в Иламане они позво­лили остаткам колонны

Массона уйти в Форт-Мотылински, хотя те находились в полной их власти. Однако верно и то, что совсем ина­че они поступили с миссией Флаттерса. Обстоятельства никогда не бывают одинаковыми, в зависимости от этого меняется и поведение людей...

Во время реззу или войны туарегская женщина пользуется особой привилегией: нападающие не имеют права трогать ее. Когда французы оккупировали страну туарегов, они с удивлением увидели, что мужчины-туа­реги бегут со стоянок, оставляя женщин и детей. За та­кое поведение они порой получали репутацию трусов; на самом же деле оно полностью соответствовало их обычаям: туареги сами уважали женщин и относились к ним с почтением, поэтому они ожидали того же и от французов; тем самым они как бы устраивали им свое­образное испытание на рыцарское поведение (впослед­ствии это очень облегчило налаживание мирных отно­шений). С точки зрения туарегов, было преступлением во время реззу совершить насилие над женщиной, оста­вить ее совершенно обнаженной, проникнуть в ее палатку. Если и бывали нарушения, то совершались они, как: правило, людьми без чести и совести. К таким вещам и даже насилию были привычны имрады и икланы. Имха-ры же были приверженцами рыцарского поведения. Воз­мущались подобными нравами и имрады, но часто они оказывались в меньшинстве, и тогда верх одерживало неблагородство их компаньонов. За злостными выход­ками, совершенными по отношению к женщинам, всег­да следовало суровое отмщение, которого виновным не приходилось долго ждать. Акта такого рода было до­статочно, чтобы восстановить одно племя против другого. Так, в 1912 году подобные бесчинства людей ма­рабута Абидина среди туарегов кель-адрар (когда был убит их аменокаль Селикрун) сделали эти фракции не­примиримыми врагами. В то же время иуллеммедены долго сносили репрессии французских стрелков во вре­мя дела Адерамбукана.

Вооружение

Традиционное вооружение туарегов состоит из железных копий, дротиков с деревянным древком, мечей, кинжалов и щита.

Еще до французской оккупации туареги научились обращаться с огнестрельным оружием и имели какое-то, количество винтовок. В большинстве своем это были уже отслужившее свой век оружие или устаревшие модели, несколько ремин­гтонов, несколько сов­ременных карабинов;к ним следует отнести еще около сотни вин­товок, захваченных в миссии Флаттерса.

Вооружены туареги по-разному, в зависи­мости от их социаль­ного положения.

Имхары носили то оружие, какое им нра­вилось; меч (такуба)— оружие исключитель­но знати; железное копье (алларх) име­лось как у благород­ных, так и у вассалов (существуют его разно­видности—алларх джериджери, очень длин­ное, в три с полови­ной локтя, и очень тонкое копье, которое носят кель-грес; акермой — очень короткое, используемое в основном всад­никами); дротики с пяткой и наконечником из железа, с деревянным древком (тарза) предназначалась для васса­лов и рабов; наручный кинжал (телак), снабженный ко­жаным кольцом для ношения его за рукоятку.

Ношение такубы было разрешено и имрадам кель-ахаггар, но они недавно стали пользоваться этим пра­вом, которого добились скорее всего принудительным по­рядком.

Имхары владели также оружием, в настоящее время нигде уже не встречающимся — аджамбой. Это корот­кая, длиной в два локтя, пика с широким листовидным острием и загнутым назад зубцом, имевшая древко с медными украшениями и железной пяткой. Существова­ла также совсем короткая рогатина — оружие ближнего боя — с двумя наконечниками, как у копья, насажен­ными на деревянную рукоятку.

Дискриминация в отношении оружия у имхаров и имрадов была еще более ощутима в Сахеле. В некото­рых племенах имрады имели право носить лишь дро­тики с деревянным древком.

Что касается оружия икланов, то чаще всего это простая деревянная дубина (табури), сделанная из тол­стой ветки дерева, узловатой с одного конца.

Туареги имели для защиты только одно оборони­тельное оружие — щит (архер), сделанный из кожи ан­тилопы-орикс. Он являлся принадлежностью лишь бла­городных воинов. Дювейрье, правда, установил, что им­рады кель-аджер тоже носили щит, но нам известно, что социальная иерархия в этой конфедерации была не­сколько нарушена в результате борьбы, которую вели бывшие султаны имананов с вождями ораренов, впо­следствии вытеснившими их. Считается, что самые луч­шие щиты — у иуллеммеденов.

Туареги — ловкие фехтовальщики, когда дерутся в ближнем бою на мечах; защищаются они с помощью щита, закрывающего все тело; они манипулируют им с большим проворством, несмотря на его размеры и вес. Такубой можно разрубить человека до пояса и расще­пить надвое щит. Меч защищает руку небольшой же­лезной прямоугольной гардой, которая придает его верхней части форму креста.

Закопать такубу (энбел такуба) означает у туаре­гов установить прочный мир.

Исследователь Дювейрье сообщал, что туареги пользуются луком; он даже привез один, который сей­час выставлен в Музее Человека. Речь идет о луке на­рода хауса. Позднейшие исследования показали, что туареги, как сахарские, так и сахельские, не пользова­лись этим оружием. Оно было в употреблении лишь у черных, находившихся в их подчинении.

Библиография

А rambourg C. Observations sur le quaternaire de la region du Hog-gar //Trav. I. R. S. 1948. V. c. 7—18.

Anonyme (Cap. Bernard). Les Deux Missions Flatters par un membre de la premiere mission. P., 1884.

Bazin R. Charles de Foucauld, explorateur du Maroc, ermite du Sahara. P., 1921.

Benhazera M. Six mois chez les Touaregs du Ahaggar. Alger, 1908.

Bernard F. Deuxieme Mission Flatters, historique et rapports rediges au Service central des Affaires indigenes. Alger, 1882.

Bissuel H. Les Touaregs de 1'Ouest. Alger, 1888.

Brosselard H. Les Deux Missions Flatters. P., 1888.

Brunon J., Brunon R. Decouvertes du Hoggar. Marseille, [s. a.] 95 c.

Camps G. Amakni, Neolitique ancien du Hoggar//Mem. CRAPE (P.). 1969. X. 230 c.

Cauvet (Cdt). Le Raid du Lieutenant Cottenest au Hoggar: Combat de Tit, 7 mai 1902/Ed. R. Brunon, J. Brunon. Marseille, 1945, 146 c.

Cid Kaoui. Dictionnaire frangais—tamaheq. Alger, 1894.

Cid Kaoui. Dictionnaire pratique tamaheq—francais. Alger, 1900.

Cortade J.-M. Lexique frangais—touareg, dialecte de 1'Ahaggar. P., 1967. 511 c.

Cortier M. D'une rive a 1'autre du Sahara. P., 1908. Dubief J. La chronologie des Kel Ahaggar et des Tai'toq//Trav. I. R. S. 1942. I. c. 87—132.

Dubief J. Les Ifoghas de Ghadames. Chronologie et nomadisme. Tunis, 1948. c. 141—158.

Dubief J. Chronologie des Imanghassaten. Tunis, 1950, c. 23—26.

Flamand G. B. M. Les Pierres ecrites. P., 1921.

Foley (Dr). Moeurs et medecine des Touaregs de 1'Ahaggar. P., 1930.

Foucauld P. Dictionnaire abrege touareg—frangais (dialecte Ahaggar). Ed. R. Basset. Alger, 1918, t. 1; 1920, t. 2.

Foucauld P. Notes pour servir a un essai de grammaire touaregue. Ed. R. Basset. Alger, 1920.

Foucauld P. Poesies touaregues (dialecte Ahaggar). P., 1925. I; 1930. II.

Foucauld P. Dictionnaire abrege touareg—francais des noms propres (dialecte Ahaggar). Ed. A. Basset. P., 1940.

Foucauld P., Motylinski A. Textes touaregs en prose (dialecte de 1'Ahaggar). Ed. R. Basset. Alger, 1922.

Frobenius L. Ekade Ektab. Die Felsbilder Fezzans. Lpz., 1937.

Frobenius L., Obermaier. Hadira Mektouba. Miinchen, 1925.

Germain J., Faye S. Le General Laperrine, grand saharien. P., 1922.

Graziosi P. L'arte rupestre della Libia. Napoli, 1942. 2 vol.

Gsell St. Le tombeau de Tin—Hinane a Abalessa // C. R. Ac. Inscr. et Belles—Lettres. 1925. C. 237.

Hanoteau A. Essai de grammaire de la langue Tamachek. Alger, 1896.

Humann (Dr J.). Notes sur les pratiques medicales des Kel Hoggar// Arch. Inst. Past. Algerie. 1933. XI, 3. Sept. c. 465—512.

Jean C. Les Touaregs du Sud—Est: L'A'ir. P., 1909.

Le Rumeur (Cap. Y.). Les temoins d'une civilisation ancienne dans le cercle de Tahoua // Bull. Com. Et. Hist et Sc. de 1'Afr. Occid. Fr. 1933. XVI, 2. Avr.— juin.

Lehuraux (Cdt). Sur les pistes du Desert. P., 1929. Lhote H. Contribution a 1'etude somatique des Touaregs // Rev. Ant-hrop. 1938. 10—12. Oct.— dec.

Lhote H. Le gisement neolithique de 1'oued Chet Her (Tanezrouft—n—Ahnet) //Journ. Ste Afric. 1941. XI. c. 125—140.

Lhote H. Lanneau de bras des Touaregs, ses techniques et ses rapports avec la prehistoire//Bull. IFAN, 1950. XII, 2. c. 456—487.

Lhote H. Contribution a 1'etude des Touaregs. Les Sandales. Contri­bution a 1'etude de l'Air//Mem. IFAN (P.). 1950. II. c. 512—533.

Lhote H. La Chasse chez Touaregs. P., 1951.

Lhote //. Interpretations indigenes de quelques gravures et peintures rupestres geometriques du Sahara Occidental//Notes Afric. 1952. 53. Janv. c. 5—6.

Lhote H. Dans les campements touaregs. P., 1952. Lhote H. Peintures de 1'oued TakcchJirouet, Ahaggar//Bull. IFAN. 1953. XV, 1. Janv. c. 283—291.

Lhote H. Le Cheval et le chameau dans les peintures et gravures ru­pestres du Sahara//Bull. IFAN. 1953. XV, 3. Juil. c. 1138—1228.

Lhote H. L'Epopee du Tenere. P., 1961, 194 c.

Lhote H. Les Chars rupestres sahariens, Toulouse, 1982, 283 c.

Lhote H., Kelley H. Le gisement acheuleen de 1'Erg d'Admer (Tassiii des Ajjer) //Journ. Ste Afric. 1936. VI. c. 217—226.

Marty P. Etudes sur 1'Islam et les tribus du Soudan. 4 vol. P., 1920—1921.

Masqueray E. Dictionnaire frangais—touareg. P., 1893.

Monod Th. L'Adrar Ahnet (Contribution a 1'etude d'un district saha­rien). P., 1932.

Motylinski A. Grammaire, dialogues et dictionnaire louaregs. I: Gram­maire et dictionnaire frangais—touareg. Ed. R. Basset. Alger, 1908.

Nicolas F. Tamesna. P., 1950.

Ferret R. Recherches archeologiques et ethnographiques au Tassili des Ajjers//Journ. Ste Afric. 1936. V, 1. c. 41—64.

Ferret R. Une Carte des gravures et des peintures a 1'ocre de 1'Afri-que du Nord, etablie avec la collaboration de Th. Monod pour la Mauritanie, d'Henri Lhote pour le Sahara Central//Journ. Ste Afric. 1937. VII, 1. c. 107—123.

Reygasse M. Monuments funeraires preislamiques de 1'Afrique du Nord. P., 1950.

Reygasse M., Gautier E.—-F. Le Monument de Tin—Hinan. P., 1934, 12 c.

Rodd F. R. People of the Veil. L., 1926.

