Библиотека | География

Дж. Моррис | Зима в Непале

Дж. Моррис

Зима В Непале

ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»

Главная редакция восточной литературы Москва 1966

JOHN MORRIS A WINTER IN NEPAL

Rupert Hart-Davls

London 1903

Перевод с английского Г. СЕМЕНОВА Ответственный редактор И. ЮРИВАНОВ

Предисловие

О Непале, горной стране в южных отрогах Гималай­ских гор, которая до свержения тирании Ран в 1951 году была закрыта для иностранцев, до недавнего времени име­лось очень мало какой-либо достоверной информации и научной литературы. Не случайно поэтому, говоря о Не­пале, очень часто прибегали к таким определениям, как «закрытая страна», «забытая долина», «неизвестная зем­ля», «таинственное княжество» и т. п.

В последние годы появилось несколько исследований советских и иностранных авторов, которые посвящены во­просам экономики, политики, истории и этнографии Непа­ла. Тем не менее литература об этой стране чрезвычайно скудна и отрывочна, а в ряде случаев и недостаточно до­стоверна. Это в равной степени относится к немногочислен­ным справочным материалам о Непале, изданным в Со­ветском Союзе за последнее время.

В этих условиях издание на русском языке книги Джо­на Морриса «Зима в Непале» представляет определенный интерес как для широкой читающей публики, так и для лиц, которые в силу служебной или общественной деятель­ности сталкиваются с необходимостью глубоко и детально изучать страны Востока, и в частности Непал.

Описание путешествия, совершенного тремя англичана­ми в 1960 году по некоторым труднодоступным районам Непала, дается в достаточно увлекательной форме, насы­щено фактами, наблюдениями, обобщениями, которые не только имеют познавательный интерес и дают возможность лучше понять жизнь непальцев в наше время, но и позво­ляют также представить себе условия и обстоятельства раз­вития этой страны в прошлом.

Автор не ставил перед собой задачу дать в книге глубоко научное исследование материальной и духовной жизни современного Непала, но это не помешало ему оказать­ся вдумчивым наблюдателем, беспристрастно описываю­щим все виденное, показывающим жизнь такой, как она есть.

Автор не похож на современного туриста буржуазного Запада. Ему чуждо поверхностное отношение к жизни Не­пала, стремление во что бы то ни стало все — непременно все — посмотреть и обязательно сфотографировать. Он — солидный путешественник. Он нетороплив и осмотрителен. Он не лишает себя возможности вникнуть в явления, вду­маться, взвесить их, по-настоящему оценить и сравнить новые впечатления со своими прошлыми представлениями и представлениями других людей. Эти качества Морриса несомненно сказались и на манере его письма. Частые от­ступления, очевидная в ряде случаев эмоциональная окра­шенность повествования придают книге особый колорит, заставляют читателя вместе с автором задуматься над теми или иными явлениями и. вынести свои суждения.

Кстати о суждениях. Нет никаких сомнений, что при всей своей искренности и стремлении быть сторонним и беспристрастным наблюдателем, автор в ряде случаев при рассмотрении явлений и событий истории и жизни Непала вольно или невольно занимает позицию объективистски настроенного буржуазного либерала, а иногда грешит и рассуждениями, характерными для официальной англий­ской буржуазной историографии. Так, например, рассмат­ривая причины англо-непальской войны, автор говорит об агрессивности непальского дурбара, а роль английского резидента в Катманду сводит к формальному представи­тельству при непальском дворе. Хотя в конечном счете он вынужден косвенно признать несостоятельность этой точ­ки зрения, указывая на происки Ост-Индской компании в Непале, на вмешательство англичан в дела этой страны, на факты явного сговора Ран с английской колониальной администрацией в Индии.

Автор в прошлом длительное время служил офицером в гуркхских войсках, занимался вербовкой гуркхов в анг­лийскую колониальную армию. Это несомненно сказалось и на его взглядах, и в особенности на его трактовке собы­тий прошлого в Непале.

В силу своих буржуазных воззрений автор обходит молчанием вопрос об угнетении империалистами племен и народностей Непала в прошлом и настоящем, которое явилось главной причиной отсталости Непала и главным препятствием для экономического и социально-политиче- кого прогресса страны. У автора не нашлось убедительных слов осуждения английского империализма, который более чем за сто лет своего фактического господства с помощью марионеток-Ран всячески тормозил развитие этой горной страны, превратив ее в закрытый и недоступный никому источник первоклассных рекрутов. Английский империа­лизм использовал их в течение многих десятилетий для подавления национально-освободительного движения в Ин­дии. С помощью различных соглашений, в том числе и соглашения «об экономической помощи», расчищал он до­рогу для хищнических американских монополий. Правда, автор не скрывает своей неприязни к американским дейст­виям в Непале и даже высмеивает их, но звучит это скорее как сетования недовольного английского либерально на­строенного буржуа по поводу напористых и бесцеремонных действий более молодого и энергичного американского со­перника.

Смелое и беспощадное изобличение пережитков феода­лизма, косности и коррупции правящей веохушки не было доведено автором до логического конца. Не раскрыта пол­ностью ответственность империализма за теперешнее со­стояние Непала, не показана и не разоблачена деятель­ность современных неоколониалистов.

Как только автор затрагивает вопросы современной по­литики, так ему немедленно изменяет перо, и вместо чет­кой, ясной картины мы сталкиваемся с набором, может быть, искренних, но явно тенденциозных высказываний. Моррису не удалось подняться до уровня научного осмыс­ления процессов, проходящих в наше время в Непале, и написать о современной политической обстановке в стране так же ярко и правдиво, как это он делает, касаясь сугубо страноведческих и этнографических проблем. Следует, од­нако, отметить, что не политическая обстановка составляет главное содержание книги, и автор лишь мимоходом гово­рит об этих вопросах.

Джон Моррис с большой симпатией, сочувствием и теп­лотой относится к непальскому народу, не впадая в то же самое время в сентиментальность и не идеализируя жизнь этой страны. Автору чуждо также высокомерие и прене­брежение, которое так характерно для отношения к восточ­ным народам со стороны многих представителей западно­го мира. В этом большое достоинство книги.

Читатель с большим интересом ознакомится не только с описанием путешествия Морриса. Рассказ о жизни путе­шественников в деревне под Катманду, описание нравов деревенских жителей, их взаимоотношений, существующих порядков, местных обычаев раскрывает живую и полно­кровную картину того, к каким последствиям приводят пережитки феодализма, каким образом система кастовости подавляет всякий путь к прогрессу, обрекая трудящееся население на безысходную нужду и бесправие.

Автор убедительно говорит о системе эксплуатации не- пальскпх крестьян, вынужденных выплачивать до ²/з свое­го урожая, собранного с маленьких клочков пригодной для обработки земли, землевладельцу и ростовщику-аренда- тору. Ссылаясь на конкретные факты и явления, Джон Моррис, широко иллюстрируя свои выводы, показывает, что правящие круги проявляют полное пренебрежение к интересам и запросам населения, подчеркивает наличие глубокого разрыва между массами с одной стороны, и пра­вящей верхушкой с другой.

Автор показывает яркую картину социальной жизни народа, раскрывает его духовную культуру. Являясь про­тивником религиозного Фанатизма и христианской миссио-» нерской деятельности в Непале, он тщательно раскрывает положение различных религий в стране и их влияние на воззрения племен и народностей Непала. Заслуживают внимания также описания принятой в стране системы род­ства, порядка наследования, оказывающих непосредствен­ное влияние на условия материальной жизни населения, сведения, касающиеся быта, нравов и обычаев жителей Непала.

Все эти данные представляют научный интерес, хотя излагаются автором без сугубо научных рассуждений и без использования сложной терминологии, затрудняющей, как правило, восприятие текста даже специалистами. Книга написана простым, доходчивым языком. Особенно хорошо удались автору картины впечатляющей горной природы, яркой, но в то же время строгой и чрезвычайно само­бытной.

Советский читатель несомненно с большим интересом и пользой для себя ознакомится с книгой, которая раз­двигает плотный занавес, скрывавший до недавнего прош­лого эту горную страну.

Перевод дается с незначительными сокращениями.

И. Юриванов

ПРОЛОГ

Эта книга — плод навязчивой идеи. Сорок лет назад, когда меня назначили в гуркхский полк, я ничего не знал о людях, с которыми столкнула меня судьба. Но в те без­умные дни [1] с меня было достаточно и того, что я убрался из Франции, чтобы принять участие в военных действиях на более спокойном палестинском фронте, где меня и за­стал конец войны. Все дальнейшее началось с отсутствия корабля, который должен был доставить нас обратно в Индию; и вот, чтобы как-то заполнить месяцы ожидания, я стал интересоваться нравами и обычаями людей, служив­ших под моим началом. Труднее всего было с языком: тогда мои познания в непали ограничивались несколькими воинскими командами, без которых невозможно было обой­тись.

У гуркхов есть одна очень привлекательная черта: они не могут долго оставаться серьезными: малейший пустяк вызывает у них улыбку. Кроме того, гуркхи не любят на­смехаться над людьми; поэтому, когда они смеялись над моими неумелыми попытками завести с ними разговор, я не обижался.

Я понимал, что они смеются вместе со мной, а не надо мной. Тогда я и решил, что мне нужно как можно скорее изучить их язык.

Вскоре по возвращении в Индию я был назначен ко­мандиром батальона. Когда однажды из штаба армии при­шел приказ об утверждении должности помощника офице­ра по вербовке, я стал претендовать на это место. Больше желающих не оказалось: вербовка считалась в армии ти­хой заводью, и молодые честолюбивые офицеры старались избегать подобных назначений, но я считал, что именно это мне и нужно.

Вербовочный центр находился в Горакхпуре. Это важ­ный железнодорожный узел в той части Индии, которая называлась тогда «Объединенные провинции» [2], в пяти­десяти милях от границы с Непалом (с границей его свя­зывает несколько коротких железнодорожных веток). Бри­танским офицерам запрещался въезд в Непал, который тогда был закрытой страной, поэтому предварительный набор рекрутов производили солдаты-гуркхи — их отко­мандировывали для этой цели из полков. Горакхпур в этом отношении оказался удобным местом: отсюда легко можно было достичь западных предгорий. Кроме того, в Горакхпуре выплачивались пенсии, и в зимние месяцы в этом гоооде все время находилось не меньше тысячи гуркхов. Когда я приехал в Горакхпур, в связи с демоби­лизацией у вербовочного центра было много работы; че­рез Горакхпур возвращались домой солдаты-гуркхи. Мы начинали в шесть утра и часто засиживались до темноты. Все дела (например, весьма запутанные претензии вдов на пенсии) приходилось вести на языке непали, а я знал его еще довольно плохо.

В связи с увеличением объема работы в Горакхпуре командование решило временно создать еще одно отделе­ние вербовочного центра в Лахерия Сераи, уединенной де­ревне к востоку от Горакхпура, в провинции Бихар. На­чальником этого отделения назначили меня, и впервые в жизни я очутился один в незнакомом окружении. Целый год я не видел ни одного человека, знающего английский, зато, не прилагая к тому особых усилий, постепенно ос­воил непали. Теперь, когда мне случалось заезжать в свой полк, поначалу было очень странно говорить по-английски.

Наш лагерь в Лахерия Сераи раскинулся в манговой роще, и зимой, когда устанавливалась ясная и солнечная погода, по утрам я часто на расстоянии двадцати-тридца- ти миль хорошо видел почти весь Центральный Непал. На первом плане — узкая полоска тераев далее — гря­да за грядой вырисовывались предгорья, возрастающие по высоте, и совсем далеко мерцала гигантская стена Ги­малаев. Хотя «ас разделяло не более ста миль, хребты их казались далекими и недоступными. В свободное время я часто разглядывал эту запретную страну, и чем больше мои солдаты рассказывали о своей жизни в горах, тем сильнее мне хотелось побывать там. Я знал, что это не­возможно, но в моей душе росла решимость совершить когда-нибудь путешествие по Непалу. Я понимал, что это всего лишь праздная мечта, но избавиться от этого непрео­долимого желания не мог, и оно терзало меня все после­дующие годы.

Между тем я прилежно изучал все что мог, об этой стране, и постепенно за вечерними разговорами вокруг бивачного костра приобрел солидные теоретические по­знания по географии Непала. По роду службы мне часто приходилось разъезжать вдоль индийской границы и иногда, если я был уверен, что меня не обнаружат, я на­рушал запрет и проникал на несколько миль в глубь тер­ритории Непала. Раз или два гуркхи подбивали меня пой­ти с ними подальше в горы. Ничего не было легче: ведь граница между Индией и Непалом не охранялась, как она не охраняется и сейчас, и, отважившись на это путешест­вие, надо было только избегать известных торговых пу­тей, на которых расположены сторожевые посты. Тем не менее рано или поздно эти проделки выплыли бы наружу, и я не хотел брать на себя ответственность за суровое на­казание, которое неизбежно понесли бы мои проводники. Кроме того, у меня, как и у всякого офицера в армии, было хорошо развито чувство дисциплины, которое не позволяло пренебрегать приказами.

К концу года работы стало поменьше. Демобилизация закончилась, и мне было приказано свертывать лагерь и возвращаться в Горакхпур. Тогда я еще не знал, что меня послали в Лахерия Сераи главным образом потому, что в лихорадочной обстановке вербовочного центра моя неопыт­ность больше мешала работе, чем помогала ей, и у опытных офицеров не было времени обучать меня. Однако, когда я вернулся, обо мне сложилось мнение, что я самостоятель­но проделал полезную рабоу, и меня даже наградили.

Брук Норти, старший офицер по вербовке, время от времени посещал Катманду; там он совещался с британ­ским резидентом и наносил визиты вежливости махарад­же. Когда я вернулся в Горакхпур, он как раз собирался ехать туда через две недели и предложил мне договорить­ся с командованием о том, чтобы меня послали э качестве его сопровождающего.
                В последующие годы мне не раз случалось бывать в Катманду, но я никогда так не волновался, как во время моего первого путешествия туда, В наши дни самолеты почти ежедневно совершают рейсы из Дели и Калькутты в Катманду; полет этот занимает не больше двух часов. В ясную погоду с борта самолета открывается совершенно неповторимый вид на Гималаи, поэтому этот перелет мож­но смело назвать одним из самых эффектных воздушных путешествий в мире. Но тогда путь от индийской границы до Катманду мы проделали пешком за три дня. И я до сих пор уверен, что такое постепенное приближение к цели путешествия значительно приятнее. Первая встреча с этим единственным в своем роде городом всегда потрясает, но мне кажется, что Катманду более щедр к тем, кто прибли­жается к нему медленно.

Из Раксаула, который расположен всего в нескольких Сотнях ярдов от границы, узкоколейная железная дорога (до сих пор единственная в стране) идет через тераи к Амлекхганджу; здесь начинаются предгорья. Мы провели ночь на постоялом дворе в Раксауле и с рассветом отпра­вились в путь. Граница не была обозначена, и ничего по­хожего на таможенный досмотр не производилось. Встре­чал нас начальник станции, которого кто-то предупредил о нашем приезде. Миниатюрный поезд был набит до отказа, на площадке локомотива толпились пассажиры, а некото­рые из них забрались даже на крыши вагонов. Тем не ме­нее это не представляло никакой опасности; когда мы в конце концов тоонулись, поезд ни разу не превысил десяти миль в час. Пассажиры входили и выходили прямо на ходу, подбадриваемые добродушными возгласами тех, кто е*ал дальше. Насколько я мог судить, очень немногие пу­тешественники позаботились о билетах, но это никого не беспокоило.

В наше распоряжение предоставили личное купе ма­хараджи. Оно было обито блестящим розовым атласом и в сиянии раннего утра представляло довольно печальное зрелище. На каждой остановке, а их было много, около вагона толпились люди, чтобы посмотреть на нас двоих, сидевших развалясь среди непомерной, как им казалось, роскоши. Но, по поавде говоря, путешествие было не из удобных: вагон — без рессор, просто коробка на колесах, и мы непрерывно подпрыгивали, как горошины в барабане. В те времена железная дорога считалась в Непале одним из чудес, символом прогресса страны, но в наши дни ее вытеснили более быстрые средства сообщения. Волею судьбы мне пришлось снова воспользоваться этой желез­ной дорогой в 1960 году; по чистой случайности я оказался в том же самом вагоне. Большая часть обивки исчезла, а заплеванный атлас выцвел до неопределенного рыжеватого цвета. Стекол в окнах не было, нас на этот раз было не двое, а двадцать человек, и мы теснились в вагоне, как скотина. Тогда я в полной мере почувствовал, насколько предпочтительнее путешествовать в качестве почетного гостя.

В Блимпхеди нас ожидал офицер непальской армии, который был назначен сопровождать гостей в столицу. Махараджа прислал носильщиков для багажа и двое но­силок для нас. Круто вверх вела ухабистая дорога, путь был утомительным и ни один непалец, занимающий хоть какое-нибудь положение в обществе, не подумал бы караб­каться по ней пешком. Но Норти и я были молоды и энер­гичны, нам не понравилось, что людей используют в каче­стве вьючного скота, поэтому мы пошли пешком. Ночь провели в Сисагарху на постоялом дворе. Заснули под звуки горна, доносившиеся из старой крепости внизу. Мы уже взобрались почти на тысячу футов над тераями; после равнины Индии воздух здесь казался свежим и прохлад­ным. Мы углубились на территорию Непала не больше, чем на тридцать-сорок миль, казалось, попав в другой мир.

В те дни эта дорога, единственная, связывающая Кат­манду с внешним миром, оставалась, будто специально, чтобы обескуражить путешественников, в девственном со­стоянии. Необходимые товары доставляли в столицу Не­пала на спинах носильщиков. Этим же путем попали в Катманду и первые автомобили. Нам пришлось наблю­дать, как это делается. Колеса у автомобиля были сняты, а кузов привязан к огромным носилкам, с обоих концов ко­торых торчали длинные шесты. Тащить этот неуклюжий груз по извилистым горным дорогам было сложным делом и требовало много терпения. Носилки попеременно несли сорок мокрых от нота кули. В час они проходили не больше полумили, получая за этот изнурительный труд шесть пенсов в день.

На второй день мы были у перевала Чандрагири. От­сюда путешественник впервые видит Непальскую Долину. Она лежала прямо под нами — зеленая чаша, окруженная горами. Миллионы лет назад здесь было большое озеро, сейчас аллювиальная почва долины считается самой пло­дородной в Непале. Вдали теснились дома Катманду, ог­нем горели золоченые крыши храмов, и даже отсюда мож­но было различить легкие очертания дворцов непальской знати. А на горизонте, как часовые, стояли Гималаи: словно огромная ледяная радуга плыла по облакам, клу­бящимся у подножия. Завороженный, я долго не мог ото­рваться от этого зрелища.

Мы остановились в британской дипломатической мис­сии. В то время она занимала огромное здание, выстроен­ное в стиле, который лучше всего можно охарактеризовать как «индийский тюдор»; крыша его была крыта рифле­ным железом, и выглядело все это на редкость уродливо, хотя по сравнению с безвкусными и претенциозными двор­цами семейства Ран[3] здание, казалось, имело вполне им­позантный вид. Безобразие этого архитектурного ансамб­ля несколько искупалось великолепным садом; за ним с любовью ухаживали сменявшие друг друга резиденты. К счастью, большинство из них имело склонность к садо­водству, иначе им трудно было бы заполнить свой рабо­чий день. Непальцы выбрали для резиденции это место, так как оно считалось самым нездоровым в округе. Но Катманду разрастался, и квартал этот, расположенный вдали от городского шума и грязи, вскоре стал самым фе­шенебельным в столице. Поэтому в двух шагах от рези­денции вырос новый дворец короля. Несколько лет назад, когда статус британского представителя достиг ранга посла, ему предоставили более фешенебельное помещение, а здание старой резиденции, безусловно самое удобное в городе, по какой-то необъяснимой причине подверглось реконструкции. То, что ранее служило ему задней стеной, превратилось в фасад; в процессе перестройки пострадал и старый сад. Сейчас здесь разместился индийский по­сол, который прибыл в Непал после завоевания Индией независимости. Конечно, Непал заинтересован в помощи Индии больше, чем любой другой страны, и ее послу по праву полагается предоставить комфортабельное жилище. И все же мы, англичане, были неприятно поражены, узнав, что британский посол — некогда единственный предста­витель иностранной державы в Непале — занимает поме­щение, которое в объявлениях квартирных агентов обычно именуется небольшой виллой, а сотрудники посольства живут во флигелях, некогда построенных для клерков ста­рой британской резиденции. Я должен с грустью заметить, что, не считая вербовки солдат-гуркхов, которую англича­нам до сих пор разрешается производить, Великобритания более не играет серьезной роли в делах Непала. Осталась только «нерушимая дружба».

Даже если вы гость махараджи, встретиться с ним не так-то просто. Раны были ортодоксальными индуистами, и, хотя многие из них проводили время во всевозможных увеселениях, сам махараджа был окружен жрецами-брахма- нами, которые строго регламентировали его повседневную жизнь. Даже для самых незначительных дел нужно было выбрать благоприятный день, а в остальное время совет­чики-жрецы держали махараджу в изоляции. Исключи­тельное значение придавалось расположению звезд на небе, и, если случайно в последний момент обнаруживалась ошибка в астрономических вычислениях, встречу могли не­ожиданно отменить. Человека, даже если он приезжал в Катманду с единственной целью — встретиться с маха­раджей, часто заставляли томиться в ожидании много дней, и посланец должен был терпеливо ждать, пока его призовут во дворец.

Прошла неделя, прежде чем мы получили разрешение представиться махарадже. Я целые дни проводил в про­гулках по Непальской Долине. Мы могли ходить куда угодно, но практически никогда не оставались без сопро­вождающих. Несколько раз я тайком прокрадывался через садовую калитку резиденции, чтобы осмотреть город в оди­ночку, но не успевал пройти и нескольких сотен ярдов, как появлялся какой-то человек, который неизменно тащился за мной следом. Теоретически считалось, что эта услуга оказывалась гостям, чтобы избавить их от всяких недруже­любных акций со стороны якобы подозрительно настроен­ных местных жителей, которые редко видят иностранцев и поэтому от них можно ожидать любого проявления неудо­вольствия; в действительности же жители были намного более дружелюбными, чем это предполагалось. Все понима­ли, что эти меры, предпринимаемые якобы для нашего удобства, были лишь замаскированной формой наблюде­ния за нашим поведением. Непал больше не был закрытой страной, но подозрительное отношение к иностранцам оста­лось. Даже сейчас бывает довольно трудно получить раз­решение на путешествие по внутренним районам страны.

Аудиенцию назначили на три часа дня. Незадолго до ее начала на автомобиле прибыл один из адъютантов ма- хараджй, чтобы сопровождать нас во дворец. Поскольку это был мой первый визит, по протоколу требовалось, что­бы меня представил сам британский резидент. Поэтому он, одетый в дипломатический мундир, тоже отправился с нами. Сингх Дарбар находился на расстоянии мили от бри­танской миссии, но путь нам то и дело преграждали свя­щенные быки, которые не считали нужным сходить с доро­ги. Сейчас, когда узкие улицы и переулки Катманду с рас­света до темноты заполнены разнообразным транспортом, создания эти превратились в главное препятствие нормаль­ного уличного движения; но в двадцатые годы непреклон­ность быков раздражала только европейцев. Быки и те­перь сохраняют свое привилегированное положение: ги­бель священного быка, даже в результате катастрофы, влечет за собой штраф в тысячу рупий (это добрых сто фунтов).

Пока мы тряслись по улицам, никто даже не обратил на нас внимания. Непал был тогда абсолютной монархией и управлялся одной семьей в ее собственных интересах. Двор и народ представляли собой две изолированные сфе­ры, и дела правящих кругов нисколько не заботили про­стой народ, который издавна находился в подчиненном положении.

При нашем приближении железные ворота распахну­лись, и автомобиль остановился перед дворцом; почет­ному караулу была отдана команда: «Смирно!». В то вре­мя считалось немыслимым, чтобы представителя Ее Вели­чества принимали без подобной пышности. Пока шел смотр караула, я томился в стороне и, наблюдая за этой военной церемонией, чувствовал себя несколько неловко в штат­ском костюме (тогда за границей было принято носить штатскую одежду). Резидент сделал мне знак присоеди­ниться к нему, и мы вместе поднялись по лестнице, где уже ждал секретарь. Он проводил нас наверх, в личные апартаменты махараджи.

Почти весь нижний этаж занимал огромный зал; использовался он только в торжественных случаях: здесь махараджа принимал своих бесчисленных родственников и льстивых прихлебателей. Стены были сплошь покрыты плохими, но вполне реалистически выполненными фреска­ми. На них были изображены правители прошлого или на поле брани или охотящиеся на крупного зверя; тераи и сейчас привлекают спортсменов-охотников всего мира. Пол устилали тигровые шкуры, и двигаться приходилось весьма осторожно, чтооы не споткнуться о разинутую пасть. Вдоль стен были расставлены чучела носорогов, тигров, оленей всех видов. Все помещение напоминало музей есте­ственной истории. С потолка свисали великолепные люстры, но мебель — кресла, диванчики и даже огром­ный трон, покрытый слоем пыли, — была довольно без­вкусна. В этом же зале, правда уже без нелепого убранст­ва, в феврале 1961 года король Махендра чествовал на торжественном банкете королеву Елизавету.

Мы медленно поднялись по великолепной лестнице: на верхней площадке нас встретил чиновник. Он ввел нас в небольшую приемную, где стояли три рояля, а на стенах висели зеркала с изогнутыми стеклами. В этой комнате мы провели несколько неприятных минут, разглядывая свои искаженные отражения; моя и без того полная фигура в зеркале расплылась еще больше, что касается моего спут­ника, стройного худощавого человека, то в зеркале он со­кратился до одного фута и стал тонким, как карандаш. Но торжественная пышность этого приема произвела на меня слишком большое впечатление, и я не рассмеялся. В 1960 году в этой комнате находилось уже какое-то пра­вительственное учреждение, но зеркала сохранились.

Противоположная дверь медленно отворилась, и мы предстали пред махараджей. Он стоял за большим столом, за которым, несмотря на огромный письменный прибор, казалось, никто никогда не работал. На махарадже был национальный костюм (большинство представителей выс­ших слоев общества в Непале и сейчас придерживаются этого стиля в одежде; с некоторых пор он даже стал официальным для всех правительственных чиновников) — двубортная куртка из хлопчатобумажной ткани. Иногда она делается на подкладке и простегивается, а у шеи и на талии завязывается тесемками. Довольно длинная нижняя часть куртки собирается в сборку, а внизу она расходится, несколько напоминая балетную пачку. Пожилые люди консервативного склада предпочитают слегка присбо­ренные куртки; зато молодые щеголи ударяются в край­ность. Куртка может быть сшита из любого материала — все зависит от желания и фантазии, — но брюки в офи­циальных случаях принято надевать белые. Они плотно об­легают ноги наподобие джодхпуров, но в верхней части кроятся очень свободно — чтобы удобно было сидеть на корточках. Если позволяет состояние, костюм дополня­ют европейской обувью и носками. Экипировку типичная шапочка, высокая с одного бока и низкая — с другого. Сейчас многие носят твидовые пиджаки обычного европейского покроя, из-под них неизменно высовывается куртка, которая выпускается поверх брюк. Эта одежда имеет в Непале повсеместное распространение. Обувь и носки крестьяне носят редко, поскольку большинство из них не может себе позволить подобную роскошь.

Я знал Чандра Шамшера по фотографиям, но меня уди­вил цвет его лица. Оно оказалось гораздо темнее, чем я думал. Махараджа был похож на индийца высокого про­исхождения: в его облике не было ничего общего с гурк- хами — ни раскосых глаз, ни выдающихся скул, которые служат признаком «загималайского» происхождения. Его длинная белая борода была тщательно подстрижена. А ког­да он изобразил на своем лице улыбку, то обнаружил пол­ный рот ослепительно белых фальшивых зубов, с которыми с трудом управлялся.

Раны всегда считали себя гуркхами, но тем не менее они происходят от раджпутов, хотя и не по прямой линии, что дает им право относить себя к касте воинов. Поэтому сомневаюсь, чтобы они могли претендовать на происхож­дение от горных племен Непала.

Свой костюм махараджа дополнил — очевидно, чтобы подчеркнуть высокое положение, — красно-голубым кепи: в Европе такие кепи обычно носят шоферы и начальники станций. К кепи была приколота большая бриллиантовая брошь. На руках у него были шелковые перчатки бледно­фиолетового цвета, оберегавшие его от непосредственных прикосновений к иностранцам, питающимся говядиной. Махараджа был умным и проницательным человеком, и я сомневаюсь, что он всерьез воспринимал эту ритуальную бессмыслицу, просто на этом, видимо, настаивало его жре­ческое окружение. Однако жители Азии, если они не евро­пеизированы, не признают рукопожатия, считая этот обы­чай негигиеничным. Забавно, что Соединенные Штаты ук­рашают свои многочисленные дары освободившимся стра­нам эмблемой, изображающей две руки, соединившиеся в рукопожатии; мои непальские друзья неоднократно ком­ментировали это как нелепость.

Несколько минут продолжалась незначительная беседа, во время которой махараджа дал нам понять, что инфор­мирован обо всем, что мы делаем и что говорим в Кат­манду; после чего он намекнул, что аудиенция окончена.

Чандра Шамшер правил Непалом двадцать восемь лет.

Умер он в 1929 году. Это была выдающаяся личность. Во­обще семья Ран дала Непалу двух крупных государствен­ных деятелей: великого Джанга Бахадура и Чандра Шам- шера. Чандра Шамшер был абсолютным правителем, но ни он, ни его преемники не притесняли чрезмерно своих подданных. Они скорее предпочитали вообще игнорировать их существование, их интересы и их права. Тем не менее они признавали племя гуркхов. Это племя послужило объектом сделки между махараджей и британскими властями в Индии: в ответ на разрешение использовать гуркхов в армии, махараджи и их высокопоставленные родственники ежегодно представлялись к наградам. К концу жизни Чандра Шамшер имел почти все высшие награды бри­танской короны, а также многочисленные иностранные ордена. Соглашение это мало стоило Британии и было ей очень выгодно. Правители Непала не нуждались в мате­риальном вознаграждении, но питали слабость ко всяким медалям и орденам. Многие из них отделывали свои знаки отличия бриллиантами и другими драгоценными камнями; а один» задетый отсутствием внимания к своей особе, про­славился тем, что собрал полную коллекцию британских орденов и медалей и инкрустировал их, хотя ни одну из этих наград он не имел права носить.

Во время моего первого визита в Непал города Не­пальской Долины были еще не испорчены западным влия­нием. Изоляция страны препятствовала не только духов­ному и политическому прогрессу, но и распространению новшеств современной архитектуры. В Непале не было безвкусных псевдовикторианских зданий, которые обезоб­раживают многие города Индии. Облик Катманду в тече­ние столетий оставался неизменным. И поскольку на ули­цах не встречалось иностранцев, казалось, что вы попали в совершенно другой мир. Катманду, Бхадгаон и Патан и сейчас остаются единственными в своем роде городами, с их великолепно распланированными центральными пло­щадями, многочисленными пагодами, или домами, укра­шенными резьбой по дереву, хотя средневековая атмосфера в них уже не чувствуется. Сильное землетрясение 1934 го­да сильно разрушило эти города, и никто особенно не за­ботился об их восстановлении. Кроме того, неварцы, пер­воначально населявшие Непальскую Долину, преврати­лись в племя мелких купцов и клерков и потеряли всякий интерес к своему старинному мастерству.

Доктор Дэниел Райт, который провел в Непале не­сколько Лет в качестве врача британской резиденции, так описывал Катманду в 1877 году: «Улицы очень тесные, фактически это просто узкие проходы, и город в целом очень грязный. В каждом переулке — непроточная канава, полная гниющих отбросов, и никто даже не пытается вы­чистить ее. Улицы в центре, правда, подметаются, и часть нечистот уносят продавцы удобрений; но в настоящее вре­мя невозможно очистить водостоки, не перестраивая город целиком, потому что земля, на которой стоят здания, на­сквозь пропитана нечистотами. Дома обычно имеют квад­ратную форму с внутренним двором; на улицу ведет низ­кий дверной проем. В эти внутренние дворы часто свали­вают ненужный хлам и мусор. Короче говоря, можно ска­зать, что Катманду построен на отхожих местах».

Это описание и сейчас соответствует действительности, но с тех пор прошло много лет, значительно выросло на­селение, а следовательно, и количество нечистот. Даже в наши дни узкие улицы часто используются в качестве от­хожих мест и прохожий должен пробираться по ним очень осторожно. К счастью, большую часть года Катманду залит ярким солнечным светом, но и это дезинфицирующее сред­ство не помогает — столица Непала продолжает оставаться одним из самых грязных городов мира. Он, как прекрас­ная женщина, лицо которой обезображено оспой, — таковы, кстати, и на самом деле лица многих жителей страны.

Но мне кажется, что этот недостаток окупают те до­стопримечательности, которые открываются взору путеше­ственника на боковых улицах и в переулках Катманду. Там нередко можно встретить великолепные образцы жи­лищной архитектуры — дома, украшенные резьбой по дере­ву, бронзовой и каменной скульптурой неизвестных ма­стеров. Многие из них достойны именоваться подлинно великими произведениями искусства, хотя никто не знает имен их создателей. Среди неваров было столько по-на­стоящему талантливых людей, что никто не оставил ника­ких свидетельств об именах отдельных художников и сами они не подписывали свои работы.

Недалеко от старой британской резиденции, через поле, у подножия поросшего лесом холма, находится сад, извест­ный под названием Баладжи. Это очаровательный уголок: среди развалин царит покой, а множество ключей ороша­ют редкий по красоте изумрудный газон — такого я не видел больше нигде в Азии. В центре сада находится ка­менный бассейн, полный карпов: вода вытекает отсюда че­рез трубы, украшенные резьбой и окруженные кирпичной стенкой ажурной кладки. Между камнями растет мох, по­всюду виднеются бледно-лиловые ageratum (в Непале это сорная трава) и белые колокольчики дурмана. Редко кто забредет в этот заброшенный уголок. Около ворот, в за­рослях бамбука, виднеется маленький пруд, всего в не­сколько квадратных ярдов; в центре его — статуя Вишну, возлежащего на ложе из кобр. Фигура эта, наполовину погруженная в воду, производит впечатление совершенного спокойствия. Это самое великолепное изображение Вишну, какое я когда-либо видел, возможно, даже величайшее про­изведение искусства Непала. Никто не знает, кем и когда она была создана, но с ней связана любопытная легенда.

Некий крестьянин из деревни Нилкантха копал на своем поле водоем и наткнулся на камень. Он стал ко­пать дальше, нашел статую лежащего Вишну и бассейн. Крестьянин сначала использовал бассейн для хозяйствен­ных нужд, но потом решил вернуть его Вишну. По сути дела, скульптура эта — не более чем добротный образец резьбы по камню, однако буддисты и индуисты почитают ее как великую святыню, а храм, построенный рядом, и сейчас привлекает множество паломников. Сог/1асно дав­ней традиции короли Непала не могут посещать Нилкант- ху, так как сами они считаются воплощениями Вишну. За­прещение, однако, не распространяется на копии этой статуи; одна из них была установлена в Баладжи специально для короля и стала объектом поклонения местного населения. Оригинал в Нилкантхе, окруженный отвратительными сов­ременными храмами, кишащими угодливыми нищими, как произведение искусства, не может идти ни в какое сравне­ние со статуей в Баладжи.

Баладжи вызывает удивительное чувство покоя. В прежние дни сюда приезжали на прогулку короли со свои­ми наложницами. В Катманду есть места, где на вас прямо- таки надвигается запятнанное кровью прошлое, но в Ба­ладжи вы ощущаете только покой. Когда я был там в последний раз в 1960 году, сад показался мне еще более запущенным, чем в мое первое посещение. Здесь по-преж­нему царила меланхоличная красота, но некоторые летние домики были испорчены непристойными надписями, а окре­стности использовались как отхожее место. Насколько я понял, недавно созданное Туристское бюро собирается построить в этом саду отель, но бюрократическая волокита мешает осуществлению этого варварского плана. Еще даже нет разрешения иа приобретение необходимых материалов. Баладжи натолкнул Л. Г. Майерса на мысль озаглавить свой роман «Пруд Вишну». Сам он никогда там не был, но, когда я показал ему фотографию лежащей в воде ста­туи, он сказал мне, что почти таким же он представляет сад, где живут его герои.

Несколько лет спустя после моей первой поездки в Катманду, правительство Индии попросило меня составить краткий справочник о гуркхах. К тому времени я уже был достаточно хорошо знаком с махараджей и написал ему, что мне будет трудно выполнить задачу, поставленную передо мной правительством, не побывав во внутренних районах страны. К моему удивлению, махараджа ответил, что уже отдал распоряжение разрешить мне поездку в Мас- сианг, расположенный за высоким хребтом по ту сторону тераев, и, хотя город этот был не слишком удален от Не­пальской Долины, я смог увидеть значительную часть За­падного Непала. По случайному совпадению в конце моего путешествия 1961 года я еще раз проделал тот же самый маршрут, но будет удобнее описать его позже. Однако в те годы (когда я впервые попал в Непал) ни одному европей­цу не удавалось увидеть даже эту незначительную часть территории страны.

Моя последняя поездка в Катманду при старом правле­нии состоялась в 1935 году. Я принял приглашение уча­ствовать в экспедиции на Эверест, которая планировалась на следующее лето. До этого все партии добирались до Эвереста через Тибет. Со стороны Непала восхождение представлялось более удобным, но Непал был закрыт, и другого выхода не оставалось. Тем не менее мы надеялись на исключение, тем более что приступая к переговорам на эту тему, Королевское географическое общество реши­ло сделать махараджу Непала своим почетным членом. Меня попросили поехать в Катманду и вручить ему дип­лом общества, а также, если удастся, обсудить возможность переговоров. Мой визит сопровождался той же церемонией, что и в первый раз. Наконец, я решил, что наступил под­ходящий момент, и произнес небольшую заранее приготов­ленную речь: поздравил махараджу с принятием его в по­четные члены — отличием, которого удостоены немногие. Он взял пергаментный свиток и, даже не удосужившись взглянуть на него, бросил молча на стол. Я ожидал, что он что-нибудь скажет, но махараджа продолжал молчать. И все же я решил заикнуться об Эвересте. Махараджа был явно недоволен, но останавливать меня не стал. Я продол­жал. Как только я кончил, несколько слов в мою поддерж­ку добавил сопровождавший меня британский посланник. Махараджа Джудха не обладал ни достоинством, ни ма­нерами своего брата, которому он наследовал. Будь на его месте Чандра Шамшер, мы ушли бы с ощущением, что ему больно отказать нам в просьба. Не так обстояло дело с Джудхой.

— Нет, конечно нет, — обронил он и жестом приказал нам удалиться.

Незадолого до этого эпизода в моей жизни произошли большие изменения. Я пришел к выводу, что военная служ­ба — не мое призвание, и подал прошение об отставке* Я по-прежнему интересовался Непалом, но, будучи убеж­ден в невозможности получить разрешение на путешествие, почти не верил, что вновь увижу когда-нибудь хотя бы Катманду. Я занимался всякими другими делами, описа­нию которых не место в этой книге, а затем, как и боль­шинство людей моего поколения, был захвачен войной. Однако осенью 1960 года впервые за много лет я оказал­ся свободным, и мною овладело беспокойство. Непал боль- ше не был закрытой страной, и чем больше я изучал кар­ту, тем чаще оживала старая мечта. Но мне уже исполни­лось шестьдесят пять лет, и, хотя почти всю жизнь я про­вел в походах по горам, я сомневался, сможет ли мой ор­ганизм, давно привыкший к удобствам цивилизации, выдер­жать физическую нагрузку пешего путешественника по стране, где нет ни дорог, ни гостиниц и где нельзя даже купить простейшие предметы повседневного обихода. Но больше волновало меня другое. Есть какое-то особое оча­рование при мысли о возвращении в страну, которая много лет назад произвела на вас большое впечатление. Однако прошло уже тридцать лет, многое в ваших представлениях изменилось, и вы видите все в другом свете. Может быть, лучше не делать этого, чтобы не разрушить иллюзий мо­лодости? Тем более я узнал, что Непал сильно изменился.

Но я все-таки решил отправиться в путь. Я убедил себя, что все трудности существуют только в моем вообра­жении, и через день-два перестал думать о них. В октябре я покинул Лондон со смутными планами и обычной турист­ской визой в кармане. Мне разрешалось провести в Кат­манду только одну неделю, но мне сказали, что, когда я прибуду в столицу и выскажу свои пожелания, никаких за­труднений с продлением визы не возникнет. Путешестдр-

ватъ я решил налегке и хотя и покидал Англию на шесть- семь месяцев, взял с собой только один чемодан, наполнен­ный большей частью фильмами и книгами; правда, почтой я послал горные ботинки и спальный мешок, которые долж­ны были ожидать меня в Катманду. Мой опыт подтвердил, насколько удобнее обходиться без лишних вещей, хотя и считается, что англичанин, путешествующий по Азии, не может без них обойтись. Когда я впервые приехал в Ин­дию, меня уверяли, что стоит выйти на солнце без тропи­ческого шлема, как немедленно получишь солнечный удар. На деле оказалось, что все это ерунда, и теперь большин­ство европейцев носят обыкновенные шляпы. Последний шлем у меня унесло ветром в годы войны, когда я пересе­кал Атлантику, с тех пор я так и не купил себе другого. На этот раз я подумывал о покупке шляпы, но решил не делать этого — то был своеобразный вызов: ведь джентльмен старой закалки никогда не появляется на ули­це с непокрытой головой. Но я покончил и с этой тради­цией.

Хотя Британия в течение ста лет имеет связи с Непа­лом, большинство англичан постыдно невежественны в своих представлениях, касающихся истории этой страны. Поэтому, прежде чем приступить к описанию своего путе­шествия, я считаю полезным дать в следующей главе очерк основных событий, происшедших в Непале до последнего времени.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Королевство Непал узкой полосой протянулось почти на пятьсот миль вдоль южных склонов центральной части Гималаев, которые и образуют его границу с Тибетом. Средняя ширина этой полосы около ста миль. Непал — горная страна, большая часть его населенных областей лежит на высоте от двух до десяти тысяч футов. В его пределы входят и тераи (узкий пояс джунглей на неболь­шой высоте на[4]д уровнем моря, образующий южную гра­ницу с Индией) и «вершина мира» Эверест (Джомолунг­ма). Благодаря такому разнообразию ландшафтов в Непа­ле можно встретить все виды растительности, кроме пу­стынной. Население Непала принадлежит к различным этнокультурным типам: жители тераев мало отличаются от жителей соседней Индии, в то время как племена крайнего севера по своему происхождению, языку и образу жизни близки к тибетским.

Население Непала насчитывает восемь-девять миллио­нов человек. Широко распростоанено ошибочное мнение, что большую часть населения Непала составляют гуркхи. О раннем периоде истории страны мы знаем немного: ви­димо когда-то горные районы были заселены племенами, проникшими сюда из Тибета. Горы Непала служили также местом прибежища для раджпутов *, спасавшихся от му­сульманского завоевания Индии. В течение столетий на территории Непала происходило смешение различных на­родов, хотя монголоидный тип здесь всегда преобладал и преобладает в настоящее время.

Воинственные и отважные северные племена отставали в своем развитии, поэтому естественно, что образованные и культурные раджпуты и брахманы, многие из которых принадлежали к цвету аристократии, попав в горы Непала, вскоре заняли влиятельное положение среди местных пле­мен, а со временем стали их правителями.

Сначала страну разрывали междоусобные войны мел­ких княжеств, но затем один из правителей доказал свое безусловное превосходство над соседями. Это был Притх- ви Нарайян, раджпутский принц из Гуркха, небольшого княжества в центре современного Непала. Прошло не­сколько лет, прежде чем ему удалось закрепить свои многочисленные завоевания, но в 1769 году у него было уже достаточно сил, чтобы двинуться против племени нева- ров, живущих в Непальской Долине, в районе Катманду. Притхви Нарайян стал полноправным монархом и основал ныне существующую династию. Король Махендра является его прямым потомком.

Собственно к гуркхам принадлежит только правящая семья Непала и потомки тех воинов и приближенных, ко­торые сопровождали Притхви Нарайяна в его походах из Гуркха, а также современные жители города и района с этим названием. В настоящее время это понятие является скорее .географическим, чем этническим, но в этом своем истинном смысле оно употребляется только в Непале. Не­пальские солдаты, которые с середины девятнадцатого сто­летия служили в английской армии, происходили в основ­ном из мага ров и гурунгов, двух племен, занимающих сей­час большую часть Западного Непала с административным центром в Гуркхе[5]. Армия Притхви Нарайяна в силу географических условий набиралась в свое время главным образом из этих двух племен, и поэтому непальские солда­ты, служившие в англо-индийских войсках, стали известны под общим названием гуркхов, независимо от места рожде­ния. Первые шесть полков почти целиком состояли из ма- гаров и гурунгов, однако два этих племени не могли обес­печить увеличивающихся потребностей армии. Тогда были созданы батальоны, набранные из представителей двух основных племен Восточного Непала — рай и лимбу — и из племени четри, разбросанного по всей стране. Ни рай ни лимбу не имеют никакого отношения к Гуркхе, но к тому времени, когда они начали поступать на военную службу, термин «гуркх», во всяком случае в Британской Индии, уже утратил свой географический смысл и стал обозна­чать любого солдата, происходившего из Непала. Особен­ность употребления этого термина сохраняется и сейчас.

Во время моего повторного посещения Катманду в 1960 году я обратил внимание на употребление слова «гуркх» только в его первоначальном значении. Это связа­но, видимо, с появлением новой прослойки — гражданских служащих. Предки многих из них переселились в столицу вслед за Притхви Нарайяном и с полным основанием мог­ли считаться гуркхами; но за два столетия их потомки утратили те боевые качества, которые в прошлом отлича­ли их предков, и выродились как физически, так и мораль­но. Тем не менее сейчас в чиновничьих кругах Катманду стало модным претендовать на происхождение из Гуркхи. Более того, такие претензии, если они обоснованны, дают преимущества при продвижении по служебной лестнице. Аналогичная ситуация имеет место в британском мини­стерстве иностранных дел, где на старого итонца при про­чих равных условиях смотрят с особой благосклонностью.

Ко времени завоеваний Притхви Нарайяна Непаль­ская Долина была заселена народом, известным под на­званием «невары», который и сейчас составляет большинст­во в этом районе. До этого неварами управлял ряд дина­стий индийского происхождения. Ими были построены ин­тереснейшие города — Катманду, Патан, Бхадгаон — с весьма своеобразной архитектурой. Их не спутаешь ни с од­ним городом Юго-Восточной Азии. У неваров было высоко развито искусство резьбы по дереву и скульптура; что же касается живописи, то им она была, видимо, неизвест­на. Неварам принадлежит заслуга создания нового типа пагоды, и существует мнение, что родиной типичной ки­тайской пагоды был Непал, откуда она и занесена в Китай работавшими там много веков назад неварскими мастерами. Пагоды с их многочисленными выступающими карни­зами составляют отличительную черту пейзажа этих горо­дов. Притхви Нарайян и его потомки были великими вои­нами, но они не замечали красоты, которая их окружала, и ничего не сделали, чтобы сохранить это уникальное наслед­ство. Невары были фактически превращены в рабов и с те­чением времени утратили свое художественное мастерство. В настоящее время большинство из них занято торговлей:

Патан. Архитектурная деталь королевской купальни не только в городе, но и в самом отдаленном горном селе­нии можно увидеть лавочника-невара.

Неваров никогда ме считали гуркхами. Их внешность значительно менее монголоидна, чем у представителей гор­ных племен, хотя их предки, очевидно, пришли сюда из се­верных районов Гималаев. Непальская Долина в отличие от остальной части страны никогда не была изолирована от Индии, и сейчас у неваров бытуют те же приемы обра­ботки земли, ткачества и прядения, что и у населения пограничных индийских районов. Уже в ранний период истории известны связи между бихарскими правителями и жителями Непальской Долины, в жилах которых, видимо, течет индийская кровь.

До гуркхскогр завоевания и некоторое время после него невары были буддистами. И сейчас кое-кто из них испо­ведует буддизм, хотя религиозная система неваров в целом представляет собой крайне запутанный клубок буддий­ских и индуистских обрядов. С приходом завоевателей появилась необходимость в доказательстве индуистского происхождения неваров; их ученые даже пытались про­вести аналогию между неварами и наирами, одним из племен Южной Индии, ссылаясь на то, что представители этого племени входили в армию Ианьи Девы, завоевав­шего Непал в IX веке. Однако язык неваров, сильно отли­чающийся от языков других племен Непала, не имеет ни­чего общего с дравидийскими языками юга Индии. По мнению доктора Дэвида Шеллгроува [6], слово «невар» является фонетическим вариантом слова «непал» и, таким образом, означает «житель Непала». Хотя королевство в целом известно сейчас как Непал, само население употреб­ляет это слово только для обозначения Непальской Доли­ны и в особенности района Катманду. Чувство племенной обособленности у жителей гор до сих пор настолько разви­то, что люди не ощущают своей национальной принадлеж­ности. Ни, один человек, если он происходит не из Гуркха, не скажет, что он гуркх, а назовет себя по имени собствен­ного племени.

Притхви Нарайян не ограничился завоеванием Непаль­ской Долины и вскоре включил в свои владения небольшое государство Сикким (в то время данник Тибета) и ин­дийские районы Кумаона и Гархвала на западе. Вторже­ния гуркхов продолжались беспрепятственно в течение нескольких лет, пока в 1814 году не начала военные дей­ствия британская Ост-Индская компания. Первоначально неумелые действия британских офицеров привели к целому ряду поражений. Однако затем английские войска под ко­мандованием генерала Октерлони развернули наступление на Катманду и, прежде чем они достигли столицы, 2 декаб­ря 1815 года в Сегаули (Бихар) был подписан мирный до­говор [7].

Война с Непалом продемонстрировала выдающиеся во­инские способности гуркхов, хотя англичане не сразу оце­нили их по достоинству. Генерал-майор сэр Уильям Сли- ман, позднее принимавший участие в подавлении «тха- ги» [8], во время войны с гуркхами был молодым офицером английской армии. Сначала на него не произвели особого впечатления выдающиеся качества противника, но он пере­смотрел свое мнение, лучше узнав гуркхов.

«Успешные нападения на соседей, — отмечал он,— обычно порождают у нации представление о ее необыкно­венной храбрости; и гордость заставляет ее приписывать это превосходству крови, то есть искать истоки этой храбрости в истории. В этом отношении, пожалуй, лучший пример — гуркхи Непала, небольшое племя, несколько на­поминающее гуннов. Отвагой гуркхи ничуть не отличаются от других людей, тем не менее любой из них считает, что он может с успехом потягаться с четырьмя жителями гор, даже если каждый горец будет гораздо сильнее, так же как датчанин некогда приравнивал себя к четырем сак­сам в Британии. Со временем жители гор стали думать, что это действительно так, и не могли устоять перед натиском гуркхов» [9].

Вскоре после заключения мирного договора гуркхи стали поступать на военную службу к англичанам, а с 1У50 года их подразделения официально вошли в англо- индийские войска. Регулярная вербовка началась в 1886 го­ду. Во время первой мировой войны масштабы ее значи­тельно выросли: всего в этот период в британских во­оруженных силах служило более двухсот тысяч гуркхов, включая большую часть армии Непала. Столько же гуркх- ских солдат принимало участие во второй мировой войне. За время двух войн гуркхские солдаты заслужили два­дцать два креста Виктории (из общего числа восемьсот пятьдесят). Более ста лет гуркхи «верой и правдой» слу­жили британской короне, хотя они всегда находились на положении наемников (за исключением некоторых, родив­шихся и выросших в Индии). Ни один из них не был бри­танским подданным [10],

По одной из статей Сегаулийского договора в Кат­манду должен был постоянно присутствовать британский резидент. Первое время непальское правительство весьма пренебрежительно обращалось с британскими офицерами, назначенными на этот пост, а то и вообще игнорировало их существование. Для англичан ситуация осложнялась тем, что в отличие от индийских княжеств, которыми в той или иной степени управляли назначенные туда британские резиденты, Непал был суверенным государством [11]. Таким образом, резиденту приходилось воздерживаться от вмеша­тельства во внутренние дела страны, и его обязанности фактически сводились к выполнению функций консуль­ского чиновника. Это положение сохранялось до сравни­тельно недавнего времени, хотя статус британского пред­ставительства и повышался, по мере того как отношения с Непалом становились более дружескими. Только после правительственного переворота 1951 года британский пред­ставитель приобрел статус посла, и ему было разрешено выезжать за пределы Непальской Долины. В последующие годы, хотя к британским представителям и относились с большим почетом и уважением, фактически они были плен­никами правящей семьи. Даже принимать гостей (что слу­чалось крайне редко) они могли только с разрешения ма­хараджи.

После смерти Притхви Нарайяна в 1774 году на троне сменилось несколько несовершеннолетних правителей. Это привело к тому, что в течение долгого времени Непалом фактически управляли различные министры. Благодаря преемственности королевской власти в стране была сохра­нена известная стабильность положения, однако дворцовые интриги продолжались непрерывно. Но в 1846 году, в пе­риод, отмеченный особенно жестокими кровопролитиями, королева-регентша назначила на пост премьер-министра и главнокомандующего одновременно незаурядного человека по имени Джанг Бахадур. Путем сложных интриг и загово­ров ему удалось свергнуть с престола короля, изгнать коро­леву и взять в свой руки бразды правления государством. Теперь, обладая всей полнотой гражданской и военной власти, он решил добиться права передавать свои функции по наследству другим членам семьи, семьи Ран, гла­ва которой в 1856 году принял титул махараджи. Причем наследником считался не старший сын махараджи, а стар­ший мужской потомок основателя династии. Этот любо­пытный порядок престолонаследия, установленный с целью избежать правления неопытных подростков, в последний период существования «режима Ран» привел к тому, что брат часто наследовал брату и дело управления страной все время находилось в руках людей настолько старых, что они заботились только о сохранении своей власти. Большинство этих правителей были абсолютно неспособны воспринимать новые идеи быстро изменяющегося мира.

Вплоть до революции 1951 года в Непале сохранялось странное положение: там был и король и махараджа. Ко­роль, однако, не имел никакой власти — он был пленником семьи Ран. Народ почитал его как воплощение бога Виш­ну — слишком святого, чтобы принимать участие в земных делах государства. Он редко появлялся публично, и те слу­чайные соглашения, которые были заключены между Британией и Непалом в этот период, осуществлялись не через короля, а через махараджу фактически самодер­жавного правителя страны.

Джанг Бахадур, занимавший пост премьер-министра с 1846 по 1874 год, .не предвидел, что введенная им авто­кратическая система правления в конечном итоге при­ведет к вражде между его преемниками. Эта вражда в кон­це концов привела к падению режима Ран. Коренилась она в любопытной системе деления членов семьи Ран на три категории: дети, рожденные от родителей, состоящих в браке, принадлежали к классу «А»; дети, рожденные мате­рями, чей брак с мужьями, членами семьи Ран, узаконивал­ся только после рождения ребенка, относились к классу ^<В». Лиц, принадлежащих к этой категории, было немного, и, хотя они могли занимать высокие должности, никто из них не имел права претендовать ка пост главы государст­ва. Кроме того, почти каждый член семьи Ран имел по нескольку официальных и неофициальных наложниц. От­прыски этих женщин считались принадлежащими к классу «С». Их не допускали на высокие посты, но офицеры не­пальской армии в значительной части принадлежали, да и сейчас принадлежат, к этой категории. Трудно точно ус­тановить число лиц, принадлежащих к классу «С» на сегод­няшний день; видимо, их не меньше тысячи. Я видел фото­графию одного высокопоставленного генерала-рана с семь­ей. Его окружают все его дети, и снимок этот больше по­хож на фотографию выпускников школы, чем на семейную группу [12].

В 1934 году застарелый конфликт между представите­лями классов «А» и «С» обострился. Несколько человек из числа тех, кто не располагал всей полнотой привилегий (хотя многие из них и обладали значительным богатством), было незаконно внесено их отцами в списки наследников; вскоре их вычеркнули из этих списков и лишили различ­ных синекур. Эти недовольные и стали организаторами мя­тежа 1951 года. К тому времени часть молодых людей класса «А», подавленные мыслью, что над ними всегда бу­дут стоять старики со старомодными взглядами, перешли в оппозицию к существовавшему режиму. Критический мо­мент наступил, когда король, отец нынешнего правите­ля, неожиданно бежал из своего дворца и попросил убежи­ща в индийском посольстве, откуда переехал в Дели, чтобы затем вернуться в Непал в качестве конституционного мо­нарха. Был ли король в тайном сговоре с Ранами класса «С» или он действовал по своей инициативе, — это никогда не станет известно. Единственному опубликованному до сих пор отчету об этих событиях доверять нельзя.

Однако в 1850 году положение Джанга Бахадура было достаточно прочно, чтобы он решился отправиться в путе­шествие. Назначив себя специальным послом, он посещает Англию. Его приняла королева Виктория, которая вряд ли была в восторге, узнав, что ее гость не делает тайны из нескольких убийств, совершенных им. Но Непал XIX ве­ка — это средневековая страна, и к поведению Джанга Ба­хадура надо подходить с меркой той эпохи. Визит имел огромный успех и несомненно положил начало новым отно­шениям между двумя странами, благодаря которым впо­следствии Непал смог оказать Британии большие услуги. Лоуренс Олифант, который по возвращении Джанга Ба­хадура из Европы сопровождал его из Коломбо в Кат­манду, быстро уловил истинную цель этого визита:

«Помимо желания удовлетворить свое любопытство, — отмечает он, — существовала еще одна прйчина, побудив­шая Джанга Бахадура предпринять эту поездку: неуверен­ность в прочности собственной власти в Непале. Она на­толкнула его на удачную мысль о визите в Англию. Он чувствовал, что туземный двор станет еще больше ува­жать человека, которому была оказана честь беседовать с королевой столь могущественной нации и который обеспе­чил себе поддержку со стороны королевского правитель­ства на случай, если она ему вдруг понадобится».

События показали, что наступил момент, когда Бри­тания (хотя она и считала это целесообразным) больше не смогла поддерживать гибнущий режим Ран. Тем не менее Джанг Бахадур и его преемники всегда сохраняли друже­ские отношения с Британией (начиная с индийского вос­стания 1857 года*) и оказывали ей неоценимую помощь людьми и финансами во время двух мировых войн. У меня было много друзей из числа членов семьи Ран. Они отно­сились ко мне с явным доброжелательством, были весьма обаятельны и остроумны, а некоторые отличались высокой образованностью. И тем не менее я считаю невозможным защищать систему, при помощи которой они затягивали петлю на шее Непала.

Укреплению власти Джанга Бахадура и его преемников способствовали браки между многочисленными родствен­никами правителя и представителями аристократии, вклю­чая королевскую семью. Что касается происхождения бо­гатства семьи Ран, то вопрос этот менее ясен. До револю­ции 1951 года весь годовой доход страны находился в рас­поряжении махараджи. Никаких отчетов не публиковалось, а общественные работы рассматривались как бесплатная услуга, оказываемая правителю. Большая часть националь­ного дохода шла старшим членам семьи Ран и позволяла им жить в роскоши и праздности.

* Имеется в виду антианглийское восстание 1857—1859 гг. в Ин­дии, в ходе подавления которого англичане использовали гуркхские части.

2 Дж. Моррио дворце Сингх Дарбар, который считался самой большой частной резиденцией в Азии. Дворец этот насчитывает больше тысячи комнат; сейчас в нем разместилось все пра­вительство Непала. Кроме него в Катманду насчитывается* свыше сотни других дворцов, которые отличаются друг от друга размерами — в зависимости от ранга их владельца. Одни из дворцов до сих пор заняты Ранами, которые свя­зали свою судьбу с новым режимом, другие — перешли к иностранным посольствам и миссиям; третьи — давно за­брошены: они постепенно разрушаются и превращаются в груды камня.

Однако даже весь национальный годовой доход Непала — страны в общем-то бедной — не мог окупить хвастливую роскошь, в которой жили сотни этих паразитирующих князьков. Есть основания предполагать, что когда ос­нователи современного государства бежали из Раджпутаны в горы Непала, они захватили с собой много сокровищ. Кроме того, как рассказывал мне один высокопоставленный чиновник, с которым я познакомился во время последнего путешествия, Джанг Бахадур, лично командовавший не­пальской армией, посланной на помощь англичанам для подавления индийского восстания 1857 года, в награду за свои услуги получил разрешение разграбить исключи­тельно богатый квартал проституток в Лакхнау. Никаких доказательств этому не существует. Тем не менее Раны действительно владеют сказочным количеством драгоцен­ностей. В былые годы, когда многие из них занимали выс­шие военные посты, появляясь на парадах, они надевали головные уборы с плюмажами, усеянными драгоценными камнями. Сейчас только король носит такой головной убор; остальные, видимо, уже давно обратили их в наличность.

Многие задают вопрос, как могло сохраняться подобное положение вещей в стране, в течение долгого времени на­ходившейся в столь близких отношениях с Британией. Махараджа в свое время ясно дал понять англичанам, что в ответ на разрешение гуркхам служить в англо-индийских войсках следует с уважением относиться к изоляции его страны. До 1951 года Непал был «закрытым» государст­вом: ни одному иностранцу не разрешалось путешество­вать по его территории, и, хотя некоторые привилегирован­ные лица иногда получали приглашение провести несколько дней в столице или поохотиться в тераях, их передвижение было строго ограничено и они находились под постоянным наблюдением. Официальное объяснение столь строгой поли­тики изоляционизма сводилось к следующему: появление в Непале иностранцев вызовет недовольство всех слоев населения, угрожающее авторитету и даже жизни маха­раджи. Это совершенно не соответствует истине. Я считаю, что действительной причиной изоляции Непала было стремление его правителей держать внешний мир в неве­дении относительно истинного положения вещей в стране. Подобная постановка вопроса соответствовала интересам могущественной семьи Ран, которая была исполнена реши­мости сохранить свою власть как можно дольше. Тот факт, что крестьяне никогда не восставали, объясняется от­части тем, что тысячи из них находились на регулярной хорошо оплачиваемой службе в англо-индийских войсках. Таким образом, ежегодно около 500000 фунтов попадали в горы в виде личных сбережений солдат и пенсий, минуя государственный контроль.

Ясно, что соглашения между Британией и правящими кругами Непала были основаны на взаимной выгоде. Бри­тании нужно было получить доступ к неисчерпаемому источнику первоклассных рекрутов, а правителей Непала устраивало молчаливое согласие англичан на эксплуатацию страны в их узкокорыстных интересах.

В течение почти двух столетий в Непале искусственно сохранялись социальные и экономические условия средне­вековья. На развитие Непала в этот период не повлияло даже соседство Индии, находившейся под британским вла­дычеством. После 1951 года, когда режим Ран был ликви­дирован, страна оказалась перед лицом внешнего мира, до неузнаваемости изменившегося за годы изоляции Непа­ла. Политическая ситуация в стране и сейчас недостаточно стабильна, чтобы пытаться предсказать, какая государст­венная структура окажется для него наиболее благоприят­ной. Ясно одно, Непалу дорого стоила его независимость.[13]

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Еще не рассвело, когда я в октябре 1960 года прибыл в меньший из двух аэропортов Нью-Дели. Ярко освещен­ный аэродром казался пустынным. Инструкция на билете гласила, что я должен зарегистрироваться в половине шес­того, но было уже больше шести, когда небритый завернув­шийся в одеяло кассир появился в конторе. За окном вид­нелась неуклюжая громада самолета, походившего в ту­манном полусвете на кита, выброшенного на мель. Каза­лось, я был единственным пассажиром. Вскоре, однако, прибыл целый автобус американских туристов с гидом, а затем самолет окружила пестрая толпа непальцев в нацио­нальных костюмах, со множеством узлов и свертков. Один из них катил мотоцикл, с которым он не захотел расстать­ся даже в самолете; в конце концов и для него нашли место в проходе между скамьями. Мотоцикл прочно загородил проход, и каждый раз, когда наш самолет попадал в воз­душную яму, он угрожающе кренился, пугая пассажиров, сидящих по обеим сторонам от него. И хотя просьбы убрать мотоцикл имели все основания, миниатюрная стю­ардесса, лукаво улыбнувшись владельцу машины, загляну­ла в книгу правил и изрекла приговор: поскольку машина была доставлена на борт самолета на руках, она считается ручным багажом и убирать ее нет никакой необходимости.

Старая «дакота» («Ройял Непал Эйр Лайн» располага­ла в то время только четырьмя самолетами этой марки) была переделана с таким расчетом, чтобы оставить как можно больше места для грузов. Обычные кресла сняты, и вместо них расставлены неудобные железные скамейки с обтянутыми парусиной спинками. На каждой скамье си­дели по два пассажира, причем при взлете и посадке их связывали одним ремнем наподобие сиамских близнецов. Сидеть приходилось очень прямо, а чтобы выглянуть в окно, надо было опускаться на пол. Пепельниц не было, зато каждому пассажиру выдали чашку с водой. Повсюду был разбросан багаж, и самолет казался перегруженным. Несколько похожую картину часто можно наблюдать в от­даленных районах Индии, где автобус никогда не отправ­ляется в путь, пока можно погрузить кого-нибудь еще. Но я не беспокоился: во время войны мне приходилось летать и в худших условиях, и я знал, что «дакота» может выне­сти что угодно.

Первый час мы летели в облаках, но, когда взошло солн­це, небо прояснилось и можно было разглядеть местность, лежащую внизу. Скоро перед нами открылся великолепный вид на громаду Гималаев. Американцы, одержимые идеей увидеть Эверест, восторженно разглядывали какой-то пик, приняв его за «вершину мира». Хотя в этом направлении Эверест нельзя было рассмотреть даже при наличии силь­ного воображения, у меня не хватило духу разочаровать их.

Меня гораздо больше интересовал пейзаж, открывав­шийся внизу. Довольно долго мы летели над родиной гуркхов. Я хорошо знал эту часть страны в теории, но ни­когда прежде не видел ее своими глазами. Она казалась необитаемой, и только позднее, путешествуя в этом райо­не, я понял причину: построенные из глины дома слива­лись по цвету с землей.

Я все время волновался, смогу ли говорить на непали. Когда мы попали в таможню в Катманду, я обнаружил, что смысл того, что говорят вокруг, я понимаю, хотя зна­чение отдельных слов и ускользало от меня; пытаясь вспомнить их, я не успевал понять следующую фразу. Мне кажется, что то же самое происходит с людьми, которые плохо слышат. Когда я начинал говорить, получалось еще хуже: мне в голову не приходили нужные слова. Мне было очень обидно: ведь когда-то я говорил на непали, как на родном языке. Я не стал предпринимать каких-либо попы­ток, чтобы снова изучить непали, но через несколько дней вдруг обнаружил, что в моих мыслях всплывают давно за­бытые слова и фразы и я начинаю вспоминать их значение. Прошло недели две. В один прекрасный момент я снова начал думать на непали, и мне стало казаться, что я ни­когда <не забывал этого языка.

Уже поездка из аэропорта в город принесла много не­ожиданного. Раньше, за исключением нескольких автомо­билей, принадлежавших семьям короля и премьер-мини- стра, в Непале вообще не было колесного транспорта, и "только несколько миль дорог, соединявших дворцы знати, имели твердое покрытие. Теперь улица была сплошь заби­та автомобилями всевозможных марок, многие из которых готовы были вот-вот развалиться. Они представляли собой постоянную опасность для потока носильщиков грузов, которые и не думали изменить своей давней привычке хо­дить посредине улицы. И только в самый последний момент они сворачивали с дороги, надрываясь от смеха. Что касается быков, то они сохранили свою прежнюю при­вилегию бродить где угодно, и уж если одному из них заблагорассудилось жевать свою жвачку среди дороги, движение по улице прекращалось до тех пор, пока он не сдвинется с места.

Надо сказать, что, с моей точки зрения, прогресс здесь не пошел городу на пользу, но разочаровываться было рано, и я решил подождать до вечера, чтобы в сумерках побродить по городу. Узкие улицы, многие шириной в не­сколько ярдов, были буквально забиты людьми с гор: сре­ди них много тибетцев. Я отправился на Дарбар Сквер который в ранний период истории Непала был ареной мно­гих кровавых исторических событий, но даже в сумерках, когда под покровом темноты не видно было афиш кино­фильмов, наклеенных на скульптуры, телефонных и элек­трических проводов, прибитых к великолепным балконам резного дерева, и прочих проявлений вандализма, мне по­казалось, что эта площадь утратила прежнее сказочное очарование. Дарбар Сквер посещают все туристы, сюда их привлекает резьба по дереву эротического содержания, которая украшает некоторые здания. Но сейчас площадь имела какой-то самодовольный вид: слишком уж много восхищались ею последнее время.

О немногочисленных отелях Катманду можно сказать только, что они предоставляют путешественнику кров и стол.

Ни одному нормальному человеку не придет в голо­ву посетить Непал в поисках гастрономических удовольст­вий. Кроме овощей, почти все, в чем нуждается европейский гость, приходится ввозить из Индии по довольно высоким ценам, причем сюда входят и обстановка отелей и простей­шие ванные принадлежности. Только «Ройял отель», быв­ший дворец ран, претендует на некоторый комфорт, но он столь же дорог, как и лучшие отели Европы. Он по средст­вам только богатым американским туристам, для которых, кстати, и предназначен.

Я собирался остаться здесь на целую зиму и поэтому решил, что «Ройял отель» слишком большая роскошь. Комнату я снял в гостинице поскромнее. Она называлась «Сноувью» [14] и была первоначально предназначена под торговые ряды. Помещение производило удручающее впе­чатление: все спальни выходили на запад, и так как солнце исчезало за горами рано, комнаты всегда оставались хо­лодными и мрачными. Возле каждой кровати лежала биб­лия, а стены были увешаны библейскими текстами и олео­графиями на религиозные темы. В Непале нет сухого зако­на. Однако, чтобы получить разрешение на торговлю ви­ном, иногда приходится давать взятки должностным лицам. В этом заведении, впрочем, не продавались ни спиртные напитки, ни сигареты; местная администрация пошла лишь на единственную уступку: перед завтраком нас не потчи- вали семейной молитвой. Я ненавижу искусственные цве­ты — в «Сноувью» они торчали повсюду. Ужасные вьюнки свисали со стен, вазы, наполненные ими, стояли на каждом столе. И это здесь, в Непальской Долине, где круглый год настоящий цветник: даже в это время возле отеля кустарник пламенел цветами.

Обстановка в моей спальне была весьма убогой: в углу стоял колченогий гардероб и, чтобы помешать ему падать вперед, под одну из ножек я подложил библию. Ни веша­лок, ни комода в комнате не было, и все свои носильные вещи я оставил в чемодане на полу. В другом углу примо­стился умывальник игрушечных размеров, а над ним — небольшое квадратное зеркальце, повешенное с таким рас­четом, что при бритье приходилось сгибаться почти вдвое. Неожиданно в углу я обнаружил телефон, но прикреплен­ное к нему объявление гласило, что он служит только для связи с комнатами семь и тринадцать; с обитателями этих номеров я не был знаком, и мне так и не пришлось вос­пользоваться этим аппаратом. На ночном столике стояла ваза, полная ярко-голубых пластмассовых гиацинтов. Я скрутил их и вышвырнул в окно, но уже вечером, уклады­ваясь спать, обнаружил, что они благополучно вернулись на свое место.

Ванная комната, расположенная против моего номера через коридор, тоже была уютным местечком — стены в шей доходили только до половины высоты, под дверью постоянно сидели на корточках слуги, а водоотвод хрони­чески засорялся. Каждый раз, когда вы открывали кран* вода разливалась по всему полу и вытекала в коридор. Ванны там не было, и, если вам хотелось помыться, слуга приносил бадью с горячей водой.

У этого неприглядного заведения было только одна преимущество: там было чисто. Официанты носили даже белые нитяные перчатки, но, поскольку они ходили все время босиком и в холодные дни кутались в грязные шер­стяные шарфы, словно страдая от зубной боли, эффект был уже не тот.

По вечерам делать было нечего. Как только улицы по­гружались в полный мрак, город вымирал. Видимо, эта привычка осталась со времени Ран: тогда населению запре­щалось выходить из дома после определенного часа.

Обедал я рано и потом шел к себе читать. Однако пло­хое электроснабжение составляло одно из главных не­удобств жизни в Катманду. Напряжение было слабым, и волосок лампочки едва светился; иногда он вспыхивал на* несколько секунд ярким светом, «о потом снова тускнел, а временами и совсем гас. Работать или даже читать по вечерам было невозможно, и обычно к девяти часам я уже- укладывался в постель.

Плохо было и с транспортом. Туристы никогда не оста­ются в Катманду больше чем на два-три дня. В расчете на этот срок гостиницы заранее организуют для них экс­курсии по интересным местам. Более свободного гостя> транспортом никто не обеспечивает; ему приходится само­му заботиться обо всем. Общественный транспорт для* этой цели не подходит, а нанять автомобиль стоит около- пяти фунтов в день. От велосипеда польза невелика: за пределами центра города его почти все время приходится* тащить по усеянным камнями дорогам. Остается одно — ходить пешком, но подобные прогулки очень утомительны и занимают много времени. Карт города нет, жители его* знают плохо; поэтому ходить пешком по Катманду — зна­чит впустую тратить время.

Город был наполнен американцами. Большинство из- них работали в организации, которая распределяет финан­совую помощь развивающимся странам. На многих были* цветные непальские шапочки, словно они принадлежали к: одному из тех странных американских обществ, члены ко­торых имеют обыкновение носить всякие экзотические го­ловные уборы.

Я был крайне огорчен, услышав, что некоторые из не­пальцев усвоили небрежное заатлантическое произношение* Мне казалось, что все эти перемены к худшему, и через не­сколько дней мною овладело уныние и разочарование. Однако случайная встреча решающим образом повлияла на мое дальнейшее пребывание в Непале. Ричард Прауд пригласил меня на ужин в британское посольство. Он ушел в отставку в чине полковника гуркхского полка, и министер­ство иностранных дел весьма разумно использовало era в качестве первого секретаря посольства. Он прожил в Катманду дольше, чем любой другой британский чинов­ник, и до тонкостей знал все особенности уклончивой по­литики непальского правительства. В его обязанности не входили заботы о путешествующих англичанах, однако в отличие от многих наших дипломатов он не только охотна давал советы, но и активно помогал приезжим. Я перепи­сывался с ним в течение нескольких месяцев, а во время этой первой встречи собирался обсудить свои дальнейшие планы.

Среди гостей была молодая чета англичан, которые, как и я, недавно приехали в Катманду. Денис Гэллоуэй оказался художником; он со своей женой Бетт уже год, не торопясь, путешествовал в собственном автомобиле. Не удовлетворенные жизнью в Англии, они решили, пока оба молоды и энергичны, побывать в далеких краях. Дениса давно привлекал Тибет; Непал он избрал как наиболее близкий к Тибету район. Определенных планов у Гэллоу- эйев не было: они просто хотели провести в Непале год* чтобы познакомиться со страной.

Мне нелегко вступать в близкие контакты с людьми младшего поколения, но к этой паре я сразу почувствовал симпатию. У нас оказалось много общих интересов, и вско­ре мы стали разъезжать вместе. Это устраивало обе сто­роны: у Гэллоуэйев был автомобиль, я переводил и пока­зывал им много интересного, что вряд ли они без меня до­гадались бы посмотреть. Но, возникнув на базе взаимной выгоды, наши отношения скоро превратились в настоящую дружбу, которая продолжала расти и крепнуть. Гэллоуэйи снимали комнату в частном доме и сами готовили себе еду, однако они были не очень довольны и собирались найти какой-нибудь дом подальше от городской грязи и шума. После нескольких недель безрезультатных поисков мы нашли небольшой домик в Чобаре, деревне над рекой Баг- мати в пяти милях от Катманду. Как и в других непаль­ских домах, здесь не было никаких удобств, а воду прихо­дилось носить из единственного в деревне колодца. Ниж­ний этаж, который служил хлевом, был забит навозом, все стены покрыты грязью и черны от дыма. Но располо­жен дом был идеально. Я не верил, что его удастся еде- лать пригодным для жилья, но Денису он полюбился с первого взгляда. Узнав, что снять его можно за мизерную плату — двадцать фунтов в год — и что хозяин не возра- жает против переделки дома на иностранный лад, мой но­вый друг немедленно подписал контракт. Когда мне пред­ложили участвовать в этом предприятии, несмотря на не­которые опасения, я решил рискнуть. Во всяком случае это будет лучше, чем мрачный «Сноувью отель», думал я* Между тем я начал готовиться к путешествию в глубь страны, что, собственно, и было основной целью моей поездки в Непал. В этом мне весьма способствовал Ри­чард Прауд. И вот однажды утром я отправился в Сингх Дарбар разузнать, как продвигается мое дело. На этот раз почетного караула не было, и небритый страж у входа даже не спросил, зачем я пришел. Мне надо было явиться в министерство иностранных дел, но, проблуждав полчаса по бесконечным коридорам, забитым мусором и пропитан­ным запахом аммиака, я оказался в лесном ведомстве. При­ветливый чиновник направил меня в противоположный конец здания. Докладывать обо мне было некому, и я сам представился чиновнику, которому надлежало заниматься с иностранными посетителями. Сняв ботинки и носки в задрав ноги на стол, он читал газету. Вел он себя вежливо и дружелюбно, хоть и несколько сдержанно, но скоро стало ясно, что ни обо мне, ни о моем заявлении он никогда не слышал, и первые несколько минут мы говорили, что назы­вается, на разных языках. Мне он сказал, что в Катманду я могу оставаться сколько захочу, но вообще-то путешест­венникам в их собственных интересах лучше ограничиться рамками Непальской Долины. Более того, продолжал он, мне придется столкнуться с языковыми трудностями: вне Катманду редко можно встретить человека, который знал бы более двух-трех английских слов. Я решил, что наступил подходящий момент, чтобы перейти на непали. «Если речь идет обо мне, то языковой проблемы не существует», — сказал я. Чиновник просиял от удовольствия. Его будто подменили: тут же припомнились какие-то письма из Анг­лии с моей фамилией. Потом он заявил, что, раз я старый друг страны, для меня можно сделать исключение, и велел клерку принести соответствующую папку. У меня возникла надежда.

После некоторого промедления папка появилась. Я за­метил, что кроме моей корреспонденции в ней содержалось несколько сотен других документов, не имеющих друг к другу никакого отношения. Причем они не были подшиты по обычной системе, а склеены в виде свитка длиной в не­сколько ярдов. Подобное расположение исключало всякую возможность составления какого-либо указателя. Вскоре мы запутались в непокорном свитке, который устелил весь •пол; после слабой попытки поддержать репутацию своего учреждения мой новый знакомый потерял терпение и швырнул бумагу в угол.

— Ладно, — сказал он, — объясните мне, что вы хо­тите.

Я поведал ему о моем давнем интересе к Непалу и ска­зал, что хотел бы сам увидеть жизнь в горах. Чиновник вежливо выслушал меня, но в безучастном выражении его лица скрывалась подозрительность, и, когда он спросил меня, почему я так рвусь в путешествие, мне не пришло в голову никакого убедительного объяснения:

— Я просто хочу побывать там, — сказал я. — Мне нравится странствовать по горной стране, вот и все.

Он велел мне написать новое заявление с точным ука­занием мест, которые я хочу посетить. Он ничего не может обещать, но, вполне возможно, моя просьба будет удов­летворена.

Так как с ответом на мое новое заявление не торопи­лись, через неделю у меня вошли в привычку ежедневные визиты в министерство иностранных дел. Я слышал, что другим посетителям приходилось неделями ждать анало­гичного разрешения, и, потеряв надежду, они уезжали. Но меня нельзя было взять тактикой проволочек! Много ин­тересного можно было узнать в самом Катманду, поэтому я мог сколько угодно терпеливо ждать. Я решил, что буду •надоедать непальскому правительству до тех пор, пока оно само не захочет от меня избавиться. После двух недель ежедневных визитов оно сдалось. Я получил разрешение отправляться куда угодно при условии, что не прибли­жусь к непало-тибетской границе ближе, чем на пятнадцать миль.

Перед отъездом из Англии я полагал, что по предгорь­ям Гималаев можно будет ехать верхом, и намеревался ку­пить пони. Но на месте обнаружил, что из-за пересечен­ной местности здесь нет ни дорог, ни даже вьючных троп* Раньше мне случалось путешествовать в таких условиях* но теперь приходилось учитывать то обстоятельство, что тридцать лет назад я был намного сильнее, чем ныне.

Я всегда считал, что одному путешествовать гораздо удобнее, особенно если цель путешествия чисто познава­тельная. Однако на этот раз приходилось опасаться воз­можности свалиться по дороге, подхватить какую-нибудь- заразу или сломать ногу. Кроме одной или двух медицин­ских миссий, больниц во внутренних областях Непала нет* а перспектива прибыть в столицу в корзине на спине но­сильщика меня не очень устраивала. Тогда я и подумал о Денисе и Бетт. Они тоже мечтали посмотреть страну, хотя и не верили в то, что это возможно. На непали они не знали ни слова, и, даже если бы им удалось получить* разрешение на путешествие, затруднений было бы слиш­ком много. Гэллоуэйи охотно согласились отправиться со мной, а британское посольство с готовностью поддержало* их заявление.

Как ни странно, непальское министерство иностранных дел не возражало. Но, прежде чем мы отправились в путь, произошел весьма комический случай, который прекрасна иллюстрирует беспорядочный стиль работы этого учреж­дения. Мы уже были готовы к отъезду, когда нам велели прийти за официальным разрешением на выезд за пределы Непальской Долины. Разрешение действительно ждало нас, но значились в нем только фамилии Гэллоуэйев, а я даже не упоминался. Наш покровитель был, как всегда* очень мил и, пытаясь объяснить эту неурядицу, заявил* что ничего не слышал о совместном путешествии трех че­ловек. Снова за делом был послан клерк. Помусолив бума­ги, чиновник без тени сомнения высказал новое предполо­жение о том, что произошла ошибка.

— Начните снова, — сказал он, — и представьте новое заявление.

Я отказался. Все уже готово к отъезду, сказал я, но­сильщики наняты и околачиваются без дела. Подбадривае­мый кивками и улыбками суетящегося рядом клерка, не­сколько смущенного неуклюжими маневрами шефа, я стоял на своем и требовал, чтобы мне дали разрешение.

— Зайдите завтра днем, — сказал шеф, — все будет готово.

Он поднялся, показывая, что разговор окончен. Но я остался сидеть.

— Нет, вы занятый человек. Ваше время надо особен­но беречь, поэтому лучше дайте мне это разрешение сегодня.

Моя ирония, однако, осталась незамеченной. Помолчав, он предложил нам сигареты и подошел к большой карте, висевшей на стене.

— Покажите мне точно, — сказал он, — куда вы хоти­те направиться.

Я бодро отбарабанил названия мест, которые мы со­бирались посетить, пока наш приятель неумело искал их на карте. Сам он никогда не выезжал за пределы Долины и был совершенно невежествен. Наш разговор стал больше походить на урок географии, и мне с трудом удалось вер­нуть своего собеседника к цели нашего визита.

— Ах, да, — сказал он наконец, — ваш пропуск. Ко­нечно, конечно.

Вернувшись к своему столу, он открыл ящик и достал пропуск. С открытой улыбкой он протянул его мне. Нам троим разрешалось путешествовать везде, где угодно. Я заметил, что документ был датирован двумя неделями ранее. За время двухмесячного путешествия мы собирались посетить Гуркху, Покхру, Баглунг и Палпу — то есть сде­лать большой круг по районам, населенным племенами ма- гаров и гурунгов, с которыми я служил в свое время в армии.

Во время наших сборов я жил в «Сноувью отеле», хотя почти ежедневно мы ездили в Чобар. Поработать над кот­теджем пришлось немало. Денис делал все сам, что весь­ма шокировало жителей деревни. Комментарии были очень забавны: «Вряд ли это важные персоны, — говорили они,— ведь они работают, как люди низшей касты».

В конце концов дом удалось сделать более или менее пригодным для жилья, но мы решили не вселяться сюда до возвращения с гор. Коттедж стал неузнаваемым. Были покрашены стены; кроме того, Денис перестелил и покра­сил грязный пол. Он подготовил чертежи самой необхо­димой мебели, которую обещали сделать только через месяц.

Не обладая ни ловкостью, ни умением, я не мог принести существенной пользы в этих ремонтных операциях, кроме как в качестве переводчика, но все сборы взял на себя. Мы решили путешествовать налегке. Тем не менее мне пришлось немало потрудиться, обходя лавки на базаре в Катманду. Только один магазин мог предложить нам подходящий выбор консервов, мяса, чая, сахара и т. д. Одним из главных продуктов нашего питания стала огром­ная голова сыру, размером с небольшой мельничный жер­нов, которую мы заказали на превосходной сыроварне, осно­ванной Швейцарской миссией помощи. Сыр этот мы елет в течение всего путешествия. За пределами Долины нам приходилось рассчитывать только на себя: яйца и иногда овощи можно было достать, но все остальное, даже рис а керосин, надо было брать с собой. Мы наняли пятнадцать носильщиков. Чтобы такое количество не показалось непо­мерным, я должен пояснить, что мы и так свели багаж к минимуму, решив обходиться без всякого лагерного обору­дования и даже сидеть и спать на земле. Единственная- роскошь, которую мы позволили себе, — несколько фунтовкниг серии «Пингвин». Большинство из них мы читали» много раз. Этот странный комплект удалось обнаружить в последний момент в крохотной лавчонке на одной из глухих улиц Катманду: несколько сборников рассказов Мопассана, «Всему прощай» Роберта Грэйва, «Пирожные и пиво» Моэма и «Жерминаль» Золя — роман, который я» раньше не читал, но, познакомившись с ним, запомнил на­долго. Мы взяли также «Братьев Карамазовых» (эту книгу я часто беру в путешествия, но, к моему величайшему, разочарованию, она не произвела впечатления ни на Бетт, ни на Дениса) и «Оксфордскую антологию английской поэзии», которую ни один из нас ни разу не открыл.

У каждого был спальный мешок и смена одежды; на. всех одна палатка. В остальном наш багаж состоял из про­дуктов. Мы упаковали все в тюки по шестьдесят фунтов — нормальный груз для одного человека в горах. У носиль­щиков были собственные головные ремни из веревок, но* нам полагалось обеспечить каждого большой корзиной, на­поминающей по форме воронку. Эти корзины, которые продаются по несколько пенсов за штуку, широко распро­странены в Непале и применяются для любых грузов, включая и личное имущество. Груз удерживается при по­мощи головного ремня, проходящего через лоб. После мно­гих лет тяжелого труда на лбу носильщиков часто остается полоса. Многие мужчины и женщины, которые таким обра­зом зарабатывают на жизнь, несмотря на сильно разви­тую мускулатуру ног, выглядят худыми и истощенными, но даже самые слабые из них могут нести полный груз по двадцать миль в день вверх и вниз по горам. Меня всегда восхищала их выносливость; даже на самых крутых подъемах они не задыхались, а я налегке не поспевал за ними.

Денис и Бетт собирались все делать сами, даже гото­вить пищу. Путешествуя, они всегда обходились без при­слуги и были очень довольны. Но я решительно восстал против этого. Я объяснил им, что повар абсолютно необ­ходим, да и без помощи слуги нам будет трудновато. Нас обязательно должен сопровождать кто-нибудь из ме­стных жителей, чтобы вести переговоры с населением, оты­скивать место для лагеря и не сбиться с пути: ведь хо­рошей карты у нас не было. Собственно, мы собирались посмотреть страну ради своего удовольствия, но, если после долгого дневного перехода нам еще придется искать место для отдыха, натягивать палатку, готовить себе обед, путе­шествие превратится в сплошное мучение. Мой длительный опыт подсказывал, что надо нанять специального чело­века, который бы присматривал за носильщиками и вы­давал им паек. В нашей маленькой группе эти обязанности с моей помощью мог выполнять кто-либо из непальцев. Я решил подыскать подходящего шерпа.

Шерпы в Гималаях играют ту же роль, что швейцар­ские проводники в Альпах. По происхождению и языку они близки тибетцам, но родина их — Непал. Они насе­ляют район, известный под названием Сола Кхамбу, лежа­щий на высоте шестнадцати тысяч футов вдоль южного- склона Эвереста. Многие шерпы переселились в индийский дистрикт Дарджилинг. До 1922 года шерпы не пользова­лись известностью, но во время первой гималайской экспе­диции генерал Брюс открыл их исключительную способ­ность носить грузы на больших высотах. С тех пор любая гималайская экспедиция совершала восхождение, так ска­зать, на их плечах. Раньше шерпы были довольны, получая плату, как обычные носильщики, но времена эти отошли в прошлое. Теперь они организованы, и путешественник, желающий воспользоваться их услугами, должен считаться с правилами и постановлениями Гималайского общества, которое фактически является их профсоюзом. Дарджилинг­ским шерпам больше не разрешается работать в Непале. В округе Сола Кхамбу несколько тысяч шерпов, но лишь немногие из них работают в горных экспедициях. Поэтому между нанимателями идет конкурентная борьба за лучших проводников. Шерпы великолепные люди, но за последние годы их слишком избаловали иностранные альпинисты и» многие шерпы приобрели традиционную славу «бывалых людей». Кроме того, теперь они требуют высокую плату. Но, поскольку шерпы находчивы, верны и всегда готовы прийти на помощь, лучших спутников в суровых условиях горного путешествия найти трудно. Поистине, это дорогая необходимость.

В Катманду слухи распространяются быстро, и,, когда стало известно, что я намечаю поездку в горы, меня начали посещать шерпы, временно проживающие в городе. Одни из них сразу теряли интерес к нашему предприятию, узнав, что мы не пойдем выше снеговой линии (за что полагается повышенная оплата и обеспечение высокогорной одеждой), другие не нравились мне. Но как-то полков­ник Робертс, военный атташе британского посольства и ор­ганизатор многих успешных восхождений на Гималаи, прислал ко мне шерпа по имени Анг Дава. Он распоря­жался носильщиками во время экспедиции на Джаулагири в 1960 году и приехал в Катманду, чтобы привести в по­рядок счета. Анг Дава сразу мне понравился в основном потому, что заговорил со мной на непали, а не на том ужасном жаргоне, смеси «Basic English» [15] с кухонным хин­дустани, на котором объясняются между собой шерпы и их европейские наниматели. Я боялся лишь, что для наше­го похода он слишком важная персона.

Сначала его не привлекла идея пасти престарелого джентльмена, решившего отправиться погулять по горам, но, когда в ходе разговора он узнал, что я был участником двух гималайских экспедиций, его отношение изменилось. Вместе с его отцом (который, как выяснилось, был убит при Нанга Парбате) я участвовал в экспедиции на Эверест в 1922 году, и поэтому Анг Дава счел своим долгом забо­титься обо мне. Поваром он не был, однако убедил меня, что обладает достаточными навыками по этой части, что­бы удовлетворить наши скромные требования. Я заранее не сомневался в том, что он будет прекрасно смотреть за носильщиками и вообще будет очень полезен нам.

Однако нанять Анг Даву оказалось не так просто. Он состоял в Гималайском обществе, и теперь я должен был обратиться туда. Обойтись без услуг общества совершенно невозможно, поскольку достать носильщиков можно толь­ко через него. Конечно, в прошлом шерпов эксплуатировали, и Гималайское общество делает весьма полезную работу, охраняя их интересы. Однако правила и установления этой организации столь суровы и так неукоснительно выпол­няются, что иметь с ней дело очень трудно. Все гималай­ские экспедиции разделены на несколько категорий в за­висимости от того, какие цели они перед собой ставят. К первому классу относятся группы, штурмующие самые высокие пики; поскольку все члены подобных экспедиций подвергаются опасностям, плата носильщикам совершенно справедливо установлена высокая. Класс второй включает вершины поменьше, а затем идут все прочие партии, кото­рые не предполагают подниматься выше постоянной снего­вой линии. Если попытаться отнести нашу группу к какой- нибудь категории, мы оказались бы где-нибудь в пятом; классе.

Адрес Гималайского общества произвел на меня 'внуши­тельное впечатление. Однако контору я нашел запертой. Оказалось, президент отправился с официальной миссией в Китай, и неразборчивая записка направляла посетителей в какой-то домишко, расположенный среди притонов. Сбив­шись несколько раз с дороги, я наконец нашел нужное ме­сто. Это был обветшалый чердак куда вела расшатанная лестница. В помещении стоял невообразимый шум, словно там происходил крупный скандал. Когда я постучал и во­шел, оказалось, что комната полна людей, похожих на тибетцев. Секретарь, видимо, устроил вечеринку, и к этому времени большинство его гостей уже находилось в состоянии сентиментального опьянения. Я поторопился спастись бег­ством, договорившись прийти на следующий день.

Когда я появился здесь во второй раз, были заметны попытки привести комнату в порядок, но запах дешевого спиртного еще не успел выветриться. В углу стояла боль­шая медная кровать, спинки которой были завешаны одеждой. На одном ее конце, скрестив ноги, сидел секре­тарь. Он пригласил меня занять место рядом с ним. Анг Дава, уселся в углу на полу, как наказанный, глядя в сто­рону. Меня его поведение не смутило: я уже не раз заме­чал в разных частях мира, что люди монголоидной расы имеют обыкновение во время деловых переговоров всем своим видом выражать полнейшее безразличие.

Он, видимо, не должен был принимать участия в про­исходящем. Я начал разговор на непали, но секретарь сде­лал вид, что не понимает меня: он гордился своим знанием английского языка и хотел продемонстрировать его.