Sergi (Pr). Scavi Sahariani: Ricerche nell'uadi el Agial e nell' case di

Gat della Missione Pace Sergi, Caputo // Monument! Antiche. XLI.

Vermale (Dr). Au Sahara pendant la guerre europeenne. P., 1926.

Urvoy Y. Histoire des Populations du Soudan central. P., 1936.

Туареги в истории Африки

Советские читатели знают Анри Лота как смелого путешествен­ника-искусствоведа, открывшего для мировой культуры наскальную живопись Тассили в Сахаре[12]. Это открытие глобального значения прославило французского ученого на весь мир и повлекло за собой новые исследования искусствоведов, археологов, историков. Но преж­де чем прославиться в качестве первооткрывателя древней живописи, А. Лот выступил в науке как этнограф, который в течение многих лет в тяжелейших условиях изучал жизнь туарегов — народа Цен­тральной Сахары. Этнографический труд А. Лота — еще больший подвиг, чем сенсационное открытие фресок Тассили.

Он по достоинству оценен в научном мире. На материале кни­ги А. Лота «Туареги Ахаггара» в значительной степени основывают­ся все современные описания культуры и общественного строя туа­регов, в том числе статьи польского ученого К. Макульского[13], со­ветских ученых А. И. Першица[14], В. А. Субботина[15], разделы в моно­графиях В. А. Субботина[16], Ю. К. Поплинского[17] и автора этих строк[18].

«Туареги Ахаггара» — итоговая работа А. Лота по этнографии туарегов, главным образом одной из групп этого народа — ахаггаров, или кель-ахаггар. В ней представлена удивительная культура Центральной Сахары, наследница древних цивилизаций.

Собственно, ко времени начала работ А. Лота в науке уже был накоплен материал о туарегах, в частности ахаггарах. Среди первых европейских путешественников, побывавших у разных групп туарегов, надо отметить немца Э. фон Бари, он в 1876—1877 гг. пере­сек их территорию от оазиса Гат на севере до Аира на юге[19]. Но в основном сюда устремлялись французские экспедиции, преимущест­венно военные (подполковника Флаттерса в 1880—1881 гг.[20], именем которого назван форт на границе Аджера, лейтенанта Фуро в 1894— 1895 гг.[21] и др.). Среди участников этих экспедиций встречаются польские фамилии, в этом числе А. Мотылински, польский востоко­вед, имеющий большие заслуги в изучении туарегов и других бер­берских этносов[22] (его именем также назван один из фортов на се­вере страны туарегов). Почти одновременно с А. Лотом этнографиче­ские исследования ахаггаров проводили Ф. Николя[23], А. Морель[24] и К. Блангернон, о котором будет сказано ниже. И все же ко време­ни, когда А. Лот приступил к изучению ахаггаров, эта группа туарегского народа была известна ученым меньше, чем более северные и более южные группы.

Главная причина — труднодоступность Ахаггара, высокогорного края посреди величайшей пустыни, где растительность и все источ­ники существования людей и животных крайне скудны, а суточные перепады температур достигают, а то и превышают 50°С. Кажется странным, как вообще в этом краю с его экстремальными условиями могут жить люди. Но ахаггары благодаря психофизической адапта­ции к «бесчеловечно» суровому климату и скудным жизненным ре­сурсам, а также — что не менее важно — благодаря своей замеча­тельной культуре живут в Центральной Сахаре. Жизнь их наполне­на не только трудом и борьбой за существование, но и радостями и глубоким смыслом.

В культурном отношении и ахаггары, и весь туарегский народ являются своего рода реликтом древней берберской Сахары. Факта­ми культуры туарегов ученые пользуются для воссоздания более пол­ной картины древней цивилизации гарамантов, культуры античных гетулов и средневековых санхаджа. Северные и западные соседи туа­регов арабизировались, восточные — ассимилировались с тубу. Еще до XIV в. отдельные группы туарегов проникли в Суданский пояс от излучины р. Нигер (на востоке Мали) до плато Азбин, или Аир (в нынешнем Нигере). В то время они считались частью сахарских берберов — санхаджа, с которыми действительно имели много общего в языке и культуре. Арабизация большей части западных (мав­ританских) санхаджа оторвала последних от туарегов и таким об­разом изолировала этих сахарских берберов, а также зенага Южной Мавритании от родственных им берберских народов Средиземноморья и оазисов Северной Сахары.

В настоящее время подавляющее большинство туарегов (до 600 тыс.) живет в суданско-сахельской зоне Тропической Африки: в Мали, Буркина Фасо, Нигере, Нигерии, Чаде. Лишь небольшая часть туарегского этноса — ифорасы, аджеры, ахаггары и др.— еще населяют Центральную Сахару. Ахаггары, обитающие в самом цент­ре величайшей в мире пустыни,— наиболее сохранившаяся группа носителей древней туарегской культуры. Поэтому книга А. Лота о них особенно интересна для этноисторика и историка культуры.

Нельзя забывать, что общество ахаггаров (и туарегские обще­ства в целом) — далеко не первобытное — прошло многовековой путь развития на периферии феодального мира и Северной Африки, и Центрального Судана, которые соединялись караванными трассами, проходившими через страну туарегов.

Вероятно, предки туарегов кочевали на ближней периферии Гарамы — городской и земледельческой цивилизации Сахары, рас­цвет которой относится к V в. до н. э.— VI в. н. э. В VI в. среди населения Гарамы — гарамантов — распространилось христианство. Возможно, оно оказало какое-то влияние и на туарегов. На рубеже средневековья в Ахаггаре существовала связанная с Гарамой культу­ра Абалессы. Единственный известный пока памятник этой культу­ры— комплекс Абалесса, состоящий из храма, дороги, обозначенной колоннадой и ведущей в храм, двенадцати могильных склепов, под­земной гробницы, высеченной в скале, которая, в свою очередь, яв­ляется задней стеной и основанием храма. В этой гробнице находится богатое погребение знатной женщины, вероятно, сакрализованной правительницы, со множеством золотых украшений, драгоценных камней, сосудов с благовониями и пр. Одни предметы изготовлены римскими ремесленниками, другие — местными. По найденной здесь римской золотой монете Константина I погребение ахаггарской ца­рицы, а также храм датируются V в. Местное предание связывает это погребение с легендарной Ти-н-Хинан, о которой рассказывает А. Лот.

В XI—XII вв. западнее и севернее страны туарегов существовала исламская держава санхаджа-Альморавидов, раскинувшаяся от се­верных областей Сенегала и Мали до Центральной Испании и Ва-леарских островов. Во второй половине XII в. балеарские Альмора-виды основали княжество в Феззане, рядом с северными туарегами. Альморавиды — соседи и сородичи туарегов, завладевшие важными центрами торговли и культуры, с которыми были связаны тогдашние туареги,— могли (и должны были) оказать на последних какое-то влияние, но оно практически пока не исследовано.

В XII в. северные туареги уже находились под властью мусулманских султанов имананской династии, о которых рассказывает А. Лот. Это государство просуществовало до середины XVII в. Пос­ле смутного времени, длившегося почти целый век, на развалинах Имананского султаната возникли конфедерации Аджер и Ахаггар.

Аналогичным было развитие юго-западных туарегов, наиболее близких к санхаджа. В период альморавидекой державы они со­ставляли политическое объединение во главе с племенем тадемакет. Его столицей был город-оазис Тадмакка на плато Адрар-Ифорас. Впервые Тадмакку упоминает арабский путешественник X в. Ибн Хаукал[25]. В XI в. знаменитый географ арабской Испании Абу Убейд Абдаллах аль-Бакри собрал интереснейшие сведения о Тадмакке: «Это большой город среди гор и ущелий, с красивыми строениями... Жители Тадмакки — берберы-мусульмане. Они занавешивают себе лица, подобно тому как занавешивают их себе берберы пустыни. Их пища состоит из мяса, молока и зерна, которое производит земля без обработки. К ним привозится дурра и другое зерно из страны черных. Надевают они выкрашенные в красное одежды из хлопка, нульской (из Тропической Африки) ткани и прочего. Их царь наде­вает красную головную повязку, желтую рубаху и синие штаны. Их динары (золотые монеты.— Ю. К.)... чистое золото без штампа. Их женщины превосходны красотой; по красоте им нет равных среди женщин других стран. У этих людей прелюбодеяние считается за­конным. Эти женщины наперебой устремляются к купцам, чтобы какая-либо из них доставила его в свой дом»[26].

К сожалению, из описания не вполне ясно, закрывала ли голов­ная повязка ('имама) не только голову, но и лицо тадмаккского царя, но скорее всего так оно и было. Очень интересны определен­ные указания на богатство этого торгового города, большую свободу женщин, характерную и для позднейших туарегов, и на их специ­фическое участие в обслуживании караванной транссахарской тор­говли.

Аль-Бакри подчеркивает принадлежность жителей Тадмакки к исламу. Но, согласно арабскому географу XII в. Абу Абдаллаху Мухаммеду аз-Зухри, они приняли ислам семью годами позже жи­телей Ганы, т. е. в конце XI в.[27]. Вообще-то текст аз-Зухри плохо сохранился, и тут что-то не так; однако можно предположить, что в XI в. ислам постепенно распространился среди юго-западных туа­регов. Аз-Зухри упоминает еще один город неподалеку от Тадмак­ки— Тасала[28], а аль-Бакри сообщает о берберском племени сагмара, которое было связано с Тадмаккой и жило в излучине р. Нигер, Торговые связи Тадмакки простирались до Гадамеса на северо-восто­ке, Тиракки в нынешнем Мали, Каукау в нынешнем Нигере. В Тиракке тадмаккские купцы встречались с купцами из средневекового государства Гана, богатого золотом[29].

Однако уже в XII — начале XIII в. многочисленное туарегское племя иуллеммеден покинуло Адрар-Ифорас и переселилось поближе к берегам Нигера. Затем стали отделяться и другие племена, и вско­ре царство Тадмакка распалось. Этим воспользовались правители средневековой империи Мали, подчинившие себе город-оазис Тадмакку и земли между Адрар-Ифорасом и долиной р. Нигер (начало XIV в.). Вскоре тадемакеты и другие племена юго-западных туаре­гов вернули себе независимость, и г. Тадмакка служил центром транссахарской торговли вплоть до середины XVII в., когда он был разрушен в результате жестоких междоусобных войн. Еще раньше, в XIV—XVI вв., часть жителей Тадмакки переселилась на берега Нигера и на плато Аир, где возникли новые торговые города.

Во второй половине XIV в. туарегский султан Акиль объединил племена юго-западных туарегов, освободившиеся от власти Мали, и подчинил себе г. Томбукту в излучине Нигера и часть долины этой реки. Опорой Акилю служили туарегские кланы и берберы — пере­селенцы из Северной Африки и Сахары — купцы и мусульманские ду­ховные лица. В 1469 г. Акиль был изгнан создателем Сонгайской державы Али Бером[30]. Среди туарегов тоже появились родовые груп­пы мусульманского духовенства. Арабский историк Шихаб ад-Дин Ахмед аль-Омари еще в XIV в. упоминал туарегское племя антасар (теперь — марабутское), у которого имелись собственные цари — вассалы правителя Мали[31]. В то время на плато Аир (в нынешнем Нигере) уже существовало государство туарегов и хауса. В XIV в. оно сумело отстоять свою независимость от Мали, в XV в.— от Сонгайской державы. В 1352 г. столицу Аира — г. Такедда — посетил: величайший североафриканский путешественник Ибн Баттута. Он от­метил богатство жителей, ежегодно совершавших торговые экспеди­ции в Египет и в страны Западного Судана, почти полное отсутст­вие земледелия и добычу меди на руднике близ города. Кроме то­го, он обратил внимание на то, что у городских берберов и туаре­гов племени бардама женщины занимают высокое положение[32].