4 Дж Моррис перед Айг Давой.

К сожалению, понятъ его было совер­шенно невозможно, и, хотя я, отвечая, тщательно отбирал только односложные слова, он не понимал ни слова из того, что я говорил. Минут пятнадцать мы не могли сдвинуться с места. Анг Дава начал терять терпение. На­конец ему надоела эта смехотворная ситуация, и он всту­пил в разговор. Я понял, что его подговорили выдвинуть совершенно абсурдные требования. Ему уже приходилось руководить группой шерпов в одной важной альпинистской экспедиции, поэтому теперь он не просто носильщик, и, если мы хотим воспользоваться его услугами, должны за­платить ему по высшей ставке. Кроме того, он потребовал, чтобы ему выдали полный комплект высокогорной одежды и спальных принадлежностей; и, хотя он прибыл в Кат­манду по собственным делам, правила Гималайского обще­ства предписывали, чтобы мы оплатили ему все издержки на дорогу — по шестнадцать дней в каждую сторону. Не приняв ни одного из требований, я сказал, что договорюсь с кем-нибудь другим, прекратил переговоры и вышел.

Едва я добрался до своего отеля, как появился Анг Дава. Я этого ждал. Он сразу сказал мне, что действовал по указке общества, и согласился, что требования эти не­померны. Во всяком случае, ему нужна была работа на несколько недель, и он согласился на все наши предло­жения, но при одном условии: он уже добился определен­ного положения в обществе шерпов и, чтобы не уродить своего достоинства, хотел нанять помощника. Ему нужен, сказал он, употребляя жаргон гималайских путешественник ков, «повар-бой»: мальчик на побегушках и для помощи на кухне. Лучше всего будет взять кого-нибудь помоложе из его родной деревни, поскольку «повар-бой» должен был. кроме того, нести груз. Я согласился.

Ранним утром меня вызвали из комнаты. Внизу стоял Анг Дава. Он хотел, чтобы я переговорил с «поваром-боем».

Рядом с ним стояла привлекательная девушка, одетая в яркий тибетский костюм, которые обычно носят шерпы.

— Это моя сестра, — сказал Анг Дава. (Впрочем, тер­мин «сестра» употребляется для обозначения даже случай­ных знакомых женского пола).

— О да! — ответил я. — А где же повар-бой?

Анг Дава выглядел слегка озадаченным, а его «сестра» начала хихикать.

— Это она повар-бой, — сказал он и пустился в объяс­нения: мне нечего опасаться — она так же сильна, как лю­бой мужчина и привыкла носить тяжелые грузы. Она не совсем сестра, но родом они из одной деревни и она составит ему компанию, особенно в холодные зимние ночи. Вначале я притворился, что не понимаю того, что проис­ходит, но долго сохранять серьезное выражение лица было трудно, и Анг Дава наконец разразился восторженным смехом. Как выяснилось, его спутницу звали Анг Дами, но, имея в виду ее должность, и носильщики и мы неизменно обращались к ней: «повар-бой».

Делать покупки в Катманду — занятие весьма изнури­тельное. Временами казалось, что нам никогда не закон­чить приготовления. Поэтому, произвольно выбрав дату, мы решили отправиться тринадцатого декабря. Заранее наняв через Гималайское общество пятнадцать носильщи­ков, мы выдали им часть платы авансом. С тех пор мы их не видели; и, когда я отдал распоряжение, чтобы носиль­щики доложили о своем прибытии в шесть часов утра трина­дцатого, в душе очень сомневался, материализуются ли они.

Я поделился своими сомнениями с Денисом, сказав ему, что во всяком случае первые дни, пока мы как сле­дует не устроимся, возможны всякие неурядицы. Хотя Де­нис по своему воспитанию и характеру был художником, во время войны он служил офицером ирландской гвардии, где и приучился к дисциплине. Он презирал неприспособ­ленных людей, и я предвидел затруднения, которые могли возникнуть у него с носильщиками, тем более что Денис иногда был немного вспыльчив. Однако он обещал не вме­шиваться, и, так как языка не знал, это было ему не трудно.

Все мои страхи оказались напрасными. Вместе с но­сильщиками появился сам секретарь Гималайского обще­ства. Он осмотрел их грузы и сказал напутственное слово Анг Даве: чтобы тот как следует присматривал за нами. Анг Дава был одет подобающим образом в пышный на­ряд, видимо унаследованный от прежних экспедиций. День обещал быть теплым и солнечным, но Анг Дава на­тянул на себя помимо клетчатой рубашки еще несколько нейлоновых штормовок и толстый свитер. На нем были ве­ликолепные хлопчатобумажные бриджи, чулки ручной вяз­ки, остроконечное кепи и тяжелые горные ботинки. Заверь шал снаряжение ледоруб. Я с удовольствием отметил, что за спиной у него был огромный рюкзак: в нем еще кое-что из одежды, сказал он. В течение последующих двух месяцев он довольно редко утруждал себя умыванием, зато был единственным участником нашей экспедиции, который всегда щеголял великолепной одеждой.

В половине восьмого наш караван тронулся в путь. Первую ночь мы собирались провести в Какани, на высо­ком гребне у северной границы Долины. От Катманду туда проложена дорога, и, поскольку нам надо было доделать еще кое-какие мелочи, мы решили выехать на автомобиле позднее и встретить остальную партию вечером.

Мы рассчитали, что наши расходы составят около ста фунтов, причем большая часть денег пойдет на носильщи­ков, но на всякий случай сняли со счета сто пятьдесят фун­тов. За пределами Долины бумажные деньги, хотя они и являются официальной валютой, вообще не имеют хожде­ния, так что нам пришлось взять кучу серебряных и мед­ных монет всех номиналов; их несла в сумке Бетт. В Не­пале есть своя денежная система, но до недавнего времени в официальном обращении находилась индийская валюта. Раньше, когда рупия изготовлялась из серебра, индийские монеты употреблялись в качестве женских украшений, и даже сейчас на них есть спрос. Жители гор называют их «кампани»: ведь их впервые увидели в Непале в период существования Ост-Индской компании.

Мы прибыли в Какани, когда уже спускались сумерки. Расплатившись с водителем джипа, который привез нас из Катманду, мы сели у дороги, поджидая свою группу. Одна­ко носильщики наши не показывались. Не у кого было даже спросить, не прошел ли наш караван вперед. Вскоре в скалах я заметил светлую точку, которая постепенно при­ближалась к нам. Жители гор умеют перекликаться друг с другом на огромном расстоянии. Секрет заключается в пра­вильном ритме речи — так читают вслух в соборе, Я решил проверить этот трюк на практике: сложил руки рупором и закричал. Мой голос повторило эхо в холодной пустоте, и тут же раздался ответный зов: Анг Дава бежал нам на­встречу. Через пятнадцать минут группа был я в сборе. Оказывается, носильщики шли не по дороге, а напрямик — вот почему мы не обогнали их на машине. Люди, которые родились и выросли в горах, не устают от постоянных подъемов и спусков. Они считают: путь по прямой — са­мый короткий, и всегда предпочтут его более легкой, но окольной дороге. За пределами Долины в Непале дорог нет, и имеющиеся тропы проложены по кратчайшему рас­стоянию. В этом заключается одна из причин, объясняю­щая исключительную трудность пешеходных путешествий в горах Непала для европейцев: приходится то и дело подыматься или спускаться по холмам или карабкаться по пересохшим речным руслам.

Анг Дава приступил к нашему воспитанию.

«Палатку разбивать уже поздно», — заявил он и отправился вперед с носильщиками, велев нам подождать. Мы чувствовали себя покинутыми. Все замерзли и прого­лодались. Я уже собирался идти на розыски, когда за нами пришел Анг Дава. Спотыкаясь в темноте, мы прошли около мили и оказались у какого-то дома. Носильщики уже сложили в кучу свои грузы и сидели вокруг пылаю[16] щего костра, ожидая ужина. Мы поднялись на верхний этаж, карабкаясь по столбу с зарубками (эти сооружения заменяют лестницы в большинстве непальских домов). Маленькая комната была полна едким дымом, который ре­зал глаза. Анг Дава решил произвести на нас хорошее впе­чатление: спальные мешки были уже расстелены, и не успели мы вытянуться на них. как он принес нам блюдо дымящегося кэрри *. Денис и Бетт были в восторге: впер­вые за ними ухаживали по-настоящему; они даже не ожи­дали подобного сервиса. Мы были слишком возбуждены, чтобы заснуть, и долго лежали, запивая беседу бесчис­ленным количеством чашек чая. А Анг Дава после длин­ного и утомительного дня сразу захрапел в своем углу. Через некоторое время мы тоже погрузились в сон, несмот­ря на непривычно жесткие постели и шум, доносившийся из хлева под нами.

Мы поднялись с восходом солнца. Долина была погру­жена в ранний утренний туман, сквозь который на юге про­ступали вершины гор. Пейзаж, выдержанный в зеленых и серых тонах, напоминал яркую акварель. На севере про яснилось; там теснились хребты с погруженными в глубо кую тень долинами между ними, заполняя все простран­ство до горизонта. Масса Гималаев еще находилась в тени, но самые высокие вершины были уже освещены солнцем и сияли в блистательном одиночестве. Легко было понять местные верования, которые населили эти отдаленные твер­дыни мстительными богами. Было что-то угрожающее в их неземной красоте, словно гряда Валгалл [17] поднималась на горизонте. Далеко на западе можно было различить очертания Мачар Пучхара, пика, имеющего форму рыбье­го хвоста. Впоследствии мы прошли гораздо дальше этого пика, но из Какани он казался недостижимым. Мы стояли очарованные, наблюдая игру света и тени в лучах восхо­дящего солнца, и, только когда Анг Дава напомнил нам о предстоящем дневном переходе, зашевелились.

Нам предстояло дойти до Тирсули, места слияния рек. Пункт этот лежал четырьмя тысячами футов ниже наше­го привала на расстоянии около пятнадцати миль. Тропа все время вела под гору и, по слухам, была легко про­ходима. Хотя для первого дня переход этот был велико­ват, мы ничуть не беспокоились и тронулись в путь в приподнятом настроении.

За последние тридцать лет мне не часто случалось со- вершать пешие переходы, и было бы разумным заранее по­тренироваться. Но я намеренно воздерживался от трени­ровок, так как боялся, что подобные попытки только дока­жут мою неспособность к пешему путешествию по гористой местности, а я ведь решил проделать его во что бы то ни стало.

Мы выступили в девять и сначала спускались под гору. Тропа шла по пересохшему руслу — в период обильных му- сонных дождей вода по нему стекает с окружающих гор. Я уже отмечал, что за пределами Долины дорог не суще­ствует, но следует подчеркнуть, что тропы в горах Непала нельзя даже сравнить с самой несовершенной дорогой гденибудь в удаленном уголке Европы. В Непале подобные дороги-тропы возникают лишь в результате того, что многие поколения людей ходили одним и тем же путем. Мосты перекинуты только через широкие ущелья, но, как правило, никаких сооружений для переправы нет.

Через четыре часа мы были у реки. Всю дорогу нам приходилось карабкаться по камням: некоторые из них были так велики, что через них нельзя было даже пере­прыгнуть. Моим коленям пришлось плохо, но, к счастью, я захватил с собой палку, которая позволяла мне сохра­нять равновесие.

Анг Дава и носильщики ждали нас у подножия хол­ма. Прямо на свежем воздухе они заварили чай и готови­ли завтрак. Остался легкий участок пути, сказали они, и мы решили как следует отдохнуть, отправив носильщиков вперед готовить лагерь. Теперь мы находились примерно в двух тысячах футов над уровнем моря. Долинка была жаркой и безветренной. Нам не хотелось торопиться, тем более что, как мы полагали, впереди нас ожидала прият­ная прогулка. Тропа была едва видна — просто ряд сле­див вился по песчаному ложу реки, — но по крайней мере казалась достаточно ровной. Анг Дава не счел нужным предупредить меня, что моста через реку нет, и вскоре нам пришлось переходить ее вброд. В дальнейшем мы переправ­лялись через реку еще пять раз, наши башмаки так промок­ли, что мы перестали о них беспокоиться.

Каждый раз, когда мы встречали путника, я спраши­вал, далеко ли нам еще идти. Ответ всегда был один и гот же. Непальцы измеряют расстояние кошами, кош равен примерно двум милям, однако местные жители обращаются с этой мерой весьма произвольно. Когда они говорили нам, что до Тирсу ли осталось два коша, это отнюдь не означало, что нам надо пройти около четырех миль — про­сто нам предстоял достаточно долгий путь. Сначала я не понял этого, но вскоре выражение «два коша» стало нашей постоянной шуткой: каждый следующий лагерь находился всегда в «двух кошах» от предыдущего. Через несколько дней я перестал спрашивать о расстоянии [18].

Вскоре после захода солнца, изрядно уставшие и про­мокшие, мы пришли в большую деревню. «Нет, это не Три- сули, — сказал нам первый же встречный, — но вы почти на месте». Мы решили отдохнуть и выпить чаю в одной из лачуг у обочины дороги. В конце концов нам понадоби­лось еще два часа, чтобы добраться до цели. К этому вре­мени стало уже темно. Никаких следов наших носильщиков не было и никто их не видел. Мы долго бродили по темным и извилистым переулкам базара Тирсули и не в силах идти дальше, улеглись прямо на улице. Мы уже совсем смирились со своей судьбай, когда один из носильщиков, который по приказу Анг Давы с фонарем разыскивал нас, буквально споткнулся о наши распростертые тела.

Наших сил хватило только на то, чтобы взобраться на вершину холма, где был разбит лагерь. Анг Дава выбоал для стоянки приятное место в центре манговой рощи. Но нам все было безразлично, хоть окажись эта роща хлевом. Ужин уже ждал нас, и через двадцать минут мы, даже не раздеваясь, легли спать.

Мы не собирались проводить в Тирсули больше одной ночи, но утром у всех так ныло тело от неппивычиой на­грузки, что мы с трудом поднялись с земли. Я еле двигал­ся, колени не гнулись, словно затвердели намертво. Отша­гав несколько часов в полных воды башмаках, мы страшно стерли ноги, но к счастью, не утратили чувства юмора. По­этому, когда я предложил отдохнуть день, Бетт и Денис вздохнули с облегчением. Позже они мне признались, что не заговорили об этом первым** боясь, что я сочту их нежен­ками.

На другой стороне реки, почти на тысячу футов над долиной, поднимался горный хребет. Это был Навакот. На веоши^е гоебня расположилась крепость. Отсюда Притхви Нарайян начал свой последний поход на Катман­ду. Коепость была видна из нашего лагеоя, и мы решили потоатить день на ее осмотр. Но едва начав подъем, при­знали себя побежденными. Наши мышцы так онемели, что каждый шаг был пьгткой. Хромая, как трое престарелых пенсионеров, мы вернулись в лагерь. Мне было тяжелее всех, и носильщики в шутку прозвали меня «дедом». Кличка пристала, и весь остальной путь ко мне обращались только так.

Вечером Анг Лава настоял на том, чтобы сделать нам массаж ног. Чем больше мы протестовали против этой му­чительной операции, тем больше усердствовали Анг Дава и его помощница. Но на следующий день, хотя тело всё еще ныло, мы могли хотя бы относительно свободно дви­гаться.

Рано утром мы тронулись в путь, а в полдень собирались хорошенько отдохнуть и позавтракать, отправив проводни­ков вперед. Я не могу похвастаться, что в тот день да и в последующие несколько дней меня интересовал окружаю­щий пейзаж. Все мои усилия были направлены на то, что­бы заставить должным образом работать ноги и легкие. Однако уже через неделю ничто не беспокоило меня, и если только я не спешил и не старался догнать носильщиков, то чувствовал себя превосходно. Я объяснил моим друзь­ям, что не буду торопиться за ними, потому что собира­юсь всякий раз, встретив кого-нибудь на дороге, останав­ливаться и разговаривать. В конце концов у нас вырабо­тался определенный порядок, который устраивал всех троих. Денис оказался хорошим ходоком и прекрасно справлялся со всеми подъемами и спусками. Обычно он обгонял меня и Бетт и, найдя подходящий сюжет, усажи­вался рисовать. Иногда он оставался на одном месте часа­ми, а однажды пришел в лагерь, когда уже совсем стем­нело. Я несколько беспокоился за него: ведь ему не у кого было спросить дорогу, а тропу трудно разглядеть даже при дневном свете. Когда он шел сзади нас, мы чертили на тропе стрелы. Таким образом проблема была решена.

Бетт скоро привыкла ходить со мной. Она не могла по­спевать за Денисом. Кроме того, за работой он не любил разговаривать. К моему неторопливому шагу ей было легче приспособиться. Мы часами говорили с людьми на доро­ге, и, так как они неизменно интересовались нашими от­ношениями, я сочинил целую историю, не желая, чтобы у местных жителей возникли неверные представления о мо­рали европейцев.

Следует сказать, что во всех примитивных обществах брак для мужчины совершенно обязателен. Сам я холо­стяк, но, когда я говорил, что никогда не был женат, к моим словам относились с недоверием: с точки зре*ния

гуркхов, мужчина моего возраста не может не иметь жены. Когда я поодолжал настаивать и пытался доказать, что Денис и Бетт просто мои друзья, с которыми я вместе путешествую, слушатели с сомнением улыбались, считая, что я хочу скрыть истинное положение вешей. Для них было совершенно очевидно, что если Денис и. Бетт действи­тельно муж и жена, то Денис не настолько глуп, чтобы оставлять ее наедине со мной, тем более что Бетт была молода и очень привлекательна.

Бесплодные объяснения скоро надоели мне, и я стал говорить, что Бетт — моя внучка. Это вызвало новые рас­спросы, и, хотя по натуре я не лгун, мне пришлось сочи­нить другую историю.

Бетт стала дочерью моего единственного сына, который был убит на войне, и так как я сам служил когда-то в гуркхском полку, то привез ее и ее мужа с собой, чтобы они посмотрели Непал. С каждым разом история все бо­лее усложнялась. Несколько недель спустя я рассказал ее одной старухе, которая оказалась дотошнее других.

— Какая печальная история, — сказала она, — хорошо, что у вас есть внучка, она будет присматривать за вами когда вы состаритесь.

Не думая о последствиях, я опрометчиво сообщил ей. что живу в Лондоне один.

— Моя жена давным-давно ушла к другому мужчине, и я совсем одинок.

— Значит, ваша внучка не смотрит за вами?

Мне пришлось согласиться. И тут старуха залилась слезами.

— Здесь с вами не поступили бы так! — всхлипывала она. И это было правдой.

По нашим представлениям, жизнь в гуркхской деревне очень сурова, многие местные обычаи вызывают отвраще­ние, но родственники здесь никогда не бросают на произ­вол судьбы больных стариков, как это часто случается в так называемых цивилизованных обществах.

Через некоторое время меня разоблачили. Мы встре­тили на дороге молодого смышленого гуркха, и, когда я от­барабанил свою обычную историю, он поинтересовался, сколько нам лет, а затем спросил, сколько лет было моему сыну, когда его убили. Не задумываясь я ответил, что ему было немногим больше двадцати.

— В таком случае, — сказал он, — эта девушка не может быть вашей внучкой. Вам, видно, крупно повезло. — И надрываясь от хохота, он помчался под гору. Мы с тру­дом сохранили серьезные лица и, прежде чем тронуться дальше, уселись, чтобы уточнить детали нашей истории.

Отправляясь из Тирсули дальше, мы решили, что в этот день переход надо сделать покороче, чтобы только размять негнущиеся суставы. Одной из приятных (хотя и не всегда улпбньтх) черт нашего путешествия было то. Что мы никогда не знали, где нам придется провести ночь. У меня была самая современная карта, но для нас она оказа­лась бесполезной: с известной точностью на ней были обо­значены мелкие города, но ничего общего с реальностью она не имела. Некоторые реки, указанные на карте, вообще не существовали, в то время как другие текли в противопо­ложном направлении. Названия немногих деревень, обо­значенных на ней, были искажены и часто стояли не на месте. Неразбериха усугублялась тем, что многие реки в Непале имеют по нескольку названий. Поэтому мы почти никогда не могли определить, где находимся. Карта давала великолепное представление о сложном рельефе страны, но в этом мы уже имели возможность убедиться сами.

Никому из нашей группы не приходилось ходить рань­ше по этому маршруту, поэтому свой день мы начинали с обсуждения плана дневного перехода с местными жителя­ми, Как правило, при этом мы получали весьма противоре­чивые сведения и, не обладая точным чувством времени, йикак не могли спланировать, сколько должны пройти. За­труднения возникли также в связи с тем, что наши носиль­щики, у которых не было палаток, естественно, предпочи­тали останавливаться в деревнях, где они могли найти приют на ночь. Непальские деревни очень грязны и отли­чаются антисанитарными условиями. Иностранцы редко появляются в этой части страны, и, если нам приходилось разбивать лагерь поблизости ог деревни, мы не знали покоя. Вокруг палатки усаживались на корточках люди и отказывались уходить. Они всегда были очень дружелюб­ны, но после долгого дневного перехода мы хотели толь­ко одного: чтобы нам дали отдохнуть. Обычно мы стара­лись устраивать лагерь у реки, где можно было искупать­ся и постирать. Если солнце достаточно хорошо прогревало воду, мы отваживались на купание в горном потоке. Уже после первого погружения вода казалась восхитительной и можно было подолгу лежать в журчащих струях.

Наш дальнейший путь лежал вдоль берегов маленькой речушки, по склону вверх. Впереди высился крутой утес, густо поросший лесом. С трудом поднялись мы по темно­му и узкому ущелью. Нам сказали, что у выхода из него есть населенный пункт. Место это известно под названием Самри Бханджянг. Однако мы установили, что деревня с таким названием — а в ней мы собирались остановить* ся — находится в нескольких часах пути; к счастью, доро­га шла вниз но склону горы. В течедие дн* мъ? вгт несколько гуркхов-пенсионеров, которые держали путь в столицу за своим годовым содержанием. Мы отдыхали на вершине холма, когда к нам подошел человек. На привязи он вел упирающегося дикого кабана. Он сказал, что поймал его в джунглях и собирается продать в Катманду. Несчаст­ное животное, не привыкшее к такому обращению, нахо­дилось при последнем издыхании, кроме того, у него была сильно поранена нога. Владелец попросил у нас какого- нибудь лекарства для кабана. Я высказал, однако, предпо­ложение, что несчастное создание больше нуждается в от­дыхе.

Тут хозяин разразился целым потоком ругательств:

— Я покажу этому ублюдку отдых, — заявил он и, схватив кабана обеими руками, потащил его вниз по склону.

В эту ночь мы разбили лагерь за деревней. Мы чувст­вовали приятную усталость, хотя суставы слегка болели, но ощущение одеревенелости прошло.

Следующий день начался обычным восхождением. Про­ходя через небольшую деревню, я с удивлением заметил женщину, которая кормила грудью мальчика лет пяти. Она сказала мне, что дети часто сосут грудь до десятилет­него возраста. Непальцы считают, что кормящая женщина не может забеременеть, и позднее кормление ребенка ис­пользуют как противозачаточное средство. Впоследствии я узнал, что этот взгляд разделяют некоторые врачи. Сле­дует все же опасаться, как бы эта привычка не повлияла на последующее развитие психики ребенка, хотя гуркхи не наблюдают никаких отрицательных последствий позд­него кормления [19].

Хотя зима была в разгаре, цвели многие растения. Ча­сто встречались мелкие желтые и розовые цветы, похожие на альпийские розы, а из зарослей выглядывали крупные алые поинсеттиа (poinsetftas). Под порывами ветра буген- вилли, росшие одиноко на пустынных склонах холмов, скло­нялись и выпрямлялись, напоминая издали отблески пла­мени лесного пожара.

Магарская женщина, кормящая грудью своего пятилетнего сына.

Солнце садилось, когда мы пришли в деревню Селе. Лолина осталась внизу. Все кругом уже погрузилось в си­ние сумерки, и только вдали вырисовывались смутные очертания хребтов. На горизонте розовели Химал Чули и Ганеш Химал. Солнце спускалось все ниже, и горы стали сначала желтыми, потом зелеными и, даже после того как темнота скрыла холмы, сверкали какой-то ледяной белизной. Меня очаровала эта фантастическая игра красок, и я никак не мог уйти cj своего наблюдательного пункта. В то же время я заметил, что на Дениса эта великолепная картина не произвела впечатления, и мы заспорили на тему о вульгаризме в искусстве. Дениса захватывало меланхо­лическое одиночество каменистых и пустынных долин, при­чудливая форма камней, обточенных водой; вообще он лю­бил искать пейзажи с приглушенным освещением. Я счи­тал, что можно не любить ярких красок, но в принципе природа не может быть вульгарной. Он изумился моей наивности и пустился в авторитетные рассуждения об эсте­тике. Я был вынужден уступить, согласившись, что пано­рама, открывавшаяся перед нами, несколько напоминает зловещие краски почтовой открытки. Тем не менее я на­ходил ее волнующей. На этом мы и сошлись. Во всяком случае, сказал я, в каждом из нас есть известная доля вульгаризма: его следы можно найти даже в величайших произведениях искусства: что может быть более вульгар­ным, чем финал Хоральной симфонии [20]^с? Наш дружеский спор продолжался до тех пор, пока Бетт не крикнула нам, что стынет чай.

Население большинства деревень, через которые мы до сих пор проходили, было смешанным, но теперь вы всту­пили в область преобладания гурунгов. В Селе, где мы провели ночь, жили почти исключительно гурунги; многие из них служили раньше в старых англо-индийских войсках.

Обычно на этнографических картах Непала различным племенам отводятся определенные, резко очерченные об- ласти. Теперь же я обнаружил, что четкого разграничения не существует, хотя район, расположенный к западу от Катманду, занят в основном магарами и гурунгами, а к востоку — рай и лимбу. Со времен, когда существовала межплеменная вражда, произошло значительное переселе- ние племен, и прежнего географического деления уже не существует. Каждый округ, правда, населен преимуществен^ но одним племенем, но в его пределах можно встретить много деревень, где живут переселенцы из других районов страны. Например, в области преимущественного расселе­ния гуркхов, где мы теперь путешествовали, находилось много деревень, заселенных брахманами и четри [21], а мелкие местные магазины, если их только можно удостоить этого названия, были в руках неваров. Подобное положение су­ществует и в Англии, где в любой части страны еще пре­обладает сильное ядро йз кореййы*: местных жителей, но благодаря миграции и смешанным бракам чувство при­надлежности к определенному графству в значительной степени утратилось. В этом отношении в Непале сущест­вуют почти те же самые условия, но с одним важным исключением. Индуистская кастовая система, которая стро­го регулирует брачные отношения, запрещает вступать в брак вне своего племени. Тем не менее с исчезновением географического разделения племен, племенное чувство, ко­торое было ярко выражено раньше, теперь ослабло. Одна­ко нельзя сказать, что оно вообще исчезло. В северных районах, вдоль тибетской границы, суровые природные условия не способствовали переселению, и там существует много изолированных деревень, жители которых не под­держивают никаких отношений даже с соседними населен­ными пунктами, отстоящими друг от друга на несколько миль. Но в районе, который можно считать страной гурк­хов (плоскогорье в средней части Непала), многие старые различия стерлись, во всяком случае в сфере социальных обычаев и установлений. Чувства принадлежности к од­ной нации пока еще нет в основном потому, что правитель­ство в Катманду не уделяет должного внимания жителям гор. Когда я впервые познакомился с ними, у них сохра­нялось чувство племенной обособленности. Теперь я на­блюдал нечто другое: пробуждение национального само­сознания у гуркхов в противовес непальцам. Теперешнему правительству следовало бы обратить на это внимание, так как именно безыскусные горные гуркхи составляют основу населения страны: без них Непал не был бы изве­стен внешнему миру.

По дороге из Селе нам то и дело попадались носиль­щики с грузом, направляющиеся в Катманду. Из разго­воров с ними я выяснил, что в этом горном районе нехва- гает соли.

Большинство гуркхов — крестьяне. Почти все они стра­дают от авитаминоза, однако вызвано это не нехваткой, пищи, а неправильной диетой. Основные культуры здесь — рис и маис, причем почти каждая семья выращивает их больше, чем это требуется для ее непосредственных нужд. Но в Непале невозможно достать соль, и излишки зерна иди продают, с тем чтрбы на эти деньги купить соль, или обменивают на соль непосредственно.

Торговля солью совершенно не организована; каждая семья вынуждена принимать собственные меры, чтобы обеспечить себя солью. Это osiia^aet, **то от 20 до 25% всего населения гор один-два месяца в году проводят в походах за солью.

Недалеко от Селе нам стали попадаться группы тибет­цев. Это были не пришельцы из-за перевалов, а люди, из­давна жившие на непальской территории. Тибетцы предпо­читают холодный сухой климат, даже небольшую жару они переносят с трудом; теперь, с началом зимы, они гнали овец на продажу в Катманду. Многие женщины несли щенят мастиффов[22]: в столице на них был боль­шой спрос. Эти животные, если их воспитывать не как комнатных собачек, становятся очень злыми, и их исполь­зуют в качестве сторожевых псов.

За время нашего путешествия ни один гуркх ни разу не попросил у нас подаяния, зато всякий раз, когда мы встречались с тибетцем, тот инстинктивно протягивал руку. Я давно забыл тибетский язык, который когда-то немного знал, но того, что я еще помнил, хватило нам для развлечения на целый день — мои неуклюжие попытки про­износить тибетские слова встречались каждый раз взрыва­ми добродушного смеха. Почти все тибетцы, которые попа­дались нам по дороге, были торговцами, но однажды мы встретили нищенствующего отшельника. Что-то монотон­но распевая себе под нос, он шел в гору. Наряд отшельни­ка был так убог, что, казалось, попытайся схватить его за рукав, и лохмотья свалятся наземь. В одной руке он нес небольшой барабан, в другой — потрепанный зонтик. Старик был очень мил, но, к сожалению, его давно не мытое тело издавало такой запах, что мы не смогли остановиться и поговорить с ним.

Почти у всех тибетцев, даже у тех, кто постригся в монахи, сильно развит природный инстинкт торговца. Хо­тя Тибет издавна был закрыт для внешнего мира, сами тибетцы могли путешествовать по нему свободно. До не­давнего времени обычным зрелищем в Гималаях был ти­бетский караван мулов. Особенно часто их можно было наблюдать зимой, когда тибетцы спускались со своего открытого всем ветрам плато, чтобы принять участие в сезонной перевозке товаров. Однажды я встретился с боль­шой группой тибетцев на их обратном пути из Сингапура в Тибет. Обычно летом они переваливали через горы Не­пала и где-нибудь на юге закупали вытяжку из медвежьей поджелудочной железы и растертые в порошок рога носо- рогов. Эти средства имели большой спрос в Китае, посколь­ку считалось, что они обладают возбуждающими свойства­ми. На деньги, полученные от продажи, покупалась деше­вая бирюза, которая высоко ценилась в Тибете. Кроме того, сингапурские серебряные доллары благодаря их раз­мерам можно было выгодно продать гуркхам, которые использовали их в качестве женских украшений. Ни один из тибетцев не говорил ни слова ни на одном языке, кроме своего собственного, и все же (как они мне сами расска­зывали) каким-то образом они каждый год совершают дол­гое путешествие в Сингапур.

К этому времени мы настолько привыкли к бесконеч­ным подъемам и спускам, что они уже не досаждали нам, хотя моих собственных сил все еще не хватало. Недалеко от Селе тропа свернула в густой лес и круто спустилась к реке Бури-Гандак. Перед тем как выйти к ней, мы оказа­лись на небольшой прогалине. Стаи бабочек парили над землей, в воздухе носились зимородки. Кругом было со­вершенно пустынно, и, хотя место это не годилось для лагеря, так как поблизости не было воды, мы не могли ото­рваться от созерцания буйного великолепия природы, окружавшей нас. Распаковав рюкзаки, мы неторопливо за­кусили на свежем воздухе и после завтрака уснули. Про­снулся я от легкого шороха и, подняв глаза, увидел, как на расстоянии нескольких ярдов от меня листья как-то странно зашевелились. Прежде чем я сообразил, в чем дело, ветви раздвинулись, и появилась огромная голова буйвола. Крайне серьезно животное посмотрело на меня и исчезло так же бесшумно, как и появилось: казалось, передо мной ожила картина Дуанье Руссо.

Пройдя милю или около того дальше по реке, мы по­пали в деревню. Здесь была небольшая школа, первая, которую мы увидели после Катманду. На земле под откры­тым небом сидели в кружок дети. Как только мы прибли­зились, они забыли про занятия и с шумом окружили нас, выпрашивая лекарства. Место это расположено в низине, поэтому здесь распространена малярия, но никаких средств для ее лечения нет. Здесь нам удалось достать самое же­ланное угощение: огромный ананас. Владелец его был в восторге, расставшись с этим плодом за шесть пенсов.

На следующий день мы наконец прибыли в город Гурк- ху, где собирались остановиться на несколько дней. Этот переход я запомнил как самый изнурительный за все время нашего путешест&ия. Под конец мне казалось, что я просто не дойду. Наш путь начался с крутого спуска почти в четы­ре тысячи футов. Затем немедленно последовал такой же подъем. Пройдя по высокому гребню несколько миль, мы увидели перед собой глубокую долину: нам предстояло ее пересечь. Но это еще не все: когда, выбиваясь из сил, мы забрались наконец на вершину холма, увенчанного ста­рой гуркхской крепостью, то обнаружили, что сам город лежит на тысячу футов ниже. Эти места я мечтал увидеть больше, чем что-либо еще в Непале, и не только потому, что с ними связано возвышение королевства, — ведь здесь было сердце страны гуркхов. Однако в тот момент мне хотелось одного: спать, и моей энергии хватило лишь на то, чтобы расшнуровать башмаки.

Я проснулся только в девять часов. Накануне вечером, когда мы достигли лагеря, уже спустилась темнота, а сей­час, утром, я увидел, что наша палатка стоит посреди уб­ранного рисового поля, в нескольких сотнях ярдов над городом. Наш лагерь уже окружила толпа любопытствую­щих жителей. Они сидели на корточках вокруг, как воро­ны. Всякие попытки прогнать их были совершенно беспо­лезны. Когда Анг Дава кричал на них, они с визгом разбе­гались, но через пять минут возвращались обратно.

Гуркха издавна была центром административного ок­руга, а сейчас здесь находится также резиденция местно­го губернатора. До революции, которая произошла десять лет назад, губернатора назначал сам махараджа обычно из членов своей семьи. Таким образом, они получали неогра­ниченные возможности для личного обогащения. В настоя­щее время эта должность рассматривается как важный политический пост, хотя взяточничество и коррупция рас­пространены в стране едва ли не более широко, чем во вре­мена господства семьи Ран. Тем не менее к этому вопросу нельзя подходить с европейскими мерками: на Востоке взятка зачастую рассматривается как обязательный эле­мент деловых отношений.

За неимением более подходящего слова, Гуркху, как и другие местные центры, называют городом. Однако фак­тически это не более, чем просто большая деревня. На одной из улиц есть несколько небольших магазинов, в ко­торых можно достать только самые простые вещи — сига­реты, керосин или ситец. Здесь нет ни электричества, ни канализации. Губернатор занимает нечто вроде большого фермерского дома, а перед его официальной резиденцией находится маленькая площадь для парадов и казармы местного гарнизона. Эти воинские части, размещенные в различных местах страны, мне кажутся совершенно бес­полезными. Но Непал всегда считался военным государст­вом, и, по-видимому, национальная гордость требует со­хранения армии. Судя по тому, что я видел, эта армия со­вершенно не отвечает современным требованиям, к тому же офицерские посты заняты людьми, получившими воин­ское звание по праву рождения. Огромная часть нацио­нального дохода идет на содержание армии (правда, ни воздушных сил, ни артиллерии в ней нет), и приходится сожалеть, что эти суммы не используются в других целях, например на образование или на строительство больниц, в которых так нуждается Непал.

Старая крепость Гуркхи одиноко стоит на вершине го­ры, на высоте около полутора тысяч футов над современ­ным городом. Я был удивлен, что местные жители не про­являют к ней никакого интереса, но тем не менее в ее маленьком дворе круглые сутки стоит военный караул. Бла­годаря относительной удаленности и полной непригодно­сти для использования в современных целях эта кре­пость — твердыня Притхви Нарайяна — сохранилась в своем первоначальном виде. Из того, что мы видели в Не­пале, это самое старинное сооружение. Особенно велико­лепна резьба по дереву — в Катманду такой не увидишь. Я думаю, что украшения на крепостных сооружениях были выполнены уже после завоевания Непальской Долины. Ведь трудно поверить, что в Гуркхе неварцы жили в тот период, когда она была еще изолированным княжеством.

В крепость ведет лестница, а в маленькой пещере, вы­рубленной в скале ниже уровня двора, находится святи­лище Горакхнаг, святая святых первых гуркхов; теперь это национальная святыня. Иностранцам строжайше вос­прещается входить в священные храмы Катманду и других городов Непальской Долины, потому что после таких по­сещений необходима очистительная церемония, прежде чем храм можно снова использовать в религиозных целях. По­этому мы были удивлены, когда нас радушно приветство­вал жрец. Он предложил нам снять башмаки и следовать за ним. Помещение оказалось таким маленьким, что мы вползли туда почти на четвереньках. В углублениях скалы находилось несколько ржавых трезубцев и мечей, но ника­кого изображения божества не было. В одном углу при тусклом свете можно было разглядеть нечто похожее на детскую кроватку — миниатюрный трон, на котором, по преданиям, сидел Притхви Нарайян, когда был ребенком. На полу разбросаны цветы ноготков; в пещеру несколько раз влетали голуби. У этой святыни, может быть благо­даря полному отсутствию украшений, удивительно уми­ротворенный вид. На меня она произвела более сильное впечатление, чем любой разукрашенный храм столицы.

Старый жрец рассказал мне, что всю свою жизнь он провел в Гуркхе, большую часть времени присматривая за Горакхнатом. Я удивился, почему он разрешил нам войти в святилище.

— Раньше, — ответил жрец с обаятельной улыбкой, — я не пустил бы вас. Тогда я был молод и глуп. Много лет я провел в созерцании, читая священные тексты, но в них нигде не говорилось, что чужой человек не может входить в наши храмы. Теперь я верю, что перед богом все люди равны: одни из нас хорошие, другие — плохие, но цвет кожи здесь ни при чем.

За все время нашего путешествия этот старик был единственным человеком, который сознательно взял на себя выполнение долга, возложенного на него его брахманским происхождением. Большинство же брахманов, живущих в горах, невежественны и ограниченны. Они спекулируют на суевериях и страхах крестьян, многие из которых на­столько увязли у них в долгах, что низведены почти до положения рабов. Повседневная жизнь деревни диктуется брахманами: даже определить благоприятный день для начала пахоты могут только они. За все услуги нужно пла­тить; в подавляющем большинстве случаев этот же брах­ман ссужает крестьянину необходимую сумму денег. В Непале установлен определенный процент на заем, но су­ществует он только в теории. На практике невозможно одол­жить деньги меньше, чем за пятнадцать процентов в ме­сяц. Поэтому многие семьи влезли в долги настолько, что только для уплаты процентов они вынуждены расставать­ся со всем своим имуществом. Подобная пагубная систе­ма приводит к тому, что большая часть лучших обрабаты­ваемых земель в горах находится в руках брахманов-ро- стовщиков. Из-за огромных процентов крестьянин вообще не может рассчитывать когда-нибудь выплатить долг и практически становится рабом брахмана. При этом сами брахманы не стремятся использовать свои деньги, чтобы жить с большими удобствами, чем остальные жители де­ревни. Эти скряги получают удовольствие от сознания власти над своими соседями. Меня всегда удивляли, в каких убогих домишках ютятся местные «землевладельцы» (слово «землевладелец» служит в Непале обычно синони­мом ростовщика).

Хотя Гуркха и крупнейший центр в горах, иностранцы редко посещают этот город, тем более что основной путь в горы,, по которому следуют многочисленные гималайские экспедиции, через него не проходит.

Через несколько дней после нашего отъезда из Катман­ду там произошел один из обычных политических перево­ротов Правительству было предъявлено обвинение в том, что оно не выполняет должным образом своих обязанностей, а премьер-министр и некоторые члены кабинета были поса­жены в тюрьму по обвинению в коррупции. Состоя­ние связи в Непале оставляет желать лучшего, поэтому до Гуркхи это известие дошло как раз в то время, когда мы прибыли туда, то есть две недели спустя. У населения это сообщение не вызвало особого интереса. Политика, сказа­ли нам, это то, что происходит в столице, и к тем, кто живет в горах, она не имеет никакого отношения. Тем не менее в Катманду нам говорили, что в Гуркхе активно дей­ствуют демократические силы, но ничего подобного мы не заметили. В городе несколько раз происходили волнения, но политической окраски они не имели и были вызваны чрезмерными взятками, которых требовали правительст­венные чиновники от местных торговцев.

Мы провели в Гуркхе несколько дней и, хотя наше пу­тешествие едва началось, я хочу прервать свое повество­вание, чтобы более подробно описать на под. г пел и которого мы находились

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Сведения, которые содержатся в этом очерке, посвя­щенном социальной жизни гуркхов, в основном были по­черпнуты мною из бесед с магарами и гурунгами: пред­ставители этих племен были солдатами в полку, в котором я служил одно время.

Еще в Кэмбридже, где я изучал антропологию, меня на­учили никогда не задавать наводящие вопросы, так как на них обычно следуют ожидаемые ответы. Поэтому основой для этого описания послужили сведения, полученные мною в тысячах случайных разговоров.

Перед тем как отправиться в путешествие по Централь­ному и Западному Непалу, я нарисовал в уме некую гипо­тетическую картину жизни в этих горах. Мой практический опыт подтвердил реальность этой картины, помог запол­нить пробелы и исправить некоторые неправильные пред* ставления.

В условиях горного ландшафта, столь характерного для Непала, даже соседние деревни настолько изолированы друг от друга, что в каждой из них существуют местные обычаи, празднества и даже религиозные культы. Особен­но заметны различия между племенами, населяющими за­падные и восточные районы страны: ведь основные за­падные племена — магары и гурунги — гораздо дольше подвергались воздействию идей индуизма, поскольку имен­но сюда бежали из Индии раджпуры и их сторонники. Поэтому я намеренно воздерживаюсь от описания таких социальных установлений и обычаев, которые характерны лишь для отдельного района. Полное освещение жизни гуркхов потребовало бы специального изучения каждой из существующих сейчас деревень и вряд ли возможно.

Гурунг из клала Гхале

К этническим группам, известным в настоящее время под общим названием гуркхов, относятся магары и гурун­ги, населяющие центральные и западные нагорья, рай и лимбу, занимающие восточные районы, и четри, местожи­тельство которых не ограничено определенным округом.

Кроме них во всех частях Непала есть еще значитель­ное количество брахманов. Жизнь большинства из них ни­сколько не отличается от жизни гуркхов, среди которых они живут. Многие из брахманов — земледельцы, но пред­полагаемое более высокое происхождение дает им опре­деленные преимущества. В течение многих поколений они приобрели некоторые характерные черты горного народа, но рассматривать их как гуркхов нельзя, поскольку по про­исхождению они индийцы.

«Брахманы, — отмечал Брайан Ходжсон в 1874 го­ду, — когда они впервые прибыли в горы Непала, встрети­ли там неграмотных и неверующих туземцев, гордых и су­ровых. Они увидели, что ум непальцев свободен и готов воспринять их учение, но что дух их нельзя сломить и унизить, и поэтому брахманы стали действовать примени­тельно к обстоятельствам. Самым первым и наиболее от­личившимся новообращенным они, вопреки вере, которую проповедовали, пожаловали высокое положение и честь относиться к сословию кшатриев (в непальском произно­шении — четри)».

«Но брахманам, — продолжает он, — нужно было удов­летворить не только свое честолюбие, но и чувственность. Они нашли, что местные женщины, даже наиболее инте­ресные и высокопоставленные, не заставляют себя долго просить, однако в характере этих женщин всегда было что- то от нрава их соплеменников-мужчин — немедленная ре­акция обиды на унижение. Эти женщины в самом деле были готовы принять в свои объятия цивилизованных брахманов, но они не желали, чтобы на их детях лежало клеймо позора. И вот брахманы, вопреки своей вере, пожа­ловали потомству от этих союзов положение второго со­словия индуизма. Так новообращенное и незаконное потом­ство брахманов положило начало современному многочис­ленному и исключительно разветвленному племени людей, называющихся кхас (четри). „Кхасами“ первоначально называли любого неверующего гуркха. Теперь это слово стало гордым титулом даже тех, кто принадлежит к воин­скому сословию Королевства Непал».

Я сам видел людей, называвших себя брахманами, чей облик был точь-в-точь таким, как у гуркхов. Однако со времени распространения индуизма с его настойчивым требованием социальной сегрегации смешанные браки бо­лее не допускаются. Тем не менее, по-видимому, нет основа­ний предполагать, что гуркхские женщины, многие из кото­рых исключительно привлекательны, стали менее сговорчи­вы в современных, более жестких социальных условиях.

Все племенные языки гуркхов принадлежат к одной семье — тибето-бирманской. Но с наплывом в Непал эми­грантов с равнин Индии и тем более таких эмигрантов, ко­торые благодаря превосходству в образовании и социаль­ном положении вскоре должны были возвыситься до ран­га вождей неграмотных племен, возникла необходимость в общем языке. В качестве такового на сцену вышел непа­ли, ставший официальным языком двора и правительства. Некоторые племена гуркхов, ж в особенности их женщины, поскольку они остаются дома, до сих пор говорят только на своем племенном наречии, и в течение моего путешест­вия я время от времени натыкался на изолированные де­ревни, где не в состоянии был объясняться. Но непали имеет тенденцию постепенно вытеснять другие языки, и я полагаю, что с течением времени они выйдут из употреб­ления.

Непали принадлежит к новоиндийской группе индоев­ропейской языковой семьи и происходит от санскрита. Ни­каких диалектов в нем не существует, но произношение ме­няется в различных частях страны, и, кроме того, имеются небольшие различия в словаре: в некоторых из наиболее отдаленных районов, например, в обычный непальский язык вошли слова тибето-бирманского происхождения. В настоящее время значительная часть мужского населения Непала пользуется двумя языками, разговаривая как на непали, так и на том или ином из племенных наречий.

Распространенная среди непальцев, исповедующих ин­дуизм, кастовая система, которая заимствована из Индии и которую нельзя встретить больше нигде в мире, создает в обществе атмосферу обостренной социальной дифферен­циации. Не будучи ни чисто социальной, ни чисто рели­гиозной, система каст содержит элементы обеих. Каждый член индуистской общины принадлежит к той или иной касте или подкасте, которых очень много. С одной сто­роны, каста является организующим началом, а с дру­гой — кастовая система делит общество на группы, которые в силу запрещения смешанных браков и совместного прие­ма пищи, питья и даже курения препятствует социальной сплоченности.

«Кастовая система... — пишет Л. С. О’Мэйли, — по своей сути противоположна принципу равенства всех лю­дей, поскольку существует иерархия каст, основанная на том принципе, что люди неравны и не могут быть равны. Различные касты занимают высокое или низкое положение в зависимости от того, как к ним относится индуистская община в целом, при обязательном условии превосходст­ва брахманов, образующих как бы вершину пирамиды, в которой слоями, одна под другой размещены остальные касты».

Среди многих гуркхов, живущих в горах Непала, рас­пространена примитивная форма анимизма, в которой можно обнаружить следы буддийского влияния, но присут­ствие среди них большого числа брахманов вынуждает их соблюдать правила различных каст, к которым они были произвольно приписаны. С моей точки зрения, взгляды, навязанные кастовой системой, чужды складу ума гурк­хов; но сохранение и укрепление этой системы во многом отвечает интересам брахманов, чье положение и богатство основаны исключительно на их предполагаемом более вы­соком происхождении.

Нужно сказать, что в Непале существует определенная религиозная терпимость. Получили разрешение действо­вать христианские медицинские миссии при строгом ус­ловии, что они не будут никого обращать в христианство. Много здесь буддистов, которым всегда предоставлялась полная свобода в отправлении их религиозных обрядов. В течение долгого времени в Катманду была мечеть, кото­рую посещали торговцы-мусульмане, но, к моему удивле­нию, я обнаружил несколько мусульманских семей еще и в горах. Кроме своих имен, эти люди ничем не отличались от местных жителей — гуркхов — и говорили только на не­пали. Они не знают о своем происхождении, но я предпо­лагаю, что это потомки беженцев с равнин Индии,

Сомнительно, чтобы в настоящее время можно было точно определить те черты, которые характеризуют рели­гиозную мысль гуркхов, — настолько они переплетены с внешними влияниями. В Тибете и соседних районах Се­верного Непала большинство населения является после­дователями той странной формы тантрийского буддизма, которая широко известна под названием ламаизма; и, по* скольку гуркхи первоначально имели большую культурную близость с Тибетом, чем с какой-либо другой страной, многие из их философских идей весьма сходны с ламаист­скими. Однако большую роль сыграло проникновение индуизма из Индии, и горы Непала стали, таким обра­зом, местом встречи двух религий. Не существует больше какого-либо значительного или даже хотя бы резко замет­ного расхождения между ними: каждая заимствовала чтото от другой, и кастовая система, вероятно сначад-а едва признаваемая как таковая, постепенно утвердилась вместе с приходом к власти индуистской королевской династии, которая, само собой разумеется, должна была признать превосходство брахманов.

Хотя никакого настоящего столкновения между индуи­стской и буддийской мыслью не было, они не слились во­едино. В Непале есть много изолированных и недоступных долин, где сохранились старые верования и обычаи, не за­тронутые воздействием индуизма. Но тот странный способ, каким эти две религии приспособились друг к другу, от­четливее всего виден в столице.

Перемены в Непальской Долине были гораздо более заметны. Катманду всегда поддерживал различные куль­турные связи с Индией, и мало кто сомневался в том, что невары, населявшие Непал до нашествия гуркхов, получи­ли буддизм непосредственно с юга. Многочисленные сзя- тыни, находящиеся в Долине, до сих пор посещаются бла­гочестивыми буддистами не только из соседнего Тибета, но и из таких далеких стран, как Бирма, Цейлон и даже Япония. Но когда невары подчинились завоевателям-гурк- хам и последние установили свое автократическое правле­ние, расхождение между двумя религиями, естественно, ста­ло более резким. Ортодоксальный индуизм был религией завоевателей, и в Непальской Долине он поэтому не под­вергся большому влиянию идей буддизма. Не так обстояло дело с обратным влиянием, и ни в одной другой части мира мы не встретили столь явных признаков влияния индуист* ских идей на буддизм, как в Непале.

Хотя в облике представителей отдельных племен суще­ствуют некоторые различия, все гуркхи, кроме тех, что принадлежат к четри, — ярко выраженные монголоиды с выступающими скулами и эпикантусом (складкой кожи, закрывающей внутренний угол глаза), свойственными всем монголоидным народам. Средний рост мужчины» гуркха — 5 футов 3 дюйма (160 сантиметров), женщины — примерно 5 футов (152 сантиметра). У гуркхов можно най­ти все оттенки желтовато-коричневой кожи, но я видел мно­гих, чья кожа была не темнее, чем у загоревшего под лет­ним солнцем уроженца Южной Европы. Нередки также розовые щеки. Глаза почти у всех темно-карие. Волосы обычно прямые и густые, черные, но мне встречались и обладатели очень темной каштановой волнистой шевелю­ры. Растительность на лице и теле скудная, и почти невозможно встретить мужчину, у которого было бы что- нибудь существенное на лице, кроме нескольких редких волосков над верхней губой, и то вырастающих уже в со­лидном возрасте. Лишь у немногих возникает необходи­мость бриться, и бритвы, естественно, не имеют широкого распространения: волосы на лице и подбородке удаляются при помощи небольших щипчиков; этот инструмент боль­шинство мужчин носит постоянно с собой, прикрепляя его к шнурку на шее.

Широко распространенное представление, будто гурк- хи — народ исключительной физической силы, неверно и основано на впечатлении от внешности людей, состоящих на военной службе, — единственных из гуркхов, обычно из­вестных внешнему миру. На самом деле эти силачи не бо­лее типичны для своего народа, чем гвардейцы для анг­личан.

В те дни, когда я служил офицером по вербовке, я перевидал тысячи гуркхов, и у большинства из них были следы явного недоедания, малокровие и рахит, а многие пар­ни, как выяснилось, страдали от пиореи и других болез­ней, связанных с недостатком витаминов. Судя по тому, что я видел потом в горах Непала, там нигде нет настоя­щего голода, недостатка в пище, так что истощение яв­ляется следствием напряженного физического труда в стране с исключительно неровным ландшафтом при пита­нии, состоявшем в основном из риса, который имеет низкое содержание белка.

Огромное количество болезней распространенных в го­рах, — зачастую результат простого невежества, в особен­ности незнакомства с элементарной гигиеной, что приво­дит к высокой детской смертности. Часты также случаи заболевания туберкулезом и — из-за физического напряже­ния при переносе тяжелых грузов вверх и вниз в горных условиях — болезни сердца.

Семья четри за обработкой сахарного тростника

Каждое гуркхское племя состоит из нескольких кланов, одни из которых экзогамны [23], другие нет. Кланы в свою очередь состоят из групп, которые можно условно назвать родахми и члены которых признают общее происхождение из одной семьи либо по линии отца, либо по линии матери. Эти роды строго экзогамны, поскольку гуркхи единодушно считают всех, кто принадлежит к одному и тому же роду, даже совершенно незнакомых людей, состоящими в генеалогическом родстве. После брака женщина считается при­надлежащей к роду мужа.

Непальская система родства, определяющая отношение одного человека к другому, объединяет людей, которые никакими иными путями не могли бы/быть связаны друг с другом. Таким образом, хотя гуркхи рассматривают всех членов своего рода как происходящих от какого-то одного, пусть неизвестного, предка, чувства общности между чле­нами одной внутренней группировки (одного рода) у них не существует.

Система родства является исключительно сложной, но невозможно понять должным образом организацию обще­ства гуркхов, не будучи знакомым с ней хотя бы в некото­рой степени.

Система эта основана на делении общества на поколе­ния. Гак, родители гуркха, их братья и сестры (а также супруги последних) образуют одну основную группу. Вто­рая группа включает братьев и сестер этого человека и всех детей членов первой группы. К третьей группе отно­сятся дети членов второй группы. Число этих групп мож­но продолжать до бесконечности, но три названные явля­ются основными.

В непальском языке существует около пятидесяти слов для обозначения различных степеней родства, иногда весь­ма отдаленного. Так, например, есть определенный термин для ребенка двоюродной сестры жены. Однако на практи­ке обычно употребляются только слова, необходимые для различения членов трех главных группировок.

В основе организации гуркхского общества лежит кон­цепция семьи. В большинстве западных стран, хоть и при­знается существование большого количества родственни­ков, но то, что считается собственно семьей, — единица до­статочно немногочисленная и компактная — обычно муж­чина, его жена и их дети. В Непале же представление о семье гораздо шире.

Считается, что в семейную группу непосредственно вхо­дят все члены одного поколения, то есть мужчина или жен­щина и все их братья и сестры. Слово «отец», к примеру, употребляется для обозначения не только настоящего от­ца, но и для всех братьев последнего. То же самое отно­сится к матери и ее сестрам. Таким образом и оказывает­ся, что в следующем поколении те, кого мы считаем двою­родными, обращаются друг к другу как к брату или как к сестре.

Деревня гуркхов — это скорее совместное поселение обширных семей, чем группа не состоящих между собой в родстве индивидов; и поскольку все друг друга знают, не возникает никаких недоразумений при употреблении тер­минов родства. Существует определенное количество слов, которые в случае необходимости могут быть добавлены к основным терминам с целью их уточнения, но нужда в них возникает только при разговоре с чужими людьми.

Гуркхи обычно обращаются друг к другу не по имени* а при помощи числительных, означающих порядок стар­шинства в семье: самый старший сын, второй, третий, чет­вертый сын и так далее до самого младшего. Прибавление этих терминов позволяет определить точное отношение человека к его родственникам. Я встретился с юношей, шедшйм в сопровождений ровесника, которого он называл отцом. Для того чтобы определить их действительное род­ство, достаточно было спросить, который это отец. Ответ был: «это мой девятый отец», то есть девятый младший брат отца.

В узком семейном кругу люди обоего пола обращают­ся друг к другу только со словами, обозначающими после­довательность их рождения: самый старший, младший, третий, четвертый и т. д., но в непальском языке сущест­вуют также слова для объединения в одну группу.всех чле­нов семьи одного поколения, которые либо моложе, либо старше определенного лица: старший брат, старшая сест­ра, младший брат, младшая сестра. Употребление этих слов носит, однако, некоторый оттенок формальности, и они используются только в тех случаях, когда человек ред­ко общается со своими братьями и сестрами или когда, напрИхМер, существует большая разница в возрасте двух братьев — что довольно часто встречается в больших семьях, — или же когда у человека есть сводные братья, с которыми он состоит в приятельских, но не слишком близ­ких отношениях.

Дети от второго и последующих браков «нумеруются» отдельно. У мужчин может быть четверо детей от первой жены, но все равно первого ребенка от второго брака бу­дут называть самым старшим и т. д. Если у мужчины было несколько жен, то в доме может быть трое сыновей, каж­дого из которых называют «самый старший». Однако это не приводит ни к какому недоразумению и скорее служит для различения детей разных матерей. Мальчики и де­вочки в семье получают «порядковый номер» отдельно, то есть, если первые четыре ребенка в семье были мальчика­ми, то пятая девочка будет называться «самая старшая».

При сравнении с европейской терминологией родства гуркхская кажется громоздкой и излишне усложненной, но это не так, поскольку она дает возможность точно опреде­лить место человека внутри его семейной группы с такой простотой и экономией слов, которая невозможна в любом европейском языке. Я должен, однако, заметить, что в силу лингвистических сложностей система родства у гурк­хов весьма трудна для понимания иностранцев и создается впечатление, что все состоят между собой в кровном род­стве. Но это только на первый взгляд.

Термины родства, помимо употребления для точного обозначения семейных отношений, используются также в более широком смысле. Допустим, человек вступает в дру­жеские отношения с каким-то другим гуркхом, с которым он не состоит в родстве. На ранней стадии дружбы они будут называть друг друга братьями, но по прошествии некоторого времени заменят этот термин словом «шурин» («свояк»), даже если законы касты запрещают брачный союз, который сделал бы такие родственные отношения возможными. Здесь этот термин только обозначает самую тесную дружбу между двумя людьми, чьи семьи не могут породниться по существующим правилам. Но слово «шу­рин» может употребляться также как оскорбление, и в этом случае подразумевается, что человек, употребивший это слово, как бы хвастает тем, что состоял в близких отноше­ниях с сестрой того, к кому он так обращается. Это не единственный пример: почти все имена родства могут упот­ребляться в обратном смысле, для выражения противопо­ложного значения.

Некоторые из терминов употребляются даже без всяко­го предположения родственных отношений — как обычные формы обращения. Так, мужчины и женщины обращаются к людям, принадлежащим приблизительно к их поколе­нию, со словами «брат» или «сестра», хотя родства между ними нет. К брахману, даже молодому, обращаются: «де­душка», ибо считается, что раз человек занимает более высокое социальное положение, он должен быть мудрым, как старец. Но часто это слово употребляется в ирониче­ском смысле. Если согласно требованиям касты мужчина обращается к женщине, называя ее старшей или младшей сестрой в соответствии с тем, как она выглядит по сравне­нию с ним, это значит, что его интерес к ней строго офи­циален. Но после первого обмена любезностями такое об­ращение можно заменить другим, менее официальным, на которое женщина, если она найдет мужчину привлекатель­ным, ответит в той же самой манере. Если же она хочет оса­дить мужчину, то продолжает называть его братом. Таким образом, прелюдия ко всяким любовным связям представляет собой разработанную игру, в которой наибо­лее важную роль играет употребление терминов родства, и, поскольку ходы в этой игре известны обеим сторонам, ее можно прервать, не доводя до конца и не нанося тем са­мым оскорбления никому из игроков. Деревенская жизнь в Непале, на первый взгляд, очень проста, но приемы гуркх- ских ухажеров кажутся мне куда более деликатными, чем в развитых странах.

В горах Непала редко встречаются большие деревни. Несколько групп домов, расположенных на некотором рас­стоянии друг от друга, образуют одну административную единицу. Однако, с точки зрения их обитателей, каждая из этих небольших групп уже является законченным целым, так как в основе деления общества лежит так называемая большая семья. Такая семья состоит из мужа, его жены (или жен) и детей, его братьев вместе с их семьями и не­замужних сестер. Всего в ней насчитывается до двадцати­тридцати человек, так что непальская деревня по сути дела представляет собой большую семейную группу.

Общественное мнение, требующее должного уважения к установленным порядкам, — существенный фактор со­циальной организации деревенской общины, поэтому мест­ный чиновник или староста обычно принадлежит к са­мой влиятельной из семей, объединенных в рамках деревни.

В рамках общины, где обычно все члены находятся в отношениях родства, для сохранения всеобщего согласия не рекомендуется пренебрегать условностями. Непальское общество при всей его терпимости в сущности весьма кон­сервативно, особенно в отношении брака. Семейная жизнь скорее дело общины, а не личное дело каждого, и при вы­боре жены главное внимание уделяется тому, насколько она будет соответствовать существующим социальным требованиям. Но так как многие гуркхи служили в армии, где было устранено влияние семьи, бывали случаи, когда (мужчина вступал в брак с женщиной из другого района, иногда весьма отдаленного от его собственного дома. И ког­да наконец он приводил жену в свою деревню, она иногда оставалась в стороне от -местной общины. Это служило при­чиной домашних конфликтов и часто приводило к разруше­нию большой семьи. Что касается женщин, то они еще менее мужчин склонны признавать отклонения от установ­ленных обычаев. Причина этого явления лежит, видимо, в том, что женщины вынуждены проводить большую часть времени в обществе друг друга, в то время как мужчины заняты работой вне дома. Более того, поскольку жена стар­шего члена большой семьи несет ответственность за пита­ние всех ее членов, она склонна рассматривать других жен­щин как своих служанок. И что еще более важно, только старшая жена имеет доступ к семейному кошельку. В этих условиях многие женщины становятся сварливыми и мо­гут сделать жизнь других невыносимой.

Из двухсот больших семей, сведения о которых мне удалось собрать, очень немногие — притом самые мало­численные — сохранились в своем первоначальном виде. Большинство из них уже охватил процесс разложения. То один брат отделится, то другой, и мне приходилось встре­чать семьи, где каждый мужчина жил собственным домом. Причина всегда была одна: неспособность женщин мирно ужиться между собой.

О родственных отношениях в одном из семейств дист­рикта Каски мне рассказал исключительно смышленый че­ловек, солдат по имени Манлал (см. схему).

Дом номер 1 принадлежит старшему отцу Манлала, то есть старшему брату его отца, престарелому вдовцу. Дома 2, 3 и 4 являются собственностью настоящего отца Манлала. Площадь каждого из домов около пятнадцати квадратных ярдов.

Весь нижний этаж дома 2 занимает кухня с очагом посередине, как это принято в непальских домах. Как пра­вило, в главной кухне спит старшая жена большой семьи, но в данном случае комнату занимает жена младшего бра­та Манлала и ее муж.

Старшим в большой семье является обитатель дома номер 1, но так как он вдовец преклонного возраста, то передал бразды правления семьей своему брату, отцу моего информатора. Хотя не существует никаких законов, опреде­ляющих положение главы семьи, молчаливо подразумевает­ся, что старший мужчина несет личную ответственность за все семейные ценности и что только он вправе распоря­жаться собственностью семьи. Когда пожилой человек хочет избавиться от бремени семейных дел, как обстоит дело в настоящем случае, он отказывается от власти в пользу своего брата или сына. Это принимается как долж­ное и обычно не вызывает никаких трений, хотя и влечет за собой некоторые изменения в домашнем устройстве, так как старшему члену большой семьи принадлежит исклю­чительное право принимать пищу в своем собственном доме.

Таким образом, происходит перераспределение домов внутри еемьи.

В доме 3 два этажа. Нижний, как правило, предназна­чен под кухню, но в данном случае оба этажа служат спаль­ными комнатами.

Дом 4 похож на дом 3, но его нижний этаж использует­ся под хлев.

Дома 5, 6 и 7 принадлежат младшему «отцу» Манла- ла, то есть младшему брату его отца. Хотя их окружают дома других членов семьи, эти три дома в настоящее время образуют совершенно отдельное хозяйство. Владелец их, умерший в 1933 году, большую часть своей жизни провел на службе в непальской армии, побывал в самых отдален­ных районах страны и за время своих странствий приоб­рел ни много ни мало — семь жен, шесть из которых и за­нимают сейчас три этих дома. Многоженство распростра­нено в Непале, но крайне редко мужчина имеет больше двух-трех жен. Этот выпадающий из общего правила при­веденный факт является исключительным, да и человек этот, по-видимому, не жил одновременно больше чем с одной женщиной, как только она ему надоедала, он отправ­лял ее в деревню. С семьей до замужества была знакома только первая жена, что и привело к серьезным домашним конфликтам, в результате которых два оставшихся в жи­вых брата решили отделиться.

Решение разделить таким образом семью отнюдь не означает полного разрыва семейных связей или прекраще­ния дружеских отношений. У мужчины, когда он дости­гает определенного возраста, совершенно естественно воз­никает желание быть хозяином в своем собственном доме, и после раздела семейной собственности отношения между членами семьи часто становятся даже более близкими, чем прежде.

Иногда во время семейных размежеваний делится и земля. Однако это происходит в случаях полного разрыва, когда члены семьи не желают больше разговаривать друг с другом. В качестве арбитра призывается обычно старший родственник, лично не заинтересованный в собственности. Допустим, например, что три брата из одной семьи хотят разделиться. Сначала между ними делятся дома и прочее имущество, включая кухонные принадлежности, причем самый младший брат получает большую долю. Затем рас­пределяется земля, но сначала нужно удостовериться, вся ли она имеет одинаковую сельскохозяйственную ценность: если нет, приходится делить каждый участок отдельно. Все братья получают равные по качеству и количеству отрезки земли. Практическое неудобство от подобного ме­роприятия заключается в том, что в результате в руках у каждого из владельцев оказывается несколько неболь­ших клочков земли, подчас далеко отстоящих друг от дру- га. Из-за семейных неурядиц, произошедших в то или иное время, сейчас лишь немногие владеют землей, сосредото­ченной в одном месте. Некоторые участки настолько ма­лы, что их невыгодно обрабатывать, а путь по горным склонам от одного клочка к другому часто отнимает много времени. Несмотря на примитивные способы обработки земли, гуркхи хорошие и прилежные земледельцы; значи­тельным тормозом развития сельского хозяйства является лишь существующая система землевладения.

Иногда братья решают полюбовно разделиться еще при жизни родителей. Обычно родители остаются жить с са~ мым младшим сыном, поэтому ему выделяется большая доля имущества.

Возможность деления семьи в значительной степени зависит от наличия денег, поскольку часто приходится строить дополнительные дома. Место для них выбирается возле дома семьи или на отдаленном участке, который вла­делец получает при распределении. Так постепенно воз­никают новые деревни.

Группа домов, занимаемых большой семьей, окружена обычно низкой каменной стеной, внутри которой находится огород. Здесь растут кукуруза, просо, огурцы, тыква, перец и другие овощи, необходимые для повседневного потреб­ления. Перед каждым домом оставляется необработанной небольшая полоска земли. Ее используют во время брач­ной и других церемоний, она служит местом детских игр. Здесь же хранится кукуруза, сложенная в стога, подпертые шестами.

Вдоль фасада каждого дома во всю длину нижнего эта­жа тянется узкая веранда. Эти веранды выходят на полос­ку необрабатываемой земли и в дневное время служат своеобразными гостиными. Здесь за сплетнями и ссорами проводят свободное время женщины.

Обычный дом непальского крестьянина построен до­вольно прочно из местных материалов. Фундамент делает­ся из грубо отесанного дерева, стены из камня, смешан­ного с глиной. Крыша соломенная или шиферная — в тех районах, где можно достать шифер. Если семья хорошо обеспечена, крыша кроется рифленым железом, импорти­руемым из Индии. Эти железные крыши, хотя удобство их никто не станет отрицать, обезображивают вид многих непальских деревень. Во время своего недавнего посещения деревни Вериян в Корнуэлле я был поражен сходством английских, так называемых круглых домов, от которых осталось только несколько экземпляров, с крестьянскими домами в Непале. Последние также имеют круглую или овальную форму, однако если в Англии эти примитивные жилища прекратили строить еще во времена средневековья, то в Непале они представляют собой современный тип.

Мебели в гуркхских жилищах немного; в каждом доме есть деревянный сундук, а если хозяин служил в Индии — то чемодан из жести, разрисованный яркими красками. Иногда на стене висит небольшое квадратное зеркало и од- на-две фотографии в рамках. Если владелец фотокарточки не имеет права носить форму, он ухитряется сняться в некоем подобии европейского костюма, причем особое зна­чение придается ручным часам, которые одалживаются ради этого случая, и яркому галстуку, пририсованному уже на фотографии.

Спят гуркхи на земляном полу или на деревянной кро­вати того типа, который широко распространен по всей Индии. Часто в одной комнате спят две или три супруже­ские пары, но это никого не смущает: когда погашен свет, на других обитателей не обращают внимания. Маленькие дети спят обычно с родителями, но после восьми-девяти лет (как это принято почти везде) их переводят в комнату деда и бабки, которые, как предполагается, перестали ис­полнять супружеские обязанности.

Гуркхи любят спать, наглухо укутав голову одеялом или каким-нибудь покрывалом. Эта привычка, а также обычай плотно закрывать на ночь дверь и окна, в значи­тельной степени приводит к частым заболеваниям туберку­лезом, несмотря на прохладный и здоровый горный климат страны.

Женщины встают незадолго до рассвета, когда мужчи­ны еще спят. Первая обязанность женщины — очистить пол кухни, намазав его смесью навоза, земли и воды. Эта же процедура проделывается и в других комнатах, но, по­скольку используют их меньше, пол не требует там еже­дневной уборки. В ортодоксальной индуистской общине смесь земли с навозом употребляется в ритуальных целях, но для гуркхов религиозная сторона дела, по-видимому, не имеет большого значения.

После того как пол в кухне вычищен, зажигается огонь в очаге и готовится завтрак — основная трапеза дня. При­готовление пищи — женское дело, хотя этим не возбра­няется заниматься мужчинам, и многие из них умеют гото­вить. В маленьких семьях в определенные дни, когда жен­щина считается нечистой или во время ее болезни, пищу готовит муж.

Мужчины, проснувшись, слегка закусывают остатками ужина прямо в спальне. После этого они отправляются в поле и возвращаются часов в десять к завтраку. Завтрака­ют не спеша. Когда я ходил по горам между десятью и двенадцатью, мне казалось, что страна необитаема — все сидели по домам.

Работа продолжается с полудня до сумерек. Ужинают гуркхи вскоре после захода солнца, после чего возятся по дому и в огороде. В это время отец играет с детьми и курит в свое удовольствие. Большинство гуркхов — как мужчины, так и женщины — курят хуку *. Наиболее примитивная хука делается из скорлупы кокосового ореха и прикреплен­ной к ней бамбуковой трубки. Однако все большее рас­пространение получают сигареты, ввозимые из Индии. Причем торговля сигаретами, будучи новым занятием, не связана какими-либо социальными и кастовыми ограниче­ниями, поэтому ею может заниматься всякий, кто поже­лает. Если человек спускается в Долину, он часто вкладывает свои свободные деньги в торговлю сигаретами. Вернув­шись, продавец не выставляет их для продажи, но в де­ревне уже известно, что у такого-то есть сигареты, которые он не прочь с прибылью продать.

* Ху ка— курительная трубка типа кальяна

Небольшая непальская деревня часто представляет со­бой чисто семейную группу. Тем не менее связи между отдельными деревнями необходимы, чтобы каждый мог играть подобающую роль в общественной жизни района. Связь между местными властями и жителями осуществ­ляется при посредстве деревенского старосты, и, хотя ста­роста представляет только одну деревню как администра­тивную единицу, на практике он наблюдает за несколь­кими отдельными общинами, рассеянными на большой плошади.

Староста деревни отвечает за сбор поземельного нало­га. Он же доставляет эти деньги в административный центр, который зачастую находится на расстоянии трех­четырех дней пути от деревни. Староста — обычно доволь­но влиятельный человек — должен заботиться о благопо­лучии жителей деревни. Ему идет пять процентов от всех собранных денег. Кроме того, каждый мужчина деревни должен отработать на него один день в году; эта отработ­ка считается компенсацией за время, затраченное старо­стой на общественные дела. Должность старосты — наслед­ственная. Однако по желанию общины можно сместить неподходящего человека или назначить нового старосту, если нет наследника.

Еще тридцать лет назад в Напале было распространено рабство. Его нельзя сравнить с рабством, существовавшим в других странах в прошлом, тем не менее система эта заслуживает всяческого осуждения.

Существовали рабы двух типов. К первому типу при­надлежали люди, которые или безнадежно запутались в долгах или были вынуждены занять единовременно зна­чительную сумму денег. В этом случае должник обязался работать только на своего кредитора до тех пор, пока долг не будет выплачен. Рабов второго типа можно было раз­делить примерно на три группы в зависимости от отношения к ним их владельцев: к первой принадлежали рабы, достав­шиеся помещику по наследству [24], рабы второй группы ис­пользовались только в сфере производительного труда, а третьей — для переноски грузов. Старинные правила пред­писывали гуманное обращение с рабами и запрещали физи­ческие наказания, что, впрочем, не распространялось на рабов третьей гоуппы.

28 ноября 1924 года рабство было официально отмене­но. Владельцы рабов получили денежную компенсацию, а сами рабы объявлены свободными и определены на семь лет в ученики к прежним владельцам. Предполагалось, что в конце концов они там приживутся, как обычные рабочие.

Число освобожденных рабов достигало пятидесяти од­ной тысячи, что составляло около одного процента населе­ния страны. Число рабовладельцев, получивших компенса­цию, составило приблизительно шестнадцать тысяч. Все рабы, освобожденные по закону 28 ноября, вошли в объ­единение, которое получило название «шива-бхакти» (бук­вально «приверженцы бога Шивы»). Им разрешается за­ключать браки только между собой. Сейчас правоверные гуркхи употребляют термин «шива-бхакти» для выражения презрения, и большинство прежних рабов всячески ста­раются скрыть свое происхождение. За время моего путе­шествия я лишь раз встретился с человеком, который от­крыто признался, что раньше был рабом.

Официальная отмена рабства в Непале была неизбеж­ной; ни одна страна не пожелала бы нести на себе пятно позора, которым отмечено существование столь непригляд­ных обычаев. Тем не менее и сейчас многие гуркхи настоль­ко запутались в долгах, что положение их равносильно рабству. Более того, я встречал людей, которые жаловались на отмену официального рабства; тогда они, работая на хо­зяина, получали от него пищу, одежду и жилище, а что касается тяжелого труда, — то такова уж крестьянская до­ля. С отменой официального рабства подобные отношения перестали существовать. Попытка уничтожения социаль­ной несправедливости ка практике принесла выгоду только бывшим рабовладельцам, которые ссужают деньги под непомеоные проценты.

В Непале и сейчас существуют три вида принуди­тельного труда, включая труд на «государственные» и «ад­министративные» нужды. В условиях бездорожья во внут­ренних районах страны все грузы приходится переносить людям. Кроме того, всякий раз, когда губернатор дистрикта или другой высокопоставленный чиновник отправляется в путь, ему предоставляется право на «бесплатный проезд».

До недавнего времени такие чиновники жили в роскоши, и, чтобы содержать их большие семьи, все нужды которых удовлетворялись благодаря снабжению из Катманду и даже из Индии, требовались услуги многочисленных но­сильщиков. По первому зову они должны были являться, независимо от того, удобно это им или нет. Я знал людей, которым приходилось в страдную пору оставлять дом на целые недели. Однако компенсации за это они не получали и уклониться от этой обязанности (не могли. Правда, во время последней поездки у меня сложилось впечатление, что этот вид эксплуатации стал постепенно отмирать.

Вторая форма принудительного труда — общественные работы по содержанию в порядке мостов, расчистке тооп и т. п. Она занимает всего лишь несколько дней в году. На­конец, принудительный труд на деревенского старосту. Сюда входит обработка поля, покрытие крыши, то есть те работы, которые выполнял бы сам староста, если бы не был занят административными делами.

Работа на частных лиц происходит на основе взаимо­помощи. Поскольку большинство семей весьма многочис­ленны, редко возникает необходимость в найме рабочей силы со стороны. Но иногда человек не может сам спра­виться и нуждается в помощи, например, при строительст­ве дома. В этом случае к нему приходят соседи, причем подразумевается, что при необходимости он ответит им тем же. Оплаты такой труд не требует, но по обычаю нужно кормить рабочих, будь то родственники или нет, а по окончании работы устроить для них угощение. Строи­тельство непальского дома не требует высококвалифици­рованного труда: мастер нужен только для изготовления дверей и окон. Подобные работы выполняются членами специальной касты. На этот случай приглашается резчик, который обычно обслуживает несколько деревень. Мест­ные столяры, как правило, не отличаются высоким мастер­ством, хотя в их произведениях иногда чувствуется влия­ние традиционной неварской резьбы по дереву, образцы которой можно повсюду встретить в Непальской Долине.

В условиях большой семьи дети гуркхов обычно тесно общаются со многими людьми. Детей воспитывают матери. С раннего возраста их приучают к вежливому обращению с людьми, с которыми они могут иметь дело. Таким обра­зом, даже самые маленькие дети знают термины родства для каждого члена семьи своего отца. Что касается семьи матери, то, если она не живет в этой же деревне или по­близости (чего обычно не бывает), они, как правило, ма­ло знают о ней. Столь разное отношение к семьям родите­лей со стороны детей даже в более позднем возрасте обу­словлено патриархальным характером большой гуркхской семьи.

Система родственных отношений регулирует поведение членов семьи по отношению друг к другу. Это выражается в формах приветствия, наиболее почтительная из которых состоит в низком поклоне (при этом одновременно надо обнять ноги приветствуемого и слегка коснуться их лбом). С подобным приветствием принято обращаться к лицу, вну­шающему большое уважение. К этим лицам относятся все старшие родственники, однако, если разница в возрасте невелика, приветствие выполняется весьма небрежно. Все брахманы, независимо от их возраста, также имеют право на эту форму приветствия. Но, как и термины родства, приветствия могут приобретать иногда иронический отте­нок.

Так, например, если к неприятному, хотя и влиятельно­му, соседу обратиться в более уважительной форме, чем та, на которую он имеет право, это будет весьма тонким спо­собом выражения презоения.

Женщины обращаются с теми же формами приветствия, что и мужчины, но им, кроме того, предписывается регу­лярно оказывать почтение своему мужу. Мужчина еще только проснулся и лежит в постели, когда его жена при­ходит здороваться с ним, а он может даже не замечать ее присутствия.

Глубина уважения выражается продолжительностью времени, в течение которого обнимают ноги. Приветствуе­мое лицо, чтобы подчеркнуть свое благоволение, снимает обувь, прежде чем позволит коснуться своих ног. И нао­борот, пренебрежительное отношение к приветствию оз­начает отсутствие расположения. За исключением еже­дневного приветствия женой своего мужа, все остальные формальности сводятся к минимуму. Обычное приветствие имеет форму поклона с руками, сложенными ладонями вме­сте перед собой. Во время различных церемоний поклоны совершаются по полной форме, даже если они относятся к чужим.

Матери также учат детей, как очищать себя после испражнений. Для этой цели обычно употребляется вода; там, где ее недостаточно, тело вытирают камнями или тра­вой. В деревнях Непала нет определенных мест, отведен­ных под уборную, и нередко этой цели служит деревенская улица. Использование чьего-либо поля или сада в каче­стве отхожего места не считается поводом для жалобы; обратить на это внимание — значит нарушить правила хо­рошего тона. Если мужчина неожиданно застанет женщи­ну за таким занятием, она избегает его неделю или не­много больше, после чего нормальные отношения восста­навливаются.

В хорошо налаженном семейном хозяйстве на веранде хранится небольшой медный кувшин для воды, и его отсут­ствие служит намеком, что нужно на некоторое время отло­жить свой визит в поле. Эти небольшие кувшины европей­цы, живущие в Индии, часто используют под цветочные вазы, что выглядит весьма странно, как если бы нндипская женщина захотела украсить свой дом туалетной бумагой.

Если человеку надо облегчиться, он может прямо ска­зать об этом. Естественные отправления обсуждаются сво­бодно, но упоминать о них во время еды считается наруше­нием приличий.

Маленькие дети облегчаются прямо возле дома. Пока детей нельзя оставлять без присмотра, их не заставляют ходить в поле. Чувство стыда, связанное с естественными отправлениями, у гуркхов, таким образом, отсутствует, и, когда однажды я разговаривал с ребенком, он, не прерывая разговора, уселся рядом со мной на корточки и очистил свой кишечник.

В большинстве гуркхских семей мужчины и женщины едят вместе, хотя этот обычай и не согласуется с правила­ми, предписываемыми индуизмом. В деревнях, где влия­ние брахманов сильно, женщины обычно не начинают есть, пока не закончат трапезу мужчины, как это принято в религиозных семьях Индии. Раздельный прием пищи муж­чинами и женщинами считается признаком социального превосходства. Но один из моих собеседников сказал мне, что он считает этот обычай следствием бедности: семья слишком бедна, чтобы обеспечить достаточное количество посуды для совместной трапезы, поэтому приходится есть по очереди.

Почти все гуркхи в компании будут есть все, кроме ри­са, и там, где влияние брахманов невелико, кастовые тре­бования сохраняются только в обычае сажать гостя отдель­но во время еды. Однако это правило применимо лишь в том случае, если гость находится на том же социальном уровне, что и хозяева, и не принадлежит к рабской касте» с членами которой принимать пищу нельзя, не утратив при этом свою кастовую принадлежность.

Индуизм предписывает принимать пищу только при условии соблюдения ритуальной чистоты. Это означает, что перед едой надо снять обычную одежду и надеть тонкую белую хлопчатобумажную набедренную повязку. Легкость одеяния соответствует теплому климату влажных равнин Индии, где без сомнения и возник этот обычай, но это не слишком удобно в условиях холодного горного климата Непала.

Многие гуркхи презирают жителей равнин. Тем не менее они не могут отрицать тот факт, что на их соци­альную жизнь в значительной степени повлияла Индия. Сейчас обычай переодеваться перед едой получает все большее распространение, хотя многие продолжают счи­тать, что достаточно просто разуться.

У гуркхов приняты застольные беседы. Темой разго­вора служит обычно обсуждение поданной пищи. Мужчи­ны могут потребовать втооую порцию, не дожидаясь при­глашения. Хозяину полагается все время подкладывать гостю еду на тарелку, но, если хозяин замешкался, гость и сам может попросить добавки, никого при этом не обижая.

Во время еды все усаживаются на полу со скрещенными ногами. Правила хорошего тона предписывают сидеть с выпрямленной спиной. Усесться на корточки, значит заре­комендовать себя невоспитанным человеком. Последнее правило не распространяется на те случаи, когда трапеза организована экспромтом или проходит на открытом воз­духе.

Пищу следует брать только правой оукой, поскольку левая предназначена для очищения тела. По этой же самой причине передавать пищу также можно только правой ру­кой. Иначе будет нанесена жестокая обида сотра­пезникам.

В домах гуркхов с хорошо налаженным хозяйством после трапезы приносят воду: в бедных семьях — женщины, в богатых — слуги. Ее льют из специального сосуда с длин­ным носиком, похожего на чайник. Руки слегка ополаски­вают, вода, стекая с них, льется в миску, которую держат внизу.

Затем ополаскивают рот, и воду сплевывают в ту же миску. Следование этим правилам поведения за столом считается признаком исключительной воспитанности, но в бедных семьях ими часто пренебрегают.

После еды женщины моют посуду, иногда им помогают дети. Для чистки кухонной утвари применяется смесь зем­ли с золой. За исключением очень бедных домов, в семье у каждого ее члена есть медная тарелка и чашка, но эта посуда не закрепляется за определенными лицами. С пи­щей тесно связана идея ритуальной чистоты. Так, во время месячных женщина должна принимать пищу отдельно. Готовить ей и обслуживать ее в это время могут другие женщины дома. Однако все, кто общается с такой женщи­ной, должны быть особенно осторожны, чтобы не запач­каться, коснувшись ее. Существует поверье, что стоит на­чаться месячным у одной, вскоре то же самое происходит и с остальными. В результате нарушается заведенный в доме порядок, поскольку мужчинам теперь приходится готовить себе еду и вообще ухаживать за собой, так как в этот период женщина не имеет права готовить пищу для других.

В течение первых дней после рождения ребенка и до тех пор, пока ему не будет дано имя, за едой не может при­сутствовать гость. В этот период женщина считается не­чистой, и с момента рождения ребенка до самой церемонии его наречения она ест одна. Ребенок тоже считается нечи­стым, и никто, кроме матери, не должен его касаться. На это время принято нанимать женщину из обслуживающей касты, чтобы она смотрела за матерью, пока ей запрещено пользоваться услугами своих родственниц. В бедных семьях мать предоставлена самой себе.

Желательно, чтобы пуповину перерезала женщина из обслуживающей касты. В бедной семье это проделывает сама роженица, чтобы сэкономить несколько рупий, кото­рые необходимо уплатить за услугу.

Ни один мужчина не может присутствовать при родах, и отец не видит своего ребенка до тех пор, пока (после того как перерезана пуповина) мать не приведет себя в поря­док. При рождении девочки женщины-родственницы уно­сят послед и зарывают его на близлежащем поле tan, что­бы его не мог найти и съесть шакал или другой зверь, пи­тающийся падалью. При рождении мальчика послед тайком зарывают среди камней возвышения, построенного вокруг большого дерева. Такое сооружение можно встретить в лю­бой деревне. Обычно пожилые люди собираются здесь для бесед. Существует поверье, что зарытый послед приносит мудрость старым людям. Этим же соображением руковод­ствуются, зарывая послед под очагом в кухне — самой важной комнате в любом доме.

Гуркхи верят в симпатическую магию. Однажды я столкнулся с любопытным случаем, связанным с рожде­нием ребенка. Я собирался выбросить старый железнодо­рожный билет. Вдруг мужчина, который был со мной, по­просил меня отдать этот билет ему. Он сказал, что билет — сильное лекарственное средство. До распространения воз­душного сообщения железная дорога была самым быстрым средством передвижения, поэтому считалось, что билет как символ быстроты, будучи приложенным к шее женщи­ны, обеспечивает ей легкие роды. Впоследствии я обнару­жил, что по всему Непалу существует большой спрос на железнодорожные билеты, и, когда контролер отбирает их в конце поездки, люди готовы пойти на все, лишь бы толь­ко не отдать их. Ценятся, правда, только использованные билеты. Железнодорожные билеты вешают также на шею коровы, которой трудно отелиться.

Через одиннадцать дней после рождения ребенка про­исходит церемония наречения. После этого обряда мать, ребенок и дом ритуально очищаются и возобновляется нор­мальная жизнь.

Для составления гороскопа и выбора подходящего име­ни обычно пользуются услугами местного брахмана. Иногда он предлагает только начальную букву имени, а само имя выбирают родители.

Благодаря развитой терминологии родства люди, кото­рые проводят все свое время в родной деревне, в повсе­дневной жизни собственными именами практически не поль­зуются и часто этих имен просто не знают. Но поскольку многие гуркхи по крайней мере по нескольку лет нахо­дятся на военной службе, круг их знакомств выходит за пределы узких рамок семьи, и они привыкают называть людей по имени. Тем не менее, когда знакомство перера­стает в дружбу, собственные имена заменяются терминами родства, причем употребляются они весьма свободно и неточно. Обращенйе по имени рассматривается как нечто неприличное. Сказать свое имя незнакомому человеку — значит отдать себя в его власть. Женщины очень неохотно называют имена своих ближайших родственников по муж­ской линии и особенно имя покойного мужа. Много лет назад я занимался рассмотрением претензий на получение пенсий и близко столкнулся с этим обстоятельством. Жен­щина часто категорически отказывалась назвать имя свое­го покойного мужа. Когда наконец она убеждалась в абсо­лютной необходимости сказать его, то обычно подходила совсем близко к чиновнику и шептала ему на ухо имя суп­руга. Женщина боялась, что кто-нибудь услышит это имя и завладеет духом умершего.

Если у молодого мужчины спросить имя его жены, он притворится, что не знает его, а если настаивать, назовет неверное имя. Но я никогда не встречал человека, который колебался бы, называя имя своей, жены, если она была уже в том возрасте, когда опасность показаться привлека­тельной невелика.

В Непале весьма распространены прозвища, в их вы­боре проявляются большая изобретательность и чувство юмора. Ребенка с румяным лицом назовут «Красный», а светлокожего — «Белый» и т. д.; причем часто детские про­звища закрепляются за человеком на всю жизнь. Причина здесь не только в естественной склонности к прозвищам, которыми все народы выражают обычно хорошее отноше­ние к своему ближнему. По существующему поверью, не следует произносить вслух имена маленьких детей, чтобы они не попали под власть какого-нибудь слоняющегося ря­дом злого дз'ха.

Если супружескую чету постигает несчастье и она те­ряет ребенка, чтобы сохранить оставшихся в живых детей, зовут человека из обслуживающей касты — кожев­ника или слесаря. Он должен надеть бралет на запястье ребенка. Затем ребенку меняют имя. Первоначальное имя больше не упоминается, чтобы «замаскировать» сына или дочь, с тем чтобы окончательно освободить их от «дурного глаза».

Другой обычай, имеющий аналогичную цель, состоит в том, что родители притворяются, будто они кормят ново­рожденного рисом, особенно если ребенок хилый. Первое кормление рисом совершается обычно лишь тогда, когда ре­бенок уже может есть сам. Оно сопровождается ритуальной церемонией (вероятно, остаток обряда инициации), кото­рой руководит брахман. Считается, что это условное «сокращение» периода между рождением ребенка и его первым кормлением помогает преодолеть трудности детско­го возраста. Ребенка, прошедшего эту церемонию, назы­вают «притворным».

Если ребенок появляется на свет не в доме отца, а в девичьем доме матери, новорожденному дают прозвище, которое на непали означает «Дом Отца Замужней Женщи­ны». Ребенка, рожденного после смерти отца, почти всегда называют словом, обозначающим анатомическую матку.

Прозвища, даваемые взрослым, указывают, как прави­ло, на их физические или другие особенности, причем, ког­да человека наделяют каким-либо прозвищем, нисколько не щадят его чувств. Так, гуркха с очень темной кожей обя­зательно назовут «Чернявый». Встречаются и такие про­звища, как «Вывернутые Коленки» или «Нош Ко­лесом».

Я знал человека, которого называли «Орех Бетеля», причиной чего послужило родимое пятно на бедре в форме ореха. Самым необычным из всех прозвищ, которые я когда-либо встречал в Непале, наградили моего знакомого молодого солдата. Этот парень был очень красив, и, так как многим казалось, что он идеальный образец гуркхско- го солдата, его часто фотографировали. Друзья солдата заметили, что на большинстве снимков он изображен толь­ко по пояс, и ему дали прозвище «Обрубок». Как и в большинстве стран, в Непале прозвища говорят о попу­лярности, так как их редко дают людям, которых не любят.

Кроме терминов родства и прозвищ в качестве фамиль­ярной формы обращения широко используется точный не­пальский эквивалент наших слов, означающих гениталии и экскреторные органы тела. Но в обычной речи слова эти потеряли свое прямое значение.

Нередко употребляются слова, обозначающие также и другие интимные части человеческого тела. Женщины, обра­щаясь друг к другу, употребляют иногда как оскорбление слово, обозначающее задний проход. Однако когда муж­чина называет таким словом своего пебенка, то это не оз­начает ничего другого, кроме ласки. Подобные слова упот­ребляются вполне свободно, но считается, что пожи­лым людям следует их избегать: грубость языка не соот­ветствует солидному поведению людей почтенного воз­раста.

У гуркхов официальный брак может быть заключен только внутри племени. Гурунг, например, не может взять жену из племени магаров. Обычно в случае межплеменных браков молодожены рвут со своими семьями и поселяются в Индии, где им легче скрыть свой проступок.

Браки, как правило, заключаются в возрасте шестна­дцати лет — для мальчиков и четырнадцати — для девочек. У всех племен, кроме магаров и гурунгов, юноша или де­вушка не могут вступить в брак, если они связаны пря­мым родством через кого-нибудь из родителей. Некоторые мои информаторы утверждали, что браки между братья­ми и сестрами разрешаются, если они имеют общего пред­ка не ближе, чем в седьмом колене; другие полагали, что в третьем колене. Достаточно набросать грубую генеа­логическую схему подобного родства, чтобы убедиться, что на практике установить родственные связи в седьмом поколении довольно трудно, и даже у гуркхов с их разви­той терминологией для обозначения всевозможных степе­ней родства для данного случая нет специального тер­мина.

У племени гурунгов браки между двоюродными родст­венниками весьма популярны. Самым подходящим брач­ным партнером для юноши считается дочь сестры его отца и брата матери; для девушки — сыновья этих же родственников. Однако ни при каких обстоятельствах ни юноша не может жениться на дочери брата своего отца, ни девушка выйти замуж за сына сестры своей матери, так как подобные браки рассматриваются как кровосмешение.