В начале XVI в. Аир завоевали сонгаи, но вскоре Аирский сул­тан вернул себе независимость. В XV в. были построены мечети в городах Аира — в Такедде, Агадесе и Агаллале (близ г. Иферуан), а в XVI в.— знаменитая соборная мечеть Агадеса, сохранившаяся до настоящего времени. Медресе при ней стало центром исламского образования для Аира и соседних стран. Здесь преподавали круп­ные правоведы — местные и из арабских стран[33]. Аир временами владел и цепью оазисов Каввар, Джадо и др. с их соляными копями. Другой центр торговли, земледелия, городской и политической' жизни находился у северо-западных границ страны туарегов. Это-Туат с его цветущими оазисами и городом Таменит. В 1447 г. Антонио Мальфанте, то ли генуэзец, то ли провансалец, находясь в Туате, первым из европейских географов упомянул туарегов (называя их «филистимлянами»), которые враждовали с туатскими берберами-иудаистами[34]. В 1492 г. г. Таменит был разрушен, Туат утратил прежнее значение. В конце XVI в. марокканские завоеватели занял» города и оазисы на границах страны туарегов: Туат, Тафилалет, Том­букту и другие, но самих туарегов не смогли подчинить. В дальней­шем усилилось давление на туарегов арабских племен на севере и западе, тибу (занявших Каввар и Джадо) на востоке, мароккан­ские паши засели в Томбукту. Оттесненное от городских центров,, караванных путей, разработок полезных ископаемых (медной руды,, каменной соли, квасцов), плодородных земель в речных долинах и оазисах, туарегское общество экономически и политически дегради­ровало, но сохранило в основном свою социальную структуру.

В XVIII в. окончательно сложились те туарегские «конфедера­ции», которые изучались европейскими учеными в колониальное вре­мя и о которых пишет А. Лот.

В период колониального раздела Африки туарегам сразу же пришлось уменьшить караванную торговлю (из Суданского пояса к берегам Средиземного моря через Центральную Сахару). Правда, нынешние Нигер, Северная Нигерия и Чад, откуда туареги вели караваны с рабами и разными экзотическими товарами, и Триполитания (западная часть Ливии), до 1912 г. принадлежавшая туркам, позже других африканских стран была захвачена европейскими державами, но уже в конце XIX — начале XX в. все группы туарегов почувство­вали приближение нелегких времен и правильно связали их с евро­пейцами-христианами, подчинившими себе почти все мусульманские страны, окружавшие страну туарегов. Поэтому они с враждебностью встречали не только французские патрули, но и исследовательские экспедиции, стремясь их истребить на границах своей родины (как они поступили в 1881 г. с экспедицией Флаттерса)[35].

Тем не менее не только Франция, но и другие европейские страны продолжали направлять свои экспедиции к туарегам. В феврале 1885 г. сюда по поручению российского Палестинского общества был направлен известный русский путешественник, этнограф и антрополог А. В. Елисеев. Из ливийского Триполи он намеревался проникнуть в Феццан и Гадамес, а из Гадамеса — к туарегам. Это ему удалось не сразу. По пути каравана А. В. Елисеева из Триполи в городок-оазис Мансура «сильная песчаная буря... погубила трех верблюдов... и одного старика-купца»[36]. В Мансуре путешественник узнал о «вол­нениях среди туземцев впереди нас и о насилиях, которым подвергся караван, вышедший из Триполи за неделю до нашего»[37]. Феццан был охвачен антиевропейским движением; его возглавил мусульманский духовный орден Сенусийя. Движение вдохновлялось слухами о по­бедах махдистов в Судане. «Говорили, что шайки туарегов, подняв знамена махди, ворвались в Феццан и, разграбив караваны, посняли головы нескольким купцам»[38].

Купцы каравана решили немедленно вернуться в Триполи. «Ра­зумеется, с караваном невольно ворочался и я, скорбя о неудаче и решившись пробраться в Сахару через обыкновенные ворота — Южную Алжирию по пути экспедиции Флаттерса, в феврале 1881 го­да изрубленной туарегами»[39].

После поездок по Тунису и Алжиру, позволивших сделать ряд интересных наблюдений и антропологических измерений, А. В. Ели­сеев отправился в пятнадцатидневный переход от оазиса Уаргла в алжирской Сахаре в Гадамес, чтобы уже оттуда совершать поездки к северным туарегам. Об этом народе русский этнограф собрал некоторую устную информацию и, разумеется, прочел работу Ж. Дювейрье «Северные туареги»[40].

Из книги Дювейрье А. В. Елисеев узнал, что туареги почитают врачей. Будучи врачом по образованию, русский путешественник объявил, что едет в их страну для сбора лекарственных трав. Неза­долго до его поездки туарегами был убит француз Дюпере, также пытавшийся проникнуть к аджерам и ахаггарам. Путешествие евро­пейца в эти края, как правильно понимал русский ученый, «имело характер... разведочный, с точки зрения туарегов — политический, посягающий на их свободу, на дорогую их волю»[41].

На этот раз экспедиция в Гадамес и поездки к обитавшим вбли­зи этого города-оазиса туарегам полностью удались. Лишь недоста­ток средств не позволил А. В. Елисееву продолжить путешествие в глубь Сахары.

Свою экспедицию к туарегам он скромно назвал «антрополо­гической экскурсией». Между тем то было настоящее исследова­тельское путешествие. Наряду с физико-географическими наблюде­ниями и собиранием гербария и других коллекций А. В. Елисеев сде­лал интересные этнографические наблюдения. Как и многие дру­гие образованные европейцы, познакомившиеся с туарегами, рус­ский путешественник был восхищен благородством этого народа, его выносливостью, красотой. «Свободолюбивый, гуманный, всосавший понятие о равенстве с молоком матери» туарег[42]; «женщины в об­щем очень красивы... и редко у какого народа находятся в таком по­чете, как у туарега Сахары»; «мало того, что женщина подруга жизни своего мужа, но она часто своей интеллигентностью и разви­тием превосходит этого последнего»[43].

Вместе с тем русский исследователь не закрывал глаза и на неблаговидную с точки зрения европейского общественного мнения (абсолютно неизвестного тогда туарегам) роль этих «царей пустыни» в транссахарской работорговле, на их набеги с целью захвата рабов для продажи[44].

Самостоятельную научную ценность представляют собой антро­пологические измерения и визуальные наблюдения А. В. Елисеева, впервые познакомившие русскую науку с туарегами и другими бер­берскими народами[45].

Представляет собой интерес первое в русской географической литературе описание туарегов:

«Главное отличие туарега от всех его окружающих народностей — это то, что он вечно покрыт родом вуали... Никогда не сни­мает своего покрывала туарег, даже когда ест или спит. Снять по­крывало считается даже неприличным для мужчины, тогда как жен­щины, часто красящие себе лица желтою охрою в противополож­ность синей краске мужчин, не носят покрывала. Вуали эти бывают черные и белые... Одежда туарегов немудрена и состоит из голубой блузы шерстяной материи и таковых же панталон, перетягивающихся поясом, часто красного цвета; красный, белый или голубой плащ набрасывается на плечи; амулеты, украшающие шею, пояс и грудь суеверного туарега, дополняют его наряд, также как и оружие.

Оружием туарегу служат длинное копье со вторичными зазубринами, сабля, лук, стрелы; четырехугольный длинный щит из кожи завершает арматуру. Теперь нередко встретить у туарега ружье, и я видал в руках одного номада даже хорошее английское ружье. Интересен обычай у туарегов — носить небольшой кинжал на левом предплечье и каменное кольцо на правом[46], что придает последнему силу и упор при употреблении оружия, как думают туареги.

...Туарег очень разборчив в пище: он не только не ест мяса вер­блюда, барана, козы, рыбы, птиц и яиц их, но даже не любит смот­реть на тех, кто их ест.

Словно могучий орел с невидимой выси поднебесья, обозревает туарег свой округ, не пропуская своим взором ни одной бегущей мышки, ни одной птички на дюнах; туарег — хозяин и властелин данной области, хотя бы она тянулась на целые сотни верст. Изуми­тельна деятельность этого вечного странника, путешествующего в необозримой пустыне... Как ни однообразен местами рельеф Са­хары, но туарег не потеряет в ней дороги; и земные, и воздушные, и небесные признаки равно руководят им в пути. Не только одинокая дюна, но даже пучок жидкой травы или кусочек тарфы служат для него верными вехами, как и брошенный камешек на пути или по­белевший скелет верблюда. Даже в случаях ночных переходов или песчаной бури не теряется туарег в пути, руководясь чутьем, как лучшая ищейка...

При таких острых чувствах, разумеется, ничто не скроется от туарега в Сахаре, а при его сметливости и сообразительности он мо­жет читать по следам еще лучше, чем индеец. Изучение следов вер­блюда — его специальность. По ним он скажет вам с точностью о том, кто прошел: свой или чужой, туарег, или араб, или белый, мир­ный ли караван или шайка грабителей, спешил ли путник или по­двигался не торопясь, откуда и куда направлялся он, чем и как был нагружен его верблюд. Проверьте на опыте слова туарега — и вы увидите, что он не ошибся»[47].

Этнографические наблюдения А. В. Елисеева были частично включены в его популярную, выдержавшую несколько изданий кни­гу «По белу свету». Здесь мы находим и некоторые детали, отсутст­вующие в докладе на заседании Географического общества, напри­мер картинное описание ахаля: «Раз я попал даже на оригинальное пиршество, которое давал... один из вождей туарегов, только что воротившийся из похода в горы Аххагар. Здесь кроме мужчин было много и женщин. Дочери пустыни были одеты в длинные голубые одеяния, украшены ожерельями и кольцами. Многие из них имели лица, окрашенные желтою охрою... Среди туареженок особенно вы­делялась дочь вождя, которая при своей красоте была кокетливо одета в белоснежное короткое одеяние с красным поясом... Эта красивая девушка... переносила все лишения не хуже воина-туарега, прекрасно владела луком, копьем и небольшим кинжальчиком, кото­рый она носила на левом предплечье... Я попал в число почетных гостей; в то время как все остальные приглашенные сидели просто на земле, для меня и Ибн Салаха (купца из г. Гадамес.— Ю. /С.) бы­ла подостлана львиная шкура — один из трофеев хозяина,— всегда красовавшаяся на седле хозяина и предлагаемая только в знак осо­бенного уважения.

Ночь уже спустилась над пустыней, когда празднество началось. Около сотни туарегов обоего пола уже наполняли лагерь и шумно беседовали между собою. Старики сидели особо, пережевывая и ню­хая табак с едким натром, между тем как молодежь затевала игры и пляски. Кружки с молоком и водою, приправленною душистым медом, обходили гостей. Девушки образовали хоровод, молодые муж­чины — тоже свой круг, двинувшийся в противоположном направле­нии» (далее следует красочное описание танцев, пира и песен туа­регов)[48].

В докладе он лишь кратко замечает: «Я был принимаем везде как желанный гость — и в черной палатке туарега, и среди его ве­селой фантазии — ночного пиршества, и на совете — миад—убелен­ных сединою старцев. Не долго пробыл я среди туарегов, но все мои симпатии остались на стороне этого тихого и грозного, деятельного и ленивого, доброго и кровожадного вместе народа. К сожалению, мой кошелек был так скуден, что мне нельзя дальше проникать в Сахару, хотя и представлялся не раз хороший случай»[49].

Русский путешественник не оставлял попыток проникнуть из Гадамеса в Феццан, но караван, к которому он примкнул, был обстрелян туарегами. С обеих сторон были раненые, сам А. В. Елисеев был легко ранен в руку, а у его слуги-африканца была прострелена одежда. Караван вернулся в Гадамес. Через несколько дней с дру­гим караваном А. В. Елисеев направился в Алжир, а оттуда морем — в Россию[50].

Стоит лишь пожалеть, что А. В. Елисеев, путешествовавший па Ближнему и Среднему Востоку почти до самой смерти в 1895 г. и не дождавшийся даже выхода в свет трех из четырех томов своем книги «По белу свету», так и не совершил экспедиции в глубь страны туарегов.

В течение последующих 15—20 лет туареги еще сохраняли свою независимость от европейских колонизаторов.

В 1901—1905 гг. французы, оккупировав большую честь Север­ной и Западной Африки, повели наступление на области Централь­ной Сахары. С юга, из долины р. Нигер, продвигался капитан Тавеньо, с севера, из Алжира,— отряд полковника Лаперрина. В 1902 г., воспользовавшись ничтожным предлогом, французы вторглись в Ахаггар, На борьбу с ними поднялись все племена. Скорострельным винтовкам и четкой организации французской колониальной армии, где служили бедуины-наемники, туареги могли противопоставить лишь свою беззаветную отвагу. Ахаггары не могли подавить врага своей численностью, их страна была в состоянии прокормить не бо­лее нескольких тысяч человек. В сражении при Тите в 1902 г. по­гибло почти две трети мужчин господствующего племени даг-рали; потери понесли и другие племена. Военное поражение стимулировало классовую борьбу. Отдельные племена зависимых данников-имгадов-капитулировали, и захватчики немедленно объявили об их освобож­дении от крепостной зависимости. Декларировалось и освобождение рабов-икланов. Общество ахаггаров разваливалось на глазах. В 1904 г. в оазисе Айн-Салах аменокаль Ахаггара встретился с Ла-перрином и согласился признать свою зависимость от Франции. Ахаг­гар был включен в состав Алжира, а соседний Адрар-Ифорас — в со­став Французской Западной Африки[51].

В страну туарегов французская буржуазия принесла колониа­лизм без капитализма. Франции было нужно от туарегов, лишь что­бы они не нарушали установленного ими порядка в колониях, где они эксплуатировали оседлые земледельческие народы. Добившись покорности Ахаггара, французские власти ввели в нем систему «кос­венного управления», восстановив доколониальные порядки. Крепост­ные, вассалы и невольники были возвращены своим прежним хозяе­вам, феодальная и рабовладельческая эксплуатация возродилась почти в полной мере. В горных оазисах харратины и икланы расширяли поля проса, арендуя на кабальных условиях (система хаммаса, или хаммест, у Лота — хаммесат) землю у благородных племен. Зем­ледельцы должны были платить и налоги французской администра­ции. В этой обстановке произошло новое сплочение туарегских и со­седних с ними племен под знаменем ислама. Проповедниками исла­ма выступили марабуты из числа туарегов и арабов. Туарегские ма­рабуты принадлежали к мусульманскому духовному ордену Кади-рийя, арабские — частью к тому же ордену, частью к орденам Сену-сийя, Шадилийя, Хальватийя. Из них наибольшую непримиримость к европейцам-колонизаторам проявляли марабуты Сенусийи, запре­щавшие последователям учения своего ордена всякое общение с европейцами и нередко возглавлявшие вооруженное сопротивле­ние им.

Всеобщее недовольство туарегов ярко проявилось во время пер­вой мировой войны, когда в вооруженных восстаниях против фран­цузских властей приняли участие многие туарегские племена.

Первыми осенью 1915 г. поднялись племена нынешнего Восточно­го Мали, а также соседних районов Нигера. В январе 1916 г. в борьбу вступили иуллеммедены. В мае они разгромили лагерь фран­ко-сенегальских войск, но в последующие месяцы стали жертвами карателей: ополчение иуллеммеденов было застигнуто врасплох и уничтожено. Однако восстание разгоралось, его центр переместился в Аир и Ахаггар. В Аире туареги-повстанцы, руководимые вождем Каосеном и сенуситскими марабутами, уничтожили несколько фран­цузских отрядов и осадили Агадес. Каосен продолжал сражаться и после снятия осады. Он поддерживал связь с ливийско-чадскими сенуситами, к которым и ушел после поражения в Аире[52].

В Ахаггаре восстание началось в начале 1916 г. и продолжа­лось до 1918 г. В нем участвовали все местные племена. Видную роль в восстании играли женщины, среди них поэтесса Дассина, поль­зовавшаяся большим авторитетом. При его подавлении наиболее воинственные племена потеряли убитыми большинство взрослых муж­чин и почти лишились скота.

Туарегские восстания 1915—1918 гг. составляли часть вооружен­ных выступлений и демонстраций протеста периода первой мировой войны, направленных против империалистических держав Антан­ты и охвативших многие районы Северной и Северо-Восточной Аф­рики — от Марокко до Египта и Сомали. Хотя они не слились в еди­ное восстание, но представляли собой важный этап в истории ан­тиимпериалистической борьбы народов Африки. Об этом следует помнить, читая строки А. Лота о туарегских повстанцах (в ориги­нале — «les dessidents») того времени.

Подробное описание культуры ахаггаров А. Лотом убеждает в том, что ее никак нельзя считать примитивной. Несмотря на край­не суровые условия существования и кочевой быт, исключающий какие-либо «излишества» сверх того, что абсолютно необходимо для жизни и может быть перевезено на нескольких верблюдах, у ахагга­ров мы находим сложную систему культуры, отдельные элементы которой обнаруживают высокие формы развития и прямое заимст­вование от древних и средневековых цивилизаций Средиземноморья. Эта сложная система культуры соответствует сложности социально-экономической системы ахаггаров. Последнюю можно характеризо­вать как кастово-племенную и вместе с тем раннефеодальную. Нали­чие каст и племен, а также класса рабов, вопреки мнению отдель­ных ученых, отнюдь не противоречит феодализму. А. Лот описал не все формы феодальной эксплуатации в обществе туарегов. Отчасти это сделали другие ученые, работавшие после А. Лота. Как и Лот, они отмечают важное значение транссахарской торговли для ахагга­ров и других туарегских групп. Наряду с феодальной рентой, взи­маемой с крепостных и вассалов, торговля давала в доколониальное время ахаггарской аристократии большую часть продуктов земледе­лия, составлявших основу их питания. Впрочем, доходы от транс­сахарской торговли аристократы Ахаггара получали не как купече­ство, а как военно-феодальное сословие.

Для ахаггаров, как и для других туарегских «конфедераций», характерна слабость традиционной политической власти при значи­тельном развитии отношений личной зависимости. Формы этих от­ношений отличаются разнообразием, и А. Лот показывает в них широкую гамму переходов от статуса невольника к статусу не впол­не полноправного свободного человека. Из его описания видно, что-не все икланы были рабами и не все благородные — настоящими феодалами. В общем здесь нет ничего необычного для феодальных обществ. То же самое можно сказать и о значительных элементах материнского права.

В настоящее время туарегский феодализм разрушается и ухо­дит в прошлое. Это процесс неизбежный и необратимый. Но, к сожа­лению, вместе с разрушением традиционного общества туарегов раз­рушается и их замечательная культура. Особенно страшные удары нанесла туарегам засуха 1968—1974 гг., возобновлявшаяся и в по­следующие годы. Значительная часть туарегов и туарегоязычных харратинов, икланов, беллах покинули места своего прежнего оби­тания, переселились на новые земли, где оказались в иноэтническом. окружении. Многие туареги в настоящее время перешли на оседлый, образ жизни, а то и вообще становятся горожанами. Наиболее «чи­стые» традиционные формы туарегской культуры сохраняются имен­но у кочевых групп, в частности у ахаггаров.

В этих условиях изучение культуры ахаггаров и других групп туарегов становится одной из актуальнейших задач этнографии. По­нятно, что А. Лот и его предшественники не могли полностью ис­следовать все сферы туарегской культуры. В связи с этим нужно отметить тех, кто внес наиболее значительный вклад в ее изучение. Это прежде всего уже упомянутый выше К. Блангернон, в течение полутора десятилетий (с 1937 г.) живший в стране туаоегов в ка­честве школьного учителя, посещавший многие поселения ахаггаров, автор ценнейшей монографии о них[53]. С 1951 г. ахаггаров и другие группы туарегов изучал датский социоантрополог И. Николайсен[54]. В начале 80-х годов культуру туарегов Ахаггара и Аджера иссле­довала экспедиция Алжирского университета, в составе которой ра­ботала советская исследовательница танцевального фольклора Л. Н. Федорова[55].

Читателям, интересующимся туарегской культурой, могут быть полезны также русские переводы работ К. Макульского[56], П. Фук­са[57], А. Гаудио[58] и соответствующие разделы в сводных работах по географии, этнографии и истории Африки.

В настоящее время общество и культура туарегов переживают серьезнейшие испытания, которые усугубляются разделением территории этого народа на несколько частей государственными граница­ми (впрочем, весьма условными), отсутствием общей государствен­ности, собственного центра национальной консолидации. В то же время отдельные местности страны туарегов (Тсманрассет, Агадес и др.) стали посещаться туристами, привлеченными экзотикой Са­хары и туарегского кочевого быта. Фигура благородного рыцаря пустыни становится символом индустрии туризма в Сахаре. Каким выйдет туарегский народ из этих испытаний, какие элементы своей богатой и своеобразной культуры он сумеет сохранить? Но одно не­сомненно: изучение культуры туарегов и по возможности ее сохра­нение — в интересах всего человечества. Ведь именно с ее помощью туареги смогли освоить для цивилизации само сердце величайшей в мире пустыни.

Ю. Кобищанов

Анри лот о языке и письменности Туарегов

Анри Лот —фигура уникальная в тех областях знания, которые французы называют «науками о человеке». Во второй половине XX в., когда девизом, начертанным на знамени науки, стала «специализа­ция», т. е. выделение, обособление, встречаются еще люди, ученые в том числе, живущие как бы в ином измерении. Когда смотришь, как они тихо и несуетно строят целостный дом своего — и нашего — познания, соизмеряя фундамент с грунтом, дверь с дорогой, крышу с небом, начинаешь догадываться, что отличает движение вверх от движения вперед. Анри Лот не разделяет, он соединяет. В себе— профессионального этнографа, археолога, путешественника, сказочно удачливого искателя наскальных рисунков и еще более сказочно дву­жильного их копировальщика. В «объекте исследования» — прошлое и настоящее, древние фрески на скалах Сахары и сегодняшних тяж­ко страдающих от засухи ее сыновей и дочерей. В аудитории, к ко­торой он обращается,— ученых-коллег, черпающих из его работ цен­нейшую информацию, и «рядовых» читателей, чьи сердца не очерстве­ли к судьбам других народов...

Лот, однако, не бесплотный идеал ученого мужа, изрекающего сплошные истины. В его трудах немало спорного, встречаются и оши­бочные суждения, и устаревшие идеи. Его широта, целостный охват предмета исследования имеют и слабую сторону — необъятного не объять, где-то явно не хватает специальных знаний. Тогда именно узкому специалисту и необходимо вмешаться с дополнениями, исправ­лениями, альтернативными подходами к проблеме; не только на­учные достижения, но и ошибки такого ученого, как Лот, дорого стоят — они не должны остаться в науке непрокомментированными. В роли такого узкого специалиста и выступает автор настоящего послесловия—специалиста по берберскому и туарегскому сравни­тельно-историческому языкознанию, области по своей специфике чрезвычайно коварной и вместе с тем глубоко притягательной для неспециалиста — этнографа, археолога, историка.

«Язык, на котором говорят туареги, носит название тамахак или тамашек,— пишет А. Лот,— в зависимости от того, какие племена говорят на нем — сахарские или сахельские>.

Это утверждение нуждается в уточнении. На всех языках бер­берской семьи, за исключением языка кабилов Алжира (самого боль­шого по численности берберского этноса Северной Африки) и не­скольких восточноберберских языков, сохранившихся в оазисах Егип­та (Сива) и Ливии, самоназвание народа, на них говорящего,— имазигхен (imaziyen). Это — множественное число от амазигх, т. е. «бер­бер». Последним термином пользуются арабы (он либо образован от арабского глагола барбара 'реветь, блеять, бормотать, говорить невнятно', либо происходит из греческого барбарой и заимствован­ного из греческого латинского барбари 'варвары, чужеземцы') и вслед за ними европейцы; сами «берберы» так себя назовут только в разговоре с иностранцем, который может не знать их подлинного самоназвания.