Браки между кузенами способствуют укреплению семей­ной солидарности, и, поскольку они распространены у гу­рунгов, родственные узы, связывающие жителей одной деревни, у них особенно прочны. Брак, однако, не заклю­чается, если выясняется, что гороскопы предполагаемой пары находятся в противоречии.

Брачная система магаров несколько отлична. Из числа родственников юноша может жениться только на дочери боата матери, но не на дочери сестры отца; девушка может выйти замуж только за сына сестры отца. В этом племени, однако, стараются избегать браков между кузенами.

Ортодоксальные индуисты, и в особенности брахманы, на браки между кузенами смотрят с ужасом. Районы рас­селения магаров находятся ближе к равнинам Индии, чем районы расселения гурунгов* Во время мусульманского завоевания Индии именно сюда бежало большинство брах­манов. Поэтому влияние индуизма на магаров ощущается гораздо сильнее.

Тем не менее трудно сомневаться, что браки между кузенами были обычны и для магаров. Брахманы, которые поселились среди них, не вели радикальной борьбы с не­желательными с их точки зрения обычаями и первоначаль­но сосредоточили свои усилия на отмене той формы брака, которая им особенно претила. Если эта гипотеза правиль­на, можно ожидать, что со временем браки между кузена­ми окончательно исчезнут. Во всяком случае у магаров сейчас они стали редким явлением.

Браки между сестрами и братьями (сколь бы отдален­ным родством они ни были связаны) не разрешены ни в одной тибетской общине, живущей в пределах Непала. Благодаря тому, что районы расселения тибетцев значи­тельно удалены от центральных областей, гуркхи не оказа­ли значительного влияния на их социальную жизнь, и у тибетцев сохранились свои собственные обычаи.

Кроме того, человек может жениться на любой девушке своего племени при условии, что она принадлежит к дру­гому клану. Тем не менее я знал случаи, когда на это за­прещение не обращали внимания. Одни из моих информа­торов считали подобные браки в порядке вещей, другие — нет, но все соглашались с тем, что ни при каких обстоя­тельствах мужчина не может жениться на девушке из его собственного рода, даже если она совершенно чужой чело­век и попала сюда из какой-либо отдаленной части страны.

Магарская женщина с корзиной для переноски грузов, в которой находится все ее имушргтио

Обычно родители жениха и невесты заранее договари­ваются о браке, хотя за любой из сторон и сохраняется право отказаться от предлагаемого союза. Благодаря ши­роким родственным связям, предполагаемые брачные парт­неры обычно знакомы с детства, и часто брак является лишь оформлением незаконных отношений. Бывает так, что мужчина заранее не видит девушки, на которой хо­тят его женить родители: она может жить в отдаленной деревне или, как это часто случается, быть дочерью сол­дата и воспитываться в Индии. Обычно мужчина не отка­зывается жениться на незнакомой девушке, если он не влюблен в другую. Гуркхи при заключении брака, как пра­вило, руководствуются стремлением укрепить родственные связи, поэтому мать будущих детей выбирают из клана, который в наибольшей степени соответствует этому требованию. В обществе, где от мужчины не требуется соблюде­ния верности жене, столь альтруистическую точку зрения нетрудно принять. Тем не менее между партнерами в та­ком «искусственном» браке часто возникает истинная лю­бовь, особенно в последующие годы. Я нередко замечал признаки искреннего горя, когда умирал один из супругов. Мужчине разрешается иметь столько жсн. сколько он

Хочет. Но только очень богатые люди могут себе позволить иметь больше одной жены одновременно. Причем, как правило, появление второй жены — следствие бесплодности первой. Иногда женщина берет на себя инициативу вы­бора для мужа второй жены, чаще всего — одной из своих сестер, что является «наименьшим злом» в смысле сохра­нения мира в семье.

Официальные разводы возможны, но не приняты, пото­му что в полигамном обществе они не имеют никакого смысла. Однако бывают случаи, когда женщина убегает со своим возлюбленным. Теоретически для того, чтобы такая женщина могла снова выйти замуж, необходим развод, но на практике все сводится к тому, что мужу возмещают стои­мость драгоценностей и другого имущества, с которым сбе­жала его жена.

В настоящее время женщины имеют официальные права на развод, но практически бегство остается единственным для них способом покончить с неудачным браком. Дочери считаются в семье менее желанными, чем сыновья, и ни один отец не будет рад возвращению дочери, если он уже избавился от нее однажды, выдав замуж.

В отношении мужчин дело обстоит иначе: если муж разлюбит жену, то возьмет себе другую. Первая жена обычно остается в доме, и если она молода и привлекатель­на, то ей разрешается уйти с другим мужчиной, оставив детей на попечение отца.

Если мужчина берет вторую жену, он, как правило, пе­рестает выполнять супружеские обязанности по отношению к первой. Бездетные браки считаются результатом беспло­дия женщины; мысль о бесплодии мужчины вызывает смех. Бесплодие, по представлениям гуркхов, как-то смутно ассо­циируется с венерическими болезнями. Видимо, такие представления возникли в результате малопонятных лек­ций, которые читались гуркхам во время военной службы.

Каждая из жен, если это возможно, занимает отдель­ный дом, или по крайней мере комнату, даже если вторая жена — сестра первой, так как нет никакой гарантии, что женщины будут жить в согласии. Если между женами существует большая разница в возрасте, их взаимоотно­шения неизбежно становятся натянутыми. Я часто наблю­дал злобные перебранки между женами. Муж даже не пы­тается успокоить их; более того, это зрелище доставляет ему удовольствие: он чувствует себя мужчиной, из-за кото­рого стоит ссориться.

Ни одна женщина не будет кормить детей своей сопер­ницы. Обычное отношение к пасынкам выражено в двусти­шии, которое я часто слышал в Непале:

Семь жен-соперниц, беспокоят не больше, чем пыль на ногах Но даже единственный пасынок — гвоздь в сердце

Что касается мужчин, брак не исключает для них слу­чайных связей с другими женщинами. Однако мужчине не пристало хвастаться своими победами, хотя и скрывать их нет необходимости; этот факт подчеркивает привилеги­рованное положение мужчины в гуркхском обществе. За­мужние женщины тоже не всегда верны своим мужьям, но свои «дела» должны устраивать в величайшей тайне, ибо разоблачение приводит к позорному изгнанию жен­щины из семьи мужа. Правда, я знал случаи, когда мужья прощали женам их грехи, однако это скорее исключения из поавил.

Супружеские обязанности выполняются один или, что гораздо реже, два раза в ночь. Мужчинам часто прихо­дится оставлять своих жен, отлучаясь на долгое время либо на высокогорные пастбища, либо по торговым делам.

Считается, что зачатие может произойти в течение пятнадцати дней после окончания месячных, и если избе­гать сношения с женщиной в этот период, то опасность беременности исключена. Насколько я знаю, биологиче­ские данные не подтверждают этой теории, тем не менее подобный предрассудок бытует в Непале.

Для мужчины считается неприличным спрашивать у девушки о ее непорочности, и многие женщины пользуются этим, чтобы сойтись с человеком, который им нравится, но брак с которым невозможен.

В непальском обществе, где большинство людей всту­пает в брак до двадцати лет, половая проблема отсутст­вует. Крушений надежд, связанных с неудачами в этой сфере (вызывающих много переживаний в более развитых обществах), здесь, как правило, не наблюдается.

Мне кажется, что гуркхи не имеют ясного представле­ния о том, на чем основано взаимное влечение мужчины и женщины. Мои информаторы подчеркивали значение свет­лой кожи. И, хотя отношение к темнокожему мужчине или женщине не содержит пренебрежения, все же какое-то ощущение неполноценности людей с темной кожей суще­ствует. Сама по себе светлая кожа не считается более кра­сивой, чем темная, но она определенно ассоциируется с благородным происхождением и считается более привлека­тельной. Большинство хорошо питающихся гуркхов имеют светлую кожу, и я часто замечал, что темнокожий человек, какими бы достоинствами он ни обладал, производит такое впечатление, будто он чувствует себя как-то ниже других, по-видимому потому, что его наружность не соответствует желанному стандарту. Я предполагаю, что предпочтение, от­даваемое светлой коже, возникло в результате индийского влияния, в особенности с введением кастовой системы, ко­торая первоначально уделяла больше внимание цвету кожи. Однажды я взял с собой одного гуркха в Калькутту и во время осмотра города показал ему коллекцию бронзо­вых статуй прежних вице-королей, которые стояли на боль­шой площади в центре города. Статуи не произвели на него никакого впечатления, и он даже обвинил меня в по­пытке обмануть его.

— Я простой солдат, — сказал он, — но даже я знаю, что вице-король Индии — белый человек, а это — черные люди.

Наиболее точное определение женской красоты, кото­рое мне удалось получить, было дано одним из моих ин­форматоров:

— Я не знаю, существует ли вообще определенный тип женской красоты, — сказал он, — но иногда даже очень темнокожая женщина кажется привлекательнее других.

Это ему казалось странным. Видимо, он хотел сказать, что иногда люди любят друг друга без всякой видимой причины и вопреки общепринятым канонам красоты.

Что касается мужчин, то физические недостатки и уродства не являются для них препятствием к браку. Я знал двух очень уродливых людей, причем у одного из них половина лица была обезображена огнестрельной ра­ной, что придавало ему зловещий и даже отталкивающий вид; тем не менее у него была жена и семеро детей. Же­нат был и второй.

В то же время ни один нормальный человек в Непале не возьмет в жены девушку с явными физическими недо­статками. Поэтому женщины, лишенные привлекательно­сти, обречены на безбрачие. Вообще различные уродства распространены среди гуркхов: почти у всех на теле я заме­чал шрамы или следы ожогов (в детстве их роняли на кух­не в огонь). Кроме того, в результате падения с деревьев илй по другим йрйчйнам дети при отсутствии медицинской помощи вырастают хромыми или увечными.

На проказу, которая распространена в Непале, смот­рят с ужасом. С прокаженными обращаются жестоко, их выгоняют из деревень, оставляют без всякой помощи. В горах есть несколько медицинских миссий, которые взя­ли на себя заботу об этих несчастных. Ведь многих из них можно вылечить. Но страх и отвращение перед болезнью настолько велики, что считается невероятным, чтобы семья приняла обратно того, кто был уже однажды болен про­казой, пусть даже в легкой форме.

Альбинизм не служит препятствием к браку, да и встречается редко. Я видел альбиноса в Непале один раз. Кожа у этого ребенка была светлая, как у европейца, а волосы ярко-золотистые. Местные жители рассматривали мальчика с величайшим интересом. Но мать, казалось, ни­чуть не смутилась, когда зрители предположили, что его отец — европеец.

— Таким бог создал ребенка, — сказала она, — что я могу поделать?

В глазах европейцев монголоидная внешность большин­ства гуркхов очень привлекательна, особенно в юности, когда их щеки отливают румянцем, хотя сами гуркхи счи­тают, что такой цвет лица свойствен только европейцам. Когда однажды я сидел у дороги, мимо меня прошли гурк­хи, которые ранее никогда не видели европейца.

— Какой он румяный, — сказали они, — и какой у него большой нос.

Но, если не считать этих кратких замечаний, они не обратили на меня никакого внимания, не пялили на меня глаза, и их поведение выгодно отличалось от поведения зевак в западных странах, которые часто смущают прохо­жего, чье платье или цвет кожи выдают иностранца.

Чары и заклинания гуркхов тесно связаны с сексом. И, хотя к этим средствам прибегают обычно для предуп­реждения и лечения болезней, считается, что их главная сила заключается в том, чтобы приворожить представителя противоположного пола.

Я ни разу не встречал гуркхского крестьянина, если только ему не довелось путешествовать, который бы не веоил слепо в силу заклинаний,. Производство магических снадобий является обычно привилегией какой-либо опре­деленной семьи, однако никто не считает, что человек, изго­товляющий их. сам обладает сверхъестественной силой: все зависит от точности рецепта, по которому изготовляются эти средства. Приготовление их служит выгодным побоч­ным промыслом, и те, кому известны «секреты произ­водства», как правило, неохотно передают их кому-нибудь, кроме членов своей семьи.

Я научился нескольким заклинаниям у одного гуркха, которому их передал его старший брат. Этот человек не имел ни малейшего представления о действительном зна­чении таинственных слов, но был абсолютно убежден в и* эффективности. Он сказал, что ни при каких обстоятель­ствах не откроет их ни одному из своих соотечественников. Меня, однако, он обучил им очень охотно, поскольку, как он сказал, «в Непале они будут для меня бесполезны, зато в своей собственной стране я смогу творить чудеса».

Я пытался перевести некоторые типичные заклинания на английский язык и, потерпев неудачу, показал их про­фессору сэру Ральфу Тернеру, выдающемуся санскритологу и специалисту по сравнительному языкознанию. Тернер сказал мне, что тексты сильно искажены и, за исключе­нием отдельных слов, перевести их невозможно. Он счи­тал, что происхождение многих из них, вероятно, идет от Атхарваведы (доевнее собрание санскритских магических текстов); при передаче от поколения к поколению они искажались все больше, и со временем отдельные слова окончательно утратили свое значение.

Самое распространенное магическое средство известно под названием «земля». Чтобы прибегнуть к нему, надо внимательно проследить за всеми передвижениями в тече­ние дня того человека, чью любовь желательно «заполу­чить». Затем берется гоость земли, на которую он наступил, над нею произносится заклинание и имя возлюбленного, после чего земля кладется на место. Когда человек насту­пит на нее в следующий раз, чары начнут действовать.

Другое средство состоит в семикратном повтооении заклинания над цветком, который затем вручается возлюб­ленному, погле чего тот немедленно влюбляется в дарителя.

Простейшее магическое средство заключается в пеоеда- че любимому человеку сигареты, над которой надо предва­рительно прошептать его имя. Прежде чем принять этот дар, девушка может споосить, не содержит ли сигарета каких-нибудь чар. Однако отвечать при этом правду не­обязательно.

Если чары подействовали слишком хорошо, и эффект их доставляет много хлопот, можно избавиться от них.

прибегнув к противоположному средству, которое уничто­жает результаты первого заклинания.

Все гуркхи широко прибегают к магическим средствам, но особенно они распространены в среде брахманов и чет- ри. Представители обеих каст вступают в брак очень рано, часто до достижения половой зрелости, и жена почти всег­да намного моложе своего мужа. Это таит в себе опасность, что со временем она может влюбиться в другого человека или стать несчастной, потому что муж ее не станет прояв­лять к ней должного интереса. Однако муж может предуп­редить возможную измену, прибегнув к магическому сред­ству, которое не даст его жене обратить свою привязан* ность к кому-нибудь другому. Набор магических средств очень богат. Их используют не только в любовных делах, но и для укрощения строптивых домашних животных при спаривании.

До сих пор речь шла о социальной жизни обычной деревни Непала. Однако тысячи гуркхов постоянно живут в Индии, и, хотя большинство из них периодически наве­щает своих родных, с течением времени они перестают со­блюдать обычаи и обряды, к которым были приучены с дет­ства, поскольку святость этих установлений поддержива­лась жизнью в тесно сплоченной общине. Многие гуркхи вступают в браки, которые у них на родине посчитали бы кровосмесительными, и часто они даже не стараются уза­конить эти союзы. Гуркхи любят удовольствия и их лучшие качества проявляются тогда, когда они связаны дисципли­ной: либо в армии, либо в условиях ограничений, налагае­мых организованной семейной жизнью.

Существует, однако, обычай, котооый строго соблю­дается всеми гуркхами, находятся они дома или нет. Муж­чина обязан избегать обшения с женами своих младших братьев, будь то родственники по крови или же близкие друзья, к которым применяется соответствующий термин родства. Ни одна женщина не обратится первая к старше­му брату своего мужа, пока он не заговорит с ней; причем они ограничатся только самыми необходимыми фразами о домашних или семейных делах, не позволяя себе никакой отвлеченной беседы. Мужчина ни в коем случае не должен прикасаться к женам младшего брата, и, если случайно, мимоходом, он заденет платье одной из них, обе стороны должны немедленно совершить очищение, выпив воды, в которую погружен какой-нибудь золотой предмет. Этот обычай так силен, что даже в затронутых цивилизацией высших кругах Катманду мужчина постарается не садить­ся на один диван с женой младшего брата и, насколько ему позволяет этикет, будет игнорировать ее присутствие.

Чувство ужаса, которое вызывает у гуркхов несоблю­дение этого обычая, можно сравнить только с реакцией благочестивого христианина на поток богохульств. В этом обычае коренится представление, что более молодых жен­щин вообще лучше избегать. Так, например, когда человек хочет спросить дорогу у встречной девушки, если даже она годится ему в дочери, он обратится к ней как к старшей сестре; таким образом он дает ей понять, что его интере­сует только ответ на вопрос.

Круг ежедневных обязанностей жителей непальской деревни меняется в зависимости от времени года. Начиная с Нового года, который приходится на середину апреля, приблизительно в течение месяца производится пахота и первый сев риса, кукурузы и проса, причем сроки варьи­руются в зависимости от положения деревни над уровнем моря. В течение мая и июня идет основной сев проса, а в июле, самом напряженном месяце в году, высаживается рис. Муссонные дожди начинаются обычно в середине ию­ля и продолжаются с перерывами до начала октября. В это время надо только очищать поля от сорняков. К кон­цу августа поспевает кукуруза. Неделю спустя собирают просо. С середины октября до конца ноября, в зависимости от высоты места, поспевает основной урожай риса, и в течение последующих шести недель все мужчины, женщи­ны и даже дети усердно трудятся на полях с рассвета до глубокой темноты. Когда урожай риса собран, на полях делать нечего, в это время люди перекрывают крыши до­мов и занимаются всякими другими ремонтными работами. В феврале мужчины отправляются в горы для заготовки топлива. Дрова оставляют сохнуть на месяц, а затем жен­щины и дети сносят их вниз в деревню, в то время как мужчины начинают готовиться к пахоте.

Гурунгская девушка

В общине, существование которой зависит от урожая, вся жизнь тесно связана с сезонным календарем полевых работ, а это означает, что в Непале болыцинство семей­ных и других празднеств приходится на период между кон­цом ноября и серединой февраля. Почти все свадьбы справляются в течение трех зимних месяцев, когда легче собрать людей, да и еда имеется в избытке. Даже в Катманду и других городах, где сельское хозяйство не преобладает, праздники приходятся на этот период, и только в исключи­тельных случаях свадьбы справляются в другое время.

Большую часть сельскохозяйственных работ выполня­ют мужчины, но женщины оказывают им посильную по­мощь. Высаживание рисовой рассады, которое требует лов­кости и аккуратности, считается женским занятием, но в нем принимают участие и мужчины. Следует заметить.

что у гуркхов высаживание риса женщиной не связывает­ся с последующим хорошим урожаем, как это имеет место в других странах.

Женщине разрешается работать в поле во время месяч­ных при условии, что она не будет прикасаться к росткам. Считается, что в этом состоянии она может причинить им вред, поэтому ей следует иметь дело только с непроросши­ми семенами и уже собранным урожаем.

Кроме того, в этот период женщине запрещается смот­реть на растущие тыквы и огурцы и трогать их руками — не то они сгниют. Она не может также громко разговари­вать, особенно с незнакомцем, вблизи от овощей, посколь­ку это мешает им вызревать.

Нельзя показывать пальцем на огурцы и тыквы, осо­бенно если при этом просунуть палец сквозь сомкнутые пальцы другой руки. Огурцы и тыквы — но не другие ово­щи — можно собирать только правой рукой, иначе они будут горькими. Этот обычай перекликается с правилом, тоебующим, чтобы пищу в рот клали только правой рукой. Предрассудки, связанные с огурцами и тыквами, несом­ненно имеют сексуальное происхождение, хотя мне никто не смог объяснить связи между овощами и атрибутами секса. В настоящее время подобные ограничения не прини­маются всерьез, и они по сути дела остались суеверным пережитком.

Изучение социальной жизни гуркхов позволяет рас­сматривать их как народ, у которого основные воззрения, являясь по своему происхождению буддийскими, подверг­лись значительному влиянию индуизма. В настоящее вре­мя два этих религиозных течения в Непале настолько пе­реплелись между собой, что разделить их мне не представ­ляется возможным. Хотя обычаи и верования варьируют­ся от деревни к деревне, в любой части страны, где поль­зуются влиянием брахманы, верх берут идеи индуизма. Со­хранится это положение или нет, зависит от того, удастся ли этой прослойке удержать свои привилегии. В горах Непала брахманы, многие из которых сочетают в себе вы­сокомерие и невежество, тормозят прогресс, потому что ради своих корыстных интересов сознательно держат гурк­хов в темноте и невежестве.

Жизнь гуркхской деревни — это упорный тяжелый труд. Тем не менее гуркхи, довольствуясь тем немногим, что у них есть, никогда не теряют присущей' им жизнера­достности, котррая не покидает их даже в самых неблаго­приятных обстоятельствах. Они обладают прекрасно раз* витым чувством юмора и, что редко встречается среди народов Азии, способностью подшучивать над собой. По­следнее обстоятельство, видимо, и способствовало возник­новению взаимной симпатии английских и гуркхских солдат, несмотря на языковый барьер.

Существующее мнение, что гуркхи глупы, ни на чем не основано. Как большинство крестьян, они упрямы и непри­миримы ко всему, что противоречит их взглядам на жизнь. В течение долгого времени они были лишены всякого до­ступа к образованию, поэтому и создалось представление об их умственной отсталости. Однако в наше время наука опровергла имевшую ранее хождение теорию умственного превосходства одних народов над другими.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Путешествуя по незнакомой стране без карты, прихо­дится сталкиваться с целым рядом трудностей, связанных с предварительным выбором мест для стоянок, пополне­нием запасов продовольствия и уточнением маршрута пу­тешествия. Мы ориентировались «а маленькие города, ти­па Гуркхи, где можно купить хотя бы самое необходимое. Носильщикам эти городки представлялись «островами ци­вилизации», местами желанной передышки после каждо­дневных трудов. С их точки зрения, наше путешествие должно было состоять в том, чтобы как можно скорее промчаться по стране, останавливаясь в достаточно круп­ных населенных пунктах, где они могли отдохнуть и на­сладиться простыми радостями жизни. Нам не удавалось совершенно избегать таких стоянок, хотя, с нашей точки зрения, именно они составляли наименее приятную часть путешествия. Найти подходящее место для палатки было почти невозможно и приходилось разбивать лагерь на ри­совом поле, с которого уже убран урожай, или на краю де­ревни, где с рассвета до темноты толпа любопытных зри­телей разглядывала и расспрашивала нас. Ни о каком уединении в такой ситуации нельзя было и думать, даже для отправления естественных надобностей приходилось удирать далеко в сторону или дожидаться наступления темноты.

Гуркха в этом отношении оказалась очень неприятным местом. Десять дней добирались мы сюда. Все это время нам приходилось ограничиваться весьма поверхностным ежедневным умыванием, и наше белье изрядно загрязни­лось. Но в Гуркхе вода оказалась на расстоянии мили от нашего лагеря, нельзя было ни постирать, ни искупаться, а мы так на это надеялись.

В путь мы выступили 23 декабря. Тропа круто увела нас вниз, почти на пять тысяч футов. Затем, перейдя вброд реку, мы по густо заросшей долине стали постепенно поды­маться к перевалу. Хотя было самое холодное время года, в долинах все еще стояла жара. В сезон дождей жители долин болеют малярией, и мы замшили, что физически они слабее, чем горцы.

Сильно пересеченный характер местности — горы пере­межаются с глубокими долинами — оказал влияние на со­циальные условия жизни населения. В период муссонов и в течение нескольких последующих недель реки, ко­торые в обычное время представляют собой спокойные ручейки, превращаются в яростные потоки, и переправить­ся через них можно лишь в тех местах, где проложены мосты. Поэтому иногда деревни, расположенные по сосед­ству, совершенно изолированы друг от друга, и гуркхи, как правило, сознают себя членами деревенской общины, а не целого племени.

Мы так задержались на берегу очаровательной реки, что к четырем часам стало ясно: до намеченной цели сегод­ня нам не дойти. Мы уже поднялись не меньше чем на две тысячи футов, а кругом все еще был густой лес. Носиль­щики, уверенные, что кругом полно призраков, торопили нас дальше: они боялись ночевать в этом безлюдном месте. Но мы так устали, что я, не обращая внимания на их мольбы, велел Анг Даве разбивать палатку. Кроме того. Денис, который задержался в долине, заканчивая свой этюд, намного отстал от нас. и я боялся, что он заблудится в темноте.

Эта стоянка оказалась столь удачной, что мы задержа­лись здесь еще на один день. Кругом было много топлива, сразу после ужина носильщики разожгли огромный костер. Вокруг него они пели и танцевали, и приятная перспекти­ва получить плату за следующий день, ничего не делая, за­ставила их забыть про недавние страхи. Наша стоянка была тем более приятной, что в сотне ярдов от нее протекал не­большой ручей: местами он бежал тоненькой струйкой, но кое-где образовались небольшие озерца глубиной в не­сколько футов. Мы решили с наступлением темноты омыть наши пропотевшие тела в этих водоемах. Холодный горный воздух не располагал к промедлению, я быстро разделся и бросился в воду. Уже в следующий момент вода показа лась удивительно теплой. Я получил истинное удовольст вие, плескаясь в этом озерце. Раньше я испытывал глубо­кое отвращение к холодным ваннам, но зимние купания в прозрачных горных потоках Непала были так приятны, что, вкусив однажды это удовольствие, мы все время ста­рались разбивать лагерь в стороне от жилья, поближе к ручью или речке. Носильщики относились к нашему ку­панию, как к какому-то извращению, и терпели его только потому, что оно сулило им добавочный день отдыха.

Наш путь шел через лес к открытому всем ветрам пере­валу. Мы, как обычно, не стали задерживаться на высоте. Тропа круто пошла вниз и привела нас в долину, столь обширную, что ее можно было принять за равнину. Видимо, здесь в какую-то прежнюю геологическую эпоху было озе­ро (подобное происхождение имеют многие географические образования в Непале). Переход был довольно долгим, и мы с удовольствием шли по ровной поверхности без вся­ких подъемов и спусков. Пока мы завтракали, носильщики обогнали нас; никто из встречных, которых мы расспраши­вали по дороге, их не видел. Мы уже начали бояться, не заблудились ли, когда вдруг вдали послышался долгождан­ный звук вбиваемых в землю колышков для палатки. Мы сразу взбодрились, забыли о ноющих ногах и поспешили вперед, где нас ждал большой котел с чаем.

Лагерь был разбит в манговой роще. Неподалеку рас­положилась большая группа тибетцев, сопровождавших обоз мулов. Животные разбрелись вокруг по роще, пощи­пывая траву, и в вечерней тишине тихо позвякивали их колокольчики. Разноголосый звон что-то напоминал мне, и, уже засыпая, я вспомнил: это была музыкальная пьеса Пьера Булэ «Молоток без хозяина». Перед отъездом из Лондона я был на концерте, где исполнялась эта вещь. Мне она тогда показалась бессвязным набором лязгающих ударов, несколько напоминающих звон колокольчиков. Конечно, в этой пьесе был какой-то музыкальный рисунок, но я не смог его уловить. Теперь я понял, что музыка Булэ почти полностью воспроизводила звучание колоколь­чиков. Шум этот был в общем приятен; да и почему, собст­венно, формальная композиция должна иметь начало и ко­нец.

Когда мы пришли в лагерь, стало уже темно, и только ка следующее утро мы увидели вблизи Мачар Пучхар пик в виде рыбьего хвоста. Гора эта с двойной вершиной не принадлежит к числу гималайских гигантов.— высота ее меньше 23 тысяч футов, но стоит она уединенно и кажется выше, чем на самом деле. Мы наблюдали ее во всевозмож­ных ракурсах, и только когда спускались, она становилась невидимой, но и тогда ощущалось ее присутствие.

На следующий день, через час после отправления, мы пришли в довольно большую деревню, решив остановиться здесь и добыть сигарет. Около простенькой лавки стоял, беседуя с приятелем, хорошо одетый молодой человек в ев­ропейской обуви. Пожилой почтенный крестьянин прибли­зился к этой паре, не произнеся ни слова, опустился на колени и, посыпая себя пылью, коснулся лбом башмаков молодого человека. Брахман — а этот молодой человек был брахманом — не подумал обратить внимание на столь уни­женное приветствие и продолжал свой разговор. Через не­которое время он соблаговолил заметить наше присутст­вие и обратился ко мне на ломаном хиндустани, но, когда я ответил ему на непали, мгновенно оставил свой покро­вительственный тон и стал подобострастным. Я сразу по­чувствовал к нему антипатию. Чувство это усугубилось, когда позднее он стал пытаться снискать наше расположение. Однако я все-таки спросил его, почему он не обратил вни­мания на смиренное приветствие старика.

— Буду я отвечать ему! — сказал он, — Я брахман, че­ловек высокого рождения, а он простой крестьянин, да еще и мой должник.

К рождеству мы добрались до Таркугхаты. Это не­большая грязная деревня с несколькими лавками. Значе­ние ее определяется тем, что здесь через быструю Марсен- гди, одну из крупнейших рек Непала, перекинут мост. Как и другие мосты во внутренних районах страны, он был привезен из Англии около пятидесяти лет назад; и так же, как и большинство мостов, его не красили и не ремон­тировали со дня постройки. Настил его почти совсем сгнил и в нем зияли огромные дыры, прикрытые кое-как бамбу­ком. Переходить этот мост приходилось с большой осторож­ностью. Когда путешествие уже шло к концу, нам стали попадаться мосты, которые из-за отсутствия должного ухо­да окончательно развалились — починить их было невоз­можно. Я спросил местного старосту, почему это произо­шло. Он пожал плечами.

— Это не входит в мои обязанности.

Не доходя до Таркугхаты, мы наткнулись на деревен­скую школу, одну из немногочисленных школ, которые были недавно созданы во внутренних районах страны. Здания у нее не было, и дети, смешанная группа мальчиков и девочек, сидели под деревом, хором повторяя свой урок.

Учитель, полуобразованный брахман, заставлял йх заучи­вать наизусть священные индуистские тексты, даже не пытаясь объяснять их. Осуждать его не следует: в ходе разговора с ним мы поняли, что и самого брахмана думать никогда не учили. Его жалованье, составляющее несколько шиллингов в месяц, не выплачивалось ему с момента на­значения, то есть уже больше года. В горах Непала суще­ствует настоятельная необходимость в начальном образо­вании, и, хотя в тех деревенских школах, которые мы виде­ли, преподавание велось абсолютно неправильно, следует помнить, что несколько лет назад за пределами Непальской Долины нельзя было вообще получить какое-либо образо­вание.

Несмотря на просьбы носильщиков, мы отказались остановиться в деревне и нашли прекрасное место для ла­геря с видом на далекие вершины в нескольких сотнях яр­дов от нее вверх по реке. Едва мы устроились, как появил­ся пожилой человек и уселся на корточках перед палаткой. Я вежливо попросил его уйти, но он притворился, что не понимает меня, после чего я велел Анг Даве прогнать его. Уже вечером, когда мы готовились ко сну. этот человек ворвался к нам в палатку.

— Послушайте, — сказал он, — я брахман и я не при­вык, чтобы со мной обращались так неуважительно. У вас, конечно, есть разрешение на путешествие по нашей стране. Но вы плохо знаете наши обычаи, и я должен указать вам, что путешественники обычно делают подношения на­шему храму. Вы — богатые иностранцы, но с меня хватит пятидесяти рупий.

Нам так понравилось это место, что мы решили остать­ся здесь еще на один день и побродить по реке. Когда мы вернулись к полудню, старый брахман снова ждал нас, сидя неподвижно на корточках возле палатки, как черный ворон, ожидающий добычи. Он был здесь с утра и, несмот­ря на просьбы Анг Дава, уйти отказался. Я вежливо дал ему понять, что его присутствие здесь нежелательно. Он никак не прореагировал на мои намеки; тогда я приказал ему оставить нас в покое. Преувеличенное мнение о своем высоком происхождении он сочетал с дурными манерами недоучки.

— Почему я должен уйти? — захныкал он. — Ведь я не сделал вам ничего плохого!

Когда я наконец стал решительно гнать его, он рассер­дился и выпустил последний заряд.

— Я по крайней мере чист, — сказал он, — и сейчас буду совершать свое ежедневное омовение в реке.

Он побрел к ближайшей луже пониже нашего лагеря, снял башмаки и уселся на камень у воды. Некоторое время брахман шевелил губами в беззвучной мо\итве, сложив руки ладонями вместе. Потом он опустил ноги, так что кон­чики пальцев едва коснулись воды, обулся и побрел прочь, бросая угрожающие взгляды в нашу сторону.

— Он сумасшедший, — сказал потом Анг Дава,— да и вообще эти брахманы — проклятье нашей страны.

Мы прошли по шаткому мосту и сразу же оказались перед крутым склоном; к тому времени мы уже привыкли к непрерывным подъемам и спускам. В окрестностях Таркуг­хаты мы встретили почтальона — за спиной у него была сумка с письмами, а в руках — палка со связкой колоколь­чиков на верхнем конце, звон их предупреждал жителей о его приближении. Он сообщил нам, что ему повезло, так как зарплата почтальона недавно повысилась с тридцати до тридцати пяти рупий в месяц; хотя, добавил он, послед­ние восемь месяцев никакой платы он не получал. Я спро­сил его, зачем же он тогда утруждает себя работой. Вопрос был наивным, я прекрасно знал, что, как прочие государ­ственные служащие, он мог получать известный доход, вы­могая взятки, но меня интересовало его собственное объяс­нение.

— Я работаю, — сказал он, — потому что, если отка­жусь, на мое место назначат кого-нибудь другого, а так у меня всегда есть надежда, что когда-нибудь они выплатят мне деньги.

В Непале уже давно существует внутренняя почтовая служба, в некоторых деревнях мы видели красные почто­вые ящики — точные копии английских, но почту из них вы­нимают нерегулярно, и иногда письма лежат несколько месяцев, прежде чем отправиться в путь.

В тот же день мы встретили старого тибетца с двумя молодыми учениками. Даже Анг Дава (язык шерпов близок к тибетскому) с трудом понимал его. Как оказалось, ста­рик отправился в путь из деревни неподалеку от Лхасы два года назад. Собирая подаяние, он шел в Катманду, надеясь спокойно провести там остаток своих дней. Он предложил нам купить какие-то жалкие безделушки, но ми­лостыню не просил. Мы подарили ему несколько рупий и пожелали счастливого пути.

Ночь мы провели на краю небольшой деревни, кото- рай расположилась на «ерШйке холма. Палатку пришлось натянуть на крошечном участке сжатого поля; она едва поместилась там, но в наступающей темноте мы не смогли найти ничего лучшего. На рассвете нас неожиданно разбу- дили звуки горна. Снявшись с лагеря, мы поднялись к перевалу и увидели воинскую часть, развлекавшую жите- лей веселыми песнями и танцами. Часть эта направлялась в Покхру, чтобы сменить батальон, который должен был вернуться в Катманду. Командовал ею капитан; оказалось, что он начинал свою военную службу стрелком в том са­мом полку, где служил и я, но только много лет спустя после моего ухода из армии.

Тропа была узкой. Чтобы избежать толкотни, мы реши­ли пропустить воинскую часть вперед, переждав полчаса: они везли свой багаж на мулах и двигались гораздо быст­рее нас. Кунча расположена на границе двух администра­тивных районов; хотя в ней насчитывается не больше дю­жины домов, там есть даже небольшое правительственное учреждение. Несчастный с виду чиновник, присланный сюда из столицы, решил показать свою власть и потребо­вал визы. За время путешествия это был единственный случай, когда кто-то усомнился в нашем праве на передви­жение по стране. Удостоверившись, что все наши бумаги в порядке, он стал очень дружелюбен и предложил по чашке чая. Чиновник пожаловался, что жизнь его в Кунче сплош­ное наказание невесть за что. Никаких развлечений нет, з все местные жители поголовно неграмотны. Он умолял ме­ня замолвить за него слово, когда мы вернемся в Катман­ду, чтобы его сменили. Что угодно, только не это безна­дежное существование.

Мы сидели в вымощенном дворике его дома, окружен­ные пышным великолепием красок: в одном углу пламене­ли кирпичные бугенвилли, в другом росло апельсиновое дерево, усыпанное плодами, круто вниз спускалась долина, полная раннего утреннего тумана, а чистый горизонт откры­вал бесконечную цепь хрустальных вершин; их четко очер- ченные грани напоминали гравюру. Я никогда не видел более великолепного пейзажа—в такое место многие мечта­ют удалиться. Однако потом я стал сочувствовать чиновнику, для которого окружающая природа не представляла инте­реса. Человек не может без конца рассматривать один и тот же пейзаж, если его дни не заполнены трудом, как у зем­ледельца.

Мы спустились в долину и целый день шли вниз, сбра­сывая на ходу одежду, по мерс того как жара усиливалась. Из одной маленькой долины попадали в другую, из дру­гой — в третью, и к исходу дня вышли на широкую равни­ну, через которую мчались бурлящие воды реки Мади. В Сисагкхате была переправа, там мы и провели ночь.

С самого начала пути в Катманду мы все время шли в северо-западном направлении, постепенно приближаясь к гигантскому барьеру Гималаев. Но масштабы этой гор­ной страны так велики, что и после двух недель пути горы казались почти такими же далекими, как и в тот момент, когда мы увидели их впервые с хребта Какани.

Все же в Сисагкхате мы впервые почувствовали, что Гималаи стали ближе. Одинокой вершиной выглядел теперь Мачар Пучхар, хотя оч еще и не доминировал над окру­жающей местностью. Вечер был безоблачным. Темнота спустилась на нашу долину, но огромный ледяной барьер на горизонте еще долго освещало заходящее солнце. Из желтого он постепенно превратился в оранжевый, потом стал зеленым. Наконец горную гряду словно залило ярко- фиолетовое сияние и затем угасло, будто кто-то выключил рубильник, и темнота сразу стерла границу ледяного мас­сива. Такого потрясающего зрелища я не видел ни в одной горной стране! Эффект был совеошенно театральным, и мне пришлось сразу согласиться с Денисом, что весь этот вид вульгарен.

Вскоре после чая появился посетитель. На нем были пижамные брюки, форменный френч и тяжелые военные ботинки, а голову он укутал шерстяным шарфом. Так как лицо его скрывали темные очки, я не сразу узнал коман­дира воинской части, которая опередила нас утром. Он принес нам в подарок две большие рыбы: их поймали его солдаты сетью в реке. Мы питались в основном консерва­ми, поэтому рыба оказалась приятным добавлением к на­шему однообразному меню. К сожалению, по вкусу она на­поминала мокрую промокательную бумагу и была очень костлявой. Однако разочарование наше быстро прошло благодаря сюрпризу, который приготовил Анг Дава. Он подал ананас, извиняясь, что потратил на него наши день­ги, и опасаясь, что мы сочтем его расточительным.

— Сколько вы заплатили за него? — спросил он

— Три пенса, — ответил он.

На следующее утро мы поднялись на рассвете: нам предстояла переправа через реку. Так как в наличии име­юсь только одна лодка, в которой могло разместитъся не больше четырех человек, то, для того чтобы перевезти нас и наш багаж на другую сторону, пришлось совершить не­сколько рейсов.

На корме лодки из выдолбленного ствола сидел на кор­точках старик-перевозчик, по виду — переселенец с равнин Индии. Руля не было, и этим суденышком он управлял с помощью гребка. Нам велели усесться на корточках на дно лодки, где было около четырех дюймов воды. При этом старик сказал, чтобы мы ни при каких обстоятельствах не меняли своего положения, иначе бурные волны опроки­нут его хитрое приспособление. С пугающей скоростью лодка тронулась в каком-то странном направлении и тут же попала в водоворот. Взмах гребка — и другой поток подхватил нас в нужном направлении. Три-четыре тревож­ных минуты, и наше плавание закончено. Старик оказался опытным лодочником. Течения, сказал он мне, меняются каждую неделю, но переправа опасна только в месяцы мус­сона: тогда в стремительном потоке воды очень трудно маневрировать достаточно быстро; случается, что лодку уносит вниз по течению на несколько миль, прежде чем ему удается пристать к берегу.

На противоположном берегу реки мы вышли на одну из основных дорог, ведущих к равнинам Индии. До этого мы встречали на своем пути немного народу, но теперь люди толпой шли по дороге и во многих деревнях появи­лись лавки, где путники могли купить все необходимое. Заправляли в них женщины из племени тхакали. Еще в Катманду нас предупреждали, чтобы мы держали наших носильщиков подальше от них: об этих женщинах шла мол­ва, что они с исключительной ловкостью обирают тех, кто попадается к ним на удочку. Тхак — отдаленный район, расположенный высоко в горах возле склонов Аннапурны. Видимо, племя тхакали — тибетского происхождения, и те немногие иностранцы, которым удалось посетить эту часть Непала, отзывались о тамошних женщинах, как о чисто­плотных и смышленых. Я беседовал с некоторыми из них, они действительно охотно прибегали к непристойным наме­кам и остротам и шутливо сердились, когда я давал по­нять, что не ищу их благосклонности.

Как только мы переправились через реку, начался не­избежный" подъем. Час за часом пришлось тащиться по поросшим лесом холмам, из одной долины в другую и вре­менами казалось, что мы крутимся на одном месте. Ночь мы собирались провести в Деорали, большой деревне у самого перевала, но когда наконец добрались до нее, то даже но­сильщики признали, что место это слишком грязно для стоянки. И мы медленно потащились дальше, решив остановиться у первого же источника. Путешествие по та­кого рода местности имеет одно существенное неудобство: разбивать лагерь приходится в традиционных местах стоянок — иначе иди еще несколько часов, пока найдешь воду, годную для питья. Однако в Деорали жители успо­коили нас, сказав, что в долине есть ручей; тропа все вре­мя спускается вниз, и мы за полчаса дойдем туда.

Неправильная информация, однако, достаточно часто вводила нас в заблуждение. Я сразу же вспомнил, что у этих людей нет ни малейшего чувства времени и простран­ства. Через три часа после выхода из Деорали мы все продолжали идти по местности, где никаких признаков реки не было заметно. Становилось темно. Отшагав еще с милю, мы вышли на небольшое плато, усеянное галькой, и решили остановиться, примирившись с тем, что на этот раз нам придется обойтись без воды. Минут десять мы печально сидели около палатки, как вдруг раздался крик одного из носильщиков и прибежал радостно ухмыляющий­ся Анг Дава.

— Вода, — сказал он, показывая в сторону скального обнажения на расстоянии около двухсот ярдов.

Это была всего лишь маленькая струйка, но в несколь­ких местах образовались небольшие лужи. Сбросив одеж­ду мы улеглись в их животворную прохладу и барахтались до тех пор, пока Анг Дава не стал звать нас к чаю.

Трудно было преодолеть желание остаться здесь еще на день, но мы знали, что следующий переход до админи­стративного центра Покхра будет долгим и жарким. Хотя мы несколько сократили его, не остановившись в Деорали, пришлось идти еще около двенадцати часов. Теперь мы спустились до высоты немногим больше двух тысяч футов над уровнем моря. Стало так жарко, что мы — тако­ва уж извращенная человеческая натура — теперь мечта­ли хотя бы о небольшом подъеме, сулившем прохладу.

По дороге я встретил весьма толкового молодого учи­теля, который некогда служил в индийской армии. Прави­тельство платило ему сорок пять рупий в месяц, а местные жители сложились и удвоили эту сумму: его официальное жалованье, как правило, задерживалось на несколько меся­цев, и иначе он просто не смог бы существовать. В течение долгого времени он прилагал все усилия к тому, чтобы Правительство начало строительство школьного здания, но в конце концов ему надоели бесконечные отсрочки, и те­перь учитель делал всю работу сам с помощью учеников — каждый из них должен был принести на стройплощадку хотя бы одну каменную глыбу в день. За все наше путеше­ствие это была единственная встреча с человеком, который, не рассчитывая на вознаграждение, искренне старался улучшить судьбу своего народа.

Город Покхра (в переводе с непали «Озеоо»)—самый крупный центр внутренних районов Непала. Как и Катман­ду, он лежит на широкой плоской равнине, окруженной горами. Население его насчитывает около десяти тысяч человек. Хотя Покхра не относится к числу богатых го­родов, его значение весьма велико: это крупнейший центр, второй по размерам на равнине Непала (после долины Катманду). Большинство путей из Центрального и За­падного Непала сходятся у Покхры, откуда легко попасть на равнины Индии. Совершенно очевидно, что в раннюю геологическую эпоху долина эта была озером. Но сейчас, кроме нескольких водоемов в горах, сохранилось только одно озеро площадью в несколько квадратных миль, располо­женное в северо-восточной стороне равнины. Это озеро, на­поминающее Камберленд, дало имя всему дистрикту.

Над долиной Покхры, которая лежит на высоте 2500 футов над уровнем моря, возвышается Мачар Пуч- хар. Из Покхры видна только одна из вершин-близнецов. К Мачар Пучхару относятся с особым уважением: ведь там обитают могущественные боги. В 1957 году группа аль­пинистов Уильфреда Нойса из уважения к местным тради­циям повернула обратно, не дойдя немного до его вер­шины.

До Покхры еше оставалось несколько часов ходьбы. Бетт и я едва тащились, изнемогая от жары. Вдоуг мы услышали звук приближающейся автомашины. В облаке пыли поямо на нас выскочил «джип» и, хотя мы подавали знаки шоферу, он не остановился. Обрадовавшись, было, возможности закончить переход с удобствами, мы сразу сникли, как только автомашина скрылась вдали, и почувст­вовали себя такими усталыми, что около получаса сидели на обочине дороги, собираясь с силами, чтобы закончить переход.

Уже было темно, когда мы добоались до Покхры, но тут узнали, что нам предстоит пройти еще несколько миль. В Покхре есть небольшой аэродром, в настояшее время единственный в горах, и еще в Катманду мы получили раз­решение остановиться в расположенном на его территории здании, которое правительство построило для размещения будущих туристов в надежде, что они массами двинутся й это прекрасное место. Здание еще не функционировало, но мы знали, что оно уже обставлено и заранее мечтали, как будем спать на кроватях и сидеть в креслах.

А так как Покхра находилась как раз в середине наше­го пути, мы собирались остаться там на четыре-пять дней, чтобы восстановить свои силы перед дальнейшим путеше­ствием. Мы и так боялись, что эта часть пути будет самой трудной (так это и оказалось в действительности).

Денис отстал от нас утром, чтобы порисовать. Теперь, когда было уже совсем темно, мы забеспокоились, как бы он не заблудился среди беспорядочных улиц города. Мы сами не были уверены, что идем правильно. Миновав базар и спросив дорогу, мы очутились в каком-то пустынном месте, которое казалось необитаемым. Еще полчаса мы та­щились сквозь густую пыль и наконец увидели фонарь «летучая мышь», раскачивающийся где-то впереди. Мы устремились к нему, чтобы узнать, где находимся. Человек с фонарем оказался... Денисом. Отправившись в путь на три часа позже нас, он попал в гостиницу вскоре после захода солнца, устроившись на джипе, который не захотел подобрать нас. Мы не знали, что есть более короткий путь, минуя город, потому и разошлись с Денисом. Джип, как оказалось, принадлежал местному губернатору. Когда мы его встретили, он ехал решать какой-то деревенский спор.