От древнего этнонима амазигх, по всей видимости возникшего еще в праберберском языке (существовавшем как единый язык вплоть до последней трети II тысячелетия до н. э.) и засвидетель­ствованного в форме максии у Геродота, мазикии в других антич­ных источниках, происходит и общее для большинства берберских народов название языка — тамазигхт, состоящее из основы мазигх и конфикса т a ...т. В южноберберских языках, больше известных как туарегские, общеберберский звук «з» в одних из этих языков пере­шел в «ж», в других — в «ш», в третьих — в «х». Отсюда название языка тамазигхт в одних туарегских языках или диалектах звучит как тамажек, в других — как тамашек, в третьих — как тамахак (в конце слова звук [у], что-то вроде украинского «г», который мы условно передаем по-русски как «гх», переходит в гортанное «к», для простоты передаваемое русской буквой «к», полностью ассимилируя суффикс -т). Тесная группа диалектов туарегов Ахаггара, Тассилин-Аджера, племени таитоков и еще нескольких мелких племен носит название тамахак именно потому, что во всех этих диалектах, а сле­довательно, и в их общем языке-предке старое общеберберское «з» стало произноситься как «х». В Сахаре распространена вся группа диалектов тамахак. Однако там же, в Сахаре, к северо-востоку от носителей тамахака, в оазисе Гат (в нашей передаче — Гхат [γаt]), говорят на туарегском языке, называемом разными источниками тамаэик, тамажек или даже тамаджек, но не тамахак. В Сахеле же, т е. в зоне, примыкающей к пустыне с юга, разные туарегские диа­лекты называются тамашек и тамажек. Кстати, Анри Лот, упомянув в главе, посвященной языку, два названия разных туарегских язы­ков — тамахак и тамашек (мы теперь знаем, что есть еще и тама­жек), по всей книге пользуется этими названиями практически произ­вольно, приводя, скажем, слово из языка тамахак, но называя этот язык тамашек, и наоборот. Путаница в названиях туарегских языков, ставшая дурной традицией в исторических и этнографических (и да­же в некоторых лингвистических!) трудах, тем более удивительна, что их предок — общетуарегский язык распался на диалекты при­мерно в IV в. н. э., а значит, генетически наиболее удаленные друг от друга туарегские языки, скажем групп тамахак и тамашек, разли­чаются так же, как русский и польский или румынский и португаль­ский. Представим себе труд, где приводятся русские слова в каче­стве примеров из польского языка!

«Названия гир, гер, н-гер (нигер), Абалесса, Илези, означающие соответственно „приток, река, обработанный участок, возвышенность, окруженная низиной", встречаются в текстах Плиния, Птолемея и других авторов и предстают как самые древние известные нам слова берберского языка, относящиеся к старой топонимике Сахары, ис­пользуемой и поныне»,— пишет А. Лот. Но, строго говоря, в текстах Плиния Старшего («Естественная история>) и Клавдия Птолемея («Руководство по географии») встречаются не современные топо­нимы, а похожие на них названия, в данном случае у Плиния — Алазит и Вальса, которые Анри Лот на редкость удачно отождест­вляет соответственно с современными Илези, или Иллизи, и Абалес-сой. Удачно — это лишь значит, что фонетическая сторона сопостав­лений вполне правдоподобна, независимо от того, происходят ли сами топонимы Илези и Абалесса из «значимых» берберских слов (на языке ахаггар абелес действительно означает «обрабатываемый участок местности», причем слово это устаревшее, почти неупотре­бительное) или нет; отметим при этом, что ни о какой точной ло­кализации указанных географических названий по тексту Плиния пока речи быть не может, и если отождествление Лота верно, то оно — очень важная ниточка для распутывания сложнейшего клубка топонимов и этнонимов, приводимых Плинием.

Что касается названий гир и гер, то они сопоставимы с туарегскими словами со значением «большая река, озеро, море» (ахаггар згарау, языки аир и восточный тауллеммет — агарау и др.), и в част­ности «река Нигер», однако с той оговоркой, что в туарегском здесь основа гарау, а у Плиния — гер/гир, т. е. сходство отнюдь не пол­ное; отметим, кстати, что с восточных отрогов Высокого Атласа бе­рет начало река под названием Гир. Никакого н-гер у античных ав­торов, естественно, нет, а есть название р. Нигер, которое Лот скло­нен выводить из н-гер, что могло бы по-берберски значить «отно­сящийся к гер», а если гер/гир переводить как «река» — то «относя­щийся к реке, речной». Такое исходное значение для названия одной из крупнейших рек Африки представляется несколько странным (оно выглядело бы правдоподобнее, если бы речь шла, скажем, о неболь­шом притоке); кроме того, мало вероятно, чтобы собственное имя, гидроним, начиналось с частицы н, передающей грамматические от­ношения типа русского родительного падежа или английского оf. Думаю, что если гидроним Нигер действительно берберского проис­хождения, то он гораздо лучше объясняется из слов, производных от туарегского глагола əngər 'находиться позади, укрываться за', а именно ахаггарского a-nəddir 'участок горного массива между вер­шиной и подножием (возможно, это связано с особенностями релье­фа долины Нигера) и точно соответствующего ему названия Аnəgger («река Нигер») в языках аир и восточный тауллеммет.

Любопытно, что и вполне приемлемые сопоставления автора вроде Вальса — Абалесса — не самые древние из исторически засви­детельствованных слов берберских, или, как их еще называют, берберо-ливийских языков. Плиний Старший писал свои труды в I, а Птолемей — во II в. н. э., тогда как еще в египетских текстах перио­да Нового царства (с 22-й династии, X в. до н. э.) засвидетельство­ван термин ms 'князь, вождь (ливийцев)',— очевидно, заимствованное берберское слово, дожившее до наших дней в форме məss — 'хозяин, владелец' в туарегских языках и входящее составной частью в известные с древности антропонимы, имена людей (типа Маssulet из məss ult 'хозяин дочери', Маsunа из məss-inау 'наш хозяин'). Но и это слово — не самый древний берберизм в египетском. В тек­стах Среднего царства (11 династия, XXII—XXI вв. до н. э.). упоми­нается ливийское имя собственное ',bykwr, означающее «собака, бор­зая»; древнее берберо-ливийское слово сохранилось в современных туарегских языках: в гхате — а-baykur 'борзая', в ахаггаре — а-baykor 'непородистая собака'. Поразительно, насколько точна древнеегипет­ская передача берберской структуры слова с помощью одних согласных (египетская иероглифика не передавала гласных): ',bykwr должно было бы реально произноситься как [аbауkur]. Эта замеченная еще знаменитым французским египтологом и исследователем текстов пирамид Гастоном Масперо берберо-египетская параллель представляет собой, вероятно, самый долговечный исторически засвиде­тельствованный пример сохранности звукового облика и значения слова — на протяжении четырех тысячелетий! Прибавим к этому за­свидетельствованные Геродотом в V в. до н. э. названия ливийских племен — максии (соответствующих Маzices Птолемея и самоназва­нию берберов i-maziy-ən) и гараманты (от топонима Гарама, про­исходящего с большой степенью вероятности из общеберберского а-γərəm 'крупное поселение, город') — и приоритет, приписываемый Анри Лотом Плинию и Птолемею в передаче самых древних слов берберского языка, приходится признать незаслуженным...

Говоря о том, что ливийский язык «заимствовал из каждого языка некоторые слова», имея в виду языки вторгавшихся в Север­ную Африку «финикийцев, римлян, вандалов, византийцев», Лот допускает неточность: в берберо-ливийских языках засвидетельство­ваны финикийские, латинские и греческие заимствования, что неуди­вительно, учитывая высокий уровень культуры соответствующих на­родов и длительный период контактов с ними; вандалы же — группа германских племен, завоевавших в V в. большую часть Средизем­номорского побережья Африки,— не оставили видимых следов в язы­ке местного населения.

Весьма неточно перечислены регионы, где говорят на бербер­ских языках. Так, оазис Ауджила (Авгилы Геродота) находится в современной Ливии, а не в Египте. Упоминая Малую Кабилию, авч тор почему-то пропускает Большую Кабилию — горный массив к востоку от г. Алжир, где проживает большая часть кабилов. К перечис-ленным районам следует добавить ряд населенных пунктов Туниса (Сенед и др.), Ливии (оазисы Куфра, Эль-Фоджаха, г. Зуара, или Зувара), Алжира (между городами Алжир и Тлемсен, в Южном Оране, оазисы Туггурт, Тиндуф и др.), Юго-Западную Мавританию (западноберберское племя зенага). Неточно и цитируемое Лотом описание Андре Бассе «северо-западной географической границы» распространения туарегов, пересекающей Сахару от Гадамеса до Томбукту, равно как и утверждение самого Лота о том, что «запад­нее этой границы речь идет уже о диалектах, родственных языку зенага». Во-первых, к юго-западу и западу от Томбукту тоже живут туарегские племена (шабун, тенгерегиф, кель-антессар), во-вторых, никаких диалектов, родственных зенага, в берберологии не засвиде­тельствовано (зенага — группа близкородственных диалектов, лока­лизованных в одном небольшом регионе), а многочисленные северо­берберские языки и диалекты, распространенные к западу от линии Гадамес — Томбукту, родственны зенага в той же степени, что и туарегским языкам: зенага, североберберские (группа ташельхит-тамазигхт, зенетские и кабильский), восточноберберские (оазисов Егип­та и Ливии) и южноберберские (туарегские) языки представляют собой четыре более или менее равноудаленные генетически ветви бер­берской семьи языков.

Неполным предстает в описании Лота деление туарегских язы­ков. Среди диалектных групп и изолированных языков, играющих важную роль во внутритуарегской классификации, не названы те, на которых говорят туареги, базирующиеся в Ливии (оазис Гат, или Гхат; племена урагхен, имангхассатен и др.), а также группа «танеслемт» в окрестностях Томбукту (племена кель-антессар, шери-фен и др.), которую автор, по-видимому, включает в группу тауллеммет; в действительности, последняя, судя по некоторым данным (боль­шинство диалектов этой группы почти не описано), состоит из нескольких диалектных общностей, скрывающихся под общим на­званием, но не связанных особо близким родством. Полученная на­ми на основании глоттохронологических[59] подсчетов по методу С. А. Старостина генетическая классификация шести туарегских язы­ков, о которых имеется достаточно лексической информации, выгля­дит следующим образом:

1. Гхат.

2. Ахаггар, аир, восточный тауллеммет:

а) ахаггар,

б) аир, восточный тауллеммет.

3. Тадгхак[60], танеслемт.

Процент этимологически тождественных единиц в стословном списке основной лексики (иначе — в свадешевском списке, по име­ни основателя глоттохронологического метода Морриса Свадеша) между языками трех перечисленных групп равен в среднем 80—84, что соответствует IV—VI вв. н. э. в качестве периода разделения пратуарегского языка на диалекты. Такой процент совпадений ра­вен или несколько выше, чем процент совпадений в стословных спис­ках между славянскими или, скажем, между романскими языками (данные С. А. Старостина), т. е. распадение праславянского или прароманского (латинского) языка на диалекты, развившиеся в из­вестные нам славянские или романские языки, произошло примерно тогда же или на несколько сотен лет раньше, чем распадение пра­туарегского. Процент совпадений между языками внутри второй группы — 88—91 (95 между аиром и восточным тауллемметом, что указывает на XIII в., и 86—88 между этими двумя языками и ахаг-гаром, что указывает на рубеж VII—VIII вв.); между языками третьей группы 91% совпадений, указывающий на XI в. Единствен­ное и притом серьезное нарушение стройности нашей схемы — под­скок процента совпадений между гхатом и ахаггаром (87%), рав­ного проценту совпадений между ахаггаром и подгруппой аир — вос­точный тауллеммет (притом, что последние два языка имеют в сред­нем 80% совпадений с гхатом). Теоретически это может означать, что ахаггар входит не во вторую, а в первую группу (с гхатом), а подскок с языками второй группы указывает на исторические контакты между носителями этих языков и ахаггара и, следовательно, на взаимные лексические заимствования. Однако анализ большого массива лексики всех перечисленных языков указывает в первую очередь на значительное влияние ачаггара на гхат, что, по-видимо­му, и объясняет их вторичное сближение. Я подробно остановился на всей этой, возможно, навевающей на читателя зевоту проблемати­ке, чтобы показать, как лингвистические модели, в данном случае глоттохронология, могут пролить свет на древнее родство языков и народов, на хронологию их разделения и на их контакты, в том числе и не засвидетельствованные в письменных памятниках, археологиче­ски и т. п.

Наивно с лингвистической точки зрения утверждение Анри Лота о том, что «жители соседствующих районов с трудом понимают друг друга потому, что «язык еще не сложился и конструкция предло­жений в нем непостоянна», а также из-за «большого диапазона фо­нетических вариаций», хотя сама по себе оценка взаимопонимаемости между отдельными диалектами, данная таким внимательным исследователем и знатоком различных туарегских племен, весьма информативна. «Сложился» или «еще не сложился» можно сказать о литературном или же о междиалектном языке (койне), т. е. в спе­цифическом социолингвистическом контексте, совершенно неприме­нимом к современным туарегским языкам; собственно говоря, серь­езных критериев для выделения каких-либо этапов в изменении внутренней структуры естественного языка — его фонетики, морфо­логии, синтаксиса, лексики — пока (или вообще) не существует. Можно, конечно, членить историю языка, если она нам известна (как правило, это относится как раз к языкам с литературной, письмен­ной традицией), по какому-то отдельно взятому элементу его струк­туры, например до и после перехода смычных в спиранты или до и после развития такой-то синтаксической конструкции, но подобное членение всегда будет искусственным, механическим. «Непостоянная конструкция предложений» может свидетельствовать лишь об опре­деленной синтаксической типологии, о свободном порядке слов (как, скажем, в русском в противоположность английскому языку), а под «большим диапазоном фонетических вариаций» следует скорее всего понимать достаточно большое фонетическое различие между фо­немами, согласными и гласными, разных диалектов, регулярно со­ответствующими друг другу. Сам же факт плохой взаимопонимае-мости вполне объясним степенью расхождения между разными туарегскими языками/диалектами: она, как уже говорилось выше, при­мерно такая же, как между славянскими или романскими языками, тоже почти взаимонепонимаемыми.

И наконец, обратимся к высказываниям Анри Лота о происхож­дении берберской семьи языков. Возражения вызывает в первую очередь нечеткость — как терминологическая, так и понятийная — ав­торских рассуждений. Сказать, что «по своему языку туареги... при­надлежат к ближневосточной цивилизации» — значит утверждать следующее: 1) язык может быть связан с определенной цивилиза­цией; 2) существовала некая «ближневосточная цивилизация», на которую можно ссылаться без уточнения пространственных и времен­ных параметров; 3) туарегские языки или туарегский язык (пра­вильнее было бы сказать «праязык») занесены в Сахару с Ближне­го Востока. Независимо от того, высказывает ли автор приведенное выше положение от своего имени или только перелагает чужую точ­ку зрения, сама постановка вопроса в такой форме весьма уязвима. Во-первых, язык может принадлежать только к какой-либо языковой общности, а уж никак не к культурной («ближневосточная цивилизация»). Дело в том, что на заре человеческой истории, в ран­ний период существования Ноmо sарiens, три фундаментальных компонента этноса — язык, культура и антропологический тип — тео­ретически могли совпадать. Стоим ли мы на позиции антропологиче­ского и лингвистического моногенеза (как автор этих строк, не могу себе представить, что такое уникальнейшее событие, как возникно­вение человека — принципиально такого же, как современный чело­век, и возникновение языка — принципиально такого же, как любой современный язык, могло тиражироваться, повторяться в разных ме­стах и в разное время) или полигенеза[61], допустимо предположить, что 15—20 тысяч лет назад существовало несколько человеческих общностей, из которых сформировались впоследствии основные расы; каждая из них говорила на своем языке (праязыке будущих крупных макросемей) и обладала особой, присущей только ей совокупностью культурных признаков. Эти общности были прямыми биологическими потомками более древней единой человеческой популяции, их языки восходили к единому языку-предку, а в основании их культур лежа­ла единая некогда культурная традиция; согласно альтернативной гипотезе, они возникли независимо друг от друга в разных районах .земного шара.

Как бы то ни было, в ходе истории происходили миграции и смешения исходных популяций, что доказывается несовпадением гра­ниц языковых семей с твердо установленным родством с границами существующих человеческих рас и культурных ареалов. Так, на язы­ках афразийской, или семито-хамитской, макросемьи говорят евро­пеоиды (арабы; небольшие арамеоязычные группы в Сирии, Ираке, СССР и ряде других стран, не совсем точно называющие себя «ас­сирийцами»; евреи в Израиле; берберы Северной Африки и др.), не­гроиды (чадцы в Центральной Африке), эфиопоиды (основное семи­тоязычное население Эфиопии, кушитские народности). На тюркских языках — монголоиды и европеоиды (азербайджанцы и турки, напри­мер). Подобные примеры можно легко умножить. И хотя Анри Лот не дает никаких временных ориентиров для того периода, к которому он относит ближневосточные корни туарегов, само упоминание ближ­невосточных цивилизаций ставит, по-видимому, временные рамки — не раньше рубежа IV—III тысячелетий до н. э., а для столь поздней эпохи в истории рода человеческого уже ни о какой изначальной «привязке» языка к определенному типу или кругу культур не мо­жет быть и речи[62].

Во-вторых, что такое «ближневосточная цивилизация»? Что вкла­дывает Анри Лот — историк, этнограф, «культурный антрополог» — в термин «цивилизация»? Не мог же он, право, пройти мимо напря­женной многолетней полемики вокруг содержания понятий «культура» и «цивилизация», их археологического, конкретно-исторического, со­циологического, культурологического, философского наполнения Г И даже если предположить, что Лот употребляет этот термин в са­мом «обычном» смысле развитой предгосударственной или государ-ственной письменной культуры, то какие цивилизации включает он в «ближневосточную»? Шумерскую и наследующую ей шумеро-аккадскую? Хеттскую? А как же египетская, по многим признакам объединяемая с названными выше, но существовавшая все-таки на, африканской почве? Если и ее, то вроде бы нет необходимости по­мещать отдаленных лингвистических предков туарегов, а значит, и берберов в целом к востоку от Египта — на Ближний Восток, когда их непосредственные предки — ливийцы — исторически засвидетель­ствованы к западу от Египта, в Ливийской пустыне. Кроме всего про­чего культурные общности, которые можно с достаточной мерой ус­ловности объединить под названием «ближневосточные цивилизации» (все-таки во множественном, вряд ли в единственном числе), просу­ществовали без малого три тысячелетия. К какому времени следует отнести гипотетический уход праберберов из зоны этих ближневосточ­ных цивилизаций и их появление в Ливийской пустыне? Ни на один из этих вопросов автор даже не пытается ответить...

Зато по мере дальнейшего изложения недоумение читателя, даже элементарно лингвистически грамотного, возрастает. «А. Бассе... сом­невается в наличии родства (берберских языков.— А. М.) с семито-хамитской языковой семьей, поскольку заимствования (1ез етргип1з) оттуда крайне незначительны»,— пишет А. Лот. Возможно, здесь терминологическая небрежность, и имеются в виду элементы, общие с семито-хамитскими языками, которые можно посчитать заимство­ванными из последних в берберские языки, если отрицать их родст­во между собой. Но ведь именно черты, унаследованные от общего предка, и являются критерием родства. Вряд ли правомерно назы­вать заимствованными сходные черты (в лингвистике они называются изоглоссами) в языках, традиционно рассматриваемых как родствен­ные, не приведя никаких доводов в подтверждение противоположной точки зрения.

И наконец, еще одна цитата. «Морфология имени в берберском,— утверждает А. Бассе,— настолько чужда семито-хамитской, что, даже если бы его родство с этой языковой группой было доказано (далее А. Лот цитирует А. Бассе.— А. М.), осталась бы значительная масса слов... неизвестного происхождения». Здесь приведены два совер­шенно разнородных аргумента. Родство обычно не устанавливается без сопоставления морфологической структуры, в том числе именной, и, если бы родство берберских языков с семито-хамитскими было доказано, это означало бы, что морфология имени в берберском от­нюдь не чужда семито-хамитской. Вместе с тем наличие большого пласта лексики «неизвестного происхождения», т. е. слов, не имею­щих закономерных параллелей в родственных языковых группах и тем самым необъяснимых из общего праязыка, еще ничего не до­казывает. Все дело в том, какие это слова. Если они относятся к так называемым «культурным терминам», т. е. названиям растений, животных, орудий труда, предметов одежды, утвари, культовых пред­метов и т. д., иначе говоря, к лексике, легко заимствуемой, обычно вместе с обозначаемым предметом или понятием, то, установив язык, из которого происходят подобные слова, примерное время и пути заимствования, мы можем реконструировать целые фрагменты исто­рии заимствующего языка и говорившего на нем народа. К родству же языков все это не имеет отношения.

Одним из главных критериев родства наряду со сходством грам­матических структур (причем обязательно родственных материально, фонетически, т.е. этимологически тождественных, иначе мы примем за родство чисто типологическое сходство) является тождество еди­ниц так называемой базисной лексики, установленное на основании регулярных звуковых соответствий между словами сопоставляемых языков. При этом наличие таких регулярных звуковых соответствий само по себе еще не доказывает родства: звуки в словах, заимст­вованных из языка А в язык Б в один и тот же период, могут под­вергаться в дальнейшем тем же изменениям, что и звуки в исконных словах языка Б, вместе с тем постепенно изменяется и фонетика языка А, а значит, исходные формы заимствованных некогда слов станут со временем звучать по-разному в этих двух языках, но их звуки будут вполне регулярно соответствовать друг другу. Слова же базисной лексики заимствуются из языка в язык лишь в исклю­чительных случаях, и этимологическое тождество основной массы та­ких слов в разных языках — гарантия родства этих языков; более того, чем выше процент совпадений в базисной лексике, тем теснее родство языков (на этом принципе построена глоттохронологическая, или лексико-статистическая, методика установления языкового род­ства). К словам базисной лексики относятся названия частей тела; термины родства, кроме нескольких основных типа «папа», «мама», «дядя», «баба», совпадающих по звучанию (но не всегда по значе­нию: во многих афразийских языках, например, ЬаЬа значит «отец») в огромном числе языков мира и объясняющихся из «лепетного» детского языка; названия основных явлений и объектов окружающейприроды (таких, как «вода», «камень», «солнце» и т. п.); наиболее рас­пространенные прилагательные («большой», «длинный», «хороший», «белый», «черный» и т. п.); глаголы («есть», «пить», «умирать», «стоять» и т. п.) и другие группы слов.

Вернемся теперь к мнению А. Бассе, крупнейшего французского берберолога середины нашего столетия, о том, что в берберских языках слишком мало общих слов с семито-хамитскими языками (мы отвлекаемся сейчас от неудачных формулировок в изложении этого тезиса Анри Лотом, да и самим Андре Бассе). Имея эмпирически установленную зависимость между процентом совпадений в базисной лексике и степенью родства языков, мы можем отказаться от при­близительных количественных оценок типа «мало» — «много», «значи­тельное количество» — «незначительное количество» и т. п. Сначала о составе семито-хамитской семьи языков и ее названии. По совре­менным представлениям, в нее входят семитские (мертвые — аккад­ский, или ассиро-вавилонский, угаритский, сабейский, геэз, или древ-неэфиопский; еврейский, или иврит, вымерший к рубежу нашей эры, но восстановленный в качестве живого языка; арамейские диалекты, в том числе мертвый сирийский и живые «новоассирийские»; класси­ческий арабский и современные арабские диалекты; амхарский и дру­гие живые семитские языки Эфиопии; бесписьменные живые языки Южной Аравии и острова Сокотра), кушитские (сомали, оромо, бе-дауйе и другие в Эфиопии и сопредельных странах), чадские (хауса и другие многочисленные языки Нигерии, Чада и сопредельных стран), древнеегипетский язык и, наконец, берберские языки.