Бунгало находилось в нескольких сотнях ярдов. Нас ждал ужин и спальные мешки. Деревянные кресла оказа­лись жесткими и неудобными, но для разнообразия поси­деть на них было приятно. В течение нескольких дней я предвкушал, как буду спать на кровати, но мне пришлось разочароваться. Деревянные кровати, рассчитанные на низкорослых гуркхов!, оказались дюймов на восемнадцать короче, чем необходимо, и мои ноги торчали наружу. Было так неудобно, что последующие ночи я предпочитал спать гвеонувшись на полу.

Эту гостиницу, отвратительное стандартное металличе­ское здание, привезли из Америки. В районе Покхры сколько угодно леса. Ничего не стоило построить здесь де­ревянное здание, которое прекрасно вписалось бы в окру­жающий пейзаж, но кто-то выдвинул идею, что американ­ские туристы, которых предполагалось привлечь сюл$ предпочтут что-нибудь более современное и напоминающее их родину (возможно, это рассуждение не лишено некото­рых оснований). Основной приманкой для туристов в Покхре является возможность со сравнительно близкого расстояния посмотреть Гималаи. В ясную погоду с аэрод­рома открывается потрясающий вид. Зимой горизонт ча­сами бывает затянут облаками и только изредка очищается на несколько минут. Путешественникам пришлось бы по­долгу ждать, когда чудо появится перед ними. Поэтому я был изумлен, обнаружив, что веранда бунгало выходит как раз на противоположную сторону. Чтобы увидеть хоть что-нибудь, кроме летного поля, нужно обойти здание во­круг и стать прямо пеоед уборной.

Путешествие от Катманду до Покхры заняло у нас семнадцать дней. Самолетом мы могли бы долететь сюда за час с лишним, да и стоило бы это гораздо дешевле, но тогда мы не увидели бы страны. Гостиницей временно заведовал чиновник из столичного департамента туризма, рассматривавший свое назначение как наказание. Чинов­ника страшно удивило наше появление. Ему понятно, ска­зал он, что путешественникам интересно взглянуть на снега, но уж если правительство решило обеспечить воз­душное сообщение, то зачем идти сюда пешком, тем более что и стоит это дороже. Хотя мы стали добрыми друзьями, он был совершенно уверен, что все мы слегка сумасшед­шие и не делал из этого тайны. Что можно увидеть в го­рах: ничего, кроме кучки грязных варваров.

На следующее утро мы устроили пикник и отправились осматривать озеро. На берегу коооль выстроил виллу (трудно найти что-либо более безобразное). Местность сама по себе очень приятна, но благодаря близкому соседству гор большую часть дня она лежит в тени. Здание представляет собой бетонную коробку с окнами из цветно­го стекла. Чуть пониже крыши светится неоновая надпись на хинди — «Ратна Махал» (первое слово означает имя не­пальской королевы, второе — «дворец»). Небольшой сад украшен гирляндами электрических лампочек, а клумбы выполнены в виде нагромождения камней, вмазанных в бе­тон, в щелях между которыми борются за существование несколько жалких гераней и петуний. Во время нашего по­сещения здесь трудились сотни кули, заканчивая огромную поистань. котооая строилась к визиту королевы Елизаветы я феврале 1961 года.

Королевская вилла на Покхрче считается выдающимся образцом современной жилой архитектуры. Хотя она со­вершенно неприемлема с точки зрения западных вкусов, я ничуть не сомневаюсь, что посредственный западный ар­хитектор, если его попросят спроектировать здание в во­сточном стиле, создаст что-нибудь столь же отвратитель­ное и нелепое. Нужно какое-то исключительное художест­венное чутье, чтобы приспособить традиционные черты архитектуры одной страны к архитектурным требованиям другой, в особенности если они столь же отличны, как страны Европы и Азии. Наиболее удачные примеры подоб­ного синтеза можно видеть в Нью-Дели. В Непале, и в особенности в Катманду, строительство ведется случайны­ми людьми, в результате чего всегда получается нечто ужасное. Но современные непальцы мало ценят красоту своей собственной уникальной архитектуры.

Милях в трех от аэродрома расположена британская медицинская миссия, первая из созданных во внутренних районах Непала. Когда страна была закрыта для иностран­цев, эта организация работала в Индии, в непосредствен­ной близости от непальской границы, и людям, спускав­шимся с гор Непала, оказывалась медицинская помощь. Местоположение станции предполагало ее перемещение в Непал при первой же возможности.

Персонал больницы, о которой идет речь, состоит в основном из женщин-врачей. В ней лечат по большей части гинекологические заболевания, которые весьма распростра­нены в Непале. Бытующее в Европе представление о том, что простая женщина меньше страдает от недомоганий, связанных с рождением ребенка, совершенно лишено ос­нования. Широко распространены всевозможные осложне­ния, вызванные неправильным строением таза и другими аномалиями. Кроме того, гинекологические заболевания нередко возникают в результате неподходящего или не­достаточного питания.

Доктор Уотсон, главный хирург миссии, сказала мне, что сейчас уже нетрудно убедить местную женщину ро­жать с помощью кесарева сечения. Многие обращавшиеся к ней женщины больше не 'могли вынашивать детей, но она разрешала сделать аборт только в том случае, если у них уже было не меньше шести детей, причем с согласия мужа.

Существует очень стойкое поверье, что, если женщина умирает от тяжелых родов, перед тем как кремировать ее, ребенка следует удалить из телд мдтери, иначе духи обоих будут являться в деревню. Обычно подобную операцию производит брахман, причем за определенную плату в пятьсот рупий. По масштабам гуркхов это огромная сум­ма, и крестьянин, выплативший ее, попадает в пожизнен­ную долговую кабалу.

Я спросил — довольно нетактично — у доктрра Уотсон, делает ли она такие операции в случае необходимости, что­бы уберечь семью от ненужных расходов, но она ответила, что как истинная христианка не может потворствовать этому языческому обычаю.

Медицинским миссиям разрешено работать в Непале при одном условии: они не должны ни проповедовать хри­стианство, ни обращать в него местных жителей, но, как сказал мне один из работников миссии, «никто не может помешать нам говорить». Я не хочу сказать, что кто-нибудь из медицинского персонала миссий, работающих в Непале, пренебрегает этим условием, поставленным непальским правительством, но христианский миссионер, по самому характеру своего призвания, не может довольствоваться только оказанием медицинской помощи.

Сам я являюсь убежденным христианином, поэтому мне едва ли удобно рассуждать о мотивах, лежащих в основе миссионеоской деятельности. Я процитирую лишь доктора Карла Юнга, который, помимо того что много занимался этим вопросом, и сам принадлежал к последовательным христианам. «Я полностью убежден, — пишет он, — что огромное количество людей принадлежит к пастве католи­ческой церкви и ни к какой больше, потому что они нахо­дят там духовное прибежище. Я уверен в этом, так же как и в том факте, что примитивная религия более подходит примитивному народу, чем христианство. Последнее на­столько непонятно и чуждо этому народу, что он может только подражать ему самым отвратительным образом». Далее Юнг рассуждает о мании величия на Западе, кото­рая заставляет нас утверждать, что единственная истина — христианство, а единственный спаситель — белый Хри­стос [25].

Мне кажется, что основная ошибка заключается в вы­сокомерном предположении, будто бы добродетельная жизнь является прерогативой тех, кто исповедует христи­анство. На собственном опыте я убедился, что это совсем неверно. Буддийский и индуистский каноны, особенно последнии, содержат огромное количество моральных предпи­саний. Их не всегда соблюдают. Но ведь и не все христиане ведут достойную жизнь.

В Непале самое большое препятствие на пути социаль­ного прогресса — жесткие рамки кастовой системы. В Ин­дии эта система уже разрушается и с распространением образования окончательно исчезнет. Но в Непале, с его раз­общенностью (по крайней мере в горах) и почти сплошной неграмотностью, дело обстоит по-другому. Непальское об­щество, по-видимому, еще долго будет оставаться разде­ленным на касты, и, на мой взгляд, искать новообращен­ных среди людей, которые и так разделены на взаимно исключающие группы, будет неправильным и приведет к возникновению еще одной касты. Более того, миссионеры исповедуют христианство различных толков и часто актив­но выступают против взглядов других христианских сект.

Тем не менее миссионерские больницы проводят в Не­пале работу исключительной важности. Мне хотелось бы только, чтобы там было поменьше фисгармоний и молит­венников.

Больница в Покхре, как и первая британская резиден­ция в Катманду, расположена в месте, которое, по веро­ваниям местных жителей, населено духами и считается не­пригодным для жилья. Это не мешает непальцам пользо­ваться услугами больницы. Подобные предрассудки возни­кают, как и следовало ожидать, под влиянием брахманов и (в несколько меньшей степени) четри. Эти две касты, представители которых отказываются прикасаться к пище, приготовленной людьми не их касты, создают ненужные трудности в работе. Прочие пациенты, в особенности если они служили в армии, не доставляют никаких хлопот пер­соналу, хотя на них иногда влияют угрозы тех, кого они привыкли считать выше себя. Единственное практическое решение этого вопроса было найдено: в больнице не стали кормить пациентов, а разрешили заботиться о них род­ственникам. Человек, привыкший к порядкам, царящим в самых маленьких европейских больницах, был бы поражен зрелищем, открывающимся в больничном флигеле в Покх­ре — сорок-пятьдесят человек одновременно готовят пищу на отдельных очагах. Правда, в результате этой системы персонал не может контролировать пациентов, и иногда возникают осложнения. Тем не менее до тех пор, пока не будут преодолены предрассудки и невежество, разрешить эту проблему другим способом невозможно.

Я давно питал к гуркхам ничем, казалось, не обоснован­ную симпатию и убеждал себя в том, что для них харак­терны только немногие недостатки, которые распростране­ны в большинстве остальных обществ. Поэтому я был осо­бенно доволен, когда одна из сиделок, до этого работавшая во многих частях света, подтвердила мое мнение. По ее сло­вам, за исключением брахманов и четри, гуркхи самые чу­десные люди, которых она встречала: они добры друг к другу, очень честны и трогательно благодарны за все, что для них делают.

В настоящее время больница в Покхре более или менее окупает себя. Даром здесь лечат только бедняков, но уста­новленная плата является скорее номинальной. Считается, что простые люди подозрительно относятся к бесплатному обслуживанию, но у больницы уже сейчас заявок на хирур­гические операции больше, чем она может выполнить. Мно­гие семьи не могут сразу уплатить по счету, но в конце концов все долги бывают оплачены, хоть иногда и с тру­дом. Искушенный читатель, вероятно, увидит в этом не более чем нормальные честные деловые отношения; ведь все мы привыкли платить наши долги. Но в обществе, где люди привыкли к гнету взяточничества и коррупции, это обстоятельство прекрасно демонстрирует высокие достоин­ства гуркхов.

Как правило, в Гималаях в конце декабря в течение нескольких дней идет дождь. Планируя наше путешествие, мы собирались пересидеть сезонные ливни в Покхре. Так и случилось.

Тяжелый шум дождя, падавшего на крышу металличе­ской гостиницы, заглушал все; даже разговаривать было невозможно. Но по крайней мере мы не мокли, а в баках собралась вода, позволившая постирать одежду. Аэрод­ром был пуст — летное поле превратилось в болото. Меж­ду Катманду и Покхрой существует регулярное воздуш­ное сообщение, но, поскольку эти города не имеют ни теле­фонной, ни радиосвязи, только отдаленный гул прибли­жающегося самолета предупреждает начальника аэропорта о том, что нужно прогнать с летного поля пасущийся скот. Делает он это с помощью автомобильного рожка. Взлет­ной дорожки в Покхре нет, но, так как местность здесь от­крытая, Посадка гораздо мейее рйсковайна, чем в Катманду.

Опасаясь, что мне не удастся получить разрешение на путешествие по стране, я в свое время слетал в Покхру, вер­нувшись в тот же день в Катманду. Не успели мы выле­теть, как спустились облака, внизу ничего нельзя было разглядеть, кроме серовато-коричневых клочков пейзажа. Тем не менее полет этот я запомню надолго. На обратном пути из Покхры самолет летит прямо на массивную гряду гор, и непосвященным кажется, что сейчас он разобьется о них. Рядом со мной сидел и нервно молился садху, индийский нищенствующий монах. На самолете летать ему не приходилось, и он был охвачен ужасом. Когда мы буквально перепрыгнули через хребет, все вре­мя маячивший перед нами, монах издал пронзительный вопль и, бросившись на колени, стал умолять своих богов защитить его. Секунду или две казалось, что и другие пас­сажиры поддадутся панике, однако здравый смысл все же победил. Вскоре они осознали, что им ничто не угрожает. Мой спутник продолжал молиться, пока мы не приземли­лись в Катманду.

Прибытие самолета — единственное развлечение в Покхре. На аэродроме собирается по меньшей мере двести человек в ожидании этого события. За порядком в толпе никто не следит, и пассажирам приходится с трудом про­кладывать себе путь через заслон из глазеющих зевак, кото­рые жаждут своими глазами увидеть чудесную машину. Много лет назад, путешествуя вдоль непало-индийской границы, я с интересом прислушивался к рассуждениям гуркхов, которые впервые увидели поезд. Они никак не могли понять, каким образом он движется, и приходили к выводу, что дело здесь не обходится без «западной ма­гии». Но теперь я заметил, что самолет не вызывает у мест­ных жителей подобной реакции и воспринимается ими как обычное явление. Сначала я не мог понять причины этого, но однажды, стоя в аэропорту Покхры, услышал, как пожи­лой человек бранит своего сына за чрезмерное восхищение самолетом. «Ты ведь знаешь, что в древние времена, — ска­зал он, — наши боги постоянно перелетали из одного места в другое. Они навещали друг друга на вершинах гор. Как же, ты думаешь, они могли это делать, если бы не было самолета?»

В аэропорту мы покупали восхитительные мандарины по двадцать пять штук на шиллинг. Я знал, что Покхра славится своими цитрусами, и удивлялся, почему их нет в других частях страны. По-видимому, в далеким Прошлом некий предприимчивый фермер ради эксперимента привез и посадил несколько деревьев, от них и произошли совре­менные цитрусовые рощи. Фрукты отправляют вниз и продают на равнинах Индии. Промысел этот не организо­ван: обычно человек на свободные деньги покупает фрукты, несет их вниз, на равнину, и продает там по сходной цене. На большей части территории Непала условия благоприят­ствуют выращиванию разнообразных фруктов. Садовод­ство здесь могло бы стать выгодным делом, пример тому до­лина Кулу, что находится в горах Восточного Пенджаба.

Незадолго до отъезда из Покхры мы случайно услы­шали, что две недели назад был распущен кабинет и пре­мьер-министр посажен в тюрьму по обвинению во взяточ­ничестве и коррупции. Новость эта, однако, не вызвала никакого интереса.

— Нам все равно, что делается в Катманду, — сказал мне старый гуркх, офицер на пенсии. — Беда наших поли­тических деятелей в том, что они слишком торопятся раз­богатеть, поэтому их быстро разоблачают- После них при­ходят новые, и все повторяется сначала.

Когда дожди прекратились, мы увидели, что снеговая линия сильно опустилась, и на горах пониже появились снеговые шапки. Атмосфера была так чиста и прозрачна, что, казалось, до самой далекой горы можно дойти за день.

5 января мы покинули Покхру в прекрасном настрое­нии; утро было великолепное. Мы направлялись в Баг- лунг, собираясь повернуть оттуда прямо на юг и добраться до тераев, где был небольшой аэродром, чтобы улететь обратно в Катманду. Наши друзья миссионеры уверяли нас, что Баглунг находится на расстоянии одного длин­ного дневного перехода: даже самые слабые из них легко проделывают этот путь за два дня. Я знал, что карта, которой мы располагали, весьма неточна, но даже с уче­том этого обстоятельства не мог предположить, что мы доберемся до Баглунга быстрее, чем за неделю. Так оно и случилось. Позднее я понял, что для врачей было делом чести передвигаться в горах так же быстро, как это де­лают местные жители. Благодаря длительному общению с последними они приобрели такие же смутные представле­ния о времени и пространстве.

К концу дня мы поднялись на две тысячи футов над долиной. Тропа шла чуть пониже гребня длинного хребта, который совершенно закрывал вид на горы. Внизу, прямо под нами, лежало озеро Покхра, изумрудно-зеленое в уга­сающем свете дня. Была ясно видна вилла короля, но сейчас ее оскорбительное безобразие смягчалось расстоя­нием. Так как поблизости не было деревень, мы разбили лагерь возле маленького ручья.

Мы уже перешли границу административного дистрик­та Каски. В свое время Каски и соседний дистрикт были наследным владением Джанга Бахадура и его преемников. Насколько я знаю, Джанг Бахадур ничем не был связан с этими местами и даже никогда не был здесь, но он являлся их сюзереном, и это обеспечило ему и его потомкам титул махараджи. Премьер-министров из семьи Ран везде оши­бочно считали махараджами всего Непала. Но, хотя они являлись фактическими правителями всей страны, махарад­жами были только в Каски и в Ламджанге.

На следующий день мы пришли в Каски. Это селение утратило свое прежнее значение, превратившись в группу разбросанных крестьянских хозяйств. Однако нетрудно понять, почему оно так долго оставалось независимым. Расположенное под гребнем высокого хребта, который гос­подствует над окружающей местностью, селение оказалось совершенно неприступным для войск, вооруженных на уровне восемнадцатого века.

На вершине хребта, на высоте около тысячи футов, над селом все еще стоят развалины старой крепости. Подъем туда обещал быть трудным, а нас ожидал долгий переход. Поэтому мы решили не осматривать крепость. Все мы, но не Денис. Пока Бетт и я разбирали лагерь, он отправился вверх на гору. Мы уже собрались тронуться дальше, когда сверху раздался его крик. Слов разобрать было нельзя, но мы поняли, что он призывает присоединиться к нему. Отправив караван вперед, мы довольно неохотно стали ка­рабкаться на гору. Никакой тропы не было, и дорогу спро­сить было не у кого. Однако на окраине Каски перед нами вдруг появился неизбежный брахман, который безапел­ляционно заявил, что мы должны вернуться.

— Туда идти нельзя, — сказал он, — здесь святая земля. Гора священна, а в крепости — наш храм.

Убедившись, что мы все равно пойдем туда, он не­сколько успокоился.

— Ладно, — сказал брахман, — только снимите ваши башмаки и идите на гору босиком, а то оскверните святое место.

В этот момент я случайно взглянул вниз и убедился, что стою как раз рядом с местной импровизированной уборной.

— Если это святая земля, — сказал я, — вы могли бы постараться держать ее в чистоте.

После этого мы зашагали вверх на гору, не обращая более внимания на крики брахмана.

Крутая тропа была вымощена неплотно пригнанными камнями, и мы все время скользили назад. Я задыхался и уже готов был сдаться, если бы не Денис, советовавший нам поторопиться. Он, по-видимому, был чем-то взволно­ван. Когда, наконец, запыхавшись, мы одолели подъем, перед нами развернулась изумительная горная панорама. Я никогда не видел ничего подобного; это было настолько потрясающее зрелище, что в течение нескольких минут никто из нас не произнес ни слова.

Отсюда начинался отвесный обрыв, глубокий, в не­сколько тысяч футов. У подножия его лежала широкая долина, усеянная пятнами крошечных деревень, окружен­ных апельсиновыми рощами. Река — светло-голубая лента, извивающаяся по долине, — с этой высоты казалась не­подвижной. На противоположной стороне местность круто поднималась к другому хребту, а за ним вставала одино­кая вершина Мачар Пучхара, который рвался вверх из окружающих его долин. Направо высился пик Аннапурна, но он казался ниже из-за соседства другой, более близкой горы. Каждая грань Мачар Пучхара, каждый его ледник были высечены словно из хрусталя. На небе не было ни облачка, и оттуда, где мы стояли, виднелась вторая его вершина, которая и придает горе сходство с рыбьим хво­стом. Мы находились так близко от Мачар Пучхара, что можно было разглядеть непрерывно меняющийся узор те­ней, отбрасываемых лучами восходящего солнца, и гора уже больше не выглядела неподвижной массой, а, казалось, обрела свою собственную жизнь. Я не склонен ко вся­ким мистическим переживаниям, но в этот момент испы­тывал ошеломляющее чувство ничтожества человека, тщет­ности людских желаний.

Небольшая крепость из камня и дерева не ремонтиро­валась уже в течение многих лет и постепенно разрушалась. Крепость не представляла особого интереса и в архи­тектурном отношении. Перед ней была небольшая мощеная терраса, в углу которой стоял выкрашенный киноварью камень с прислоненным к нему старым ржавым трезубцем.

Это и была святыня, которую, по Мнению деревенского брахмана, мы могли осквернить своим присутствием. Все здесь, впрочем, свидетельствовало о том, что место это посещалось довольно редко.

На Дениса явно подействовала красота пейзажа, и он, естественно, захотел зафиксировать свои впечатления. По своим склонностям Денис — беспредметный художник; однако, сделав несколько эскизов, он сказал, что сюжет слишком сложен и объемен, чтобы сразу дать его абстракт­ное изображение. Поэтому Денис принялся за целую серию рисунков. Когда их потом склеили, образовался огромный набросок размером с четыре газетных листа. Предполага­лось, что, вернувшись в свою студию, Денис сможет вновь схватить общий вид пейзажа. Было похоже, что работа над эскизами займет целый день, поэтому Бетт и я, проведя на хребте около часа, решили идти дальше, чтобы пригото­вить лагерь.

Около полумили мы прошли по хребту; он закончился седловиной, и другая тропа повела нас вниз, в долину. Там находилась большая деревня. На краю ее стоял одинокий дом с великолепным видом на горы. В саду работал сгорб­ленный старик. Поздоровавшись с ним, я выразил вслух восхищение превосходным местом, которое он выбрал для своего дома.

—- Да, ответил он, — я прожил здесь много лет и вы­брал такое место, чтобы можно было смотреть на горы, молясь богам, которые живут там. Но богам наплевать на меня, я остался таким же бедняком, каким и был раньше. Даже корова ни разу не принесла мне теленка...

В нескольких милях от деревни мы обнаружили неболь­шое рисовое поле и рядом с ним ручей. Снежные вершины были скрыты хребтом, но зато открывался широкий вид на юг. Отсюда еще виднелся аэродром в Покхре и кусок озера. Заходящее солнце отражалось на металлической поверхности крыши бунгало для туристов, и ока сияла, как свет маяка. Хотя в этот день мы прошли не очень мно­го, все же решили остановиться, чтобы Денис не сбился с пути в темноте.

К обеду он все еще не появился, и я послал за ним двух носильщиков с фонарями. До восьми часов ничего но­вого не произошло. Но вдруг я увидел вдалеке светящуюся точку, которая двигалась в нашем направлении. Прошло двадцать минут, но она, казалось, ничуть не приблизилась. Тогда я отправился через поле узнать, в чем дело, и с ужасом увидел Дениса, который еле передвигался, поддер­живаемый обоими носильщиками. Я испугался, что он сло­мал ногу. Выяснилось следующее: Денис углубился в ра­боту и, лишь закончив ее, заметил, что уже стало темно. Стараясь наверстать время, он пошел напрямик, без тропы и так сильно стер себе пятку, что не мог наступить на ногу. К счастью, потертость оказалась несерьезной, хотя на ка- кое-то время вывела Дениса из строя.

На следующее утро Денис сказал, что как-нибудь смо­жет тащиться дальше. Он все еще сильно хромал и, оче­видно, испытывал сильную боль, но так или иначе проша­гал с нами весь день. После долгого и утомительного подъе­ма мы сосновым лесом спустились к Тилхару. Деревня эта расположена на отмели при слиянии двух рек. Мы на­шли идеальное место для лагеря. Здесь было так хорошо, что мы, пожалуй, все равно решили бы остаться на этой стрелке еще на день, даже если Денис не нуждался бы в лечении и отдыхе.

Вечером долину застелил туман, но темно-синее небо над ней сияло звездами. Позднее, когда поднялась луна, белый свет залил горы, и мы сидели около палатки, на­блюдая меняющуюся картину под убаюкивающие звуки спокойно текущей реки.

Проснулись мы на рассвете; очарование яркого сол­нечного утра затмило волшебство ночи. Небольшой ручей быстро бежал из боковой долины. Перед завтраком мы искупались в его глубоких прозрачных заводях, лежа в стремительном потоке воды до тех пор, пока тела не око­ченели.

В деревне оказалась небольшая школа, которой руково­дил бывший солдат. Во время моего посещения он обучал своих учеников, мальчиков и девочек, начаткам армейской муштры, покрикивая, когда они приветствовали его не повоенному.

— А как обстоит дело с обучением чтению и письму?— спросил я.

Солдат посмотрел на меня с полным недоумением:

— Это здесь ни к чему, — сказал он, — детям нужна дисциплина.

С первого дня нашего совместного путешествия всякий раз, когда Денис сидел за работой, я, словно зачарован­ный, наблюдал за ним. Кроме всего прочего у него оказал­ся врожденный талант учителя: Денис постоянно подби­вал меня попытаться изобразить что-либо. Втайне я давно желал этого. Мы решили задержаться на стоянке, пока не поправится нога Дениса, а так как делать было нечего, я, попросив у него кпаски и бумагу, отправился в небольшую боковую долину. Выбрав вид, который показался мне про­стым по композиции, я уселся на камень и начал рисовать. После тщетных попыток изобразить что-либо, продолжав­шихся примерно в течение часа, стало ясно, что ни малей­ших способностей к рисованию у меня нет. Тем не менее мои неумелые каракули имели некоторое сходство с изо­бражаемым пейзажем. Подняв голову, я видел, что рядом уселся солдат-учитель.

— Вы рисуете карту, — заметил он, — но русло реки начеотили неверно.

Самым поразительным было то, что в Тилхаре жил дантист, хотя в принципе это слово означает более высо­кую степень мастерства» чем та, которой обладал местный деятель. По профессии он был кузнецом, но в качестве побочного занятия изготовлял искусственные зубы, по­скольку на них в округе был спрос. Считается, что у при­митивных народов великолепные зубы, но в больнице в Покхре мне сказали, что болезни зубов, особенно кариоз, весьма широко распространены здесь. Большинство гурк­хов (за исключением тех, кто служил в армии или побывал в более развитых районах) не чистят зубы, и крахмалистая пища, которую они в основном потребляют, приводит к бы­строму разрушению зубов.

Было очень интересно наблюдать за работой тилхар- ского дантиста. Он не знал, что зубы можно пломбировать. По требованию он пытался удалять их, для чего употреб­лял свои обычные кузнечные клещи, но гораздо большее удовольствие получал, изготовляя искусственные челюсти из золота. По словам дантиста, ему не нужно было видеть пациента; заказывая зубы, следовало лишь указать свой возраст и пол. В Катманду я часто видел гуркхов с гор, которые таким же образом приобретали очки для своих родственников, оставшихся дома. Но если очки еще могут подойти, скажем, для пациента лет шестидесяти, то при изготовлении вставных зубов этот номер не проходит. Как- то раз я видел старика, котооый наловчился запихивать в свой беззубый рот подобную челюсть: у него был такой вид, словно он постоянно сосал большой кусок металла, болтающийся во рту. В горах Непала такие зубы скорее служат символом богатства, чем применяются на практике.

Покинув Тилхар, мы прошли несколько миль вниз по течению реки. В месте её слияния с рекой Мади был пере­кинут шаткий мост, крайне нуждающийся в ремонте. Едва мы перебрались через реку, как нам снова пришлось подни­маться. Стояла жара, укрыться в тени было негде, но я все время останавливался, чтобы полюбоваться открывающими­ся видами. Во время одной из таких остановок ко мне подо­шел прохожий и сел рядом. Это был человек средних лет, с виду довольно сообразительный, и я спросил его о поло­жении в стране. Он знал, что в последние годы в Катман­ду появилось какое-то новое правительство — как-то раз к ним в деревню пришел человек из столицы и рассказал об этом, — но никто ничего не понял. Однако этот приезжий был хорошим человеком; он раздавал всем сигареты. Я спросил моего информатора, не слышал ли он о том, что премьер-министр смещен.

— Ничего удивительного, — сказал он, — но нам все равно. Может, вы знаете, кто сейчас премьер-министр?

— Разве вы не слышали о мистере Койрала? — спро­сил я.

— Нет, — ответил он, — но, судя по его имени, это один из проклятых брахманов.

Мы снова спустились, на сей раз к руслу Гандака. Да­же зимой река эта представляет собой бушующий поток. Несколько миль мы двигались вдоль берега, пока не дошли до переправы: желающих перевозили с одного берега на другой в обычном выдолбленном каноэ. Мы ждали лодку, когда к нам подошел молодой тибетец, говоривший на непали. Он спросил нас о расстоянии до какой-то отдален­ной деревни, о которой я, естественно, никогда раньше не слышал. Я почувствовал, что он будет разочарован, если я отвечу отрицательно. Пришлось прибегнуть к обычному стандартному ответу.

— Два коша, — сказал я, и он, улыбаясь, пошел своей дорогой.

На противоположном берегу реки нас ожидал крутой подъем, потом мы углубились в восхитительный лес, про­хладный и ровный. В таких путешествиях человек учится ценить простые удовольствия. После того как вы долгие мили карабкаетесь по скалам и сбиваете себе ноги о кам­ни, чувство облегчения при ходьбе по ровной земле при* ближается к экстазу.

Несколькими милями дальше тропа опять спустилась ц реке, а затем мы постепенно поднялись к Баглунгу. Это приятный городок с населением около восьми-девяти ты­сяч, расположенный приблизительно в тысяче футов над долиной. Мы разбили лагерь на рисовой террасе за горо­дом, возле ручейка. Вода в нем, правда, была такой гряз­ной, что годилась только для стирки. Но ничего другого нам не оставалось: жителям Баглунга приходится носить воду из реки, протекающей в долине. Целый день туда и обратно нескончаемой вереницей тянутся женщины и дети с большими медными или глиняными кувшинами. Внизу, в долине, была колония прокаженных: больные, изгнанные из дома своими семьями, жили в ужасающей нищете. Как только стало известно о нашем появлении, некоторые из них пришли и стали просить лекарств. Они ни за что не хо­тели уходить; несчастные и заброшенные люди не понима­ли, что мы ничем не можем им помочь, и смотрели на меня с упреком, когда с сознанием своей вины я просил Анга Даву прогнать их. Все время, пока мы оставались здесь, они сидели неподвижно на земле в сотне ярдов от нашей палатки.

На другой день мы с удивлением услышали гул прибли­жающегося летательного аппарата, а вскоре, скользя над долиной, появился вертолет и приземлился в поле за горо­дом. Его сразу же окружили бегущие со всех сторон люди. В то самое время в долину направлялась похоронная про­цессия. На несколько мгновений жалобные завывания ра­ковин слились с гулом мотора, но вскоре любопытство взяло верх, и, бросив покойника, вся процессия устремилась к веотолету.

Через пятнадцать минут вертолет поднялся в воздух, а вечером мы услышали, что на нем улетел в Катманду глава местной администрации, но никто толком не знал зачем.

Правительство Непала приняло обширный план строи­тельства сети дорог в горах. Но если эти дороги и будут когда-нибудь построены, польза от них окажется невелика. Кроме того, их сооружение и содержание потребует боль­ших затрат. Я всегда считал, что вертолеты могли бы ре­шить проблему сообщения в Непале, а появление одного из них в Баглунге подтверждало мою правоту. Путешест­вие из Катманду заняло у нас месяц, вертолет же может покрыть это расстояние за два часа; а стоимость тридцати­сорока таких машин, которые могут приземляться почти везде, будет во много раз меньше, чем затраты на строи­тельство дорог.

Через Баглунг не проходят важные пути, но он являет­ся одновременно и административным центром и единстве^ ным значительным населенным пунктом в большом дист­рикте. Поэтому лавки здесь гораздо богаче, чем в любых других городах, которые мы успели посетить. В Баглунге торгуют ситцем и разными простыми товарами, импорти­руемыми из Индии. Как правило, эти лавки принадлежат неварам. У одного из них мы заметили батарейный радио­приемник (впервые после отъезда из Катманду), который постоянно был включен на полную мощность. Владелец сказал мне, что он слушает только индийские музыкальные передачи из Бомбея. Постоянный аккомпанемент радиопо­мех делал шум этих передач невыносимым. Что касается ежедневного вещания йебольшой радиостанции Катманду, то, насколько я мог убедиться, ее никто не слушает.

Теперь мы достигли самого северного пункта нашего путешествия и, отдохнув несколько дней, повернули на юг.

С севера на юг направлены основные транспортные ар­терии Непала.

Огромные параллельные хребты, отходящие от Ги­малаев, делят страну на ряд долин, орошаемых бесчислен­ными потоками, берущими начало в окружающих горах. Все они текут к равнинам Индии и, сливаясь друг с другом, образуют несколько крупных рек, даже не успев достигнуть первой ступени предгооий. Поэтому, путешествуя по Непа­лу, все время приходится преодолевать непрерывные кру­тые подъемы и спуски, в чем мы и убедились на собствен­ном опыте. Естественно, пути чеоез горы с запада на восток нет, и жители отдаленных районов, если им нужно по­пасть в Катманду, предпочитают, спустившись на равнины, добираться до столицы длинным коуговым nvTeM по желез­ной дороге через Раксаул, от которого в Катманду идет шоссейная дорога.

Мне казалось, что стоит нам добраться до Баглунга, все трудности останутся позади: дальше нам поидется ид­ти в основном вдоль хоебтов на юг, и мы будем постепен­но спускаться к равнинам. Мои предположения не оправда­лись. Именно последняя часть нашего путешествия ока­залась самой тяжелой, в основном потому, что нас подсте­регали неожиданности. Дорога шла вдоль реки Гандак, но временами долина становилась совсем узкой, превоа- щаясь в обоывистое ушелье, поэтому мы все время взби­рались на гооы, чтобы как-то продолжать путь в нужном направлении. Распоостоанено мнение, что в Непале сравни­тельно легко путешествовать с севеоа на юг, однако оно основанр на изучении карт и на проверку оказалось ми­фом. Рельеф страны так запутан, что для уставшего пу­тешественника все равно, в каком направлении он двинется.

Выйдя из Баглунга к концу дня, вместо того чтобы выбраться из долины, мы все еще шли вниз по течению Гандака. Деревни, которые попадались нам по пути, нахо­дились где-то высоко над нами, и, почувствовав, что с нас хватит на этот день, мы разбили лагерь на песчаной косе возле реки. На противоположном берегу высился крутой утес, высотой почти в тысячу футов. Он закрывал весь пейзаж, только клочок неба виднелся над головой, и, когда стало темно, в окружающем мраке он засиял, усыпанный звездами.

Я поднялся рано утром. Тонкое покрывало тумана тихо плыло вниз по долине и «ад ним, лениво взмахивая крыльями, летели два больших баклана. Пока я наблюдал за ними в предрассветной прохладе, из какой-то деревни сверху к реке поишла стирать девушка. Она несла не­большой медный поднос, полный алых поинсеттиа. Прежде чем войти в воду, она на секунду опустилась на колени в молчаливой молитве. Сложив руки ладонями, девушка по­клонилась реке и бросила в воду свое подношение из цве­тов. У нее остался только один цветок, который она во­ткнула себе в волосы. Меня глубоко тронула красота этого простого поклонения. «Вот истинно религиозное общение с силами природы, никто не захочет поменять его на чужую веру», — подумал я.

Следующий день снова был очень утомительным из-за непрерывных подъемов и спусков по коутым склонам. К концу его мы оказались высоко над рекой, на плато, усе­янном деревнями. Наша тропа соединялась здесь с прямой дорогой, идушей из Покхры к равнинам Индии. Движение по ней было очень оживленным: из Индии носильщики та­щили на себе железный лом, керосин, сахар: из выгокогоо- ных районов, пограничных с Тибетом, переправлялись тюки с шеостью. Большинство носильщиков производили впечатление людей слабого телосложения, по внешнему облику они несколько напоминали индийцев. Среди них были жители низменных теоаев. Было видно, что они стра­дали от малярии, широко распростоаненной в этих обла­стях. Носильщики жаловались, что, только необходимость заставляет их работать в горах и они с трудом переносят здешний холодный климат.

Плато, на котором мы разбили лагерь, было малень­ким, не более одной квадратной мили. Вокруг теснились горы, а по их склонам расположилось множество мелких деревень. Местность эта слишком неровна, а климат сух для земледелия, поэтому жители занимаются главным образом скотоводством — выращивают жалких коз и овец и продают их или обменивают на рис. Когда мы проходили через одну из деревень, ко мне обратился с дружеским приветствием брахман-крестьянин. Он бездельничал возле своего уютного дома. Когда я ответил на его приветствие, он стал, однако, жаловаться на свою бедность.

— У меня ничего нет, — сказал он, — только дом, да немного жалкой земля, да несколько коров и буйволов...

Я прервал его, спросив, чего еще он хочет от жизни.

— Чтоб всего было больше! — ответил он коротко.

Мы нырнули в следующую долину и побрели вдоль ре­ки. Путь был очень тяжелым, потому что даже зимой, когда вода стоит на самом низком уровне, река подступает к самым скалам, не оставляя места даже для узкой тропин­ки, и нам нередко приходилось взбираться по отвесным склонам на высоту несколько сот футов. Это было не столько опасно, сколько утомительно. Кроме того, мы про» двигались вперед с такой черепашьей скоростью, что лома­лись все наши планы. К концу дня долина стала расши­ряться и впервые за день мы увидели хорошо утоптан­ную тропу. Но тут нам стало ясно, что она, круто извива­ясь, ползла вверх тысячи на две футов по скалистым усту­пам, на которых невозможно устроиться на ночь. Уже стем­нело, когда мы добрались до вершины, где находилась какая-то жалкая деревушка. Искать подходящее место времени не было, поэтому мы установили палатку на самой вершине утеса, на крошечном рисовом поле площадью не­сколько квадратных ярдов, куда с трудом взобрались. Всю ночь дул ветер, брезент палатки хлопал и мешал заснуть. Утром мы увидели, что лагерь разбит на самом краю обры­ва: прямо перед нами была пропасть.

Мы собирались отдохнуть денек, но, если не считать прелестного вида, место было довольно негостеприимным.

Местные жители заверяли нас, что следующий пере­ход будет очень легким; нам надо было постепенно спу­ститься к Рани Гхату, где мы предполагали ненадолго оста­новиться. К тому времени я уже хорошо знал, что на ин­формацию полагаться нельзя; однако одна старуха сумела нас убедить, и вопреки здравому смыслу мы решили идти дальше. Кроме того, нас прельщала перспектива приятногр щупания в конце пути.

С рассветом мы выступили, но до цели добрались толь­ко через тринадцать часов, причем нам пришлось преодо­леть не меньше четырех невероятных подъемов и спусков. Около полудня мы оказались перед очаровательной узкой долинкой. Поблизости был и ручей. Поскольку мы наивно полагали, что все худшее уже позади, то решили остано­виться и неторопливо позавтракать. Попутчики-носильщи­ки (их было человек тридцать) разделяли наши планы; побросав тяжелые тюки с шерстью рядом с собой, они раз­леглись вокруг нашего костра.

Пока Анг Дава готовил чай, мы задремали, убаюкан­ные болтовней спутников и шумом бегущей воды. Спустя несколько минут нас разбудили звуки песни: к костру

приближалась группа женщин в ярких одеждах с цветами в волосах. Продолжая хором петь, они остановились около большого дерева и стали медленно обходить его кругом. Так они кружили не меньше пятнадцати минут, причем поочередно останавливались на мгновение, срывали не­сколько листьев с ближайшего куста и затем подносили их дереву. К концу церемонии у подножия дерева лежала груда листьев, а кусты стояли голые. Женщины уселись рядом с отдыхающими носильщиками, которые не прояви­ли никакого интереса к происходящему. Я обратился к женщине средних лет, руководившей церемонией, попро­сив объяснить значение этого обряда. Она сказала мне, что все они брахманки и пришли сюда почтить дух дерева.

Выбор дня для этой церемонии не имеет особого значе­ния: каждый раз, когда семь-восемь женщин одновременно свободны от домашних дел, они приходят сюда. О проис­хождении обычая она не смогла мне рассказать. Женщина помнила только, что, когда была маленькой, ее мать совер­шала обряд почитания; теперь, сама уже мать, она считает нужным продолжать эту традицию. Никаких особых при­чин для почитания именно этого дерева не было, но, как она сказала, не было и причин заменить его, тем более что обычай существует очень давно.

Мы слишком долго задержались в приятной роще, оча­рованные пением женщин, да и горячее послеполуденное солнце не располагало к продолжению трудного путешест­вия. Кроме того, мы ведь уже одолели самую тяжелую часть дневного перехода — по крайней мере так мы ду­мали; носильщики, отдыхавшие с нами, заверили, что до цели осталось не больше традиционных двух кошей, да ц идти придется все время вниз, под гору — предстоит про­сто легкая прогулка.

Я послал наш караван вперед, распорядившись, чтобы лагерь разбили на берегу реки. Дав время носильщикам значительно опередить нас, мы пошли дальше обычным не­торопливым шагом. Три-четыре часа спустя мы все еще тащились вверх и вниз по бесконечным утесам. Никаких признаков человеческого жилья не было видно, и, когда на­конец с вершины высокого утеса мы увидели вдалеке Рани Гхату, я усомнился, хватит ли у меня сил добраться туда. Эта маленькая деревушка лежала в трех тысячах футов под нами. Вела туда усеянная камнями тропа, спирально извивающаяся по всему склону. Я уже настолько устал, что только усилием воли заставлял себя идти дальше, уста­вившись глазами в землю. Я давно уже потерял интерес к окружающему пейзажу и, когда через несколько часов мы все же добрались до лагеря, выдохся окончательно. Но не хочу преувеличивать. Двадцать лет назад я не обратил бы (внимания на все эти тяготы. Тогда я счел бы это нормальным дневным переходом по пересеченной местности. Тем не менее Денис и Бетт согласились, что с них тоже на сегодня хватит. Мы сидели и пили одну ^аш- ку чая за другой, не в силах снять даже ботинки. Позже, уже совсем ночью, мы отправились к реке и погрузились в живительные струи воды. Когда мы проснулись, солнце уже стояло высоко над годами.

Рани Гхата, то есть «Пляж Королевы», получил свое название из-за виллы, построенной там одним из махарад­жей для своей любимой жены. Постройка представляла собой фантастическую смесь индийской архитектуоы с архитектурой Палладио и, окруженная буйными джунгля­ми, выглядела здесь до стоанности неуместно. Даже в пери­од господства Ран виллой пользовались редко и уже много лет не ремонтировали. Сквозь каменный пол террасы, вы­ходящей на реку, проросли деревья, а стены покрылись узором из лишайника. В углу поимостился индуистский храм, за которым смотрел старый брахман. Он и показал нам виллу. В стороне виднелся длинный низкий навес, где раньше размещалась охрана, которая всегда сопро­вождала в путешествиях всех членов поавящей семьи. Кры­ша, коытая железом, обвалилась, и, судя по кучам золы на полу, путники в основном использовали виллу в ка­честве кухни. Однако местные жители гордились своими «крррл§вск^ми связями»: когда-нибудь махараджа дпять почтит деревню своим присутствием, говорили они, не по­нимая, что семейство Ран, как и заброшенная вилла, при­шло в упадок. Здесь царила грусть запустения, и мы с радостью вернулись в наш залитый солнцем лагерь на дру­гой стороне реки.

Теперь мы находились на высоте немногим более тыся­чи футов над уровнем моря, и, хотя нас еще окружали го­ры, долина Гандака по мере приближения к равнинам все расширялась, а горный поток постепенно становился ши­рокой рекой с песчаными берегами. Нас отделяло от тераев не более двадцати миль, но между нами лежало несколько высоких хребтов, и, прежде чем начать борьбу с этими последними препятствиями, мы решили день-два отдох­нуть в Рани Гхате.

Во время нашего пребывания в деревне один плотник, магар, свалился с утеса и разбился насмерть. После полуд­ня его родственники принесли тело к реке и соорудили на берегу костер. Я пошел посмотреть, что происходит. Брах­мана там не было, никакой церемонии не происходило, не было заметно даже никаких проявлений скорби. Присут­ствующие на похоронах сидели и болтали друг с другом, а когда я стал уходить, поднялись и пошли за мной к лаге­рю, выпрашивая сигареты. Я спросил их о покойнике. Он уже стар, сказали они, и ему пришло время умирать, К реке они не вернулись. Ночью в темноте еще вспыхивал багровый отблеск костра, а на следующее утро от покойни­ка осталась только горсть пепла и несколько полуобгорев­ших костей, которые один из наших людей бросил в реку.

Носильщики, почувствовав, что путешествие близится к концу и они скоро получат причитающееся им жало­ванье, целый день провели в азартной игре, даже не поза­ботившись приготовить себе обед.

Двинувшись дальше, мы вскоре с удивлением обнару­жили, что тропа превратилась в довольно широкую, хотя и запущенную, дорогу. Встречный крестьянин сказал нам, что много лет назад перед приездом махараджи в Рани Гхату тропу специально расширили. Иначе он не мог бы проехать по ней на слоне. Для этого все окрестное населе­ние сгонялось на принудительные работы.

В густом лесу тропа круто пошла вверх. Когда я оста­новился отдохнуть, появился носильщик с необычной но­шей: у него в корзине сидел молодой парень. Выяснилось, что этот парень сломал ногу, кость кое-как вправили, и те­перь его больная нога при помощи веревочного приспособления была укреплена в Корзине. Он просил, чтобы я под­лечил его, но, если бы я и был врачом, тут вряд ли можно было хоть что-нибудь сделать. Даже моему неопыт­ному глазу стало ясно, что кость снова придется ломать, чтобы потом правильно соединить ее. Уже четыре дня он путешествовал в корзине, и только через два дня они рас­считывали добраться до больницы христианской миссии в Тансинге. Я утешил его, как мог, однако, если учесть, что он отправился в путь только через две недели после пере­лома, бедняга мог остаться калекой на всю жизнь. Когда носильщик со своей ношей удалился, я погрузился в груст­ные размышления, не столько из-за своей неспособ­ности чем-либо помочь, сколько из-за того бессердечного пренебрежения, с которым повсюду сталкиваешься, наблю­дая, как относятся здесь к этому прекрасному народу.

В тот же день я встретился с умным молодым брахма­ном, одним из тех немногих, которые сознают, что их высо­кое рождение и образование возлагают на них определен­ные обязанности перед обществом. Юношей брахмана по­слали учиться в Катманду, но его отец умер прежде, чем удалось закончить обучение. Брахман был старшим сыном,- И ему не оставалось ничего другого, как вернуться в горы, чтобы заниматься хозяйством. Строго говоря, он не был гуркхом, но причислял себя к ним. Ему хотелось как-то улучшить их жизнь. Поэтому брахман стал членом одной из новых политических партий, так называемой партии не­зависимых. Однако вскере он понял, что деятельность большинства ее членов сводится к борьбе за власть и день­ги. Еще больше он разочаровался, убедившись, что прави­тельственные чиновники, называющие себя демократами, безразлично относятся к судьбе жителей гор. Он был даже склонен думать, что в целом народу лучше жилось в период господства Ран, хотя раны были продажны и деспо­тичны.