Так как исследования последних десятилетий показали, что вся эта большая семья языков генетически не делится на две ветви — семитскую и «хамитскую» (т. е. африканскую), старое традиционное название стало во многих работах заменяться на другое: афро-азиат­ская (имея в виду, что это единственная семья, языки которой рас­пространены и в Азии и в Африке), или — в намеренно более услов­ной форме — афразийская, семья языков. По последним глоттохро-нологическим подсчетам, глубина древности этой семьи, вернее, мак­росемьи очень велика; праафразийский язык распался на диалекты, ставшие, в свою очередь, праязыками каждой из перечисленных вы­ше ветвей (семитской, берберской, египетской и др.), приблизитель­но в X—XI тысячелетиях до н. э. Именно этой глубиной, т. е. более отдаленной степенью родства, чем та, что существует между языками таких семей, как индоевропейская, семитская, уральская (разделение праязыков в IV—V тысячелетиях до н. э.), и объясняется меньшее сходство в грамматической системе и более низкий процент совпа­дений в базисной лексике между, скажем, хауса и сомали или амхар-ским и ахаггаром, чем между амхарским и сокотрийским или рус­ским и хинди. Вместе с тем процент этих совпадений между совре­менными афразийскими языками, принадлежащими к разным ветвям, принципиально выше процента совпадений между еще более отдаленно родственными языками (например, русским и ахаггарским) и тем лее между языками, считающимися неродственными на теперешнем |уровне изученности языков мира (например, русским и вьетнамским), причем речь здесь идет не только о сравнении слов стословного, или свадешевского, списка, а о сравнении и массивов основной лексики (методом «корневой» глоттохронологии, тоже разработанным С. А. Старостиным).

А. Бассе, а вслед за ним и А. Лот не могли учесть также и то обстоятельство, что последовательная реконструкция основной лексики и грамматических структур на уровне подгрупп, групп и семей (ветвей), составляющих афразийскую макросемью, реконструкция, работа над которой началась 10—15 лет назад, гораздо надежнее обоснует родство берберских и других афразийских языков, чем простое сопоставление «на глазок» нескольких берберских и какого-ни­будь семитского (как правило, арабского) языка. Это и естествен­но: чем более древние состояния родственных языков мы восстанав­ливаем, тем ближе они к общему праязыку и тем отчетливее выяв­ляется сходство между ними.

Очень сложен вопрос о том, являются ли берберы автохтонами, т. е. исконными жителями, Северной Африки и Сахары.

Разберемся сначала, что означал бы утвердительный ответ на этот вопрос. Если речь идет о берберах, или, что то же самое, берберо-ливийцах, по языку, то одно из двух: либо берберы — не афразийцы, т. е. берберские языки не входят в число афразий­ских, либо первичный центр распространения афразийских языков — их прародина — находился в Северной Африке или Сахаре и носи­тели праберберского языка, выделившись из общеафразийского един­ства, остались в пределах того же ареала. Как явствует из изложен­ного выше, афразийское происхождение берберских языков можно считать практически доказанным. Что же касается африканской пра­родины афразийцев, то в ее пользу, казалось бы, говорит тот факт, что все афразийские языки, кроме семитских, распространены имен­но в Африке (сравнительно позднее проникновение туда эфиосемитских языков и арабских диалектов не в счет). Такое объяснение со­ответствует так называемому принципу минимальных перемещений, сформулированному в 1956 г. известным американским компарати­вистом И. Дайеном, по которому место разделения языка-предка сле­дует искать там, где исторически засвидетельствовано больше всего языков-потомков. Из этого принципа исходят авторы целого ряда зарубежных работ последних лет, локализующие праафразийцев в Африке.

На наш взгляд, вполне разумный аргумент Дайена по своей значимости для решения проблемы уступает трем другим, более конкретным принципам поиска прародины, которые мы формулируем следующим образом. Первый принцип: материальная и духовная культура, социальная организация и среда обитания некоего челове­ческого сообщества, восстанавливаемые по реконструированной лек­сике праязыка, должны в общих чертах и конкретных деталях сов­падать с археологической и палеогеографической картиной, восстанав­ливаемой для того периода и того региона, в которые помещается предполагаемая прародина. Второй принцип: в праязыке и его ранних диалектах-потомках должны быть выявлены следы контактов с дру­гими языками, предположительно распространенными тогда же в ареале искомой прародины. Третий принцип: пути миграции диалек­тов разделившегося праязыка с прародины в более поздние места обитания (реконструируемые и исторически засвидетельствованные) должны соответствовать путям распространения этнокультурных комплексов (или их характерных признаков) и их создателей, уста­навливаемых по археологическим, антропологическим и прочим данным.

Применение трех перечисленных принципов к афразийскому ма­териалу довольно явственно «работает» на гипотезу о переднеазиатской прародине афразийцев, выдвинутую совместно историком В. А. Шнирельманом и автором этих строк[63]. Во-первых, праафразий-ская культурная лексика указывает на период перехода от охотничье-собирательского (присваивающего, как его теперь называют ис­торики первобытности) типа хозяйства к хозяйству производящему, основанному в первую очередь на земледелии и скотоводстве. Зачат­ки культивации растений и — несколько позже — одомашнивания жи­вотных приходятся, по имеющимся сегодня надежным археологиче­ским данным, на IX—VIII (возможно, захватывая и X) тысячеле­тия до н. э., причем только в одном регионе земного шара — в Пе­редней Азии; в Африке эти культурные новшества фиксируются не ранее VII тысячелетия до н. э. Вспомним в этой связи, что афразий­ский праязык распался, по лингвистическим данным, полученным со­вершенно независимо от археологических, в XI—X тысячелетиях до н. э. Более детальное сопоставление культурной и экологической лексики с археологическими материалами дает основание искать пра­родину афразийцев в сравнительно узком ареале — Сирии и Пале­стине, где в XI—X тысячелетиях до н. э. была распространена так называемая натуфийская культура, создателей которой мы и склонны отождествлять с праафразийцами и их ранними потомками.

Во-вторых, достаточно надежно устанавливаются следы пря­мых — без посредничества семитских языков! — контактов между отдельными ветвями афразийских языков и неафразийскими языками Передней Азии (севернокавказскими, шумерским и др.). И наоборот, пока не обнаружено свидетельств подобных лексических контактов между неафразийскими языками Африки и семитскими языками Пе­редней Азии, для которых была бы исключена посредническая роль отдельных семитских языков, оказавшихся поздними пришельцами на африканской земле. А также контакты должны были иметь место, если бы прасемиты выделились из общеафразийского единства в Африке.

Наконец, в-третьих, указанный центр иррадиации ранних афра­зийских диалектов с археологической точки зрения — единственное место, откуда в период раннего неолита началось широкое расселение его обитателей, охватившее не только значительные территории Передней Азии, но и примыкающие районы Средиземноморья и Африки.

Сейчас имеются бесспорные данные о росте народонаселения в сиро-палестинском регионе в IX—VIII тысячелетиях до н. э., что при­вело к его постепенному оттоку в соседние области в VIII—VII тыся­челетиях. По мнению В. А. Шнирельмаиа, один из потоков переселен­цев устремился на юго-запад, и, видимо, им основан в Нижнем Егип­те древнейший раннеземледельческий поселок Меримде; еще южнее следы этих мигрантов фиксируются в оазисах Ливийской пустыни и в Юго-Западном Египте, где в VI тысячелетии до н. э. появляется типичный переднеазиатский земледельческо-скотоводческий комплекс. С лингвистической точки зрения очень соблазнительно отождествить этот миграционный поток с носителями общеберберо-чадского язы­ка, разделившегося, по глоттохронологическим подсчетам, как раз в VII тысячелетии до н. э.— скорее всего уже на африканской тер­ритории.

Итак, если прародина афразийцев — Азия, то берберские языки следует считать в Африке пришлыми. Это вовсе не означает, что фи­зические предки берберов в массе своей тоже пришельцы с востока. Мигранты, принесшие в Сахару и Северную Африку берберские язы­ки, вернее, праберберо-ливийский язык, вполне могли представлять собой немногочисленную группу людей, растворившуюся в иноязыч­ном местном населении, но в силу тех или иных причин (самая ве­роятная из которых — более высокая, уже земледельческо-скотоводческая, культура пришельцев) передавшую ему свой язык. Вопрос же о том, является ли это доберберское местное население — кстати, тоже европеоидное по своему антропологическому типу, как и при­шлые азиаты,— исконно африканским или происходит из Европы либо Передней Азии, находится вне компетенции лингвиста. Оставим же решать его археологам и антропологам, но желательно тем из них, кто осознает и лингвистическую реальность.

Обратимся теперь к разделу «Письменность» в книге Анри Лота. Здесь тоже встречается ряд положений, с которыми трудно согла­ситься. Например, слово «тифинаг», название туарегского письма, вовсе не означает «знаки», как утверждает автор. Это слово — форма множественного числа (ti - finay) от ta - fin ə q, термина со значением «один знак письма тифинаг». Само же название ti - finay происходит, «ак полагают многие исследователи, от греческого Φοτδιξ «фини­киец», что, вероятно, указывает на представление древних создате­лей этого термина о связи тифинага с финикийским письмом; учтем при этом, что «финикийцами» семитоязычных колонистов Северной Африки называли греки, а вслед за ними и другие народы — сами финикийцы называли себя «ханаанеи». Ситуация довольно запу­танная!

Вообще вопрос о происхождении туарегского алфавита нераз­рывно связан с проблемой происхождения ливийского письма, одной из разновидностей которого — причем единственной дожившей до наших дней — является тифинаг. На этот счет существует несколько гипотез. Так, видный американский грамматолог Игнациус Гельб относит «нумидийское», т. е. ливийское, письмо к группе письменно­стей с произвольно изобретенными знаками. Другой известный исто­рик письма, Иоганнес Фридрих, стоит на позиции, близкой к точке зрения Марселя Коэна, как она излагается Анри Лотом: он пред­полагает параллельное и независимое развитие ливийского и семит­ского алфавитов из некоего общего прототипа. Ряд авторов придер­живается мнения о происхождении ливийского письма из финикий-ско-пунического, а в начале нашего века семитолог Энно Литтман указал на общее сходство формы знаков и отдельных их черт между ливийским и южносемитским письмом. Наконец, сам Лот, похо­же, поддерживает предположение о том, что ливийский происхо­дит из древних критских алфавитов, и говорит об их «очевидном сходстве».

Что касается последнего предположения, то никакого сходства с единственной дешифрованной системой критского письма — линей­ным Б — ливийская письменность не обнаруживает; несколько знаков критского линейного письма А действительно внешне напоминают ли­вийские, но, так как чтение их неизвестно, это наблюдение не позво­ляет сделать решительно никаких выводов.

При сопоставлении ливийского письма с другими письменностя­ми необходимо учитывать, что оно включает в себя как минимум и—10 разновидностей, большая часть которых не выводится друг из друга. Это означает, что, хотя наиболее древние группы надписей относятся, как принято считать, к концу I тысячелетия до н. э., из них пока не удается объяснить целый ряд знаков более поздних над­писей и современных вариантов тугрегского письма тифинаг — зна­ков, либо отличающихся по форме, либо совпадающих по начертанию со знаками древних письмен, но настолько отличных от них по фонетическому значению, что это отличие никак нельзя приписать раз­витию соответствующих звуков. При этом даже в тех группах над­писей, которые можно с большей или меньшей степенью надеж­ности считать прочитанными, есть знаки с неустановленным чте­нием[64].