— Не следует осуждать гуркхов за их безразличное от­ношение к политическому положению страны, — сказал он. — Большинство из них неграмотны, а правительство не сделало ничего, чтобы объяснить им перемены, происходя­щие в столице.

Я посоветовал брахману поселиться на некоторое время в Катманду, чтобы рассказать там о положении в горах. Он ответил мне:

— Я простой деревенский житель и то немногое из английского языка, что знал мальчиком, уже забыл. Кроме fofo, у меня нет средств, чтобы, прибегнув в взяткам, принять участие в политической жизни.

Вечером мы разбили лагерь над Гансингом, админи­стративным центром дистрикта Палпа. Это самый важ­ный после Покхры населенный пункт Западного Непала, поскольку здесь сходится большинство путей, ведущих с гор на равнины. Сам город невелик — аю беспорядоч­ное скопление крытых жестью хижин и лавок, многие из которых держат индийцы. Единственный большой дом занимает губернатор, поблизости находятся казармы .и полковой плац (полк издавна квартирует в Гансинге).

Я даино хотел попасть в Тансинг. Тридцать, лет назад я видел его издали. Гогда махараджа дал мне редкое для того времени разрешение проехать на несколько миль в глубь Непала. Махараджа подчеркнул, что ни при каких обстоятельствах я не должен пытаться проникнуть в этот город, и указал название хребта, дальше которого я не имел права заходить. Естественно, я питал романтиче­ские иллюзии относительно Тансинга. для меня он стал землей обетованной, куда мне никогда не будет дано про­никнуть. Теперь, когда мечта эта стала реальностью, я был совершенно разочарован из всех городов, которые, мы ви­дели за время путешествия, Тансинг оказался самым не­привлекательным. Сначала мы, собирались задержаться здесь на несколько дней, но место это было, настолько скучным, что на следующее утро мы снова тронулись. в путь.

Тансинг расположен по обе стороны невысокого хреб­та: внизу простирается большая долина, окруженная го­рами. Очевидно, подобно долинам. Катманду и Покхры, здесь было когда-то озеро.

Дорогу заполнили люди, идущие в обоих направлениях. Если бы все они не несли грузы, я решил бы_г что это какой-то праздник. Январь — время торговых передвиже­ний,^ к этой дороге со всех сторон подходило множество троп. Я заговорил с одним человеком, который шел с пар­тией, переносившей из Батоли в Тансинг :— пять-шесть дней изнурительного пути — железные балки. Это был- щуплый субъект, и трудно было поверить, что он может, выдержать большую физическую нагрузку. Однако его но­ша оказалась такой тяжелой, что я даже не смог припод­нять ее с земли. Носильщик сказал, что за работу ему пла­тят двадцать две рупии. На эту сумму он должен прокор­миться. С сооружением автомобильной дороги от равнин

до Гансинга отпадает необходимость этого мучительного труда (по крайней мере теоретически). В то же время мно­жество людей, которые зарабатывают себе на жизнь перено­ской грузов, останутся без работы. Даже здесь, на сравни­тельно удобном участке, строительство дороги, которое длится уже несколько лет, оказалось трудным делом. В не­скольких местах полотно уже разрушилось, а поскольку поверхность дороги представляет собой утрамбованную землю, магистраль будет часто выходить из строя. Груп­пы чернорабочих орудовали какими-то, напоминающими садовые, инструментами, бессмысленно пересыпая землю с места на место. Я спросил надсмотрщика, какие цели пре­следует строительство этой дороги.

— Мы страна современная, — сказал он, — у нас должны быть дороги.

— Да, конечно, — ответил я, — но вот эта дорога, для чего она нужна?

Он посмотрел на меня в недоумении и, прежде чем от­ветить, на минуту задумался.

— Ну, — сказал он, — губернатору будет удобнее: вме­сто того чтобы идти пешком, он будет ездить на машине.

Мы пересекли обширную долину и прошли густым ле­сом вверх по склону последнего хребта, отделяющего нас от равнины. Массианг — село, расположенное на вершине этого хребта (около пяти тысяч футов над уровнем моря). Отсюда открывается широкий вид. На севере — с Тан- сингом на переднем плане — возвышалась громада Гима- лаев, на юге, под нами, лежали тераи, отсюда они напоми­нали море, постепенно таявшее в туманной дымке. На этом самом месте тридцать лет назад стоял наш лагерь. Каза­лось, здесь ничто не изменилось. Вечером я поднялся на небольшой холм (помню, что тогда я провел здесь многие часы, ожидая, когда горизонт прояснится, будут видны горы и я смогу их сфотографировать). Теперь небо было безоблачным, и вдалеке сияли вершины-близнецы Мачар Пучхара. Сейчас, когда совершены восхождения на многие высочайшие вершины Непала, кажется почти невероятным, что еще недавно — в двадцатых-тридцатых годах — даже точное местоположение большинства из них было неизвест­но. В те дни мы знали о непальских Гималаях очень немного. Визуально были установлены местоположение и высота са­мых значительных вершин; резиденты в Катманду произ­водили опрос местного населения, хотя полученные сведе­ния были весьма туманны, а зачастую и просто могли ввести в заблуждение. Подборка фотографий, сделанных мною с Массиангского хребта, была напечатана в «Гималай­ском журнале^ в 1934 году (том Vi). ^Ути иллюстра­ции, — комментировал их издатель, — хотя нельзя ручать­ся за точность подписей к ним, изображают различные ча­сти Гималаев, сфотографированные, по всей вероятности, впервые». Я был чрезвычайно доволен, когда выяснилось, что в свете последних данных, мои предварительные на­блюдения и расчеты оказались совершенно точными, хотя в то время я основывался, конечно, не на научном исследо­вании, а только на анализе сведений, полученных мною от местных жителей.

До самой темноты я оставался один на вершине холма. Я знал, что, после того как мы спустимся с Массианга, нам больше не увидеть горы, и <мне было как-то грустно при этом последнем взгляде с высоты на страну, которую так долго скрывали от глаз европейцев. Кроме того, в том, что наше путешествие должно было окончиться именно в этом месте, крылось нечто символическое. Сидя в сумер­ках на вершине холма, я вспоминал, что значил для меня Непал раньше. Еще тогда с пылом, свойственным моло­дости, я решил, что когда-нибудь отправлюсь путешество­вать по внутренним районам этой страны. Теперь путеше­ствие подходило к концу, и вряд ли можно было надеять­ся, что я снова попаду в эти прекрасные горы. Я поднялся и побрел обратно к палатке, но еще долго мне не хотелось разговаривать; Бетт и Денис, чувствуя, что пррисходит в мой душе, тоже сидели молча.

Дорога, которая идет от Массианга вниз, представляет собой наиболее оживленный торговый путь, но тем не ме­нее она сплошь загромождена камнями, и для нас этот участок был едва ли не самым трудным за все время путе­шествия. В долине много деревень. Почти в каждой из них есть придорожная закусочная. Мы остановились позавтра­кать, когда к нам подошел крупными шагами факир — индиец с далекого юга. Он так усиленно тренировал себя, что его правая рука все время оставалась поднятой вверх: опустить ее он уже не мог. Факир носил длинные спутан­ные волосы и с головы до ног был усыпан пеплом. Его об­наженное тело едва прикрывали небольшие клочки мате­рии, болтающиеся на железной цепи вокруг талии. Он уставился на нас с глубочайшим презрением и затем, не сказав ни слова, пошел дальше. Впервые я почувствовал физическое отвращение при виде человеческого существа,

На протяжении нескольких миль тропа шла по извили­стому ущелью. Наконец после очередного поворота мы вышли на равнину. Пройдя несколько миль, я оглянулся назад. Передо мной сплошной стеной стояли заросшие густым лесом предгорья, словно неприступный бастион, выросший посреди равнины. Ущелья, через которое мы вышли, уже не было видно.

В тераях дул горячий ветер, и, как только мы пришли в Батоли, сбросив мокрую от пота одежду, искупались в реке, которая теперь превратилась в широкий и величавыи водный поток. Большую часть населения Батоли состав­ляют не непальцы, а индийцы. Этот населенный пункт, застроенный ужасающими лачугами и хижинами, — важ­ный торговый центр: здесь происходит обмен товарами между жителями гор и равнин. Шерсть и другие продукты с гор продаются в Батоли, а затем отправляются на грузо­виках в Индию. Полученные в обмен сигареты, керосин и прочие товары носильщики доставляют в горы.

В Батоли мы провели неуютную ночь. Засыпая палатку мелким песком, дул ветер, и хлопанье брезента мешало заснуть. Но мы были в хорошем настроении, считая, что все испытания кончились. Дальше нам предстояло путе­шествовать на автобусе или грузовике. Рано утром Анг Дава отправился в транспортную контору; автобусов было много, и он заказал места для всей группы. По расписанию мы должны были отправиться в десять часов. К вечеру автобус доставит нас в Бхайрува, к индийской границе, мы проведем там ночь, а утром полетим прямо в Катманду.

В половине десятого мы заняли места. У меня уже был опыт путешествий на индийских междугородних авто­бусах, и я не ожидал, что мы отправимся вовремя. Так и случилось. Прошел час, а водитель все еще не появлялся. Все остальные автобусы уже ушли, и я пошел узнать, в чем дело. Заведующий что-то непрерывно жевал.

— Что вам угодно?—спросил он напыщенно по-анг­лийски, сплевывая бетель к моим ногам. Я сделал вид, что ничего не заметил, и вежливо спросил, когда мы отпра­вимся.

— Все места на рейсовые автобусы были заброниро­ваны, — сказал он. — Вам придется ехать на специальном. Это стоит сто рупий, заплатите, тогда поедете.

Я решил не поддаваться на обман, но и торговаться мне не хотелось, и я вернулся к автобусу, объяснив поло- дожение Бетт и Денису. Мы решили не уступать и отпра­виться в Бхайрува пешком. Спустя десять минут мы трону­лись в путь. Через лес тянулась длинная прямая дорога, было жарко и пыльно. Мы скоро стали с тоской вспоми­нать о горных подъемах и спусках. Через час нас обогнал автобус, на котором мы должны были ехать: в нем сидели обычные пассажиры.

Вскоре после полудня мы вышли на небольшую прият­ную поляну с ручейком, решили остановиться на ней и вскипятить чай. Черно-белые зимородки стремительно но­сились над водой; кругом было безлюдно. Нам понрави­лось это место, и мы захотели разбить здесь лагерь на ночь. Носильщики не возражали: они были довольны нашим отказом уступить этому нахальному чиновнику. Но как только мы стали распаковываться, на дороге затарахтел грузовик. Я решил остановить его. Водитель (по его сло­вам— непалец) согласился довезти нас, запросив по шесть пенсов с человека, но, так как его хозяин не должен был знать, что он подрабатывает на стороне, шофер просил нас при проезде через населенный пункт ложиться на пол кабины. Последние несколько сотен ярдов перед Бхай­рува мы прошли пешком.

Лагерь пришлось разбить на дальнем конце летного поля, где не было ни тени, ни воды, но делать было нечего: все пространство вокруг аэропорта покрывал толстый слой мелкой пыли, которая при малейшем дуновении ветерка спирально поднималась в воздух. В сотне ярдов от нашей палатки лежали останки «дакоты» — она разбилась не­сколько недель назад. Причины катастрофы еще не рас­следовались. Два солдата непальской армии круглые сутки стояли на часах возле груды искореженного металла. Ког­да мы хотели подойти поближе, они попросили нас уда­литься.

Утром я пошел к начальнику аэропорта. По расписа­нию между Бхайрува и Катманду три раза в неделю само­леты совершали рейсы, но, как я узнал, две недели назад их сняли с гражданской линии и направили на перевозку цемента в Покхру (это было необходимо для окончания строительства пристани на озере перед виллой короля). Пострадавшая «дакота» также использовалась для этой цели, и катастрофа произошла, вероятно, из-за перегрузки.

Поскольку ни телеграфной, ни радиосвязи между Бхай­рува и Катманду не было, никто не знал, когда возобновят­ся рейсы на гражданской линии. Около сотни пассажиров (и число их с каждым днем увеличивалось) с надеждой ожидали самолет (по большей части это былй гуркхи- пенсионеры). Начальник аэропорта считал, что в течение бли­жайших двух недель он сможет нас отправить.

Хотя торопиться нам было некуда, мы единодушно ре­шили, что оставаться в этом лагере больше одного-двух дней невозможно. Выход был один — перейти границу с Индией, добраться до железнодорожной станции и оттуда ехать через Горакхпур в Раксаул: то есть проделать круж­ной путь в несколько сот миль со многими пересадками. Из Раксаула можно добраться до Катманду только с пере­садкой — поездом, а затем автобусом. Мы рассчитали, что такое путешествие займет около пяти дней, если не задер­живаться в дороге.

Существовали и другие осложнения. Перед отъездом из Катманду в министерстве иностранных дел меня предупредили, что, если во время путешествия мы покинем территорию Непала, без новой визы уже не сможем вер­нуться, а за визой придется ехать в Дели, ближайшее ме­сто, где есть непальское консульство. Но даже в Дели нельзя получить такое разрешение без согласования с Кат­манду. Я тогда предложил сделать соответствующую по­метку в наших паспортах, чтобы предупредить возможные осложнения, но чиновник МИДа отказался на том основа­нии, что в инструкции подобный случай не предусмотрен.

На следующий день приходился один из многочислен­ных непальских праздников; все учреждения и даже неко­торые лавки были закрыты. Плоский невыразительный пейзаж навевал скуку. Предгорья были скрыты туманной дымкой, и знойный, несущий мелкий песок ветер носился по равнине. Делать было нечего. Мы весь день валялись на земле возле палатки: даже разговаривать не хотелось. Мы уже перечитали все книги, которые захватили из Кат­манду, и я снова, второй раз за время путешествия, взялся за «Братьев Карамазовых».

На следующее утро я решил попытать удачи у местных властей, отправившись после завтрака к «бара хакиму», то есть губернатору дистрикта. Со мной пошел Анг Дава. По случаю столь важного события он натянул на себя прак­тически весь гардероб: толстые бриджи, несколько свите­ров, толстые чулки, тяжелые альпинистские ботинки и тем­ные очки. Он нес ледоруб и выглядел как настоящий аль­пинист, каковым собственно и являлся. На мне была моя обычная одежда: износившиеся за путешествие шерстяные брюки и фланелевая рубашка с открытым воротом. Анг

Дава ничего не сказал, но его безукоризненный вид и на­смешливый взгляд, брошенный на меня, ясно говорили, что, с его точки зрения, мне не хватает чувства собственно­го достоинства.

Резиденция губернатора — большое, беспорядочно построенное в англо-индийском стиле двухэтажное здание, одиноко стоявшее в поле за городом. К нему вела дорога, покрытая таким толстым слоем пыли, что мы шли словно по сыпучему снегу. У ворот болтался часовой, куривший сигарету. Он и не подумал спросить, что нам нужно. Чувст­вовалось, что в свое время предпринимались попытки раз­вести здесь сад. Об этом говорила большая клумба с пла­менеющими каннами и живая изгородь из олеандр, густо покрытых пылью; казалось, их розовые цветы покрасили серой краской. Посреди высохшего газона лежала груда скамеек, видимо предназначенных для посетителей. Став­ни были закрыты, и дом казался необитаемым. Мы обошли его кругом, но никаких признаков жизни не заметили. Я крикнул несколько раз — никто не отозвался — и вер­нулся к воротам, чтобы посовещаться с часовым. Я спросил его, туда ли мы пришли. Он не стал утруждать себя отве­том, а просто кивнул утвердительно головой и показал большим пальцем в направлении дома.

Я вернулся и снова начал кричать. Наконец наверху открылись ставни и в окне появилась седая коротко остри­женная голова. Это. был сам губернатор. Часы показывали почти половину одиннадцатого, но он выразил недовольст­во, что его потревожили в такую рань.

— Приходите завтра, — проворчал губернатор и со стуком захлопнул ставни.

Нам ничего не оставалось делать, как уйти, и мы уже повернули к воротам, когда на веранде раздался топот. Обернувшись, я увидел, как распахнулась передняя дверь и оттуда стремительно выскочил губернатор, небритый, в одной пижаме. Он просто не понял, оправдывался он, что иностранный джентльмен — без сомнения американец — оказал ему любезность своим посещением, и поэтому хочет извиниться за свою грубость. Но мы должны понять, про­должал он, что в этом варварском месте у него не так ча­сто бывают посетители, здесь нетрудно забыть хорошие манеры. Он говорил на правильном английском языке, хотя и несколько старомодно (в подобном стиле выдер­жаны диалоги в забытых викторианских романах).

Губернатор повел нас в комнату наверху, где стояла большая конторка, диван и два кресла, из которых лезли пружины. Когда я сел, раздался мелодичный звон и из-под меня вылетел столб пыли. Губернатор открыл окно и за­кричал в пустоту, чтобы принесли чай. Никакого ответа не последовало. Анг Дава не снимал своих очков, которые скрывали большую часть лица, поэтому его национальную принадлежность нельзя было определить сразу. Губерна­тор, приняв его за одного из моих соотечественников, обра­тился к нему по-английски. Непалец, конечно, не понял ни слова. Не подумав, я стал переводить.

— Вот как, — сказал губернатор, улыбаясь и слушая только самого себя, — первый раз встречаю американца, котооый взял на себя труд выучить наш язык.

Как только мне удалось вставить слово, я рассказал ему свою историю.

— Вот как, — повторил он, — значит, вы англичанин и были солдатом, как и я. Но это великолепно! Вы будете моими гостями. Я устрою охоту на тигров, носорогов или на других зверей. Сделаю все, что вы захотите. У меня есть слоны. Все к вашим услугам.

Из дальнейшего рассказа выяснилось, что он, по его собственному выражению, «ублюдок» из семейства Ран. Как и другие многочисленные незаконнорожденные отпры­ски этой семьи, он еще юношей поступил на военную службу.

— Но я всего лишь ублюдок и сын ублюдка, — продол-, жал он, — и поэтому я никак не мог подняться выше пол­ковника.

Однако у него было одно ценное качество — знание английского языка, но поскольку он не мог принимать уча­стия в дворцовых интригах, то получил назначение на гражданскую службу. Он пробыл в Бхайрува два года и теперь собирался оставить свою должность.

— Звание губернатора, — сказал он, — славы не при­носит, но этот пост, — он замялся, подыскивая подходящее слово, — как бы это сказать, не без выгоды, вы пони­маете?

Разговор продолжался на непали. Анг Дава не прини­мал в нем участия; он сидел выпрямившись на краю свое­го стула, пригвожденный к месту речами губернатора. Потом он признался, что его очень шокировала бесстыдная и циничная откровенность губернатора.

Некоторое время мне не удавалось направить разговор на цель моего визита: бедный старик был очень одинок, и ему хотелось поговорить о себе. Наконец, когда речь его стала иссякать, я высказал свою просьбу.

— Ь|ет ничего легче, — сказал губернатор, — мне при­надлежит верховная власть в этом дистрикте, и я прикажу начальнику аэропорта посадить вас вместе с цементом.

«Ни за что в жизни», подумал я, вспомнив о разбив­шейся «дакоте», которая лежала на краю летного поля.

— Мы не спешим, — ответил я, — и лучше нам вер­нуться через Индию. Там, может быть, удастся пополнить запасы перед возвращением в Катманду.

Как я и подозревал, губернатор не имел права выда­вать визы, но он сразу не хотел сознаться в этом.

— Как бы там ни было, давайте ваше разрешение на путешествие, — сказал он и, вынув из конторки печать, оттиснул блистательный герб Непала, под которым написал «возобновлена» и поставил свою подпись.

— Благодарю вас, генерал, — сказал я, производя его в чин, о котором он мечтал.

— Я рад услужить вам, полковник, —- ответил губерна­тор, возвращая мне комплимент, после чего мы расста­лись. Когда мы вернулись к нашей палатке, было уже позд­но; Бетт и Денис начали опасаться, что нас арестовали.

Сейчас, как и раньше, на границе с Индией находится конечная станция железной дороги. Дальше путешествен­ник должен идти пешком, хотя теперь Бхайрува и Горакх­пур связывает великолепная автомобильная дорога, протя­женностью шестьдесят миль. Мы были изумлены, обнару­жив в этом отдаленном уголке Индии налаженное авто­бусное сообщение. Движение шло строго по распи­санию, на линии ходили автобусы последних моделей с нумерованными местами, которые закреплялись за пасса­жирами. После стольких недель утомительного путешест­вия пешком мы испытывали восхитительное ощущение, мчась по равнинам Индии с огромной (как нам сначала по­казалось) скоростью, словно мы были в Европе.

Вечером мы прибыли в Горакхпур, важный деловой центр и железнодорожный узел. Нас высадили на авто­бусной станции, где мы сразу же направились в буфет. Мне приходилось бывать тут раньше: тогда это было гряз­ное засиженное мухами место, посетители проводили ззесь время за бесчисленными чашками переваренного, теплова­того чая. Теперь все преобразилось: на столах — чистые скатерти и салфетки, в углу — большой холодильник, ком­ната ярко освещена. Нас приветствовал европеец-управ­ляющий. Он счастлив, что ему выпала столь редкая в на­ши дни удача угостить посетителей европейскими кушанья­ми, однако придется немного подождать. Тем временем мы можем выпить: есть пиво и вообще все, что мы поже­лаем. Я объяснил ему, что мы прибыли из Непала и не успели запастись необходимыми медицинскими свидетель­ствами, говорящими о нашем хроническом алкоголизме (без таких удостоверений во многих частях Индии нельзя получить алкогольные напитки).

— Все в порядке, — сказал он, — мы запишем это в счет как содовую воду.

Если подходить к нашему обеду с обычными мерками, он был не очень хорош, но мы так давно не сидели за сто­лом со скатертью и прочими аксессуарами! Кроме того, после неизменной довольно безвкусной рисовой похлебки, которую мы ели во время нашего путешествия, жесткая и волокнистая баранина казалась нам восхитительной и даже розовое бланманже — аппетитным. Наш поезд должен был отправиться только через три часа, и мы задумались, как провести оставшееся время.

— Но ведь я еще не наелся! — заявил Денис.

Пришлось заказать второй обед, и мы снова началис супа.

Я дал Анг Даве денег, чтобы он покормил носильщи­ков, но их невозможно было увести с платформы. Большин­ство из них впервые видели поезд, и каждый раз, когда прибывал новый состав, они стремительно бросались на по­садку, словно для них это был последний шанс вернуться домой. Попав в непривычную обстановку, они выглядели заброшенными и сбитыми с толку, как люди с другой пла­неты, но, когда мы присоединились к ним после обеда, лица носильщиков расплылись в улыбках: они боялись, что мы их совсем бросили.

Когда поезд прибыл в Горакхпур, он был уже набит битком, но, к счастью, стоял здесь десять минут. Анг Да­ве и мне удалось рассовать носильщиков, правда, мы не смогли посадить их всех вместе. Те, кому предстояло путе­шествовать в одиночестве, жалобно хныкали. У нас не было времени объяснять им обстановку, и на каждой остановке, а их было немало, один из нас выходил и смотрел, чтобы они случайно не сошли с поезда.

Индийское правительство по праву гордится своими основными железнодорожными магистралями — поезда, которые обслуживают их, весьма удобны, снабжены уста­новкой кондиционирования воздуха и ходят с большой ско­ростью. К сожалению, этого нельзя сказать о железнодо­рожных ветках такого типа, по которой мы ехали. Они очень запущены. Мы взяли билеты первого класса, но ва­гонов подобной категории вообще не было. Поэтому нам пришлось приютиться в переполненном вагоне второго класса, который, очевидно, не убирали много дней.

В четыре часа утра нам предстояла пересадка. Ждать следующего поезда надо было около двух часов. Было про­хладно и темно; и где еще, кроме Индии, вам подадут сре­ди ночи на железнодорожной станции великолепный завт­рак из бэкона и яиц!

На следующий день мы были в Сегаули. Теперь это небольшой железнодорожный узел, расположенный в цент­ре открытой долины. В 1815 году Сегаули пережил корот­кий период славы — ведь здесь был подписан договор меж­ду Непалом и Британией. Отсюда до Раксаула, где нам снова предстояло вступить на территорию Непала, не бо­лее двадцати миль по небольшой ветке, но поезд ходит только раз в день, а до его отхода оставалось несколько часов. Я объяснил все Анг Даве, поручив ему собрать но­сильщиков. Между тем, поскольку торопиться было некуда, Бетт, Денис и я, медленно прогуливаясь, направились к центру платформы, откуда как раз отходил какой-то поезд. С изумлением я обнаружил, что большинство наших но­сильщиков сидит в вагонах этого поезда!

Пока Анг Дава тщетно пытался их собрать, они уви­дели, что поезд вот-вот отправится и, будучи не в силах сдержать свое беспокойство, бросились по вагонам. Те­перь, радостно улыбаясь, они неистово махали нам, проез­жая мимо. Я напряженно соображал, как вернуть их об­ратно, когда до них наконец дошло,-что они едут в непра­вильном направлении.

Открыв двери вагона, двое или трое из них выпрыгну­ли, кувыркаясь, на насыпь. Поезд набирал скорость, и я боялся, что наше путешествие может закончиться плачев­но, но, к счастью, остальные, увидев, что случилось с их товарищами, оробели и остались в вагоне. Анг Дава от ярости потерял дар речи. Я рассмеялся и заверил его, что путаница произошла не по его вине; он несколько успо­коился. Оставалось одно: позвонить по телефону на бли­жайшую станцию и попросить прислать носильщиков об­ратно в Сегаули встречным поездом. Клерк, однако, ока­зался бюрократом. Он грубо ответил мне, что телефоном Можно пользоваться только для служебных надобностей. Лишь с трудом мне удалось взять у него трубку.

Раксаул, куда мы прибыли на следующий день, ни­сколько не изменился с тех пор, как я был здесь последний раз тридцать лет назад. Конечная станция непальской ли­нии находилась по ту сторону границы, на расстоянии око­ло мили через поле. Так как единственный поезд отходил в шесть часов утра, я велел Анг Даве разбудить нас в пять. Когда я проснулся и посмотрел на часы, было уже без четверти шесть. Сунув ноги в ботинки, я побежал через границу, надеясь, что удастся убедить непальского началь­ника станции задержать поезд. Он действительно согла­сился отложить отправление на десять минут. Перед ухо­дом я разбудил Дениса и Бетт, велел им собираться и как можно быстрее следовать за мной. Ни носильщиков, ни Анг Давы не было видно. Миниатюрный локомотив пускал пары, прозвучал колокол, объявляющий об отправлении. Поезд мог уйти без нас. Я с беспокойством поглядывал на начальника станции, собираясь попросить его задержаться еще немного, но тут увидел всех членов нашей группы во главе с Бетт и Денисом, бегущих через жнивье. Я сделал им знак поспешить. Поезд был уже набит, и некоторые пас­сажиры даже забрались на крышу и буфера, но мы ухитри­лись кое-как протиснуться в вагон. Мы поздравляли друг друга с удачей, однако поезд простоял на станции еще два часа.

Среди пассажиров нашего вагона оказался местный агент непальского королевского воздушного флота. В те- раях, приблизительно на полпути между Раксаулом и предгорьями, есть местечко, называемое Симра, с неболь­шим летным полем. Оттуда, как мы узнали, в Катманду ежедневно вылетает самолет, и вместо утомительного пу­тешествия по дороге мы могли попасть туда за 40 минут. Как выяснилось, места на самолет были, и мы купили биле­ты у агента тут же в поезде. Анг Дава и носильщики по­едут поездом дальше и встретятся с нами в Катманду. Мы же забрали только свои спальные мешки.

Симра являла собой беспорядочное скопление крытых тростником хижин. Летное поле находилось в миле от стан­ции. Когда поезд скрылся вдали, мы пошли через поле в сопровождении агента, который, отправив самолет, вечер­ним поездом должен был вернуться в Раксаул, где он жил. Теперь он признался нам, что за последние четыре дня ни один самолет не прилетел в Симру. Но не стоит бес­покоиться. Это небывалая задержка, и он уверен, что се­годня же мы улетим.

Мы присоединились к безутешной толпе пассажиров, расположившихся около глинобитной хижины, единствен­ного помещения, которым располагал аэропорт. Самолет должен был прилететь в два часа дня, но и в четыре ника­ких признаков его появления не было.

— Ничего, — сказал агент, — значит, он прилетит завтра.

Мы поплелись обратно к станции в поисках какой-ни- будь еды. Владелец одной лачуги предложил нам крутые яйца и чай. Вскоре, пыхтя, отошел вечерний поезд; с ним уехал агент, заверив нас, что вернется утром. К счастью, у нас были с собой спальные мешки. Нужно найти только достаточно чистое место, чтобы расстелить их. В дальнем конце взлетной полосы виднелась палатка с керосиновыми бочками, но пол в ней был чист. Сторож сказал, что мы мо­жем здесь спать, нельзя только курить и зажигать фонарь. Этот человек сообщил нам также, что он христианин из Южной Индии, и, хотя правила запрещали посторонним лицам пользоваться палаткой, не мог отказать в приюте своим собратьям-христианам.

Делать было абсолютно нечего. В кармане у меня ока­зались «Братья Карамазовы», но через несколько часов я устал от чтения. Как только стало смеркаться, мы пошли на станцию, еще раз поели крутых яиц и выпили чаю, пос­ле чего улеглись в свои спальные мешки. Спать было еще рано, и мы, лежа, болтали. Около десяти часов неожидан­но появился наш сторож и принес котелок чаю. Пока мы чаевничали, он сидел снаружи на корточках, а когда кон­чили, он вошел в палатку и сказал:

— Теперь время спать, но перед сном давайте прекло­ним колени и возблагодарим всемогущего за его благо­деяния.

Я притворился, что не понимаю его, и в конце концов он, разочарованный, удалился.

Мы провели беспокойную ночь на жесткой и холодной земле. Из-за сильного падения температуры окружавшие нас бочки с керосином каждые несколько минут издавали звуки, похожие на пистолетные выстрелы. Мы поднялись еще до рассвета и вернулись на станцию. Я чувствовал, что мне не вынести очередную трапезу из крутых яиц, но вы­хода не было. В десять часов прибыл поезд из Раксаула, а с ним для выполнения своих ежедневных обязанностей  приехал агент. Грязные и небритые, мы просто не могли больше ждать самолета и уже решили ехать дальше поездом и автобусом. Но агент оказался упрям. Он напомнил, что за билеты уплачено и заверил нас, что никакой задержки не будет. Как только поезд скрылся вдали, я почувствовал, что мы снова совершили ошибку.

Утром ничего нового не произошло. В два часа дня мы сидели на корточках в пыли и поглощали крутые яйца. Не­ожиданно раздался отдаленный гул самолета. Однако опре­делить, наш это самолет или рейсовый, летящий над нами в Индию, было невозможно. Но мы решили не рисковать. Задыхаясь от бега, добрались до аэродрома: долгожданный самолет заходил над деревьями на посадку. Через пять минут мы были в воздухе. Путешествие по горам окон­чилось.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Без нас в Катманду произошло много перемен. Пар- ламентское правительство ушло в отставку, премьер-ми­нистр и несколько членов его кабинета были арестованы. Страной управлял небольшой комитет во главе с королем. Многие гражданские служащие были смещены, а те, кому удалось остаться, не особенно беспокоились о своих слу­жебных обязанностях. Сингх Дарбар, который в прежние дни напоминал переполненный муравейник, сейчас выгля­дел пустынным; исключение составляли самые мелкие чи­новники, которым не приходилось опасаться, что их выго­нят с работы. Комитет находился у власти уже два месяца, но никакого заявления о политическом курсе не было; не­смотря на всевозможные слухи, все было спокойно, и толь­ко на главной улице, которая проходит прямо перед коро­левским дворцом и заканчивается у правительственной гостиницы (раньше здесь была резиденция кого-то из се­мейства Ран, а теперь тут размещают высоких гостей), тру* дилось множество рабочих.

Привыкнув попрошайничать, они, завидев иностранца, бросали инструменты и начинали выпрашивать милостыню. В Катманду в скором времени ожидали королеву Елиза­вету, и местные власти, видимо, решили, что узкая немо­щеная улица, по которой королеве предстояло ехать, недо­статочно хороша для нее. К несчастью, дорогу расширите было невозможно, не снеся целый ряд домов. И теперь это делалось без согласования с их владельцами. Официаль­ное объявление сообщало им, что вопрос о компенсации будет рассматриваться. Но власти надеются на предъяв­ление претензий только со стороны тех, кто находится в стесненных обстоятельствах. Между тем работы продол­жались день и ночь, и некоторым препятствием служили теперь только священные быки, не видевшие особых при­чин покидать свои «насиженные» места, да маневры паро­вых катков, которые неопытные водители гоняли с опасной небрежностью, не обращая внимания на трудившихся ря­дом рабочих.

Решение о расширении дороги было вынесено давным- давно, но никаких практических шагов в этом направлении не предпринималось. За это время над улицей была про­тянута исключительно дорогая телефонная линия (дар Соединенных Штатов). Теперь, когда дорогу стали рас­ширять, телефонные столбы, вместо того чтобы стоять на обочине, оказались посреди улицы; все пришлось сносить и воздвигать снова. Это стоило многие тысячи долларов. Мне пришлось разговаривать с инженером, закаленным человеком со Среднего Запада, который усвоил презрение к стране, откуда эмигрировали его предки.

— Посмотрите-ка, — сказал он, — шесть месяцев рабо­ты насмарку. Теперь эти сукины дети велят мне передви­гать столбы. И все ради вашей королевы.

— Да, — ответил я, — а платят за это Соединенные Штаты...

Подобно иронизирующему Пилату, я г,те стал ждать от­вета.

Дарбар Сквер, главный архитектурный памятник горо­да, также подновили. Кирпичные лестницы, которые вели ко многим храмам и зданиям, под влиянием времени приоб­рели красивый красновато-коричневый оттенок (искусство изготовления таких кирпичей давно забыто), и хотя плин­тусы и ступени стали уже крошиться, их, вместо того чтобы ремонтировать, покрыли толстым слоем цемента. Самый большой храм на площади в изобилии украшен резьбой по дереву на эротические темы, а на углах крыша поддержи­вается фигурами приапических божков. Местные газеты высказали предположение, что следует принять меры, что­бы скрыть эту забавную фантазию от королевских глаз. Фигуры грубо раскрасили. Цельность архитектурного ансамбля площади была нарушена: теперь она походила на безвкусные декорации кино.

Маленький домик в Чобаре еще не был полностью обо­рудован, и первые дни мы провели в Катманду. В разгар туристского сезона было нелегко найти пристанище. Денис и Бетт нашли комнаты в индийском общежитии — деше­вом, но неуютном. Я мог бы остановиться там и потом даже пожалел, что не последовал примеру моих друзей, но в моем возрасте уже хочется спать в уютной постели и умы­ваться теплой водой — а ни того, ни другого нельзя было получить в примитивных приютах для паломников. В кон­це концов я снял комнату в «Империал Отеле», бывшем дворце семьи Ран. Здание это, по-видимому, не чистилось и не ремонтировалось со дня постройки — около пятиде­сяти лет назад. Моя спальня, лучшая комната во всем доме, как заверял управляющий, представляла собой сырую кле­тушку, со стен которой обваливалась зеленоватая, покрытая лишайником штукатурка. Там было всего одно маленькое ок­но без стекла, закрывавшееся деревянными ставнями с тя­желым наружным засовом. В примыкающей к спальне ван­ной комнате на полу из пузырчатого бетона одиноко стоял жестяной ковш, а три каменные ступени вели в уборную, которая представляла собой простое отверстие. Однако я с удовольствием отметил, что в ванной есть водопроводный кран, а уборная снабжена сливным бачком. К сожалению, в течение всех трех дней, пока я был в городе, ни одно из этих приспособлений не действовало: снабжение города водой было временно прекращено, чтобы заполнить резер­вуары в здании, где должна была жить королева. За го­стиницу я платил три фунта в день. Сюда включалось и питание, но, кроме завтрака, который я обычно не ем, все остальное оказалось несъедобным.

Но питаться где-то было надо, и мы воспользовались услугами ресторана «Аромат». В местной газете он описы­вался как «единственный роскошный ресторан в Непале». Я спросил хозяина, почему он так назвал свое заведение.

— Потому что, — ответил тот, подыскивая английское слово, — оно хорошо воняет, не правда ли?

«Аромат» — с тех пор прозванный нами «Зловоние» — размещался в бывшем магазине на главной торговой ули­це. Столы были накрыты грязными клеенками, стены ок­рашены ядовито-зеленой краской. В одном углу висела большая раскрашенная олеография, изображающая короля и королеву Непала с многочисленными драгоценностями, сделанными из блесток. Позднее к ним присоединился портрет королевы Елизаветы, разукрашенный таким же образом, а также фотография ее супруга. Садиться на крес­ла, рассчитанные на щуплых непальцев, нам было довольно трудно. Освещалось помещение при помощи бра, выполнен­ных в стиле индийского «art nouoveau» [26] в форме аляпова­тых тюльпанов; красные, желтые и зелёные лампочки все время мигали, так как напряжение то падало, то поднима­лось. Через весь потолок проходила неоновая трубка, кото­рая с шипением испускала розовато-фиолетовый свет. Ког­да это устройство работало, лица посетителей приобретали нездоровый серый цвет, и казалось, что они страдают ка- кой-то непонятной кожной болезнью.

Кухня находилась снаружи, на заднем дворе, и, пока вы не замечали повара, сидевшего на корточках среди гру­ды усеянных мухами отбросов, пища казалась вам снос­ной. Там подавали великолепный кэрри, а если оно надое­дало— чай и взбитые яйца. Единственному официанту, ве­селому молодому невару, очевидно, когда-то сказали, что европейцы — люди нервные и придирчивые; и, как мы ни старались, нам так и не удалось отучить его вытирать та­релки своим замусоленным шарфом.

«Аромат» посещали в основном местные гуляки и при­слуга из американской колонии. Скоро мы стали постоян­ными посетителями, и мне удавалось подслушать там мно­гие городские сплетни. Только раз я видел в этом заведе­нии еще одного иностранца. В зал влетела американка в узких брюках, которые подчеркивали размеры ее обширных бедер. Видимо, страдая с похмелья, она потребовала ста­кан молока.

— Я хочу пастеризованного, — сказала она, — пони­маете, пастеризованного!

— Да, — сказал хозяин, — молоко, я понимаю.

Перед ней поставили стакан голубоватой жидкости, ко­торая по всей Азии выдается за молоко. Она выпила его залпом и скрылась. После ее ухода хозяин подошел к на­шему столу.

— Скажите, пожалуйста, — спросил он, — что значит «пастеризованное» ?

Мы очень полюбили «Аромат» и, приезжая из Чобара за покупками, встречались здесь. Почти все американцы панически боятся микробов. Когда наши знакомые узна­вали, где мы питаемся, они всегда поражались, как безраз­лично мы относимся к инфекциям. Я принадлежу к кате­гории счастливцев, чей желудок редко восстает против дурного обращения, и в конце концов никто из нас не по­страдал от частых посещений «Аромата».

Хотя во время путешествия в горах мы не принимали никаких мер предосторожности (за исключением кипячения воды), никто из нас ничем не болел. И когда я сказал од­

нажды моему знакомому американцу, что не только не из­мотан путешествием, но уже много лет не чувствовал себя так хорошо, как в эти дни, он мрачно произнес:

— Вы напрасно так спокойны, вы должны подвергнуть­ся тщательному осмотру и, если сейчас даже не чувствуете себя больным, потом вам не избежать неприятностей.

Он был крайне озадачен, когда я объяснил ему, что в Англии мы не обращаемся к врачу, пока действительно не заболеем.

Через несколько дней мы переехали в Чобар. Стены и пол коттеджа просохли и стали чистыми, но надо было еще много потрудиться, чтобы сделать дом пригодным для жилья. Мы вырыли в саду глубокую яму и огородили ее циновками — теперь нам не надо было по утрам совершать прогулки в соседние поля. К сожалению, мебель, которую мы заказали два месяца назад, все еще не была готова, и первые несколько недель мы спали на земляном полу. Бетт готовила, сидя на корточках перед керосинкой в углу. Она, казалось, наслаждалась домашней работой, но я ре­шил, что нам должен кто-нибудь помогать. Мои мотивы были не совсем альтруистическими: просто я не склонен проводить оставшиеся недели в хозяйственных заботах, тем более что в этих примитивных условиях конца им не было.

Гуркхская ферма (дистрикт Баглунг): тыквы и кукурузные початки, сложенные для хранения.

Свой дом мы разыскали случайно, какой-то молодой человек, заметив незнакомца, подошел ко мне и спросил, что мне нужно. Звали его Викрам; как выяснилось, он был четри — то есть принадлежал ко второй касте после брах­манов. Его состоятельная семья владела большинством до­мов в нижней части Чобара. Викраму было девятнадцать лет, он говорил немного по-английски и гордился тем, что принадлежит к новому эмансипированному поколению, которое сбросило кастовые узы, — по крайней мере так он думал. Уже в течение нескольких месяцев дом был не занят. Хотя он не принадлежал семье Викрама, но был окружен их владениями, и Викрам обещал присматривать за ним. Перед тем как отправиться в путешествие в горы, мы заключили официальный договор и по его условиям имели право жить в этом доме в течение года. Но теперь, когда мы наконец въехали, начались неприятности. Никто из округи к нам не приходил, жители деревни, когда мы встречали их на дороге, отворачивались. Только Викрам иногда навещал нас, но я заметил, что его поведение вскоре изменилось. Он признался, что чем-то обеспокоен,

но не хотел объяснять мне причину, а когда я настоял, вы­яснилось, что наше присутствие в деревне нежелательно. Большинство простых крестьян были настроены друже­любно, но три-четыре местных брахмана уговорили их бой­котировать нас. Они убеждали жителей, что мы осквер­няем их землю и принесем деревне несчастье. Понимая, что мы имеем официальное право жить здесь, брахманы хотели выгнать нас, сделав нашу жизнь невыносимой. Викрам был на нашей стороне, но, хоть он и считал себя эмансипированным, у него был слишком слабый характер, чтобы идти против своей семьи, находившейся под силь­ным влиянием брахманов. Я сказал ему, что нам нужны двое слуг. Если же местные жители не захотят работать на нас, я привезу слуг из города, где уже привыкли к ино­странцам и меньше беспокоятся о кастовых предрассуд­ках.

Один из дядей Викрама жил в большом доме на склоне горы сразу же за нашим домом. Он считался богатым, но в деревне его не любили. Большинство жителей, включая его родственников, были у него в долгу. Викрам ненавидел его, но дядя был главой семьи, и с ним следовало посове-

товаться относительно слуг. Я сказал, что зайду к нему. Однако дядя велел передать, что после моего визита при­дется совершать церемонию очищения дома, поэтому он придет сам. Я сразу же невзлюбил его. Беспрерывно кла­няясь, дядя уверял, что наше пребывание в деревне — великая честь. И у нас нет слуг? К счастью, он знает од­ного человека, который ищет работу. Это сын его друга, он пришлет его к нам.

На следующее утро, когда мы спустились к завтраку, нас ждал хитроватый на вид молодой парень. Я спросил, что ему нужно.

— Я ваш повар, — ответил он.

Когда я попытался выяснить, какую работу ему прихо­дилось делать, он угрюмо замолчал. Мне он не понравился; я сказал ему, что наведу справки, и отпустил парня.

Вечером, когда стемнело, опять пришел Викрам,

— Вы наняли человека, которого прислал мой дядя? —- спросил он.

Я сказал, что у меня сложилось самое неблагоприятное мнение о дядином кандидате. Викрам улыбнулся:

— Он только что вышел из тюрьмы. Был осужден на шесть месяцев за кражу со взломом. Его отец должен мое­му дяде столько денег, что не смог больше выплачивать даже проценты и передал ему все свое имущество. Теперь он раб моего дяди, и, если сын будет работать на вас, его не нужно будет содержать.

Через несколько дней появился другой кандидат, пят­надцатилетний юноша приятной наружности и с хорошими манерами. Он был очень робок и односложно отвечал на наши расспросы. С нашей помощью и подсказками он при­знался, что никогда не работал слугой и не имеет представ­ления, что от него требуется. В то же время юноша заявил, что ни за что не станет готовить и подавать на стол, ибо это унижает его кастовое достоинство. Я спросил его, за­чем он тогда пришел. Оказывается, его послал один из деревенских брахманов.

Паренек собирался жениться, и деньги, которые он за­работает у нас, пошли бы на оплату брачной церемонии, •с которой связаны значительные расходы. Его отец — бедняк, у него много долгов, и он не может помогать сыну.

Мальчик казался понятливым. Хотя польза от него как от слуги была невелика, мы решили, что ему стоит помочь. Я велел ему прислать отца.

Через день он пришел. Это был благовоспитанный чет- ри, мелкий полицейский служащий, уже утративший про­стоту и одержимый кастовыми предрассудками. Чтобы не обидеть нас, он принял чашку чая, но не выпил ни глотка и не стал курить сигарету, которую я ему предложил.

Мы обсуждали предстоящую женитьбу сына. Он рас­сказал нам, что на свадьбу придется пригласить не менее семидесяти родственников и друзей; кроме того, надо по­звать музыкантов и приготовить денежные подарки для всех местных брахманов, а то они не благословят этот союз- Расходы должны были составить около ста пятидесяти фунтов, сказал он. Его собственное жалованье составляет пятнадцать фунтов в месяц. Он уже задолжал брахману после свадьбы старшего сына и теперь не может оплати п> все возрастающие проценты. Но у него есть два поля и немного скота. Со временем их придется отдать кредитору. Я спросил, знает ли он, что правительство установило мак­симальный процент на заем и превышение его считается уголовным преступлением. Да, он знает об этом, но право­судия нельзя добиться без взяток; никакой практической пользы от этого не будет, а брахманы подвергнут его- остракизму и навсегда откажут в ссуде.

Я решил заговорить на другую тему. Не думает ли он„ спросил я, что его сыну еще рано жениться: ему только пят­надцать, а выглядит он еще моложе. И если уж отец готов истратить такие большие деньги, то не лучше ли будет использовать их на образование сына?

Ни на мгновение не задумавшись, он ответил. Сейчас самое подходящее время для заключения браков, и брах­маны уже установили, что этот год будет особенно благо­приятным для его сына, а потом много лет созвездия не будут столь благосклонны. Кроме того, он человек с поло­жением и как член одной из высших каст обязан подавать* пример всей общине. С одной стороны, он понимает, что- не будет большого вреда, если сын повременит с женитьбой. Но с другой — ранние браки считаются признаком респек­табельности. Женить сына в молодости — значит подтвер­дить свое богатство и завоевать еще большее уважение в деревне. А что касается образования, то хотя он и при­знает его пользу, но считает излишней роскошью: во вся­ком случае, на него не стоит тратить хорошие деньги.

Через неделю нас разбудили звуки раковин. Мы спусти­лись вниз посмотреть, что происходит. Наш.молодой жених отправлялся за невестой. Как это положено по обычаю, его* несли на носилках. На нем были белые одежды и шляпа„ украшенная мишурой. Перед процессией, состоявшей из мужчин, родственников жениха, и брахманов, шли трое му­зыкантов. Звуки их расстроенных инструментов соперни­чали с воем раковин жрецов. Мелодия что-то напомнила мне, хотя я не разобрал, что именно. Раковины на мгнове­ние замолчали, и тогда я понял, что оркестр играет свой собственный вариант песенки «Потому что он веселый добрый малый», исказив мелодию и исполняя ее в ритме панихиды. Через несколько часов процессия вернулась об­ратно с невестой. Ее тоже несли на носилках, завешанных простыней, которая .совершенно скрывала невесту от люд­ских глаз. Музыкальный грохот продолжался всю ночь, и, даже когда мы спустились на следующее утро к завтраку, он еще не умолк. Конец зимы — время свадеб. Каждую неделю либо по нашей деревне, либо по соседству проходи­ли брачные процессии, и вскоре мы привыкли к почти не­прерывному хриплому вою труб, перемежающемуся с гро­хотом барабанной дроби.

Мы все еще не нашли слугу. Кроме того, нашу жизнь значительно усложняли трудности со снабжением водой: приходилось ходить за двести ярдов к подножию круто­го склона. В это время мы познакомились с деревенским старостой, которому, как я теперь узнал, брахман запретил иметь дело с нами. Я и раньше пытался войти с ним в кон­такт, но безуспешно: он или отсутствовал, или был так бо­лен, что не мог нас принять. Его ответы всегда были уклон­чивы и противоречивы, и я пришел к выводу, что он решил не замечать нашего существования, чтобы не брать на себя ответственность за наше присутствие в деревне.

Теперь я понял, что мои предположения были далеки от истины. В Катманду и других городах Непальской До­лины местное управление находилось в руках людей, кото­рые рассчитывают в конце концов заняться политической деятельностью, считая, что эта карьера позволит им в крат­чайший срок обогатиться. Хотя Чобар находился в не­скольких милях от столицы, дело здесь обстояло по-друго- му. Как и в других деревнях, власть принадлежала старин­ному панчаяту, то есть совету старейшин (система эта за­имствована у Индии). Кроме того, Чобар, хотя сейчас в нем живет много богатых семей — брахманов и четри, первона­чально был неварской деревней и наш староста тоже был неваром. Еще не старый человек и не обладавший богатст­вом, он получил свой титул по наследству; члены его семьи из поколения в поколение занимались административными делами деревни. Староста умел читать и писать, но в остальном был человеком невежественным. Тем не менее он был очень умен и, что гораздо важнее, исключительно честен. Староста искренне верил, что после уничтожения режима Ран Непал будет управляться в интересах большин­ства. Последние события его несколько разочаровали, но он все еще надеялся, что дела в конце концов поправятся. Ста­роста верил, что премьер-министр был несправедливо об­винен в коррупции, и, когда последний был арестован, счел благоразумным для себя (он был сторонник мистера Койрала) скрыться. Все это произошло, пока мы были в горах. Политическая обстановка стала спокойней, хотя многие чиновники еще находились под арестом или были отстранены от дел. Староста решил вернуться. Посетив нас, он извинился, что до сих пор не сделал этого, и посове­товал не обращать внимания на брахманов, сказав, что по­старается облегчить наше пребывание в деревне. Он обе­щал найти слуг: несколько юношей в деревне ищут работу, но брахманы приказали им держаться от нас подальше.

На следующее утро явилось два кандидата, оба четри. Старшему было за тридцать. Он страдал редкой наследст­венной болезнью — деформацией костей (тем же болели его отец и сын), был неуклюж и неповоротлив. Его товарищ, хорошо сложенный юноша лет двадцати, в возрасте двух лет в результате какой-то неизлечимой болезни потерял слух и речь. У него было живое, смышленное лицо, и от его друга я узнал, что юноша рвется служить у нас. Мне при­шло в голову, что его недостаток может оказаться для нас преимуществом. Я вскоре должен был уехать в Англию, а Бетт и Денис почти не знают непали, и им будет легче объясняться с глухонемым. Практически мы не нуждались в двух слугах, но так как старший был единственным чело­веком, который мог понимать младшего, наняли обоих. Казалось, что между этими двумя людьми существует ка- кая-то сверхъестественная связь. Немой юноша смотрел на своего товарища, как охотничья собака на хозяина, ожи­дая его приказаний. Он не умел читать по губам и понимал, что от него требуется, только интуитивно. Очень редко случалось так, что он не улавливал происходящего, и тог­да его лицо искажалось от злости; он издавал какой-то странный звук, не то выл, не скулил, как собака. Трога­тельно было наблюдать его отчаянные попытки понять нас. Но когда ему это наконец удавалось, слуга расцветал от удовольствия. Казалось, он счастлив в своем мире мол­чания. В деревне его называли «идиот». Я чувствовал, что это прозвище несправедливо и обидно, и не хотел упот­реблять его. Но кличка так пристала к нему, что даже соб­ственный отец не помнил настоящего имени юноши. Мы назвали его Дамбо[27]; по-английски это тоже звучит оскор­бительно, но произносится легко, и скоро вся деревня ста­ла звать его так. Второго слугу звали Кали.

С помощью двух слуг мы начали благоустраивать дом. От меня было мало пользы — даже гвоздя не могу забить, не ударив себя по пальцу. Кроме того, длительное пребы­вание в странах Востока воспитало во мне отвращение к любым формам физического труда: я привык к мысли, что на Востоке европейцы не работают руками. Конечно, это бессмысленная условность, но нелегко избавляться от пред­рассудков, привитых в молодости. Денис, напротив, был прекрасно приспособлен к физическому труду. Он не толь­ко хотел работать, но и обладал достаточной ловкостью, чтобы хорошо и легко выполнять любое дело. Денис рабо­тал в среднем по десять часов: штукатурил стены и шпак­левал полы, оборудовал ванную комнату и кухню и вообще всячески совершенствовал наше жилище. Ни с кем из жи­телей деревни* он почти не разговаривал, что не мешало ему пользоваться среди них огромным авторитетом. Они, конечно, полагали, что, раз мы иностранцы, значит богаты и можем не работать. Ни один непалец в нашем положении и не подумал бы «пачкать» руки. Трудовой энтузиазм Де­ниса на первых порах воспринимался как проявление экс­центричности, но спустя некоторое время результаты его труда стали вызывать восхищение. Староста рассказал мне, что сначала жители относились к нам презрительно, но по­том наша деятельность произвела на них большое впечатле­ние; при этом дело было не столько в практических позна­ниях Дениса, сколько в его готовности браться за любую работу, какой бы грязной она ни была. Как только брахма­ны поняли, что мы можем постоять за себя и они бессиль­ны изгнать нас, напряжение ослабло, и >нас начали призна­вать, в особенности молодежь. Мы жили в Непале только ради собственного удовольствия, но со временем я начал осознавать, что само наше присутствие в деревне сыграло определенную роль: одни просили нас давать уроки их де­тям, а другие, наблюдая за тем, как мы приводим в порядок свой дом, стали приходить за кистями и инструментом.

Предметом нашей величайшей гордости была ванная комната (раньше она служила хлевом для коз). Денис со­орудил покатый цементный пол, а в одном углу установил большую бочку из-под керосина на железной подставке, под которой постоянно горела небольшая керосинка. Каж­дое утро Дамбо наполнял бочку, и мы были постоянно обеспечены горячей водой. Про это приспособление про­слышали в деревне. Многие приходили посмотреть на него, хотя из их замечаний явствовало, что никакого смысла в горячей воде нет — по их мнению, это очередная причуда иностранцев.

Серьезные неудобства доставляли нам только окна. Стекол в них не было, и в холодные дни нам приходилось закрывать деревянные ставни, заслоняя солнечный свет.

Когда наш дом был в зените славы, его хозяйка, пожи­лая женщина, живущая в Патане, решила нанести нам визит. Она осмотрела каждый угол, и, хотя почти ничего не говорила, на лице у нее отразилось изумление. Когда на следующее утро мы спустились к завтраку, она сидела на корточках перед дверью, а рядом стоял сравнительно молодой человек. Я спросил его, что им нужно.

— Ничего, — ответил он безразлично, не двигаясь с места.

Я знал, что это только обычная прелюдия и, оставив эту пару, пошел пить кофе. Спустя некоторое время по­явился Кали и стал вертеться вокруг меня, нервно покаш­ливая — так он всегда делал, собираясь заговорить. Я спросил, что он хочет.

— Эта старая женщина хочет поговорить с вами.

Я велел ему привести и женщину и мужчину.

Они вошли в комнату. Женщина немедленно отправи­лась в угол, где опять уселась на корточки. Они взяли си­гареты и зажгли их, держа между первым и вторым паль­цем и затягиваясь через сжатый кулак, чтобы не прика­саться губами к подарку иностранца. Несколько минут они курили молча, после чего,я решил, что пора начать раз­говор.

Нет, сказал мужчина в ответ на мой вопрос, им ничего не нужно, абсолютно ничего: они только пришли посмот­реть, удобно ли нам.

Они снова углубились в молчание. Так и сидели мы, рас­сматривая друг друга, и я уже стал подумывать, как бы мне их выпроводить, когда старуха прочистила горло, сплюнула на пол и обратилась к своему спутнику:

— Ну-ка, скажи ему, что мне нужно.

Долгое время мы добирались до сути дела. Он расска­зал мне во всех деталях историю семьи. Я узнал о плохом урожае в этом году и о трудностях жизни вообще. Раз­говор кончился, как я этого и ожидал, заявлением о крайней бедности женщины. Затем последовала пауза, необходимая, чтобы перевести дыхание, и была раскрыта цель визита. Они не просили, а требовали. Благодаря нашим усовершен­ствованиям, стоимость дома увеличилась и цена, которую мы платим сейчас, непропорциональна его стоимости. Владелица дома решила утроить ее. Я напомнил, что мы подписали контракт. Однако она считала, что это ее ни к чему не обязывает и рассуждала так: если бы мы сейчас освободили дом, она смогла бы сдать его по гораздо более высокой цене американцам. Она не хочет выгонять нас, но ей придется это сделать, если мы не согласимся на ее тре­бования. Я сказал, что она рассуждает, как лондонский спекулянт-землевладелец, но моя ирония не достигла цели. Тогда я рассмеялся, и мои посетители неожиданно присое­динились ко мне. Больше мы никогда >не видели ни владе­лицы дома, ни ее спутника.

Большую часть времени Дамбо таскал воду и камни, которые были нужны Денису для строительства. За всем происходящим он наблюдал с крайней сосредоточенностью, словно стараясь запомнить каждую мелочь на всю жизнь. Единственное, что его беспокоило, это всевозможные, даже незначительные, отклонения от установившегося дневного распорядка — ведь объяснить причину ему было невозмож­но. Он был очарован нашими двумя керосиновыми лампа­ми, и каждый вечер, после того как они бывали вычищены и наполнены керосином, Дамбо стоял около них в восхи­щении, Я подозревал, что он мечтает сам ухаживать за ними, но обращаться с лампами надо было осторожно, и мы строго приказали обоим слугам не прикасаться к ним. Два-три раза в неделю мы ездили в Катманду за покупка­ми, а так как староста предупредил, чтобы мы никогда не бросали дом без присмотра, сторожем оставляли Дамбо. Когда он понял, что от него требуется, лицо его просияло от удовольствия — ведь на него была возложена такая от­ветственность! Он сразу же бежал за огромным жертвен­ным копьем и усаживался с ним на корточках перед дверью, как часовой на посту. Обычно мы возвращались через час или два, но однажды задержались и приехали, когда уже стемнело. Дамбо сидел на своем обычном месте. Он мрачно приветствовал нас. Причина его раздражения, как мне ка­залось, крылась в том, что мы надолго оставили его одного. Но дело было совсем не в этом. Желая оказаться полезным, он решил зажечь лампу, и теперь ее почерневшие остатки лежали аккуратной кучкой на полу. Колпачок был отломан, стекло разбито, стол покрыт слоем сажи, на полу видне­лась лужа. Хорошо еще, что дом не сгорел, подумал я, а Денис, вообще подверженный внезапным вспышкам раз­дражения, вышел из себя. Мы уставились друг на друга. Но тут Денис, который вдруг понял, что требовать объяс­нений от Дамбо невозможно, разразился безудержным сме­хом. Между тем Дамбо стоял рядом с виноватым видом, как собака, которая знает, что она что-то натворила и ждет наказания. Когда он увидел, что мы смеемся, сложившая­ся ситуация оказалась выше его понимания, и он ушел, по­качивая головой.

На следующее утро Дамбо явился с мирным подноше­нием: кучей цветущих веток. Он бухнул их на стол и пока­зал в направлении дома на горе. Не без удовольствия я по­нял, что он наломал их из живой изгороди нашего соседа- ростовщика.

Через несколько недель Кали сказал, что Дамбо хочет отпроситься на два дня. Оказывается, до сих пор вопрос о его женитьбе не поднимался: он не мог зарабатывать де­нег, семья была бедной и никто не желал даже обсуждать вопрос о брачном союзе с глухим и немым юношей. Однако теперь, когда он регулярно получал жалованье, положение изменилось. Дамбо зарабатывал не более двух фунтов в ме­сяц, но для человека в его положении это была значитель­ная сумма, тем более что раньше он вообще был лишен возможности зарабатывать хоть что-нибудь. Невесту наш­ли в отдаленной деревне, и Дамбо был нужен отпуск, что­бы пойти и посмотреть на нее. Накануне он появился в новом костюме и башмаках, хотя всегда ходил босиком. Деньги для покупки этого пышного наряда, как обычно, были взяты в долг.

Мы не вмешивались в местные брачные обычаи. Тем не менее я был несколько расстроен при мысли о молодой де­вушке, которая на всю жизнь и почти без сомнения против ее воли будет связана с глухонемым. Однако история эта закончилась совершенно неожиданно. Дамбо вернулся с до­вольной гримасой на лице, и я решил, что все прошло хорошо. Так оно и было, но только не с точки зрения семьи Дамбо. Он провел день в семье девушки и отверг невесту.

Пока Кали объяснял, что произошло, Дамбо, стоя рядом, морщил лицо с комически хмурым выражением, отражаю­щим недовольство. Как выяснилось, он отказался от де­вушки, так как нашел ее недостаточно привлекательной. Его отец, естественно, взбеленился, но Дамбо выдержал характер: первый раз в жизни он должен был самостоя­тельно принять решение и. поступая наперекор родителям, бросал вызов своей семье. Когда я уезжал, он, к счастью, все еще не был женат.

Шли месяцы, и мы все больше узнавали о личной жиз­ни наших слуг. Дамбо из-за своего дефекта в счет почти не шел, но история Кали была очень характерна и может служить хорошей иллюстрацией к трудностям, на которые наталкивается введение социальных реформ, а без них невозможен прогресс в Непале.

Кали владел небольшим участком земли, урожая с не­го вполне хватало, чтобы прокормить его, жену и двух детей. В сезон, свободный от полевых работ, он нанимался куда придется, обычно на ремонт дорог. Деньги, которые он зарабатывал, позволяли семье изредка купить немного мяса или сигарет. По местным стандартам — Кали удава­лось избегать долгов — он считался человеком зажиточ­ным. К несчастью, его жена оказалась сварливой женщиной, а у него не хватало смелости возражать ей. Она решила, что из соображений престижа у них должна быть буйволи­ца, хотя это животное, едва ли дающее одну-две чашки водянистого молока в день, приносит мало практической пользы. Она довела Кали придирками до того, что он все- таки купил буйволицу. С этого начались все его беды.

Буйволица стоила сто рупий, но, так как у Кали не было этой суммы, он одолжил ее у нашего соседа, который, лишая должников возможности выкупать закладные, неу­клонно вел к тому, чтобы со временем стать самым круп­ным собственником в деревне. Проценты составляли пят­надцать рупий в месяц, и только за один год первоначаль­ная сумма долга почти удвоилась. Кали не мог выплачи­вать ежемесячные проценты, в результате приходилось делать новые долги. Он шел к полному банкротству и через год-два ему суждено было стать рабом своего кредитора.

Мы решили помочь ему, уплатив долг. С нами он смог бы расплатиться путем небольших вычетов из еженедель­ной зарплаты. Я был изумлен, когда он отказался от нашего предложения. Это противоречило обычаям страны: жите­ли деревни скажут, что он продался нам и подвергнут его презрению. Более того, чувствовалось, что он сам боялся попасть в какую-нибудь ловушку, потому что никто, и менее всего богатый иностранец, не одалживает деньги, не требуя процентов. Наконец мне удалось убедить его, что у нас нет никаких тайных помыслов, и он согласился. Од­нако на этом дело не кончилось. Ростовщик отказался при­нять от нас деньги в уплату долга Кали. Наличные день­ги были ему не нужны, и он не хотел выпускать Кали из своих когтей. Я твердо решил не уступать кровопийце и передал ему приглашение прийти к нам. Через несколько дней он явился. Сначала он вел себя подобострастно, но, когда я заговорил о деле, сразу изменил тон и стал агрес­сивен. Наше присутствие в деревне нежелательно, сказал он, потому что всем ясно, что мы пытаемся уничтожить давно установившиеся местные обычаи. Я спросил, знает ли он, что правительство установило официальное ограни­чение на ростовщический процент. Да, сказал он, но толь­ко дурак станет ссужать деньги за такое жалкое возме­щение. Я начал терять терпение и наконец прямо заявил: или он примет полную сумму в уплату долга Кали, или я лично отправляюсь в министерство финансов, где сообщу о нем как о ростовщике, который обходит закон. Хотя ростовщику так же хорошо, как и мне, было известно,^что министерство не возбудит против него дела, потому что он сможет дать хорошую взятку, но, когда он почувство­вал, что я исполнен решимости, уступил и согласился ijpn- аять от меня деньги. Я сказал, что передам деньги, при­гласив Кали. В тот же день ростовщик снова пришел ко мне с бумагой, на которой Кали, не умевший ни читать, ни писать, поставил в свое время грязный отпечаток большого пальца. Я разорвал бумагу в присутствии его и Кали. Но Кали, который освободился только что от такого бремени, казался недовольным. Он выглядел так, словно ждал, что сейчас разверзнутся небеса и покарают его за неуважение к местным обычаям. Я спросил, что его беспокоит, и, после того как ушел ростовщик, он ответил мне, медленно пока­чивая головой:

— Он очень богатый человек, а вы ведь не всегда бу­дете здесь.

Кали оказался великолепным слугой, и спустя некото­рое время у него открылся неожиданый талант каменщика. На площадке перед нашим домом земля была утрамбована, но поверхность ее оставалась неровной. Во время сезона дождей она грозила превратиться в настоящее болото, по-

этому мы решили замостить этот участок камнем. Сначала Дамбо и Кали таскали камни, которые потом приходилось обтесывать и подгонять друг к другу, как в игрушке-голо­воломке. Они долго наблюдали, как работает Денис. Дам­бо пытался ему подражать, но никак не мог понять рисун­ка. Тогда Кали взял на себя осуществление нашего проекта. Стремясь к совершенству, он часто работал после оконча­ния рабочего дня, тщательно обтесывая камни и аккуратно подгоняя их друг к другу. Я подозревал, что ему хотелось как можно дольше не возвращаться домой. Только тогда, когда его жена начинала кричать своим пронзитель­ным голосом на всю Долину, он складывал инструмент и уходил. Подобно многим представителям своего народа, Кали был прирожденным ремесленником, но ему никогда не представлялось случая развить свой талант.

Он так и сохранил робкий характер. Все каши стара­ния сделать его независимым не только не помогли ему, но и привели к новым бедам. Кали стал то и дело отпра­шиваться на день. Сначала я не интересовался причиной, но, когда эти просьбы стали повторяться слишком часто, заставил его рассказать, в чем дело. Он уклонялся от от­вета, а в конце концов, как капризный ребенок, который решил признаться в какой-то шалости, разразился слезами и выдавил признание. Его жена заставила его взять на себя все расходы на свадьбу сына ее сестры-вдовы. Она убедила Кали, что это не только его семейная обязанность, от которой неприлично отказываться: он может позволить себе такой расход еще и потому, что считается человеком зарабатывающим хорошие деньги. Поэтому он опять пошел к ростовщику и взял у него в долг тысячу рупий, в обеспе­чение которых заложил все свое имущество. Я сердито спросил его, зачем он швыряется деньгами. Такие расходы не позволяют себе в подобных случаях даже английские честолюбцы: ведь он останется нищим на всю жизнь.

— Таков обычай, — сказал он, всхлипывая. — Будет двести гостей, девять музыкантов и шесть брахманов, ко­торых нужно кормить несколько дней и одарить новой одеждой. И пожалуйста, — закончил он, пытаясь улыб­нуться, одолжите мне вашу керосиновую лампу.

Викрам, агент нашей домовладелицы, обычно заходил к нам по вечерам. Он был типичным представителем поколе­ния, которое выросло в послереволюционной неразберихе; себя он считал одним из будущих лидеров страны. Его предки пришли из Гуркхи вместе с Притхви Нарайяном, $

один из его дядей дослужился до чина генерала непальской армии. Однако многие годы жизни в Катманду охладили пыл его семьи, и, хотя ее члены принадлежали к одной из во­енных каст, они уже долгое время занимались торговлей. Люди это были небогатые, но, так как предки Викрама ока­зывали услуги государству, ему был открыт путь к образо­ванию: Викрама послали в школу, основанную махараджей для обучения сыновей младших придворных чиновников, ко­торых. как предполагалось, они должны заменить в буду­щем. Викрам считал себя эмансипированным интеллектуа­лом, но фактически он не был им. Его образование не дава­ло ему даже права на аттестат, и, хотя он смеялся над невежеством и суевериями жителей своей деревни, мужест­ва восстать против семьи и идти своим путем у него не хватало. Только в одном отношении он проявил инициа­тиву — наотрез отказался жениться. Он не возражал про­тив брака, как такового, но говорил, что. когда придет вре-. мя, сам выберет себе жену. Однако я подозреваю, что он был вообще неспособен к половой жизни; щуплый, неболь­шого роста, Викрам всегда выглядел утомленным, а тело его казалось лишенным мышц. Этот девятнадцатилетний парень производил на меня впечатление самого жалкого представителя рода человеческого. Благодаря влиянию семьи Викоам поступил на службу в Непальский государ­ственный банк, но не принимал всерьез своих служебных обязанностей, и часто по нескольку дней подряд не ходил на паботу. Очевидно, выговооов он за это не получал.

Теоретически он не признавал кастовые правила, запре­щавшие принимать пищу в обществе тех, кто принадлежал к низшему социальному слою, но на практике не мог заста­вить себя пренебречь этими правилами. Мы часто просили его остаться, чтобы разделить нашу трапезу, но он всегда придумывал какой-нибудь предлог для отказа. Как прави­ло, соглашался только выпить чашку чая с бисквитом — разумеется, когда не было слуг. Легко издеваться над обычаями, которые нам кажутся смехотворной преградой для установления нормальных социальных связей, одна­ко в обществе, члены которого много столетий свято верили, что принятие пищи в компании чужих людей ведет к ритуальному загрязнению — а это равноценно смертному греху, —трудно открыто пренебречь предрассуд­ками, если только человек не готов к тому, чтобы к нему стали относиться, как к отщепенцу. А Викрам еще не дошел до такой сталии*

В марте происходило частичное затмение луны. Орто­доксальные индуисты придают этому явлению большое значение, хотя и считают его опасным. Был объявлен национальный праздник. Чтобы предотвратить возможное несчастье, каждый должен был совершить ритуальное омо­вение в какой-нибудь священной реке, протекающей по Не­пальской Долине. На рассвете мы увидели множество жи­телей деревни, направлявшихся к реке Багмати, которая протекала по ущелью внизу под нашим домом. Барабанный бой, якобы способный отвратить дурное влияние, продол­жался весь день. После омовения жители отправились по домам. Поля стали безлюдными, тишина опустилась на деревню. Выдерживался строгий пост: брахманы объявили, что никто не может ни есть, ни пить в течение двадцати четырех часов. Мы тоже остались одни, так как наши слуги решили придерживаться обычая.

Вечером к нам пришел Викрам. Ему наскучила, сказал он, атмосфера торжественного благочестия в доме и захо­телось поговорить. Он был голоден, и мы дали ему обыч­ный чай и бисквит. Он глубоко оскорбил мать — женщину жестких правил, — отказавшись принять участие в риту­альном омовении. Я уже давно подталкивал его к тому, что­бы он научился отстаивать свои собственные убеждения, и был в восторге, узнав, что мои рассуждения не пропали даром. Он соглашался со мной, что Непал не сможет до­стичь прогресса до тех пор, пока не будут уничтожены все суеверия и кастовые правила, и эту работу предстоит про­делать его поколению. Однако в тот же вечер, выйдя про­гуляться перед сном, я увидел приближающуюся ко мне фигуру. Обычно, как только спускалась темнота, деревня становилась безлюдной, поэтому я постарался разглядеть путника. Им оказался Викрам, возвращавшийся после за­поздалого визита к реке.

— Я говорил вам, — сказал он, — что я не разделяю эти суеверия, но моя мать была так расстроена, что я ре- шил пойти искупаться. Вреда от этого не будет, и, кроме того, никогда нельзя быть уверенным, что укоренившиеся обычаи так уж бессмысленны.

Политическая обстановка все еще оставалась неустой­чивой — чиновников продолжали смещать, и Викрам тоже начал беспокоиться за свое будущее. Его покровитель в банке куда-то скрылся. Теперь, оставшись без защитника, он боялся, что его скоро заменят каким-нибудь другим, столь же неспособным племянником какого-нибудь чинов­ника. Поэтому он решил, дабы обезопасить себя, подгото- йиться к экзаменам по экономике и банковскому делу — ведь сдавшие эти предметы в коллежде Катманду имели право на получение аттестата. Викрам попросил меня по­мочь ему. Я объяснил, что не разбираюсь в вопросах эко­номики и тем более финансах, но смогу, вероятно, помочь ему в изучении английского языка и расширении эрудиции вообще.

Уже после первых нескольких уроков стало ясно, что Викрам не чувствует никакой связи между вопросами эко­номики и проблемами его собственной страны. Я старался заинтересовать его географией Непала, но в этой области он был совершенно невежествен: слышал об Эвересте, но не знал точно, где он находится. Когда я рассказал ему о шерпах и об их отчаянном положении, он спросил меня, кто они такие. По его словам, уроки географии в школе никакого отношения к Непалу не имели. Я не смог убедить его в важности этой темы. Он считал, что будущее его страны упирается в проблему модернизации и улучше­ния условий жизни в Катманду, а все остальное не имеет значения. Его взгляд на эти вопросы очень типичен. В нем, как в зеркале, отражается явление, которое m£i наблюдали в горах: люди там совеошенно не интересуются тем, что происходит в столице. В результате Непал в настоящее время поактически делится на обособленные территории: долину Катманду и внутренние горные районы.

Я пробыл в Непале уже шесть месяцев. Можно было спокойно оставаться в Чобаре еще, но я начал тосковать по Европе. Денис и Бетт к этому времени прижились в дерев­не, и я понимал, что теперь им хотелось быть предостав­ленными самим себе. Кроме того, зимний сезон кончился: пейзаж принял однообразный коричневый тон. В долине подул горячий ветер. Иногда он шелестел листьями боль­шой индийской смоковницы под моим окном, и этот шум напоминал перестук дождевых капель. Солнце часто не появлялось по нескольку дней подряд, снежные вершины скрывались в густых облаках. Только на следующий год, в октябре, они снова появятся во всем своем блеске. Таки­ми, какими увидел я их в первый раз.

Единственно, о чем я сожалел, что не видел страны к востоку от Катманду. Однако перед самым отъездом мне повезло. Международный Красный Крест предоставил Не­палу небольшой самолет марки «портер-пилатус» для до­ставки продуктов питания в горы. Доктор Тони Хаген, который руководил операцией, спросил меня, не хочу ли я отправиться с ним в очередной полет. Я был очень рад: во-первых, мне представился случай взглянуть с высоты птичьего полета на Восточный Непал, во-вторых, мы проле­тим над южными подступами к Эвересту, который я до сих пор видел только со стороны Тибета во время экспеди­ций 1911 и 19 Зь годов.

Полет на легком самолете в горах—дело довольно слож­ное. Наш пилот-швейцарец имел большой опыт, но прошло несколько дней, прежде чем он решил, что погода доста­точно хороша.

На самолетах гражданской авиации я пролетел многие тысячи миль, а вот на таком не летал уже давно и забыл, что это такое. Пролетев над долиной, мы поднялись на высоту четыре-пять тысяч футов — отсюда хорошо была видна местность: в общем менее хаотичная, чем в Западном Непале. Минут через тридцать мы стали делать круги и стремительно терять высоту — я даже подумал о вынуж­денной посадке. Тони Хаген, сидевший рядом с пилотом, пытался объяснить мне, что происходит, но шум мотора мешал разобрать слова. Тогда он набросал записку и пе­редал мне. Мы пролетали над молочной фермой, где изго­товляется великолепный сыр, который поддерживал нас во время путешествия. Приземлиться было нельзя, но мы спустились до высоты нескольких сотен футов, чтобы при­ветствовать швейцарца, руководившего фермой. Он вышел и помахал нам рукой. Сделав несколько кругов над коттед­жем, самолет поднялся и лег на новый курс.

Теперь мы летели прямо на Гималаи, поднявшись при­мерно на шестнадцать тысяч футов. Вскоре показалась Со­ла Кхамбу и другие деревни шерпов. Мы могли ясно раз­глядеть палатки тибетцев. Самолет стал круто спускаться в долину, но встречный поток воздуха с гор был так силен, что он почти стоял на месте и дрожал, как лист, бессиль­ный бороться против ветра. Я стал беспокоиться за наш единственный мотор. Кабина не была герметической, и от недостатка кислорода я начал чувствовать слабость и апа­тию, однако взял себя в руки и сделал несколько фото­снимков.

Когда стало ясно, что вперед мы лететь не сможем, пилот повернул самолет и попытался подойти к цели Через другую долину. Этот маневр удался. Оказавшись среди путаницы снеговых вершин и ледников, мы пошли вниз и стали делать круги над землей. Однако на этот раз я был слишком напуган, чтобы наслаждаться открывшимся видом.

Когда мы поиземлились в Катманду, пилот посмеялся над моими страхами. Он считал, что опасность была не так уж велика. «Портер-пилатус» так легок и прост в уп­равлении, что даже в случае аварии, может приземлиться, где угодно. И если бы мы совершили вынужденную по­садку в районе Сола Кхамбу, то за пять недель пришли бы пешком обратно в Катманду. Несколько месяцев спустя после того, как я уже уехал из Непала, этот самый «пор- тер-пилатус» действительно попал в катастрофу. Погода резко изменилась, ему пришлось пойти на снижение, и самолет врезался в ледяную стену — к счастью, без челове­ческих жертв.

Теперь я повидал все, что хотел. Отъезд был назначен на 24 марта. Денис и Бетт привезли меня на машине в аэропорт; неожиданно пришло еще несколько друзей. Один из них по непальскому обычаю надел мне на шею гирлянду из ноготков, и я стоял, чувствуя себя довольно глупо, но не сбрасывая цветы, чтобы никого не обидеть. Делийский самолет опаздывал на два часа. Мы пытались скоротать время, вспоминая наши беззаботные недели в го­рах, но разговор не клеился. Все чувствовали себя неловко. Я не принадлежу к эмоциональным людям, но, сильно при­вязавшись к моим молодым друзьям, только молчанием мог выразить свои чувства к ним. Когда наконец все было готово к отправлению, я обнял Бетт и быстро пошел к вздрагивающей «дакоте». Через несколько минут мы были в воздухе, и, прежде чем я распростился с Долиной, землю затянуло густым покровом облаков.

Я думал, что зима в Непале сотрет у меня в памяти навязчивые воспоминания и будет последней поездкой в Гималаи, где я провел так много счастливых месяцев. Я был уверен, что это конец и что больше мне никогда не странствовать по горам. Но к тому времени, как мы при­были в Дели, моя уверенность уже поколебалась, а когда самолет в потоках дождя приземлился в Лондоне, я при­нял решение. Это — не конец, это просто новое начало

Эпилог

Во время пребывания в Непале я не собирался писать о политике: я просто хотел увидеть, что представляет собой жизнь в горах. Тем не менее я считаю полезным кратко описать положение в Катманду, каким я его видел; моя цель — опровергнуть частые сообщения в прессе, боль­шинство которых исходит от недовольных политических деятелей Непала, бежавших в Индию. Они обычно заяв­ляют, что их родина находится во власти теорора. Вплоть до моего отъезда из Непала в конце марта 1%1 года я не наблюдал подобных явлений, и письма, которые получаю оттуда регулярно, подтверждают, что и сейчас положение там нисколько не изменилось.

Со времени революции 1951 года в Непале сменилось десять правительств: ни одно из них не сделало ничего значительного. Король, по-видимому, решил, что пока де­мократическое правительство не подходит для его страны. Это, без сомнения, и послужило причиной роспуска парла­мента в 1960 году, в результате которого король стал пред­седателем Государственного совета. Однако нет оснований полагать, что положение в Непале хоть сколько-нибудь изменилось.

Две главные причины порождают трудности: исключи­тельная бедность страны, заставляющая правительство при­нимать финансовую и другую помощь из различных источ­ников, и специфические отношения, установившиеся между Непалом и Республикой Индией.

Хотя Непал всегда был независимым государством, по молчаливому соглашению считалось, что он находился под поотекторатом британских властей в Индии. Я думаю, Индия в какой-то степени унаследовала теперь роль Британии, ибо любая угроза Непалу не может не коснуться также и ее. Поэтому в интересах обеих стран установить самое тесное сотрудничество между собой.

К сожалению, отношения между Индией и Непалом остаются ненормальными. Жители Непала, как и большин­ство других горных народов. питают традиционную не­любовь к жителям равнин. Со своей стоооны индийские низшие чиновники часто чинят всякие препятствия торгов­ле, а ведь сыоье и товары можно ввозить в Непал из внеш­него мира только через Индию. Хотя между этими стра­нами существует таможенное соглашение, паотии грузов иногда задерживаются месяцами и пропускаются очень неохотно.

Высокомерие непальцев тоже не способствует хорошим отношениям. Я предполагаю, что основано оно на простом историческом факте: до недавнего воемени Индия была зависимой страной, в то время как Непал всегда гордился своей независимостью. Эта независимость, однако, нахо­дилась в области теории и была связана с соображениями выгоды: если бы Британию это устраивало, ей ничего не стоило бы аннексировать Непал, который в таком случае оказался бы в том же положении, как и другие княжества Британской Индии.

Здравый смысл указывает на необходимость самого тес­ного общения между Непалом и Индией, народы которых, несмотря на некоторые различия, являются наследниками общей культуры. Непали принадлежит к числу индоев­ропейских языков, а большинство непальцев считают себя индуистами, и, что самое важное, образ жизни в обеих странах более или менее одинаков. Более того, Индия в настоящее время справилась со многими проблемами, с ко­торыми обычно сталкивается зарождающееся самостоя­тельное государство, и находится, таким образом, в наибо­лее выгодном положении, позволяющем предложить по­мощь и советы стране, которая все еще пребывает на таком примитивном уровне развития, что вряд ли осознает приро­ду своих затруднений.

Индия уже много сделала для Непала: автомобильная дорога, которая связывает эти страны, построена на ее средства: многие индийские специалисты работают в Не­пале. Помимо пяти гуркхских полков, которые после провоз­глашения независимости вошли в состав индийской армии, в Индии существуют большие колонии гуркхов, рассеянные по всей территории страны, особенно в больших городах, где они обычно работают охранниками.

Еще до того, как было свергнуто правительство Ран, в Непале существовала скрытая оппозиция: в основном она формировалась из лиц, получивших образование в Индии. Пограничная провинция Бихар и город Бенарес всегда служили местом прибежища для непальских политических эмигрантов. Современная оппозиция, организовавшая не­сколько мелких стычек на границе, в значительной степени выросла из этих эмигрантских групп. Индийское прави­тельство не в состоянии помешать подобной деятельности, но было бы абсурдно предполагать, как это часто делается, что оно активно ее провоцирует. Тем не менее в подобных условиях официальные отношения между Непалом и Ин­дией становятся весьма затруднительными.

Тем временем Непалу протянули руку помощи другие страны. Русские построили табачную фабрику и подарили самолет. С помощью иностранных специалистов сооружа­ются бумажные фабрики.

Комиссии Организации Объединенных Наций состави­ли план широкого использования гидроэнергетических ре­сурсов страны, а Международный Красный Крест провел успешные мероприятия по уничтожению комара анофелеса в малярийных тераях.

Последнее особенно ценно для Непала. До недавнего времени тераи славились по всему миру как прекрасней­шие угодья для охоты на крупного зверя. Их владельцы из семьи Ран ревностно охраняли заповедные места, в ко­торых устраивали пышные охоты. Тигры и сейчас водятся в изобилии. К сожалению, район этот теперь открыт, и стадо диких слонов быстро сократилось. Один американ­ский профессиональный охотник, получивший разрешение на организацию охоты в тераях, говорил мне, что через несколько лет эта местность перестанет привлекать спортсменов-охотников: здесь так широко распространи­лось браконьерство, что сейчас вряд ли осталось больше дюжины носорогов, которых и раньше было немного [28].

Теперь, когда тераи перестали быть рассадником зара­зы, без сомнения они могут превратиться в процветающий сельскохозяйственный район. Однако мало кто понимает, что большинство непальских* фермеров — горные жители. Они не любят равнин и ничто не соблазнит их добровольно изменить свою неустроенную жизнь.

Большую помощь оказывают Непалу Соединенные Штаты. Осуществляет ее организация, известная под на­званием United States Operation Mission, сокращенно USOM. Персонал ее вместе с семьями включает около двух­сот специалистов по различным вопросам, но ни один из них совершенно не владеет непали. Штаб-квартира этой организации, расположившаяся в бывшем дворце, похожа на трудолюбивый муравейник: стены увешаны картами

и схемами, по любому вопросу можно получить подроб­ные статистические данные (в случае необходимости добываемые из вторых рук). Организация финансирует обучение жителей Непала в Америке, ведет строи­тельство университета в Непале. Создана Центральная библиотека, где любой непалец, если только ему придет это в голову, может получить всю информацию по любому аспекту американской жизни. Создаются филиалы библио­теки в горах, но, когда я спросил о пользе этого мероприя­тия у его организатора, серьезного молодого американца, он ответил мне весьма скептически. Я напомнил ему, что люди в горах почти сплошь неграмотны и не могут читать даже на своем собственном языке. Кроме того, им прихо­дится трудиться с рассвета до темноты на полях.

— Нужно же с чего-то начинать, — сказал он, — биб­лиотеки являются важной составной частью американского образа жизни.

USOM обеспечил Непал современной автоматической телефонной связью. А чтобы чиновники, которые будут ею пользоваться, не забыли, чей это дар, каждый аппарат украшен эмблемой, изображающей стиснутые в пожатье руки под насупившимся орлом. Воздушная канатная дорога скоро заменит устарелую модель, купленную много лет назад у британского правительства, и свяжет предгорья на индийской границе с Катманду. Кроме тяжелых грузов по ней будут переправляться туристы, которых Непал с не­терпением ждет. Заметны также многие другие признаки технического прогресса: например, груды дренажных труб в Катманду, хотя в городе нет дренажной системы. Когда я только приехал, меня озадачила куча труб возле сада в Баладжи. Шесть месяцев спустя я нанес туда про­щальный визит; они все еще лежали на том же месте среди папоротника и моха. Не стану удивляться, если впоследст­вии на них, как и на многие природные феномены, будут смотреть как на объекты поклонения.

В Непале должны наступить перемены: но они начнутся снизу, а не сверху. Все, что происходило до сих пор, только способствовало увеличению разрыва между жизнью в го­рах и жизнью в Катманду. Не было сделано никаких попы­ток помочь непальскому народу осознать свои собственные возможности, которые весьма велики, а пока это не будет сделано, не будет и никакого реального прогресса. «Лю­ди, — говорит один из действующих лип в романе Олдоса Хаксли «Остров», — одновременно являются и владыками и жертвами своей культуры. Она заставляет их цвести, но она же и замораживает бутон или сажает червя в середину цветка. Нельзя ли избежать червей, свести к минимуму губительные заморозки и сделать цветы более прекрасны­ми?».

Я думаю, что ответить на этот вопрос можно положи­тельно, если западный мир, предлагая помощь развиваю­щимся странам, оставит наконец свои попытки переделать их по собственному образцу. Многое зависит и от того, сумеет ли страна сохранить и упрочить свою политическую независимость и избавиться от бедности; ее положение не может бесконечно оставаться таким, как оно есть.

** Т е р а и — полоса джунглей на серере Индии

*** Когда Индия стала независимой, десять из двадцати регуляр­

В этой ситуации мы все свое возмущение обратили против смышленного солдата, которого взяли в проводники: он заявил, что до Пхир Пхинга, места, куда мы направлялись, осталось еще четыре коша (восемь миль). Низкий обманщик! В начале пути он сказал нам, что до места назначения не будет даже четырех кошей, а теперь, после того как мы упорно отшагали шесть часов, оказались несколько дальше от¹ цели, чем вначале. Мы весьма сомневались, будет ли конец нашему путешествию. Что касается проводника, то он и не думал сознаться в своей ошибке и признать, что одно из его утверждений было неправильным. Он твердо стоял на своем, при­зывая нас поспешить и ободряя заверениями, что дальше тропа будет «майдан», то есть абсолютно ровной. Поскольку то же самое он говорил в начале пути, а единственным равным отрезком дороги оказал­ся деревянный мост, по которому нам пришлось проходить, мы, естественно, не смогли отнестись с должным уважением к его сло­вам** — Прим. авт.

[1] Имеется в виду первая мировая война. — Прим. ред.

[2] «Объединенные провинции» — территория, соответствующая современному штату Уттар Прадеш.

[3] Раны — феодальная династия в Непале, поддерживаемая Англией.

[4] Раджпут ы — воинско-земледельческая каста Западной Ин­дии. Они составляли основную воинскую силу местных индусских феодалов; в период распространения в Западной Индии ислама мно­гие раджпуты эмигрировали оттуда.

[5] Прежние авторы, чтобы отличить название города от названия народа, писали первое в форме Горкха, а второе Гуркха, и я не вижу причин придерживаться этого чисто искусственного различия. — Прим. авт. В советской литературе принято написание Горкха. — Прим. ред.

[6] D. Snellgrove, Himalayan Pilgrimage, Oxford, 1961;

[7] В начальный период английской экспансии в Индии Ост-Инд- ская компания обладала в этом районе очень широкими полномо­чиями, вплоть до объявления войны.

[8] Т х а г и — тайная индуистская секта, особое распространение получившая на территории современного штата Уттар Прадеш. В XIX веке английская администрация неоднократно подавляла вы­ступления сторонников этой секты. В английской литературе тхаги известны под названием «душители».

[9] W. Sleeman, Rambles and Recollections, 1893.

ных батальонов гуркхов остались в индийской армии, а десять дру­гих были переданы британской армии, где они составляют в настоя­щее время отдельное формирование. — Прим. авт.

[11] Договор 1815 года—типичный неравноправный договор, в результате которого у Непала была отторгнута часть территории, а в столицу был назначен британский резидент, который контроли­ровал внешнюю и отчасти внутреннюю политику правительства Непала.

[12] Этот пример может служить иллюстрацией исключительной сложности родственных отношений в семье Ран, а также их связей с королевской семьей: три дочери Джанга Бахадура были поочередно выданы замуж за наследника престола, а его старший сын женился на дочери короля. Браки между Ранами и членами королевской фами­лии продолжались до наших дней. Доктор Дэниел Райт, который во времена Джанга Бахадура работал в Катманду в качестве врача британской резиденции, сообщает, что премьер-министр в течение своей долгой жизни усыновил не менее ста детей, так что возмож­ности для увеличения родственных связей были огромны. Кроме того, у Джанга Бахадура было почти столько же племянников и племян­ниц.— Прим. авт.

[13] Первая часть настоящей книги со всей очевидностью показы.' вает, что Непал заплатил высокую цену не за свою независимость, хак таковую, а за преступное сотрудничество Ран с британским им­периализмом, за хищническую эксплуатацию Англией людских ресур­сов Непала, за империалистическую политику натравливания народов друг на друга, последствия которой, поскольку это касается отноше­ний между народами Индии и Непала, сказываются до сих пор.

[14] Сноувью (англ. Snowviw)—'букв, «отель с видом на снег»,

[15] Basic English — система обучения английскому языку, основанная на искусственном ограничении его словарного состава 850 словами; в данном контексте—обедненный английский язык.

[16] Кэрри — национальное блюдо с острым соусом,

[17] Валгалла — в скандинавской мифологии дворец в загроб­ном царстве, куда поел* смерти якобы переселялись дупш погибших героев.

[18] Лоуренс Олифант, первый англичанин, посетивший Непал, сообщает об аналогичном случае. Это говорит о том, как мало измени­лись условия за прошедшие сто лет. «Я уже шел, — пишет он, — шесть часов по дорогам, куда более опасным, чем большинство гор­ных проходов Швейцарии, и чувствовал себя усталым и голодным, так как ничего не ел с самого рассвета. Меня ждала не слишком приятная перспектива сна на земле с камнем вместо подушки и созерцания собственных страданий вместо ужина.

[19] Мой друг, доктор Энтони Сторр, объяснял эту точку зрения гуркхов широко распространенным обычаем, санкционированным об­ществом. С его точки зрения, неоправданно долгое кормление грудью может привести к нарушениям психики ребенка — Прим. авт.

[20] Имеется в виду 9-я симфония Бетховена. — Прим. авт.

[21] В данном случае автор противоречит своим предыдущим вы­сказываниям, из которых никоим образом не следует, что четри, а тем более брахманы, селятся отдельными деоевнями.

[22] Мастифф — порода охотничьих собак.

[23] Экзогамия — обычай избегать браков между мужчинами и женщинами одной и ТОЙ же общественной грУШШ, рода.

[24] Наличие какого-то количества наследственных рабов было характерно для феодалов. Большинство этих рабов использовались в сфере обслуживания. — Прим. ред-

[25] «Morden man in search of a soul», 1933.

[26] Art nouveau (фр.) — новое искусство, модерн.

[27] Д амб (dumb — англ.) — немой; есть значение этого сло­ва — «глупый».

[28] «Journal of the Fauna Preservation Society», vol. V, N2 2, August 1959.