Но даже со всеми этими оговорками ливийское письмо вполне поддается сравнению с другими письменностями. Такое сравнение с семитскими так называемыми квазиалфавитными системами письма— в первую очередь финикийским и южносемитским—опровергает мне­ние Гельба об искусственном характере ливийского письма. Интерес­но, что большее сходство ливийские знаки показывают не с финикийско-пуническим, а с южносемитским письмом.

Этот факт тем более удивителен, что из чисто исторических со­ображений финикийско-пуническое происхождение ливийского алфави­та было бы легче объяснить. Аргументы Лота против этой точки зрения неубедительны. Берберская фонетика настолько отличается от финикийской и более поздней пунической, что механическое перене­сение знаков последней на ливио-берберскую почву маловероятно, хотя, надо сказать, пути и способы культурных заимствований и влияний любого рода вообще достаточно уникальны и трудно поддаются умозрительному анализу с позиций современной логики.

Не существует и критериев, с помощью которых можно было бы установить, какой алфавит «качественнее» и проще в употреблении,— это как раз тот случай, когда истина предельно конкретна. Все зави­сит от реальной способности письменной системы передать систему звуков данного языка, писчего материала (глина, камень, папирус « т. п.), «расстановки сил» при контактах этнокультурных общностей, прошлой традиции и многих других факторов. На наш взгляд, нет никаких «противопоказаний» против финикийской теории проис­хождения ливийского письма, кроме одного: большего сходства с южносемитским письмом.

Объяснение этого факта, поиск путей из Аравии, Северной или Южной, в Северную Африку — дело историков. Одно можно смело утверждать: гипотеза о возникновении ливийского алфавита в ре­зультате семито-хамитской (афразийской) миграции из Азии в Аф­рику ошибочна не потому, что «наличие таковой еще не доказано», как полагает А. Лот, а потому, что образование ливийского алфа­вита из какой-то разновидности семитского алфавита или под ее влиянием относится к периоду не ранее I тысячелетия до н. э., а бербероязычная миграционная волна из Передней Азии должна была достичь Африканского материка уж никак не позднее начала: III тысячелетия до н. э., когда египетскими источниками уже фиксируется к востоку от Египта ливийское население, несомненно говорившее на языке или языках той же берберо-ливийской семьи, что и современное население части Северной Африки и Сахары — берберы и туареги.

А. Ю. Милитарев

ББК 63.5(3)

Научное издание

Лот Анри Туареги Ахаггара

Редактор Л. 3. Шварц Младший редактор М. С. Грикурова

Художник Н. П. Ларскип

Художгственный редактор Э. Л. Эряан.

Технический редактор Л. Е. Синенко

Корректор Г. П. Каткова

Сдано в набор 17.05.88. Подписано к пе­чати 26.12.88. Формат 84Х108'/з2. Бумага типографская № 1. Гарнитура литератур­ная. Печать высокая. Усл. п. л. 14,28. Усл. кр.-отт. 14,91. Уч.-изд. л. 14,91. Ти­раж 30 000 экз. Изд. № 6438. Зак. № 437. Цена 1 р. 60 к.

Ордена Трудового Красного Знамени

издательство сНаука>

Главная редакция восточной литературы 103051. Москва К-Б1, Цветной бульвар, 21

3-я типография издательства «Наука» 107143. Москва Б-143, Открытое шоссе. 28

---

[1] О численности туарегов в настоящее время см. в Послесло­вии.— Примеч. ред.

[2] Одна из жен пророка.

[3] «За сельскохозяйственные заслуги».

[4] Б орд ж, б у р д ж (араб.) — укрепленный военный пост, форт.

[5] Солдат гума — арабского отряда.

[6] См.: Пути развития театрального искусства стран Африки. М., 1983.— Примеч. ред.<

[7] Доисламские верования и обряды туарегов в сравнении с ана­логичными верованиями и обрядами других берберских народов, а также неберберских народов Сахары позволяют значительно полнее реставрировать религию предков туарегского народа.— Примеч. ред.

[8] Тертуллиан — христианский теолог и писатель.— Примеч. пер.

[9] Речь идет о горстке христианских мучеников, не пожелавших (в отличие от большинства иноверцев) формально отречься от своей веры и брошенных на растерзание диким зверям в цирке.— При­меч. ред.

[10] Имеется в виду ответвление ордена Тиджанийя в Алжирской Сахаре. В XIX—XX веках орден Тиджанийя был широко распро-рранен во многих районах Африки с мусульманским населением.— рримеч. ред.<

[11] П е т р о л а т р и я – поклонение скалам, камням. – Примеч.ред.

[12] На русском языке опубликованы следующие книги А. Лота: В поисках фресок Тассилин-Аджера. М., 1973; В поисках фресок Тассили. Л., 1982; К другим Тассили (новое открытие в Сахаре). М., 1984.

[13] Маkulski К. Structura spoleczna I polityczna Kel-Ahaggar (1945—1954).—Рrzeglad Sociologiczny. Lodz, t XXII, 1969.

[14] Першиц А. И. Общественный строй туарегов в XIX в.— Разло­жение родового строя и формирование классового общества. М., 1968.

[15] Субботин. В. А. Кочевое и оседлое население Суданского Сахеля в XIX в.— Некоторые вопросы истории стран Африки. М., 1968, с. 87—94.

[16] Субботин В. А. Колонии Франции в 1870—1918 гг. М., 1973.

[17] Поплинский Ю. К. Из истории этнокультурных контактов Аф­рики и эгейского мира: гарамантская проблема. М., 1978.

[18] Кобищанов Ю. М. Мелконатуральное производство в общинно-кастовых системах Африки. М., 1982.

[19] Bary E. de... Le dernier rapport d'un Europeen sur Ghat et sur ks Touareg de 1'Air (Journal de voyage d'Edwin de Bary, 1876— 1877). P., 1898.

[20] Flatters L.-C. Documents relatifs a la mission dirigee au Sud de I'Algerie par le lieutenant—colonel Flatters. P., 1884.

[21] Fourneau L. Mission chez les Touareg (Mes deux itineraires res res sahariens d'octobre a mat 1895). P., 1895.

[22] Motylinski A. 1) Guerara deduis sa fondation. Alger, 1885; 2) Voyages a Abalessa et a La Koudia.— Bulletin de la Comite d'Af-rique Francaise. 1907, N° 10; 3) Grammaire, dialogues et dictionnaire rouaregs. Alger, 1908.

[23] Nicolas F. La societe chez les Touareg du Dinnik.— Bulletin (i'lFAN. T. I, avril—juillet 1939.

[24] Morel H. Essai sur I'epee des Touareg de'Ahaggar (takouba).— Traveaux d'lRS. T. II, P., 1943; OH ace. Remarques sur la vie mental les et le gestes des Touareg de 1'Ahaggar.— Traveaux dTRS. T. IV, 1945.

[25] Древние и средневековые источники по этнографии и истории народов Африки южнее Сахары. Арабские источники X—XII вв. Под­готовка текстов и переводы В. В. Матвеева и Л. Е. Куббеля. М.— Л., 1965, с. 46, 64.

[26] Там же, с. 165—166, 187.

[27] Там же, с. 217, 222.

[28] Там же.

[29] Там же, с.166 и сл., 186 – 189.

[30] Суданские хроники. Пер.с араб. Вступит. ст. и примеч. Л.Е. Куббеля. М., 1984, с.201 – 202.

[31] История Африки. Хрестоматия. М., 1979, с.276.

[32] Там же, с. 292.

[33] Кобищанов Ю. М. История распространения ислама в Африке. М., 1987, с. 89—90.

[34] Хенниг Р. Неведомые земли. Т. IV. М., 1963, с. 128.

[35] Субботин В. А. Колониалистское движение во Франции и Тро­пическая Африка в 1870—1918 гг.— Проблемы колониализма и ста­новление антиколониальных сил. М., 1979.

[36] Елисеев А. В. Антропологическая экскурсия в Сахару через Триполи, Тунис и Алжир. Сообщение, сделанное в общем собрании И. Р. Географического общества 1 мая 1885 г. СПб., 1885, с. 4.

[37] Там же.

[38] Там же.

[39] Там же, с. 5.

[40] Du Verier J. Les Touareg du Nord. Р., 1883.

[41] Елисеев А. В. Антропологическая, с. 21.

[42] Там же, с. 42.

[43] Там же, с. 39.

[44] Там же, с. 42 и сл.

[45] Там же, с. 7 и сл., 23 и сл., 36—37 и сл.

[46] 35 Обычай носить кинжал на левом предплечье и каменное коль­цо на правом существовал еще у древних ливийцев — далеких пред­ков туарегов.

[47] 36 Елисеев А. В. Антропологическая, с. 40—42.

[48] Елисеев А. В. По белу свету. Очерки и картины из путешест­вий по трем частям Старого Света. Т. III. СПб., 1896, с. 230—233.

[49] Елисеев А. В. Антропологическая, с. 43.

[50] Там же, с. 44.

[51] Субботин В. А. Колонии, с. 313.

[52] Там же, с. 199—200.

[53] Вlanquernon С. Ноggar. Р., 1955, 1963.

[54] Nicolaisen J. Есоlogy and Culture of the Pastoral Tuaregs. Copenhavn, 1965.

[55] Федорова Л. Н. Африканский танец. Обычаи, ритуалы, тради­ции. М., 1986.

[56] Микульский К. Общественно-политическая культура кель-ахаггар.— История, социология, культура народов Африки. Статьи поль­ских ученых. М., 1974.

[57] Фукс П. Народы Сахары.— Сахара. М., 1971.

[58] Гаудио А. Цивилизации Сахары. Десять тысячелетий истории, культуры и торговли. М., 1977.

[59] См.: Новое в лингвистике. М., 1961; Милитарев А. Ю. Услышать прошлое.—Знание — сила. 1985, № 7—8. (Новый метод С. А. Старо­стина пока не отражен в публикациях.)

[60] Тадрак— в передаче Лота (в принятой транслитерации на ос­нове латинского алфавита — tadγaq). К сожалению, Лот пользуется крайне упрощенной и при этом непоследовательной французской передачей берберских слов, что не всегда позволяет правильно иден­тифицировать его зачастую уникальные данные по туарегской этнонимике и топонимике или же создает досадную путаницу. Так, Лот передает французским «грассирующим> r как туарегское r, так и увулярное γ (последнее иногда также через r' или gh). Из-за это­го два разных слова аdrar 'гора' и аdγaγ 'камень, гора' пере­даются одинаково — как adrar, так же как и образованные от них названия горных массивов, от одного из которых — Аdγaγ Ifuγas (l`Аdrar des Iforas — по Лоту) — и происходит название языка tadγaq.

[61] Иначе — моногенизма и полигенизма; более употребительная терминологическая пара — моноцентризм и полицентризм.

[62] Можно, конечно, посчитать, что столь подробно обсуждаемая здесь фраза Лота — просто неудачная формулировка вполне здравой идеи о том, что предок туарегских языков — берберский праязык — это язык какой-то группы населения древнего Ближнего Востока, т. е. группы, обитавшей в ареале великих культур этого региона. Од­нако путаница в плане выражения, к сожалению, почти всегда отра­жает путаницу в плане содержания.

[63] См. послесловие И. М. Дьяконова и А. Ю. Милитарева к кни­ге Лот А. К другим Тассили (Л., 1984) и две публикации в №№ 7 и 8 журнала «Знание — сила» за 1985 г. (Милитарев А. Ю. Услышать прошлое.).

[64] 6 Подробную сопоставительную таблицу знаков всех выделяе­мых на сегодняшний день разновидностей ливийского письма см.: Милитарев А. Ю. Глазами лингвиста: гарамантиада в контексте севе­роафриканской истории.— Гарамантида. Поиски и находки (руко­пись). Там же содержатся более детальные сведения о ливийском письме вообще.

Материал: