Библиотека | Дневники

Гартвич Татьяна

Алтайский дневник

2009

Я росла хилым ребёнком. Про меня в полной мере можно сказать, что я - жертва меди-цины. Неумеренные приёмы антибиотиков, назначениями которых в шестидесятых годах увле-кались педиатры, передозировки синтетических анальгетиков привели к бронхиальной астме и аллергии на лекарственные препараты, от которых страдал мой детский организм с шести лет. Почти все подвижные игры, такие как лапта, волейбол, штандер, догоняшки, бег в любой форме и уроки физкультуры в школе мне были "заказаны", как тогда говорили, иными слова-ми - не доступны. Я много читала и, часто попадая в больницы, рано научилась учиться само-стоятельно. Книги разожгли в моей душе неугасимый огонь любопытства ко всему на свете, а более всего к путешествиям натуралистов естествоиспытателей.

Видимо, подсознательная воля знает слабость конкретного человека, и природный ин-стинкт толкает на избавление от комплексов неполноценности. В моём случае это выразилось в неуёмном желании попутешествовать самой. Кто знает, может быть, толкая в путешествие, дальновидная жизненная сила таким образом укрепляла себя, спасала меня.

Первое путешествие осуществила всё в те же шесть лет, переломные для меня. Рано утром вышла из дома на улицу и пошла по ней до конца. В кармашке платья лежали два ку-сочка хлеба, политые подсолнечным маслом и густо посыпанные солью. Бог знает, почему я их не съела сразу, а припасла. Улица наша выходила на другую, та, в свою очередь, выводила на просёлочную дорогу, ведущую в пригородное село. Свернула с неё на пшеничное поле за ва-сильками. Когда за мной сомкнулись колосья, и скрылась дорога, не испугалась, а двинулась вперёд. Идти по полю было трудно, но оно, к счастью, не было широким. Я очутилась на краю огромного оврага. Склоны его поросли цветами, были изрыты норами, по дну струился ручей. Небо было безоблачным, воздух благоухал. Спустилась в него и весь день шла, пока овраг не вывел меня на дорогу… к великому изумлению бабушки, которая оказалась в этом месте и в это время… случайно. Она возвращалась домой от подруги, жившей в селе в семи километрах от города, кстати, нам с ней оставалось пройти до дома ещё пять километров. Дома был пере-полох, меня искали. Но, увидев меня с бабушкой, начали ругать не меня, а её. Она меня не вы-дала. Бабушка любила природу, безбоязненно ходила одна за ягодами и грибами по чащоб-ным подмосковным лесам, не возвращаясь домой, иногда по два-три дня. Может быть, от неё я унаследовала безошибочное чутьё дороги. Никогда не плутала впоследствии в незнакомых местах, оказываясь без компаса и карт. Карт в те времена издавалось мало, они были военной тайной, а для туристов, на наиболее посещаемые районы, издавались весьма приблизитель-ные туристские карты-схемы.

В детстве мне довелось много поездить. Пытаясь вылечить меня, родители отправляли меня в детские санатории и лесные школы в Крым, на Азовское море, Подмосковье. Так что я успела увидеть мир более широко, чем мои сверстники.

Природный инстинкт толкал меня на поступки, которые очень огорчали и раздражали моих родных. Я упорно предпочитала ходить босиком, как многие ребята. Мне же это катего-рически запрещали, так как опасались, что застужу ноги. Лезла купаться вместе с мальчишка-ми в ледяную воду Цны, как только сходил лёд. В итоге прожила гораздо больше отпущенных мне врачами на жизнь пятнадцати лет. Более того, окрепла физически, приступы удушья со-шли на нет. До сих пор помню, как съёживалось моё сердечко от криков мальчишек на улице, дразнивших меня: «Танька, смотри, у тебя сейчас ноги переломятся!» Такая была нескладная и худая.

В студенческие годы развернула бурную деятельность в Рязанском политехническом техникуме, организовав с нуля туристскую секцию, и принимала активное участие в работе Ря-занского городского клуба туристов. Боюсь, что меня «зашкалило» в обратную сторону. Я не пропускала ни одного выходного и праздничного дня без похода выходного дня в любую по-году, за исключением разве тех дней, когда заболевала, или нужно было отметиться у родных. Таким образом, я исходила всю Мещеру, а летом выезжала с ребятами в Крым и на Кавказ. В тёплые дни, когда портилось настроение, брала палатку, спальник и уезжала в электричке на две-три остановки, чтобы переночевать в лесу, а утром вернуться на занятия.

Такой образ жизни смущал окружающих. В провинции вообще для жителей характерен консервативный моральный кодекс, никем не писанный, он всё же незримо существует и, хотя бы внешне, должен соблюдаться. Раннее взросление и поступление на работу является крае-угольным камнем жизни. И хотя всякая работа хороша, но благородна работа в каком-нибудь чистом и спокойном учреждении, а работа в торговле – презренна. Способность к учёбе в тех-никуме или вузе отражает зрелость и чувство собственного достоинства. При этом учёба ко-тируется в порядке убывания по следующей шкале: первенствуют все факультеты университе-та, на втором месте технические вузы и техникумы, а в них специализации по электронике и радиотехнике, затем следуют медицинские, юридические, педагогические, сельскохозяй-ственные, а уж потом все остальные специальности. Для «приличной девушки» способность к домашнему труду и экономность, женская специальность считаются основными ценностями. Девушка должна быть независима в выполнении домашних работ чуть ли не с младенчества. К сожалению, на уроках труда меня учили вышивать крестиком, почему-то болгарским, и гла-дью. Но не учили чинить утюги, варить и солить, вообще делать запасы на зиму, различать травы и лекарства, ухаживать за детьми. Видимо считалось, что этому девушки сами обучают-ся в семьях. В семьях существует преувеличенный страх болезни и потери трудоспособности. И это понятно, т.к. общество наше бедно. Есть также некоторая подозрительность, смешанная с почтением, к иному образу жизни людей, пользующихся большим достатком, благодаря по-лученному образованию или воспитанию. Отношения между родителями и детьми становятся натянутыми, если дети перерастают родителей в образовании и теряют, как это часто случает-ся, традиционное отношение к сложившемуся в семье быту. Приветствуется ранний безраз-водный брак с детьми. Отношение к церкви и попам скептическое, но в быту часто вспоминают Бога: «Бог накажет!», «Бог всё видит», «Побойтесь Бога». Всё это сочетается со склонностью верить в добрые и злые приметы, ведьм, дурной или завистливый глаз, исцеления целебными бабушкиными зельями и заговорами. Я, конечно, была продуктом этой среды.

И когда возвращалась с последней электрички с толпой ребят в брюках и с рюкзаком за плечами, а наши девушки в нарядных платьях стайкой с прогулок по улицам, осуждение моих моральных устоев выражали вахтёры в общежитии одним словом: «Шалава! С парнями по ле-сам таскается». И грозили: «Вот пойдёшь по рукам!» Меня это страшно задевало и обижало. К слову сказать, в нашей туристической секции было всего две девчонки, включая меня, и в го-родском турклубе тоже две, опять же включая меня. Не знаю ничего чище отношений между нами и ребятами. Вообще отношения походников – это дружественная держава, дружелюбие, взаимовыручка и понимание. Были слишком юны, а потому не испорчены: читали стихи, пели песни, мечтали вслух. Отношения полов волновали, конечно, но это подразумевалось где-то в будущем, а обмануть святое дружество было бы кощунством.

Всё же надо сознаться, что у меня была четвёрка по поведению, лишившая меня заслу-женной стипендии. Четвёрка эта была вопиющей несправедливостью со стороны администра-ции и принесла мне много неприятностей, т.к. от родителей её нужно было скрыть. Без сти-пендии я была поставлена на грань голода, ведь из дома мне помогали в расчёте на неё. Чет-вёрка эта вызвала страшное перенапряжение моих физических сил, так как пришлось искать работу. Поскольку днём шли занятия, то работать я могла только ночами и по вечерам. Брали на временную работу студентов неохотно. Чем только не пришлось заниматься: заполняла та-моженные декларации китайскими иероглифами, сколачивала ящики, упаковывала лампы.

Появилась эта четвёрка так: наша группа была послана осенью на уборку урожая в село. Там меня на сельской дороге сбил самосвал. Травма была тяжёлой, меня ударом забросило на капот, а потом я пролетела метров десять вниз по бетонному откосу. Потеряла сознание, про-неслась по чёрному коридору, увидела сверху себя и склонившихся надо мной людей. Привез-ли меня в фельдшерский пункт в село, рентгеновской установки в нём, конечно, нет, а в город меня везти в ночь некому, да и далеко. Убедившись, что руки–ноги не сломаны, фельдшер решил, что я отлежусь. Неделю меня мучила рвота. Лежала днём одна в сельском общежитии, некому было подать воды, так как все работали в поле. По вечерам из столовой девушки при-носили еду, а чаще забывали. Через неделю сопровождающий нас руководитель, видя, что картошку я собирать не смогу, велел мне отправляться на попутках до станции железной до-роги, ехать на электричке до Рязани, а оттуда поездом домой. Дома появилась в тот момент, когда все родные собрались убирать собственную картошку. Я заикнулась было, что кружится голова, что сбила машина, но меня перебили, что расскажу потом, сейчас лишние руки очень кстати. И оказалась я на поле, там снова вернулась рвота, а меня ругали, что медленно очень работаю. Отлежаться не пришлось, нужна была помощь по дому: делались запасы на зиму. К началу занятий вернулась, и на первом же собрании узнала, что за то, что сбежала с картошки на неделю раньше – так доложил негодяй лаборант радиотехнического отделения, сопро-вождающий группу – меня лишают стипендии и снижают оценку за поведение. Попытки оправдаться ни к чему не привели, так как ещё и в общежитии жаловались на моё «амораль-ное» поведение.

Потому так длинно всё это излагаю, чтобы было понятно в дальнейшем, почему я так часто жалуюсь на головные боли.

После той травмы появились у меня сильные головные боли и некоторые способности предчувствовать события, видеть наперёд то, что должно произойти, во сне. От болей спасала природа. Большие нагрузки переносить стало тяжело, и я огородилась от ребят, предпочитала ходить в походы в одиночку или небольшой компанией. Больших спортивных успехов в туриз-ме не достигла, остановившись на втором разряде. Забегая вперёд, скажу, что в Новосибирске на слёте туристов заняла второе место в городе по спортивному ориентированию, а бегали в то время одновременно со мной такие корифеи спорта, как Г.Касперович и Р.Падерина.

Неприятностей после той травмы у меня хватало. Несправедливость зацепила меня за живое, и я сопротивлялась административному режиму, как могла. Ко мне трудно было при-цепиться – училась хорошо. Дома обшивала родных. Умела шить, вязать, готовить, чинила утюги и электропроводку, получала специальность. Но жить и работать хотела в совершенно новом месте. В то время много писали об Академгородке в Сибири. Я обложилась справочни-ками в библиотеке, прикинула, что Новосибирск стоит в середине страны, что от него тянутся и железные, и воздушные, и водные дороги, легко будет добираться до гор, лесов и рек. К тому же в городе шесть театров и шестнадцать вузов. Сибирский город по всем статьям мне под-ходил, осталось только добиться распределения в него. И это удалось. С таким вот багажом жизни, знаний и физическим состоянием, научившаяся учиться и открытая всему новому, я приехала в Сибирь и осталась здесь.

Опять забегая вперёд, расскажу, что головные боли не утихли, а нарастали. Через два года жизни в Сибири довелось по-настоящему обследоваться у невропатологов. Была найдена опухоль в мозге, очень неудобно для хирургов лежащая. Профессор Винтер сказала мне: «Де-точка, с этим нужно жить. Оформляйте инвалидность и не слишком напрягайтесь» Для меня это был удар грома с ясного неба. Инвалид! Я же ничего не успела увидеть и сделать. Но по-скольку у нас не принято медикам беспокоиться о больных, то никто не стал меня принуждать оформлять инвалидность.

Я подобрала себе режим работы и отдыха, включая путешествия на природу, потому что очень рано поняла, что природа целительна сама по себе. Мне удалось продержаться до 1985 года, когда в очередное ухудшение состояния встал вопрос об инвалидности. И опять я отказалась, удвоив свои усилия. Удалось совершить ещё несколько путешествий на Байкал, Камчатку, Алтай. Всё же инвалидность достала меня в 1993 году. Экономическая ситуация в стране ухудшилась, на выживание стало уходить больше сил, возникла угроза потери любимой работы в Новосибирском университете, которому отдано более двадцати лет жизни. Затяжной стресс и грипп уложили меня на обе лопатки. Головная боль, на которую я постоянно жалова-лась, медиками относилась к шейному остеохондрозу, хотя ни разу мне не делали даже рент-геновских снимков. Усилиями друзей, мне сделали ЯМР томограмму. Опухоль, следствие той давней травмы, осталась на месте, да ещё выросла до неприличных размеров. Невропатологи и хирурги недолго думали о том, как мне помочь. Дали первую группу и отправили умирать домой.

На тот свет я не торопилась. Пришлось опять упираться и сопротивляться болезни, со-брав на этот раз все свои силы. Народная медицина и природа снова пришли на помощь. И тя-га к путешествиям осталась. Только в дальние края мне теперь не попасть. Но рядом находятся Алтайские горы. Как только удалось встать на ноги, отправилась с рюкзаком в дорогу. Оказы-вается, и для инвалида жизнь туристская не кончается. Увидела в последние годы ещё новые для себя места чудесного горного края: Шавлинские, Кара-Кольские, Телецкое, Кучерлинские, Малиновое, Мультинские озера.

Во всех поездках вела дневники. Недавно во время уборки, вытирая пыль с книг, от-крыла наугад одну из своих тетрадок. Это было описание первой поездки на Алтай в 1969 го-ду. Призадумалась: сколько же лет я знакомлюсь с Золотыми горами? И получилось, что вот уже тридцать лет хожу по горным тропам. Своего рода юбилей. Вытащила остальные тетрад-ки, перечитала. Менялось время, изменялась я и моё отношение к жизни, но память и стра-нички дневников сохранили впечатления тех лет.

Часть 1.

Первое знакомство с Алтаем.

Путешествие по Горному Алтаю в мае 1969 года.

30 апреля, г.Новосибирск.

Сегодня вечером впервые еду в Горный Алтай. Успела прочитать, что Алтай самый высо-когорный район центра Евразийского континента. Его горная гряда хребтов протянулась субмеридианально на две тысячи километров и располагается на территории СССР, Монголии и Китая. По принадлежности тому или иному государству и особенностям устройства поверх-ности Алтай делится на три части – Русский или Советский, Монгольский и Гобийский. Наибо-лее высокую часть всего Алтая и Сибири принято называть Горным Алтаем, а на географиче-ских картах пишут просто Алтай. И ещё Алтай – часть мирового водораздела, граница внутрен-него бессточного Центрально-Азиатского бассейна и бассейна Северного Ледовитого океана.

Люблю читать дневники путешественников и географические книжки. Жаль, про Алтай почти ничего нет в библиотеках. И карт нет. Расспрашивала своих новых знакомых, что можно успеть увидеть за небольшой срок майских праздников. В большинстве своём народ знако-мый в походы не ходит, а кто ходит, говорят, что в это время года на Алтай ехать рано, что за три дня можно добраться только до Кара-Кольских озёр и вернуться обратно. Кинулась искать информацию об этих озёрах. В Новосибирске почему-то совсем не продаётся туристская лите-ратура о Сибири. Сложилось впечатление, что её вообще нет. В Москве иногда попадались ту-ристские карты-схемы для наиболее популярных маршрутов, но сибирские в их число не вхо-дили. Прочитала в специальном справочнике о районе озёр. Они примыкают к западному склону хребта Иолго, находятся на территории Чемальского административного района. У ис-токов реки Чемал поднимается самая высокая точка хребта Иолго вершина Альбочан, высо-той в 2615 метров, что тектоническое – Катунское поднятие – первый древний остов суши, за-ложенный в докембрии, и выведен на поверхность в более позднюю эпоху. Ну что ж, если представится возможность, посмотрим на этот древний остов.

Я с Сибирью ещё очень мало знакома. Сибирячка я недавняя, прожила здесь чуть более года. Но приживаюсь очень трудно. Мне нравится этот край, нравятся люди, которые меня окружают. Для меня не так благополучно, как хотелось бы, складываются жизненные обстоя-тельства. Начиналась моя сибирская жизнь лучезарно. Сама выбрала себе место для жизни, попала на преддипломную практику в хороший отраслевой научно-исследовательский инсти-тут, в котором начались перемены к новой, более интересной жизни коллектива и молодёжи в особенности. Осваивалась новая технология в электронном приборостроении. Директор, от-стажировавшийся в США, вводил новый распорядок: обязательные часы библиотеки, изучение иностранного языка инженерно-техническим составом, спортивные игры в обеденный пере-рыв. Строил на территории спортзал, в одиннадцать часов дня все выходили на производ-ственную гимнастику, в конце рабочей недели на два выходных дня коллектив вывозился в профилакторий за город, в обеденные же часы в конференц-зале демонстрировались доку-ментальные фильмы о природе. Мне всё нравилось, и я знала, что по распределению приеду сюда на работу. Во время практики я познакомилась со многими интересными людьми, в том числе с исследователями зоны Тунгусской катастрофы, и меня пригласили поучаствовать в ра-боте экспедиции летом, после защиты.

Однако одно досадное обстоятельство омрачило начало моей жизни в Сибири. Весной прошлого года, написав черновой вариант дипломного проекта и выполнив все расчёты, я пе-редала его на проверку своему научному руководителю, молодому и очень амбициозному товарищу Конькову В. В течение трёх недель нетерпеливо ждала, что же он скажет. Подходила пора защиты. Получала от своей учебной части одну за другой две телеграммы, что защиты будут идти в мае, и я срочно должна представить свой проект. На мой вопрос о дипломном проекте руководитель уклончиво отвечал, что ещё не прочитал текст. В начале мая наступил кошмарный день субботника. Он, конечно, всегда проходил по всей стране в апреле, приуро-ченный ко дню рождения Ленина, но в Сибири переносится на более поздние сроки, чтобы успел вытаять из-под снега накопившийся мусор, и можно было бы безбоязненно открывать запечатанные на зиму окна. Мне досталось выгребать на заднем дворе из куч и баков мусор и закидывать его в ящики, которые ребята загружали уже в кузова машин. Ухватила кучу раз-мокших листов с рукописным текстом, и мне показался знакомым и почерк, и текст. Велико было моё потрясение, когда я осознала, что это мой дипломный проект.

Должно быть, я страшно кричала, потому что все сотрудники, побросав свои участки работы, собрались возле меня и по листочку выбирали из мусорной кучи, вывалив в неё уже заполненные ящики, мою несчастливую работу. Потом я с кучей измятых, мокрых и запачкан-ных листов побежала в отдел. И, в помрачении от негодования, высказала руководителю всё, что я о нём думала в тот момент, не стесняясь в выражениях. Присутствующий при этой без-образной сцене начальник отдела попросил Конькова объясниться. Оказывается, мой научный руководитель собрался проверить проект сразу же, как получил его от меня. Вышел с ним в коридор, что-то отвлекло его в этот момент, и он положил его на кожух вакуумного насоса. Вернувшись, на месте его не обнаружил. Скорее всего, раз он нашёлся в мусоре, уборщица смела его, как сор. Он полагал, что найдёт работу, но не смог её найти. Не знал, как мне ска-зать об этом, чтобы не уронить себя и поэтому просто тянул время.

Что пережила, восстанавливая проект, то моё. Читал работу завотделом, он же дал от-зыв. Я еле успела прибыть на защиту, тоже из-за опоздания были неприятности. Но убило меня телеграфное послание научного руководителя, опередившее мой приезд домой, что у меня неуживчивый характер, что я дерзка с научным руководителем, поэтому не вписалась в кол-лектив и меня на работу в отдел взять не могут. Подписался он именем начальника отдела. Оценку мне снизили за это с пятёрки на четвёрку, сопроводив нравоучением, что советский молодой специалист должен уметь ладить с людьми, ведь ему идти на производство и руко-водить.

Заниматься моим перераспределением никому не хотелось – лишняя работа, и когда я изъявила желание всё-таки ехать в Сибирь, возражений не последовало. Я надеялась, что недоразумение будет улажено. К тому же я страстно мечтала попасть в экспедицию на Тунгус-ску. Мечтала жить в Академгородке, в котором мне очень нравится. В Эвенкию я съездила, прошла по тропе Кулика, побывала в эпицентре, поработала в тайге. Вернувшись в августе в Новосибирск, пошла в свой НИИ. Предъявила свои документы, рассказала о телеграмме и попросила открепительный талон. Кадровик связался с начальником отдела. И тут выясни-лось, что отдел телеграмму не посылал, это была инициатива моего научного руководителя. Я воспряла духом. Но всё-таки настояла, чтобы меня отпустили. Ещё не понимала, какие трудно-сти ждут приезжего человека в городе, в котором страшный дефицит жилья, и у которого нет в нём родных. С лёгким сердцем я отправилась в Академгородок. В первом же институте, в ко-торый обратилась в поисках работы, меня взяли, но, по сложившейся практике, на временную работу.

Наступала осень, пора уборки урожая в колхозах. На уборку ежегодно «гоняют» тысячи горожан. Институт физики полупроводников и меня отправил на следующий же день после приказа о зачислении в подшефную деревню. Пробыла на морковке и картошке конец августа, сентябрь и часть октября. Вывезли меня из колхоза прямо в больницу, я страшно застудилась. Жили горожане в период компании в чудовищных условиях. Поначалу в одной из деревень жили в клубе, во второй деревне нас разместили в строящемся гараже, в котором ещё не было торцовых стен, сквозняк гулял, а спала на полу на соломе. Колхозному начальству было напле-вать на людей, присланных временно. Кормёжку в столовой обеспечили, крыша над головой есть – и ладно, лишь бы в поле выходили каждый день.

Прописка у меня сохранилась в общежитии Электровакуумного института, я схитрила и не выписалась, как полагалось, но место моё в нём, конечно, было занято. Искала жильё, но в Академгородке с этим большие проблемы, слишком много молодых и таких как я, у которых быт не налажен. Днём работала в лаборатории, вечера проводила либо в библиотеке, либо у немногих пока ещё знакомых, и у них же, по очереди. и ночевала. Порой оставалась на ночь в институте, спала одетая на лабораторном столе, укрывшись рабочими халатами, но меня ско-ро застукали, как я ни таилась. Срок временной работы кончился, шеф прозевал оформление на новый срок, до нового года опять было оформление временным, да ещё с полумесячным перерывом. Под праздники шеф уехал, без него не решились что-либо изменить, на январь я опять оформлена была временно, а из-за этого не принимали заявление на место в общежи-тие. На месяц сняла место в однокомнатной квартире у старика дворника за помощь ему в работе. Опять спала на полу в углу за шкафом. Старик пил, и «помощь» переросла в работу за него на улице, в приготовление кормёжки для него, уборки, а я ведь работала ещё в лаборато-рии. За зиму совершенно выбилась из сил из-за постоянного напряжения, недосыпания и недоедания. Не очень-то наготовишь еды для регулярного питания у чужих людей!

Я сдалась. Поехала в город и попросилась обратно на свой почтовый ящик. Меня взяли в новый отдел. Посадили на информацию. Это то, с чем работать мне легче всего, так что с са-мого начала справлялась неплохо. Работаю вот уже почти четыре месяца. Коллектив очень хо-роший, я в него вписалась. В первый же день дали место в комнате на двоих в новом женском общежитии. Оно, правда, в цокольном помещении: с одной стороны подвал, с другой в окна можно смотреть. Жизнь моя налаживается вроде.

Ещё не совсем в этом уверена. Как ни странно, меня тяготит любовь. Мечтала, что это будет огромный праздник жизни, рядом, вместе, с человеком, на которого могу положиться, ра-дость понимания, готовность разделить невзгоды. Получилось же всё мучительно трудно. Со своим избранником познакомилась в прошлом году перед экспедицией, он один из исследо-вателей тунгусской проблемы, человек женатый. Он обаятелен и напорист. Я и не помышляла, что снизойдёт до меня, совсем молоденькой, но он говорит, что любит меня. Его глазами ви-дела тайгу. Очарование им была безмерно. У меня в голове, конечно, белиберда из Джека Лондона. Мой избранник чем-то схож с его героями. Таёжник, ореол исследователя от него на версту тянется, о своей науке математике говорит взахлёб, пишет сам стихи и песни, поёт, иг-рает на гитаре. Что женат, не скрывал. Перед экспедицией проходил в Академгородке семинар по соционике с выходом на берег Обского водохранилища. Все купались, хотя вода была ещё очень холодна. Я заплыла далеко, он поплыл за мной:

- Любишь плавать?

- Очень. У меня на родине вода существенно теплее, я из реки часами не вылезала.

- А моя жена не любит плавать и вообще воду не любит.

На берегу пристроился возле меня и не отходил весь вечер. Пели песни у костра, он с ги-тарой возле меня. Обсуждали доклады, обменивались копиями текстов, и он мне первой про-тягивал листочки, хотя я о соционике только что услышала в первый раз. Возвращались по ле-су, читали стихи. Я поэзию очень люблю, была в ударе, так что стихотворными строчками в словесной дуэли была на равных.

Отгорала заря, когда на обратном пути проходили мимо триангуляционной вышки. - Когда-нибудь лазила на вышку? Нет? Пойдём, - и потащил меня за руку, крикнув ребятам, - мы вас догоним! С вышки на закат посмотрим!

Он ловко преодолел первые метры без лестницы, которой не было, видимо, из-за таких же любителей лазать, как мы. Подтянул меня за руки. Дальше шли наверх, грубо сколо-ченные из плашек, ступеньки. Вид на лес, море был прекрасен. Солнце уже давно село, но небо ещё пылало.

- Высота леса здесь десять-четырнадцать метров, а на Тунгусске лиственницы, пережив-шие катастрофу, на фоне подлеска кажутся мастодонтами. Я на них залезаю, ищу следы ожога. Мне нравится, что он опять к месту вспоминает что-то, связанное с его исследовательской работой. Я не успеваю додумать эту мысль до конца, как он оттолкнулся от противоположных от меня перил площадки и стремительно шагнул, протянув руки. Обнимая и целуя, так же быстро говорил:

- Не пытайся вырываться, я не дам тебе убежать. Ни сейчас, ни потом… Я такого светяще-гося лика и глаз, как у тебя, не встречал никогда и даже не надеялся увидеть.

- Пустите, Володя, перестаньте, у Вас жена.

Бежать было некуда, да и не хотелось.

- Нет, теперь уже нет. Теперь всё равно: мне не убежать самому. Если можете, уходите.

Я шагнула в тёмный пролёт. Последующий его натиск был стремителен. Первое моё вос-приятие Сибири шло его глазами. Суточная, буквально, экскурсия по Новосибирску по всем местам, где он жил, знакомство с его семьёй, поездка в Тогучин, отъезд в экспедицию. Экс-курсия в Томске во все его заповедные уголки, заходы к друзьям, которые недоумевали, по-чему он со мной. Потом последовали Красноярск с его закоулками, Кежма, ночлег на Ангаре, Ванавара, около ста километров тропы Кулика, таёжные дали. В Новосибирске пропадал на несколько дней и снова появлялся, подкарауливая у входа в институт, в библиотеке, в столо-вой. Торопливый горячечный бред со стихами, одами во славу науки и Тунгусской проблемы, жалобы на жену, давление семьи.

У меня было море своих проблем, отсутствие своего угла, голод, сложности на работе – это всё проходило мимо его сознания. Какие там невзгоды пополам! Я пыталась понять и оправдать: разрыв с семьёй даётся сложно, хотя он уверяет, что отчуждение наступило задол-го до моего появления. Друзья все знакомы с женой, учились в одном университете, к ним вести меня нельзя. Друзья по экспедиции тоже недоумевают и осуждают, мы от них отрезаны. Для него это тяжелее, потому что он этим живёт много лет. Все связи порушились, все привя-занности проверяются на прочность. Я в вакууме, потому что не успела обрасти связями, он – потому что порвал их сам. В самый тяжёлый для меня момент он опять исчез. Я заново устро-илась на работу, стала успокаиваться, его присутствие меня не давило. А давление это было очень сильным, обаянию невозможно было сопротивляться, его напор и натиск сокрушали и более сильные натуры.

Нельзя сказать, что я обделена вниманием молодых людей. Совсем наоборот! Их вни-мание даже кажется мне лишним. Сотрудники отдела ко мне очень хорошо относятся и, как старшие и умудрённые, пытаются устроить мою судьбу, но… без Володи. Милая женщина Га-лина Дмитриевна, познакомившаяся с ним, как и другие мои коллеги, в ГПНТБ, где он меня от-лавливал, говорит мне:

- Таня, это конечно феерический и очень талантливый человек, но жить с такими людь-ми большое несчастье для женщин. Эти люди сами по себе. Это не семейный человек, он вечно будет гоняться за химерами. Вы для него слишком хороши. Не вздумайте выходить за него за-муж! Посмотрите, сколько наших молодых инженеров положили на Вас глаз. Вы не останетесь в старых девах, уверяю Вас. Ухажёры у Вас есть.

Я и сама это знаю. Но, Боже мой, это действительно ухажёры и они мне совершенно не интересны. Один из отдела снабжения в комнате напротив нашего отдела, подвалил ко мне:

- Танечка, какая Вы миленькая! Приглашаю Вас поужинать со мной сегодня в ресторане.

Поесть вкусно хочется, зарплаты пока катастрофически не хватает, слишком многого у меня нет из обуви и одежды, да и в хозяйственном обиходе прорехи. В тот же ресторан пойти точно не в чем. Но я вспоминаю, как жила в комнате с девочками в старом общежитии, как они по пятницам воодушевлялись: «Айдати в ресторан!» Соседка, толстенная девица с че-тырьмя классами образования, работавшая посудомойкой в столовой институтского детского сада и удивлявшая меня тем, что съедала за один присест кастрюлю картошки с двухсотграм-мовой пачкой масла, приводила за полночь из ресторана мужчин «продолжать гуляние». По-чему-то это всегда были здоровые мужики либо моряки, либо военные. Среди ночи меня и мою подругу Наташу, тоже дипломницу, из Ивановского химико-технологического института, вытаскивали из постелей в ночных рубашках и пытались нести на руках к столу. Мы отбива-лись, как могли. Даже пьяные мужики понимали, что мы не их «компании». В общежитии – квартире нас жило семь человек. Пятеро усаживались «гулять», а мы пытались уснуть. Руга-тельство в свой адрес «интеллигентка проклятая» по поводу отказа идти в ресторан, разде-лить компанию я услышала именно там. И это визгливое «Девочки, айдати в ресторан!» при слове «ресторан» возникает у меня в душе и вызывает дрожь. Я передёргиваюсь:

- Извините, спасибо за приглашение, но я собралась идти вечером на лыжах.

В течение трёх недель меня настырно зовут в ресторан, я нахожу всё новые предлоги для отказа. Это становится игрой и забавляет сотрудников. Наконец я решаюсь покончить с этим делом и на очерёдное приглашение тихо говорю парню:

- Зачем Вы ставите меня в неловкое положение? У меня очень маленькая зарплата, я живу одна. У меня нет нарядной одежды для вечернего выхода. Пожалуйста, не делайте больше приглашений.

Парень очень густо краснеет и так же тихо говорит:

- Извините. Я дурак. Давайте купим Вам одежду и решим этот вопрос.

Теперь уж я краснею: вот дурак!

- Я никогда не пойду с Вами никуда, хотя бы уж только потому, что Вы меня сейчас не поняли!

Продолжает ходить за мной, как привязанный. По случаю и без угощает женщин нашего отдела пирожными и конфетами. Где он их только достаёт! Другие мои «ухажёры» тоже раз-влекают меня по-своему, зовут пострелять в тир, на охоту, на дачу к родственникам. Я терпе-ливо выслушиваю рассказы о ружьях, намёки о квартире, которую подарит дед, если мой со-беседник женится.

И вот в очередной раз появился мой друг, сказал

- Едем на Алтай, Ты так хотела увидеть. А когда вернёмся, то подыщем квартиру и будем жить вместе.

- Ты разводишься?

- Я не могу без тебя. Послушай, Дёмин написал к майскому сбору….

Сегодня едем поездом до Бийска. Не знаю маршрута, что у нас есть из снаряжения. Подготовилась, как обычно готовлюсь к недолгому походу. Вроде всё налаживается в моей жизни. Но меня мучит ощущение какой-то неправильности. Слишком стремительно развора-чивались события. Этот год нашего знакомства столько вместил и радости, и разочарований, надежд и крушений, что мне совершенно необходимо остановиться и оглянуться на самоё се-бя.

Природа мне всегда помогала. Надо просто отдохнуть, я слишком устала и морально, и физически. Понимаю разумом, что такое положение вещей может разрешиться только через трудности. Но хотелось бы всё-таки сердечного тепла. И сомнений у меня много. Что-то не так, не так. Одно я точно знаю, Что в Сибири мне не хватает походов. Здесь очень холодно и нет возможности для длительных прогулок по лесу и, тем более, для воскресных по-ходов с ночёвкой под открытым небом зимой. Но главное, не хватает дружества. В по-ходах люди открываются так, как никогда не бывает в городе. Чувствовало это вначале интуитивно, потом убедилась на опыте своего общения с ребятами туристами, геолога-ми, биологами. Надеюсь, мне повезёт, и найду таких людей в Новосибирске.

Недавно познакомилась с искусствоведом из Эрмитажа Лесницкой Марией Михай-ловной, приехавшей в Сибирь в командировку на Колыванские заводы. Показала ей го-род, картины Рериха в Художественном музее, поговорили с ней о мечте увидеть Па-мир. На прощание она пригласила в гости в Ленинград, подарила книгу Павла Лукницко-го: «Путешествия по Памиру». Не удивилась, а обрадовалась, когда прочитала у него характеристику всех путешествующих. Она, вкратце, звучит так. Если ты вышел в марш-рут, ты, как человек, путник, предоставлен самому себе. Все черты характера, все физи-ческие способности твои приобретают огромное, непосредственное, известное всем зна-чение. Никаких условностей и прикрас: всё, как есть! Если ты мужественен, неутомим, спокоен, энергичен, честен и смел, ты будешь уважаем, ценим, любим. Если нет - лучше вернись обратно, пока не поздно. В долгом пути время тебя обнажит перед всеми, ты никого не одурачишь и не обманешь. Все твои свойства выплывут наружу. Ни красноре-чие, ни объём твоих знаний, ни степень культурности не возвысят тебя над твоими то-варищами, не послужат тебе в оправдание, если ты нарушишь точный, простой, неумо-лимый закон путешественника.

Уже пора ехать на вокзал, договорились с Володей встретиться там. В сторону гор Алтая из Новосибирска только раз в сутки ходит единственный местный пассажирский поезд «Томск – Бийск». Он проходящий, на него всегда много народа садится, а у нас ещё нет билетов. Могу использовать для поездки праздничные дни Первомая и Победы, добавив к ним дни административного отпуска на промежуток между ними, который мне любезно предоставил мой новый начальник.

1 мая. Бийск – Чемал.

Билеты вчера не удалось достать, но нас посадила в свой вагон одна из провод-ниц, которой мы заплатили – практика повсеместная. Спать, конечно, не пришлось. К со-жалению, поезд, идущий в Бийск, проходит большую часть местности ночью. Как ни старалась вглядываться в окошко вагона, ничего не увидела. Утром мы уже были на вок-зале в Бийске. Это старинный городок, но по привокзальной площади этого незаметно. Каменная застройка только в центре города, большая часть застроена деревянными до-мами частного сектора. Отстояв час в очереди на автовокзале, сели в автобус на город Горно-Алтайск. Железная дорога в Бийске кончается, дальше к горам и по ним можно ехать только на автобусах.

По мосту перебрались на другой берег Оби. Город стоит в месте слияния рек Бии и Катуни, но стрелку мне увидеть не удалось. Дальше дорога шла на восток. Открытая местность между низовьями рек занята сплошными полями на протяжении около трид-цати пяти километров. Дорога хорошо ухожена, столбики видны издалека. Только вдали были видны и манили к себе первые горы. Вместе с поворотом Катуни на юг, повернула туда и дорога. Тракт приблизился к реке, спустился с плоских высот к устью речки Бе-рёзовка, дальше следовал вдоль правого берега реки Катуни. Увидела, наконец, обе ре-ки, что, сливаясь, дают начало великой Оби, на которой стоит наш Новосибирск. Раньше знала о них только по учебникам географии.

Катунь здесь спокойно течёт между откосами высоких террас, окаймлённых лугами и кустами. Холмы правого берега постепенно повышались. Ехали довольно быстро, и не удавалось сосредоточить своё внимание на чём-нибудь, впечатления быстро сменяли од-но другое.

Автобус останавливается в каждом селе. В него заходят и выходят нарядно одетые местные жители. Иногда проезжают всего одну остановку. Праздник сегодня, многие едут в гости к родным в соседние сёла. Наш шофёр строжится: ГАИ разрешает брать пассажиров только на сидячие места. Но каким-то образом народ просачивается в са-лон, и в проходе всё время кто-нибудь стоит.

На сельсоветах и школах придорожных сёл вывешены красные флаги, над дверями магазинов висят транспаранты, хорошо читаемые из окон автобуса: «Май. Труд. Мир», «Слава КПСС!», просто «Да здравствует 1 Мая!». Много народа в пьяном виде вихляется по улицам. В одном месте по обочине тракта шёл с красным флагом высокий старик с орденами и медалями на пиджаке, за ним нестройной колонной мужчины и женщины – демонстрация в местном варианте. Играла гармонь, в толпе плясали, а вокруг сновало огромное количество ребятишек всех возрастов.

Плоские степные холмы остаются позади. Показываются первые высоты Алтая. Го-ры покрыты лесом. У села Майма мы сворачиваем влево с тракта вглубь первых гор, и въехали вскоре в большую котловину, в которой расположен город Горно-Алтайск. Это бывшее село Улала, известное по знаменитым археологическим находкам. В довоенные годы оно было переименовано в город Ойрот-Тура, столицу автономной области, а сей-час зовётся Горно-Алтайском. И сама область переименована из Ойротской в Горно-Алтайскую автономную область.

Маленькая площадка автовокзала ограничена, покрашенными в зелёный цвет и по-хожими на балаганы, деревянными строениями с окошечками касс. Над окошками при-креплены доски с перечнями направлений и расписанием движения автобусов. К каждой тянулись длинные очереди. Мы быстро сориентировались и заняли место в одной из них за группой спортивно одетой молодёжи с рюкзаками. Это свои, походное братство. Разговорились. Оказывается, едут на соревнования по скалолазанию под Чемал. Посколь-ку мы собрались на Кара-Кольские озёра, нам с ними по пути. Автобусы, к сожалению, ходят редко, ждать придётся долго.

Ещё в поезде поинтересовалась у друга, что из снаряжения он взял с собой. У не-го находится мой тент-палатка с марлевым пологом. Это хорошо для лета в Подмоско-вье, но совершенно не годится для начала мая в Сибири, да ещё в горах. Друг обещал взять у кого-то нормальную палатку, но, увы, говорит, что не успел. Так же беспечно он одет только в свитер и лёгкую штормовку, куртки тёплой нет. Вместо спальника у него одеяло, продукты собрался купить по дороге. Я возмутилась.

- Не злись, это тебе не идёт. У тебя же есть пара банок тушёнки и сгущёнки. Кар-тошку в любой деревне купим и крупу тоже. Спать будем в твоём спальнике, а укры-ваться одеялом. Сделаем нодью, навалим лапника, ещё жарко будет!

В том, что он многое умеет, да и топором работает прекрасно, я уже убедилась в Эвенкии, в зоне Тунгусской катастрофы, в которой мы вместе работали в прошлом году. Там же, на Тунгуске, он преподал мне урок, которого не забыла. С продуктами в экспе-диции было плохо. К тому же, был неудачный сброс партии продуктов с самолёта в болото, когда пилот принял зелёную сплавину за лужайку. Ели то, что оставалось, а именно горох, и изо дня в день. Когда очередной дежурный сварил его плохо, я попы-талась от горошницы уклониться. Должно быть, я достаточно красноречиво скривилась, потому что он, рывком поставив меня на ноги, отчеканил, глядя мне в глаза:

- Ты будешь есть в тайге с улыбкой даже осиновую кору, не только горох. Это твой долг. Чтобы товарищей не подвести, не подчёркивать, что они что-то не умеют, чтобы у них не портилось настроение, и они могли продолжать работу. И ты, кстати, тоже.

Вспоминаю это сейчас на площади в Горно-Алтайске. Всё же меня неприятно ко-робит беззаботность, с которой он перекладывает заботы на авось. Хорошо, что я насу-шила сухарей и взяла из Новосибирска булку хлеба. Выяснилось, что здесь, в городе, и наверняка в деревнях, магазины из-за праздников закрыты, продуктов купить не удастся. Пока Володя бегал и выяснял это, я здорово замёрзла. Весна идёт очень медленно. Снег с полей уже сошёл, но здесь, в лощинах, он ещё лежит. Сказывается и бессонная ночь. Хочется и надо поесть, но столовые тоже закрыты. Хочется пить, и, даже, сильнее, чем есть. С трудом выпросила кружку воды у диспетчера автовокзала. Кто-то из мест-ных жителей вынес на продажу беляши – сибирский вариант наших пончиков с мясом, и мы съели по паре.

Наконец, садимся в автобус. То, что у нас билеты с местом, ничего не значит. На наших местах уже сидят женщины с детьми. Не сгонять же их. Пытаемся пристроиться на рюкзаках в проходе. Голова у меня тяжелеет от усталости, но больше всего меня беспокоит, что плохо будет видно места, через которые проезжаем.

Возвращаемся опять через Майму на Чуйский тракт, легендарную дорогу, ведущую в Монголию. Автобус маленький и тесный, пассажиров в нём много больше, чем нужно, и я, к сожалению, дороги не вижу. Впереди всё время стоят те, кто напрашивается дое-хать до соседнего села. В проходе навалены рюкзаки скалолазов, на сиденьях мамаши с детьми. Дорога идёт меж стены деревьев, которая лишь изредка отступает. Тогда пока-зывается с одной стороны Катунь, с другой стороны к ней прижимается стена залесен-ных гор. В какой-то момент на очередной остановке слышу: «Манжерок». Спохватываюсь и спрашиваю молодую алтайку:

- Это тот Манжерок, где пороги? О котором в песне поётся? Это здесь проходил три года назад фестиваль советско-монгольской дружбы?

- Да, - она кивает головой, - только пороги отсюда не видны, они ниже. Дорога вы-соко проложена.

Молодые ребята пытаются, как и я, что-нибудь разглядеть в окошко, но тщётно. Только в Усть-Семе стало чуть свободнее. Вышли женщины с детьми, и я успела про-скользнуть на сиденье. Хорошо вижу Катунь и мост через неё. Здесь Чуйский тракт ухо-дит вправо на мост, а наш автобус продолжает своё движение по правому берегу. Выше моста долина Катуни делается живописнее, дорога уже, не автострада, а улучшенная грунтовка. Она идёт большей частью по нижней террасе.

Разговорились с молодой алтайкой. Она первая из встреченных мною местных жи-телей, аборигенов края. До сих пор нас окружали славянские, в основном, лица. Де-вушка учится в Горно-Алтайске на ветеринара, живёт в Еланде. Её задержала в городе демонстрация, в которой училище принимало участие. В автобусе довольно шумно, мо-лодёжь обсуждает предстоящие соревнования. Володя привычно читает лекцию, это его обычная манера разговора – захватить инициативу и выложить собеседнику всё, что он знает по теме. Поначалу меня очень восхищала эта его способность. Каждая наша встре-ча – лекция. Я была безумно рада новизне впечатлений, поражалась его эрудиции. Но это, всё же, немного гнетёт, когда игра идёт в одни ворота. Сейчас особенно видно, как пытается вставить хоть слово его собеседник-старик. Что-то они с Володей в политике не поделили. Дед ссылается на газету «Правда». Володя его высмеивает, дед обижается и чуть не плачет. Пытаюсь отвлечь Володю, тем более, девушка алтайка рассказывает ин-тересные вещи.

Проехали сёла Чепеш, Узнезя. Девушка машет рукой на левый берег:

- Там село Амос! Здесь есть домик, в котором жил великий алтайский художник Чорос-Гуркин. Он знаменитый, его все знают. Лучше его у нас никого нет. При Сталине ему было плохо.

Я читала об известном живописце, но картин его никогда не видела. Интересно было бы посмотреть. Кажется, он учился в Академии, а потом вернулся в горы. Володя о нём ничего не слышал. Расспрашиваем девушку, что означают в переводе названия сёл и рек, мимо которых проезжаем. Оказывается Катунь – хозяйка, Эликманар – козлиный переход, Кара-Коль – чёрное озеро, Алтын-Коль – золотое озеро. Она называла ещё, но я не запомнила. Девушке сегодня нужно попасть в своё село, но автобус дальше Чемала не пойдёт. Если её не встретят, ей придётся идти пешком. В тринадцати километрах от её села есть на Катуни порог Телдекпень. Там река, в других местах достигающая шири-ны 150 – 200 метров, на протяжении полукилометра врезана в тёмные скалы каналом шириной в среднем двадцать метров, а местами суживается выступами скал до семи метров. Советует приехать летом и посмотреть. Туристов там почти не бывает, они, в основном, приезжают на турбазу и ходят на Кара-Кольские озёра. Мы заинтересовались.

Проехали Эликманар. Мне почему-то совсем дурно. Лежат камнем в желудке хо-лодные беляши. Выпить бы пару стаканов горячего чая! Не ужинала, не завтракала, съе-ла сегодня только эти пирожки и выпила кружку холодной воды за сутки. Если отрави-лась, то только ими. Наконец, подъехали к Чемалу. Только успела спуститься из автобуса на землю, как началась рвота. Ужасно стыдно, что так расклеилась. Кружилась голова, и хотелось только одного – пить и пить горячий чай. Чуть полегчало, и я смогла оглядеть-ся. Попутчики наши разошлись. Скалолазы спустились к реке, там уже стоял лагерь спортсменов, приехавших раньше. Собрались и мы там ночевать. Прикидываю, что мож-но сделать, чтобы было теплей и удобней. Обещанную Володей нодью, костёр из двух брёвен, на берегу не разжечь, лапник ввиду деревни не наломаешь, да и в лагере слишком много народа. Ситуацию изменил дед, споривший с Володей о политике:

- Укачала девку дорога?!

- Кажется, беляшами отравилась. Поесть не удалось, столовая из-за праздника за-крыта.

- А вы куда собрались-то?

- Хотим пройти на Кара-Кольские озёра. Как лучше к ним отсюда добираться?

- Пройти туда можно, да ведь в этом году снега много навалило. Снегоступы нужны. И одеты вы легко, не по нашим горам. Вы к егерю зайдите, он скажет, можно ли к озёрам сейчас подобраться. Вон тот его дом, - показывает дед на усадьбу. И, об-ращаясь к Володе, говорит, - Баба-то твоя приболела. Её бы на ночь в тепло, да травка-ми попоить. Жена-то егеря знает, что дать. Мать ихняя травками хорошо народ лечит.

Благодарим деда за совет, идём к егерской усадьбе. Хозяева отнеслись к нам приветливо. Егерь подтвердил:

- К озёрам ещё не пройти, они под снегом, да и тайга сырая. Туда лучше идти летом, а в межсезонье там пропадёшь.

- Скажите, а нельзя ли у вас переночевать? Где-нибудь в сарае или бане? – набравшись решимости, спрашиваю я.

- Да зачем в сарае?! В избе место есть. Вся холодная половина пустая. Мы там подтапливаем, чтобы не промёрзла. Там не жарко, конечно, но всё не на улице. Прохо-дите…. Мать, гости к нам! Ставь чай!

Вскоре сидим вместе с хозяевами за столом. Течёт беседа о жизни в городе, о ту-ристах, которые наезжают в эти края летом, об охоте. Володя рассказал уже о Тунгус-ской тайге, проболтался и о том, что у меня после травмы часто болит голова, сегодня вот тоже я приболела. Мне это неприятно и чуть тревожно: кому понравится привечать, неизвестно чем больного, человека и сидеть с ним за одним столом? Но хозяева по-прежнему дружелюбны. Задумываются, может ли кто полечить меня травами, переби-рают знакомых.

- У нас, пожалуй, голову никто не лечит. По-женски что, это – да, лечат, надсаду, простуду пользуют. А голову – нет, не слышали. Может, мать кого знает. Она у нас в Эликманаре живёт, травки знает. Падучую лечит, как её по науке, эпилепсию, что ли. Таких тяжёлых на ноги ставила…. Да вы к ней завтра съездите! Всё равно вам к озёрам лучше подбираться по Караколу. По Эликманару вверх прогуляйтесь, сами всё посмотри-те. Но за лесопилкой, дальше, снега ещё много, не советую идти.

В доме тепло. Осоловела от еды, у меня слипаются глаза, и боюсь уснуть. Я впервые нахожусь в таёжной деревне. Всё примечаю и стараюсь запомнить. К празднику, видимо, здесь готовятся основательно. Угощение сибирское. В тарелках – груды отварного мяса, пельмени и картошка плавают в сливочном масле, холодец, солёные огурцы, грузди, пироги с брусникой и квашеной капустой. Всё очень жирное и горячее. Володя ест с удовольствием. Он вообще всё делает с видимым удовольствием, что мне в нём очень нравится. Должно быть, всё вкусно, но в меня не лезет. Налегаю на чай и буро-зелёную массу в пиале, которая выглядит неприятно, но замечательно пахнет свежей земляникой. Видя мой интерес, хозяйка поясняет:

- Энтим летом клубники много было, вёдрами таскали. Её через мясорубку вместе с травой прокрутила, да с сахаром вымешала. Так оно витаминнее. Ешьте, ещё подложу. Скоро опять её собирать.

- А с какой травой?

- Да со всякой, что с нею рвётся под руку, со стеблями и жопками. Со всем, что в ведро попадает, не перебираем, крутим, как собралось.

Мужчины в честь знакомства и за праздник пьют самогон. Мне тоже наливают, но я отказываюсь. Хозяйка ставит на стол два гранённых толстостенных стаканчика-стопки, плещет в них самогон до половины, доливает до верха брусничный сок и подталкивает ко мне один:

- Подкрасим, теперь как красненькое. Выпей, девушка. Кишки продерёт, всю отраву как рукой снимет. И я с тобой выпью.

Ну, раз надо…. Зажмурившись, глотаю вонючую огненную жидкость. Потом меня укладывают под большое ватное одеяло, крытое лоскутками ткани с большим искус-ством. Сквозь сон слышу, как доспаривают о политике Володя с хозяином, причём, он горячится, а хозяин отвечает ему степенно и рассудительно. Чувствуется, что каждый из них остаётся, как говорят, при своём интересе.

2 мая

Утром на завтрак на столе те же яства, что и вчера, плюс молоко и блины. Едим неспешно. Чувствую себя прекрасно и, кажется, я одна в нетерпении, что будем делать дальше. Надо двигаться, чтобы больше увидеть. Хозяин спрашивает:

- Что надумали? Если в Эликманар, то надо пойти посмотреть, может, машина ка-кая пойдёт.

Выходим на улицу, оставив рюкзаки в гостеприимном доме. Хозяин идёт с нами. Показывает окрестности, на ходу давая пояснения:

- Здесь у нас свой климат, хороший. Место тёплое, у нас даже арбузы вызревают. Ни у кого их нет, а у нас – пожалуйста, бабы сажают. Выше-то и ниже по Катуни зимы суровые, снег глубокий, больше метра глубиной. А на нашем участке долины от Чемала до Эликманара он практически отсутствует. Ветра здесь такие. А в горах над нами влаги много, снега там обильные, долго не сходят.

Проходим с ним улицу насквозь. Задерживаемся посмотреть на скалолазов. Возле них много местной молодёжи, с интересом разглядывающей, прилипших к скалам и об-вешенных страховочным снаряжением, спортсменов.

- Вот имеют же интерес к такому времяпровождению! – удивляется егерь. – По мне, так лучше всего охота. Всё польза, чем часами на верёвке висеть. Но каждому – своё.

Выше села Чемал огромные ворота в скалах, где река бьётся и кипит в порогах, к ним крутой спуск. Полюбовались картиной. На север, в прогалине большого соснового бора, стоит санаторий для лёгочных больных. Оказывается, Чемал славится как интерес-ное целебное место для туберкулёзников ещё с дореволюционных времён. Оглянувшись, видим, как несутся по воде два катамарана. Маленькие фигурки машут вёслами, време-нами совсем скрываясь в пене волн.

- Молодые, дуриком прут, вода-то большая. Ох, дурни, жизни не жалеют. Матери обмерли бы, если видели.

У одного из домов стоит ГАЗик с брезентовым верхом. Хозяин заходит в дом и, выйдя через несколько минут, говорит:

- Отвезёт вас в Эликманар. Ему в Сему надо, мать повезёт, и вас подбросит. Если к моим старикам зайдёте, я гостинчик им передам. Скажите, что на 9 Мая подъеду.

Возвращаемся в дом. Хозяйка даёт нам для передачи шкалик самогонки, заткну-тый газетной пробкой, и десять килограммов сахара в мешочке. Укладываем это всё в рюкзак и опять идём на улицу. Солнце греет сегодня совсем по-летнему, небо ясное, горы вокруг сине-лиловые. Полное ощущение праздника на душе. Проходящие мимо де-ти вдруг прокричали страшную весть:

- У сплавщиков человек упал в воду! Не подобрали, его отнесло, будут утопленни-ка ловить!

- Как же, сыщут его здесь…. Поди, теперь дня через три ниже найдут. И чего в воду лезут по такой поре без всякой необходимости? Тьфу, настроение испортили, царствие ему небесное! Теперь людям забота баграми шарить под каменьем. Нет на них креста! Тьфу! И вы тоже, - уже обращаясь к нам, - лучше у стариков моих поживите. К озёрам не ходите, рано ещё. Зазря намучаетесь, да и сгинуть в это время в тайге наверху запросто можно. Лёд и снег глубокий, скользко, опасно. Летом – совсем другое дело.

- Часто здесь тонут?

- Не сказал бы. Сплавляются каждый год. Это уж непременно видим, на глазах ре-ка. Года три назад парень у них так же вот потонул, а больше что-то не припомню.

- Им, наверное, помощь сейчас нужна. Надо подойти.

- Помощь-то с умом нужна. В реку – мастерам лезть, - он скептически оглядывает меня, - вам там делать нечего, только помехой будете. Езжайте, уж…. Беда с вами, при-езжими. Ничего вы не знаете. Жизнь понапрасну за любопытство кладёте.

Прощаемся с гостеприимными хозяевами, садимся в машину и едем в Эликманар. Водитель высаживает нас у проулка, выходящего в боковую долину речки с одноимён-ным названием. Долина в устье узкая. Прошли к деревянному мосту, постояли на нём, глядя на быстро несущуюся воду. Созерцание скоротечно меняющихся пенных струй, бьющихся о камни, и шум горной реки вызывал головокружение. Перешли на правый берег и долго поднимались по улице, на которой часто оставался лишь один ряд домов то с одной, то с другой стороны. На два ряда не хватало места: то гора поджимала бе-рег к реке, то береговая скала сдвигала улицу к склонам. Вот и дом деда Анисима, с двумя соседскими далее, стоит на отшибе, прижавшись к реке. От противоположной стороны узкой улицы круто поднимается склон горы, а огород усадьбы наклонно идёт к самой воде. Выположенная площадка только под домом и маленьким двориком.

Дед, высокий красивый старик, стоит с вилами в руках и, сощурившись, разгляды-вает нас. На лице его прямо-таки написано: кто такие будут гости незваные, попытки припомнить и неузнавание. Вопросов не задаёт, хотя мы уже спросили, здесь ли живёт дед Анисим. На наши голоса выходит из избы маленькая сухонькая старушка, бабушка Арина. Объясняемся, проходим в калитку, и на крылечке передаём гостинец от сына. Са-хару старик радуется:

- Будет, чем пчёлок подкормить! Эй, мать, ты куда шкалик-то понесла?! – и, по-смеиваясь, нам – Всю жизнь прячет! В такую дорогу собрались, а рано, рано. Только до Каракола дойдёте, а дальше снег. Лучше здесь, в долине, погуляйте.

- А нельзя ли у Вас дня три пожить? Мы мешать не будем, где-нибудь в бане поночуем и, если разрешите, костёр на берегу для готовки разожжем. Может, молоко и картошку продадите, мы заплатим. По окрестностям походим, горы посмотрим. Отпуск у нас на неделю.

- Почему в бане? – обижается дед. – Место в избе есть. Гостюйте. Чего надумали, в огороде на костре готовить! Печь топится. Мать сготовит. А, если не понравится, сами возитесь, места на плите хватит. Гостюйте! Гостям завсегда рады. Ну, мать, принимай гостей! Шкалик-то зазря спрятала! – и заговорщицки подмигивает. – У неё выпить-то и поинтереснее чего есть, целую флягу сготовила!

Дальше, как в сказке, последовало радушное гостеприимство. Дед предложил наладить баню. Натаскали с Володей с реки воды и для бани, и для дома. Володя с дедом остались её топить. Я начистила картошки в чугунок. Слазила в подполье, нало-жила из кадок в миски квашеной капусты, огурцов и помидоров, а бабушка Арина свер-ху держала керосиновый фонарь и говорила, где, что брать. Поставили мочёную брусни-ку, мёд в чашке и мёд в сотах. Я достала из рюкзака банку килек в томате и тушёнку. Рыбу открыли и поставили на стол, а тушёнку старушка забрала, сказав, что прибережёт её для покоса, а мясо пока есть. И тут же, смутившись, спросила:

- Аль вы мясо баранье не едите?

Замахала руками: едим, убирайте тушёнку для дела. Кто-то позвал от калитки хо-зяйку. В доме мне больше делать было нечего, и я вышла вместе с ней на улицу. Здо-ровенный парень, увидев меня, перешёл на шёпот. Старушка у него что-то приняла и наказала придти вечером. Подошедшему от бани деду велела разжечь плиту на летней кухне. Тот, было, запротестовал: печь в избе всё равно топить надо.

- Вонять в избе будет! И в бане варить нельзя.

Оказывается, бабушка взялась сварить лекарство. Парень ловил рыбу, неудачно напоролся на крючок, палец загноился. И вот теперь, спустя неделю после незначитель-ного, как ему казалось, происшествия, руку разбарабанило, краснота пошла к локтю. Я ахаю, так и до гангрены недалеко! Парню срочно в больницу надо, какое тут самолече-ние. Но бабушка уверена, что её средство поможет. Разговор перешёл на народную ме-дицину, лечение травами. Пожаловалась ей, что у меня, после того, как сбила машина на дороге, болит голова. Её сын в Чемале советовал к ней обратиться за помощью.

- После бани посмотрю тебя. Тебе удар-то убрали?

- В каком смысле? – теряюсь я.

- Врачи-то учёные этого не умеют. Заговорить удар нужно было у бабушки сразу, и водицы святой попить неделю, и голову ею мочить каждый день. Нынешние-то моло-дые в заговоры не верят, а старые люди только так лечились. Врачей-то не было, а с людьми всякое случалось.

На летней кухне она ножом стругает в чугунок хозяйственное мыло, кладёт в него же из кастрюли коровье масло, на мой взгляд, граммов двести, добавляет из жестянки кедровую живицу, отделяя тягучую струю с иголками и кусочками коры щепкой, и… кладёт стакан мёда. Ставит эту смесь на плиту летней печи. Довольно часто выходит помешать эту нестерпимо воняющую смесь.

Вечереет. Баня уже выстаивается. Бабушка Арина затопила печь и в избе. Спуска-емся с Володей к реке. Стоим, смотрим на воду, на гору на противоположном берегу, закрывающую полнеба. Дед к нам спустился. Кивает на гору:

- Крестовая, да не эта, а за ней гора. С неё белки видны в хорошую погоду. Белу-гу видно.

Поправляю вопросительно:

- Белуху?

- Её, Белугу. Высокая гора! Я там не был. С фронта в Первую Мировую инвалидом вернулся. Люди другие возле неё бывали, говорят, снег на ней вечный лежит.

- Отец, надо идти искать корову! Телёнок беспокоится, – окликает бабушка Арина.

- Это зараза, а не корова! Гулёна, мать твою…. Опять ноги об гору ломать! Чего ты её не приучаешь? У других сами приходят.

- Ничего не сами, так же по горам за ними ходят. Траву свежую почуяли, вот и не идут, - и поясняет, - Они у нас сами на горе пасутся, пропитание себе добывают.

Нас отправляют в баню, а дед идёт искать корову. Отправляют на пару, и я за-метно смущаюсь.

- Отродясь у нас вместе мужики с женщинами моются, а уж вы, как хотите, напут-ствуют хозяева.

Друг мой веселится. Берём полотенца и спускаемся к бане. Она топится по- чёр-ному. Предбанника нет. Раздеваемся в потёмках – свет еле проникает в крошечное окон-це, но оглядеться можно. Очень тесно, в бане жара, скамьи горячие. Хотела быстро по-мыть голову, но Володя вдруг плещет из ковшика на каменку. Воздух взрывается паром, меня обжигает. Чтобы не задохнуться, приседаю, потом становлюсь на колени и ползу к двери. Она, почему-то, не открывается. Приникаю к дверной щели и жадно хватаю воз-дух, как рыба, выброшенная на лёд. Володя в жару что-то говорит о банях, по привычке не упуская возможности рассказать всё, что знает:

- Травяным отваром, квасом хорошо поддавать. Ты куда уползла, ха-ха, горе мос-ковское!

И на мою спину опускается раскалённый веник. Взвизгиваю и пытаюсь выбраться за дверь, догадавшись, наконец, что дверь заперта на крючок. На меня опрокидывается ковшик холодной воды, и я чуть прихожу в себя. Торопливо мою голову и мечтаю вы-браться из этого пекла. Володя охаживает меня, мешая мыться, веником. Должно быть, укладываюсь с мытьём в рекордный срок. Выползла, спасаясь от очередной порции па-ра, на четвереньках на улицу, испачкав землёй руки. Торопливо, на мокрое тело, натя-нула одежду и позорно сбежала. Появилась в избе под вопрос бабушки Арины:

- Чего не идёшь мыться? Баня остынет. Потом я деда попарю, нога у него мозжит, второй-то нет, на фронте оставил.

- Я уже помылась!

- Когда успела? Ой, что-то у меня нелады со временем сегодня.

- Это я быстро мылась. Непривычно жарко, не выдерживаю. Второй раз в жизни в бане сегодня была.

- А что, в городе, не моетесь? – пугается она.

- Каждый день под душем.

- Чудно! У нас баня хорошая. Попарься хорошенько, все косточки расправились бы, - и с любопытством, - У кого первый раз мылась, в каком месте?

- Прошлым летом были с Володей в экспедиции на севере, за Енисеем, в Тунгус-ской тайге. Там баня на базе.

И я вспоминаю свою первую баню. Перед общим сбором народ собрался на При-стани – заимка на берегу реки Хушмы. Истопили баню. Первыми в ней большой компа-нией мылись мужчины. Сидела у костра, слушала их стоны и крики, когда ныряли в ле-дяную воду реки, текущей по вечной мерзлоте. С любопытством ждала своей очереди отмыться от репудина и пота. Готовился обед-ужин. Была голодна, ужасно хотелось есть. Продуктов в экспедиции очень мало. Ждали сброса их с самолёта. Последнюю неделю ходили в маршруты на прогорклой манной каше из старых запасов, приготовляемую на воде. Двигались много, воздух свежий, аппетит не пропадал, а увеличивался. Когда по-шли в баню женщины, постаралась от них не отстать, копировала их поведение: сидела на полке, хлесталась прутьями, сбегала разок к реке окунуться, опять сидела. Баня была не особенно жаркой. После мытья пошла от бани к кострищу, оно посередине между баней и избой. Почувствовала вдруг необыкновенную лёгкость. Сосны вокруг меня за-кружились. Ухватилась за ближайший ствол, переждала. Сделала ещё несколько шагов, и опять сосны закружились. Перед костром, естественно, деревьев не было, и я упала на землю, не дойдя двух шагов до бревна-скамьи. Очнулась от восхитительного запаха разогретой тушёнки, лёжа на нарах в избе. Откуда-то издалёка пробились голоса:

- Не надо нашатыря! Она голодная! Поднесите тушёнку ближе к носу, видите, дей-ствует!

Запах тушёнки лезет в ноздри, на лицо падает горячая капля. Открываю глаза, а надо мной, обожжённая костром до синевы, раскрытая банка тушёнки. Кто-то чумазым пальцем отколупывает кусочек и кладёт мне на губы мясо. Желудок с шумом всхлипы-вает, народ смеётся:

- Подействовало! Напугала ты нас! Полежи немного, сейчас все соберутся, будем есть.

И Володин голос:

- Ешь сейчас, половина – твоя.

Помылись после Володи и дед Анисим с бабушкой Ариной. Приходил парень, ко-торому к чудовищно распухшей больной руке тряпицей привязала бабушка сваренное зелье. Из полного чугунка ингредиентов получилась вязкая масса, похожая на кусок пла-стилина. Старушка скатала её в шарик диаметром в шесть сантиметров. От шарика она и отщипнула порцию, наказав парню явиться на рассвете перед зарёй. Он, было, засопро-тивлялся, что пахать надо землю под картошку, но смирился перед угрозой потерять не только руку, но и жизнь. Вечерняя порция привязана была перед божницей на закате солнца. Читалась молитва и, по-видимому, заговор, так как явственно расслышала: «Ан-тонов огонь, изыдь!»

Дед разлил в гранёные стаканы медовуху. Сопротивляюсь величине порции. Бабуш-ка одобрительно разливает полный стакан в две стопки, и мы пьём за знакомство. Едим вкуснейшую картошку со сковородки. Отваренную в чугунке, её переложили, зали-ли сметаной и обжарили на огне до золотистой корочки. Огурцы здесь солят, почему-то, большие и толстые. Засунуть в рот и откусить кусочек невозможно, и поэтому их режут поперёк, кружками. Но огурцы плотные и очень вкусные. Спрашиваю, какой сорт сажают. Старушка колеблется с ответом:

- Да какой сорт, леший его знает. Старый русский…. Бабушка ещё с России его несла, когда поселялись. Купить-то семян негде. Но хорошо родют, мясистые, крупные.

Меня чуть развезло от выпитого. Не люблю это делать, плохо переношу даже ма-люсенькие дозы алкоголя в один-два глотка. Сейчас любопытство пересилило, медовуху вижу первый раз, хотя слышала и читала о ней. Разговоры за столом идут обо всём по-немногу, но, особенно после лечения парня, больше о целительстве.

- Она меня, - дед кивает на бабушку Арину, - от туберкулёза травками излечила. Я с Первой Мировой вернулся не жилец. Немец по окопам газ пускал. Отравил себе весь организм. Ну и в окопах слякоть, холод, зацепил я туберкулёз. Отправили меня домой помирать. Куда там лечиться, докторов никаких нет, кругом одна разруха. Домой, мож-но сказать, дополз. Арина моя корней подорожника накопала, да ими меня и выпоила.

- Я, бывало, по четверти с водкой корней ему настаивала. Каждый день он по стопочке пил. Так лет пять прошло. Потом выкашлял всё, и легче ему стало. Нутряным медвежьим салом поила и натирала после бани. Сейчас, вот, ослаб от старости, так каждый день по стопочке золотого корня принимает. Ты, отец, нынче не пей, медовуху выпил, хватит.

- Кого хватит, я ещё днём полечился.

Вечер скоротали за разговорами. Старики вспоминали прошедшую молодость. Как водится, и о политике мужчины потолковали. Перед сном вышли с Володей во двор и ахнули от восторга. Небо над ущельем- долиной чёрное-чёрное, только чуть выделяется над вершинами гор, а на нём звёзды огромные переливаются, сияют и сверкают.

- Не жалеешь, что на озёра не выберемся?

- Жалею и не жалею, - отвечаю, - Здесь хорошо, но хотелось бы нагрузиться. Второй вечер объедаемся и пьянствуем.

- Завтра сбегаем на Крестовую гору, промнёмся. Пойдём налегке. Зато молочка попили. А ты боялась, что продуктов не хватит! Ещё съэкономим! Ах, молочко здесь сладкое, пойду, попрошу ещё у бабки Арины.

3 мая. Эликманар – Крестовая гора – Эликманар.

Утром встали рано. Хозяйка подоила у крыльца корову, и та ринулась через доро-гу в гору, как спринтер со старта. Дед захохотал:

- Спортсменка, зараза!

Смотреть на взбегающую в гору корову, было уморительно смешно и нам. Подо-шёл вчерашний парень.

- Как спалось, молодой человек, после бабушкиного лечения?

- Здорово, дед Анисим! Измаялся совсем, дёргает, спасу нет. Но краснота от локтя к кисти спустилась. Пусть бабка посмотрит, что ещё делать. Ты, тётка Арина, пошепчи ещё! Извёлся, работать надо, а я света не вижу.

Сматывается с руки тряпочка, старушка сдёргивает лепёшку, которая за ночь ис-тончилась. В воздухе распространяется тяжёлый гнилостный запах, от лепёшки тянется плотный толстый жгут гноя. Старушка подсекает его лепёшкой, стараясь намотать жгут на неё.

- Да брось ты к чёртовой матери эту дрянь!

- Её помыть и ещё использовать можно.

- Брось, бабка Арина, я тебе ещё мыла с живицей принесу, и всё, что надо.

Бабушка бросает лепёшку на землю и командует деду:

- Присыпь!

Старик аккуратно присыпает дрянь землёй, поддевает лопатой, выносит на улицу, сбрасывает. Копает ямку, сталкивает туда лепёшку и засыпает землёй и камнями. Пояс-няет:

- Скотина у нас. Не дай Бог, подцепит.

Парню приматывают, той же тряпицей, свежую лепёшку, и он уходит. Отправляем-ся и мы на гору. Спускаемся к мосту и долго обходим низом конец бокового отрога, стараясь высмотреть удобный проход для подъёма. Со стороны деревни склон слишком крутой, не подняться. Наконец, натыкаемся на чуть приметную тропу, по ней и стали подниматься. Утро сегодня холодное, но дорога быстро разогрела. Поднялись на отрог и увидели внизу большой луг, наклонно поднимающийся почти до середины горы Кресто-вой, к кромке леса. Хорошо просматривалась её вершина над верхней границей тайги. Набранную высоту не хотелось терять, поэтому пошли по гребню, стараясь забирать вправо и не терять прогалину луга из вида. Тропа ушла влево, а мы полезли по горной тайге напрямую. Это оказалось нелёгким делом. Снег стаял, но земля была ещё про-мёрзшей, особенно под деревьями и в тени камней, а местами попадались линзочки сплошного льда. Поняли, что, всё-таки, придётся спуститься на луг и подниматься по нему. Так и сделали, пару раз неудачно выходя на скальные стенки, которые разумно обошли.

Настроение было прекрасное. Далей не было видно, шли под деревьями, но заметно ощущался подъём. Воздух был лёгкий, невесомый, дышалось как-то со вкусом. Незамет-но прошли три часа. В конце каждого часа останавливались минут на десять.

Спустились на верхнюю часть луга. Здесь земля уже прогревалась солнцем. Луг не был ровным местом, как виделось сверху. Высокие, местами ростом с нас, жёлто-коричневые будыли прошлогодних трав сильно затрудняли ходьбу. Под ними, у основа-ний, уже пробивались новые зеленые ростки. Некоторые будыли легко обламывались, цепляясь за одежду и шнурки вибрамов. Володя шёл в своих таёжных кирзовых сапогах, и ему было легче. Меня рифлёные подошвы держали на склоне, а он часто оскальзы-вался. Другие будыли держались крепко, что тоже мешало, их приходилось либо обхо-дить, либо отклонять. В лицо летели семена и труха. На этом лугу мы здорово упари-лись, поднимаясь прямо в лоб, не серпантином.

Остановились передохнуть. Куртку и штормовку давно обвязали вокруг бёдер, шли в свитерах. Захотелось снять и их. Смотрю, а по щеке и шее Володи ползут маленькие твёрдые букашки. Подняла руку, чтобы снять, а он вдруг заорал:

- Стой, не шевелись, на тебе клещи! Боже мой, да их на тебе прорва!

- На тебе тоже. Давай сниму, - и я сбросила под ноги одну букашку.

- Ты с ума сошла! Их сжигать надо! Это же энцефалитные клещи. Ты что, о них не слышала?! Это переносчики энцефалита. Болезнь страшная, поражает центральную нервную систему. Человек после их укуса инвалидом становится. Сейчас осмотримся. У меня есть жестянка из под леденцов с коробкой спичек, будем жечь на крышке. На земле нельзя, трава сухая, полыхнёт всё, не убежим. Ах, чёрт, место неудобное, долго ещё по лугу топать, их ещё столько нацепляем…. Будем друг друга осматривать каждый час.

Осмотрели друг друга и собрали с себя восемьдесят одного клеща. Спички почти кончились, когда сжигали последнего, а впереди ещё подъём и спуск обратно. Пошли вверх осторожней, уже не ломились напрямик. Прошли луг, вошли в лес. Прошли по нему до большой прогалины, на которой остановились перекусить. Утром бабушка Арина сунула мне пару кусков хлеба и круто сваренных яичек. Всё это, завёрнутое в газету, покоилось в моём кармане, мешая при ходьбе. Съели всё с большим удовольствием, мечтая, чтобы порции удвоились, выпили по глоточку воды из солдатской фляжки, кото-рую всегда беру с собой в любой маршрут.

Солнце уже высоко, надо быстрей подниматься, чтобы спуститься до темноты. Опять полезли наверх. Лезли и лезли, цепляясь за всё, что попадалось под руку: камни, кусты, корни. Лес всё никак не кончался.

- Володя, надо забирать левее, мы к солнцу уклоняемся! По времени уже скоро надо спускаться. Надо остановиться.

- Чёрт, ты права, кажется, слишком уклонились. Но ещё чуть пройдём, я чувствую, вершина близко!

- Какая вершина! Вершина голая, а мы ещё в тайге!

- Ещё полчасика вперёд пройдём, а, если не выйдем, повернём назад.

Забрали влево, и вскоре действительно лес поредел, деревья кончились, и мы очутились на мшистом и каменистом взгорке. Казалось, что до вершины теперь добрать-ся совсем просто. Опять полезли наверх напрямик и поднимались час. Всё, время вышло, пора возвращаться. Солнце заметно склонилось к западу, вечереет, на часах шестнадцать часов тридцать минут. Опасаюсь уже спуска в темноте. Володя умоляет:

- Ну, ещё чуть-чуть! Мы лес на спуске пройдём часа за два с половиной, а потом по лугу к дороге можно и в темноте спуститься. Зря, что ли, весь день лезли?! – рванул вперёд бегом и, почти сразу, закричал, - Здесь тропа! Как бы раньше знать! Теперь её только не потерять. Сейчас дойдём!

Но и по тропе поднимались ещё час. Тропа вывела на узкий гребень. В одном месте на нём пришлось туго. С одной стороны, слева, вниз уходила почти отвесная сте-на цирка, забитого снегом, а справа – выход скал. Для ног оставалось места только под подошву ботинка. Здесь свистел ветер, и было по-настоящему страшно идти. Вот, нако-нец, и вершина. Совсем небольшая площадка, на которой стоит триангуляционный знак. Геодезисты сделали его изящным, ажурным. В центре аккуратный столбик бетона. При-жались к нему спинами, ветер наверху сильно давил, пытаясь сбросить нас вниз. Мы надели куртки, как только выбрались за границу тайги, за зоной леса сильно прихваты-вало холодом. Сейчас, казалось, ветер выдувал из нас последние остатки тепла. Я уже здорово утомилась сегодня, на обратную дорогу сил осталось мало.

Вид сверху потрясающий. Куда ни глянь, во все стороны волна за волной тянутся хребты. Ближайшие к нам выделяются рельефно. Следующие за ними как бы расплыва-ются в густой дымке, а дальние совсем растворяются в легчайшей, как будто только намечены. На юге, далеко, отчётливо видна бело-зелёная снежная стена гор. Неужто Бе-луха?! Долго смотрим на неё. А на западе небо уже окрасилось в ярко оранжевый тон. Краски заката совершенно неописуемые. Постоять бы здесь ещё, но очень холодно. Поздний час, потихоньку из-за этого нарастает беспокойство: спускаться нужно, и как можно быстрее.

Прямо с вершины вниз, в сторону реки Эликманар, уходит распадок. Мелькает мысль, что склоны у реки крутые и скалистые, могут быть непропуски. Но сверху, насколько видно, распадок безлесный. Можно быстро сбросить высоту. И, вроде, про-сматривается что-то, похожее на тропу. Ещё еле слышно журчит внизу вода. Нам уже давно хочется пить. Бросаем прощальный взгляд на окрест лежащие горные дали, и, не сговариваясь, спускаемся к распадку.

Поначалу легко сбегали, стараясь держаться сухого правого склона. Потом появил-ся ручей, и пришлось замедлить темп, опасаясь поскользнуться на мокрых камнях. Тропа действительно была, терялась только на каменистых местах. Но распадок, хотя и расши-рялся к низу, всё же, в верховьях, был очень узок. К тому же, он углублялся, становясь каньоном, а ручей становился всё мощнее. От границы леса он превратился в речку. В лесу местами лежал на склонах под деревьями снег. Было сыро и холодно, несмотря на ходьбу. Быстро темнело, хотя небо между крутых склонов было ещё светлым. Тропу было видно почти до самого устья ручья. Темнота накрыла нас уже на берегу Эликма-нара.

Надо искать переправу. Село ниже по течению, значит, нам налево. Сгоряча пошли напрямик, по берегу. В потёмках то и дело поскальзывались на камнях. Наконец, сооб-разили поискать тропу на склоне. Нашли, но в лесу уже ничего не было видно. Реши-лись перебрести реку, на той стороне хорошая тропа. Там низкая терраса, а на этой стороне склоны обрываются в воду. Нарвавшись пару раз на скальные лбы, всё-таки нашли удобный спуск к воде. Выбрали широкий перекат, где не должно быть глубоко. Володя снял сапоги, связал их моим носовым платком и повесил себе на шею Я тоже разулась и связала шнурки вибрамов, сняла шерстяные носки, оставшись в хлопчатобу-мажных. Взявшись за руки, осторожно ступили в воду.

Ох, и холодна же она была! Дух захватило, в висках застучало, озноб охватил те-ло. Держались стенкой. Напор воды мощный. Она волной огибала штанины на уровне колен, иногда прихватывая и бёдра. Дно в камнях, вода шумит, грохочет, шум заклады-вает уши. Где-то посередине ноги свело. Володя рычит:

- Двигайся, двигайся, а то собьёт! Ай, о камень долбанулся!

Казалось, вечность добирались до берега. Выбрались, похлопали по штанам, сгоняя воду. Лязгая зубами, обулись.

- Надо пробежаться, быстрей согреемся. Давай бегом!

И помчался от меня, не оглядываясь. Какое там бежать! Двинуться бы с места, у меня всё тело застыло. И устала сегодня сильно. Но двигаться надо, двигаться, двигать-ся…. Переставляю ноги всё живее и живее, не бегом, конечно. К счастью, деревня оказа-лась неожиданно близко. Ввалились в дом. Старики за нас уже волноваться начали. Ста-рушка, видя нас мокрых, ахает и гонит переодеваться.

Едим опять чудесную картошку с раскалённой сковороды, обжигая губы, закусыва-ем вчерашними разносолами. И пьём, пьём чай с мёдом. Выпила, наверное, стаканов шесть. Пытаюсь вслушиваться в разговоры стариков. Дед жаловался на прыткую корову, которую опять пришлось искать на горе. Сетовал на какое-то сено, которое, то ли купил, то ли продал. Корову не нашёл. Бабушка сокрушается, что молоко пропадёт, корову непременно надо отыскать, как бы совсем не отбилась от жилья, не сгинула в тайге.

Уснула сразу, как забралась под ватное лоскутное одеяло. Ночью несколько раз просыпалась от своих же стонов, ноги ныли, и опять засыпала.

4 мая. Эликманар.

На рассвете дед ушёл искать злополучную корову. У пришедшего на лечение пар-ня рука пришла почти в норму. На второй лепёшке гноя было мало, краснота стянулась к ране. Бабуся, как вчера, обмыла рану чайной заваркой, наложила новую лепёшку и наказала придти на закате. Объявила, что к утру, дай Бог, всё у парня заживёт. Я пора-жена: какое эффективное у бабушки средство! Вот бы хирургам им пользоваться! Зря, зря отринули народную медицину.

К завтраку дед вернулся без коровы. Не стесняясь, материл её на все лады. Она у него курва губошлёпая, гулящая, тупая алтайка, мать её так и вот этак, ещё так…

- Пропадёт корова, разнесёт её, - причитает старушка.

- А и пусть пропадёт, - ярится дед. – В прошлом годе она у тебя два месяца по тайге гуляла. Думали, медведь задрал. А она взяла и пришла по осени, да телёнка, вон какого справного, принесла, неизвестно, где нагуляла.

Вызываемся поискать корову. Безногому деду действительно трудно ходить по тайге. Обнадёживаем старушку, что втроём найдём обязательно. Бабушка, оказывается, вчера вечером вызвалась полечить роженицу, у которой «огневица», и младенца её. Это в соседней деревне, за ней обещались приехать на телеге. Она опасается теперь за кор-милицу корову, которую непременно надо подоить, но и людям обещала помощь цели-тельскую. Не знает, на что решиться.

- Иди мать, спасай бабу и дитё. Татьяна, вон, подоит, если найдём. Это, уж, как Бог даст. Да найдём и всё сделаем, не стони!

- Ни разу не доила и коров боюсь, - пугаюсь я.

- Чего там уметь! Погладишь сиськи, она, как баба, и растает. Сцедишь. Я её при-вяжу к ограде, - успокаивает меня и старушку дед.

- Он управляться с ними умеет, да эта корова хитрованка, мужчин не подпускает, - вздыхает старушка. – Баб подпускает, соседка, раз, доила мне, а мужчин, как на грех, не любит.

- Курва она, корова твоя, курва настоящая, вот что я тебе скажу! Ну её к лешему! Сдам её на мясо! На что нам с тобой корова? Муки такие принимать, возни с ней столько, работы одной…. Чай забелить молока найдём.

- Глупость городишь. Мели, Емеля…. Как без коровы-то? Скотина кормилица, а ты – на мясо. – И мне, - Таня, подоишь корову-то? Она смирная у меня, только непутёвая по части удрать. Аль соседку позовите, коль дома будет. Обещала я людям, неудобно от-казать. Выдои, сколько сможешь, а потом телёнка подпустите.

- Попробую, - отвечаю неуверенно, - не беспокойтесь, езжайте! Придумаем что-нибудь.

- Ей полезно поучиться! – посмеивается Володя, - Тоже баба, хоть и московская.

- Грубо и неумно, - злюсь я, - в каждом деле опыт нужен.

- Вот и набирайся опыта!

Усаживаем старушку на телегу, подаём ей узелок со снадобьями. Она уезжает, с тоской оглядываясь на дом. Прямо от калитки на её глазах лезем вверх по склону ис-кать в тайге хитрую корову. Ноги у меня после вчерашнего купания в ледяной воде, как чужие, разогреваюсь нескоро. Идём с дедом Анисимом, можно сказать, на равных.

- Знаю, куда она могла умотать! Я вчера в лог не спускался. На той стороне она, зараза! Там солнышко в затишьи припекает, трава ранняя. Негде ей больше гулять.

Договариваемся, как будем прочёсывать склоны, где встретимся и расходимся. Время от времени аукаемся, чтобы не потерять друг друга. На горе сказочно хорошо. На этой стороне склона горы много кустарника, который не встречался вчера. Догадалась, почему казались мне склоны окрестных гор лилово-розовыми. Оказывается, цветёт этот кустарник. Иногда у нас в Европе его продают перед праздником, называя багульником. Но багульник хорошо знаю, это что-то другое. На каменистых склонах его целые зарос-ли. Присматриваюсь к цветочкам. Они ещё не все распустились. Слегка неправильные, напоминают вороночку маленькую с пятью лепестками. На одних кустах цветочки фио-летово-розовые, на коротких пушистых ножках, на других - покрупнее, цветочки розовые или розово-лиловые. Вторые нежно пахнут. Кусты высокие, иногда выше меня, а у меня рост сто шестьдесят сантиметров. Листочки на них блестящие, гладкие, какие-то кожи-стые, сверху тёмно-зелёные, снизу бледно-зелёные. От этого кустарника у горы празд-ничный весенний вид. Вокруг всё бурое, трава у камней только-только пробивается, а эти своей зеленью радуют глаз. Спрашиваю у деда, когда сошлись, что за растение та-кое.

- Маральник. По-научному дандарон, что ли. В книжке егерской у меня написано про него, почитай. Ядовитый он. Он зимой листья-то не сбрасывает. Ариша моя им рев-матизм лечит.

- Может быть, рододендрон?

- Вот-вот. Назовут, и не выговоришь…. По-нашему – маральник.

Корову отыскали там, где дед и предполагал её найти. Он еле идёт, нога у него «мозжит». Останавливаемся часто. На корову накинули верёвку, но она упирается, тычет-ся мордой под каждый камень. Кусты её по вымени задевают, она протяжно вздыхает, мычит. Дед костерит её, не переставая, и на горе, и в усадьбе, куда её, наконец, завели. Привязывает её вплотную к забору. Но она тянется к траве, что у забора уже немного подросла, натягивает верёвку, раскачивая забор.

- Ах, ты дрянь ненасытная! – кипит от ненависти дед, сильно припадая на ногу и замахиваясь коротким костылём, но верёвку, всё-таки, чуть отпускает.

Корова успокаивается, но теперь волнуюсь я. Мне сейчас первый раз в жизни придётся доить корову. Дед вынес оцинкованное ведро-подойник, низенькую скамеечку. Я обмыла холодной водой руки и теперь согреваю их в карманах куртки. Деловито го-ворю:

- Вымя нужно обмыть тёплой водой.

Володя приносит с плиты тёплой воды, и я подступаю к корове. Она косит на меня глазом и отодвигается. Дед становится с другой стороны коровы, упирается в её бок и кричит:

- Стой, дура! Сейчас будет тебе облегчение.

Я, набравшись решимости, поглаживаю её одной рукой и похлопываю по боку. Корова дрожит. Дед нажимает на коровий бок. Володя с зажжённой сигаретой «Прима» ему помогает, пуская могучие клубы дыма корове в морду.

- Подожди, - спохватывается дед, - надобно, Таня, бабкин платок взять. Может, обознается корова.

Подвязываю узлом под подбородком клетчатый бабушкин платок. Решительно ставлю скамью, плещу на ладонь воду и провожу по вымени, опять плещу. Корова дрожит, но переступать задними ногами по кругу, вроде, перестала. Поглаживаю вымя, тяну, сжимаю сосок обеими ладонями. Корова стонет. Достаю из-за спины ведро, ставлю под корову. Давлю нежно, мне корову жалко. Наконец, закапало! Стараюсь изо всех сил, глажу вымя, дёргаю. Дело идёт на лад.

Панически боюсь коровьих ног, но она и не думает лягаться. Я веселею. Платок сползает мне на глаза, лоб вспотел. Уже полведра молока. Слышу, гудит кто-то. Корова дёргается. Хватаю из под ног ведро с молоком обеими руками, приподнимаюсь, но скамейка мешает мне отступить. Вижу краем глаза, как корова дёргает хвостом, на ко-торый налип и засох ком грязи, колючки репейника, дерьмо. Вижу, как взлетает из под хвоста шмель. В этот момент что-то ударяет меня, как молотком, в висок. В глазах тем-неет. Опрокидываюсь со скамьи вбок, пытаясь удержать на вытянутых руках подойник, и падаю на землю, поливая себя молоком, а корова добавляет сверху струю мочи. Созна-ние отключилось.

Прихожу в себя, лёжа в луже. Дед хохочет, обхватив себя руками за бока и пере-гибаясь пополам. Володя держит ведро, в котором молока теперь на донышке, и тоже гогочет. Их голоса доносятся до меня, как через вату. Тошнит, голова гудит, из глаз льются слёзы, мешаясь с дерьмом, которое навесил на меня коровий хвост-кувалда.

- Ох, неловкая ты, Татьяна! Одним словом, городская. Корова шмеля шуганула, а ты чего его испугалась? Ну её к лешему, эту корову, пущай телёнок высосет, то-то ему радость. А нам на забелку хватит, и ладно.

Корова навесила мне здоровый фингал. Глаз совсем заплыл, и пол-лица налилось синевой. Голова болит до тошноты. Сижу в избе, пишу впечатления вчерашнего и сего-дняшнего дня в дневник. Меня, как пострадавшую, мужчины оставили в покое. Дед с Володей что-то переделывают в свинарнике. Заразу – я теперь тоже так зову корову – дед на гору не выпустил. Находился сегодня, на вечер у него сил не хватит. Погода к вечеру испортилась. Небо затянуло хмарью, после обеда и вовсе посыпал реденький снежок.

Уселись на кухне коротать время. Дед Анисим бережно достал из-за божницы старинную книгу с иссохшими страницами и положил передо мной. Листаю пособие для егерей, своего рода дореволюционную инструкцию о том, как, в какие сроки и, что именно, надо собирать на Алтае для царского двора, используемое тибетской медици-ной. Здесь и панты маралов с рецептами выварки и приготовлением снадобья, и каба-рожья струя, и тангутский ревень, медвежья желчь и нутряное сало, травы, каменное масло, кедровое и пихтовое масло и всякие другие, таинственные и необычные продук-ты.

- От прадедов книга досталась. Берегу. Сыну передам. Сейчас никому ничего не нужно. Редко когда из Москвы чего-нибудь попросят. Раньше, старики сказывают, по-другому было. У нас здесь охоты хорошие были. Оно и сейчас, конечно, для знающего человека кое-что есть. Марал, косуля, медведь, соболь, рысь горностай. Из птиц: глу-харь, тетерев, тундряная куропатка. Говорят, что и снежного барса видят. Но он не наш, не местный. Вы маралятину ели? Нет?

Он встаёт, выходит на улицу и заносит несколько полосок, тёмного до черноты и высушенного до состояния резинового жгута, мяса. Оно терпкое на вкус. Очевидно из-за того, что сильно завяленное и прокопчённое дымом. И оно, скорее, сосётся, чем жуётся.

- По алтайскому рецепту приготовлено. Это они умеют. Хранится, сколько хочешь. Я, конечно, больше с пчёлками умею. Пришёл с фронта инвалидом. Куда деваться? Вот так на пасеке с пчёлками жизнь и прокрутился. Они тоже не простые, ох не простые.

Почаёвничали с мёдом без бабушки Арины. Дед налил себе из четверти, стоящей под божницей на треугольном столе, стопочку желтоватой жидкости.

- Золотой корень для бодрости. Не желаете попробовать? Его помногу-то не пьют, сильно на сердце и сосуды действует, спать не будешь, - и наливает нам.

- Дедушка, а как он выглядит? Вы говорите, что он как женьшень. У женьшеня форма человека по внешнему виду, а этот как определить?

- Он, милая, розово-золотой на срезе. И выглядит, как человеческая ладонь с пальцами. Его ни с чем не спутаешь. Я вам сейчас его покажу.

Он приносит приятно пахнущий корень, покрытый золотистой шкуркой. На срезе он действительно имеет нежный золотисто-розовый цвет.

- Возьмите корешок с собой!

- А как его использовать?

- Ариша моя настаивает десятую часть корня на водке. Другие так же делают. У кого спирт, те на спирту делают. А для нас на водке лучше всего.

Дед после чая и рюмочки настойки раскраснелся.

- Ох, годы мои! Я, хоть и деревенский, но много чего повидал. Я у вас в городе был, - хвастается он. – Тогда ещё назывался ваш город Новониколаевск. На Первую Миро-вую меня позвали, в город привезли. Жили там, в эшелоне, пока полк формировался. Дело молодое, гулевание нужно. По женщинам гулящим ходили каждый день, - он зали-висто смеётся. – Прямо на вокзале брали любую.

- Там, что, публичный дом был? – спрашиваю его.

- Какое…. В трактире брали или с улицы.

- Не боялись заразу подцепить от уличных?

- Так знаешь, какая здоровая, а какая нет!

- У них билеты были? – заинтересованно спрашивает Володя.

- Где там! Сунешь ей под юбку в женское два пальца, вынешь и посмотришь. У чистой видно, что чистая, а после грязной на пальцах пена. Поддашь ей хорошенько, чтобы нашего брата не портила, да тумаками гонишь её.

- И не стыдно тебе, кобель старый, перед молодыми людьми?! Жеребец чистый! Что о тебе городские люди подумают? Им это и слушать неприятно! Таня, - ахает она, - что это с тобой? Кто тебя так?

- Корова твоя любимая, кто ж ещё! Курва! – с наслаждением выговаривает дед. – Шмеля хвостом сгоняла, да девке в висок. Хорошо, что не пробила. У неё колтун тяжё-лый на хвосте.

- Так выбить надо было! Корова таскает, ей тяжело и самой-то отбиться.

Она раздевается, подходит ко мне и охает.

- Свят, свят, свят…. Ах, окаянная! Ну, ничего, мы тебя сейчас полечим.

- Дедушка мне медяки давал.

- Медяки хорошо, да здесь голову нужно лечить, удар убирать. Не тошнит тебя?

- Есть немного.

- Иди-ка в горницу, пошепчу я вечером тебе. Беда…. Сейчас посмотрю. Отец, не пойму я, закат уже или не закат. Потемнело шибко быстро. Всю неделю вёдро было, вот я и сбилась. Зажигай свет!

И вправду уже вечер. День так быстро и незаметно прошёл. Старушка достала су-ровую нитку, обхватила ею мою голову, завязала узелок. Сложила пополам и опять при-ложила к голове, завязав уже два узелка. Получается, что измерила мою голову от цен-тра лба до одного уха и до другого. То же самое проделала от середины шеи. Сравни-ла по размерам четвертинки ниток:

- У тебя, болезная моя, голова сильно стряхнута. Не поставили тебе её на место вовремя. Я поставлю, но поздно мы это делаем. Такую голову надо кашкарой поить, а у меня её нет. Надо тебе на юг ехать, дальше в горы. Там растёт трава эта. И местные лучше знают, как за такие головы браться. Табунщики там одни, головы бьют и сами, и кони, бывает, озоруют. Там ищи нужного тебе человека. Лечи голову сейчас, а то зама-ешься с нею. Ишь, как перекосило. А мне не приходилось такие головы лечить. С при-падками приходится часто, с давлением, у кого кровь густая. Я тебе толком не помогу. Ушиб уберём, сейчас на него траву привяжем. Хорошая трава, синяки лечит. Эк она тебя разукрасила! Голова не болит? Не тошнит тебя? – и уже прибинтовав мне какой-то пу-чок сена, вдруг спрашивает, - А это у тебя что? Никак клеща подцепила!

Все осматривают мою шею и волосы. У меня маленькая шишечка, я её ещё днём почувствовала под рукой. Старушка мажет шишку подсолнечным маслом и начинает во-дить ниткой по шее. Мне щекотно и я дёргаюсь.

- Не вертись, оборву клеща, останется половина в теле, гноиться будет. Его долго вытаскивать. Главное, зацепить ноги за нитку, да не давать уползти в тело, а подтяги-вать потихоньку наружу. Он от масла задыхается, тут его и вытащишь. Но это плохо, что клеща зацепила. От них страшная болезнь иногда бывает. Не от всех, но бывает. Побе-речься надо. Ты завтра езжай к фельдшеру в Усть-Сему. Сейчас на всякий случай уколы делают тому, кого клещ кусает.

- Да, гаммаглобулин противоэнцефалитный вводят, - подтверждает Володя. – Стра-далица ты моя! Куда с таким фонарём по горам гулять? Да и в городе народ пугать будешь. Поедем завтра совсем. Погода испортилась. Остановимся, если наладится, в Усть-Семе, поживём там денёк.

Решили так и поступить. Клеща вытянули и сожгли в печке. В ночь бабушка Арина перед иконой Богоматери трижды шепчет надо мной, обращаясь к Богородице:

- Заговори удар-вывих рабе Божией Татьяне. Станови на место голову суставы и полусуставы! Во имя отца и сына и святого Духа. Аминь!

5 мая Эликманар – Усть-Сема - Манжерок

Утром собираемся в дорогу, к чемальскому автобусу. Посмотрела на руку парня, которому бабушка Арина обещала, что к утру у него всё заживёт. Это чудо! Гноя нет, рана розовая, чистая, ещё влажная. Бабуся льёт на неё чайную заварку и даёт наказ:

- В землю сегодня ещё не лезь. Как подсохнет, тогда будешь робить. Тряпичку се-годня на руке держи, а завтра уже не надо. Иди с Богом!

Прощаемся со стариками. Зовут нас погостить на лето. Дед с надеждой говорит Володе:

- Хорошо бы ты на покос подгадал! Помог бы управиться.

Бабушка наказывает мне:

- Таня, ты уж постарайся насчёт кед. Для него самая удобная обувка на лето. Хромает мой дедушка. Не забудь, Таня! Негде их здесь взять.

Обещаю ещё и ещё раз выполнить все заказы. Обнимаемся, взваливаем на плечи рюкзаки, идём по улице вниз, к Катуни. Старики долго стоят у калитки и глядят нам вслед. Вижу, как бабушкина рука всё кладёт и кладёт нам на спину крест благослове-ния. Сегодня холодно и хмуро. Горы, как бы, потускнели. Исчезла чудная, нежнейшей, легчайшей голубизны, дымка. Но краски стали ярче, будто их проявили посильнее: скалы палево-лиловые, леса тёмно-зелёные, река буро-бирюзовая, с мутной и одновременно прозрачной водой. Сколько же ила она тащит!

Несмотря на будний день, все места в автобусе заняты. Но нам ехать недолго, и нас берут. Добрались до Усть-Семы, огляделись, расспросили, где фельдшера найти. Сели на крылечке фельдшерского пункта. Редкие прохожие останавливались возле нас и дава-ли противоречивые ответы:

- К ветеринару ушла, с коровой у неё что-то…

- В район уехала….

Одна женщина, глядя на моё багрово-жёлтое от синяка лицо, спросила:

- Не уж-то убилась? Иль поломала что? Тогда в Майму надо, в район. Или, лучше, прямо в Горный, там врачи.

- Да нет, женщину клещ укусил. Хотели укол поставить.

- У ей, фельдшерицы нашей, ничего нет и не бывает, всё равно в район надо. Клещуков-то тут хватат.

Она так и произносит, сглатывая окончание глагола. Здесь многие так говорят. Женщина советует:

- Автобус чемальский ушёл только что, вы на попутку проситесь! А клещука вы-дерните. Рваните сильнее, и дело с концом. Наши все так делают. Кому суждено, и так заболеет.

Ждать нам надоело, и замёрзли, к тому же. Пошли по селу к чайной. Село лежит на узкой полосе земли, прижатой залесенным хребтом к Катуни. Тракт и улицы села проложены по высокой террасе. Прямо напротив чайной, деревянной избы с высокими ступенями у крыльца, съезд на нижнюю террасу к мосту через реку. На левый берег ре-ки через него уходит Чуйский тракт. По нему довольно часто в оба конца идут грузовые машины. Особенно внушительно выглядят колонны крытых фургонов «Союзтрансэкспор-та». Одна мысль, что они недавно катили по дорогам чужой страны, накладывает на них ореол романтичности.

У меня сегодня день рождения. Не хочется отмечать его уколом, поиском фельд-шеров на трассе. Физиономия моя побитая народ пугает.

- Рванули клеща, и дело с концом. Чему быть, того не миновать, - вздыхаю я. – Не все болеют, сам говоришь. Давай забудем?

- Ты цивилизованный человек, а относишься к делу так несерьёзно. Вакцину изоб-рели, чтобы не было страшных последствий

Сопротивляется он чисто риторически, как-то вяло. Чувствуется, что ему совсем не хочется напрягаться. Так ничего не решив, заходим вместе с шоферами пообедать. Выбо-ра блюд нет, в меню только жирные щи с бараниной и квашеной капустой и гуляш с перловкой. Порции огромные. Запиваем это всё жиденьким, чуть тёплым, чаем.

- Давай подарим тебе на День рождения Манжерокские пороги? Доедем на по-путках, здесь близко, нас возьмут.

Тут же, в чайной, договариваемся с водителями. Поедем по отдельности, в каж-дую машину берут в кабину только по одному человеку. Подождём друг друга на обо-чинах, не разминемся. И вот уже катим по автостраде. Мой водитель не обошёл внима-нием фингал.

- Крепко тебе поддали! Сдачи дала?

Рассказываю ему, как доила первый раз в жизни корову. Он хохочет:

- Вид у тебя… больно непритязательный. С горожанками всегда так. Я ведь сам городской. Чем занимаешься в городе? Кстати, ты откуда?

Рассказываю о себе. У Манжерока он притормозил, высадил меня и постоял, под-жидая машину с Володей. Она катила буквально следом, так что через несколько минут мы были уже вместе. Мой водитель от оплаты отказался:

- Брось! Купи себе мороженого с лимонадом!

Здесь большую излучину Катуни тракт спрямляет, отдаляясь от реки. Манжерок стоит вдали от тракта, к нему нужно спуститься. Горы в этом месте поднимаются метров на пятьсот – семьсот над Катунью. На них щетинится редкий лес. В селе просимся на ночлег к местным жителям. В первом доме молодая алтайка, у ног которой копошились маленькие дети, держала на руках ещё одного младенца и совала ему в рот сосок толщиной и размером в палец, отказала:

- Негде вас положить, семья большая.

- Какая грудь, - восхищается Володя, когда выходим на улицу, - вот такими должны быть груди у женщин в соответствии с целесообразностью, заложенной природой. Пом-нишь, у Ефремова об этом много написано? – и он разражается очередной лекцией, в данный момент – дифирамбами в честь Природы.

Всё это мне знакомо. Мы уже не раз Ефремова обсуждали, он у нас любимый пи-сатель. Но Володя никак не может удержаться, похоже, ему доставляет удовольствие говорить вообще, на любую тему и, порой, безотносительно к моменту. Во втором доме нам тоже отказывают. Кажется, людей смущает моя побитая синюшная физиономия. Хоть на глаза никому не показывайся! Дают, всё же, совет пройти на базу. Туристов ещё нет, они приезжают летом. Там есть сторож, потому что наезжают иногда и зимой ры-баки и охотники из городского начальства. С ним можно договориться о ночлеге.

База стоит на высокой террасе из древних наносов Катуни, в стороне от села. Сто-рож, выйдя к нам, соглашается пустить нас на ночь:

- Что ж, поживите. Сейчас никого нет. Может, на Победу кто-нибудь нагрянет, а сейчас никого.

Показывает в деревянном доме на две комнатки нашу. На его половине есть печь. Она топится, в помещении тепло. В нашей стоят две металлические кровати с пан-цирными сетками и тумбочка. Сторож приносит из инструкторского домика ватные мат-рацы. Бросили рюкзаки, устроились и пошли к реке. Она бьётся на нескольких порогах, и даже в домике слышен её шум. Но погода перестала нам благоприятствовать. Очень холодно, сыплет снежок, не располагая к долгим прогулкам.

Незаметно подошли сумерки. Уже восемнадцать часов вечера. День пролетел бес-плодный, не принеся удовлетворения.

- Жаль, бутылочку не купили. Сейчас бы посидели, - и, обращаясь к сторожу, Воло-дя говорит, - У Тани сегодня день рождения. Её клещ укусил. Искали фельдшера по сё-лам, да неудачно. Что-то я растерялся. Вы, как, не против, с нами посидеть? Я в село сбегаю. Там что-нибудь можно купить?

- Это можно. Только Вы уж не купите, магазин закрылся. – и суетливо предложил, заглядывая в глаза, - Может, я сбегаю? Я у продавщицы на дому возьму, меня знает.

Володя протянул ему три рубля Они вышли вдвоём на улицу. Слышу, как сторож переминается за дверью с ноги на ногу, камешки шуршат.

- Только ты, парень, бабу-то не бей. Неприятностей мне не надо. Морду лица ты ей сильно испортил. А, видно, что по личику миленькая была….

- Это её корова хвостом звезданула, - смеётся Володя, - Первый раз доила, и, как назло, шмель загудел, напугал.

- Вот оно как, - недоверчиво произносит сторож, и добавляет всё-таки, - Бабы народ нежный. Чуть что, так сразу к милиционеру бегут. Ну, я пошёл. Ты, всё-таки, аккуратней там с нею.

Володя, продолжая смеяться, заходит в домик и шутливо говорит:

- Слышала? Я вот тебя сейчас огрею поленом, чтобы не подставляла морду лица кому не надо. Надо же, не верят, что случайно, а что избил – не сомневаются. Проза жизни, к сожалению.

Позже сидим за столом. Топится печка. Я сварила котелок пшёнки с тушёнкой, у сторожа нашёлся шматок сала, пара солёных огурцов, огромная чесночина и мелкие, ед-кие луковицы. Не пью, не люблю алкоголь, а водку особенно. Володя выпил сто грам-мов, сторожу достаётся всё остальное, чем он очень доволен. Володя поёт мне романсы и сожалеет:

- Гитару бы сейчас, без гитары плохо поётся.

- А есть! В инструкторской висит какая-то на гвозде. Приезжие всегда играют и поют.

Принесена гитара. Володя запел песню Дёмина, нашего друга, написанную для Тунгусской экспедиции, «Гимн космодранцев». Сторож слушал, но, видно, мало что по-нял. За гимном поём с Володей на пару «Сырая тяжесть сапога, роса на карабине. Кру-гом тайга, одна тайга, и мы посередине…». Поём: «Парни ушли в долину. Дымкой ту-ман клубится. Тянется тропка ниткой в серой осенней мгле…». На этой песне сторож оживляется и пытается подпеть. Потом, с сожалением, взмолился:

- Всегда незнакомые песни поют. Хорошие песни, ничего не скажу, но ты давай что-нибудь наше, деревенское.

И затянул: «Бывали дни весёлые…». Мы ему подпели. Спели и «Бродяга бежал с Сахалина…», «Хазбулат удалой….», потом распевали уже и туристские, и народные песни вперемешку, пока не сломала нам настроение жена сторожа. Ей кто-то сказал, что муж приходил за водкой, и она нагрянула с проверкой. Увиденное ей не понравилось, и особое подозрение вызвала я со своим синюшным лицом. Муж оправдывался, что у приезжей женщины день рождения.

- Знаю я ваши дни рождения!

Протянули ей мой паспорт, пригласили попеть с нами, налили остаток водки. Недовольство её пошло на убыль, и она немного посидела с нами уже спокойно. Спе-циально для неё Володя спел: «Сронила колечко…» и ещё несколько лирических песен. Когда она собралась уходить, ссылаясь на то, что утром рано вставать к корове, он лю-безно сказал:

- Вас проводить? Уже темно.

- Я тебе провожу! – мгновенно взъярился сторож и полез с кулаками.

- Деревня ты, деревня! – подбоченилась женщина. – Хоть раз городское обхождение увидать! – и засмеялась. – Сама дойду, я привычная. Спасибо, уважили, - поклонилась она, - не то, что наши деревенские мужики. Поёте душевно! Отрадно.

- Вы всё-таки проводите женщину, темно.

- Ещё чего!

Но встал и вышел за ней в темень и снегопад. Впрочем, он почти сразу вернулся, так что вряд ли прошёл с женой хотя бы десяток метров. Сжалось сердце: как грубы нравы. Страшно то, что вряд ли люди эти осознают, что может быть всё иначе, чутко и деликатно, с взаимным уважением. Володя тоже что-то распоясался. Стал рассказывать, как ухаживал за женщинами. Меня и раньше коробило, когда он, не стесняясь, делился со мной подробностями своих связей. Жене он изменял. Но всё это он произносил так искренне, что получалось у него сплошное восхищение женским полом и выглядело… вроде бы невинно. То он летел в маленьком самолёте в грозу, а напротив сидела жен-щина с грязными ногами, но юбка у неё поднялась немного, обнажив кусочек белой не-загорелой кожи, и он возбудился. То ещё что-нибудь в этом роде, только кончающееся ухаживанием и постелью. Он и в голову не берёт, что мне это неприятно. Получается это хвастовство у него как-то жизнерадостно. Жизнелюбием его при рождении точно не обделили. А ведь и обо мне он сможет так же жизнерадостно трепаться! И я, впервые, пожалуй, без эмоций, задумываюсь, каким же он будет мужем. Догадываюсь, с тайным страхом на душе, что не очень лучезарная ждёт меня жизнь. Не такая, какой мечталось, это уж точно.

Компания наша расстроилась Больше не пелось, разговоры сошли на нет, и мы пошли укладываться спать, хотя было ещё по городским меркам не поздно.

6 мая. Манжерок

Я затосковала. Не потому что погода плохая, не улучшается, мне и с такой пого-дой хорошо. Движения не хватает, вот в чём дело. Мало увидела. Лучший из дней, проведённых на Алтае, это подъём на Крестовую. Со стариками было интересно, и во-обще всё хорошо.

- Володя, давай переберёмся в другое место! Ещё что-нибудь увидим новое!

- Не стоит. С твоим фингалом страшновато к кому-нибудь ещё на постой просить-ся. Мы уже близко к городу. Народ здесь в сёлах другой. Здесь, на базе, нас никто не видит, крыша над головой есть. За день твой синяк ещё разойдётся. Желтизна по краям расплылась уже. В городе тебе надо появиться в приличном виде, лишних расспросов не будет.

И то правда, я совсем забыла про «морду лица»! Умылись, попили чая. Сторож, узнав, что остаёмся до завтрашнего утра, ушёл до обеда в село, наказав приглядеть за хозяйством. Долго гуляли по берегу, смотрели гальку. Она здесь неинтересная, монотон-ная. Лишь раз попался хорошо окатанный голыш с чередующимися равномерно зелено-ватыми и жёлто-белыми полосами, шириной по три-пять миллиметров. Взяла его с со-бой, так как подходил по форме и размером для того, чтобы сделать из него чашу.

По берегу полно плавника, замысловато скрученных корешков, вообще, рай для умельцев, занимающихся деревянной пластикой. Мы варварски разожгли из них косте-рок в затишье между валунами, чтобы погреться. Постояли недолго на берегу Катуни у знаменитых порогов, у которых русло реки стиснуто скалами обеих берегов, а среди русла возвышаются ещё скалистые острова и рифы, полузаливаемые водой. Река бук-вально кипит в этой теснине. Этот порог и называется Манжерокские ворота.

День сегодня пасмурный. Серость неба просветлённая, не было ни дождя, ни сне-га. К обеду пошли в село, рассчитывая купить яичек в магазине и сварить, чтобы не за-висеть с едой от печки, которую, по мнению сторожа, можно было топить только в ночь. Не поняла, то ли дрова нужно экономить, хотя их навалом на берегу, то ли опа-саться начальства.

Яйца в магазине есть, по цене шестьдесят три копейки за десяток, лежат на решё-тах в ячейках, но их, почему-то не продают. Их, оказывается, магазин сам закупает у населения в обмен на товары. Выпросить не удалось, хотя Володя, как всегда, живой и лёгкий, зубоскалил с продавщицей, отпускал ей комплименты. Она расплывалась в улыбке, но строжилась:

- Молодой человек, Вы со мной не шуткуйте! Я мужняя жена! Муж драчливый, поддаст – переломает. Зайдите по соседству, может, продадут. У них хорошо куры несут-ся. Стучимся в дом по соседству. Хозяин зовёт в избу.

- Вы отколь? У кого остановились?

- На берегу у базы.

- Рано вы приехали, холодно ещё.

- Не продадите штук шесть картошек? Сварим на обед. А, ещё лучше, варёную.

- Садитесь за стол, поешьте. У меня в чугунке горячая. Садитесь, садитесь, не стес-няйтесь.

Он ставит на стол миску с картошкой, режет кружками в квашеную капусту солё-ный огурец, наливает в кружки холодного молока. Поели, поговорили о жизни в городе и деревне.

- Сколько мы Вам должны?

- О яичках мы договорились, а обедом я вас угостил, - обижается хозяин, - гостями в доме были.

Рассчитываемся за яички, которые хозяин уже сварил в ковшике на электроплитке. Кивает на неё с гордостью:

- Сын привёз из армии. В столице служил.

На улице мои глаза зорко ловят новые впечатления: дома у тракта добротные, срубленные из крупных брёвен. Торцы их не выступают за пределы стен, как в подмос-ковных сёлах, а срублены в «лапу». Окна у домов часто тройные. Не рамы тройные, а оконные переплёты сделаны из трёх частей, а рамы как раз одинарные. Говорю об этом Володе. Он тут же развивает тему о деревянном строительстве. С восхищением расска-зывает, как выбирали лес старики. Рубили только в январе, пока сокодвижение мини-мальное, выдерживали срубы по году. Староверы ставили себе дома без единого гвоздя. О многом ещё рассказал мне Володя, и с гордостью заключил:

- Это Сибирь, Чего же ты хочешь! Здесь народ серьёзный.

Остаток дня коротали на базе за разговорами обо всём. Иногда пели под гитару экспедиционные песни и романсы. В какой-то момент он заорал:

- Ты как поёшь?! У тебя голос приятный и слух абсолютный, а ты шепчешь! Опи-рай голос на диафрагму! Не так! – в досаде на мою непонятливость, он вскакивает и стучит кулаками мне по спине, выпрямляя позвоночник.

Сижу на краю железной кровати, с провисающей чуть ли не до пола панцирной сеткой. Сидеть прямо на ней невозможно, при всём желании не получится. Володя злится. Рывком поднимает меня на ноги:

- Пой стоя! Давай! Подпевай первым или вторым голосом: «Сронила колечко, сро-нила колечко…». Обопри голос, Обопри! Пусть он у тебя столбом до живота стоит. Я те-бя научу петь.

Смеюсь, недоумеваю, злюсь, но он не отстаёт, пока я, с его точки зрения, не за-пела так, как надо. Петь действительно стало легче, голос зазвучал сильнее и лучше.

Под вечер хмарь рассеялась, раздвинулись облака. К ночи чудесные звёзды свер-кали на ясном небе. Над миром стояла тишина, если не считать шума реки. Его време-нами переставала замечать вовсе, воспринимая, как фон. Ещё, изредка, с верхней терра-сы доносился шум двигателей редких машин, и мелькали огоньками фары. Стояли на улице, любуясь небом, пока не замёрзли.

В комнате Володя рассказывал о своём детстве, о том, как учился читать по атла-су облаков. До сих пор распознаёт и называет их не хуже метеорологов. Рассказывает по случаю и о серебристых облаках, которые изучают наши коллеги по экспедиции. Их видят редко. Они находятся на высоте восьмидесяти километров над Землёй. Перечисля-ет и характеризует словами нижележащие облака. Не выдерживает, хватает мой дневник со стола и пытается вырвать рывком листок:

- Дай нарисую! Объяснять дольше!

- Не дам драть, рассыплется тетрадь.

- В тетрадке нарисую! Всё равно одни красивости пишешь!

Я обижаюсь и недоумеваю: почему красивости? Он идёт на попятную. Лезет обни-маться.

- Да шучу я! У меня сердце замирает, когда ты произносишь «пепельничка», «дай-те, пожалуйста, ложечку», «ножик», «бабуся», «Володечка». Надо говорить, не сюсюкая: «дай ложку», «бабка Арина», «нож», «Вовка». Но у тебя это как-то мило получается, засасывает, хочется слушать. Знаю, что сопротивляться надо бабским штучкам, но не мо-гу. Эх ты, нежность моя ясноглазая…. Догадывался, что может быть на свете такая дев-чоночка, но не верил. Думал, только в книжках старинных о таких пишут.

Сторож весь вечер нам не мешал, мирно сопел под одеялом.

7 мая. Манжерок – Бийск – Новосибирск.

Утром сторож поднял нас чуть свет. Идём на берег попрощаться с рекой. Подни-маемся на верхнюю террасу к автобусной остановке. Автобуса ждать час, а утро холод-ное. Иней лежит на траве и кустах. Небо ясное, воздух прозрачный, только над рекой поднимается полоса тумана. Зябко. Подпрыгиваем на обочине, охлопываем себя, чтобы не замёрзнуть. Возле нас притормаживает огромный ЗИЛ. Шофёр окликает, высунувшись в дверцу с нашей стороны:

- Здорово, странники! Вам куда?

- В Бийск, к поезду. Автобус на Горно-Алтайск ждём.

- Чего его ждать?! Лезьте в кабину, доставлю в лучшем виде, до самого Бийска. С попутчиками веселее! Не люблю один ездить.

Устраиваем с помощью шофёра рюкзаки, садимся вдвоём справа от него. В кабине просторно. И восприятие дороги совсем иное, чем из автобуса. Вся она просматривается через лобовое стекло, лентой ложится под колёса. Так чудесно ехать по ней в этот ран-ний час! Водитель расспрашивает, где были и что видели. Балагурит по поводу моего подбитого глаза. Рассказываем ему о корове, старушке травнице, утонувшем воднике.

- Девка это была. Нашли её. Побилась о камни. Машина наша вывозила, ребята рассказывали, - и тормозит. – Дай на тебя посмотрю, на коровий удар. Ишь ты, вмазала, так вмазала, - и заливисто хохочет, рассматривая моё лицо.

Долго говорим о знахарях. Парень с убеждением в голосе говорит, что их много по горам живёт, но таятся они. Власти гоняют за лечение. Узнают, что лечат, и сажают. Но местные их все знают и покрывают. Рассказываю, как лечила бабушка Арина парню гангренозную руку. Шофёр замечает со знанием дела:

- Дурак мужик. Надо было сразу на руку поссать, ничего бы и не было. Сам сколь-ко раз спасался, в дороге всякое бывает.

Видя идущие навстречу фургоны «Союзтрансэкспорта», завистливо замечает:

- Хорошую деньгу парни зашибают. Но к ним не попадёшь, блат нужен. Но и нам неплохо. Здесь шофёр – король. По тракту тебе любая дверь открыта. Места здесь кра-сивые, хотя дороги – трудные. На перевал ползёшь, особенно в гололёд, и крестишься, Бога поминаешь. На Семинском бывали?

- На Алтае первый раз, - отвечаю ему. – Сибирячка недавняя, чуть больше года в Новосибирске живу. Володя – коренной сибиряк.

- Вам бы сюда летом приехать надо, да в горы подальше. Это не горы ещё, - пренебрежительно кивает головой в сторону. – Горы там, позади. Снега летом на солнце белеют. Простор, долины в цветах. Приезжайте, посмотрите сами. Да в автобус не сади-тесь, на головах друг у друга сидеть, проситесь на машины. В Бийске у нефтебазы тор-мозите любую, ребята охотно вас подберут. С туристами хорошо дорогу коротать. Любо-пытные, черти, обо всём расспрашивают, спать не дают.

В одном месте он тормознул и повёл нас с дороги вниз.

- Напою вас из святого источника. Вода здесь хороша. На Алтае источников тыся-чи. А вода во всех разная. На выезде из Бийска есть ещё Шофёрский ключ, вода в нём с серебром, что ли, люди сказывают. Но там народ всё время пасётся, а здесь - никого.

Пить ледяную воду мне совсем не хочется, но парень так старается, так любезен, что отказываться неудобно. Делаю несколько глотков, пока не перехватывает горло.

Часа через четыре он высаживает нас в Бийске на дороге, рядом с трамвайной линией, идущей через сосновый бор. Долго добираемся до вокзала, покупаем на вечер билеты на поезд. Сдаём наши рюкзаки в камеру хранения. Обедать идём в вокзальный ресторан. Подают большие тарелки с наваристым борщом, с огромным куском мяса каждому, и лангеты с картошкой фри, всё это по-домашнему вкусно. Компот из сухо-фруктов в меня уже не влезает, но в Володином желудке нашлось место на две порции. Вышли из ресторана осоловевшие от еды так, что даже идти было трудно.

Решили, что жирок надо растрясать, и отправились смотреть город. Ничего осо-бенного в городе на первый взгляд нет, большей частью деревянная застройка частного сектора. Тротуары на некоторых улочках тоже деревянные. Субботник перед праздником здесь явно проходил, но, всё же, много ещё на улицах вытаявшего из под снега мусора. Город довольно безликий. Заходили в магазины. Здесь свободно продаётся тушёнка в банках, изготовленная местным мясокомбинатом, вожделённая мечта туристов. Посмот-рели книжный магазин, в котором неожиданно для себя обнаружила туристскую карту-схему Горного Алтая и профсоюзный справочник туристских маршрутов и баз в СССР. Не удержалась, конечно, купила.

Потом пошли к действующей церкви. Нам сказали, что здесь хороший церковный хор, в котором тайком подрабатывают студенты местного педагогического института. За-шли внутрь, двери были открыты, но для службы было уже поздно для утренней и ра-но для вечерней.. Вышел батюшка, мы смутились. Он это видел и тактично сказал, по-ложив на нас крест:

- Господи благослови рабов грешных твоих, - и, спросив наши имена, закончил, - Владимира и Татьяну.

Помолчали. Он посоветовал:

- Купите свечку и поставьте вон туда – он показал рукой, - во славу Божью за здра-вие ваших родных, а туда – за умерших.

Так мы и сделали, вспоминая каждый своё. От икон шло явственное тепло, как бы пахнуло чем-то приятным. И я вспомнила бабушку из детства, и её голос: «Это Божья благодать». Какое-то удивительное чувство меня охватило, есть что-то в церкви, не поддающееся рациональному объяснению.

Зашли в Краеведческий музей. Он тоже здесь безликий. Обычные, как и в прочих музеях, что я осматривала, витрины о революционном периоде, первых пятилетках. За-интересовала меня более всего экспозиция, посвящённая Виталию Бианки. Я и не подо-зревала, что он не только писатель, но и учёный. Совсем недавно выиграла в книжную лотерею прекрасно изданную, в суперобложке, его «Лесную газету» Этой весной у меня полоса везения. Сколько раз покупала билетик книжной лотереи за двадцать копеек, столько раз выигрывала, причём максимальную сумму в десять рублей, на которую можно выбрать хорошие книги. Сочетание слов «охотник-натуралист» в отношение Биан-ки как-то прошло мимо моего сознания. Запоминала практические вещи, например, что нужно один раз в месяц лить в водоёмы со стоячей водой керосин, чтобы уничтожить почти полностью комариное потомство. Вспоминала Эвенкию и смеялась: это сколько же керосина на болота нужно?! Мне жаль птиц и рыб, которые комарами питаются. Сама никогда не буду этого делать, но узнать об этом было интересно.

Вечером сели в поезд. Обратная дорога в Новосибирск опять разворачивалась но-чью. Но меня это больше не огорчало. Одно место на географической карте наполни-лось конкретным содержанием. Я чуть больше узнала Сибирь. Закрываю глаза и вижу горные хребты, увиденные с Крестовой, далёкую Белуху, лилово-розовые от цветущих рододендронов горы, буйную Катунь. Помню ледяную воду Эликманара, увиденных лю-дей, живущих в прекрасном краю. Я ещё вернусь на Алтай. Знаю теперь, что нужно го-товить из снаряжения. Жаль, что ничего не продаётся в наших магазинах. Читаешь бур-жуйские книги о путешествиях и слюнки пускаешь, всё у них есть. Но ничего! Палатку свою самодельную дошью, спальник утеплю, куртка есть, ботинки пока держатся. Рюкзак нужен «Абалаковский», мой «колобок» - прошлый век. Всё у меня будет, приживусь в Сибири. Терпения и нетерпения у меня на Сибирь хватит.

Часть 2.

Погоня за кашкарой

Горный Алтай, 1969 год.

13 июля/ Новосибирск - Бийск

Сегодня едем с другом Володей в Горный Алтай. Меня в этом году совсем за-мучила голова. Болит без всякой причины, когда ей вздумается. Раньше болела, когда я чуть дольше на солнце была с непокрытой головой, или волновалась, и тогда она начи-нала гореть и давить, температура поднимается высокая и ничем не сбивается, на свету не могу оставаться, нужна темнота. Звуки человеческого голоса доносятся, как набат, и требуется тишина. Перестала спать. С памятью что-то случилось. Вроде, ничего не стара-юсь запоминать, но наступает вечер, ложусь, а перед глазами всё, что видела днём, мельтешит. Лица встреченных случайно людей, которые не разглядывала, с которыми не знакомилась, а только бросила на них случайный взгляд, но, почему-то запомнила. Страница газеты, которую не читала, но память её зафиксировала с фотографической точностью, так, что могу читать. Но ночью нужно спать! На работе справлялась, хотя сама удивлялась, что в научной библиотеке могу просматривать, и тщательно, по сто пятьдесят патентных журналов за рабочий день. Сначала мне не верили, когда отчиты-валась о проделанной работе. Трое опытных коллег проверили и подтвердили, что я ни-чего не упустила.

Пошла сдаваться к невропатологу. У меня, говорят, хондроз-невроз, получите душ Шарко и элениум. После этого душа из меня чуть душа не вылетела. Отправили меня на консультацию к психиатру. Я сопротивлялась, извечное российское недоверие к их науке, но меня устыдили, что я, человек цивилизованный, должна медицине доверять. Я и сказала: делайте, что хотите, только помогите, а то из-за этой головы временами жить не хочется. Меня завели в какую-то комнату и велели подождать, дескать, машина пойдёт, и меня подвезут. Я развесила уши: хорошо, что подвезут, отделаюсь от всех консультаций одним махом. Три последних дня стояла уже жаркая погода, и я вышла из дома в летнем шелковом платье. Увы, Сибири я пока всё-таки не знаю. Как здесь, оказывается, часто бывает в июне, погода за час сменилась, задул северный ветер. Сей-час по улице можно идти, разве, только в пальто. Пусть подвозят, не замёрзну, по крайней мере.

Зашли двое мужчин в белых халатах. Позвали, посадили в «скорую» и привезли… в психиатрическую лечебницу на Владимировской. Там честно ответила на все вопросы. А у меня отобрали ручку, часы, заколки для волос, туфли-шпильки. Засунули в палату, где, вместо двери, нет одной стены вообще, а широкий проём, в нём две тётки на та-буретках нас караулят, шестерых лежащих. С кровати не вставать, в туалет под конвоем, сам туалет на замке. На вопросы не отвечают, на все попытки объясниться, говорят:

- Успокойтесь, больная, не возбуждайте других!

- Не больная я, отведите меня к кому-нибудь, кто хоть что-нибудь здесь решает!

И панический ужас, что мне отсюда не выбраться никогда. Поэтому, когда услы-шала за окном зовущий Володин голос, мигом подбежала к решётке и заорала:

- Забери меня отсюда, забери!

- Тебя полечат и выпустят!

- Дурак, у меня голова болит, но рассудка я не теряла! Если останусь, потеряю! Забери меня любой ценой!

Тётки переполошились, оттащили меня, насажав синяков, причём, больно щипали намеренно. Я вопила, чтобы меня отпустили, что я в полном рассудке, потом сообрази-ла, какое впечатление произвожу, и успокоилась, даже рассмеялась. Через несколько минут повели меня по коридору за закрытую дверь. Там, в маленьком коридорчике, ряд клубных кресел, на двери кабинета табличка: «Кафедра психиатрии Медицинского института». Втолкнули меня туда.

- Вы почему нарушаете режим?

- Я же не в тюрьме! Ко мне пришли. Подбежала к окну, чтобы сказать, что я здесь.

- Вам свидания пока не положены. Вот переведут в палату, тогда, в отведённые часы, пожалуйста!

- Когда переведут?! Уже три дня прошло, а я ещё даже врача не видела. Не мо-гу ничего кому-либо объяснить! Зачем обманным путём меня сюда приволокли? Сказа-ли, что на консультацию к психиатру подвезут, а засунули за решётку. Кому я мешала?

- Это для Вашего же блага. В сопроводительной написано, что у Вас попытка су-ицида. Человеческая жизнь драгоценна, а Вы, почему-то, жить не хотите.

-Что за бред?! С чего это взяли? – изумляюсь я в полном ошеломлении. – Да я жизнь больше вас, всех вместе взятых, люблю! Меня машина сбила несколько лет назад, после этого стала часто прибаливать голова. Я к врачу, к невропатологу, пошла, чтобы помогли избавиться от болей. Зачем придумывать такие вещи? У Вас, что, в психболь-нице план горит?1 Пациентов не хватает?

- Давайте по порядку, расскажите, что беспокоит.

Объяснились. Володю с улицы зазвали, с ним говорили тоже. Выяснилось, что мне после травмы ни разу не делали рентгенограммы черепа. Послали в сопровождении Володи срочно на рентген. На пятый день отпустили на работу, посоветовав амбулатор-но подвитаминиться, поколоть кислород под лопатку и попить кислородный коктейль от гипоксии. На работе коллеги не смеялись, пожалели. И, когда после курса лечения врач посоветовал мне взять отпуск и поехать на Алтай поискать травников, а я посетовала, что отпуск мне ещё не положен, дали больничный на две недели. Шеф мне сказал, что мне и так бы дали для поездки административный отпуск, но он не оплачивается, так что больничный лист лучше, всё пятьдесят процентов зарплаты получу, это лучше, чем ничего. И дополнительно выбил тридцать шесть рублей материальной помощи от проф-кома. Больше всего меня беспокоит то, что будто у меня неоперабельная опухоль, что с ней жить долго, и нужно оформлять инвалидность.

Инвалидность – это через чур. Больше, надеюсь, я к врачам за помощью обра-щаться не стану, даже, если, умирать буду. Вспомнили с Володей нашу весеннюю по-ездку на Алтай, травницу бабушку Аришу из Эликманара. Она советовала от головной боли лечиться травой кашкарой, за которой надо ехать вглубь алтайских гор. На меня старушка произвела впечатление своими лекарскими способностями. Ей больше доверяю, чем докторам, слово «врачам» произносить не хочу, оно от «врачевать», эти не до-стойны такой чести. Вот и решилась на поездку по всем этим причинам, второй раз за этот год поеду в горы, которые успела полюбить.

14 июля. Бийск – Шебалино.

Садились вчера в поезд Томск – Бийск опять без билетов. Пора отпусков, поезда забиты пассажирами. Долго бегали вдоль состава, упрашивая проводников взять нас. Ни-кто не соглашался, слишком много желающих уехать, много наблюдающих глаз. Возле каждого вагона Володя громогласно объявлял:

-Жену надо везти лечиться, у неё голова болит постоянно, врачи посоветовали срочно везти, а билетов нет!

Он считает, что это сильный аргумент, а я думаю, что наоборот. И к чему объ-являть, что я болею, на весь перрон? Не настолько я больна, чтобы кричать об этом на весь мир. Голос у него громкий, нормально он говорить не умеет. Много раз просила его не кричать, но он только посмеивается:

-Меня Вера, бывшая жена, приучила. У них в семье громко разговаривают, в де-ревне это нормально. Ты молчишь или шепчешь, приходится прислушиваться, и нужно на тебя смотреть, чтобы понять, о чём спрашиваешь. А из соседней комнаты тебя и не услышишь.

-Зачем орать из соседней комнаты? Если поговорить надо, то и подойти не по-мешает.

Я уже готова была сбежать куда-нибудь, когда проводница купейного вагона ска-зала вполголоса:

-Чего орёшь, внимание всех привлекаешь? Будем отправляться, тогда быстро за-лезайте в третье купе, и, чтобы, молча, сидели! А сейчас отойдите и не мешайте.

Так и сделали. Но Володя совершенно невыносим. Не понимает, что проводнице незачем привлекать к себе излишнего внимания. Все знают, что проводники подрабаты-вают, пуская безбилетных пассажиров. Но сами проводники делают друг перед другом «лицо», что они ангелочки, и у них всё в порядке, чтобы лишний раз не делиться. А Володя пошёл «обаять» и качать права на чай и постель. Слышно, как смеётся и зубо-скалит:

- Я теперь полноправный пассажир, дорогу оплатил. Вы такая красавица, Вам сердиться не идёт!

Обижаться на него совершенно бесполезно, он не поймёт. Проводница это осо-знаёт и спешит от него избавиться. На кой ляд ему постельное бельё так срочно пона-добилось? Меня переворачивает от злости, когда я слышу в коридоре:

- У меня жена больная, везу лечиться, уложить надо.

- Тебе не стыдно, Володя?! Я же не падаю с ног.

- Я же правду говорю, о тебе забочусь, - искренне удивляется он.

Ну, что ему в ответ скажешь?! Утром в Бийске он не захотел стоять в очереди на автобус. Мы не знаем, куда едем. Ясно, что вглубь гор, а, значит, как можно дальше по Чуйскому тракту. Помню совет водителя, что увозил нас с Манжерока в мае, что нужно проситься на попутку у нефтебазы. Добираемся до неё долго. По дороге разруга-лись. Настаивала купить пару буханок хлеба, а он уверял, что в сёлах всё есть. Я успела прочитать в «Справочнике туриста», что в высокогорные районы нужно везти свои про-дукты, потому что всё там привозное, и местных жителей нельзя обделять.

- Ерунда, - заявил он. В деревнях живут лучше. У них у всех свои огороды. Живут натуральным хозяйством. У тебя городские представления.

У нефтебазы долго стоим. Машины идут не так уж часто, как хотелось бы. Ино-гда притормаживают, но, услышав, что нам по тракту на юго-восток, отрицательно кача-ют головой: не по пути. Но чаще проходят мимо. Стоит жара, всё на солнце нагрелось, даже трава. Мне напекло голову. В воздухе бензиновый чад от машин, шумно. Я научи-лась ставить невидимые барьеры между собой и окружающим миром. Многолетняя жизнь в общежитиях этому научила. Там всё время находишься на глазах у людей, и нет возможности уединиться иначе. Стараешься просто сосредоточиться на чём-нибудь одном. Например, на шуме дождя, на дневнике, шорохе веток, или поёшь про себя песню, возишься с чем-нибудь по хозяйству, или уходишь бродить по улицам. На улице как раз легче уединиться, чужих людей не замечаешь. Сегодня это даётся трудно, пото-му что уходят силы на сопротивление жаре и чаду, а ночь в поезде – не полноценный отдых.

- Володя, может, лучше вернуться на автобус?

- На автобусе, разумеется, лучше. Но здесь можно сэкономить. Может, и вообще плату за проезд не потребуют.

Денег у нас действительно мало, сто десять рублей на двоих на две недели. Зарплату младшего научного сотрудника Володя поделил с первой семьёй, а у меня остатки зарплаты и материальная помощь, я даже не в отпуске.

Сажают нас, когда я уже отчаялась, что мы уедем сегодня. Водители двух грузо-виков, нагруженных каким-то оборудованием и трубами, притормозили одновременно. Приоткрыв дверцы, спросили, куда нам надо, выслушали путаный ответ, причём Володя опять ввернул, что везёт меня лечиться, и сказали, что идут в Чуйскую степь.

- Забирайтесь по одному, в дороге разберёмся.

Водитель машины, в которую села я, пожилой, степенный дядечка, предупредил:

- Как скажу, пригибайся, чтобы тебя не видно было в кабине. Инспектора попа-даются до Усть-Семы часто.

Неспешно расспрашивал меня, откуда родом, чем занимаюсь и куда, всё-таки, еду. И я неспешно отвечала, зачем мне нужно неизвестное пока место, где надеюсь отыскать знахаря, который помог бы.

- Будем ночевать в шофёрском доме, поспрашиваю мужиков. Может, кто и слы-шал, подскажут.

Разворачивается знакомая дорога. Сейчас она более живописна, чем ранней вес-ной. Катунь сопровождает тракт. Он в прекрасном состоянии. Проехали большое селение в междуречии Катуни и Маймы. Здесь поворот на Горно-Алтайск, но нам туда не надо. Большую излучину у села Айского тракт спрямляет. Вообще Чуйский тракт разработан в прекрасную автостраду. Здесь он огибает котловину и гору по второй высокой террасе, и, далее, на протяжении почти двадцати километров, идёт вдоль реки, которая течёт почти по прямой от устья реки Семы с юга. Мы уже видели мост, весной проезжали мимо, но сейчас впервые его пересекаем. Здесь тракт переходит на левый берег.

Машины идут медленно, сильно нагружены. Слышно, как в кузове позванивает железо. Как только въехали в горы, стало легче дышать, но в кабине всё равно пахнет бензином. Солнце клонится к закату и бьёт через лобовое стекло прямо в глаза.

Сразу за мостом тракт резко поворачивает налево и довольно быстро уходит от Катуни. Проезжаем село Камлак. Оно хорошо просматривается внизу, дорога проложена выше. Едем по довольно просторной долине, ограниченной слева по ходу Семинским и справа – Чергинским хребтами. Горы по-прежнему лесистые, но на этом участке лес к дороге не подходит. До зоны леса тянутся каменистые лужки с как бы подстриженной травой. Они, как плотное зелёное одеяло, повторяют все складки рельефа, обнажая и подчёркивая его. Сёла очень редки. Но по обочинам много пасётся скота. Впервые вижу его в таком количестве: тучные коровы, козы, овцы, кони. Их полно на каждой круче. Должно быть, лужки кажутся стриженными, потому что по ним скот прошёлся, догады-ваюсь я. Увиденные картины представляются мне раем для животных, прямо идиллия сельской жизни.

Перед въездом в село Чергу машины тормозят у речушки. Выходим размяться и подышать свежим воздухом. Водители достают канистры и фляги и начинают набирать воду.

- Семинский сожрёт, - поясняет один. Видя на моём лице вопрос, добавляет, - гор-ный перевал. На две тысячи метров поднимается. Затяжной, - он ругается, - вода в радиа-торе закипает, приходится доливать. Здесь вода чистая, а дальше по тракту муть с гор тащит.

Садимся опять в машину, но едем недолго. Мой водитель тормозит у какого-то дома:

- Тётка Груша, - окликает он, - эй, тётка Груша! Ты дома?

Опять вылезаем. Улица узкая. Почти у каждого дома свиньи в пыли нежатся. Я не сразу и разглядела, что свиньи. Они здесь не розовые, а пятнистые чёрно-серые, огромные по размерам. Вышла хозяйка. Володя с шофёром спустили из кузова мешок с комбикормом, оттащили его куда-то в усадьбу. Обрадованная хозяйка засуетилась:

- Может, молочка холодного попьёте? Или квасу? Жара стоит. Я ведро на холоде держу. А то ночуйте, в избе прохладно. Я окна газетами закрыла.

- Квасу попьём. Я тебе ещё наволочку сахара привёз, Мария насыпала. Ты опро-стай, наказывала наволочку-то вернуть.

- Спасибо! Скоро кислица пойдёт, прямо кстати.

В крошечной кухне пятерым нам тесно. Шофера пьют квас, Володя попросил мо-лочка. Мы сегодня с ним целый день ничего не ели. Но молоко я пить опасаюсь, поче-му-то не переношу, от него расстраивается кишечник. Голова от жары, чада и тряски дороги дурная. От мысли о еде меня слегка подташнивает. Выпить бы сладкого чаю, но как-то неудобно просить. Спрашиваю у хозяйки, есть ли в селе травники-знахари. Шофёр ей поясняет:

- У женщины голова болит, машина её сбила. Специально в горы едут, чтобы по-лечил кто. Если знаешь, кого у вас или в соседних сёлах, подскажи.

Хозяйка напряжённо вспоминает вслух:

- Баба Нюра у нас младенцев от испуга отливает, ну, ещё по мелочам, кому из баб поможет, чирей сведёт. Так всё больше теперь народ к врачам в район ездит. По старинке мало кто лечится, молодёжь-то бабкам не верит… Вот деду Василию, - оживля-ется она, - когда жеребец ему копытом голову пробил, кто-то помогал. Его сначала в город повезли, а уж потом, когда выписался из больницы, сильно мучился человек. Его к кому-то в Онгудайский район возили, вроде ему полегчало, полегчало после гор. Да спросить-то не спросишь теперь, куда ездил. Ослабел он, хозяйство порушилось, дом они продали. Сын их к себе в Берёзовку перевёз. Да и соседи не знают, а то бы гово-рили. Нет, не слыхала я.

- А траву кашкару знаете? Говорят, что помогает при головных болях.

- Как она выглядит? Глянуть бы на листочки. Такое название не слышала, но, может, у нас её по-другому кличут, не по научному.

- Я не знаю, тётя Груша. Только разговор о ней был, сказали, высоко в горах рас-тёт.

- Это тогда дальше по тракту надо. Поспрошайте тех, кто скот на белки гоняют. На белках-то травы разные.

- А что такое белки?

Оказывается, алтайские жители называют все вершины, на которых летом долго залёживается зимний и рано выпадает осенний снег, «белками». Так называют они и вечно снеговые цепи гор, которые принято обозначать «альпами», и альпийские луга, на которые и угоняют скот на лето из долин. Пояснив всё это, мой шофёр встаёт и подъитоживает:

- Значит, Вам надо в Онгудай. Там порасспрашиваете. Пробежимся ещё немного, пока светло, и встанем на ночлег. До Шебалино засветло добежим, а на перевал поле-зем на рассвете. Машин будет меньше, мешать не будем никому.

Уезжаем из Черги. В складках гор уже лежат густые тени. А долина, по которой едем, заполнена жёлто-синей дымкой. Стало заметно прохладней, и теперь тепло каби-ны приятно. Уже в сумерках заехали в село, подкатили к какому-то строению. Небо над головой было ещё светлым, но солнце опустилось ниже за горы, и теперь наша сторона долины была уже тёмной, хотя верхушки гор противоположной ещё освещены. Остро пахло пылью и навозом, со всех сторон неслось мычанье. Плотной стеной по улице шло стадо, от которого жители отделяли по одной-две корове и загоняли во дворы.

Шофёр моей машины мне нравится. Он человек несуетный, степенный. Мы с ним всю дорогу проговорили, а покойно было на душе, будто помолчали душевно. Расспро-сил меня, чем занимаемся на работе я и Володя, о зарплатах, семье. Он бывал в Москве и Рязани, где живёт его родня по матери. Второй же шофёр – балагур. Он мо-лодой и шумный. Похоже, они с Володей сошлись характерами, потому что и сейчас беспрерывно что-то говорят, не слушая друг друга.

Умылись во дворе. В большой комнате стояли в ряд, застелённые матрацами, железные кровати. Тётушка принесла нам закопчённый чайник с кипятком – нехитрый сервис придорожной шофёрской гостиницы. Показала нам свободные кровати, и сказала мне:

- Если мужики ещё подъедут, ты уж место уступи. Им, непоспамши, по горам ездить нельзя, убьются. Не положено. Дорога дальняя, опасная, уснёт кто за рулём, да и рухнет в пропасть.

Я обещаю. Выкладываем на стол продукты. Мне тётя Груша дала, закутанные в газеты, отваренные мелкие картофелины и пару прошлогодних солёных огурцов – нынеш-ние ещё не пошли, с наказом, накормить мужчин. Достаю банку тушенки из рюкзака, хлеб. Шофера достают отварное мясо, сало, перья зелёного лука с белыми невызревши-ми луковицами, соль, початую пачку кускового сахара. Мою банку тушёнки шофёр суёт мне обратно:

- Забери, неизвестно, где будете, ещё пригодится. Этого хватит, - кивает на стол, - и завтра в столовой в Онгудае пообедаем. А в горах у чабанов мясо есть. Они завсегда и угощают, и продадут, если надо.

15 июля..Шебалино – Онгудай – Ело.

Утром встаём очень рано. Солнца ещё не видно, но чувствуется, что оно уже всходит за хребтом. Линии хребта очень чётко прорисовываются на розоватом небе. Воздух свежайший и прохладный. Умываемся и наскоро пьём со всеми шоферами чай. Мне достаётся всего с полкружки, так как поднялись все одновременно, и кипятка в чайнике всем не хватает. Тётушка дежурная суетится и оправдывается:

- Сейчас кастрюля у меня поспеет, немного подождите. Народа по трассе прорва ездить стала, не то, что раньше. Все с грузами в горы, железо везут, кормозаправки. Жизнь кипит. Ныне всю ночь без остановки тяжёлые машины шли. Всю ночь подскаки-вала, думала, подъедут на постой. Из Монголии-то, которые, бегут, те с обеда одна за другой, и все мимо. А уж в горы, какие, те – наши.

Дорога медленно втягивается в горы. Быстро мелькающие за окнами кабины пей-зажи один другого краше. Верчу головой, стараясь больше запомнить. Шофёр сегодня словоохотлив.

- Чуйский тракт, девонька, здесь дорога жизни. Одна здесь хорошая дорога для машин. Все остальные дороги к нему сходятся. Был это старинный торговый путь в Се-веро-Западную Монголию. По нему издавна возили туда русские товары и вывозили шерсть, кожи, масло. Старики сказывают, дорога эта была вьючная, трудная. К началу века купцы её улучшили так, что уже не вьюками, а на двухколёсных таратайках груза возили. Эту, для машин, уже в наше время наладили. Красота здесь! Из шоферов от этой дороги никто оторваться не может. Я сам пробовал сбежать, да вернулся: в других местах скучно.

На серпантине этой нелёгкой горной трассы впереди нас просматриваются маши-ны. Лесостепные участки кончились. К дороге вплотную подступает лес, или, правильнее сказать, горная тайга. Она темнохвойная. Мелькают узнаваемые берёза, ель, пихты, кед-ры. Очень разнообразная растительность в этих местах. Травяной покров буйный, множе-ство цветочков мелькает, но узнаю на ходу лишь тысячелистник, пижму, герань. Пола-зить бы здесь, но нельзя этот раз, времени у нас мало и цель другая, не в поход со-брались.

Машина надсадно воет, взбираясь вверх. Вот уже обгоняем одну, прижавшуюся к обочине. Из радиатора валит пар, перегрелась.

- Скоро и мы тормознём, поостынем немного, - он кивает из окна на горы, - Се-минский хребет берём. Но здесь про него не говорят. Скажут шофера или алтайские жи-тели «Семинский», значит – перевал, не иначе. У него на Алтае особое место среди всех перевалов. Он рубежный, Северный Алтай от Центрального отделяет. За ним совсем другие горы будут. И на трассе «Бийск – Ташанта» он первый. Горы по Чуйскому тракту, считай, только за ним начинаются. Сложное для водителей место.

Догоняем ещё три стоящих одна за другой военные машины. Под брезентовым выгоревшим тентом запылённые лица солдат. Видно, что уставшие и невыспавшиеся, должно быть, ехали всю ночь. Мы их обогнать тоже не можем. Наша машина пристраи-вается впереди, а вторая – за военными. Выходим на обочину подышать. Собственно, дышать в этом месте нечем, пыль столбом, в воздухе чад. Пыль плотной коркой при-крывает и буйные травы, на уходящих вверх и вниз, откосах горы. Солдатики тоже вы-прыгивают из кузовов машин и лезут вверх, в тайгу, под окрики шоферов, чтобы не сто-яли на дороге. Я рванулась за ними, но Володя, посмеиваясь, удержал меня за руку:

- Не лезь, пускай мужчины облегчатся!

Я смутилась. Шофёр неодобрительно на него посмотрел и, примиряюще, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

- Армия к границе подтягивается. Даманский стронул… Сколько там молодых по-легло, никто не знает. Китайцев много слишком, будь они не ладны.

Долго ползём вверх в ряду машин, из которого то одна, то другая выруливают на обочину остывать. Наконец, выползаем наверх. Я ожидала увидеть что-нибудь осо-бенное, но вершина водораздела плоская. Открывается широкая панорама с мягким ре-льефом и кедровым массивом, причём кедровая тайга на перевале так разрежена, что напоминает парк. Проглядываются усеченные вершины сопок. Здесь настолько раздвига-ется горизонт, что создаётся впечатление открытой степи. Но это лишь впечатление, вы-сота и отдалённые контуры гор с грубыми зазубренными линиями и заснеженные вер-шины напоминают о себе.

На перевале стоит дом дорожного мастера. Возле него кучи щебёнки и песка. Наш шофёр идёт туда и возвращается с хозяином. Лезет в кузов и, выпутав из промас-ленных и пропылённых фуфаек, ящик с водкой, бережно опускает ему на руки. Водка уносится в дом под шумные одобрительные выкрики шоферов.

- Заказывал, - кивает на дом шофёр. – Парня из армии ждут, гулять будут. Заказы выполняю. Иначе нельзя. Ты поможешь, тебе помогут. В степь, на Чую, везу бабам хала-ты и тетрадки школьные. Обещал привезти. Осенью они мне мясо приготовят, мне на зиму хватит. У тётки Груши свиньи мои жирок набирают, да два барашка. В городе не-где держать, а зимний запас нужен. Я давно работаю, меня все знают, и я многих знаю. – И подошедшему вновь дорожному мастеру, - Забери свои рубашки и кофту жене. Ма-рия моя купила, что твоя заказывала.

- Она спозаранку за коровой пошла. Что-то долго нет её. Я тебе по осени шишки наберу, шишка на кедре нынче богатая будет. Когда со степи пойдёшь обратно?

Отходим с Володей, чтобы не мешать переговорам. Подходим к высокой стеле, у которой толпятся солдаты. У тракта на перевале поставлен памятник, посвящённый двух-сотпятидесятилетию добровольного вхождения Горного Алтая в состав России. Два с по-ловиной столетия назад «зенгорцы», они же нынешние алтайцы, ойроты, урянхайцы, спа-саясь от цинских войск, ушли под защиту русских крепостей и приняли подданство Рос-сии.

Молоденький лейтенант поясняет солдатам:

- Перевал этот - важный стратегический пункт. Здесь, где стоим, его преодолевали скифы и орды хана Батыя. Алтайцы сейчас мирно живут.

- Как же, мирно, - прерывает его один из шоферов, тоже слушающий рассказ, - Здесь в каждом урочище, да по любой речке, все порознь, друг с другом не знаются, того и гляди, горло перегрызут сами себе. Они ведь все разные, алтайцы. Среди них ал-тай-кижи, теленгиты, челканцы, шорцы, кумандинцы, просто теле и ещё с десяток наций наберётся. Иных всего по сотне, но всяк на своём месте, с соседями не дружат.

- Да ну! – удивляются в толпе. – А, вроде, все на одно лицо.

Шофера зовут нас к машинам. Начинается спуск. Водитель рассказывает в кабине шофёрские страсти. Кивает в окно: там такой-то их шофёр с серпантина вниз кувыркнул-ся, а здесь – другой. Рассказывает и про перевал, что от северного до южного подножия - девятнадцать километров, из общей длины перевала на подъём по северному склону приходится восемь километров, а по южному – одиннадцать. Северный склон заметно круче и короче южного, это я заметила и сама.

- А что это за тряпочки навязаны на деревьях на перевале?

- Это у них религия такая, у алтайцев. Они, хоть и крестились по-нашему, но всё равно сохраняют древний обычай. Культ гор, что ли. На всех видных местах у них эти тряпочки висят. Я и сам вешаю, кто его знает, вдруг ихние боги когда помогут, - неожи-данно добавляет он. – В Бога веруете?

Я медлю, затрудняясь с ответом .

- Меня в младенчестве крестили, и, яко бы, тайком от отца, он у нас коммунист, его наказали бы за церковь. Бабушки обе верующие, в церковь ходили. Одна, мамина мать, уже умерла. Вторая и сейчас ходит. Меня с собой брали, я причащалась. Не знаю, что сказать про себя. Церквей сейчас нет. Молиться… Не молюсь, чтобы каждый день и каждый час. Но Бога поминаю и часто призываю на помощь, хотя, наверное, нужно счи-тать меня атеисткой. Хотелось бы, если он есть, то пусть изредка проявлял бы себя. Не-сколько раз было что-то необъяснимое со мной. Что-то есть, вернее, кто-то есть, но, может быть, это какие-нибудь силы природы. Знаете, мне несколько лет перед началом купального сезона, я с запада, у нас речки тёплые, и мы всё лето в воде проводим, снится высокий седой старик с белой бородой и в длинной белой рубахе. Он огромный, до неба вырастал на глазах, как бы из облаков и в облака уходил. Ко мне посох протя-гивал и отталкивал меня им: «»Не ходи на воду!», или что-то вроде: «Бойся воды!», чтобы я воды опасалась. И я несколько раз тонула. Спасалась каким-то чудом. Один раз бежала по дну на четвереньках, пока хватало воздуха, потом выныривала, хватала воз-дух и опять бежала, так до берега и добралась. Ещё раз чья-то рука сверху меня вы-дернула и бросила на берег, поддав хорошенько так, что из меня вся вода, которой нахваталась, вылилась.

- Бог есть, - убеждённо сказал шофёр, - хоть наука и говорит, что нет. Я в таких переделках бывал, что только Бог меня спасал, больше некому.

Думаю про себя, что миллионы людей уже воспитаны в безбожии. Бабушки мне о Боге говорили, но понять их трудно было. По радио, в школе и, вообще кругом, то и дело говорили, что религия – это опиум для народа. Так что, я с детских лет ничего не знаю ни о Боге, ни о церкви, ни о необходимости исповедания своих грехов, ни о воз-можности приобщиться тела и крови Господа нашего Иисуса Христа, о чём бабушка мне твердила. Родители у меня крещёные, но неверующие. Хотя религиозного уровня бытия в семье не существует, по настоянию бабушек ко всем религиозным праздником пекутся пироги, на вербное воскресенье вербочки в вазы ставятся, к пасхе пекут куличи и дела-ют пасху, пряники-жаворонков к Благовещенью стряпают, яблоки до яблочного Спаса де-тям есть запрещали. Конечно, никто из детей этого запрета не соблюдал. Как удержать-ся, если два ранних сорта, «папировка» да «китайское золотое наливное», раньше Спаса поспевают! А за ними вслед «коричное», как раз к празднику.

Хочется хоть чего-нибудь знать о религии. Когда листаю альбомы репродукций картин старых европейских художников, всегда досадую, что не понимаю религиозных сюжетов. О чём-то художники пытались зрителям сказать, но это что-то мимо моего со-знания проходит. Я чувствую себя в такие минуты обделённой. На Западе, должно быть, любой школьник знает, о чём речь идёт, или, точнее, о чём художник картину писал.

Машина, между тем, скатилась в долину реки Урсул. Долина довольно широкая, с лугами и перелесками. Удивляет меня, что редки пашни и редки посёлки. У дороги изредка появляются алтайцы верхом на конях, много ребятишек, тоже едущих, по двое-трое, на одном коне. Насколько разглядела, сёдел под ними нет. В Онгудае подъехали к большой столовой. Пообедали вместе с водителями, и попрощались с ними. Они то-ропятся в горы, чтобы засветло одолеть больше дороги. Платы с нас не взяли. Даже не-удобно перед ними. Но это здорово, ведь с финансами у нас напряжёнка.

Походили по Онгудаю, и явно пугали прохожих расспросами о травниках и зна-харях. Володя меня стал раздражать своей напористостью. Заладил, как попугай, про больную жену, будто нарочно юродствует, сопровождая рассказ смешками и представляя меня на обозрение. Знаю, что он искренен, но получается у него, словно специально слезу вышибает. Мне это неприятно очень. Прошу его уняться и не мешать мне разго-варивать с людьми. Бессмысленно расспрашивать молодых женщин и девушек, они с го-товностью его выслушивают, но ничего не знают. Кстати, как начинаешь расспрашивать кого-нибудь, выбрав одинокого прохожего, тут же появляются откуда-то зеваки. Много наслушалась советов ехать к врачам в город, так что можно сказать: население в глу-бинке, на границе государства, в науку верит.

День клонится к вечеру, скоро уже о ночлеге придётся беспокоиться, но никакой информации о целителях не получили. Онгудай – большой населённый пункт, райцентр, и очень грязный. На улицах огромные колеи от машин, берег реки страшно загажен, по-всюду коровий и лошадиный помёт. Людно для палаточного лагеря, а уходить далеко от жилья нельзя, в чистом поле некого будет расспрашивать. Всё же нам повезло. Вдруг один старик, когда мы кого-то расспрашивали, подошёл, помолчал, а потом, ни на кого не глядя, сказал:

- В Ело вам надо. В Ело знающая бабка живёт,- и тут же ушёл.

Я за ним вдогонку кинулась, чтобы расспросить, но он шёл, ничего не говоря и не останавливаясь. Стали расспрашивать других, где это Ело находится. У столовой взяли свои рюкзаки, их там любезно пристроила буфетчица, достали карту-схему. Увы, местеч-ко с таким названием на ней не обозначено. Буфетчица спросила, что нам удалось узнать. Сказали ей, что, вроде бы, в Ело живёт какая-то бабушка.

- Конечно, вам в Ело надо, - заявила она.

- В Ело, в Ело, - закивали головами другие работники столовой, - там хорошая ба-бушка. Все туда ездят.

- Что же вы раньше молчали?! Мы столько времени потеряли зря. Уже совсем вечер, как теперь добираться?!

- Да что вылезать-то, может, другие люди лучше скажут. Посоветуешь не то и будешь виноватой.

И опять все согласно закивали головами. Столовую уже закрывают. Выходим на улицу гурьбой. У входа резко тормозит машина с прицепом. Выскочивший из кабины водитель слёзно просит:

- Бабоньки, продайте курево, поиздержался!

- Закрылись мы, завтра купишь.

- Да мне с рассвета лес возить. Еду вот в ночь, чтобы времени не терять, в .., - и он называет место, названия которого я не разобрала.

- Возьми вот пассажиров до Ело! Их двое, тощие, как-нибудь в кабине поместят-ся. Машин мало туда проходит, чего им здесь ночевать? Подожди, сейчас откроем.

Шофёр получает своё курево, а мы оказываемся в кабине. Опять Володя расска-зывает мою историю. Машина катит назад по дороге, по которой ехали сюда, по Чуй-скому тракту. Проехали большие сёла Туехта и Теньга. Здесь тракт ушёл на север, а мы покатили по долине Урсула. К дороге выбегали длинные скалистые отроги Семинских белков и, как бы, разбивали долину на отдельные участки различной длины. Впереди просматривались горы Теректинского хребта с небольшими острыми вершинами. Их ещё освещало солнце, а дорога уже уходила в сумерки. Правый борт долины, обращённый к северу, лесистый, а левый, наш, больше степной. В открытое окно кабины тянуло запа-хом трав, а, когда машина притормаживала на изрядно избитой дороге, в кабину вры-вались клубы пыли.

Ещё в Онгудае наш водитель поставил на карте точку, где, по его мнению, должно находиться село Ело, а сейчас вдруг засомневался, точно ли он её поставил. У меня тревога: куда несёмся в ночь?

- Мимо не проскочим, - успокаивает он, - даже, если и совсем темно будет. При-позднился я, надо было пораньше, посажу теперь аккумулятор.

Темнеет в горах почему-то очень быстро. Сумерки недолгие. Кажется, только что солнце за хребет ушло, по времени – впереди ещё целый вечер, а темнота падает сразу. Совсем затемно шофёр тормозит посреди дороги.

- Приехали. Вы идите к сельсовету, там ночуйте. Проситься к кому-нибудь позд-новато. Здесь народ с солнцем ложится и с солнцем встаёт.

- Куда идти-то? Ничего не видно. Дорога к селу есть?

- Вы на ней стоите! Вниз спускайтесь. Ладно, провожу вас, только давайте быст-ро!

Идём, спотыкаясь о камни. Слышно, как шумит впереди река, и смутно угадыва-ются дома. Это из-за света фар мы ослепли. Шофёр подводит нас к строению, открыва-ет дверь.

- Дежурный должен быть. А, если отошёл, то всё равно располагайтесь. Утром оглядитесь. До свидания, я пошёл, мне чуть дальше проехать надо.

Благодарим его и прощаемся. Темно в доме, ничего не видно. Достаю наощупь из рюкзака свечку, зажигаю её. Оглядываемся: к окну прислонён большой стол, покры-тый дерматином, у стены – ряд табуреток.

- Ложись, Таня, на стол, а я на табуретках пристроюсь.

Ворочаюсь на столе осторожно, не проломить бы ненароком. Володя на табурет-ках тоже осторожен, они под ним раздвигаются. Как ни странно, засыпаем мгновенно.

16 июля. Ело.

Пробуждаюсь ото сна под чей-то голос:

- Тише вы! Видите, люди отдыхают!

- Чьи будут?

- Бог знает! Приезжие какие-то. Видно ночью подъехали.

Подскакиваю с извинениями. Володя тоже пробудился. Объясняем, что действи-тельно ночью не решились кого-либо беспокоить просьбами о ночлеге.

- А дежурный-то что? Или спал без задних ног?! Всё на свете проспит, прости, Господи…

- Никого не было, не у кого спросить.

- Да я отошёл корову выгнать, как раз машина на тракте заурчала. Вернулся, а они уже здесь, - раздаётся с улицы виноватый голос.

Ночной сторож врёт невпопад. Все это понимают и посмеиваются.

- По каким делам к нам прибыли? Вижу, что городские. Из области или выше? – спрашивает бригадир.

Путаясь и поминутно извиняясь, длинно объясняю, что ищем травников и знаха-рей. У бригадира заметно потускнело лицо.

- Таких у нас нет. У нас народ сознательный. Врачи в районе есть.

- Её машина сбила, - вмешивается Володя и кивает на меня, - врачи её хорошо смотрели. Они ничего сделать не могут. Посоветовали ехать сюда, поискать народных целителей, чтобы травами полечили. Они сами трав не знают, но больные им говорили, что у кого-то в горах лечились, им помогло. Народной медицине тысячи лет, а офици-альной всего сотня. Не всё врачи успели изучить проверить. У неё, - кивок на меня, - Ал-тай – последняя надежда. Ей даже больничный лист на время поисков дали. Нам очень надо сыскать человека, знающего травы, а особенно одну, кашкара называется. Мы уже говорили с травниками в Эликманаре, у вас где-то она растёт. Может, кто покажет, где она растёт, как выглядит и как ею пользоваться?

- Кашкара? – народ переглядывается, - Нет, не знаем!

- А не та ли это, от которой кони в логу засыпают? И у самих голова дурная делается?

- Да та вроде багульник!

- Какой же багульник! Я из России, багульник знаю!

- На маральник похожая, только низкая, и цветики у неё другие, светленькие. А листьями похожая.

Несколько минут бурно обсуждаются качества неведомой нам травы, причём, к обсуждению присоединяются и вновь подошедшие. Все понимают, кроме нас, о чём идёт речь, но никто не рискует утверждать, что речь идёт именно о кашкаре. Я достаю из рюкзака новенькую книжку Крылова «Травы жизни и их искатели». Буквально нака-нуне отъезда зашла в книжный магазин, и в удачный момент: книгу, только что издан-ную новосибирским издательством, выложили на прилавок. Схватила пять экземпляров, рассчитывая на родных и знакомых – хороший подарок, но мне продали только два. Ка-кие-то дурацкие правила торговли запрещают продавать в одни руки больше, чтобы не спекулировали. Сама ещё не успела с книгой толком познакомиться, лишь полистала, да кое-что прочитала. Книга хорошо иллюстрирована цветными и чёрно-белыми рисунками. Протягиваю её бригадиру:

- Посмотрите, может, узнаете. Она по-научному может иначе называться. Кашкара – название народное? Вот, марьин корень – название народное, а по науке – пион укло-няющийся.

Появление книжки произвело эффект. Как я поняла, для присутствующих это бы-ло официальное слово науки о законности расспросов о травах. Книга пошла по рукам, над страницами склонились несколько голов, а, кому не хватало места из-за тесноты, пытались разглядеть картинки сверху, над плечами склонившихся. Кто-то прочитал:

- Баранец. Плаун ядовитый.., растёт в тёмных хвойных лесах на Алтае…

- Гляди-ка, у нас растёт.

- В народной медицине применяют… как сильное противоалкогольное средство.

- На опохмелку, что ли?

- Не перебивай! Давай дальше

- …люди, страдающие тяжелым хроническим алкоголизмом, после лечения плау-ном получали стойкое отвращение к алкоголю. Методика разработана профессором…

- Ишь ты… Я и нюхать её не буду, забодай её… отвращение… Уж и выпить не за-хоти!

- Кончай базар, работать надо! – спохватывается бригадир. – Кто-нибудь! Проводите людей к бабке Наталье!

- К бабке Наталье, к ней надо, - загомонила толпа.

Идём в сопровождении двух молоденьких алтаек к дому бабки Натальи. Дев-чушки щебечут меж собой на своём языке, к нам же обращаются по-русски:

- Когда фельдшерские пункты открывали по сёлам, нам сказали, что пока не надо в Ело фельдшера, у нас бабка Наталья есть! Когда помрёт, тогда и к нам направят.

Девчушки покричали в закрытую дверь:

- Бабка Наталья! Гостей принимай! Бригадир послал!

Выглянула старушка. Встретила нас настороженно. У меня сердце сжалось от со-страдания при виде неё: маленький рост, согнутая под прямым углом к земле спина, горб, вывернутая вбок шея, на маленьком личике очень ясные и живые глаза. Девчушки убежали. И лишь когда рассеялось недоразумение, что не бригадир послал, а мы сами её искали, когда – в который раз! – повторили мою историю, дали ей в руку книгу, не-давно нам так помогшую, нас пригласили в дом. Старушка с жадностью ухватила книгу и начала её листать. Вторая женщина её устыдила:

- Люди с дороги, им умыться надо, да почаёвничать! Им дня три у нас жить, насмотришься ещё! – И нам, - Её хлебом не корми, дай про травы почитать. Хотела в медицинском учиться, да судьба не дала. В тридцатых годах её томский профессор с собой звал, на рабфак хотел устроить, чтобы потом в мединститут к себе взять. Она за цветочком для него на кручу полезла, да со скалы сорвалась, спину себе сломала. А лечение тогда какое было? Никакого. Ей бы отлежаться, может, и срослось бы правиль-но. Но залёживаться не давали. Подняли на работу быстро, вот горб на ушибленном месте и стал расти, да клонить Наташу к земле. Она слишком умная была, вот Бог и не дал ей гонор проявить. Она бы далеко пошла по учёной части. Она и сейчас всё про травки собирает, о чём старые люди говорят, да китаец-лекарь.

Накрыли в тесной комнатке стол. Был он, скажу так, бедноват: заваренный тра-вами чай, хлеб, жиденькая похлёбка со щавелем, картошкой и пшеном, приправленная горстью нарезанного зелёного лукового пера. Пока мы пили и ели, бабушка Наталья всё листала мою книгу, время от времени радостно комментируя:

- Эта у нас растёт, эту я знаю, но у нас её нет. А это что за чудная травка, не слышала о такой… Эту у нас по-другому кличут. Чего картинок цветных мало?! Краски пожалели. По чёрному не разберу что-то…

После чая сижу на брёвнышке во дворе. Впереди передо мной гора, закрываю-щая полнеба. И с боков, и позади тоже горы, горы от края и до края, речка студёная внизу шумит. Дом у тётушек травниц на несколько хозяев, во двор выходят несколько дверей. И, похоже, хозяйства у женщин нет, или оно совсем небольшое, сарайчик кро-хотный

Бабушка Наталья подходит ко мне, с верёвочкой в руках. Ох, не поворачивается у меня язык называть её «бабушкой», такие молодые и озорные у неё глаза да физиче-ское увечье скрывают истинный возраст. Вот вторую, здоровую, все тётей окликают, а они, кажется, ровесницы. Буду и я Наталью тётушкой звать, решаю про себя.

- Давай, милая, голову твою посмотрим, а потом травки подберём.

Как и бабушка Арина, в селе Эликманар, у которой мы были весной, тётушка Наталья обвязывает мне голову, делает на верёвочке метки, складывает ещё и ещё раз верёвочку, вяжет узелки и говорит мне вполне профессиональным языком:

- Была у тебя травма мозга. Удар пришёлся по голове справа, пострадала левая часть. Как у тебя со зрением?

- Плохо. У меня с рождения астигматизм, неправильное врождённое построение глаза, так врачи говорили. Видела всё с хроматическими аберрациями, такой цветной ореол у всех предметов, у всего. Когда пошла в школу, в первый класс, на уроках рисо-вания всё с ореолом рисовала, но мне объяснили, что этого делать не надо. И, вправду, все рисовали силуэты, и я научилась. После травмы у меня цветное зрение пропало на некоторое время. Один глаз видел всё в жёлтом цвете, а второй – в сером. Потом поти-хоньку стали проявляться цветные кусочки, как в калейдоскопе. Есть такая детская иг-рушка, в ней разноцветные стёклышки меж зеркал крутятся. Вот и у меня среди серого и жёлтого стали проявляться цветные кусочки, а потом я снова всё в цвете стала ви-деть. А ореол у предметов и вокруг людей теперь только время от времени проявляет-ся. Когда я сижу одна, где-нибудь в тишине и покое, на природе особенно.

- Душа у тебя отшиблась, а потом вернулась, - убеждённо говорит тётушка Ната-лья.

И вдруг начинает легонько постукивать мне под основание черепа, одновременно толкая мою голову меж своих ладоней, как мячик. Я забеспокоилась:

- Не надо, голова у меня на тряску всегда болью реагирует. Тошнота начинается. Дорогу теперь плохо переношу.

- Надо так. Но мы сейчас сильно её трясти не будем, посмотрим только. Вече-ром потрясём, как следует. Помогает при сотрясении хорошо. Меня один добрый чело-век научил. Он китайский монгол, и по-ихнему так сотрясения лечат.

- Так он китаец или монгол? – спрашивает Володя.

- К нашим алтайцам приходил. У нас старики есть, которые раньше далеко коче-вали. Очень далеко, просто туда не попадёшь, знать дорогу надо. Из Китая к нам не-сколько семей ещё до революции подкочёвывали, знают друг друга и разговор понима-ют. Но про него слух шёл, что из дальнего Китая он, с гор высоких. По ихнему, он – врач, они там по - особому много лет учатся, то ли в пустыни, то ли в пещерах каких-то. Травы хорошо знал, я ему наши тоже показывала. Вот он в благодарность меня научил.

- Чудно с ним. Языка нашего не знает, а в голове будто разговор, всё понима-ешь, хоть он и мяукает по-китайски только, а понимаешь по-русски. Наталья всему учит-ся, как профессор какой. Лошадь с кручи упала, хребет сломала и сдохла. Так Наталья раньше бригадира на место прибежала. Пока он акт составлял, чтобы кобылу по всем правилам списать, она ей голову отрезала, раскромсала, да мозги посмотрела, что в них как приключилось.

- Мне охота была посмотреть, мочи не было удержаться. Мозги, они как устрое-ны? Они ведь в черепушке в жидкости плавают. А между черепом и позвоночником есть дырочка, по которой эта жидкость из мозга в позвоночник течёт, и наоборот. Когда ударишься, позвонок чуть сдвигается и ход жидкости перекрывает. Потрясёшь, он на ме-сто встанет, и ходы соединяются, боль и уйдёт. Мозги не должны кости касаться, кру-гом должна быть вода.

Я ошеломлена, восхищаюсь про себя и огорчаюсь одновременно: вот кому непременно надо было учиться! Какой из неё врач-исследователь бы получился!

- Тебе, Таня, надо босиком ходить. Хоть понемногу каждый день, привыкай. Ре-зинки эти, - она тычет рукой в кеды на моих ногах, - тебя и от земли, и от неба отры-вают, нет силе природной ходу. У земли и у неба великая сила.

- Наталья наша, как услышит, что кто-то в других местах кого вылечил какой-нибудь травой или ещё как, тут же шоферов просит ей привезти и траву, и рецепт. Ей привозят, уважат, а она и рада-радёшенька. Ну, я пошла, нарядят меня сейчас на рабо-ту. Вы уж тут без меня обходитесь.

- Нам говорили, что в ваших краях головную боль кашкарой лечат . Вы знаете та-кую траву?

- Знаю. Только не трава это, а кусты. А кто ею лечит? Она сильно дурная, голову дурит. Я не знаю, как с нею управляться. Как лечат-то ею?

- Мы не знаем. Сами думали у Вас расспросить.

- Её редко используют. Когда у кого давление такое, что вот-вот удар хватит, то-гда дают испить кашкару. Но на раз дают, она почки сильно портит. Другие травы есть, так же лечат, но не вредят. А не сходить ли нам в горы? Втроём-то справимся с доро-гой. Одной-то мне тяжело. Мужчина котомку нам понесёт. Травы посмотрим, соберём что.

- Конечно, - радостно вскрикиваю я, здорово!

- Мы и сами хотели вокруг погулять.

Выходим втроём к дороге, пересекаем её и неспешно продвигаемся по лугу. Тра-вы на этом склоне долины невысокие. На лугу много камней, местами попадаются про-плешины со щебёнкой. Но сколько их! Разнообразие просто потрясает. Узнаю только ты-сячелистник, да редко встречающийся клевер. Больше на лугу злаковых, с узкими и длинными листочками и колосками. Разновидностей их много Наталья срывает одну за другой, показывает мне, даёт подержать и понюхать, рассмотреть. Называет растение по имени и, тут же, говорит о целебных свойствах каждой травки.

- Вот эта, с тёмной головкой – кровохлёбка, ею кровь останавливают, - наклоняется и опять, - цветочек аленький – гвоздика, тоже кровь останавливает, но у женщин, когда кровит сильно. Вот эта – бурак, - она показывает на пушистое, с мелкими золотистыми цветочками, растение, - от укуса бешеным зверем. Только он от бешенства помогает. По-нюхай, он мёдом пахнет. А это душмянка – при грудных болезнях. Ею ещё мужиков опаивают, когда сильно охочие до женского тела, а баба беременная, ей с ним нельзя быть. А вот эта, с розовыми цветочками и бордовым нутром, с шершавыми листочками – сифилисная картошка. Заразную болезнь её клубеньками лечат. А вот эта – женская, чтобы плод скинуть. У неё всегда пять стеблей на поверхности, метёлки синие издали видны. Во время войны бабы за ней ходили. Мужики на фронте, а жизнь своё требует. Как нагуляют, так её пьют. Но не всем помогает, а только тем, у кого матка слабая. А это синий колос – зубовник. Когда зубы болят, пожевать свежий надо, а зимой сухую настоять и полоскать зубы

Называет новые и новые травы. Я запоминаю, аж голова гудит. Идём в направ-лении Теректинского хребта. Посреди долины возвышаются на ровном месте две от-дельно стоящие куполообразные безлесные горки. Одна чуть повыше и больше другой, обе поросли буйной травой. Тётушка Наталья кивает на них:

- У алтайцев горки эти почитаются. В определённые дни они сюда праздновать что-то приходят. Но ходят мужчины на одну, мужскую, а женщины – на другую, жен-скую. На чужие не лезут, строго разделяют.

- Сбегаем, посмотрим, что у них там, капище какое-нибудь! – и Володя срывается с места.

- Стой! Зачем людей зря обижать?! Мы чужой обычай уважаем. Никто из русских туда не ходит, и алтайцы зазря туда не поднимаются. Зачем смуту сеять?

- Интересно посмотреть, что у них там есть. Я быстро. Никого вокруг нет, никто и не узнает.

- Говорю, зазря не лезь! Все всё видят и знают, глаз много. Обидятся на русских, а мы с ними мирно живём. Пойдём вот сюда, в распадок.

И опять она называет и называет травы. В распадке более влажно, появляется кустарник. Изловчившись, она углядывает среди прочих зелёных одну буровато-сизую ягоду, срывает и протягивает мне.

- Ешь! Жимолость это, вкусная ягода. На варенье берём её.

Я остерегаюсь.

- А это не волчья ягода? У нас она ядовитой считается.

- Жимолость это, а волчьей ягоды тут нет. Ешь, не опасайся. Ей ещё рано, к кон-цу месяца и в августе пойдёт. Эти случайно на солнце созрели. Ягода хороша от высоко-го давления, от малярии, от водянки.

Опускается на колени у камней, поддевает ножом что-то вроде кочанчика с мя-систыми листьями и суёт себе в рот. Причмокивает, явно наслаждаясь.

- Заячья капуста. Посмотрите вокруг, да поешьте. Листьями её раны заживляют, ожоги, бородавки сводят. Её и так есть можно, вкусная она.

- Да, в детстве мы её ели, - подтверждает Володя и набивает рот. Он с нами яв-но притомился. Сил у него много, и он носится кругами вокруг, как гончий пёс. Поднял-ся выше по склону и кричит во всё горло:

- Э-ге-гей!

- Он тебе кто?

- Замуж позвал.

- А чем в жизни занимается?

- Учёный. Математик, в академическом институте работает.

- Суетной он. Беспокойство у него в душе. В машине, бывает, тормоза ломаются, вот и у него душа ломаная, - задумчиво роняет тётушка Наталья. Опять ползём с ней вверх, чуть ли ни на коленях.

- С пятью лепесточками голубенькие цветочки – костоломка по-нашему, герань по-научному. При дизентерии хороша, распаренными листьями мозоли сводить можно, на сломанные кости, чтобы лучше срастались, прикладывают. А вот эта – володушка, желче-гонная, при головокружениях её пьют, от змеиных укусов спасает. Медвежья трава, да не эта, а вот, с крупными тройными листьями, с мелкими белыми цветочками в кисти. Она от рака желудка, от зоба. А эту не трогай руками! Запомни её хорошенько, у её цветков грязно-фиолетовый цвет всегда, неприятный. Ею скот травится, если случайно в сено попадёт. Борец это, страшно ядовитая трава, по науке будет аконит.

На каменистой незадернованной осыпи и на выступающих скалах растёт что-то с крупными кожистыми листьями, одновременно на одном растении тёмно-зелёными и краснеющими, у основания розеток засохшие, от буро-коричневых до чёрных. Видя мой к ним интерес, тётушка Наталья торжественно объявляет:

- Бадан. Зовут ещё монгольский или чагирский чай. Сильно хорош! От ста болез-ней. Он по горам до самых снегов всюду растёт на скалах. Зимой под снегом зелёным зимует, ничего ему не делается. Помогает при женских болезнях, кровотечениях, белях. Отвар корня и листьев пьют при головных и желудочных болях, сыпят порошок на язвы и раны. Отваришь две ложки корня на стакан воды и даёшь полоскать, когда от боль-ных зубов десну вздует. А старыми чёрными листьями чай завариваем. Зелёными нель-зя, отравишься. Таня, ты внизу на россыпи посмотри, должен быть там колючий кустар-ник. Барбарисов куст это. Ягоды у него кислые, их от малярии пьют и от давления с чаем, а кора с ветками даёт краску желтую, тряпки им красим. А кожи в коричневый цвет красим ольшаником. Пристала я что-то. Давай будем спускаться.

Ещё бы не пристать! Она идёт, уткнувшись буквально носом в землю, спина с горбом её прижимает. Я тоже устала, хотя здорова и молода. Только вот солнце печёт немилосердно. Я в майке и бриджах, руки и ноги на солнце у меня прихватило. На го-лове платок, от солнца он не спасает, а под ним душно, волосы взмокли, шея вспотела. На руках и ногах полно порезов, зелёных и коричневых пятен от трав. Цветочная пыльца каким-то образом за шиворот насыпалась. В травах полно насекомых, воздух аж звенит от их голосов. Самая сейчас жара. Обгорю сегодня, придётся сметану просить, чтобы от ожогов намазаться. С утра-то прохладно было, я и не подумала, что так печь будет. У тётки Натальи на ногах мужские носки и детские мальчуковые полуботинки на шнурках, широкая чёрная сатиновая юбка и чёрная, в мелкий белый горошек, ситцевая кофта с длинными рукавами. Вот ей сейчас жарко!

Спускаемся вниз, но, вместо того, чтобы идти напрямую к селу, Наталья сворачи-вает ещё в какой-то распадок. Долго поднимаемся по нему, пока не утыкаемся в зарос-ли лопухов. Конечно же, тётушка опять называла мне травки, но я, несмотря на свою хорошую память, уже перестала воспринимать. У лопухов она всплеснула руками:

- Перерос! Ревень перерос!

Отломила черешок, очистила его от верхней зелёной жёсткой шкурки, разломила пополам, протянув мне кусок:

- Ешь! Он вкусный, - и засунула себе в рот остаток.

Володя, не дожидаясь, когда его угостят, сам выломал несколько стеблей, почи-стил и тоже захрумкал. Скривился, отбросил один, чуть пожевал и отбросил второй, третий стебли. И вдруг ломанулся в самую чащу

- Почто ломаете и бросаете зря? – сердится Наталья.

- Да жёсткие, сейчас молодые поищу, здесь его полно, можно выбрать.

В воздух взлетают большие листья, мелькают розовые черешки и разлетаются во все стороны.

- Не пакостничай! Не для тебя одного наросло! Таня, собери, что он надёргал, заквасим в зиму. Зима долгая, всё подберёт. Возьмём немножко на варенье и пироги.

Снимаю с головы платок, делаю себе панаму из листьев и лезу в заросли. Нагружённые вязанками черешков, перевязанных верёвочками из карманов Натальи, вы-ползаем на луг. Забираю у неё чёрную дерматиновую сумку, в которой лежат травы. Она здорово оттягивает руки, а сменить нельзя, в другой руке у меня ревень, и на спине котомка с верёвками вместо ремней. Володя далеко впереди, нас не дожидается, скорыми шагами удаляется к селу. Жаль, помощь его нужна. Я бы тоже быстрей шла по этому солнцепёку, но травница идёт, еле переставляя ноги и тяжело опираясь на посох. Часто останавливается, передыхая.

Как хорошо вокруг! Какое буйное разнотравье, какой простор! И тётушка Наталья выражает свои чувства схожим образом:

- Как хорошо вокруг! Просторно. День погожий сегодня. Ты, Таня, купи сегодня конфеток в магазине. Есть у меня одна задумка, сведу тебя завтра на белки. Вроде рас-ходилась я. Одна бы не пошла, а с вами схожу. Корня золотого накопаем. Конфеток-то в гостинец надо. И, хорошо бы, макарон килограмма два, в магазине есть, завезли на-медни. На белках заночуем в юрташке, будет хозяевам подарок. А вот, смотри, трава пуповник, на грыжу её кладут. А это…

В селе нас поджидает на брёвнышке Володя, Он уже успел выкупаться в речке, и теперь гонит купаться меня.

- Не ходи, Таня! Ты теперь разгорячённая, вода у нас коварная, холодная. Охо-лонь немного. В таз воды плесни, да умойся и ноги помой. О-хо-хо, я тоже так сделаю.

- С тобой, как с мимозой!

- Не понуждай, женщина она! И с головой её опасно из жары в холод перехо-дить.

Бросаюсь налить воды для неё, ей нужнее, у неё сил меньше, чем у меня. Уса-живаю её на табуретку, держу перед ней таз с водой, пока она умывается, потом опус-каю его на землю. Снимаю с неё обувь и носки, обмываю ноги. Видно, как сильно она устала. Провожаю её в дом. Дверь распахнута настежь, в проёме висит марлевый полог от мух, чтобы не залетали с улицы вовнутрь.

Деньги все у Володи. Прошу его сделать покупки по заказу тётушки Натальи. Он громко удивляется:

- Ты чего это шиковать надумала?! Без конфет можно обойтись, у нас рафинад есть!

Объясняю, что завтра идём на белки, конфеты в гостинец, а не для меня. Он уходит, наказав:

- Обедом в этом доме будут кормить?! Я аппетит нагулял. Ты займись, да по-шустрее крутись!

Наскоро умываюсь, оставляя ноги на потом. Тут же соображаю, что как только разуюсь, на чистый пол посыпятся с ног травинки и труха. Обмыла и ноги. Кожа у меня горит.

- Тётушка Наташа, можно найти с полстакана простокваши или сметаны? Обгорела я на солнце, как бы кожа не облезла.

- Иди сюда, ко мне поближе становись.

Она лежит. Подхожу к ней. Поднимает руку, проводит по моим ногам и что-то шепчет.

- Наклонись!

Проводит над моим лицом и плечами рукой и опять шепчет, не разобрать.

- Всё хорошо будет, не беспокойся. Обгорать не будешь. На обед суп щавелевый доедим. Можно кашу сварить. Сходи к соседке, через дверь, возьми у неё молоко, ска-жи, что для меня. Заодно и поужинаем. Скоро солнце сядет, буду тебя лечить. Да и ревень почистим и порежем.

Приношу от соседки полулитровую банку молока, ставлю на стол. На керосинке греется чай. Беру дощечку, таз, начинаю чистить и резать на кусочки толстые ревневые черешки, как мне показала Наташа. Скоро и она ко мне присоединяется, отдыхала не-долго. Володя приносит в газетном кульке макароны и в кулёчке ириски «Забава».

- Взял полкило.

- Мало, надо бы побольше, там, говорят, детей много.

- Детям вредно есть сладости! Баловство одно. Это ты в городе шикуешь. Обед готов? О, молоко! Я его, пожалуй, выпью перед обедом, - и, не дожидаясь ответа, в один присест заглатывает молоко.

- С чего ты взял, что я шикую в городе?!

У меня от обиды слёзы подступают к горлу, и я не сразу соображаю, что он выдул молоко. Ужасно стыдно перед тётей Наташей за его бесцеремонность. Даже не спросил, можно ли. А он отдувается блаженно:

- Вкусное на Алтае молоко! Я бы ещё выпил! Ты шоколад любишь, я знаю. Ты на нём выросла, ты говорила. Конечно, шикуешь.

- Володя, на молоке кашу собирались варить!

- Вот те на! Придётся на воде варить, я молоко уже выпил. Предупреждать надо было. Бабка Наталья, молоко ещё есть? Где ж его пить, как не в деревне, - простодушно оправдывается он.

- Корову не держу, не могу управиться, сено косить нужно, а какой из меня ко-сец? Для забелки у людей беру. Соседка даёт, мне много и не надо.

- Это которая? Пойду, поухаживаю, может, обломится ещё.

- Торопыга! Он всегда такой?

- Да. Он всё быстро и с удовольствием делает, этого у него не отнять. Торопливо достаю и открываю банку тушёнки.

- Мы пшёнку сварим и зальём тушёнкой с луком. Сейчас из чайника отолью, что-бы побыстрей сварить. А чайник долью.

- Ишь, как твой обхаживает!

Слышно, как смеётся Володя, нахваливая соседкино молоко. Приносит полную литровую банку.

- Ну вот, добытчик с молоком, а обеда нет! Я проголодался, как волк, - и опять смеётся. – Отопью ещё немного, чтобы обеда дождаться.

Только дорезали ревень, как появилась вторая тётушка. Увидела ревень и рас-цвела в улыбке.

- Пирогов настряпаю! Сейчас тесто заведу.

За стол садимся, когда солнце ушло за хребет. Много пьём чаю. Меня Наташа останавливает:

- Ты обожди пока, воды много не пей. Вот голову потрясу, тогда уж напьёшься.

Меня усаживает на низенькую скамеечку во дворе и, скептически оглядев, гово-рит:

- Не годится. Колени под грудь поднялись, а нужно, чтобы прямо. А на табуретке – мне неудобно. Давай-ка фуфайку подложим, будет в самый раз.

Опять постукивает меня по голове кругом, по окружности, от основания черепа, над одним ухом, по лбу, над вторым ухом, и так – несколько раз. Потом тихонько тол-кает голову туда-сюда. Движения её всё убыстряются. Голова моя не болтается, а часто подрагивает, скорее, даже, вибрирует. Ощущение такое, будто её зажали между двух дрожащих тёплых стен – бабушкиных ладоней. Процедура продолжается минут пятна-дцать. Ровное тепло идёт по позвоночнику и разливается по всему телу. В глазах – сине-фиолетовое облако, ничего другого я не вижу, хотя и пытаюсь держать открытыми гла-за.

- Выпей!

Подношу к губам кружку с травяным отваром. Пью с жадностью, вкус приятный. Не могу угадать, какая трава заварена.

- Что за трава?

- Здесь много трав, двадцать. Одну пить нельзя. Одна возбуждает, другая успо-каивает, третья кровь чистит, четвёртая желчь гонит, пятая – мочу, шестая сердце под-держивает, и другие своё дело делают. Одну траву только на припарку использовать можно. А китайский-то монгол и вовсе по двести трав использует за раз. Вот ещё из одной кружки выпей.

Пью второй отвар. Этот чуть сладковат и дурманит мне голову.

- Прогуляемся по берегу на сон грядущий? – доносится откуда-то издалека Воло-дин голос.

- Она уже спит. Это глаза у неё открыты, а она спит. Уложить её надо. Отведи её осторожно. Она спит, но пойдёт сама. Следы удара убираю, чтобы падучая её никогда не била. Сильный удар был, раз спит. Таня, вставай, иди в избу и ложись. Я тебе плечи и ноги обмыла, иди.

- Вот те раз! А она очнётся?

Больше ничего не помню.

17 июля. Ело – перевал Томичин.

Утром просыпаюсь свежая и полная сил. С испугом смотрю на свои руки – на них шоколадный загар, которого у меня никогда не было. Я белокожая, на солнце быстро обгораю, но не загораю. К концу лета у меня становится тёмно-розовой кожа, и всё, ни-каких следов прошедшего пляжного сезона.

- Это я тебя вчера намазала, чтобы кожа не облупилась. Очень ты беленькая и нежная. Сейчас смоешь. Надень сегодня рубашку с длинными рукавами. Ничего тебе на солнце не будет, заговорила тебя. Так, на всякий случай, солнце у нас сильное. Мы вы-соко поднимемся, там оно ещё сильней. Иди, умойся, да садись, буду тебе голову ле-чить. Как раз солнце всходит.

На траве сильная роса. Это хорошо, отмечаю, будет хорошая погода. Пейзаж не просто замечательный, а изумительный. Над Урсулом лежит лентой туман. Верхушка го-ры осветилась солнцем, но долина ещё в тени. В складках гор лежат густые тени. Воз-дух свеж и лёгок. Кажется, будто лёгкие горы в воздухе висят и нарисованы размывами туши, как на китайских картинах.

Усаживаюсь, как вчера. Тётушка Наталья ощупывает и опять обмеряет мне голову верёвочкой. Снова постукивание и мелкая тряска. Догадываюсь, что губы целительницы шепчут какой-то заговор, еле слышно доносится: «Пресвятая Дева Мария…». Она трижды брызгает на меня отваром, даёт выпить несколько глотков из одной кружки, потом ве-лит выпить весь отвар из другой. Поднимает, поворачивает меня несколько раз кругом, останавливая лицом к солнцу. Напоследок мочу голову, лицо, шею и грудь отваром из первой кружки и остаток выплёскиваю на угол дома.

- Тетя Наталья, чем Вы меня сейчас поили? Вкус не такой, как вчера.

- А тебе незачем знать. Вот будешь травы учить, тогда скажу. У тебя, девка, спо-собности к обучению есть, смотри, не продешеви жизнь, хоть ты и выучилась на ди-плом, железо твоё с электричеством неживое, тебе на земле надо быть. Я книжку твою полистала, ведь, почти все травки знаю, - чуть хвастливо говорит она, - больше знаю, чем в книжке описано. Некоторые у нас здесь не растут, но я о них наслышана, а другие у нас есть, а в книжке их нет. Книжка хорошая, - одобряет она.

На пороге появляется Володя и потягивается:

- Сладко спал! Что спозаранку расшумелись?

- Тебе надо научиться голову править Татьяне. Уедете, в городе некому будет это делать.

- Научите!

- Я тоже хочу научиться это делать, тётя Наташа!

- Я ему сейчас потрясу, а потом ты ему потрясёшь, а он – тебе. И сравните, как кто делает. Научитесь, только я Володю сейчас посмотрю. А ты, Володя, тоже головой ударялся. На тебе след двух ушибов.

- Наверное, с дерева слетал. Я, вообще-то, старый таёжник.

- Родился в тайге? Нет, ты городской.

- Работать приходилось в экспедициях на Тунгуске. Слыхали про Тунгусский ме-теорит? Вот там, считай, каждое лето работаю. И Татьяна со мной прошлое лето там работала.

И он начинает рассказывать о Тунгуске. Тётушка Наталья его изредка прерывает:

- Вот так будешь Танину голову держать, как я держу твою. И по кругу пойдёшь, на полусолнце в одну, а потом и в другую стороны. Таня, потряси теперь ему сама, а ты говори, что не так, пусть она поправляется, где ошибётся.

- Да, вроде, одинаково у вас получается.

- А теперь меняйтесь!

Володя трясёт голову совсем не так, как тётя Наташа. Он её качает, и вместо вибраций у него получаются лёгкие тумаки.

- Ну, хватит на сегодня. Нам в дорогу, как бы ни навредить учёбой этой. Давайте завтракать, да собираться. Поди, росу пообсушило уже.

Пьём чай с пирогами из ревеня. Вкусно, но я боюсь теста, поэтому не увлекаюсь. И я положила бы больше сахара в начинку. Пирожки жарили в подсолнечном масле в сковородке на керосинке. Укладываем рюкзаки. Я засовываю в свой фуфайку тетки Ната-льи. Она собирает котомку. Это мешок, к которому за углы привязаны верёвки. Ей его нести неудобно из-за своего увечья, мешок повисает у неё на шее, а угол она затыкает за пояс юбки. Проходим по селу по течению реки, переходим по мосту на другую сто-рону реки. Вверх по широкому логу ведёт чуть приметная колея, но идём мы по ней недолго. Наталья останавливается и всматривается в гребень горы.

- Нам вон на то седло надо, на гору. За хребтом есть дорога. От села-то до неё кругаля давать, а мы напрямую полезем. Где-то тропа есть, надо поискать, она на седло и выводит.

Сворачиваем с колеи, которая никуда не ведёт, по этой луговой дороге вывозят из лога сено, и вступаем в травы. Луг здесь вовсе не такой, как на той стороне долины. Здесь гора крута, поросла лесом, и луг тянется под самую опушку по довольно крутому склону. Влаги здесь больше, сторона теневая. Солнце не так палит, травы высокие, чуть ли не в рост человека. И опять тётушка Наталья учит меня:

- Вот борец. Я его вчера тебе показывала. Вот эта, рядом с ним, высокая с сини-ми кистями, живокость. По названию видно, что кости при переломах заживляет хорошо. А вот эта – чемерица. Ядовитая она. Её отваром блох и вшей выводят. Вот эта, в сыром месте, медвежья пучка, её корни при плохом животе и желудке употребляют.

Хотя солнце и поднялось, здесь тень от горы, роса обильная. У нас мгновенно вымокли ноги. У Наташи вымокли юбка и кофта. Рост у неё маленький, да и согнута спина под прямым углом к земле. Мне её жаль, такой золотой человек, а столько му-чений переносит. Останавливаемся. Она отжимает подол и подтыкает его за пояс. Ды-шим тяжело, в траве очень душно от влаги, ароматов и пыльцы. А Володя лезет по лу-гу, как лось, и всё ему нипочём. Время от времени оглядываюсь назад. Всё больше и больше открываются с высоты горные дали. Красота кругом неописуемая и невыразимая словами.

Добрались, наконец, до деревьев. Володя побегал по сторонам, тропы не угля-дел, где-то мы её прозевали. Старушка сокрушается, что не помнит пути, давно не хо-дила на альпийские луга, к снегам. Полезли опять напрямую. Это очень непросто. Много по склону скальных выходов, выположенных мест почти нет, всю дорогу крутяк. Пыхтим, как паровозы. В иных местах на четвереньках карабкалась, хватаясь за кусты, корни, камни, чтобы удержаться на склоне. Вижу, что котомка у травницы цепляется за каждый куст и камень. Окликаю её:

- Давайте мне Вашу котомку, я её к рюкзаку своему подвяжу.

Она сопротивляется:

- Тебе и так тяжело, а она у меня лёгкая, мешает только. Да я уж привыкла об-ходиться.

Володя наши переговоры услышал, спустился к нам и отобрал у неё котомку. А она, неугомонная, как отдышалась, так опять мне про травы:

-Это, Таня, брусничник. Ты его, поди, знаешь., - слышны её вдох – выдох, вдох – выдох, - вода с ягод, которой их заливают, слабительная, очень хороша от запоров. Ли-стья в чае бодрят, чай мочегонный, а сама ягода понос закрепляет. Вот такие разные у всех частей свойства.

К полудню выбираемся, наконец, наверх. Деревьев здесь почти нет, каменистые площадки затянуты мхом, среди которого выделяются чёрные и зелёные ягоды на коро-теньких ползучих кустиках.

- Водяника, - шепчет, переводя дух, Наталья.

- Шикша, - одновременно с ней кричит Володя. – Надо же, перезимовала и не подсохла, - он отправляет в рот горсть ягод, - тьфу, безвкусная. А новая ещё не созрела.

- Она, а по-нашему – водяника. Хорошее средство от сибирской язвы, от головных болей при параличе

- Надо же, не знал, что она целебная. Её со сгущённым молоком ел, вкуснятина.

Отсюда, сверху, хорошо просматривается распадок с ручьём. Распадок расширяет-ся вверху и переходит в луговину. Начинаем спускаться.

- Стойте! – вдруг кричит тётушка Наталья.

Она опускается на колени, отбросив клюку. Достаёт из кармана, привязанный за рукоятку к верёвочке, кривой, полумесяцем, в кожаных ножнах, нож, и всаживает его в землю. Несколько круговых движений вокруг какой-то травки с невзрачными жёлто-зелёными цветами, и в руках её оказывается корешок. Она лихорадочно его чистит от земли и сора, отхватывает на весу кусочек и жуёт.

- Как я мечтала до него добраться! Пожую сейчас, и силы прибудет. Золотой ко-рень!

Мы с интересом смотрим ей в руки. Поднимаю, отброшенную ею, зелень. Ли-сточки кажутся мне знакомыми, но знаю, что не видела никогда, как растёт золотой ко-рень, родиола розовая. У него очень специфический, незабываемый аромат. Наталья от-резает нам по кусочку, приговаривая:

- За один раз можно съедать не больше, - она отмеривает по своей руке первую фалангу указательного пальца, - вот этого. Уж как он силы восстанавливает! – она смеёт-ся. – Сейчас побегу, как молодая коза.

Не знаю, корень ли помог, или передохнули, но дальше я иду бодрая и весёлая. Идём довольно долго и неожиданно, поднявшись на очередной взгорок, видим юрту на краю лога. Тропа по распадку хорошо натоптана, или, лучше сказать, наезжена конями.

- Вьючная, - поясняет тётушка Наталья, кивая на тропу.

От юрты несутся, заливаясь лаем, две беспородные собаки. Множество детей всех возрастов, мал-мала меньше, сбиваются в кучку. Кто-то ныряет внутрь, и вскоре на пороге появляется алтайка в плюшевом чёрном жакете. Она отзывает собак, что-то гово-рит мальцу, тот ловко забирается на коня и куда-то скачет. Приветливо нам машет, что-бы подходили и не боялись, а Наталье говорит:

- Бабка Наталья гостей ведёт, хорошо. Моя рад будет, давно гость не ходил. Ме-сяц назад муку привезли, лапша и сахар. Больше гость не ходил, нет. Здоровье как, бабка Наталья? Свои ноги ходят, вижу. Новости какие? Будем чай пить, мясо есть, рас-сказывать будешь. Начальство городское привела?

- Это гости мои, травами интересуются. Женщину лечу, а он её сопровождает. Вот, привела показать травы на белках, пособираем что и корня накопаем. В урочище вашем можно?

- Бери! Полно корня. Я ближе к осени копать буду. Орех есть. Тебе наберу. Когда спустимся, приходи.

Я в изумлении смотрю на детей и пытаюсь их сосчитать. У меня получается пол-тора десятка. Володя своего восхищения не скрывает:

- Все Ваши?!

- Мои.

- Ну, Вы героиня!

- Три раза. Три медаль дали, руку жали, грамота бумажка есть к восьмое марта. Лучше бы премия была! – она смеётся.

Ребятишки, как по заказу, выстраиваются в линейку. На старших надеты синие тренировочные хлопчатобумажные штаны, а у младших штанов нет, сверкают голыми попками. На ногах у всех кирзовые сапоги, даже у самого маленького. И на всех стёган-ные ватные фуфайки, на голое тело надеты. Я понимаю, что уж совсем неприлично рас-сматриваю детей. Поясняю, покривив душой:

- Какие маленькие фуфаечки, никогда таких в продаже не видела!

- И не увидишь! – смеётся алтайка. – Шьёт у нас одна в деревне.

Тётушка Наталья поясняет :

- Что надо людям, не продают. Женщина одна их шьёт. Председатель сквозь пальцы смотрит, понимает, что народу надо. Когда скотникам шьёт, трудодни ей ставит, а уж бабам и детишкам так шьёт. Материю только достать надо, материи нет. Но ей шофера привозят.

Алтайка, соглашаясь, кивает головой:

- Так, так.

- Наши хорошо живут. Считай, у каждой женщины есть плюшевая жакетка и шта-пельное платье. А работу в чём робить? Мужчинам иногда готовые фабричные ватники завезут, а ребятишек одеть не во что.

- Хорошо шьёт, - опять кивает головой алтайка. – Заходите, отдохните с дороги.

Заходим в алтайскую юрту. Она деревянная, в основании многоугольной площа-ди, вверху сходит на конус, с дверью, но окон нет. Их заменяет отверстие в крыше для выхода дыма от костра, разводимого на полу. По периметру у стен уложены жерди настилом на чурки, из жердей же. Кроме этих импровизированных низких нар, засте-лённых шкурами, из обстановки только сундуки и посуда. Алтайка подаёт нам своеоб-разный по вкусу чай в пиалах. В первый момент, когда я увидела в заварке плавающий жир, меня чуть не вырвало. Но я удержалась. Усмирила желудок и глотнула. Оказалось, довольно вкусный, немного солоноватый, припахивающий жжёным ячменём, напиток. Это необычный чай. Приготавливается он на густой заварке с толканом – толчёным и обжаренным ячменём, жиром и топлёным молоком, немного подсаливается. Необычно и очень сытно.

Пока мы пьём чай, хозяйка, опустившись на колени и присев на пятки, ловко замешивает и раскатывает на доске тесто, режет его на квадраты, которые, в свою оче-редь, разрезает по диагонали на неровные треугольнички. Что-то говорит ребёнку, тот выбегает из юрты и довольно скоро возвращается с пучком маленьких луковичек с ко-ротким зелёным пером. Лук грязный, и мать что-то сердито выговаривает ребёнку. Тот опять выбегает и заносит пучок, с которого капает на пол вода. Лук не стал чище, но теперь его кладут на доску и подвигают к нам, троим, на только что расстеленную пе-ред нами, на земле, клеёнку.

Подъехал на коне к юрте хозяин, худощавый невысокий алтаец. Радостно привет-ствует Наталью, а нас спрашивает:

- Из газеты? Из района?

Наталья его успокаивает:

- Свои, свои. Гости мои, из Новосибирска. Учёные, травами интересуются.

Он простодушно расплывается в улыбке и что-то говорит по-алтайски старшим детям. Те срываются с места и затаскивают в юрту барана, уже освежёванного, но ещё тёплого. Девочки с хозяйкой споро пилят его на куски и бросают мясо в котёл, стоящий на тагане посреди жарких углей. Скворчит жир, в воздухе расплывается запах мяса. Хо-зяин теперь преисполнен достоинства. Ждал беды, должно быть, а мы оказались не страшными гостями из начальства, а обыкновенными людьми. Прикрикнул на жену. Та достала чистые пиалы и поварёшкой налила в них кислого молока с резким запахом ал-коголя. Хозяин протянул первую пиалу Володе, вторую Наталье, третью мне, четвёртую взял сам:

- Гулять будем. Гость – хорошо, много гостей – совсем хорошо. Новости принесли, хорошо. Пейте айран.

Тихо говорю тётке Наталье:

- Мне с молока плохо будет, кишечник расстроится, я его не переношу. Как мне хозяина не обидеть?

- Это их молочная водка. С неё ничего не будет. – И объясняет алтайцу, - Женщи-на городская, молока не видит, что такое айран не знает. Боится, что от молока живот разболится.

- Ты полечишь! – он смеётся. – Хороший айран, лучше самогонки, нет, не бойся.

Я уже выдула чай с жиром из большой пиалы. Теперь в такой же, трёхсотграм-мовой, подали кислое забродившее молоко. Хотя бы чашку поменьше дали, эту я не осилю.

- Пригуби, не обижай хозяев, - говорит мне Наталья.

Володя выпил свою чашу до дна, довольно крякнул. Делаю несколько глотков и я. Почти сразу наступило лёгкое опьянение. Тётка Наталья тянется к своей котомке и мне говорит:

- Доставай гостинец! Отдать пора.

Я и так удивлялась уже, кому несём конфеты и макароны. Достала из рюкзака кульки и передала ей. Она тоже достала из котомки и передала торжественно хозяину пачку трубочного табака и две пачки индийского чая. Вот молодец, мне стыдно, что я недогадливая такая. Хозяин принял табак, поцокал языком, выразив своё восхищение. Чай подал жене. Здоровый кулёк с макаронами тоже пошёл ей в руки, она рассиялась улыбкой. Когда открыл кулёчек с ирисками, что-то сказал детям, и они оживлённо заёр-зали, засверкали глазёнками. Конфеты были переданы матери, и она, улыбаясь, раздала детям по одной. Малыши быстро развернули бумажки, тут же сунули конфеты в рты и протянули ручонки, но она, закрыв кулёчек, убрала его в сундук.

Неспешно идёт беседа о деревенских новостях, пока готовится мясо. Называются имена людей, которых мы не знаем. Отключаю внимание от разговора и с любопыт-ством разглядываю юрту, детишек, работу хозяйки, ухаживающей за костром. Дети мол-чаливы, лишь изредка разговаривают шёпотом меж собой и посмеиваются. Это, очевид-но, в мой адрес, когда я откусила лучок, и у меня слёзы полились из глаз, такой он оказался едкий и жгучий. Изредка хозяин спохватывался и пытался подлить айран в наши с тётушкой Натальей пиалы, а мы отказывались, прикрывая их руками. Приходи-лось ему угощать одного Володю, и тот здорово опьянел, что выразилось в громкой речи и критике правительства. Похоже, все мужчины любят потолковать о политике. Во-лодю и без опьянения всегда на эти опасные темы заносит, и я опасаюсь, что он невзначай обидит хозяина. Но тот доволен, что серьёзно беседует о жизни, видно, как он радуется нежданному отдыху, возможности «почесать язык», покрасоваться своим благополучием.

- На верх – одни дураки! Постановили, что только одну корову с телёнком иметь должен. Я – хозяин! Как с одной коровой пятнадцать детей прокормить?! Моя полно-мочный две разрешил иметь, детишек много. Две мало! С весны муку и лапшу, соль один раз привезли, а я пять месяцев с семьёй кочевать! Чем кормить? – и смеётся, - Моя не дурак, умный. Я больше держать, своих в колхозном гурте прятал. Пожалуйста, при-езжай, считай, если охота! Охота у них нет, моя хорошо живёт, семья не голодный. Начальство уважать, любить моя не может. Станут считать – откочую в Китай.

- В Монголию? – уточняет Володя.

- Зачем Монголия? Там как у нас, считают. Китай не считать, могу скот держать, сколько надо.

Алтайка что-то гневно ему говорит, и тётка Наташа вмешивается.

- Не говори глупостей! Везде хорошо, где нас нет. У тебя в деревне дом, дети в школу ходят. Заболеет кто из твоих, в больницу отвезут. Крыша над головой есть у се-мьи, чего ещё тебе надо?

- Так, так, - кивает ей жена.

- Скотина надо много. Ходи, куда хочу. Хозяин, когда скотина много и своя. Сколько надо, сам решаю.

Мясо из котла выложено на большое блюдо. Жирный бульон с кусочками теста разлили в лёгкие алюминиевые миски. Мясо едим вчетвером, дети и жена сидят.

- У тебя скотина без присмотра? – спрашивает тётка Наташа захмелевшего хозяина.

Алтаец что-то говорит жене. Та ставит миски с бульоном перед двумя старшими детьми. Остальные оживляются, но отец прикрикивает, и детвора замолкает. Руки стар-ших тянутся к мясу на блюде. Если мы с Володей берём мясо ложкой, то остальные вполне обходятся пальцами. Жир стекает у мальчонки по руке за запястье, под рукав. Он подносит испачканную руку к губам и, высунув язык, ловко собирает им жир от локтя к ладони. Чувствуется, что это привычная процедура, проделывается она самозаб-венно и совершенно автоматически.

Двое старших быстро поели и ушли из юрты. Слышно было, как сели на коней и куда-то поскакали. Мы с тётушкой Натальей наелись. Мне хватило одного кусочка вкус-нейшего мяса, таявшего во рту. Выудила из миски треугольничек теста, пыталась отхлеб-нуть огненного жирного бульона, но поняла, что не осилю. Володя с хозяином налегали на мясо. В какой-то момент была подана незаметная команда, и детвора навалилась на мясо, припивая его бульоном из мисок через край. Даже самый маленький держал в руке кость и, обжигаясь и перекладывая её из ручонки в ручонку, но не выпускал из рук, дёснами отдирал от неё мясо. Хозяйка подкладывала на блюдо новые куски и наливала бульон в миски. Наевшись, ребятишки один за другим покидали юрту. Оста-лись с взрослыми старшие девочки и малыши до четырёх лет.

Сидеть на жердях, подогнув под себя ноги, очень неудобно. Приноравливалась сесть боком, вытягивала ноги, но получалось при этом, что вытягиваю их к столу, что мне казалось неприличным. Тёте Наташе хозяйка давно кинула подушку, и та прикорну-ла, разомлев в тепле и сытости. Хозяин и Володя лежали возле блюда с мясом на бо-ках, оперев головы каждый на одну руку, согнутую в локте, а во второй держа по ко-сти. Живописная, дикая картина кочевничьего довольства. Меня замутило, закрутило в животе, и я, достав для приличия из рюкзака тетрадку дневника, заспешила на воздух.

Оглянувшись, уборной возле юрты не увидела. Оставила тетрадь на бревне и по-шла вниз по тропе к деревьям. Детвора потянулась за мной. Их любопытство было ни к чему, я помахала им рукой и попросила за мной не ходить. Не тут-то было! Они и не думали отставать. Пришлось отходить далеко и всё-таки сесть под куст на их глазах, под смешки и шушуканье. Меня разглядывали в упор. Я поздно сообразила, что в кар-манах нет ни клочка газеты, заволновалась, беспомощно оглядываясь. Девочка аккуратно надёргала пучок травы и деликатно мне протянула, и я воспользовалась травой, как первобытный человек.

Позже сидела на брёвнышке у юрты и записывала свои впечатления в дневник. У моих ног, сторожа мои движения, лежали собаки. Чуть в стороне паслись кони. Ребя-тишки раскачивались на верёвочных качелях, устроенных между двух кедровых стволов, и раздавали друг другу тумаки за право качаться первыми. Младшие трогали меня за волосы, похоже, их сильно интересовали мои кудри блондинки. Не вытерпел и мальчик постарше, подошёл и с серьёзным видом дунул мне в волосы. Все замерли перед ли-цом его неслыханной смелости, я улыбнулась, волосы взметнулись и коснулись его руки. Он пошевелил их, и что-то в изумлении сказал. Я не поняла и развела руки в стороны. Дети о чём-то посовещались и убежали в тайгу, но вскоре возвратились, один торже-ственно держал в руках птичье пёрышко, которое и протянул мне. Подёргали меня за волосы и показали на пёрышко. Я поняла, что мальчик сравнил мои волосы с лёгким пёрышком, и погладила его по голове. Он замер, румянец проступил через тёмную ко-жу, дети засмеялись, а он побежал в лес, только теперь смутившись.

Под закат вылезли из юрты Володя и хозяин. Оба нетвёрдо стояли на ногах и всё о чём-то говорили. Не стесняясь меня, хозяин облегчился у ближайшего ствола. Во-лодя, оглянувшись на меня и вокруг, всё-таки зашёл за ствол и сделал то же самое, по-вернувшись спиной к детворе и юрте. Алтаец запрыгнул на коня, жена вынесла ему плащ на меху, и он ускакал. Жена с удовлетворением смотрела ему вслед, а потом, по-вернувшись ко мне и, вышедшей из юрты, Наталье, сказала:

- Хорошо отдохнул! Спокойный будет. Другим новости повёз, расскажет, тоже хо-рошо.

Чуть позже тётя трясла мне голову, пока не скрылись для меня окрестности в фиолетовом тумане. Алтайка держала в руках кружку с травяным отваром, внимательно следила за её движениями, заглядывая из-за плечей ей в руки и мне в лицо, без тени насмешки и со спокойным вдумчивым любопытством. Ребятишки, было, сгрудились воз-ле нас, но она прикрикнула, и они встали к нам спинами, впрочем, пытались всё-таки посмотреть, украдкой выворачивая шеи. С алтайкой стояли и смотрели во все глаза, так же вдумчиво, две дочки постарше. Хозяйка приговаривала:

- Так, так, так. Хорошо лечишь, бабка Наталья. Может, и я научилась.

Спать легли на жерди. Мгновенно провалилась в сон, но ночью несколько раз просыпалась. Было неудобно лежать на жердях, и прихватывало живот. Встать не реши-лась, так как слышала, как грызутся из-за чего-то собаки. Угли в очаге посредине юрты чуть светились, подёрнутые пеплом. Один раз видела, как руки хозяйки подбросили в него полешко и поправили одеяло на спинах ребятишек, спавших все вместе.

18 июля. Ело.

Утром хозяйка бросила лапшу во вчерашний мясной бульон. Ребятишки сладко спали на нарах, прикрытые лоскутными ватными одеялами. Тётушка Наталья поманила меня из юрты. Вышли, умылись, полив друг другу на руки. Повернув меня к солнцу, она опять правила мне голову, а алтайка внимательно смотрела. Положив её руки мне на голову, тётя Наташа накрыла её руки своими ладонями.

- Так, так, спасибо, что учишь. Дождь будет. Оставайся, бабка Наталья, пере-ждёшь.

Небо было совершенно ясным, даже полос тумана не было над распадком. Лишь вдали, над Теректинским хребтом, начиналась и по кругу тянулась над горами к юго-востоку полоска тёмных облаков. Совершенно ничего не указывало на дождь. Солнце па-лило так, что хотелось спрятаться от него в тень юрты. При всём этом было ещё до-вольно прохладно.

В юрте, когда алтайка накладывала мне в миску лапши, я просила её положить мне поменьше и не заливать бульоном, уж очень жирная пища. Она засмеялась:

- Ешь! Худая кобыла плохо! – и подвинула ко мне лук. – С луком ешь, живот не заболит. Чай городской заварить, или наш будешь? – и опять засмеялась. – К нашему привыкать надо!

- Давайте городской, извините меня, Ваш и вправду непривычный.

- Сладкое не надо! Худой ты, ешь жирное больше, будешь круглая, мужик лю-бить будет! Ребятишек много будет.

Её собственные, старшие, проснулись и смотрели из под одеял, как мы едим, а младшие ещё сладко посапывали, им наши разговоры не мешали. Лишь когда мы вы-шли из юрты и направились собирать травы, там началась весёлая возня, и загремели миски.

Шли по лугу вдоль ручья. Травы были сухими, росы сегодня не было. И опять тётушка Наталья наклонялась к земле, срывала травинки и говорила мне:

- Это, Таня, горечавка, синий зверобой. Сильно хорошая трава при упадке сил. Только под белками и растёт… А это фиалка… А это мытник, скот им обмывают, когда блохи мучают, а это корень наш, золотой корень. Будем копать. Ты побегай, кругом по-смотри, есть ли ещё. Нет, так дальше пойдём.

Расходимся с Володей в разные стороны. Тётушка Наталья выкапывает свой ко-рень без нас. Володя далеко уже отбежал, вижу, что склонился над землёй.

- Нашёл? – кричу.

Он не отвечает. Возвращаюсь к старушке, помогаю ей подняться.

- Надо к ручью спуститься. Корень любит над холодной водой расти. Ему мох с песком, да холодная вода нужны.

Подойдя к быстрому потоку, она встала на колени и подползла к берегу. Опу-стила под цветок руку, дёрнула, и в её руках оказался мощный корень в золотистой шкурке.

- Добрый корень! Сейчас обмою.

Она опустила руку с корнем, но не дотянулась. Совершенно неожиданно для ме-ня, в воздухе мелькнуло тело старушки, и она очутилась в воде, но на ногах.

- Господи, тётя Наташа, давайте руки, я Вас вытащу. Ушиблись? Сейчас спущусь в воду, пройду по-над берегом, а Вы мне сверху говорите, что дёргать. Сейчас только отожмём юбку и носки, да туфли подсушить надо. Я сейчас Вам свои носки дам, чтобы не застудились.

- Увечье тело не красит, прости, Господи, что ропщу. Уж как я, Таня, из-за тела своего настрадалась. Душой бы всё сделала по уму, а тело мешает, - и полились из её глаз слёзы.

- Душа у Вас золотая, она тело красит, а не наоборот. Жаль, что судьба так рас-порядилась, но у Вас достойная жизнь.

- Мне ведь тоже мужа хотелось и деток, да не дал Бог.

Постояли с ней на берегу. Я отжала ей юбку. Она её снимать не хотела – мужчи-на увидит! Но Володя не просматривался на склоне, и она успокоилась. Потом я долго лазила по склону, стараясь не сорваться в воду, и выколупывала руками те корни, на которые она указывала. Я замёрзла, испачкалась, пока она не сказала удовлетворённо, что, пожалуй, нам хватит пятнадцати корней. Я их обмыла в воде, и они засверкали. Солнце жарило, и на берегу я согрелась.

- Что-то мужчины нашего не видать долго. Покричи ему. Домой собираться надо. К ночи спустимся. Хожу плохо, вот беда на старости лет. Спина ноет, дождь чует.

В этот момент что-то громыхнуло, и покатилось по горам эхо. Мы с Наташей увлеклись и смотрели больше под ноги. Над нами-то солнце и небо чистое, а позади туча чёрная нависла, расцвечивается молниями. Её за отрогами хребта нам не было видно. Заторопились с ней наверх, к тропе. Далековато мы по ручью успели спуститься.

- Я, тётя Наташа, тоже чувствую смену погоды. У меня голову непогода зажимает и кости ноют. Но в грозу я чувствую себя прекрасно, меня она, почему-то, бодрит. Сво-им знакомым в городе я погоду предсказываю, меня за это Барометровой прозвали. Приборчик такой есть, погоду предсказывает.

- Слабое у тебя здоровье, ты уж поберегись смолоду. Ушибленные кости будут всю жизнь болеть, намаешься с ними. Семью заводи надёжную.

С трудом вышли на луг, всё-таки устали. Неподалёку увидели Володю и пошли к нему. Он сидел над большой кучей золотого корня и энергично очищал от грязи оче-редной корешок. Позади него высилась кучка пониже, с зеленью. Похоже, он выдёргивал растения целиком и, не утруждая себя чисткой на месте, носил сюда корни с ботвой. Он с ума сошёл, мелькает у меня в голове мысль, зачем ему столько? Какая-то жад-ность ненасытная, я этого в нём прежде не замечала. Он, как мне казалось, всегда был готов рубашку с себя снять и нуждающемуся отдать. Что же он на природе так распоя-сался?! Эта гора корней и в рюкзак не влезет.

- Ой, парень, чё ты наделал! Чё наделал…- сокрушается тётя Наталья. – Чё нажад-ничал?! Напластал сколько, да молоденьких сгубил без числа? У старых-то корней сила большая, а у молодых какая сила? Им бы расти, да мощи набираться, - в глазах её осуждение.

- Ну не знал! Чего же Вы не подсказали?

- Володя, ты же не смотрел и не спрашивал, сбежал от нас сразу, прерываю его, и к горлу у меня подкатывают слёзы.

- Чё наделал, паря, чё наделал… Всё урочище выпластал. Ничего на развод не оставил. Как я людям в глаза смотреть буду?! Куда тебе одному столько? Рос бы ко-рень для всех, а теперь пустыня будет.

- Он везде здесь растёт. Не в этом месте, так в другом найдёте. А в городе его негде взять!

- Да зачем тебе столько?! – у меня слёзы полились.

- Ну вот, глаза на мокром месте! Для тебя старался. Высушим, сдадим в аптеку, дорогу оправдаем.

- Не возьмут корень в аптеку, в «Фармокопею» не входит.

- Возьмут! А не возьмут, так знакомым раздадим. Будет подарок с гор. Вот рас-причитались! Я хотел, как лучше! Копать, так копать, а не чикаться! Я же не знал.

- Как людям в глаза смотреть буду?! Скажут, бабка Наталья саранчой по белкам прошлась. Ой, нехорошо, нехорошо, парень, поступил. Собирай всё быстрей, сейчас дождь нагрянет. Уйти от грозы надо с ровного места, молния в нас шибанёт.

Уйти далеко не удалось, не успели. Укрылись в лесу у тропы, чуть поодаль от обгоревшего, одиноко стоящего над ручьём, кедра.

- Молоньёй прибило. Завсегда в него бьют. Нехорошее место, грозу притягивает. Нам бы подальше отойти, да теперь не успеем.

И не успела она проговорить это, как ослепительная вспышка ударила по глазам, я от неожиданности присела, обхватив их ладонями. Уши оглохли, а волосы поднялись вверх, и, казалось, кровь в теле закипела. Когда открыла глаза, то сначала даже не по-няла, что горит расщеплённый надвое ствол обгоревшего кедра, который мы только что рассматривали. И опять мы, как зачарованные, на него смотрели. В глазах ещё стояла вспышка света, но, всё же, я видела, что ствол расщепился, и чёрные лесины горят. Со всех сторон неслось эхо грома, и стеной шёл ливень.

- Свят, свят, свят, живы остались, - крестилась тётка Наташа, - говорили, что нехо-рошее место.

- Силища какая! – восторгался Володя, - Вот это мощь!

Мне хотелось подойти ближе и хорошенько всё рассмотреть, но гроза вовсю громыхала, шёл ливень, будто из огромного ведра выплеснули воду. Вскоре сквозь ветви кедра, под которым мы укрылись, закапали капли, и мы засуетились, выбирая место, где лило меньше. Оглянулась на горящее дерево, а оно уже без пламени, над ним об-лачко пара.

Гроза и стена ливня ушли так же внезапно, как и надвинулись. Но остался ре-денький дождик, и теперь мы пережидали его, хотя и вымокли уже до нитки. В этот момент снизу донеслась заунывная песня. По распадку кто-то поднимался по тропе. Песня удивительно хорошо ложилась на шелест дождя, удаляющиеся раскаты грома, шум несущейся по камням воды ручья. Вскоре показался и сам алтаец на коне.

- О чём он поёт, тётя Наташа? Здорово у него получается!

Она, не прислушиваясь, сразу сказала:

- Поёт обо всём, что видит. Поёт, что едет под дождём, гроза кругом, а он едет домой. Они всегда поют о том, что видят их глаза.

Алтаец тем временем проехал в нескольких шагах от нас. Глаза его были закры-ты, лицо мокрое. Он нас, казалось, не заметил, но конь его фыркнул, поравнявшись с нами, и седок чуть повернул голову, не открывая глаз, продолжая петь и не остановив-шись, чтобы поприветствовать нас.

- Дитя природы, - прокомментировал Володя.

- Настроение у человека, - сказала тётушка Наталья. – Придётся нам к юрташке возвратиться. Тропу расквасило дождём, пусть всё сольётся. Чаю напьёмся, да пойдём с Богом домой. Спускаться – не подниматься. Дойдём к вечеру.

Тронулись вскоре, вслед за алтайцем, и мы. Тропа не была особенно раскисшей, её хорошо держали камни. Но травы и кусты сбрасывали обильную влагу. Когда подхо-дили к юрте, уже сияло солнце, и луг искрился мириадами радуг в каждой капле. Трава парила нежной дымкой, воздух пах озоном.

В юрте сидели все её обитатели. Нашлось место и нам, у костра, чтобы обсуши-лись. Хозяйка, не спрашивая, налила Володе айрана, а нам с тётей Натальей – жирного солёного чая с лепёшками. Начались расспросы о том, где застала нас гроза, успели со-брать ли корни и травы. Рассказали, как ударила молния рядом с нами в кедр, и, ви-димо, досталось дереву не в первый раз.

- Не в первый, так. Это дерево молнии любят, каждую грозу в него попадают.

- А корня по незнанию мужчина без меры взял, уж не обессудьте. Я с девушкой отошла в другую сторону, а в ём силы много, он и начал стараться, брал всё подряд по незнанию, и молодой, и старый корень. Ему невдомёк, что к чему, - извиняется Ната-лья.

- Московские все такие, - смеётся хозяйка.

- Я не московский, я коренной сибиряк! В Новосибирске живу. Это она у нас москвичка! – обиженно сопротивляется Володя.

Хозяйка, обходя зачем-то вокруг костра, погладила меня мимоходом по волосам. Тут же двое младших подползли ко мне, двухлетний вцепился в волосы покрепче, а че-тырёхлетний погладил меня так же, как мать, и что-то сказал. Алтайцы засмеялись. С улыбкой, мать объяснила:

- Говорит, что беленькая ты, нежная и вкусно пахнешь, правду другие дети гово-рили. Когда вырастет, женится на тебе, беленькая ему понравилась.

- Ах ты жених мой ненаглядный! – и я притянула ребятишек к себе.

Жених стал вырываться из под руки, а маленький доверчиво устроился у меня на коленях и вскоре заснул. Чуть позже, попрощавшись с гостеприимной семьёй, мы от-правились в обратную дорогу. Подъём с плато на гору недолгий. Володя всё так же прытко нёсся вперёд, хотя рюкзак у него теперь тяжеленный, набит корнями под завяз-ку. И у нас с тётей Натальей груз большой, травы только чуть подсохли, досушивать их придётся уже в деревне. Я постаралась положить к себе в рюкзак как можно больше, но всё равно котомка горбунье мешает. Выбрались наверх, к седлу, довольно быстро по тропе, потом потеряли её, обходя скалы. Володя меня удивил:

- Вы что-то плетётесь, замучаешься поджидать. Побегу я в своём темпе, а вы спускайтесь, как можете, не спешите. Не заблудитесь! Сваливайте вниз к тропе и реке, плутать негде, - и рванул вниз.

Конечно, рюкзак у него тяжёлый, но, всё же, неприятно, что убежал.

- Таня, а он тебя сломает! Ты мягкая, а он сам по себе, только с собой считает-ся. По жизни с таким не пройдёшь. Детки у вас есть?

- Нет, тётя Наташа, мы только собираемся пожениться.

- Ой, Таня, думай хорошо, не торопись. В этом деле ошибиться легко, а распла-чиваться всей жизнью придётся. Уж очень легко мужчина твой о женщинах рассуждает. Достоинства мужского в нём нет, легковесный молодой человек в отношении женщин. И себе на уме.

Спускаться совершенно неожиданно оказалось гораздо тяжелей. И дело даже не в том, что тётушка Наталья спускалась в основном задом наперёд. Это она проделывала ловко. Под седлом склоны были круты, и не на что было опираться. Щебёнка и мох после дождя влажные, ноги скользили по ним, поэтому и двигались медленно. Изредка попадались прогалины, тогда поверх деревьев просматривались дали, но чаще идти при-ходилось под пологом деревьев. Тётушка Наталья и здесь не упускала возможности по-казать мне травы и мхи.

Совсем неожиданно мелькнула внизу лента реки, и мы поняли, что взяли много правее и спускаемся не на луг, а прямо на берег. Тётушка Наталья забеспокоилась, что попадём на скалы, бараньи лбы, которыми гора обрывается к Урсулу. Взяли резко вле-во, но чуть погодя опять увидели реку. Взяли ещё левее, и опять вышли к реке.

- Тётя Наталья, Вы посидите, отдохните, а я поищу спуск поудобнее.

- Нельзя, Таня, расходиться. Потеряемся в тайге. Деревня-то вот, так и кажется, что перед нами. Это её сверху видно. А как зайдёшь в яму, за камнями скроется, оста-нется одна тайга. И аукаться будем, а не услышим друг друга, место такое. Нельзя нам расходиться.

- Тогда давайте Вашу руку, будем спускаться, и друг друга поддерживать. Спра-вимся. Уж совсем на скалы не полезем, вернёмся, в случае чего, опять вверх.

Судьба нас вначале хранила. Спустились к воде удачно. Вот только пройти к пе-реправе берегом было очень трудно, скалы, да и довольно далеко. Прямо перед нами был перекат. Сквозь чистые студёные воды просматривались камни на дне, а о те валу-ны, что торчали над поверхностью, струи разбивались, неопрятно разбрасывая клочья пены.

- Как думаешь, не собьёт нас здесь вода? У неё силища! Дождь недолгий был, и земля сухая, а то вода ревела бы сейчас и грязная шла. После дождей вода прибывает, и не подступишься. Давай посидим, охолонем малость, да и полезем. Ты меня только поддержи. За руки возьмёмся, да вместе сразу пойдём. По одиночке собьёт, не высто-им.

- У туристов это называется переправа «стенкой». Рекомендуется ещё всем дер-жаться за палку, длинную жердину, руками.

- Был бы с нами сейчас мужчина… Не обижайся, но я с твоим Володей никуда больше не пойду. Такой бросит в тайге, такому ничего не стоит бросить человека в тай-ге, нас, вот, оба раза оставил. Страшно. Тайга… она Человека уважает.

- Что Вы, тётя Наташа! За ним такое не водилось в тайге, люди бы подметили. Он, скорее всего, думал, что здесь дорога недальняя, с горы всё видно.

- Ага, только ничего он не думает. Старуху инвалида и девчонку молодую на го-ре оставил. В наших горах зверя таёжного много. Да мало ли что случиться может? Но-гу подвернёшь на камнях, упадёшь, да разобьёшься, лихой ли человек дорогу заступит. Вон он идёт берегом энтим. Но и то хорошо, что догадался навстречу пойти. Глянь, он нас видит?

- Видит, - и я машу рукой.

Боже мой, как тяжело слышать со стороны и осознавать, что человек, с которым хочешь связать судьбу, имеет задатки предателя. Уже не только звоночки, а канонада свидетельств. И опять некстати вспомнился эпизод из экспедиции на Тунгуску. Вспомни-лась его спина в таёжной прогалине, удаляющаяся от меня, и мои, ставшие ватными, ноги, после его крика: «Медведь! Беги!». И его настоящее бегство. Я шла за ним, не могла бежать. Он не сразу остановился. Когда я дошла до него, сказал: «Показалось, наверное. Их тут много с Ангары, при строительстве Братской ГЭС с насиженных мест согнали. На этой Макикте вечно что-нибудь кажется!» Но убегал по-настоящему! Лёг-кость, с которой предал, и не раз, жену, детей, потом меня, и снова не может принять решения. У меня никогда не было своего уютного дома. Так мечтается, так хочется до-ма, надёжности, умного сильного мужчину рядом, чтобы вместе идти по жизни. Вот он, умный, блистательный, поющий песни, в жёны позвал, балагур, … предатель.

Нашли недлинную валежину, ухватились за неё руками и полезли в воду. Я этого ужаса не забуду никогда. Вода ледяная перехватила дыхание, ноги свело. Неглубоко, воды в ямах всего по пояс, но мощь и скорость потока были так велики, что удержи-ваться на ногах было очень нелегко. На ногах держалась я из последних сил, а бедная согбенная Наталья вынуждена была смотреть в воду, спина ей не позволяла выпрямить-ся. И лёгкая она очень, худенькая, рост невелик. Голова закружилась, и её сбило с ног. Она за валежину, слава Богу, цепко держалась, а я с котомкой и рюкзаком держала ва-лежину и Наталью. Она на камнях и подняться не могла, руки заняты. Так и тащила её к берегу, обезумевшая от страха, что не удержу, погублю человека и себя.

А Володя, помахав нам, уселся на берегу, нас поджидает метрах в четырёхстах. Нет, чтобы подойти и помочь. Орёт что-то типа «левее», «правее», за гулом воды и не разобрать слов вообще. Не помню, как из воды выбрались. Сидим, отплёвываемся, со-греваемся. У меня кровь из носа, Наталья бледная, почти белая. Отжимаю на ней одежду, вода из рюкзака сама выливается, подмочила я травы, пока Наташу удержива-ла. Смотрю на взволнованную реку, её нестройные волны, даже какую-то неопрятность реки, клочья пены: где был мой рассудок, когда в воду полезла? Практически не при-ходилось до этого переправляться через горные реки, но теоретически я знала об опас-ности таких переправ. Этого опыта мне хватит, чтобы никогда не делать больше ошибок. Перевод названия реки Урсул – бешеный, река своё имя оправдывает.

Встаём, ковыляем к селу. Доходим до Володи.

- Что вы копаетесь?! Зачем сюда спускались? Какую-нибудь травку новую нашли? Вы как мокрые курицы! Что здесь-то окупывались, надо ближе к дому. Или высушиться хотите по дороге? Давай рюкзак, помогу. Хорошо тут у Вас! Я голодный, как волк. Ду-мал, мясо неделю перевариваться будет, а оно мгновенно пролетело. Шевелитесь, уже темнеет, надо корни перебрать.

Он говорит и говорит, не обращая внимания на то, что мы молчим. Мы с Ната-льей плетёмся за ним, он опять впереди, но говорит, прыгает, кричит:

- Э – ге – гей! Хорошо-то как!

Ощущаю почти физически, как что-то порвалось между нами сегодня. Ноги за-стыли, еле двигаются, кажется, что им сейчас не удержать сорок восемь килограммов моего тела. Наташа спотыкается о камень, падает и плачет. Утешаю её, растираю ноги, поглаживаю спину.

- Девонька, погибель от нас сегодня ушла. Отходили мои ноженьки, видать, по-следний раз на гору ходила. Обезножила совсем, силы слабые стали. А за него замуж не ходи. Не моё, конечно, дело, в чужое встревать. Это не твой мужчина. Он всем чу-жой. Балабол, прости Господи.

- Мне стыдно за нас, тётя Наташа. Простите меня!

- Ещё будет тебе по жизни всякое, и счастье будет, и детки хорошие у тебя бу-дут. А за него не ходи, не надо.

Доковыляли до дома. Тётя Наталья усадила меня на лечение, не слушала выкри-ков Володи, что ужин нужен. Достала из котомки мясо, ей его, оказывается, алтайка по-ложила, поделила пополам.

- На, снеси соседке за молоко, пусть свеженину своим сготовит.

Потрясла мне голову на поздний закат, а потом застонала. Ноги у неё тоже не согрелись. Со второй тётушкой нагрели кастрюлю воды на керосинке, налили в таз и напарили ей ноги. В той же воде и я ноги обмыла. Отвар трав пила сама, когда она уже спала.

19 июля. Ело.

Утром не хочется вставать. Тело какое-то тупое. Но нужно торопиться, сегодня председатель отпустил тётушку соседку, чтобы сходила с нами в какой-то дальний лог за кашкарой. Бабка Наталья с нами не идёт. Дорога туда дальняя, таёжная, ей не дойти.

Завтракаем жиденькой мясной похлёбкой с пресными лепёшками, которые напек-ла соседка своим и нас угостила. Володино балагурство принесло плоды: ему персо-нально достаётся пол-литра молока. Когда он его допил, спохватился, что не оставил полстакана Наталье на забелку чая, как она просила. Сокрушается по этому поводу не-долго, идёт к соседям просить, но молока уже нет.

После правки-лечения выходим из дома. Переходим по мосту на другую сторону и поворачиваем направо. Тропа долго идёт вдоль берега. Здесь траву либо косили, либо скот на ней пасли, она будто пострижена, как городской газон. По какому-то распадку резко сворачиваем в лес, Долго, часа два, лазаем по горной тайге. Тётушка заметно волнуется:

- Должон тут быть, лог этот. С Наташей ходила. Наши здесь, когда охотятся, дол-го не задерживаются. Кони засыпают, голова дурная делается. Можно и не проснуться. Наташа-то лучше знает место. Она, хоть и горбунья, а лучше многих тайгу знает.

Ещё час обходим склоны. Здесь чащобник, обычно такой на болотах, а здесь кедрач, но кривой какой-то. Наконец, попадаем в заросли кустарника с дурманящим за-пахом. Тётушка обрадовано кричит:

- Не знаю, кашкара ли это, но Наталья о нём говорила.

Под ногами сплошной ковёр горного вечнозелёного кустарника с блестящими гладкими листьями. Они кожистые, если развернуть лист, то видно, что форма эллипти-ческая. Сверху листья тёмно-зелёные, а снизу более бледные. Высота небольшая, с пол-метра. В воздухе чуть заметный лёгкий аромат какого-то эфирного масла, очень напо-минающий мне запах багульника. Спрашиваю:

- А не багульник ли это?

- Нет, багульник похож, но другой, грубее. Давайте быстрее пластать, нельзя в нём долго быть.

Я сильно устала в чаще, под пологом леса. Здесь ни ветерка, ни прогалин, ды-шать тяжко. Без привычки по тайге ходить немного жутковато, хотя я люблю лес, и подмосковные леса чем-то на тайгу похожи. Сумрачно здесь, но почему-то в голове зву-чит: «Вересковая пустошь». Вспоминаю наши леса, заросли можжевельника. Здесь всё не так, страна не та. Нет радости от леса, величие тайги подавляет. Осознаю, что вряд ли найду отсюда дорогу, потеряла ориентиры, пока вверх-вниз, вверх-вниз тайгу прочёсыва-ли. Начинаю рвать траву, но это не трава, а кустарник. Нужны ножницы или нож. У бабки Натальи нож всегда на поясе висит, а у соседки нет, у меня нет, только у Володи перочинный складной. Долго бьёмся с кашкарой, набираем вязанку и бросаемся прочь с этого места. Голова действительно у меня дурная, но не могу с уверенностью сказать, что от кашкары. День в разгаре, жара, утром пила отвар, голову трясли, да вчерашние переживания ещё не осели, высота большая, от этого может голова быть дурной.

Скатываемся с хребта неожиданно быстро, но потом долго идём по открытому месту, и я ещё и перегреваюсь. Со спутниками разговоров почти нет. Идём каждый в своём темпе: Володя далеко впереди, мы с тётушкой метрах в сорока друг от друга. Здесь полно паутов, мух и прочей летающей живности, воздух звенит.

Бабушка Наталья ждёт нас с нетерпением и, едва завидев, кричит издали:

- Нашли?

- Нашли! Сейчас покажем.

- Слава Богу, испереживалась вся. Надо бы самой туда, да вот ноги подводят.

Умываемся, и, пока греется чай, показываем свои находки. Она одобряет, траву верно взяли. Показываю ей синий цветок, сорвала у дороги.

- Что за цветок? Он здесь, как сорняк, повсюду.

- Синяк это, краска по-нашему. Тряпицы в красный цвет им алтайки красят. Для пчёлок хороша, а скоту вредная, да он сам её стороной обходит, чует.

После чая идём на почту узнавать, можно ли отослать корень и травы. Можно, и даже машина почтовая завтра с гор пойдёт на Онгудай. Спрашиваю, можно ли на ней уехать.

- Не положено по закону. Но вы с шофёром поговорите, да на дороге его обо-ждите, чтобы народ не видел, разговоров лишних не было.

- Какая Вы правильная, хочется с Вами коммунизм строить, - ёрничает Володя и галантно целует почтовой работнице руку в чернильных пятнах, - спасибо большое за до-верие. Мы ничего не слышали.

- Вас, культурных, не поймёшь, насмешничаете или как.

- Спасибо большое, - вмешиваюсь я. – Уезжать надо, отпуск заканчивается, вот и разведываем, как это сделать.

- Знаем все, что Наталья лечит. Получилось у неё?!

- Она умная женщина, очень знающая. Поживём, увидим.

- Она у нас всех лечит. Несите вашу траву, ящики есть, только забивайте сами.

Вышла на крыльцо. С него красивый вид на реку. Остановилась и вдруг поняла, что к физической усталости, лёгкой нехватке кислорода, чувственному восприятию пей-зажа, воздуха с запахами трав, снегов, звуков горного ветра и быстро бегущей живой воды прибавилось ощущение утраты. На пригорке у почты играют алтайские дети. Часть из них верхом на конях, часть спешилась. Подошла к ним, интересно было посмотреть, во что играют. Оказывается, бросают кости. Хотелось забраться на коня, не сидела вер-хом никогда. Спросила, можно ли. Ребята оживились.

- Бери коня!

А я не знаю, с какой стороны к нему подойти. Дети смеются. Потом подвели коня к крыльцу, помогли на него взгромоздиться. Господи, как они на них ездят?! Жи-вая махина вдруг двинулась от крыльца вниз к реке. Я закачалась, поехала по голой спине вперёд. Ухватиться мне удалось только за гриву. Животина морду в воду сунула и с шумом воду в себя тянет. Лежу на ней, плотно вжимаясь в колючую спину, по-виснув головой вниз. Сквозь шум воды слышу хохот, чей-то окрик и свист. Коняга раз-вернулся, забравшись по пузо в воду, встряхнулся. Не знаю, хотел он меня сбросить специально или нет, но удержалась я на нём чудом, буквально в последнюю секунду он двинулся на берег, и мне удалось выпрямиться. Увы, совсем ненадолго. Коняга под-нимался вверх, а я съезжала по спине вниз. Теперь я держалась одной рукой за гриву, а другой ухватила хвост. Коню это не понравилось, и он протестующее заржал и под-прыгнул. Держалась из последних сил, ожидая своего падения под копыта, но раздался чей-то укоризненный голос с гневными нотками, взрослый алтаец, улыбаясь глазами, по-хлопал коня по морде, и тот, будто что-то поняв, медленно пошёл к крыльцу. Изогнув-шись, я держалась теперь обеими руками за хвост, то есть ехала задом наперёд. Двое мужчин стянули меня с коня, у меня руки не разжимались. Вокруг ниоткуда собралась толпа, и все в ней смеялись. Нашли развлечение в чужом страхе…

- Почто неосёдланного взяла? Выдрала коню хвост, унизила его. Он умный, тер-пел, понял, что не умеешь, не сбросил. Он умный, и ты ума наберись, глупая городская женщина. Зачем в трусах ходишь? Будешь теперь драный шкура иметь.

- Это шорты, спортивная одежда такая, а не трусы, - оправдываюсь я. - В брюках жарко, а в шортах в самый раз. Не думала на коне ездить, первый раз в жизни села, попробовать.

- Будешь ездить, понравился конь?

- О, нет! Не знаю, как Вы на нём удерживаетесь, ноги на раскоряку, шкура колю-чая, держаться не за что. Снимаю шляпу перед Вами.

- Зачем шляпа?

В этот момент конь заржал, громко, заливисто заржал. Честное слово, конь смеялся! Он ещё и пробежался перед почтой по кругу. Детвора смеялась во всё горло, а взрослые держались за животы, о чём-то говоря друг другу на своём языке.

- Милая моя, развлекаешь народ?!

- Да нет, просто села первый раз на коня, а им смешно, что не умею ездить.

- А мне можно попробовать?

- Конь серчал, не даст сидеть, - и что-то сказал коню алтаец.

Коняга рванул с места, и, отбежав подальше, стал щипать траву на берегу, тихий и смирный. Пошли с Володей домой. Остаток вечера прошёл у меня за готовкой ужина и дневником, Володя пошёл с соседским мальчиком на рыбалку, но скоро возвратился, ничего не поймав, терпения не хватило. Мальчик пришёл чуть позже, принёс Наталье хариусов. Нам их попробовать не удалось, успели съесть лапшу с тушёнкой. Потом мне трясли голову, пила травяной отвар. Володя спел несколько песен из своего тунгусского репертуара под гитару молодой алтайки, которая пришла нас проведать, а я подпевала. Бабушка Наталья к гостье отнеслась ревниво, и, как только Володя распелся, прогнала её, сказав, что всем завтра рано вставать. Долго переговаривались в темноте «за жизнь», вчетвером вспоминая эпизоды из своей жизни, причём Володя и я пересказывали эпи-зоды из своей таёжной жизни, тётушка – о своей поездке в город Горно-Алтайск, а Ната-лья – о своих пациентах. Так устроена человеческая психика, что рассказывают люди в первую очередь о том, что их поразило.

20 июля. Ело – Бийск – Эликманар.

Раннее утро. Чувствуется, что день будет солнечным. Выхожу во двор, где меня уже ждёт тётушка Наталья. Будет последний сеанс «правки головы», так называет про-цедуру целительница. Летят к восходящему Солнцу слова её молитв, качается и стучится о её ладони моя головушка. Впитываю в себя картину рассветного села, уплывающий облачком туман с Урсула, запах трав, ещё влажных от обильной росы. Не хочется торо-питься, но надо. Мы не знаем, когда подойдёт машина, ждать придётся у почты. Обни-маемся на прощание с тётушками. Протягиваю Наталье книгу Крылова «Травы жизни и их искатели» и небольшие деньги за кров и пищу. Она растрогана, прижимает книгу к груди, и я из-за её согбенной спины книги больше не вижу.

- Тебе, поди, самой надо. Я почти все, записанные, знаю. Спасибо, храни тебя Господь. Травы запомнила? Тебе их выучить надо, ты способная к учению, можешь сама научиться лечить. А ты, мужчина, остепеняйся, да береги жену. Мягкая она, не ломай ей душу.

- Я берегу, - он залпом допивает молоко, - сюда вот привёз, к Вам. Ох, хорошо тут у вас, ещё бы пожил.

Идём с ним к дороге. Успеваю оглянуться. Село раскинуло свои дома, как кры-лья. И вправду, орёл, очень точное название: Ело – Орёл. По дороге в тучах пыли уже идёт почтовый фургон. Тормозим его на повороте в село. После недолгих переговоров водитель соглашается взять нас, но только до Онгудая, и высадит на въезде в райцентр. Поджидаем его на дороге, пока забирает почту. К сожалению, кабина занята, нас сажа-ют в фургон. В нём очень душно, неудобно, не за что держаться. Не темно, сквозь ще-ли пробивается свет. Не увидим окрестности, вот что плохо. Но придётся терпеть, хоро-шо, что вообще смогли уехать.

Описать дорогу до Онгудая не могу. Пристроились на наших посылках, но, на первой же ухабине, с них свалились. Сели на какую-то промасленную фуфайку, упёрлись спинами друг к другу, и всю дорогу отпихивали посылки ногами, держась за рюкзаки. Кошмар закончился у той же столовой, от которой мы уезжали. Нас высадили прямо у крыльца. Персонал нас запомнил. Женщины подходили по очереди, расспрашивали, удивлялись, хотели услышать подробности. Любопытство пересилило здравый смысл и трудовую дисциплину. Накрыли стол, и персонал сел чаёвничать, так здесь называют процесс чаепития. Я рассказывала, как мне трясли голову, собирали травы, ходили на белки и попали в грозу. Женщины ахали, бурно комментировали, вспоминали своё. Дружно вышли нас провожать, сговорив двух водителей взять нас в кабины своих бен-зовозов.

Ехали мы порознь, договорившись пересечься на Семинском, где все водители останавливают машины, давая остыть перегревающимся на подъёме моторам. Первую остановку сделали на перевале Чике-Таман. Очень долго забирались на него по серпан-тину, шутливо называемому «тёщиным языком». Шофёр матерился, называл его Черто-вым перевалом, но, конечно, перевод названия другой, буду его искать. На этот раз мне попался молодой и разбитной водитель, весь в наколках. Попытался распустить ру-ки, но, получив отпор, угомонился и принялся хвастаться, как он хорошо работал на Ко-лымской трассе, заработал кучу денег, купил дом под Бийском и теперь ищет себе же-ну. Из-за него была в напряжении всю дорогу, до Чике-Тамана.

На перевале стоит красивая беседка, от неё открывается чудесный вид на окрестные горы. Я с радостью кинулась к Володе, его водитель тоже здесь передыхал. Рассказываю ему о том, что боюсь ехать со своим шофёром, а он смеётся:

- Ты заметная, терпи, они здесь все такие!

Его шофёр зыркнул глазом и кивнул мне на свою машину:

- Забирайтесь вдвоём. На Семинском посмотрим, что к чему, - и моему, - Со мной поедет, жена его.

Опять тянулся тракт, но машина катилась вниз быстрее. Даже подъём на Семин-ский показался недолгим. Втроём в кабине под горным солнцем в июльский день жар-ко. Меня замутило от бензинового чада. На перевале мы вышли. Сегодня здесь менее многолюдно, чем неделю назад, нет солдат. Опять ощущение сумрачного простора на все четыре стороны. Всё вокруг залито солнцем, но над самим перевалом стоит облако. Наши машины ушли вниз без нас. Мы пошли пешком по обочине, рассматривая травы. Но далеко уйти не пришлось, буйно разросшееся разнотравье мешало. Буквально проди-рались сквозь травы, да мешали ещё и скалистые выступы, которые приходилось обхо-дить. Не планировали здесь ночевать, поэтому глубоко в тайгу заходить не стали. Я рас-строилась, что не узнала многие травы, но и радовалась тоже, узнавая те, что мне по-казывала Наталья. Увидела кашкару, оказывается, и здесь растёт.

Двойственные чувства вызвали у меня встречи с алтайскими травницами, вспом-нила я и свою бабушку, она тоже травами пользовалась и травников знала. С одной стороны все признают, что лечение травами, фитотерапия, корнями уходит в тысячелет-нюю народную медицину, то есть более древняя, чем медицина официальная. Двой-ственное положение: в стране, я знаю, есть научные учреждения в Академии наук, кото-рые ведут исследования лекарственных растений, причём не только тех, что у нас про-израстают, но и тех, что используются в восточной медицине. А с другой стороны, это никак не сказывается на практике для населения. В Государственную фармакопею СССР входит сто пятьдесят видов трав, а в аптеках продаётся не больше десятка, да и то, ес-ли аптека хорошая. Даже те, что под ногами растут – крапива, подорожник, одуванчик, спорыш, мать-мачеха – и тех нет. Ни одна аптека не приготовит сбора по рецепту врача, да и врачей таких нет, их просто не готовят. Если кто и порекомендует из врачей, то сам сбор не получить, не продаются травы. Впрочем, «лекарственные травы» - это слиш-ком буквально понимается. Подразумеваются ещё и различные части растений: плоды, семена, цветы, почки, листья, кора, клубни, корневища, корни, луковицы и т.д.

У нас так оголтело целителей травят, мракобесами их называют, а они знахари, то есть знающие, берегущие память народную. Люди лечились, лечатся и, надеюсь, бу-дут лечиться травами. Взять бы эту сферу под государственный контроль, заложить ос-новы. Здесь, например, женщинам негде работать. Построили бы фармацевтическую фабрику или пункты приёма трав устроили, обучили женщин собирать сырьё правильно, да наладили бы выпуск коробочек со сборами. Всем было бы хорошо. Обсуждаем с Во-лодей на ходу эту тему. Несмотря на исторически сложившиеся и искусственно создан-ные препятствия, траволечение продолжается.

Видела статьи, осуждающие траволечение, что это антинаучное направление, что политическая ошибка его пропагандировать. Врачебное сообщество прекрасно понимает пользу, некоторые рискуют даже дать рекомендации, но вслух о травах – ни-ни. Пока будем замалчивать и скрывать знания, люди будут рисковать отравиться, занимаясь са-молечением, либо, принимая травы тайком, замаскировать болячку и поздно обратиться к врачу. Противна эта двойственность. Врём, врём постоянно в обществе. Говорим одно, а думаем другое, делаем третье. Знания спасать надо, пока старики живы. Травы и дей-ствуют мягче, чем синтетические препараты, их годами принимать можно, и весь при-родный витаминный комплекс они содержат, и организм чистят. Надо мне учиться уме-нию составлять сборы. Жаль, что я электронщик, а не врач или биолог.

Рюкзаки наши набиты травами, а у меня ещё и гербарий в газетах, для себя со-брала, чтобы с ботаниками определить, с какой травой имею дело. Идти с таким увеси-стым грузом тяжело. Спускаемся к чадному тракту распаренные, в колючках и репьях, опасаясь долгого ожидания попутки, но нам сегодня везёт. Нас быстро подбирает пер-вая проходящая машина, самосвал. Шофёр с большим интересом слушает наш разговор о травах. Тут же и сам рассказывает несколько историй о своей крёстной, он её, поче-му-то, называет «лёлей», которая лучшая повитуха, чем акушерка в роддоме, травы зна-ет и лечит не только родню. Но на мою просьбу, дать её координаты, отвечает отка-зом:

- Ага, её милиция загребёт, да и отправит в лагеря. Запрещённое это дело, ну его к лешему, чего беду кликать?

Высаживает нас в Усть-Семе, дальше ехать с пассажирами опасается из-за инспек-торов автоинспекции, которые до этой деревни добираются. Но нам дальше и не надо, нам теперь чуть назад вернуться, но по этому, правому, берегу Катуни. У нас есть вре-мя, мы проголодались и решили перекусить, а уж потом добираться до Эликманара. Мечтаем подняться к Кара-Кольским озёрам. Через полтора часа будет автобус до Че-мала. Но столовая оказалась закрытой. Постучали, попросили хлеба, но, увы, хлеба нет, сегодня не завезли, вчерашний закончился, они закрылись уже сегодня насовсем.

Нашли магазинчик. Он с почти пустыми прилавками, снабжение на Алтае ужасное просто, всё в дефиците, и нет даже самых необходимых вещей. Но стоит ящик с яйца-ми, и я обрадовалась: возьмём десяток и сварим в котелке. Продавщица тычет пальцем в бумажку на стене. Читаю: «Меняем трусы на яйца». Володя за моим плечом гогочет:

- Давайте наоборот! Я Вам трусы, а Вы мне яйца!

Продавщица его зубоскальство принимает благосклонно, но отказывается продать яички наотрез:

- Из заготконторы был человек, я ему по счёту их сдала. Сегодня тару привезёт и заберёт, жду вот. Вы сходите к соседям, у них кур много, может, продадут.

Выходим на улицу и расходимся в разные стороны. В первом доме мне старик отказывает, и он, почему-то, очень недоброжелателен:

-Иди, иди отседа! Яйки, млеко… Саранча городская, шалава в штанах! Вали!

Должно быть, ему не нравятся брюки на женщинах. Иду во второй дом. На лай собак выходит молодая алтайка.

- Не продадите ли яичек и молока? Мы с Ело добираемся в Эликманар, прого-лодались, а столовая закрыта.

- Проходите в дом, спрошу свекровь.

Машу Володе, чтобы подошёл. В избе маленькие дети и старуха за занавеской у печи. Объясняю, что хотим есть, просим продать.

- Садитесь да поешьте. Собери на стол!

Усаживаемся, обмыв руки в бочке. Рассказываю, что сосед обругал ни за что.

- Это он тебя за тунеядку принял! По городам их насобирали, да к нам на пере-воспитание привезли. Шалавы, ничё делать не умеют, куда их девать?! Вот и шляются, шоферов под заборами ублажают, да наши парни к ним повадились бегать. Но вечор поют душевно, заслушаешься. Вы кто такие будете?

Рассказываем о себе, о травах. Старуха и молодка удовлетворённо кивают. На столе появляются солёные огурцы и грибы, ставится миска с большим варениками с ры-бой, уже развалившиеся. Оказывается, хозяин поймал тайменя, рыбу пустили в дело, чтобы не пропала. На керосинке поджарили яичницу из двух яиц, а из подполья доста-ли банку с молоком. Мы деликатно наваливаемся на еду. Раскричался ребёнок, и мо-лодая женщина садится его кормить. Не стесняясь, достаёт и обнажает грудь с огром-ным, с большой палец руки, соском. Младенцу, честное слово, он великоват!

- Вот это да! – восхищённо ахает Володя. – Мадонна с младенцем! Только в де-ревнях и увидишь настоящую женскую грудь. Скольких кормили?

- Третий это, - смущается женщина и поворачивается к бестактному боком. – Да он сейчас наестся и заснёт, по делу кричит.

Благодарим гостеприимных хозяев. Я спрашиваю, сколько должны, но Володя, не дав хозяйке ответить, радостно балагурит:

- Какой гостеприимный народ на Алтае! Угостили, напоили, накормили. Здесь только и сохранились обычаи предков. В городе никто не приведёт с улицы голодных, всё покупное.

Хозяйка в растерянности молчит. Протягиваю ей три рубля рублями, она аккурат-но вытаскивает одну банкноту, отодвигая мою руку с двумя оставшимися. Выходим на улицу, стоим, прикидывая, что делать. Неожиданно подкатывает автолавка и сворачивает на Чемальский тракт. Машина останавливается, водитель идёт к столовой, а я к нему.

- Не подбросите до Эликманара двоих?

- Вы к кому туда?

- К Анисиму Кистькину и жене его Арине.

- Знаю. Сейчас хлеба возьму и поедем. Поможете мне муку сгрузить.

- Хлеба нет, не завозили сегодня. Мы тоже хотели купить.

Он идёт к рабочему входу, обходя столовую, и вскоре возвращается с тремя бу-ханками хлеба в авоське.

- Одной вам хватит на сегодня? Две я себе взял, мать не пекла сегодня, жарко.

Володя смеётся вначале, а потом лицо его становится жёстким.:

- Вот так, по своим, и растаскиваем страну. Пропасть между городом и деревней. На пороге государственного учреждения стояли, за свои заработанные деньги просили хлеба. И что же?!

Володя сел на своего любимого конька. Шофёра он завёл, как говорится, с полу-оборота. Есть в нём это свойство доводить и себя, и других до истерии разговорами о политике. Сидела в кабине, неудобно зажатая между ними, и слушала вполуха, хотя, почему в половину, сразу в оба уха, как мужчины ругают правительство, погоду, до-рожников, снабженцев и, зачем-то севооборот. У какого-то магазинчика выгрузили мешки с мукой, я из кабины не выходила. Разболелась голова. Весь день в пути, в бензиновом чаду, перепад высот, но я крепилась. Выше моста долина Катуни живописна. Дорога уже, не автострада, но улучшенная грунтовка, идёт по правому берегу большей частью по нижней террасе, по лугам и перелескам, через редкие селения и небольшие аилы алтайцев. По сторонам на обоих склонах лесистые горы и глубокие боковые долины.

В Эликманар попали уже в сумерках. Перешли мостик через реку, второй, выше того, что на автостраде, и вот он дом деда Анисима и бабушки Арины на пригорке, в котором мы жили весной этого года. Нас признали. Володя с порога спросил:

- Баня будет?

- Топи, если нужна.

Начались хлопоты и расспросы. Достаю из своего рюкзака подарки, которые вез-ла из Новосибирска и провезла по всему Алтаю: полукеды деду, он о них мечтал вес-ной, и платочек бабушке. Подробно рассказываю, как ездили за кашкарой в Ело, расска-зываю о каждой травке, корне. Бабушка Арина ведёт меня на летнюю кухню и показы-вает чертополох.

- Варить буду сегодня лекарство для мальчонки одного. Падучей страдает.

- Вы лечите эпилепсию?!

- Лечу. Леченье трудное. Вот беру траву, зелёную часть, и столько же беру воды. На медленном огне выпариваю до половины. А потом на закат болящий умывает лицо и пьёт остаток. Укладываю его спать. Тут обязательно нужна тишина, чтобы никто спя-щего не тревожил, а то не очнётся, душа не вернётся. Спит у меня каждый по-своему. Кто сутки, кто три дня, а кто, было раз, напугалась я, семнадцать дён человек спал. По-том сами просыпаются и о падучей и не вспоминают. Уходит за раз. Родня только ме-шает, всё хотят на спящего посмотреть. А что глядеть? Глаза у иных открыты, но не ше-велятся, не видят.

- Можно мне посмотреть и попробовать на вкус?

- Смотри. А у тебя падучая? Или в роду у кого?

- Нет, бабушка Арина. Я говорила, что после травмы голова болит. Мучаюсь. Не постоянно, а приступы боли, хоть на стену лезь. Меня сейчас Наталья в Ело полечила. Надеюсь, легче будет.

Я окупываюсь в бане быстро. Для меня слишком жарко я даже на четвереньках к двери ползла, у пола прохладнее. А Володя с дедом хлестались берёзовыми вениками, а потом ещё пили бражку. Дед спросил о наших планах и, узнав, что ничего особого не планируем, предложил ему помочь с сенокосом. Едет на покос завтра с сыном и сно-хой.

- Конечно, поможем! Девки будут?

- Там не забалуешь, работа встанет. Ты, Владимир, не поделишься корнем?

- Да у вас его здесь полно, а в городе взять негде.

Я готова была провалиться сквозь землю от стыда. Что это на него нашло?! Си-дит за столом, ест мёд, пьёт бражку, и пожадничал.

- Конечно, дед Анисим, поделимся. Он шутит.

- Спасибо Татьяна. Я сам-то к белкам уже не поднимаюсь.

- Я не шучу, здесь его легче достать.

- Поделимся, поделимся, не жадничай.

- Мужчина хозяйственный, обстоятельный. Не неволь его. Что к гостю привязался? Привезут тебе, - вмешивается бабушка Арина.

Выхожу во двор, прохожу по тропе, мимо бани, к реке. Усаживаюсь у воды и реву. Вода льётся, с камня на камень прыгает, и слёзы у меня капают. Слышу голос ба-бушки позади:

- Иди к избе, нельзя у воды после бани, студёная она. И ложиться надо, завтра рано вставать. Траву сейчас солью, да тоже лягу.

- Вы уже варите? Я так хотела посмотреть!

- Уже сварила, сейчас снимаю. Чё смотреть? Упарилась вполовину, значит готова.

Процеживаем с ней отвар. Он тёмно-коричневого цвета. Нужный для больного объём отливается в банку, остаётся с полкружки, то есть около двухсот пятидесяти граммов. Она даёт мне обмыть лицо, плеснув в ладони, а остальное я выпиваю в пять глотков.

- Я тебе в сарае постелила. Будешь там спать, никто тебя не потревожит. На по-кос тебе нельзя, с солнцем нашим шутки плохи. Твой пусть едет, ему всё нипочём. А ты спи, сколько спаться будет.

Последнее, что слышала, это голос Володи:

- Вот те на! Она уже спит, засоня! Что на себя одну постелила?

21 июля. Эликманар.

Утром просыпаюсь от голосов. Балагурит Володя, требует парного молока. Соби-раются с дедом на покос. Хочу подняться, но не могу пошевелиться. Стремительно раз-ворачивается в сознании вихрь, образуется коридор, в который меня затягивает, и я не успеваю проснуться окончательно. Второй раз проснулась и увидела бабушку Арину с кучкой куриных яиц в переднике. Хотела встать, но мышцы и голова тупые, не слуша-лись. Бабушкин голос, очень громкий и отчётливый:

- Спи, спи. Наши с покоса ещё не приехали.

С этой минуты я отчётливо слышу все звуки: хруст выпалываемых с грядок сор-няков, кур, реку, голоса людей. Лежала с открытыми глазами, разглядывала сарай. В от-крытую дверь тянуло зноем, но в сарае было прохладно. Множество различимых запа-хов: сухой прохладной земли, влажной травы, нагретой земли, старого дерева, бутыли с керосином, кисловатый запах старой подушки, сосновой смолы, цветов и других.

Окончательно привело меня в сознание чувство голода. Думалось очень медлен-но, время будто растянулось. Я поднялась и вышла во двор. Солнце клонилось к запа-ду, но было ещё высоко. Дверь в дом была прикрыта на щепку. Бабушку Арину я уви-дела на дороге, она поднималась от моста, должно быть ходила в деревню. Она явно была рада тому, что я на ногах. Попили с ней чаю с мёдом. Старушка включила радио. Новость: пока мы гуляли по горам, американцы высадились на Луну. Сообщение было коротким. Хотелось больше подробностей, но наши дикторы были сдержанны. Как-то неправильно, нечестно это. Когда говорим о наших, эфир захлёбывается от восторгов, а это ведь тоже достижение землян. Сегодня я воспринимаю всё, и природу, и людей, как-то очень обострённо, ярче, отчетливее, выражение напрашивалось: как новенькая.

Народ возвратился с покоса около семи часов. Володя сильно загорел, даже об-горело чуть брюшко, а лицо почернело. Бросился ко мне:

- Ну что, роднуля? Как впечатление? Мне дед Анисим сказал, что чертополох пи-ла, и будешь теперь спать две недели. Я заволновался, ведь на работу выходить. Хозяе-ва опять завтра на покос едут, а мы с тобой махнём вверх по реке, что в избе киснуть! Наработался я сегодня, хорошего понемножку надо.

- Володя, американцы на Луне высадились. Шестнадцатого взлетели, сутки на ор-бите были, а потом полетели к Луне. Такое событие шампанским отмечать надо, но где его возьмёшь! На «Аполлоне – 11» летели.

- Да ну! Вот это новость! Дед Анисим, праздник сегодня. Надо бы выпить сего-дня медовухи за науку, земляне на Луне.

- Господи, спаси и помилуй! До Луны добрались. Наши или те?

- Американцы. Наши герб СССР на Луну закинули, а они – с надписью «От зем-лян». Подробностей не сообщают. Послушать бы, что видят, сказали, что три дня на ор-бите были, а потом высадились, - говорю я.

Бабушка Арина несёт бутыль, так называемую четверть, с самогоном. Народ вы-пивает по стопке и расходится. Сыну со снохой ещё предстоит обихаживать скотину, до-ить, готовиться к завтрашнему дню. Обмакиваю язык в самогонке, она жуть как воняет. Володя опрокидывает мою стопочку в себя. Бабушка уносит четверть и приносит ма-ленький шкалик-четвертинку настойки с кедровым орехом, наливает мне и себе по пол-стопки:

- Это лечебное, помоги, Господи! А на Луне они жить будут? Не приведи, Госпо-ди! Наши-то почто не полетели?

- Дорого это, космос осваивать. Говорят, что приборами дешевле. Жаль, что не наши. А жить там ещё негде, они вернутся на Землю.

- Свят, свят, свят, оборони, Господи. Что делается на белом свете!

Спать ложимся рано, вместе со стариками. Я в сон провалилась сразу.

22 июля. Ело – лагерь на острове

Утром дед Анисим пытался заманить Володю на покос. Вчера он деду хорошо помог. Но сегодня, слышу, как Володя отбивается: времени нет, сегодня мы уходим. Встаём сразу после отъезда косцов. Бабушка Арина кормит нас завтраком: молоко, чай с травами, картошка с огурцами. Они здесь вырастают огромные, толстые, но плотные, ядрёные. Рассматривает Володю, у которого кожа на лице страдает, как говорят, рябой.

- Ты его чистотелом умывай полгода каждый день, очистится лицо.

- Я не знаю, как он выглядит.

Она замирает в раздумье, а потом лицо её светлеет:

- Да знаешь, известная трава. Он, однако, у меня возле уборной растёт. Там зем-ля жирная, прошлый год там видела. Пойдём смотреть.

Выходим и рассматриваем большой куст с жёлтыми цветочками и мягкими ли-стьями, который действительно растёт на этом месте. Она срывает лист, перегибает его, и на изломе появляются жёлтые капли, похожие на йод. И я запоминаю навсегда и чи-стотел, и чертополох, и эту усадьбу. Обнимаемся на прощание.

- Может, и увидимся ещё, даст Бог, приезжайте!

Оставляю на столе под полотенцем хорошие жирные корни родиолы розовой, золотого корня. Накидываем рюкзаки, идём вверх по реке дорогой вдоль берега. Иду сегодня тяжело. То ли выпитые вчера две столовые ложки самогона, то ли после черто-полоха не оклемалась, на ходу сплю. День чудесный, дорога просёлочная почти наката-на, от речки веет прохладой. Небо сегодня густо-синее, а ветер несёт запахи цветов, хвои и снега. К дороге подступают залесенные склоны. Довольно часто попадаются сы-рые места, дорогу пересекают нитки ручьёв. Дождей не было здесь давно, земля пыль-ная и пересохшая, русла ручьёв, в основном, пустые. Из тайги зверьё не выглядывает, а то дед Анисим застращал, описывая обилие в долине: маралы, косули, медведи, соболя, рыси, горностаи. Стеной стоит дикая нехоженая тайга, местами деревья подходят к са-мой воде.

Долина живописная, дорога нескучная. Иногда лес отступает, и выходишь на лу-говины, сплошь покрытые буйной цветущей июльской травой. Цветочный аромат дости-гает в таких местах необыкновенной силы, кажется, что опрокинули на землю флакон дорогого парфюма. Я рассматривала цветочки, но так и не поняла, какой так нежно пахнет. Под Ело запахи цветов другие, сильнее чувствуется степной, сенный запах. Здесь влаги больше, цветы другие.

Сделали несколько ходок. Прошли пасеку, на которой никого не было, хотя вид-но, что есть хозяйство, люди здесь живут. Дорога упёрлась в скалу и закончилась. Надо перебредать реку, а у меня после Урсула страх. Смотрю на противоположный берег. Го-ра Крестовая осталась позади, а к берегу бараньим лбом выходит её отрожек. Дно ка-менистое, берег тоже в довольно крупной гальке, мелкую, должно быть, унесло боль-шой водой. Володя протягивает мне руку и тащит в воду. Мы разутые, вибрамы в ру-ках. Босым ногам больно на камнях, но всю боль тут же поглощает холод и усилия удержаться на ногах. Совсем недавно зарекалась лезть в горные реки, но Эликманар оказался здесь вполне перебродимым

. Перешли, обулись, идём дальше. Вскоре дорога опять подводит к воде, снова брод. Переходим снова на правый берег. Примерно через ходку тропа вновь переходит на ту сторону, под большую, тёмную от кедрача, гору. С неё ползут тучи. Чуть прошли дальше, и опять брод, потом ещё брод. Он выводит на островок с крутым бережком. Дорога идёт через него, но второе русло оказалось сухим. Над нами тучи, накрапывает дождь. Близится вечер. Островок выположен, ровный лужок будто пострижен. По сухому руслу заросли уже поспевшей смородины. На самой высокой части растут два кедра, под которыми мы вначале укрываемся, а потом ставим палатку, так как дождь не уни-мается.

Палатка наша – брезентовый тент, без дна и входа. Вместо него я пришила мар-левый полог. Комары за него не залетают, дышится легко, но от ветра она не спасает. Сегодня мы, наконец, остались одни, нет опасений кого-то ненароком обидеть словом или делом. Люди на Алтае чисты, простодушны, очень чутки к словам, и совершенно не знают городских реалий. Делимся впечатлениями о поездке, встречах, обнимаемся без посторонних глаз и ушей, впервые за отпуск.

22 июля. Лагерь на берегу Эликманара

Проснулась от того, что кто-то шумно выдохнул мне в лицо, тент колышется, дёргаются растяжки. Поднимаю голову и вижу две коровьих морды у входа. Марля им не помеха, просунули головы сквозь неё и доедают буханки хлеба. Мы продукты занес-ли в палатку и оставили в ногах у входа. Третья морда торчит в окошке у изголовья. Со всех сторон слышен хруст поедаемой травы, звон ботал, шумные вдохи-выдохи. Понятно, на берег вышло стадо. Начинаем выпихивать животин из палатки. Хлещу по мордам свитером. Справились с трудом, животные вокруг нас неповоротливы, огромны и совсем не хотят уходить. Почему-то у здешних коров рога не отогнуты назад, как у коров на рязанщине, а, острые и тонкие, нацелены вперёд. Пастуха не видно вовсе. Это вообще характерная алтайская особенность, стада ходят сами по себе. Отогнали коров с нашего пригорка в низину, потратив на это час.

Хлеб спасти не удалось. Эти, упитанные на вольной траве, заразы сожрали заод-но и макароны, даже сахар полизали, замочив его слюной. Я пригорюнилась: продукты исчезли. Прошлись по мокрым кустам вдоль второго русла, собрали смородину, подави-ли её в кружках вместе с остатками сахара. Дождя нет, но всё с утра ещё влажное. Впрочем, солнце здесь палящее, как из-за горы поднялось, так мгновенно всё высушило. Пошли к реке, окупнуться от мусора, налипшего к мокрой коже. Я радуюсь тишине, ко-торая вовсе и не тишина, так как шумят река, лес, Володя поёт в полный голос от из-бытка чувств. Поднимает меня на руки и кружит по поляне:

- Ты птица! Нет, рыба!

Несёт меня к реке и уговаривает лечь в воду и ухватиться за камень руками, чтобы не унесло:

-Не чикайся, чего себя ладошкой поливать?! Окунайся сразу!

Он это ловко проделывает сам, и принимается заталкивать меня в воду. Визжу, вырываюсь, бегу на бугор погреться и обсушиться. Он мчится за мной, нагоняет, я уво-рачиваюсь и… наступаю на змею. Её бросок, и на моей ноге два укуса. Подпрыгиваю, чтобы отбежать, Володя не даёт, он змеи не увидел.

- Змея, Володя, осторожно! Меня укусила. Что делать?!

- Да, брось. Не паникуй, тебе показалось!

Мы замерли. Змея на пригорке не одна, их несколько шевелятся, охоты сосчитать не возникает. Та, что меня укусила, быстро протискивается в трещину в земле. Володя принимается прыгать на месте:

- Они шума боятся! Стой! Точно укусила? Сейчас посмотрю.

Становится на четвереньки, разглядывает ногу и вдруг прикладывается к ранке губами. Отсасывает и сплёвывает, снова отсасывает. Пытаюсь вырвать ногу и воплю:

- Зачем двоим пропадать?!

- Не пропадём, я знаю, так делают. Подождём, посмотрим. Дальше пока не пой-дём. Но на пасеку сходить придётся, продуктов подкупить, может, продадут что-нибудь. Налегке быстро добежим, палатку снимать не будем.

Вот за эту быстроту реакций он мне и приглянулся. Полощет рот речной води-цей, будто от змеиного яда можно так спастись. Губы у него после покоса шершавые, это опасно, теоретически я это знаю. С опаской гляжу на все щели в земле. Сидим на солнце, отойдя подальше от змеиного бугра. Со мной за час ничего не случилось. Над горой начинают появляться и сгущаться облака, и очень быстро тяжелеют, брюхатятся чернотой. Решаем идти на пасеку до дождя.

Бродим Эликманар. Отошли за ближайший мысок, а за ним земля сухая, трава сухая. Чудеса, граница дождя недалеко от нас прошла. Идём быстрым шагом, почти бе-жим. На пасеке есть люди. Продуктов для продажи у них нет, но делятся с нами кар-тошкой, угощают сотовым мёдом с чаем, дают полбуханки хлеба. Рассказываем, где сто-им, что дождь шёл весь вечер и ночью.

- А, так вы в Гнилом углу остановились, там всегда дождь. Туда скот ходит, все-гда трава есть, она там мягкая. А здесь дождей всё лето нет. На неделе той прошёл, так все теперь на покосе. Поздний у нас нынче покос. А под горой всегда льёт, микро-климат там. Здесь так бывает.

Идём обратно. Что ж, придётся отказаться от похода на озёра. Без продуктов идти нет смысла, хотя, конечно, можно идти три дня на голоде, но зачем? Мы не за-давались целью их увидеть, а кашкару собрали, голову мою полечили. Поживём эту ночь на острове, а завтра пойдём тем берегом обратно. Сегодня, когда смородину со-бирали, видели наверху тропу. Завернули за мысок, а над бродом уже дождичек виден. Действительно микроклимат.

После бродов и под дождём немного замёрзли. Забрались в палатку, согревая друг друга. Неожиданно заснули. Просыпались и снова засыпали под равномерный шум дождя. Провели этот вечер буквально наедине друг с другом.

23 июля. Лагерь на острове – лагерь на лугу.

Разбуженное лаской тело способно сегодня свершать чудеса. Хочется немедленно-го движения, но приходится ждать, пока солнце обсушит кусты. Передвигаемся с огляд-кой на каждую трещину в земле. Специально заглядываем в каждую, и действительно видим змей в щелях берегового откоса. Должно быть, выползают на бугор греться на солнце, когда земля чуть обветривается. После чая со смородиновым листом и ломтём хлеба снимаем лагерь, укладываемся и поднимаемся на крутой левый берег.

После недолгих поисков находим тропу. Это действительно тропа в полном смысле слова. Идёт по густому подлеску, поднимается вверх, обходя прижимы. Чувству-ется, что по ней относительно часто ходят, но не каждый день. Мы идём с наслажде-нием, которое даёт желательная физическая нагрузка. Временами останавливаемся, когда бросает друг к другу любовь, или хочется вместе полюбоваться пейзажем, или собрать горсть малины или смородины. Довольно далеко отсюда до жилья, и ягода в изобилии, никем не собираемая. Солнце печёт, а позади, над Гнилым углом, змеином островом, опять собираются облака. Через несколько ходок вышли на роскошный луг. В конце его добротная обустроенная туристская стоянка, какой она должна быть. Есть кострище, об-несённое ошкуренными брёвнышками – скамьями, места под палатки, тень под деревья-ми, вода в ручье и прекрасный вид. Останавливаемся здесь надолго, чтобы приготовить обед – ужин.

Не успели расслабиться, как показалась на тропе большая, человек тридцать –сорок, группа детей с инструкторами. Оказывается, организованная группа из Бийска, с турбазы. Здесь у них плановая стоянка, посему она так и оборудована. Поначалу нас вежливо попросили освободить место, но я, смеясь, подняла обе руки вверх:

-Сдаюсь! Дайте доварить, ребята, мы вам не помешаем. От голода скоро сва-лимся, у нас коровы еду сожрали.

Следует взаимный обмен любезностями. Володя берёт в руки чью-то гитару и начинает петь. Это он умеет, как умеет очаровывать. Через пятнадцать минут мы уже лучшие друзья юных туристов. Девочки гроздьями висят на Володе. Нам предлагают остаться с группой на ночлег, идти завтра с ними к деревне, где у моста их будет ждать автобус, на котором и мы доедем с ними до Бийска. И, даже, сможем переноче-вать на турбазе бесплатно, потому что часть детей из Бийска, и наверняка кого-то сразу же по приезду родители заберут домой. Это для нас очень хороший вариант и в плане экономии, и в плане времени. Я, к тому же, давно мечтала посмотреть город Бийск, старинный русский город, форпост России перед Средней Азией, Монголией и Китаем.

Время у костра и за разговорами проходит незаметно. Володя в ударе и блиста-ет красноречием. Народ, затаив дыхание, слушает рассказ о тунгусской проблеме, нашей Комплексной самодеятельной экспедиции, ежегодно работающей в зоне катастрофы с 1959 года, в просторечии именуемой нами КСЭ, о нашей с ним работе в ней. Нас спра-шивают, как давно занимаемся туризмом, где ходили. Узнав, что сейчас возвращаемся с гор, где искали травы, инструктор спрашивает меня, не могу ли я показать какие-нибудь детям. Поднимаемся, идём на луг.

Здесь такое буйное разнотравье, что можно ходить часами, и всё равно будут попадаться новые и новые травы. Удивилась, как много запомнила после общения с тё-тушкой Натальей и бабушкой Ариной. Теперь я блистаю. Когда показываю валериану, не выдерживает инструктор:

- Всю жизнь мечтал её увидеть! Столько раз приходилось капать нервным дамоч-кам, каюсь, котам давал и однажды бабкиной козе одно место помазал, но потеха по-лучилась со слезами. Сколько раз мимо этой травки ходил, можно сказать, топтал но-гами, а не знал. И что мы такие нелюбопытные по жизни… Ребята, вас нам сам Бог по-слал. О таком завершении маршрута и мечтать не мог. Не могли бы вы задержаться и провести семинар с нашими инструкторами? Путёвочники всегда спрашивают, что за цве-ты, как называются, какая птица полетела. Хочется ответить, а не знаем, нас ведь этому не учили. Ё-моё! Двух исследователей Тунгусского метеорита встретить, и где! На марш-руте, у себя под носом, мне не поверят. Нет, ребята, вы должны с нами ехать! Ребята, попросим наших гостей остаться?

Детвора ликует:

- Да!

- Скажем нашим учёным друзьям «спасибо». На счёт три-четыре, начали: три-четыре!

- Спасибо! – и захлопали.

Ну, это уж слишком. Три девочки просят составить гербарий лекарственных рас-тений для школы.

- А в чём сушить найдётся? Нужны газеты или журналы, зажать растения плотно.

- Журналы и книга, её не жалко.

Брожу с ними ещё полчаса. Собрали самые известные, такие, как тысячелистник, пижма, валериана, володушка, пустырник, штук двадцать, больше им и не надо.

Вечером устраиваем большой костёр, всё-таки последняя ночь в горах. Возраст детей располагает к немедленному увлечению чем-то, здесь шести – восьмиклассники, и есть даже трое девятиклассников, похоже, друзья. Спрашивают нас о космических кораб-лях: не попались ли нам на Тунгусске? Вот так прямо был задан вопрос! Спрашивают и об Академгородке, о вузах, в которые надо поступать, чтобы попасть на Тунгуску и в космос, высказывают опасения, что всё откроют в науке и во Вселенной, не дождавшись их. Чистота, наивность и отсутствие элементарных знаний о жизни меня поражают. Счастливое незнание того, что делается в стране, ожидание светлого будущего – это они имеют сейчас. С группой вместе с инструктором есть ещё и воспитатель, молодая учи-тельница. Вопрошает с милой улыбкой:

- Давайте устроим диспут! Например, пусть каждый ответит, что такое счастье?

- Ну, началось воспитание, - слышу шёпот за спиной.

- Счастье – это общаться с тем, с кем хочешь общаться! – это девятиклассник.

Володя спасает положение, переводя внимание на себя:

- У нас в Академгородке электронной вычислительной машине был задан этот вопрос и о том, какой будет мода к концу нашего тысячелетия.

- И?

- Пусть Таня ответит, мода – это по её части!

-Машина проанализировала складывающиеся тенденции в моде и выдала про-гноз: к концу тысячелетия будут носить очень короткие юбки, шорты, майки на лямках. Модницы оголят живот, будет виден пупок.

Компания дружно хохочет. Читаем ребятам стихи, я – Рождественского, Фонякова, Вознесенского, Володя – свои, наших друзей по экспедиции Дёмина и Черникова, Карпу-нина. Поём песни ещё часа три, с энтузиазмом учим юную компанию кричать во славу науки: «Только физики соль, остальные все – ноль, а филолог и химик – дубины!». Уже давно ночь. Небо светлое, всё в звёздах Млечного пути. Прохладно, погас костёр – кон-чились заготовленные с вечера дрова. Часть ребят уже спит, инструктор гонит в палатки и остальных, завтра рано вставать. Стою в ночи, слушаю ветер, деревья, реку, травы. Что-то поднимается внутри меня, и весь оркестр звуков природы принимается мною, как благословение на жизнь.

В палатке пытаюсь согреться. Хочется горячего чаю и есть. В этот момент при-поднимается марлевый полог у входа и голос инструктора:

- Танечка, Вы не спите? Дайте Ваши руки, я кое-что вам дам!

Подползаю к входу, протягиваю ладони, и мне насыпают в них конфеты, кара-мель, пачку печенья и два брикетика сублимированного какао с сахаром. Разглядываем и ощупываем дар. Володя давится смешком и громко говорит, в расчёте, что его услы-шат:

- Жизнь устроена справедливо, и красивая женщина никогда не ложится спать го-лодной!

Делим еду и хрустим, наслаждаясь сладостью и сытостью, потом мирно засыпа-ем.

23 июля. Лагерь-2 – Эликманар – Бийск.

Утром долго ждём, пока соберётся и подтянется на тропу молодой народ.

До деревни идти недолго, ходки две, а с ребятами – три. Мне идти неудобно, с обеих сторон меня конвоируют вчерашние девочки. Я, как бабушка Наталья под Ело, то и дело наклоняюсь, срываю травку и объясняю, от чего её используют в народной ме-дицине. Понятное дело, что трав я знаю много меньше, чем их попадается на нашем пути, но девочки не разочаровываются. Володя на ходу объясняет мальчишкам, что бе-рут с собой в тайгу. Воспитатель идёт впереди, инструктор группу замыкает, не давая отстать засоням. На привале наши рюкзаки по очереди поднимают, чуть ли не все из отряда, проверяют, какой груз несём. Вчера я тайком выделила девочкам по золотому корню. Похоже, тайна таковой быть перестала. Женская часть отряда ведёт себя нарочи-то многозначительно: знаем, но не проболтаемся, так это называется. Конечно, девчонки похвастались и показали корень всем.

К деревне выходим ещё в относительной прохладе. Водитель автобуса молодец, ждал нас не на трассе, а значительно ближе. Устать не успели, сил полно. Опять всю дорогу пели. Жадно смотрела на дорогу, стараясь запомнить как можно больше. Ребята дурачились, галдёж был тот ещё, и у меня разболелась голова. Не люблю находиться в больших коллективах, много сил уходит на то, чтобы абстрагироваться. Немножко беспо-коилась о предстоящем ночлеге. Хорошо, если инструктор устроит нас на турбазе, А ес-ли нет? То ли пытаться уехать сразу, то ли осмотреть всё-таки Бийск, давно мечтаю по-смотреть действующий храм и краеведческий музей.

На турбазу под мостом заехали много позже обеда, но группу ждали. Нас заве-ли в большую палатку на фундаменте, с полом и четырьмя кроватями с панцирными сетками. Здесь были ещё девочки, но появление Володи их не смутило, Они уже сего-дня уезжают вечерним поездом в Барнаул, нас будет двое до утра. Завтра новый заезд, и могут кого-нибудь поселить. Палатки не закрываются, турбаза никак не охраняется, толпы оживлённые, накаченные энергией Алтая, с песнями, прощальными и приветствен-ными воплями, туда-сюда кочуют по территории, звуки игры с волейбольной площадки, визг девчонок с пляжа, которых мальчишки тащат в воду, жара, гарь города – всё сли-лось в один утомительный миг ощущения утраты.

Зову Володю окупнуться с дороги в реке, отсюда, после слияния Катуни с Бией, это уже наша Обь. Он не идёт, флиртует с какой-то девушкой. После купания прилегла в ожидании обеда в палатке. Зашёл наш инструктор, официально пригласил нас на большой прощальный костёр-банкет инструкторов по случаю окончания заезда. Протяги-вает мне несколько талончиков на обед и ужин. Это кстати. Пошла искать Володю, но он исчез. Обошла всю территорию, его не обнаружила. Пообедала без него.

Володя появился вечером. Спрашиваю, где был, а он отвечает, что играл в во-лейбол. С недоумением смотрю на него: от палатки площадка просматривается более, чем хорошо. Он поправляется:

- Ездил за билетами на вокзал.

- И как? – спрашиваю с испугом, потому что дала деньги на билеты девочкам, которые поехали туда же.

- Нет билетов. Может, будут завтра перед приходом поезда.

- Каким приходом, здесь ведь тупик?

Заходят девочки и отдают мне купленные для нас билеты.

- Да заснул я, в чужой палатке заснул. Разговаривали, я прилёг и вырубился.

- Бывает, чего стесняешься признаться? Я волновалась. Вот талоны на еду, скоро будет ужин.

- Да меня накормили.

Есть вещи, которые ранят в любом случае. Откровенность и сокровенность сли-ваются друг с другом, и рождается любовь. И это то, что изливается изнутри человека и не может быть навязано со стороны. Откровенность открывает что-то ранее неведомое, то, что раньше было скрыто. Для меня открылся в этом путешествии новый человек, проявились качества, которых я не замечала, ослеплённая встречей с Сибирью. Она была для меня землёй надежд, встреч с интересными людьми, ожиданием любви, семьи. Сбылась интересная работа по созданию бортовой аппаратуры для искусственных спутни-ков Земли, сбылась встреча с исследователями Тунгусской катастрофы, есть ощущение причастности к большому делу. Появился человек, с которым не скучала ни одной ми-нуты. С ним которым прошла таёжной тропой Кулика, увидела Алтай впервые. Он гово-рит мне, что любовь есть нравственное влечение тел друг к другу, и тут же даёт по-нимание того, что безнравственность для него норма.

Вечер проводим не вместе: я в беседах с инструкторами об Алтае, его сакраль-ной значимости, что притягивает людей со всей страны, а Володя – с песнями в кругу девушек, их, почему-то, на турбазе много больше, чем ребят. Рассказы инструкторов полны мистики, воспоминаниями о встречах в таёжной глуши с медведями, с шаманами, исчезновении людей на ровном месте, на глазах у людей, случаями из своей походной жизни. Расспрашивали и меня о травах, моих маршрутах. Пригласили к себе на работу на следующий сезон. Мои вторые спортивные разряды по туризму и спортивному ори-ентированию позволяют принять меня в инструктора.

Спать укладываемся на ощупь, электричество на турбазе в целях экономии на ночь отключают. Сооружение напоминает резонатор, корпус гитары. При всяком движе-нии на кровати гремит панцирная сетка, скрипят доски плохо уложенного пола, и начи-нает ходуном ходить большая четырёхместная палатка. Но решение так обустроить базу правильное, можно больше принять народа в летний сезон. Рассматриваю базу теперь с точки зрения будущего её работника. Понимаю, что это вряд ли сбудется, ведь я не брошу свою основную работу в научно-исследовательском институте, а оформлять меня только на один-два заезда вряд ли кто будет, сталкивалась уже с этой проблемой в Ря-занском городском клубе туристов. Но приглашение приятно.

24 июля. Бийск

Утром один из инструкторов приносит талончики на завтрак и обед. Протягивает и банку сгущёнки:

- Это вам на дорогу к чаю. Если хотите, оставайтесь. Сходим куда-нибудь.

- Спасибо большое за всё, за приглашение, но нет, на работу выходить уже надо, отпуск закончился.

Чуть позже, на ступеньках столовой, второй инструктор протягивает мне книжку и, смущаясь, говорит:

- Это Вам от меня лично, на память об Алтае.

Читаю на обложке: «В краю легенд». Книга подписана: «С любовью о любимом крае любящему его человеку после незабвенной встречи на Каракольской тропе».

- Это об Алтае. Один мой знакомый журналист написал. Он тоже Алтай любит.

Я растрогана:

- Спасибо большое!

После завтрака купаемся в Оби, а потом едем в Краеведческий музей. Я обожаю музеи, после них отчётливей видишь лицо края. В Рязани заходила в музей каждый день, это давало мне ощущение времени и своих корней. Вот и здесь, в Бийске, вновь испытала это ощущение, оно возникло после прочтения истории острога, крепости и ку-печеского города, которому около трёхсот лет. Самыми южными русскими укреплённы-ми пунктами в Западной Сибири были Томский и Кузнецкий остроги. Южнее лежала не-ведомая «Телеутская землица», то есть земли одного из алтайских племён. Существует предположение, что у слияния Бии и Катуни было языческое святилище, на карте Сиби-ри восемнадцатого века отмечено местоположение здесь знаменитой святыни «Золотая баба», в адаптированном топониме современной русской Вихоревки более древнее ал-тайское название «Би-Хайра» - «святое устье реки». Русский острог в этом месте стал бы символом победы пришельцев-христиан над местными духами. Бикатунский острожец был поставлен, но через год снесён телеутами. Вновь поставлен через восемь лет, поо-даль, и эта крепость укреплялась и существовала до середины века. Потом её перестро-или и ещё более укрепили, чтобы охранять сереброплавильные заводы от набегов и ра-зорений, это было в период длительной войны между Джунгарским ханством и Китай-ской империей, военными действиями в непосредственной близости от российских гра-ниц. От этого времени осталась в музее пушка, за которую я подержалась. Четвёртую крепость отстраивали на два километра ниже по Бии. Она, в ряду других русских крепо-стей оборонительной пограничной линии от Усть-Каменогорска до Кузнецка, защищала горные заводы, сёла и города края со стороны южной границы.

Были в музее и материалы по Чуйскому тракту. Его прокладывали на средства бийских купцов, все расходы по содержанию переправ и паромов лежали на бийских жителях. Интересными для меня были экспозиции отдела истории: руническое письмо, шаманский костюм и бубен, металлические вериги, которые носили каторжники да ста-рообрядцы, чтобы не сходить с пути истинного, граммофон и прочие вещи купцов, множество китайских чайников, ваз и посуды. Не уверена, что это мистика: взялась обе-ими руками сразу за бубен и костюм, меня так тряхнуло, что я взмокла, а я никогда не потею. В голове закрутился вихрь, как после питья отвара чертополоха. Не знаю, пере-утомилась ли, но точно не привиделось, так как пришлось вытирать испарину обеими руками, как водой умылась.

В отделе природы поразили чучела древних животных: шерстистого носорога, пещерного медведя, бизона и множество других чучел. Выставлены ещё минералы и ба-бочки. Музей носит имя писателя и натуралиста Бианки В.В., который здесь работал, есть уголок, ему посвящённый. Стояла здесь долго, пока Володя меня не оттащил. Моё детство украшено его книгами о животном мире, а «Лесную газету» с удовольствием перечитываю до сих пор.

После музея погуляли по центру города. Город сам небольшой, типично провин-циальный. Жизнь в нём кипит лишь в районе вокзала и автовокзала, а так он почти пу-стынен. Улочки заросли спорышом, лебедой и крапивой, на буграх полынь. Прошли к Успенскому храму. Говорят, что его открыли вновь сразу после войны. Он белый, с си-ними куполами, со стройной колокольней, оставляет впечатление какой-то суровой пра-вильности, хотя архитектура русская, а в ней, по моим наблюдениям, есть сказочные элементы убранства, но здесь они совсем не видны. Не знаю, был ли именно этот храм центром Алтайской духовной миссии, призванной крестить алтайцев, или нет. Спросить было некого. Храм был прикрыт, но не закрыт. Я заглянула во внутрь и окликнула, есть ли кто. Вышел на мой зов батюшка, бросил на меня взгляд и сразу же сказал, что служба сегодня уже закончилась, в брюках заходить в храм не принято. Я извинилась, сказала, что мы на Алтае в путешествии, что понимаю, как неприлично выгляжу, но вдруг больше не представится возможности побывать в городе ещё раз, а хотелось бы посмотреть, как выглядит действующий храм и его убранство изнутри.

- Так вы из Новосибирского Академгородка? Хотелось мне его посмотреть. Даст Бог, увижу. Есть ли тебе кого помянуть, дитя моё?

- Есть. Бабушки мои ходили в Храм.

- Тогда пройди и поставь свечу. Нюра, принеси свечи и косынку, покажи девушке, как поставить поминальную свечу. Крещёная сама?

- Да!

- Господи, благослови рабу Божию, как звать, имя твоё?

- Татьяна и Владимир.

- Не знаю, крещён ли?!

- Рабу Божию Татьяну. Аминь.

Прошла внутрь, повязав чужую косынку . Женщина помогла мне поставить свечи к алтарю, к иконе Богоматери и на поминальный алтарь, спросив имя, кого поминаю из усопших, а я вдруг вспомнила и дедов, которых никогда не видела, моряков российско-го флота, и бабушку. Спросила:

- А не родных можно?

- Крещёных христиан можно всех.

И я поставила первый раз свечу за упокой души поэтов Пушкина Александра и Лермонтова Юрия.

- Ну ты даёшь! – сказал Володя по выходе из храма. На тебя даже священники клюют! – и он потянулся меня обнять ещё в ограде.

- Перестань, нельзя так себя в храме вести.

- Радость моя, не могу удержаться!

Ну что с ним сделаешь?!

Обед на турбазе мы, конечно, прозевали. Инструкторов знакомых не нашли, от-дали талоны вновь прибывшим, накинули рюкзаки и попрощались с гостеприимным ме-стом. Прямиком отправились на вокзал. С рюкзаками зашли в ресторан и заказали себе обед. Это был пир для животов с огромными тарелками вкусного борща с хорошим куском мяса и жарким по-домашнему. В меня пища не лезла, я лишь с удовольствием съела салат из огурцов и помидоров, почему-то очень дорогой, поэтому взяли одну порцию, для меня. Володя благополучно прикончил и свою, и мою порции борща и картошки. Пили компот, почему-то из сухофруктов, хотя поспели смородина и малина в садах. Но в Сибири всё чуть-чуть не так, как надо, никак не могу к этому привыкнуть.

Толкались среди пассажиров, забираясь в вагон. У нас было одно нижнее и одно верхнее места. Но пассажиры занимали места, как успевали занять. Я со своей деликат-ностью столько напропускала народа, что мне не хватило места вообще. В нашем купе разве что на головах не стояли. Две огромных семьи с кучей детей ехали до Барнаула. Галдели, убеждая проводницу, что они нас не стеснят, скоро выйдут и всё в таком ро-де. Та подозрительно быстро сдалась и сбежала, сказав напоследок:

- Вы согласились, молодые ещё, потерпите. Отпускное время, билетов мало.

Логика её рассуждений мне непонятна, но мотивы – заработать – ясны. Полезла к Володе на вторую полку, как-то мы там уместились вдвоём. Дышать было совершенно нечем, пахло «беломором», горшком, потными телами, гарью. Поезд останавливался у каждого столба, в вагон втискивались всё новые и новые толпы. Люди стояли в прохо-дах, стоял гул разговоров. Вся эта картина напоминала теплушки из фильмов о войне и революции. Горы, горы, чистые горы, где вы остались? Подумалось вдруг: «Грядёт голод и мор». Не мор и голод, Грядёт через несколько часов город. Надо держаться, терпеть и изо всех сил держаться.

Часть 3.

Эталон красоты

Путешествие на Шавлинские озёра в июле-августе 1995 года.

Горный Алтай. Северо -Чуйские Альпы.

22июля. Новосибирск.

Невероятно, но завтра, кажется, я еду в горы. Говорю «кажется», потому что и сама ещё не верю, не осознала до конца, что это возможно. Я прожила два, очень трудных психологически и физически для меня, года. После давней черепно-мозговой травмы носила в голове опухоль, образно говоря, бомбу замедленного действия. Жила с ней долго, вела себя, как обычный человек: училась, работала, рожала детей, совершала путешествия по разным краям. Конечно, приходилось мириться с некоторыми неудоб-ствами в виде головной боли. О том, что опухоль есть, знала с юности, но со свой-ственной юности беспечностью загнала это знание так глубоко внутрь, что забыла об её существовании, так не хотелось признать, что инвалид. Как ни странно, это удалось. За-ключение о результатах обследования не было выдано мне на руки, тогда это не было принято, и в моей медицинской карточке о диагнозе не осталось и следа.

Трагедия разразилась два года назад. Видимо, причиной неожиданного роста опухоли стал стресс, в котором пребывала не только я, но и всё российское общество в целом. Крах так называемой «перестройки», пробуксовка экономических реформ привели к тому, что подавляющая часть населения страны оказалось за гранью ужасающей нище-ты. Рост цен опережал рост заработной платы, которая, к тому же, месяцами и даже годами не выплачивалась. В первую очередь это отразилось на работниках науки и об-разования, на которые у правительства не находилось денег. К тому времени я больше четверти века проработала в Университете, Мне, как и многим другим сотрудникам, вы-плачивалась «теневая» зарплата. Руководя общеуниверситетским подразделением, я чис-лилась в рядах хозрасчётного научно-исследовательского сектора. В новых экономических условиях это стало накладно, и нас, «подснежников», руководство сектором стало поти-хоньку выживать, распихивая на мизерные ставки штатного расписания или просто со-кращая. Нависла угроза потери работы. Положение осложнялось ещё и тем, что у мужа, также сотрудника университета, тоже задерживали зарплату.

Никогда не забуду голодный день, когда в доме не было ни продуктов, ни ко-пейки денег. Пытаясь хоть чем-то накормить детей и мужа, я выколупала из морозиль-ника холодильника кусочек сала, которым смазывала сковороду и противни при выпеч-ке, а из угла пустого кухонного стола достала пакетик с несколькими ложками желтого порошка, завалявшегося там, бог весть как, и показавшегося мне яичным. Развела его водой и начала делать омлет. Моя семья буквально стояла у меня за плечами, дыша мне в спину. Младшая дочь дала совет:

-Мама, закрой крышкой, чтобы пышней был!

Я послушалась. В ту же секунду шапка пены приподняла крышку, и содержимое вылилось на плиту. Жёлтый порошок оказался сухим молоком. Тяжкий вздох за спиной сжал моё сердце. Обернувшись, увидела слёзы на глазах мужа. Сгорбившись, он ушёл с кухни. За ним так же, молча, ушли в комнату и дети. Не колеблясь, я оделась и пошла за милостыней. У друзей, я знала это, ни у кого не было денег, но, может быть, поде-лятся какими-нибудь продуктовыми запасами. Подруга вынесла мне пачку маргарина, банку тушенки и пакет с рисом. Её семья тоже сидела без денег, но как начальник экс-педиционной партии она только что получила довольствие на отряд, уезжающий завтра в поле. Благородство её поступка навсегда сохранится в моей памяти.

Состоянье здоровья резко ухудшилось. Я перестала держаться на ногах, не могла есть, почти ослепла за считанные дни, наложился грипп с высокой температурой в тече-ние шестнадцати дней. Томограмма показала наличие большой опухоли. Онкологи дали мне первую группу инвалидности, нейрохирурги не делали операций в подобных случа-ях. Меня смотрели профессора Иерусалимский, Окладников, Оглезнев и другие, я услы-шала, как моим родным сказали:

-Надежды нет. Она проживёт недели три, ну, может быть, месяц, вряд ли боль-ше. Готовьтесь.

Как же так?! Неужели конец моей жизни приходит, так беспощадно и мучитель-но? Я не должна сдаваться! Я ведь ещё не сопротивлялась по-настоящему. Я не пани-кёр, медицинской помощью не избалована. Нужна информация о том, как из такой бо-лезни выкарабкиваются люди. Пока что-то вижу и могу прочитать самостоятельно, нужно искать. Жаль, что книжек по этому вопросу издают мало, я вообще ни одной не виде-ла. Хорошо ещё, что время от времени появлялась возможность тайком отксерокопиро-вать статьи и газетные заметки о необычных способах лечения и непознанных возможно-стях человека. Почему-то у нас в стране запрещено делать копии. Мало того, что защи-щаешься от воды, воздуха, микробов и вирусов, не свойственных человеку, так прихо-дится защищаться от бессмысленной потери энергии от идеологии. Кому помешает ко-пия уже опубликованной статьи?

Сейчас смешно вспоминать о толчке, приведшем меня к сопротивлению офици-альной медицине. Привезли меня из нейрохирургии домой, а меня рвота замучила. По-просила свозить меня к гастроэнтерологу в первую академическую поликлинику.

-Что же Вы хотите?! Это следствие Вашего основного заболевания. Ну… сдайте кал на яйца глист.

Было это в пятницу. За выходные дни я, решившись побороться за себя, поголо-дала, начала чистку кишечника, поделала необходимые процедуры. В понедельник нуж-но что-то на анализ везти, а у меня вместо кала пол-литровая банка камней. Делать не-чего, положила в тёмного стекла флакончик камни, и муж увёз их в лабораторию поли-клиники. Вечером привозит результат анализа, а на бумажке написано: «Цвет кала ко-ричневый, сформирован колбаской». Почему я должна верить медикам, если для них зелёные камушки превращаются в колбаску?

Два года читала и пробовала на себе всё: голод, урину, герболайф, заговоры, травы, биоэнергетические сеансы у экстрасенсов. Только в больницу не ходила. И вот месяц назад томограмма показала, что опухоли нет, вместо неё пустое место, не зарос-шее тканью, что незаконно с точки зрения физиологии, феномен. Сняли первую группу инвалидности, по диагнозу «феномен» дали вторую. Встала на ноги, почти исчезли го-ловные боли. Я инвалид, вот откуда мои сомнения и страхи. Страхи…. Вдруг тело не выдержит, сдастся? Не повредит ли солнечная радиация, очень высокая в горах? И вы-бранный маршрут в очень пустынный уголок земли – Северо-Чуйские Альпы – не слишком ли тяжёл для меня в моём нынешнем состоянии и в сорок семь возрастных лет?

Я так долго хотела увидеть ещё раз Алтай, Целых три мучительных года! Утешаю себя тем, что если будет слишком тяжело, остановлюсь на какой-нибудь горной речке, буду нежиться на солнышке, глазеть на горы и гулять по тайге. Хотя, конечно, хочется чуть-чуть поупираться под нагрузкой, чтобы войти в норму. Мне так не хватает полно-ценной физической нагрузки, которую даёт ходьба под рюкзаком по горам.

Что сегодня имею в активе? Я на ногах, бодра духом и телом. Устала, конечно. Но кто не устанет после переработки двух вёдер ягоды, принесённой с дачи! Сейчас го-товлю очень поздний ужин вместо того, чтобы лечь спать. Узнав, что еду на Алтай, по-следним автобусом из города едут мои друзья писатель Николай Курочкин и его жена журналистка Лена Олейник, чтобы попрощаться. Догадываюсь, что будут меня отговари-вать. Они привыкли бдеть по ночам и думают, что у всех такой режим. Придётся ночь перед поездкой не спать, не удалось их отговорить от ночного свидания.

В активе у меня ещё надёжный спутник по путешествию, испытанный друг Саша Потапов. Это он выдёргивал меня из больницы, возил к колдунье-знахарке на другой конец города. Учил со мной тексты заговоров, добывал литературу на оздоровительные темы. Заставлял делать чистки и зарядки. Терпеливо ждал, когда закончат со мной во-зиться экстрасенсы, медики - профессионалы, кстати, врачи новой формации, не испугав-шиеся гонений, а пытающиеся понять связи человека с космосом и проложить новые целительные пути для медицины. Знаю, что Саня тоже беспокоится. Он намеревался от-везти меня в Усть-Коксинский район в знакомую семью староверов и этим ограничиться на первый раз. Я воспротивилась, там всё знакомо, хочется увидеть новые места. Как всю жизнь мечтала побывать на Камчатке, и мечта исполнилась, так же мечтала увидеть Шавлинские озёра.

В годы юности, когда только начинал издаваться журнал «Турист», в одном из первых номеров прочитала в рубрике редких маршрутов о путешествии Делоне на Шав-линские озёра. Были они названы в статье эталоном красоты Алтая. С тех пор не даёт мне покоя мысль увидеть воочию этот эталон красоты. Смутно помню, что маршрут был назван тяжёлым, для его прохождения Делоне потребовались проводник и кони. Но ведь столько лет прошло с тех пор! Может быть, проложена туда уже торная турист-ская тропа. Мои ожидания были оправданы. Прошедшей зимой в один из вечеров Эко-логического клуба Новосибирского университета студент Максим Березовский показывал слайды похода в этот район. Он уверяет, что сложностей на маршруте нет. Интереснее всего пройти за озеро, нужно только взять с собой ледоруб и верёвки. Мне не обяза-тельно идти на перевал, лишь бы сами озёра увидеть, я скромно мечтаю. В память за-пала картина, увиденная на слайде: три ослепительных снежных вершины – Сказка, Мечта и Красавица, как любовно назвал их студент, отражаются в бирюзовой воде.

23 июля. Новосибирск - Бийск

Сегодня точно уезжаем. Саня принёс билеты на новый поезд Новосибирск – Бийск. Забрал у меня тяжёлое снаряжение, чтобы упаковать в свой рюкзак палатку, ко-телки, топор. В течение двух месяцев я потихоньку закупала консервы, крупы, сгущёнку, сухари – весь основной жизненный запас. В нынешние времена это не так просто, так как нет денег, самой денежной массы. Список, необходимого для путешествия, мы с Саней ещё зимой составляли. Он закупал ту часть, которую можно приобрести лишь на город-ском рынке: финики, изюм, орешки, рыбные консервы, сыр, сахар, шоколад в НЗ – неприкосновенный запас.

Всё-таки я везучая. С утра удалось, наконец, получить денежки на почте, пере-рассчитанную пенсию. Сказочно повезло, кто-то сдал перевод в моём присутствии, и мне выплатили, когда предъявила извещение. Пенсии задерживают, так как на их выплату нет денег, по этой же причине задерживают оплату переводов, за ними месяцами хо-дят. После обеда проводила ночевавших у меня гостей и кинулась собирать рюкзак. Долго укладывала вещи, стараясь ничего не забыть и взять только самое нужное. Он получился тяжёленным, с трудом двигаю с места. Старшая дочь бегает, мешая, вокруг меня и кричит, чтобы быстрее разобрала его и отбросила ещё что-нибудь. Увы, лишнего у меня нет.

Я точно везучая. Неожиданно дали горячую воду, которой не было всё лето. Удалось помыться, хотя она ещё ржавая от труб. Купаюсь дважды в день в Обском во-дохранилище, Обском море, как мы его называем. До него от подъезда моего дома три минуты ходьбы. Оно неделю назад «зацвело». Трудно было отмывать тело от зелёных крохотных водорослей, поливая себя водой из кружки. Но купаться не прекращала, вы-ходя на пляж рано утром, когда солнце ещё не жаркое, и поздним вечером, когда оно садилось. Хожу по берегу босиком, стараясь шагать по мокрой кромке песка, и прошу у воды и земли силы. Что-то разладилось в моём физическом теле. Временами накатыва-ют внешне беспричинные подъёмы температуры тела до сорока градусов, когда бук-вально сгораю. Говорят, что это шутки моего гипоталамуса. Купание эти неприятные моменты существенно сократили.

Сижу благостная в нетерпении, когда можно будет выйти из дома. Путешествие начнётся, как только отправлюсь на железнодорожную станцию «Сеятель». Саня подой-дёт туда же, он живёт со станцией рядом, и ему нет смысла заезжать за мной. Пришёл раньше с работы муж, чтобы отвезти меня. Я этого не ожидала, мне приятно. Припод-нял рюкзак:

- Ого! Чем ты его набила? До вагона его тебе донесу, если не упаду. Но ты упа-дёшь под ним в вагоне!

- Не язви, - успокаиваю его, здесь часть того, что к Сане переложится. В вагоне разберёмся.

Его утешаю, а сама страшусь. Ладно, ввяжусь в драку, а там посмотрим. Главное, начинается новое путешествие. Я выжила, выстрадала его. Торопиться не будем. Ни Сане, ни мне на работу выходить не надо, никто нас ждать не будет. Я давно отказалась от походов на время. Лишь бы Саня не торопился, а я справлюсь. Надеюсь, у него хватит здравого смысла не устраивать гонок. Он и сам устал за год. Пытается заработать боль-ше денег, чтобы хватало на жизнь, оплату жилья, помощь матери и маленькие радости в виде книг и отпуска в горах.

На станцию приехали минут за сорок до прибытия поезда. Устраиваемся на ска-мье у вокзала. Одновременно с нами на эту же скамью садится Алексей Николаевич Дмитриев, знакомый профессор-геофизик. Приветствуем друг друга.

- Куда Вы собрались с рюкзаком?

- В горы, на Алтай.

- Прекрасное место! А я вот только жену провожаю, едет отдохнуть к родным в Горно-Алтайск. Меня дела в городе держат. Прекрасное место! Горный Алтай – уникаль-ный геолого-геофизический объект. Я ведь им много лет занимаюсь. Со многими не-обычными вещами приходилось там встречаться.

- Мне тоже довелось кое-что увидеть.

- Что и где? Делитесь, не стесняйтесь! Я Вам поверю. Смущаетесь, ведь угадал?

- Есть немного. Видела в сентябре и даже сфотографировала свечение над Белу-хой, что-то вроде мощного северного сияния, но правильной геометрической формы. Цветной радужный многоугольник распадался на лепестки перья жарптицы и опять за-мыкался в кольцо.

- Снимок получился?

- Хорошо получился. И не один.

- Так что же не принесли показать?! Как приедете, приходите. А ещё что видели?

- Вчетвером попали на перевале на высоте три тысячи метров в розовое свече-ние, белый кварц под ногами тоже розовым был. Набила рюкзак камушками, а когда вниз спустилась, кварц через три дня побелел. Ребята-физики взяли у меня образцы по-смотреть на остаточные явления, термолюминесценцию и прочие вещи. Тогда же, из свечения, видела отдельно стоящую, вернее, парящую, дальнюю розовую, как Канчен-джанга на картинах Рериха, горную страну. А под Уймоном случайно попали осенью на тёплый квадрат земли, когда вокруг иней лежал. Разувшись, чтобы просушить промок-шую после брода обувь, на него ступили греться. Но долго стоять не решились. Было ощущение вибраций, будто стоишь на полу над работающим внизу заводским цехом, хотя звуков никаких не было слышно. Какая-то сила давила из земли в ладони, пытаясь приподнять и отправить в полёт.

- Это там случается. Я и сам однажды чуть не полетел. Притомился, присел пе-редохнуть. Состояние эйфории, а ноги не держат. Планшет опускаю на землю рядом, а он парит, не желает на земле лежать. Горный Алтай – необычайно мощной энергонасы-щенности территория. Я ведь много лет со своими ребятами занимался изучением участков, над которыми наблюдатели видят шары, полосы, свечения, кольца, дуги, ганте-ли и прочие штуки, я их называю самосветящимися природными образованиями. Ника-кой мистики, вполне природное явление. Участки эти характеризуются особым режимом геофизических полей, свидетельствующих о наличии электрогенерации и взаимных пере-токов между верхними и нижними полупространствами, попросту говоря между лито-сферой и атмосферой. Любопытные вещи обнаружились… Участки с максимальной встре-чаемостью самосветящихся образований соответствуют зонам минимального количества землетрясений крупных. Этот рост свидетельствует о двух режимах сброса тектонофизи-ческих напряжений, то есть собственно землетрясений: сейсмическом и электромагнит-ном. Одновременно активные геофизические поля обнаруживают прямую связь с процес-сами на Солнце.

- Алексей Николаевич, я как-то на Вашей лекции присутствовала, Вы говорили то-гда о мощной энергонасыщенности территории Алтая и связывали её с возможной ак-тивностью мантийного плюма Монголо-Тибетского региона.

- Можно предположить.

- Я тогда не осмелилась спросить, что такое мантийный плюм, к стыду своему, не знаю.

- Почему не осмелились?

- Мне казалось, что аудитория более подготовлена, чем я, и мой вопрос детский.

- Отучитесь от этой привычки не осмеливаться. Задавайте вопросы всегда. Так вот, горы – они как айсберги в океане. Над землёй возвышается небольшая часть, а остальное скрыто в земле. Тяжестью своей они давят на мантию, а она, как известно, в жидком состоянии. Где-то более густая, вязкая, где-то жиже, где-то гуще. И горный мас-сив тяжестью своей её продавливает, вытесняя, по краям она вспучивается. Сжатие вы-талкивает через пустоты и трещины земной коры газы и аэрозоли, гелий, водород, на Теректинском хребте ртуть. Наблюдающиеся свечения – свидетельство молекулярного из-быточного заряда в атмосфере. Примеси глубинного генеза ведут к перераспределению ионов, при этом наличие металла в примесях приводит к диссоциации, превосходящую ионизацию «чистой воды» на четырнадцать-пятнадцать порядков! Это лавинное ионооб-разование вполне может образовать самосветящиеся объекты воздуха. Уникальные по характеру грозовые разряды шторовые, объёмные, чёточные связаны с физико-химическим состоянием атмосферного ионоколичества. Вот Вам ответ на Ваш «детский» вопрос.

Если бы Вы его задали, я рассказал о том, что сжатие горных пород, резкое, при испытаниях бомб и прочих техногенных взрывов производит подобное действие. Техно-генное воздействие на планету так велико в последнее время, что планета содрогается. Заметили, наверное, что природные катастрофы участились? Цунами, тайфуны, земле-трясения, наводнения, засухи? Всё это следствие изменения геоэкологической обстановки. Давно пора рассматривать природный и техногенный режим планеты в целом, учитывать факты общепланетарных преобразований, которые развернулись в связи с изменением энергетического состояния Солнечной системы. Нарастают энергоёмкие процессы на Солнце, растёт мощность процессов в период солнечной активности и на других плане-тах. Вы ведь слышали о событиях на Юпитере в июле прошлого года?

- Да. И Ваши сообщения о результатах наблюдения тоже. Интересно.

- Ещё бы не интересно! Хороший был момент, в кои веки раз из-за тревоги день-ги на исследовательские нужды выделили. Я, ведь, сколько бьюсь, пользуюсь каждой возможностью, в любой аудитории пытаюсь идеи о космоземных связях протолкнуть. Удалось пробить в Университете курс глобалистики для студентов. Во все колокола бить надо! Климат планеты меняется! Подготовиться загодя к тому, что нас ждёт. Мы ведь уже многое знаем, можем прогнозировать. Вот смотрите, наиболее существенным фак-том климатического преобразования Земли является переполюсовка магнитного поля нашей планеты, - с подозрением посмотрел на меня, - надеюсь, Вы понимаете, что это не географические полюса. Так вот, истинный магнитный полюс на северном полушарии движется со скоростью шестнадцать километров в год при фоновом движении три-четыре сантиметра в год! А южный полюс движется со скоростью девять километров в год. Эти скорости более, чем в пятьсот тысяч раз превосходят обычный дрейф магнит-ных полюсов. Все климатические и биосферные перестройки, связанные с переполюсов-кой или инверсией знака геомагнитного поля уже развернулись по всей Земле.

Ничего удивительного в том, что появились новые погодные условия. Следует ждать ветровалов, потеплений, изменения влагооборота, наводнений и подтоплений, ко-лебаний давления – вплоть до ураганных, это когда происходит кратковременный скачок. Всё это – признаки глубокого климатического преобразования. И нас с Вами, сибиряков, они не минуют. По уже имеющимся моделям климатических изменений юг Западной Сибири ожидает климат современного Китая, субтропики. Сроки наступления оказались неожиданно близкими – середина наступающего двадцать первого века. Интересное вре-мя для жизни! Следует ожидать изменений в животном и растительном разнообразии. Ну, и кроме того, в связи с электромагнитной насыщенностью крупных геологических структур, что в Горном Алтае есть, нарастает количество необычных явлений и светящих-ся образований в виде надхребетовых сияний, рассеянной и видимой плазмы. Никакой мистики, как кое-кто об этом говорит. Ещё вот недавно обнародован факт существова-ния озоновых дыр на эффективных высотах над Сибирью. Идут процессы нарастания концентрации приземного озона. Вы, наверное, уже читали об этом?

- Да.

- Хорошая наука геофизика! Позволяет широко смотреть на вещи. А Горный Алтай для науки золотое дно, - он смеётся, - для представителей любой из её областей. Высока чувствительность территории Горного Алтая к воздействиям со стороны космоса и солн-ца. Здесь в непрерывной связи, тесной связи с сейсмическими процессами, находятся процессы разломообразования. Разломы, как основной вид геологической неоднородно-сти, способствуют процессам вертикального энерго- и массоперегонов в литосфере, по-рождая аномалии геофизических полей. С этими зонами разлома связаны распределения биологически активных участков комфорта и дискомфорта. Уже однозначно выявлено, что центры видового разнообразия в растительном мире сопряжены с областями текто-нофизических напряжённых состояний. Результаты исследований биологов очень хорошо накладываются на наши результаты.

- А что это за области? Я заметила, что в одних местах настроение какое-то бла-гостное, а в других тяжко находиться. Конечно, читала о геопатогенных зонах. Я спраши-ваю не о сетках, а о том, что вообще характеризует эти области тектонофизических напряженных состояний, что за этим стоит, чем отличается Алтай от прочих мест?

- Алёша, ты увлекаешься! Это не семинар! – окликает Алексея Николаевича жена.

Она и подошедший Саня стоят за нашими спинами.

- У Татьяны Алексеевны ёмкий вопрос, надо отвечать, раз есть интерес. Это зна-копеременные магнитные аномалии и полосовые магнитные поля. Зоны глубинной элек-трогенерации в процессах вертикального энергоперетока различного порядка. Зоны ин-тенсивной энергонагруженности. Высокий радиационный фон в районах урановой и тори-евой минерализации. Сгущение сети активных разломов различного порядка. Зоны интен-сивной сейсмонагруженности. Вот Вам перечень процессов. Он не исчерпывает всё раз-нообразие биоэффективных явлений в геолого-геофизической среде. Многие биосферные события контролируются космическими воздействиями. Вы знакомы с Живой Этикой Ре-рихов, я читал Ваши материалы в «Университетской жизни», значит, понимаете, о чём идёт речь. Необходимо, наряду с земными процессами, учитывать космические факторы воздействия на биосферу и климат. Давайте перечислять!

- Солнечная активность.

- Да, влияние солнечной активности на геолого-геофизическую среду и биосферу, планетофизические воздействия в пределах Солнечной системы, вариабельность потоков космических лучей. Этот перечень состояний и воздействий может служить основой для изучения быстропротекающих процессов, и энергоёмких в том числе, как на общеплане-тарном, так и на региональном уровнях. А конкретно про Горный Алтай… . У него своя сейсмоспецифика. Немного мы уже о нём поговорили. Здесь имели место землетрясения в семь-десять баллов. Гелиочувствительность Алтая, как геоэнергетическая коррекция. Наличие густой сети субмеридианальных и субширотных разломов, высокая изрезанность границ знакопеременных магнитных аномалий, наличие очагов глубинной электрогенера-ции и электропроводности. Вы в какой район идёте?

- Северо-Чуйские Альпы, идём на Шавлинские озёра, - отвечает ему Саня.

- Вот это именно такое место. Разлом. Низкая электропроводность на глубине шестнадцать километров, это мы выявили. Интересное место. Будьте там повниматель-нее. Нужно ещё добавить к тому, что я перечислил, резкое выделение грозобойных зон и наличие сгущений встречаемости природных самосветящихся образований, как в при-земной атмосфере, так и в верхней – всё это даёт характеристику напряжённой тектоно-физической территории. Это приводит к появлению необычных состояний и явлений. И территория Горного Алтая является наиболее насыщенной по количеству встречаемых природных светящихся образований по региону Западной Сибири. Я не голословен. Всё это подтверждается научно. Только не желающий видеть и слышать может всё это от-рицать. Особая гелиочувствительность Горного Алтая начала выявляться по мере расши-рения и углубления исследований по космо-земным взаимосвязям. Полученные со спут-ников и зондов и из наземных обсерваторий данные выявили основополагающую роль взаимосвязей в функционировании биосферы и климатообразования земной коры. Вы удовлетворены ответом?

- Спасибо. Всё время слышу разговоры об особой энергетике Алтая, но содержа-ние мне было непонятно. Я для себя относила к этому чистую и хорошо структуриро-ванную воду тающих ледников и снегов, чистый воздух с фитонцидами хвои кедров, лиственниц, разнотравья альпийских лугов. Попадала на Алтай с разными компаниями. Дважды – с участниками международной конференции «Алтай – Гималаи». Много встре-чалось на алтайских тропах разного народа: рериховцы, экстрасенсы, колдуны и маги, во всяком случае, они себя так называли. Из разговоров многое в памяти осело. В алтай-ском высокогорье с людьми действительно происходят совершенно удивительные вещи Кое-чему я сама свидетель.

- Интересно, что говорят об Алтае! Люблю слушать.

- Одни говорят, что под воздействием высоких вибраций этой энергетической зо-ны у людей начинают открываться сердечные чакры. В горах начинаешь любить весь мир. Другие говорят, что в районе горы Белухи находятся входы в другие измерения ре-альности, зоны высших энергий. Третьи считают, что здесь находится вход в легендарную Шамбалу. Будто вход этот постоянно перемещается и что сам вход – это текучая энерге-тическая структура, которая находится в непрерывном движении вокруг алтайских гор. Говорят, что иногда вход вовсе исчезает, а затем проявляется вновь, что иногда он пе-ремещается за пределы зоны гор Алтая – вглубь Сибири, Монголию Китай. Слышала, что эта текучая энергетическая структура обладает возможностью сжатия и наоборот, расши-ряется настолько, что накрывает большие районы гор. Читала, что всё то, что происходит в тонких мирах – других реальностях, также происходит и внутри нас, что разные уровни реальности или другие измерения – то же, что и разные уровни нашего собственного со-знания. Вход в Шамбалу находится внутри человека и он тоже представляет собой те-кучую энергетическую структуру, которая находится в Горном Алтае и вход перемещает-ся по разным уровням нашей собственной внутренней реальности…. Говорят, что в этих горах сходятся и соединяются многие энергетические потоки Земли и сильные космиче-ские энергии. И даже то, что здесь проходят множество космических трасс к другим планетам нашей системы и, что все люди, попадающие в зону Горного Алтая подверга-ются свыше специальному отбору. И ещё много чего говорится…

- Интересно, что такие вещи в разговорах присутствуют. Я – учёный. Нам с Вами дана указка, Живая Этика. Всё на Земле кричит о космо-земных связях. Надо набирать фактический материал, анализировать, сопоставлять, чтобы выявить, в чём конкретно проявляется связь космоса и человека. Я, повторяю, учёный. Мне нужны факты. Они есть. Здесь, на Алтае, участились случаи выхода астрального тела, спонтанные выходы. Мне недавно один местный мужик пожаловался. Он сидел на брёвнышке, на горы смотрел, а жена попросила его сходить за водой. Идти ему не хотелось, а надо. Он взял вёдра и пошёл к реке. На полпути оглянулся и оторопел: увидел самого себя, си-дящим по-прежнему на бревне. Испугался, поспешил вернуться и уже в физическом теле пошёл по воду. Такие случаи не редки.

Объявили о подходе нашего поезда, и мы торопливо распрощались. В послед-нюю минуту он сказал:

- На этой неделе в районе, в котором Вы будете, должно проявиться влияние хвоста магнитосферы Юпитера на Западную Сибирь и на озёра в частности. Возможны магнитные аномалии. Понаблюдайте и, по возможности, опишите.

Воодушевлённая его напутствием, я побежала за мужем, который, кряхтя, тащил мой рюкзак к месту предполагаемой остановки вагона. Поезд стоит на станции «Сея-тель» всего две минуты, и мы даже не успели толком проститься. Я поднялась на сту-пеньку вагона и приняла рюкзак, который сразу же перекрыл тамбур. За мной поднялся Саня, с ещё большим. За ним спешно пытались подняться другие пассажиры. Поезд тро-нулся, и, загороженная вещами и телами, я даже не помахала в ответ рукой, лишь про-кричала: «Спасибо!».

Устроились в чистеньком вагоне на не очень удобных местах в хвосте, у входа в туалет, я – на боковом нижнем месте, а Саня на второй верхней полке, примыкающей к нему. Начались хождения пассажиров в заведение, обещающие беспокойную ночь. Но мы едем, это главное! Хорошо, что в последние часы остались в кассе билеты для нас. Путешествие началось.

Попили чаю, обсудили то, что рассказал профессор Дмитриев на перроне, и улеглись спать. У меня ещё нет на душе того покоя, что лечит меня в дороге и, осо-бенно, в горах, но, надеюсь, что он придёт. Лежала, стараясь прогнать прочь сомнения. Заснуть не удавалось, мешали попутчики, то и дело, хлопая дверью у меня над головой. Получается у меня третья полубессонная ночь. Первую я провела у плиты, проваривая варенье и прокручивая смородину с сахаром для зимних запасов, вторую провела с гос-тями, и вот третья, в поезде.

24 июля. Бийск – Горно-Алтайск – Онгудай – берег реки Чуя

Поспать так и не удалось, хотя очень хотелось. В Барнауле подсела в вагон группа ребятишек. Это были детки богатых родителей, отправивших своих чад в горный лагерь, а по нынешним временам это удовольствие весьма дорогое. Вырвавшись из-под родительской опёки на свободу, они праздновали её диким ором, разговорами в пол-ный голос и безудержным поеданием дорожных запасов. Гремели бутылки с пепси-колой, неслась ругань из-за шоколада, хрустела фольга. Детки совершенно не считались с теми, кто мирно спал. Увещевания не помогали. Просьб утихомириться, не скакать среди ночи с полки на полку и дать людям отдохнуть они не воспринимали. Всем скопом ис-кали два часа коробку с зубочистками и жвачкой, выворачивая содержимое полиэтиле-новых пакетов на столы и постели. Я не выдержала, вытащила из рюкзака свои зубо-чистки и отдала им. Слушала разговоры десяти - двенадцатилетних детей:

- Ты не понимаешь, мерседес лучше джипа! Мерс – классная машина, а джип хо-рошая вещь, но всего лишь внедорожник.

- Шеф нажрался, и моя мать сама села за руль и развезла гостей, хотя тоже пьяная была. Её не останавливают, потому что баба.

- Я с компьютера брата себе порнуху перегнал. Знаешь, какие там тёлки с сись-ками!

- У отца десять киосков в разных местах, а у матери всего четыре, но на рынке. Она башлей больше отца заколачивает, а он злится.

- Тебе сколько на карманные расходы подкинули? Мне брат дал десять зелёных в заначку, мать полмиллиона подкинула, и бабуся добавила двести кусков. Отец всё в капусту перевёл, сквалыга, от него не обломилось.

Соображаю в полусне: штука – это что? Тысяча, что ли, или сотня? А «капуста» и «зелёные» - это доллары? Господи, эти дети совсем в другом мире живут. А у меня пенсия сто сорок две тысячи после тридцати лет работы, с грустью думаю я. Найдётся ли мне место в этом мире?

Нормальные пассажиры сдались первыми, всё равно спать было невозможно. Поднялись рано, начали умываться, собираться. Опять пошли разговоры, но уже про обыденные житейские дела. Саня продолжал до последней минуты тихо лежать на пол-ке. Завидую его самообладанию. У меня получилась опять бессонная ночь. Впереди предстоит дорога в горы, и нужно на неё много сил, особенно для меня. Я-то знаю, что их у меня мало. Хорошо бы научиться, так тихо сопеть под шум.

Пытаюсь узнать у попутчиков, как ходят автобусы в Чибит и ходят ли вообще. Никто ничего не знает, народ подобрался из ближних к Бийску степных сёл. Этот новый поезд «Новосибирск – Бийск» ходит теперь в придачу к давнему «Томск – Бийск». Тот поезд всегда забит пассажирами так, что иногда приходилось стоять в проходе, не имея места, где присесть, особенно в разгар лета и под праздники. Народу с него высажива-ется столько, что удаётся попасть только на третий – четвёртый автобус, идущий в Горно-Алтайск. Железная дорога в Бийске кончается, дальше к границе и по всему огромному краю только автобусное сообщение. Памятуя об этом, договариваемся с Саней, что как только выберемся на перрон, он оставит меня с рюкзаками, а сам побежит занять оче-редь в кассу. За грузом вернётся позже.

Так и поступили. Новый поезд прибыл в Бийск в пять часов сорок минут утра. Ещё сохранилась ночная прохлада, но чувствуется уже, что день будет жарким. Догово-рились, что не будем расстраиваться и ориентируемся на самое худшее – поздний рейс, так как с нашим поездом прибыло много людей, и почти всем ехать дальше. Саня по-бежал к автовокзалу, который находится рядом, на привокзальной площади. Я настрои-лась долго ждать, но он довольно скоро возвращается на платформу.

У меня замирает сердце: не уехать с утра, это означает ночёвку в дороге. Но Саня, улыбаясь, протягивает мне два билета до Горно-Алтайска. Тайная мечта о прямом автобусе до границы не сбылась. Взваливаем рюкзаки на плечи, и мне удаётся даже не качаться под тяжестью. На автовокзале пристраиваемся на скамье и оглядываемся. Не-смотря на ранний час, на автовокзале идёт бойкая торговля заграничной дребеденью: жевательные резинки, в просторечии именуемые жвачками, сигареты, зажигалки, заколки, напитки. Нет только того, что на самом деле всем нужно: горячего чаю и пирожков.

Саня вдруг спохватывается, что переложил спички в водонепроницаемую коробку, но забыл чиркалки, так что зажечь спички будет весьма проблематично. Покупаем две зажигалки и один коробок спичек. Я знаю, как быстро отсыревает в тайге коробки спи-чек, червячок сомнения гложет меня по поводу его одиночества, но зажигалки его ути-хомиривают. С зажигалками можно разжечь не один костёр, да ещё в любую погоду.

Вместе с нами в автобус садятся ещё пять человек с рюкзаками. Как-то не пред-ставился случай спросить, куда едут. Вижу у них ледорубы и верёвки, значит, альпини-сты. Саня возится с нашими рюкзаками, укладывая их в неудобное багажное отделение Икаруса. Мне его жаль, впрочем, себя тоже жаль, они увесистые. Но, кажется, я к свое-му смогу приноровиться, хотя непомерно тяжелы рюкзаки для нормальной носки. Мчимся по шоссе к Горно-Алтайску. Разворачиваются знакомые пейзажи предгорий, можно чуточку подремать. Быстро добрались до Маймы. Саня отдаёт мне документы и денежки, походная касса хранится у него:

- Как подъедем к автовокзалу, ты не жди, пока я рюкзаки выгружу, а беги к кас-се и занимай очередь. Вдруг мы ещё не опоздали на утренний автобус! Бери билеты до Чибита.

Наш разговор слышат альпинисты, и вот уже их человек опережает меня у выхо-да. Автобус тормозит на пустой площади. Мы выскакиваем из автобуса и бежим напе-регонки к вокзалу. Чудеса: автовокзал в восемь тридцать в Горно-Алтайске пуст. Вообще ни одного человека! Такого никогда здесь не бывало раньше. Попутчик берёт билеты на свою компанию до Акташа. Нам туда же, только мы сойдём, не доезжая километров семь, в Чибите. Немного успокаиваюсь: масштаб трат в нашем ежедневно изменяющемся и вроде бы идущем к рынку мире, наконец-то установлен. Денег наших хватит на об-ратную дорогу. Мои личные траты таковы: железнодорожный билет Новосибирск – Бийск – 48000 рублей

Постель, чай – 10000

Автобусный билет Горно-Алтайск – Бийск – 13000

Автобусный билет Горно-Алтайск – Чибит – 48000

Это транспортные расходы в один конец на одного человека, сто девятнадцать тысяч, и это вполне терпимо. На Акташ уходят в сутки три автобуса: в семь, в девять сорок утра, у нас на него билеты, и в пятнадцать сорок. В запасе у нас пятьдесят минут до отъезда. Можно оглядеться, сбегать оправиться, позавтракать.

Выхожу с билетами на площадь. Саня, пристроив рюкзаки в тени у стены, сму-щённо говорит, что забыл в автобусе лыжные палки. Это плохо, мы берём их в горы вместо альпенштоков и, к тому же, используем, как колышки для палатки. Она у нас самодельная, сшитая из парашютного шёлка. Увы, хорошего снаряжения в России пока ещё не купить, мастерим его сами. На хобы, так называют переносные подстилки под зад, ведь на холодных камнях или снегу в горах не посидишь, чтобы не промочить шта-ны и не застудиться, идут, например, куски поролона. Их обшиваешь с одной стороны клеёнкой, с другой – плотной не маркой и мягкой тканью, это собственно сиденье «сту-ла», а по бокам прихватываешь обыкновенной одёжной резинкой, на которой это со-оружение и держится на теле. На стоянках хоба сдвигается со спины на попу, садишься не на землю, а на подстилку, после отдыха сдвигаешь её снова на спину. Она и поясни-цу от рюкзака защищает.

Палки надо найти. Бегу к диспетчеру. Мне объясняют, что автобус только что ушёл в парк, шофёр будет отдыхать. Это совсем рядом, в трёх остановках от вокзала, туда можно подъехать, и, если поторопиться, то его можно застать. Возвращаюсь к Сане, говорю, где искать, и он уезжает. Моя инициатива с поиском ему не нравится, он уже смирился с потерей. Я опять волнуюсь, успеет ли Саня вернуться к отходу нашего автобуса. Но ему повезло: уехал сразу, водитель не успел уйти домой, палки нашлись, и вернулся тоже быстро, на всё ушло тринадцать минут. Он, конечно, взвинчен, тоже вол-новался, успеет ли. Сердит на меня: без палок, в принципе, можно обойтись, вырубив подходящие колья. Были бы они тяжелее, не удобны, но всё же…. В эту неподходящую минуту я обращаюсь к нему с просьбой:

- Саня, надо продуктов в дорогу подкупить..., - не успеваю объяснить, что нужен нам хлеб. В алтайских сёлах его не бывает, пекарен нет, сами пекут, а в придорожных чайных всё дорого. Он взрывается:

- Ты что, не понимаешь, что нам нужно экономить? Мы с тобой и так много лишнего везём. Деликатесов набрали. Хотел, чтобы еда была вкуснее, взял для тебя шо-коладный мусс, сникерсы и даже хрен и кетчуп купил. Это килограмм дополнительного груза и денег стоит!

Я оторопела: зачем мне хрен в тайге и вся эта заграничная дрянь? Никогда не ела, это Саня для себя, он лукавит. В раскладе этих продуктов не было, в глаза их не видела.

- Саня, мы же договаривались, что все расходы по поездке делим пополам. Нам хлеб в дорогу нужен. И позавтракать надо, на голодный желудок дорога замотает, ука-чаемся.

Но он всё ещё не может остановиться:

- Я старался… Кто бы тебя с собой в горы взял, Никто бы не рискнул ехать. Ты меня унижаешь… Подумаешь, палки забыл! Я стараюсь…

Вот как! У меня тяжелеет душа. Я и сама понимаю, что могу оказаться обузой. Конечно, в эти трудные для меня годы Саня всегда был рядом. Саня, конечно, и никто другой со мной в горы не поехал бы. Никто с инвалидом не поехал бы. Только вот я думаю иначе. Мне нужны сейчас покой и тишина гор. Доехала бы сама, как и раньше в одиночку ездила, хотя бы до Артыбаша, устроилась у кого-нибудь, походила по окрест-ностям. Огромное желание здесь, сейчас же поделить продукты и распрощаться. Слёзы обиды подкатывают, ком в горле. Зачем внушать мне мысль, что я ни на что не годна? Расстаться? Палатки у меня не будет. Обойдусь без палатки и топора. Купила бы талоны на турбазе в столовую.., только вот продукты куплены уже и деньги на дорогу потраче-ны… Так.., меня несёт обида. Так… Я ни на что давно не надеюсь, ничего не жду, живу сегодняшним днём, привыкла справляться в одиночку со своими бедами. Душа моя, мы не должны сегодня обижаться! Вот они, радость моя, горы! Я, конечно, Сане обуза. Можно у кого-нибудь пожить, но я мечтала увидеть Шавлинские озёра. С юности меч-тала… Что для меня нового в данной ситуации? Ничего, очередной удар эмоциональ-ный…. Значит, надо потерпеть. Молча сглатываю слёзы. Надо потерпеть. Я не должна обижаться, не дам повода. Иду сама, своими ногами, несу свой рюкзак, готовлю сама… Вежливость и корректность по отношению к спутнику. Всё, решение принято.

Саня спохватывается, что переборщил:

- Я сказал, что буду помогать, и это делаю. Разве не так? Присмотри за рюкза-ком, я сейчас.

Он гордо уходит и через пять минут возвращается с двумя булками хлеба. Опять уходит и приносит из привокзальной забегаловки на тарелке холодную сухую гречневую кашу и бифштекс. Мне не хочется есть, ком в горле. Мечтаю о стакане горя-чего чая, а не о мясе. Чтобы не обидеть, давлюсь, старательно впихивая в себя треть каши. Слава Богу, объявили посадку на наш автобус. Подтаскиваю рюкзак к багажнику. Выезжаем.

Едем всего час. Что-то случилось с мотором. Он зачихал. Возвращаемся, развер-нувшись на узкой дороге по ту сторону моста через Катунь за Усть-Семой. В Горно-Алтайске ждём на солнцепёке ещё час на автобазе, пока готовят другой автобус. Потом ищут другого шофёра. Уходит драгоценное световое время. Наконец, снова выезжаем.

Опять разворачивается дорога. За окном такой знакомый пейзаж, аж сердце щемит. На том берегу могучей Катуни горы с острыми вершинами, ощетинившимися редким лесом, а слева прижимаются к дороге скалы. Проезжаем курортную зону, но придорожной торговли нет, только изредка мелькают старушки с вёдрами огурцов. Нет, почему-то и палаток туристов на берегу, совсем пустынный ныне некогда многолюдный в разгар лета берег. За Усть-Семой выезжаем в широкую долину. Отмечаю на тракте изменения в худшую сторону: транспортный поток очень хиленький, очень. Редко-редко мелькают встречные машины. Не рычат, как в прежние времена, машины Союзэкспорта, а, помнится, они ходили каждые три пять минут. И вообще грузовиков нет. Нет отар, которые прежде запруживали дорогу. Нет алтайцев-пастухов верхом на конях при табу-нах. Нет и самих табунов. Нет изобилия домашней скотины в притрактовых деревнях, как по обочинам дороги в Уймонской долине. Очень пустынно на трассе, впечатление картины запустения.

Позади сидят двое молоденьких алтайцев в джинсах, американских майках и кепках с большими козырьками, кажется, их называют бейсболками, очень чистеньких и ухоженных. Хохочут во весь голос, ведут бурный разговор. Слышны через каждые два алтайских слова третье – отборный русский мат. Он звучит так кощунственно в их устах среди красоты природы и комфорта «Икаруса». Не выдержала, обернулась к ним и по-просила не материться. Они изумлены:

- Мы вечеринку вспоминаем.

А мат… Они его не замечали.., как не замечают дыхания, когда лёгкие здоровы. Сходу проскакиваем Чергу. С дороги хорошо видны новенькие яркие одинаковые кот-теджи, которых раньше не было. Кто-то в автобусе говорит, что их построили для со-трудников Сибирского отделения Академии наук – в Черге заповедник генофонда одо-машненных животных. В Шебалино водитель тормозит у столовой, и пассажиры отправ-ляются обедать. Мы тоже съели что-то, напоминающее беляши, и запили компотом. Пельменей есть не стали, а больше никакой еды в столовой не было.

Надо сказать, что по Чуйскому тракту понастроили много хороших красивых и просторных столовых, оформленных довольно оригинально, хотя часто в псевдонародном стиле. Но по всему тракту нет возле них туалетов. Опытные шофера останавливают ав-тобусы в подходящих местах и предлагают справить нужду прямо у дороги, по принци-пу «мальчики – налево, девочки направо». Этим пользуются в основном мужчины, жен-щины стесняются. Женщины деликатны и никогда не будут рассматривать мужчин за этим занятием, а мужчины испытывают почему-то к этому патологическую страсть. Нико-гда не бываешь уверена в том, что тебя не видят. Присаживаясь на корточки у колеса, довольно часто видишь приплюснутый стеклом нос любопытного.

Прекрасное шоссе уводит нас всё дальше в горы. Ландшафт изменился. Низкого-рье осталось позади. Едем по среднегорью. Горы кажутся более пологими, реже попа-даются берёзы на склонах, но появилась лиственница, а вскоре замелькали за окном ели и осыпи. Саня впервые едет по Чуйскому тракту в этих местах, и я рассказываю ему об окрестностях, ожидаемом Семинском перевале.

Среди горных перевалов по Чуйскому тракту у него особое место. Он самый вы-сокий, поднимается почти до двух тысяч метров над уровнем моря. Его когда-то пре-одолевали скифы и орды хана Батыя. Ещё совсем недавно маломощные машины взби-рались на него с большим трудом, с остановками для охлаждения перегревающихся от натуги моторов. Мне приходилось преодолевать его в кабинах попутных грузовиков, и я наслушалась страшных рассказов шоферов о том, что творится здесь зимой, когда дуют сильные ветра с низовыми метелями, достигающими скорости тридцати пяти метров в секунду. Из-за них образуются на Чуйском тракте трудно преодолимые снежные заносы. Семинский перевал лежит поперёк пути основных переносов снежных масс, приходящих с запада северо-запада. Характер погоды здесь особенно неустойчив при прохождении циклонов. Значительные абсолютные и относительные высоты поверхности и сильно рас-членённый рельеф гор добавляют многообразия климату перевала. Здесь меньше солнца. Циркуляция и восходящие движения воздуха приводят к увеличению облачности. Облач-ность, в свою очередь, задерживает поступление тепла от Солнца, снижает солнечную радиацию. Величественная и сумеречная картина панорамы открывается с перевала.

Наш мощный «Икарус» сходу забрался на самый верх и, вопреки ожиданию, не остановился у стелы, памятника, посвящённого двухсотлетию добровольного вхождения Горного Алтая в состав России. На перевале растёт прекрасный парковый кедрач, но мы увидели мельком за окном лишь тёмно-зелёный массив, да отметила отдельно стоящие однобокие деревья. Это вековые кедры приспособились противостоять ветру и на «бою» развили крону лишь с одной стороны. Мелькнули также заметные кедры, увешенные лентами, обрывками цветных тряпочек и верёвочек. Перевал, как и многие другие места на Алтае, сохраняет «культ гор» - наследие далёких предков в форме «обо», вот таких вот памятных деревьев, около которых местные жители прежде устраивали жертвопри-ношение. Не знаю, как это бывает у них в наше время, но туристы подхватили обычай и даже развили его. На туристских тропах часто встречаешь в горах на перевалах и труд-нодоступных местах, украшенные самым незамысловатым образом, кедры. Только это не оторванная обязательно от одежды, как положено, полоска ткани, а пришедшее в не-годность снаряжение, кеды, шнурки, коробки спичек, ремни и прочее.

Семинский перевал – грандиозная поверхность выравнивания или древний пено-плен, как выражаются геологи. В древние геологические эпохи эта местность поднима-лась, по тектоническим разломам шли активные сбросовые дислокации. Их следы выра-жены в современном рельефе долинами рек Семы и Урсула. Потом глыбы гор разруша-лись в последующие эпохи, выравнивались, снова поднимались, подвергались оледене-нию, опять разрушались, выветривались и выравнивались. Перевал сегодня – переход от расчленённого низкогорья к высокогорному альпийскому рельефу, а это совсем другой Алтай.

Более короткий и крутой спуск с перевала идёт вдоль речки Туэкты, у которой крутое падение и ущелистая долина. Течёт она на юг, а не на север, как Сема. Горы становятся выше. По склонам всё ещё много растёт елей. С нетерпением жду следующе-го перевала, Чике-Тамана. В переводе с тюркского «Чике» - прямая, «Таман» - подошва, но шофера называют его Чёртовым перевалом. Мне посчастливилось пересечь его не-сколько раз лет двадцать назад. Он невысокий, всего лишь одна тысяча двести пятьде-сят метров над уровнем моря. Но из-за своей крутизны перевал кажется выше и значи-тельней Семинского, хотя пересекает тракт здесь даже не хребет, а всего лишь отрог Те-ректинского хребта. У меня, непривычной к горной дороге, этот перевал вызвал тогда сильное ощущение высоты. На самом перевале стояла беседка, в которой отдыхали и пассажиры, и водители. Головоломный серпантин вызывал чувство страха. Удалось похо-дить по этому перевалу по редкому лиственничному лесу, по заросшим мохом и бада-ном тенистым склонам, пособирать эдельвейсы, которые росли здесь во множестве. То ли я утомилась от бессонных предыдущих ночей и моё внимание притупилось, то ли что-то отвлекло, но я не заметила, как проехали перевал. Выворачивали с Саней шеи, пытаясь углядеть беседку, но видели лишь разрытые склоны, ещё не задернованные и зияющие, как раны земли. Осталось ощущение неопрятности дороги в этом месте, хотя само шоссе было в прекрасном состоянии.

Как-то неожиданно быстро автобус попал в долину Урсула. К шести часам вечера приезжаем в Онгудай. Здесь часть пассажиров выходит, но подсаживаются новые, сплошь алтайцы. Русских поселений дальше по тракту нет. Короткая передышка для во-дителя, и мы едем дальше. Автобус выбился из графика, опаздываем, и это плохо. В Чибит приедем поздно, а ночевать у алтайских деревень опасно. Особенно славится в этом отношении среди туристов буйное население с небезопасными привычками к раз-бою, вымогательству и стрельбе этот район, в который едем, да Тюнгур, где была обез-врежена, как писали центральные газеты, банда, убивающая людей за спальники, палат-ки и куртки.

Да, за перевалом совсем другой Алтай. Окрест лежат дикие горы, почти лишён-ные растительности. Острые зазубренные вершины, скалистые, почти отвесные стены, осыпи. Горы многоярусные, красновато-ржаво-жёлтых цветов. Возникает ощущение пусты-ни, но внизу в теснине ревёт вода, и то и дело видишь текущие по причудливо изогну-тым распадкам прозрачные чистые ручьи. Опять едем вдоль Катуни. Она здесь глубоко врезалась в ущелье, над рекой нависают огромнейшие утёсы. Эти утёсы здесь называют бомами. Размеры их поражают циклопоскопичностью.

Раздаётся треск, и наш автобус оседает. Увы, опять поломка, полетели рессоры. Шофёр не рискует забираться дальше в горы, на ночь глядя, на ненадёжной машине. Каким-то чудом разворачивает машину на узкой дороге, и мы катим назад, в Онгудай. Мы с Саней и группа альпинистов нервничаем, но остальной народ проявляет стоиче-ское спокойствие. Такие задержки в пути в горах обычное дело. Кроме нас, туристов, среди пассажиров ещё только двое русских, остальные алтайцы. Часть из них, не надеясь уехать сегодня, расходится по домам родных и знакомых в поисках ночлега. Остальные пассажиры остаются ждать рейсового автобуса, вышедшего из Горно-Алтайска в пятна-дцать часов, надеясь уговорить водителя увезти и нас. Водитель нашего автобуса успо-каивает, что в случае неудачи разрешит нам коротать ночь в автобусе здесь, на стоянке у автовокзала. Сам автовокзал – всего лишь будка с кассой.

Мотор не ревёт, и тишина и общее несчастье сблизили пассажиров. Начинаются разговоры на разные житейские темы. Попутчики жалуются на свои беды: май и поло-вина июня стояла сушь, вся трава сгорела, а с середины июня и весь июль идут дожди в районе. Покос идёт кое-как, и все боятся остаться в зиму без кормов для скота. Дома на Алтае подорожали в цене. Самый обычный дом в дальнем колхозе стоит теперь пят-надцать миллионов, а поставить сруб – четыре. Делятся радостью, у кого родились дети, кому сыграли свадьбу, из каких деревень брали женихов и невест, хвастаются городски-ми покупками да тем, сколько взяли по весне маралов. Оказывается, что посёлок Акташ уже город, ртутный комбинат прекратил работу – кончается сырьё, выбрали. От безрабо-тицы спивается и озорует молодёжь.

Пользуюсь случаем и достаю из рюкзака фотографии, которые сделала двадцать лет назад в Иодро, одной из здешних деревень. Я затеряла листочек с фамилиями ал-тайцев, которые меня тогда приютили и которым я из-за этого не могла их послать. Прошу посмотреть, может, кто-нибудь знает этих людей. Фотографии идут из рук в ру-ки, сосредоточенно рассматриваются.

- Жену вот этого человека зовут Татьяна Шамбураковна, - вспоминаю я.

- Померла Таня, рак её съел. Так это Костя Чикинов, только он здесь что-то мо-лодой больно!

- Я давно его фотографировала.

- Точно, это Костя! А сын у него женился.

- Куда вы идёте? – спрашивает алтаец в камуфляжной военной форме.

- Хочется посмотреть Шавлинские озёра.

- Карты есть у вас?

- Есть.

- У нас тут пограничный район. Разные люди приезжают. Наши пограничники ло-вят в год по триста-четыреста человек. Хотят уйти в Тибет. Как правило, географии рай-она не знают, вообще о географии представления не имеют. Языка не знают. Плутают по горам неделями, спасать приходится. А места в районе хорошие. Зверь есть, медве-дей много, рыбалка богатая.

Мне нравится разговаривать в дороге с людьми. Получаешь массу этнографиче-ской и прочей информации. Русская семейная пара, оказывается, возвращается домой из Монголии… через Москву, хотя от их дома до монгольской границы, за которой они работали, всего сто километров. Муж, любитель – охотник, говорит, что хорошо знает места, где мы собираемся пройти. Расспрашиваю его о дороге на Шавлу.

- Их от Чибита две: длинная туристская и короткая охотничья. Обе круты, упа-ришься! Но Вы лучше туристской тропой идите, а то заплутаете с непривычки. Я скажу, где вам лучше из автобуса выйти, чтобы сразу на тропу попасть. Зверья много в тайге. Может, снежного барса увидите, они здесь попадаются на кручах. Подойти к нему, ко-нечно, не подойдёте, но в бинокль полюбуетесь.

- К нему подойти – сноровку нужно иметь, - соглашаются мужчины.

Быстро темнеет, как всегда в горах. В девятом часу подъезжает, наконец, долго-жданный автобус. Водитель его ехать не хочет, но соглашается при условии, что вся вы-ручка от рейса будет у него в кармане. Снова повторяем дорогу до границы Кош-Агачского района. Я сожалею, что Саня не увидит впотьмах удивительные места, которые проезжаем. В сумраке нависающие бомы у Малого и Большого Яломана устрашают. Ав-тобус выезжает, наконец, на древнюю террасу, высота над современным уровнем воды в Катуни доходит до двухсот метров, и мы видим ещё стрелку, место слияния Чуи с Ка-тунью. У посёлка Иня переправляемся по мосту на другую сторону, и дальше тракт идёт уже по долине Чуи. Чуя течёт почти по ущелью. «Почти» - приходиться сказать, потому что на нашем, правом берегу реки, всё-таки остаётся надпойменная терраса. Чуя врезана каньоном в двадцать – двадцать пять метров глубины в моренные толщи обоих склонов, заваливших её древнюю долину. Но скоро всё великолепие ландшафта полностью скры-вает темнота.

Пассажиры в автобусе дремлют. Меня от усталости тоже вдруг стало клонить в сон, и, как оказалось Саню тоже. Очередной толчок будит. Автобус резко останавливает-ся и шофёр выходит. У кого-то на дороге авария, и он выясняет, нужна ли помощь и как объехать, развернувшуюся поперёк дороги, аварийную машину. Чуть накрапывает дождь. Я вдруг осознаю, что уже час ночи следующего дня и нам сейчас выходить в эту темноту, под дождь, в совершенно незнакомом месте. Следующий населённый пункт по трассе – наш Чибит. Попутчик-охотник советует нам выйти, не доезжая семь километ-ров, у какого-то старого моста, оттуда есть тропа. Он становится рядом с водителем и подсказывает, где нужно притормозить, чтобы высадить нас.

25 июля. Берег Чуи между Иодро и Чибитом – устье Ороя

Ночь, темень, ни зги не видно. Накрапывает дождь. Наши рюкзаки выгружены из багажника на обочину. Где-то здесь же на земле валяются лыжные палки. Совсем рядом внизу ревёт Чуя, а на берега её каньона мы нагляделись из окошка автобуса, подходить к ней совсем не хочется. Где берег, где мост, где лес, непонятно. Натыкаемся на рюкза-ки, на ощупь достаём дождевики и фонарик. Нужно срочно искать площадку для палат-ки, пока не вымокли. Слабый луч фонарика выхватывает край дороги. Обочина очень крутая, но с тракта лучше убраться поживее, чтобы кто-нибудь ненароком не наехал. Надеваем рюкзаки и скатываемся вниз, хватаясь за склон руками, тормозим всеми воз-можными способами. Не дай Бог разогнаться прямо в Чую! Внизу относительно ровная площадка, вся в камнях и лужах, изредка в темноте попадаются жалкие кустики. Нако-нец, луч фонаря натыкается на кедр, он единственный в округе.

Ночлег устраиваем под ним. Привязываем повыше к стволу полиэтиленовый тент, делаем из него шалашик. Втаскиваем под него рюкзаки, разворачиваем коврики и спальники. Устраиваемся быстро и хорошо, насколько это возможно сделать на мура-вейнике. Выбора нет: шарахаться в темноте под дождём нельзя, а больше негде при-ткнуться. Мне покойно и хорошо, безумно хочу спать и могла бы заснуть хоть вверх но-гами. Проваливаюсь в сон. Слышу последние сетования Сани, что спать не придётся. Он нервничает из-за того, что совсем рядом самая крупная на весь горный край дорога – Чуйский тракт, опасное соседство. Завтра, точнее, уже сегодня трудный первый день маршрута и акклиматизации. Ночью просыпалась один раз из-за того, что какая-то бу-кашка ползала по лицу. Смахнула её, приподняла голову, посмотрела на Саню. Он мир-но сопел во сне и даже не шелохнулся.

Утром смеёмся. На часах - восемь утра. Тело чешется и зудит. На нас полно огромных чёрных и очень кусачих муравьёв. Дождя нет, они проснулись раньше и нас разбудили. С воплем выскакиваем одновременно из спальников и начинаем их стряхи-вать. У меня ими полны штаны и я, просунув руку под резинку и повизгивая от боли, отрываю их прямо с волосами от лобка. Нас высадили в десяти метрах от моста. Кедр стоит буквально в метре от дороги съезда с тракта на мост, мы на дороге частично спали. По ту сторону реки на поляне горит костёр, который на наших глазах заливают водой, и какие-то люди садятся в автобус. Чуть ниже моста на той же стороне стоят палатки сплавщиков.

Быстро собираемся и переходим Чую. Занимаем освободившуюся поляну, разжи-гаем заново костёр и готовим завтрак. На той стороне, где ночевали, нет леса, только голые осыпные горы да дорога. Пейзаж изумительно красивый. Скалы белые и красные, чёрные и рыжие, камни расцвечены лишайниками всех оттенков. Позади нас крутые ле-систые склоны. Чуя шумит под ногами, бешеный, мутный, стремительно несущийся гряз-но-серый с белыми барашками водный поток. В поднебесье всевозможных форм облака и облачка, в просветах голубеет небо, а несколько облачков лежат посредине склона, будто зацепившись за скалы. Воздух чистый и какой-то густой и вкусный. Восторг!

Тропа вроде есть. Она сразу же ныряет под деревья и круто ведёт в гору. Но крутизна! Крутяк, нет более подходящего слова. На первых сотнях метров приходится продираться несколько раз напрямую по тайге. Чуя переполнена из-за дождей, и тропа местами подмыта. Лезем, лезем, лезем… Пот глаза заливает. Тропа меня смущает. Слишком мало она нахожена, чтобы быть туристской. В просветах деревьев видим посё-лок на той стороне реки. Чуя отклоняется к нему и делает петлю в этом месте, круто сворачивая почти под прямым углом, огибая одну гору и ныряя между двух других. А наша тропа неожиданно ведёт вниз и выводит… на берег, на две узких колеи, идущих через луг. Опять смущение: дорога теперь не то, чтобы торная, но по ней явно ездят на телегах. Трава примята и так, что на ней цветочки не растут. Проходим летник – балаган, в котором ночуют летом пастухи и охотники. Возле него отдохнули. Я сфотографировала Саню и еле увернулась от камеры сама, чтобы он меня не запечатлел, красную, распа-ренную, с каплями пота на носу. Иду тяжко, как всегда в начале пути. Знаю, что втя-нусь, на это уходит обычно два дня.

Под ногами полянки дикого лука, земляники, не луговой, а именно лесной зем-ляники. Не удержалась от соблазна, срываю и жую на ходу. Вот уже и селение на том берегу позади, а тропа уткнулась в Чую, через которую перекинут в этом месте полу-разрушенный висячий мост. От моста вправо уходит хорошо нахоженная тропа. Она ве-дёт на стоящую особняком крутую лысую горку, похожую на яйцо. Видно, как тропа вьётся по этой горке. Неужели нам туда? Как-то не верится. Ещё одна тропка идёт вдоль Чуи, по самому берегу. Переглянувшись, мы решительно сворачиваем на неё.

В выборе дороги ошиблись. Через несколько сот метров тропа утыкается в скалу. Река в этом месте сдавливается огромными и совершенно непроходимыми скалами, во-да идёт через эти щёки с рёвом. Поскучнели мы с Саней: ошиблись, надо возвращаться к лысой горке. Время дневное уходит, Сане это очень не нравится, и он начинает торо-питься. Взбирается на эту горку чуть ли не бегом и мне помогает вскарабкаться. Отды-шались на верху, пощипали землянику, которой здесь полно. Гадаем, правильно ли идём, по нужной ли нам тропе. На счастье, из тайги вышла нам навстречу группа. Ребя-та измученные, грязные, усталые. Приветствуем их:

- Ребята, эта тропа к озеру ведёт?

- Да. Разветвляется за перевальным плато только. Там возьмите влево, переправь-тесь через речку. Плато тяжёлое, ходьбы часов на четыре-пять, без стоянок и без воды.

- Что-то вы не радостные?!

- Дожди замучили. Ни одного дня без дождя! А на озере снег. Как на плато выйдете, там вначале сыро. Вы прижимайтесь к левой стороне. Грязь перебредёте, там дальше тропу видно будет.

Обрадовались мы с Саней, что на верную тропу встали. Взвалили на себя рюкза-ки, потащили это буквально наше жизнеобеспечение: в рюкзаке наш дом, постель, свет и тепло, гардероб и хозяйственная утварь, холодильник и шкаф с продуктами. Тропа идёт высоко по левому берегу Чуи. Врубается в карнизы, иногда опасаешься, что со-скользнёшь с неё, мокрой и грязной, покатишься вниз в кусты. По склонам стеной стоит дикая нетронутая и нехоженая тайга. Местами, где расступаются скалы, деревья подхо-дят к самому берегу. По сторонам то крутолобые скалы, то буреломник. Суровы здеш-ние горы. Понимаю, почему Северо-Чуйский хребет получил название «Альпы». Альпы потому, что гребень хребта состоит из целого ряда пирамидальных вершин, острых, раз-делённых глубокими седловинами. Имеют формы, называемые альпийскими, похожими на формы Альп Швейцарии. Поднимались по этим горкам вверх и каждый раз возвра-щались почти к самому берегу, с разочарованием замечая, что сейчас вновь придётся набирать высоту.

В самом начале пути просматривалась с тропы на правом берегу большая терра-са без единого дерева или кустика. Я для себя назвала её аэродромом. Сориентирова-лась на неё и всё ждала, что вот-вот мы поднимемся настолько, что она окажется вни-зу. Поднялись даже выше, но тут тропа опять пошла вниз, вниз, вниз. И вот стоим в глубокой впадине. Кажется, что находимся на дне глубокого колодца. От берега тропу отгораживает огромная отвесная скала. Из-за неё доносится гул реки. Позади крутяк и впереди крутяк, пятачок земли на дне колодца всего в несколько десятков квадратных метров. Охватывает тревога, внешне беспричинная. Чуть посидели на двух валунах, будто специально приготовленных в качестве стульев, послушали глухую тишину сквозь гул ре-ки за стеной. Не слышно здесь птиц, не шумят кроны деревьев, нет посвиста ветра. Под ногами мох и камни, на ветвях висят пряди мхов, сумрачно. Удивительное творение природы, зачарованное, но мрачное местечко. Надолго не задержались, не сговариваясь, заторопились надеть рюкзаки и полезли вверх.

Что за ужас, эта тропа. Грязь, следы скольжения во многих местах, и действи-тельно трудно удержаться на очень крутом склоне. Видно, что тропа вьётся серпанти-ном, а, лучше сказать, идёт зигзагом, и во многих местах частые пролазы в кустарнике – попытки спрямить путь. Буквально распластываешься на склоне, трудно дышать в буйных зарослях влажными испарениями трав. И ни малейшего ветерка нет, да и, чтобы про-дуть этот чащобник, нужен очень сильный ветрище.

Наконец, выбираемся, грязные и потные, из грандиозной ямы наверх и оказыва-емся на равнине. Контраст разительный. Перед нами огромный луг с редкими деревья-ми, залитый солнцем и душистый. Сразу видим заросли малины слева от тропы. Ма-линник - с необобранной ягодой. И мы отрываемся по полной. Сбросив рюкзаки на тро-пу, горстями набиваем рты. Ягода здесь мелкая, но вызрела под солнцем, сладкая. До-гадываюсь, что такие места и здесь редки, надо воспользоваться дарами природы, неожиданным праздником живота. Но Саня суров: надо идти, ведь пока не попалось ни одной стоянки.

Долго идём по открытому месту. Тропа хорошо набита, трудностей в этом ме-сте никаких нет. Часа через полтора ходьбы начинается понижение рельефа. Справа по-являются скалы. Спускаемся, теряя высоту, вниз, к реке. Отлично просматривается справа скальная стенка с живописным красивым водопадом. Горная речка Орой сваливается с высоты висячей долины, образуя внизу крохотное озерцо, из которого продолжает свой путь в Чую. Мы в устье речки, здесь брод. Саня разувается и лезет в воду. Меня пер-спектива ледяного купания не радует. Прохожу чуть дальше по берегу и вижу, удобно легший поперёк русла, ствол кедра. По нему и перехожу на другой берег. Почему-то балансировка на брёвнах всегда доставляет мне радость от того, что могу это проде-лать. Я не боюсь высоты и хожу по брёвнам с удовольствием, усвоив навсегда урок: смотреть не вниз, а вперёд, тогда не закружится голова от созерцания бегущей воды, информационный поток стабильный.

На том берегу укромная полянка, укрытая зарослями ивняка. На ней место для двух палаток, хорошо оборудованное кострище. Сохранились рогульки для котелков, есть жерди, хорошо ошкуренные бревна-скамьи. Всё пологое место, поросшее ивняком, огра-ничено со всех сторон скалами и крутыми склонами, лишь по центру вытекает в расще-лину река. Смотрим карту. Впереди опять очень резкий подъём на гребень горы, в вер-ховья Ороя, а уже вечереет. Мы устали – первый день пути, полные рюкзаки и горки альпийские умотали обоих.

Вот они, горы, настоящие горы, где нет скопления людей, где только земля и небо, тайга и облака над головой. Разбиваем лагерь и устраиваемся на ночлег. Готовим ужин, умываемся и отмываемся от грязи. Саня чуть облегчает рюкзак, сделав продукто-вую заначку на обратный путь, мы это практикуем, чтобы не носить взад-вперёд лишний груз. Находим в скалах хороший карман и прячем её, завалив камнями. Сумерек в горах не бывает. Солнце ушло за хребет, и сразу пала ночная тьма. Дефицит сна у нас такой огромный, что проваливаемся в сон мгновенно.

Просыпаюсь так же мгновенно от острого чувства тревоги. Палатка ходит ходу-ном, кто-то дёргает растяжки, слышно фырканье коней. Темень, ничего не видно, да ещё туман в низине. В тайге опасаешься больше людей, чем животных. Вылезаем из спаль-ников выяснять, что делать. Окликаем на два голоса: «Кто там? Что нужно?» В ответ только фырканье. В низину на водопой спустился табун коней. Их много, больше десят-ка только вокруг палатки. Задевают растяжки, котелки у костра. Похоже, табунщиков нет, или они затаились. По-настоящему страшно находиться среди больших и сильных полудиких животных. Машем руками, орём: «Пошёл вон!», отгоняем коней к воде.

Успокаиваемся не сразу, прислушиваемся, не подкрадывается ли кто, слушаем долго перестук копыт, ржание и фырканье. Люди не проявились, и мы снова засыпаем.

26 июля. Устье Ороя – верховья каньона Ештыкола.

Просыпаюсь от ощущения чего-то необычного. Догадалась: тишина. Встаю, полная сил и энергии, всем тем светлым и радостным, что дают горы. Чудесный ранний рас-свет. В нашей котловине ещё туман, но чувствуется, что день будет ясным. Готовим зав-трак, сушим тент, укладываемся. С тоской смотрю на высокую крутую гору. Мы у под-ножия, с неё стекает Орой, и, чтобы посмотреть на вершину, приходится задирать голо-ву.

- Саня, нам точно на неё забираться надо?

- Чего волнуешься, всего-то одна завитушка на карте, - посмеивается товарищ, - ми-гом забежим!

Выходим на тропу. Сразу же начинается серпантин на крутяке. Вначале он не тя-готит. Тропа свечкой уходит вверх, приходиться упираться, «рыть носом» землю. С каждым набранным метром высоты открываются всё новые и новые дали. Остановишься передохнуть, оглянешься, и душа в восторге замирает. Дали - пестроцветные. Горы тя-нутся кулисами, и ярко проявляются в ясные утренние часы цвета: красные, желтые, фи-олетовые, зелёные – на первой; синие, фиолетовые, серые – на второй; исчезающе голу-бые – на третьей.

Страстно люблю горы. Любая страсть – разрушающая сила, кроме гор. Горы сози-дают мою душу. Здесь я ощущаю глубину жизни без ханжества. Меня часто спрашива-ют:

- Чего тебя в горы тянет, чего ты там забыла?

Да, я что-то забыла, но что именно, не знаю. Только чувствую, что всё здесь имеет смысл, и пусть он ускользает, но в городе даже и намёка нет на это ощущение. И есть ощущение, буквально физическое, благодати Божией. И бывают моменты благо-ухания. Вот сегодня на тропе, после душного туннеля в травах под пологом кустов и деревьев, вдруг пахнуло на каменистом открытом участке ладаном, и закружилась голо-ва.

Долго лезем, с остановками на передых, на гребень. Наверху, на узкой перемыч-ке- седловине, оглядываемся. Налево идёт проход между скал в Оройское ущелье, а направо - выход на макушку скалы у водопада, под которой стояли мы лагерем сегодня ночью. На макушке есть стоянка, там кострище. Оглядываемся и на дали, застывшее море хребтов. Краски уже изменились, пошла дневная дымка, но пейзаж по-прежнему великолепен, грандиозен. Долина Чуи осталась внизу, нам сейчас подниматься на пере-вальное водораздельное плато между Чуей и Аргутом, а эта река бассейна Катуни.

Далее тропа идёт по дну узкой долины вдоль правого берега Ороя. Ущелье за-росло ёрником и мхами. Недалеко от входа в ущелье попадается стоянка, а минутах в пятнадцати – вторая. Эта - неудобная, у самой воды. Костёр запалить можно, а ставить палатку – проблематично, слишком сырое место. Здесь перекусываем финиками и кура-гой, Саня доедает утреннюю рисовую кашу с молоком и остатки сгущёнки. Тропа пере-ходит в этом месте на левый берег Ороя и далее идёт по нему. Перебрели реку, и по-шли дальше.

Ущелье очень узкое, с крутыми высокими бортами, поросшими кедрачом. Оно кажется сумрачным из-за чернохвойника. Впереди венчает ущелье серо-жёлтый голец. Тропа идёт по корням деревьев и камням, влажная и грязная, скользкая. Речки совсем не видно в кустах, но слышен шум бьющейся о камни воды. Ущелье наклонено, это длинный тягун. Я втянулась в ходьбу, адаптировалась. Вот уже поднялись к гольцу, на его плечо, а тропа вдруг резко, под прямым углом, сворачивает на самом верху напра-во. Здесь проходит граница леса. Выход из ущелья на плато оформлен пятью ступенями, словно поднимаешься из подвала долины Ороя на поверхность поля плато. Далее от-крывается свободное пространство, ограниченное с одной стороны редким низкорослым кедрачом, с другой – гольцом, похожим с высоты, на которой мы находимся, на увал. Позади ущелье, а впереди – вход между двух скал на само водораздельное плато. До плато идёт подъём-тягун, но недолгий, метров шестьсот. Здесь впервые за день попада-ется навстречу человек, альпинист-одиночка.

Приветствуем друг друга. Спрашиваю, чего ждать от тропы.

- Сейчас выйдите на плато. Оно – безводное, на четыре-пять часов ходьбы до ка-ньона и границы леса. На входе мокрое верховое болото, на нём берите влево, прижи-майтесь к скалам. Тропу там найдёте, как перебредёте топкое место. Это снег подтаива-ет на гольцах, льда нет. Направо тропа ведёт к летнику. Там изба, переночевать можно. Иногда там алтайцы бывают. Счастливого пути! Может, вам повезёт с погодой больше, чем мне. Но вы поздно выходите!

Саня, не дослушав, уходит вперёд. Минут через пять иду за ним, но его уже не вижу. Обхожу скалу, уклоняясь влево, как советовал альпинист. Действительно, очень топко, следы по топи в разных направлениях. Прыгаю и я с кочки на кочку, чуть про-мочила ноги. Вот, кажется снова тропа, здесь значительно суше, чем на входе. Высмат-риваю Саню, но его нет на тропе. С удивлением вижу его справа от тропы и уже до-вольно далеко. Бодро шагает по направлению к Чибиту. Кричу, пытаясь остановить, но очень далеко, голос ветром относит. Машу руками. Он остановился, наконец, оглянулся. Тоже машет мне, приглашает подойти к нему. Настаиваю, что стою на тропе. Саня долго прыгает по кочкам, чертыхается. Ругается, говорит, что нужно останавливаться на ночлег, вон там, вдали, изба, либо в кедровник возвратиться. На часах всего семнадцать часов, можно сделать несколько ходок. Настаиваю, что раз хорошо идётся, надо идти. Мы в хорошей форме, плато наклонено в сторону каньона, изматывающих подъёмов не будет. Не сразу, но он сдаётся.

И мы пошли по плато. Оно представляет собой огромную котловину – блюдо, окаймлённую по горизонту гольцами. Они кажутся низким зазубренным гребешком, но высота самого плато за две тысячи метров. Свободно гуляет и посвистывает над ним высотный ветер. Открывается великолепный простор. Величественная грандиозная картина неба над головой. Над всеми гольцами белые пухлые облака и не понять, облака или снега лежат на вершинах.

Первый час идётся легко. Я радуюсь, что ещё ближе приблизимся сегодня к це-ли. Саня давно убежал вперёд, я его и не вижу. Остановок решили не делать, ходок не соблюдать, пока не пройдём перевал. Наслаждаюсь картиной театра облаков. Они на моих глазах из белой пухлой перины перестроились в башни, потом встали над горами огромными столбами. Столбы всё растут и становятся трёхцветными: верхнее белое об-лако подпирается снизу серым, а то, в свою очередь, выталкивается наверх сине-сизым. Впереди, по ходу тропы, скапливается под ними тьма. И вдруг вся эта громада двину-лась стеной на плато. Оглядываюсь назад, там белая армада облаков окрасилась багро-во-розово-лиловыми тонами феерического заката.

Господи, нам бы перебежать плато до дождя. Куда там! Чёрная стена приближа-ется молниеносно и, почему-то, с воем. Ударил ветер так, что вышиб дух, я задохнулась. Изловчилась, набросила на плечи дождевик из полиэтилена, пока майка не намокла. Надо бы и свитер надеть, но он в рюкзаке, останавливаться, доставать и надевать – дол-го, время потеряю. Иду, проталкиваюсь грудью сквозь ветер, он как плотная стена. Чёр-ная стена налетела дождём и снегом. Иду ритмично, стараюсь не терять темп. Главное на маршруте – иди и надейся на свои ноги и дыхание. Это как раз моя слабость, поэто-му экономлю движения и силы. Разговор с самой собой: считаю «раз-два, три-четыре», и снова счёт начинаю. Стихия вызывает восторг и ужас. Наедине с природой нельзя от-деляться от неё стеной, нужно стать частью её. Но как сейчас это осуществить? Чем стать, ветром, тучей?! Я заметно устала, но знаю, что впереди - долгий путь, и незачем тратить силы на переживание и страх. Вижу себя со стороны – облепленное мокрым сне-гом человеческое тело упрямо переставляет ноги. Приходит образ дорожного катка. Что ж, пусть будет каток.

«Не надо прогибаться под изменчивый мир, пусть этот мир прогнётся под нас! - выкрикиваю я снова и снова. «Ветер, Ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч!» Пропусти меня к каньону, Господин Ветер, ты прекрасен, пропусти меня, пропусти! Ты действи-тельно могуч. Иду, иду, бесконечно иду. Сани не видела несколько часов. Мрак позади, но бреду в серой мути, под дождём и снегом. Очень хочется надеть свитер, но всё не решаюсь остановиться. Мокрые ремни застывшими руками долго буду расстегивать, да и промочить вещи нельзя, впереди - ночь, и надо будет переодеваться в сухое. И я терп-лю, стараюсь лучше прижать рюкзак к спине, чтобы не терять остатки тепла. Совсем уже в сумраке плато остаётся позади.

Иду по тропе к горе справа, с левой стороны ревёт внизу река. Краем глаза за-мечаю, что кто-то поднимается от неё по склону. Вглядываюсь, вижу, что это Саня. Сни-мает с меня рюкзак и кричит:

- Ты чего ползёшь? Захотела в ночь прогуляться под снежком, так шевели нога-ми! Зачем на Аргут пошла?! Нам на ту сторону, внизу брод, - и бросается бегом по склону вниз.

Спускаюсь на негнущихся ногах вслед за ним.

- Ты уверен, что здесь брод? Такой напор, что собьёт!

- Будем идти по валунам.

Речка небольшая здесь, в верховьях. В другое время возможно её по валунам перейти. Сейчас бешеный грязный поток перехлёстывает через камни. И, конечно, в се-редине реки самые большие и высокие валуны, потому что мелкие река давно унесла. Саня присматривается, примеривается и прыгает, с трудом удерживаясь на мокрых кам-нях. Машет мне с того берега, чтобы быстрей переходила. А я боюсь, у меня застыли ноги и плохо слушаются. Разминаю мышцы. Сразу на валун не запрыгну, поэтому нужен ритм. Считаю про себя и, чтобы не сбиться, переступаю с ноги на ногу. Раз-два…. Бро-саю тело вперёд. Один камень, второй, вот самый высокий, уф, хватаюсь за Санины протянутые руки и удерживаюсь на ногах.

Саня опять убегает. Снова иду по тропе, вернее, по тому, что от неё осталось. Идёт дождь. Каньон голый, ни одного дерева в округе, только хаос камней. Тропа ведёт по склону, склон плывёт. Проскальзываю и на участках с землёй, и на мелком мокром щебне, с трудом сохраняя равновесие. У скальных стенок с карнизов поливает потока-ми, скатывающейся ручьями, воды, будто вёдра на тебя выплёскивают. Иду медленно, оберегаясь от ЧП. Сейчас сломать руки и ноги или свалиться в бешеную воду вполне реально. Главное, не терять ритм. Опять шепчу ритм про себя. Как хорошо, что на мне рюкзак! Он так согревает спину. Давно не чувствую его веса. Каньон ведёт вниз, вниз. Граница леса не приближается. Прошёл ещё час. Стемнело. Вижу Саню, вышел мне навстречу. Нашёл единственную крохотную площадку, на которой можно поставить па-латку, она на самом берегу. Пытается отнять у меня рюкзак, я сопротивляюсь – с ним теплее, он сейчас не тяготит, а радует.

«Ровная» площадочка поросла ивняком. На свободном клочке растут два хилых кедра, на пяточке земли – след костерка. Вижу, что Саня в панике, злится.

- Саня, поставим сначала палатку, переоденемся в сухое, обязательно, а потом ужином займусь.

- Какой ужин, - взрывается он, - дров нет, чем костёр поддерживать?!

- Не паникуй! Сможешь колышки нарубить?

Он достаёт топор. Делаем всё быстро и слаженно, хотя и через силу. Через пять минут у нас стоит палатка. Саня бьётся с костром, а я организую ночлег: стелю на дно полиэтилен, раскладываю коврики, достаю спальники, устраиваю изголовья. Переодева-емся в сухую одежду, переобуваемся и меняем носки. Наконец-то надеваю свитер и куртку, блаженное тепло растекается по телу, но ненадолго. Тело меня не слушается со-всем. Надо набрать воды в котелки, а для этого свеситься с шестидесятисантиметрового обрывчика и зачерпнуть её из бешеного потока. Это удаётся с седьмого захода. Сане удалось разжечь костерок, и он вопит:

- Что ты копаешься?! Давай быстрей! Сейчас прогорит, дров нет, нечем поддер-жать огонь, как ты не понимаешь?!

Понимаю всё. Ох, некстати Саня паникует и злится, сейчас нужно спокойствие. Копошусь потому, что никак не могу удержать воду в котелке: струя с такой силой ударяет о дно, что вода выскакивает обратно. Длины моих рук не хватает, чтобы, по-виснув на одной руке, удержать тело на берегу, и удачнее повернуть в воде котелок другой рукой. Удаётся набрать кружки на три.

- Горе ты моё! Следи за огнём!

- Перелей в другой! – кричу я, но он успевает выплеснуть воду.

Саня делает пять шагов к берегу, и повторяется та же картина: одна попытка, вторая. Он поступает по-мужски, С силой вдавливает котелок в воду, намочив рукав, и быстро выдёргивает. Эффект тот же, в котелке воды на две-три кружки.

- Санечка, нам хватит сегодня. Чаю попьём, лапшу заварим, а завтра будет вид-нее.

Огонь чахнет. Я вырываю из дневника несколько страниц, собираю упаковки и всё, что можно бросить в огонь. Обдираю мох, от самых стволов отгребаю верхний мокрый слой опавшей хвои и откапываю сухие хвоинки, бросая в костёр буквально по крошке. Сане удаётся обрубить мокрые корни ивняка, выпиравшие наружу. Пытается сломать и ветви кедра, но не один он такой догадливый на этом месте, внизу всё дав-но обломано, а до верхних ветвей сейчас не добраться. Он бьётся у костра, дует, машет мокрой майкой, пытаясь раздуть пламя. В котелке булькнуло пару раз. Хватаю его и за-ливаю китайскую лапшу в одной кружке, завариваю чай во второй, щедро насыпаю са-хар, опускаю пакетик и листья чёрной смородины, припасённой сегодня на тропе у Ороя. По обычной своей привычке всегда набиваю карманы, попадающимися по пути, шиповником, листьями смородины и малины, душистыми целебными травками, диким луком. Протягиваю Сане кружку.

- Нет, ты сначала, - говорит он и отводит глаза.

- Друг мой, нас здесь двое. Если ты восстановишь силы, ты спасёшь нас обоих. Если я восстановлюсь, то вряд ли моя помощь будет результативной. Знаю, что ты меня не предашь и не бросишь. Давай сейчас без церемоний, пей и ешь, потом, если удастся, сделаем ужин для меня.

Он берёт кружку и, обжигаясь, пьёт горячий сладкий чай. Я выплёскиваю остатки кипятка на вторую порцию, пока он торопливо ест лапшу. Мокрые ветви чуть подсохли, чахлый костёр отчаянно дымит, но, всё же, разгорается, согревая ещё три кружки воды.

- Таня, я этого никогда не забуду.

- Я тоже. Плато меня поразило, такое оно величественное.

- Мрак этот перевал, но я не о нём. Я о том, что ты меня первым напоила и накормила, хотя я мужик и сильнее тебя. Неосторожно мы поступили. Могли погибнуть сегодня. Да и сейчас ещё шансов мало. У тебя, что, совсем страха нет? Откуда твоё бес-страшие?

- Бесстрашие это не только отсутствие страха. Бесстрашие – это полная работоспо-собность всего организма в минуту опасности. Ты, что, плачешь?! Брось. Прости меня, что настояла на переходе. Мне хорошо шлось, втянулась. Кто же знал, что плато беско-нечное, и будет непогода. Уверена была, что ходки соблюдаются и стоянки есть. Пятича-совый переход и вправду тяжёлый. Тебе спасибо, что не неволил. Я ровно и спокойно шла

- Могли бы поскользнуться и сломать руки-ноги. Как тогда выжили бы под сне-гом? Давай закругляться, ночь уже давно. Не стоит мокнуть. Я восхищаюсь тобой, Таня.

С плато и со снегов каньон со скоростью железнодорожного экспресса продувает холодный ветер, да и у воды всегда холодно и сыро, а до неё сейчас метра три всего, и дождь со снегом идёт. Сказывается и большая высота, усталость и переутомление. Но между нами живой отлаженный ток, вот почему мы вместе. Пришло, как ни странно, именно в эту минуту, чувство удовлетворения и ощущение любви ко всему на свете, как всегда после сделанной работы. Убираем под тент котелки и делаем последние де-ла. Саня уже в палатке. Слышу его стоны. Оказывается, потянул и застудил спину. Он, как и я, шёл сегодня в одной майке, но я надела дождевик, который спасал меня от ветра.

- Как хорошо и вовремя попалась эта площадка. Просто дар небес. Без неё мы не смогли бы с удобством устроиться на ночлег. Пришлось бы сидеть ночь на каком-нибудь камне среди потоков ледяной воды. Могли не выдержать, устали и замёрзли всё-таки.

- Зря ты так. Устроили бы шалаш из тента. Не сдались. Всё, Саня, успокаиваемся, всё позади. Давай разомну тебе спину. Может, поможет.

У меня нет сил даже в спальник забраться, но надо. И, кряхтя и постанывая, всё-таки вталкиваю себя в мешок. Саня делает то же самое. Развернулись друг к другу спи-нами, чтобы чуть-чуть согреться, попытались уснуть. От усталости это удалось не сразу. Ночью несколько раз просыпалась от холода, поджимала в спальнике ноги, сворачива-лась в клубок. Потом провалилась в памятный сон.

Приснилось мне, будто сижу на берегу Катуни под Верх-Уймоном. Это выезд по-сле какой-то международной конференции, иностранцев полно, операторы с камерами ходят. Разговариваю с двумя индусами. Один из них художник, другой – бизнесмен, и я это откуда-то знаю. Разговор идёт на английском. Переводит знакомый товарищ, жена которого только что в сари танцевала индийский танец. Спрашиваю, понравилось ли вы-ступление. Индус - художник мрачнеет и отвечает уклончиво, что он тронут стараниями русской женщины, но он видел танцы Апсары-Рани.

- Кто она? – спрашивает товарищ.

В этот момент чувствую, что кто-то чужой пролез в мои мысли и безмолвный голос говорит мне:

- Не пугайтесь, это я, Апсара-Рани! Я здесь, скажите художнику. Я его возлюблен-ная.

- Танцовщица, - отвечает художник. – Гениальная танцовщица, которую я любил. А танец русской… Он правильный, но, как бы это сказать, пародийный танец старухи, тан-цующей девочку. Темп не тот, жесты корявые. Понимаете ли Вы то, что хочу сказать? Ваша жена танцевала раннее утро, но вот этот жест, - и он делает движение пальцами, - может означать радость, а чуть изменён наклон пальца – и это уже непристойность.

Я вдруг, сама не понимая, как это сделала, демонстрирую движение юной де-вочки и отвечаю:

- Это девочка.

Мои руки и ноги выворачиваются со скрипом в разные стороны, независимо от меня:

- Это девушка.

Позы мои меняются молниеносно, убей меня, не повторю ничего подобного!

- Женщина, . ..старуха, весна, лето, осень, зима.

Художник восторженно смотрит на меня:

- Моя Апсара-Рани именно так станцевала бы!

А я внезапно осознаю, что отвечала на чужом языке, что понимаю язык индуса. В сознании пугливая мысль: чужой дух вселился в меня, будет раздвоение личности, я по-теряю себя.

- Я Вашу личность не трогаю, я заняла свободное место. Пожалуйста, позвольте побыть в Вашем теле двое суток! Я долго ждала этого момента! Долго готовилась, ждала подходящей ситуации и подходящую личность. Я получила возможность пробыть на Земле двое суток, но у меня нет на это разрешения. Я не причиню Вам вреда! Я должна станцевать для него танец, который обещала. Уступите мне Ваше тело! Я сдела-ла так, что Вы теперь можете понимать наш язык и Ваше тело станцует мой танец. Скажите ему, что Апсара- Рани здесь.

- Какой танец, мне сорок пять лет! У меня неподатливое неуклюжее тело, это же смешно! Что я буду вытворять на этой поляне, здесь полно народу, меня сочтут сума-сшедшей.

- Умоляю…. Это единственная возможность, меня накажут…. Вы согласны? Вы со-гласны! – пропел во мне чужой ликующий голос.

Тело моё вскочило с земли и прошлось в танце перед индусами. Оно выделы-вало немыслимые па! Я ощущала, как проворачиваются суставы, как натягиваются и сжимаются мышцы. Господи, стройностью не отличаюсь, бёдра тяжёлые, груди опусти-лись. А бедро моё качалось вбок маятником, живот описывал круги, пальцы рук что-то в воздухе рисовали.

- Апсара-Рани, Апсара-Рани так танцевала танец дня! Её танец!

С поляны, от всех палаток начал подходить народ. Кто-то покрутил пальцем у виска. Ну, это наши, иностранцы более терпимы к проявлению чувств. Операторы раз-вернули объективы в нашу сторону, и те, у кого были с собой видеокамеры, к ним при-соединились. Индусы меня хвалят:

- Вы замечательно танцуете наши танцы!

- Это не я! Это Ваша Апсара. Она здесь, в моём теле. Хочет станцевать, что обе-щала, - упавшим голосом говорю я, - не знаю, но она, почему-то, из всех на поляне именно меня облюбовала.

- Она не ошиблась, в Ваших глазах видна Душа. Апсара-Рани, я люблю тебя. Если ты здесь, танцуй, не теряй времени! О боги, спасибо!

И я начала танцевать, то есть не я, а она во мне. Это был многочасовый кон-церт под открытым небом. Тело моё устало и болело, мышцы сопротивлялись. Я порха-ла бабочкой, взлетала птицей. Художник и второй индус только просили: танец дождя, танец ветра, танец жатвы, танец, танец, танец…. У снимавших кассеты чистые закончи-лись, только индийский оператор снимал до конца.

На рассвете очень холодно, но индус-бизнесмен зовёт меня из палатки.

- Станцуйте танец желания вон на той галечниковой косе. Десять тысяч долларов Ваше вознаграждение. Танцуйте обнажённой. Мой оператор будет снимать. Вас увидят вся Индия, весь Восток.

- Ребята, да вы что?! Это же не я танцую!

Вижу, как художник закрывает глаза ладонями. Кажется, или стыдится на самом деле? Холодно как! Спать хочу, тело болит, не хочу ничего, тем более танцевать. И вдруг голосом не своим отвечаю:

- Риши, не сердись! У этой женщины двое детей, для которых нужно купить жи-льё. Поблагодарим её. Это же мой хлеб, я танцовщица!

Пугаюсь: вот уже и голос не мой! А ноги тащат меня к берегу. Оставляю одеж-ду, иду по ледяной гальке на край косы, стою у потока воды. Туман плывёт над рекой. Замираю, присматриваюсь. Начинаю повторять движение тумана, раскачиваюсь, замираю, взлетаю. Чувствую, что это прекрасно. Вдруг тело мгновенно тяжелеет, коченею, галька, которую до сих пор не замечала, больно впивается в ступни. Суровый мужской голос набатом звучит у меня в голове:

- Апсара-Рани! Ты преступила закон Вселенной. Ты вступила в мир смертных! Ты использовала чужое тело! Наказание тебе: ты лишаешься навсегда своего Дара! Наказа-ние этой женщине: она примет твой Дар, чужой Дар! Пусть останется с ней понимание языка, иначе ей не реализовать Танец.

Голоса утихли. Вроде я сама собой стою голой на холодном ветру. Бегу к одеж-де. Легко бегу. И понимаю, когда оператор, прижимая ладони друг к другу в привет-ствии, кланяется и говорит:

- Спасибо, русская Апсара!

Художник спрашивает вопросительно:

- Апсара-Рани?

- Её больше нет. Её наказали, передав мне какой-то её Дар. Думаю, что это спо-собность к танцу. Я старею, она сделала неудачный выбор тела.

Он целует мне кончики пальцев рук и ног, а меня почему-то пронзает боль. Оказываюсь сразу в Новосибирске. Телефонный звонок:

- Индийский посол видел фильм с какими-то Вашими танцами. Приезжает с визи-том специально, чтобы их посмотреть. Танцевать будете на обкомовских дачах.

Ещё звонок:

- Посольство Индии приглашает танцевать по случаю дня независимости.

Танцевать, танцевать, танцевать… Мышцы болят, всё тело болит. Нужно всё время двигаться. Дома ничего не успеваю делать. Кто-то суёт в руки газету, читаю: «Некая рус-ская бабёнка в Сибири вдруг начала танцевать индийские ритуальные танцы. Возомнила себя храмовой танцовщицей, получила прозвище Апсары, трагически погибшей, известной на Востоке, артистки. Как ни странно, талант нашей доморощенной жрицы получил при-знание в Индии, куда сибирячка отправляется на гастроли по приглашению индийского правительства. Заводы стоят, дети голодают, но верчение задницей нынче в цене».

Я в Индии. Вопреки моим представлениям о ней, там холодно. Танцую в мрач-ных дворцах, на сквозняках, меж каких-то колонн. Танцую в шортах и маечке. Кто-то го-ворит:

- Русская Апсара не берёт вознаграждение за свои концерты, но она нуждается в сценическом одеянии. Свои пожертвования отправляйте в номер отеля.

Несут и несут коробки с сари. Ткани замечательно выглядят, но одежду непре-менно почему-то надо примерять. Всё время приходится раздеваться, кондиционеры го-нят ледяной воздух, а сари тонкие, совсем не греют. Несут холодные браслеты на руки и ноги. Принесли от раджи изумрудное колье с огромными камнями, которые холодят шею. Домой бы, там отопление работает. Обещали показать Гималаи, и я прошу устро-ить приезд Сани, потому что с ним в горы хожу. Сегодня концерт на ветру. Я на сцене, Саня сидит в середине прохода. Потерплю я эту Индию, Саня так о ней мечтал, пусть её посмотрит! Кто-то бросает в меня гранату. Она взрывается, а я в это время кланяюсь, стоя на одной ноге, и немыслимо вывернув вторую. Вижу, как Саня бежит навстречу осколкам и валится под рампой. В этой позе ползу на край сцены, чтобы посмотреть, жив ли он. Все шумят, гул…. Под крылом снега. Гималаи, гигантские складки гор, облака клубятся, лавины по склонам. Саня в оранжевом балахоне тибетского монаха идёт боси-ком по снегу, и я понимаю, что он нашёл монастырь, где хочет остаться. Как же здесь холодно! Я не могу здесь танцевать, тело тупое.

Зовут к Сатье-Бабе. Я пугаюсь: он же всё знает! Шепчу старцу:

- Это не мой Дар

- Знаю. Твой Дар – книга о твоём времени. Ты её написала. Держи!

- Ну зачем так?! Я хочу сама! Хочу быть самой собой.

Он делает движение пальцами, из воздуха возникает и плывёт ко мне без чьей-либо помощи обыкновенная шариковая ручка.

- Вот твоя книга, пиши сама! – и протягивает стопку листов, пролистнув их веером так, что в лицо мне дунул холодный ветер. Я беру листы и ручку. Где писать? Кругом снег. Смотрю на лист, на нём появляются слова, а я ещё даже не начинала! Плачу от обиды: с меня хватит, еду домой.

Очутилась в аэропорту. Грузят мой индийский багаж. Слышу, как просят запол-нить таможенную декларацию. Пишу: «Сценическое снаряжение в количестве штук…». А я и не знаю, что у меня в багаже, сколько чего. Подходят служащие аэропорта и просят станцевать что-нибудь на прощание для них и пассажиров, прямо в зале ожидания. Иду. Начинаю движение, а руки-ноги меня не слушаются! Гул аэропорта, что-то говорят на непонятном языке, что-то просят, хлопают в ладоши. Стою в круге и счастливо улыба-юсь: я не умею больше танцевать! Тело моё. Говорю об этом по-русски, никто меня не понимает! Пожимаю плечами, иду в самолёт. Жалко, сари красивые, да зачем мне в Сибири сари? И колье с браслетами красивые. Мне бы раньше их подарили, когда стройная была, а сейчас тело не гнётся, затекла вся.

Открываю глаза, а передо мной белый шёлк палатки и шум. Где я опять? Шея болит, руки-ноги болят. Улетела я в Россию, или в Индии где-то? Господи, так это сон?! Я же на Шавлинские озёра иду, вчера плато перешли. А ну-ка, Апсара-Рани, пошевели ногами, командую тебе! Тело тупое, ноет, слушается с трудом. Я – в походе. Проснулась. Надо же, такое приснилось, и так ярко. В Индии замёрзла!

27 июля. Берег Ештыкола - берег Шавлы.

Шевелись, Апсара! Вставать надо. Неуклюже выбираюсь из спальника. Апсара в моём лице раскорякой выползает на мокрый берег. Шумит-ревёт неугомонная река. Солнышко греет, но довольно холодно у воды и, высота сказывается. На каждом ли-сточке редких здесь низкорослых кустов сверкает бриллиантом капля воды. По ту сторо-ну речки голая рыжая гора. Склоны её завалены до самого берега камнями, видно, что она камнепадная. Наш, левый берег, местами задернован, но, в общем-то, тоже голый и каменистый. Ущелье уходит вниз, и там, вдалеке, просматриваются куртины деревьев. Склон над палаткой не просматривается, мешает видеть скальный выступ, под которым идёт тропа. Стою на относительно ровной крохотной площадочке и удивляюсь, как умудрились мы вчера в темноте её не прозевать и приткнуть меж кустов и камней па-латку. Места для костра только-только хватает меж двух валунов и корнем хилого, ис-корёженного суровым климатом высокогорья, деревца, единственного в обозримом про-странстве верховьев каньона.

Вытягиваю из под тента мокрые рюкзаки и ставлю их к стволу – пусть просушат-ся. Достаю киперную ленту и натягиваю меж кустами вместо верёвки. Развешиваю су-шиться куртки, майки, штаны, раскладываю на камнях обувь и носки. Откидываем тент, ему и палатке тоже надо сохнуть. Горное солнце творит чудеса. На наших глазах за полчаса всё выветривается и просушивается. Удалось наладить хороший костерок и при-готовить солидный завтрак и котелок чаю. Сидим, наслаждаемся едой, беседуем. На маршруте не до разговоров, приходится упираться. Обсуждаем вчерашний день.

После труднейшего многочасового перехода под дождём, градом и снегом я чувствую себя не совсем здоровой. Тело тупое – это от физической усталости, это прой-дёт, но вот неприятное ощущение воткнутого в спину кола остаётся, не знаю, что это такое. Несмотря на огромные физические нагрузки, в горах усталость отступает быстро, за ночь обычно восстанавливаются силы. Жалуешься разве только на то, что ноют от рюкзака плечи. Этот кол, ощущение кола, конечно, а не буквально кол, что-то новень-кое. Саня перед завтраком на нашем пяточке размялся, сделал свою неизменную за-рядку и попенял мне, что не тренируюсь в течение года. Но на плечи он пожаловался всё-таки.

- Надо поторопиться. Мы сегодня припозднились с выходом. Беспокоюсь я, неиз-вестно, есть ли впереди стоянки. Похоже, здесь только два-три часа с утра ясная погода, а в остальное время идут дожди. Вот сегодня денёк ещё отшагаем, и к вечеру выявится истинная картина с климатом. Нам бы до хорошего леса дойти, тогда мокреть будет не страшна.

- Истина штука не простая и познавать её приходится на собственной шкуре, - со вздохом отвечаю я.

- Есть не писаные правила прохождения незнакомого маршрута – осторожность. Ты, прости уж, виноватая. Понимаю, что в эйфории от того, что втянулась, что идётся, про осторожность забыла.

- Настоящие ошибки не те, которые совершаются, а те, что не исправляются. При-обрели опыт. Идём, как бы ни пришлось его сегодня повторить.

Выходим поздновато. Тропа, чуть продлившись по берегу дальше, почти сразу круто повела вверх. Хорошая тропа. Только сил нет, вчера потратила их много и ещё не успела восстановиться. Тело тупое и никак не могу согреться даже под рюкзаком и на подъёме. Через полчаса ходьбы входим в кедровник, а ещё минут через пять натыкаем-ся на удобную стоянку. Если бы мы вчера о ней знали! У нас был бы костёр. До сих пор ещё не согрелась.

Кедровник почти парковый, следующую ходку делаем по нему легко. Затем тропа довольно быстро опускается до дна каньона. Потеря высоты опять огорчает, ох уж эти Альпы…. По боковому распадку несётся речка. Через неё налажена переправа. Мостик в три худосочных бревна, через которые перехлёстывает вода, под нашей тяже-стью ещё более уходит в воду. Ненадолго хватило с утра просушенных полукед! Пере-правились через речку благополучно. На той стороне в устье боковой речки огромная стоянка. Есть место для нескольких палаток, кострище, тоже огромное, как на полк сол-дат, и поэтому неудобное, неуютное. Сушняк вокруг повыбран, с дровами на этой сто-янке будут проблемы. Запоминаем, идём дальше. По карте впереди ещё три речки пе-ред Шавлой. Гадаем, можно ли их перебрести. Из-за дождей все русла переполнены, берега подмыты, везде новые протоки, вода ревёт. Перепад высот очень существенный.

К удивлению, попадаются две сухие речки, в руслах ни капли воды, и лишь чет-вёртая речка заставила потрудиться на переправе. В устье ущелье чуть выполаживалось и вода растекалась широко. Оглушительный шум от воды заставлял объясняться знаками. Саня переправился первым, а я внимательно смотрела, по каким валунам он идёт. Для страховки он останавливался и протягивал мне свою палку или просто указывал направление, в каком лучше перепрыгивать на очередной валун. На том берегу здесь тоже стоянка для гигантов. Распилены неохватные кедры, на которых не только сидеть, но даже лежать можно. Сидеть как раз неудобно, нужно залезать, как на трон, ноги в воздухе болтаются без опоры. Здесь мы перекусили. Я ничего не хочу есть, но очень хо-чу пить. Саня протягивает мне «сникерс», чтобы я подкрепилась, но мне на шоколад даже смотреть не хочется. Как ни странно, плохо идёт хлеб. Ни Саня, ни я им не зло-употребляем. Третий день уходит при каждом перекусе по одному ломтику хлеба раз-мером со спичечную коробку, а то и меньше, в буквальном смысле крошки. Но хорошо пошёл почему-то сухой порошок сока « Зуко», разведённый водой из речки, с сухарями.

Накопились слабость и усталость, точнее сказать, они у меня с утра остались и поднакопились. Прошу Саню дать мне возможность полежать пять минут на коврике. Ощущение кола в спине всё никак не проходит и мешает. Я никогда раньше не ложи-лась отдыхать на маршруте, хотя наблюдала, как ребята расправляют спины, после каж-дой ходки ложатся навзничь. Саня и сам был рад полежать. Вставать и уходить не хо-чется, но надо. Вышли поздно сегодня.

- Кровь из носа, до Шавлы сегодня спуститься надо. Осталось пройти совсем не-много. Смотри на карту, расстояние совсем небольшое, всего две завитушки! – это он мне так своеобразно дух поднимает.

- Ага, - смеюсь я. – Вчерашняя маленькая завитушка стоила нам нескольких часов подъёма на перевал и переход плато.

- Вот голец обойдём..., нет, наш не видно. Смотри на тот берег. Вроде бы про-тив того фиолетового гольца должно быть устье.

На противоположном берегу каньона, берегом которого идём, рыжий голец дав-но сменился на величественный, изумительный по цвету серебристо-фиолетовый. С бере-га он виден во всей красе сразу весь, от узкой кромки леса у подножия до голой вер-шины.

- Смотри-ка, там вроде бы виднеются пещеры! Надо бы там походить. Когда-нибудь пройдём тем берегом до устья Аргута, тропа там есть. Интересный получится маршрут!

Пролежали не пять, а десять минут. Поднявшись, совсем недолго лезли в гору, а потом спускались, теряя высоту, минут пятнадцать. Каньон всё так же уходил вниз, но тропа от него отошла вглубь тайги. Совсем неожиданно вышли на Шавлу.

Замираем от счастья. Узкую долину Шавлы замыкают горы с вечными снегами. Это они, три великолепных вершины, Сказка, Мечта и Красавица, как любовно их назы-вают. Видны восемь свисающих языков ледников. Над вершинами клубятся облака. Под-нимаются вверх и тут же сваливаются на вершины гольцов, стесняющих ущелистую до-лину реки. Ползут по склонам вниз. Красивы необыкновенно эти наблюдаемые одно-временно голубые, до синевы, небеса, белые облака, чёрные тучи, полосы дождя, белые снега, зелень тайги и поднимающиеся от границ лесов разноцветные горы по бортам ущелья. С тропы хорошо видны разливы Шавлы, похожие на цепь озёр. Хочется смот-реть и смотреть, но нужно делать ходки. Над горами клубятся и сгущаются тучи и это уже не предчувствие, а явные признаки надвигающегося дождя.

- Неужели дойдём, Саня?!

- Дойдём! Осталось по Шавле подняться. Увидишь свои озёра.

Мы стоим в самом начале очередного верхового болота, среди карликового ольшаника. Кусты по пояс, в среднем, но на некоторых участках поднимаются в рост че-ловека. Ничего впереди не видно, тропа не просматривается совершенно. Ныряем в ку-сты. Тропа сразу начинает ветвиться, обходя кочки. Только по притоптанному мху дога-дываешься, что стоишь на ней, а шаг в сторону, и она теряется. Идти по этому ёрнику страшновато. «В общем, называют это дёром. Называют, видимо, недаром. Мы идём азимутальным коридором, добиваемые солнечным ударом», - всплывают в моей памяти строчки стихов друга-поэта, написанные о тунгусской тайге, где такой же ёрник на мёрз-лых болотах. Стараемся не расходиться далеко друг от друга. Потеряться здесь легко. До деревьев далеко, в этих кустах палатку не поставишь, а дождь всё приближается.

Неожиданно сталкиваемся с двумя ребятами, возвращающимися с озера.

- Ребята, сколько ходок до озера?

- Пять-шесть часов.

- Много народу там стоит? И как там?

- Народ есть. Группа из Алейска, кажется, городской клуб туристов, студенты из Барнаула и Томского политехнического. Только с погодой в этом году не везёт. Дожди весь месяц льют. Как там, внизу, тоже дожди?

- Жара!

- Здорово!

И мы расходимся. Саня загорелся: сегодня дойдём! Меня убеждает:

- Время ходовое есть! Сейчас семнадцать часов двадцать минут на часах, - и спрашивает, - ты, как, сможешь идти?

- Если надо, пойду. Но стоит ли? Сам утром говорил, что ошибки надо исправ-лять. Нам некуда торопиться. Надвигается ночь и дождь. Хорошо бы для начала стоянку присмотреть, если они есть на болоте. Впереди на берегу островок леса, может, там есть? Давай посмотрим.

Саня убегает вперёд по тропе. Я начинаю умножать про себя пять ходок моло-дых ребят с пустыми рюкзаками на спуске на свой рюкзак при подъёме, свои сорок семь лет, вечернее время, надвигающийся дождь, усталость – это часов семь-восемь ходьбы, как минимум. Под ноги катится чёрный клубок. Успеваю осознать: собака! Под-нимаю глаза, а передо мной в ольшанике охотники - алтайцы на конях. Кони откормлен-ные, ухоженные, из притороченных к сёдлам дорожных сум капает на тропу кровь. Си-дели охотники в сёдлах уверенно, с надменными лицами с раскосыми глазами. Как не-слышно ходят по мху эти кони! У меня на секунду сжалось сердце от страха. Генетиче-ский страх перед кочевником-татарином моих рязанских предков? Или страх перед во-оружёнными всадниками мужчинами вообще? С трудом выдавила:

- Здравствуйте!

- Здравствуй! Есть ли ещё люди на тропе?

- В пятнадцати минутах ходьбы двое уходящих с озера, - не подумав, сразу отве-чаю я и отступаю.

- Счастливый путь! – кивают оба и так же неслышно, как появились, исчезают в кустах.

Пугливо оглядываясь, делаю несколько шагов по тропе. Сердце колотится, напу-галась. За кустами стоит Саня. Оказывается, тоже столкнулся с охотниками и остановил-ся, чтобы подстраховать меня.

- Зачем ты им про ребят сказала? Лучше бы они не знали, сколько людей на тропе! Тайга ведь!

- Они, кажется, сами людей опасаются, - оправдываюсь я, сознавая свою оплош-ность, - мясо везут, убили кого-то.

- Ну, так как, дойдём до озера?

- Сегодня нет, - миролюбиво отвечаю я. – Незачем торопиться.

- Как это незачем? – горячится Саня. – Лучше на обратный путь, на переход плато лишний день оставить.

- Устала я. Силы кончаются. И ещё резоны есть, - и перечисляю.

- Ещё одну ходку выдержишь? До следующей стоянки? Отдышись, но не задер-живайся. Я вперёд пройду, посмотрю, где можно остановиться.

Пройдя со мной вместе до сухого островка – возвышения, на котором росли две лиственницы и кедр и который хорошо прогревался вечерним солнцем, он посидел ми-нут пять, передыхая, и ушёл, обронив:

- Я точно сегодня добежал бы до озера.

- Знаю. Только пришлось бы ночью в незнакомом месте палатку ставить и под дождём с фонарём дрова искать.

Надо мною солнце. Горы вокруг. Река шумит, но я от неё далековато, она не оглушает. По долине временами проносится ледяное дыхание ветра со снегов. Смотрю в ту сторону с опаской. Там клубятся над заснеженными гольцами и всё мрачнее стано-вятся тучи. Удивительно, что дождь до нас ещё не добрался. Ветер удачно гонит их в сторону плато через отроги хребта правого борта долины, и дождь проливается, не до-ходя до нас.

Поднимаюсь и становлюсь опять на тропу. Силы кончаются, что-то сегодня вто-рое дыхание не приходит. Пугаюсь частых выстрелов, гул от которых доносится сверху. Сколько же здесь охотников! Как высоко они забираются. Удивляюсь, поднимаю голову, стараясь рассмотреть их на кручах. Опять гул. Вижу несущуюся по склону гольца надо мной одновременно с грохотом тучу пыли. Это же камнепады, догадываюсь я. Иду по мокрому мху сквозь ёрник. Вот и ходка кончилась, а Сани нет. Сержусь, что убежал да-леко, но ведь и стоянок ни одной не попалось. Опять с ночлегом проблема будет. Пе-редохнула, опираясь на палку, и дальше пошагала. Куртина деревьев на берегу уже со-всем близко, над болотным ёрником возвышается. Выхожу в лес и здесь через несколь-ко минут вижу его, бегущего навстречу, без рюкзака и радостно вопящего:

- Какую стоянку нашёл! Ахнешь! Грех её пропускать! Давай рюкзак, я отнесу. Мо-жешь не торопиться теперь, ночлег будет роскошный. Как с ручьём поравняешься, бери с тропы правее, к берегу. Там поворот с тропы еле заметен, можно прозевать. Иди по ручью, он в двадцати метрах от поляны течёт.

Опять доносится сверху грохот.

- Камнепады идут один за другим! Сначала думал, что это стреляют охотники. Слышишь?! Мощь! Я пошёл.

И он скрывается в кустах. Иду за ним, стараясь высмотреть развилку. Видимо, я её прозевала, потому что вскоре попался ручей. Я его перепрыгнула. За ним, метрах в шести, тёк ещё один. Тропа же шла влево, вдоль третьего, развернувшегося почти под прямым углом от второго. Беспокойство моё нарастало. Идти по ручью не хотелось, сы-ро и топко. А тропа от берега уводит в ёрник, по которому до утра плутать можно.

- Ау, Саня! – кричу я, - ау-у!

- Это ты от переизбытка чувств, что ли? Иди сюда, ты ещё не видела её цели-ком. Поднимайся на бугор! – доносится из кустов спокойный Санин голос.

У последнего ручья высокий берег.

- Саня, где тропа с ручья на стоянку?!

- Он бугор огибает. Прыгай, где сможешь!

Прыгаю, лезу сквозь кусты и попадаю на укрытую со всех сторон полянку. Даже не верится, что она существует в реальности.

- Стоянка – мечта! Правда?! – Саня сияет.

Действительно мечта. Ах, какая стоянка! Сделаны полати для рюкзаков, стол, скамьи, сушилки для обуви, сушилка для одежды. Кустики жимолости на поляне забра-ны жердями, чтобы их не стоптали, и они с ягодой. Уютное кострище с рогульками, ре-гулируемыми по высоте. Затёсанное бревно для продуктов, ствол кедра, как стол, рядом с ним бревно - скамья, чтобы у костра сидеть было удобнее. Прямо от костра вид на снежные вершины в одну сторону, на ленту неугомонной Шавлы – в другую и во все стороны - на горы. По периметру поляны стеной стоит ёрник, укрывая её от любопытных глаз. Меж двух кедров ровная площадочка под палатку. И добавочный сюрприз: жерди и колышки для палатки, там же нашёлся и колун для забивания. Кто-то славно потру-дился. Спасибо огромное этим людям. Здесь, на шавлинской тропе, в отличие от ак-кемской, это первая нормально оборудованная стоянка.

Душа повеселела. Быстро готовлю ужин. Ставим палатку,… и начинает накрапы-вать дождь. Он идёт без перерыва весь вечер. А у меня, как это обычно бывает в пер-вые дни пребывания в горах, началась чистка, расстроился кишечник. Только, почему-то, к этому добавились жуткая слабость, боль в печени и в спину будто кол загнали, наверное, отравилась чем-нибудь. На маршруте в лагере вполне достаточно забот. Жизнь в горной тайге слишком сурова, чтобы не расслабляться. И не спланируешь и не проре-петируешь заранее, как будешь проводить дни и вечера. Весь вечер и ночью бегаю в кусты. Саню мои выходы в ночь сначала беспокоили, и он порывался меня сопровож-дать, опасаясь, что на водопой спустятся из тайги звери. Мои доводы, что запах ко-стрища их отпугнёт, подействовали, и он заснул.

Промучилась ночь, временами впадая в забытьё. Печальные мысли меня одоле-вали, что так некстати разболелась. Когда вечером пошла с котелками за водой к ру-чью, вдруг в какой-то момент потеряла тропу. Она как бы растворилась в серой мгле. Потёрла глаза, и кусты снова стали различимы. Эта временная потеря зрения меня напу-гала. И всё никак не могу согреться после перехода водораздельного плато. Спальник ещё стал ненадёжным. Вчера, видимо, пытаясь согреться, я слишком свернулась калачи-ком, поджимая колени к подбородку, и замок-молния разошёлся. Починила, но всё-таки расползается, и голая спина – в свитере, конечно, - мёрзнет в развале молнии. Из-за жи-вота пришлось часто вставать, и, чтобы не будить Саню, откатываться к стенке палатки, выпуская тепло, отчего становится холоднее. Просыпаясь, терзаюсь мыслью, могу ли всё-таки ходить в горы? Нынешняя слабость есть случайное стечение обстоятельств или не-желание моего организма выдерживать нагрузки? В принципе, идётся мне легко, рюкзак тяготит в меру, пребывание на высоте меня радует и, даже, чем выше, тем легче на душе и физически. Ладно, поживём в горах – увидим, лишь бы товарища не подвести.

28 июля Лагерь на берегу реки Шавлы

К сожалению, погода нам не благоприятствовала и за ночь испортилась оконча-тельно. Как начал вчера вечером идти дождь, так и не переставал до полудня. Утром не хотелось выходить из палатки, пытались его переждать. Но нужно готовить еду. С намокших ветвей скатывались струи воды. Трава мокрая, камни мокрые, тропа по косо-гору скользкая и промокаешь под дождём до нитки, не смотря на плащ. У меня сла-бость. При резких движениях окружающее расплывается, в глазах серая муть. Я напугана: слепну, что ли? Но постою немного, и зрение возвращается. Готовлю завтрак, а мне есть совершенно не хочется. Саня бьётся под дождём, подсовывает в ненасытный костёр гни-лушки, прутики, подгребает хвою. У него сморщены от влаги пальцы. Смотрю на свои руки, и у меня, оказывается, сморщены, да ещё не вытираются насухо, почему-то.

К двенадцати часам понимаем, что выход на тропу сегодня срывается. Получи-лась незапланированная днёвка. Дождь, было, перестал, и над нами рассиялось солнце. Вся долина вспыхнула бриллиантами, в каждой капле переливались радуги. Мы онемели от восторга – впереди, венчая долину, наконец-то открыли вершины снежные горы. Но солнце вырвалось из чёрной паутины туч ненадолго, они лишь расползлись по закоул-кам ущелья. Не проходит и часа, как из ущелья снова ползёт туман. Он родился там, на озере, и сползает вниз, к нам, в долину. Разглядываем со своей поляны горы. Они по Шавле поднимаются до высоты белков, то есть выше границы леса. Долина Шавлы узкая, склоны её местами крутые, местами пологие и заросшие лесом. У гольцов склоны серовато-лиловые по цвету, а тайга тёмно-зелёная, почти чёрная. Всё время хмурится небо. Сыро, дует с ледников ветер

- Какие неприветливые и нерадостные здесь горы, - замечает Саня.

- Да, суровы здешние горы. Пейзажи дикие и суровые все, просто поразительно хмуро.

- И камнепады. Сначала думал, что стреляют в горах охотники. Звуки похожие.

- Я тоже так думала. Хорошо, что почти нет следов цивилизации. Отойди на метр от тропы, и её уже не найдёшь.

- Климат алтайский в июле просто ужасный. Я первый раз на Алтае, под Еландой, в сентябре был. И с тобой к Белухе по Ак-Кему в сентябре ходили. Чудесная погода стояла! А когда с тобой с Ак-Кема через Кара-Тюрек на Кучерлу в июле переваливали, тоже дожди шли.

- Ну, про климат ты загнул слегка. Горный рельеф Алтая не даёт применить к этому району общее понятие «климата». Здесь приходится различать климат, макрокли-мат и местный климат.

- Как не назови, всё равно погода ужасная. Одно плато чего стоит!

- Макроклиматы здесь из-за воздействия форм рельефа на зональные общие цир-куляционные процессы по распределению атмосферной влаги. Они разные в Северном, Северо-Восточном, Юго-Восточном и Центральном Алтае. Самый мокрый Северо-Восточный, он наиболее увлажнённый. Там даже степей нет. Одни черневые таёжные ле-са да высокогорные тундры и альпийские луга. Самый сухой – Юго-Восточный. Там хоть и высокогорье, но есть степи и даже полупустыни плюс тундра. А в Центральном Алтае – разнообразие, всё есть.

- Как ты голову свою загружаешь, столько всего лишнего запоминаешь, я удивля-юсь! Что же тогда местный климат?

- Я Алтай люблю, вот и запоминаю. А местные климаты эти общие процессы нарушают. Буквально в каждой долине они разные. Над нами дождь, а по соседству, над плато, может, солнце сейчас светит! Уникальность местных климатов из-за фёнов. Они образуются из-за того, что Алтай исключительно расположен между центром Мон-гольского антициклона и полосой пониженного давления над югом Западной Сибири. Большинство долин рек Алтая имеют меридиональную направленность. Долины – как трубы воздухообмена между южными и северными районами. Воздух, оттекающий от Монгольского антициклона, при переливании через горные хребты приобретает свойства фенов. Вот и получается каша из ветров и туч, местный климат создают горно-склоновая и горно-долинная циркуляция. В долинах холодно зимой и по ночам летом. И поясные ландшафты высотные тоже из-за каши. В долине на дне может быть тундра, а наверху – лес. Он в некоторых местах даже выше ледников поднимается.

- Ну, пусть микроклимат в шавлинской долине, но он, всё равно, ужасный. Уж лучше бы тучи в противоположную сторону раскрутились и стекли. Но нет худа без добра, как говорится. День здесь простоим, может, твой живот болеть перестанет. – И вздыхает, - Я бы добежал до озера сегодня, даже под дождём добежал бы.

И спохватывается:

- Без тебя, конечно, не пойду. А, вообще, я мог бы быстро добежать завтра и вернуться за тобой налегке. Нет, лучше не разделяться, тайга и горы всё-таки.

За день несколько раз возвращался к теме, что добежал бы. Бедный Санечка! Несомненно, добежал бы. Он сильный. Он сегодня откровенно мается. Я хоть дневником занята. Понимаю его очень хорошо: в ритм вошёл, нужна нагрузка. Сетования меня огорчают, но не обижаюсь, хотя осознаю, что не я причина днёвки, а дождь, о нём Са-ня забывает. Саня честен даже в мыслях. Много ли бескорыстных поступков, по-настоящему бескорыстных, наберётся у человека в жизни? Вопрос! А мой спутник по-настоящему бескорыстен, в чём убеждалась неоднократно. Приятие, смирение, велико-душие – эти постоянные ограничения для него естественны, и этим ограждает он себя от мира зла. Мы с ним уже столько походили вместе по диким местам, столько раз стал-кивались с маралами, медведями, росомахами, лисами, моржами и прочим зверьём, пережили трудные годы перестройки и болезни, и он ни разу не подвёл меня.

Хорошие, отрезвляющие уроки мне преподносит жизнь. Многие знакомые и дру-зья, вернее сказать, к каковым я их относила, не выдержали элементарной проверки на «вшивость», то есть, порядочность, верность, взаимопонимание и помощь, когда я забо-лела. Одни испугались «заразности» моего онкологического диагноза и перестали не только посещать мой дом, но даже звонить. У других не нашлось запаса душевных сил, чтобы поддержать человека в беде, и они откровенно маялись, сведя наши контакты к минимуму. Я по воспитанию человек советский и, как большинство советских людей, склонна к идеализации дружества. И вот идеализация уступила место трезвой оценке. Моя тяга к тому, чтобы жить по-своему, не по указке, сохранялась во мне и, наконец, получила выход. Отсеялись из окружения лишние люди, но моя вера в хороших людей не поколебалась, а, наоборот, окрепла. Сами собой появились рядом новые, замечатель-ные, душевные люди. Я очень нуждалась в поддержке таких людей. Очень жалею, что не знала их прежде, не познакомилась раньше, что провожу с ними меньше времени из-за ограничений здоровья, чем тогда, когда больше было сил и это было легко и возможно. Сейчас я понимаю, что счастье – жить в атмосфере, которая возвышает душу и обнадёживает.

В горах созрела жимолость. Обошли берег и собрали ягоду. Саня протягивает мне горсть:

- Ешь! Она полезна. Это живая пища.

Так же заботливо уговаривает меня поесть шоколад:

- Набирайся сил!

За обедом и ужином с аппетитом уплетает хрен, мажет хлеб шоколадным мус-сом и меня приглашает. Но в меня еда не лезет, и, тем более, шоколад, это для Сани шоколад лакомство. Я постоянно хочу горячего сладкого чаю, но именно с горячим чаем у нас проблемы. Стоянка всем хороша, но островок с деревьями на берегу слишком мал, кругом один мокрый ёрник и дров поблизости нет. За ними по этому ёрнику нуж-но идти и идти к тайге, при этом вымокнуть, а потом сушиться, сжигая то, что унесёшь из леса. Саня часами бьётся у костра, стараясь подсушить то, что добыл, а это сырые ветви ольшаника и карликовой берёзы. Саня поправляет то и дело палатку, стряхивая с тента воду, приговаривая:

- Не зря тащил. Он тяжёлый, но очень выручает нас этот полиэтиленовый тент. Без него не было бы у нас ни одной сухой ночёвки.

Укладываемся спать рано. Несколько раз за вечер и ночь принимался идти дождь, Участились порывы ветра. Выходя из палатки в ночь, несколько раз видела сре-ди туч звёздные оконца. Появился шанс, что к утру может распогодиться. Состояние моё не улучшилось, по-прежнему ноет печень и болит живот, пью алахол и фестал из нашей походной аптечки.

- Господи, - молюсь я, - три года ждала отпуска! Ждала радости от встречи с при-родой наедине. Что делаю не так, как надо?! Тяжело даётся дорога, но ведь я справ-ляюсь?! Помоги мужу полечить зубы, они у него разболелись, а он отчаянно трусит и боится стоматологов больше, чем мучений от боли. Не смогла его уговорить и уехала. Как сложится судьба моих дочерей? Что будет со мной? Найду ли свой новый путь? Я так внезапно оказалась выброшенной из жизни. Как в песне: «Я стою у ресторана…, за-муж поздно, сдохнуть рано». Жить хочется, очень люблю жизнь, горы, умею и могу ра-доваться каждой травинке, цветочку, небу, доброму слову. Увы, никому не нужно сейчас это умение. Муж радость называет ерундой, приятельницы жизнерадостность приравни-вают к недалёкости ума, и даже Саня утверждает, что нормальный человек в наших российских условиях не должен радоваться. Значит, я ненормальная. У меня душа поёт при виде красоты и кричит, когда чернота рядом. Господи, дай мне силы радоваться горам, дойти до озера – эталона красоты. Если суждено погибнуть, то дай напоследок увидеть горы и спуститься, чтобы не подвести моего спутника.

29 июля. Лагерь на берегу реки Шавла – Лагерь на озере Шавлинское Большое

С утра опять хмарь и дождь. В этой суровой хмари своя красота и очарование. Ветер гуляет в подоблачных вершинах Чуйских альп и сегодня не так тягостно, как вче-ра. Дожди сегодня преходящие, их сменяет неизменно чистое, тёмно-синее небо. Иногда надвигаются грозы, и раскаты грома многократно повторяются отражением от горных склонов. В промежутках между дождями становится жарко, и долина парит под солн-цем. Саня не хочет идти, жалеет меня. Заметил, что ночью я выходила из палатки.

- Таня, в горах везде хорошо. Поживём здесь, ландшафт живописный. Дрова найдём. Восстановишь силы, поднимемся снова на плато и спустимся к тракту.

Но я собираю и упаковываю вещи и вижу, как он этому радуется. Дождались солнечного просвета, чтобы чуть пообсохла палатка и кусты. Выходим в одиннадцать ча-сов утра. Идти интересно. Хорошо просматривается вся долина. Земля пропитана влагой. Долинные и пойменные ерники представлены в ней карликовой берёзкой и карликовой ивой, расположенных отдельными куртинками высотой до метра и чуть более. Много алтайской жимолости, которая в горах поднимается до высоты двух с половиной кило-метров. Солнце искрится в капельках дождя, на венчиках цветов, каждом листочке и хвоинке. Долина под его лучами сверкает. Каждый куст окатывает водой. Саня сделал интересное наблюдение: один вид кустарника сбрасывает воду, а другие виды нет. Пы-тается описать словами, как он выглядит, и я догадываюсь, что он говорит об иве. Сей-час, после дождя, все кусты сверкают бриллиантами дождевых капель, и он не может показать. Идём в дождевиках. В них душно телу, и всё равно мы мокрые по бёдра.

Одну ходку сделали под солнцем. С тропы видны были разливы на Шавле. Река течёт с ледников. Геологи говорят, что долина Шавлы проложена по разломам. Красиво выглядит цепочка быстрых участков с большим падением воды и озёр на выположенных местах. Потом с хребта свалилась тучка и мочила нас минут десять. С озера за два дня возвращалась группа из двух человек, да на озеро прошли трое с собакой, больше ни-кого из людей не было, встреч нет, идём одни. Тучки сваливаются то с одного хребта, то с другого.

Тропа поднимается вверх, прижимаясь влево, к склонам. В некоторых местах ре-ка вплотную к ней подходит. Новое русло, образовавшееся из-за того, что от дождей вода прибыла, во многих местах обрушило её. Приходится пробиваться напрямик по нехоженой тайге. Снежные вершины, замыкающие долину, опять закурились облаками, предвещая затяжной дождь. Это уже не маленькие тучки. Рваные клочья облаков серы-ми космами стремительно сваливаются с верховьев долины. Скрылись горы, все краски потускнели.

Это всего лишь конец третьей ходки. Саня настойчиво предлагает переждать этот холодный дождь под кронами лиственниц. Тропа в этом месте каменистая и очень уз-кая. Стоять рядом и укрываться одной плёнкой было невозможно. Один стоял выше, другой ниже, там, где удобнее оказалось поставить обе ноги вместе, каждому. Дождь этот был не проливной, а мелкий моросящий и долгий. Начали замерзать. Забрались высоко, снега рядом. С них дует холодный ветер и несёт эти мокрые облака.

В недолгие просветы пытаемся идти. Стынут мокрые ноги. Часы идут за часами. Давно прошло время обеда, а стоянок по тропе нет. Вот уже хорошо просматриваются языки ледников. Их восемь. Снег на них грязный, скорее бурый, чем белый. Поперёк долины вырастает гора. Саня утверждает, что нам её придётся обойти, по карте озеро – за ней. Дождь к этой минуте вроде бы перестаёт идти и над снегами появляется голу-бое оконце.

- Тебе идётся? – спрашивает меня Саня. – Я пробегу вперёд, посмотрю, как там, можно ли пристроиться. Ты иди спокойно, озеро должно быть уже близко.

Иду дальше одна. Под солнышком потеплело и со снегов холодом теперь не несёт, их гора закрывает. Накатывает усталость, но она не уничтожает очарование путе-шествия. Опять росинки сверкают в лучах солнца. Тропа идёт по лесу. Попадаются по пути небольшие полянки – лужки с буйным разнотравьем. По склонам буреломник, мас-са перегнивающих стволов и веток. На одной полянке передыхаю, с любопытством раз-глядываю всякую живность, снующую по тропе. Я хорошо чувствую основной закон тай-ги: в лесу ничто не пропадёт без пользы. Всё, созданное растениями, нужно или самим же растениям, или обитающим здесь животным, или почве, или служит чистому воздуху, ключевой воде. Никогда моя рука не поднимется сломать ветку, я не пну ногой гриб и не сорву зелёную, незрелую ягоду.

Вечереет, а конца пути не видно. Обхожу гору кругом. Она всё круче и круче, склоны почти отвесные и очень сыпучие. Тропа вдруг сворачивает влево. Впечатление, что ухожу от снежных вершин, гора их скрывает. Река размыла тропу совершенно, при-ходится продираться сквозь кусты по склону. Но вот и Саня на тропе стоит, а то уже часа полтора его не вижу и не слышу. Кричит:

- Я дошёл до озера! Давай твой рюкзак.

- Далеко до стоянки идти?

Он уже мчится назад, отвечая через плечо:

- Рядом! Сейчас увидишь, очень крутой подъём последний!

Иду налегке, но я уже устала. Тропа круто забирает вверх через кедровник. Есть грибы. Их много, но я не собираю. Болит живот, а грибы – пища тяжёлая. Ещё вверх, вверх, вверх… Начинаю обрывать сухой мох и набивать им карманы, ломать сушняк. Здесь он есть, а вдруг на озере нет? Костёр разжигать сушняком быстрее. Совсем скоро начнёт темнеть. Нужно готовить еду, сушиться, ставить палатку, некогда будет сушняк искать. Иду долго, а озера всё нет, одна тайга по сторонам. Наконец, крутой подъём кончился, и я очутилась перед небольшим голубым зеркальцем воды. Саня приглашаю-ще машет рукой к берегу:

- Вот озеро!

- Не может быть! Это не оно. Я озеро видела на слайдах. В нём намного больше воды, в которой должны отражаться снега, все три вершины. Пойдём дальше, пока светло. Пойдём! Не теряй времени.

- Таня, мы дошли. Понимаешь, мы дошли!

- Не оно, - твержу я, - не оно. Пройдём дальше.

- Мы всё-таки дошли, Таня. Это оно и есть, Большое Шавлинское озеро. Оно по-ворачивает у осыпи направо, и там действительно будут отражаться в нём снега. Сейчас вершины скрыты облаками, отражаться нечему. И неизвестно, есть ли впереди места для стоянок, а надвигается, смотри, дождь. Нужно быстрее поставить палатку.

Это меня убеждает, и мы остаёмся на этом краю озера. Метрах в шести от бе-рега есть хорошее кострище меж двух огромных валунов, обнесённое с трёх сторон ош-куренными и аккуратно распиленными брёвнышками. Мы на берегу заливчика, стеснён-ного серебристо-серо-фиолетовыми скалами. Мы устали. Над нами плотная подушка ту-чи, слишком сыро и холодом веет от ледника напротив. Когда карабкалась несколько минут назад по крутяку, обращалась вслух к духам озера с упрёками, зачем загромоз-дили так трудностями дорогу? Ходили бы люди сюда поклониться красоте не с прокля-тиями, а с радостью. Какое разочарование! Совсем небольшой водоём. Но разберёмся завтра.

Ставим палатку. У полянки большой уклон, и ровное место лишь у самой воды, в низине. Мне оно кажется слишком низким. Берега подтоплены, кусты, обрамляющие поляну, стоят в воде. Можно поставить палатку и повыше, но почти на тропе. Мы опа-саемся не зверей в тайге, а двуногих нелюдей. Впрочем, если кому-то захочется на нас напасть, вряд ли недругов остановят три десятка метров склона. Саня разжигает костёр. Иду к озеру набирать воду для ужина. Что-то меня смущает. Озеро переполнено водой. Подходы к нему в двух местах. В тридцати сантиметрах от камня, с которого я стараюсь зачерпнуть воду, стоят затопленные кустики чемерицы Лобеля, а она – растение ядови-тое. Вместо каменистого чистого дна – осклизлая плёнка грязи. Получается, что с питье-вой водой в этом месте плохо.

Сварен и съеден ужин. Благостные, обсуждаем с Саней сравнительные достоин-ства озёр Ак-Кемского, Кучерлинского и Шавлинского по первым впечатлениям. Когда увидела первый раз Ак-Кем, так же лежащий между двух хребтов, как и Шавло, я за-смеялась от радости. На Ак-Кеме торжественная и звенящая тишина, истинное безмолвие гор. Когда вышли на закате солнца к Кучерле, у меня защемило от нежности сердце. Здесь этого не произошло, совсем другое эмоциональное впечатление, слишком сурово для восприятия, как эталона красоты.

Подтверждая впечатление, озеро выдало туманное облачко, которое росло на глазах и начало подниматься вверх по склону осыпи, что в нескольких десятках метров справа от нас, по ту сторону речки Шавлы, вытекающей из озера за нашими спинами. За считанные минуты образовалось огромное облако. Снизу, из долины, по Шавле под-нимался туман. Его клубы плывут, едва не касаясь палатки, прямо по нашим головам. Туман соединяется с облаком, что стояло над озером, и, подперев его, ползёт вместе с ним по хребту вверх. И вот уже новенькая тучка перевалила хребет. На наших глазах за минуты родился дождь, что прольётся сейчас в долине над нашей утренней стоянкой, над перевальным плато.

У самой тропы над палаткой стоит обо, священный кедр. Как и все обо, он об-вешен обрывками лент, верёвочек, шнурками от ботинок, кусочками тряпок от ковбоек, штанов. Всё-таки наш лагерь разбит под защитой их величеств духов озера. Засыпаем под шум камнепадов и гул прорывающейся сквозь завал в долину реки.

30 июля Лагерь на Шавлинском озере

Проснулась на рассвете. Живот болит, маюсь очень. Сильнейшее расстройство ки-шечника, слабость такая, что сереет в глазах и, моментами, до полной слепоты. Меня это пугает, вижу, что и в Сане поселился страх. Он боится за меня, опасается, что я не выдержу обратной дороги через перевальное плато. А мне оно понравилось. Вчера, за-сыпая, почти одновременно сказали: «А всё-таки мы дошли!», - после чего оба засмея-лись.

- Тропа шавлинская показалась намного более трудной, чем ак-кемская, круче и суровей, - сказал мне Саня.

- Полагаю, что просто сказались психологический и климатический факторы: не знали, что нас ждёт на тропе. А тропа сама хорошая, только действительно крутая. И очень пустынный, малонаселённый край. Вот и увидели мы с тобой знаменитые Чуйские Альпы.

Лежу в спальнике, раздумываю, отчего же так живот разболелся? На дизентерию это не похоже, из меня идёт белая цементо-подобная жидкая масса, как бы приправ-ленная маслом. Причин можно назвать много, вот только бы знать наверняка, чтобы меры нужные принять. Съела сомнительный беляш, купленный в придорожном кафе. Пила воду из грязной Чуи. Ела землянику на пастбище у Чибита. Это может быть свое-образное проявление горной болезни. На Алтае, судя по литературе, в силу его клима-тических особенностей проявления горной болезни отмечаются уже с высот две тысячи – две тысячи двести метров над уровнем моря. Но я поднималась, здесь же, на большие высоты, тот же перевал Кара-Тюрек высотой более трёх тысяч метров, да и само озеро Ак-Кем лежит на высоте две тысячи двести метров

Сколько было разговоров с геологами об этом районе! Здесь неподалёку, на Ку-райском хребте, из года в год проводится геологическая практика студентов Новосибир-ского университета, в котором я проработала четверть века. Меня предупреждали о фактах беспечности местных жителей и гостей к опасностям, исходящим от геологических образований. Опасно употреблять для питья воды из источников, содержащих повышен-ное количество радона, кремнекислоты и тяжёлых металлов. Опасно поедать ягоды и сарымсак, горный лук, произрастающий в пределах рудных зон месторождений тяжёлых металлов. Опасен выпас скота в пределах высококонтрастных литохимических вторичных ореолов тяжёлых металлов. Опасно используются загрязнённые киноварью и самородной ртутью почвенно-щебнистые грунты из притрассовых карьеров для отсыпки полотна грун-товых дорог.

Студентам показывают, как выглядят в натуре опасные места. Например, севернее села Курай на четыре-шесть километров, примерно посредине склона Курайского хребта, протягивается зона Акташского надвига, вблизи от плоскости которого расположено пять месторождений и серия проявлений ртути. Полоса ртутного загрязнения тянется на две-надцать километров при ширине от одного до шести километров. Здесь доля в кино-варных рудах самородной ртути доходит до десяти процентов. В семи километрах от Чибита, из которого мы уходили на шавлинскую тропу, дальше по тракту городок Ак-таш, выстроенный у таинственной и недоброй горы с тем же названием. Её алтайцы называют Шайтан-горой. Она выделяет ядовитые газы, омертвляет деревья и травы, хра-нит в себе ценный металл ртуть. На высоте почти трёх тысяч метров работает в Мён-ской долине рудник-комбинат. Тяжёлые металлы накапливаются в ягодах и растениях, а через них – в животных и человеке. А я спала на дороге, ела лук и ягоды, пила воду. Может, все силы ушли на перевале, на плато? Вот и гадаю теперь, что со мной случи-лось.

Выползла из палатки, да и застыла в изумлении, поражённая красотой. Тихий предрассветный час. Завеса облаков над снежными вершинами раздвинулась, хотя со-всем не ушла. Ветра нет, на глади заливчика ни морщинки. Цвет воды интенсивный сине-зелёный. Скалы, солнцем ещё не освещённые, тёмно-фиолетово-коричневые. На гольце над палаткой, чуть ниже вершины, застряло облачко, а сама вершина рельефно выделяется на фоне неба. Черноту скал контрастно подчёркивает белизна выпавшего но-чью снега. За ночь в озере прибыло воды. Камушек, на который я вчера ступала, чтобы зачерпнуть воды, теперь под нею скрылся.

Ещё очень рано, и я иду досыпать. Крепко спит, намаявшись вчера, Саня. Мне же приходится каждые двадцать – тридцать минут выходить из палатки. С трудом удаёт-ся забыться во сне, но теперь будит мощнейший камнепад. Грохот и всплески воды за-ставляют снова выбраться наружу, чтобы установить меру опасности. Камни срываются со скальной стены напротив палатки по ту сторону заливчика. Кажется, сюда не долетят, вода не даёт рикошетить, да и расстояние до неё метров сорок. Впрочем, здесь не-возможно определить на глаз расстояние, высоту скал. Дикое нагромождение хребтов, отдельных вершин, осыпи, спускающиеся и отвесно, и по диагонали. Разная высота дере-вьев от подножия гор до границы альпийских лугов в пределах видимости по вертика-ли. Облака, зарождающиеся на твоих глазах и уползающие то вверх, то вниз, в долину. Не от чего вести отсчёт.

Окончательно встаю в восемь утра. Солнечно. Со скал серебряными ниточками скатываются ручьи и целые речки, это тают снега, выпавшие ночью. Вешаю между двух кедров верёвку, прикрепляю прищепками наши мокрые куртки и брюки, раскладываю для просушки по камням носки и обувь. Только влезла в шорты и маечку, надеясь по-загорать, как буквально через минуту задул с ледников, леденящий даже душу, ветер. Пришлось срочно снимать купальник и облачаться заново в тёплые штаны, свитер и вет-ровку. Готовлю завтрак и радуюсь: законная днёвка! Можно не торопиться. У Сани дру-гое мнение:

- Давай быстрее с едой закругляться! Здесь недолго длится безоблачная погода, может опять пойти дождь. Обежим быстро озеро, отснимем две наши плёнки, а пароч-ку слайдовских плёнок оставим на всякий случай. Солнце здесь обманчивое, а без него цвета не проявятся.

Прибрались и пошли по тропе обходить свои владения. Метров через триста вы-шли на поляну. Она с уклоном, очень чистая, без деревьев и даже без камней. По гра-нице очень узкой прибрежной полосы леса стоят деревянные столбы – скульптуры идо-лов, выполненных в юкатанском стиле. Это работа многих поколений туристов. Они неожиданны здесь, смотрятся интересно, хотя о художественных достоинствах можно спорить. На поляне две палатки студентов из Барнаула. Снаряжение наше, отечественное, кондовое: палатки брезентовые, спальники ватные. Всё распахнуто, разложено для про-сушки. Знакомимся. Ребята здесь живут уже двадцать пять дней, всё это время идут дожди. Только забрасывались сюда десять дней. Ещё бы, нужно было утащить этакую тяжесть, да продуктов на месяц. Подарила им пачку израильского какао в вакуумной упаковке за коробок спичек. Саня поворчал, что разбрасываюсь продуктами, а я до-вольна, что не придётся пить какао. Бедный Санечка, он старается впихнуть в меня «сникерсы», а у меня к шоколаду такое отвращение появилось, желудок содрогается, догадываюсь, что им травлюсь. Не всегда удаётся отмахнуться от шоколадки на перекус. Более-менее безнаказанно могу съесть пару штучек фиников, да курагу.

Идём дальше. Метров через четыреста ещё одна поляна на довольно крутом склоне. В отличие от первой, абсолютно чистой и образовавшейся, может быть, от того, что с неё сметается всё снежными весенними лавинами, ведь вряд ли кто-то корчевал лес на ней, на этой растут редкие кедры. Под ними располагаются с десяток палаток. Есть наши, российские, и роскошнейшие «Камп» и «Еспо». Наш взгляд останавливается на них с завистью, они разноцветные, яркие, лёгкие. Здесь стоят туристы из Казани, Санкт-Петербурга, немцы из Кёльна, школьники из Алейского городского клуба. Сейчас в лагере находятся только дежурные, остальные, используя солнечную погоду, побежали на Малые Шавлинские озёра – они выше, и на ледник. Ребята тоже жалуются на дожди. В лагере идёт активная заготовка дров: у верхней границы леса нашли в буреломнике два поваленных кедра, и теперь распиливают стволы и скатывают частями по склону, с гиканьем и криками: «Берегись!» Девочки вывешивают на верёвки для просушки спаль-ники и куртки. На поляне одно большое кострище. От него открытый вид на озеро. Ле-вый склон почти безлесный, наш, правый берег, лесистый. С тропы из-за деревьев озеро просматривается плохо, и редки места, где к нему можно подойти.

За этим лагерем на мысе сверху скатывается ручей, легко перебродимый, а за ним небольшой участок выположенного берега, очень низкий и мокрый. Это уже око-нечность Большого Шавлинского озера. Видны, красиво падающие в него из верхнего Малого водопадом, струи Шавлы-реки. Здесь, говорят, хорошо ловится хариус. У нас нет снасти, рыбалкой мы не озадачиваемся. Тут же, на берегу, странное сооружение, уже третье по счёту у тропы, из вертикально поставленных по углам большого треугольника жердей, связанных между собой жердинами же сверху. На земле, в основании треуголь-ника, груда камней в саже, но это не кострище. Далеко не сразу мы догадались, что это походные бани. Под валунами разжигается костёр. Когда он прогорает, на угли кла-дутся валуны. На жерди накидывается брезентовый тент, и помещение, защищённое от ветра, готово. Хочешь, мойся под открытым небом, но можно накрыть баню брезентом и сверху.

- Таня, я забегу наверх, поснимаю там, что смогу, а ты не спеши, погуляй, пого-вори с ребятами. Я быстро обернусь.

Чуть обидно, тоже очень хочется подняться, мне уже сюда не придти ещё раз. Или сейчас подняться, или никогда. Но Саня по-своему прав, я его торможу. Один он увидит больше, чем со мной. Я сильно ослабела и для меня тяжелы подъёмы, нечестно его стеснять.

- Конечно, Санечка, беги! – соглашаюсь я

Я буду подниматься в своём темпе, сколько смогу. Пусть он только скроется из вида, а то начнёт меня поджидать. Посидела за кустами, физиология, будь она..., да и полезла на гору. Сразу идёт крутой скальный участок, засыпанный камнями. Тропа по нему свечкой вверх, вверх, вверх. Пыхчу, останавливаюсь полюбоваться грандиозной и совершенно дикой картиной первозданного хаоса гор.

Отсюда не видно ни Большого, ни Малого озёр, и реки не видно. Одно царство камня. Лесистый участок нашего берега остался внизу, я выше границы леса, и его, к тому же, закрывают скалы. Противоположные склоны совсем голые. С почти вертикально стоящих скал сыпятся камни, образуя гигантские полосы осыпей. Они – как слоёный пи-рог. По мере того, как разрушалась одна порода за другой, такими же слоями покры-вались осыпи. Климат здесь суровый. От ночных морозов и дневной жары, обилия влаги скалы рушатся очень интенсивно. Часто шумят камнепады. Стеной получаши замыкают долину горы. Их высота более четырёх тысяч метров. Вершины укрыты облаками. Сего-дня они сваливаются не в Шавлинскую долину, над ней голубое оконце небес среди облаков. Со стены свисают языки ледников в бурых грязных и, выбеленных свежим сне-гом, пятнах. Сочится из них вола и стекает ручьями вниз, давая начало Шавле. Царство камня, вечных снегов, облаков и еле уловимого постоянного гула высотного ветра.

Сижу на склоне и любуюсь. Бесчисленны способы нравиться, и каждому человеку открывается своя красота. Почему именно это место назвали эталоном красоты? Я, ко-нечно, не ожидала увидеть крылатых ангелов, летающих над водной гладью у подножия снежных вершин. В чём же волшебство этого места? Что-то зрением-подсознанием ухва-тываю, но выразить словами не могу.

Сверху долетают голоса передвигающихся по склонам людей, а у меня опять прихватило живот. Сижу на виду на голом склоне, как муха на стекле, и некуда скрыть-ся. Печалюсь, что надо быстрее спускаться. Не удаётся насладиться сполна, раствориться в одиночестве среди тишины и покоя природы.

Спускаюсь к большому лагерю на берегу. Ребята приветливы, приглашают к кост-ру, наливают в миску свекольный суп. Признаюсь, что серьёзно разболелся живот. Они, в свою очередь, рассказывают, что все мучились здесь, в горах, целую неделю.

-Здесь энергетика особая, чистка организма идёт кошмарными темпами, надо вы-терпеть, и всё пройдёт бесследно. На всякий случай попейте два дня вот это, - и при-несли мне бесалол.

С благодарностью принимаю и пью ещё таблетки активированного угля, который у них тоже для меня нашёлся. Меня расспрашивают о том, где бывала, удивляются, что ходим такой маленькой компанией, на пару с Саней. С точки зрения молодых ребят в маленькой компании скучно и небезопасно. А у меня давно прошло желание, как они говорят, «тусоваться», и орать песни. Переоценка ценностей с возрастом произошла, жаль терять время на пустые разговоры ни о чём, и лучше петь с душою, тихо, чем прокричать песню. Одна девчушка, сидя на бревне рядом со мной, всё что-то писала в общую тетрадь, часто заглядывая в роскошный, с золотым тиснением и кожаными ко-рочками, блокнот. Спрашиваю:

- Ведёте походный дневник?

Она смутилась:

- Песни переписываю. Вечером у костра начинаем петь, а слов ни одной песни до конца не знаем. Здесь немец один очень хорошо русские песни поёт. Он их, оказы-вается, любит и собирает, даже ноты записывает. Это вот, - показывает блокнот, - его аль-бом текстов, попросила у него переписать для наших. Стыдно перед иностранцами, что не знаем слов. У него их триста пятьдесят штук записано, представляете?! Приходите ве-чером послушать. Он классно поёт и ещё на флейте играет, а у нас есть две гитары.

От костра хорошо просматриваются всё Большое озеро, три красавицы вершины над ледниками. Видно и нашу белую палаточку за мыском. Пейзаж завораживает. Гляжу и не могу оторваться. Буль у меня четыре глаза, всё равно было бы мало. Смотрю и смотрю, до изнеможения. Надо на минуту глаза закрыть бы и проморгаться. Страшно – откроешь их, и вдруг окажется, что ничего этого нет, вся красота померещилась, причу-дилась.

Алтай – рай первозданный, и Шавлинские озёра место особое. Где ещё может быть такое? Серебристо-фиолетовая чаша двух сходящихся хребтов. На дне её сине-зелёная, бирюзовая вода, а по краям редкие лиственницы. Линии их тёмно-зелёных вет-вей, клонящихся книзу, напоминают абрис крыш китайских пагод. Стоит за ними стена крутых скал. В расселинах рядом с лиственницами купы иссиня-зелёных крон кедров. По берегу в маленьких нишах между камнями стелется мох, растут цветы. Мох изумрудно-зелёный, очень яркий. На камнях оранжевые и жёлтые пятна лишайников, тоже очень яркие.

Стоит воде на мгновение разгладиться между двумя порывами горного ветерка, и скалы, травы, иссиня-зелёные деревья, белизна снегов отражаются в прозрачной бирю-зе воды, образуя причудливые узоры и смеси. Бесконечное количество оттенков, сотни красок собраны здесь. Никакими словами не передать чарующую красоту озера ещё и потому, что тут нет и двух одинаковых мгновений. Всё каждую минуту меняется. Отвер-нёшься к собеседнику у костра, глянешь назад: всё другое – другой рисунок, краски и оттенки. Когда же оно успело перемениться? И почему не повторяется? Добавилось но-вое облачко, по-другому склонились под ветром деревья. Солнечный лучик залил верти-кальные гряды скал и меж них облачка туманов, оседающих под собственной тяжестью, тающие над озером. То, вдруг, они исчезают на глазах, рассеиваются, гаснут в море све-та. И эти чудеса меняются каждое мгновение.

Меняются рисунки и краски на воде. То мчатся друг другу навстречу по бирюзе золотые стрелы, то на воде пролегла пепельно-синяя полоса между яркими голубой и зелёной, то в разных частях озера рябь хороводных кругов и пятен солнечных бликов, и блики мерцают как звёзды. Иногда налетает сильный порыв ветра, растреплет кроны, ветви деревьев забьются флагами. Озеро превращается в раковину, края берега обрисо-вываются контуром прибойной пены. И опять возобновляется волшебство цвета и света.

Порой для разнообразия снежные вершины выпихивают в нашу сторону тучу, ленту тумана или облако. Всё вокруг в миг утрачивает свой блеск. Дымка закрывает скалы, гаснут отблески света в глубине озера, впрочем, без ущерба для его прозрачно-сти. Всё так же видны сквозь воду камни, затопленные стволы деревьев и травы. Влага напитала стволы и хвою деревьев, листья кустарников, травы на берегу до невообразимо насыщенных зелёно-синих тонов. Здесь даже тени деревьев и камней имеют свои цвета.

Зачарованное место. Сижу и думаю, если под Белухой звучит музыка Бетховена и Грига и поднимает душу ввысь, то здесь нет мелодии. Обвал суровых и величественных звуков, подчёркиваемых грохотом очередного камнепада, шорох и перестук, сыпящихся с прибрежных курумников, камешков. Оторопь, умаление и уравнивание души до разме-ров песчинки. Ощущение своей малости среди дикости, хаоса гор, круговерти облаков, обтекающих твоё тело, хмарь, подавление тебя.

Саня спустился под вечер, и мы едва успели добежать до своей палатки, как хлынул дождь. Опять мокреть, костёр не желает разгораться. Готовлю ужин и расспра-шиваю, что Саня видел. Пытаюсь выжать внятный последовательный рассказ. Но он не многословен:

- Горы. Снега и камни. Небо. Я сфотографировал. Если получится, увидишь.

Видя моё огорчение и желая меня утешить, добавляет:

- Там ничего особенного, но что-то всё-таки есть. У меня нет слов, чтобы объяс-нить.

Я понимаю. Мне очень завидно, и я за него рада. В горах всегда обострено моё зрение и слух. На природе в других местах это тоже происходит, но на высоте всё по-иному воспринимаешь. Может, оттого, что горы ближе к небу? Ограниченно количество слов для выражения чувств.

Кажется, все тучи сразу свалились в чашу Большого Шавлинского озера и сейчас переливаются через нас, по Шавле, через узкую горловину между скал, под которыми стоит наша палатка. Укладываемся спать. Я совершенно обессилена. Выпиты уже три таблетки бесалола, литр брусничного чая, горсть активированного угля. Должно же что-нибудь помочь! Так не хочется подводить Саню. Знаю, что пока держусь на ногах, буду идти. Только бы не бегать ночью слишком часто в кусты. Мои выходы Саню пугают. В его глазах заметная настороженность. Куда бы ни пошла, обернувшись, натыкаюсь на его взгляд. Меня заметно качает, и пару раз он ловил меня за руку, чтобы я не упала. Объясняю ему:

- Погода! Тучки в сон клонят.

Он соглашается:

-Ага. Ещё денёк отдохнём и двинем обратно. Это озеро уж скорее эталон мрач-ности. Погода хмурая, не повезло. А плато вообще – мрак! Я знаю наверняка, что мне не захочется придти сюда ещё раз.

- Кто знает?!

- Здесь точно кухня погоды. А гадать, что на ней приготовят для нас, не хочется что-то.

31 июля. Лагерь на берегу Шавлинского озера.

Всю ночь и с утра льёт дождь. Очень холодно. При порывах ветра глухо шумят кроны деревьев, тайга вздыхает. Шумит под завалом Шавла. На склонах свежий ночной снег. И дождь, и снег идут одновременно.

Саня радуется, что успели вчера отснять наши кодаковские плёнки. Они, к сожа-лению, в Новосибирске ещё редкость. В запасе у меня ещё старые, немецкие, для слай-дов. Они трудно идут в заправку, с ними приходится обращаться крайне осторожно. Что-нибудь, конечно, получится при таком освещении, но особых надежд я на них не возлагаю. Снимать пока нечего, всё серо под дождём на дне чаши среди скал. Саня ра-дуется и за меня. Состояние улучшилось, полегчало. Не так часто бегаю в кусты. Всё время хочется пить, должно быть сильно обезводилась. Но костёр палить под дождём трудно, нет хорошей питьевой воды, и не хочется обременять Саню. Ему и так достаёт-ся.

Вчера в ночь проложили цепочку камней от кромки воды к палатке. К утру вода подтопила метра полтора суши. Между водой и входом осталось метра два земли. Проложили ещё цепочку, чтобы сориентироваться, зайдёт вода в палатку к следующему утру или нет. День прошёл совершенно бездарно. Часов в двенадцать под дождём по-дошли к нашему костерку парень и девушка из Барнаула и просидели до вечера. Оба – студенты, он закончил в этом году Политехнический институт, она ещё учится на четвёр-том курсе географического факультета. Расспрашивали нас, как водится, о том, где мы бывали. Рассказали им о Камчатке, Белухе и других местах. Девушка для географа пора-зительно невежественна. Если про Крым, Кавказ, Тянь-Шань и Урал она что-то слышала, про Тунгуску пришлось рассказать, что это север Красноярского края, междуречье Енисея и Лены, двух величайших сибирских рек, про которые она знала.

- И вот Северо-Чуйские Альпы, - заканчиваю я рассказ.

- Где это? - спрашивает девушка.

- Да вокруг нас, мы с вами вместе сейчас в них находимся, изумляюсь я.

- Я про Алтай ничего не знаю, - оправдывается будущий учитель географии одной из алтайских школ. – Меня ребята позвали, я и пошла.

Рассказываю про Алтай, его геологию, географию, флору и фауну, энергетику

- Нам про это ничего не рассказывали в институте. И по телевизору тоже ничего про Алтай не показывают.

- Читайте! Читайте самостоятельно.

Она, оказывается, вообще не любит читать! Это меня очень удивляет. Сама я в её возрасте запоем читала. Наверное, я слишком многого хочу от молодёжи. Может быть, виной всему телевидение? Нет необходимости добывать информацию. Но ведь девушка – студентка, старшекурсница, да ещё географ! Хотя чему я удивляюсь? Девочка поступила учиться из сельской школы. А моя старшая дочь и её одноклассники в Ново-сибирске, в Академгородке, разве не поразили меня тем, что учась в десятом классе, поместили Обь между Волгой и Уралом. Я всех знакомых школьников опросила, и никто ничего не знал о Западной Сибири, в которой живут. Здорово тогда разозлилась, пошла в школу, настояла, чтобы учителя заменили. У них, видите ли, учитель географии «дора-батывала до пенсии», не будучи географом по специальности, у неё сил не хватало на опросы учеников и объяснение материала, она только часы нахватала, чтобы пенсия большей была. Бедные российские учителя с их мизерными зарплатами…. А школьники рады были получать свои пятёрки ни за что.

Рассказываю студентам о том, что говорил нам профессор Дмитриев перед по-ходом. Спрашиваю, не заметили за месяц что-нибудь необычное, особенное?

- Да нет. Хотя.., две ночи подряд нам всем снился один и тот же сон, будто ка-кая-то река разлилась и всё затопила. Большая река. И все мы на перешейках между островками суши стояли и сидели вместе со зверями. Страшно было.

Удивительно, мне такой же сон снился.

Вечером сходили по моей просьбе на завал. Интересно было посмотреть, откуда прорывается Шавла. Груды и груды, смытых с берегов, стволов, вперемешку с камнями, перегораживают многометровым слоем горловину. По завалу можно ходить. Шавла про-бивается струями под брёвнами. На одном из брёвен прибит кусок фанеры с надписью: «Начало сплава». Чтобы попасть на завал, нужно было перепрыгнуть поток, причём пры-гать с низкого берега на высокий камень. Саша горным козликом одним махом на зава-ле очутился и мне руки для помощи протянул. Я должна была в прыжке за них ухва-титься. Нацелилась, оттолкнулась от камня в воде, а он вдруг завалился в сторону и мне траекторию движения изменил. Еле удержалась, а то искупалась бы в Шавле. Саше смешно смотреть на мои скромные спортивные достижения, но я всерьёз упираюсь. Я не скачу козочкой с валуна на валун, не бегу буквально бегом в гору с рюкзаком на высоте две тысячи метров.

- Тренироваться надо! – слышу то и дело.

- Ведь дошла до озера! – огрызаюсь я. – У меня мировой рекорд для женщин в моём возрасте и группы инвалидности. Не веришь? Поищи, точно говорю, что не найдёшь!

- Ты молодец! Но можешь больше! Ленишься тренироваться серьёзно, уж это я знаю.

Очень замёрзли днём. Костёр не жгли, экономя дрова, их по мокрой тайге под дождём искать сложно. Вечером, опять же в целях экономии, как только дождик по-утих, наскоро приготовила американское картофельное пюре из порошка. Мне вообще есть не хочется. Я и сейчас интуитивно чувствую, что и пюре есть не стоит, но надо… силы набирать на обратную дорогу. Пристаю к Сане с разговорами, что ничего не успе-ла увидеть, что будто и не было Алтая. Предлагаю пожить внизу, подкупить продуктов ещё дня на три. Он совершенно серьёзно говорит:

- Некогда. Я не могу себе позволить отпуск больше, чем на десять дней. Я же сам зарабатываю себе на жизнь.

Я ошарашена. Мне казалось, что проведу в горах хотя бы дней пятнадцать – два-дцать. Саня так уговаривал поехать, а я сомневалась, что смогу. Я даже не увидела ещё ничего, не огляделась, не успокоилась душевно, не насладилась природой. Всё тропа с её трудностями, боль. Попасть в рай на мгновение, и тут же его потерять. Обидно. Саня молчалив вообще, а здесь почему-то молчалив более обычного. Из большого лагеря пришли молодые туристы, пригласили к костру попеть песни. Я, было, встрепенулась, а Саня:

- Иди одна, если хочешь. Сыро очень, обувь промокнет, а просушить будет не-возможно. Рано уйдём завтра.

- Мы тоже завтра уходим, и барнаульцы.

Но одна я не пошла. И не пожалела. Ветер поднял тучи повыше и успокоился. Зеркало воды в заливчике без единой морщинки, и в ней отразились осыпи, весь слоё-ный каменный пирог. Создалось впечатление, что вода выпуклая. Казалось, что граница двух сред, воды и воздуха, слились воедино. Удалось сфотографировать это мгновение. Высокие скалы с осыпями, россыпи полуразрушенных скал на земле и их симметричное отражение в воде, и мы – посередине. Кружилась голова от ирреальности картины.

Вода за день прибыла ещё. Теперь от палатки до кромки воды остался всего метр суши. Встал вопрос, переносить ли палатку выше, подальше от воды.

- До утра дотянем, - сопротивляется Саня, - а если подтопит, снимемся и уйдём.

Мне и самой не хочется перетаскивать её на мокрое место. Заползать вовнутрь уже неудобно, слишком мало места перед входом. Всю ночь прислушивалась, журчит или не журчит вода, и поджимала ноги. Утром решили снимать лагерь и уходить, не зависимо от того, будет идти дождь или нет. Сидеть под дождём на озере грустно, ни-чего не видно и погулять по берегам невозможно. Продуктов осталось мало. И как пойдётся? Тропа сырая, впереди плато. Мимо нас, за два дня, проведённых на озере, никто не прошёл, наверное, внизу тоже дожди.

1 Августа Лагерь на Шавлинском озере – лагерь на берегу Ештыкола

За ночь вода скрыла колышек от растяжки входа. Выбрались из палатки боком. С утра светит в просветы облаков над озером солнце. Вершины по-прежнему на половину скрыты тучами, мы так и не увидели их во всей красе. Торопливо завтракаем, собираем вещи, снимаем лагерь, укладываемся. Надеемся хоть немного пройти по тропе без до-ждя. Саня выбрасывает из своих вещей замечательные штаны и майку, кладёт под ка-мень. Таким образом, он облегчает свой рюкзак. Я улучила минутку и украдкой поло-жила их в свой. Тут же обнаружила, что из рюкзака часть моих вещей исчезла, переко-чевало в Санин. Это он тайком облегчил мой рюкзак. Посмеиваюсь про себя и ничего ему не говорю. Постояли, посмотрели на вечные снега, бирюзовую воду, скалы и облака с туманами на расстоянии вытянутой руки. Прощай, высокогорье! Теперь только вниз.

Начинаем обратный маршрут. Саня, конечно, сразу убежал по тропе вперёд. Я иду не торопясь, ровно, экономлю силы. Мне полегчало. Сегодня нормально вижу. Вста-вала ночью всего дважды. Ощущение кола в спине сохраняется, но можно притерпеться к боли, если не делать резких движений. Сегодня есть силы оглядываться по сторонам. Замечаю цветы, травы. Яростный жар и свет Солнца с самого утра. У тропы по обочи-нам множество горных, очень ярких, фантастически нереальных, редчайших, не встреча-ющихся в нижних долинах, цветов: аквилегии или водосбор, трепещут нежными синими крыльями; фиолетовые крупнейшие ромашки с жёлтым кружочком посередине; похожие на ромашки, но огромные, с серебристыми лепестками и почти чёрной сердцевиной; нежные, алые-розово огромные махровые, с изрезанной бахромой, гвоздики. У меня та-кое родство со всем, что растёт на земле! Я вижу не отдельную травинку, а как бы растительный мир сразу: леса, луга, травы, мхи. Мне кажется, земля полна беззвучными звуками. Слышу всем своим нутром, как внутри земли движутся ростки и корни, тянутся к свету и вглубь. Земля обременена столькими жизнями. Она раздвигается, разрыхляется, клокочет от таящейся в ней силы, поёт разноцветными голосами цветов и трав. Тело моё наполняется силой, каждая клеточка его вибрирует, и каждую я чувствую, как дере-во, цветок и траву. Кажется, что всё это прорастает и сквозь меня. Это грандиозная си-ла!

Я здоровываюсь с деревьями, кустами. Когда рюкзак цепляется за ветки, я прошу у ветвей прощения. Когда какая-нибудь ветка сопротивляется моим усилиям её откло-нить, не повредив, я на неё сержусь и объясняю ей, что хочу. Когда разжигаем на ста-рых кострищах новый огонь, всегда прошу прощения у ближайших деревьев, что причи-няю боль их корням. Я восхищаюсь их силой. Поглаживаю стволы рукой, одобрительно замечаю: «Красавец кедр, умница лиственница, устояли!» Обращаюсь мысленно к При-роде, прошу у неё защиты для себя и благодарю, благодарю, благодарю.

Идти сегодня приятно. И солнечно, и тропа знакома, и возвращение. Быстрый спуск до размытого, обрушившегося участка тропы. Каким долгим был подъём! Здесь меня ждёт Саня, помогает пройти стенку склона над водой и не свалиться. Он уже от-дохнул, но я не устала, могу идти дальше.

Навстречу попадаются ребята-водники. Забрасывают вопросами об озере, о стоян-ках, погоде и тропе. Я с радостью отвечаю. Прошла чуть дальше, спускаюсь, а навстречу ещё одна группа, москвичей, идёт. Эти – альпинисты. Опять расспросы и опять я обстоя-тельно отвечаю. Саня заворчал, что люблю болтать, а дождь вот-вот догонять будет.

- Да ведь новые люди! Мы сами так жаждали кого-нибудь расспросить о тропе, а нам никто не попался, кроме альпиниста-одиночки в горловине входа на плато, да ребят, идущих с Мажойского перевала. Так приятно давать информацию!

-Торопиться надо!

Санечка ревниво оберегает своё одиночество. Сегодня он вниз просто бегом бе-жит. Вот опять побежал, не дожидаясь конца расспросов, и я иду одна. Ещё через две часовые ходки встречаются школьники восьмых-десятых классов. Они измучены. Располо-жились на мокром островке посреди ёрника. Сушатся на кустах вещи, ребята полуголые, а с ледников дует ледяной ветер. На сырых прутьях варится обед, толпа поёт под гита-ру «Бригантину». Опять расспросы.

- Ребята, озеро близко, часах в четырёх. Снимайтесь, идите до вечерних дождей, они здесь постоянные.

- Мы голодные и у нас всё снаряжение промокло. Ура! К вечеру дойдём!

Ещё в одной ходке опять компания школьников, совсем дети, из шестых-седьмых классов. Снаряжение отвратительное: рюкзаки-колобки, уложенные кое-как, вместо спаль-ников – одеяла, и видно, что отдавали их детям по принципу – пусть берут дрянь и рвань, если прожгут или потеряют, жалко не будет. Они, конечно, согреть не могут, и это в горах, у снегов. Несут с собой бидоны с водой. Эти совсем обессилевшие, мне навстречу поднимаются с трудом. Пытаются варить обед. Мокрые ветки чадят, дым сте-лется по ёрнику. Руководитель их стёр себе в кровь ноги, поджаривает волдыри на солнце. Командует: это принесите, и то принесите. Того и гляди его самого понесут. Ру-гает горы и погоду. Вот олух, думал, по горам на одном энтузиазме ходят, без подго-товки.

-У нас в прошлом году один класс ходил, говорили, что хороший поход, а я и поверил.

Узнав, что с их снаряжением до озера ещё часов семь ходьбы, заметно огорчил-ся. Господи, почему именно ему нужно вести сюда детей?! Есть спокойные и удобные для детей маршруты. Не дай Бог, с кем-либо что-то случится, этот взрослый никому не поможет. Советую им проскочить болото до дождя. Где же они на озере остановятся? Там места нет для компании в тридцать человек, да перед ними прошло столько же, если не больше. Дрова повыбраны, всё мокрое, холодно, снег.

Сговорились с Саней остановиться на полюбившейся и хорошо оборудованной стоянке. Она должна быть уже рядом. Идём долго, начинаю уставать. На верховом бо-лоте забираю в ёрнике вправо, там обход и, вроде бы, мох посуше, не чавкает под но-гами. Саня кричит что-то внизу, я оказалась существенно выше, на склоне. Уже говорила, что здесь легко блудить. Среди карликового ольшаника и кустов жимолости ничего не видно в двух шагах. Перекликаемся, чтобы не потерять друг друга. Встречает меня на тропе и возбуждённо говорит:

- Таня, мы, кажется, стоянку проскочили, не заметив. Это уже поворот в каньон.

- Так это замечательно, что прошли больше, чем планировали!

- Признаюсь, втайне надеялся, что поднимемся сегодня по каньону до границы леса. Там переночуем и будем выжидать хорошую погоду для перехода через плато.

- Саня, пройдём столько, сколько сможем. Мне надо передохнуть. Ты знаешь, что крутые подъёмы – моя слабость.

- На крутяках подстрахую и буду помогать, пойдём в твоём ритме.

Прощально оглядываемся на снега и содрогаемся: с них сорвалась мощная туча и уже полощет Шавлинское ущелье дождь. Бедные ребятишки! Спешим на подъём. Саня прямо со стоянки берёт мой рюкзак и, несмотря на протест, пытается нести сразу оба, мой и свой. Это его тормозит, и я успеваю подбежать и отнять свой рюкзак. Ему очень хочется убыстрить подъём. Я его задерживаю, начала чаще останавливаться передыхать, крутяк выматывает силы. Рюкзак не мешает. Дыхание срывается, лишь бы не бежать, Са-ня слишком разогнался. Поднимаемся довольно быстро. Дождь нас, всё-таки, догоняет. Каждый день в путешествии нас мочат дожди. Этот пытаемся переждать в дождевиках под лиственницей. Тщётно! Кусты на тропе всё равно мокрые и мокрыми тут же стали по колено ноги.

Вечереет. Сейчас опять жечь большой костёр, сушиться, что очень непросто под дождём. Поднялись к большой и единственной стоянке перед жиденьким мостом. Его пытались укрепить, на жердины наносили камней, но всё равно мостик захлёстывает во-да. Надо останавливаться здесь, а завтра подняться пораньше, чтобы выйти на плато до обеда. Не нравятся мне эти гонки по тропе. Опять пришлось упираться, и силы кончи-лись. Ох. Саня, Саня…. А он вдруг говорит:

- Ты молодец! Здорово шла. Я люблю с тобой ходить, ты никогда не ноешь. И вот за это тоже. Давай!

И он забирает у меня маленькую вязаночку сухих прутьев, их наломала на подъ-ёме про запас, на всякий случай. Всегда пригождались костёр разжечь, вот и сегодня пригодятся. В его глазах чудесный свет. И я расправляю плечи: похвалил всё-таки. Иду к реке за водой. Сушняк в округе весь давно выбран. Собираю всё, что попадается, более-менее способное сгореть: сухие прутики отламываю, мох с лиственниц сдираю, хвою из под корней выгребаю, собираю на земле валежник, надеясь, что дождь всё-таки не со-всем его промочил. Ставим палатку. Устроились удобно. Но идёт дождь. Ужин ещё ва-рится, и дров не хватает. Промокли, нужно обязательно просушить обувь. Живот у меня всё ещё болит, но, и это главное, стала уходить слабость, прибыли силы, и я сегодня нормально вижу. Спать укладываемся затемно, промучились долго с костром. При этом, Саня прогнал меня в палатку раньше, а сам остался у костра досушивать обувь. Несмот-ря на боль, мне после сна с Индией больше ничего в горах не снится.

2 августа. Лагерь на берегу Ештыкола - лагерь на скале над Ороем.

Вчера Саня зажарил всё-таки мои полукеды. Резина скукожилась, и обувь стала тесной. Обычная проблема в горах, когда торопливо сушишь. Для приготовления завтра-ка пришлось искать дрова, и Саня нервничал из-за задержки. Дождя нет.

Только переправились через речку, как навстречу попались туристы-водники. Их на тропе больше всего. Грузы у них непомерно большие, объёмные и тяжёлые. Как же всё-таки сплавляются по Шавле? Меня очень занимает этот вопрос. Перепад высот большой. Русло завалено камнями. Она бешеная, эта река. Что ведёт к ней людей? Есть более полноводные реки. Мне кажется, что опасно сплавляться по Шавле. На ней, ко-нечно, много разливов. Может быть, именно это важно? Быстро проскочил спуск и от-дохнул в разливе, потом следующий спуск и отдых в разливе, и так далее. Совершенно ничего не знаю о водном туризме, хотя мне довелось самой сплавляться по Гауе, речке в Прибалтике, на плоту. Знаю, что мне не хотелось бы выпасть за борт, в эти кругово-роты, на белую пену над камнями.

Ребята ночевали в начале каньона, на нашем месте. Говорят, что по тропе идёт семейная пара с годовалым ребёнком. Сегодня ночью они спустились под дождём с плато едва живые и попросились к ребятам в палатку на ночлег.

Очень крутой подъём начинается сразу от мостика. Саня торопится выйти раньше на плато и задёргал меня. Бегает по тропе взад-вперёд. Заносит свой рюкзак на крутяк и возвращается мне навстречу, чтобы помочь занести мой. Рюкзак не тяготит, у меня нет сил бегом подниматься в гору, можно и нормально подняться. Саниной физической подготовкой можно восхищаться, но мне за ним никогда не угнаться. Ну не могу я держать своё тело в вертикальном положении вниз головой на большом пальце одной руки! Догадываюсь, что и в мире мало кто может даже среди его сверстников мужчин.

По обочинам тропы растут изумительной красоты цветы. Когда шли к озёрам, я их не замечала. Дождь со снегом, сильный ветер, поздний вечер и усталость измотали, некогда было смотреть. Видела лишь тропу впереди себя на пять-шесть шагов. Теперь наслаждаюсь чудом Божьего творения. Сегодня очень жарко с утра, донимают пауты, которых оказалось, вдруг, много.

Встретились с москвичами, той самой парой с ребёнком. Девчушка сидит в ста-ночке у мамы на шее. Отец явно перегружен, несёт вещи и продукты на троих. На пару минут остановились передохнуть вместе, перекинулись приветствиями и впечатлениями о плато. Я мысленно им позавидовала. Маршрут, конечно, тяжёлейший, и выбран весьма опрометчиво. Тайга кругом, но мало стоянок и мало дров. Дожди идут каждый день, как по расписанию, а под вечер – обязательно. В это время нужно становиться на ноч-лег. Всё сырое, холодное, а ребёнка нужно согревать, он требует внимания и ухода. Для малышки маршрут тоже тяжёл, хотя она и не проходит его ножками. Все ветки задева-ют её, а отклонить их она не в состоянии, так как слишком мала. Говорят, что очень мечтали увидеть Шавлинские озёра. Хотели, чтобы поход сюда был их свадебным путе-шествием. Нелегко они принимали решение пройти маршрут с младенцем, но решили, что справятся. Сомневаюсь, что они правильно поступили, но всё равно им позавидова-ла.

Поднимаемся дальше. Вначале шли под сомкнутым пологом деревьев, потом пошёл кустарник, граница леса осталась позади. Верх каньона проходим по осыпным камням у самой воды. С любопытством разглядываю окрестности. Проходила здесь поздним вечером и в дождь, и сейчас всё неузнаваемо. Солнце жарит голову. К двена-дцати часам тропа, наконец, утыкается в реку. Прошли каньон и вышли к водораздель-ному плато.

На переправе лютуют слепни. Откуда их так много на высоте?! И как мы пере-правились через эту бешеную круговерть мощных струй воды, всю в белых пенных кру-жевах? Опять самые высокие валуны посередине. Чтобы подобраться к ним, нужно сна-чала попасть на низкие, а их захлёстывает вода. Саня примерился и понёсся по верхуш-кам камней скачками. Стою на этом берегу и паникую. Он свой рюкзак на том берегу сбросил и пришёл за моим.

- Держись уверенней! Ты можешь, а я тебя подстрахую.

Унёс и мой рюкзак, вернулся за мной.

- Давай! Не смотри на воду, только на точку на валуне. Сосредотачивайся, на счёт «три» прыгай. Успею выдернуть из воды, если сорвёшься. Готовься… пошли!

Переправились. Даже оглядываться страшно. А Саня уже забыл о реке, достаёт шоколад и финики на перекус:

- Съешь обязательно! Перед плато подкрепимся, на нём будет некогда. Сейчас поднимемся по откосу на тропу, а по ней, прошу тебя, беги изо всех сил. И молись, молись о погоде. До границы леса доберёмся, там, на Орое, отдышимся. Боюсь, не успеем проскочить, часов пять надо на ходки.

Выбрались наверх, встали на тропу.

- Оглянись! Вот чего я боялся! Не просто беги сейчас, а торопись изо всех сил. Чую, этот мрак несётся за нами.

Над гольцами позади и внизу, в каньоне, столбами лезут в небо тучи. Белые об-лака на высоте подпираются серыми, под серыми что-то с синевой, ниже – клубящийся мрак. Очень напугал Саню первый переход плато! А я не страшусь, на душе радость – идётся отлично! Над головой пронизанная солнцем голубизна, нет, синева – более под-ходящее слово. И какой простор! Тропа разрезает плато-перевал вдоль. Чуть заметный многочасовый подъём к скалам на горизонте. Надо преодолеть этот затяжной перевал, прятаться от непогоды на нём негде. И не приходится соблюдать ходки, присесть негде, мокрый мох вперемешку с камнями под ногами.

Какое величие и грандиозность! Душу что-то щемит, невыразимое словами. Вер-шины с пятнами снега кажутся на этой высоте голыми сопками, окаймляющими широ-кую равнину. С лёгким гулом тело пронизывают дуновения ветра, вызывая вибрации. Для описания ощущения этих касаний тоже нет слов. Ветер не даёт перегреваться разго-рячённому телу. Ослепительное солнце не печёт, а разливает по этому простору море света, полуденной жары не заметно.

Тропа усыпана обломками камней. Встречается часто змеевик. Попадаются полу-прозрачные натёки халцедона. Под ногами что-то голубовато-зелёное, удивительно похо-жее на бирюзу, но её здесь быть не должно. Пытаюсь выколупать образчик, а он не поддаётся ноге и рукам, оказался большим. Жаль, познаний моих в области минерало-гии не хватает. По обочине тропки цветочки растут. Иду, иду, иду…. На середине пути вдруг оказался ручей, я его на пути к озёрам не помню. Широко разлился, при пере-праве промочила ноги. Полукеды стали маловаты, боюсь сбить ноги. Виды во все сторо-ны замечательные. Идёшь, словно по блюду, хребты как края чаши. И какие дали! Все краски Вселенной на этих голубых, синих, фиолетовых, жёлтых и зелёных, разных оттен-ков, хребтах, белые пятна снегов, рыжие мхи. Величие горной страны захватывает и тес-нит дух.

Неповторимы краски неба над плато. Над всеми хребтами клубятся облака. Всех форм облака! Театр облаков… Ничто не тревожит, не отвлекают даже собственные мыс-ли. Драгоценное слияние с природой, волшебство погружения в благодатную стихию. Ощущаю и переживаю совершенную гармонию окружающего. Этот день на плато лучший из всех за путешествие.

Скалы справа приближаются медленно. Дорога ведёт всё время в гору. Хотя подъём почти не заметен, он всё же есть. Дно чаши-равнины наклонено в сторону кань-она. Очень устала без передышек. Всё чаще останавливаюсь, опираюсь на лыжную палку. Сани не видела несколько часов, он от переправы сразу ушёл вперёд. Увидела его, наконец, когда под ногами захлюпало. Он поджидал меня в полукилометре от горлови-ны выхода с плато. Протягивает в ладонях курагу и орехи. Кричит ещё издали:

- Торопись! Тучи нагоняют! Нам нужно ещё минут сорок, чтобы спуститься к лесу.

Позади с одного из хребтов сорвались и стремительно несутся по плато тучи с характерными снеговыми признаками. С жадностью ем, всё кажется очень вкусным.

- Я разуюсь и перейду верховое болото босиком. Не хочется сушить лишний раз обувь. Ты тоже разуйся.

- Брести по ледяному болоту босиком, бр-р-р… Я лучше в кедах пойду, и так всё мокрое.

Саня убегает, а я иду вслед минут через десять. Торможу его, но мне тоже ну-жен отдых после перехода. Земля, точнее, торфяник, сочится водой. Выбираюсь по коч-кам на сухое место, по которому ещё полтора километра топать до спуска в Оройское ущелье. Навстречу на плато идут явно перегруженные девушки-водницы из Москвы. Бу-дут сплавляться по Шавле. Одна идёт босиком, осторожно ставя ступни на камни, вид-ны сбитые в кровь пятки. Смотрю на руку – семнадцать часов. Поздно, очень поздно они вышли к плато. Мы тоже выходили в это же время в свой опасный путь. Оглядываюсь. Над плато - чёрное небо, лишь над нами голубое оконце, а впереди тоже тучи. Идти нельзя в ночь с таким грузом, говорю им об этом, предостерегаю. Они не слушаются и беспечно уходят под градовую тучу.

- Нас и так дожди задерживают, не укладываемся в сроки контрольные.

Какой напрасный риск! Начала спуск. У первых деревьев из той же группы вод-ников передыхают три тощих парня с рюкзаками. Предостерегаю их тоже, и парни бес-печны, как и девицы.

- Времени нет! Груза много. На каждого у нас двойной груз, переносим челноч-но. Мы его подняли уже к перевалу, увидите, там, на поляне, наши его пакуют, сразу на повороте тропы к Орою. Там руководитель, ему скажите.

- Жизнь дороже контрольных сроков! Здесь Сибирь, горы, большая высота, будет ветер и снег обязательно, укрытий нет.

Через несколько минут вижу двоих, таких же молоденьких и тощих, у костра, с грудой рюкзаков. Пойдут всё-таки. Дай им Бог удачи! За опрометчивость москвичам се-годня достанется.

Впереди открывается с перевала грандиозная панорама гор. А на небесах разъиграевается спектакль. Позади – чёрное небо над плато. Справа, в верховьях Ороя, над хребтом бушует гроза. Молнии бьют с небес по вершинам, и несутся, отражённые склонами, раскаты громов. Над нами – солнечное оконце, а над Чибитом, за хребтом слева, тоже полыхают зарницы. Грозы под ногами, удивительное зрелище. Саня меня на повороте поджидает и ругается, что за разговорами теряю время.

- Я ребят предостерегала от опрометчивых действий.

- И что?

- Не послушались!

- Это их проблемы, их судьба. Нахлебаются воды и снега, как мы. Торопись, то-ропись изо всех сил!

И вновь убегает вперёд, теперь уже вниз по ущелью. Правда, на первой поляне в верховьях он меня поджидает.

- Зверски хочу есть! Откроем банку рыбных консервов, ты не возражаешь? До-стань сухари из своего рюкзака. Из-за этого эталона красоты оголодал совсем.

Мы даже не успели доесть, как пошёл дождь. Он налетел внезапно с низовьев Ороя, откуда мы его не ждали, а не с плато и не с хребта с грозой. Прячемся под кедр на крутом склоне. Я примостилась на корне, рюкзаки прижали к стволу и укрыли плёнкой – их мочить никак нельзя, впереди ночь на высоте. Саня вынужден был стоять, место осталось только под его ступни. Это первые деревья, опушка, чуть пониже, может быть, можно лучше устроиться. Облачились в дождевики, пытаясь не промокнуть.

Дождь вроде бы затих, но всё мокрое. В верховьях Оройского ущелья тропа шла, прижимаясь к склону, по кедрачу, а после переправы через реку ныряет в верховое бо-лото. Опять ёрник, буйство зелени, каждый куст окатывает водой. Саня выпускает меня вперёд. Он только что на стоянке переобулся в горные ботинки и не хотел их мочить. Но куда там! Я мокрая по пояс, ноги по щиколотку в ледяной воде, идти становится трудно. В воздухе сырая мгла, ноги разъезжаются на раскисшей земле. Землёй называю то, что под ногами, а это мокрые камни, кочки, мох, корни, собственно земля. Идём уверенно. Уже знаем, что впереди две стоянки на гребне. Если они заняты, то одну па-латочку можно будет как-нибудь приткнуть. До них уже недалеко, с тропы просматри-вается понижение отрога к седловине, с которой начинается спуск к Чуе.

Первая стоянка действительно была занята ещё одной группой москвичей-водников. Их много, люди взрослые и крепкие, приветливые. Зовут к костру. Говорят, что стоянка на вершине под седловиной свободна. Мы пошли дальше. Шли всего минут десять, как попался навстречу человек без рюкзака.

- Здравствуйте! Вам не попадались москвичи водники?

- Только что, они минутах в десяти ходьбы стоят.

- Не собираются уходить?!

- Нет. Обед варят.

- Слава Богу, догнал! Весь день за ними с Чибита бегу. Чрезвычайное происше-ствие у нас. Наняли коней в посёлке, чтобы катамараны забросить, они в переноске не-удобные. При подъёме, почти у самого посёлка, лошадь взбрыкнула и понеслась вверх по склону, в тайгу. Её через несколько часов нашли, но без шести тюков груза, который она по тайге разбросала. Сейчас ребята прочёсывают склоны. А я своих догоняю, чтобы сообщить им об этом. Если не найдём, сплав сорвётся и бессмысленно забрасывать остальной тяжёлый груз за перевал.

Он отдышался после бега по тропе и подъёма на гребень. Мы с ним постояли, сочувствуя, и пошли с Саней дальше. Вот и открытая всем ветрам очень живописная стоянка на вершине утёса на гребне. Пятачок в сорок квадратных метров – наше место для лагеря. Есть кострище, вода – рядом ревёт водопад Ороя, площадка для палатки. Водопад прекрасно просматривается целиком прямо от кострища. С трёх сторон склоны утёса отвесно уходят вниз на сотни метров. Очень, очень живописно.

Начинаем обустраиваться. Быстро ставим палатку, натягиваем тент. Переобуваемся и переодеваемся в сухое в первую очередь. Мокрую одежду развешиваю по сучкам двух растущих на утёсе лиственниц. Ветер очень сильный, пусть подсушит, а на костре досушим. Костёр вспыхивает сразу, но ветром относит пламя чуть ли ни на метр в сто-рону. Долго, долго пытаемся варить ужин. Костёр ненасытен. Пламя бьётся в стороне, но не под котелками. Уже совсем стемнело. Измучились, перепачкались сажей, в итоге кое-как перекусили, оба сожгли носки и уменьшили ещё на один размер мои полукеды. В конце концов, затащили всё мокрым в палатку. Саня у костра признался, что мечтал спуститься сегодня на нижнюю оройскую стоянку, к Чуе. Дождь и я спутали все его планы Я начала злиться:

- Куда мы торопимся? Зачем нужно бежать и упираться из последних сил? Ребя-та по десять дней этот маршрут проходят!

- Сачки тащатся по неделе! Должен быть спортивный интерес в походе!

- Не на время идём, контрольных сроков нет. Ты обещал не гнать!

Он огрызается:

- Мы и так задерживаемся! У нас было две днёвки! Роскошно время тянули. Чего упрямишься? Хорошо идёшь! Можно чуть-чуть быстрее и…

Но чего «и» не договаривает. Со всех сторон сверкают зарницы. По гребню к нам с верховьев Ороя бешено несётся гроза. Молнии бьют в наш голец. От склонов по-шёл гул. Торопливо ни раз, а два, три читаю молитву, прося защиты от грозы. Воздух пахнет озоном и, кажется, звенит. Не сговариваясь, торопливо собираем все металличе-ские предметы и выносим из палатки от греха подальше, закидываем мхом в стороне. Молнии сверкают над местом, где должен быть за хребтом Чибит, над плато, над Оройским ущельем. И вверху, и внизу, под нами, со всех сторон сразу. При их вспышке через тонкий белый шёлк высвечивается каждый уголок палатки. Восторг и ужас - пере-жидать грозу в горах на вершине! А она гремит и гремит со всех сторон! Я молюсь.

Пожалели ребят на маршруте. Тех, кто бредёт сейчас в ночи по плато, и тех, что ушли в ночь искать пропавший груз в тайге, свои рюкзаки и катамараны, и семейную пару с младенцем. Не повезло сегодня ни первым, ни вторым, никому. Порадовались за себя, что так удачно проскочили перевал.

Какой длинный сегодня день! Так не хочется уходить с гор! Всё произошло так быстро для меня, что не успела отдохнуть и насладиться покоем гор. Край суровый, и нет нигде в этот раз тишины, кроме, разве, на плато. Везде рёв вздувшихся от большой воды горных рек, гул водопадов, шум крон таёжных дерев под ветром. Вспоминается мне в грозу не Шавло, эталон красоты, который мечтала увидеть и увидела, а плато. Оно меня поразило.

Как ни странно, заснули и спали крепко.

3 августа. Лагерь на скале над Ороем – Чибит.

Проснулась рано. Дождя уже нет. Но по левому борту ущелья Ороя прямо по гребню идёт плотный поток туч с плато на Чибит, и нет им конца и края. Над нашим гребнем светлая облачность, а разделяют гребни всего несколько десятков метров, это напротив нашей палатки через водопад. Над Курайским хребтом явно собиралось све-тить солнце. Удивительная вещь природа гор. Природа сложна в своей простоте, до этой простоты ещё надо докопаться. С вершины утёса весь окружающий мир виден как на ладони. Хребты тянутся за хребтами, даль за далью.

Готовим завтрак, сушим, что можно, всё наскоро. Костёр искрит. Позади шумят, то затихая на какой-то миг, то усиливаясь, звуки струй Оройского водопада, разбиваясь о каменные торосы. И здесь с прибрежных скал осыпаются камни. Сегодня всё получа-ется у нас быстро, всё спорится.

Спуск крутой. Идётся с утра легко, высоту теряем быстро. Саня по своей привыч-ке сразу же уходит бегом вперёд, а я на каждом зигзаге, идущей серпантином, тропы приостанавливаюсь на миг и впитываю в себя, запоминаю облик гор. Снизу слышны го-лоса, шумно перекликаются люди. Кто-то поднимается, и одновременно несколько чело-век жалуются, ругаются на крутяк. Окликаю их сверху:

- Здравствуйте! Откуда вас так много?!

- Рязанский радиотехнический институт!

- Привет, земляки! Далеко забрались! Вроде Кавказ ближе и Хибины?!

- Алтай тоже посмотреть надо! Вы из Рязани?

- Жила когда-то много лет и много лет уже сибирячка. По распределению поеха-ла в Новосибирск, да и осела. Полагаю, уж навсегда.

- Повезло! Такие горы рядом! А мы еле денег собрали, чтобы добраться. Карты у Вас нет? Идём по расспросам, не могли достать. Хоть бы разок посмотреть, что там впереди. Всё время такой крутяк? Опупеешь в этих альпах!

- Карта есть. Крутяки будут, но поменьше. Перевал-плато впереди, по нему беги-те, не жалея сил, как можно быстрее. В непогоду оно опасно, а непогода там к вечеру, как по заказу.

- Тормознитесь, дайте карту на минуточку, пожалуйста!

- Парень мимо вас прошёл, она у него. Но я вам быстро нарисую схемку. Давай-те ручку и на чём рисовать.

Наскоро рисую орографию хребтов, помечаю броды и стоянки, приблизительный километраж в ходках. На это ушло минут пятнадцать. Спускаюсь, а Саня стоит на пово-роте и чертыхается:

- Ну и любишь ты болтать! Полходки бы уже сделали!

- Не сердись, это мои земляки. Им на карту взглянуть надо было. Не сердись, Санечка! Нужно брать для жизни хорошее там, где найдёшь. Для меня это беседы с людьми. Их рассказы говорят мне о том, что жизнь побеждает всё.

- Радость моя, за это и ценю тебя, бурчит он. – Но посмотри на небо! Дождь, дождь за нами гонится. Надо пройти до него колодец. Не выберемся наверх, а стоянок на крутяках нет. На Орое в устье перекусим и будем торопиться, чтобы успеть в Чибит пораньше. Вдруг к автобусу успеем?!

Спустились неожиданно быстро. Наша первая стоянка в Северо-Чуйских Альпах изрядно попорчена. Кто-то сжёг все брёвнышки – скамьи и, даже, жерди и рогульки от кострища. Вспоминаю, что проходили тропу дети. Ах, как печально, что разгромили стоянку…. Так обычно не поступают, разве только сильно прижмёт. Пони-маю, что один руководитель не смог нарубить дров для своей оравы, а малыши-шестиклассники не решились порыскать по тайге и вынести к костру валежник. Сожале-ем, что кому-то пришлось так поступить.

Наша заначка оказалась на месте. Перекусили, посидели минут пять и пошли дальше. После переправы через Орой тропа идёт по ровному месту, выположенной сед-ловине альпийской горки, а потом ныряет вниз. Спускаться по грязи оказалось хуже, чем подниматься. В обуви, ставшей тесной, начали гореть ступни. Склон этот действительно очень крутой. Тропа вьётся серпантином, но во многих местах пробиты проходы-пролазы напрямик. Лезешь, почти на пузе или пятой точке, хватаясь за кусты. Одна отрада, высо-ту сбрасываешь быстро. Вот уже и дно колодца, глубокая впадина между скал. Присели передохнуть на валуны. На душе накапливается горечь от расставания с горами. Чуть злишься именно из-за этого, а не потому, что тропа грязная, ноги разъезжаются, и вы-матываешься сильно в бесконечных усилиях сохранить равновесие. В этом очень сумрач-ном месте нас обгоняют томичи, вышедшие с озера вслед за нами.

- Привет! Успели вчера плато проскочить до грозы?

- Успели, - отвечаю я, - ночевали на гребне у водопада.

- А нас потрепало! Ужас, что творилось! Град сыпанул размером с куриное яйцо. Мы палатку выдернули и с рюкзаками держали над собой. Хорошо ещё, что рядом с горловиной выхода нас застукал, смогли пробиться. В кучу сбились, с крышей над голо-вой шли. Все руки, смотрите, в жутких синяках. Градины очень больно бьют, с ног валят. Мрак! Барнаульцы за нами, те вообще на плато под рюкзаками лежали, двинуться не могли. Они сейчас спустятся.

Томичи, не останавливаясь, уходят сразу на подъём, а через три минуты спуска-ются в колодец и сами барнаульцы. Снова приветствие с обеих сторон и расспросы. Дружно и нехорошо ругают плато. А я его с нежностью вспоминаю, оно величественное, такое дикое в своей первозданности, и какой над ним театр облаков!

- Мы за вами с разрывом в час шли. Когда град пошёл, решили, что пересидим под тентом. Куда там! Градины с кулак полиэтилен посекли в секунду, а потом пореза-ли палатку, под которой хотели укрыться. Оставило нас чертово плато без снаряжения вообще. Даже рюкзаки, смотрите, тоже побило в лохмотья, но они нам жизнь спасли.

- Такого ужаса один раз на всю жизнь хватит! Такая мощь! Такая стихия! Град прошёл, пошёл за ним стеной дождь ледяной, всё развезло, тропы не видно, выхода с котловины не видно. Молнии засверкали, пошёл гул, грохот, в ущелье гроза, впечатле-ние, будто молнии под ноги бьют, совсем рядом, оглохли все. Мы до кедров первых доползли и под ними сидели, всё равно нечего было ставить, и мест для палаток нет. Отдышались, а как только поутихло и чуть развиднелось, пошли вниз по Орою, чтобы не замёрзнуть. Так вот и идём, у Чибита на берегу осмотримся, пообедаем. Жуть, а не поход. Но какая мощь!

Пошли на подъём вслед и мы с Саней. В узком месте разминулись с трудом с москвичом – водником из той группы, что потеряла груз из-за коня. Рассказал, что нашли два тюка, и он забрасывает неудобные гондолы к перевалу. Вид у него удручён-ный, устал от беготни. К тому же над Чибитом всю ночь бушевала гроза, поиск при-шлось свернуть. Местные жители не помогают, а хозяин коня нашёл седло и успокоился. Утром к нему пошли, а он на рассвете на покос уехал, хотя какой в дождь покос…. По-сочувствовали ему и полезли дальше.

У меня сердце щемить стало, должно быть, быстро спускаемся. В той стороне, где Чибит, опять собираются грозовые тучи, и чернеет небо. Саня гонит и гонит вперёд, торопится, боится дождя. И всё время впереди идёт, иногда меня поджидает и кричит издалека:

- Поторапливайся, Таня! Как ты? Мне кажется, что ещё одну – полторы ходки все-го осталось сделать. Поднажми! Ребята нас обогнали!

Я раздражаюсь. Запыхалась совсем, выматываюсь на подъёмах сильно, а теперь и спускаться стало неприятно, так как полукеды немилосердно жмут ноги. Сильно усохли они вместе с резиной после просушки у последнего костра. А ребята обогнали, так им по двадцать лет, и они спортивные парни, зачем с ними равняться?! Отвечаю угрюмо:

- Иду, как могу. Это последний подъём перед Чибитом. Чего гонишь?!

- Вдруг уедем сегодня, может автобус какой-нибудь в послеобеденное время проходит. И дождь опять собирается.

- Дался тебе этот дождь! Переночуем на берегу Чуи, с горами попрощаемся. Может, не придётся сюда попасть ещё раз.

- А я и не жажду ходить по плато, район вечного сезона дождей меня не зама-нит больше, я знаю. Торопись!

Опять поднимаюсь одна, он убежал вверх. Терраса на противоположном берегу Чуи, названная мною «аэродромом», на высоту которой надо подняться на этой сто-роне, всё никак не оказывается на одном уровне со мной. Еле ползу по склону, кото-рый всё круче и круче. Минут тридцать карабкаюсь. Опять Саня меня ждёт на тропе, без своего рюкзака, с меня мой снимает и жалеет:

- Бедная, притомилась совсем! Поднажми, перевальное место тропы совсем ря-дом, сейчас передохнёшь, - и опять убегает.

Выползаю к месту, где он пристроился на маленьком карнизике. Внизу бушует и ревёт Чуя, страшная, серо-чёрно-зелёная, вся в белой пене. Терраса – «аэродром» внизу справа, а слева видны за Чуей крыши Чибита. Тучи сгустились, набухли и обложили всё небо. Пейзаж посерел, краски совсем потухли. Наказав не засиживаться, Саня опять ухо-дит вперёд. Похвалит, подгонит, пожалеет, подгонит, никогда он так себя не вёл. Ко-мандует мной, как младенцем. Что это на него нашло? Иду совсем не так плохо, как ожидала и настраивалась. Лучше иду. С тоской думаю о том, что я всё-таки сдала, сил физических явно меньше стало. Не могу угнаться за спортсменом. За ним и молодые тренированные ребята вряд ли угонятся. В плане физической подготовки Саня – явление исключительное. Бегает, чуть ли не каждый день, по пятнадцать километров по лесам вокруг Академгородка, занимается восточными единоборствами. Ему с таким спутником, как я, одна морока, чудес ловкости и сил не проявляю. Иду, как мне идётся.

Поднимаюсь, легко прохожу полочку, а за ней опять подъём! Никакое не пере-вальное это было место! Огорчаюсь, почему-то, сильно и ловлю себя на этом. Терпение, терпение, взываю я к самой себе, и упираюсь, упираюсь на подъёме. Выбегает навстречу собака и тут же, с урчанием, отступает назад. Из кустов торчит морда коня, в седле молодой алтаец с простодушным наивным лицом.

- Добрый день, счастливый путь! – приветствую его первой.

- Здравствуй! И тебе счастливый путь!

- Не подскажете, можно ли сегодня из Чибита уехать, в какое время автобусы по тракту проходят?

- Может, уедешь, может - нет. Наши люди в Акташ ходят, там садятся. У Чибита шофера тормозят, если только народа мало. Три автобуса проходят: Акташский в восемь утра идёт, а потом с Усть-Улагана и Курая в девять и десять утра.

Радуюсь про себя, что сегодня не уедем, торопиться не нужно. И веселею.

- В горах гроза сильная была. Видели с горы, что над Чибитом тоже зарницы сверкали.

- Всю ночь дождь лил. Трава мокрая, покоса нет, народ шибко ругается.

- Что слышно, нашли туристы-москвичи свой груз в тайге? Конь их подвёл. У них отпуск маленький, очень нервничают.

- Их очень глупый, а конь умный. Груз был большой, вот конь его и сбросил. Неправильно сердятся.

- Нашли что-нибудь?

- Видно, где конь ходил, там искать. Тайга большая. Зачем зря ноги ломают? Может, найдут, может – нет.

Место узкое и неудобное, чтобы разойтись. Но пока я прикидывала, спуститься мне или подняться по склону, парень на коне спускается ниже, деликатно уступая мне дорогу.

- Счастливый путь, приезжай ещё отдыхать, ноги по тайге бить, если охота! – слышу его смех.

- Охота! Ещё как охота! До свидания!

Прохожу метров четыреста и натыкаюсь ещё на двоих встречных. Мужчины ле-жат прямо на тропе, привалившись к рюкзакам-колобкам. Ну и день сегодня, встреча за встречей на тропе. Очень смешно снаряжённая для похода пара: рюкзаки чудовищно набиты, сбоку висят солдатские котелки и ведро, сверху приторочена большая брезенто-вая палатка и топоры дровосеков. Сами они в фуфайках и кирзовых сапогах, физионо-мии какие-то зверские, покорёженные, в оспинах. Приветствую их первой. Убирают ноги, чтобы я прошла.

- С озера идёшь?

- Да.

- Почему одна? Не боишься? Как в рюкзаке всё унесла? Мы тоже на озеро, да что-то упарились. Тяжело с непривычки. Мы из Прокопьевска, шахтёры. Белый свет по-видать хотим. Все говорят: «Алтай» да «Алтай рядом, лучше гор нету!»

- Здесь действительно очень красивые, но тяжёлые горы. Снаряжение нужно хо-рошее, чтобы всё в рюкзаке поместилось. Палатку купить, чтобы не более полутора ки-лограммов весила, а лучше меньше. Спальники лёгкие. Рюкзаки поудобнее. С теми, что у вас, ходить трудно. Плохо лежат, плечи тянут, устанете быстро. Всё, что сверху болта-ется, будет за кусты цепляться, и трудно переправляться по камням через реки, там равновесие нужно сохранять, чтобы не оступиться. У меня снаряжение хорошее, всё в рюкзаке.

- Где его купишь, в магазинах нет, - замечает один.

- Мы готовимся в горы не один день, а весь год. Снаряжение подбираем поти-хоньку, что-то сами мастерим. Вы вот сейчас на мокрой земле сидите, штаны уже про-мочили. А я сажусь вот на это, - оттягиваю резинку и демонстрирую им хобу.

Оба с неподдельным интересом взвешивают, щупают, разглядывают хобу, рюкзак, каремат.

-Неужто всё это купить можно?! – удивляются. – Если нам понравится в горы хо-дить, сделаем себе такое.

Отхожу от них метров на сорок, а там Саня. Оказывается, испугался, что меня обидят алтаец или мужчины, его тоже их физиономии смутили, а с меня ещё рюкзак сняли, и вертелась я в разные стороны. Посмеялись над страхами. Оказывается, мы уже дошли до Чибита. Через триста метров тайга кончается, мы на вершине лысой горки, по которой идёт спуск к Чуе.

Присели. Обсудили, куда лучше спускаться. От подвесного моста идти к посёлку ближе всего. Я страшусь по нему идти, он закрыт. Представляю, как идти по гнилым доскам над бешеной Чуей.

- Глупости, Таня. Ты вообще ничего и никого не боишься, как я успел заметить. Раз местные ходят, то и мы пройдём, - утешает он меня. – Надо поторопиться, сейчас дождь пойдёт. Посидим минут пять и пойдём устраиваться.

Оглядываюсь по сторонам, стараюсь запомнить мелкие белые цветочки-звёздочки на эфемерно тонких стеблях, тянусь к ягодам земляники. Смотрю на Саню и замечаю вдруг, как он устал. Бегал взад-вперёд, ноги сбил, оброс щетиной, сильно по-худел. А он говорит:

- Спустились. Как я за тебя боялся! Я на озере, когда тебя стало заносить, понял, что тебе очень плохо. Стал прикидывать, что брошу один рюкзак, все вещи. Оставлю палатку, спальник, чтобы тебя укрыть. Раздумывал, как удобнее тебя нести, если вдруг не сможешь больше идти. Сейчас только от сердца отлегло. Спустились, теперь точно домой вернёмся.

У меня слёзы на глаза наворачиваются:

- Саня, зачем ты так плохо обо мне думал?! Я бы до последнего момента шла своими ногами. Страсти навыдумывал! Я сознаю, что мы были в опасном положении после плато в верховьях каньона.

- Критическое было положение, и вовремя попалась первая площадочка. Мы ведь не знали, что в получасе ходьбы есть хорошая стоянка, да и сил на эти полчаса могло уже не хватить.

- Не придётся мне больше ходить в высокогорье, - горюю я. – Молодые ребята меня в компанию не возьмут, а в моём возрасте мало кто ходит. Да и не люблю я больших компаний, а одной уже сложно. Ты меня с собой, наверное, никуда уже боль-ше не возьмёшь.

- С ума сошла! А я с кем ходить буду?! Ходил я в прошлом году с молодой компанией, пока ты дома сидела. Всю дорогу девиц обслуживал, ничего не видел и не слышал, только их жалобное щебетанье. Мы с тобой на будущий год пойдём на Муль-тинские озёра. Ты зря их игнорируешь. И мы их ещё не видели, а это довод в их поль-зу. Тебе куда хочется?

Я задумываюсь: Южно-Чуйские Альпы или Теректинский хребет?

- За зиму определимся, - утешает он меня, - надо только тренироваться. И здесь ещё можно походить. Или пройти по Ак-Кему ещё раз, но другим берегом. Подняться до Томских стоянок, переночевать ночку на леднике, оглядеться, как хочется, и спустить-ся обратно.

- Ах, Санечка! На Алтае можно ходить многими маршрутами, идя каждый раз в новое место. Невозможно рассмотреть каждый уголок этого чудесного края, на это не хватит всей жизни. Алтай слишком велик. В любую точку на карте ткни и скажи: «Идём сюда». И не ошибёшься. И ты со мной пойдёшь? - недоверчиво смотрю на него.

- Как ты не понимаешь! – сердится он, - лучше тебя в горы никто не ходит. Я не в физическом плане, здесь тебя многие оставят…. В духовном, что ли,… не знаю, как ска-зать. Ты безмолвно всё видишь и замечаешь, у тебя единение какое-то со всем вокруг, готовность понять и принять. Ты легка на подъём, вокруг тебя всё светлеет, ходишь шепчешь что-то травам, люди к тебе благожелательны… . Да не умею я говорить. Хочу и буду с тобой ходить, пока сможем. Давай быстрее спускаться. Поднажать надо!

- Это ты приукрашиваешь, чтобы меня не расстраивать, я понимаю.

Надеваем рюкзаки и проходим последние сотни метров по горке и лугу к берегу Чуи. Берег преобразился. Под редкими кустами облепихи, рядом с двумя, единственны-ми у моста, могучими лиственницами стоят две лёгоньких каркасных палатки разных конструкций. По соседству устраиваются на обед группы, только что спустившихся с гор, томичей и барнаульцев. Последние нас окликают и сообщают, что автобус будет только завтра. Ребята пообедают и уйдут в Акташ. Там за автобусной остановкой есть площад-ка, на которой можно ставить палатки и ночевать. Приглашают идти с ними

- Нет, ребята, попробуем сесть здесь. Вы в автобусе попросите водителя тормоз-нуть и нас забрать. Надо привести себя в порядок, помыться, переодеться, чтобы людей не пугать.

От шатровой палаточки поднимается и движется навстречу москвич-водник, бе-жавший вчера с Чибита на Орой, чтобы сообщить друзьям горестную весть о потерях.

- Как Ваши дела?

- Нашли почти всё. Но нет тюка, в котором все чехлы от гондол катамаранов. Без них сплав не возможен. Уже трое суток драгоценного отпускного времени потеряно. Ре-бята ищут по тайге, дай Бог, повезёт.

Начинается дождь. Достаём тент, укрываем рюкзаки. Саня собирается в посёлок разведать обстановку и поискать кого-нибудь, у кого можно помыться, переночевать и просушить снаряжение. Оценили ситуацию, и, хотя очень заманчиво переночевать ещё одну ночь в палатке, дождь достал. Тело потное. На голом берегу много народа, дров нет, хорошего костра для просушки не устроить. Помыться водой из Чуи очень пробле-матично и пить её невозможно. У москвичей стоят у палаток ряды пластиковых бутылок, в которых отстаивается вода. В чуйской водице осадков на полбутылки!

Чуя мутна. Все большие горные реки мутны, но она бьёт все рекорды. Мутность рек и распределение стока взвешенных наносов и ледникового ила подчиняются закону высотной поясности. В высокогорной части, то есть выше двух тысяч метров над уров-нем моря, мутность десять граммов на кубометр. С уменьшением высоты мутность воз-растает до пятидесяти граммов на кубометр. В Чую дождями дополнительно смыло много чего. Крутясь, проплывают мимо нас кусты и даже подмытые деревья. У Чибита Чуя возвращается в свою древнюю долину, по которой идёт знаменитый Чуйский тракт. Километров на пятнадцать выше по течению родную долину когда-то перегородил лёд, и реке оказалось легче пробить новое русло через камни, чем его одолеть. По левому берегу этого нового ущелья мы сегодня и спускались к тракту, который идёт по древ-нему руслу за рекой.

Саня уходит, а меня москвич любезно приглашает переждать дождь в палатке. Чудесная каркасная шатровая палаточка «ESPO» меня восхищает. У неё диаметр двести двадцать сантиметров, с тентом, очень лёгкая, весит всего восемьсот граммов! В ней свободно размещаются два человека и рюкзаки. Я о такой страстно мечтаю. Москвичу мой интерес приятен.

- Купил за десять долларов в Китае, ездил туда по делам.

- Такой расход даже я осилила бы со своей пенсией.

- В Москве я бы Вам это устроил. Но и у Вас в Новосибирске кто-нибудь в Китай ездит. Попросите привезти, это не обременительно.

Рассказывает о себе. Оказывается, он мой ровесник. Уже сплавлялся по Шавле пять лет назад, ему понравилось. Сейчас привёз с собой шестнадцатилетнего сына.

- Мечтал показать ему реку, но не повезло, потеряли снаряжение. Может и не удастся сплавиться.

- Скажите, почему столько народа едет на Шавлу сплавляться? Ведь это очень трудная река, камней много.

- Для водников это лёгкая и красивая река. Гораздо опаснее Чуя, Катунь, Аргут и Ак-Кем именно в силу своей полноводности.

Замечаю некоторые изменения пейзажа: на противоположном берегу огромная, совсем свежая, осыпь перегородила дорогу от посёлка у моста. На верху голые скалы, отвал. Не удивляюсь, от дождей склоны раскисли и плывут. Уходят в Акташ томичи и барнаульцы. Ещё раз прошу их проконтролировать водителя, чтобы притормозил и за-брал нас из Чибита. Хотела дать им денег на наши билеты, чтобы зарезервировать ме-ста в автобусе, но передумала. Вдруг проспим и опоздаем? Или водитель не притормо-зит, если будет много народа. Да мало ли что может случиться за ночь, поэтому про-сто попрощались с надеждой на встречу. К четырём часам возвращается Саня. Догово-рился о нашем ночлеге в летней кухне с одной алтайкой за десять тысяч рублей.

Саня принёс печенье и газировку, в магазине из продуктов ничего нет, одни си-гареты. Выпили эту полулитровую бутылку импортной газировки вместо обеда. Пара-докс: страна не может наладить выпуск своей газировки, возят её через моря и океаны из дальних стран. Пили с удовольствием. Несмотря на дождь и множество ручьёв, пить-евой воды на Шавлинской тропе не хватает. Крутяки альпийских горок здорово обезво-живают. Пока вскарабкаешься на них, семь потов сойдёт. В посёлке Чибит живут одни алтайцы. Отличные рубленые дома, усадьбы обнесены оградами извне, и оградами же разделены внутри на квадратные участки. Эти участки заняты одни – посадками картош-ки, другие – хилыми стожками сена, скорее даже копнами, чем стожками, на третьих просто растёт трава. Посадок в огородах почти нет, мало и картофеля. В русских сёлах посадками занят каждый клочок огорода.

Нашли наш дом по Чуйской улице, №5. Приветливая хозяйка по имени Валенти-на, она и представилась не «Валя», а «Валентина», ведёт нас на летнюю кухню. Это хо-роший сруб с дверью и потолком. Окно выбито, чердак открыт всем ветрам. В щели между брёвнами вверху видно небо. В углу стоит камелёк, сделанный из полубочки. Слева и справа у стен высокие лежанки, накрытые звериными шкурами. Мех выделан очень хорошо и аккуратно подшит с изнанки цветастым сатином. Та, на которой спать мне, накрыта медвежьей, Санина – чьей-то белой пушистой. Такая же шкура лежит на полу у лежанки. Спрашиваю6

- Что за зверь?

- Буна.

Не поняла, но расспросить постеснялась. В середине между лежанок стоит ма-ленький низкий диван, над ним – картина, факсимильная копия левитановского пейзажа. Справа к лежанке примыкает добротно сделанный стеллаж, плотно заставленный пусты-ми бутылками из под импортных напитков. У окна слева стол и два табурета. Очень чи-стенько и уютно.

- Разрешите нагреть воды и помыться, уж очень мы грязные с дороги.

- Пожалуйста. Кипятильник сейчас принесу. Только воды у меня всего ведро.

- Мы принесём, только скажите, откуда брать.

- Нет в посёлке своей воды. Ртутный комбинат свои отходы сбросил, и нам за-претили пить из реки. Воду привозят в цистернах с Чёрной речки. Завтра только приве-зут.

Вот как! На Алтае! Из горной реки нельзя пить воду! Удивительно, что предки нынешних алтайских жителей сохранили до нас со времён глубокой древности прекрас-ную природную среду. Удивительно экологическое мировоззрение коренных жителей Ал-тая. Тем более печально смотреть сегодня, как рушится эта веками складывающаяся си-стема.

Вплотную к летнему дому пристроена добротная русская баня. В предбаннике, который без двери, но с крышей, висят капканы и прочее охотничье снаряжение, уздеч-ки, сбруи. На верёвке висит великолепно исполненное то ли одеяло, то ли потник для коня: по выцветшей, красной когда-то ткани, орнамент из цветных кусочков кожи, с ак-куратнейшими ровными стежками ручной работы. Очень красивая вещь. Жаль, что такая работа, украсившая бы любой музей, не бережётся. Видно, в доме есть хорошие мастера и мастерицы.

Под ногами вертится белая лаечка. Она заметно прихрамывает.

- Как зовут пса?

- Это сука.

- Как псинку-то зовут?

- Это сука, – опять отвечает хозяйка. Видимо, для неё важно это уточнение.

- И как сучку зовут?

- Щенок не наш, не чибитский. Приблудился весной. Для охоты не годится, кале-ка. Хотели убить. Но у нас стоял тогда турист из Прибалтики. Он сказал: «Нарекаю тебя Лаймой». – И замечает, - Красивое имя дал. Из-за имени и держим. Раз имя есть, не убьёшь. Что оно означает, не знаем, но красиво.

- Переводится имя, как «волна».

- Ишь ты! – удивляется хозяйка и кричит, - Руслан! Имя нашей сучки по-ихнему Волна!

Сын, здоровенный рослый парень, что не типично для алтайца, тоже удивляется. Отслужил в армии. Женился и уже развёлся. Помогает отцу плотничать. Ставят срубы по всему Кош-Агачскому району. Платят за работу хорошо, но не сразу, а как появляются деньги. Работы в посёлке нет, на руднике зарплату не выдают, в колхозе тоже не пла-тят за работу. Второй сын служит в Чечне, в особой егерской бригаде, которую форми-ровали из алтайских охотников.

- Лучше его никто не стреляет из молодых, - хвалится хозяйка. – Он хорошо скра-дывает зверя, всегда с добычей домой приходил.

По очереди помылись в бане, поделив ведро тёплой воды. Сели за стол, завари-ли китайскую лапшу. Она до этого края ещё не дошла, хозяева ей удивляются, но раз-делить с нами трапезу отказываются. Подошедший знакомиться , хозяин поясняет:

- Ели мясо, козла взял.

- Пробовала здесь, на Алтае, в 1969 году, в Эликманаре, вяленное сухое козлиное мясо, - вспоминаю я.

Хозяин тут же приносит несколько жёстких полос в подарок. Саня ест мясо гор-ного козла первый раз, и в таком виде оно ему не нравится. Сухое мясо жестковато, имеет специфический вкус, но очень хорошо хранится, приготовленное таким образом, долгое время без всяких холодильников. Долго разговариваем с хозяевами о жизни, рас-спрашиваем, друг друга, кто, чем занимается. Хозяин – человек культурный, много чита-ет. Хороший плотник и хороший охотник, охотиться любит

- Это у наших людей в крови, а у меня и сердце охотника. Когда ваши богатые из городов на вертолётах сюда прилетают на охоту, меня приглашают как проводника и егеря. Я сначала думал, что они на самом деле охотники, а потом понял, что это заба-ва для них. На гору подниму, а они уже устали, где уж там за козлами гоняться. Потом начал их ставить, и подгонять к ним стадо горных козлов. Кричу им: «Стреляйте!». Они стреляют… в меня самого. Зверя не видят, а я в кустах шевельнулся, в меня и палят. Пришлось ещё раз выслеживать зверя. Только я спрятался на этот раз и крикнул: «Стре-ляйте!», а выстрелил сам. Подхожу к горе-охотнику и поздравляю его с добычей. Он удивляется, что зверь лежит совсем не там, куда он стрелял, но поздравление принима-ет. Радуется, что зверя убил и хорошо платит. Так теперь и делаю всегда. Им хорошо, и мне хорошо, Работы меньше.

Смеётся:

- Хитрый алтаец, да?! У нас хорошая охота. Много разных зверей. Всех пришлось добывать. Интересно охотиться. Снежный барс есть, ирбис по-алтайски. Вот с ним труд-но.

- Так ведь он в Красную книгу занесён! Нельзя его убивать. Их так мало на Зем-ле осталось. На Кавказе вон всех повыбили. Помните, у Лермонтова в поэме «Мцыри» сражение с барсом описывалось? Нет их уже там, всех убили.

- Мне барс не нужен, от него ни мяса, ни рогов, и скрадывать намучаешься. Очень высокий начальник из Москвы приказал нашему, и меня наняли. Я и старался, ведь я охотник. Мне и медведей заказывают. Медведя многие берут, но мне заказывают шкуру определённого цвета. Я и выслеживаю нужного медведя. Мне самому очень нра-вилась одна рыжая медведица, ждал, когда подрастёт, хотел её подстеречь. Но её убил начальник районной милиции. А ему очень нравилась медведица, которую я застрелил. Он стал просить у меня шкуру. Решили поменяться. У меня не было времени, как сле-дует, заняться шкурой. Я тогда убил трёх козлов, и мы с женой три дня топили баню, сушили мясо про запас. А шкура-то у меня на бане лежала, подальше от собак. Вспом-нил, глянул на шкуру, а она испортилась от жара. Начальнику милиции уж очень не терпелось поменяться. Приехал сюда, привёз мешок со своей шкурой и потребовал снять с бани и забросил в багажник машины мою. Я его из вежливости спросил, точно ли он хочет меняться именно на эту шкуру? При свидетелях дело было, соседи пришли. Он подтвердил. Сейчас, когда встречаемся, восхищается тем, что я его так провёл.

Рассказы о медведях следовали один за другим. Слушать было интересно. Потом опять перешли к разговорам «за жизнь». Рассказали им про дороговизну в городе, про задержки пенсий и зарплат.

- Хорошо, нам денег здесь не нужно. По весне бью трёх пантачей маралов, нам разрешают убить. С каждого после выварки получается два с половиной килограмма пантов. За них платят семь с половиной миллионов рублей. Этого на хозяйство хватает.

- Если мясо нужно, он садится на коня, едет в горы и скрадывает козла. Нужен лук, садится на коня и едет на альпийские луга за луком.

- Сегодня сказала мне: «Нужна рыба». Завтра поеду на рыбалку, может, привезу.

- У вас здесь туристов много, можно на нас зарабатывать. Сколько езжу на Ал-тай, столько и помню разговоры о том, что будет здесь туристский рай. А до сих пор ничего для туристов нет. Вот, в Чибите, открыли бы с Валентиной пансионат для нас. На озёра люди будут ходить всегда. Дайте им возможность в бане помыться и переноче-вать. Вам за это деньги будут платить.

- Замучают налогами, - дружно отмахиваются они, - у нас народ завистливый, не дадут соседи никак.

- На плато вчера вечером градом чуть не убило туристов. Град, говорят, был ве-личиной с кулак и с куриное яйцо.

- Гнилое место. Нехорошее. Там всякое бывает. Когда сталинская перепись насе-ления была, ваши люди старой веры, они не хотели, чтобы их записали, стали уходить в горы. На плато вышли, а там начал падать с неба лёд, величиной с человеческую голо-ву. Всех убил: и детей, и женщин, и мужчин. Наши люди их нашли, положили всех вме-сте и камнями завалили. Большую кучу наносили и крест поставили сверху, чтобы мирно лежали. Видели, наверное?

- Господи, какой ужас!

- Оно мне сразу не понравилось, плато это, - замечает Саня.

- Но какое оно красивое! Я его на всю жизнь запомнила, шла и молилась в экс-тазе от его мощи.

- Нехорошее место. У нас в горах есть сильно нехорошие места. Мёртвые озёра у Акташ-горы тоже место плохое. А туристы у нас часто бывают. Они все разные. И серь-ёзные, и так,.., смешные. Один, из Киева, целое лето жил. Приехал без всего, без про-дуктов. Пожил в горах у наших людей на одной летовке, ушёл на другую. Алтайцы, мы, всегда гостю рады. Накормим, напоим. Так всё лето гостевал. А зимой стали нам всем, у кого он был, приходить посылки от него. Я тоже получил. Всё село собиралось, когда посылки открывали. И ко мне пришли. Сосед тоже пришёл, сел на корточки вон там, у камелька, спиной к стене прислонился. Я посылку раскрыл, а там большие хорошие бо-тинки с гвоздями. Крепкие, кожаные, но с гвоздями. Всем было так смешно, что все смеялись до упада, а когда посмотрели на соседа, тот был уже мёртвый. От смеха умер. Не знаю, зачем гвозди в подошву забили, ботинки-то хорошие.

- Это трикони. Ценная вещь для туристов. Вы их у моста предложите, кто-нибудь обязательно купит. Они дорогие, сделаны специально, чтобы в них можно было по льду ходить. В них большая нужда, очень нужны, но редко продаются. Замечательный, от души, подарок.

- Я никогда не буду ходить по леднику, - заохал хозяин. – К чему губить жизнь зря? Я этой весной скрадывал зверя, да попал из-за него на ледник, хотел быстро пере-бежать по снегу. Снег сдвинулся и поехал, а под ним - лёд. Я и пролетел с ним до са-мых кустов. Там застрял. До сих пор страх во мне не улёгся. Всё вспоминаю, как падал, по ночам просыпаюсь, не сплю, боюсь, что опять буду падать. Этим летом погиб мой сосед. Мы шли втроём с охоты. Тот захотел сократить путь и подошёл слишком близко на край скалы. Сорвался вниз, убился.

- Сегодня у нас праздник, по русскому обычаю ему сорок дней празднуют. Всё село гулять будет. Вы свет не включайте ночью, чтобы никто не пришёл пьяный и не напугал. Мой-то праздновать не будет, на рассвете на рыбалку поедет. Он не любит гу-лять, - с гордостью говорит Валентина.

Мы смертельно устали, но хозяевам разговор в радость, и мы крепимся. Хозяин приносит «Домострой», отлично изданную книгу.

- Я читаю много. А вот русская книга, её не понимаю. Слишком старым языком написана. Купил потому, что оглавление интересное, думал о русских обычаях больше узнать. Русские нам о себе ничего не говорят. Прочитать не могу, а спросить некого. Учитель, наш, тоже не может читать.

Прокомментировала «Домострой». Саня выручил меня, спросил, есть ли в здеш-них горах пещеры.

- Пещеры есть. Над Аргутом есть одна, в ней женщина захоронена. Я там был из любопытства и видел. Лежит одетая, совсем как живая. Её давно туда положили, одеж-да старинная. Шаманка, должно быть. Я её не трогал. По нашим обычаям не положено тревожить мёртвых. По вашим ведь тоже так?

Соглашаемся. Показываю свои фотографии, сделанные в Иодро много лет назад. К сожалению, они не знают в лицо, кто эти люди. Они сами не из Иодро. Вот одна со-седка, она сейчас на покосе, та из Иодро.

- Она своих знает. Свои своих всегда знают. Они не из нашего рода. Мы свои обычаи сохраняем, с ними не перемешиваемся, их не знаем, они чужие. Оставьте, пока-жем ей, она своим отвезёт.

Хозяин спрашивает, можно ли в городе купить машину. Ему очень хочется иметь машину:

- Купить негде. У соседа, он свою автозаправку имеет, уже восемнадцать машин во дворе. Легковые машины, красивые. Он где-то покупает и ставит во дворе. Сам не ездит. Просил его продать одну. Он жадный не продаёт.

Теперь уже мы удивляемся такому своеобразному способу сбережения денег. За-ржавеет всё под открытым небом, пропадут машины. Это надо же было до такого до-думаться! У нас слипаются глаза. Хозяева заметили наши муки и спохватываются, что уже очень поздно. Пожелав спокойной ночи, уходят в избу, оставив нас одних. Хозяйка на прощание завесила разбитое окно одеялом – от пьяных.

Забрались в спальники, легли на шкуры и попытались заснуть. Не тут-то было! Душно после сна в палатке. Постель слишком мягкая. От шкур как-то тяжело, не запах, а чувство тревожности нагнетается. У меня щемит от усталости сердце. Нет того радост-ного возбуждения и душевного успокоения, которые обычно получаю в горах после вы-сокогорья. Как будто и не поднималась к снегам. Эталон красоты… Что перевешивает в моей душе: озеро или плато? Ночью слышу, как не выдерживает Саня, встаёт и срывает одеяло с окна. Стёкол нет, с улицы сразу же потянуло свежим воздухом. Перебираемся со шкур я на диванчик, Саня на пол. Последняя ночь в горах и без гор получилась. До-ведётся ли ещё попасть в этот край?

4 августа. Чибит- Горно-Алтайск - Бийск

Проснулась в шесть часов утра. Боялась проспать, но биологические внутренние часы сработали, как надо. Бужу Саню. Быстро укладываемся. Хочется выпить чаю, кипя-тильник есть, но нет воды. Нужно будить хозяйку, а это неудобно. Выхожу во двор. Она, оказывается, давно уже не спит, провожала мужа на рыбалку.

- Вы на первый автобус идёте? Тогда вам нужно поторопиться.

- Так он в восемь часов утра из Акташа выходит.

- Не знаю. Я с этим временем запуталась совсем. Не знаю, по которому времени автобусы ходят, по республиканскому или общероссийскому для Сибири.

Для нас республиканское время – новость. Абсурд российский, доведённый до предела. Спрашиваем, как определяется это самое республиканское.

- А шут его знает! Я встаю с Солнцем и ложусь с Солнцем.

Ей этого достаточно. Счастливая…

- Может, спросим соседей?

- Соседей никого нет. В посёлке никого нет, все на покосе. Покос нынче плохой. Дожди льют каждый день, траву не взять. А в мае и июне суховеи выжгли склоны, ни одной капли дождя не упало. Каждый солнечный час люди ловят. Сегодня дождя с утра нет, все и подались в горы.

Откладываем в отдельный пакет воду, сухари, орешки, финики и курагу на доро-гу. Впереди день езды, нужен будет перекус. Бежим на тракт по мосту через стреми-тельную Чибитку. Не знаем, который час идёт, то ли шесть, то ли семь, то ли восемь, то ли девять часов утра! То ли отнимать, то ли прибавлять час, и к какому времени?! Только поставили рюкзаки на дорогу, как показался автобус «ПАЗик». Это не рейсовый. Но автобус останавливается, в нём знакомая компания томичей и барнаульцев. Быстро говорят, что автобус «левый», водитель берёт по шестьдесят тысяч с носа, но везёт прямо до Бийска. Это здорово: и быстрей, и дешевле, и мучений с пересадками не бу-дет. Закидываем свои рюкзаки и палки. Удачное начало. Чуть позже спохватились, что оставили на дороге сумку с продуктами. Саня расстроился, он её нёс. Утешаю его, что главное то, что мы уже едем, а без продуктов можно обойтись.

Начинается обратный отсчёт дороги домой. Мелькают по сторонам ущелья баг-рово-красные осыпи, по высоким горам на том берегу по кручам карабкается вверх лес, а сама Чуя бьётся то в отвесных стенах каньона, то показывается во всей красе среди редких понижений берегов. Чуть позже появляются холмисто-увалистые среднегорья с субальпийскими разнотравными лугами, крутосклонные, глубоко расчленённые, скалистые, с берёзово-лиственично-кедровыми лесами, и щелеобразные скалистые долины с сухими степями. Много выходов на поверхность известняков, которые нависают над дорогой от-весными розовыми и белыми стенами. Местность эта называется Белый Бом.

Быстрый проезд по тракту возродил прошлые впечатления. Вон там, в устье ру-чья за белой скалой, ночевала в семидесятом году в кузове грузовика под открытым небом вместе со спутником и шофёром, когда застала нас в пути ночь по дороге в Кош-Агач. А в той долине стояла наша палатка, была устроена днёвка, и мы вдоволь налазились по скалам. Сейчас, этот раз, в памяти остался бы только калейдоскоп сме-няющих одна другую картин, если бы не остановки и не беседы с попутчиками.

Автобус останавливается у какой-то одинокой большой усадьбы и сигналит. С ин-тервалами в несколько минут из неё выходят и садятся на свободные места в салоне группа местных жителей. Сначала села миловидная изящная алтайка в ослепительно бе-лой шёлковой блузке с карапузом, одетым по последней детской моде в шортики, май-ку с мышонком Микки и кроссовочки. Затем, через десять минут, ещё одна алтайка, элегантно причёсанная, в строгом деловом костюме – хоть снимай её в рекламе интерь-ера офиса крупной фирмы, с двумя детьми. Ещё через пятнадцать минут, неспешно, до-рогу переходит очень толстый алтаец в джинсах, болотных сапогах под пах и дорогой адидасовской многоцветной курточке из синтетики, казалось, что она на его могучих те-лесах вот-вот лопнет. Голову его комично венчает американская бейсболка, кепка с большим козырьком. Терпеливо ждём ещё минут пять, пока по косогору с трудом под-нимается такая же толстая и величественная кривоногая старуха в турецком вечернем платье с люрексом, на голове замотана в несколько оборотов шаль с бахромой, на но-гах самосвязанные носки из овечьей шерсти и американские кроссовки. Моё сознание отмечает эти детали одежды и ныряет в прошлое, вспоминая чёрные фуфайки, плюше-вые жакетки, байковые халаты, кирзовые и резиновые сапоги – непременные атрибуты одежды совсем недавнего времени.

Компания располагается на местах, спокойно и непринуждённо беседует. Старуха, прищурившись так, что, казалось, у неё вместо глаз две чёрные полоски, глядя в окно, вдруг говорит по-русски:

- Куда это Акташкан собрался? На белок, однако.

Приложив ладонь к козырьку своей кепки, алтаец смотрит в окно на склон горы через реку из мчащегося автобуса и уверенно говорит:

- Нет, он с тозовкой. На охоту, однако. Не может старик угомониться. Он на сво-ей старой кобыле.

Я проследила их взгляды и с трудом разглядела чёрную точку на склоне. Ничего себе зрение! Алтаец явно мучается в тесной куртке, и, решившись, расстегивает её. Заме-тил мой интерес, и, разглаживая по бокам живота полы этого , престижного по его мне-нию, наряда, говорит, обращаясь ко мне:

- Фермер я. Вот по делам в банк собрался. Вы откуда в наши края прибыли?

- Из Новосибирска. Посмотрели Шавлинские озёра.

Женщина в деловом костюме радостно оживляется:

- Земляки! Я в Новосибирске училась в Архитектурном институте. Сейчас работаю в Онгудае. Какие новости в городе?

Я задумываюсь. Хороший вопрос!

- Сдали станцию метро «Площадь Карла Маркса». Уличная торговля всё заполо-нила. Продают все и всё. Большинство заводов стоят, воздух почище стал. Строят мало, только элитные жилые дома. Появились в реке раки.

- А правда, что обучение студентов в институтах сейчас платным стало? У нас сестра в будущем году школу закончит, будет поступать.

- За все вузы не скажу, не знаю. Слышала, что платят за обучение те, кто сдал экзамены, но не прошёл по конкурсу на бюджетные места. Но в Новосибирском госу-дарственном университете учёба пока бесплатная, это точно. Бесплатно обучаются в нём не только россияне, но и ребята из республик Средней Азии, Кавказа.

- Для поступления в университет нужна очень хорошая подготовка, а у нас нет хороших репетиторов, школы очень слабые. Это я на себе испытала. Скажите, в Новоси-бирске можно достать спутниковую антенну?

- Сейчас всё можно купить, были бы только деньги.

Новое время наступило, думаю я. Едем по чудесно разработанному шоссе, разго-вариваем с жителями гор о банках, курсе доллара и спутниковых антеннах, обсуждаем моды и архаичность языка старинной русской книги.

- Вам у нас понравилось? Приезжайте ещё! У нас много туристов. Наше респуб-ликанское правительство хочет, чтобы туризм развивался и приносил краю доход. На со-вещании в Горном говорили, что будет национальный парк у Белухи. Иностранцев мы приглашаем, чтобы был валютный доход. Швейцария зарабатывает на туристах, и мы хо-тим так сделать.

- Нигде в Сибири больше не найти такого сочетания красивых горных цепей со снегами и ледниками, альпийских лугов, скалистых ущелий, бурных рек с порогами и водопадами, больших и маленьких озёр, мрачной елово-пихтовой черни на востоке и светлых лиственничных лесов на западе. Особенности природы нас, туристов, к себе при-влекают. Конечно, мне нравится у вас, красивая земля. Я много лет подряд к вам при-езжаю, а для туристов так ничего и не сделано. Много лет слышу разговоры, что Алтай хочет зарабатывать деньги на производстве туристского продукта. Однако, в действи-тельности всё не так.

- Красивая земля, да, – спокойно соглашается архитектор. – И почему ничего не сделано? У власти нет денег. Вот ввели налог на туристов. Теперь каждый, кто приезжа-ет, будет платить. На эти деньги построим базы для иностранцев. Они приедут , и будут платить больше, ведь у наших людей денег нет. На собранные деньги будем строить.

- Извините меня, но мне кажется, что этот налог – очень плохое, непродуманное решение. Из-за этого налога для туристов, а, точнее сказать, для гостей региона, об Ал-тае сложилась уже дурная репутация. Это не налог, а откровенные поборы. Я сама стал-кивалась с этим: поборы за въезд на территорию, «суточные» за пребывание, плата за то, чтобы перейти мост, за проход к водопаду, каждому встречному, выдающего себя за егеря. Поборы егерей унижают. Лучше бы создали условия, чтобы мы потратились до последнего рубля, оплачивая снаряжение, экскурсии, сувениры, бани, обеды. Мне кажет-ся, что на Алтае не поняли простой вещи, что мы, приезжающие, добровольно вложим в экономику края свои деньги. Мы готовы платить, но только за настоящие услуги, а не за то, что стоим на вашей земле и дышим одним с вами воздухом. Это ведь и наша земля, наше небо, это всё от Бога, для всех дано. А платить можно и нужно – за рабо-ту. Швейцария богатеет за счёт туристов, потому что работает, зарабатывает деньги на обслуживании гостей.

- А как взять с вас деньги, если вы со всем своим к нам в горы приезжаете? – спрашивает она. – Вот Вы, приехали, истоптали землю и уезжаете сейчас. Что Вы остави-ли для нашего народа?!

- Плату вашим автохозяйствам за проезд, за обед в столовой, посчастливилось заплатить и за баню. Поймите, туризм составит крупную статью доходов в бюджете Горного Алтая и его населения, если люди перестанут опасаться ехать в ваши края. Ду-маете, что нам доставляет удовольствие тащить всё с собой в рюкзаках для жизнеобес-печения из городов? Хотите заработать на туризме, так потрудитесь чуть-чуть. Вашему правительству давно уже пора провести ряд мероприятий для этого, а то десятки лет голословия ничего не дали. Проведите хорошие дороги к наиболее интересным местам, Постройте гостиницы, вблизи ледников и на альпийских лугах – избы-убежища для ночле-га, организуйте кадры проводников на ледники и вершины гор, издайте путеводители и карты, откройте сувенирные мастерские, алтайские мастерицы с кожей и шерстью лучше всех работают, опыт многовековый. Носки вяжите, свитера, бани общественные на выхо-дах с популярных маршрутов откройте. Молоко, мёд, масло, мясо туристам продавайте, орехи, грибы.

- Люди наши не понимают ещё, как надо работать в этом направлении. У них ничего нет, кроме их земли, они никогда не выезжали за пределы края, не знают, как живут другие. Будут учиться.

- Старики не хотят, чтобы чужие топтали их землю. Молодые портятся, не хотят жить по-прежнему, охотиться, скот пасти. Из армии совсем дурные приходят, всё им не так в доме отцов, - добавляет фермер. – Работы для молодых нет.

Гляжу в окно. Давно остались позади границы Кош-Агачского района. Прощайте, Чуйские Альпы, говорю я про себя. Что же так обезлюдела твоя главная дорога, Алтай?! На тракте за несколько часов не появилось ни одной машины. Ни на обгон, ни навстре-чу, ни одной! Один наш автобус движется по горам.

Позади остались Альпы, и вот уже стрелка, место слияния Чуи с Катунью. Опять нахлынули воспоминания. Там, внизу, стояла моя палатка, а через час, после того как мы её поставили, задул с гор ураганный ветер. Он сорвал палатку и понёс её к каньону Чуи. Я изловчилась и, подмяв её под себя, упала в какую-то ложбинку. Лежала, прижи-мая телом к земле, а через меня ветер нёс горящие угли из костра, котелки и кружки. Больше всего боялась, что загорится серебристо-жёлтая трава вокруг, а отступать было некуда. Видела, как боролся с ветром, лёжа на земле и удерживая улетающий спальник, мой товарищ. Спальник наделся на острый камень, торчащий из земли как сук, и это спасло и его, а, главное, жизнь друга, потому что всё происходило на краю каньона. Ве-тер утих так же как и пронёсся, но мы не решились вновь ставить лагерь, так и проко-ротали ночь до рассвета в благословенной ямке. Как только развиднелось, пошли соби-рать своё имущество, разбросанное ветром на сотни метров. Рюкзаки вытащили из ка-ньона, где они благополучно застряли в расщелине, выудили из ямок посуду. Не нашли только кружку и крышки от котелков, их унесли воды Чуи вместе с моей штормовкой. Прекрасное и опасное место. Позже я услышала, что так же за минуту был снесён ла-герь студентов-геологов Новосибирского университета, проходивших практику на Алтае.

Переправляемся у посёлка Иня на левый берег Катуни. Здесь случилось неболь-шое происшествие, повлекшее за собой остановку автобуса. Замечала всегда, что мест-ные жители гораздо чаще европейцев укачиваются в транспорте на серпантинах горных дорог. Вот и сейчас маленькая алтайка укачалась. Почему-то меня, а не маму, избрала она объектом защиты. Обхватила вдруг меня за шею, уткнулась мне в спину, и её вы-рвало на мой свитер. Водитель заехал на верх циклоскопической двухсотметровой терра-сы Катуни, оставшейся после катастрофических событий конца ледниковой эпохи, и оста-новил машину. Девочку вывели и посадили на ветерок. Я прозаически застирала свой свитер водой из бутылки – его ещё придётся вечером надевать. Остальной народ раз-брёлся по окрестностям.

Томичи и барнаульцы бросились рвать чабрец – богородскую травку, заросли ко-торой покрывали здесь склоны сплошным ковром. Ею отлично заваривается ароматный целебный чай. Саня начал копаться в отвалах полотна дороги в поисках интересных ка-мешков. Я же, получив возможность оглядеться, ещё и ещё окидывала взором дали, пестроцветные горы, с пятнами удивительно ярких, от ржавых до салатного, цветов большие валуны. Над Северо-Чуйским хребтом висели тучи, над Теректинским хребтом синело чистое небо, над нашей террасой свистел чуть слышно высотный ветер и плыли лёгкие белые облачка. Под ногами сливались два мощных водных потока. Чудесная кар-тина огромной страны легла в мою память с красками цветов, запахом трав, звуками ветра и гула рек. Здесь, наконец, сошёл на мою душу покой

Почему мне грустно и хочется плакать? Да, в сложные маршруты мне уже не ходить, и осознавать это горько. Но я снова видела горы! Я смогла, шла с рюкзаком, шла своими ногами, и, в меру своих сил, старалась помогать спутнику. Будут в моей жизни ещё горы! Буду приезжать, останавливаться на тракте, вот как сейчас, и уходить в сторону. Поставлю палатку и буду ходить по окрестностям. Или на Семинском перевале, в верховьях речки, разобью свой лагерь. Так много мест, по которым хочется пройтись. Это ничего, что ещё на год у меня инвалидность, потом снова ВТЭК и поиск работы по силам. Главное, я живу, я смогла. Саня со мной умотался, рад, что возвращаемся, что не надо бояться за меня. Что же, буду снова ходить одна, как когда-то в юности. Мно-гому я уже научилась, и многому ещё в жизни мне придётся учиться, если выпадает шанс выжить. Надо терпеть, терпеть и стараться. Как учил меня профессор Рижский, ко-торому давно уже за восемьдесят лет? Крепись, крепись и крепись! Прочь сомнения! И я веселею.

И опять в окошке автобуса мелькает калейдоскоп меняющихся картин. Остаются позади чудовищные бомы-утёсы, нависающие над рекой, большой перевал через горы между Большим Улегомом и Малым Еломаном. Автобус ползёт по серпантину на пере-вал Чике-Таман. Выворачиваю шею, пытаясь воскресить в памяти прежние ощущения, когда он вызывал у меня, непривыкшей к горной дороге, сильное чувство высоты. Где резкие повороты на «тещиных языках», где беседка, венчающая высшую точку перевала? Полотно дороги идёт по срезу в крутом склоне горы, прорубленном в отвесных гранит-ных массивах. Справа вверх уходят высокие скалы, влево – глубокие вертикальные обры-вы, самые опасные участки которых огорожены бетонным барьером. Не узнаю перевала! Алтайцы смеются:

- Это новая дорога. Её проложили лет двадцать назад. По старой уже давно не ездят.

- Мне жаль, что не увидела беседки. Старая дорога красивее, ухоженнее была.

- Новая удобнее и безопаснее для шоферов. Хорошая дорога.

Верно, ехать лучше, хотя и сейчас серпантин. Но на этой новой дороге по краям груды развороченных взрывами камней, горы оголены. За двадцать лет трава не успела прикрыть эти язвы.

Позади уже Семинский перевал. Проезд по долине! Мелькает внизу длинное се-ло Камлак, его название переводится с алтайского «шаманы». Резкий поворот влево, на мост через Катунь, и автобус останавливается в Усть-Семе у столовой. Позади Алтай. Очень разный, как бы состоящий из разных горных стран, которые мы проехали за день, суровый и величественный.

Здесь тоже Алтай. Но – другой. Запах скученного человеческого жилья, асфальта и бензина. Здесь снуют машины. В столовой – очередь. Жара. Уборная, как водится, на го-ре. К ней не подобраться, склон загажен. Смрад от нечистот до тошноты. В отчаянии присаживаюсь на корточки на виду у всех. Остальные поступают также. Не хотят сделать нормальных туалетов, пусть терпят изгаженный склон, смрад и нас, пассажиров, на виду у себя. Всё же спускаюсь виновато.

В автобусе на наших местах расположилась компания юнцов в шлёпках, шортах, но с рюкзаками. Должно быть, возвращаются с пикника. Бесцеремонно заняли лучшие места. Я со своего прогоняю, томичи безропотно идут назад и теснятся на заднем не-удобном сидении. Новенькие попросились доехать до Маймы, но в Майме суют водите-лю пачку денег, и тот сворачивает на дорогу в Горно-Алтайск. Как некстати эти задерж-ки в пути и лишние километры… До отхода нашего поезда осталось всего три часа. Если не успеем, придётся искать в Бийске ночлег.

В Горно-Алтайске водитель тормозит позади автовокзала и торопливо уходит в подъезд жилого дома, объявив, что у нас десять минут для прогулки. Какая прогулка! Здесь ещё более удушающая жара под тридцать градусов, плавится асфальт, и совсем не чувствуется, что это тоже горы. Саня срывается с места и бежит на площадь за мо-роженым. Приносит его и яблочный сок. Ем с удовольствием и пью тоже, но с опаской, в животе тихая паника.

Снова выезжаем на Чуйский тракт. За рулём сидит другой водитель. Катим в Бийск. Уже и предгорье осталось позади, началась степь. Господи, да горы-то были? Та-кая жара! Автобус накалился, дышать нечем. Как хочется вернуться обратно!

В Бийск приезжаем к шести часам вечера. Поезд на Новосибирск отходит через полчаса. Караулю рюкзаки на перроне, а Саня бежит покупать билеты и покупает даже плацкартные места. Вместе с нами садятся в один вагон и томичи с барнаульцами. Саня ещё раз убегает за продуктами на ужин и приносит бананы и груши.

Я на него обижена. За всю дорогу он и словом не обмолвился. Кончились горы, и он почужел. В автобусе сидел далеко от меня и молчал, сейчас стоит и молчит, в стороне от вагона. Мне не понятна перемена в отношениях. Неужели так обижается на меня за плато? Крепко я его достала своим желанием увидеть Шавлинские озёра. Труд-но нам пришлось. Как я упиралась, как трудно шла! Но сама ведь шла! Он за меня бо-ялся, факт.

Как только поезд тронулся, пассажиры дружно стали просить чай. Проводник был любезен. Разрешил нам с Саней занять нижние, удобные места, а у нас с ним би-леты на нижнее и верхнее боковые. На следующей станции в купе садятся чеченцы и размещаются на наших местах и над нами. Они молчаливы, в купе у нас тихо. А у наших туристов с озера, томичей и барнаульцев, звучит гитара, поются песни. Ребята налили в котелки кипяток, заварили чай с чабрецом. Нас позвали в компанию, но Саня не идёт.

Я пью одну… пятую, шестую, седьмую кружки чая, не стаканы, кружки. Блажен-но отдуваюсь, здорово обезводилась в горах и за дорогу. Прихлёбываю чай из восьмой. Он вдруг спрашивает:

- Ты чем расстроена?

- Спасибо тебе за Алтай. Без тебя не дошла бы до Шавлинских озёр. Ты прости, если что не так получилось, как тебе хотелось. Ты молчишь, и это меня больше обижа-ет, чем, если бы ты ругался.

- Я думал, крепко думал всю дорогу. Мы проверили, ходить ты можешь. Ты уже решила, куда идём на следующий год?

От неожиданности я поперхнулась.

- Впрочем, не торопись, за зиму определишься с выбором. Только выбирай тропу полегче. Попробуем более лёгкий маршрут. Будешь всю зиму тренироваться! Я обдумал за дорогу, какое снаряжение нам нужно приобрести, чтобы не зависеть от погоды.

- Саня, и ты со мной опять пойдёшь?! Видел, какой я теперь ненадёжный попут-чик. А через год буду старше, значит, сил будет меньше.

Он начинает говорить о снаряжении, фантазирует, конечно, где ж его, такое, до-будешь: палатка весом шестьсот граммов, спальники по пятьсот граммов, невесомые рюкзаки. Я сникаю. Понимаю, что вряд ли всё это сбудется. Этого на мою пенсию не купить. И в тоже время тихая радость наполняет мою душу: можно целый год мечтать о горах!

Выпиваю ещё кружку. Придётся побегать ночью. Но, к удивлению, не пришлось, видимо, сильно было обезвожено тело. Проспала почти до станции «Сеятель».

5 августа Новосибирск

Вышли на перрон в шесть часов сорок минут. Саня проводил меня до остановки и посадил в автобус. На остановке столкнулась со знакомой. Белогрудова Татьяна тоже возвратилась с Алтая этим же поездом.

- В каких краях были? – спрашиваю её.

- Как обычно, под Белухой. Только путешествие этот раз невесёлое. Сорвался со стены «чемодан», и перебил одной нашей девушке позвоночник. Не спасли. А Вы где ходили?

- В Северо-Чуйских Альпах смотрели Шавлинские озёра.

- На какой они высоте? Ледники есть?

- Озеро нижнее на высоте 1983 метра, а вершины над ним 4177 метров, 3727 метров, 3784 метра. Сказка, Мечта и Красавица. Красивые.

- Подходы тяжелее ак-кемской тропы, - добавляет Саня.

- Надо бы посмотреть. От Белухи оторваться трудно, сердце к ней прикипело.

Захожу в квартиру. Этот раз возвращаюсь с Алтая без подарков, только несколь-ко полос сушёного мяса горного козла, что подарил охотник. Сожалею, что на дороге под Бийском не купила ведро огурцов. Водитель автобуса предлагал остановиться для покупок в придорожных сёлах. Но я знала, что Саня будет помогать нести, а обременять его не хотелось. Муж выглянул с кухни:

- О, вернулась! А мы тебя только через неделю ждали. Что ж так мало отдыха-ли?

- Дожди в горах. И Сане работать надо.

- Какая ты стройная стала! Горы тебе на пользу. Прямо девочка!

- Мама, стань на весы! – просит дочь. Интересно, сколько ты сбросила.

Становлюсь. Ого! За неделю в горах потеряла семь килограммов.

- Ты как, спать будешь, или поедешь со мной на дачу? Ягоду снять надо. Со свежими силами ударным трудом навалимся, да и покончим с нею.

Меня качает от усталости и слабости. Но я устыдилась, отдыхала же. Едем на автобусах с пересадками до наших «Ключей-2». Ещё два километра шли пешком на Ка-зачью гриву. Собираю ведро крыжовника, по ведру красной и чёрной смородины, ведро малины. Несём и везём всё это домой, плюс кабачки и прочую зелень. Муж помог прокрутить смородину через мясорубку и лёг спать, а я до утра перерабатывала осталь-ное для зимнего запаса. Доползла до дивана, не чуя под собой ног. Это потяжелей Шавлинской тропы, думаю я, пытаясь распрямить ноги.

Я в горах была или нет? Или мне они приснились? Интересно, сон тот, про Ин-дию, на берегу Ештыкола, я в нём, вроде, книгу должна написать про наше время. Фан-тастичный сон. Что ж там я писать-то хотела? Не дай Бог, опять приснится что-нибудь такое, я от усталости умру. Здравствуй и прощай, эталон красоты. Шавлинские озёра! Ещё не знаю, успела вас полюбить и захочу ли вернуться на ваши берега.

Часть 4.

Верховья реки Кучерлы

Путешествие по Катунскому хребту Горного Алтая летом 1999 года.

11 августа Новосибирск – Бийск – Усть-Кан

Алтай в переводе с тюркского означает – золотые горы. Это прекрасный горный край на юго-востоке Западной Сибири. Меня особенно привлекает Усть-Коксинский рай-он, находящийся на юго-западе Республики Алтай, бывшей в составе СССР Горно-Алтайской автономной областью. Здесь расположен Катунский хребет с высочайшей точ-кой Сибири – горой Белухой высотой в 4506 метров над уровнем моря. От неё берёт начало река Катунь, которая, сливаясь ниже в долине с рекой Бией, даёт начало одной из крупнейших рек мира – Оби.

На территории России не так уж много горных регионов с умеренным климатом. А такой, где воедино собраны прозрачные реки, тайга, разнотравье альпийских лугов и сверкающие ледники, - ещё поискать. К тому же так мало осталось мест, где можно пить воду без всякой очистки, из любого ручья. где до сих пор можно нос к носу встретить-ся с дикими животными.

Неоднократно бывала в этих местах прежде, но они вновь и вновь манят меня. Чтобы облазить здесь все уголки, не хватит и жизни. Район мало населён. Если верить справочникам, то плотность населения на сегодняшний день составляет всего 0,3 челове-ка на один квадратный километр. Проживают люди компактными группами в несколь-ких посёлках по долинам рек.

А ещё специалисты разных стран мира утверждают, что здесь природа сочетает в себе всё лучшее, чем гордятся по отдельности Тибет и Альпы.

Алтайские горы - любимое место. Первый раз увидела их в 1969 году. Сейчас на календаре год 1999, своего рода у меня тридцатилетний юбилей алтайских троп. Мои спутники в этом путешествии муж Гоша, довольно прохладно, если не сказать отрица-тельно, относящийся к туризму, но беззаветный автолюбитель, и наш друг Саня, полная его противоположность, путешественник по призванию и по зову сердца.

Было с Саней много разговоров зимой об очередной летней поездке на Алтай. Я всю зиму очень жестоко болела. Временами сомневалась даже, удастся ли просто вы-жить. т.е. элементарно сохранить жизнь. И, откровенно говоря, даже не мечтала, что увижу горы в реальности ещё раз. Поездка вырисовалась буквально в последние три дня. Гоша решился отвезти нас до Тюнгура и оттуда поехать к своим родным в степной Алтай. И вот мы втроём едем на »Москвиче» по федеральному шоссе, получающего по-сле города Бийска имя Чуйского тракта.

Припозднились мы в этом году с поездкой. У Гоши через пять дней уже конча-ется отпуск. А Саня раньше не мог, т.к. ему на плечи свалились неожиданно родные из Тынды. Мать, брат и сестра решили, что им лучше жить вместе. Пришлось ему их ждать, а затем заниматься поиском квартиры. Буквально позавчера он перевёз их и свои вещи в новую квартиру в Бердске, за сутки собрался. и вот мы уже в пути. Все трое устали: Саня от своих домашних хлопот, я всю неделю варила на зиму варенье, а Гоша пропадал в гараже. готовя машину в дорогу.

Все трое напряжены. Гоша едет в горы первый раз. Он не уверен ещё, что про-едет дальше Горно-Алтайска. Боюсь его спугнуть каким-нибудь замечанием. Мне так хо-чется, чтобы у него произошла психологическая разгрузка, какие-нибудь события встрях-нули его, чтобы получился полноценным отпуск. Поездка в горы – дело серьёзное, но он делает вид, что простой водила подвозит нас к соседнему дому. Меня это огорча-ет. Надеюсь, что горы его очаруют. Машина, конечно, мало приспособлена к горным дорогам, а Гоша подходит к делу несерьёзно. Машиной он занимался, но вряд ли пред-ставляет, что его ждёт. Что ж. опыт – дело наживное.

Мы с Саней хорошо приладились друг к другу ещё на Камчатке, поэтому после-дующие путешествия не омрачались несходством характеров или какими либо трениями. Слабые места машины начали проявляться на подъезде к Черепанову; застучало колесо. Гоша полез в машину и обнаружил, что сорвало резьбу с какой-то гайки, и теперь при-дётся через каждые сто километров останавливаться. Выехали мы из Новосибирска утром в 06.50, Барнаул проскочили в 09.40, в Бийске были в 11.30. а выехали из него в 11.55. В Бийске купили знаменитый алтайский сыр. Он здесь дёшев. Саня докупил для удочки снасть. Обедать решили позже, в какой-нибудь столовой по тракту.

Вроде всё складывается пока удачно, включая погоду. С раннего утра я с трево-гой поглядываю на небо. В голубом поднебесье гигантские экзотические перистые облака вытянуты в одну сторону и стремительно куда-то несутся. А с горизонта тихо подползает хмарь. Не кучевые облака, а сплошная серая хмарь. И это мне не нравится.

Дорога красивая и живописная. Тянется Чуйский тракт до самой границы с Мон-голией. В предгорьях лежат вдоль него русские сёла с ухоженными огородами. Жители выносят к дороге на продажу картошку в вёдрах, малину, яблочки-ранетки, кабачки, по-мидоры, огурцы. Очень хочется остановить машину и узнать цены, но Гоша считает такие вещи ерундой, и ни разу не остановился, как я не просила. А жаль. Столько раз проез-жала, но, ни разу не удалось насладиться моментом придорожного базара. Езжу всегда общественным транспортом. Справедливости ради замечу, что водители, когда едут с гор, всегда притормаживают и спрашивают, нужны ли огурцы для засолки. Увы, я почти всегда без денег, поэтому с другими счастливцами из автобуса не выхожу. В этом году вдоль тракта тянется сплошной базар на многие километры, народ научился зарабаты-вать.

Проехали Сростки. Гоша углядел дорожный указатель к музею Шукшина, но за-езжать не стал. И тут в местечке Рыбалка, за селом Дубровским, в машине ломается генератор. Это поломка серьёзная. Без электричества в «москвиче» даже тормоза не ра-ботают. В прошлом году после такой же поломки нас тащил на верёвке от Черепанова до дома после грибной охоты наш друг Эдик Скворцов, мало не показалось. Притормо-зили у станции техобслуживания, чтобы купить таблетку генератора взамен сгоревшей. Пока ждали электрика, предложила пообедать, благо закусочная рядом со станцией. Го-ша с упорством маньяка рычал, что он не ест в дороге. Есть у мужа такая скверная привычка - портить жизнь в быту, сопротивляясь всему, что не он предложил, Чудовищ-но трудно ладить с ним, но я научилась. Плевать ему было на то, что спутники хотят есть. Я прекрасно знаю, что ему в глотку нужно насильно засунуть еду, чтобы, обесси-лев, он не угробил себя и нас. Принесли еду и положили на капот машины. Он не устоял, но не отошёл от машины и на шаг. Рядом, в пятнадцати метрах, стояли столики, за которыми можно было расположиться, но давились едой в чаду дороги, ели с гряз-ного капота. Терпение – плата за то, что смилостивился увезти нас в горы с тяжёлыми рюкзаками.

Нужной детали не оказалось. Пришлось возвращаться в Майму, одно из первых и очень больших селений по Чуйскому тракту, райцентру. Увы, детали там тоже нет. Пришлось заезжать в Горно-Алтайск, а мы-то радовались, что проскочили город с ходу. Нашли нужную деталь, заменили и даже взяли про запас. Выезжаем снова на тракт. По-теряно время, и мы решили сократить дорогу, продолжив её не по Чуйскому тракту, а по новой трассе через Чергу на Усть-Кан.

В этом году машин на тракте существенно больше и больше машин легковых. Конечно, это совсем не тот грузовой поток, что был в советские времена, но всё же ка-кое-то оживление дороги. В восьмидесятых годах навстречу по тракту шли из Монголии тяжёлые ЗИЛы с тюками шерсти. Я помню, как бродили косогорами отары коз и овец, вились дымки пастушьих костров. Сейчас редко попадаются коровы, ещё реже неболь-шие табунки коней. Костров нет вовсе. Тракт идёт по берегу Катуни до Усть-Семы. Там пересекаем её по мосту. Вскоре, проехав Чергу, поехали в горы уже не по асфальту.

Перед Чергинским перевалом опять сгорела та самая деталь, которую меняли. Гоша взял её про запас. Ругается, что это «армянские шутки», т.к. деталь делают в Ар-мении. Остановились, заменили. У дороги вижу роскошные куртинки зизифоры. Хочу нарвать для чая, но мужчины меня останавливают, дескать, ещё успеешь, горы только начались. Я сержусь про себя: не везде растёт, от Октябрьского до неё не доберёшься и не известно, есть ли она по Кучерле. Если и увижу траву далее по дороге, то Гоша машину точно не остановит, не любит останавливаться.

В Новосибирске стояла этим летом в июле и первую декаду августа тяжёлая жа-ра. На солнце термометр зашкаливал за отметку 50С, не упало ни капли дождя, пла-вился асфальт. Алтай же, наоборот, залили дожди. Переполнились ручьи и реки, склоны сочатся водой. Вот и сейчас погода начинает портиться, хмарь уже затянула небо. Здеш-ние горы суровы и не приветливы. Часто хмурится небо, не обходят стороной и дождь. Сыро. Дуют с ледников холодные ветры. Мало солнца, мало тепла. Но в этой суровой хмари - своя прелесть и красота.

Наш «Москвич» взял перевал с ходу, а четыре идущих следом одной компанией машины отстали – перегрелись. За перевалом русских сёл уже нет. Проехали таможню, теперь бывшую. Поста таможенного сейчас нет. И. как везде в России, следы бессмыс-ленного вандализма: здание разбито, оконные переплёты выбиты, мародёрами вырвана с корнем электропроводка. Следы запустения угнетают мою душу. Она и без этого тя-жела. Я вовсе не уверена в том, что у меня есть физические силы для этого путеше-ствия в горы. И уж точно явный убыток сил моральных. Мой старый друг Саня, посто-янный спутник в путешествиях последних лет, сильно сдал в этот год. В нём столько беспокойства и тревоги сейчас, которые я ощущаю буквально физически, и столько моей энергии уходит на то, чтобы это гасить, что временами совершенно обессиливаю. К это-му добавляется моя далеко не безупречная физиология женщины в переломный момент жизни, когда тебе за пятьдесят лет, когда маячит старость. Учёные пишут в книжках о фокусах гормональной перестройки, о головокружениях, слабостях и прочем, что я должна испытывать в полной мере на себе. И добавляется особая космофизическая об-становка парада планет и сегодняшнего солнечного затмения, которое состоится в 18.10

От таможни вправо уходит дорога на Белокуриху и дальше, на Алейск, в степь. Для Гоши это интересный момент дороги. Если всё будет благополучно, через несколько дней он вернётся к этой развилке, чтобы выехать в Кулундинскую степь, навестить род-ных в Михайловском. Наша дорога уходит влево. С удивлением вижу у вздувшейся от дождей речушки рыбака с удочкой, который что-то ловит в мутной грязной воде, в пу-стынном месте, вдали от человеческого жилья. Вид этого человека действует на меня успокаивающе: не так дика дорога, на ночь глядя, как я её воспринимаю.

После второго перевала попадаем в места, населёнными алтайцами. Это сказыва-ется мгновенно. На выезде из Барагаша в 18.00 на большой скорости машина влетает в яму, которую алтайцы бесцеремонно вырыли на дороге и кое-как прикрыли жердями. Это делается для того, чтобы улусный скот не разбредался. Прочее пространство улицы перегораживается изгородью, в которой делаются ворота. Автомобили должны предуга-дать такую западню, съехать в грязь с обочины, подъехать к воротам, открыть их, про-ехать, закрыть и снова выбраться на обочину и дорогу. Почему не сделать наоборот, не понимаю. После удара в первый момент мелькает мысль: «Всё, приехали… Помощи здесь найти невозможно. Следующая машина здесь может пройти и через сутки».

Наскоро оглядываю окрестности. Всё вокруг сырое, склоны безлесные, обочины и канавы полны водой. Палатку будет ставить затруднительно и машину, кроме как на до-роге, ставить негде. Из радиатора валит пар, что-то капает снизу из автомобиля на до-рогу. У Гоши схожие мысли отражаются на лице. Осмотрев машину, он начинает неожи-данно радоваться: поправимо! Сорвало патрубок. К этому моменту тучи на небе чуть расступились и, буквально в окошко, выглянуло солнце. Вспоминаем, что сейчас идёт солнечное затмение. У Солнца снизу затемнён краешек, будто кто-то откусил кусочек. Поломка случилась именно в это время будто по заказу неведомых сил. Посмотреть бы хорошенько, ведь событие редкое. Но Гоша трогает машину с места, и мы катим дальше. Выворачиваем шеи, пытаясь на ходу наблюдать. Это продолжается недолго, просвет почти сразу затягивают тучи, и начинается дождь. Маленький подарок Алтая – остановить, чтобы посмотрели.

Гоша поставил целью непременно добраться в Усть-Кан до ночи. То и дело пы-тает нас, проезжавших ранее по этой дороге, сколько километров до него осталось. Са-ня, чтобы его подбодрить, уверяет - двадцать. Я молчу, т.к. уверена, что гораздо больше. Позже определили по спидометру, что оставалось 62 километра. Жаль, что мало ин-формации о дороге на самой дороге, перевалы не отмечены и даже километраж отсут-ствует, нет ещё асфальта. По указателю от Черги до Усть-Кана всего 132 километра, но дорога горная, через перевалы. Щебёнка, которой отсыпалась дорога, от дождя раскисла и машину заметно кидает. Доехали до места, где вправо отходит дорога на Солонеш-ный. Показываем её Гоше – отсюда тоже можно выехать в степной Алтай.

Въезжаем в широкую степь, окружённую горами. Вся эта большая горная долина, пересечённая несколькими речками, и есть Канская степь. Я её узнаю с трудом. Здесь редки осадки. В прежние поездки она выглядела жёлто-бурой, с выгоревшей травой, одинаковая зимой и летом. Сейчас она ядовито-зелёная от свежей зелени. Холмы – как подушки зелёного плюша. Вся равнина залита водой, скот, коровы и кони, ходит по ко-лени в грязи и сырости. Травы рослые, впечатление такое даже, что выросли излишне.

Наконец, выезжаем на асфальт старого тракта, на Онгудай – налево, дорога на Усть-Кан – направо. Въезжаем в райцентр под дождём. Опасались, что на Алтае не будет бензина, как прежде, но в последние год – два понастроили множество АЗС, бензин-80 стоимостью по 4 рубля 20 копеек за литр есть пока везде. Из Горно-Алтайска после ре-монта мы выехали в 15.30., в Усть-Кан прибыли в 19.40, пережив две поломки и ре-монт. Очень неплохо едем и, главное, Гоша поверил, что можно на старом «Москвиче» ездить по горам.

Хотели остановиться в поселковой гостинице, но юная алтайка у колонки с водой сообщила нам, что её отдали под постоянное жительство какой-то московской экспеди-ции. Она же предложила остановиться в гостинице на три места в соседнем Дорожно-ремонтно-строительно-эксплуатационном участке, в просторечии ДРСЭУ, где работает её мать. Гостиница сегодня свободна. Конечно, разговаривала с ней я, мужчины себя хлопо-тами по устройству не обременяют. Как женщине мне это обидно, но, хорошо зная ха-рактеры своих спутников, смиряюсь, выхожу из машины веду под дождём переговоры. И вот мы уже в деревянном доме, машина под окном на охраняемой территории. Нам приносят матрацы, шерстяные толстые одеяла и комплекты белья. Есть стол, розетка и электрочайник без вилки. С проблемой подключения мужчины справляются.

Напились горячего чаю, поужинали, Заметно устали. У меня гудит голова. Мыс-ленно анализирую причины: пришлось гасить напряжение спутников, долгая дорога, вы-сокогорье с его разреженным воздухом сказываться начинает, тяжёлый космофизический день, солнечное затмение, особая энергетика Алтая, дождь. Объективных причин доста-точно для моей головы, чтобы чувствовать себя некомфортно. Спать ложимся рано, по-тому что у нас отключили электричество, в горах темнеет быстро, устали и не выспались предыдущей ночью. Укладываемся спать при свете фонарика каждый на отдельной кро-вати, подложив матрацы под спальники и укрывшись ещё поверх одеялами. Вечером было холодно. Меня ощутимо потряхивало – замёрзла. Ехала в парусиновых тапочках на резине, в лёгких брюках и майке. В Новосибирске была жара за 30С, а здесь, говорят, с мая месяца каждый день идут дожди. Народ ходит в резиновых сапогах на пару шер-стяных чулок, в свитерах и куртках. Согрелись, и ночью даже стало жарко и душно.

12 августа Усть-Кан – Усть-Кокса - Октябрьское

С вечера нас предупредили, что рабочий день в ДРСЭУ начнётся в 08.00, и мы должны покинуть территорию к этому времени. Гоша встал раньше всех и, переговорив с шоферами, поставил машину на яму в гараже. За ночь спустило колесо, всё-таки в злополучном алтайском селе подхватили гвоздь на странном сооружении, портящем до-рогу. Удаётся купить и нужное масло, которое там же вытекло. Шофера отсоветовали Гоше выезжать в степь через Солонешный: дождями размыта дорога, снесены мостики, а перевал просто опасен. Все в один голос утверждают, что здесь ездить можно только на «Нивах», да и то с трудом. Отечественной «Ниве» отдают предпочтение даже перед джипами.

Из Усть-Кана выезжаем в 11.45. Спидометр показывает, что проехали из Новоси-бирска 665 километров, а указатель на выезде показал, что от Усть-Кана до Усть-Коксы 110 километров пути. Погода вроде бы налаживается. Отъезжаем от райцентра подаль-ше, оглядываемся и видим над посёлком клубящиеся тучи. Микроклимат местный, здесь так бывает. И здорово, что мы снова под солнышком. Легко взяли два перевала. Окрест горы лежат, простор. У нас настроение улучшилось.

На 61-м километре от Усть-Кана вдруг вырастает на дороге контрольно-пропускной пункт, возле развилки на Абайскую степь, в Казахстан. Подчёркнуто вежли-вый и элегантный сержант останавливает, представляется и после осмотра багажника за-даёт вопрос: «Оружие, наркотики везёте?» - на который, по-моему, утвердительно ни один нормальный человек не ответит. И я отреагировала соответственно: «Помилуйте, зачем они нам? Нет, конечно!». Он завёл Гошу в здание и взял с него сбор на автодо-роги в 10 рублей (это с легковой, с грузовой машины – 20 рублей), выдал квитанцию и посоветовал её хранить, чтобы не пришлось платить ещё раз. К слову сказать, на Алтае весьма заметна бурная деятельность дорожников. Дороги ремонтируются, асфальтиру-ются, расширяются. Этого, к сожалению, нельзя сказать о Новосибирской области.

Повертевшись на серпантине перевала Громотуха, под солнцем прибыли в Усть-Коксу в 14.00. Полчаса передыхали и гуляли в центре, зашли в пару магазинчиков. Есть положительные перемены – расширился ассортимент товаров. Я купила конфет для ребя-тишек в Октябрьском. Внимательно рассмотрела наивные и плохо прописанные, но ис-полненные с чувством, писанные маслом картины местного художника Рахманова. Стои-ли очень недорого, можно было бы купить пейзажи за 80-150 рублей, но я финансово зависима этот раз от мужчин, просить не осмелилась

.В 14.30 выехали из Коксы в Октябрьское. До деревни отсыпали от трассы дорогу щебёнкой, так что теперь в кювете не застрянешь. Глядела по сторонам, узнавая знако-мый пейзаж и приметы: ферму, машинный двор, чёрных свиней, гуляющих по степи, ко-торая почему-то осталась не распаханной. На дороге в Тюнгур довольно много легковых машин, чего не было раньше, но существенно меньше скота. Совсем нет овец, редки та-буны, и разве лишь коровы в прежнем количестве встречаются. И ещё очень странно выглядят полынь и пырей по обочинам: торчат одни сухие столбики, похожие на ма-ленькие пальмы. Делаю вывод, что здесь была такая же засуха, как в Новосибирской области.

Подъезжаем к дому моих давних знакомых Молотковых. Из-за высокой тесовой ограды смотрит на нас Сергей Михайлович. Выходим из машины. Отмечаю про себя в очередной раз деталь: как обычно, старик к калитке не подходит, а ждёт, когда войдём сами. Дескать, если я вам нужен, вы меня сами окликайте, а я не вмешиваюсь в ваши дела. Я заметила это ещё в прошлые приезды. Здороваемся, обнимаемся. Меня он узнаёт сразу, Сашу припоминает, а в Гошу вглядывается: кто ж таков будет? Шутливо говорю, что привезла показать ему своего мужа. Гоша реагирует на это обычным своим мгновенным сопротивлением: «Неизвестно, кто кого привёз, по-моему, я вас!» По сути - правильное замечание, он нас привёз, но чего сопротивляться-то?!

Восхищённо ахаю, осматривая двор: море цветов. Брожу вдоль грядок, узнавая то, что проросло из семян, полученных мной от подруги Барбары из Варшавы. Будучи декоратором-озеленителем, она сделала для меня чудесный выбор, а я поделилась с хозяйкой. Её в минуту нашего приезда не было дома, гостила у внуков. Сработало дере-венское сарафанное радио, наш приезд не остался незамеченным, и Капитолина Иванов-на вскоре подошла. Беседуем с неё на скамейке во дворе:

- Я-то хоть цветами любуюсь! А ты зачем сажаешь на даче своей? Никто ими там не любуется, впустую пропадают у тебя. Я сейчас их даже не даю срезать. Никому. Да-же внукам в школу на первое сентября не дам! В прошлом годе пошла с ними и виде-ла, как учительница швырнула цветы на стол. Без всякого понятия учёная, что их нужно сразу в воду поставить. И детишкам пример уважения был бы. У тебя хорошие семена, все у меня взошли. А те, что я заказываю, не все всходят. Только деньги дерут за пло-хие семена. Ты. Алексеевна, уж посылай мне свои, на москвичей плохая надежда.

Отметила я, что цветов в грунте у неё столько же, сколько в различных посуди-нах: старых тазах, кастрюлях, колпаках от колёс автомашин, вёдрах. Как только начина-ются заморозки, цветы вносятся в дом и долго ещё радуют хозяев. Говорю старушке, что восхищаюсь её цветником. Она очень довольна похвале и отвечает, что посмотреть на её цветочки приезжают даже из Коксы:

- Если не по учёной части, так я всё равно прославлюсь. Была доярка передовая, а сейчас у меня цветы. Я по ним всё равно первая в районе!

Как важно человеку найти дело, которое приносит удовлетворение и позволяет проявить интерес к творчеству, самовыразиться. Я знакома с Капитолиной Ивановной де-вять лет. В первые годы знакомства меня поражала настойчивость, с каковой она отвер-гала любую попытку детей обучиться какой-либо профессии. Она считала, что это неза-чем, дети должны жить подле неё на земле, знать крестьянское дело. Сейчас её настой-чивость уменьшилась, внукам она желает другой судьбы. Увы, за годы перестройки кол-хоз распался, хозяйство общественное порушилось. Они с дедом и детьми могли бы держать собственную ферму, но воровство скота, принявшее в районе огромные разме-ры, и непринятие каких-либо мер по его устранению со стороны милиции и районного начальства, поколебали их желание хорошо работать, когда заработок уходит на сторону. За последний год у старшего сына украли четыре коня, у деда – шесть овечек. Семья продала скот и оставила себе минимум голов, с которым можно не голодать и не сильно упираться в хозяйстве.

Вот и сегодня, в день нашего приезда, прибежала внучка и сказала, что у сына опять увели ночью двух коней. Сыновья ринулись в погоню. Но надежды, что найдут воров, а, тем более, живыми коней, почти нет. Угоняют через границу в Казахстан, отку-да их невозможно вернуть, даже если известен будет вор, и алтайцы - на еду. Живут семьи стариков и детей натуральным хозяйством. Работы в районе, а тем более в де-ревне, нет. Мужчины уходят на временные заработки в другие края. Средний сын Борис, например, плотничал этой весной два месяца в Курае, строя базу для богатых туристов, а старший нанялся за 200 рублей в месяц пасти чужих коней. Этих коней и украли сего-дня.

Из шестерых детей Капитолины Ивановны (у Сергея Михайловича в первом браке ещё шестеро детей) пятеро с семьями живут в Октябрьском. У всех дочерей и сына Бо-риса есть дети младенцы и женщины опять в интересном положении. Ребятишкам в се-мье по три года, одному году и новорожденных месячных у всех по одному.

- А что ещё делать, если работы нет, - философски замечает дед.

Делать, конечно, есть что. Старшие дети совсем не ухожены и плохо образованы. У меня слёзы подступили к горлу, когда пришла внучка Машенька. У неё запустили отит, и девочка вот уже год не слышит одним ухом, ходит с открытым ртом – нос не дышит.

- Что же, - спрашиваю, - к врачу ребёнка не ведёте?

- Да там, поди, деньги нужны, где же их взять! Алексеевна, я тебе дам пятьсот рублей, ты мне семян купи, хочу ещё новых цветочков посадить, уж постарайся до осе-ни послать.

Вечером я выпиваю полкружки парного вкуснейшего молока. То ли оно, то ли жирная баранина домашней консервации, то ли свежий, вчера откаченный, мёд расстро-или мой кишечник. Ночью я несколько раз выхожу из летника, в котором нам с Гошей постелили постели, отправив Саню спать в дом, во двор. Изумительной красоты звёзд-ное небо с ярким Млечным Путём накрыло Уймонскую долину. Хотелось смотреть и смотреть на него. Такую картину звёздного неба видишь только в горах. На равнине звёзды другие, видятся далёкими. А здесь до них, кажется, рукой подать. Гоша тоже выходил ночью и был поражён:

- Звёзды здесь как тазы, да ещё сверкают бриллиантами!

13 августа. Октябрьское – Усть-Кокса - Октябрьское

Для меня тянется бесконечный длинный день в Октябрьском. Здесь красиво и тебе рады. Меня раздражают многие моменты «идиотизма деревенской жизни» и беше-ная энергия Капитолины Ивановны, на сопротивление которой уходят мои силы. Она ис-пользует ситуацию с нашим приездом для решения своих проблем и распланировала день с поездками по всей долине в магазины, в гости к родственникам и подругам. С вечера дочери собирались ехать по делам в райцентр, предупреждали, что запрягут бричку, купят для всех сахар. Самостоятельная Галина, самая собранная из дочерей, рано утром уехала одна. Хозяйка просит Гошу привезти ей мешок сахара, сноху Лидию не брать т.к. у неё нет денег и ей нечего делать в Коксе. Гоша сахар привёз. Провёл элек-тричество в хозяйственную пристройку, после чего потребовались лампочки, а за ними снова поехали в райцентр, теперь втроём с нею.

Хозяйку я заинтересовала картинами художника Рахманова, заметив, что они стоят баснословно дёшево. После покупок идём их смотреть. Капитолине Ивановне они очень нравятся, но расставаться с деньгами жаль, и она откладывает покупку на «по-том». Будь картины бесплатными, она, без сомнения, взяла бы все, тем более, что эти пейзажи – виды окрестных гор. Интерес к живописи разгорелся после отъезда гостей – ту-ристов нынешнего лета. Некий Виктор из Коченёвского района, которого я не знаю, но который ссылался на меня, когда просился на постой – случай использования моего име-ни на Алтае далеко не первый – оставил в подарок свой эскиз Уймонской долины, сде-ланный с Теректинского хребта. Писал пейзаж в присутствии Сергея Михайловича, кото-рый сопровождал туриста в горы. Этюд любительский, но хорошо передана дымка, укрывающая Катунский хребет. Висит сейчас этот вид в летней кухне, и ему там явно не место, слишком много мух осенних набивается к вечеру в тёплое помещение, как ни стараются от них уберечься.

Интерес её к картинам не случаен, но оценить искусство она не может. Видела картины у меня в доме, когда гостила у нас в Новосибирске. Я водила её в музей, где она впервые увидела их в одном месте в большом количестве, посмотрела она со мной и картины Рерихов, к которым интерес в долине сейчас очень высок, а у Капитолины – в особенности. Её дед Атаманов принимал экспедицию Рерихов в 1926 году, из-за чего семья была репрессирована. Отца Ивана посадили в лагеря, когда ей было всего два года. Мать с дочкой укрылись в горах, сменили фамилию. Властей боялись, из-за этого Капитолину не отдали в школу, она так и осталась неграмотной. Я первая рассказала ей и её семье об их роде. О деде Вахромее Семёновиче Атаманове писал знаменитый ху-дожник и философ Николай Константинович Рерих, как о рачительном хозяине, знатоке природы, травнике. Убедила, что они могут гордиться своим родом. Сообщила в музей Рерихов об их существовании и Капитолина Ивановна встречалась с музейными работни-ками у меня в Новосибирске. Семена интереса были посеяны и взошли весьма своеоб-разно: они перестали бояться властей и уже не скрывают, кем был их репрессированный отец Иван Атаманов, восстановили фамилию. Просьба прислать увеличенное фото семьи Рерихов не стала для меня неожиданной.

У неё живой ум и огромный не реализованный творческий потенциал. Признава-лась мне, что ей хочется украсить свой дом, «как в городе». За два года, что мы не виделись, дом и усадьба Молотковых совершенно преобразились. Новшества должны стоить очень дорого. Дом обили вагонкой и покрыли в несколько слоёв лаком. Все дво-ровые постройки выкрашены отличной голубой краской. Над входом в дом и на стене летней кухни прибиты отлакированные рога винторогого и сибирского горного козлов – охотничьи трофеи. Скосы завалинок обиты жестью и покрашены суриком.

Внутри дом тоже не узнаваем. На пол постелили оргалит, покрасили и покрыли лаком до сияния. Простенки закрыты деревянными панелями, на которых местный ху-дожник наивно выжег розы и виноградные листья, покрыл лаком. Такие же доски за-менили железные спинки кроватей, окна украсили широкие карнизы-панели с той же росписью, на кухне стоит самодельный стол с резными ножками и той же наивной росписью из роз и листьев на столешнице. В доме много лишних вещей на показ, де-монстрация зажиточности в том понимании, какое есть у хозяев. Прекрасный мебельный гарнитур стоит в сенях, которые специально для него отделали под комнату:

- Он в горницу не влезает, да и портится там от печки. Я, ведь, Алексеевна, дом теперь, по-вашему, по-городскому держу. – И признаётся – Побывала вот у вас в городе…. Думала, что учёные богато живут, а посмотрела на Вас, на Алину, на Серёжу – голь вы перекатная. Но хорошо живёте, интересно. Наши все богато живут, но тоскливее.

Мечтаю купить на Алтае хорошего горного мёда и отправить с Гошей домой на машине. Молотковы, наши хозяева, говорят, что пчёлок своих извели. Дед предлагал съездить на пасеку, но Гоша испугался дороги по бездорожью в четыре километра гор-ных склонов. В соседнюю деревню Горбуново к пасечнику тоже не поехал. Здесь, в Усть-Коксе, знакомая Капитолины, учительница Блинова Людмила держит пасеку, и мы направляемся к ней. Блиновы мёд продают, но по цене 65 рублей за килограмм, это дороже стоимости мёда в этом году в городе. Цене удивляюсь не только я, но и Капи-толина.

У Блиновых я уже бывала в гостях в 1992 или 1993 году, когда приезжала на празднование 8 марта вместе с дочкой Юлей и студентом Серёжей, здесь в этот день проводятся конезаводом скачки, катание на тройках, выступает казачий хор. Нас угощали в этом доме вкуснейшей старинной едой: засахаренными кусочками ревня тангутского, маралятиной, пирогами с грибами, брусникой, хариусами. Настроение было испорчено, когда много выпивший медовухи хозяин дома привязался ко мне, пытался насильничать на глазах у жены и матери. Ему удалось повалить меня на землю уже на улице, когда мы поспешно ретировались из дома. На плечах обычно кроткого и работящего мужика, которого алкоголь превратил в зверя, висели всё семейство и гости, а он ревел: «Хочу сиськи у городской пощупать и п… попробовать! Хоть узнаю, чем от деревенских отли-чается!». Неприятно слышать ор пьяного, но ещё более неприятно было, что окружаю-щие воспринимали это как данность, и хором торопили меня: «Беги быстрей! Не дого-нит, он плохо бегает!»

Увы, мы с Капитолиной, Гошей и Саней опять попали в неподходящий момент. Накануне родился у дочки первый внук, это событие обмывали всю ночь. Хозяин был пьян настолько, что не стоял на ногах и падал, ушибая лицо. Стол был накрыт, нас уго-стили медовухой, которую пробовал Саня один, так как Гоша за рулём, а я алкоголь в любом виде не переношу, мне от него плохо. Посидеть в гостях не удалось. Как ни ры-дала жена, как ни висела тёща на плечах пьяного, двухметровой высоты и хорошо от-кормленный бугай рвался в драку, пытаясь зацепить «городских» и что-то доказать своё. Мы поспешно удалились.

Заметила, что хозяева сделали две пристройки к дому из прекрасных брёвен лист-венницы и кедра. На стене дома появилось новое украшение – искусно сделанная из де-рева голова и рога марала. Хозяйка успела ответить, что эта резьба по дереву - местного художника, которому заплачено за работу мёдом. Кстати, Капитолина за свои резные карнизы, простенки, спинки кровати, стол с табуретками расплатилась… одним ведром нутряного бараньего жира.

- Хватит с него! Баловством человек занимается.

Горькая участь художников – самоучек в деревне. Но, слава Богу, появился спрос на их труд, несмотря на совершенно бесчеловечные условия жизни в провинциальной Рос-сии конца второго тысячелетия.

Люблю Алтай, эту долину высокогорную, людей, её населяющих. Негативные мо-менты, которые меня тревожат, связаны с Капитолиной Ивановной и её детьми. Она от-личная хозяйка, очень много делает по дому и это вызывает восхищение, у неё сильный характер. Отношение к детям совершенно варварское. На словах, вроде бы, жалость, но подлинное отношение и влияние на жизнь детей гнусное. К ней приехала дочь Марина из Чендек. Работает техничкой за 200 рублей в месяц, это очень мало, но и этих денег школа год не выплачивает. Муж её, Владимир, нанялся работать в мараловодческое хо-зяйство, не продержался там и двух лет. Не дисциплинирован, пьёт, работу потерял. Чтобы вытянуть дом, Марина всё лето собирала и продавала ягоду клубнику, малину. Собирая малину в заброшенной усадьбе, оступилась и провалилась в незамеченный по-греб. Ушиблась сильно, сломала три ребра. Нужно было сделать платный рентгеновский снимок, на который нет денег. Пришла сегодня к матери пересидеть боль, а та запрягла её в работу: то принеси, это выкопай. Всё лечение – перевязали рёбра старым платком. Срастается как-то не так, ключица выпирает и ей трудно дышать.

Пришла сегодня и дочь Галина. Капитолина на неё набросилась: та, видите ли, си-дела и кормила грудью двухмесячного ребёнка, по ногам у неё ползала двухлетняя Ре-гина, а она попросила мужа подать с верёвки чистую сухую пелёнку.

Он сделал это. Мать пристукнула дочь:

- Как ты можешь заставлять мужа делать такую работу?! Мужик не должен зани-маться бабскими делами!

Вроде бы принимает Капитолина современность, но патриархальный архаичный уклад ветхозаветной старины прочно пустил корни в её сознании. Вот и внучка Татьяна пожаловалась мне, что её заставили копать картошку в холодную погоду на девятом месяце беременности. Непременно нужно было копать в тот день, какой наметила Капи-толина. Про глухую внучку Машу я уже писала. Есть в хозяйке явная двуличность, и это особенно заметно в разговорах со мной. Рассказывает что-нибудь о соседях, а я её точ-ку зрения не разделяю. Она тут же своё мнение меняет, чтобы я о ней плохо не дума-ла. Сосед избил жену так, что искалечил, пришлось везти её в больницу и делать сроч-ную операцию.

-Нужно, нужно было Вальку поучить уму-разуму, уж больно самостоятельная.

-Это же изуверство, так искалечить жену! Она такая работящая и приветливая, мне она понравилась!

-Да, работяща, работяща, шустро всё делает. Муж у неё хваткий, всё подбирает, что плохо лежит. Деньги к нему так и липнут… Пожгёт его народ, пустит им петуха, уж больно предприимчивый. А Валька работящая баба, работящая… Гордая она больно, сильно ему сопротивляется. Не хочет покориться!

С дедом Сергеем Михайловичем мне разговаривать всегда интересно. Он умный и рачительный хозяин. При развале колхоза не взял свой пай, оскорбился - ему достался участок оросительного канала.

- На что мне этот кусок трубы без начала и конца?! Дали бы землю. Будет у меня, Татьяна Алексеевна, пастбище, будут и животные, которых могу держать. А при животных я всегда прокормлюсь, всегда сыт буду, с молоком и мясом за стол каждый день садиться буду.

Это действительно так. Животных он любит, понимает, лечит, ухаживает за ними легко. Легко и расстаётся, не особенно привязываясь, если они по какой-то причине не подходят хозяйству: корова не молочная или жеребец слабоват. Предпочитает держать кобыл.

- Они более выносливы, работящи, приплод дают. И покладистее норовом. А же-ребцы фокусничают, такие номера откалывают иногда, но я им поблажки не даю.

В хозяйстве нет хороших собак, в селах это вообще проблема. Дедовых овчарок втихую перестреляли соседи из зависти, прошлогоднюю шавку Куклу, оправдавшую своё имя, переехала сенокосилка. Сейчас живёт лохматый щенок неизвестной породы, угады-вается кровь эрдель-терьера и кавказской овчарки, назвали Каштанкой. Дед самолично остриг щенку морду, чтобы были видны глаза:

- По ним видно, умное животное или нет, обучу его или не стоит и пытаться.

Вечером Капитолина Ивановна собрала всех родственников, «чтобы Алексеевна на карточку сняла», фотографирование семейства как бы вменяется мне в обязанность. В селе нет фотографа, нет и в райцентре, даже для документов нужно ехать фотографиро-ваться за полтысячи километров в Горно-Алтайск. Я делаю это в каждый приезд, снимая всё семейство вместе и каждого по отдельности, с младенцами на руках и каждого ре-бёнка, каждую семью, позже высылаю из Новосибирска снимки почтой и выполняю до-полнительные просьбы сделать ещё, «чтобы всем хватило, да и дальней родне послать». Для моего семейного бюджета это очень накладно, пенсионеру, да ещё в наше время, особенно не разгуляться. Предупреждаю, что не смогу напечатать всё, не потяну финан-сово. Хозяйку это мало, смущает, она отлично знает, что я сделаю и пришлю, потому что понимаю: фото – это память, а я – историк, и кто, кроме меня?

Пишу в дневнике обо всех этих мелочах и думаю: зачем пишу? Чем меня за-влекло это хозяйство в горах, за которым наблюдаю вот уже десятый год? Я уже раз-глядела качества душевные, хваткость, хозяйственность, порой обыкновенную стяжатель-ную жадность, идеальную приспособленность к среде обитания. Семейство выживет при любом общественном строе, при любых природных и социальных катаклизмах. Я их по-любила. Они – суть и соль, основание социума. И всё-таки появилась какая-то слабинка в последний год. Старики признали, наконец, что детей-внуков надо учить:

- Пущай будут свой аблокат(адвокат, разумеется) и врач. Надо кого-нибудь пу-стить по медицинской части, а то в больницу денег не наносишься. И чтобы шил - об-шивал кто. Вот Аня, ветеринар, куда как с добром для нас. Так что придётся учить…. Вот Ерусланка, может, будет учиться. И Настя, она у нас умная, на четвёрки и пятёрки учится.

14 августа Октябрьское – Тюнгур - Кучерла

Утром рано встаём: сегодня Гоша подбросит нас на машине к Тюнгуру. Я про себя лелею надежду, что до речки Кучерлы, но надежда слабенькая. Здесь шли дожди, доро-ги раскисли, «Москвич» может просто не пройти. К тому же, с 7-го по 10 –е августа лёг в горах ранний в этом году снег. Прибило морозом и картофельную ботву на огороде у хозяев, почернели помидоры. С завалинки видны эти снега на дальних белках Катунского хребта. В прошлые летние приезды гольцы просматривались, но снегом покрыты не бы-ли. Довольно холодно. Хозяева боялись, что ночью вызвездит и к утру ляжет иней, но пала мощная холодная роса.

На джипе с гостем подъезжает сын хозяина Виктор. Я его поначалу не узнала, так он сдал, почернел лицом, исхудал, глаза какие-то загнанные. Украденных коней не нашли, хотя объехали верхом на конях всю долину. Устали с Борисом до смерти, а Витя угнетён ещё тем, что потерял коней.

Знакомимся с гостем. Владимир Андреевич Овсиенко – генеральный директор ас-социации «Алтап», хозяин местной турбазы, специализирующейся на обслуживании ино-странцев. Просит у деда сдать ему в аренду кобылу, она у Сергея Михайловича подко-вана, сильна. Туристам нужны спокойные кони для заброски на Кучерлинское озеро. Дед отдаёт кобылу за 150 рублей в сутки. Она ему самому нужна: покос закончили, но осталось ещё немного работы, да и сено вывозить надо. Чтобы нанять трактор, нужны деньги, так что заработок лишним не будет.

Дед Овсиенко хвалит: дал работу местным мужчинам. Заняты были строители, а теперь обслуга при конях. Овсиенко спрашивает у меня, куда направляемся. Я неуверен-но отвечаю, что хотим пройти на Дарашколь, а оттуда на Мультинские озёра. И тут ме-ня в первый раз пробирает дрожь

- Снег в этом году ранний,- замечает Овсиенко, - Если погода продержится, растает, поди, воды много будет.

После завтрака укладываем рюкзаки, пристраиваем их в машине и, наконец, едем на Тюнгур. На дороге относительно оживлённо. Попадаются навстречу грузовик, автобус, мотоциклисты. С дороги хорошо видны снега в горах.

- Посмотрите, да и поедем назад, - просит Гоша. – На какую гору пойдёте?

- К тем снегам, - отвечаю. – Если повезёт, то выйдем к тому посёлку, что сейчас проехали. Мульта стоит на том берегу и с дороги просматривается плохо. Это вон те домики, под той горой.

- Ферапонтова гора, - отмечает Саня.

А я про себя поправляю – Филаретова, но вслух ничего не говорю, чтобы не уро-нить Санин авторитет. Меня почему-то опять охватывает мандраж. Проехали аккуратно все серпантинные петли, Тюнгур. Гоша аккуратно провёл машину по висячему мосту на другую сторону Катуни, и мы покатили по рытвинам и ухабам к Кучерле. У деревни останавливаемся, Гоша не рискует ехать дальше: грязно и много камней на дорожном полотне. Выгружаемся. Обнимаемся на прощание. Прошу мужа, чтобы был осторожнее по дороге с гор, не забывал о еде и обязательно взял попутного пассажира, чтобы не уснуть, и не выбросил по ошибке мешочек с богородской травкой и тысячелистником, принесёнными вчера в подарок женой Виктора. Фотографируемся. Машина уезжает, а мы, взвалив рюкзаки на плечи, начинаем свой поход в горы.

На обходной дороге вокруг деревни видим двух туристов с ребёнком и такими же огромными рюкзаками, как у нас. Они идут в деревню, должно быть, направляются в Ак-Кемское ущелье. Нам направо, в ущелье реки Кучерлы. От деревни с одноимённым названием ведут к высочайшей точке Сибири – горе Белухе – две тропы по берегам рек Ак-Кем и Кучерла. Маршрут выбирал Саня. Он спланировал десятки километров по гор-ной тайге, леднику, через несколько горных перевалов. Мы уже ходили к Белухе по этим тропам, но сейчас хотим подняться выше Кучерлинского озера, в верховья реки, к Капчальскому леднику, уйти вправо к высокогорному озеру Дарашколь и пройти через перевалы в верховья реки Мульта. Догадываюсь, что это маршрут для меня сложноват, от этого меня заметно потряхивает. Но кто-то из великих учителей говорил, что когда перед тобой открываются два пути, нужно всегда выбирать самый трудный, и я этому следовала. Сейчас во мне холодок сомнений, знаю, что он проходит, когда втягиваешься в маршрут, дорогу осиливает идущий.

Раз уж заговорила о беспокойстве и сомнениях, то лучше сразу с этим разо-браться. Они не беспочвенны. Я волнуюсь сейчас от того, что меня смущают физиологи-ческие и психологические проявления возраста, моих пятидесяти с лишним лет, уста-лость, раздражительность, потеря веры в себя, заметный спад энергии, ослабление мышц, боль в суставах, снижение интеллектуальных возможностей. Проверяя себя, попы-талась вспомнить имя и отчество Овсеенко, с которым познакомилась сегодня, и… не смогла. Расстроилась. Беспокойство в последний год и оттого, что начала подводить жизненные итоги, каковые оказались не слишком-то значительными. И это тоже причина внутренней неудовлетворённости. Я всегда пыталась анализировать ситуацию, искать объ-ективные причины и пути разрешения кризисов. Конечно, опять залезла в литературу. Прочитала о том, что женщины после пятидесяти раздражительны сверх всякой меры и часто просто не отвечают за свои слова и действия. Стараюсь этого не допускать и быть терпимой к ближним. Понимаю, как мало шансов на духовное сближение и взаимопо-нимание в старости с мужем, если вся жизнь прошла в конфронтации. К моему удивле-нию, он сам пошёл навстречу, вот даже до гор довёз. Есть модный термин – депрессия, вот она меня и посетила. Её усугубляют многие факторы нашей повседневной жизни; не могу помочь детям приобрести жильё и даже одежду, пенсия мала, всё безумно доро-го. Потрясение от того, что один за другим уходят из жизни друзья молодости и близ-кие люди. Больше встреч в этом году было на поминках, нежели за праздничным сто-лом. Об этом написал друг поэт так: «Ещё один товарищ старый ушёл из жизни навсе-гда».

Бывает, что с годами работа, которой занимаешься, надоедает до смерти. Со мной этого не произошло. Я любила свою работу в Новосибирском университете. Меня вырвали из неё моё нестандартное поведение – заинтересовалась учением Рерихов, – и болезнь, из-за последствий давней травмы получила инвалидность. Нелегко, а иногда уже просто невозможно бывает переключиться на другой род занятий, да ещё на тот, который окажется истинным увлечением человека. Я пыталась приспособиться. В этом деле, обычно, помощников не оказывается, но меня поддержал Саша: дежурил в боль-нице, возил к целителям, сопровождал в маршрутах. В подарок ему я написала о нашем совместном путешествии на Камчатку книжку, объединив тексты своего личного, полево-го и экспедиционного дневников. Всё лето набирала его на компьютере с девочками из Экоклуба, чтобы можно было читать без затруднений.

Процесс написания меня увлёк. Мой «Камчатский дневник», как я его назвала, пошёл по рукам, зажил своей жизнью. Вот только домашние мои читать его не стали и Саня не прочёл, мотивируя тем, что он и так всё знает. Но прочитали многие и хорошо отозвались. Я к написанному совершенно охладела, но почему-то захотелось собрать свои алтайские дневники, в которых впечатления об Алтае, по которому путешествую с 1969 года. Полезли в голову воспоминания, захотелось в горы, снова ощутить физиче-скую усталость и благодать природы. И вот я в начале нового путешествия со всеми своими мыслями, слабостями, болячками. И рядом старый испытанный друг, которому тоже ныне живётся не сладко, море проблем висит на шее, да я свои ему подкидываю дополнительно.

Когда человек собирается в дальнюю дорогу, он живёт завтрашним днём. Пото-му, что любая дорога не умеет пятиться назад. Вот и у меня нет пути назад, раз уж решилась подняться в горы. Делаю очередной шаг. Рюкзак пока не тяготит, плечи не ноют. Саня максимально облегчил мой груз. Это у него сейчас трещит спина, и я бук-вально физически ощущаю, как ему тяжело. Идём, обходя деревню, стараясь не вля-паться в лошадиный помёт. Километра полтора заняла эта дорога до чуть прогнившего мостика через Кучерлу. Кипящие струи стремительной реки бирюзово-белые по цвету, от воды веет свежестью.

Останавливаемся передохнуть, устраиваемся на стволе огромного подмытого и повалившегося кедра на берегу. К мосту идёт с гор толпа иностранцев без рюкзаков. У них есть деньги, нанятые кони везут груз за ними, но видно, что и без рюкзаков тури-сты очень устали. Приветственно машут нам руками, а мы им. Это первое приветствие, на тропе оно будет обычным. В горах так принято, и это приятно. Фотографируемся на валунах Кучерлы, закидываем рюкзаки на плечи, шагаем дальше. Пока движение почти не требует внимания, знай, переставляй ноги по торной нахоженной и наезженной доро-ге. Дорога медленно тянется вверх, подъём мало заметен, но выматывает, приходится передыхать. Вот уже позади изрядно повырубленный лесок пихтовой и лиственничной елани.

Дорога выводит на широкую луговину, которой, кажется, нет конца и края. Толь-ко горизонт замыкают громоздящиеся одна за другой сине-голубые горные цепи. А со-всем далеко, на границе с небом, смутно видны белые громады, и невозможно понять, горы это или облака. Солнце палит. Вышли на тропу в полдень, разгар дня, к луговине подошли в самое пекло. Тропа буквально усыпана конским помётом, на котором кишат насекомые. По обочинам растут крепенькие шампиньоны. Они любят унавоженную зем-лю. Здесь их не собирают, считают поганым грибом. Нас в начале тропы обогнали двое мальчиков, сидящих верхом на одном коне. С луга замечаем их в кустах на берегу. Со-рванцы удрали из дома, чтобы тайком покурить, а им лет восемь–десять на вид. Под ногами полно раздавленных насекомых устрашающих размеров. Их перемололи лошади-ные копыта и человеческие ноги.

Этот участок горной степи или луга меня поражает, я почти забываю о палящем солнце. Разновидностей кузнечиков и кобылок на этом лугу так много, что глаза разбе-гаются. Все они, в общем, похожи друг на друга, различаются лишь размером и окрас-кой. У них длинные ноги «коленками назад», прямые подкрылья, у самок сзади висят сабли яйцеклады, при помощи которых они откладывают яички в землю или стебли растений. Все они замечательно прыгают, отталкиваясь ногами, взлетают молниеносно, будто катапультируются. Спускаются же медленно, с помощью крыльев, напоминая па-рашютистов. Ползают по каждой травинке вдоль тропы, можно сказать, кишмя кишат. Мешают идти, так как стараешься их не давить, а они то и дело сваливаются тебе под ноги на тропу, цепляются за брюки, садятся на лыжную палку, которую несу вместо альпенштока пока наперевес, и, особенно, почему-то, нравится им темляк, петля из тесьмы.

Цвета и размеры у них самые разные. Здесь есть большие и маленькие бурые. Они были бы почти незаметными в траве, если не стрекотали и не взлетали бы прямо из под ног. На утоптанной тропе хорошо видны изумительно зелёные, чистых тонов и тех же размеров, что и бурые, тельца других. Ничуть не меньше крупных, эти даже бо-лее разнообразны. Я откровенно пугаюсь, когда на тесёмочную петлю лыжной палки вдруг садится огромный, сантиметров в десять длиной, экземпляр степной дыбки. Куз-нечик застыл в угрожающей позе, выставив вперёд передние ноги. Осторожно развора-чиваю палку и подношу петлю ближе к глазам, чтобы рассмотреть это чудовище. Кры-льев у него нет. Хорошо видны острые и сильные челюсти. Несколько раз сильно встря-хиваю палку, чтобы согнать насекомое. Оно отцепляется не сразу. Больше всего среди крупных степных толстунов, тоже кузнечиков великанов, длиной сантиметров в семь. Среди этого скопища насекомых, которые, в общем, стараются стать незаметными, когда над ними нависает моя нога, есть другие, которые себя показывают, причём очень настойчиво. Коричневые или тёмно-бурые трескучие огнёвки были бы совсем не заметны, сиди они в траве спокойно. Так нет, они обязательно выскочат из под ног с треском и покажут свои ярко красные крылья. Будто огоньки вспыхивают.

Луг звенит. До тропы доносится шум горного потока, это не даёт о себе забыть Кучерла. Тишины нет. Под Новосибирском поющие насекомые очень осторожны. Они замолкают, как только приблизишься. К ним невозможно подобраться незаметно, они улавливают ничтожнейшее сотрясение почвы даже, кажется, от биения сердца человека. Вокруг тебя там зона молчания. Здесь этого нет, воздух звенит от многоголосого хора насекомых и даже оглушает. Может быть, это происходит потому, что сейчас разгар солнечного дня, и насекомые менее осторожны в таком большом скоплении. Звуки несутся самые разные: стрекотание, треск, резкое циканье, нежный скрип на три-четыре секунды, чирканье, громкое басовитое гудение. К этому добавляется шелест травинок под лёгким ветром.

Тишины нет. Весь этот жужжащий и стрекочущий сброд составляет мощный мно-гоголосый оркестр, исполняющий гимн жизни. Энтомологи утверждают, что язык насеко-мых сложен, состоит из множества звуков - сигналов извещения о себе, о том, что тер-ритория занята, призывы встретиться, объединиться, составить общий хор, зов самки для вступления в брак, сигналы беспокойства, тревоги и так далее. Насекомые малы, многие виды редки, для продолжения вида им надо найти друг друга в огромном мире. Вот они и собираются в такие скопления в свою брачную пору. Если это так, то без преуве-личения можно сказать, что на лугу сейчас идёт оргия.

И, может быть, нынешний год особенно благоприятен для этих насекомых. Почти во всех степных районах отмечалось нашествие саранчи, а это ведь тоже кобылки. Ази-атская саранча опустошила Поволжье и даже Новосибирскую область, вторгнувшись с территории близ лежащего Казахстана. Смотрела по телевидению документальные кад-ры двигающейся по степи саранчи, ещё не ставшей на крыло. Ужасающее зрелище!

Незаметно за разглядыванием насекомых прошли десяток километров луга, в конце его закончилась и дорога, по которой, видимо, вывозят сено. Тропа упирается в гору, лезет на скат каменного обрыва, врубается в него узеньким карнизом. Скат зарос травой. Узнаю лиловые цветы зизифоры и ромашки, каковые вовсе не ромашки, а дикие хризантемы. Узнаю и место, где нас встретил несколько лет назад Николай Романович Шарапов на своём «Запорожце», избавив от четырнадцатикилометрового похода по лу-гам, когда мы возвращались от Белухи.

Накрывает волна тяжёлого запаха. Вижу вдруг юную девицу, сидящую в кустах, точнее, в зарослях того, что я считала по эту минуту разновидностью полыни. Перед нею мешок, в который она собирает что-то, перебирая меж ладоней кустики. У девицы блестящие пустые глаза. Это конопля, догадываюсь я. Смотрю вниз и вижу под отко-сом лагерь, а по всему откосу молодых людей с мешками. Хотела передохнуть и даже помахала Сане, что пора остановиться, но, увидев лагерь анашистов, раздумала. Мало ли что взбредёт в голову наркоманам? В этот момент меня догоняет алтаец на коне. Я уступаю им тропу и ворчу:

- Анашисты чортовы! Всё настроение испортили…

Алтаец внимательно оглядывает сидящую в зарослях компанию и кивает мне:

- Нехорошие люди!

За бугром на тропе, в менее удобном месте, Саня сбросил рюкзак и ругает ме-ня: разве не вижу, что это наркоманы и что мне взбрело в голову среди них остано-виться? Оправдываюсь, что не поняла вначале, что передо мной конопля. Да, это та самая конопля, из которой менее ста лет назад делали конопляное масло и посконные рубахи, какие носили большинство мужчин России.

Мы перекусываем в зарослях конопли, а мимо нас вдруг пошли одна за другой группы туристов, возвращающихся с гор. Нас приветствуют, и мы в свою очередь при-ветствуем. Спрашиваю у женщины:

- Как ходилось?

- Замечательно! Только очень холодно, на Ак-Кеме снег шёл, - похлопывает себя по штормовке, под которой что-то бугрится, - Сняла, надеюсь, получилось. А по Кара-Тюреку еле пробились, пришлось брести по колено в снегу.

Теперь я понимаю, почему идущие навстречу почти все в глухих ветровках – намёрзлись! Куда же я иду этот раз?! Господи, помоги! Но сейчас мне жарко в майке.

Идём, передохнув, дальше. Тропа с невысокого перевальчика уходит вниз, на второй луг, у которого уже определяемы размеры – его ограничивает боковой распадок небольшого отрога. Перебредаем ручей с трудом, а помнится, в нём едва набрали воду для обеда. В каком же состоянии ручьи впереди?! Над нами наверху снега нет, а впе-реди, от нас с тропы видно, снежники под солнцем сверкают. Сколько воды сейчас с них стекает! Тропа тянется вверх, опять карнизом врубаясь в откос. В распадке – второй ручей, вполне переходимый. Поднимаюсь медленно, шаг за шагом. Заметно устала: не-сколько часов на солнце, первый день в горах, кишечник расстроен. Почему-то в горах это непременно случается, чистка такая. И когда тропа резко сваливается вниз, на сырую прибрежную террасу, узкой полосой тянущейся на километр, я понимаю, что пора ду-мать о ночлеге. Саня со мной согласен, хотя повторяет, что мало прошли, долго будем идти.

- Отпуск у нас или гонка на результат?! Я лично намереваюсь обжить все стоянки по реке, - успокаиваю его своеобразно.

- Отпуск, - соглашается он. – Я тебе говорил, тренироваться надо.

А сам тоже устал, я же вижу. Тренируется он серьёзно: каждый день по семьде-сят километров проезжает на велосипеде, через день пробегает пять километров и ка-ратэ в зале, мне этого не сделать.

Так под вечер остановились на ночлег, найдя небольшую сухую площадочку. До-стали палатку, поставили. Я занялась ужином. С гор спустилась группа с детьми. Их ру-ководитель слёзно попросил уступить нашу поляну детям. Говорит, что в получасе ходь-бы есть хорошая стоянка на одну палатку с дровами. Им там тесно, их много, а нам будет хорошо. Саня радуется, что ещё пройдём чуть-чуть вперёд и убегает смотреть. Я заново укладываю рюкзаки и думаю о том, как трудно будет сейчас идти после рас-слабления. И что будем делать, если какая-нибудь группа нас опередит и займёт место раньше нас. Придётся идти ещё дальше, а сил нет. Солнце вот-вот за хребет уйдёт, а в горах темнеет быстро. «Хорошее место» оказалось сырым пяточком земли между двух валунов размерами в человеческий рост. Лагерь разбили уже в сумерках, Солнце упало в 18.00. В 20.00. мы уже мирно сопели в палатке, хотя Саня собирался в одиночку си-деть у костра в ожидании звёздного неба. Ничего не снилось, хотя временами будил шум Кучерлы.

15 августа. Лагерь на берегу Кучерлы

Утром встаём в восемь часов. Двенадцать часов подряд спали! Солнце ещё не вышло из-за хребта, поэтому, холодно и сыро. Палатка тоже отсырела, тент нужно про-сушить. Приготовили завтрак. Не успели его доесть, как на поляну вышел, поднимаясь в горы, высокий мужчина. Пока он единственный, кто нас обгоняет. Просится к костру на чай и мы, конечно, разрешаем. Представляется: Гена из Владивостока. У него группа из тридцати человек, есть народ из Хабаровска, Благовещенска, все туристы-водники. Соби-раются сплавляться по Кучерле от устья Текелюшки. Одна часть группы ушла на Белуху, на западную вершину, другие готовят сплав, третьи поднялись к Кучерлинскому озеру. Сам он занимается сплавом тридцать лет. Вчера помогал спустить в Тюнгур туриста, сломавшего ногу, и подкупил в посёлке продуктов. В магазине там почти ничего нет, но появился местного производства экзотический продукт под названием «Пиво самосбра-живающееся».

- Это, - говорит, - вещь! Туристы покупаются на экзотику и берут. Смесь само-гонки с квасом! Выпить и капли невозможно, зато пены хватит для тушения небольшого пожара.

Турист оказался разговорчив. Распаковал рюкзак, поел, выпил чаю. При нём не-удобно оправляться по нужде за кустом. Он видел, что я маюсь.

- Есть проблемы?

- Да вот траванулась чем-то в дороге…

- Здесь это у всех. Вода плохая!

Вода в Кучерле сегодня действительно мутная и нет её знаменитого голубого цвета. Слишком много воды сейчас стекает в неё ручьями со склонов после дождей и снега. Берега подтоплены. Беспокойная речка мчится по ущелью. Петляет возле неё и тропа. То ныряет в заросли, то выскакивает на лужок, то падает под кручу обрывистого берега и шуршит галькой под ногами. Не соскучишься!

Сразу со стоянки у валунов тропа идёт вверх на небольшой перевальчик, с него выходит на розовый лужок, поросший разнотравьем. Здесь цветут одновременно тысяче-листники, кровохлёбка, голубая герань. Розовый цвет лугу придаёт злак, названия его не знаю. Меня ещё в начале пути у алтайской деревни Кучерлы удивило отсутствие поко-сов. Этот луг в сохранности, потому что в горах, сено отсюда не вывезти. Но не скошена трава и на десятикилометровом лугу у деревни, по какому прошли. У русских сёл в до-лине подобрано всё подчистую, даже обочины обкошены, и в каждой усадьбе стоят сто-га. Вспомнился рассказ деда Молоткова, как учили русские поселенцы алтайцев запасать сено для скота на зиму. Кочевники этого не делали

- Наклонится с коня, обломит пучок – другой, веночком свернёт и повесит на де-рево у тропы. Скота у них от бескормицы много гибнет. К русским приезжали: «Сена дай!» «Чего сами не косили?» - спросишь, а они: «Будущим летом сделаем, как вы!», - но всё повторялось из года в год. Сейчас-то лучше у них стало, научились.

С луга тропа выводит на прижим, с которого прекрасно видны в просвете уще-лья белки. Гадаем, что за снежные пики перед нами, пока не угадываем одновременно – Кара-Тюрек! Он в это лето покрылся ранним снегом в начале августа, он к нам сейчас ближе всего, будем под ним проходить. После прижима идёт спуск к полноводному ручью. Я его даже не помню по прошлым походам, а сейчас бежит шумный быстрый поток, какой не перейти по камням.

Я видела, как рождаются горные реки. Сначала малые ручьи, как вот этот, но каждый с яростным упорством пробивает свой путь. Из какого-нибудь тёмного урочища такая речушка, извиваясь и петляя, атакует с разбега встречные камни и лесные завалы. В них нет застоя, ряски, омертвляющей живую струю, как на равнине. С каждым метром пути в них вливается сила и энергия гор. Путь их обычно недолог, до большой реки. Тысячи и тысячи их сливаются в одну – Катунь. У этого ручья тот же путь. Впадёт в Ку-черлу, а та унесёт его воды до Катуни.

Саня уже перебрался с моим рюкзаком на ту сторону. Советует мне разуться и перебрести ручей. Я примериваюсь долго. Он начинает сердиться, сейчас опять услышу: «Надо тренироваться зимой, говорил же тебе!» Но он миролюбиво замечает, что это будет полезное с приятным: ножки помоются. Делаю вид, что смеюсь. Разуваюсь и сту-паю в воду там, где мне кажется безопасней, где не собьёт с ног сразу. Вода ледяная, а я разгорячённая, только и смогла пройти метра полтора. Дикой болью прихватило но-ги, сердце в комочек сжалось, так отреагировали сосуды, что вот-вот хлынет носом кровь. С воплем кинулась назад. Саня меня с того берега уговаривает:

- Быстрее надо! Что ты прогуливаешься?! Беги изо всех сил!

А я понимаю, что сделала глупость, не остыла. Охаю, мысли мечутся: как отреа-гируют суставы на эту процедуру? Знаю нескольких человек лично, которые обезножили после таких купаний навсегда. Отступить невозможно. С уже холодными ногами опять лезу в воду и, к удивлению, брести на этот раз терпимо. Всё-таки ноги так застыли, что, выбравшись на тот берег, воплю на одной ноте, так больно и ноги ватные, не держат. Валюсь на берег, пытаюсь растереть, но тепло не возвращается. Саня свои тоже растира-ет. Бурчит, чтобы села на солнышко и согревалась. Уходит посмотреть, какая дальше тропа, и найти хорошую стояночку, чтобы перекусить, на это место ему и глядеть не хочется, обещает быстро за мной вернуться.

Сижу и чертыхаюсь: такие большие группы туристов проходят к озеру, по два-дцать-тридцать человек, взять хотя бы дальневосточников… Отчего же не остановиться, не наладить переправу для всех? У них топоры большие с собой, сил побольше, чем у одиночек. Не видела по Кучерле ни одной ухоженной стоянки, ни одного нормально оборудованного кострища, сколоченных для удобства стола и скамеек. Тысячи людей проходят за сезон. Ну, может, не тысячи, но сотни, и никто не постарался. Мне по-прежнему холодно у воды, и я выбираюсь на самое пекло. Натягиваю ветровку, хотя солнце припекает. Ноги замёрзли и мне всё равно холодно. Ночью отлично спалось, но я бы подремала. Удивительно это, сплю в городе очень мало, а в последние недели элементарно не досыпала. Ложилась в час ночи, а вставала в шесть утра.

Саня возвращается довольный – нашёл место. Идём через перелески недолго, тропа выводит на чудесный луг. Он немного сыроват, но дернина держит.

- Ах, как хорошо, - радуется Саня, - какая здесь мощь! Я тебя специально этой тропой повёл. Чуть дольше идти, но зато посмотрим стоянку первобытных людей.

На лугу оказывается много народу. Навстречу идут иностранцы группками по три – пять человек. Окликают меня: «Хелло!» Я отвечаю. О чём-то спрашивают меня по-английски, я не понимаю, но бодро машу рукой в сторону снежных пиков: «Дараш-коль!» Услышала и немецкое «Таг!» и ещё что-то, чего опять не понимаю. Должно быть, голландцы, их, говорили в Октябрьском, больше всех в этом году понаехало. Делюсь впечатлением с Саней, что народ заграничный дружелюбней стал.

- Они тебя за свою принимают. Вид у тебя подходящий.

Я в сэкондхэндовских итальянских брюках, очень удобных, кстати, для походов, поперёк штанин надпись: «Бизнес – класс». На голове – импозантная кепка – бейсболка с эмблемой какого-то спортивного клуба. Оглядываем себя и хохочем.

Грот – стоянка впечатляет. Исторический памятник, но и его уже достала рука российского вандала. Справа на скале жирно намалёвано: «Здесь был Вася. Здесь был Коля», и дата посещения места этими дураками. Края раскопа уже оплыли и поросли травой. С сожалением разглядываем под скалой современное кострище. Не удержался кто-то, хвалится сейчас, что на стоянке древнего человека жёг свой костёр. Я громко возмущаюсь. Иностранцы слушают и, должно быть, понимают слово «вандалы», пони-мающе кивают.

Луг чудесен. У первобытных людей прекрасно развито было чувство красоты. В конце луга на берегу Саня спрятал свой рюкзак. Стояночка здесь очень красивая. Кучер-ла стремительно бросается за излучину. Сокрушительный напор огромной массы воды давно снёс с этого участка берега все валуны. У берега глубоко, лыжная палка не до-стаёт дна. Место красивое, но неудобное: дров нет и большие кочки – берег изрядно заболочен. Подкрепляемся финиками и шоколадом, припивая мутной кучерлинской во-дичкой – взвеси какой-то голубой породы много.

И опять ложится под ноги тропа. Извиваясь на крутом склоне, то сбегает вниз, то поднимается вверх. Идётся медленно. Саня, мой друг, максимально облегчил мой рюкзак. Можно сказать, совсем налегке иду. Из-за этого мне чуть неловко перед ним. Это путешествие – его подарок мне ко дню рождения. Я так сильно в себе сомневалась, что не решалась отправиться в поход. И друг решил, что я пойду совсем без рюкзака или с маленьким, только с личными вещами.

- Таня, - убеждал меня в городе, - будешь нести восемь – десять килограммов.

И он действительно уложил в свой рюкзак всё наше жизнеобеспечение. У него палатка, продукты, котлы, топор и даже спальник пуховый пытался выдернуть из моего рюкзака. У нас с ним ситуация наоборот: я не радуюсь, когда легчает рюкзак, как все, а зорко слежу, чтобы Саня не утянул у меня ещё какую-нибудь вещь. Саня добр и забот-лив. Без меня он, конечно, уже давно убежал бы вперёд, он спортивен и в хорошей форме. Он терпеливо ждёт, когда я подтянусь к концу ходки, помогает накинуть или снять рюкзак с плеч. Рюкзак этот раз меня совершенно не тяготит. Очень хочется не подвести Саню и соответствовать своему спутнику, который, невзирая на явное несоот-ветствие наших физических сил, предпочитает ходить со мной в горы вот уже десять лет кряду и уверяет, что я надёжна, и со мной можно в разведку. Да ещё приготовил ма-ленький презент, с улыбкой протянул мне вчера тюбик крема, мы им с удовольствием намазали обгоревшие на горном солнце физиономии и руки. У меня для него тоже есть сюрприз. Зная, что он любит оливки, я купила баночку, начинённых перцем, специально для него, и баночку икры. Лишние шестьсот граммов меня не обременяют.

Устраиваемся на ночлег на полянке у самого берега. В сущности, это сейчас по-луостровок. В речке много воды и она пробила протоки, залив изрядную часть берега. Место низкое, много комаров и берег подмыт очень сильно. С опаской подходишь к воде: дернина держится на честном слове, под ней уже вода, часть корней деревьев висит в воздухе и многие стволы уже рухнули. Но палаточка стоит на бугорке, вокруг неё растут грибы. Их вид меня удивляет: вроде бы розовая волнушка, но бахромы нет и ножки высокие, шляпки же в форме бокалов. Костёр далеко от палатки, но это тоже не огорчает. Дров мало в моём понимании. Саша подтрунивает надо мной:

- В тайге не может быть мало дров!

Я же имею в виду сухой валежник и плавник, за лето туристы повыбрали. Они хорошо горят, и работы для Саши у костра значительно меньше. Остановились рано. Я успеваю постирать бельишко и носки в холодной воде, приготовить ужин. Полюбовались стремительной рекой. Она так переполнена! Вода кипит беловатой рябью, кружится, бьёт о камни волной. Рвётся из тесных ущелий на простор, вниз. И как же она ревёт и шу-мит! Временами не слышим друг друга, наши голоса перекрывает река.

Мы живём в мире звуков. Когда просыпаюсь в шумном городе, мой слух, воз-вращённый от сна к действительности, сразу же отмечает шум автомашин с трассы до-роги через плотину ОбьГЭС, звуки радио от соседей, крики детей во дворе, насильствен-но разбуженных и ведомых в детсад, гудение водопроводных труб, лязг, грохот, шум большого города. Ах, думаю я, как хорошо бы побыть в тишине… Быстрее пусть наступит лето. Уеду в горы и, хотя бы неделю, буду наслаждаться тишиной. Я мечтаю о неделе на природе весь год, выпестываю, выхаживаю свою мечту. И вот она, взлелеянная, сбы-лась: я в горах, среди дикой природы. Найдена светлая поляна в тайге, разбита палатка, разожжён костёр. А тишины нет. Природа, как и город, не обходится без звуков. Неумолчно шумит бурная горная река Кучерла, кричит в небе ворон, шелестят под вет-ром деревья, травы, в травах скрипят кобылки, меж горных вершин с гулом проносится ветер, под крышей палатки нудный писк комара. И всё-таки на природе эти звуки вос-принимаются как тишина.

Природа – целитель, делает человека добрее, устремлённее, красивее. Общение с нею становится счастьем в путешествии, когда есть с нею осознанная связь, когда есть возможность остановиться, оглянуться, собрать на еду горсть ягод, выбрать для супа лучшие грибочки из многочисленных семеек, не озадачиваясь набить ими корзину «про-запас», рассмотреть растения, минералы, птиц, полюбоваться панорамой гор с перевала или чудесным видом на излучину реки, меняющейся картиной облаков в небесах.

Ещё рано. С полянки нашей хорошо видно, как по тропе спускаются одна за дру-гой группы туристов. Маленькие компании в один-три человека тоже есть, но больше почему-то больших, по пятнадать-двадцать и более человек. «Верблюды», - вспоминается определение туристов Капитолиной Ивановной из Октябрьского, с ударением в слове на «ы», - верблюды, как есть верблюды!» Определение точное. Вереницы вышагивающих с огромными горбами рюкзаков за плечами туристов действительно очень напоминают ка-раваны в пустыне. Весь вечер, нас не боясь, прыгает по стоянке маленькая серая птичка, чуть больше воробья, с широким коротким раздвоенным хвостом. Как мало я знаю! Вот и птичку определить не могу, и цветущий злак, придающий розоватый вид лугам. Про синий цветок на обочинах дорог только недавно узнала, что это синяк обыкновенный, синяк вульгарис. Много читаю, знаю, например, теоретически, что на лугу может расти вейник, но я его не знаю. И не везёт мне на учителей в природе. Кого не спрошу, ни-кто ничего не знает. Не знают птиц, зверюшек, насекомых, травы. Мне самой чаще при-ходится объяснять, чем слушать.

С обеда мне хочется спать. Как только солнце уходит за хребет и начинает тем-неть, я ухожу в палатку.

16 августа. Лагерь-2 на берегу реки Кучерлы

Опять удивляюсь тому, что проспала двенадцать часов подряд. В семь вечера забралась вчера в спальник, не слышала даже, как улёгся Саня. Его завораживает звёзд-ное небо в горах, и он не упускает возможности им полюбоваться. И в семь утра вы-бралась из спальника. Сегодня нет росы, но солнце ещё за хребтом, без него холодно. На небе хмарь. Только бы не испортилась погода! В дождь в горах тоскливо. Хочется двигаться, а мокрая тропа не даёт, приходится пережидать. С мокрыми дровами про-блема у костров и с мокрой одеждой. Долго возимся в лагере, надеясь, что развеет ту-чи.

Я сегодня бодра. Двух первых дней мне хватило, чтобы акклиматизироваться. Уложены рюкзаки, накинуты на плечи. Легко шагаем, сегодня прохладно. Но далеко не ушли, начал сыпать дождь. На очередной стоянке тормозимся, надеясь переждать. Дождь несильный, скорее морось. Ждать надоедает, и мы решаемся идти, пока тропа не раскисла, хотя Саня предлагал ставить лагерь, пока ещё относительно сухая почва. Тропа перелесками постепенно поднимается в очередные луга. Обгоняем седого дедуш-ку, у которого отличное снаряжение, но как-то странно всё уложено: рюкзак почти пу-стой, снизу болтается яркая крутая палаточка, с одного бока ледоруб, с другого – каре-мат.

- Саня, посоветуй ему удобнее уложить груз. Замучается так идти, смотри, как его качает из стороны в сторону!

- Неудобно лезть с советами. Он, похоже, иностранец, а они в одиночку в погра-ничье не ходят, - отвечает он.

Обгоняем молодого мужчину, затем женщину с подростком. Идётся без солнца сегодня удивительно легко. Саня то и дело меня одобряет:

- Хорошо, хорошо идёшь!

Поднялись на очередной бугор, перебрели ручей, тоже весьма полноводный. Пристроились передохнуть на бревне. Саша выдал на перекус по три штучки фиников и дольке шоколада. Перед нами небольшой лужок, сильно наклонённый к берегу Кучерлы. Внизу, на берегу, стоят новенькая, срубленная из лиственницы, изба, навес над обеден-ным столом, сруб, уборная. Должно быть, для иностранцев построили, решаем мы по-сле обсуждения увиденного. Нас обходит давешний дедуля и направляется к избе, под-тверждая наши мысли. Луг сырой. По нему течёт вода – скатывается со склонов утренний дождь. Наша тропа на озеро идёт выше этой, к избе. Поднимаемся к ней, стараясь не попадать ногами в дождевые потоки.

Некоторое время спустя передыхаем после небольшого подъёма. Опять нагоняют нас женщина с подростком.

- Вы не видели на тропе этакого седого дедушку? Он иностранец, профессор Эн-тони из Англии.

- Видели! У него плохо груз уложен. Вы ему подскажите, а, лучше, сами ему рюкзак уложите.

- Знаем! Но беда с ним, мы укладываем, а он всё в прежнее состояние приво-дит. Считает, что ему так удобнее. Вот, ледоруб свой потерял, мы нашли и несём. Ска-жите ему, если увидите, чтобы не волновался. Он где-то позади нас или вперёд ушёл?

- Видели его заходящим в избу.

- Догонит!

Они уходят. И мы поднимаемся после передышки. Почти сразу выходим на сухую стоянку у следующего ручья. У кострища стоят отличные горные ботинки. Саня ставит свою ногу рядом – размер его. Поднимает и переворачивает их. Увы, подошвы сильно прогорели. Поколебавшись, Саша прячет находку под куст. Его австралийские кеды уже начали рваться.

- Если на обратном пути моя обувь совсем развалится, придётся думать, в чём идти. Могут пригодиться, хотя бы на несколько ходок, из тайги выйти.

Такая подгоревшая обувь есть почти на каждой стоянке. Мы и сами на Шавлин-ских озёрах, на Северо-Чуйском хребте Алтая, подпалили мои кеды и Санины кроссовки. Сырую обувь хочется побыстрее высушить, особенно после дождя, вот и подносишь ближе к углям. Частая ошибка в горах.

С этой стоянки Саша срывается с места вверх по тропе, бросив мне уже на ходу:

- Здесь крутой подъём. Пойду быстро, чтобы тебе поскорее помочь!

Над тропой висит каска, на дереве затёс – туристские символы верхнего пути.

- Саня! – кричу ему вдогонку, - Здесь внизу тропа!

Не знаю, откуда у меня хорошее чувство дороги. Сколько раз оно меня уже вы-ручало! Тропа явно идёт вниз, но вполне может быть, что её так набили, спускаясь к ручью за водой. Опять же, на ней лошадиный навоз. Но и на той, что ведёт вверх, тоже следы лошадиных копыт. Вздохнув и скрепив сердце, тащусь вслед за Саней. Меня кру-тые подъёмы сильно выматывают, хотя люблю их больше, чем тягуны. Тропа почти сра-зу уходит свечкой вверх. На мокрой земле следы оскользнувшихся лошадиных ног. Бед-ные животные! Им-то за что достаётся такой путь?! Пыхчу, лезу наверх, почти на пузе, долго. Навстречу поспешно спускаются уже знакомые женщина и подросток:

- Дедушку нашего видели? Мы его потеряли!

Чуть позже спускается мужчина:

- Вы на Кара-Тюрек?

- На Дарашколь попытаемся.

Он непонимающе секунду глядит на меня:

- Дедушка не попадался?

- После избы – нет.

Он ринулся вниз. Слышу, ещё кто-то спускается, дыхание тяжёлое доносится. Успеваю про себя ругнуться на тропу – вот крутяк и грязь! И вижу Саню, который не за-державшись возле меня для объяснения, в темпе скатывается вниз, и уже оттуда до меня доносится:

- Это тропа на Кара-Тюрек для ленивых, кто не хочет подниматься по Текелюшке! Я балбес, видел же каску, символ горника!

И совсем уже издали:

- Ты прости меня, что намучил зря. Здесь интересно было бы походить, но толь-ко не сейчас! Должно быть, Николай Романович со своими ребятами именно здесь ошибся, он рассказывал, что пошли гребнем.

Поколебавшись – спускаться, что ли? – начинаю двигаться вниз. Саня на поляне, и возбуждение ещё не отпустило его. Оно светится в глазах, ощущается в частом прерыви-стом дыхании:

- Какой балбес! Сколько времени и сил потеряли!

- Зато узнали новую тропу на перевал!

- Походить бы здесь, - мечтает Саня, – но, конечно, в июле. Сейчас поздно, много снега. На гребне простор, никаких корней, иди да иди себе по камням. Помнишь, как хорошо было идти по Кара-Тюреку?!

Помню я, помню эти кошмарные осыпи! С нижней тропы на поляну выходит мужчина с мальчиком. Идут приветствия с обеих сторон.

- Папа, далеко до деревни?

Мужчина достаёт из кармана куртки коробочку навигатора спутниковой связи:

- Двадцать два километра.

- Хорошая штука! – Саша заинтересован, - Со спутником связывались? А сколько до Текелюшки?

- Восемь километров. Штука действительно удобная. Я теперь всегда точно знаю, сколько идти, какая высота.

- Дорого ещё для меня, но когда-нибудь куплю, - вздыхает Саня.

Да, богатым сейчас хорошо. Вчера над нами несколько раз взад - вперёд летал вертолёт. Кто-то с удобством забрасывался на озеро. И вряд ли иностранцы, те деньги считать умеют, обошлись бы одним рейсом.

С утра, когда шёл дождь, мы поднимались медленно по мокрой скользкой тро-пе, с частыми остановками для передышки. Теперь вот ещё время потеряли…. Опять прошли немного сегодня. Перебрались через очередной, вполне переходимый, ручей, поднялись на небольшой перевальчик и вышли на болотистое место. Очень грязно сего-дня, тропа преодолевается медленно. Затруднения вызывают только места, где тропа пересекает устье боковых распадков, где нужно переходить вброд небольшие речушки. Перед Текелю должна быть очень мокрая гора, не хочется по ней подниматься вечером. Эти восемь километров, что выдал спутник, не по асфальту, мы на неё сегодня подни-маться не будем. И, выбравшись из болотистого места, останавливаемся на сухом при-горке под кедром. Стоянка удобная и, помнится, мы здесь уже разок ночевали, когда возвращались от Белухи. Было тогда полнолуние, волшебное зрелище в горах. В не-скольких метрах ниже нас, по ту сторону речушки, остановились англичане. Они всерьёз относились к своей «экспедиции в дебри глухой сибирской тайги». Мы пришли на сто-янку одновременно. Саня, я и моя четырнадцатилетняя дочь Юля быстро запалили ко-стёр из сухого плавника, приготовили ужин, англичане при свете фонаря пилили в это время двуручной пилой полутораметровой толщины упавший старый кедр. Оператор снимал эту бессмысленную работу, а ребята потихоньку протягивали нам свои кружки, в которые мы наливали им чай.

К ночи распогодилось. Сидим с Сашей у костра, который уже опал горсткой пеп-ла. Лиственница разгорается очень тяжело, стреляет искрами, но даёт жаркое пламя и, сгорая, не оставляет после себя пепла, а кедр оставляет.

-Замри и не шевелись! – вдруг на одном дыхании шепчет он, - Медленно поверни голову…. На берегу маралы, их два. Видишь?

Вглядываюсь в полусумрак. Вот они, красавцы! На водопой пришли. Любуемся. Но что-то их настораживает, и они уходят опять в тайгу. Саша рассказывает, что в этом же месте видел маралов в своём первом походе по Кучерле. У них была группа из трёх человек. Как водится, у одного расстроился кишечник и так сильно, что он не мог идти дальше, его оставили на этой вот стоянке. Саня с товарищем поднялся по склону вверх, и они наткнулись на маралов.

Сидим радостные, души трепещут от эмоций. Спрашиваю, почему шепотом гово-рил, ведь река так шумит, что не слышим друг друга.

- Момент такой был! – серьёзно отвечает Саша.

Любуемся рекой. Глядеть на неё не надоедает. Сколько лет нужно было, чтобы река промыла себе это ущелье! И эту работу река не закончила, продолжает врезать своё русло и перекатывать по нему огромные валуны, валить могучие кедры и листвен-ницы с подмываемых берегов. В некоторых уловах целые завалы из деревьев. Просу-шенная солнцем древесина прекрасно горит, и мы её используем для своих костров, ес-ли попадается. Я заметила, что по левому берегу плавника всё же гораздо больше. И на Ак-Кеме та же картина. Разница только в том, что там тропа идёт левым берегом, а здесь – правым.

Опять, не дожидаясь звёзд, уходим спать часов в девять. Середина августа, днём ещё тепло, порою, даже жарко, а по ночам холодно, на грани заморозков. Не хочется расплёскивать тепло. Саня лезет в спальник в брюках, тёплом свитере, тёплой вязаной шапке. Я, чтобы уши не мёрзли, обматываю голову платком, но он мне мешает, и я стараюсь, всё же, обходиться без него.

17 августа. Каньон Текелюшки – берег Кучерлинского озера.

Сегодня меня ждёт трудный день, утром обнаруживаю, что сработала женская физиология, начался цикл. Пока сушился тент, остатками кипятка, разбавив его чистой водой из ручья, вымыла волосы. Все прежние стоянки нас чистой водой не баловали. Потеешь на тропе страшно, иной раз пот глаза заливает, так приходится упираться. Едим с Сашей немного: каши на воде или молоке по утрам и вечерам, один раз вскрываем консервы рыбные или паштет. По утрам и вечерам едим по два сухарика, чай – неогра-ниченно. В горах быстро обезвоживаешься.

Переправились от стоянки через ручей по бревну. Сразу начался очень грязный подъём к Текелюшке. Попалась сухая речка, которую Саня принял за неё. Я рассмеялась только: у Текелюшки такой мрачный глубокий каньон, что его не спутаешь с руслом ка-кой-то речки. Пошёл небольшой спуск в очередной распадок, а потом подъём к устью Текелю. В просвет меж деревьев с тропы виден мощный завал поперёк Кучерлы. Груды огромных стволов, вывороченных с корнями кедров и лиственниц, плотиной перекрывают реку. Вода ревёт. Под её напором образовалось новое русло, и в узкую промоину у ле-вого берега устремлён мощный поток. Как сплавщики пройдут это место? Наш гость у костра, пятидесятилетний мужчина из Владивостока, говорил, что сегодня начнут сплав-ляться. Лёгок на помине, появляется он сам. Бежит за барнаульцами, с которыми мы недавно встретились, ему что-то от них надо. Сказал, что к сплаву готовы, но нет ещё группы, ушедшей на Белуху. Барнаульцы же прошли тем маршрутом, какой спланировал Саша для нас, но с обратного конца, с Мультинских озёр. Говорят, что идти трудно. Очень крутой перевал сразу от озёр, они даже думали, что не смогут спуститься, и ме-шал снег на перевалах, на леднике.

После небольшого спуска мы стали подниматься на мокрую гору. Прямо по тро-пе бегут ручьи, их сотни Место было бы совсем неприятным, но мы прошли какой-то своеобразный высотный пояс и появились среди растительности ягоды. Вдоль тропы за-росли малины, чёрной смородины, жимолости, куртинки брусники. Горсть за горстью бросает в рот ягоду Саня, я тоже щипаю, но остерегаюсь: если жимолость и малина со-зрели, то брусника и смородина зеленоваты, им дозреть бы надо. Всё это таёжное бо-гатство служит утешением. Приходится изощряться, выискивая место, где поставить ногу. Но и этот муторный участок с беспрерывным подъёмом закончился. Вот уже гул закла-дывает уши: в провале глубокого каньона шумит Текелюшка. Сегодня в устье у неё три русла. Через все налажены переправы из брёвен, а над одной из проток над высоко ви-сящим бревном натянуты канатные перила.

Передыхаем в каньоне на той стороне и лезем по тропе дальше. Подъём – спуск, подъём – спуск. Светлый лиственничный лес сменился тёмным кедрачом. Наконец, тропа пробивается к реке. Прижим, по которому она идёт узким карнизом, выводит её на низкий берег. Здесь стоит высокий крест с фото девушки, погибшей в этом месте при сплаве. С той стороны реки доносится шум водопада, это срывается с висячей долины река Калагаш.

Чем выше поднимаешься, тем уже русло Кучерлы. Кипящие струи воды по-прежнему стремительны. Сильно подтоплены берега. Весной у паводковых речек вода небольшая. Взломает ледяной покров, расшвыряет льдины по берегам, пошумит, мутная и яростная, день – два, и войдёт в берега. Коренная вода идёт, когда начинается таяние белков – так называют в Сибири снега на вершинах гор, вечные снега. Июль и первая неделя августа в этом году были жаркими, а потом выпал снег. Вот он и тает сейчас интенсивно под солнцем, стекает ручьями в реку, а она спешит вниз. Мы тоже спешим, но в обратную сторону, к истокам. Идём дальше болотистым лугом. В самом его начале Саня занервничал, что медленно идём:

- Отсюда до озера можно добежать за два часа. Впереди крутой подъём. Я тебя оставлю, ты иди, как можешь. А я подниму свой рюкзак к озеру и встречу тебя. Надо до темноты лагерь разбить и дрова найти.

- Саня, меня рюкзак не тяготит. Я болота боюсь, на каком мы с тобой в про-шлый раз тропу потеряли и ушли на звериную.

- Нечего бояться! С неё, если промахнёшься, бери левее. Вообще бери левее, иди торной тропой по лошадиным следам.

Он уходит. Тропа у реки разбита лошадьми. Выхожу на злополучное болото. Приглядываюсь: следы ведут во всех направлениях. Прыгаю с кочки на кочку, получается удачно, ноги не сильно промочила. Стараюсь брать левее, но тропа упрямо уводит вправо, к реке. Иду и обмираю: семь лет назад где-то в этом месте, на болоте, мы сбились с туристской тропы на охотничью, потеряв при этом мою дочь Юлю, я брала её с собой, чтобы подарить ей Белуху. Ходим обычно с интервалом в несколько десятков метров друг от друга, чтобы наслаждаться пейзажами перед глазами, а не спинами спутников, видимся на привалах. Юля тогда благоразумно пристроилась за большой группой москвичей и ушла на озеро с ними. Я её поджидала на выходе с болота и не дождалась. Бегали потом с Саней, прочёсывая болото и пытаясь её отыскать, пока не поняли, что и мы теперь не на той тропе. Охотничья вывела нас на прижим, а там ска-ла – непропуск. Пришлось заползать на крутобокую морену, буквально носом землю ры-ла и нюхала, ползком, цепляясь за гору руками и ногами, вжимаясь в неё животом, а потом идти напролом по тайге, пересекая звериные тропы, чтобы выйти к торной, наби-той туристами.

Прошла несколько небольших стоянок, на одной передохнула. Тропа вывела на прижим, поднимаясь довольно круто, и спустилась на берег. Охаю: ошиблась, надо воз-вращаться! У меня же сил не хватит вернуться к болоту и ещё раз проделать путь. Упрямо тащусь вперёд: озеро всё равно впереди. Узкая полоса берега перегорожена жердями и тропа упирается в проход. Кто-то умный, думаю, я перегородил охотничью тропу, чтобы не шли туда, а может маралов сюда загоняют, и всё же иду за изгородь. Начинается подъём. Вдруг вижу под огромным валуном стояночку. Горит костерок, па-рень с девушкой обедают: тарелка с сухофруктами, в котелке на две кружки чай, горка орехов. Я радуюсь, что встретила людей:

- Здравствуйте! Извините, вы с озера? Я опасаюсь, что ошиблась тропой, блужда-ла здесь несколько лет назад.

- Идите, идите своей дорогой! У Вас негативная энергетика, а трапеза должна проходить в молчании. Разве Вы не видите, - парень демонстрирует орех, - я ем!

- Пусть эта пища пойдёт во благо! Извините, я только хотела спросить о дороге.

- Молчите! Дорога ведёт к озеру. Можете чуть дальше передохнуть минуту, но молча, не вносите возмущение, энергетика меняется!

- Спасибо, я не устала.

Совершенно ошарашенная реакцией молодых людей, поднимаюсь по тропе. У них духовные заморочки, успокаиваю себя. Я ведь с подобными уже встречалась. Но как может духовно развитый человек огорошить постороннего, впервые встреченного, сооб-щением о том, что у него негативная энергетика?! Так ведь и убить можно мнительного человека. Я себя таковой не считаю, но мне ужасно неприятно. Понимаю, что я была взволнована, и экстрасенс мог это уловить. Но не должен, не должен он говорить это совершенно незнакомому человеку! Нельзя сказать, что я убита этакой встречей, но я как-то сразу потеряла силы.

Идёт подъём на морену. Пейзаж вокруг под стать моему настроению. Меж де-ревьев разбросаны огромные валуны. У них разные размеры, от чемодана до автобуса. Бока валунов курчавятся лишайниками, припаянными к гладким каменным плитам. Оступится нога с тропы и проваливается в мох. Вот местечко, таким представляются мне чертоги сказочного Берендея. Вижу Саню. Идёт навстречу и кричит:

- Рекорд! За час пятнадцать наверх забежал! Сейчас впереди будет крутяк, потом немного полого, а потом опять подъём, совсем крутой. На верху морены полого и спуск к озеру короткий. Устала? Давай рюкзак! Я опять убегу, надо лагерь разбить. Солнце скоро садится. Ты тихонько поднимайся и спускайся, уже немного осталось. Береги ноги, тропа тяжёлая. Ты чего такая пришибленная? Что-нибудь случилось?

- Да нет, всё нормально. Людей странных встретила и расстроилась немного. – и я рассказываю ему о встрече.

- Не бери в голову! Это они тёмные. Ты самый светлый человек из всех, кого знаю. Их, к сожалению, духовников липовых, много. Ты же знаешь, как они Алтай лю-бят. Говоришь, тесёмки у них на головах и волосы длинные у парня? Это кришнаиты. Пусть себе в молчании вкушают. Это их проблемы, не твои. Идём!

Он опять уходит. Поднимаюсь по морене медленно и с удовольствием. Здесь есть тишина. Гул реки сюда чуть доносится. Лишь ветер гуляет в вершинах и глухо шу-мит в кронах, отдаваясь чуть слышным посвистом в моих ушах и в отверстиях капроно-вой сеточки моей кепки. Слева от тропы растут гольцы. По ним идёт на озеро верхняя тропа с перевала Кара-Тюрек. Во все стороны до горизонта тянутся гряды гор, покрытых сплошной тайгой. Над ней поднимаются куполообразные вершины, уже безлесные, то есть гольцы, как их называют в Сибири. Гольцы поднимаются круто над глубокой впа-диной. Поверхность их плоская и представляет собой сплошные россыпи каменных глыб, поросших лишайниками. С высоты гольцов, достигающих более двух тысячей метров над уровнем океана, открывается обширный вид. Гряда морены чуть выположена на верху и заросла кедрачом.

Спуск к озеру идёт по крутому, совершенно лысому и плохо задернованному склону. На тропе видны следы скольжений лошадиных копыт до двух-трёх метров дли-ной. Очень круто и скользко, но всё-таки временами можно зацепиться ногой за высту-пающие из земли камни или, сойдя с тропы, за кочку с травой. Изредка попадаются группки деревьев или одиночные кедры. Вижу спиленный кедр и разложенные на крутя-ке то ли для просушки, то ли ещё с какой-то неведомой мне целью, кедровые ветви. Почему-то от вида погубленных человеческой рукой деревьев, голых пеньков сжимается всегда моё сердце. Вот и сейчас сдавило болью грудь, и я тихо прошу прощения у де-ревьев за то, что сделали люди. Помню, что на берегу почти нет дров, многие поколе-ния туристов давно повыбрали всё, что плохо лежало или росло на этой оконечности озера. Поднатужившись, ухватывая три тяжёлых ветви – больше мне не поднять – всё подспорье Сане для костра. Ветви эти, как якоря, дополнительно удерживают меня на склоне.

Кучерлинское озеро лежит в котловине внизу как зеркало. Сегодня оно не бирю-зовое, каким увидела его первый раз, а белое. И полноводное, вода подступила к ку-стам на берегу, закрыв камни, с каких удобно было умываться. Вода с рёвом несётся по наклонному природному жёлобу, выпуская на свободу реку Кучерлу. Тропа сбегает вниз, на открытую поляну. Видна стоянка. Можно, наконец, запалить костёр и отдыхать. Про-дираюсь сквозь последние кусты жимолости и вот уже передо мной водная гладь с ба-рашками волн, бьющихся о камни. Опять гул воды настойчиво лезет в уши. От чужой одинокой палатки седой мужчина в камуфляже приветствует меня своеобразно:

- И для чего несёшь сырые ветки? Дров полно нарубленных, - он кивает на по-ленницу позади костра, - Ребята мои сухостой распилили. Мало этих, так под навесом за палаткой ещё есть.

- Лишними не будут! – отвечаю я. – Здравствуйте! Меня зовут Татьяна. Давайте знакомиться.

- Петрович! Все меня так зовут. А вообще-то я Константин. Садись к костру, сей-час чай свежий будет.

Конечно, чай, и как хорошо, что нашлось место у очага и для нас. Я устала се-годня, даже шевелиться не хочется. Натягиваю свой свитер, нашла его в кустах под мо-реной. Думала, Саня мне его специально оставил на тропе, чтобы меня, разгорячённую, не охватило вечерним холодом от воды, а он, оказывается, потерял, когда нёс мой рюк-зак не на плечах, а ухватившись за станок, свитер выпал из трубы каремата. Санино признание в оплошности нисколько не умалило моих добрых чувств к другу. Его по-мощь мне во всех делах просто неоценима. Ставим палатку, я раскладываю коврики и спальники, убираю вещи под тент. Саня достаёт из своего рюкзака продукты и, улыба-ясь, довольный, говорит:

- Мы выполнили программу минимум – дошли до озера. Медленно получается, грязно очень, и ты не тренировалась. Но здесь пробудем два дня, давно об этом меч-тал, нравится мне здесь.

Несу с озера воду в котелке и сокрушаюсь, что мутная. Петрович меня предосте-регает:

- Не стоит озёрной водой пользоваться. Животы разболеются. Цвет взвеси в воде непонятный, то ли хром, то ли ещё что растворено. И, говорят, она сильно мине-рализованная, к ней долго привыкать надо. Я из родника воду беру. Где бы ни оста-навливались, я всегда ищу родниковую воду. Здесь тоже нашёл и почистил его. Наби-рать, правда, приходится кружкой.

Он машет рукой в сторону грязной ложбины, истоптанной копытами и усыпанной конскими яблоками. Идём с Саней туда. Между кустом жимолости и камнем расчищен-ное крохотное, размером с суповую тарелку, озерко чистой воды. Я в сомнении – в по-луметре от родничка кучка навоза. Наклон, правда, в её сторону, сам родничок чист, если не считать плавающих на дне подгнивших травинок. Вешаю котелок над огнём и получаю возможность оглядеться, дела неотложные сделаны.

На знакомой поляне сейчас стоят всего две палатки, наша и Петровича. Кострище осталось одно, хорошо оборудованное, у большого валуна. К валуну прислонён дощатый стол – щит, по сторонам от кострища с обеих сторон два ошкуренных бревна. Камни с поляны убраны и сложены по краям в несколько кучек. На столе в противне соблазни-тельно светится жареная рыба, у бревна – куча розовато – лиловых крупных кедровых шишек.

- У Вас солидный экспедиционный лагерь.

- Так оно и есть. Я комендант. Мне шестьдесят три года, за молодыми мне уже не угнаться. У нас здесь два отряда. Один пошёл на Белуху, будут подниматься на За-падную вершину. Второй отряд пошёл побродить по перевалам, посмотреть на Дараш-коль. Эти должны вернуться завтра к вечеру.

Он угощает нас рыбой. Хариус ловится, по его мнению, плохо. Очень мутная во-да, и даже чистые воды ручьёв, впадающих в озеро и в устьях которых он рыбачит, ры-бу сейчас не прельщают. С утра Петрович поймал всего девять штук. Говорит, что этого мало. Ему всегда удавалось кормить рыбой до отвала группы по тридцать человек.

- Чтобы насытиться, как минимум нужны три рыбы на человека.

Ого! Саня загорается немедленно идти рыбачить. Петрович его останавливает:

- Сейчас ничего не поймаешь. Клёв идёт перед восходом и перед закатом солнца. Завтра с утра пойдём. Снасти у меня есть, и для тебя найдётся, ребята оставили.

Сидим, сумерничаем. От костра мечутся искры. Горы, кажется, придвигаются к костру. Неспешно ведём беседу о том, кто, где бывал. Константин Петрович Хомяков, бывший преподаватель электродинамики в Уфимском нефтяном институте, сейчас воз-главляет Республиканскую туристскую спортивную ассоциацию. Соглашается, что в мас-штабах небольшой республики легче находить средства на спортивно – оздоровительную работу, чем в любой из областей России. Ему удалось даже организовать этим летом туристский слёт для двух тысяч детей, с бесплатной кормёжкой, медицинской помощью и транспортом. Деньги на проведение праздника выделили правительство Башкортостана и спонсоры из предпринимателей и бизнесменов. Петрович путешествовал по Хамар-Дабану, Путоранам, Тунгуске. Я встрепенулась: где на Тунгуске?

Оказывается, он, как и я, участвовал в работе Комплексной самодеятельной экс-педиции в зоне тунгусской катастрофы, единственной в своём роде внебюджетной науч-ной организации, занимающейся с 1959 года исследованиями проблемы, только годы работы у нас не совпали. Я попала туда в 1968 году, а он – год спустя, в 1969. Тут же обнаружилось, что у нас много общих знакомых. В очередной раз убеждаюсь, как тесен мир! Делимся впечатлениями от увиденного здесь, на Алтае. Петровича удивляют и возмущают семейные пары с малолетними детьми:

- Сегодня опять с ними ругался. У неё за спиной в станочке сидит полуторагодо-валый малец, головёнка на бок свесилась, губы синие, глазёнки закрыты. Ещё один, лет пяти, в ногах у отца путается. Что же, говорю, вы с детьми делаете! Маршрут для них непосильный. Здесь здоровым спортивным взрослым и то трудно. А он хвалится: ребё-нок с ними на перевале в снегу ночевал! Зачем, для чего ребёнку эти муки, он ведь ещё ничего не понимает, не могу понять.

- Это кришнаиты. Они Кучерлинское и Ак-Кемское озёра за священные почитают, водят туда детей для ритуальных омовений, - вступает в разговор Саня, - я их тоже не понимаю.

- Безумие какое-то! Хотели возле меня остановиться, но я их прогнал. Сказал, что не хочу страдать, глядя на мучения ваших детей, уходите с глаз долой, пока не взял хворостину и топор, да не покалечил. Меня любой суд оправдает.

Кришнаитов действительно на кучерлинской тропе этим летом много. Впрочем, Алтай издавна притягивает к себе занятых духовным поиском. Николай Рерих после изу-чения легенд и преданий писал: «В Алтае, на правом берегу Катуни, есть гора, значение её приравнивается мировой горе Сумеру». Место это, Белухинский горный узел, в ок-культной литературе часто упоминается как сосредоточие светлых духовных сил. Сюда приезжают многие из увлекающихся восточными учениями, историей старообрядчества, интересующихся философскими взглядами семьи Рерихов, считающие себя экстрасенсами, магами, колдунами, целителями. Приезжают сюда, не зная местных, далеко не простых, взаимоотношений, истории, традиций, культуры. К сожалению, среди них часто попада-ются проповедники, считающие себя мессиями, гуру, людьми исключительно высокой ду-ховности. Местное население настораживают их полярные высказывания, их настойчи-вость убедить в своём. Неудивительно, что местные жители настороженно относятся к слишком назойливым, выталкивают их из своей среды. Предпочитают продавать пустую-щие дома «своим», а не пришлым. А поток желающих поселиться в районе всё растёт.

Я приезжаю на Алтай довольно часто, а Усть-Коксинский район чаще, чем в дру-гие места. Конечно, всегда нахожу время зайти в гости к знакомой семье старообрядцев. Меня принимают, как родную, этому есть свои причины, и то, что моя дочь крещена в водах Катуни по их обряду и фактически является членом общины, далеко не послед-няя. Мне рассказывают районные новости, делятся горестями, дают заказы на городские покупки для хозяйства, рассказывают о новых поселенцах, которые удивляют своим по-ведением. В последние несколько лет одно из сёл в Уймонской долине облюбовали для своего местожительства кришнаиты и йоги. Чуть позже появились «русские индейцы».

О последних. Идея изменить городской образ жизни, полный социальных услов-ностей, замкнутых пространств городских квартир, оторванность от естественной природ-ной среды всегда живёт в умах людей. Вот и в Усть-Коксинском районе появились же-лающие «уйти назад», жить по законам первобытных обществ в дикой природе, в дан-ном случае по законам американских индейцев, отсюда и название. Попытка кончилась плачевно. Если летом встречающиеся в тайге в набедренных повязках и с луками в ру-ках «индейцы» вызывали лишь любопытство, то осенью полуголые люди, совершающие набеги на огороды и разоряющие стога сена, уже раздражали. Охотники устроили обла-ву и выловили «дикарей», сдав их в милицию. Кое-кого пришлось спасать в тайге зи-мой.

Кришнаиты поселились в деревне Мульте. Всё бы ничего, они не слишком доку-чали. Но их жёны беременные не ели мясо, не пили молоко, рожали детей в воды Ка-туни. Ели они только травы и орехи. В сорокаградусные морозы такого питания оказа-лось недостаточно. Матери падали в голодные обмороки, детишки от голода умирали. Этого сельчане перенести не смогли – к детям отношение в деревнях особое. Сейчас ка-кая-то община поселилась в землянках на берегу Катуни, на задворках у наших хозяев. Сначала построили себе из бруса осенью храм, сами же люди зимовали под землёй. У одной семьи родился ребёнок, у матери пропало молоко, и отец обратился к Капито-лине Ивановне за помощью – она слывёт в долине травницей. Капитолина в помощи не отказала, сходила к ним, посмотрела роженицу:

- Алексеевна, веришь? Она не ела ничего, кроме орехов, сушённых травы и ягод. Ну чисто корова! Так я корове пойло и то забеливаю. Выписала я ей лечение мясное да пару вёдер картошки передала.

Это рассказ, что называется, из первых рук. Йогов и в этом году встретить не редкость. Несколько дней назад Сергей Михайлович мне рассказывал в Октябрьском:

- Пошёл намедни на белок за луком. Вижу – фигура непонятная на горе. Я под-крался незаметно, в тайге это первое умение. Глаза бы не глядели, тьфу! Сидит, ноги за голову забросил, прямо обрубок, а не человек. Всё хозяйство из трусов наружу. Я ему и сказал, что отрежу у него, милок, прямо сейчас причандалы его, чтобы народ не пугал. У нас здесь бабы по ягоду ходят, напужаешь до смерти, а может и скинет какая. И ведь сидел, не шевелясь, не меньше часа. Пока я скрадывал его, да разглядывал испод-тишка, он и глазом не моргнул, чистый мертвяк.

Непонятное, праздное и безответственное, не рациональное с точки зрения хозяй-ственного крестьянина, поведение непрошенных соседей в разгар лета, когда день год кормит, когда жизнь зависит от натурального хозяйства, когда каждодневно необходимо пасти скот, запасать ему на корм зимой сено, дрова, собирать грибы, ягоды, орехи, уха-живать за огородами, вызывает недоумение и желание отгородиться от такого соседства.

К рериховцам отношение особое. Их здесь тоже много, они приезжают в Верх-Уймон, где останавливалась Трансгималайская экспедиция Рерихов в 1926 году и где сейчас действует музей, Красивая идея привлекла большое количество людей с психиче-скими отклонениями, людей, плохо соизмеряющих свои субъективные, идеалистические миры с объективной реальностью. И, если нормальные люди посещают музей, любуются природой, интересуются жизнью, то эти слушают и слышат только себя, говорят только о своих достижениях на пути духовного совершенствования и пугают опять же местных жителей утверждениями: «Калифорния погибнет, воды океана над ней сомкнутся! Было мне видение по энергоинформационному каналу. А у Вас канал открыт? У вас здесь та-кая энергетика, вы все летать должны! А здесь живёт какой-нибудь Учитель?» Для таких есть здесь слово «рерихнувшиеся»

Но отношение к рериховскому движению в последние годы изменилось с нега-тивного на положительное. Справедливости ради надо сказать, что негативным здесь было отношение к любым духовным поискам, включая действующую православную цер-ковь. Истинными и заслуживающими доверия признавались только действия своей ста-рообрядческой беспоповской общины. Появление телевидения принесло в этот край не-кое подобие терпимости к инакомыслящим. Здесь зорко приглядывают друг за другом, но не принято лезть не в свои дела. Напор жизни извне всё же оказался слишком си-лён и внёс заметные разрушения в общину: появились, пьющие, воровство, обман.

Над Кучерлинским озером давно уже ночь, а мы всё разговариваем. Сегодня очень удобно сидеть, у костра тепло, даже жарко. Дрова искать и жалеть не надо. Время от времени Саня или Петрович встают, приносят от поленницы пару новых поле-шек и подкладывают на раскалённые угли. Я выпила уже пять или шесть кружек чаю, что делаю, на ночь глядя, исключительно редко. Наконец усталость берёт своё, и мы заползаем в палатки. Кажется, уснула сразу, как застегнула молнию спальника.

18 августа. Берег Кучерлинского озера, туристская поляна.

В семь часов просыпаюсь от возгласа Константина Петровича:

- Чай готов! Присоединяйтесь!

Вставать не хотелось. Удивляюсь себе: почему я вдруг стала засоней? Всегда в походах на меня ворчали, что я просыпаюсь в четыре – пять часов утра. И дома я под-нимаюсь на рассвете и встречаю восход Солнца у окна. Почему-то этим летом я на маршруте много сплю. Можно сказать, мёртво сплю, не вижу снов, не просыпаюсь. Обычно я выбиралась из спальника и до пробуждения Сани, любящего поспать подоль-ше, писала дневник. Сегодня он, к моему удивлению, начинает выбираться первым.

- Саня, ты на рыбалку с Петровичем, что ли, собрался? Сегодня днёвка, я бы ещё полежала.

- Ага! Охота попробовать хариуса поймать, давно мечтал! Если поймаю, сэконо-мим продукты, лишний день в горах пробудем.

- «Форель в горных ручьях…», - бормочу я сквозь сон, вспоминая название расска-за знаменитого американца. Надо же, у Сани есть страсть, способная поднять его, лю-бящего поспать по утрам подольше, да в свободный день.

- Здесь хариус не в ручьях – у них перепад слишком высокий, а в озере.

Объяснять, что это ассоциация, не хочется, глаза у меня закрываются. Но уйти в сон не удаётся. Неугомонный Петрович затевает разговор у костра о прелестях рыбалки на Урале и в Путоранах, зовёт меня пить кофе, стучит камнем. Высовываюсь из палатки и вижу, как он пытается разгрести присыпанную землёй кучу консервных банок.

- Что это Вы делаете?

- Здесь в рыхлой земле могут быть черви, в других местах их мало. Вставай, Та-тьяна! В горах проспать утро – последнее дело. В городе отоспишься. Сейчас солнышко взойдёт и теплее будет. Ну, не сейчас, а через часок…, ну через два. Здесь Солнце из-за хребта показывается в девять часов двадцать минут.

Смеюсь. Я пристыжена. И вправду засоня, пропускаю рассветы. Августовское утро настраивает меня на философский лад. На прозрачном фоне рассвета хребет прорисовы-вается чётко, словно нанесён тушью. Дивная тонированная графика гор кажется беско-нечной, уходит к горизонту, на котором сверкают снега, уже освещённые Солнцем. Про-тивоположная сторона приозёрных гор начинает окрашиваться в постельные тона пале-вых скал, голубых осыпей. Знаю, что за хребтом по левую руку от меня – Ак-Кемское, хорошо знакомое, ущелье и ледяная стена Белухи. А за хребтом по правую руку – неиз-вестная река, по берегам которой, если хватит сил, через несколько дней пойду. Ощу-щаю порыв сделать это немедленно. Такой мощный порыв в единстве времени, места и действия, что прелести предстоящей днёвки меркнут перед желанием идти.

Тишины здесь не будет. Скоро пойдут по тропе, что в пяти метрах от костра, группы туристов, к вечеру придут на поляну уфимцы. В эту ночь на озере было лишь два костра: наш и той группы с дедушкой англичанином, что пересекалась с нами на тропе. Я затосковала: сегодня идётся и надо идти, я акклиматизировалась, вошла в форму, втянулась.

Мужчины ушли, выбрав из кучи мусора всех червей для наживки. Ближайший ручей впадает в озеро в семистах метрах далее, за ним ещё два ручья, а последний, четвёртый, в четырёх километрах. Их теперь долго не будет, рыбалка – занятие неспеш-ное.

Дрожу от озноба и жду Солнца. Любуюсь озером, у которого сейчас, когда оно в тени, бирюзовый цвет. Бериллиевый, поправил бы меня Саня, но, пожалуй, только мы вдвоём знаем и определили бы так цвет. Большинство людей никогда не видели кри-сталлов берилла, их игру на свету. Для них определение «бирюзовый» ближе, потому что в ходу, а о том, что бирюза более голубовато-зелёная, тоже знают немногие. И вот долгожданный момент: Солнце! Делаю для себя открытие. Светлее всего озеро ясным утром, когда Солнце, зацепившись за верхушку гольца, освещает его всё и тени гор не ложатся на воду. Солнечные лучи зажигают цветы и камни на перекатах. Плотно сжатый бутон шлемника байкальского на краю поляны, только что бывший диском – силуэтом, на глазах приобретает объёмность и превращается в шапочку. Мгновенно высыхает роса. Через несколько минут становится тепло.

Пользуясь тем, что на этой оконечности озера пока никого, кроме меня, нет, устраиваю себе баню. С двумя котелками воды прячусь в кусты, ближе к берегу – вся поляна метров тридцать диаметром. Поминутно кручу головой влево – вправо, стараясь не спускать глаз с тропы: не спускается ли кто с морены и не возвращается ли кто бе-регом с верховьев. Складываю одежду позади себя под пень, окатываюсь тёплой водой раз, второй, смываю трудовой пот – процедура приятная. На морене появляется всадник на коне, видимо, идёт конная группа. Оборачиваюсь в спешке к одежде и пугаюсь: на меня смотрит деревянный идол, видимо почитаемый. На макушке насыпано пшено, рис, засохшее пятно от красного вина. Догадался же кто-то вырезать фигуру в укромном ме-сте! Подъезжает на коне алтаец и меня ругает:

- Зачем развалили мусорную кучу? Я её специально досками огородил. Туалет сожгли, ямы разгребают. Что за народ!

Объясняю, что пришли вчера поздно и застали уже оборудованный лагерь. Муж-чинам передам, чтобы восстановили яму, они сегодня в ней для рыбалки червей копа-ли.

- Ловится? – заинтересованно спрашивает он.

- Вчера Петрович поймал девять штук. Но говорит, что рыбалка плохая, вода слишком мутная.

- Надо сети бросить!

Он поднимается снова на морену. Там, возле домика, видны ещё всадники. С грустью думаю о том, что алтаец прав. Не хочется бросать тень на туристов, но кто-то сжёг туалет. Отлично помню, как это добротно сделанное сооружение стояло на склоне над поляной, и я сама с благодарностью им пользовалась.

По тропе заходили группы. Кто шёл на озеро, кто возвращался с гор домой, и таких было существенно больше. Пристраиваюсь у костра с тетрадкой. Мои путешествия давно научили меня необходимости писать вечером дневник. В первые годы это были скорее краткие заметки, сделанные наскоро в записных книжках. К сожалению, никто не учил меня тому, как важно записывать свои впечатления в походах каждый день. Ко-нечно, под влиянием прочитанных в детстве и юности дневников великих путешествен-ников, я начала вести дневники сама, и обезьянья попытка подражать со временем принесла мне большую пользу. Как ни странно, о том, что дневник является докумен-том, фиксирующим полностью всю проделанную за день работу и наблюдения, я узнала лишь перед отъездом на Камчатку, куда попала в качестве начальника экологической экспедиции и занималась этологическими наблюдениями на моржовом лежбище. Раньше я не знала, что в записную книжку невозможно занести даже кратко всё, виденное за день, что наблюдения последующих дней, наслаиваясь, вытесняют из памяти предше-ствующие, и восстановить по памяти всё увиденное уже невозможно.

Ежедневный дневник даёт возможность использовать наблюдения и описания маршрутов даже через несколько лет, а также другим лицам. Мне часто приходится описывать дорогу, отвечать на вопросы о транспорте, ценах на продукты, возможных стоянках, расстоянии между ними. После маршрута, кажется, запомнилось всё, а спустя некоторое время напрягаешь память, а нет, уже забылось, сколько часов идёшь до пе-ревала, где можно подкормиться дарами природы. Сама, когда собираюсь пройти новый маршрут, остро нуждаюсь в информации такого рода. И, увы, почти никогда её не бы-вает. Редко вижу, чтобы кто-нибудь из спутников моих или встречающихся на маршру-тах, сидел у костра с записками. Говорю спасибо за урок великим и досточтимым. Это благодаря им сохранила каждый день путешествий на Камчатку, Тунгуску, Тянь-Шань, Байкал и другие места.

Приходит с рыбалки Петрович, приносит трёх хариусов и ворчит, что ребята мо-гут остаться без ухи, а он её обещал. Саня пока ничего не поймал.

- Чем по жизни занимаешься, Таня? В городе?

Протягиваю ему пенсионное удостоверение, лежавшее в полиэтиленовом пакете вместе с дневником, рассказываю свою историю. Открыв его на первой странице и уви-дев первую группу инвалидности, он крякает

- Ты молодец, Татьяна. Не сдавайся! Ходи, сколько сможешь. Все путешествующие живут, пока ходят. Бока отлежать всегда успеешь. Я по себе это знаю. Буду ходить до последнего. Мне повезло, у меня жена тоже ходит. Она ведь сейчас Белуху пошла штурмовать. Я за неё волнуюсь, ей пятьдесят шесть лет. У нас с ней малец поздний, Илья, ему четырнадцать. Рыбак отменный. Он тоже здесь, пошёл на Дарашколь. Я б те-бя благословил, если право такое имел. Ты сама понимаешь, что среди тех, кто ходит, явных подлецов нет. Среди таких людей зря силы не теряешь, это позволяет дольше продержаться, и радость от общения с природой сама по себе целительна.

Приходит с горестным лицом Саня. Вид у него удручённый:

- Костя, я потерял снасть. Поплавок потянул, я подсёк, а крючка нет. Ничего не поймал

- Было бы из-за чего расстраиваться! Снасть есть, я запас большой беру, возь-мёшь мою. Часов в шесть ещё пойдём, надо поймать хоть на уху для ребят, я их обна-дёжил.

На обед попили чаю с сухарями и съели по кружке жимолости. Есть совсем не хочется. Кучерлинское озеро лежит на высоте 1800 метров. Кажется, эта высота для ме-ня оптимальная: не ощущаю высоты, дышится и ходится легко, думается свободно. На Ак-Кемском озере, расположенном на высоте 2200 метров, я ощущаю некую нехватку кислорода. Совсем лёгкую, она не несёт дискомфорта, но, всё же, ощущается мной.

Вечером Солнце уходит за хребет в восемнадцать часов. За час до этого времени мужчины собрались и опять ушли рыбачить. Я занялась приготовлением ужина. Петрович возвратился в девятнадцать, расстроенный, без рыбы. Налаживаем с ним ведро чаю – ждём его группу. В горах чай – не прихоть, а большая необходимость, чем даже еда, после маршрута. Организм человеческий сильно обезвоживается. Сухой воздух, солнце, а главное – большие физические нагрузки «испаряют» человека, и две – три кружки горяче-го чая восстанавливают силы. Вскоре подходит к нам и Саня. Его голубые глаза на заго-релом лице сияют, как два солнца, в руках харюзонок. Поймал-таки рыбку свою!

- Костя, я виноват, опять потерял снасть. Вот его дёрнул, а он надо мной проле-тел да позади в ручей шлёпнулся. Я его руками выловил, леска цела, а крючка нет.

- Да в нём крючок, не переживай!

- Нет, в нём тоже нет. Я его распотрошил. Ребята там на рыбалку пришли, по-просили посмотреть, чем питается.

- И чем?

- Да вроде ничем, пустой. Голодная рыба.

- Ребята наши придут, бросим сети. Катамаран свяжем и бросим.

Группа появилась совсем затемно, когда мы и ждать перестали, поужинали и сумерничали у костра. «Сильная» группа Петровича, оказалось, состояла из трёх мужчин, женщины, детей девяти и четырнадцати лет. Знакомимся: Илья, сын Петровича, Амир Юсупович Самков, хирург, Эльвира, его жена, врач-терапевт, и их сын Тимур, Игорь Бли-нов и Саша – предприниматели. После восклицаний, переодевания всем находится место у костра. Народ делится впечатлениями. Игорь сожалеет, что не знал Алтая раньше. На него сильнейшее впечатление произвела красота горного озера Дарашколь, четырёхсту-пенчатый водопад реки Кони-Айры. Река пропилила узкую щель в скалах и грохочущим потоком вырывается на свободу. Нам с Саней туда идти, и мы с жадным любопытством расспрашиваем о стоянках и бродах. Петрович спрашивает, попадался ли золотой корень, родиола розовая.

- Накопали немножко, - кивает на рюкзак Игорь.

И, хотя ребята не новички в походах, во многих местах бывали и в своей стране, и, как выяснилось, «раз сорок» за рубежом, их поразило чрезвычайное разнообразие горной растительности на Алтае. Тема мне знакомая, я к травам особое пристрастие имею: моё знакомство с Алтаем началось с участия в экспедиции за лекарственными травами. Здесь учёный народ отмечает более двух тысяч видов, из которых только треть, до семисот, используется для лечения, укрепления здоровья и попало в справоч-ники, изданные для широкого круга. Дружно сходимся во мнении, что каждая трава способна лечить и восстанавливать организм, нужны только знания обращения с нею, умение собрать и приготовить лекарство так, чтобы сохранить в нём ценность, заложен-ную природой. Эльвира, участковый врач, вздыхает: некогда ей в городе травами лечить.

- Такой поток больных, что еле успеваешь выписать аспирин, желчегонные да сердечные препараты. А профессионалов травников никто не готовит, среди энтузиастов такого лечения шарлатанов много. Рекомендую только то, что в ходу: ромашку, тысяче-листник, мать-мачеху, спорыш да кукурузные рыльца. Да и то есть им замена более сильными синтезированными лекарственными препаратами.

Игорю понравилось, что тайга здесь богатая: грибы, ягоды, орехи в изобилии. С маралами на горах дважды встречались.

- Папа, мы их даже нечаянно погоняли!

- Да, здесь жить можно. Чего бы алтайцам не жить, на маралах сидят, - замечает Петрович.

- Чем полезны маралы? – спрашивает девятилетний Тимур.

- Из их рогов делают дорогое лекарство, оно при продаже даёт большую при-быль, отвечает ему Игорь.

Наш разговор плавно сворачивает на новую тему. Действительно, основную часть прибыли дают районной экономике мараловодческие хозяйства, а местным охотникам – свободная охота на диких маралов. Цена одного килограмма пантов доходит на между-народном рынке до тысячи долларов, здесь, на месте, охотник сдаёт их по тысяче руб-лей за килограмм. После выварки с одного оленя-пантача получают до двух с полови-ной килограммов пантов. Они закупаются в основном странами Юго-Восточной Азии. Треть, двенадцать тонн, от мировой добычи в сорок тонн даёт Усть-Коксинский район, а более половины всей мировой добычи – Республика Алтай.

- Петрович, - просит внимания Эльвира, - мне кажется, что нужно плеснуть в круж-ки чего-нибудь покрепче! Вы, ребята, прозевали знаменательное событие. Сегодня родил-ся новый турист, мой сын Тимур. Ему всего девять, но он хорошо шёл, не ныл, я им горжусь.

- Да, это стоит отметить. Как, Тимур, будешь ходить в походы, понравилось тебе или нет?

- Очень! Здорово всё, только ноги болят, но терпеть можно.

Смеемся. Петрович выносит заветную флягу, Амир разводит спирт и всем доста-ётся по глоточку. Я, как всегда, не рискую баловаться алкоголем и потихоньку передаю свою порцию Косте, он не возражает. Потом начинаем петь песни, гитара ходит из рук в руки, от Саши к Игорю и наоборот. Много мне приходилось слышать песен у костра, всякий раз это происходит своеобразно: бывает ор, шутовство, хоровое пение. Поют пес-ни, бытующие только в своих компаниях, как, например, у работавших на Тунгуске, или у альпинистов. Доводилось слушать ребят из бывшего вокально-инструментального ансам-бля, романсы. Сегодня двое мужчин из Уфы дали нам сольный концерт. Оказывается, Игорь Блинов – победитель фестиваля бардов, пишет отличные песни, лиричные, мело-дичные. Мы пытались подпевать, когда слышали что-нибудь знакомое, но большей ча-стью песни были новые, незнакомые.

- Он однажды пел два дня, исполнил шестьсот песен и ни разу не повторился, - вполголоса говорит мне Константин.

- Петрович, давай твою последнюю!

Оказалось, что и Петрович пишет песни, и Саша. А Петрович ещё пишет акваре-лью и маслом пейзажи. Истинное удовольствие побыть в такой компании. Я сама безго-лосая из-за астмы. Конечно, я пою вместе со всеми, но не дал Бог мне таланта солиро-вать и никто из домашних моих, к сожалению, не певучий. Это много значит, когда в доме тепло и звучат песни. Но в поющие компании попадаю часто, ребята дарят мне свои песни, присылают кассеты с записями. В этом отношении мне всю жизнь везёт. Ко-гда-то в юности я сама пела в ансамбле «Солнышко», но это только потому, что была у меня бездна энергии, любила организовывать и сама участвовать. Отсюда и ансамбль, и театральная студия, и туристский клуб, и экспедиции в моей биографии.

Спать идём позже всех, пересидев с Игорем, Саней и Сашей остальную компа-нию. Расходиться не хотелось, но ребята были с маршрута, им нужно было дать поспать – завтра идти на перевал встречать группу с Белухи. Удалось полюбоваться звёздным не-бом. Над палаткой на хребте лежит яркая звезда. Кажется, что она совсем близко и просится тебе в руки.

19 августа. Берег Кучерлинского озера, туристская поляна.

С утра пораньше Петрович с сыном, Саня и Саша уходят рыбачить. Мы с Элей стираем в Кучерле бельишко и развешиваем на растянутых меж двух лиственниц верёв-ках. Мужчины возвращаются без улова, оживления в подводном мире не наступило – вода мутная даже в ручьях. Они не отчаиваются, собираются ближе к вечеру бросить сеть.

Мне очень хотелось уйти сегодня дальше по тропе, но Саня упёрся. Ему хочется порыбачить и побегать по окрестностям. Думаю, это не единственная причина, он явно оберегает меня. А я давно поняла, что стоять больше одного дня на одном месте пло-хо. Когда втягиваешься в ритм ходьбы, один день – да, это отдых, а два – разлагаловка. Меня сидение на одном месте тяготит. Любуюсь пиками, усыпанными свежим снегом. Ведём беседы обо всём понемногу. Петрович окликает Амира:

- Татьяна тоже на Тунгуску ходила! Знает всех наших. Таня, Амир на Тунгуске вы-полнял работы по вывалу.

Посыпались вопросы о знакомых. Сообщаю горестную весть: умерли Дмитрий Дёмин, Геннадий Карпунин, Львов, погиб Золотов. Много, много общих знакомых ушли из жизни.

- Бытует мнение, что все, кто работал в зоне катастрофы на Тунгуске, не совсем добровольно расстаются с жизнью. Помнится, руководитель экспедиции Васильев – ме-дик, уже в те годы начал собирать статистику смертей и заболеваний участников работ в зоне. Говорят ещё, что среди них появляются экстрасенсы, - говорит Амир, - Мой шеф, хирург Мулдашев, очень интересуется подобными случаями. По примеру академика Каз-начеева тоже написал книгу о феномене человека.

- Да. Николай Васильев сейчас академик медицины, статистикой занимается. И экстрасенсы есть, даже практикующие целители. Но рано говорить о каких-либо законо-мерностях, это покажет только время.

- Таня, а твоё заболевание, приведшее к инвалидности, не берёт начало на Тун-гуске? Как ты сама думаешь? – спрашивает Петрович.

- Полагаю, что нет. За год до экспедиции сбил самосвал, травма, объективная причина. Мне удалось справиться с последствиями, с онкологией. Правда, это привело к необычной ситуации – феномену пустого турецкого седла. Никто из Ваших коллег меди-ков не знает, что меня ждёт в плане здоровья. Пока живу с диагнозом «феномен».

- В проблемах гипофиза и гипоталамуса мало кто разбирается, трудная область для исследований.

- Предпочитаю держаться подальше от врачей, вы уж извините. Сильно пострада-ла от официальной медицины, мне всего три недели жизни отмеряли.

- Всякий инвалид мнит себя лекарем, - обижается Эльвира, - постоянно с этим сталкиваюсь.

Уйти от неприятной темы помогает прибытие с той стороны озера катера за Эль-вирой и её сыном. Они собрались в баню. Помыться хотелось всем, но перевоз одной души на тот берег стоит пятьдесят рублей, да сама баня столько же. Амир отправляет жену и ребёнка, смущённо говорит про себя:

- Обойдусь! Сэкономлю, уж дорого очень. Я на эти деньги лишнюю пару обуви ребёнку куплю. Всё равно нам с Игорем сейчас подниматься на перевал.

Остальной народ отказывается по тем или иным причинам. Мы с Саней считаем, что баня в походе сильно расслабляет, она хороша в конце маршрута. Петрович ворчит:

- Я туда не пойду. Там на днях какой-то новосибирский генерал МЧС со своими девками гулял, гонял вертолёт почём зря. Толстосумы и воры гуляют, а мне на чужом пиру похмелье не с руки.

Вот, оказывается, кто забрасывался на озеро. Правильно с Саней решили, что вряд ли иностранцы роскошествуют. По ту сторону озера кооперативом «Кучерла» вы-строена в старинном русском стиле высокогорная база, состоящая из домиков на два-три человека со всеми удобствами. Есть там баня и, говорят, ресторан. Ещё одна такая база, в национальном алтайском стиле, есть у кооператива внизу, возле села Тюнгур, на берегу Катуни. Обслуживают иностранцев. Держат для них проводников, инструкторов, альпинистов, носильщиков, водников и егерей, организуют коммерческую охоту на мара-лов, медведей, козерогов, косуль. Для них кони, вертолёты, горные восхождения, сплавы по рекам, рыбалка в горных озёрах, полёты на парапланах в горах, кино- и фотоохота в заповедных местах, словом, все «двадцать четыре удовольствия». Подавляющему боль-шинству российских туристов услуги базы не по карману.

Встречаются нам на алтайских тропах большей частью туристы «дикие». В про-шлом и этом годах это – молодые предприниматели, студенты и вузовская интеллиген-ция, врачи. Вот и сейчас на поляне, где поставили палатку, находится базовый лагерь туристов из Уфы, среди которых ведущие хирурги известной офтальмологической клини-ки Мулдашева, терапевты, преподаватели вуза, владельцы собственных фирм. Организо-вало выезд Башкирское республиканское отделение Российской ассоциации социального туризма, которую возглавляет Петрович. Вчера вечером на конях прибыла группа моло-дых ребят. Подходили к нам, интересовались рыбалкой. Расспросила их – местные ребя-та, из Усть-Коксы. Очень смущённые:

- Туристы все сюда едут, а из наших никто не знает, что за озеро такое. Говори-ли, что рыбалка здесь хорошая. Вот решили сами посмотреть, чем туристы занимаются. Дома сказали, что на рыбалку едем.

- И как вам показалось туристское путешествие?

- Зря только ноги ломать! Далеко очень. Если рыбы не будет, считай, впустую съездили. Охота туристам с мешками таскаться, чтобы потом сидеть и глядеть. За такие деньги! Год жить можно.

- Это ведь спорт.

- Ну…, конечно. Баловство одно.

Увы, люди, живущие в районе, не понимают значения туристско-спортивного движения для нравственного и физического здоровья народа, если говорить высоким языком. Нет пропаганды среди местного населения в пользу туризма. К сожалению, по всей стране развалена и система массового туризма. Детские и юношеские турбазы за-крыты, перепрофилированы, частью приватизированы и переведены на коммерческую ос-нову. Редко сейчас встречаются отряды школьников, ведомых энтузиастами, и то не в этом дальнем от городов горном районе. Сокрушаемся с уфимцами, что так безобразно обошлись с массовым движением, лишив его государственной поддержки. Хорошо бы восстановить, что разрушили. Хотя бы главам администрации городов и районов выде-лить помещения без арендной платы для работы юных и взрослых туристов. Не обедне-ли бы, а нравственное здоровье населения подвластных им районов только выиграет.

Завлекать иностранцев в страну нужно, возражений это ни у кого не вызывает. Но несколько турбаз для них – это не забота о туристах. Они тоже разные, иностранцы эти. Многому у них можно поучиться. Они приезжают не только охотиться и париться в банях, есть и другие. У иностранцев, встречающихся в тайге в наше время, свой подход к природе. В чём-то они, безусловно, правы, хотя бы в том, что проповедуют экологиче-ский туризм. В чём-то смешны, не учитывая сегодняшних российских реалий. Прошлым летом услышала у костра рассказ старейшего инструктора по туризму Изи, сожалею, не знаю его фамилии, хотя встречаемся в горах тридцать лет. Ему довелось весь сезон во-дить по Кара-Кольским озёрам группы немцев и голландцев. Весь мусор, остающийся после стоянок, они упаковывали в пластиковые мешки и носили с собой в рюкзаках, со-бираясь сдать его в переработку. Даже тот, какой можно было сжечь на месте или за-копать в землю. Это было прекрасно и хорошо бы так поступать всем туристам.

Набили оскомину простые истины, что консервная банка может пролежать до сорока лет, если её не обжечь и не закопать, а стеклянная практически вечная. Но где, в каком российском городке найдётся предприятие по переработке мусора? Даже такой огромный полутора миллионный город, как Новосибирск, располагает всего лишь свал-ками, и чад от сжигаемого на них мусора временами не даёт дышать.

В этом году по горам ходили американцы, и носильщики инструктора носили за ними коробки биологических туалетов в своих рюкзаках. Они с презрением поглядывали на наших людей, ходящих по нужде в кусты. И не понятно, что для экологии земли важнее на данном этапе: возможности природы нейтрализовать и переработать есте-ственным путём фекалии или вырубленные деревья и изрытые недра, строительство за-водов по выпуску пластмасс и химических реактивов для биологических туалетов, кото-рые, слов нет, удобны, полезны. Ещё об одном уроке мне рассказали перед отъездом на Алтай знакомые ребята из Экологического клуба Новосибирского университета, орга-низовавшие школу экологического туризма совместно с американцами. Молодые амери-канцы прошли весь маршрут к Белухе по Ак-Кемскому ущелью до Томских стоянок, поднялись на перевал Кара-Тюрек с заходом на Кучерлинское озеро и спуск до Тюнгура без единого костра. Не давали и нашим ребятам разжигать костры. Они пользовались примусами и специальными сублимированными продуктами, изготовленными для таких вот путешествий. Увы, для наших молодых экологов и туристов всё это малодоступно.

С морены спускаются и проходят мимо нас три пары. Парни – с рюкзаками, де-вушки без них. Одна из них завораживает буквально наших мужчин. У них поворачива-ются шеи в её сторону, отвисают челюсти и открываются рты. Девушка идёт в малень-ком топике, оставляющем открытыми живот, спину, плечи и грудь. На стройных ножках джинсовые шортики супербикини, бахрома краёв штанишек обрамляет задний проход. Загорелая кожа, длинные, за плечи, выбеленные перекисью волосы, тщательно уложен-ные волнами, очень стройная фигура и высокая грудь. Явление в тайге, где народ ходит в футболках, штормовках, в последние два года камуфляжных, вместо старого, цвета ха-ки, брезента, в прожжённых искрами от костров штанах.

- Мужчины, - окликаю я, - закройте рты, мухи залетают!

Мой друг Саня заливается краской до ушей, Петрович крякает и опускает голову, Амир шумно выдыхает воздух, Илья моих слов даже не услышал и всё ещё остолбенело смотрит, а Саша говорит, продолжая разглядывать девицу:

- Дайте полюбоваться… за бесплатно, журнал покупать не надо.

Ослепительная красота и наряд полуобнажённой, нет, на девять десятых обна-жённой девушки на фоне гор сразила нас наповал.

- Как она сквозь тайгу-то прошла в таком виде?! Паутов полно, мух, кусты колю-чие, сидеть на земле или бревне с голым задом несподручно…. Да, красота требует жертв, - не может успокоиться Петрович.

Я с грустью думаю о том, как прекрасна молодость. А эта девушка даже из обычного ряда юных выпадает. Впрочем, я в юности тоже шокировала своим видом

людей. Тоже распускала волосы по плечам, носила блузку-хомутик без плечей и шорти-ки, разве только сантиметров на пять длиннее, надела первой в Рязани. Старушки мне вслед плевались, а мужчины говорили скабрезности, что меня очень возмущало. И я ве-селею, как будто тоже причастна к явлению.

Игорь и Амир уходят на перевал Рига-турист встречать группу с Белухи, Саня поднялся на морену фотографировать, я штопаю носки у костра, поддерживаю огонь Петрович с Ильёй мастерят катамаран. Это для меня интересно: из рюкзаков достают огромное количество детских надувных больших мячей, заполняют их воздухом и укла-дывают в сетки. Саша подгоняет жерди, которые нужно будет засунуть в петли на сет-ках. Вскоре у рыбаков уже всё готово, осталось выждать удобное время для ловли. Но нетерпение их подгоняет, и они срываются к ручью. Мне очень хочется посмотреть, как забрасывается сеть с такого сооружения, но в лагере никого нет, кроме меня.

Саня приносит с морены огромный, размером с человеческую голову, гриб дож-девик. Рыбаки уже бросили сети и, оставив Илью сторожить, пришли греться к костру. Саня предложил мне пожарить гриб, но, сам же спохватился, что не на чем. Делает вид, что послушал Петровича, который заявляет, что сейчас нет грибов, подходящих для жарки. Слой маслят уже прошёл, ребята, оказывается, замариновали и съели на этой поляне пятилитровую банку маслят. С точки зрения Петровича в тайге есть дождевики неприлично, здесь нужно употреблять только лучшие виды. Полагаю, что гриб для него незнакомый, вот он и опасается за наше здоровье.

Опять тянется неспешная беседа. Саша рассказывает Сане, как он первый раз вы-бирался за границу, как оформлял выездные документы, что, сколько и где стоит в долларах. Саня собрался ехать за рубеж на заработки, для него это интересно. Россий-ская действительность сейчас такова, что, работая на государство, можно умереть с го-лоду: мизерные, не адекватные труду зарплаты, да и те бюджетникам не выдаются ме-сяцами и даже годами. Вести малое предпринимательство почти невозможно – задавят непомерные налоги и всё тот же государственный рэкет в виде санитарного и пожарно-го надзоров, монополии на энергоносители. Выжил тот, кто имел доступ к сырью и гос-ударственным мощностям, распределению финансовых потоков, то есть партработники, директорский корпус, научная элита, имеющая связи за рубежом. Лишь очень небольшая часть светлых голов, способных, к тому же, не обращать внимание на лады с собствен-ной совестью, смогли организовать своё дело. Мой друг Саня, обременённый мораль-ными принципами, которые удерживают его не хуже оков, вот уже несколько лет пыта-ется поставить своё ювелирное дело. Он художник, творит чудесные изделия из металла и камней. Своей мастерской не имеет, арендует камнерезное и шлифовальное оборудо-вание, за сырьём ездит сам. Своя мастерская – его голубая мечта. Тылов, материальной базы и финансовой поддержки нет. К тому же в семье трое неработающих иждивенцев.

Перед закатом мужчины ушли на рыбалку. Из бани вернулись Эльвира с сыном. Задержались так долго, потому что попали в гости к смотрителям базы. Они, оказывает-ся, по убеждениям рериховцы, сами из Волгограда. Здесь, в горах, живут и стерегут базу за еду и кров. Малыш Тимур радуется, что их угостили жареной картошкой и хлебом, настоящими деликатесами для тех, кто долго пробыл вдали от человеческого жилья.

Эльвира расстилает свой коврик на берегу, на самом юру, где в узкий проход между скал озеро пробивается рекой, и ложится в одном купальнике загорать в закат-ных лучах. Поражаюсь и завидую её хорошему здоровью, после бани не рискнула бы и вообще не рисковала. Я сама в свитере и кедах на шерстяной носок у костра, мужчины в свитерах и куртках. Солнце заходит и я, чтобы не помешать компании уфимцев, кото-рые, к тому же, ждут дополнительно группу в четырнадцать человек, начинаю готовить обед для нас с Саней пораньше. Наливаю воду для чая и каши, подвешиваю котелки над костром. Родник Петровича иссяк, скорее, стекала отфильтрованная вода со склона, растаявший свежий снег.

Отлучилась с поляны не на долго, а когда вернулась, обнаружила, что котелки сняты. Подумала, что Эльвира сняла котелки, заботясь, чтобы не выкипели. Поставила их снова на огонь и спустилась к озеру, чтобы на берегу собрать жимолость в кружку. Возвращаюсь минут через пять, а котелки снова сняты. Поставила ещё раз, подложила полено. Полезла под тент в Санин рюкзак за крупой. Вылезаю, а котелки снова сняты, полено вынуто из огня.

- Эльвира, я хочу приготовить ужин пораньше, чтобы потом вам не мешать.

- Почему Вы к нашей компании прицепились?! Это наш костёр, дров мало. Я че-рез час сама буду готовить. И палатку поставили на нашем месте. Люди придут, а им негде будет разместиться.

- Эта поляна для туристов всей страны. Если Вам хочется иметь личное место, снимите номер в гостинице на том берегу. Мы на этой поляне ставили палатку, когда Вы и об Алтае не слышали. Дрова мы заготовили. Костёр свободен, и, пока будете гото-вить продукты, я успею вскипятить полторы кружки воды для каши, не обременяя Вас. Места всем хватит, не стоит заводиться. Завтра утром мы уйдём дальше, здесь была днёвка.

- Вашей паре лучше прятаться от глаз людских! – взрывается она, - Обольщаете всех мужчин подряд!

Вот в чём дело! Должно быть, мы действительно выглядим странно для окру-жающих: тридцатипятилетний спортсмен и женщина средних лет. Невозможно объяснять каждому, что иногда людей связывают совсем другие отношения, отношения жизни и смерти, доверия, единомыслия, надёжности.

- Каждый судит в меру испорченности своей души. С этой точки зрения от доб-рых людей лучше прятаться Вам.

Готовлю ужин, с трудом сдерживаю слёзы. Как легко проявить доброжелатель-ность и как так же легко обидеть. К счастью, вовремя явились рыбаки. Принесли ещё четырёх хариусов, так что на малую уху, по выражению Петровича, рыбы теперь хватает. Почти сразу же вернулись Игорь и Амир, измученные и обезвоженные. У меня готов чай, наливаю им по кружке. Они с жадностью пьют и просят ещё.

- Эти гольцы – пустыня! Космос! За пять часов на перевале – ни капли воды, одни голые камни. Ждали наших, но, видимо, они пошли через другой перевал, на Рига-Турист мы не встретились. До того пить хотелось, что пытались голыми руками рыть осыпь, чтобы добраться до воды. Шум её под камнями слышен, а на поверхность выхо-да нет. Теперь знаю, что значит буквально умирать от жажды, - делится впечатлениями Игорь.

- Смерть от обезвоживания в горах вполне реальна. Известны такие случаи в ме-дицине, - подтверждает Амир.

- Я ощущал, что теряю сознание и что нужно срочно спускаться. Мы сделали это вовремя.

Минут через сорок спустились, и почему-то с морены, их ребята. Оказывается, сбились с тропы на гребне, шли по целине, пока не свалились на тропу, а она увела их аж к Кара-Тюреку. Такой круг сделали! Выясняется, что Эля не приготовила ужин, как все ожидали. Оправдывается, кивает на меня. Это было бы смешно, у меня на двоих час назад всё было готово, но народ принимает за чистую монету! Петрович меня уте-шает, что у неё всегда так, она увиливает от любой работы. Начинают с Сашей суетиться у костра. Между тем уже совсем стемнело. Зажгли свечи – предусмотрительный народ! Амир пошёл смотреть повреждённую кем-то руку. Хотел наложить швы, но пациент, ис-пугавшись, сбежал. Опять наливаю и подношу измученным людям чай. Делятся впечатле-ниями пришедшие с Белухи. Вершину они не взяли, не хватило верёвок на леднике. Же-на Петровича сорвалась и покатилась по склону. Слишком разношёрстная группа, от семнадцатилетних юнцов до пятидесятишестилетней женщины. Поставленная задача сде-лать маршрут 5»Б» сложности явно им не по силам. Препираются с Амиром и Игорем, почему те их не встречали на перевале, как договаривались. Узнав, что встречали, уди-вились тому, что те не взяли записку из тура. По ходу выяснилось, что перепутали и перевалы. Но, главное, вернулись без чрезвычайных происшествий. Маршрут закончен и уфимцы уйдут с озера через день, когда вторая группа отдохнёт.

Уже совсем в темноте варили уху, отмечали окончание сезона и пели песни под гитару. Народ ушёл спать рано, а мы вчетвером, как и вчера, сидели у костра. Сегодня не было уже заготовленных впрок дров, а рубить, когда люди спят, в темноте было не-возможно. Наступило полнолуние, и мы наблюдали интересное явление. Луна зашла за один из пиков хребта, её не было видно, но она подсвечивала пик так, что складыва-лось впечатление его свечения.

- Вот так и складываются легенды – рассказы очевидцев о светящихся горах, - за-метил Игорь.

Я побежала в палатку за фотоаппаратом, но моя «минолта» не захотела рабо-тать, как я ни старалась. В который раз я пожалела, что не захватила – тяжело – надёж-ный «зенит». Чудесные снимки удалось сделать им ночью, когда развернулось северное сияние над Белухой, с берега Ак-Кемского озера.

20 августа. Лагерь на Туристской поляне – морена Верхнего озера.

Проснулась рано. Но какая-то сила удерживала меня в просоночном состоянии. Однозначно, что я не спала, слышала голос Петровича у костра, потом помню, что уже сидела с кружкой кофе на бревне, но просоночное состояние оставалось. Странно об этом писать и не знаю, надо ли. Было знакомое по сеансам с экстрасенсами ощущение связи с кем-то из космоса. На внутреннем экране появился глаз, то самое око, которое для себя называю всевидящим. После того, как оно появляется, начинают идти картины. Этот раз увидела крутой склон горы, мощную осыпь и горелый лес. Изображение то увеличивалось, то отдалялось. Я могла разглядеть всё это в мельчайших деталях. Попы-талась сосредоточиться и передать свою мысль, что осознаю, что идёт контакт, но я не одна. Сане нужно было теребить меня со сборами, о чём-то спрашивал Петрович, Игорь давал рекомендации, где в основном русле речки искать бревно для переправы, а через остальные перепрыгивать с камня на камень, и им нужно было отвечать. И дурацкое опасение, что уплыву туда и потеряю контроль, о чём меня предупреждали.

Такие состояния с появлением внутреннего экрана у меня уже были возле Белу-хи, но я не теряла контроля, а девушку из ключниковской группы пришлось в прошлом году эвакуировать от Белухи вниз, в долину. Возле горы случаются удивительные вещи с людьми. Появляется эйфория, радость или страх, головокружение, жар или озноб, могут исчезать товарищи и появляться вновь, есть ощущения полёта и… летаешь, видишь НЛО, световые столбы. Учёные-геофизики объясняют, что с научной точки зрения – это ионные потоки газов, поднимающихся по расщелинам, и что это плазма уплотняется до види-мой материализованной в виде шаров, гантелей и световых столбов. В этом году у Зем-ли особое энергетическое состояние. Предрекались катаклизмы, ожидался «конец мира», землетрясения, повышенная вулканическая активность, наводнения. Всего этого хватает, стихии точно не дремали. На Алтае, возле Белухи, испытываешь воздействие чего-то не-ведомого и в спокойные годы. Со мной это происходит в каждый приезд. Здесь особая энергетика, и все испытывают это на себе. Хотя бы только то, что живительный целеб-ный воздух, настоенный на фитонцидах хвои кедров, лиственниц, пихт и альпийском разнотравье, вливается в каждую клеточку тела, ионные потоки с пиков горных вершин пьянят. Созерцание горного потока и простое умывание ледниковой водой, хорошо структурированной и минерализованной, уносит все мысли. Несмотря на огромные физи-ческие нагрузки, усталость отступает быстро, за ночь восстанавливаются силы, требуется мало еды. Вчера, например, обедали с Саней, съев по кружке жимолости со сгущёнкой, и этого хватило, чтобы насытиться.

С великим сожалением, что не удалось принять то, что давалось, ухожу за Саней на тропу. И как только на неё ступила, на меня накатила мощная волна животного страха, волосы под кепкой встали дыбом, а сердце заколотилось, как сумасшедшее. И шага не могла сделать, и Саня сразу же оторвался от меня, уйдя далеко вперёд. Пыта-юсь сделать шаг, а навстречу холодный поток воздуха со снегов, стеной, которую пре-одолеть невозможно.

Белуха, взмолилась я, прости, что иду к тебе этот раз с сомнениями. Кажется, я пришла попрощаться с тобой. Ты была ко мне благосклонна. Всякий раз устанавливала чудесную погоду, чтобы я могла любоваться тобой, и знаю, что многие ходят к тебе го-дами и ни разу не видели тебя из-за туч. Я взгляну на тебя с Дарашколя и уйду. Как всегда, моление помогло. Страх ушёл также внезапно, как и появился.

Идти по новым местам интересно, я дальше, в верховье Кучерлы, ещё не ходила. Ничего особенного, выдающегося в плане красот пейзажа, тропа не приносит. Длинный и утомительный путь вдоль шестикилометрового озера. Воды в нём много, берег сильно подтоплен, тропа местами пропадает и приходится лезть в тайгу. Сотни упавших подмы-тых стволов вынуждают то и дело перелезать или подлезать под них. И если до перво-го ручья действительно была на протяжении семисот метров тропа, то за первым и вторым ручьями она уже еле угадывалась, а за четвёртой, настоящей речкой с глубоким каньоном, не уступающим Текелюшке, просто пропала в береговых осыпях. Между тре-тьим и четвёртым ручьями на берегу встретились всего две палатки. В одной одинокий мужчина читал книгу, возле другой два парня обедали. По Кучерле до озера тропа, разбитая лошадиными копытами, временами напоминала проезжую улицу. Здесь лошади не ходили. И не мудрено. Мы так наломались, пытаясь удержать равновесие на стволах, камнях осыпей, что даже Саня выразился в сердцах, что если б знал, то не пошёл бы. Одинокому чтецу он позавидовал:

- Только в безлюдии можно насладиться отпуском.

Когда я, проползая под очередным стволом и увидев обедающих ребят, провор-чала, что тропа ужасная, они в один голос ответили:

- Это Вы её дальше не видели! До этого места можно нормально идти.

Куда уж хуже. Это и тропой назвать нельзя, коням пройти нельзя. На одном из стволов, пытаясь удержаться и не свалиться в воду, хватаюсь за сук и пропарываю себе центр ладони. Пришлось доставать аптечку и заклеивать рану, чтобы не внести инфек-цию. Руками приходилось пользоваться столько же, сколько ногами: хвататься за стволы, камни, ветви кустов. Озеро казалось бесконечным. Крутые склоны гор, изобилующих ска-лами и осыпями, на противоположном берегу лишь чуть поросли лесом. Сане кажется, что если тропа шла там, было бы легче идти. Идёшь по этому берегу, вглядываешься в просветы меж деревьев и гадаешь, будет ли за очередным мыском виден конец озера.

У первого ручья тропа уходит на хребет, к перевалу Рига-Турист. У четвёртого, настоящей речки с каньоном, заваленном стволами упавших деревьев и валунами, начи-нается мало нахоженная тропа к горному озеру, лежащему под пиком Рериха. Я ис-кренне сожалею, что не было у меня в юности такого спутника, как Саня. Всё можно было здесь облазить не спеша, с остановками. На шестом десятке моих лет, когда со спутником повезло, сил не так много, как хочется. Конечно, можно и сейчас поупирать-ся. Здесь очень крутой подъём, но я бы его одолела. Мне почему-то кажется, что это верхнее озеро, лежащее под самыми вечными снегами, прекрасно и оттуда должна быть тропа к перевалу Урусвати.

Парни были правы, за четвёртым ручьём тропа стала ещё труднее. Осыпи полу-разрушенных скал спустились в воду. Я пытаюсь держаться от неё подальше, а Саня то и дело кричит, оборачиваясь ко мне:

- Иди ниже! Иди по кромке! Ступай только по плоским камням!

Он легко прыгает с одного на другой. Осыпи шуршат под его ногами, слышен стук скатывающихся камешков. Я это делать откровенно боюсь. Когда-то повредила при спуске на горных лыжах мениск, колено правой ноги ненадёжно, а именно на правую ногу приходится на этом склоне большая часть нагрузки. Наступил полдень, а на этом участке нет тени. Солнце буквально сияет, давая неповторимые краски небу, отражается бликами в водах озера, высвечивает каждый камень осыпи и слепит затейливой игрой солнечных зайчиков.

В какой-то момент я не удерживаю равновесие. Камень под моей ногой качнулся – так называемая «шевелёнка», нога соскользнула, осыпь ожила и камни склинили ступ-ню. Рюкзак за плечами помешал и, падая, я как-то неловко изогнулась, спину и ногу пронзило острой болью так, что дыхание перехватило. Мелькает мысль: похоже, дальше идти не придётся. Но удаётся извернуться, высвободить ногу и не скатиться вместе с камнями в воду, подняться и отпрыгнуть. Жутко больно, но терпимо пока, надо отойти с этого места повыше. Поднимаю глаза и вижу осыпь, горелый страшный лес под голь-цом. Место почему-то знакомое, но не сразу вспоминаю, что видела эту картинку в ви-дении утром. Всё обошлось, думаю. Мешает сосредоточиться шум реки, вырывающейся с рёвом из узкой щели каньона. Озеро кончилось, осталось пройти несколько сот метров до скал.

Навстречу попадается группа альпинистов. Они, уфимцы да трое мужчин на бере-гу озера позади нас – вот все, кого видели за день. Никто не обгоняет, и возвращаются только эти. Безлюдно, наконец, на тропе. Сюда мало кто ходит, и я теперь понимаю, почему: тропа, или то, что можно ею назвать, требует усилий. Сложностей никаких нет, но очень утомляет бесконечное лазание по таёжным завалам и скользким обломкам. Никто её не чистил, не пропиливал проходы. Всё, так сказать, в первозданном виде.

Спустившись с очередной каменной глыбы, ступаем, наконец, на ровную площа-дочку выноса. Напор воды Кучерлы так велик, что конус образует в устье каньона две песчано-галечные отмели с заводями. В основном русле водяной вал вздымается вверх каруселью на полтора-два метра. Берега каньона почти сходятся, горы сдвинулись, скло-нив свои вершины над этим пяточком земли. Приходится напрягать голос, чтобы услы-шать друг друга. Из щели каньона несёт сыростью и холодом. Река здесь беснуется в последнем усилии вырваться на простор Кучерлинского озера. Опять накатила волна беспричинного страха, я еле справляюсь с нею. Пытаюсь набрать воды для обеда. Струя бьёт в дно, вырывая котелки из рук, и тут же вода выливается обратно. Вот это напор!

Нога у меня распухла, идти больно. Хотя ещё есть время для ходки, взмолилась, упросив Саню остановиться. Игорь рассказывал, что чуть дальше от устья есть в каньоне остров, на котором, по его мнению, красивая стоянка. Саня порывается сегодня до неё дойти. Его тропа тоже изломала и вымотала. Перебинтовав свои коленные суставы эла-стичным бинтом, он оставляет меня и уходит разведать путь. Возвращается минут через двадцать мрачный: тропа идёт по скалам, по которым лучше идти со свежими силами. Палатку приткнуть на них негде, так что лучше остановиться здесь. Тут есть кострище небольшое, правда, на юру. Можно попробовать в заводи половить рыбу, если она сю-да поднялась по озеру. И есть место для палатки.

Последнее весьма сомнительно. Оглядевшись лучше, понимаем, что расположи-лись под камнепадной стенкой. Подозрительно свешиваются с круч древние камни. Площадочка завалена обломками всевозможных размеров, от шкафов до куриного яйца, давних и совсем свежих, не затянутых ещё песком и травой. Но выбора нет. Посове-щавшись, ставим палатку под стеной так, чтобы спать головами к реке, уж очень узкая здесь полоска берега. Утешая самого себя, Саня говорит мне:

- Если глыба упадёт, может, удержу её ногами.

Это настолько несерьёзно, но и выбора нет. С опаской поглядываем весь вечер на стену. Среди камней возятся пищухи, слышим их посвист. Одна, чересчур храбрая, бежит меж ног через костёр за ближайший валун. Пока я кашеварю, Саня в трёх метрах от меня пытается рыбачить, отрываясь, чтобы подбросить в огонь дров. В этой горной щели ужасно сифонит и зябко.

Нога моя отекла, досаждает болью при каждом движении. Я не осмеливаюсь за-выть в голос, стискиваю челюсти и скриплю зубами всякий раз, когда надо подвинуться к котелку, пересесть, спасаясь от дыма, принести с большого валуна, на который выло-жили продукты, сахар или заварку, чашки, ложки и прочее. Костёр искрит. Мечутся в разные стороны раскалённые угли, больно обжигают, оплавляют в лавсановой куртке круглые дырки. С прибрежных скал осыпается курумник. Он постоянно в движении, сып-лется и сыплется. Звенят, перекатываясь, камни и мелкая щебёнка.

Спать ложусь с молитвой. Шептала её, но Саня попросил прочитать вслух, ему тоже не по себе. Ночью мешали ноги, которые я никак не могла уложить так, чтобы не беспокоили. Один раз выходила. Над палаткой мирно сверкали чистые звёзды.

21 августа. Каньон – Разливы под Капчальским ледником.

Утром встаём рано. Солнце ещё за хребтом, холодно. Странно, но палатка поче-му-то не отсырела за ночь, тент сухой. Должно быть, хорошо продувался ночью. Но спать было тепло. Собираемся быстро. Опять лезу на скальные обломки, засыпавшие бе-рега. Лезть трудно, тем более, что они здесь не такие, как на берегу озера – острые, тя-жело подтягиваться, когда они размером с тебя. Всё же я рада, что сейчас не ровная тропа. Утром с трудом засунула отёкшую ногу в башмак. Отёк поднялся вверх, нога по-краснела. Саня посмотрел и решил, что я подвернула. Говорит, что при ходьбе разой-дётся, в движении лучше обменивается кровь и заживает всё быстрее. Сейчас у меня есть повод тормозить, выбирать место, куда ставить ноги. Я вовсю пользуюсь этим, ста-раясь ступать осторожно и, конечно, передыхаю. Тропа идёт всё время по осыпи. Минут через сорок показался остров. Ущелье здесь чуть раздвигается, река разбивается на два рукава. Ближайший к нам немноговоден. У самого островка лежит поперёк русла ствол повалившегося дерева и к нему можно подобраться по валунам, не замочив ног.

Как субъективны оценки! Островок низкий, затянут зеленоватым песком и забит камнями. Деревьев немного. Небольшое кострище, видимо несколько раз здесь останав-ливались обедать. Через остров явно в высокий паводок прокатывается вода. Палатку здесь ставить было бы затруднительно и за дровами ходить на берег, переходя русло, неразумно. Переправились в верхнем конце островка по другому стволу и камням на берег и полезли по курумнику вверх. Опять осыпаются камни и щебёнка под ногами, но по мере набора высоты их начинает затягивать мох. Появляется на склоне крупная и сладкая брусника. Постепенно тропа выводит на небольшой перевальчик, заросший кед-рачом, с отличной сухой и солнечной стоянкой. Открывающиеся с горных перевалов да-ли всегда для меня такие манящие! Мечтаем с Саней здесь когда-нибудь остановиться.

Отсюда тропа ныряет вниз и здесь раздваивается. Правая, ведущая к реке, зава-лена кедровыми ветками, левая чистая. Саня устремляется по первой, а у меня опять срабатывает чутьё дороги. Кричу ему вдогонку, что правая тропа перекрыта. Он вскоре возвращается и говорит, что тропа сырая и уходит в воду. Левая не лучше, идёт выше, но сильно заболоченным лугом. Мне прыгать по кочкам невыносимо больно. Убеждаю саму себя, что это не моя боль, иногда это получается. В самом конце луга, где его ограничивает скальный выступ и тропа заворачивает за него, вдруг из-за куста выпрыги-вает крупный зверь и несколькими прыжками перемахивает луг. Он проделывает это молниеносно и замирает за кустами у скал.

- Саня, кто это был? Я пыталась на кочке удержаться и не успела разглядеть.

- Зверь какой-то. Может, суслик или тарбаган, не знаю, как их здесь называют.

- Ты что, какой суслик?! Он же в несколько раз меньше. Этот большой. И какие прыжки!

- Не знаю, Таня, я в этот момент тоже прыгал с кочки на кочку, из-за него про-мочил ноги.

Идём дальше. Завернув за скалистый уступ, тропа начинает прижиматься к бере-гу, временами уходя в воду. Очень сыро, неприятно под ногами чавкает вода. Прихо-дится всё время смотреть под ноги. Вокруг прекрасно. Горы здесь расступились, речка разбилась на множество рукавов. Её вполне можно перебрести, правда, замочив по ко-лено ноги. На противоположном берегу грандиозный водопад, голубые осыпи, частично заросшие лесом. Где-то уже совсем рядом должна быть переправа и поворот в ущелье на Дарашколь, поэтому и поглядываем часто на то берег. Сеня углядел где-то на круче людей, собирающих ягоду, и кого-то, одиноко медитирующего на скале. Кто-то идёт с гор той стороной. Но я, как ни старалась, никого не увидела. Между тем небо над снежными пиками Белухи начало мутнеть и затягиваться дымкой прямо на глазах.

Тропа идёт сейчас у подножия белков. Сильно чувствуется дыхание снегов. Они от нас сейчас в полутора километрах, где долину замыкают три пика, с которых свисают языки ледников. Капчальский ледник виден во всей красе. Снега и сбоку от нас, над тропой, и позади. Миновав вязкое место, тропа выводит на пригорок, за которым тянет-ся до снегов поросшая кустарником низина. Хорошо видно, как зона леса поднимается здесь чуть выше линии ледника – уникальное место, уникальное явление. А над нами – страшный горелый лес. Урочище Кони-Айры выгорело почти до тла. Не хочется бросать тень на людей, которые действительно любят горы и ценят их, но природа терпит от людей много бед. Есть и другие, естественные, причины пожаров.

Здесь, на границе леса, удобная и единственная оборудованная стоянка на всём маршруте. Сколочен из жердей стол, по бокам его подняты на валунах до нормальной высоты скамьи-брёвна. Хорошее, удобное кострище. Сидишь на бревне и неотрывно смотришь на снега. И заповедная тишина. Этот покой и уединение царят здесь тысячи лет. Пейзаж существовал до появления здесь человека, вот что поражает меня в горах более всего. Место глухое, таёжное, но тайга не давит. В одну сторону открывается кра-сивый вид на заснеженные пики впереди, к которым нам подниматься осталось немно-го. В другую – редкие просветы меж деревьев, тяжёлые лапы кедров, увешенные шиш-ками. Они так соблазнительны, что Саня не выдерживает и лезет на дерево. Ему удаётся сбить десяток шишек столь спелых, что нет необходимости обжигать их на костре, чтобы избавиться от смолы. Чешуйки уже расщеперены и легко поднимаются, отдавая сладкий полновесный орех.

Ещё только четырнадцать часов, можно было бы идти и идти, но над пиками впереди уже бушует гроза. Она свалилась внезапно. Мы наблюдали, как в считанные минуты сползла с правого пика туча. Ей навстречу Белуха, которая нам со скамьи не видна, её отрог закрывает, выплюнула свою. Заполыхали зарницы, побежали молнии шторовых разрядов, и вот уже завеса дождя уходит на Дарашколь. Решаем переждать дождь, пока кусты не сбросят капли влаги. Не хочется мокнуть.

Мимо нас впервые за день проходит парень с большим рюкзаком. Остановился возле нас спросить, куда идём. Он сам собрался на Капчальский перевал. Огорчается, что испортилась погода, у него мало времени, надеялся проскочить.

- Придётся переждать.

- Приходите через полчасика к нам на чай. Не стоит в одиночку лезть на ледник в непогоду.

- Да я здесь всё знаю. Я студент из Бийска. Границу закрыли из-за саранчи. Учеб-ный год начинается, а у меня денег нет ни на дорогу, ни на жизнь. У меня родители под Белухой живут по ту сторону, в Казахстане. Через горы перебраться за границу де-шевле всего.

И так, оказывается, в горы ходят. Парень уходит по тропе дальше, пообещав вернуться после разбивки лагеря пить чай. Грызём с Саней орешки и неотрывно смот-рим на горы. Тучи, выбелив свежим снегом ледники, уходят, но на смену им с Белухи скатываются новые, чёрные. Они переваливаются через седловину и начинают сползать к нам в ущелье. Их становится всё больше, небо темнеет. Клочья их расползаются по всем уголкам. Вот уже и с хребта над нами к стоянке сползает чёрное облако. Долина тонет во мгле.

- Придётся ставить здесь палатку, пока сухо. Если погода наладится, снимемся быстро.

Саня деловито склоняется над своим рюкзаком. Через пять минут стоит палатка, рюкзаки убраны под тент. Соображаю, как приготовить внеплановый обед, чтобы не тро-гать основных продуктов. Я прихватила вне расчётного рациона пакетик сухого карто-фельного пюре «Магги». По инструкции его надо разводить кипящим молоком с водой. Молока нет. Уфимец Игорь Блинов поделился своим секретом улучшения вкуса пюре: забросить в воду как можно больше специй, прокипятить и заливать порошок, делая жидкую похлёбку. Моя нога так распухла и болит, что шевелиться не могу. Вокруг, на поляне, целые полки грибов моховиков. Слой прошёл, в большинстве наблюдаются пере-ростки, но есть и крепенькие малыши. Беру пакет для грибов, кружку для брусники и начинаю обход палатки. Ноги тонут во мху, брусника рдеет на каждой кочке, грибы рас-тут даже на тропинках. Приходится осторожно переставлять ноги, чтобы не раздавить ненароком. Тихая радость заполняет мою душу. Какая щедрая тайга в эту пору! Благо-словенное место!

И вот грибочки, заправленные чесноком и луком, булькают в котелке, толчёная с сахаром брусника, залитая кипятком, даёт прекрасный таёжный компот, гора орешков на десерт возвышается на полиэтиленовом пакете. Наслаждаемся обедом всё-таки второпях: дождь подошёл к нашей стоянке. Лезть в палатку не хочется, и мы пытаемся укрыться под кедром. Его лапы на первых порах задерживают влагу, но, к сожалению, ненадолго.

Прибежал студент, рассказал, где нашел брод. Я сидела уже в палатке, пытаясь пристроить ноги и недоумевая, почему же так болят, ведь нагрузки вполне терпимы. С ним разговаривал Саня. Забравшись в палатку, он прокомментировал:

- Из-за таких, как он, много несчастных случаев происходит в горах. Нельзя хо-дить в одиночку. Вот сейчас на мокрых скалах очень легко поскользнуться, подвернуть или даже сломать ногу. Кто будет вытаскивать? Одиночные путешествия в горах – амби-ции и глупость.

Чуть позже сам мне говорит:

- Если завтра погода улучшится, я тебя, если не заживёт твоя нога, здесь остав-лю. Сам налегке поднимусь к Дарашколю, поснимаю там и вернусь.

- Ты только что рассуждал, что в одиночку ходить не разумно.

- Я же не один. Я знаю, что здесь у меня базовый лагерь. Таня, мы очень мед-ленно идём, у нас продуктов осталось в обрез, только на обратную дорогу. Ты не ду-май дурного, я не огорчаюсь, что мало прошли. На следующий год будем планировать более оптимальный и посильный маршрут.

- Ты думаешь, что я смогу ещё ходить в горах?

- Конечно. У нас с тобой это неплохо получается. Ни с кем другим мне ходить не хочется.

Он уснул, пригревшись в спальнике. Я вслушиваюсь в стук капель дождя о тент палатки, ненастье разыгралось не на шутку.

Думаю о том, что вряд ли ещё придётся придти к Белухе. Возраст мой становит-ся помехой. Мечты мечтами, но Сане нужен другой спутник, понимаю это очень хоро-шо. С радостью пойду с Саней в новые места. Я на него могу положиться, а он на меня – нет. Несправедливо, что он несёт всё наше жизнеобеспечение. Моя помощь теперь мала, это нечестно по отношению к другу. И я принимаю решение. Видимо, подсозна-тельно готовилась к нему, потому что оно приносит не только печаль, но и успокоение. Я, оказывается, прощаюсь с высокогорьем.

Откуда взялись четыре волны животного страха, что охватывали меня на отрезке пути от Кучерлинского озера к ледникам? Никогда ничего подобного не было со мной в горах. Всегда возникало чувство радости и эйфории. Подсознание и горы давали мне знак, которому я не вняла. Но как чудесно здесь, как хорошо идётся, как радуется уви-денному душа! Только нога сопротивляется, боль скребёт сердце.

Дождь утих. Выбираюсь из палатки. Стою прямо в облаках, они меня обтекают. В разрывах чуть просматриваются подножия пиков и на склоне над палаткой чёрные намокшие стволы обгорелых деревьев. Огонь пощадил прибрежную полосу, пройдя по верху. Вершин гольцов не видно, но над Белухой почему-то багровое, как над ночным городом, небо, это удивительно. Мне кажется, что случилось что-то особенное. И я без-молвно заплакала вместе с природой. Душа не надрывалась, была спокойной, только слёзы лились сами собой. Стоять неподвижно было больно. Ещё боялась потревожить друга. Он не поймёт, почему именно сейчас плачу, и кинется утешать. Я и сама не по-нимаю, что оплакиваю. Должно быть, ушедшую молодость и силы, то, что не сбылось и не сбудется, мёртвый, искалеченный лес и что-то ещё, чему и названия нет.

Опять припустил дождь. Уже, должно быть, часов девять вечера, можно ложить-ся спать. Приму всё, что судьба завтра мне предложит. Увижу ли Белуху из Кони-Айринского ущелья или начнём спускаться, для меня вершиной маршрута стала вот эта долина у ледников с поляной под кедрами и брусникой под ногами.

22 августа. Верховье реки Кучерлы – лагерь у тропы на Рига-Турист.

Дождь шёл всю ночь. Спалось хорошо. Снились снежные, залитые солнцем горы, розовая горная страна, которую видела наяву когда-то с перевала, находясь в световом столбе. Будто поднималась на какие-то перевалы во сне, оборачиваясь, видела за спи-ной Саню в сером свитере, с заросшим щетиной подбородком. Я догадывалась, что мы долго шли, потому что у меня тяжёлые ноги, но не чувствовала во сне усталости.

Утром, позавтракав, долго ждём, когда листва сбросит влагу. Идти одинаково по мокрой тропе, что вперёд, что назад. Дождь кончился, но тяжёлые облака клубятся в котловине, заползая во все щели, и только изредка приоткрывают пики. А позади, в ущелье, в просветах голубеет небо. Ждём долго, щёлкаем орешки. От них у меня уже болит язык и вымазаны смолой губы. Жду, какое решение примет Саня. Я однозначно дальше не иду. Мне не только ходить, но даже стоять больно. Стараюсь не подавать вида, но Саня догадывается, что с ногой что-то не ладно, отёк не спал, а увеличился. Он строит планы добраться сегодня в одиночку до Дарашколя. Рассчитываем с ним кон-трольное время, и что ему взять с собой.

Часов в одиннадцать с Белухи выползает ещё одна мрачная громада и, сея дождь, уходит к озеру.

- Таня, похоже, погода испортилась всерьёз и надолго. Опять хмарь и ни одного просвета. Как бы нам здесь не застрять. Мне кажется, нужно возвращаться. До жилья пятьдесят километров. Быстро мы не спустимся с твоими ногами, нам потребуется два-три дня. Продуктов у нас как раз на три дня пути. Нужно уметь отступать. Давай соби-раться в обратную дорогу.

Ну что ж, мы неплохо походили по горам. Не выполнили программу максимум, но сделали больше программы минимум. Лагерь снимаем быстро, бросаем прощальный взгляд сквозь клубящиеся облака – стоим в них - на заснеженные пики и начинаем свой путь домой. Ноги мои ужасно болят, и я почти сразу же вгоняю себя в транс, чтобы не замечать боль. Способ древний: считаю про себя раз, два, три, четыре и на каждый счёт делаю шажок. Даже если некуда поставить ногу, делаю этот шажок на месте, просто переступая с ноги на ногу. Это помогает. Главное – ритм, боль вытягивается в одну длинную цепь, а не кусает рывками. С моими ногами что-то очень серьёзное, и я должна дойти до мест, где появляются люди, не напугав Саню, а, главное, не сесть ему в буквальном смысле на шею. Раз, два, три, четыре, я сильная, я дойду. Иду, почти ни-чего не видя вокруг, смотрю только под ноги и стараюсь не отстать от друга. Здесь по-ка ещё прослеживается тропа, здесь так идти можно, а впереди осыпи, как по ним ид-ти? Пытаюсь вспомнить, что читала о методиках йогов, не замечающих холода или жа-ра. А Саня всё убыстряет и убыстряет темп, видя, что не отстаю. В какой-то момент ви-жу себя со стороны, идущую с рюкзаком по тропе, как будто сверху и сбоку. Сначала не могу понять, кто идёт, а потом пугаюсь, что от боли поехала крыша.

Неожиданно быстро оказываемся на пригорке, на сухой стоянке под кедром, на которой мечтали остановиться. Недолгий отдых, опять прощальный взгляд назад – там, закрывая снега, клубятся тучи, непостижимая круговерть чёрных, синих, серых сшибаю-щихся облаков, и вперёд, где над долиной голубые просветы неба. Хорошо, если тучи над пиками – только микроклимат, Белуха часто в облаках, тогда успеем уйти от дождя. Молюсь, чтобы обветрило камни до того, как мы к ним подойдём.

Вот уже выступ скалы, за поворотом начинается мокрый лужок. В горах Алтая на каждом шагу встречаются контрасты и сюрпризы. Вот и сейчас внезапно на тропу вы-прыгивает зверь и, увидев нас, замирает. У животных множество врагов. От них нужно обороняться. Кто спасается быстрым бегом, кто прячется, кто кусает, кто жалит. Наш вы-брал способ «обмереть». Вдруг мы его, «мёртвого», не заметим? Но нам нужно пройти по тропе, а он её перекрыл. С одной стороны довольно крутой откос горы, ниже – под-топленный берег с ледяной водой, впереди затопленный талыми водами луг и мы на тропе, зверю некуда деться. Саня, идущий впереди, просит меня уступить ему тропу. Я хватаюсь за камень и куст и, подтянувшись, поднимаюсь чуть выше места, на котором стояла. Саня возвращается мимо меня назад, ищет подходящую валежину. Бросок – ду-бина ложится рядом со зверем. Тот выгибает спину и шипит, как разъярённая кошка.

- Не хватает ещё быть покусанным! Он нас так измахратит, что до людей не дойдём, - злится Саня.

И отступает ещё дальше по тропе, пытаясь выколупать камень или найти более подходящую дубину. Я уговариваю зверька уступить нам тропу и, не смотря на опас-ность, хочу сфотографировать его. Мой фотоаппарат болтается на шее у Сани. Умоляю его, и он торопливо делает снимок. Длиной зверёк сантиметров семьдесят-восемьдесят, хвост короткий, очень пушистый, сантиметров двадцать пять. Тело у него массивное, ка-жется почему-то укороченным, мощные лапы, а голова небольшая, с маленькими округ-лыми ушами. У него длинная бурая лохматая шерсть. От меня до него метра три и приближаться ближе мне не хочется. Саня за мной метрах в пяти подбирает одну за другой палки и бросает их, стараясь не попасть в животное, а только спугнуть его с тропы. Но оно упрямо перегораживает её, не уступая людям, яростно шипит.

Ситуация становится опасной. Догадываюсь, что зверю некуда отступить, на склоне стою я, на тропе Саня. Наскоро проглядываю склон: вроде смогу удержаться, но-га вот только бы не подвела. Со вздохом начинаю карабкаться выше, сумасшедшая боль рвёт сердце. Прохожу над тропой со страхом, косясь на зверя. Ему ничего не стоит достать меня в прыжке, а мне деться некуда. Вверх не побежишь, круто, отвесно, не за-цепишься сразу. Отхожу от зверя метров на двадцать, спускаюсь на мокрый лужок. Зверь теперь между мной и Саней. Беспокоюсь, не сделала ли глупость, разделившись с ним. Саня тоже лезет наверх, стараясь не поворачиваться к зверю спиной и держать в поле зрения. Вот Саня уже прошёл над ним и отошёл метров на шесть. Стремительный прыжок и зверь исчезает под камнями скалы, где только что стояла я. Перевожу дыха-ние: обошлось. Гадать, кто это мог быть, некогда. Под ногами хлюпает, и мы прыгаем с кочки на кочку.

Воды в речке стало много больше, есть волна, и, переправляясь на островок и с островка, я уже не могу пройти насухо по валунам и стволам. Мелкие камни скрыты теперь под водой, а совершать полутораметровые прыжки с одного большого валуна на другой способен только Саня, отнюдь не я, да ещё с распухшими и нестерпимо бо-лящими ногами. Саня меня подбадривает, но я знаю, что не могу сейчас это проделать. Перспектива разуться, а потом обуваться заново меня не радует, могу не влезть в обувь. Приглядев сквозь воду более-менее плоский камень, смело опускаю ногу в ледя-ной поток. Горячей ноге это даже приятно, боль затихает, и я медлю вытаскивать ступ-ню. Но стоять на раскоряку посреди горной реки глупо и опасно, и я быстро пересту-паю с камня на камень, помогая себе лыжными палками. Выхожу на сушу, которая осыпь. Надо лезть на камни. Вода в башмаке уже согрелась и боль возвращается.

Пролезли по камням до устья каньона. На месте, где стояла наша палатка, лежат два недавно упавших обломка. Передохнули под камнепадной стенкой, и вышли на бе-рег Кучерлинского озера. Пошёл опять утомительный путь по завалам и осыпям. Я ниче-го не вижу и не слышу, сосредоточившись на ходьбе. Вот, наконец, устье речки, четвёр-того ручья. Сверху слышны сквозь гул воды человеческие голоса. Или мне мерещится? Никто сегодня не попадался на тропе. Тайга совершенно безлюдна.

Переправляемся, как и в прошлый раз, по завалу. В центре русла гора валунов, за которые зацепились корнями подмытые плывуны. Одно из деревьев удачно легло на эту груду, образовав висящий над потоком мостик, а с другой стороны чья-то заботли-вая рука перекинула с груды на берег три лесины, заклинив концы между валунов, с которых и можно перебраться на собственно берег. Саня задерживается, передыхая, сре-ди камней. Ему не даёт покоя мысль о золоте, которое может быть в щётках. Оно должно быть в таких местах. Золото в районе озера есть. На стоянке Петрович из Уфы нашел золотинку, когда набирал в котелок воду для чая. Я посмеиваюсь: лучше дер-жаться от золотишка подальше, грязное и чреватое опасностями это дело, можно и не выбраться из тайги живыми. Местные жители очень наблюдательны. Сергей Михайлович из Октябрьского как-то говорил, что всегда можно понять, что кто-то моет золото – по струйке мутной воды. Но это шутки, мы его добывать не будем.

Тропа по берегу озера проходит ниже переправы, к ней надо спуститься. Вижу на стволе огромной, в метр диаметром, лиственницы большую колонию удивительных оранжево-лилово-розовых, похожих на кусты кораллов, грибов. Неужели нам попался ко-ралловый гриб?! Неподалёку от переправы стоянка, на которой ставил палатку одинокий чтец, которого мы видели по пути в верховья реки. Кострище, правда, неудобное, высо-кое. Площадочка под палатку расположена под крутой тропой на перевал и наклонена так, что придётся спать ногами к истокам, а это плохо, кошмары будут сниться и забо-лит голова. Фотографируем лиственницу с грибами. Готовим ужин, любуемся вечерней жизнью озера. Солнце уходит за хребет, оставив плеск неугомонной воды и шорох ветра в кронах. Всё-таки хорошо, когда над головой голубое небо. Удалось оторваться от туч, укрывших вершины Белухи.

Ноги мои не дают мне покоя, еле сдерживаю крик, когда приходится двигаться у костра при готовке ужина. Стирка носков, когда пришлось упереться на пальцы ног, что-бы не свалиться в воду, исторгла из горла хрип, слёзы хлынули потоком. Не сдаваться, не сдаваться, кричу про себя. Надо потерпеть, до жилья ещё очень далеко. Саня настроен сегодня благодушно, собирается дождаться звёздного неба. А у меня одна за-бота: как забраться в спальник не разуваясь и не шевеля ногами?

23 августа. Берег Кучерлинского озера – лагерь перед каноном Текелшки

Утром встаём рано. Ночь у меня была беспокойной, я никак не могла найти удобную позу. Саня призывает меня встряхнуться, сделать зарядку, поприседать, двигать-ся энергичней. Его тяготит моя безрадостность, это так на меня не похоже. Дело плохо, раз это стало заметно. Кровь ударила мне в лицо, так стало стыдно, что порчу празд-ник пребывания в горах. И я через силу улыбаюсь:

- Сейчас будут у нас вместо зарядки упражнения с конём! Налазаемся по ство-лам и отожмёмся под ними.

Так оно и получилось. Я двигаюсь как солдат: надо. По пути осматриваем все стоянки. Иногда у туристов остаются лишние крупы и, чтобы не тащить обратно допол-нительный груз, их оставляют обычно на видных местах для тех, кто на маршруте. Саня видел, когда мы уходили в верховья, банку с горохом. Мы её нашли, но, увы, она была открыта, внутрь попал дождь и горох пророс. В этом году почему-то оставленных про-дуктов нет, видимо народ стал экономнее. И сказывается то, что район самый дальний. На Кара-Кольских озёрах в прошлом году уходящие группы буквально навязывали крупы. Насыпанные в пластиковые бутылки пшено, рис, перловка выставлялись у домика смот-рителя для общего пользования. Нам бы очень не помешал такой подарок, в наших рюкзаках горсть риса на одну варку, геркулес на две и горсточка гречки на сегодня, банка рыбных консервов и десять сухариков, чай, немного сахара.

К морене вышли к часу дня. Сегодня поляна берега Кучерлинского озера пустын-ны. Что-то тайга обезлюдела…. У меня была тайная мыслишка встретить здесь алтайцев с конями и попроситься в седло. Я её отгоняла, наезднический опыт у меня самый пла-чевный и, опять же, придётся упираться ногами в стремя, это я понимаю, но не будут нагружаться каждую минуту. В 1969 году меня здесь, на Алтае, в долине Урсула, поса-дили на коня без седла. Кажется, посередине туловища не сидела, оказываясь на шее при спуске и держась за хвост на подъёме. И хорошо, что коней нет, вспомнив опыт, думаю я. Морена крутая, свалилась бы коню под копыта. Дойду!

Кто-то пожадничал, собрал много кедровых шишек и не смог унести. Мы с Саней их тоже захватить не можем, но с удовольствием грызём, сидя у нашего старого ко-стрища. Захватываем с собой всего по паре шишек в дорогу и лезем на морену. Ох, и крутая лысая сторона! Передыхаю, оглядываюсь всё время на озеро. Всё выше подни-маюсь, а оно удаляется, становясь бирюзовым блюдечком, зажатым между двух отрогов Катунского хребта. Тропа ныряет в лес на макушке морены, вот озера уже не видать. Вряд ли доведётся ещё раз побывать на его берегах. Торжественная печаль в моей душе принимает ещё одно прощание.

Спускаюсь медленно и осторожно, шаг за шагом. С морены прекрасный вид на горную страну, похожую на океан с внезапно застывшими волнами. Мне очень нравится это место. Только здесь опять появилось ощущение постоянно звучащей музыки, что всегда появляется у меня на высоте. Кажется, поёт река, поют камни, деревья. И музыка неповторимых красок неба, скал, воды. И нежный хрустальный звон и мощная симфония одновременно откуда-то с небес. После морены у меня прибыли силы и даже боль по-утихла. Я испытывала любовь, поразительную вершину чувства.

Сделали ещё полторы ходки и где-то на полпути к Текелюшке остановились на чудесной высокой полянке с обрывистым спуском к воде. Проход к ней сторожил кедр. Словно желая обратить внимание на это место и остановить меня, он сбросил шишку на козырёк моей кепки. Под её тяжестью кепка сдвинулась с макушки на лицо и закрыла мне глаза так, что я перестала видеть тропу. Саня, конечно, такое хорошее место не пропустил. Он уже сбросил рюкзак, удобно устроился на брёвнышке у кострища и зовёт меня последовать его примеру. С тропы, которая много выше, полянки совсем не видно.

Солнце ещё высоко, у воды не холодно, так как до неё нужно спускаться метров десять, поэтому тепло и радостно. Поставили палатку, поужинали, посумерничали. Саня, убирая свой рюкзак под тент, встряхивает его:

- Лёгкий стал! С таким можно бегать!

Засунув руку в кармашек, достал оттуда плоскую бутылочку водки «Походная». Это наша «валюта» в походах, НЗ – неприкосновенный запас. Иногда более действенная оплата услуг, чем деньги, за переправу, баню или ещё за что-либо экстренное, так было в провинции в прошлые года. Нынче она нам не понадобилась.

- У меня идея. Чего я её ношу? Пить мы её с тобой не будем, факт. Давай-ка разотрём водкой твои ноги. Вдруг поможет?!

- Может ещё для чего более полезного пригодится, - сопротивляюсь я.

Но он уже свернул крышку и торопит меня разуться. Щедро льёт в ладонь паху-чую жидкость. Удивительно, но жар из ноги после растирки водкой уходит. К сожале-нию, распухла и вторая нога, на неё сейчас нагрузка большая. Растираем на всякий слу-чай и её. Сплю спокойно.

24 августа. Каньон Текелюшки – изба туристского приюта.

Сплю действительно всю ночь и даже утром не могу очнуться. Саня встал пер-вым, разжёг костёр, приготовил завтрак. Уже солнце осветило поляну, а у меня глаза не открываются. Он снял тент, вытянул свои спальник и каремат, за одно выдернул из под меня и мой. Вяло сопротивляюсь. Продрыхла ночь и всё равно смертельно хочу спать, даже сознание того, что должна быстро спускаться, чтобы не подвести нас обоих, начи-сто блокируется. К половине десятого я на ногах. Голова лёгкая, на душе, как в светёл-ке. Только ноги мешают полному счастью.

Идём к Текелюшке по кедрачу. На тропу падают шишки. Если уж совсем к но-гам, то подбираю, а за теми, что чуть подальше, лень дотягиваться. Стараюсь не делать лишних движений ногами. В кронах слышен гомон птиц, пару раз показываются белки, в кустах кто-то крупный пробежал, видно, как они шевелятся в направлении движения. И грибы, и брусника, и жимолость, и чёрная смородина, и дикий крыжовник, и малина – полная картина таёжного изобилия.

В каньоне Текелюшки передыхаем. Лагеря все сняты, переправа с верёвочными перилами тоже, но это нас не задерживает. Я не боюсь ходить по брёвнам, это даже доставляет мне удовольствие. Сейчас, правда, мешают ноги. Сильно тормозит мокрая го-ра за речкой. Признаться, тормозит и спелая малина, так и просится в рот. Ягоды и орешки существенно дополняют наш рацион, принося ощущение сытости. На мокрой го-ре здорово наломала ноги, поэтому темп движения ещё больше замедлился.

К обеду вышли на нижнюю стоянку, в то место, где уже ночевали и видели ма-ралов. На перекус съели по последней дольке шоколада, погрызли кедровых орешков и пошли дальше. Как ни плохо я иду по своей собственной оценке, всё же продвигаемся вниз. Вот уже и стоянка, где начинается тропа на перевал Кара-Тюрек для «ленивых». Видя мои мучения, Саня решил остановиться здесь на ночлег. Я противлюсь, ноги болят, но идти-то надо. Он упорствует, а я надеваю рюкзак и шагаю вперёд. Ещё можно сде-лать ходку и дойти до приюта-избы.

Натыкаюсь на огромных размеров змею. Она лежит на тропе. Стучу лыжной пал-кой о землю, а она вовсе не торопится уступать дорогу. Мне делать круг возле неё по камням и траве неохота. Стучу снова и снова, она нехотя отползает к краю тропы, и я вижу, наконец, воочию, знакомое только по фильмам, движение боком. Саня нагоняет меня и ругается, что не берегусь. Объясняю ему свою позицию: пока могу хоть как-то идти, надо спускаться.

За последние дни совсем не видели людей. Вот и сегодня тропа пустая, а со-всем недавно здесь сновали группа за группой. Гадаем, не случилось ли чего в городах, куда люди пропали? Вдруг война началась? Вот и приют. Нужно свернуть с тропы и ид-ти к нему вниз, к реке, заболоченным лужком. От него, если верить спутниковому нави-гатору, двадцать два километра до деревни. Сложные участки тропы остались позади. Впереди хорошо натоптанная дорога, перемежаемая лужками, местами выположенная. В другое время пошла бы отсюда дальше, но сегодня ноги не дают сделать и шажок, не знаю, что с ними случилось. Тайное удовлетворение: здесь может приземлиться вертолёт (знаю, что у нас нет денег на то, чтобы его вызвать), отсюда Саня может добежать за помощью в посёлок и без особого труда вернуться, ещё здесь могут появиться алтайцы на конях, и в любом случае я могу остаться под крышей в любую погоду.

К моей штанине на лужке прицепился огромный, сантиметров десять длиной, чи-стого зелёного цвета толстый кузнечик. Его страшно сгонять. Ковыляю с ним к Сане, пусть сфотографирует, пока светло, но не успеваю раскрыть рта, как он подскочил и резким движением сбил насекомое куда-то в траву. Так и не сделали портрета этих со-зданий природы. Ничего, внизу их много, сделаю ещё одну попытку. Догадываюсь, что это мало реально: если смогу вообще идти, спущусь к лугу у деревни лишь к вечеру, буду уставшей и вряд ли смогу гоняться за насекомыми.

Осматриваем дом, ту самую избу, о которой думали, что построена для ино-странцев. Приятная ошибка – это приют для всех туристов. Первая ласточка заботы райо-на об этом популярном среди туристов маршруте. Добротные стены, лиственничные брёвна аккуратно подогнаны, четыре больших застеклённых окна. Напротив входа в цен-тре – печь. Справа в углу навесные полки, на них керосиновая лампа, разделочные дос-ки, котелок, пара мисок, банка с солью, спички. У окна грубо сколоченный обеденный стол и пара скамеек. По периметру стен - двух ярусные нары и ещё одна лежанка при-строена к стенке печи. На нарах сено, лежат старый спальник и стопка ватных одеял по-следней «свежести», то есть укрываться ими можно, но не захочется, так потрёпаны и засалены. Но это мелочи, уже излишество. Главное, есть крыша над головой, место для сна и печь.

Жаль, но это опять непродуманное, случайное строение: нет сушилок для обуви и одежды, нет сеней, с улицы заходишь прямо в избу, неся с собой грязь. В полу зияют щели, из которых несёт сыростью. И вообще дом построен на сыром месте, весь лужок сочится стекающей со склонов водой. На берегу плохо оборудованное кострище, но ря-дом, под навесом, вряд ли защищающим от дождя, большой обеденный стол и скамьи. Чуть поодаль стоит сруб под будущее строение, за ним, совсем вдали, будка уборной. Оборудованной мусорной ямы нет, повсюду раскиданы консервные банки, пластиковые бутылки, яркие упаковки. Хочется надеяться, что работы по благоустройству будут про-должены и у приюта будет более эстетичный вид.

До сих пор я встретила только одно замечательно оборудованное кострище на всём Алтае – у домика смотрителя на Кара-Кольских озёрах. Над ним на высоких столбах устроен навес, с балок спускаются цепи с крючками, чтобы можно было регулировать высоту подвеса котелков над пламенем. В радиусе двух метров очаг выложен плоскими камнями, по которым к нему удобно подходить. С двух сторон кострище обрамляют длинные столы, с одной стороны – для продуктов, над ними вместительные полки, а с другой – для готовки, посуды, воды. Под большим навесом нашлось место и для дров, и колоды для их рубки, а в противоположном конце – для обеденного стола. Во все че-тыре стороны света можно смотреть из под навеса, не промокая во время дождя. И всё это ещё любовно обработано паяльной лампой для долговечного использования и выяв-ления красоты деревянных поверхностей. Хорошо бы увидеть здесь что-нибудь подобное.

Заносим свои рюкзаки в избу. Мне не хочется в ней ночевать, воздух кажется затхлым. Привыкнув спать в палатке и дышать вольным воздухом, я сейчас хорошо чув-ствую разницу. Но Саня настаивает: за ночь тент отсыреет, придётся сушить, а на это уйдёт время. Из дома можно выйти рано, в этом есть свои резоны, и я соглашаюсь.

Готовить всё-таки идём на костёр, так быстрее. Саня просит меня почистить пару зубчиков чеснока, мы его для профилактики едим каждый вечер, а сегодня я про него забыла. Сделать двадцать шагов до избы для меня мука, но ведь надо, и я ковыляю, едва сдерживая стон. Вот, наконец, три тонких доски на брёвнах - ступенька, одна из них проломлена под чьим-то весом. Открываю дверь и… ору! На столе, на нарах, на рюкзаках – мыши, так и брызнули во все стороны, ныряя в сено и щели в полу. На мой крик тут же прибежал, бросив костёр, Саня:

- Что случилось?

- Саня, мыши! Я туда не пойду!

- Они же маленькие! Чего женщины их боятся, не понимаю.

Он заходит в избу. Мышей, конечно, уже на виду нет, они попрятались. Протяги-вает мне чеснок и говорит осуждающе:

- От тебя не ожидал! Напугала своим криком.

Тащусь, пристыженная, за ним к костру. Поели под навесом, умылись и пошли в избу укладываться спать. Единственная лежанка без сена та, что за печкой, там и рас-стелила коврики карематов. Саня спохватывается, что забыли водкой растереть ноги, я после процедуры спокойней спала. Льёт водку мне в башмак, я его уже не снимаю.

Оглядываем в сумраке помещение, обсуждаем, что мы сделали здесь дополни-тельно, если б нам поручили благоустроить приют. Заодно подняли тему о проблемах туризма в районе. Попытались определить, что, собственно можно называть туризмом: вид спорта или человеческое любопытство видеть новые места? У нас чуть разнятся взгляды на проблему, но, в общем, мы сходимся во мнениях.

Я в течение тридцати лет приезжаю на Алтай. Всегда слышу, что Алтай нужно сделать туристическим центром, как Швейцарию. Та живёт туристами, основу её эконо-мики, самую прибыльную часть, составляют доходы, получаемые от обслуживания тури-стов. Здесь дальше разговоров дело почти не пошло, да и это «почти», представляющее систему организованного профсоюзного туризма, единичные туристические базы, прини-мавшие и детей, и взрослых по путёвкам, успели развалить к нынешнему 1999 году, от-дав частично на откуп частным лицам или просто забросив.

Что вообще нам, туристам, надо? Людей, приезжающих просто из любопытства, интересует в первую очередь сервис. Как добраться до места? Нужен транспорт. Осо-бенно в сезон. Сейчас туристы с рюкзаками и багажом водников ездят вместе с жите-лями общественным транспортом, в маленьких, совершенно не приспособленных автобу-сиках, стесняя население и вызывая нарекания. И, если раньше такие автобусики ходили ежедневно, хотя и не по удобному для гостей расписанию, из Горно-Алтайска. с ненуж-ной ночёвкой в Усть-Кане, то весной этого года ходил такой автобусик раз, а сейчас, в сезон – три раза в неделю. Водителей, знающих горные дороги, в окрестных сёлах полно. Туристов же подвозят случайные в горах водители из Новосибирска, Барнаула, Бийска, Кемерова. И рабочие места, и доход уходят из республики.

Второе, что интересует туристов из сервиса: где ночевать? Нужны гостиницы, пан-сионаты. Пока не нужны дворцы, без них ещё можно обойтись. Но очень, очень нужны пансионаты семейного типа. В посёлках можно было хотя бы отвести места, где разре-шается ставить палатки, и оборудовать безопасные кострища для использования тури-стами. Сейчас – палатки и костры по всем берегам Катуни и других рек, в посёлках рай-она. О том, чтобы помыться после маршрута и привести себя в порядок, остаётся толь-ко мечтать, либо, если очень повезёт, напроситься к кому - либо из местных. Пускают в баню чужих очень неохотно, и это понятно, хотя бы из соображений гигиены. А ведь местным жителям это можно было бы сделать доходной статьёй к семейному бюджету, приложи они чуть усилий и построй баню специально для этих целей.

Третье: где поесть? И четвёртое: что поглядеть? И поесть не общепитовский гу-ляш со стаканом безобразно заваренного чая, а домашнюю сметанку, свежесваренную картошечку, выпить чаю со знаменитым горным мёдом или ревневым вареньем, выпить парного молочка. Животноводческий край, а в столовых молока днём с огнём не найдёшь. Всё это можно приготовить заботливыми руками рачительного хозяина, подне-сти туристу и… неплохо заработать. Для туриста поездка в этот край – праздник, так дайте его почувствовать, покажите на деле, что вы туриста ждёте. Не стыдитесь того, что хотите заработать за свой обслуживающий труд. Турист этого ждёт. Он готов запла-тить за стакан молока и свежее яичко, да никто их не предлагает.

Говорят, что район заработал на иностранных туристах и на мараловодстве на молокозавод, выпускающий сыр «Горный». А в тюнгурском магазине сыра нет. Поселко-вая сыроварня, проработавшая всю последнюю войну и долгие годы после неё, сейчас заброшена, разваливается. Построили мясокомбинат с немецкой линией по производству колбас, а в райцентре Усть-Коксе колбасы не видать, не говоря уже о поселковых мага-зинах. Говорят, что собираются строить завод по переработке шерсти и шкур, расширить аэропорт, через который пройдёт международная авиалиния, свяжет Новосибирск с Ки-таем. Всё это хорошо.

Надо бы поддержать и туристские структуры. Регулировать и направлять потоки гостей не только по наиболее популярным маршрутам на Ак-Кемское, Кучерлинские да Мультинские озёра. Они подходят для хорошо подготовленных и физически сильных лю-дей, а есть ещё родители с детьми, пенсионеры. Последних вполне бы устроил отдых в посёлках. Надо благоустраивать стоянки на туристских тропах, чтобы не было лишних ко-стров. И, конечно, налаживать природоохранную деятельность, чтобы иметь возможность контролировать состояние природы.

Если вернуться к вопросу о том, что нужно туристу, хорошо бы не забыть и спортсменов. Их интересует всё то, что и любопытствующих, плюс возможности проката недостающего снаряжения, радиосвязь, инструктора.

Иностранный турист может себе позволить тратить сто долларов в сутки на своё обслуживание, а российский – нет. Пока нет, не надо с него драть три шкуры. Несколько турбаз для иностранцев – это не забота о туризме. Полное отсутствие организации и не-управляемость этого замечательного отдыха и спорта в районе ведёт к несчастным слу-чаям на туристических марщрутах. Мы с Саней за неделю встретили двух человек со сломанными ногами. И сама я что-то маюсь, хорошо бы получить какую-нибудь помощь, но не реально.

Пренебрежительное отношение к природным и культурным памятникам и всякие негативные явления в молодёжной среде идут отсюда же. Спалили такое красивое и уникальное Кони-Айринское урочище, скалу на раскопе стоянки первобытного человека тщеславно расписали: «Здесь был…», там даже таблички, что это археологический па-мятник, да что таблички, щита хотя бы, нет. За десятки лет деклараций о туристском районе не оборудовано ни одной стоянки, кроме этой да сезонного альплагеря на Ак-Кеме.

Самое грустное – отсутствие пропаганды среди местного населения в пользу ту-ризма. Это сказывается, и очень значительно, в негативном плане, особенно в последние десять лет, ведь туризм существенно поддержал бы семейную экономику.

Мечтаю:

- Жила бы я здесь постоянно, устроила бы у себя дома туристский приют с бань-кой. Или семейный пансионат. Сделала бы дом с двумя входами, для себя и туристов. Уж я бы их привечала! Для тебя тоже дело нашлось бы – организовать владельцев мик-роавтобусов и другого удобного для туристов транспорта. Рекламу на вокзалах на щитах дать, чтобы тургруппы к вам обращались, заявки из других городов по такому-то адресу присылали. Диспетчер свяжется с водителем, чтобы был свободен от других дел в нуж-ное время. Была бы подработка. А уж если совсем размечтаться, то спецтранспорт мож-но купить, как на западе – платформа на колёсах с сиденьями без боковых стенок, но под крышей. Хотя он вряд ли пригодится в суровых условиях, климат и расстояния в Сибири не те.

- Чем бы я с удовольствием занимался, так это инструкторской работой. Мне нравится ходить с рюкзаком, разбивать лагерь, показывать людям что-нибудь, меня по-разившее, самому новое видеть.

- Счастливый, тебе это ещё доступно! Мне бы тоже этого хотелось, но я себя в мечтах останавливаю, уже не потяну.

25 августа. Приют-изба на берегу Кучерлы – Тюнгур.

Ночь была кошмарной. Первый раз проснулась, когда сквозь сон услышала крик Сани, и он так резко дёрнулся, что ничем не скреплённые доски лежанки подо мной зашевелились.

- Что случилось?

- Мыши, будь они неладны! Бегают по мне.

- Они же маленькие, сам говорил.

- Так по лицу!

- Затяни капюшон спальника.

- Душно. Ты права была. Надо было на улице ложиться, в палатку бы не забра-лись.

Второй раз проснулась от того, что померещился электрический свет. Открыла глаза: и в самом деле свет. Испугалась вначале, подумала, что кто-то пришёл ночью в приют, а я прозевала. Приглядевшись, поняла, что это горит у Саниного лица фонарик. Расстегнула молнию, высвободила руку и потянулась выключать.

- Оставь! Это я специально. Мыши замучили. При свете хоть по лицу не бегают.

Так при свете и крутились всю ночь. Под утро не выдержал крутой водонепро-ницаемый японский фонарик, сгорел, корпус оплавился, запахло горелой пластмассой и резиной. Завтрак был недолгий. Съели заваренную кипятком овсянку и по сухарику. Продукты кончились. Осталась на обеденный перекус горсть фиников, да на вечер чай-ная заварка и сахар.

Начали спускаться. Через пару ходок впервые за последние дни встретили людей. Вверх шла семейная пара кришнаитов с малолетними детьми, девочкой полутора лет и мальчиком лет пяти. Спросили нас, далеко ли до озера. Зачем идут с малышами?! Путь тяжёлый. Уже осень наступает, вон на берёзах уже жёлтые флаги в половину кроны, травы буреют. Зачем малышам эти мучения, ведь иной раз придётся подниматься по камням тропы высотой в половину роста ребёнка, таких мест километры. И маме с ма-лышом в станочке за плечами не выдержать, и малышке все ветки в лицо, она ведь уклониться не может, и папа тащит снаряжение и продукты на четверых, по лицу пот ручьём. Не приемлю такого необдуманного энтузиазма.

Со страхом в душе ждала переправы через речку, в которой застудила ноги. К удивлению, она оказалась вполне переходима этот раз. Воды стало существенно меньше, а затопленный ствол, поверх которого хлестала, сбивая с ног, вода, теперь висел над потоком. На берегу ещё одного ручья увидели семейство грибов лисичек, каждый гриб был размером с суповую тарелку. Грибы в это лето на Катунском хребте под Белухой явно страдают гигантизмом. Не удержалась, сфотографировалась рядом с этим чудом сама, для наглядности.

Спустились до чудесного лужка, поросшего розовым злаком. Поразительное впе-чатление от растительности – на каждом квадратном метре соседствуют между собой десятки трав. Душу царапают великолепные экземпляры цветущего тысячелистника: надо собрать немного и посушить. Но больная нога, да ушедший давно вперёд Саня напоми-нают: надо торопиться. Оглядываюсь назад. Над Белухой клубятся всё ещё чёрные тучи. Над нами – чистое небо и ясное солнышко. Ещё один переходимый ручей. На его бе-режку перекусываем финиками, припиваем ледяной водой. Твёрдые косточки аккуратно сплёвываем на обочину. Саня прикрыл некоторые пучками мха.

- Вот зашумит здесь пальмовая роща, то-то ботаники удивятся!

- До рощи вряд ли дело дойдёт. Но между камнями могут сохраниться на ра-дость археологам. Будут гадать, какой торговый путь из Средиземноморья здесь прохо-дил.

Поднимаюсь со стоном, ноги болят, боль достала, даже в транс войти не удаёт-ся, боль не даёт сосредоточиться. К шестнадцати часам вышли к каменистому обрыву с зарослями конопли. Вторую по сложности часть пути одолели. Теперь впереди только ровный луг на десять километров. К скалистому уступу уже можно подъехать. Можно сказать, что спустились с гор в долину. Мне уже так больно идти, совсем невмоготу. Саня спускается по откосу, пиная коноплю ногами, вниз к реке на чистенькую полянку на берегу. Зовёт меня спуститься, передохнуть. Передохнуть надо, но так мучительно делать эти лишние шаги в сторону от тропы, ведь потом подниматься надо. Но впереди до самой деревни не будет тени, а внизу кедры заманчиво прикрывают полполяны.

Спохватываюсь, что это последний горный склон, по которому пройду в этом се-зоне. На серовато-охристом тоне земли цветут куртины всем известных астр в своём ди-ком первозданном виде, и прямо у тропы – моя любимая зизифора. Я не знаю её ле-чебных свойств. Этот маленький ароматный кустик сочетает в себе внешность и аромат мяты, душицы, чабреца, имея при этом запах полыни и ещё чего-то очень запоминаю-щегося и своеобразного, которое позволяет выделить её в любом сборе. Местные жите-ли называют её большой богородской травкой, в отличие от малой, настоящей богород-ской травы, чабреца. Зизифору добавляют в чай, она облагораживает при заварке ин-дийский и грузинский чаи, давая необыкновенно приятный аромат. Я давно знакома с зизифорой и планировала в этот приезд собрать её для зимнего запаса. Увы, с мечтой придётся расстаться. Меня хватило на несколько веточек, боль не даёт ползать по скло-ну, и в карман рюкзака кладётся жалкий букетик на три-четыре чашки чая.

Саня зовёт меня вниз. Спускаюсь на поляну. На ней, кроме нас, ещё один турист одиночка. У него какой-то диковатый вид. Он неприветлив для человека, спустившегося с гор, а вид у него именно такой. Мы знаем, что по этой тропе он не спускался. Глаза безумные, зарос многодневной щетиной, на наше приветствие не ответил и вопрос о своём маршруте проигнорировал. Опять поздняя догадка: перед нами анашист. Ему нужна конопля. Соседство на маленьком пяточке неприятное.

Парень готовит на костре обед, мы на противоположном конце поляны отдыха-ем. Саня, видя мои мучения, предлагает здесь остановиться на ночлег. Я не вижу в этом смысла, и продуктов нет. Конечно, Саня может сходить за ними в Тюнгур и вер-нуться. Но мы и так идём в Тюнгур, мне не хочется оставаться одной в таком опасном месте только ради того, чтобы нормально завтра пообедать перед дорогой. Это попро-сту глупо. Как бы ни было больно, надо идти, хотя к боли добавилась сейчас и уста-лость.

Эти последние километры идём бесконечно долго. Первый сюрприз: выходим за последний скалистый выступ и видим, что весь луг скошен. Ровными рядами лежат ак-куратными цилиндриками валки сена. На краю луга сидит на земле группа алтайцев. Мелькает мысль, что они ждут, когда за ними приедут, и можно попроситься ехать с ними. Но как-то неудобно и стыдно, и я даже не решаюсь высказать мысль вслух.

Второе: нет насекомых, которых я хотела сфотографировать. То есть, они, конеч-но, есть, но раньше их были триллионы, а сейчас - единицы, если можно так сравнить прежнее изобилие с сегодняшним.

Перед деревней Кучерла в воздухе тучи пыли. По дороге взад-вперёд ездит трактор с привязанными в виде гигантского веника стволами берёз – метёт дорогу. Ви-димо, сено будут вывозить волокушами, и для этого подготавливается полевая дорога. Останавливаюсь уже не в конце нескольких сот метров ходки, а после каждой сотни. Ноги чудовищно распухли. У меня одна задача: не сделать лишнего шага. Прошу Саню сфотографировать на память излучину Кучерлы, цепи гор, паутину с гигантским пауком посередине – попрощаться своеобразно с лугом, горами. Он просит меня отступить с до-роги подальше, чтобы лучше скомпоновать кадр, я сопротивляюсь – без меня, своим ви-дом пейзаж испорчу. Перешли, наконец, мост через Кучерлу и начали обход деревни. Сокращая дорогу, Саня рванул напрямую по целине, а для меня так мучительны эти рытвины и ухабы, заросшие травой. Я злюсь на себя, на него. И останавливаю себя: он же не знает, насколько мне сейчас плохо! На его вопросы, как чувствуют себя мои ноги, я отвечаю, что болят, и продолжаю шагать, не ною и не плачу.

Ох, слёзы полились сами собой. Этого только не хватало! Шмыгаю носом и тя-нусь к дороге, надо Саню догонять. Уже солнце садится, а идти ещё три километра. По дороге от деревни Кучерла к Тюнгуру нас, наконец, начали обгонять туристы и альпини-сты, идущие от Белухи по Ак-Кемскому ущелью. Нагоняет и телега с их рюкзаками: так, видно, устали, что на последние километры пути наняли возницу. У корпуса турбазы пе-ред мостом через Катунь Саня просит меня подождать на дороге и уходит узнать об условиях проживания на базе. Нам нужно устроиться на ночлег. Вариантов три: ночлег на турбазе, дикий лагерь на берегу, до которого ещё долго идти по лугу, и возмож-ность остановиться на ночь у родной сестры Капитолины Ивановны, которая живёт в Тюнгуре. Третий вариант для нас предпочтительней. Уже поздно, магазин и столовая на турбазе закрыты, а продуктов у нас нет совсем. В гостях, несомненно, накормят, и, мо-жет быть, удастся и помыться. Беда в том, что я не знаю фамилии, только имя. Обычно местные жители знают всех в округе и родословную любого жителя, так что есть шанс узнать путём расспросов дорогу к её дому.

Основная цель захода Сани на турбазу не ночлег, а попытка получить информа-цию о транспорте. Вдруг кто-нибудь будет завтра уезжать с турбазы и нам представится возможность присоединиться. Он возвращается. На турбазе можно переночевать либо в домике – места есть, либо поставить палатку на её территории. Домик стоит сто рублей, место под палатку – пятнадцать. Уехать от турбазы можно, но своего транспорта у них нет. Надо ждать, пока подвезут каких-нибудь отдыхающих. Сегодня прибыл автобус за группой, но она ещё в горах, будет их ждать. Идти уже совсем сил нет. С сомнением разглядываем с дороги территорию турбазы. Меж домов пасутся кони, коровы, свиньи точно так же, как и на лугу за оградой. Возле нас неожиданно тормозит легковушка. В салоне два изрядно выпивших молодых парня, один в форме солдата-десантника. Саня наклоняется к открытому окошку:

- До Октябрьского довезёте?

- Сегодня - нет, а завтра - хоть до Горного, хоть до Бийска!

- А до Новосибирска?

Парень-водитель на секунду задумывается:

- А хоть и до Новосибирска! Машину обкатаем. Сегодня гуляем, братана из ар-мии встречаем.

- Сколько это будет стоить?

- Рублей сто пятьдесят, нет, двести. Устроит?

- Устроит. Где встретимся? Часов в шесть здесь у моста?

- Рано больно! Давайте в девять, выспаться надо. А завтра покатаемся, люблю кататься! Какая разница, куда ехать. В Новосибирск, так в Новосибирск, туда ещё не ка-тался.

Я скептически смотрю на парней. Что-то очень дёшево, бензин водителю дороже обойдётся. Очень юный, видно за руль сел недавно, да ещё после пьянки. Кататься он любит! Перед самым нашим отъездом сюда, на Алтай, узнали, что перевернулся автобус с нашими знакомыми туристами из Новосибирского университета: водитель-профессионал торопился вывезти группу и не отоспался перед дорогой. Договариваемся на утро, и ре-бята уезжают. Ладно, если до утра не забудут, то хотя бы до Усть-Коксы доедем, ма-шина в деревне есть.

Быстро темнеет. Тащусь из последних сил через мост и ещё с километр по де-ревне – дом, нужный нам, оказался самым крайним и дальним от моста, совсем на вы-езде из Тюнгура. От калитки чудесный вид на Белуху. На небе, точно над ней, прорисо-вывается полный диск Луны. Тюнгурская котловина начинает заполняться туманом. Фан-тастически прекрасная картина!

Хозяева дома. Объясняем, почему именно к ним просимся на ночлег. Нас ра-душно принимают. И вот мы уже за столом. Хозяйка Ирина извиняется, что лакомств нет. Она лукавит. Перед нами тарелки с борщом из свежей капусты со свежей барани-ной, салат из помидоров с огурцами, сметана, молоко парное, масло, которое только что сбили, варенье из луговой клубники, миска с грибами – солёными груздями.

- Груздочки у вас ранние, июльские, - отмечаю я, - у нас позже идут.

- Почему июльские? Неделю назад пошли. Это свежий посол.

- А вы их разве не выдерживаете сорок дней? У нас раньше сорока дней не едят при таком посоле.

Хозяйка растеряна:

- Так через сорок дней какой же вкус у них будет? У нас их через неделю едят, пока грибочки ещё пахнут. Через месяц уж никакой свежести не будет. Сейчас грузди идут, народ с Байды, горы нашей, коробами возит – и она машет в сторону стоящей у деревни горы.

- Всегда там брали груздь, сколько помню, - вступает хозяин. – Дорога по горе хорошая. В юности по ней ходили учиться в Иню, кино посмотреть.

- Это сколько же километров? Перевал на ту самую Иню, что на тракте?

- Ну да. Там переправа. Кому надо до железки добраться, в Москву или ещё ку-да учиться, той дорогой ходили. Дорога-то не меряна, но вёрст сто будет.

Спрашиваем, как нам завтра отсюда можно выбраться до Усть-Коксы. Дед нена-долго уходит и возвращается с банкой медовухи:

- Завтра в восемь за вами заедут на микроавтобусе, - и поясняет, - сын поедет в райцентр, баб наших повезёт покупки к школе делать. Купил старый микроавтобус, зара-батывать хочет. Работы для мужиков в деревне никакой нет, а кормиться-одеваться надо.

- Я тоже коммерсанткой сделалась. Нет-нет, а иной раз вынесу молоко к мосту туристам, – она в удивлении разводит руками, - покупают!

- Конечно, покупаем! И сметану бы купили, и картошку, и мёд, и травки сушё-ные. На туристах нужно и можно зарабатывать. Это не постыдный заработок, а самый почётный и полезный.

- Мы эти летом пускали в горницу туристов. Месяц врач одна с сыном жили. Хорошие люди, хоть и городские. Чудные, правда. Сядут вот тут у окна и смотрят на Белуху. Приглашали их телевизор смотреть, а они отказывались. Белуху лучше разгляды-вать, говорили, а телевизор они дома насмотрелись.

Дед Володя разливает медовуху. Саня достаёт остатки водки «Походной». Мы с Ириной отказываемся, а мужчины пьют за знакомство. Пока греется вода для нашего мытья, ведём разговор.

- Не знаем, как на туристах заработать. Турбазу вон поставили, но всех она на работу не возьмёт. У нас тут один мужик молодой на заработки в Чуйскую степь ходил, привёл оттуда верблюда, рассчитались с ним верблюдом-то этим. Думал, будет туристов катать за деньги. А как с верблюдом обращаться, не знает. Справиться с ним не может. Он у него сбежал, ходит теперь по деревне, народ пугает. И никто из наших с верблю-дом управляться не может, это тебе не конь. Бабы на коромыслах воду несут, а он подходит и морду суёт в вёдра. Бабы со страху обмирают. Мужики собрались пристре-лить его, а хозяин говорит, что это его частная собственность. Если собственность, то и держи её при себе. Страшный такой. И никакого понятия, как у коня, у него нет.

Согрелась вода. Нужно в баню идти, а я совсем не могу передвигаться. Хозяйка меня жалеет:

- Мойся на кухне, а Саня в бане помоется. Баня-то холодная, застудишься там.

Мою голову и пытаюсь помыть ноги. На них страшно смотреть, они как багровые столбы.

- Таня, а ты жилы на ногах порвала. Завтра что собираешься делать?

- Ехать надо! Саня собирается в Октябрьское к Капитолине заехать. Я бы хотела хоть баночку мёда купить. И хорошо бы травок для заварки с собой увезти. Я со свои-ми ногами здесь у вас под Тюнгуром даже зизифоры не смогла набрать.

- А чего же у Капы мёда не купила?

- Она говорит, что своих пчёлок изничтожила.

- Не изничтожила, а Лёне, брату приёмному, передала. Пусть к нему сходит, он рядом живёт.

- Говорит, что поссорилась и к ним ни ногой.

- Ах сестра, сестра…. До всего ей есть дело. Дочка Лёнина в городе учится, по-знакомилась там с одним, сошлись они. Привозила его сюда знакомиться. Свадьбу хоте-ли играть, но что-то не заладилось у молодых. А Капа растрезвонила по округе, что Лё-ня из-за жадности свадьбу играть не хочет, ославила девку. Лёня на неё обиделся силь-но. У нас ведь без свадьбы нельзя, всё по старинке делается. Девку теперь со свету сживают, а девка умная, чистоплотная, многим нашим парням не чета. Капа своих детей с толку сбила, учиться не дала, всё при себе держит. Профессии ни у кого нет, одна Анна настырная на ветеринара в сельхозучилище выучилась. И что теперь им делать? Детей рожают, а кормить-то как? Капа сама жилы рвала и детей по этой же дорожке пустила. Если к ней заедете, отвезите ей мяты лимонной. У меня много наросло, а она её любит. Капа у меня в начале лета была, рассаду цветочную привозила. В палисадни-ке цветочки её. Говорила, что женщина одна ей в Новосибирске заграничных семян да-ла, уж не Вы ли это?

- Я. Мне приятельница из-за границы присылает, она в Польше живёт, декоратор-озеленитель.

- Я и вижу, что цветочки хорошие, таких у нас сроду не было. Таня, а трава эта, что собрать хотели, как выглядит?

- Зизифора? Её у вас большой богородской травкой называют. Саня, достань из моего рюкзака зизифору, покажи Ирине.

- Ах эта! Да я её мешок насушила. Я тебе дам. У нас её полно, ещё наберу. У нас она чабром зовётся, но её только для чая, для аппетита и от простуды берут. Инте-ресуетесь травами?

И мы ещё полчаса говорим о травах, о лечении онкологии, экстрасенсах и трав-никах. Осторожно касались то одного, то другого, как бы прощупывая позиции и отно-шение друг друга к предмету разговора. И она, и я пережили трагедии онкобольных, обе выкарабкались из болезней нетрадиционными методами народной медицины.

- Как хорошо поговорили! Одно удовольствие с понимающим человеком про это разговаривать. Травками у нас многие лечатся, к бабкам тоже многие обращаются, а что они делают, никто не понимает. Экстрасенсов все ругают, а живьём их никто не видел, только по телевизору, да в газетах о них, что попало, пишут, то ли правда, то ли нет. У нас всё больше ведьмы. Я ведь, Таня, и сама иной раз чувствую, что кто-то мне велит взять одну или другую травку для лечения и уверенность даёт, что поможет. Объяснить не могу, а уверенность есть. Уже за полночь, спать надо, а то утром корову прозеваю.

Саня и дед Володя давно уже видят сны. Укладываемся и мы. Мне постелили на широкой кровати. Как раз в изголовье лежит пятно лунного света. Со слезами пытаюсь пристроить ноги. Боль разрывает меня на части. А Луна сияет во всю силу полнолуния и слепит глаза, она точно вписывается в оконный проём. Окошек в горнице много и во всех она показывается, не давая мне покоя. Думаю о том, что этим вечером собрались друзья на годовщину памяти Димы Дёмина, нашего друга, а меня с ними не было ря-дом. Душу Димы унесла на тот свет саркома и нелюбовь. Мне очень больно, я плачу, и никакой аутотренинг мне уже не помогает.

26 августа. Тюнгур – Октябрьское.

Я так и не смогла поспать. Чудовищно болели ноги. В пять часов поднялась вме-сте с хозяйкой. Она пошла управляться с коровой, а я потащилась огородом в заведе-ние, закрывающееся на вертушку. Окрестности утопали в тумане, а на растениях лежала мощнейшая роса. Дорожка к уборной почему-то не выкошена, трава по обочинам выше колена, кусты малины вдоль неё добавили свою порцию воды, и в дом я вернулась, вымокнув, как под дождём.

- Туманы у нас в Тюнгуре сильные, но они нас от заморозков спасают долго. Уже у всех в долине ботву побило, а у нас зелёная. Сейчас чаю попьём и согреешься.

После чая Ирина приносит мешки с травами. Показывает мне золотую розгу и с гордостью говорит, что нашла место, где её много. На виду у местных жителей чаще всего знаменитые, придающие силу корни – маралий, то есть левзея софлоровидная, зо-лотой – родиола розовая, марьин корень – пион уклоняющийся, и нехитрый набор трав: душица, донник, чабрец, тысячелистник, ромашка, высушенные ягоды малины, черники, земляники. У Ирины и Капитолины их гораздо больше в постоянном употреблении, на мой взгляд, не меньше сорока. Обе слывут травницами, к их услугам в этом качестве прибегают другие жители округи, как русские, так алтайцы и казахи. Их дед знал, по отзывам Николая Константиновича Рериха, свойства шестисот травок. Мне выделяют полмешка зизифоры, и, вставший уже, Саня заталкивает подарок в мой рюкзак.

Опять разговариваем о травах, целительстве. Она рассказывает, как боролась за свою жизнь против страшной болезни века – раке, как, ободрённые её примером, люди в округе приходят к ней за советом и помощью. Приходим к выводу, что людей губит страх, нежелание изменить свою жизнь и хоть что-нибудь сделать для себя самим. Упо-вают на медицину, а она бессильна, если нет у человека воли. Записываю по её просьбе тексты заговоров. Она бережно прижимает тетрадку к себе и шепчет:

- Вдруг ещё кому-нибудь поможет. Дай Бог! На всё твоя воля!

Подъехал микроавтобус. Хозяева провожают нас. В последнюю минуту Ирина суёт мне шкалик:

- Таня, я чистотел на водке настояла по-особому, по-нашему. От экземы и боля-чек на коже, от бородавок хорошо помогает. Вы говорили, что кто-то у Вас там мучает-ся, передайте, это поможет.

- Спасибо!

Как хорошо, что есть на свете много добрых людей…. Устраиваемся в салоне. С нами едут пожилой улыбчивый и контактный алтаец, две женщины и двое молодых ре-бят. Как всегда, когда в компании хорошо знакомых меж собой местных жителей появ-ляется новенький приезжий, ему задают вопросы, давая возможность представиться:

- Как отдыхали у нас? Понравились Вам наши места? - и, выслушав ответ, тут же спрашивают, откуда приехали, кто будем, как у нас живётся, есть ли работа, платят ли зарплату.

Сегодня разговор строит алтаец. Он расспрашивает, я ему отвечаю. Он рассказы-вает, что и сам повидал белый свет – служил аж на Курилах. Кстати, большинство жите-лей района выезжали за его пределы лишь раз в жизни, и, конечно, это мужчины – для службы в армии. Здесь служба в армии до сих пор считается почётным делом, и моло-дые призывники ждут не дождутся своего звёздного часа повидать мир. С кем бы из мужчин не приходилось разговаривать за все годы моих поездок здесь, на Алтае, все рассказывали о своих впечатлениях от первых контактов с внешним миром.

Рассказываю алтайцу о том, как столкнулись на тропе со зверем. Он просит опи-сать, как животное выглядело. Рассказ в напряжении слушают все. После недолгого об-суждения нам говорят:

- Это была молодая рысь. Только она может не уступить человеку дорогу.

Я всё же остаюсь в сомнении: по моим представлениям рысь должна быть ко-роткошёрстной, а наш был явно с богатой шубой. Но меня убеждают, что у молодой рыси может быть такой мех. И, конечно же, разговоры «за жизнь»: нет в районе рабо-ты, задерживают выплаты пенсий и пособий на детей, возможности заработков редки. Говорю:

- Как же так редки? У вас туристов полно. Можно, припеваючи, жить весь год, оказывая им услуги в сезон, летом.

- Турбаза у нас есть, да там зарабатывают немногие. Раз, два и обчёлся. Ино-странцев, конечно, много приезжают. Их там кормят и поют.

- А наши туристы? – спрашиваю, - Я тоже турист. Так хотелось после похода в бане помыться, поесть сметаны, картошки и молока, купить шерстяные носки и варежки – их-то женщины могут вязать всю зиму. Овечек все держите, шерсть своя. Купить небольшие пучочки трав горных для заварки чая себе и в подарок близким, баночку мёда. Это бы-ли бы для вас живые деньги, и нам приятно. Так во всех туристских районах гостей привечают. Выносят к их отъезду короба с ягодой, орехами. Всё раскупается.

- Да стыдно этим торговать, какой же это товар! Всё под ногами валяется. Пра-вительство вот обещает, что лучше будет, может, дождёмся.

Факт, что прожив десять лет, казалось бы, в условиях крутых реформ либераль-ной направленности мы так ни разу и не смогли утвердить стратегию экономического развития нашей страны. А раз нет её, то концепцию подхода заменяют лозунги. По ло-зунгам можно прожить год-два, но нельзя руководить ни большой страной, ни малень-ким районом, не понимая, куда движемся. В результате - тупиковый вариант: везде не хватает средств. В первую очередь – на народное образование, медицину, не хватает де-нег для пенсионеров, ветеранов войн, вовсе нет для отечественного производства.

Вся эта бессистемность в работе поражает хаос, общее непонимание и невеже-ство. Все начинают просить, требовать, бастовать. Все, даже те, кто может спокойно за-работать. А уж живущие в этом горном районе люди – несомненно. И опять я отмечаю, что отсутствие пропаганды среди местного населения в пользу туризма отрицательно сказывается даже на их семейной экономике.

Вот и указатель на дороге – «Октябрьское». Прощаемся и выходим. Нашим попут-чикам ещё ехать до райцентра. Мне так не хотелось заезжать к Капитолине Ивановне, ноги ужасно болят и лучше не делать лишних движений, а сразу спускаться с гор. Но Саня настоял, ему нужно переговорить о делах. Эти два километра от трассы по свеже отсыпанной щебёнкой просёлочной дороге меня совсем доконали. Я от боли света бело-го не видела, и всё мне было не в радость.

Капитолина Ивановна нас уже не ожидала. Жалуюсь ей, что с ногами у меня что-то неладное. Она укладывает меня в горнице на диван, включает нам с Саней теле-визор и уходит. Идёт трансляция с олимпиады. На экране появляются одна за другой чемпионки мира, мускулистые и подтянутые, с перекошенными от напряжения лицами. Саня громко восхищается, особенно его покорила негритянка - бегунья. Я смертельно хочу спать, корчусь от боли и нет мне до них никакого дела. Капитолина Ивановна заносит таз и говорит6

- Алексевна, сунь ноги в ссаки. Я ребятёшек собрала и велела им в таз поссать. Моча хороша для лечения, не сомневайся. Подошвы ставь, а уж от колена сама поливай ноги руками.

Следую её совету. Отёк и краснота уходят прямо на глазах, ноги мои уже не столбы! Через полчаса интенсивного поливания уходит жар, отёкшими остаются только лодыжки и ступни. Ходить больно, но я и не рвусь, смертельно хочу спать, веки тяжё-лые, сознание уплывает, продолжать процедуру нет сил. Но заснуть не удаётся:

- Татьяна Алексеевна, проснись! Пока Серёжи нет, я с тобой поговорить хочу. Очень мне хочется новые цветочки иметь. Мне из Москвы журнал прислали, с картин-ками. Я им семена заказывала, с ними и прислали. Я чего думаю, может они в Новоси-бирске в магазинах дешевле стоят? Я тебе денег дам, ты уж купи мне, пожалуйста. Ты лучше разбираешься, - протягивает мне каталог. – Я тут с бабами посоветовалась. Ещё двое у нас решили цветы разводить. Они мне тоже денег дали. Ты купи сразу, как при-едешь, и пошли мне, чтобы я посадить успела. И бабы посадят, всё веселее цветы втроём растить.

- Вы отобрали по каталогу, что вам нужно, или мне самой посмотреть?

- Я в книжке пометила.

Она уходит во двор, а я просматриваю каталог, что-то меня настораживает. От-мечены самые редкие и дорогие сорта тюльпанов, лилий, гиацинтов.

- Капитолина Ивановна, Вы редкости хотите, а это очень дорого будет стоить. Я прикинула примерно, здесь цены указаны, что-то около трёх тысяч рублей надо.

- Три тысячи?! Я тебе пятьсот рублей дам. А если хватать не будет, ты уж до-бавь свои. Я тебе картошкой и луком помогу. Может, кто из деревни до вас в город поедет, с ними и пошлю. Сергею Михайловичу моему ничего не говори, это моя заначка на цветы, я от него тайком заказываю.

- Капитолина Ивановна, я не смогу добавить свои деньги. В сентябре у нас их не будет. Муж после отпуска, а у меня пенсия триста шестьдесят рублей. Хочется и фото-графии сделать, надо ещё кормиться, ездить, за квартиру рассчитываться. Не могу обе-щать того, что не могу исполнить. Может, выберем с Вами то, что дешевле стоит?

- Нет, Татьяна Алексеевна, хочу чёрные, белые, зелёные, жёлтые, сиреневые тюль-паны. Таких ни у кого нет, а у меня будут. И лилий таких ни у кого, и этих, как их…

- Гиацинтов, - подсказываю.

- И их здесь нет. Удивлять, так уж удивлять народ, ты уж, Алексеевна, не подво-ди, постарайся. Я и мясо тебе отправлю.

- Не могу обещать не исполнимого, - обречённо отбиваюсь я.

- Схожу я к бабам опять, пусть денег дают, теперь на тюльпаны просить буду. Разведу сама, поделюсь с ними.

Она уходит, и я блаженно проваливаюсь в сон, но через минуту меня опять бу-дят:

- Татьяна Алексеевна, - наклоняется надо мной Аня, младшая дочь хозяйки и моя любимица, - сфотографируйте мою доченьку, её ещё не снимали ни разу, ни одной кар-точки с неё!

Опускаю ноги на пол, они совсем не держат и болят ужасно. Ковыляю с фотоап-паратом во двор. Но тут Анюта решает, что она не так одета, надо нарядиться, и бежит огородами к себе, попросив меня подождать. Жду её полчаса, ругаюсь про себя, что фотографировать надо ребёнка, а наряжаться побежала мать. Сейчас соберутся все род-ные, и повторится то, что бывает в каждый приезд: придётся тратить дорогую плёнку, потом делать ещё фото, да каждый снимок в нескольких экземплярах для рассылки родственникам. Я бы с радостью их снимала, но финансовое бремя ляжет на меня, это мой месячный доход. С учётом сегодняшнего заказа на семена, получится восемь меся-цев бесплатной работы на чужую семью, не на свою и не на себя лично. В деревне это-го не понимают. Мои опасения оправдываются. Собирают всех ребятишек. Снимаю ба-бушку с внуками, мам и детей, подъехавшего с гор деда, всех вместе и всех по отдель-ности. Дед, видя, как я ковыляю, подначивает меня:

- Что, Алексеевна, укатали сивку наши крутые горки? По горам так ходить!

Расспрашивает, что видела этот раз в тайге. Рассказываю ему о гигантских грибах, таёжном изобилии, о звере на тропе, о маралах.

- Надо ружьё с собой брать. Взяли бы марала, принесли пару рюкзаков мяса, всё не пустые с гор вернулись. А зверь ваш – рысь. Это она, больше некому. Остальные от человека убежали бы. Грибов нынче много в тайге, факт. А мне вот сегодня не повезло. Кто-то раньше меня тайгу прочесал.

- Как это не повезло, Вы же с грибами!

- С грибами-то с грибами, да ноги намять пришлось. Они у меня болят, спасу нет. Я ведь как гриб беру? Еду на коне и смотрю сверху, где их больше. С коня слезаю, короб набиваю и дальше еду. А сегодня по одному грибу брал, на каждом с коня спе-шивался. Уж так намаялся! Народ всё повыбрал, будто саранча прошлась.

- Вечно ты зеваешь! – вмешивается Капитолина, - С ранья надо было ехать!

- Куда с ранья-то? С хозяйством управиться надо было! Я тебе сколько их наво-зил? Ты же бочку уже засолила!

- Зима длинная, всё подметёт!

На ужин едим жаренную с грибами картошку, салат из репы, перцев, огурцов и лука. Истопили к этому времен и баню.

- Татьяна Алексеевна, баню я натопила лёгкими дровами. Ничего? Ты вроде жар-кую не любишь.

Лёгкими называют берёзовые дрова, в отличие от тяжелых, жарких - лиственнич-ных. Баня в хозяйстве топится по-чёрному. Баня новая. Старая стояла далеко от дома. С той, старой, связаны у меня и хозяев весёлые воспоминания. Была она низкой и сильно закопчённой. Света не было, ходили в неё с керосиновым фонарём «летучая мышь». По-сле одного из походов заехали к хозяевам туристы рижане. Им истопили баню. Погода была ветреной, и, когда ребята пошли в неё, на входе задуло фонарь. А ребята уже разделись. По необъяснимой для меня причине, на Алтае не делают предбанников, одежду оставляют на улице, потому что, зачастую не делают даже и загородки от чу-жих глаз или навеса. Вот и у хозяев старая и новая бани тоже без предбанников Ребята решили мыться без света. По стенке в баню зашли, помылись и по стенке же и вышли. Ох и хохотали все, когда они зашли в избу, вымазанные сажей с головы до ног.

- Чистые черти, - вспоминает этот случай до сих пор Капитолина, - пришлось их в избе отмывать, они и фонарь на улице забыли.

А у меня, когда я в зимний приезд мылась в старой бане, собаки утащили та-почки и бельё и закопали в снегу на куче навоза. Наутро дед Сергей с трудом нашёл, да и потому только, что овечки полезли на эту кучу. Я же голая и босая бегала после бани по снегу весь зимний вечер, пытаясь отыскать, чтобы в чём-то зайти в избу, в ко-торой маленькие проходная кухонька и одна комната были полны народа.

Баня топится по-чёрному: на полу разводится костёр среди камней, на которых стоит металлический бак с водой. У хозяев этот бак обтянут ещё и тракторной цепью. У новой бани вход под навесом, но тоже на улице раздеваешься, оставляя одежду на по-леннице. Первым моется Саня. Сидим с Сергеем Михайловичем на скамье у завалинки и слушаем его стоны, яростный хлёст берёзового веника. Мне в баню идти не хочется, это дополнительная нагрузка на ноги. Баня низкая, стоять перед шайкой придётся на полу-согнутых ногах. Прошу деда, который тоже постанывает от боли в ногах:

- Сергей Михайлович! Я ведь завтра до трассы не дойду своими ногами. Пони-маю, что смешно просить подвезти на лошади на два километра, но, всё же, прошу. Что-то неладное с ногами у меня.

- Ты бы, Алексеевна, пораньше просила. Я ведь коня отпустил. Ну, ничего, утром пораньше встану, поймаю, поди.

После бани, что была мне совсем не в радость, хотела сразу же лечь, но стари-ки и Саня устроились перед телевизором. Пришлось смотреть какой-то длиннющий ан-глийский шпионский фильм. Забегала внучка, просила деда посмотреть их жеребчика. Конь повредил ногу. Сергей Михайлович пообещал зайти с утра, потому что совсем уже темно, он ничего не разглядит, да и ноги у него совсем сегодня не идут. Как я его по-нимаю в эту минуту! Я от боли и усталости достигла последней стадии отупения и от-чаяния. Но, когда удалось лечь и вытянуть ноги, опять не смогла нормально поспать, мешала боль.

27 августа. Октябрьское – Усть-Кокса – Горно-Алтайск - Бийск – Барнаул – Новосибирск.

Встаём с хозяйкой около пяти часов утра. Довольно холодно. Крыши, стены, до-рожки и листья растений в инее.

- Сегодня-завтра все мои цветики инеем побьёт, - печалится Капитолина, - Я вам в гостинец смородиновое варенье положу. Или какого другого? Тебе что больше-то нра-вится?

- Ревневое.

- Экое добро?! Не ягода!

- Нравится. В городе его не из чего сварить. У меня на даче кустика четыре всего растёт. Не могу на своём бугре развести, дача у меня на гриве, место сухое.

- В наших горах его полно, сорно растёт. Дед наносил. Я и варенье наварила, и наквасила, и вино поставила. Сейчас положу в баночки и тебе, и Саше. Может, ему ка-кое другое нравится? Сань, тебе какого?

- Мне тоже ревневого, если можно.

- Чудно, не ягодное ведь…. Но коль нравится…

Ещё как! Его только здесь и готовят. Такие большие лопушиные листья на блед-но-вишнёвых черенках. Он по всем справочникам именуется ревнем тангутским – по названию провинции Китая, из которой его традиционно привозили в Россию для обме-на на другие товары в прежние времена. В распадках Теректинского хребта он тоже растёт, образуя в иных местах целые поля. Я видела такое место под селом Ело, мне показала его знаменитая травница бабка Наталья, когда ходили мы с ней за лекарствен-ными травами с книжкой Крылова в руках, отмечая, что, где растёт. В варенье засаха-ренные кусочки черешков, очищенные от грубой кожицы, очень нежны и вкусны. Но по местным понятиям цвет у варенья из ревеня «невзрачный», травяной. Здесь даже берё-зовый сок подкрашивают несколькими ложками свекольного сока – в ущерб вкусу, но, конечно, не полезности.

Принесённые хозяйкой баночки – наши, новосибирские, из под растворимого кофе, с завинчивающимися крышками - в них носили в рюкзаках сахар и оставили под мёд. Других посудин нет, к сожалению. В нынешние времена «стеклянки», как зовут здесь стеклянные банки, в хозяйстве очень большой дефицит. Промышленность перестала вы-пускать консервы в таких банках: соки фасуются теперь в тетрапаки, а овощи перестали консервировать совсем. Но жители России делать запасы в зиму ещё не разучились, скорее, наоборот, на торговлю не надеются. Используется старый запас стеклянной посу-ды, который не пополняется. Я и сама сталкиваюсь с этой проблемой каждое лето, га-дая, во что разлить свежее варенье и в чём замариновать или посолить грибы, капусту, огурцы, помидоры. Саня бережно укладывает баночки в рюкзаки – это подарки родным.

К завтраку подходит Сергей Михайлович. Сердится и посмеивается одновременно:

- Свою кобылу не нашёл. Взял Витькиного жеребчика. Прямо в усадьбе запряг и выехал через ворота. И хоть бы кто проснулся и выглянул во двор! Хоть всё вынеси! К корове давно пора вставать, а они дрыхнут. Уж я их, лодырей, проучу.

- Да полно тебе, отец! Он сколько ночей не спал, притомился, как коней искали, да сено возили, да табун в ночное пас.

- Нет, мать! У него потому и крали, что раззява. Настоящий хозяин у хозяйства всегда настороже. Бережённого Бог бережёт.

Укладываем в телегу рюкзаки, забираемся на них сами. Телеги здесь не такие, как в центральной России. Там – широкие и мелкие, а здесь – глубокие и узкие, приспо-собленные к узким горным дорогам. Капитолина Ивановна бежит с огорода, на бегу за-талкивая в полиэтиленовый пакет длинные перья зелёного лука и чеснока только что выдернутые из грядки и обмытые водой из кружки:

- В дороге поедите! Внизу яички и хлеб.

Мы уже отказались от предложения собрать нам в дорогу запас продуктов. Не хочется обижать её в последнюю минуту, благодарим и берём пакет, в котором всё вперемешку, большие зелёные огурцы мирно лежат на буханке хлеба домашней выпеч-ки, покоящейся, в свою очередь на сваренных вкрутую яйцах. Всё это в долгой дороге помнётся и вряд ли пригодится. Если повезёт и автобус не сломается в пути, шофера всегда подъезжают к какой-нибудь столовой, их много вдоль тракта, давая возможность пассажирам пообедать.

День ожидается ясный. Сергей Михайлович рассказывает, как поднимал в юности целинную Уймонскую степь. Его огорчает, что нынче она в запустении. Спрашиваю его, почему трава такая странная, прямо пальмочки в миниатюре.

- А это прошла у нас нынче саранча. После неё завсегда так.

- Часто она у вас пакостит?

- Нет. Но бывает. Всем миром с ней боремся. Она со степи, с Казахстана, идёт. У нас её горы сдерживают, а в иных местах всё подчистую обгладывает.

На трассе недолго ждём, вскоре нас забирает до Усть-Коксы грузовик. Мы са-димся в кабину, рюкзаки и лыжные палки летят в кузов. Водитель везёт нас до окраи-ны, дальше ехать с нами боится – гаишники могут остановить. Для меня это ужасно, но-ги болят, а идти с окраины до автобусной остановки очень далеко. Теперь и палки нет, чтобы опереться. Наши лыжные палки потерялись в дороге, выпав в щели кузова. Их можно ещё отыскать, пройдя по шоссе, но на поиски уже мало времени. Сегодня утром идёт до Горно-Алтайска автобус, а завтра и послезавтра – нет. Я расстраиваюсь, не на что опираться, слёзы на глаза наворачиваются от сумасшедшей боли, и как-то идти надо. Саня решил, что я оплакиваю лыжные палки, и сердится на меня.

Доковыляла. На площади ставим свои рюкзаки к трём другим у забора. Путеше-ствующие с рюкзаками всегда свои люди. Спрашиваю у высокого парня:

- Куда ходили? И откуда сюда добирались?

Он молча на меня смотрит, а потом медленно выговаривает:

- Я есть немец. Русский язык учить школа. Плёхо учить, ай-ай, - и он сожалеюще покачивает головой.

Я перехожу на немецкий. Оказывается, группа молодых немецких геофизиков, не-давних выпускников, заключила контракт с алтайским правительством на проведение ра-бот в горах. Их товарищ заболел. По правилам техники безопасности два человека спу-стили больного с гор. У него бронхит. Врачам в Усть-Коксе он не доверяет, попросил отправить его в краевую больницу, это в Барнауле. Чтобы не было воспаления лёгких, нужно спустить заболевшего вниз, так поступают во всём мире, когда кто-то заболевает на высоте. Собеседник и переводчик больного сопровождают. Но переводчик знает только английский язык, и объясняться им сложно.

Подходит автобус с опозданием, мы и ждать перестали, и Саня занялся поиском машины. То же самое делал и переводчик. В автобусе часть мест занята пассажирами с Чендека, но свободные места есть на задних сидениях и на колёсах. Мы устраиваемся на колёсах, немцы сзади нас. Мне очень неудобно, приходится держать больную ногу на весу, либо упираться ею в выпуклый пол над колесом. Нормально пристроить ноги на этом сидении в ПАЗике невозможно.

Автобус стоит минут сорок и собирает большую толпу. В центре Усть-Коксы сего-дня очень оживлённо. Ходят множество нарядно одетых женщин с букетами цветов. Беспрерывно подъезжают запылённые машины, высаживают новые группы женщин. Я не сразу догадываюсь, что это делегаты районной учительской конференции. Ахаю про себя, что начинается новый учебный год. Пассажиры все стоят на улице, в салоне очень душ-но и пыльно. Продолжаю беседовать с немцем. Народ давно решил, что я переводчица, и даже водитель окликает меня, спрашивая, собираюсь я рассчитаться с ним за немцев, и, если нет, то объяснить им, что в России проезд в автобусах платный. Кстати, билет пассажирский и багажный за рюкзак стоит сейчас, в 1999 году, сто тридцать два рубля.

Среди пассажиров есть один очень пьяный алтаец. Он элегантно одет, в белой рубашке и при галстуке. Привязался к нам, услышав немецкую речь:

- Скажите им, что алтайцы любят немцев. Я восхищаюсь их культурой, их поряд-ком. Если бы немцы дошли в войну до Алтая, мы бы их поддержали.

Он повторяет это как автомат десять, двадцать раз подряд.

- Что он хочет? – спрашивает меня немец.

- Он говорит, что ему нравится немецкая культура.

- О! Спасибо! А что ему нравится в немецкой культуре?

- Порядок!

- О! А искусство? Театр?

- Боюсь, он с ними не знаком.

Алтаец между тем так достал своими выкриками пассажиров и провожающих, вызвал такое омерзение, даже у своих, что молодая алтайка, вспыхнув и со слезами, сказала ему:

- Не позорь свой народ! Иди, отдохни!

- Я позорю?! Да я самостоятельный хозяин! У меня своё дело! Я их приветствую. Они деловые люди, как и я. Немцы пиво любят, и я его пью. Надо их угостить, - вдруг засуетился он, - пойду куплю пиво в дорогу.

- Саня, нам тоже нужно взять что-нибудь пить, дорога дальняя. – прошу я.

Наконец, водитель приглашает нас усаживаться в салон. В последний момент по-является ещё один пассажир. По преувеличенной любезности его и обращением к остальным «брат», «сестра», догадываюсь, что это один из паломников в Уймон, из ду-ховно замороченных, не вполне осознающий, что находится в реальном мире. На вопрос водителя, едет он или нет, отвечает:

- На всё воля небес, брат мой! Должно быть суждено. Утром вышел в Уймоне посмотреть, не собирается ли кто ехать, чтобы попроситься в попутчики. Знак свыше мне был, чтобы я торопился идти. И что же?! Учителя собрались на конференцию и меня с собой взяли. Не чудо ли это?!

- Садись быстрей, святой отец, отъезжаем!

Пристроиться можно только на заднем сидении, и пассажир, пробираясь узким проходом, перешагивая сумки и чемоданы, непрерывно говорит, что он не священник, а ищущий своего пути, что каждому путь предназначен свыше, что нужно доверяться сердцу и всё прочее в том же духе. Усаживается он рядом с немцами. К немцам по-ближе устраивается и пьяный алтаец. Автобус уже катится по дороге к Громотухе, а эти двое всё выкрикивают каждый своё, обращаясь почему-то к немцам, один – о вселенной, второй – о своей любви к немецкому порядку. Автобус натужно ревёт, взбираясь на пе-ревал, а эти двое всё кричат, покрывая шум мотора. Их благоглупости и просто глу-пость, невежество раздражают всех, и атмосфера в автобусе накаляется.

Алтаец вдруг спохватывается, что не угостил немцев пивом, вытаскивает бутылку и суёт им. Немцы отказываются, усердно отпихивая её обратно ему в руки. Это леген-дарное местное «самосбраживающееся». Алтаец сдёргивает с бутылки пробку и… пышная шапка пены покрывает немцев, паломника и самого угощающего, достаётся и нам. Мерзкий запах самогонки наполняет автобус, в котором и так уже дышать нечем из-за дорожной пыли, лезущей во все щели, и выхлопных газов. Немцы стараются держаться достойно, руками сбрасывают пену на вещи в проходе, на мой рюкзак. Пассажиры взрываются от негодования. Несколько человек одновременно на алтайском языке что-то выкрикивают оплошавшему земляку, а он по-русски оправдывается:

- Я чего, я ничего, хотел, как лучше, а получилось…

- Как всегда, - доканчивает кто-то за него знаменитую фразу политика Черномыр-дина.

У меня в кармане отмотанная от рулона туалетная бумага. Протягиваю её назад, чтобы промокнули одежду. Это кстати, и я получаю в ответ многоголосое «спасибо». Немец спрашивает, сколько ехать до Горного, и, услышав ответ, горестно качает головой: долго!

Проехали Усть-Кан, в котором вышел уже совсем осоловевший «новый алтаец», это я по аналогии с «новым русским». Все в автобусе с облегчением вздохнули. Вот и развилка, автобус сворачивает направо, значит, едем по старой дороге на Онгудай и да-лее по Чуйскому тракту через Семинский перевал. Я радуюсь, что ещё раз увижу знако-мые места.

Опять ревёт натужно, взбираясь на перевал, автобус. Движемся очень медленно. Вскипает вода в радиаторе. Водитель обеспокоенно спрашивает о чём-то сменщика. Тот достаёт бутылку с водой и приспособление из воронки с трубочкой, с помощью которо-го умудряется залить воду на ходу. Но этого количества воды оказывается мало. Води-тель спрашивает у пассажиров, есть ли у кого чистая вода. Увы, у всех либо минералка, либо чай и лимонад. Немец спрашивает у меня, что водитель хочет. Отвечаю, что нужна чистая вода, без примесей, для машины, чтобы забраться на перевал. Машина старая, мотор перегревается, надо охлаждать. Немец, мой постоянный собеседник, учивший «плёхо» русский язык в школе и назвавшийся при знакомстве Мишей – так его русские ребята назвали, и ему имя нравится – лезет в свой рюкзак, достаёт бутылку из под «Ка-рачинской». Уточняю, не минералка ли, переводчик дублирует меня по-английски. Ока-зывается, чистая вода из ручья. Водитель торопливо заливает её в радиатор.

- Какая русская глупость, - говорит по-английски второй немец, болящий.

За перевалом водитель останавливает автобус, мотор перегрелся. Выходим и разбредаемся, как говорят туристы, мальчики – направо, девочки – налево. Мне больно ходить, я у автобуса слушаю возмущающегося болящего:

- Как всё у них глупо устроено! Такая земля дуракам досталась! Как глупо всё, всё, устроено.

Немец Миша опять спрашивает меня, долго ли ехать ещё. Немецкий язык осно-вательно подзабыт, с трудом подбираю слова и говорю, что впереди несколько перева-лов, но скоро выедем на знаменитую дорогу, соединяющую Россию и Монголию. Ребята сникают. Проявляю участие:

- Как самочувствие больного?

- Гораздо лучше. Кашля нет, два дня назад была температура 37,4, а сейчас её уже нет, - отвечает за болящего друг, и, переходя на русский:

- Он страхование, не болеть!

Переводчик, русский парнишка, вполголоса мне поясняет:

- Он чуть подпростыл. Наши и внимание на это не обращают, а они жутко мни-тельные, здоровье своё берегут. Сорвал работу трёх человек. Он-то получит своё, у него страховка, - и в сердцах, - Ему просто надоело в горах, захотелось в большой город. От-везём этого страдальца и будем возвращаться, работу надо доделать. Миша – нормаль-ный парень, он всё понимает. В коллектив хорошо вписался. А тот с дерьмецом в ха-рактере, но не придерёшься, формально он имеет право на врача и сопровождение.

Опять едем. С дороги хорошо видны плоды хозяйствования в разных местах. Да-леко не везде скошена трава. Скота очень мало, все попадающиеся стада и табуны без пастухов и чабанов, пасутся без пригляда. Дорога ухожена лучше, чем пять лет назад, когда проезжала по ней последний раз. Только дороги да природа радуют. Сёла по-прежнему грязные, без зелени и цветов, на улицах разбитая брошенная техника, в лужах свиньи, ограды у домов покосившиеся.

Вот и контрольно-пропускной пункт у выезда на Чуйский тракт. Есть изменения. На склоне, высоко над дорогой, построена будочка уборной, не освещённой, неудобной и уже сильно загаженной. Чуть подальше – придорожный магазин с газированными напитками, печеньем, китайской лапшой и куревом. Жилья рядом нет, а обычно магази-ны стоят в сёлах.

Перевалы и перевальчики остаются позади. Стремителен в своём беге, суров и красив Чуйский тракт. Вот он врубается в скалу, виснет над пропастью, легко и свободно взбирается на перевал, петляет, пересекает белопенные воды многочисленных бурных речушек. Мне нравятся алтайские дороги, они ничуть не утомляют, а тракт нравится больше всех дорог. Многолетние мои впечатления от него наслаиваются друг на друга, но глаза всё-таки успевают выхватывать новое. На Семинском перевале у памятного, в честь присоединения Алтая к России, обелиска разбиты прогулочные дорожки и постав-лены скамьи. Прибавилось строений у туристической базы. Довольно много машин соби-рателей шишек – перевал зарос кедрачом. Но у дороги видны пни от спиленных кедров, домик дорожного мастера глядит на дорогу провалами выбитых окон. Перед ним сто-янка всякой техники, от бетономешалки до бульдозера.

В Усть-Семе водитель прямо с моста через Катунь сворачивает к столовой. Идём обедать – надо. Времени остаётся в обрез, если хотим сегодня добраться до Бийска к поезду. Но персонал не торопится нас обслужить. Долго заваривают чай, ищут! хлеб, несут откуда-то издалека пельмени для варки. На столике с чистыми ложками стоит па-ра оцинкованных вёдер с грибами на продажу. Киваю на них раздатчице:

- Переложите в эмалированные вёдра, людей отравите! Нельзя держать грибы в оцинкованных вёдрах.

- Кого?! Ой, - спохватывается женщина, и правда что-то такое слышала!

Но никто так и не подошёл к грибам за то время, что мы ели.

Дорога на Чемал, вдоль которой стоят дорогие турбазы, перегорожена шлагбау-мом, и два милиционера бойко взимают плату с многочисленных иномарок за пребыва-ние на алтайской земле. Сегодня пятница, народ из городов хлынул на выходные дни отдыхать на природу, благо стоит ещё тёплая ясная погода.

В половине пятого мы на автовокзале в Горно-Алтайске. Саня сбегал за би-летами на автобус, который отойдёт через полчаса в Бийск. Нас атакуют таксисты, пред-лагая свои услуги. Среди них мелькает знакомое лицо одного, с кем уже приходилось ездить. Он убеждает нас:

- Автобус не успеет к поезду на Новосибирск, вы там, в Бийске, ночевать остане-тесь. А я вас не только в Бийск, но и до Барнаула могу увезти. Думайте, шестьсот руб-лей за машину до Барнаула!

Это дёшево и, если будут ещё попутчики, даже выгоднее оплаты проезда на гос-ударственном автобусе. Времени до поезда остаётся совсем мало, действительно можем не успеть. В попутчики напрашивается до Бийска «святой отец» из нашего автобуса. Немцы тоже берут машину. Саня сдаёт билеты на автобус обратно в кассу Я, не цере-монясь особо, занимаю место рядом с водителем, с трудом пристраиваю свои затёкшие и распухшие ноги. Ребята устраиваются позади. Водитель такси – сама любезность. Распа-хивает передо мной бардачок, в котором кулёк с карамелью и яблоки:

- Из моего сада, угощайтесь!

Ведём с ним разговор о дачах, дороге, гаишниках. Он не пристёгнут ремнём, тот на его пузо вряд ли натянется

- Жирею от неподвижности. Жизнь такая, что всё время приходится крутиться. Вы тоже не пристёгивайтесь, если не нравится, гаишники, через ГИБДД язык сломаешь, не придерутся, всё схвачено. Давно работаю, ежемесячно им отстёгиваем.

На заднем сидении без умолку болтает паломник из Уймона, представившийся Костей с Урала. В голове у него каша из Живой Этики, Библии, марксизма, эзотерики, всевозможных оккультных наук. Собрался переезжать немедленно жить на Алтай. Расска-зывает о своих встречах с уймонцами: и приветливы они, и святы, и чисты, и т.д. От его голоса у меня начинает тупеть голова. И так тяжело спуститься за один день с высоты на равнину, да ещё после чистого горного воздуха заново привыкать к смраду, бензино-вому чаду, да ноги болят. Я уже на его вопросы перестала отвечать, мычу или молчу, а он не унимается. Мы с Саней молчим, и он прицепился к водителю с вопросами веры в Христа, силы Космоса и т.д. Езда с таким попутчиком пытка. То и дело обращается ко мне, хватает меня за плечи, пытается заглянуть в лицо. Это трудно делать, так как я сижу впереди него, но он умудряется.

Чтобы спустить пустозвона на землю, задаю прагматические вопросы о профессии Кости, об источниках средств существования и осуществления дорогостоящего переезда, о формах и способах общения с небесами. Ответы на мои вопросы были тривиальные: окончил железнодорожное училище, безработный. Жена, не разделив его тягу к высоким устремлениям и не желая становиться гражданкой Вселенной, ушла, бросив его и отдав детей в детдом. Квартиры нет, живёт у родственников, с которыми не может найти об-щего языка, потому что он читает «святые книги», а они гонят его искать работу. Сред-ства ему не нужны, в Уймоне он убедился, что везде его ждут хлеб и кров, транспорт-ные проблемы решаются сами собой – он людям поклонится, они и помогут, а уж он отработает, почитает писание святое.

Пытаюсь образумить мужика. Объясняю, что в деревне жить сложно, нужно уметь вести крестьянское хозяйство: пахать, сеять, косить, ухаживать за скотиной. На ху-дой конец иметь надёжную и нужную профессию фельдшера, ветеринара, электрика, ме-ханика, водителя, учителя. Увы, к своим пятидесяти с лишним годам паломник ничему путному не обучился.

- Поклонюсь людям, научат! Я же буду рассказывать им о Братстве, о Разуме Вселенной. Вы же видите, что ничего случайного нет! Вас мне Бог послал! Я чувствовал: сегодня надо ехать, что-то меня ждёт! И машина пошла, и вы в автобусе! Я ведь сразу увидел, что вы – Светлые Братья. Хотел с вами и дальше ехать. Вы автобусные билеты сдали, и я сдал обратно в кассу. Меня в другую машину тянули, но я знал, что нужно за вас зацепиться, и к вам в такси стал рваться, опередил пару, им всё равно, с кем ехать! Как приятно с понимающими людьми разговаривать! Это Бог мне вас в награду послал, чтобы Душа моя отдохнула!

Он продолжал кричать фразы в том же духе всю дорогу и так нас утомил, что даже водитель попросил его помолчать минуту, чтобы он мог сосредоточиться на доро-ге. Душа паломника точно страдала от каши в голове хозяина.

Очень хотелось пить. Тот лимонад, что Саня купил в Усть-Коксе, идентичен был конской моче, и мы его выплеснули на землю, а маленькая бутылочка «Карачинской» давно опорожнена.

- Сейчас Вас напою. Есть у самой дороги источник, его мало кто знает. Вода из него по году стоит, не портясь. Я её каждый день вожу жене домой, другую воду не пьём, - сказал водитель.

- Шофёрский ключ? В воде из него очень высокое содержание серебра, я читала о результатах исследований.

- Шофёрский ключ моему в подмётки не годится! Тот родник все знают, а мой – немногие.

На отметке «103–й километр» водитель резко вывернул «волгу», с трассы налево и съехал на просёлочную дорогу-тупик. Небольшой ручей растёкся здесь крошечным, диаметром метра в три, озерком. На краю его стоит покосившийся сруб колодца.

- Мы с ребятами делали, - кивнул на него водитель. – Здесь самая холодная и вкусная вода, какую я когда-либо пил. Место это, по-доброму, огородить бы надо. Но, если народ узнает про него, все сюда начнут ездить. Пропадёт место, испоганят, это у нас умеют.

Он вытащил из машины канистру, дал мне пластиковую бутылку, а Косте с Ура-ла, который так и не умолкал ни на минуту, махнул рукой на валявшуюся в кустах:

- Набирайте! Здесь и умыться можно. Здорово бодрит водичка. Только руки охо-лонут, как от снега.

Вода действительно была ледяная и очень вкусная. В Бийске подъехали к вокза-лу за полчаса до отхода поезда, но билетов на него не было, а следующий на Новоси-бирск будет только через сутки. Водитель нашего такси терпеливо ждал, что мы будем делать, рюкзаки всё ещё лежали в багажнике машины. Саня стоял у касс, я у машины, паломник метался по вокзалу. Подошёл элегантно одетый мужчина с баулом:

- Возьмёте ещё одного попутчика до Барнаула? Я с Вами хотел ехать из Горно-Алтайска, да вот, - он кивнул на бегущего к машине паломника, - почему-то меня отпи-хивал. Мне, как и Вам, до Новосибирска. Из Барнаула выбраться легче. Не на поезде, так на автобусе уедем.

Осознав, что мы едем дальше, Костя стал рваться в машину с воплем:

- Люди добрые, братья светлые, вы меня не оставите, поможете, у меня деньги только на поезд, но душа просится с вами быть, чувствую волю Божию! – всё на одном дыхании.

Садимся в машину в прежнем составе плюс новый пассажир. Опять катим по шоссе, опять не умолкает ни на минуту Костя с Урала. Его благоглупости изливаются те-перь на новенького. Но и мы не оставлены в покое. Мы с Саней теперь арбитры. К нам взывает неугомонный проповедник, славословит нас, мы теперь Братья Света, посланные Высшим разумом, чтобы открыть ему путь. Честное слово, именно так к нам обращает-ся. Ох, достал… Водитель понимающе смотрит на меня:

- Помолчали бы Вы сейчас, господин хороший. Стемнело, мне внимание собрать надо.

- Да, да, - отвечает паломник. Я сегодня с раннего утра с людьми беседую. Бог дал счастливый день! Таких людей понимающих встретил! Я этим утром…

И опять безудержно льётся его речь об информационных полях – он о них ничего не знает; о воспитании детей в Боге – его дети в детдоме; о братьях Рерихах – он пола-гает, что они с небес посланы; о Христе, о землице, которая всех спасёт, о бедности му-зея в Уймоне, которому он должен помочь, он чувствует, что призван это сделать, он свои книги привезёт, это самое дорогое, что у него есть. Он прослезился. Мне жаль этого человека. Он говорит правильные, красивые вещи, мечтает об идеальной жизни, но такой не будет.

В Барнауле на нас обрушивается духота, бензиновый чад, дым, вокзальная суто-лока. Билеты есть на поезд, идущий через два часа. Идущий из Бийска, мы обогнали, но на него по-прежнему нет билетов. Паломник, наконец, от нас отстал. Просил меня взять его к себе жить, обещал делать всё, что пожелаю. Объяснила, что это невозмож-но. Подарила ему чеснок Капитолины, хлеб домашний. Он бережно упаковал всё в дер-матиновую, их ещё называют «кирзовыми», сумку, весь его багаж.

- Вот и полный комплект у меня из святых мест: хлебушек, травки для заварки, мёд, лук, чеснок, вода. Я говорю Вам, что Вас мне Бог послал! Иерархи знают, кого ста-вить на пути! Низкий Вам поклон!

- Подумайте хорошенько, прежде чем решиться на перемены, Костя! Найдите се-бя сначала на Урале. У каждого человека своё место в жизни

- Вы сказали землянку вырыть! Я в Уймоне её выкопаю! Мы после войны в зем-лянке жили, я малец был, но помню, как её строили.

- А на что жить будете? Без хозяйства и без работы? Люди помогут, конечно. Но нельзя сейчас в тягость быть, всем трудно живётся. Вы заработайте дома, на Урале, что-бы потом жить на Алтае, никого не обременяя.

- Какая мысль! Ценный совет! Теперь Вы мне цель поставили! Я знаю, что де-лать! Уж я буду трудиться, за всякую работу буду браться, на хлеб и воду сяду, но деньги копить буду!

Второй попутчик оказался бизнесменом. Ездил в Акташ, искал ртуть для продажи китайцам. Мы поедем с ним в одном купе. Стою из последних сил на вокзальной пло-щади, ноги не держат, но надо удержаться. Ни на одной скамейке нет свободных мест. На привокзальной площади тусуется молодёжь, звенит гитара, ходят взад-вперёд подо-зрительные личности. Саня с попутчиком ушли на вокзал ужинать, а я отказалась из-за ног – боль невыносимая, но соврала, что не хочу. Почти сразу подошёл парень, вытянул из кармана пакетик. Наркотик, с трудом сообразила я:

- Не употребляю.

Парень отвалил. На вокзале милиции полно. Не видят, что ли, или привыкли, прикормлены?

В купе с наслаждением вытягиваю ноги. Очень душно, нечем дышать. Саня с со-седней полки обращается ко мне:

- Таня, я только сегодня понял, какой мы гадостью дышим и какую гадость едим и пьём. Знал, конечно, что у нас экология плохая. Сколько раз с тобой с гор возвраща-лись, но так остро почувствовал это лишь сегодня. На собственной шкуре почувствовал.

- И я тоже.

30 августа. Новосибирск

Воскресенье отсыпалась. Сегодня, в понедельник, потащилась с утра в поликли-нику к хирургу. Ноги мои по-прежнему в ужасном состоянии, ходить не могу. Показы-ваю.

- На что жалуетесь? А, перелом и разрыв связок.

- Не может быть!

- Почему же? Вы сегодня с переломом двенадцатая. Напишите ей направление на рентген, - это сестре. И мне, - Гипсовых бинтов и гипса у нас нет. Купите в аптеке сами.

Рентген подтверждает: перелом. Кое-как ковыляю в аптеку, и, увы, бинты и гипс завезут только завтра.

- Завтра и наложим гипс, - решает хирург и разводит руками, - нищие мы, работать нечем. Но у Вас странные темпы заживления. Вы уверены, что перелом был именно в тот день, а не двумя неделями раньше? Удивительный случай, под нагрузкой и в ледя-ной воде…. Пожалуй, я Ваши снимки в институте травматологии покажу.

Тащусь домой и сквозь зубы вою: не может быть, не может быть, на сломанных ногах не ходят, так не бывает, чтобы я протопала пятьдесят километров по горной тайге с рюкзаком. Саня звонит, справляется о моём самочувствии. Дочь ему отвечает:

- Смеяться будешь, у мамы перелом!

Саня расценивает это, как шутку.

31 августа. Новосибирск

Какой-то сердобольный пациент подвёз меня от поликлиники на своей машине. Сегодня наложили гипс, я теперь больная по закону. Саня за эти дни успел отдать плёнки на проявку и печать. Принёс фотографии и увидел меня в гипсе.

- Так ты не шутила?! Не может быть…. Ты почему мне не сказала, что тебе так плохо?! Я теперь себя подлецом чувствую. Человек со сломанной ногой по тайге шёл, а я не замечал. То есть замечал, видел, что ноги болят, но не думал, что так серьёзно.

- На сломанной ноге, Саня, я ведь её подмышкой не тащила, - отшучиваюсь я.

Вечером показываю фотографию зверя, не уступившего нам тропу, другу биологу, заглянувшему на огонёк.

- Это росомаха, - и, сбегав домой, приносит определитель животных.

Действительно, росомаха. И фото получилось, лучше снять невозможно, да и вряд ли повторим попытку.

Часть 5.

Путешествие на Мультинские озёра 7 – 22 августа 2000 года.

Горный Алтай. Катунский хребет.

7 августа. Новосибирск – Бийск – Уймонская долина, деревня Октябрьское.

Долгие зимы в Сибири. Успеваешь устать от них прежде, чем они кончатся. За-тяжное постоянство будней тяготит, принимаешься мечтать. Переменчивость мечтаний повергает в трепет: сбудется ли хоть что-нибудь? Когда слышу слова «горы», «перевал», «тропа», разворачиваю и разглядываю карты, чувствую что-то особенное. Оно трогает душу, манит туда, в даль, в заветные уголки, прочь от города, суеты, чада. Тону в меч-тах, глядя, в окно своего дома на Шлюзах, на синеющий за корпусами детского сада и СКТБ катализаторов лес.

Незаметно накопилась усталость к моим «за пятьдесят» годам. Как изменилась жизнь за последние годы реформ! Всеобщая неопрятность бросается в глаза не только иностранцам. Неподметаемые улицы и дворы, отсутствие мусорных бачков, скамеек у подъездов и даже в редких скверах и парках, клумбы и газоны, превращённые в места парковок. Градостроители знают о существовании личного автотранспорта, но озаботиться проблемой стоянок у домов не хотят.

Город Новосибирск с серым и грязным городским пейзажем – то место, где я живу. Облупленные фасады домов, пустые витрины магазинов, нищета, дворы и улицы без цветов, бесцветность и безжизненность их, лица людей без улыбок, улицы и про-спекты, где ничто не привлекает глаз, тоскливые, удушающие чадом, посредственные и убогие, вот его нынешнее лицо. Считается, что мне повезло: живу в Советском районе, где располагается всемирно известный Академгородок. Народ побогаче рвётся здесь жить, но только в так называемой «верхней зоне», небольшом микрорайоне возле зда-ний Президиума и Дома учёных Сибирского отделения РАН. Единственное место в горо-де, где строители постарались и оставили меж домов нетронутыми участки дикого леса, и на обиход которого хватает денег – витрина для иностранцев. Обиходить бы так близ-лежащие микрорайоны, в которых полно места для нового строительства «элитного» жилья, не пришлось бы администрации района вступать в баталии со старожилами, не желающими тесниться ради богачей, способных платить огромные деньги за жизнь в красивом ухоженном месте.

Только тот, кто пожил хоть немного в сутолоке большого города, среди грохота бесконечных потоков машин, телефонных звонков и гула людской толпы, ревущих и за-ставляющих вздрагивать в принудительном ритме звуков магнитофонов, радио и телеви-зоров, движущихся лифтов и хлопающих подъездных дверей, дышал автомобильными выхлопными газами, копотью заводских труб, чадом плавящегося от жары асфальта и зловонием мусорных помоек, только тот, кто вкусил прелести жизни на природе, в оа-зисе тишины, света, покоя и беззаботности, поймёт, почему так рвусь я в горы. За то их ценишь, что дают условия покоя, прерывают на неделю отпуска ту неотступность, с ко-торой насилует город человеческий слух, зрение и, даже больше: душу и тело, вместе взятые. В буквальном смысле слова понимается мною слово «отпуск». Отпускают тебя на свободу.

Томишься неясными мыслями, смутными ощущениями, что городская жизнь по-рочна. Разумом и сердцем понимаешь, что порочна и жизнь в современной российской деревне с её пресловутым «идиотизмом деревенской жизни», как сказал кто-то из клас-сиков прошлого века. Мало что изменилось в этом смысле и к последнему году два-дцатого века.

Ругать российскую жизнь всем не лень, но нынешним летом при новом прези-денте страны Владимире Путине стала проскальзывать в обществе мысль, что это непа-триотично. Бардак в экономической, политической и общественной жизни достиг апогея. Абсурдность траты своей жизни только на выживание довело людей или, как у нас го-ворят, народ, до стадии социальной апатии. Боюсь, что грядёт суррогатный патриотизм, а не истинный. Страшно слышать, как по центральному телевидению в уличных интер-вью люди, не стесняясь и не стыдясь, говорят, что были бы рады, если Чукотка отошла к Аляске, и сожалеют, что царица Екатерина в своё время не продала Америке и её. Са-халин, Камчатка и Приморье мечтают оказаться в составе Японии.

Жители целых регионов ничего не ждут от своей страны. Весь народ, вся масса работающая – все, без исключения, и бедные, и богатые, задыхаются от уродливых, из-вращённых принципов неумелого правления, отсутствия идеала, торжества нахрапистости, воровства, беззакония в стране. Над этой массой, над житейским морем, выкинута на поверхность политическо-партийная пена, пустая в своих интересах, но денежная или рвущаяся к наживе.

Страшная страна, моя Родина, Россия. Оскорбительно в ней отношение к челове-ку, к человеческой личности. Содрогаешься только от одной мысли, что придётся обра-титься за помощью в какой-нибудь государственный институт, будь то милиция, больни-цы, социальные службы или к чиновникам. Стараешься обойтись своими силами вместо квалифицированной помощи, которую должны тебе оказать, но знаешь, что не окажут. Иностранцы считают россиян дикими, но так оно и есть: мы не имеем судебной защи-ты, не знаем услуг адвокатов, идём к бабушке-знахарке лечиться, и принимаем произвол чиновников, как данность.

Это моё впечатление о жизни в своей стране. Конечно, история рассудит, время поставит на свои места и этот переломный для страны момент с каким-нибудь ярлы-ком, и людские страдания впишет в историческую канву. Но как мучительно жить в сво-ей стране! Безнадёжность улучшения ситуации в будущем толкает к духовной апатии и, если есть сопротивление в народе, то оно идёт только по линии духа. Россия ещё не духовная пустыня.

Вот с таким настроением, усталостью душевной и телесной рвалась я на Алтай нынешним летом. Не как в страну обетованную, я знаю, что это ни так, но дающую от-пуск душе, и это я тоже знаю. Сегодня настал долгожданный день. На рассвете, недо-спавшими, забрались с мужем Георгием в машину, старенький «Москвич». Заехали за третьим нашим спутником, старым, испытанным во многих, совместно пройденных маршрутах, другом Саней. Едем втроём, но в горы пойдём вдвоём. Георгий ходить с рюкзаком не любит. Он завзятый автомобилист, считает, что отдыхает он только за ру-лём. Переубедить его за тридцать лет совместной жизни мне ещё не удалось, но я не теряю надежды. Вот и в горы он отвозит нас второй раз. Есть прогресс!

Раннее утро. Свищет, обтекая машину, уже тёплый воздух, хотя относительная утренняя прохлада ещё не дала растечься зною. Мечтаем проскочить степной участок дороги до жары. Она стоит над краем просто убийственная, редкая для наших краёв. Сквозь пыльные стёкла вижу поля и берёзовые колки. Сижу в машине, но ощущаю сы-рость раннего утреннего тумана, влажность воздуха в оврагах, у реки, тучи комаров в лесу. Видела это десятки раз. Красиво, быть может. Но не милы мне эти леса с энце-фалитными клещами и триллионами мошек, болота, земля, на которую не присесть, трава, по которой не пройдёшь босиком, деревни без садов и цветников. Прожила в Западной Сибири более тридцати лет, объездила и обходила многие её места, но так и не смогла привыкнуть к её неухоженности, ощущению временности пребывания на этой земле людей, к плохим дорогам или полному их отсутствию, покосившимся заборам, отсутствию палисадников, цветников или, хотя бы, деревцу под окном.

Это особенно царапает душу, когда выезжаешь за пределы Новосибирской обла-сти и попадаешь в Алтайский край. Здесь лучше дороги, их больше. Население деятель-но: большие стада, аккуратно обработанные поля, кругом стоят стога, даже обочины до-рог обкошены. У домов посажены деревья и цветы, штакетник оград стоит ровно и окрашен в весёлые цвета. И почему так? Общие земли, соседствуют области. Но одна заботливо ухожена, а другая… слов нет.

Дорога, федеральное шоссе №52 , красива, более-менее поддерживается в хоро-шем состоянии. Алтайская часть во многих местах реконструируется, расширяется, заново отсыпается и покрывается асфальтом. Это приятно, и даже многочисленные объезды не раздражают, хотя с трудом иной раз доводится разминуться с громадными западноев-ропейскими автофургонами и грузовиками с сеном. Последнее очень активно увозится с лугов. И фургонов, и сеновозов много. Полное впечатление изобильного деятельного края.

Линии сине-зелёных холмов изгибаются волнами. Дорога вьётся лентой, хорошо видимой на большое расстояние с некоторых участков, проходящих по гребням, или пропадает из вида, когда ныряет в низину меж ними. Коршуны чертят круг за кругом высоко над дорогой в голубом небе, будто передают нас по эстафете от одного своего охотничьего участка к другому.

На обочинах множество киосков, бензозаправок, шашлычных, кафе. Перемены в жизни российского общества добрались и до провинции, правда, всего лишь прилегаю-щей к крупным транспортным артериям. Гадостное чувство, что жизнь, в некотором ро-де, перестала быть знакомой. Телевидение показывает бесконечные латиноамериканские сериалы и западные боевики, вести о российской действительности только негативные, и их немного. Русский язык засорился заморскими терминами. В русском языке вполне достаточно слов, способных донести смысл таких понятий, как шоптур, сёрфинг, брифинг, и русское «согласие» ничуть не хуже, так любимого нашими политиками, «консенсуса».

На рекламных щитах, на иностранных языках, названия зарубежных фирм, про-никших на российский рынок. Радует, что KODAK, BOCH, SONI, PANOSONIK, SAM-SUNG, вошли в нашу жизнь, но и новые русские фирмы не отстают и тоже именуют себя на разных языках, кроме русского! У нас в Академгородке группа молодых начи-нающих бизнесменов цинично назвала свою фирму по продаже оргтехники «Нонолет», перевод интеллектуальной элите, знакомой с крылатыми латинскими выражениями, не нужен: «Деньги не пахнут». Название прижилось и, даже, красовалось несколько лет над въездом в Академгородок, рядом с плакатом советских времён со словами Ломоносова: «Российское могущество прирастать будет Сибирью». Есть в городе и свои «Малибу», «Джунгли», «Ракурсы», «Конкуры». И даже в одном месте «Контур», «Силуэт» и «Аб-рис», что в переводе на русский язык соответственно с немецкого, французского и гре-ческого означает одно и то же – «очертание».

В многочисленных киосках горы незнакомых продуктов в экзотических для росси-ян ярких упаковках с инструкциями по применению на всех языках мира, но, разумеется, без русского перевода. Спрашиваешь у продавца:

- Что это такое?

В ответ сакраментальное российское:

- А я почём знаю? Люди берут. Вроде варить надо.

И я часто в глупое положение попадаю. Моё семейство долго надо мной хихи-кало, когда попыталась приготовить по картинке на пакетике. Получилось нечто, похожее на куски подошвы. Никто из нас не понял, что это такое. Предположили, что-то засу-шенное из морепродуктов, а оказался польский сушёный рубец.

Один раз только за всю нынешнюю дорогу душу порадовала кривая надпись бе-лой краской с подтёками по кирпичной стене: «Заходи, голубчик! Накормлю». Вот и в Алтайском крае нашёлся любитель Паустовского, описавшего легендарную сухумскую ко-фейню.

Выехали из Новосибирска в 6.30, Барнаул проскочили в 9.30, Бийск – в 11.30. Проехали русские степные сёла с богатыми базарами прямо у дороги. В Сростках, род-ных местах писателя и актёра Шукшина, поразили ряды детских колясок, используемых вместо прилавков для продажи пирогов, мёда, сибирских мелких яблок, кабачков. Вёдра картошки, зелёный горошек в стручках, продаваемый стаканами, огурцы и помидоры, семечки и кедровые орехи – весь ассортимент для обслуживания туристов, чего и вооб-разить совсем недавно было невозможно. Мёд расфасован удобно для перевозки в пла-стиковые бутылки из под напитков «Кока-кола», ВИНАПа, «Тропиколы». И какое разно-образие мёдов: гречишный, донниковый, разнотравный цветочный, в сотах, майский вербный, кедровый. Покупаем помидоры и сотовый мёд, чтобы съесть на привале.

Время обеда и пора остановиться перекусить в каком-нибудь придорожном кафе. Вскоре въедем в горы, и там не будет такого великолепия рыночной эпохи. От города Бийска до монгольской границы федеральное шоссе называется Чуйским трактом. Это главная дорога Горного Алтая, его жизненная артерия. Все блага цивилизации сосредото-чены вдоль тракта, а окрест лежат трудно проходимые горы. И вот уже они головокру-жительными кручами вздымаются к небу. Вижу горы, и душу тихонько отпускают город-ские тревоги и сомнения.

Не заезжая в Горно-Алтайск, столицу маленькой республики Горный Алтай с населением всего двести тысяч, но имеющей своего президента, едем дальше по тракту от Маймы вдоль Катуни, главной реки Алтая. Останавливаемся в Манжероке, посёлке, прославленном в песне после фестиваля советско-монгольской дружбы в далёкие семи-десятые годы Александрой Пахмутовой. «Знаешь ли ты, дружок, что такое Манжерок?» - пела и я, когда в 1969 году попала на Алтай. Здесь тоже видимые перемены рыночной эпохи. Появилось кафе, и не одно. А когда-то приходилось выпрашивать продукты у местных жителей, чтобы поесть. В единственном магазинчике стояли на полу мешки с пшеном, горохом, тёмной дешёвой лапшой, да стояли рядами на полках плодово-ягодные, как их ещё в народе называли, плодово-выгодные, вина и водка.

Современное кафе, выстроенное в форме юрты, с пластмассовыми столиками и стульями под открытым небом в обширном дворе за деревянным штакетником, с двумя входами, встретило нас не очень гостеприимно, как показалось вначале. Место для пар-ковки машин не предусмотрено, и Георгий ставит машину на обочине дороги на солн-цепёке. Зашли в одну дверь, там предлагается батарея пластиковых бутылок с напитка-ми, печенье, мороженое. Расстроились, так как хотелось пообедать нормально. Берём бутылки «Фанты» и минеральной воды, выходим, приносим из машины наши дорожные припасы, выкладываем еду из пакетов на стол. Вижу, соседи несут из соседней двери тарелки с горячей картошкой и мясом. Заглядываю, а там, оказывается, есть нормальная еда. У кафе два хозяина, один торгует пивом и прочими напитками, а у другого мы по-купаем себе окрошку и горячие беляши. Окрошка особенная: в настоящий белый русский хлебный квас спичками наструганы свежие листья капусты, огурцы, мясо, и всё это щед-ро присыпано укропом с зелёным лучком и увенчано камешком густой домашней сме-таны. Необычно и вкусно.

После обеда не можем завести машину. Руками катим её в тень, к ближайшему дому, и Георгий начинает искать причину. Она проста: жара, машина накалилась, и бен-зин успевает испариться прежде, чем она заведётся.

И вот мы снова в пути. Доехали до первого уровня гор. Его зовут ещё низкого-рьем. Склоны покрыты лесами. Исполинские деревья стоят здесь стройные, как свечи, в прозрачном воздухе. В открытые окна автомобиля проникает аромат трав, и мы дружно задышали, раздувая ноздри – свежий воздух! Мощные, в два-три обхвата, с множеством ярусов коротких ветвей с тёмной хвоёй, деревья карабкаются вверх по склонам. Ланд-шафт стал диким. Горы в этой части Алтая невысоки, но их склоны круты, лесисты, и даже гребни щетинятся редким лесом. Справа по ходу внизу пенится река.

Катунь пересекаем по мосту в Усть-Семе. По правому берегу уходит дорога на Чемал, тракт продолжается на той стороне и отходит от реки. Проезжаем Камлак, самое длинное алтайское село. Его название в переводе с тюркского языка на русский означает «шаманы». Мы в горах. Потихоньку набираем высоту. Жарко, и опять пахнет дорогой: совсем недавно трассу залили свежим гудроном. Колёса липнут, и слышно громкое чмо-канье отрывающейся от липучки резины. Видны везде следы деятельности дорожников: расширение полотна дороги, свежая отсыпка обочин, залитый гудроном асфальт на мно-гих километрах пути, новенькие дорожные знаки.

Эти дорожные знаки - «зигзаг» (Осторожно! Резкий поворот), чёрные треугольни-ки на жёлтом фоне (Спуск, подъём), стали привычными и даже надоели. Я сижу на пе-реднем сидении, исполняю роль штурмана. Вот и жизнь, как дорога, приходит в голову нелепая мысль. В ней тоже свои знаки, предупреждающие об опасностях и поворотах, только в суете и спешке мы чутких знаков судьбы не замечаем. Кто-то едет по жизни на джипе, кто-то на «Волге», кто-то торопится проскочить её на мотоцикле, платя своей головой за скорость и ощущение свободы. Задумываюсь, а на чём же еду я? Или иду? Господи, ведь действительно еду, еду на стареньком «Москвиче», буквально. Смеюсь, спутники на меня оглядываются.

Гоша вцепился в руль, стараясь удержать машину на повороте. Косится на меня:

- Что развеселилась?

- Скоро остановимся, и смогу, наконец, оглядеться. Всё ещё не верится, что в го-рах.

- Останавливаться не будем. Только что останавливались. Из машины всё видно. Надо успеть до вечера проехать по горам, до темноты, не хочется аккумулятор сажать. Если по нужде, то потерпи. Здесь приткнуть машину негде.

- Потерплю, - с лёгкостью соглашаюсь я, хотя «оглядеться» хотела совсем не по этой причине.

Остановиться, оглядеться, вслушаться в саму себя, понять себя, такую возмож-ность дают горы и небо, когда остаёшься с ними наедине. У Черги хитрю, направляя Гошу налево, далее по тракту. Он нескоро замечает подвох.

- Мы правильно едем? – спрашивает.

- Гоша, мы не поехали через Чергинский перевал, как в прошлом году. Хочу по-казать тебе Чуйский тракт. Впереди будет Семинский перевал, а потом поедем по ста-рой дороге на Усть-Коксу. Горы здесь другие, посмотришь новые места.

- Нагляделся я на горы… Дорога длинная?

- Есть немного.

- Асфальт? Перевал один?

- Не везде. А перевалов… много.

- Мы здесь с Николаем Романовичем ездили на «Запорожце», - говорит Саня.

- А, на «Москвиче» проедем, - успокаивается Гоша.

- Ты езжай спокойно, не перегревайся. Перевал тяжело будет брать, он высокий.

- Не пугай! В прошлом году мы перевалы проскочили, а «Жигули», что за нами шли, если помнишь, перегрелись.

- Он другой, этот самый высокий на тракте, две тысячи метров.

Проскакиваем, не заезжая в них, долинные сёла, и вот уже дорожный щит со знаком перевала. Долго поднимаемся. Машина идёт с натугой.

- Долго ещё подниматься? – дёргается Гоша. – Мотор перегрелся. Сейчас накроется, и на этом твоём перевале поездка закончится.

- Подъём с нашей, северной, стороны - восемь километров, спуск по южной длин-нее, одиннадцать.

- Да понял я! Сколько ещё подниматься, спрашиваю!

- Ещё чуть-чуть… Ты прижмись к обочине, переждём, машина охладится. Так все делают. Здесь прохладно. Перевал сумеречный, всегда здесь облака. Ну и высоко забра-лись.

- Не могу остановить вот так, ситуация не та, запорю мотор. Надо тянуть. Я ду-мал, дождь собирается, небо затянулось.

- Нет. Семинский перевал лежит поперёк пути основных переносов воздушных масс с запада и с северо-запада. Здесь меньше солнца, условия особенные из-за цирку-ляции и восходящих движений воздуха. Они приводят к увеличению облачности.

- Не грузи лишней информацией!

Гоша поминутно спрашивает, сколько ещё подниматься, чертыхается, вспоминает прошлогодние, «лёгкие», перевалы, которые его машина и «не заметила». «Москвич» подвывает. Наконец, подъём кончается, и мы выезжаем на равнину. Гоша рад, но нерв-ничает:

- Что-то по этой степи машина плохо тянет.

- Высота большая.

Здесь настолько раздвигается горизонт, что создаётся впечатление степи. Но это лишь впечатление. Проезжаем памятную стелу, установленную на вершине плоского во-дораздела

- Гоша, остановись! Посмотрим стелу, посвящённую двухсотлетию добровольного вхождения Горного Алтая в состав России.

- Говорил же, что не смогу сейчас остановить. Угроблю машину. Так уж и добро-вольно присоединились, - ворчит он.

- Представь, добровольно. Зенгорцы, они же нынешние алтайцы, ойроты, урянхай-цы, спасаясь, ушли от цинских войск под защиту русских крепостей. А ещё раньше этот перевал преодолевали скифы и орды хана Батыя.

- Они, что, другой дороги не нашли? – ехидничает муж.

- Нет другой дороги. Смотрите, сейчас будет совсем другой Алтай. Мы залезли на юго-западную оконечность Семинского хребта. Перевал этот – рубеж между Северным и Центральным Алтаем. Можно сказать, въезжаем в сердце Азии. Видишь, кедровники проезжаем? Это типичные субальпийские кедровники. Они так разрежены, что парк напоминают.

- Вижу, что шишки висят, и низко. Брать удобно.

- Её здесь и собирают.

Семинские белки широкая и, по сравнению с другими горными цепями, не очень живописная цепь плоских гор, поросших кедровыми лесами с большими луговыми про-галинами. На спуске молю Гошу всё-таки остановиться. С дороги открываются такие дали и оттенки гор, что даже вскрикиваешь, когда появляется очередная панорама. Он согла-шается не сразу, а когда заглушил мотор, на нас обрушивается тишина. В ней чуть за-метный знакомый посвист высотного ветра. Выбираемся из чадной, пышущей жаром, машины на волю. Ноги не слушаются, а грудь жадно упивается свежим воздухом. Суну-лась обратно в машину за ветровкой, и к горлу подступила тошнота, замутило от запаха разогретой синтетики, металла, паров бензина. Машина остановлена в неудобном месте: с одной стороны дороги ввысь уходит крутой склон, а с другой опускается так же круто вниз, заросшая буйной травой, стена.

- Ребята, отпуск у нас или не отпуск?! Остановимся чуть пониже, у реки. Перено-чуем, подышим.

- Вот доедем до места, и надышишься в Октябрьском. Там молочко парное, ба-ранина, - мечтательно говорит Гоша. – Охладимся сейчас и поедем дальше. Что-то семин-ские облака не расходятся, а сгущаются. Смотрите, внизу, куда едем, зарницы. Гроза за хребтом. Надо бы на ровное место спуститься, жалко машину надрывать.

Мы с Саней дружно смеёмся: ровное место в горах! А я про себя думаю, что так далеко ещё до Усть-Канской степи, а впереди плохая дорога. Надо поторопиться. Забираемся в машину, и снова тянется дорога. Проезжаем горами, оттенёнными сине-зелёными лесами под разноцветными гольцами. Выделяются отдельные скалы, просле-живаются острые гребни от вершин до оснований, причудливые штрихи и зигзаги осы-пей, лога, с высоких точек открываются кулисами дальние хребты. Всё это лишает доро-гу монотонности, не устаёшь.

Сделаю отступление и ещё, в который раз! опишу страну, по которой движемся. Алтай действительно страна, грандиозная горная страна. Гигантские горные гряды протя-нулись субмеридианально на две тысячи километров по территории четырёх государств: России, Монголии, Китая и Казахстана. По принадлежности тому или иному государству и особенностям устройства поверхности Алтай делится на три части – Русский, Монголь-ский и Гобийский. Северная часть Алтая, лежащая на территории России и Казахстана – Русский Алтай. Это наиболее мощная, наиболее высокая и наиболее красивая область всего Алтая и Сибири. Её принято называть Горным Алтаем.

Горному Алтаю присущи в большей степени сибирские, не центрально-азиатские, как в Монголии, черты природы. Природа его очень разнообразна и контрастна. Здесь можно увидеть межгорные котловины с полупустынями и альпийские пики хребтов, уз-кие каньоны рек и широкие денудационные поверхности выравнивания, бугры пучения холодных тундр и глубокие природные шахты в толще известняков, разнотравные луга и вечные снега, льды, каменистые россыпи и лесные массивы. И пьянящий воздух, ослепи-тельное солнце, голубые тени на горах, чистые прозрачные воды ручьёв. В Горном Алтае есть всё!

Я езжу сюда, более тридцати лет кряду, совсем не потому, что для жителя Но-восибирска это самая дешёвая поездка, хотя в последние годы и это стало важным. Горный Алтай удивительное по своему воздействию на тело и душу человека место. Многие, и я сама себе, задают вопрос: что этому способствует? Учёные люди делают первые робкие попытки определить, что же приносит Горному Алтаю известность в пла-нетарном масштабе как уникальному природно-географическому объекту.

Называют среди причин географическое положение территории, тяготеющей к центру крупнейшего материка планеты Евразии, где, как в своеобразном узле, собраны разные представители органического мира. Вершина гор – Белуха – высочайшая точка этой части Внутренней Азии. Самый гигантский памятник природы внутриконтинентальной России – священная территория, полюс духовной и культурной ауры – рождение не толь-ко далёких скифов и тюрков, а многих племён и народов. Об истории движения их во-круг центрально-азиатской вершины свидетельствуют находки археологов.

Алтай – часть мирового водораздела – граница бессточного внутреннего Централь-но-Азиатского бассейна и бассейна Северного Ледовитого океана, крупнейший центр со-временного оледенения в России.

Алтай – родина одноименной гипотетической макросемьи языков, куда входят три языковых семьи – тюркская, монгольская, тунгус-маньчжурская. Алтай – колыбель древ-нейшей человеческой культуры, и, по академику Окладникову, возможно, являлась цен-тром человеческой цивилизации со знаменитой Денисовой пещерой – стоянкой древнего человека. Высокоэнергетическая среда Алтая, о чём свидетельствуют геофизики, - редчай-шее природное явление нашей планеты, позволяющее поставить его в ряд с Гималаями. Всего этого можно не знать, но не полюбить Алтай невозможно.

Спустились по долине речки Туэкты. Крутой спуск приводит в широкую долину реки Урсул, название переводится с тюркского на русский язык, как «бешенный». Проез-жаем последние редкие русские сёла. У поста ГАИ под Онгудаем поворот на старую дорогу, издавна связывающую отдалённый высокогорный юго-восточный район с север-ной и центральной частью Горного Алтая. Чуйский тракт уходит дальше, а мы съезжаем на отсыпанное щебёнкой шоссе. За нами потянулся шлейф пыли. Это было бы ещё тер-пимо, но на этом участке тоже идут дорожные работы. Идёт заново отсыпка дорожного полотна, и далеко не щебёнкой! Огромные булыжники, до полуметра, торчат из уже приглаженного грейдером шоссе. Большая группа рабочих в наклон копошится на нём. То один, то другой разгибаются с трудом с булыгами в руках и бросают их на обочину. Впечатление, что рабочие руками разглаживают шоссе не обманчиво. Камни, торчащие из шоссе, выбираются вручную. Труд малопроизводительный и адский. Где могли бы по-стараться машины на предварительной обработке, их труд исправляют люди.

Пытаемся ехать по обочине. На многие километры вперёд центр дороги занят кучами щебёнки, которую ещё не раскатали. Ехать нелегко, тряско, утомительно. Гоша чертыхается. Вдобавок, из-за хребта уже не зарницы светят, а бьют молнии, рычат раска-ты грома, сваливается по склонам туча и поливает нас дождём. Белая машина, давно порыжевшая от пыли, становится полосатой от подтёков воды. Вырываемся из под тучи, и теперь на мокрую машину липнет опять жирная пыль.

Несколько деревень по дороге, с домами из хорошего дерева, но с неухоженны-ми дворами, свиньями в лужах у крыльца, скотом, пасущемся на обочинах, производят неряшливое впечатление. Это особенно заметно на фоне совершенства гор и раститель-ной природы. Грязные улицы завалены мусором – бытует обычай выносить сор, золу из печей на середину улиц и обочины дорог, каковых нет, в истинном смысле слова, про-сто наезженная часть, убогая одежда на людях. На пустых магазинах висят над входами, оставшиеся с давних времён, лозунги: «Слава КПСС!», «Мир, труд, май». Редко, очень редко видны следы хороших хозяйских рук: навес над крыльцом, резные наличники на окнах, штакетник вместо кривых жердей на оградах. Общее впечатление неуюта и ужа-сающей нищеты.

Горы опять сжимают дорогу. Идёт подъём на перевал. Места очень живописные. Резкие повороты, так называемые «тёщины языки», держат Гошу в напряжении. Я – в роли штурмана, предупреждаю водителя о зигзагах пути, которых так много, что трудно отслеживать дорожные знаки. Здесь тоже идут дорожные работы, спрямляется часть подъёма на Ябоганский перевал (перевод с алтайского – прижатый), и скоро здесь легче будет ездить.

На высшей точке перевала стоит беседка со скамейками, и отсыпана обзорная площадка. На просьбу остановиться и полюбоваться пейзажем Гоша опять отвечает отка-зом. Не захотел он чуть раньше остановиться и у села Ело (перевод с алтайского – орёл), в котором я жила в один из первых приездов на Алтай в далёком 1969 году, и кото-рое мне очень хотелось посмотреть вновь, спустя тридцать лет. Мужа очень трудно по-двигнуть на отдых. Так было всегда, и я уже перестала обижаться, лишь остаётся печаль души. Вот и сегодня мчится по дороге, и невдомёк ему, что можно остановиться и оглянуться, что в этом и состоит прелесть отдыха. Останется в головах после дня такой езды по горам один сумбур. Он ворчит на меня за то, что был бы уже в Усть-Коксе, если б поехал через Чергинский перевал, что эта дорога длиннее по времени и хуже по качеству. Это так. Но я мечтала показать ему новые места, несколько новых перевалов и долин, чтобы он увидел разный Алтай, места суровые, дикие и почти безлюдные.

Взяли ещё один перевал и вырвались в широкую долину. Тем более удивитель-ным показалось среди этого безлюдья появление милиционера в форме и с жезлом на пустынной дороге. ГАИ в этой глуши?! Что-то новенькое! Но всё оказывается проще нашего генетического российского страха перед мундиром. Тучный милиционер, пряча жезл в сумку, утвердительно спрашивает в окошко:

- Я с вами до Усть-Кана доеду?!

- Если сможете втиснуться, пожалуйста. Места нет, рюкзак большой в салоне.

- А мы его на коленях подержим. Неохота под дождём мокнуть. Гроза идёт. Вы откуда к нам? Туристы или в гости? Или по службе? Я вот от родни домой возвраща-юсь. Тут у отца летовка на верху.

Отвечаем ему на ходу. Скоротечная гроза моет проливным дождём наш «моск-вич». За сильными струями впереди не видно дороги.

- Лето нынче хорошее, - говорит милиционер, - засухи нет и дождей в меру. Покос хороший.

- Это хорошо, - отвечаю, - прошлым летом вас заливало. Я даже степь не узнала, до того она зелёная была.

Едем дальше, изредка переговариваясь. Обрамляющие Усть-Канскую степь горы, как разбросанные в беспорядке холмы высотой несколько сот метров. Иногда горы объ-единяются в желтые и серые массивы и цепи. Шоссе почти без поворотов. Встречный транспорт очень редок. По обочинам пастбища, редкие бедные деревни, ещё реже не-большие поля, иногда лес на склонах.

Наконец, выезжаем на асфальт Гоша с облегчением вздыхает, дальше дорога ему знакома. Теперь он уверен, что до ночи доберёмся до Октябрьского. Я молчу, ведь в дороге всякое случается, боюсь спугнуть удачу. Мелькают справа повороты на Чергин-ский, а затем и на Солонешный перевалы. В Усть-Кане высаживаем у входа в райотдел милиции нашего попутчика. С облегчением вздыхаем, без него гораздо удобнее, да и рюкзак тяжеленный на коленях держать часами удовольствие небольшое. Не задержива-ясь, едем дальше. До Усть-Коксы осталось 132 километра.

И опять сменяются поля, каменистые пастбища с медлительным скотом, редкие деревни, отдельные лиственницы на склонах. Проехали поворот на Абайскую степь с та-моженным пунктом на развилке. Вот уже снова горы сжимают дорогу. На гребнях хребта чередуются серые, жёлтые, лиловые гольцы, оттенённые по низу сине-зелёными полосами леса. Сразу от дороги по каменистым откосам карабкаются вверх кустарники и цветы. Смотрю с дороги на высокие хребты, поросшие густым лесом, синеющие дали, и так заманчиво рисуется в воображении лагерь под кедром у какого-нибудь ручья. Район отдалённый, местность сурова, дика. Туристов здесь не бывает. Забредают, пожалуй, лишь охотники в короткие дни сурового здешнего лета, да и то вряд ли. Горы крутые очень. Господствуют здесь горы и тайга.

Ущелье узкое. Здесь тоже несколько небольших деревень. Одна, Тюгурюк (пере-вод с алтайского – быстротечное), кажется даже тёмной оттого, что нависают над ней горы, а дома спрятаны под мощными кедрами. Мы ему обрадовались: недалеко от не-го подъём на последний перевал Громотуху, за которым сквозь узкую щель между двух хребтов дорога врывается в Уймонскую степь. Сам перевал приятно удивляет. Здесь по-работали дорожники. Шоссе расширено по мере возможности, хотя остаётся всё же очень узким, машины с трудом разъедутся. Склоны гор почти вертикальные с одной стороны, с другой же высокий обрыв, и внизу бьётся по камням река.

И вот она, щель в Теректинском хребте. Сразу за ней начинается улица в район-ном центре Усть-Коксе, раскинутом в месте слияния реки Кокса (перевод с алтайского – синяя вода) и рекой Катунь. Остановились ненадолго в центре, купили конфет в подарок малышам. Приятно удивились и новшествам: построен рынок, работают многочисленные лавочки с тем же набором заморских продуктов, что и под Новосибирском. Появилась стоянка для автомашин. В универмаге продаются мороженое и торты, есть сыр, но по-прежнему нет молока и сметаны. Новшества приятные, ведь в прошлые годы в магази-нах можно было купить лишь хлеб да крупы.

Преодолеваем последние километры на сегодняшний день по тюнгурской дороге. Едем по очень широкой долине Катуни, представляющей в этой части сухую Уймонскую степь. На севере резко поднимается над ней высокой и крутой стеной с волнистым гребнем хребет Теректинский (перевод с алтайского – терек – тополь), с которого мы только что спустились, и вершины которого представляют собой белки. На юге – длин-ный и сильно расчленённый северный склон Катунских альп, над которым высятся снего-вые пики. Туда нам подниматься через день-два с рюкзаками на плечах. Селения в Уй-монской степи расположены или у самой Катуни на берегу, или, поменьше, в устьях бо-ковых долин с Теректинского хребта, у северной окраины степи, достигающей ширины в восемь – десять километров.

По плоскому дну Уймонской долины Катунь свободно несёт свои воды. По бере-гам стоят русские деревни. Прожить здесь стоит немалых усилий. Жалкие сады и бога-тые огороды отличают их от алтайских поселений. Но, по-настоящему эта земля ещё ждёт хозяйских рук, ещё не украшена. Даже то, что было завоёвано у природы прежде, возвращено ей в последние десятилетие реформ. Каменистая степь с шелестящей клоч-коватой травой на месте полей встречает теперь меня. И я вспоминаю, с какой гордо-стью за свой труд рассказывал мне об освоении целины Уймонской степи Сергей Ми-хайлович Молотков, умерший этой весной хозяин дома, в который мы едем гостями. Увы, нынче на полях ничего не сеют.

Вот и указатель поворота с асфальтированного шоссе к деревне. Дорожники и здесь поработали! Два километра насыпной грунтовой дороги в Октябрьское украшены по центру высокими кучами щебня, который ещё не ровняли. Обочины обрываются в канавы. Дороги, как таковой, пока нет. Гоша примеривается и присматривается и решает-ся ехать по следам прошедшего по кучам грузовика. Машина со стоном переваливается по булыжникам, а Гоша стонет за рулём:

- Поддон, поддон пробью.

Как ни странно, выбрались к деревне по булыжникам благополучно. Переезд в горы совершился в считанные часы. В семь утра был душный город, а в семь вечера – чистая горная долина. Такие перемены, разрушающие в одночасье привычный уклад жизни, подвергают нервы большому напряжению и требуют прочной психики. Будем надеяться, что это у нас есть, и сейчас за деревянными воротами деревенского дома начинается отпуск.

Распахивается калитка из сплошного тёса в воротах. На дорожке из досок стоит Капитолина Ивановна, хозяйка, за ней на крыльце дома, на скамье у завалинки, на та-буретах вокруг множество народа. Соображаю, что здесь почти все дети со своими ма-лышами, мужьями, жёнами, и ещё кто-то незнакомый.

Так, будто мы только вчера виделись, не здоровываясь, Капитолина Ивановна восклицает:

- Татьяна Алексеевна, поди, опять в горы? Молодец, что сиднем не сидишь! Знаю, что болеешь, но выглядишь хорошо, не скажешь о тебе, что слабого здоровья. Как ноги-то? – и, не дожидаясь ответа, - я в прошлом годе сразу поняла, что неладно дело, пугать тебя не стала. Серёжа покойный, как узнал из письма, что нога сломалась, вос-хищался тобой. «Молодец женщина, - говорил, - так держаться, чтобы полсотни километ-ров из тайги на сломанной ноге выбираться и не ныть, и мужики иные не могут».

- Зажила нога, разве только ноет под непогоду. Жаль, что Сергей Михайлович так рано ушёл из жизни. Мы с собой его портрет на металле для могилы привезли. Я взяла на себя смелость заказать в Новосибирске, у вас таких на Алтае не делают.

- Посмотрим.., - она утыкается мне в плечо, - Ушёл Серёженька мой. Он тебя ува-жал, увидеться с тобой перед смертью хотел, поговорить. Письмо тебе написали, а он через неделю и умер, не дождавшись. Отмучился, исстрадался.

Хозяйка три месяца назад похоронила, сгоревшего от рака лёгких, мужа, не пив-шего и не курившего, между прочим. Большое несчастье остаться женщине одной в де-ревне на седьмом десятке лет жизни, а Капитолина, к тому же, потеряла один глаз, выбила гвоздём при работе, а другой теряет зрение, грозит ей полная слепота.

- Мама, чего гостей на пороге держишь? – окликает дочь.

- Ой, заходите, заходите. У нас ведь гости гостят, знакомьтесь. Женщина из Моск-вы, из Рёриховского центра, я правильно говорю? И Серёжина тёща из Новосибирска, студента Серёжу помните, с Вами приезжал?

- Мы знакомы. Конечно, помню.

Воспоминания у меня не слишком приятные. Молодой человек, приехавший в го-род из далёкого БАМовского посёлка, довольно ловко манипулировал своими взрослы-ми знакомыми, извлекая пользу для себя. Женился на дочери, стоящей передо мной, женщины, которая свадьбу своей дочери отсидела гостем в доме моей подруги. А я эту свадьбу провела, готовила, стирала и мыла за родных матерей. Устраиваемые им худо-жества чуть не довели меня до инфаркта. В душе появилось неприятное чувство, встреча мне неприятна, расстраиваюсь, что отдых будет испорчен.

- Заходите, заходите. Дышите! Они тоже дышать приехали. Уже четыре дня живут.

Между деревенскими жителями алтайской глубинки и приезжими из городов лежит непроходимая пропасть недоверия и предвзятого мнения, что туристам делать нечего, что все мы богачи и бесимся с жиру, тратя деньги на то, чтобы глядеть на го-ры. Октябрьское – далёкая маленькая заброшенная деревня, и малы интересы её жите-лей. Жили, как во сне, заботами своего натурального хозяйства. Нужно было длительное, упорное проникновение внешнего мира, чтобы пробудить ото сна. Только в конце вось-мидесятых годов пришли в деревню радио и в девяностых - телевизоры, телефон в сель-совете. Увы, пробуждение состоялось не в лучший момент. Начались реформы, принес-шие разруху, неуверенность в завтрашнем дне, безработицу, невыплату зарплат и пенсий, пустой магазин, разрушенный клуб, отключение электричества и единственного на всю деревню телефона. Даже почта привозится один раз в месяц, хотя до райцентра всего одиннадцать километров, и машины мимо деревни ходят по асфальту. Что же думать о туристах, которые приезжают за немалые деньги, чтобы праздно шататься по горам?

Капитолина приезжала ко мне в Новосибирск, лечила глаза в Центре микрохи-рургии глаза. Поначалу её не брали в больницу – глаза воспалялись. Пролечила её у се-бя дома ни одну неделю, но всякий раз, как добирались с ней из Академгородка на другой конец города, глаза у неё снова загнаивались. Не сразу догадалась, что это воз-действует на неё грязь города, к которой не могли привыкнуть после чистоты высокого-рья её глаза. Сказала о своём предположении врачам и упросила понаблюдать Капито-лину Ивановну в клинике, в стационаре. Операция была ей сделана. Она и дышать не могла в городе. Там-то оценила она свои горы, поняла, почему отвечаем на вопрос, за-чем приехали, что подышать неделю. Отсюда её:

- Дышите, хорошенько дышите!

Нас усаживают на скамью. Все уставшие сегодня. Взрослые были на покосе, с внуками водилась хозяйка. Их много. Детей у Капитолины шестеро, пятеро с семьями живут в этой же деревне. Малышей у всех по двое-трое, от нескольких месяцев от роду до пятнадцати лет. Подростки тоже были на покосе, а для остальных – детский сад в родительском доме. Завтра их снова принесут и приведут к бабушке, страда продолжа-ется.

Сохранялась дневная жара, дополненная целым букетом запахов цветочных клумб, навоза, молока. Хотелось помолчать, посмотреть на закатные горы. Со скамьи отличный вид: направо – на Катунский хребет, налево – на Теректинский, прямо – на Уй-монскую долину. Но деревенское гостеприимство не позволяет оставлять гостей одних. То и дело кто-нибудь подходит засвидетельствовать своё почтение. Традиционный во-прос:

- Ну, как там в городе? Что нового?

И начинается обмен новостями. Знаешь, что город им совсем не интересен, но приличия требуют справиться вначале о жизни гостя. Хочется ответить, что мерзко, жара, в панельных коробках домов нечем дышать, бензиновый чад с дороги из квартиры не выветривается, много криминала, насилия, экономический развал, безработица, бездене-жье и безнадёжность последних лет ожесточили людей, сделали их агрессивными и, да-же, злобными. Люди обособились, и разрушают друг друга. Но вместо этого степенно отвечаю:

- Живём! Жаркое лето, асфальт плавится. Цены выросли на всё: и на продукты, и на вещи, квартплата поднялась больше, чем в два раза.

Это понятней. Уточняют лишь:

- Сколько же это будет? Сколько денег отдаёте за квартеру?

Так и произносят «квартеру», с ударением на «е».

- За всё получается 650 рублей в месяц.

- Ой, откеда такие деньжищи брать?!

Чёртик оживает в моей душе. От усталости шевелится неохота, язык сухой. Сейчас бы чаю напиться…. Но чаёвничать будем позже, когда разойдутся дети, хозяйка управит-ся со скотиной, и будет готов ужин. Самое время переключить внимание с себя на них самих. Это им ближе. Спрашиваю:

- А как у вас лето идёт? Что с покосами? Какая трава?

Отвечают долго, обстоятельно, охотно: травы много, год урожайный, покос в раз-гаре. Хозяйке сено уже убрали, детям убирают. Объединились семьи, работают все вме-сте. Уберут одному, на следующий день другому. Завтра работают на покосе Галины, останется убрать Анюте. Её подвёл тракторист: оплату взял, а работу не сделал. Гоша не выдерживает, просит попить чего-нибудь холодненького, лучше молочка с погреба.

- Ой, Гоша, есть одна полулитровая банка. Дети выпивают всё. Сейчас Оксанка принесёт. Ужо подою, будет парное молоко. Саша, помнится, парное молоко пьёт.

- Я выпью парное, пусть Георгий Георгиевич пьёт холодное.

- И мы у Капитолины Ивановны на молочко налегаем, - замечает гостья из Моск-вы.

- Цветочки у Вас, как всегда, весь палисадник заполонили. Очень красиво, - хвалит хозяйку Гоша. – Как справляетесь с уходом? Их поливать, да огород, мучаетесь сильно, наверное.

- Вы мастерица! Лучшей усадьбы не встречал, - вторит Саня.

Капитолина Ивановна расцветает в улыбке.

- Да! Таких цветиков, как у меня, во всём районе нет.

- У нас теперь насос, есть шланг. Сергей Михайлович, царствие ему небесное, наладил в прошлом году, - говорит Марина. – Я сейчас с детьми здесь живу, помогаю. К нам даже из школы детей на экскурсию водят.

- Татьяна Алексеевна, а тебе как мои цветочки? Твои семена все взошли. Посылку твою получила по осени. Как ты написала, все луковицы в землю закопала. Тюльпаны взошли красные, желтые и розовые, чёрные не взошли. А я уж так их ждала, ведь ни разу не видела! Замёрзли, не климат им у нас. А женщина одна мне эти пахучие, кото-рые не знала, как называются, что у памятников в городе растут, прислала корнями. Тоже расти стали, но цвет не тот, что на памятнике видела. Посмотри и скажи, я запи-шу.

- Флоксы, Капитолина Ивановна, они и у меня растут на даче. Знать бы, что Вы именно их хотели.

Увидела хозяйка в городе у какого-то памятника цветочки, и очень они ей по-нравились. Пыталась мне объяснить, что ей такие же хочется, но назвать не смогла, а я не догадалась, что речь именно о флоксах идёт, полагала, что редкость какая-то.

- У Вас и вправду цветник замечательный. Видов тридцать, наверное?

- Сорок три!

Окликаю девочек:

- Маша, Оксана, Настя! В машине пакет. В нём юбки, джинсы, майки. Поделите, кому что подойдёт.

- Ой, Алексеевна, всегда ты с подарками!

Девчонки уносят пакет в избу, вместе с ними идут матери. Через минуту выбега-ет Настя и опрометью несётся в баню.

- Ты куда бежишь сломя голову?! – кричит вдогонку бабушка.

-Грязная я. Как примерять-то? Обмоюсь!

Минут через десять женщины вываливаются толпой во двор.

- Спасибо! Всё подошло. Оксанка в джинсы влезла, счастливая. А я только в юб-ку. Юбка – класс! Она заграничная, да? – спрашивает Настя.

- Итальянская.

-Девчонки от зависти умрут! Завтра баню протопим, помоемся и перемеряем. Пусть пока полежит всё у бабушки.

Уходят по домам и дети, и малышня. В усадьбе становится тихо. Гоша пошёл за-крыть машину, Саня обмыться от пыли в баню. Хозяйка с гостями подкопала молодой картошки, и женщины устроились у колодца мыть, чистить, резать лук и огурцы для са-лата. Доносится их разговор:

- Кто это к Вам приехал? – спрашивает москвичка.

- Из Новосибирска гости. Молодой человек прежде бывал. Женщина с мужем вот уже второй раз приезжают. Раньше она одна или с дочкой приезжала. И я у них в го-роде два раза жила. Хорошие люди, учёные. Женщина жизненная, умная, наши горы любит. Интересно вокруг неё, людей к себе притягивает пропасть сколько. И всем слова находит добрые, жизненность свою отдаёт другим, а сама-то больная, а не стережётся. Всё по горам бродит, хотя года у неё большие. Я человек деревенский, ляпну что-нибудь, а она мне говорит, что это предрассудок. Что я не понимаю и не знаю, объяс-нит понятно, что к чему и как надо. Лучше учителей наших говорит, всё у неё ясно. Ей бы ребятишек у нас учить. Студентов в городе учит. Про мой род всё в письме написа-ла, уж как интересно! Серёжа, покойничек, всё перечитывал. Про Рёриха, кто таков бу-дет, она нам рассказала, и картинки показала его, он так красиво горы рисовал. Цветики и травки знает. Со вниманием и подходом к нам женщина. В городе у неё жила, как в раю, чистый санаторий, праздник жизни увидела. В театр, сад, где со всего мира расте-ния, ранжирея, что ли, называется, в музей ещё меня водила.

Слушаю эту оценку самой себе, и становится мне стыдно, что сердилась на Капи-толину Ивановну. Сердилась на жадность, с которой та просила купить ей в подарок вещи для хозяйства, не считаясь с тем, что с трудом свожу концы с концами, денег от моей пенсии и зарплаты старшего научного сотрудника и на продукты не хватает. Не могла я делать покупки, требуемые ею вилы, топоры, резиновые и кирзовые сапоги, ва-ленки, фонари, будильники и прочее, всё в пяти экземплярах для себя и детей. Серди-лась, что просит сводить её в гости к моим знакомым, чтобы «посмотреть, как люди в городу живут», не понимая, что мне каждый раз приходится объяснять, кого и зачем привожу к занятым, усталым людям. А в театр её лишь раз свозила. В Ботаническом саду, в оранжереях, провела с ней весь день, ей там очень понравилось. Мне показа-лось, что посещение музея её тяготило, а рассказы о деятельности Рерихов не привлек-ли внимание. Народ, конечно, у нас в квартире толпился. Приходили студенты из уни-верситета, в котором проработала четверть века, гостила, прилетевшая с Камчатки, семья однокурсника мужа, заходили знакомые. Всё приметила Капитолина Ивановна и опреде-лила, как жизненность мою. Рассказывает она обо мне, нисколько не смущаясь, что я разговор слышу, неловкости не ощущает. Это мне неудобно, и я вмешиваюсь, спрашиваю её о чём-то несущественном.

- Татьяна Алексеевна, ты, поди, устала с дороги? Пойди в избу, приляг! Сейчас коров подою, и будем вечерять.

- Посижу, полюбуюсь на горы.

- Ну, как знаешь! Подыши.

Не могу на новом месте сразу завалиться спать, мне нужно оглядеться. Конечно, устала, но ведь уже в горах, а на них невозможно наглядеться. За час местность неуло-вимо изменилась, наполнилась вечерним покоем. Сумеречное сияние воздуха, с послед-ними лучами зашедшего за горы солнца, погасло. Серый цвет, без теней и переходов, накрыл усадьбу, горы почернели. Только небо чуть зазеленело и, как-то враз, потемне-ло. Зажглись звёзды.

Хозяйка приносит подойник, процеживает парное молоко и наливает его нам в полулитровые банки. Мы, гости, как телята, тычемся в неё, принимая из рук пахучий пенный напиток. Вкус молока не забываем: сладость, аромат трав. Ничего похожего на стандарт молока из пакета в далёком городе. Общий выдох восторга:

- О-о о!

В очередной раз попадаюсь на вожделении, выпиваю, смакуя, полбанки. Мой ор-ганизм молока не выносит. Будут последствия с расстройством кишечника, но это ещё только предстоит пережить. Каждый раз надеюсь, что всё обойдётся!

На столе в летней кухне в больших пиалах мёд, варенье из чёрной смородины, луговой клубники, салат из привезённых нами помидоров и кружками крупных огурцов, густо посыпанный зелёным луковым пером. В деревне не любят срывать маленькими зелёные огурчики, считают это баловством. Овощ должен созреть до полной кондиции, взять от земли всё, что можно, и, надо сказать, огурцы достигают огромных размеров, прежде, чем попадут на блюдо. На большой тарелке горка молодой картошки, облитой домашним коровьим маслом, именуемом в городах сливочным. На огромный разнос хозяйка вываливает из кастрюли куски дымящегося мяса:

- Уж не обессудь меня, Гошенька, баранины нынче у нас нет. Всё сдала осталось шесть овечек. Хозяина нет, а мне одной много не надо. Справляться с хозяйством тяже-ло. Серёжа покойник, как и ты, баранину любил. А мне всё равно, есть ли она или нет. Вот, маралятину ешь! Витя у нас на белках, скот пасти подрядился. Свалил марала вче-ра, да со сменой прислал мясо. Ну, давайте, гости дорогие, по стопке берёзовки за приезд. Травянуху я нынче не ставила ещё, работы много, покос. С Богом!

Берёзовка Капитолины Ивановны – это домашнее вино из берёзового сока. Хозяй-ка большая умелица делать вина по старинным, давно всеми забытым рецептам, из трав, соков диких ягод, свёклы. Травянуха, к примеру, готовится из сорока трав. Женщи-ны из Рериховского общества отказываются «употребить алкоголь», и совершенно зря. Напитки эти лечебные, по выражению хозяев, «кровь разбивают», наливают их и пьют в количестве не более тридцати – пятидесяти граммов из толстостенных старинных гранё-ных рюмок. Используют только после бани, дают роженицам после родов, болящим. Я назвала бы их бальзамами, да и приём – две-три столовых ложки по объёму – конечно, не «употребление алкоголя»

- Пища богов, - говорит Саня, отправляя в рот ложку мёда.

- Да, - подтверждает Гоша, обгладывая маралью косточку.

- Глубеники нынче много было, страсть! – рассказывает Капитолина Ивановна. – Замучилась её варить. А как ты делаешь, Алексеевна, я пробовала. Серёже моему, по-койничку, сильно понравилось. Только невыгодно это, сахара много надо. Я тут всем про твой рецепт рассказала, бабы пробовали, сильно нравится всем, да невыгодно.

Надо же, и это Капитолина Ивановна углядела. «Мой рецепт» - обычное прокру-чивание, собранной вместе с травами, пыльцой, букашками, зеленью чашелистников ягод луговой клубники через мясорубку, и перемешивание полученной массы с сахаром. Зи-мой кладёшь ложку в глубокую тарелку, заливаешь молоком. Аромат лета наполняет комнату. Вкусно и полезно, нетрудоёмко, так как варить не надо.

Долго и вкусно чаёвничаем, выслушиваем деревенские новости. Собачку Каштанку косилка переехала. Дочь Марина с детьми ушла от мужа, который совсем запился, по-терял работу в маральнике, а вместе с нею и дом, служебное жильё, оставив семью без всяких источников существования. Капитолина приняла их в свой дом. На похороны хо-зяина приезжали шестеро его детей от первого брака. Дочь брата вышла замуж и уже родила ребёнка, так что всё у этой умной девочки наладилось в жизни. У сына Бориса родился малыш, и сноха снова в интересном положении. Дочь Галина сошлась с одним городским, живут вместе, родила третьего ребёнка от третьего мужа. Первый пропал в Нагорном Карабахе, второй, омоновец, разбился на мотоцикле. Сейчас вот третий муж, охотник. Дочь отличная хозяйка, одна не останется, мужчины в округе её уважают.

Давно звёздная ночь накрыла Уймонскую долину. Стоит удивительная тишина, только слышен в ночи шум Катуни. Провожая нас в дом, хозяйка прислушивается:

- Хорошо шумит река, вёдро будет, слава тебе, Господи! Хучь погода продержа-лась бы, покос закончить.

Гости уходят спать в летник, дочь с детьми укладывается спать в сенях, мы на почётном месте, на диване, Саня в спальнике на полу в горнице, хозяйка на кухне – всем хватило места в гостеприимном доме. В сон провалилась моментально.

8 августа. Октябрьское.

Проснулись по деревенским меркам поздно, в восемь часов. Зашла в избу одна из гостей и позвала нас:

- Каша остывает. Сварила рисовую на молоке.

В усадьбе полно малышни. Старшие дети вместе с взрослыми уже уехали на по-кос, осталась почему-то сноха Лида. Спрашиваю, не заболела ли. Мнётся, но отвечает правдиво:

- Сегодня Галине убирают. Когда нам убирали, она не поехала, сказала, что без неё обойдёмся. Я обиделась. Я без неё, а она пусть без меня обходится. Она думает, что раз мы бедные, то нам и помогать незачем. И дочь свою, Оксанку, не пустила, пусть без нас робят.

В голосе её звучит обида. Говорю примирительно:

- У неё трое маленьких детей, может работы много по дому скопилось? Она и не подумала, поди, что Вы обиделись.

- Да она, не подумавши, просто так ничего не сделает! Умная больно. Знаться с бедняками не хочет.

Это отголоски непростых семейных отношений. Дети Капитолины Ивановны, кроме младшей, ветеринара Анны, не получили образования. И сама она безграмотная, что удивительно в наше время. Старший сын Виктор, муж моей собеседницы, учился в шко-ле недолго. Специальности у него тоже нет. Он был хороший скотник, но колхоз разва-лился. Рослый, плечистый красивый парень наивен, добродушен, доверчив и, в силу это-го, не везуч. С ним плохо рассчитываются за работу, отстоять себя он не может. У него крадут коней, он в постоянных долгах. Жена у него тоже вялая и безынициативная, пло-хая хозяйка, а в деревне это очень плохо.

На кухне осталась гора грязной посуды после отъезда косцов и завтрака детей. Грею воду и перемываю, заново накрываю стол. Садимся за стол мы, а с нами снова чаёвничать «из интереса» устраиваются дети. Гости из Рериховского центра, захватив ви-деокамеру, уходят на весь день снимать окрестности, поступив весьма предусмотритель-но. Весь семейный детский сад сегодня на нас. Хозяйка даёт грудничкам по плошке жирной – ложка стоит – сметаны.

- Не тяжела пища для маленьких? Ведь ещё и года нет?!

- Кого тяжёлая?! Стрескают, аж за ушами пищать будет! А чем кормить-то? Сме-таной не подавятся, времени за ними смотреть нет. Да они сами уж едят! С огородом управляться надо.

Поразительно, но самый маленький ест ложкой сам, не пачкаясь и уверенно держа её в ручонке. Идут разговоры, завтрак затягивается. Мне совсем не хочется за-держиваться в кухне, здесь слишком душно. Потихоньку выпроваживаю компанию на улицу. Опять перемываю гору посуды. С улицы доносится шум и рёв. Выскакиваю за дверь. Маленькая дочка Галины, Регина, плача, снимает нарядное – детей принарядили по случаю нашего приезда – платье с дочки Анюты. У той рекой текут слёзы по грязным щёчкам, но она молчит при этом, ревёт другая. Кто-то из мальчишек залез на забор и сорвал малину в бабушкином саду. Девчонка полезла вслед за ним, но не удержалась на заборе и свалилась в крапиву. Ножки и ручки в страшных волдырях, но партизанка молчит. Ягоду срывать запрещают через забор, чтобы не стоптать цветы, а через калитку заходить приходится через крапиву. Малыши стараются скрыть, что нарушили запрет. Платье зазеленилось от травы, потому подружка и плачет, что сестру накажут.

Доносится рёв с другой стороны. Маленький полз по дощатой дорожке и заце-пился за что-то. Вытаскиваю занозу, йодом из нашей аптечки прижигаю ранку, малень-кая рать почтительно смотрит. В течение часа буквально пасём детей. Обычно они иг-рают маленькими компаниями, но сегодня в доме гости, их удерживает возле нас лю-бопытство. Капитолина просит Гошу свозить её в райцентр за мукой, и они, прихватив Саню, уезжают в Усть-Коксу. Делим с Лидой детей на две группы, и она уходит домой, увозя в коляске самых маленьких, им надо спать.

Провожаем её с малышами всей толпой. Приветствуем соседей, которые привет-ствуют нас, скудно одетые, из-за покосившихся заборов, жизнерадостные. Что меня удру-чает в деревенской обстановке и не даёт прорасти чувству уважения к деревенским лю-дям, так это их довольство, удовлетворённость жизнью в грязи, без книг, в захламлён-ных усадьбах с покосившимся заборами, свиньями у крыльца и курами в сенях, без нормально устроенных нужников, нестерпимо воняющих, и тучами мух над нечистотами. Отсутствие потребности как-то украсить свою жизнь, обиходить её, отсутствие мало-мальской творческой энергии и стремления к улучшению качества своей жизни, что ха-рактерно для всей России.

Здесь, в Октябрьском, селении компактном, очень заметна разница. У отдельных людей, живущих одновременно в одной и той же стране, в одной, даже, деревне, жиз-ни различаются, как будто они живут в разные эпохи и в разных странах. Обихоженный дом Капитолины с цветником соседствует с грудой металлического лома, в который превратилась колхозная техника. Проходим, то и дело , вляпываясь в кучи дерьма, при-порошенного пылью, мимо здания клуба. Оно выглядит, как после бомбёжки, словно прошлась по селу война: зияют провалами выбитых рам и дверей оконные и дверные проёмы. Только вот нынешняя разруха и война – коммерческие, такой вот способ суще-ствования людей на заре третьего тысячелетия. Сами жители крушили свой очаг культу-ры. Давно забыли, как жили натуральным хозяйством и охотой, колхозы в «перестройку» развалились, нет теперь рабочих мест для мужчин. И это в некогда благополучном вы-сокогорном селе, в легендарной Уймонской долине, хозяйственность жителей которой, староверов, славилась столетиями.

Прошли всю улицу из конца в конец. Покос, но в деревне много народа возле домов, хотя разгар рабочего дня. В трёх-четырёх местах мужчины слушали, сидя на кры-лечках, радио. Да, и здесь жители политизировались. Народ слишком занят разговорами о политике, чтобы затруднять себя заботами о доме, скотине, огородах. Больно смот-реть на российский бесприют, скудость огородов – немудреные картины повседневности. Больно смотреть на русский бесприют, непролазную грязь по уши, раскиданный хлам. Такая природная красота вокруг. Где же хозяева этой земли?! Где умные, грамотные, деловые мужчины в этой долине? Всё это наводило грусть, и в то же время необъясни-мым образом поднимало в душе волну любви к этой земле.

Приехали с мукой хозяйка с моими спутниками, разгрузились. Есть время, и мы отправляемся на погост, проведать могилку Сергея Михайловича. Кладбище находится в центре деревни, но и здесь царит полное запустение. Вся территория заросла бурьяном в человеческий рост. Много повалившихся крестов. Хозяина похоронили три месяца назад, но хозяйка долго не может сыскать могилку. Философское отношение к жизни и смерти: ушёл человек, нет и его проблем. Пытаюсь выдернуть бурьян с бугорка, Капито-лина меня останавливает: незачем. Вот весна придёт, будут на Пасху, в поминальное воскресенье, чистить, тогда выдерут, после зимы травы будет меньше. Кладём, прине-сённые с собой, цветочки, печенье и пшено в бурьян. Примеряю портрет, эмаль на ме-талле, к кресту. Крест сделан из узких плах, нам не закрепить его, отверстия в пластине выходят за пределы бруса. Оглядываюсь, и вижу, что на всех могилах стоят такие узкие непритязательные экономные кресты. Спрашиваю:

- У вас здесь не принято за кладбищем ухаживать?

Она не понимает.

- У нас траву окашивают, дорожки между могилками есть, ставят поминальный столик и скамью, чтобы можно было погоревать, ограды у могил, чтобы не затаптывали. Цветочки сажают и деревья, кусты красивые.

- Так цветочки поливать надо. Времени нет, с огородом бы управиться. Скот мы не запускаем, калитка на верёвочке. А гуляем на Пасху дома. Если хорошая погода, то и на Катунь идём. Хорошо поминаем.

Увиденное и услышанное меня потрясает. Не волнуют в Октябрьском жителей высокие материи, лишние знания и умения. Зачастую они и не могут позволить себе та-кую роскошь. Жизнь их выверена в соответствии с нуждами, климатом, природой, нали-чием пищи в лесах, в хлеву и на огороде. О Душе заботятся по ходу дела, поминая Бо-га каждый день в благодарственной молитве на ночь.

Идём домой. Неожиданно рано возвращаются с покоса дети. Работу закончили, но случилось несчастье: конь копытом раздавил ногу внучке Насте. Ей больно, по-хорошему, надо было бы сделать рентген. Но вместо помощи все дружно на девочку набрасываются: раззява, надо в работе быть осмотрительней. Сдерживая слёзы, она оправдывается, что никак не увернулась бы, что ничего, потерпит, заживёт, как на соба-ке. Детей заставляют писать в таз, и Настя уходит лечить ногу детской мочой, здесь это практикуется в качестве лечебного средства на все случаи жизни.

Сын Борис, очень крупный и сильный, красивый мужик остался с нами, а детвору матери забрали по домам. Идёт речь о рыбалке. Обсуждают, как лучше мошить, какая мошка лучше. В один голос говорят, что лучше женского волоса на мошку нет ничего. Прикидываю, что вполне могу укоротить волосы, чтобы порадовать мужчин. По простоте душевной, ничего в этом деле не смысля, предлагаю кому-нибудь меня ровно постричь. Все дружно хохочут. Я настаиваю, что мне не жалко, пусть берут ножницы и отстригают, сколько надо. Ещё больший хохот, Борис смущённо отводит глаза. Капитолина Ивановна вполголоса мне говорит:

- Алексеевна, не настаивай, не чуди. Волосья-то нужны с лобка, а не с головы.

- Вместо того, чтобы объяснить, гогочете. Нехорошо как-то, Боря!

- Дык как?

Вот «дык как» топают дети Капитолины Ивановны в ХХ1 век с рыбацкой снастью из женских волос с интимного места, с чугунами, дровяной печью, не имея помощи врача, почты, телефона. Саня с Гошей уходят на протоку Катуни, Борис идёт управляться по хозяйству, а мы с Капитолиной начинаем серьёзный разговор.

Домик, в котором мы гостим, был куплен и оформлен на умершего хозяина. У Сергея Михайловича было шесть детей, и у Капитолины шесть детей, когда они сошлись. Сергей Михайлович бросил первую жену с детьми по настоянию общины. Повод был ничтожный по городским меркам, но по меркам староверческой деревни проступком тяжёлым. На уборку урожая с распаханной целинной Уймонской степи была послана в помощь местным жителям воинская часть. В конце рабочего дня все жители деревни уехали с поля домой, а жена Сергея Михайловича сесть в деревенскую машину не успе-ла, замешкалась со сбором вил и граблей. Её и соседку подвезли до дома много поз-же, после полевого ужина, солдаты. Вот за эту поездку с чужими мужчинами в одном кузове женщины и были ославлены, покрыты позором, изгнаны из деревни. Осталась женщина с шестью детьми на руках без дома и работы, без родни. Осела в Краснояр-ске, выжила, вырастила детей. Они-то и приезжали на похороны, имели право на наследство, то есть на этот домик. Капитолина Ивановна после смерти мужа, кстати, москвича –пятидесятника, направленного из столицы поднимать колхозы в диком погра-ничном краю, тоже осталась с шестью детьми. Пришлось им брать разрешение общины на второй брак, было прочитано более шести тысяч молитв за это. Сошлись Сергей с Капитолиной, но по беспечности деревенской правовой стороной не озадачивались.

Вот и спрашивала она меня, что надо делать, чтобы не остаться на старости лет без дома.

- Справилась бы я, начала всё сначала, да годы ушли, - жалуется Капитолина Ива-новна, - Была бы молодая и зрячая. Ты, Алексеевна, уж помоги, скажи, что делать.

Да, годы ушли, к сожалению, уже никогда не вернутся, мысленно соглашаюсь я с ней, просто кивая в знак согласия.

- Как вспомню, в какой бедности, в каких трудах жила, а всё ж в радости, за это не жалко пострадать. Серёжа перед смертью просил детей меня не обижать. Исполнят ли волю? Они на отца обиженные.

Я её понимаю. Изредка пережитое и у меня выплывает из забытья, овладевают воспоминанья. То это полные лишений годы детства и юности, то глубоко врезавшаяся в память обида. И всё-таки ярче всего запечатлелись дни радости. Вообщем, я была и остаюсь счастливой, что живу на свете. И она счастлива. Рассматриваем с ней варианты того, что нужно сделать в первую очередь: получить отказ детей от наследства, офор-мить свою долю. Документов у неё никаких нет, деревня жила и живёт ещё по обыч-ному праву, как ни удивительно это. Хотя чему удивляться, ведь и город не знает пра-ва.

Вечером идём с Гошей и Капитолиной покупать мёд к брату, приёмному сыну её родителей. Это хорошая хозяйственная семья. Я давно знаю и уважаю и Лёню, и его жену Надежду Андреевну. Редкий случай, когда деревенские жители обращаются к сво-ему же односельчанину только по имени и отчеству. Семья занимается пчёлами, держит пасеку. Надежда Андреевна имеет постоянную и творческую работу – воспитатель детско-го сада, работу свою любит. Я бы сказала, даже, что она больше, чем воспитатель, она маяк для женщин села, сельская интеллигенция. Нас усаживают за стол и угощают вкус-нейшей домашней едой: солёный творог, сделали специально для меня, помнили, что он мне понравился, мёд, хлеб, ревневое и клубничное варенья, огурцы с луком. Так происходит всегда в этом доме, независимо от того, сыт ты или нет.

Возвращаемся к Капитолине домой уже затемно, поздно ужинаем супом с зеле-нью. Москвичка говорит, уходя спать:

- Мы решили, что будем дежурить по очереди. Завтра Вам готовить. Постарай-тесь пораньше, мы хотим съездить в Уймон.

Обсуждаем втроём перспективы нашего отпуска в такой большой компании, с десятью детьми и двадцатью взрослыми. Договариваемся, что уедем завтра в Мульту, остановимся где-нибудь на берегу и поживём день в тишине.

9 августа. Октябрьское – лагерь в Первом Маральнике

Двор полон солнца и лета, тепло в такой ранний час, а это здесь редко бывает. Готовлю гречневую кашу. Прощаемся с народом, уезжающим на покос. Нам удрать в горы спозаранку не удаётся. Сегодня косят для Анны, а она попросила Гошу купить ей муки в райцентре. К просьбе присоединяется и сноха Лида. Саня с Гошей уезжают за мукой в Усть-Коксу. Мою посуду, слежу за детьми. Младших Лида уносит к себе, она опять на покос не поехала, за что на неё обиделась и Анна. Капитолина возится с поли-вом. Такой отпуск, в усадьбе, среди толпы, не лечит. Мечтаю, хочу успеть, пока на ногах и дышу, увидеть рассветные зори, звёздное небо, россыпи грибов по обочинам тропы.

К девяти часам возвращаются мужчины, развозят по домам мешки с мукой.

Укладываем рюкзаки, Гоше в багажник кладём бутыли с мёдом, чтобы увёз их в Ново-сибирск. Если пожелает, он может вернуться сюда ещё на день, прежде, чем поедет в степной Алтай к родным. Выезжаем на дорогу, с напутствием Капитолины не мучиться с грузом, а взять у её знакомого на Первом Маральнике коня, да дойти до озёр налегке. Едем по знакомой Уймонской долине. Озираюсь вокруг в поисках чего-нибудь нового, чего не видела раньше, а также приглядываюсь к интересующим меня цветам и кустам, которыми заросла степь. Название её переводится с алтайского как «кишка». Дорога на Мульту есть, и, даже, считается хорошей. В этом году её заново отсыпают, но далеко не щебёнкой или гравием, а, скорее, булыжниками. Машину подбрасывает на камнях и приходится упираться носом в приборную доску. Или стукаться головой в потолок. Гоша напряжен и чертыхается.

Съехали к мосту через Катунь. За проезд по нему взимается плата, шестнадцать рублей. Въехали и проехали насквозь деревню Мульту. Это большая и относительно не-загаженная деревня, хотя и здесь лужи и свиньи возле каждого дома. Я купила алтай-ско - русский разговорник, и теперь с удовольствием перевожу топонимы. Мульты в пе-реводе с алтайского означает «черёмуха». За деревней дорога продолжается. Она в ужасном состоянии, вся в частоколе торчащих из неё камней, но пока есть возможность ехать, мы пользуемся этим, чтобы забросить груз как можно дальше. Удаётся проехать ещё километров девять.

Самый большой валун, высотой сантиметров в сорок, торчит в очень неудобном месте на въезде на мост через речушку перед Первым Маральником. Перед мостом вправо под прямым углом идёт съезд, хорошо заметный по колее от колёс. Но дорога ведёт дальше, и Гоша рискует проехать ещё немножко вперёд. С трепетом проводит машину, выверяя по сантиметру дорогу. Заезжаем в небольшое неряшливое селение Первый Маральник. Несколько деревянных домов, вразброд стоящих у подножия гор, образуют в некотором роде узкую улочку.

Пытаемся расспросить местных жителей о начале тропы на озёра. У нас есть кар-та, на которой помечены несколько троп и дорог, ведущих от Первого ко Второму Ма-ральнику. Не хочется топать с рюкзаками лишние километры. По самой короткой тропе до Нижнего Мультинского озера около семнадцати километров. Их можно преодолеть за один день, если у меня хватит сил. Медленно едем меж домов, высматривая кого-нибудь, но селение совершенно безлюдно. Замечаю входящего в дом мужчину, у крыльца ещё не рассёдланный конь. Обращаемся к нему с вопросом о Чернышёвых, к которым советовала обратиться Капитолина, чтобы оставить у них машину, либо арен-довать коней.

- Они на покосе. Весь народ на покосе. Я и сам оттуда, скотину проведать при-шёл.

- Можно поближе к озёрам проехать на машине?

- Не разрешается. Если поймают, оштрафуют. Туристы пешком ходят или о конях договариваются. Машины здесь бросают. Вы у хохла спросите, - он неопределённо машет головой и скрывается в доме.

От селения в разные стороны отходят дороги. Придётся ещё кого-нибудь поис-кать, чтобы спросить, куда ведут, и где начало тропы. Следующей попадается старая ал-тайка. На все вопросы она, стоя в резиновых сапогах посреди лужи во дворе своего до-ма, отвечала нам по-русски:

- Не понимаю. Спросите у хохла. Он знает.

- Где этого хохла найти?

Опять неопределённый кивок головой. Ищем ещё кого-нибудь. Попадается маль-чик алтаец, и тоже ничего не знает, он здесь в гостях. Опять посылает нас к какому-то хохлу. Скрывается в доме прежде, чем успеваю спросить, кто такой хохол, и где живёт.

- Давайте вернёмся к мосту, там вроде съезд есть для машины. Кто-нибудь по дороге поедет, его и расспросим, - предлагаю я.

- Дикий здесь народ, - замечает Гоша, - не боитесь, что нападут?

- Здесь русское село рядом, да на маральнике рабочих много, опасаться нечего.

Разворачиваемся в удобном месте и спускаемся к мосту. Гоша остаётся за рулём, я выскакиваю из машины и осматриваю съезд. Охнув от боли, из машины вылезает Са-ня, идёт мне на помощь.

- Сорвал я с этими мешками спину. Боюсь, накроется наш поход. Эта дочь у ба-бы Капы странная какая-то. Я мешок несу, она впереди, показывает, куда ставить. Я его бросаю, а она: «Нет, лучше туда». Поднимаю, тащу, она опять: «Лучше вон туда». Там у неё тесно, брать неудобно, вот и сорвал.

- Саня, если худо, давай сегодня отлёживайся и вернёмся.

- Точно, - радуется Гоша, - поедем обратно вместе.

- Целый год мечтал о горах. Жаль отступать в последнюю минуту. Попробую от-лежаться. День-два у нас в запасе есть, а потом примем решение в зависимости от об-стоятельств.

Проходим с ним съезд. Опасных камней нет. Прямой участок метров в шестьде-сят упирается в ограду маральника. Вдоль неё проходила раньше дорога, заросшая те-перь шиповником и смородиной. Подводила она к старому деревянному мосту. Он уце-лел, по прогнившим доскам можно и сейчас перейти на ту сторону, но только людям и скоту, для машин он не проходим. Перед мостом отличная светлая поляна и кострище под кедром. Оно хорошо оборудовано. И всё это великолепие находится на берегу, к воде удобный пологий спуск. Сама поляна отгорожена от новой дороги участком тайги, укромно укрыта от чужих взоров. Гоша сам проверил съезд, и аккуратно загнал машину под деревья.

Солнечно, тепло, свежо на берегу. Гремит река, шумит тайга. Временами наносит аромат таёжной малины, видимо, где-то совсем рядом заросли, надо поискать. Обсудив ситуацию, решаем Чернышёвых не ждать, нет в них необходимости. Гоша с нами в горы не идёт, а ночевать всё равно будем в палатке. Мультинские озёра, к которым хотим пройти, находятся выше по реке Мульта, на её берегу мы и стоим. Она берёт начало в ледниках северного склона Катунского хребта, то есть ледниково-снегового типа питания, имеет низкую температуру воды и мало приспособлена для купания. Эта территория от-носится к Холзунско-Чуйской тектонической зоне, сложенной породами кембрия. Мульта впадает правым притоком в реку Катунь. Чтобы добраться до Мультинских озёр, совсем необязательно быть опытным горным туристом. Достаточно быть неравнодушным к при-роде.

Большинство озёр Горного Алтая не выносятся даже на среднемасштабные карты, но они известны. Вот и река Мульта с её каскадом озёр, расположенных на её притоках, известна. Озёр этих три: Нижнее Мультинское, Среднее Мультинское и Верхнее Мультин-ское. Последнее находится на территории недавно образованного Катунского заповедни-ка. Место это притягивает девственностью и нетронутостью высокогорного ландшафта, своеобразием цвета воды, ледниковым происхождением озёр, следами древнего оледе-нения, деятельностью современных ледников, высокогорными альпийскими лугами. Хо-чется всё это увидеть своими глазами. Есть вымечтанное желание получить то эмоцио-нальное состояние, которое охватывает тебя при виде суровой и вечной красоты гор и сверкающих вечными снегами вершин. Раз ощутив, забыть его невозможно, оттого и рвёшься в горы.

За многолетние путешествия по Горному Алтаю, я более всех других мест полю-била Усть-Коксинский район, самый благоприятный для туризма. Хребты района имеют ярко выраженные альпийские формы рельефа. Вершины его гор покрыты ледниками и снежниками. Склоны хребтов обрывисты, а природно-климатические условия сложны. Здесь есть всё! Комфортно здесь не отдохнёшь, здесь для комфортного отдыха пока ещё ничего не сделано. Район благоприятен для экстремального туризма. Нужно хорошо поупираться с рюкзаком за плечами, ходя по здешней горной тайге. Но из всех мест в районе Мультинские озёра самые доступные, близко лежащие к райцентру, к дорогам и наиболее посещаемые. Вот по этой причине мы к ним и не ходили, пока были силы на более сложные маршруты.

Устраиваемся на поляне с наибольшими удобствами. Варю на костре молодую картошку в котелке, заправляю её тушенкой. Чай завариваю смородиновым листом, ши-повником, малиной, только что сорванными с кустов. Аромат – неописуемый! Радуюсь и тому, что муж оценил такой вот отдых у костра, и этот чай, и снующих между ног бу-рундуков и белок. Сам пожелал остаться с нами до утра, не возвращаться в шумную усадьбу Капитолины Ивановны. Мне грустно, и чувствую неловкость перед ним. Догады-ваюсь, что он огорчён, что не исполнилась его мечта пожить три дня в покое, попить молочка, порыбачить. И я хороша, ругаю саму себя. Надо всё-таки было потерпеть, за-держаться в Октябрьском ещё на сутки. Сегодня закончат покос, может быть, Борис освободился бы пораньше и сводил Гошу к реке, на рыбалку. Конечно, очень шумно, слишком много народа и, особенно детей, как в яслях. Гам, суета такие, что хотелось выбраться оттуда побыстрее.

Гоша достал удочку и пошёл смотреть речку. Подвезли на автобусе к мосту большую группу молодёжи, тоже туристов, с рюкзаками. Подошли к ним спросить о тропе, но они её не знали, ждали инструктора из местных. Тот долго не появлялся. Компания приготовила обед, попела песни. Под вечер они вдруг исчезли, мы их уход прозевали. Совершенно точно, что они не проходили по мосту, он с нашей поляны про-сматривался. Дорог отсюда четыре, а мы так и не знаем, какую выбрать. Больше не бы-ло за весь день ни одной машины.

Воздух был свеж, не хотелось спать в машине. В палатке разложила спальники, прилегла на минутку распрямить спину, и, неожиданно для себя, заснула. Видела из па-латки, что подходил к нашей стоянке алтаец, очень маленького роста, но с огромным удилищем. Гоша с ним о чём-то говорил, но я стремительно уплыла в сон.

10 августа. Лагерь у Первого Маральника.

Провал в сон в первые дни пребывания в горах явление обычное. Продолжается это дня два-три, не дольше, а потом что-то происходит с твоим организмом, длитель-ность сна сокращается до нескольких часов, меньше потребляешь пищи, потому, что по-требность в ней уменьшается, тело подсушивается и бодреет. Расстёгиваю палатку, отки-дываю тент и вдыхаю ароматный утренний воздух. Несколько секунд, пока удобнее ставлю обувь, стою на холодной земле. Какое это наслаждение, вот так стоять на про-хладной земле!

Спутники мои сладко спят. Редкая возможность никуда не торопиться. Вспоми-наю, как в советские времена мучила меня армейская дисциплина, которая господство-вала всюду. Дети в детские сады и взрослые на работу должны были приходить к определённому часу все вместе, и кому надо, и кому не надо рано по разумным сооб-ражениям. За опоздание увольняли. Даже в столовую на обед все вместе должны были ходить, независимо от того, хотелось есть или не хотелось. На лекциях, семинарах в ин-ститутах и школах – все вместе, на субботниках, воскресниках, политзанятиях, демонстра-циях – все вместе. Стоило чуть выбиться, выделиться из коллектива, как тут же применя-лись к ослушнику карательные меры. Тебя «прорабатывали», наказывали. И кто? Свои же товарищи, коллеги, такие же рабы, как ты, тебя – раба же. Я волей-неволей выбива-лась, потому что часто болела. Приучилась жить самостоятельно ещё в детстве: занима-лась самостоятельно, потому что догоняла, пропуски занятий были у меня «узаконены» болезнью.

Читала много, читала запойно, каждую свободную минуту. Можно сказать, что испытывала книжный голод, который с трудом удовлетворяли библиотеки нашего город-ка. Мой мир был шире мира моих сверстников, хотя и сидела дома. За прочитанными страницами видела огромные миры науки и учёных, путешественников, героев всех вре-мён и народов, поэтов, художников. Я рвалась в эти миры. Прорывалась в них, преодо-левая боль и слабость. Помогли мне туристические походы и природа. Знаю, что люди пытались, пытаются и будут пытаться вновь и вновь обрести чувство единства и гармо-нии с природой. Ищут его в лесах, море, тундре, горах. Мне нравятся горы. Мне, конеч-но же, нравятся и море, и лес, и тундра. Но полюбила горы, и отдаю им предпочтение. И вовсе не потому, что от моего дома в Новосибирске до моря далеко и не хватает денег, чтобы до него добраться. Горы делают мою судьбу и возвышают душу

Слушаю утреннюю тишину. Вода Мульты по-прежнему с шумом стремится по камням, но этот шум до того однообразен, что забываешь о нём. Готовлю завтрак. На ограде маральника разворачивается спектакль, в котором актёры – белки. Меня и дыма костра совершенно не боятся, и, даже, пытаются украсть хлеб. Саня с Гошей поднимают-ся. Спина у Сани ещё не отошла, но возвращаться в город он не хочет. Предлагает по-стоять здесь ещё день, а уж потом решать судьбу нашего похода.

Собираем в дорогу Гошу, у него остаётся время на посещение своих родных, жи-вущих в степном Алтае. Он будет спускаться туда весь сегодняшний день. Он тянет вре-мя, наслаждаясь отдыхом.

- Ну ладно, ехать пора. Оставайтесь. Не заблудитесь только. Был в командировке в Душанбе, на гору полез из одного посёлка, то бишь, кишлака, интереса ради. Думал, что плёвое дело, поднимусь немного и сверху погляжу. Одет был цивильно, при галсту-ке. Лез, упирался, взмок, ещё немного, думаю, и на вершину заберусь. Ан нет, опять го-ра передо мной, а кишлака, из которого вышел, внизу подо мной уже не видно, пропал из глаз.

- В горах расстояние обманчиво, - подтверждает Саня, кивая головой.

- Да уж. Начал спускаться, сообразив по часам, что времени немало прошло. Опять упирался, устал уже. Вышел совсем к другому кишлаку. Где дорога, где автобус-ная остановка, где нахожусь, не знаю. Спросить не у кого, никто по-русски не говорит, дома все за каменными заборами, кого окликать не видно. Попался один мужик, к ко-торому я нахально во двор ломанулся, понял, дал мне в провожатые ребёнка. Ребёнок меня повёл по каким-то щелям, по мостикам переходили несколько раз. Шли долго, собаки лаяли, я уж забеспокоился, что мужик меня не понял. На автобусную остановку меня чуть живого довели. Говорю, что это был совсем другой кишлак, другая дорога и долина. Так что, вы поосторожней, здесь тайга.

- Гоша, здесь напрямую мало кто ходит, по тропам, в основном. Маршрут нахо-женный, ориентироваться легче, да и карта есть. Это не то, что в твоей Кулундинской степи.

Гоша смеётся и поясняет Сане:

- Вёз её на мотоцикле, степь показывал. Она испугалась, что заблудились. У нас там равнина, как-никак, самая большая в мире, в моих родных краях под Семипалатин-ском.

- Целинные степи, Саня. Он мотоцикл остановил и спрашивает меня: «А теперь куда?». Я огляделась, вид во все стороны одинаковый, один горизонт кругом, и небо над головой. Ни одного ориентира! Ни трубы, ни деревца. Долго стояли, потом что-то на горизонте появилось, оказалось, лошадь с телегой. Поехали на неё, и попали на до-рогу.

- Помните, Рашид объяснял, как надо в степи ориентироваться? – и Гоше, - Рашид казах, родом из Балхаша, с нами ездил на Камчатку.

- Я его знаю.

- Он меня как-то раз поздно вечером из Экологического клуба домой на Шлюзы провожал, - говорю. – Чтобы дорогу сократить, я не по шоссе пошла, а по просеке через лес. Было темно, Луна не светила. Я угол у развилки напрямую через лес срезала. Ра-шид мне доверчиво так: «Татьяна Алексеевна, Вы ведите сами. Я в лесу даже днём блуждаю, боюсь леса. Как по лесу ходят, не понимаю, из-за деревьев же ничего не видно!» А я ему рассказала, как в степи испугалась. Спросила его, как в степи ориенти-роваться. Отвечает мне с изумлением: «Это же так просто! Выбираете в небе звезду, опускаете из неё перпендикуляр, мысленно, конечно. Держите эту точку в уме, прики-дываете угол, на который нужно отклониться, идёте и приходите, куда надо. Небо Вы всегда в памяти держите, только поправку на время вносите, и всё».

- Каков опыт народа, держать в памяти карту звёздного неба! – восхищается Саня.

- Я тогда читала Фазиля Искандера, поэтому и запомнила, что совпало по време-ни с объяснением Рашида. У него в рассказе «Начало» герой, то есть он сам, приехав-ший с Кавказа в Москву, нашёл город красивым, но испытывал чувство беззащитности из-за полного отсутствия гор. У него из-за обилия плоского пространства почему-то уста-вала спина, и ему хотелось прислониться ею к горе, опереться на гору. А мне лично в лесу спокойней.

- Всяк кулик своё болото хвалит. Знакомо всё там, где родился и где пригодился. Всё, ребята, я поехал. Надо засветло с гор спуститься. Буду ждать вас через две недели.

- Счастливого пути! Возьми попутчиков в Коксе, они уснуть не дадут, - обнимаю его.

Он отмахивается:

- Будут трещать безумолку всю дорогу. Я люблю один.

Гоша осторожно выбирается на дорогу. Провожаем его и с волнением смотрим, как проезжает над злополучным булыжником, торчащим в самой узкой части дороги, чуть ли не на полметра, и никак его не объехать.

Весь день лечим спину Сане. Над поляной кружат вихри бабочек, прыгают кузне-чики, Белка, дразня, прибегает и убегает вглубь чащи. Обсуждаем наш маршрут. Макси-мально облегчили рюкзаки, отправив часть продуктов с Гошей. Из соображения эконо-мии придётся заботиться буквально о каждом грамме и каждой крошке продуктов. Об-суждаем тему, что долгий подъезд к горному району, к началу пути-тропы, имеет одно преимущество – даёт возможность сделать беглый обзор места, в котором пройдёт пу-тешествие.

Саня мечтает водить по горам небольшие группы, и этим зарабатывать себе на жизнь, стать профессиональным гидом. Вкусы своего отдыха превратить в предмет своей работы пока не удалось. Жизнь поставила в такие условия, что не слились его наклон-ности с его обязанностями. И я об этом мечтала, но мне этим заняться уже поздно, го-ды и силы ушли. Всё же мне в жизни посчастливилось больше. Четверть века в Новоси-бирском университете занималась любимой работой, вот почему потеря её из-за болезни переживается мной так горько.

«Ты в дороге не устаёшь?» - спрашивают меня приятельницы. Подруга дочери, сходив раз по одному из маршрутов, вернувшись, сказала: «Тётя Таня! Вы героическая женщина. Я там чуть не сдохла, но вспомнила Вас, и говорила себе: тут тётя Таня ходи-ла, надо продержаться». Отвечаю: я в дороге отдыхаю. От обязательных забот, от быта, пустого телефонного трёпа, поучений, как лучше выживать. Идёшь по тропе, усталая до невозможности, голова прекрасно и безгрешно пуста. Глаза днём наслаждаются видами со всеми красками, а ночью над палаткой звёзды расцветают. На время с тебя все взят-ки гладки. Где можно так отдохнуть? Не в городе и не в санатории.

Саня сходил в деревеньку. Говорит, что договорился на завтра о коне. Пойдём налегке, может спина придёт в порядок раньше. Признаться, я в такую роскошь верю с трудом. Договаривался он с молоденьким парнишкой, но сейчас самая страда, конь се-мье может понадобиться. Парнишка был, к тому же так пьян и оборван, будто специ-ально на его пути колючую проволоку разбрасывали, а он через мотки её продирался. Предпочитаю трезвых. Санечку жалко, охает. Рискую править спину, как делаю обычно, плюс используем ещё одно народное средство. Утром увидим, что получилось из наших усилий. Мы теперь единый организм, зависим друг от друга.

11 августа. Первый Маральник – Нижнее Мультинское озеро.

Глубок и лёгок сон в палатке, живы ещё гены пращуров! Спала, не шелохнув-шись. Проснулась с мыслью, что сейчас произойдёт что-то важное, надо собраться. Чуть позже осознала, что сейчас придётся принять решение, пойдём или не пойдём по тропе. Саня поднимается, прислушивается к себе, с хрустом потягивается, делает наклоны, и только потом произносит то, что я ожидала с замиранием сердца: пойдём.

Готовлю завтрак. Долго ждём парнишку с конями, но он так и не появился. Саня пошёл его искать, но деревенька пустынна, будто вымерла. Рюкзаки не собирали, так как груз для коня пакуется иначе, а в одиннадцать часов, поняв, что выходить надо срочно, если идём к озёрам, лихорадочно заторопились. Помогли друг другу надеть рюкзаки, перешли мост через Мульту и сразу за ним повернули налево, на пригорок. Началось многочасовое хождение по тропе.

Ходьба по тропе не прогулка: вниз, вверх, вверх, вниз, вверх, вверх, да ещё гля-ди, куда ступаешь, и следи за плохо держащимися и неустойчивыми камнями. Утоми-тельно и скучно, в основном, смотришь покорно под ноги. В горах всё так же, как и век назад. И всё не так для меня: сердце стучит не в такт, ноги дрожат, и, кажется, ша-гу вперёд не сделаю, дыхание несвободное. Вершины хребта сливаются в одну массу. Приходится часто останавливаться и подольше ждать передышки. В начале пути всегда тяжеловато, но этот раз откровенно тяжело. Знаю, что втянусь, точнее сказать, это я прежде знала, что втянусь. Вот как сейчас пойдётся?

Долго идём вдоль ограды маральника. Она тянется на многие километры. Раз-влекали нас бурундуки. Бегают по ограде, как актёры по сцене. Бурундуки водятся в За-падной Сибири в изобилии. Хвойные леса, тайга со всеми её дикими малопроходимыми чащобами для них дом родной. Живут в норах под корнями деревьев, под плитами камней, валежинами, в дуплах. У зверька удивительная быстрота в движениях, свобода и грация. Один нас испугался, бросился стрелой спасаться, а потом вдруг остановился, сел на задние лапы, присматривается и прислушивается, есть ли причина для тревоги. Поза внимания такая уморительная, что Саня не выдерживает, останавливается и щёлка-ет затвором фотоаппарата раз-другой, зверёк сбегает. Зря Саня кадры потратил, зверюш-ка кроха, расстояние большое, метров шесть. Моя камера «минолта» с зумом слома-лась, а Санин ФЭД не возьмёт. Плёнки взяли мало, экономим. Идём дальше, а впереди свист, это бурундуки при испуге пронзительно и резко свистят или посвистывают. Сергей Михайлович говорил мне, что к непогоде они протяжно и уныло квохчут. Слышу свист, а между тем погода стала стремительно портиться.

Когда мы вышли, небо было ещё чистым, глубокого голубого цвета. Но за отро-гами хребта громыхало. И вот уже раскаты грома и молнии совсем рядом. В горах уда-ры грома совсем оглушительны. Бросаемся искать более или менее надёжное убежище. Для этой цели лучше всего подходят раскидистые кроны кедров, они почти не пропус-кают воду, и под ними сухо. С удобством можно устроиться на могучих корнях, которые как диваны возвышаются над ковром из опавшей хвои. Подходят в качестве убежища и старые лиственницы.

Устроились под кедром, его густой и узорчатый шатёр нас укрыл. Грохот громо-вых раскатов наполняет тесную долину. От перевала стремительно катится к нам туча. Грозовое небо над головой так низко, что через несколько минут мы оказываемся в ней. Ливень оборвался сразу, туча скатилась вниз, вспышки молний поредели, гром смолк. И опять солнце над головами. Встали опять на тропу. Ходить в ненастье по склону трудно.

Через ограду маральника нас окликают двое мужчин на конях, просят спирт. Уве-ряем, что его у нас нет, а они не отстают. Сопровождали нас на протяжении километра, суля всяческие блага: рюкзаки наши отвезут на озеро, а мы налегке пойдём, а чуть по-годя уже и нас были готовы забросить, денег с нас не брать, непонятно только за что платить надо. Тягостное впечатление. Их прогнал дождь.

День стал облачным, но временами небо очищалось. Так и продолжалось весь день. Неожиданно налетали полчища грязных иссиня серых туч, подсвечиваемых вспыш-ками молний. Они заслоняли солнце, проливались недолгими дождями и скатывались вниз. Мы торопливо искали глазами убежище, прятались, пережидали, и снова шли на перевал. А над перевалом появлялась новая туча. В какой-то момент оглядываюсь. Вни-зу, над Первым Маральником, клубы мрачных облаков, а над горами яркая радуга, упирающаяся концами в гребни. Вверху висит над новой тучей вторая, такая же яркая радуга. Мы – посередине, будто прошли одни радужные ворота и идём теперь ко вто-рым. Капли влаги на кустах сверкают бриллиантами. Оглянувшись ещё раз после оче-редной тучки, вижу три радуги над одним ущельем. Интересно очень! Не успевали за-молкнуть первые раскаты грома, как вторая молния прорезала небо, за ней другие. Гром, не поспевая за молнией, слился в один безумный грохот.

Тропа, наконец, ползёт в низину, умывается в реке – брод. Перешли реку. За бродом сразу крутяк. Тропа продолжается по узкому гребню. Обходит валуны, спотыка-ется на узловатых корнях. Опять догоняет гроза. Кажется, небо и само оглохло от грома. Опять раскаты и отблески молний совсем рядом. Шум реки замер в отдалении. Горы стали какими-то тёмно-синими, угрюмыми. В воздухе туманная мгла. Вышли на дорогу. Колеи очень глубокие, наезжены тяжёлыми грузовыми машинами. Дорога покрыта жид-кой грязью, в колеях вода. Удержаться на обочинах просто невозможно, скользко, ноги разъезжаются.

Скатились на целину, пристроили рюкзаки на камнях. Мучительная дорога, уж лучше горная тропа. Чем выше поднимаешься в горы, и, в особенности, когда смотришь с перевала на лежащие внизу долины, тем сильнее испытываешь чувство, будто земля очищается на высоте от всяких следов человеческого присутствия. В долинах и на рав-нинах стоят города и деревни, снуют люди и машины, а в горах, здесь, ты одна. Это ощущаешь даже тогда, когда точно знаешь, что стоишь на тропе, по которой многие ходят, но взглянешь на неё, и видишь, как в нескольких метрах от тебя она скрывается в кустах, или за скалами теряется в камнях осыпей, будто нет её, и не шел по ней только что. Нынешний маршрут очень портят следы жизнедеятельности людей.

Слышим грохот, движется по дороге трактор с огромными колёсами. Поравняв-шись с нами, тормозит.

- Подвезти?

- О! Мы на озёра.

- Здесь чужие все на озёра, одни наши на покос. Я туда, с дальнего луга сено возить нарядили. Через колдобоины вас подвезу, до рабочих, а дальше своим ходом, за перевал. Часа два ходьбы осталось.

Лезем в кабину «Беларуся». В ней жуткий запах перегара самогонки, бензина, мазута, неимоверная грязь. Тракторист по-пьяному словоохотлив. Гонит машину, которую швыряет по колеям, несмотря на высокие колёса. Грязь веером летит по обочинам, по-падая и в кабину. Трактор опасно кренится, а водитель добавляет антуражу к нашему страху, вполне обоснованному, что здесь какой-то его коллега перевернулся и убился насмерть, ничего не поделаешь, горы. То-то и оно, что горы, трезвым по ним ездить надо. Переезжаем реку, и это единственный положительный момент, мы бы её не одо-лели.

Через полчаса безумной езды нас высаживают на краю огромного луга. Надеваем рюкзаки и становимся на тропу. Радостные, ведь ходьбы осталось часа два, как нам сказали. Над высокогорным лугом светит солнце, тучи в стороне клубятся. Дорога уходит влево, по верху гребня, а тропа ныряет вниз. Быстро спускаемся, а потом опять начина-ется подъём на последний перевал перед озером. Люблю тропу. Опять высятся вокруг горы, одетые синей дымкой. По которой идём – рыже-фиолетовая, обросшая зеленью, у ближних – цвет тёмного ультрамарина. Дальше, гряда за грядой, они светлеют. Всё более радостной и яркой была их синяя окраска. Она постепенно голубела, и самые дальние гребни почти сливались с цветом неба.

Поднимаюсь тяжело. Грудная клетка мучительно вздымается, ножные мышцы протестующе ноют. Пытаюсь подсчитать, сколько километров я уже прошагала. Тягун кажется нескончаемым. Вдруг слышу топот, поднимаю глаза и вижу, молча несущихся ко мне, собак, не лающих и не пытающихся притормозить. Как изгнать страх, если меня в буквальном смысле ноги не держат?! Саня давно ушёл вперёд, помощи ждать неоткуда. В последнюю секунду раздался далёкий свист, и собака, промахнувшись на миллиметр, грузно падает мне под ноги и замирает. Ещё один свист, и собаки, их три, срываются назад, не издав ни одного звука. На пригорке показывается всадник. Поднимаюсь к нему. Охотник алтаец оправдывается:

- Они не загрызли бы, а только свалили бы с ног и держали, пока я подъехал. Куда идёшь одна? Откуда к нам в гости?1

- Я не одна, просто иду тяжело, потому что первый день в горах, и ещё не адаптировалась. Из Новосибирска.

- Далёко. Что в Новосибирске делаешь, чем занимаешься?

- Учительница, - упрощаю я ответ.

- Деньги дают?

- Когда как.

- Жизнь плохая стала, да. Иди, отдыхай. Надо было коня взять, все так делают.

- Когда идёшь тихо, больше видишь.

- С коня тоже хорошо видно, ноги целы, спина целая, не заболит. Отдыхай.

- И Вам счастливого пути!

Мы расходимся в разные стороны. Всё время разговора собаки настороженно сторожили каждое моё движение. Было неуютно. Пока разговаривали, я успела отды-шаться. Но последние метры пути меня просто вымотали. Я уже изрядно подустала, и очень хотелось горячего чая, всё-таки под нагрузкой быстро обезвоживаешься. Корчусь в муках, хватая ртом воздух, будто рыба, выброшенная на воздух.

На перевале меня поджидает Саня. В который раз отмечаю, что с перевала луч-ше воспринимаешь масштабность пространства. Вроде и перевал невысокий, но холод-ный ветер даже на этой высоте выжимал слёзы из глаз, и быстро высушил пот на лбу, только что заливавший их. Красота открывшейся с перевала картины гор неописуема и осталась одним из самых сильных впечатлений дня. Параллельно нашему, тянулся ещё один отрог хребта, лежащий ниже. Вершинки его расступились, и в огромный просвет стал виден другой борт ущелья с ледяными горами, ослепительно блестевшими на солнце. От горизонта до горизонта над кулисами залесенных тёмно-зелёных отрогов поднималось множество вершин гольцов разноцветной окраски: рыжих, серых, лиловых, синих, голубых. Поразителен был этот цветовой контраст и различие форм гольцов.

Начали спуск. Тропа здесь почти не видна из-за склонившейся над нею буйной травы. Несмотря на поздний час в воздухе кружит надоедливый рой мух, часто попада-ются следы лошадиных копыт и конских яблок. Спуск довольно крутой, но идётся легко. Греет мысль, что путь наш почти закончен. С бугорка видно озерко, в котором отража-ются горы. В первую минуту разочарование: такое маленькое, так ли уж стоило до него добираться?! Потом понимаешь, что это просто небольшая впадина, её не могли назвать озером. Тропа ведёт в обход его. Спускаемся ещё ниже. Слышен шум реки, вскоре мы выходим к Мульте Проездной. Специально для бродов несём с собой резиновые кало-ши. Они нужны для того, чтобы не поранить ноги о камни.

Саня меня пожалел. Перенёс по очереди мой и свой рюкзаки, а потом решил и меня перенести. Я не стала разуваться, взяла калоши в руки, он взвалил меня на закор-ки и третий раз пошёл через реку. Но к этому моменту у него уже сильно застыли но-ги. На середине реки я поняла, что Сане очень плохо. Без колебаний спрыгнула в воду. Вышли на берег, зуб на зуб не попадает. Одежда на мне по бёдра мокрая. По-хорошему, надо бы переодеться и переобуться, но Саня, прокричав, что уже близко, сейчас до места дойдём, ринулся вперёд.

Пошатываясь, кружу и кружу по ёрнику, а никакого зеркала воды между деревь-ев и в помине нет. В кедах хлюпает вода, уставшее тело не в состоянии дать ногам тепло. Сумрак густеет. Предательский голосок начал нашёптывать мне на ухо, что ночь наступит быстрее, чем мы разобьём лагерь, что в темноте не найдём дров для костра.

- Уже близко! Где-то рядом совсем, - кричит Саня, не оборачиваясь.

Я уныло пыхчу: он заверяет меня в этом отнюдь не в первый раз, и я несколько утратила доверие к таким уверениям. Устала ужасно. Саня в великолепной форме, кре-пок, даже, уверяет меня, спина его прошла, рюкзак подлечил. Иду и присматриваю ме-сто под палатку, и с сожалением отмечаю, что здесь ставить её негде: сыро, кочки, ку-сты стоят густо. Уже солнце закатилось за горы, оставив отсвет на облаках, а мы всё идём. Уже совсем стемнело, и ничего нельзя было разглядеть, когда мы дошли до озе-ра, а, лучше сказать, добрели.

Вот и вышли мы к северному берегу Нижнего Мультинского озера. Стоим на древней морене. Она занята хвойным лесом, в котором растут кедры и лиственницы. У одного из кедров мы и сбрасываем свои рюкзаки, прислоняем к мощному стволу лыж-ные палки, переделанные в альпенштоки, раскладываем на корнях мокрые калоши, нос-ки. Надо срочно переобуться и переодеться в сухое, заняться разбивкой лагеря. Это бу-дет сложно сделать, вокруг многочисленные стоянки туристов.

Не тут-то было! Наезжая на нас, меж стволов протиснулись двое всадников на конях, в камуфляже, отравив воздух сильнейшим сивушным перегаром.

- Ночевать будете? Плата пятьдесят рублей за место под палатку, и по десять рублей с человека за ночь. Платите и располагайтесь.

- На каком основании взимаете плату?

- Наш леспромхоз так решил на общем собрании. Нашу землю топчите, вот и платите на эту, как её, культивацию, что ли, язык сломаешь.

- Вы бы представились для начала: кто, как зовут, почему именно Вы плату со-бираете.

- Егерь Гоша я, - отвечает самый настырный, а второй пинает его в бок, и что-то с матерком говорит ему на ухо.

- Заплачу с удовольствием, если представите документы и разрешение на сбор денежных средств.

- Документ в леспромхозе, кто ж его возить будет.

- А кто платить будет первому встречному без документов?

- Мы не встречные, нас тут каждая собака знает.

- Собаки знают, а туристы нет.

- Платите, и весь разговор.

- Платить не будем, пока не предъявите документов с разрешением на финансо-вые операции. Приготовьте и квитанцию о получении оплаты. Будем её предъявлять, ес-ли ещё кто-нибудь будет спрашивать с нас деньги.

Выражаюсь я витиевато, догадываясь, что идёт обыкновенное вымогательство де-нег. Тело застыло, надо снимать мокрые штаны, переодеться, а эти аборигены канючат:

- Платите. А если спросят, скажите, что Гошке отдали.

- Предъявляйте документы, а если их нет, не мешайте нам разбивать лагерь. Уже темно, мы устали.

- Вы сейчас платите, а квиток мы завтра привезём.

- Завтра подъедете с документами, привезёте квитанции, тогда и заплатим. И пе-рестаньте наезжать на меня, давить ноги копытами. Сейчас буду кричать, соберу народ, будут свидетели, как Вы меня давили. Вы, к тому же, пьяны, а при исполнении своих должностных обязанностей находитесь, как уверяете. Всё, разговор отложен до утра.

- Да ну их, не связывайся с этими городскими, - говорит второй, и всадник на коне неслышно пропадает в кустах.

- Вот мой документ, - не сдаётся Гошка, - Здесь написано, что это я.

Выдёргиваю у него из рук книжечку, и в сгустившихся сумерках, с трудом разли-чая буквы, читаю: «Охотничий билет».

- И Вы мне платите!

- Почему? За что? – опешил Гошка.

- У меня такой же билет, я ведь тоже охотник.

- Баба и охотник?! Ну, вы, городские, даёте!

- Всё, Гоша, не мешайте.

- Да ладно, налейте спиртику, нутро горит. Есть, ведь, у вас, туристов, неприкос-новенный запас, знаем, наслышаны. Завсегда раньше угощали, налейте, а?

Отбиваемся от настырного обормота ещё с полчаса, негодяй кружит вокруг на коне, не давая заняться рюкзаками. Дневное тепло бесследно исчезло, со снегов тянет, как из раскрытой дверцы холодильника. Нас выручает какой-то рыбак, идущий с берега. Гошка при виде его неслышно пропадает за деревьями.

- Новенькие? Располагайтесь вон там, справа. Народа много, все кострища заняты. Вы на чистом месте костёр не запаляйте, присоединитесь к кому-нибудь. Место платное, знаете?

- С нас только что спросили пятьдесят за палатку, да по десять с души. Буду платить, если предъявите документы и дадите квитанцию. Что-то много на этом берегу желающих выклянчить деньги.

- Это наша земля.

- Не забудьте, что и наша тоже, мы пока ещё с Вами в одной стране живём, земля у нас принадлежит народу.

- Кто деньги спрашивал?

- Какой-то пьяный Гошка, а второй не представился.

- Ах, шельмецы! Это они на водку клянчили. Вы никому не платите, кроме меня. Завтра к вам подойду, принесу решение общего собрания леспромхоза.

- Мне предъявите документ на взимание оплаты. И корешок квитанции не за-будьте!

- Мы, как только стали учитывать более-менее посетителей, получили цифру в три тысячи человек за сезон летний. Большинство отдыхает здесь же, на Нижнем озере, а часть проходит по тропе выше. Вот, деньги будем с вас брать, как в Швейцарии за-живём.

- В Швейцарии туристы платят не за землю, а за оказываемые туристические услуги. Здесь какие услуги оказываете, за которые можно заплатить? Я вот сейчас за-мерзаю, а мне в течение часа не дают поставить палатку, приготовить пищу, переодеть-ся и согреться после тропы и брода.

- Мы столы поставили, скамейки. Мало их, конечно, но ещё будем ставить. Буде-те культурно сидеть. Мы цивилизацию наведём.

С трудом отбились от словоохотливого егеря, оставив ему вещи и пойдя на бе-рег, якобы оглядеться, хотя на это уже времени не оставалось, совсем стемнело. Про-блему с костром ещё решать. Слышу из-за плеча голос:

- У северного берега озеро мелководное. Дно устлано некрупной галькой, оно в сторону южного берега медленно поднимается. Хариуса больше в Среднем ловится. Но-венькие? Здесь стоянка платная.

- Заплатили уже!

Не сговариваясь, хватаем свои рюкзаки, запихивая мокрые вещи под клапан, пал-ки, калоши в зубы и удираем в темноту. Ровная поляночка находится на самом берегу, почему-то никем не занятая. Вокруг горят костры, а здесь нет и следов костров. Изряд-но поддувает с ледников, так что палатку ставим, с трудом удерживая, чтобы не унес-ло. Жутко холодно, хочется безумно горячего чаю. Под деревьями было бы потише, здесь уж слишком продуваемое место, видимо, оно по этой причине и свободно.

- Саня, с костром у нас не получится. Давай попросим у соседей кипятка, зава-рим чай и лапшу. Утром вернём им дрова. Их там много, вижу, не меньше двадцати -тридцати человек, группа большая, выручат, поди.

- Я не пойду, стыдно. Поищу, может, найду кострище. В дерьмо бы не вляпаться в темноте, кони столько навалили, что ступить негде.

- Пойду сама, с котелком. Если у них уже нет кипятка, так, может, костром раз-решат воспользоваться.

Бреду, спотыкаясь о корни, к чужому костру. Мне обрадовались так, что даже неудобно стало. Большая группа – выпускники местных школ. Впервые проводят вот так свой прощальный вечер перед началом работы и учёбы, живут рядом, а в горы не хо-дили.

- Скажите, чего в наших горах такого, что вы все к нам ездите?

Пока кипятится мой чай, рассказываю об Алтае, как об энергетическом центре, о травах.

- А Вы, случайно, не врач? Посмотрели бы одного нашего, у него что-то с рукой, топор грязный на руку упал, и она распухла. Температура у него.

Подводят ко мне парня. При свете костра смотрю его руку и содрогаюсь: рас-пухшая, краснота перевалила за запястье, пальцами шевелить не может.

- Если не хотите умереть, в лучшем случае, стать инвалидом безруким, срочно возвращайтесь, бегите в больницу в Усть-Коксе, а, если предложат ехать в Горно-Алтайск, не отказывайтесь, а торопитесь. Не пугаю, но идёт воспалительный процесс, может быть заражение крови. Я ничем не могу помочь. Есть у вас антибиотики?

- Чего? Зачем они нам? Нет. Это ведь уколы?!

- Хотя бы таблетки. Или чистые листики подорожника на рану положите, он хо-рошо гной оттягивает

- Нет, мы ведь ненадолго сюда шли, не туристы.

Несу в кромешной тьме котелок с кипятком, спотыкаясь о корни и боясь обва-риться. Саня на меня набрасывается:

- Что так долго? Любишь болтать! От голода живот свело!

- Пришлось кипятить, не сердись, не из-за чего. Сейчас возьму в нашей аптечке антибиотик и отнесу ребятам, у них парень на грани гангрены.

- А если у него аллергия на них?!

- Саня, выбора нет, а помощь нужна немедленно, у него уже температура. На рассвете возьмут коня и поедут, нужно, чтобы дотянул до медицинской помощи.

Улыбаюсь в палатке, превозмогая усталость. Как мало нужно для счастья – вволю наломаться под рюкзаком на свежем воздухе. Почувствовать, что ты ещё что-то можешь, что возраст сильно мешает, но он не помеха, можно поупираться. Горюю, конечно, что не такая я уж храбрая и умелая. Сдаваться непобедимым горам всё же рано. Чуть меньше нагрузки на день, и ещё долго продержусь. А сейчас, как бывалый человек, хва-таюсь за лагерную работу: расстилаю постели – спальники, делаю лапшу и чай. Косточки все ломит от усталости, кровь гудит, шаг сделать трудно, но надо готовиться ко сну. И быстрее, очень холодно стало. Где-то далеко что-то блеснуло тускло, и тотчас яркая зарница полоснула по небу над снегами. Поспешно прячемся в палатку.

Первый этап был выполнен – мы дошли до озера. Обменялись с Саней поздрав-лениями. Теперь оставался сущий пустяк – добраться до ещё двух озёр. От усталости трудно уснуть. Всё перемешалось в голове: утренний лагерь у маральника, грозы и ра-дуги, броды через горные реки, жара под рюкзаком и холод стоянок под крышами крон, перевалы. Трудно поверить, что так много вместилось в несколько часов преодо-ления двадцати километров горной тропы. Разум поглотил всё, а теперь возвращал. Пе-ред глазами крутились травинки, кусты, камни, цветы, пики, струи дождя.

12 августа. Лагерь на Нижнем Мультинском озере.

Проснулась на заре после тихой ночи. Разбудили туристы, уходящие с озера. Оказывается, напротив входа в палатку находится брод через Мульту, которая в этом месте вытекает из озера, здесь относительно спокойное течение на недлинном участке. Народ разувался, снимал брюки, чтобы не мочить, громко обсуждали, кто за кем пой-дёт, и кто кого перенесёт. Нам полезно узнать точное место брода, поэтому я подня-лась и выбралась из палатки.

Между деревьями замысловатыми извивами стелился туман. Он клубился низко над водой, и казалось, что озеро кипит. Лишённые из-за него подножий, висели в воз-духе горы, как на картинах китайских мастеров. Макушки гор в тумане казались остро-вами. И такая красота была вокруг, что дыхание останавливалось, и в груди что-то до боли сжималось. За моей спиной материализовался мужчина в камуфляже.

- Вы уходите или остаётесь? Оплатить место надо.

- Мы ещё и проснуться не успели. Что Вы так торопитесь с этой оплатой? Мы пришли ночью. Готовы платить, если есть основания и Вы подтвердите Ваши полномочия на взимание платы. Но не в шесть же часов утра! Не беспокойтесь, мы не сбежим, у нас здесь днёвка. Надо же оглядеться, озеро увидеть. Палатка стоит? Стоит. Я иду до-сыпать.

Забираюсь в спальник, а Саня проснулся уже. Спрашивает, что случилось.

- Егерь пришёл плату взимать.

- Я этому алкашу сейчас морду начищу. Совсем одурели.

- Это не вчерашний, и, вроде, трезвый. Саня, там такая красота! Выйди, посмотри, не пожалеешь! Группа с озера ушла, рядом с нами брод, Запомнила место.

- Надо посмотреть, может, кострище освободилось, займём место удобнее.

Выбираемся из палатки, теперь уже вдвоём. Обходим поляны. Утренний лес ве-ликолепен. Но каждый свободный выположенный клочок земли занят. Стоят разномаст-ные палатки, от старых, армейских, до ультрамодных горных одиночных. Сервис, предла-гаемый леспромхозом, нехитрый. В разных местах поставлены три больших тесовых сто-ла, и несколько больших кострищ обнесены скамьями и брёвнами. Свободных кострищ не нашли. Возвратились к своей палатке. Очень свежо и холодно, и, кажется, усилился ветер, да так, что затрепал палатку. Она у нас горная, из лёгкой ткани, на два входа, с непромокаемым тентом. Вчера поставили мы её прямо на перешейке-горловине. Ветру со снегов есть куда деться, сток по реке с вершин в долину именно здесь.

Сейчас бы чаю выпить горячего, замёрзли. Но ветер стал крепчать, кипение тума-на усилилось, и совсем нешуточные клубы его, выросшие молниеносно до размеров об-лаков, валами перекатывались через перешеек с нашей палаткой и уносились вниз, в долины. Порывы ветра слились, ветер пошёл стеной, и стало трудно дышать. Дождя не было, но сильный ветер наполнял воздух тонкой водяной пылью тумана так, что каза-лось, будто по лицу бьют. Спрятались в палатку. Она ощутимо покачивалась под напо-ром ветра, стала взлетать. Мы прижали своими телами днище и ухватились за растяжки, не давая выдернуться колышкам. Рёв ветра доходил до ушей заглушённым, казалось, что рядом проносится поезд. Очень резко похолодало, в воздухе закружились снежинки. Без полноценного горячего завтрака мы никак не могли согреться.

Переждали всю эту свистопляску, забравшись в спальники. Через сорок минут ве-тер стих. Начал рассеиваться туман. Какое-то время было неясно, какая установится по-года, затуманен и нечёток был рисунок гор Стали доноситься голоса людей, стук топо-ров. Народ проснулся, готовили пищу. Сняли лагерь местные ребята. Мы поторопились занять их место. Оно показалось тихим и спокойным после их ухода. Поставили заново палатку, накрыли стол, выложили продукты. Ребята, уходя, оставили картошку и банку национальной алтайской еды, куски отварной баранины, залитые бараньим же жиром, зелёное луковое перо и огурцы. Сегодня у нас пир под открытым небом.

Распогодилось. Что ж, пока что мне везло. Мечтала о счастье… В последнее время изредка, правда. Вот добралась до озёр, а мысли этот раз те же. Смена их нуж-нее, чем покой. Не меняется что-то будничность праздником высокогорья. Слишком много людей на поляне, и не получается дать выходной самой себе. Лёгок на помине нарисовался егерь.

- Вот вы где, а то я вас уже потерял!

- От Вашего всевидящего ока не скроешься! Но мы и не собирались скрываться. Перебрались сюда, на ближайшую ночь гарантировали себе нормальную жизнь. Давайте теперь знакомиться и рассчитываться, если нужно.

- Нужно. Мы тоже хотим хорошо жить. Вот, читайте решение общего собрания леспромхоза. За нашу землю надо платить. Тем более, вы теперь нашим сервисом поль-зуетесь. Стол у вас, кострище.

- Предположим, что мы Вашим столом пользоваться не будем, а костёр свой разожжём. Где тогда будет сервис?

- Не дам здесь разжечь, вон идите на тот берег, в тайгу, там и палите. В Швей-царии за всё платят!

В голосе инспектора чувствовалась невероятная оскомина на туристов и желание, чтобы мы поскорее расплатились и оставили его в покое.

- Далась Вам эта Швейцария! Там, не в пример вам, построили пансионаты, при-юты, сдают в аренду рыболовные принадлежности, тёплую одежду и спортивную обувь, гидов обучили, носильщики работают.

- У нас тоже можно коней нанять, только сейчас покос, самим они нужны. Пла-тите!

- Пожалуйста! Выписывайте счёт!

- Чего?!

- Счёт за услуги! Квитанцию. А то Вы сейчас удалитесь, другой придёт клянчить, за ним третий. Вы же не первый к нам подходите за деньгами.

- Нет у нас квитанций, не придумали ещё, только регистрационный журнал есть.

- Несите, распишусь, что передала деньги такому-то егерю.

- Вас, городских… Умные больно, - он уходит и возвращается через несколько ми-нут с амбарной книгой.

- Вот здесь пишите.

Открываю журнал регистрации туристов. Хочется рассмеяться: моя подпись деся-тая, впереди знакомые фамилии ребят из Академгородка. Похоже, бились за финансо-вую дисциплину только новосибирцы. Три тысячи, прошедших перед нами, туристов сле-дов не оставили.

Из сервиса на поляне есть ещё уборная. Она устроена в самом центре и укром-но скрыта стволами деревьев, кустами ёрника и жимолости, обильно усыпанной ягода-ми. Её не сразу и найдёшь. Строение из неструганных досок обширное и чистое, что особенно приятно. Пошла от неё по другой тропинке, осмотреться, познакомиться с те-ми, кто остаётся с нами ночевать на этом берегу. Из-за кустов слышны голоса кузбас-сцев, они к нам подходили сегодня.

- Ну, умора! Слушайте, я вслух прочитаю: «Бизнес – это одна из немногих обла-стей, когда департамент полиции не жалеет денег на расследование преступления, если что-то угрожает нормальному состоянию дел в этой области. Колёса коммерции не должны останавливаться ни на секунду».

Дружный смех, и женский голос смешливо спрашивает:

- И где этот рай?

- Американский детектив. Читаю: Стаут, «Оживший мертвец».

Мужской голос:

- Обведи рамочкой. Вернёмся, сканирую и пошлю в райотдел. Куснём ребят, пусть порезвятся.

И женский голос серьёзно:

- Они-то порезвятся. Войдут вперёд ногами через окна, разломают всё, что можно сломать, одёжки по швам вспорят и исчезнут. Ты останешься с ремонтом на шее, гол, как сокол, и будешь всё начинать сначала. И хорошо ещё будет, если нам предоставят возможность полежать мордой в пол, и, по ошибке, не вынесут вперёд ногами.

И опять мужской голос:

- Говорю, обведи. Сделаем красиво.

Я раздумала идти дальше и вернулась по тропинке обратно, набивая на ходу рот сочными ягодами. Пошли с Саней посмотреть берега. В этот час горы отражались в воде со всеми своими вершинами, осыпями и редколесьем у подножий. Их очертания в воде кажутся рисунками пастелью. Горы стоят над водами озера, поросшие лесом, за-росшие тайгой. Над общей полосой зелени леса вырываются на синий фон неба гольцы, над гольцами вдали снежные пики. На ближних склонах просматриваются отдельные кедры и лиственницы.

Нижнее Мультинское озеро расположено на высоте 1710 метров над уровнем моря. Имеет длину 2370 метров, максимальную ширину 900 метров, глубину 21,5 мет-ра. Западный берег с относительной высотой в пятьсот-шестьсот метров покрыт смешан-ными лесами с преобладанием хвойных пород, большей частью лиственницей. Практиче-ски повсеместно развит глубокий, нога утопает по колено, моховой покров. Но верхние участки хребта представлены только гольцовыми участками. С южного берега доносится глухой шум. Там между Нижним и Средним озёрами расположена мощная морена, ко-торую прорывает река Мульта. Место это носит название «Шумы». Восточный берег за-нят гарями. Говорят, здесь трижды были сильные пожары. Растительность восстанавлива-ется медленно. В центре долины-ущелья шумит и поблёскивает, бежит среди нагромож-дения валунов Мульта.

Насладиться озером не удаётся. И по правой, и по левой стороне по тропам проходят группа за группой, задевая нас рюкзаками, останавливаются поприветствовать. Возвратились к своей палатке, и тотчас к нам стали подходить люди. Начались расспро-сы о состоянии тропы, ходовых часах, расположении кордона на границе только что ор-ганизованного заповедника, снаряжении и прочих вещах, показавшимися бы в городе не-значащими, но столь важных здесь. Обычные, но полные скрытого смысла слова: идти можно, но реку переходить лучше внизу, прыгать через меньшей ширины протоки с ва-луна на валун. Егеря взимают плату, мимо не пройдёшь, отмечаться на кордоне обяза-тельно. Продукты не подкупить, их на кордон тоже раз в неделю завозят.

Подошли двое напыщенных и амбициозных санкт-петербуржцев. Сегодня утром они не ответили на наше приветствие. Спросили у нас карту. Собрались уйти через пе-ревалы за Верхнее Мультинское озеро. Кто-то из подошедших гостей предупредил, чтобы не ошиблись в выборе перевала. Их три, и один из них опасен, потому что ледник при-порошен снегом, который подтаивает, по мокрому снегу трудно подниматься. Со второ-го перевала очень крутой спуск. Спрашиваю, как рискнули ходить без карт. Оказывается, выбирают себе место жительства. Долго пытаются объяснить, что Алтай – особая зона, что просветляться духом нужно только здесь, поэтому они разведывают пути. После этих, духовно замороченных, подошёл москвич. Множество людей бродят по Алтаю в поисках каких-то особенно красивых горных видов, озёр и других чудес природы. Вот и наш нынешний гость, напросившийся на чай и обед, из них. Хорошо и вкусно отобедал приготовленной мною едой, а потом сознался, поглядывая на нас свысока:

- Здесь, в глубинке, народ совсем простой. Я даже продукты перестал с собой брать. Хожу один. Подхожу к кострам, прошу меня напоить чаем, жалуюсь, что кончи-лись продукты, и меня кормят. В группах всегда есть еда, я не злоупотребляю гостепри-имством, а народ здешний не обеднеет. Получается недорого, поэтому езжу каждый год в новое место, и налегке.

Да, Москва не пропадёт, найдёт способ поживиться в провинции и урвать по-больше. В горах, встречаясь с людьми, не знаешь об их занятиях на равнине. В горах люди такие, какие они есть: открытые или замкнутые, дружелюбные и не очень, внима-тельные, сочувствующие, готовые придти на помощь, выражающие восторг и негодова-ние или нет. Только по речи и по кругу задаваемых вопросов можно догадаться кое о чём.

Подходит ещё группа, и Саня вдруг бросается обниматься – встретил однокурсни-ка по физическому факультету университета, с которым не встречался много лет, а на Алтае довелось увидеться. Присаживается к костру, рассказывает о новостях и впечат-лениях о недавнем походе на Саяны. Сюда привёл своих гостей на денёк, добирались на конях

Прилетел вертолёт. Обмениваемся с Саней понимающими взглядами: привезли какого-нибудь нового русского барина и «асфальтового охотника» покрасоваться в горах в новеньком снаряжении от лучших фирм мира. Егеря ему сейчас под глазок видеока-меры какую-нибудь дичь принесут и горку хариусов к ногам положат. Вскоре на поляну выехала кавалькада полных мужчин в новеньком камуфляже, в сопровождении уже зна-комых нам пьяных егерей. Направились прямиком к нам.

- Здравствуйте! Говорят, Вы здесь фотографировали окрестности. Не могли бы одолжить фотоаппарат, плёнка есть у меня своя. Отсниму и верну, а плёнку возьму с собой. Обмишулился, представляете?! Министр сельского хозяйства Узбекистана у меня в гостях. Времени у нас свободного мало, а показать Сибирь надо. Организовал вот эту поездку, всё предусмотрел, а про аккумуляторы для фотокамеры забыл. Хочется, чтобы память осталась. Окажите любезность.

- Пожалуйста! У меня «Минолта», справитесь? Мне только жаль плёнку, заправи-ла недавно новую и ещё не успела отснять до конца. Саня, побегаешь, добьёшь? Надо выручать. Давай на берегу пофотографируемся.

Идём все вместе на берег. Знакомимся. С министром в Узбекистане находятся общие знакомые. Егеря сама любезность: дают своих коней, помогают сесть в седло, предлагают осмотреть окрестности в мощный бинокль. Заправляю новую плёнку, но ге-неральный директор крупнейшего холдинга из Барнаула не может справиться с фотоап-паратом. Снимаю всю компанию вместе, каждого по отдельности, на конях и на ногах, у кострища и в кустах. Егеря с нетерпением ждут, когда им предложат выпить. Директор предлагают нам с Саней присоединиться к компании министра. Мы отказываемся от ко-ньяка, завтра выходим в горы, будем набирать высоту, алкоголь в любом виде не ну-жен, даже самый лучший коньяк. Егеря чуть не упали в обморок, когда я отклонила бу-тылку.

- Возьми! Дадим коней до Верхнего озера.

- Люблю ходить своими ногами по тропе.

- О-о…

Отделались от гостей, обменялись адресами и уверениями, что пришлём друг другу фотографии. Отужинали, и у нас появилось свободное время для неспешной про-гулки. По поляне бродит пара удодов, размахивают хохолками, кланяются земле, выис-кивая личинки и прочую живность. Долго наблюдали, как длинными клювами они тас-кают добычу из земли и добивают её. Вроде бы, не должны они попадаться здесь, слишком далеко забрались на север. Так же долго напряжённо разглядываем снежные пики на юге: нам к ним завтра идти. Белые вершины возвышаются над рыже-зелёно-синими горными хребтами, окружающими ущелье-долину, и пронзают синеву небес. А озеро было спокойное, тёмное, ни малейшая рябь не тревожила его поверхности, и в ней отражались опрокинутые снежные пики.

Прошлись по берегу. Это было не слишком приятно. Крупная галька мешала ид-ти, била ноги, выворачивалась из под ступни. Чуть западнее от перешейка с берега ухо-дили в воду мостки, на которых инспектор или егерь, не знаю, как правильнее, чистил хариусов. Просто постояли рядом, смотрели. Саня спросил, много ли в озере рыбы и как она ловится.

- До х..., но ловится п…ц, б.., лодка нужна.

Ответ был очень яркий и выражал восхищение, но, к сожалению, был слишком образным. Поразителен был контраст. Инспектор добродушно улыбался, был щеголеватр одет в новенький камуфляж, и, даже, с белым подворотничком, вокруг красота неопису-емая. Саня поддерживал разговор. Ответы инспектора были односложны и любезны, и на четыре пятых состояли из мата. Он его не замечал. Сделав вид, что не заметила не-подобающей формы выражения, отошла.

День кончился, солнце садилось за горы. Озеро в прозрачном воздухе теперь се-ребрилось. В небе ещё светились облачка, окрашенные нежнейшими оттенками серого, красного, розового тонов, поминутно меняющие цвет и форму. Снежные пики, вспыхнув напоследок вишнёвым цветом, стали серо-сиреневыми. И озеро уже не блестело, а отра-зило небо и горы, как в зеркале. Зеркало это стало туманиться. Котловина, в свою оче-редь, наполнилась сумраком, наполненным тончайшими оттенками серо-коричнево-лиловых тонов. Зелёные кедры казались теперь тёмно-синими, гребень горы – чёрным. Потом в небе появились звёзды, стало очень холодно, и мы пошли к палатке.

Кто-то назвал звёзды светильниками Богов. В густой темноте ночи их мириады на небосводе. Сверкают, блистают. Нигде не увидишь такого глубокого неба, как в горах. Невозможно спокойно наслаждаться этим зрелищем неописуемой красоты. Восторг, тре-пет перед нечеловеческим величием неба, острое чувство недоступности для понимания устройства мироздания, ощущение своей малости перед его огромностью. Отправились спать, переполненные ощущениями.

Пытаюсь быстрее согреться в спальнике. В голове дневной калейдоскоп лиц, раз-говоров, суеты, наконец-то, вытеснился картиной звёздного неба. Раздумываю о том, как неизбывно живёт в человеке вера в чудо, лекарство, волшебное место, что-то внешнее, что придёт и снимет усталость. Сознание понимает, что может это всё сделать лишь сам человек. У меня такое чудо – гора Белуха. Кружу возле неё с рюкзаком, поднимаюсь к ней по стекающим с её сверкающих снежных вершин и склонов рекам Ак-Кему, Ку-черле, Текелю, Аргуту. Теперь познаю Мульту. Но как много здесь народа! Надо быст-рее подниматься выше, может, будет безлюднее, удастся остановиться и оглянуться, остаться наедине с тишиной, с неиспорченным людьми Божьим творением – горами.

13 августа. Лагерь на северном берегу Нижнего Мультинского озера – Лагерь на мо-рене «Шумы».

Ночевали на нашей полянке одни. Ещё стояли, чуть ближе к берегу, палатки пе-тербуржцев, группы кузбассцев и домик егерей, но их не видно за стеной стволов дере-вьев, густых зарослей ёрника и жимолости, слышны только голоса. Спалось мне сладко. Разбудил Саня:

- Вставай быстрее, иди за мной! Дай фотоаппарат! Там такое.., - машет в сторону реки.

- Что случилось?!

Лицо у него таинственное, сам в нетерпении ищет фотоаппарат, торопит меня. В открытый клапан палатки льётся холодный воздух, вижу мокрую от росы траву. Пригре-лась в спальнике, вылезать и идти по ней совсем не хочется. Полукеды сразу намокнут, а пока солнце не осветит поляну, не согреешься. Саня убегает. Я потянула минутку, но любопытство взяло верх: что ж там такого увидел Саня, что решился меня разбудить в такую рань?! Одеваться не нужно, сплю в майке с длинным рукавом, шерстяных свитере и лосинах. Обуваюсь, иду по тропинке к прибрежным зарослям.

Необъятное небо – в горах оно кажется глубже и выше – чистое сегодня. Только в одном месте солнечные лучи рисуются по небу сквозь сито реденького облачка, их называют «космическими лучами». По утрам солнце озаряет, прежде всего, снежные вершины, а уж потом наполняет красками склоны и долины. Озеро и река туманятся, но это совсем иная картина, чем вчера. Не свинцовые клубы тумана, облака и тучи, а нежнейшая дымка над самой поверхностью вод. Горы висят в воздухе, как на картинах китайских мастеров. Ходим с Саней по берегу и, через освещённую солнцем туманную кисею, смотрим на них. Ежеминутно сменяет свои очертания вуаль, сплетённая из струй тумана, и через неё просвечивают то скалы, деревья, кусты, то сверкающая мириадами брызг вода Мульты, то верхушки лиственниц на том берегу, то радужное кольцо солнца.

Слушаем тишину, плеск воды, еле слышный гул ветра. Он сгоняет, стягивает ки-сею вниз по Мульте, сгоняет неспешно, давая нам насладиться феерической волшебной картиной. Незаметно проходит час, и, далеко не сразу, я понимаю, что душа получила, наконец, то состояние безмятежности, которого никогда не бывает в городе. Уже стало видно всё сияющее озеро в обрамлении изрезанных гор, пробегающие по нему волноч-ки, с лёгким вздохом касающиеся берегов, прибрежных валунов, а мы всё медлили ухо-дить. Дивный смолистый свежий лесной запах обволакивал нас, едва уловимое благо-ухание цветов, трав, грибов, преющей кедровой хвои и опавших листьев.

Спохватываемся, что нам пора уже собираться в дальнейший путь, солнце вышло из-за гор. В молчании возвращаемся на поляну и, не сговариваясь, кому и что делать, принимаемся за работу. Скатываю спальники в палатке, коврики, выношу рюкзаки, при-слоняю их к стволам. Саня разжигает костёр, энергично сдёргивает тент с палатки для просушки – за ночь на нём конденсируется влага внутри от дыхания, снаружи – от росы. Солнце сегодня всё быстро сушит. Оно поднялось высоко и сияет уже в полную силу. Припекает голову, а ветерок с ледников холодит спину и плечи. Ещё утро, ощущения жары нет, скорее, прохладно телу, но для моей головы полное впечатление пекла.

Ушедшая накануне местная группа – счастливый случай – оставила неиспользован-ные ею продукты: молодую картошку, огурцы и что-то экзотическое из алтайской наци-ональной кухни, представляющее собой маленькие кусочки мяса в огромном количестве застывшего бараньего жира. Всё – в большом количестве, в рюкзаках такое не носят, но у них были кони, так что завезли эту роскошь в перемётных сумах. От экзотики мы се-годня воздержались, на мясо оба не падки, почти не употребляем. Картошку использо-вали с большим удовольствием и вчера, и сегодня. Осталось и для тех, кто придёт вслед за нами. Нужно сказать, что на Алтае принято уходящими оставлять оставшиеся продукты на стоянках. Их упаковывают, чтобы не испортил дождь, и не растащили жи-вотные. Крупы, например, ссыпают в пластиковые бутылки. Эти продукты иногда здорово выручают тех, кто не подрассчитал. Мы с Саней были свидетелями того, как целая груп-па подростков смогла продержаться в горах лишних три дня, используя то, что оставля-ли уходящие с Кара-Кольских озёр туристы. Конечно, кара-кольская и мультинская при-озёрная тайга не глухомань, отсюда и голодными можно выбраться. И всё же, всё же…

Заправскими гостями, уже не хозяевами поляны, садимся за стол. Санитария се-годня предельно упрощена. Без всякого дискомфорта беру и жую сухарь, с которого сполз мураш, а после на нём посидели пара бабочек и штук пять мошек. Во рту прият-ная свежесть от чаванпраша. Это Саня увлекается. Он влюблён в Восток, его философию и медицину. Зимой лечил меня настойкой женьшеня, приносил и заставлял пить что-то из бутылки, в которой плавала в прозрачной желтизне страшненькая ящерица. Вот и сейчас протягивает мне ложку с чёрной замазкой чаванпраша и приговаривает:

- Пососи, не глотай сразу. Рецепту чаванпраша несколько тысяч лет. Индия кон-сервативная страна, делают так, как древние делали, почти пятьдесят натуральных ком-понентов. Воздействуют на нас через вкусовые рецепторы, дают настройку через вкусо-вые рецепторы эфирного тела. Все твои энергетические каналы в норму придут. Прибо-ры подтверждают такое воздействие, и метод Фоля, и метод биоэлектрографии Кирлиан. Смотри, бабочки и мошкара банку облепили, чуют, что полезно.

На закрытую банку действительно садятся одна за другой десяток бабочек.

- Сань, это они чуют запах растений и мёда.

- Пусть так. На щепки-то не садятся?!

Смеюсь: железная логика. В одиннадцать часов выходим. Туристская тропа про-ходит по западному берегу Нижнего Мультинского озера. Ширина пологого берега не превышает здесь пяти метров. Видны валуны сланцев песчаников, гранитоидов сквозь мелководье, шириной здесь до двух метров, и на пологой части берега. Пока шли по северному берегу от палатки, вода в озере была ясного голубого цвета. Только свернули на западный, и вот уже за поворотом вижу глубокую синь. И небо густо синего цвета. Идём узкой тропкой под пологом кедровых и лиственных ветвей, под которыми обни-мает тело прохлада. Глотку ублажают горсти ягод жимолости и малины. Сколько людей за лето прошло, а ягоды полно. Тропа каменистая, камни прикрыты тёмно-зелёным бар-хатным покровом мха. Солнечный день, открытые участки залиты светом. Нестерпимый блеск и сверкание озера слепят глаза. Я радуюсь, что иду, и вижу новые места. А солн-це сегодня свирепое.

Минут через сорок остановились передохнуть и пофотографировать. Прошла по тропе девчушка лет пяти-шести. Окликаю её, так как тропа впереди просматривается да-леко, и на ней никого не видно.

- Ты одна идёшь?

Кивает головой.

- А почему одна?

- Со мной не играют, и я обиделась. Пойду домой.

- Нельзя по тайге девочке одной ходить. Ты с кем сюда пришла?

- С мамой. Они там с дядей Вовой и Юркой купаются.

- Давай вернёмся к ним вместе.

- Нет, - и она убегает.

Порываюсь её догнать. Саня останавливает.

- До матери сейчас дойдём, пусть она догоняет. Девчонка будет убегать, ещё сломает ноги-руки. Вот так и случаются несчастья.

Пошли вперёд. Минут через пять навстречу бежит мальчик.

- Девчонку видели?

- Да, ты её скоро догонишь.

Успокаиваюсь, а то душа не на месте была. Отмечаем, что почва стала глини-стой, тропа после дождей станет плохо проходимой. Ближе к южному берегу есть четы-ре места выходов подземных вод. В этом месте пологая часть берега немного расширя-ется и заболочена. Попрыгали с кочку на кочку и завернули на южный берег. Солнце ослепительно ярко, а небо кажется необычайно ясным, просветлённым и синим. Идти совсем нетрудно, хорошая торная тропа. Но я от солнца и света отяжелела. Да и давно уже нет у меня той поступи, что была в юности, и за которую друзья называли меня «козой» и «цыганкой», за что на них тогда обижалась. С высоты своих сегодняшних «за пятьдесят» поняла их, самой хочется назвать козочками молодых, что бегут мимо меня по тропе. Именно бегут, так как старший в группе отдал приказ, и я его услышала:

- Отряд! Бего – о – ом… марш!

Это подростки, и они, почему-то, все одинаково одеты в камуфляж. Только что на моих глазах они стояли под кедром. Их товарищ, забравшись на самую верхушку де-рева, тряс ветви, чтобы сбросить шишки. Вчерашний рассказ егеря о том, как они эваку-ировали с озера парня, разбившегося при падении с кедра, не шёл у меня из головы. Стояла, пережидая град шишек, и молила сейчас, чтобы не сорвался и этот, так опасно ползущий к тонким верхушкам веток, подстрекаемый криками снизу. Места, где можно передохнуть, на этом конце мало, берег здесь топкий. Как раз за кедром самое высо-кое и сухое место. Саня туда успел проскочить, и уже снял рюкзак, а я застряла. Под вторым одиночным кедром на южном берегу расположились три группки туристов, пришедших, как и мы, с северного берега, но без рюкзаков, посмотреть «Шумы», поза-горать на морене. Я и остановилась возле них, чтобы не попасть под град из шишек.

Место это называется «Шумами». Южный берег Нижнего Мультинского озера бо-лее крутой, высота его около тридцати метров. Это молодая морена, состоящая из об-ломков различных размеров, иногда доходящих до двадцати метров в диаметре. Вода с большим шумом прорывается сквозь эту запруду из Среднего в Нижнее озеро. Шум этот слышен и на противоположном берегу. Белая пена на воде создаёт при этом жи-вописную картину, видную тоже издалека.

Саня уже успел распаковать рюкзак и встречает меня вопросом:

- Где будем ставить?

Я удивлена, ещё полдня ходовых впереди.

- Постоим здесь, позагораем. Отсюда кордон заповедника виден. Сбегаю налегке, посмотрю, что там и как. Многолюдно слишком на озёрах, а здесь людей меньше. Среднее озеро видно сверху. Поднимешься на морену повыше и посмотришь, там инте-ресно полазать. А я, думаю, часа за два-три управлюсь.

Ставим на небольшом ровном участке палатку. С этой стороны есть пологая по-ляна без деревьев и, почти, без каменных глыб. Она открыта всем ветрам, и это меня смущает. Перешеек меж берегов узкий. Ветер с верховьев, от ледников, именно здесь прорывается, как и воды Мульты. На поляне нет следов длительного пребывания людей. Кострище одно, пониже, на самом берегу, под кедром, где отдыхают сейчас три не-больших компании. Говорю об этом Сане, но он упрямится:

- Оглядимся! Не понравится – перенесём палатку. Говорю же, что вернусь быстро. На тропу посмотрел, трудностей и перевалов нет. Здесь людей меньше, пойми!

Палатку поставили между двух кустов, здесь же бросили каремат и устроились перекусить. С этой стороны кустов слабая тень и хоть какая-то защита от ветра со сне-гов. Суровые тут перепады температур для нашего брата, горожанина. Выдался тёплый, тихий и ясный, с яростным солнцем, день. Палящее солнце с безоблачного неба печёт, заливая нестерпимым светом всё вокруг, да озеро сверкает и бликует. Мы надели ку-пальники. Нельзя сказать, что на морене душно и невыносимо жарко. Воздух свеж, и порывы ветра с ледников очень даже леденят тело. Ветровки всегда наготове под кла-панами рюкзаков, или на плечах под лямками, они и сейчас под рукой на коврике. Но солнце сегодня палит невыносимо.

Саня уходит за информацией на кордон. Уходят с берега вниз по тропе и три компании. Остаюсь одна. На морене жизнь бьёт ключом. Ползают букашки, летают ба-бочки. В воздухе ни на минуту не смолкает пронзительный свист сеноставок. Их здесь очень много. Отошла на минуту от коврика к палатке одеться, в купальнике всё-таки дрожь пробирает, хотя для головы пекло свирепое, а по возвращении вижу несколько катышков их помёта прямо на коврике и ветровке. Расстояние до палатки всего два метра, но я их не успела даже заметить, такие они шустрые. Стряхнула. Начала надевать брезентовые тапочки, всегда беру их с собой ходить на стоянках, здесь же земля оказа-лась слишком холодной и влажной, а в каждом тапке тоже по кучке. Вытряхнула. Со-брала всё, что раскидали, коврик скатала, убрала в палатку. Полезла наверх посмотреть морену и «Шумы», гул от которых закладывает уши.

Поднялась на первую гряду и увидела Среднее Мультинское. Озеро отливало би-рюзой. Чтобы к его берегу подойти, нужно было спуститься в ложбину, и подняться на следующую гряду. Ложбина похожа на овраг. С западной стороны на морене лес, стоят высоченные кедры и лиственницы. Восточнее – хаос камней, обросших мхами и голых. По камням можно прыгать, меж ними хрустальные струйки воды. Струйки, струи, целые по-токи несутся меж камней. Расстояние между камнями от нескольких сантиметров до полутора метров. Высота каменных глыб над поверхностью воды самая разная. Через одни вода свободно переливается, другие торчат острыми углами, на них не удержаться, третьи лежат плоскими боками вверх, возвышаясь на полметра и больше. Прыгала с камня на камень, где могла решиться перепрыгнуть, помогая себе лыжной палкой.

На «Шумах» вода теряла свой бирюзовый цвет и превращалась в серебристые ослепительные потоки. Эти серебристые бурлящие потоки вздымаются над камнями, разбиваются о них и с шапками пены и мириадами брызг слетают в Нижнее Мультин-ское озеро. В нём движение, сверкание и серебристый цвет воды скоро исчезает в сине-ве глубоких вод. И ещё на «Шумах» множество радуг. Смотришь и видишь её над од-ним камнем. Отойдёшь чуть дальше, и новая радуга висит над другим. Делаешь шаг, а радуга висит уже над третьим. В этой горной местности радуги присутствуют повсюду, не только между туч после дождя, но и в текущих реках, каплях влаги на кустах и хво-инках, на паутине. Очень радужное место.

От долгого глядения на текущие воды кружилась голова, и я, опасаясь сорваться в воду при прыжках на очередную глыбу, вернулась к берегу. Завтра напрыгаюсь, ведь именно здесь переправа через Мульту на восточный берег, по которому тропа идёт вдоль Среднего озера к Верхнему. Лезу в ложбину и поднимаюсь на другую гряду. В ложбине высокая трава и цветы меж камней. Быстро согреваюсь, здесь, как в парнике, а то успела уже озябнуть у воды. На второй гряде растут редкие высоченные, в несколько обхватов, кедры. Они стоят меж гигантских серых глыб. Густые кроны вечнозелёных рас-тений почти не пропускают солнечных лучей, поэтому подлеска нет. Хожу, будто по парку. Земля усыпана только опавшей рыжей хвоёй, лишайники на могучих корнях и стволах, да на открытых солнцу местах на мхах зреет брусника. Кедровые леса подни-маются вплоть до гольцов. Даже, когда вверху над ними дуют сильные холодные ветра, в кедровнике тихо и спокойно. Вот и здесь так же спокойная, торжественная тишина, и, даже днём, сумрачно и прохладно. То там, то тут виднеются среди ветвей шишки.

Походила здесь, присматриваясь, где можно поставить палатку. На память не найду управы, запала в неё вчерашняя туманная, ветреная, утренняя буря на перешейке Нижнего озера. Здесь следы стоянок, а на самом берегу Среднего Мультинского озера попалось дивное место. Оно обжитое: стоит стол, скамьи у него и чуть в стороне, ли-цом к озеру, ещё одна, как платформа для медитаций, под сенью ажурной серебристо-зелёной кроны кедра. В створе кедровых стволов виднеется всё Среднее Мультинское озеро разом – чаша бирюзового цвета воды, отделённой от рыже-лиловых гор нечёткими полосками светлой гальки и зеленью прибрежных кустов. Нереальный, бирюзовый, цвет воды забыть невозможно. Инстинктивно зажмуриваюсь, как после вспышки, глаза надол-го сохраняют в памяти яркий образ. И над этой чашей, зажатой гольцами, возвышаются, замыкая ущелье, снежные пики.

Вздыхаю: попасть бы сюда лет двадцать назад, мигом бы до них добежала, до-шла без нынешних сомнений. В молодости не верилось, что могу умереть. Не думала об упущенных возможностях повидать мир, зная, что они больше не представятся. Меч-тала увидеть Гималаи. Теперь, если выпадет случай поехать в Индию или Непал, не смогу его использовать, нет сил, не выдержу жары и высоты долин и гор.

- Не гневи Бога, Татьяна, - строго говорю сама себе вслух, и странно тихо и глухо звучит мой голос под шорох крон, гул воды и посвист высотного ветра по вершинам гольцов. И я жалуюсь горам, - Устала. Не конкретно сейчас, физически. Я устала вся. И морально, и физически, давно. Устала. Боже, не дай мне сдаться! Не смогла справиться со стоящими передо мной эмоциональными проблемами. Помоги, Боже! Помоги, Земля! Как трудно сохранять спокойствие и доброжелательность! Как трудно сейчас жить в Рос-сии. Как трудно не заразиться агрессией. Себя поймала на мысли, Господи, что и сюда, в горы, притащила эту болячку, мне не хочется здесь видеть людей.

Невозможно представить, сколько раз приходилось в городе сталкиваться с людьми, которые пытались навредить из зависти, природной недоброжелательности, по-литической или личной ненависти. Не представляла себе до девяностых годов, какой может быть человеческая злоба. Причиной, её вызывающей, может быть любой пустяк: брюки, шорты, нарядное платье на женщине, длинные волосы у мужчин или короткая стрижка у девушки. Был случай, когда на меня обрушился залп злобы, а я не успела даже изложить просьбу, только обратилась: «Будьте любезны...». «С чего это я буду с Вами любезна?! Вы мне кто, кума, сватья, подружка?!» А я хотела лишь передать день-ги кондуктору в автобусе, да и то не свои, у меня проездной билет инвалида.

На Западе нет атмосферы агрессии. Там всё спокойно, уравновешенно, люди тер-пимы. А у нас в России не знаешь, что случится через секунду, что будет завтра. Всё время чувство ожидания какой-нибудь пакости, нестабильности. Выходишь из подъезда с опаской, ожидаешь брошенной из окна пивной банки или мусора. Раньше летели бутыл-ки, а теперь их собирают и сдают. Что говорить о подъезде, из квартиры выходишь, бо-ясь вляпаться в дерьмо: детям соседей лень подниматься в лифте к унитазам в своих квартирах. Где взять силы на терпение? На доброжелательность? На семью, на друзей, на преодоление болячек, болезней, на выживание самой себя, проще сказать, на борьбу за жизнь свою…

Всю свою сознательную жизнь сражаюсь и, догадываюсь, бессознательную тоже. Редкие книги – исповеди искренних людей помогают, да на тебя, Боже, уповаю, на дух, тобой даримый. Саня меня теребит: «Тренируйся! Занимайся спортом! В здоровом теле - здоровый дух, так пословица говорит!» А полная версия латинской пословицы звучит: «В здоровом теле здоровый дух редко бывает». У нас всегда не договаривают два послед-них слова.

Чувствовала это с детства. У меня болели ноги. Причина была, возможно, в пло-хой обуви, ведь ходили в непогоду в резиновых сапогах либо босиком. А, возможно, в пережитом страхе. Ураганный ветер сорвал крышу со строящегося дома. За несколько секунд до шквала наступила удивительная ватная тишина. Мне было пять или шесть лет, я играла на улице. Увидела маму, которая махала руками и гримасничала, открывая рот, будто сердилась, но звуков не было слышно, и я удивилась. Пошла к ней и вдруг уви-дела, что летит с неба что-то большое и прямо на меня. Какая-то сила толкнула меня, упала на колени. Листы жести пролетели в нескольких миллиметрах над головой, срезав часть волос, и, воткнувшись за мной в землю, тут же были опрокинуты ветром. Меня засыпало землёй, заболела голова, и я услышала крик мамы. Хотела побежать к ней, но не смогла подняться, ноги не шли.

Меня носили к бабушке знахарке лечить от испуга. Сейчас ещё помню измятую жестяную кружку с едкой горечью травяного настоя, который нужно было пить разом, а я не могла. Ноги болели долго. Лечили меня и официальные медики тоже, отравив дет-ский организм непомерными дозами синтетических анальгетиков. От лекарств осталась у меня бронхиальная астма, отравившая моё детство и юность. Пришлось немало потру-диться, чтобы вернуться к нормальной жизни, как у всех. Тогда первый раз пренебрегла советами врачей не купаться в реке и бассейне, не заниматься физкультурой, не спать под открытым небом, не ходить на лыжах. Стала купаться в любую погоду, ходила в походы летом и зимой на лыжах, занималась гимнастикой, не глотала таблетки. Выка-рабкалась.

Позже, в девятнадцать лет, меня сбил самосвал. И опять пришлось выбираться из боли, сражаться за жизнь в одиночку. Нет, наверное, ничего хуже отечественной ме-дицины. Её бестолковость и равнодушие я ощущала всегда. После травмы мучили го-ловные боли, а на мои жалобы невропатолог говорила: «У всех голова болит, и у меня тоже!» Слабела рука, немели пальцы, не удерживала чашки, и ложку проносила мимо рта, не попадала в дверной проём, не стукнувшись о косяк, подкашивалась нога, стала терять на работе в университете сознание. Врачи мне говорили: «Что же Вы хотите, хон-дроз. Это сейчас у всех».

Случай, точнее, доброжелательность знакомых, бывших студентов моих, вопреки сопротивлению, даже прямому нежеланию и попыткам помешать, медиков, предоставил возможность обследоваться на ЯМР-томографе. Был поставлен диагноз: опухоль головно-го мозга, глубоко лежащая и неоперабельная. Страшный диагноз, многих и многих сло-мавший, ведь по существующим в нашем обществе представлениям опухоль и смерть – синонимы.

После онкологического диагноза медики вообще не стали мной заниматься. Дали первую группу инвалидности и отправили домой умирать. Обращаться к ним с чем-либо бесполезно. Доходит до смешного. Занозила ногу, запустила так, что пришлось идти к хирургу вытаскивать. Сажусь в кабинете на стул и говорю: «Нога…», - договорить не да-ли. «Вы же знаете основное своё заболевание!». «Заноза у меня в пятке, наступать не могу. Вытащите её, она к основному заболеванию отношения не имеет». Они с облегче-нием смеются. И таких случаев не счесть.

Доверия к медикам не было, и помощи от них ждать не приходилось. Врачи красноречиво молчали или уклонялись от ответов на мои вопросы, либо прямо говори-ли: «Это следствие Вашего основного заболевания», как, например, ответила гастроэнте-ролог на мою просьбу помочь справиться с рвотой и тошнотой от наркоза после ангио-графии. Вольно или невольно больше всех к смерти подталкивали лично меня врачи. По разговорам с другими больными знаю, что и их тоже. Мой реальный жизненный опыт подтверждает правильность моей отрицательной установки на приговоры врачей. Я не умерла к пятнадцати годам от астмы, как они прогнозировали мои родным. Не ослепла к тридцати годам, как обещал профессор-офтальмолог, не справившийся с моим астиг-матизмом и видением радужной ауры у всех предметов и у всего живого. Не умерла и через три недели, как обещали онкологи моему мужу.

В первый момент, узнав, что я онкобольная, испытала, как это ни странно, об-легчение. Прекратились издевательства врачей, иначе не назовёшь нежелание дать боль-ничный лист, когда стало совсем плохо, их: «Вы молодая женщина, вполне можете ра-ботать. У всех голова болит. И жалобы у Вас какие-то расплывчатые: болит невыносимо, кружится. На что конкретно-то жалуетесь?». Странно тоже, но открытое признание воз-можного скорого смертельного исхода уменьшило физическую боль! А потом пришёл страх. Я боялась не столько смерти самой, сколько того, что буду долго мучиться, бо-леть, переносить боль, истощать силы родных. Пребывание в больнице стоит денег, ко-торых у семьи нет. Бессмысленно и одиноко будет моё существование.

Посыпались со всех сторон эмоциональные удары, которых не ожидала. Разду-мывала над тем, что не знаю, как отразилось на психике моих детей известие о моей болезни. Знаю, что переживала и переживаю я. А они? Они приходили ко мне в боль-ницу редко, много реже, чем хотелось бы. И никогда не говорили со мной на эту тему. На редкие приходы были объективные причины. Весь январь и февраль, когда шло окончательное и теперь уже целенаправленное обследование, стояли сильные морозы. Собственно, даже не обследование, но для правильного заполнения истории болезни нужны были бессмысленные, делать ничего не собирались, консультации профессоров нейрохирургов, невропатологов, онкологов. Дети были плохо одеты для сибирской зимы, и я сама просила их не ходить по морозу. У младшей дочери шла её первая сессия, от которой зависело, удержится она или нет в таком сильном вузе, как Новосибирский университет. Опять я сама просила, чтобы она не тратила времени зря на походы ко мне. Заметила, что старшая дочь приходила не одна, а всегда с подружкой, словно бо-ялась остаться со мной наедине. Но и на это были свои объективные причины: они вместе учились в институте и ездили на занятия в город. Хотя Академгородок и счита-ется одним из районов города Новосибирска, но от него до городской окраины трид-цать пять километров бетонного шоссе. Телефона в квартире тогда ещё не было, его по-ставили позже, когда я получила инвалидность, поэтому разговаривать вечерами по те-лефону я не могла.

Позднее, дома, подсознательно ожидала какого-то участия со стороны семьи. Страх затаился на самом донышке души: вдруг осталось жить совсем немного? Хотелось больше побыть с детьми, или, как сейчас принято говорить, пообщаться. Но целыми днями и вечерами муж - на работе, дети – на работе и в университетах. Сил у меня на простую домашнюю работу не хватало, а хотелось помогать больше. Близким со мной тягостно. Они тоже не знали, как себя вести. Фальшиво бодры. Приносили ненужные жертвы: искали объявления о приёме экстрасенсов, муж покупал все препараты, которые ему советовали случайные люди. Получил соросовский грант и потратил его на гербо-лайф для меня. Не брали меня на дачу-огород в Ключи, там за несколько лет так и не соорудили даже навеса для защиты от солнца и дождя. Шли тяжёлые девяностые годы. Семья считала, что я должна тратить деньги в первую очередь на себя, а я считала, что важнее, чтобы все были сыты и обуты, а средств не хватало даже на это. Ощущала и ощущаю, что от меня ждут благодарности за свою самоотверженность.

Но мне совсем не нужны сверхгероические усилия. Мне нужно, чтобы со мной разделили заботы по дому и просто поговорили о том, что будем делать, поплакаться в жилетку и получить слова утешения и одобрения. Со мной вообще не говорят, не упо-минают о том, что с кем-то из знакомых что-то случилось, заболел человек или умер. Действуют по принципу: в доме повешенного не говорят о верёвке. К сожалению, в се-мье нет атмосферы честности и искренности, открытости отношений. Не доводится испы-тать положительных эмоций от общения. Это приводит к колоссальной трате энергии. Я не могла честно и открыто обсудить своё состояние и получить поддержку или совет. Это вызвало отчуждённость и неловкость. Длительная стрессовая ситуация ухудшает здо-ровье всех. Не удаётся открыто решать возникающие проблемы. Недомолвки и умалчи-вания ведут к такому одиночеству, изоляции, что никто не может быть сам собой. И это хуже всякой боли.

Чувство вины, что я не справилась, не сплотила семью. И гневный крик младшей дочери: «Тебя невозможно любить, с папой легче!». Конечно, легче. Он не принуждает убирать постель, мыть пол, стирать свои вещи, гладить, когда этого не хочется делать. Дома неработающая мать, кому, как не ей, справляться с домашними делами? И я из чувства благодарности беру на себя всю домашнюю работу, включая непосильную: ре-монт, покраску, добычу продуктов питания и одежды и прочее. Болезнь вместо того, чтобы сделать в семье отношения более близкими и глубокими, окончательно разводит нас.

Ещё один эмоциональный удар: отношения с родными и знакомыми. За несколь-ко лет болезни мне ни разу не позвонили с работы люди, с которыми я контактировала ежедневно на протяжении многих лет! Боялись заразиться. Позже, когда я встала на но-ги и начала выходить из дома, столкнулась со следующим при случайных встречах: «Как Ваше здоровье, Татьяна Алексеевна?» «Спасибо, хорошо, не жалуюсь пока». И тут же, за спиной, слышу: «У неё опухоль, скоро умрёт. Надо же, нарядилась, бодрится». Или ра-достное восклицание: «Татьяна Алексеевна! Так Вы ещё не в гробу? Слышала, что Вас похоронили!» Честное слово, именно так, слово в слово…

Люди, с которыми вместе отмечали семейные праздники, не появлялись месяца-ми. Сейчас говорят, что боялись помешать, не знали, как себя вести. Родные…. В первый момент, растерявшись, написала в письмах о поставленном диагнозе. Сестру попросила прислать с Украины, где она живёт, цветы конского каштана. В новосибирских аптеках не продавались, а по некоторым рецептам они восстанавливают биополе человека. Сестра прислала, а потом раз в полгода присылала записки, именно записки, на письма не тя-нули. Мы не виделись шестнадцать лет, но при встрече, через год после моего письма о диагнозе, она сказала, не выдержав нервного напряжения: «Быстрее бы ты сдохла, нас всех от себя освободила!». Опять повторяю слово в слово, свидетелями были мать, брат с семьёй и другие посторонние люди.

Брат на письмо не ответил. Вообще ни одного письма не написал. Впрочем, он и раньше не писал. Но я знаю, что он меня любит. Мама написала: «Я говорила тебе, чтобы меньше шлялась по своим походам, вот и допрыгалась в своих горах». И позже, при встрече, увидев меня бодрой и спокойной: «Инвалидность себе купила? Признай-ся!». Никто не приехал меня повидать, время было тяжёлое. Встретились, когда я прие-хала из Сибири в Рязань на похороны отца. Страшно об этом говорить, хочу забыть, но нет на память управы. По недомолвкам и недоговорённостям, по поведению окружаю-щих, я чувствую, что все ждут, что я вот-вот умру.

Гнетёт душу неисполненный долг, перед кем, Господи, перед небесами? – постро-ить дом, наполнить его любовью и уютом, радостью, пониманием, творчеством. Как я старалась сделать это! Не знала, в какую сторону направить усилия. Хочешь остаться со-бой, рискуешь себя потерять, как мать. А идёшь на компромиссы с мужем, детьми, окружающими, прощаешь хамство, недружелюбие, глухоту души, и всё равно себя теря-ешь. И понимаю, понимаю, что без забот о ком-либо человек нищий.

Да, перед тем, как ухудшилось моё состояние, я утратила значимые для меня эмоциональные связи. Раньше всегда ставила на первое место интересы Университета, в котором работала, интересы мужа, детей, окружающих меня людей. Не представляла себя без работы. Заболев, работу потеряла. Я, конечно, развивала собственную индиви-дуальность и могла бы справиться в прежнее время, найдя другую работ. Но в сложив-шихся новых экономических условиях поняла, что какое бы большое время не было мне дано для адаптации к ним, я не смогу приобрести навыки жизни при рыночных отно-шениях. У меня нет расположенности к тому, чтобы научиться обманывать людей.

Потеряла работу. Поняла, что у родных и знакомых свои эмоциональные потреб-ности, и нагружать их моими – занятие бесполезное. Осознала отсутствие надежды полу-чить какую-нибудь помощь от медицины. Она не поможет, врачи равнодушны, и могут только тянуть деньги, называя всё новые и новые препараты наугад. Меня, можно ска-зать, до срока вывели из игры. Я оказалась лицом к лицу со своим онкозаболеванием, осталась наедине сама с собой. Трусость, соединённая с уязвлённым самолюбием – а по-чему именно я заболела? – страшная вещь, убийственная вещь. Знала, разные люди по-разному ищут выхода. Кто-то убивает свою жизнь, кто-то пускается во все тяжкие, кто-то спивается, кто-то всё оставшееся время слёзы льёт, жалея себя, трусливого и пропадаю-щего. Так что же, мне к ним присоединяться?

И я возмутилась: рано меня хоронят. Я не приняла бессознательного решения сдаться. Ну и что, не смогла справиться со, стоящими передо мной, проблемами. Семья меня тяготит, но я смирилась. Получается, что хочу разрешить свои проблемы за счёт болезни? Нет. И страх свалиться на руки своей семье, от которой не дождусь душевной помощи никогда, заставляет меня карабкаться к здоровью. И независимо от того, сколь-ко осталось, мне хочется улучшить качество своей жизни. Жизненная позиция, в которой нет места надежде – это не реализм, а самый обычный пессимизм. Я надеюсь, что по-явятся пути, нужно только выиграть время.

В самом деле, существуют нетрадиционные методики лечения опухолей, не име-ющие, на первый взгляд, научного обоснования. Но они в некоторых случаях помогают! Возможно, что случаи излечения после их применения – это эффект плацебо. Но, даже если в основе излечения лежит плацебо-эффект, то есть только вера, то есть смысл применять эти методики. Медицина не учитывает психологических данных, она не спо-собна объяснить «спонтанных» исчезновений опухолей или существенные различия в ре-акциях пациентов на проводимое лечение. Пока скиталась по больницам, наслушалась рассказов больных и увещеваний медиков воздерживаться от «шарлатанских» методов. Шарлатаны как раз медики, знающие, что эмоции и разум играют роль в выздоровле-нии, но пренебрегающие доказанными наукой методами.

Душа моя знает пережитые мною муки. Пока не угас интеллект, и не наступила слепота, читаю всё, что попадается по вопросу, выписываю рецепты травяных сборов, молитвы, заговоры, запоминаю комплексы энергетических упражнений экстрасенсов, рас-сказы и адреса целителей. Я усвоила, что достижение любой цели должно явиться след-ствием своих собственных усилий и действий, а не желательных действий окружающих, на что глупо надеяться. Отказываюсь от всех лекарств и от радиационного облучения. Как ни странно, я выкарабкиваюсь из болезней без лекарств легче, чем с ними. Я трачу много усилий, чтобы научиться влиять на течение болезни. У меня двойная нагрузка: я знаю, что у меня болят тело и душа, но нельзя показывать и вида, что болею, окружа-ющим. Делаю вид, что бодра, здорова, энергична. Внушаю эту мысль другим и себе.

Пошла в церковь и пособоровалась. Поголодала и почистила кишечник, печень и почки. Пила по утрам натощак собственную урину. Выгуливая собаку, разувалась и ста-новилась босиком на землю, поднимала ладони к небу и просила энергии. Обливалась холодной водой. Всё лето купалась в Обском водохранилище, называемом новосибирца-ми Обским морем. Входила в воду и, погружаясь в неё, шептала трижды: «Госпожа Во-дица, ты моешь берега, каменья и кременья, питаешь землю и коренья. Очисти меня от порчи, наговоров уроков, сглаза и тоски. Аминь!» - старинный способ психической гигие-ны для сброса чужой энергетики. Выходила на берег и, шагая по земле, опять много раз по девять молитв за раз шептала: «Как Господь Бог небо и землю, воду и звёзды твёрдо утвердил и крепко укрепил, и как на той Матушке-земле нет никакой болезни, ни ломоты, ни опухоли, так сотворил Господь Бог и меня, рабу Божию Татьяну. Твёрдо утвердил и крепко укрепил и кости мои, и жилы мои, и белое тело моё. И так нет у меня, рабы Божьей Татьяны, ни на душе моей, ни на костях моих, ни на теле моём, ни на ретивом сердце моём никакой болезни, ни ломоты, ни опухоли, ни обиды. Един ар-хангельский ключ во веки веков! Аминь!». Утром читала молитву «Отче наш» и семь раз приветствовала всходящее Солнце, награждая его эпитетами «лучезарное, светлое, жизнь дающее» и так далее. За стол садилась с молитвой «Пусть эта пища пойдёт во благо», готовила пищу с молитвой, засыпала с молитвой. Перед сном гуляла у подъезда и опять просила энергию, делала энергетические упражнения. Представляла, как вся Все-ленная шлёт мне её, и она идёт по моему позвоночнику, наполняет чакры. Пила годами чеснок и травяной чай: мяту, чабрец, зизифору. Ходила в школу экстрасенсорики, учи-лась методам психической защиты и гигиены, медитаций-аутотренингов. И делала ещё множество других вещей.

В результате стала психологически сильнее, чем до болезни, приобрела силу ду-ха, перестала бояться смерти. Тепло и эмоциональный заряд получала за пределами се-мьи. И не столько от друзей, сколько от незнакомых и малознакомых людей. Столько замечательных людей живёт на свете! Не звонили и не приходили коллеги, непосред-ственно с которыми работала, но вдруг проявили заботу и внимание профессора и до-центы университета, о которых я не догадывалась, что попала в круг их внимания. До-цент Дергачёва-Скоп передала коробку с корнями левзеи, собранной ею в экспедиции на Алтае, профессор Рижский звонит каждую неделю на протяжении вот уже восьми лет и справляется о моём здоровье. Привёз только мне и профессору Тимофееву землю и траву с Голгофы из единственной в своей жизни заграничной поездки на Международ-ный конгресс библиевистов в Израиле, сопроводив подарок словами: «Я последний ате-ист в Академгородке, но среди моих друзей только вы двое искренне верующие, и я хотел сделать вам приятное».

Я научилась плакать. Стала слышать музыку совсем по иному, чем раньше. Одно лето писала акварели, получив внезапную потребность рисовать и писать красками. Про-исходили чудеса: три человека, в сущности малознакомые мне люди, не сговариваясь, приносят мне дорогостоящие многоцветные наборы лучших акварельных и масляных красок, а Саня дарит набор беличьих и колонковых кистей. Появляются, как по волшеб-ству, в доме книги, какие мечтала почитать. Появляется фотограф-профессионал, которо-му захотелось переснять мои слайды, неудобные для частых просмотров, на фотоплёнку, и он сделал это и напечатал фотографии..., не мало, девятьсот штук. Он же совсем неожиданно делает роскошный подарок от фотоклуба за съёмки на Камчатке – фотока-меру «минолту», стоимостью в двухгодовую мою зарплату, о ней даже мечтать не сме-ла. Принимаюсь снимать знакомых и друзей и одаривать их фотографиями.

Написала в подарок студентам, с которыми ездила на Камчатку в качестве начальника экспедиции, книгу. Студенты эти были со мной рядом, когда заболела, и, в первую очередь, Саня, взваливший на свои плечи тяжёлый груз моих душевных метаний, поисков, сомнений. Ему плачусь, когда что-то не выходит, и нахожу поддержку и пони-мание, с ним хожу в горы. Вышла на работу, пусть малооплачиваемую и не творческую, но для меня важно, что справляюсь, ведь в инвалидной книжке мне написали, что я полностью нетрудоспособна. Делаю ремонты, полностью управляюсь по дому.

Книжка «Камчатского дневника писалась легко. Я соединила три дневника: свой личный, полевой и экспедиционный. Писала для себя и ребят, но ситуация вышла из под контроля, как говорят, и книга в рукописи пошла гулять по рукам. А один знако-мый без разрешения запустил её в интернет. Её прочитали более пятисот человек, она и сейчас у кого-то, кого не знаю. Реакция на неё меня ошеломила. Множество звонков от разных людей, рассказывающих о том, что запало им в души, чем зацепила их, что, с их точки зрения, у меня неверно. Так, позвонил человек, долгие годы работавший радистом в полевых партиях на Колыме. Он пытал меня, как раскидывалась антенна на острове-вулкане Иоанна Богослова в Беринговом море у северных берегов Камчатки, где рабо-тали на лежбищах моржей. Убеждал, что с рацией нашего типа мы не могли связаться с бухтой Петра, что это нереально по техническим возможностям рации. Через час беседы выявилась истина: я писала об одной из камчатских бухт, где сидели наши корреспон-денты, а он почему-то решил, что речь идёт о бухте Петра Великого, на берегах которой стоит Владивосток. Ещё один дотошный профессор из Биологического института потратил два дня на поиск птицы, силуэт которой походил бы на силуэт пингвина Адели, которая могла попасться нам с Саней на глаза на острове, а мы ошибочно предположили, что это пингвин. И ведь нашёл такую птицу! Звонили читатели, и кто плакал, что жалко моржей, которых сгоняют вертолёты пограничников и браконьерские суда, кто уверял, что я правильно психологически рассчитала героев, поместив на нашем острове христи-анку – себя, буддиста и мусульманина. Филолог восхищался тем, что у меня проработа-ны идея, образ и подтекст.

А я совсем ни о чём таком не думала, когда писала, не сочиняла, а правдиво изложила, что реально происходило каждый день в нашей маленькой группе, с реаль-ными ребятами, о них, и для них. Обработала свои дневники, убрав уж совсем личные моменты. Оказывается, тексты книг живут своей жизнью, отрываясь от автора, как толь-ко он ставит точку. Перед отъездом сюда меня порадовал профессор Рижский. По его просьбе принесла ему в больницу, где он сейчас лежит, экземпляр рукописи. Он прочи-тал, обнял меня, прослезился и попенял: «Ваша книжка – глоток чистого кислорода, надышаться не мог. Вам надо писать. У Вас получается светло и с любовью». Редко приходит к людям не только официальная благодарность, но ещё реже благодарность личная. Написала и дала почитать ребятам и знакомым. Личным вниманием люди не избалованы. Ребята, для которых писала, позвонили не сразу. Друзья выразили вежливые восторги, незнакомые люди ликовали и говорили спасибо. И всё же среди людей прочи-тавших нет моих детей, мужа, родных и трёх семейных пар, считающихся нашими друзь-ями, тех самых, которые боялись мне помешать умереть.

Я трудилась над собой. Через два года ЯМР-томограф показал, что опухоли нет, она ушла, оставив пустое место. По законам физиологии, оно должно было зарасти со-единительной тканью, но почему-то не заросло. Феномен такой получился. Сняли первую группу инвалидности, дали вторую. С этим феноменом, который из всех медиков, кон-тактирующих со мной, заинтересовал только нейрохирургов, обрадовавшихся, что «и у нас теперь есть зарегистрированный случай феномена пустого турецкого седла, четвёртый в СССР», продолжала трудиться. Кстати, невропатологи и онколог районный решили, что пять томограмм с разных томографов, зафиксировавших наличие опухоли, это ошибка, сбой, феномен – это ошибка рентгена. «Приборы ненадёжны, так бывает». «Все пять, в разных местах на одном месте сбились?». «Ну…. А что это Вы таким тоном со мной?!». И только врач, подписывающий документы ВТЭК, снял с полки новый «Справочник эн-докринолога» и, раскрыв, подвинул коллегам: «Есть феномен, пятнадцать страниц текста, - и мне, - Вы осторожней будьте, могут быть всякие гипоталамические шутки». «Что это такое?» «Никто не знает, но Вы сами что-нибудь заметите».

Вот и живу с феноменом пустого турецкого седла, с половинами гипофиза и ги-поталамуса, привыкая к новому состоянию внезапных подъёмов температуры тела, когда сгораю, ярким цветным снам, обострённому, как у собаки, чутью и прочим прелестям. Прожила не три недели, а восемь лет. Восемь лет вымоленной подаренной жизни.

В последний год состояние ухудшилось. Сил нет, потому что нет желания зани-маться многими вещами, которыми надо заниматься, но не хочется. Расслабилась я. Ко-гда ещё через год томограф показал, что опухоли нет, но феномен сохраняется, впала в благодушие. Вроде бы угроза жизни миновала, и я перестала следовать по пути изме-нений. Отреагировала быстро на непосредственную угрозу и успокоилась. Нагружалась без меры, вырвалась в свои любимые горы и… срыв. Когда прочитала в истории болез-ни пресловутое «Рентгенологические подозрения на рак...», у меня в ясный солнечный день свет померк в глазах, всё вокруг почернело. Неужели всё нужно начинать сначала, у меня не хватит сил ещё раз пройти этот путь. Последние два года медики направляли ко мне домой онкологических больных, чтобы с ними говорила, внушала надежду. При-сылали своих знакомых и родственников наши знакомые и коллеги мужа. В доме посто-янно были чужие, тяжело больные, люди, в иные дни приходили по пять человек сразу. Некоторые настойчиво доставали меня по телефону, спрашивая по десять раз на дню, делать им облучение или нет, делать операцию или не делать, пить яд по схеме или не пить, просили навестить их больных детей, потому что их невозможно привезти ко мне. Одна мать тридцатилетнего молодого человека, у которого после трёх операций на мозге снова выросли опухоли, и началось разрушение психики, выразившееся в агрессии, просила взять его ко мне, чтобы он жил со мной рядом. Он кидался на неё с ножом, терял слух, плохо разговаривал, и они не понимали, что он хочет. Так вот, он хотел ви-деть только меня, при мне успокаивался, и мы часами переговаривались записками, приспособив для этого два блокнота. Он хотел жить со мной, и она умоляла осуще-ствить его «последнее желание».

Это был ад, видеть каждый день истерзанных муками людей, вселять в них надежду. Беда в том, что они не хотели действовать сами, им хотелось, чтобы я приня-ла ответственность за принятие решения, как им поступать, на себя. Сначала сил хвата-ло, а потом я стала их терять. Набравшись решимости, я стала отказываться от встреч, как не жаль, бесконечно было жаль попавших в беду людей. Это удалось не сразу, но удалось. Сейчас «рентгенологические подозрения сохраняются, но клиническая картина не подтверждается», как гласит заключение главного онколога города.

Силы не прибывают. В глубине души знаю, что сама разрушаю себя. И так много проблем в семье с взрослыми детьми, их гражданскими браками, рождением внука. Неуют и неудобство жизни в стране в страшный кризисный период. Трудно быть незло-бивой, всех прощать и не гневаться, принимать всё со смирением, исповедоваться свя-щеннику, которому не доверяешь. Трудно выкраивать время только на себя, когда куча дел, а времени целым куском нет, только урывки.

Может быть, пыталась сделать сразу много? Устала. Может, организм, тело моё, хочет подсказать, что необходимо снизить темп. Нужна самодисциплина. А я заленилось. Так тянет дать себе поблажку! Поговорить обо всём этом не с кем. Поговорить могу только с кем-то внутри себя, то есть сама с собой. Психологи говорят, что нужно учить-ся слышать своего внутреннего наставника. Его не видят обычно, это голос души, голос совести, голос ангела-хранителя. Читала о том, что есть даже методики, как это сделать. Ленюсь или боюсь: это ли нужно? Вот и в горы ринулась, искать силы у природы.

О горах всегда мечтала и мечтаю. Редко удаётся осуществить мечту. Особенно осуществить в срок, когда исполнение её наполняет тебя счастьем. Хотелось бродить по горам и увидеть мир, когда было больше сил. Не было тогда возможности: работа, де-ти, вечное отсутствие денег, и это редко удавалось. Повезло в зрелые годы, только вот сил мало. Я удовлетворена, что добралась сейчас до Мультинских озёр, но нет сегодня такой радости, какую ощутила в момент, когда впервые увидела Ак-Кемскую стену ве-личавой Белухи, её белые снега. Был момент абсолютного счастья! Саня рассказывал мне, что и он пережил такой момент, но у него это случилось, когда первый раз смот-рел с морены на Кучерлинское озеро.

Господи, прошу небо и горы: дайте мне силы на жизнь! Стараюсь разобраться. Прожила как бы несколько жизней в одной. Просто чувствовала, что менялась сама, менялось моё отношение к жизни. В какие-то периоды отсекала от себя всё, что было раньше, перечёркивала сделанное, чтобы начать всё сначала. Естественный способ под-водить жизненную черту. Может, опять к этому подошла? Помогите разобраться, Госпо-ди, небо, горы! – горячо молюсь я на морене.

Осознаю, что нельзя рассчитывать на чью-то помощь. Должна спасти себя сама. Жизнь не даётся даром, за неё приходится сражаться. Невозможно укрыться от самой себя где-нибудь в уголке и переждать. Отчаянно хочется оградить себя от страданий и смятения, хочется, чтобы в любой момент могла найти прибежище, душевный покой и тепло. Хочется быть хозяйкой положения, размышлять только о высоком, побеждать страх, одиночество, сохранять ясность ума. Этого нет. Лишь иногда появляется уверен-ность в себе, и тогда мечтаю о будущем. Ценю каждое мгновение, когда меня не до-нимает боль, отчаяние. Тем не менее, мне не хватает в последние два года жизни об-щения с людьми.

Научилась сама себе заговаривать зубы сказками, что я сильна духом, всё у меня есть для жизни, нужно только потрудиться. Знакомые восхищаются моей жизнестойко-стью. При этом отчётливо осознаю истинную реальность, от которой зависит моя жизнь. На сегодня всё складывается вроде бы хорошо, но я не могу забыться настолько, чтобы не понимать, что завтра на меня снова обрушатся боль, бессилие, сокрушая мой дух и унося мечты. Мечтать перестаю, вдруг осознаю я. Прошедшая жизнь разворачивается пе-редо мной, а над будущим не вольна. Трезво взвешиваю, что могу, а что не могу осу-ществить, а мечты нет, и я ужасаюсь.

Поднимаюсь со скамьи. Тихая заводь за мореной, поросшая невысоким тростни-ком, зарябилась и зашелестела под ветром, кроны кедров зашумели. По мере того, как солнце клонилось к западу, краски, свет и тени неуловимо менялись. Солнце садилось, теряя свою силу и озаряя небо розовым, лиловым и оранжево-жёлтым цветом. Закаты всегда заново пленяют красотой, и неописуемо великолепие красок неба. Оглядываю во-сточный берег в поисках Сани. Что-то долго его нет, но, быть может, задумавшись, его возвращение проглядела. Надо возвращаться к палатке.

Ругаю себя, что опять не нашла на память управы. Жизнь, обычно, заслоняет невзгоды, оставляет лишь немногие воспоминания о тех моментах, когда особенно по-трясена была душа. Года прожитые приносят преимущество: видишь свою прошлую жизнь очищенной. Забыты прошлые сплетни, зависти коллег, житейские каждодневные ошибки и заботы, ожесточающие сердце. Каждый год мы меняемся и забываем, какими были. Спасительное свойство, а то жилось бы куда тяжелее. Странно, что остаются и не меняются предрассудки души, и личные обиды вырастают до небес.

Такой прекрасный был день. Что это на меня нашло, что опять в себе копаюсь, вместо того, чтобы забыть и наслаждаться природой? Психика в организме человека, здорового и больного, играет важную роль. Что же моя меня подводит сегодня? Чело-веческий организм является настолько сложной биологической машиной, что медицина с анатомией и физиологией ещё не знают этого неимоверно сложного устройства. Не известны пока законы, по каким древние инстинкты и общественные предрассудки, мно-гое другое, как, например, природа высокогорья, преломляясь в психике, влияют на фи-зиологию. Сегодня вот природа опять тряхнула мою душу. Спускаюсь с морены на по-ляну, а Саня уже здесь.

- Что-то загуляла! Давай ужин готовить. И палатку надо перенести на другое, су-хое, место, под кустами вода сочится.

- Я славное местечко нашла, на берегу Среднего озера, в кедраче.

- И здесь хорошо. Нет смысла устраиваться лучше на одну ночь. Завтра пойдём на кордон. Там все останавливаются, потому что дальше территория заповедника, там останавливаться не разрешают, только на кордоне. На Верхнем озере разрешают остано-виться перекусить и тем, кто идёт через перевал дальше. На кордоне есть баня. Стоянка обустроена: стол, скамьи, строения всякие..,, увидишь сама

- Народа много?

- Есть. Стоят палатки.

Голова моя сегодня устала от солнца, его нестерпимого света, и совершенно опу-стела. Не хочется делать лишних движений, даже шевелиться не хочется. Но надо устра-иваться, скоро темнота наступит. Каких-нибудь сорок-пятьдесят шагов отделяют меня от воды, но идти к ней не хочется: потеря высоты в пять-шесть метров и обратный подъём с котелком воды. Очень чувствительна стала даже к лёгкой нехватке кислорода на вы-соте.

Готовим ужин. Странно устроена моя душа, Ничем это место не отличалось от других. Одна из многих полян под открытым небом. Но вот поставлена палатка, разожжён костёр, а чувство такое, будто вернулась домой. Поводов для беспокойства на предстоящую ночь нет. Физической усталости у меня нет, погода хорошая, лагерь устро-ен. Поплакалась сегодня в жилетку Небесам, и голова моя, повторяю, пустая. В воздухе появляется запах озона, и по чуть-чуть усиливается. Приближается знакомое состояние, в котором мне уже доводилось пребывать. Как всегда, становится любопытно, и лёгкий страх не мешает. Знаю, что это состояние связано как-то с энергетикой тела и взаимо-связи её с энергетикой гор. Энергетические процессы, происходящие с каждым в горах, производят порой удивительные вещи. Множество людей рассказывали мне о чудесах, случавшихся с ними возле Белухи.

Наука нынешняя отвергает возможности человеческого разума входить в контакт с разумом Вселенной. Наука отвергала и возможности индийских йогов и тибетских мо-нахов замедлить ход своего сердца, стоять голыми в морозные ночи и спасаться от жа-ры, внушая себе видение снежных гор. Страх, что это сочтётся сверхъестественным, ме-шает. Глупо отказываться от научного объяснения фактов, если их так много. Тысячи лю-дей рассказывают, не могу я не верить и самой себе, раз это со мной случалось в го-рах, и неоднократно.

Вот и сегодня на «Шумах» пришло опять то состояние, какое появляется чаще на высоте, в белухинском горном узле, появляется редко. У меня, во всяком случае, появ-ляется только там, да ещё по разу появлялось в горах Кавказа, Забайкалья, Камчатки, в диких ненаселённых местах. Появляется так: сидишь в каком-то просоночном, бездумном состоянии. Глазеешь на горы, не сосредотачивая взгляда на чём-то конкретном, и уж точно не спишь. Вдруг появляется какая-то мысль, ещё неосознанная, мелькнёт в созна-нии и уйдёт. Наступает снова состояние покоя, но в нём зарождается что-то, какая-то неосязаемость, неуловимость, ничего материального, одни образы, краски, какие-то бес-плотности. Вдруг возвращается мысль. Она одиночная, скорее желание-вопрос узнать что-то, и она остаётся в сознании. И в этом полусне неосознанные краски и бесплотно-сти вдруг складываются в картину. Она становится чёткой.

При этом испытываешь чувство лёгкости, невесомости, хотя пошевелиться лень, или не можешь, как бы оцепенение тебя охватывает. Краешком сознания замечаешь, что пахнет озоном, благостно дышать. Перед глазами как бы вспыхивает внутренний светлый экран и появляется на нём в треугольнике живой глаз – око, и очень внимательно тебя рассматривает. А у меня в голове каким-то чудом держится одна единственная мысль-вопрос-желание. Глаз исчезает. Появляется чётко очерченный, словно обрамлённый све-тящимися неоновыми трубочками, прямоугольный экран. На нём проявляется изображе-ние, начинают плыть картины, как если бы смотрела кино.

Совершенно чёткое возникает ощущение «окна» в иной мир. Вначале всегда идёт система знаков, символов, иероглифов. Мельком проходит ощущение, что это вневре-менные понятия, но смысл ускользает. Столько читала о символике, пыталась разобрать-ся, казалось, даже, что разобралась, но каждый раз вижу, что заблуждалась. Всё прочи-танное легло мёртвым хламом за ненадобностью в каждодневной суете. Разбиралась же серьёзно, помогала дочери писать работу по символике японского и китайского искус-ства.

Потом появляются картины. Удивительно, но если они плывут слишком быстро, твоё сознание отмечает это, и желание, чтобы движение изображений замедлилось, сей-час же исполняется. Исполняется и желание разглядеть что-то лучше, крупным планом. Изображение приближается и удаляется, как если бы пользовалась зумом фотоаппарата, меняя фокус. Экран иногда исчезает, иногда остаётся. Картины не всегда понятны. Со-знание отмечает, что не понимаю, и картина повторяется вновь и вновь. Как-то, когда я не смогла понять, что же вижу, сверху и сбоку от экрана вспыхнула световая указка, об-вела непонятое мною, а бессловесный голос пояснил, что я вижу, и пропал.

Сегодня всё повторилось. Я задала вопрос, приду ли ещё раз в горы с рюкза-ком. На экранчике зеленоватый неоновый свет сменился чернотой. Я не поняла: что это означает? Экран вспыхнул, на нём появилось изображение полушарий мозга? Появилось слева чёрное пятно в складках, чернота расползлась в верхней височной доле. Изобра-жение исчезло. Так попаду я в горы ещё раз? На экране последовательно проплыли че-тыре картинки: незнакомое мне место с зелёным холмом на берегу реки, за ним вид на озеро в горах, показавшимся мне знакомым – Кара-Кольское Среднее? Потом мельк-нули дорога в Уймонской степи и Телецкое озеро у Артыбаша, места мне знакомые. Мелькает мысль-разочарование: это уже видела. Картинки появляются из темноты очень быстро, не задерживаются на световой доске. Проблема в том, как их удержать, чтобы разглядеть, понять. На экране вспыхивает силуэт человеческой фигуры, заполняется чер-нотой левая половина груди, потом вспыхивает экран, давая изображение глаз живых, которые застывают, превращаясь в кукольные, мёртвые.

- Таня, что истуканом сидишь? Утром пойдём по холодку, надо приготовиться, чтобы не связываться с готовкой завтрака. Скоро уж стемнеет.

- Саня, контакт, не мешай.

- Пообщаешься, с кем ты там, позже, сейчас стемнеет.

Резко заболела голова, тело покрылось липкой испариной, а предметы вдруг окрасились в фосфоресцирующие жёлтые и зелёные цвета, больно бьющие по зрению. Закрытие глаз не помогло, я видела всё и с закрытыми глазами, в мягком мерцающем зелёном свете. Саня вдруг стал удаляться, увидела его сверху, и себя, и оба озера, а потом резко всё пропало.

Сижу у неразгорающегося костра, Саня злится, что пламя вечерним ветром сду-вается с растопки, а дрова не берутся огнём. Со вздохом встаю и лезу к кедру за сухой хвоёй. Зашедшее солнце сегодня окрасило небо в нежно-розовый цвет. Ужинаем, глядя на озеро и наслаждаясь последним теплом. В горах быстро темнеет и быстро обрушива-ется с ледников вечерний и ночной холод. Саня пытает меня, что увидела из будущего, а я не могу объяснить. Сама не понимаю, какой ответ получила, но меня сильно взвол-новала чернота, заполнившая силуэт человеческой фигуры. Что это было? Пытаюсь вы-звать ушедшее состояние вновь, но оно не приходит. Напрасно смотрю на небо, звёзды мне не отвечают. Кажется, что звёзд на небе в горах в несколько раз больше, чем на равнине. Ветер загоняет нас в палатку. Похоже, ночлег на морене, на ветродуе, будет холодным.

14 августа. Лагерь на «Шумах» - Лагерь на Мультинском Среднем озере.

Проснулась без всяких следов вчерашней головной боли. Вид от палатки – краше, наверное, не бывает. Чеканка хребта на небесном своде. Над водой и в прибрежных ку-стах струятся прядки тумана. Вскипятили воду для чая и быстровской каши – новинка, еда быстрого приготовления: вытряхнул содержимое из пакетика в кружку, залил кипят-ком, прикрыл на пару минут – и готова каша с бананом либо черникой. Варить на мо-рене в этом месте что-либо основательное несподручно, кострище хилое, дров хороших в избытке поблизости нет. Пакетики эти как раз для таких случаев, благо для путеше-ствующих.

Пока завтракали, солнце, только что, выглянув из-за гор, окрасило небо и даль в нежный зеленовато-голубой цвет на западе, позолотило плывущие снизу, от озера, пух-лые облачка тумана. День с утра ясный, небосвод голубой, и солнце сразу засияло так, что пришлось несколько раз передвигаться в поисках жидкой тени от кустов. Мы не то-ропились, идти недалеко, ждали, пока подсохнут роса и палатка.

На Шумах собралась и бодро запрыгала с рюкзаком с камня на камень, стараясь не вглядываться в стремительно бегущую воду. Всё же несколько раз взгляд зацепил в ней мелькающие тени рыб. Как они на стремнине удерживаются, не понимаю. Где-то посередине переправы запаниковала перед широким протоком. Камень, на который нужно было прыгнуть, торчал пирамидой, и до него было далеко. Саня меня подбадри-вал, но я понимала, что с рюкзаком точно сорвусь в воду. Он отнёс свой рюкзак на тот берег, и вернулся меня страховать, а я всё никак не могла решиться. Кинула ему на со-седний камень свой рюкзак, он и его отнёс. Не могу решиться прыгать и без рюкзака. Он возвратился. Кричу ему сквозь гул водопадов:

- На счёт «три» прыгну, ты палкой своей понадёжней упрись, а то тебя сдёрну, стенки у камня крутые, могу не прилепиться!

Он расслышал, отнёсся с пониманием, приготовился. Я пролетела над потоком эти несчастные полтора метра и ухватилась за его палку. Она сорвалась с упора, и мы сцепились в объятии, извиваясь, стараясь удержать равновесие и палки в руках.

- Прыгай дальше, соберись быстрее! Вперёд, пошла! – и он толкнул меня что есть силы на следующий камень, а сам отпрыгнул назад.

Зацепилась, удержалась. Сердце у меня чуть из груди не выскочило. Ой, обратно возвращаться этим путём мне не хочется. На восточном берегу хаос камней размерами от чемодана до трамвая, все обросли мхами. В нишах под камнями гротики, кустики шиповника в них, а между камнями в узких щелях вода внизу бежит. Ещё долго прихо-дится идти осторожно, чтобы не провалиться и не поскользнуться, пока не попадёшь с моренной запруды на собственно берег.

На мультинской тропе нет каменных нагромождений и завалов, как на кучерлин-ской и ак-кемской тропах. Нет кущ деревьев и буреломов. Несомненно, здесь проходят летом гораздо больше людей. Высота небольшая и близость к дорогам и жилью сказы-ваются, Мультинские озёра посещаются чаще. Тропа идёт мимо плотной стены деревьев и кустарников. Они собрали в своём многоцветии всю гамму зелёных красок. Идти от Шумов совсем нетрудно, но уже жарко. Кажется, кровь густеет в жилах так, что ощу-щаешь, как трудно ей пробиваться. Склоны залиты ослепительными лучами яркого солн-ца. Совсем легки облачка над хребтами, по склонам скользят от них лёгкие тени. Меж-ду стволами дрожат узоры солнечного света.

В лесу внизу тихо, но по вершинам разгуливает ветер, и гул-посвист его време-нами врывается в уши. Особая радость наполняет мою душу. Как хорошо, что решилась пойти сюда! Она действительно особая при виде хаоса гор и суровости неба, ветра и близких облаков, ни с чем её не сравнить. Ощущаешь её сердцем, глазами, ногами, обонянием, слухом, всем телом. Иду и шепчу: я в сердце Азии, я на Алтае.

Протискиваясь между двух валунов, наткнулась на Саню, который поджидал меня в этом узком месте. Здесь тропа перегорожена жердями: близко кордон, граница запо-ведника. Помогает мне перебраться через загородку. Дальше тропа идёт по берегу. Наш, восточный, берег Среднего Мультинского озера занят гарями. Видно, что растительность восстанавливается. Растут ели, кедры, лиственницы, пихты. Древесная растительность представлена хвойными породами деревьев и располагается преимущественно на север-ных склонах старых конусов выноса. В подлеске, кроме жимолости и шиповника, ещё смородина и малина. С высоты двух тысяч метров начинаются гольцовые участки.

Окаймлённая бледными серебристо-фиолетово-серыми гольцами, с пятнами про-шлогоднего снега на вершинах, котловина заполнена бирюзовой водой, окантована поло-сой светлой гальки и зелёного леса. Темнеет на фоне светлых лиственниц могучие ели и кедры. И всюду крутые склоны, осыпи, телеграфник обгорелых древесных стволов. Огромная овальная котловина просматривается вся так же, как и чаша Нижнего Муль-тинского озера. На противоположной стороне стена суровых гор. В расщелинах пятна ослепительного белого снега разной формы и величины, отчего рыже-фиолетово-белый склон гребня напоминает шкуру. Небольшие снежники дают начало многочисленным ру-чьям, которые живописными каскадами-водопадами спускаются в озеро.

Среднее озеро расположено на тридцать метров выше Нижнего, с абсолютной высотой 1740 метров. Оно имеет длину 1990 метров, максимальную ширину 750 мет-ров, глубину 8 метров. К озеру с обоих склонов спускаются осыпи. Те из них, которые не подновляются новыми порциями обломочного материала, постепенно задерновывают-ся. Это характерно для небольших осыпей западного берега. Одна осыпь у подножия имеет ширину более ста метров.

Выходим на поляну перед кордоном. Самого кордона за деревьями и камнями не видно с поляны, он располагается дальше по тропе. На берегу стоят палатки, полно народа. Две группы явно уходят, снимают лагерь. Поляна по форме напоминает амфи-театр. Высоко, под гольцом, стоит беседка - смотровая площадка, она же платформа для медитаций, так как скамеек в ней нет, но есть крытый чердак, на который ведёт лест-ница. Сооружение из свежеоструганных досок ажурное и очень живописно. Возле неё, ниже по склону, под могучим кедром штабеля досок. Чуть правее и ниже мощный, из толстых плах, обеденный стол, по обеим сторонам скамьи из струганных досок, поло-женных на чурбаки, причём перепад высот между скамьями сантиметров в семьдесят. Правее стола небольшое сооружение из горбыля, размером более деревенского нужника, но без передней стенки. В этой будке на стене полка, на столбе висит верёвка. Предна-значение будки мне пока непонятно. Хорошо бы палатку поставить там, наверху, внизу на берегу уж слишком много людей, и, к тому же, вплотную к палаткам подходит тро-па, так как выположенный берег узок.

Бросаем внизу рюкзаки, идём на кордон за разрешением здесь остановиться. Кордон – это жилая изба и несколько строений, включая беседки платформы с чердака-ми. Здесь тоже штабеля досок, щепа на зелёной травке. В избе за столом хмурый му-жик перекусывает, время обеденное. Он не разговорчив, мы ему помешали. Махнул ру-кой:

- Устраивайтесь на поляне, там у нас туристы стоят, если дальше не идёте. Я к вам сейчас подойду.

Саня убегает по верхней тропе присмотреть место возле беседки и стола. Там уже кто-то стоит, но, может, и нам удастся приткнуть палатку. Я возвращаюсь к рюкза-кам нижней тропой, оглядевшись хорошенько на кордоне. От него хорошо видно, что южная часть Среднего Мультинского озера интенсивно заболачивается. Здесь горы не-много расступаются, долина реки Мульты становится более широкой, река меандрирует. Инспектор на кордоне на мой вопрос отвечает, что площадь зеркала воды озера посто-янно сокращается, болотная растительность наступает на один-два метра в год.

На встречных туристах по нынешней моде камуфляж с ног до головы, либо про-сторные майки навыпуск и рубашки в клетку на два-три размера больше, чем нужно. Смотрятся как платья, полы в районе колен. Какой-то дикий гибрид майки, платья и штормовки одновременно. А уж кепки и шапочки – с трудом осмысливаемый футуристи-ческий дизайн. Порыв ветра на девчонке? парне ли? – не понять с первого взгляда, ка-ков пол - вздымает эту майку, надувая пузырём, но он послушно гаснет под рукой. На берегу звучит смех. Торможу перед последними кустами: шустрый Саня уже унёс свой рюкзак наверх и теперь поднимается туда же с моим. Одна группа уже ушла, снимается ещё одна, но уже заново ставятся палатки кого-то ещё. Что ж, уходят одни туристы, приходят другие. Опять слышатся взрывы смеха. Кто-то травит анекдоты, слышно на всю поляну. Прислушиваюсь: точно анекдоты, и явно студенты стоят. Отчётливо доносится молодой голос, нарочито монотонный:

- Профессора принимали экзамены и валерьянку. Сдавали студенты и нервы.

Смех

- Прекращена транспортировка кока-колы через Украину. Они из неё газ воровали.

- Вы Фрейда читали? – Нет! – Ну и не надо! Меньше знаешь, крепче спишь!

Смех.

- Доренко, оказывается, хохол! С Лужковым действовал по чисто украинскому принципу: не съем, конечно, но поподкусываю.

Хохот.

- Баня в Древней Греции была не только местом помыться, но и… как сейчас!

Точно студенты. Москвичи, юмор уж очень специфический.

- Киприоты не боятся землетрясений. Больше развалин – больше туристов.

Смех. Мне тоже хочется смеяться, и я поспешно ретируюсь, не выходя на поляну, по подвернувшейся тропке наверх. Неудобно, получается: стоит тётка в кустах и хихика-ет. Вот картина будет, если меня засекут! Поднимаюсь к Сане, который уже по-хозяйски устроился за столом.

- Где мои семнадцать лет!?! – дурашливо пытаюсь подвыть я голосом Высоцкого, разглядывая сверху молодёжь.

- Зачем они тебе? – самым серьёзным образом удивляется Саня. – Прекращай ску-лёж! Ты отлично выглядишь и будешь ещё в более хорошей форме, если начнёшь каж-додневно тренироваться! Сколько раз тебе твержу одно и то же: только тренировки, только спорт поддерживают физическую форму.

- Ага, я помню, что в здоровом теле здоровый дух. Интересно, есть ли обратная зависимость: у всякого ли здорового духа здоровое тело?

- У твоего возраста одни преимущества, - утешает меня Саня. – Есть специальность, работа, крыша над головой, есть семья, дети. Успела поездить, свет повидать.

- К приобретениям привыкаешь и не замечаешь их, - вздыхаю я. – По потерянному плачусь, забыть не получается. Походить по горам не смогу, уже силы кончились.

- Тот, кто хочет что-то сделать, найдёт способ. Кто не хочет, найдёт оговорку.

- Это точно. Я и сама знаю, что я раба.

- Не замечал за тобой раньше, чтобы ты в крайности впадала. Ленишься – да, но с чего раба-то?

- Раба, самая настоящая раба я, Саня. Рабы не могут быть счастливы своей уча-стью, но ничего не делают, чтобы её изменить.

- А-а…. И я об этом тебе толкую: тренируйся, борись за силу. Я больше всего це-ню в тебе радость, твоё умение удивляться и радоваться мелочам. Что-то ты совсем унылая стала в последнее время.

- Болячки одолели.

- Не думай о них.

- У болячек физическая основа. Я скатилась вниз, как по лестнице: заболела, по-теряла работу, потеряла контакты, веру в то, что выкарабкаюсь. Другими словами, поте-ряла последовательно физический уровень, эмоциональный уровень, интеллектуальный и духовный.

- Это путь болезни. А путь здоровья в обратном порядке. Духовное исцеление ведёт к физическому. Ты всё это лучше меня знаешь. Помогает не исцеляющая вера, на бога надейся, да сам не оплошай, так говорят, а вера в исцеление, не лечение болезни, а лечение больного. Мы за этим с тобой в горы пришли. На меня лично горы именно так действуют. Я к ним, как к Богу приближаюсь. Отдыхаю душой, любуюсь, упираюсь под рюкзаком, а в результате себя физически лучше чувствую. Ты мне говорила, у тебя так же.

- Да, так, Санечка. Но я так мало сейчас делаю, совсем тебе не помогаю на маршруте.

- Ещё как помогаешь! Мне ни с кем в горы ходить не хочется. С тобой это луч-ше получается, чем с другими. Ты многим помогаешь, сама того не замечая. Ты дума-ешь, люди к тебе приходят просто так? У тебя огромные запасы энергии и душевных сил высвобождаются, когда ты для кого-то что-нибудь делаешь. Перестань сомневаться и начни так же действовать для себя лично. Слушай, мне здесь нравится! Красота какая, лепота! Право же, люди, хоть немного пожившие среди этой красоты пространства, сре-ди естественной , чистой и живой природы, уже никогда не смогут жить спокойно летом в городе. Жить невозможно в серых невзрачных коробках квартир.

- Да, здесь очень красиво. Хотя, красота – понятие условное. Сформировалось за долгий период времени в определённый стереотип. Он и сидит в подсознании. Для ме-ня образец красоты – это природа, вот эти горные пейзажи. Тут я с тобой солидарна.

- А запах чуешь?!

Сладостный густой кедровый аромат разливается над поляной амфитеатром. За-прокидываю лицо к небу, а по нему тени бегут. Толпятся вокруг стволы и чуть шелестят кроны. По склонам тоже тени, от проплывающих в вышине облаков. Неуловимая даль-дымка воздушной лазури над горами меняется после полудня. Душно, тихо , как бы дымно, солнце теряет свой блеск и светит сквозь эту дымку. Прозрачность воздуха те-ряется. Дальние отроги становятся голубыми, ближние – синими. Тайга вокруг зеленеет, как ей и положено. И голубые тени на горах, бирюзовое озеро в обрамлении голубова-то-серых скал и тёмно-зелёной тайги. На отвесных скалах лепятся пятна снежников. Всё это оживляется цоканьем белок, криками кедровок, гулом высотного ветра, шелестом крон и трав, плеском волн, конским ржанием и голосами туристов на берегу.

- Саня, пойдём завтра на Верхнее озеро. Мне сегодня и вчера нагрузки не хвати-ло.

- А что я тебе говорил?! Не создавай себе трудностей заранее! Сходим, конечно, я тебе помогу.

Думаю про себя, что недостаточно делать самое необходимое и сберегать силы. Надо упираться, во что бы то ни стало привести себя в форму. Завтра пойду на Верхнее Мультинское озеро. Тело моё ведёт себя вяло, нужна нагрузка. Торопиться не буду. Сколько пройду, столько и будет, только бы почувствовать снова, что тело пробудилось. Обидно подводить Саню, он без меня быстро добежал бы, а ему придётся тащиться со мной в одном темпе. Это я буду надрываться. Только вот особой бодрости духа этот раз в горах в себе не ощущаю.

С кордона приходит хмурый инспектор, одетый, как и все здесь егеря, в новень-кий камуфляж. Поднимаясь к нам по склону, ещё с тропы спрашивает, уточняя и утвер-дительно:

- Новосибирцы, говорите? И, поди, из Академгородка?

- Из него, родимого!

- Там хоть кто-нибудь остался живой?! Всё лето ваши здесь толпятся. Кого ни спросишь в горах, все отвечают, что новосибирцы, Академгородок. Сейчас на чердаке тоже ваши живут, на Поперечное озеро утром ушли. Москвичей, барнаульцев, кузбас-сцев, томичей куда как меньше. Сколько здесь пробудете? – и не дожидаясь ответа с ходу перечисляет, - значит так: палатку поставить – десять рублей, сутки на озере пробу-дете – по десять рублей с носа, за человека, в пользу заповедника. Захотите в баню – двадцать рублей с души, и, пожалуйста, парьтесь себе на здоровье! Только дрова сами себе ищите и воду принесите. Народу у нас здесь немного, заняты все, не до дров. Только не сегодня. Сегодня начальство ждём. А захотите на Верхнее пройти, тоже по десять рублей с носа за проход на территорию заповедника. Мы ещё посмотрим, пус-кать или не пускать! С тропы не сходить, по склонам не лазать! Если транзитом, через перевал, ещё по десять, и предупредите дежурного на кордоне. Какие намерения у вас?

- Оглядимся здесь. Дня два пробудем. Может, на Верхнее сходим.

- Тогда платите сразу за два дня и за палатку, а там посмотрим, - и, с подозре-нием глядя на меня и Саню, спрашивает вдруг, - Вы, случаем, не йоги?!

- Нет. А Вам йоги нужны?

- На фиг они мне?! С ними проблем не оберёшься. Ходят тут…. Всё доказывают, что жизнь – это достижение чего-нибудь, а чего – и сами не знают. Путанно всё у них выходит. Жизнь – это процесс. А они всё о смерти болтают и о потусторонней жизни. Я о той ничего не знаю, и никто не знает. Самоубийство – это страх. Проявляют страх пе-ред жизнью, боятся жить, понять не могут, как жить, и лезут сюда. Надоело покойников таскать, - неожиданно заканчивает он.

- Каких покойников?!

- Йогнутых! Конца света именно здесь хотят дождаться. И кое-кто дожидается, с голодухи да холода.

- Вы шутите?

Он с подозрением нас рассматривает:

- Значит, не йоги, говорите. Ну, ну… Чем в жизни-то занимаетесь?

Рассказываем. Спрашиваю в свою очередь:

- А Вы как в заповедник попали? Какая у Вас профессия? Всё-таки здесь специ-фическая работа. Природа дикая, вдали от людей.

Неожиданный ответ:

- Время такое, умничать некогда. Надо работать. Ну, я пошёл. Ещё кто-то пожа-ловал, пойду встречу, - и он заспешил от нас вниз к группе, которая только что на конях выехала из-за скального мыска на поляну.

-Да, - одновременно произносим мы и дружно чешем затылки.

Наша жизнь в горах оказалась теперь зависимой от расположения людей, жела-ющих, во что бы то ни стало, на нас заработать. Крайне глупо и весьма грубо выглядели наши первые контакты с егерями-инспекторами Мультинского лесничества на Нижнем озере, когда пьяные и трезвые вымогали по очереди оплату за пребывание на «их» земле. За услуги платить не обидно, если они действительно оказываются. За прокат снаряжения, например, за ночлег под кровом в приюте, за баню…. Прикинули с Саней, в какую сумму нам обойдётся стоянка, решили, что потянем. Но на душе неприятный осадок, неудовлетворённость какая-то осталась, отчего потускнела радость от этого маршрута: слишком много людей, отношения купли-продажи воздуха и красот. Уродли-вый налёт «цивилизованного» отдыха добрался до здешних суровых краёв. К счастью, горы стоят на своих местах, их невозможно задёрнуть занавеской, «пущать – не пущать», даже перекрыв единственную тропу.

Принимаемся ставить палатку. Место для неё выбрали не сами. За беседкой, на крутяке, кто-то уже стоял до нас, оставлен след: склон подровняли, выполаживая кро-хотную площадочку, по нижнему краю её вбиты колышки, удерживающие доску, чтобы не сползла по склону. Этой доской, в свою очередь, удерживаются камни, дощечки, по-рыжевший мох. Ставим на это место свою палатку, ориентируя её входами вверх и вниз по склону. Иначе поставить нельзя, так как справа в полутора метрах беседка и тропка от неё к кострищу и столу, что несколькими метрами ниже. Мой вход сверху, со склона. Неудобно влезать головой вниз, но плюс – молодой раскидистый кедрёнок, что приту-лился под большим кедром, и под ветви которого придётся подлезать к входу. У Сани вход снизу по склону, ему влезать легче, ноги внизу, и голова в нормальном положе-нии. Минус – спать ему на досках, как бы на балкончике, удерживаемом колышками.

Раскладываю коврики и спальники в палатке, а голова кружится от аромата кед-ровой смолы. Не каждому выпадает случай пожить в буквальном смысле слова в кед-ровой кроне. Одно из чудесных мгновений, дарованных природой! А над палаткой в полутора метрах вверх поляна кончается, склон зарос жимолостью и шиповником. Вот и опять устроен дом. Стоит палатка. Есть стол под открытым небом с широкими и удоб-ными скамьями. Есть очаг. Даже баня есть, спрятанная за густой елью. И всё это в ин-терьере горного пейзажа. Три вещи нужны для жизни в доме: функциональность, ком-форт и эстетика. Сегодня всё это в наличии.

В унисон с ветром и гулом реки, плеском волн озера о каменистые берега, шу-мят кроны кедров и елей, и этот чуть слышный ритмический шум усыпляет и освобож-дает сознание, унося мысли куда-то в беспредельную даль. В горах нет чувства повсе-дневной ответственности. И такое освобождение от суеты, ощущение свободы.

Только распаковали рюкзаки и разложили вещи, посидели минут десять в бла-женном покое, как сверху подошёл ещё один егерь или инспектор, что их различает, не знаю. Этот – весёлый. Его давно было слышно, на верху, над поляной, топали по камням кони, неслись крики: «Холера, куда прёшь?! Вот зараза, вот скотина! Шугай, шугай его вниз!» Он сбежал вслед за конями, привязал кобылу в тени под кедром на противопо-ложном конце поляны ниже по склону и опять убежал вверх. Спустился оттуда к нам, ведя в поводу коня, на котором сидела в седле девчонка, а сзади волокушей тащилось бревно.

- Утащились за кобылой, зараза, намаялся с ними, жеребцы, одним словом!

Протащил бревно к бане по шиповнику над нашей палаткой. Конь пукнул, выдал мощную струю и наложил кучу под моим кедрёнком, пока отцепляли бревно. Девчонка осталась в седле, стала кататься, нарезая круги по поляне, а инспектор подошёл к нам. Кивнул на палатку:

- Правильно палатку вверху поставили, внизу замёрзли бы ночью. Подмораживает сильно. Новосибирцы, поди? – в глазах его смешинки.

- Да, новосибирцы.

- Так и думал. Правильный народ. Здесь у нас стоянка платная.

- Заплатили уже вашему егерю. Хмурый такой подходил.

- А, Гоше!

- Он не представился. У вас здесь все егеря Гоши?

- На кордоне сегодня больше наших нет. Научные сотрудники в горах, инспектора в Мульте. А Гошки, - смеётся – есть такое…, имя нарицательное для всех егерей.

- А Вас как величать?

- Фомич я.

- А по имени?

- Я уж и сам забыл. Все Фомичом кличут. Здесь у нас хорошо отдыхать. В бане попариться можете. Только сегодня неудачно вы попали. Спонсоров своих ждём, ребята за ними поехали. Из Москвы нагрянули. Идут с начальством наши главные экологи, хо-тят посмотреть, куда их деньги пошли. Вот, - кивает на бревно, - дрова им для бани го-товлю. Пилой распилю, «Дружба» у нас, да бензин кончается.

- Скажите, что здесь можно, а чего нельзя делать, что посмотреть в первую оче-редь. Где дрова для бани и костра брать можно?

- Стрелять нельзя, а всё остальное можно. Дров на берегу полно и на гари. А посмотреть…. Сходите на озёра. Их здесь много в округе. Вот с этого гольца, на кото-ром с вами стоим, с вершины сразу пятнадцать озёр видны. На том, западном, берегу видите гору? Называется по местному «Спящая красавица». Если приглядеться, то, по-хоже.

- А голец как называется?

- Никак. Высота 3247 метров. Туда туристы ради спортивного интереса на время поднимаются. Рекорд – четыре часа. Троп нет, лезут, где могут. Но начинать восхождение лучше от кордона, там ложбина удобная, прямо под вершину, на гребень выводит. Сверху Белуху видно.

- Рыба в озере есть?

- Хариус. В тайге марал, медведь, росомаха. Какая пара! Спущусь к ним.

На поляну вышли двое парней. Очень эффектно смотрелась комичная пара: вы-сокий и полный парень с прямо-таки гигантским рюкзаком, а его напарник, напротив, был мал ростом и худ. Шли они по берегу очень тяжело и медленно. Поговорили с Фомичом, достали паспорта и деньги. Передохнули и двинулись дальше.

- На Верхнее не дойдут сегодня такими темпами, - говорит Саня. – У этого высоко-го силы нет, рыхлый он. Остановиться на ночлег разрешается только здесь и на Верхнем озере. Не дойдут. А эти, что раньше пришли, громкоголосые, смотри, уже за бутылкой сидят. Семья, наверное. Коней взяли, не ходоки.

На конях прибывают теперь к озёрам не только богатые наши сограждане с ино-странцами, но уже и средний класс может себе позволить такое путешествие. Отрадно, вообщем. Вот только глаза не глядели бы на местных проводников. Идёт покос, летний день год кормит по пословице, и хозяйственный народ в долинных сёлах весь при деле. Конечно, подработать летом на туристах выгодно, но нам с Саней предлагали коней за бутылку водки! Внизу компания распалась. Женщина ставит палатку и раскладывает ве-щи. Высокий громкоголосый и шумный мужчина взгромоздился на коня, который под ним прогнулся, и сделал кружок по поляне. Потом молодой парень, пьяный до безоб-разия, на негнущихся ногах, с трудом, в несколько заходов, связал коней, с нескольких попыток уселся в седло и во главе каравана отправился вниз по тропе. Мужчина закри-чал, обращаясь к нам:

- Спускайтесь вниз, познакомимся!

- Ещё чего, - бормочет Саня. – Хочет знакомиться, пусть сам поднимается. Не люб-лю пьяных.

- Зачем нам здесь пьяный? Всё равно плавник с берега тащить. Пока никого нет, нагреем воду, я голову помою, а позже обед-ужин приготовим. Люди усталые с марш-рута придут, им ужин готовить, так мы уж мешать им не будем.

Спускаемся на берег.

- Вы откуда сюда прибыли? – спрашивает нас черноволосый, черноглазый и смуг-лый шумный красавец.

- Из Новосибирска.

- Женя, это наши соседи – радостно вопит он. – Почти земляки! Почему именно сюда, на Мультинские озёра пришли? Алтай большой.

- Мы много по Алтаю ходили. В основном возле Белухи, там нравится бродить более всего, по её рекам. По Ак-Кему и Кучерле несколько раз поднимались, а по Мульте первый раз. Захотелось посмотреть новые места. Здесь красиво, на Алтае вооб-ще отдыхается хорошо. Энергетика у гор особая.

- Ага, энергетика! – ликующе кричит он. – Вы, поди, и Рерихов читали?!

- Читали.

- Женя, это свои, то есть твои. Ну, скажи, почему, с кем ни познакомимся на Ал-тае, так все, Женя, твои коллеги по интересам? Мы с ней на Ак-Кеме были в позапро-шлом году, и через перевал Кара-Тюрек на Кучерлу вышли, а на Мультинских озёрах второй раз. Женя только сюда рвётся, и тоже мне говорит про энергию гор. Она у меня решила эволюционировать ускоренными темпами, сознание расширяет и меня пытается приобщить. Но я трудный, подвигаюсь плохо! – Он заразительно смеётся. – Я в энергетике этой ничего не понимаю, но мне здесь хорошо.

- Вы из Рериховского общества? – спрашиваю энергичную рыжеволосую женщину.

- Да, то есть, нет. Я не член Общества. Оно у нас в Барнауле то ли функциони-рует, то ли нет, затрудняюсь сказать. Пыталась примкнуть, но там раздрай полный, вза-имоотношения между людьми мне непонятные. Учение Живой Этики – да, разделяю. Оно меня полностью захватило. Читаю сама. Есть ещё люди, с которыми объединяюсь, чтобы разобраться с непонятым. Общаюсь со многими, такими же, как я, одиночками, на го-родских мероприятиях. Но это так редко! Мечтаю об Учителе, но пока не имею. А Вы? У вас в Новосибирске, я знаю, тоже среди рериховцев раздрай?

- Да, есть несколько обществ и множество разрозненных групп. Всеобщая тяга к объединению среди начинающих и отталкивание и отход в сторону у многих давних по-следователей, сделавших немало для пропаганды идей Учения в своё время.

- Меня этот вопрос мучает. Раньше больше, сейчас меньше, я из-за этого исстра-далась. Ну почему всем не сложить свои устремления в единое русло?

- Меня тоже мучает, - говорю, - пытаюсь разобраться. Но мне кажется, что сложе-ние векторов устремлений всё-таки идёт, целые реки бушуют. И множество народа этот же вопрос задаёт на встречах. Я это так понимаю, что целей у движения на этом этапе много. Люди разные по воспитанию и образованию к Учению приходят. Кем-то руково-дит доброжелательный живой интерес ко всему новому, а кем-то отвращение к суще-ствующему положению вещей в обществе. Это очевидно по их собственным словам, по-казывают сами, насколько противоположны их цели. Наши цели. Возможно, так мало точек соприкосновения у рериховцев из-за противоположности исходных установок. Кто-то рассматривает внутреннее, а кто-то внешнее. Для одних это путь самопознания и са-мосовершенствования, для других – возможность общения. Вот и получаются различия в зависимости от индивидуальной манеры видения. Абсолютно правильного или абсолютно ошибочного в поведении этих людей нет, всё способствует созданию многоплановой картины. Идёт и культурно-просветительская работа, и философское осмысление, инди-видуальная работа, в целом мир улучшается через культуру Живой Этики Рерихов.

- Здорово, что объяснение Ваше позитивное. Я огорчалась только, не поднялась до этого уровня понимания. Надеюсь, что Вы ещё не уходите, и мы ещё побеседуем. Давайте знакомиться: это мой муж Николай, он военный музыкант. Я – Женя, юрист.

- Давайте, давайте! Вот, Женя, ты говорила, что отдых в горах будет идеальным, если благополучно доберёмся, если повезёт с погодой и компанией, будет баня. Все условия сложились! Жене для счастья ещё и баня нужна, - поясняет он, - она собирается очищать не только душу, но и тело.

Мы представляемся, но не успеваем довести процедуру знакомства до конца. С тропы возвращается пьяный молодой проводник: забыл бутылку свою, которую ему по договору презентовали. У него и кони отвязались, удрали вверх по склону. Бутылку нашли, коней поймали и заново связали, проводника усадили в седло и отправили до-мой. Сомневаюсь, что он нормально доберётся и не убьётся на камнях в таком состоя-нии.

- Доедет! Они все здесь на конях родились, кони – животные умные, к дому пой-дут, - уверяет Коля.

Кстати сказать, наши новые знакомые вовсе не пьяные, как мы о них подумали, глядя сверху на, казалось, тёплую компанию. Ребята наняли коней не по двести рублей по местной таксе, а по сто пятьдесят рублей плюс водка. Женя жалуется:

- Он ещё в дороге просил ему налить, но я не дала. Первый раз сегодня сели на коней, проводник уже был пьяный, а если бы добавил… Безобразие такое, смотреть противно. Он ведь сам вперёд уехал, а нас бросил. Страха натерпелась, особенно в начале тропы. Потом притерпелась. Ох, буду неделю раскорякой ходить.

- Я тоже сегодня первый раз прокатился. Это, скажу вам, что-то! Видели, каков был на коне?! Красавец мужчина! Я на него вскочил…, ну…, забрался, чувствую, он подо мной просел, поджилки у него затряслись. Десять шагов пройдёт - и встанет. Я и так, и этак – не идёт. Дышит тяжело. Запалённый конь, жалко. Мальчишка этот, вы видели сей-час пьяного, его бьёт. Жестокое здесь обращение с животными, надо сказать. Пришлось под рюкзаки ещё одного коня брать. четвёртого. А я на коне всё-таки покрасовался! – И неожиданно заорал, - Женя! Командую: готовить кашу!

- Костёр, Коля! Я пока салатик сделаю.

Саня пошёл за плавником по берегу, а Коля отправился вверх по склону к гари.

- Мне нравится на Мультинских озёрах отдыхать, - говорит мне Женя, - я в городе страшно устаю от людей. Мне от них убежать хочется. Много в людях агрессии сейчас, раньше её в таком количестве не замечала. Стараюсь лишний раз ни с кем не встре-чаться. Очень часто невозможно прервать все контакты с людьми, которые обходятся с тобой плохо, несправедливо. Но невозможно не контактировать с чиновниками и про-давцами, с почтальоном и соседями. От них не убежишь, но, хотя бы на две-три недели в году уезжать в горы, предпочесть суровую жизнь, кажется мне более желанным, чем пытаться отдохнуть в комфорте, с удобствами, но среди людей в жестоком и суматош-ном городе.

- И я предпочитаю. Не перестала ходить в горы, даже получив инвалидность. Ра-дуюсь похожести наших мыслей.

- Инвалидность по какой причине?

- Онкология.

- Я Вами восхищаюсь. Поверьте, вполне искренне говорю. Я юрист, работаю сейчас в отделе социальной защиты и сталкиваюсь с инвалидами часто. А до болезни, чем за-нимались?

- Работала в Новосибирском университете, занималась организацией научно-исследовательской работы студентов. Первое образование техническое, а по второму – историк, исторический факультет университета.

- Хочется с Вами поговорить об Учении. Александр разделяет Ваши взгляды?

- Он много занимался и занимается философией Востока, поклонник Кришнамур-ти. Учился на физическом факультете, но занимается совсем другим. Он – ювелир.

- С ним можно консультироваться?

- Вполне.

- Надо быстро пообедать. Договорились с инспектором, что в баню сходим, успеть надо до прихода спонсоров. Вы уже обедали?

- Нет ещё. Мы тоже сегодня пришли, незадолго до вас.

Костёр организовали быстро. Я насобирала щепок, принесённый Саней плавник взялся огнём мгновенно. Тёплой водой помыла с наслаждением волосы. Приготовили обед, и не успели его съесть, как пришли наши соседи с маршрута, родители девочки, не слезающей всё это время с коня. Оказались они, действительно, новосибирцами, био-химиками из Кольцово. Ходили на Поперечное озеро, прощались с горами. Завтра утром уйдут вниз.

Коля с Женей шумно парились в бане. Наши земляки собрались туда же. Ин-спектор всё пилил без устали дрова в ожидании спонсоров, и те, наконец, пришли. Ка-раван коней с огромными грузами и всадниками – детьми, женщинами и мужчинами – походил на семейный выезд на пикник, нежели на строгую комиссию. Нынешние эколо-ги спасают природу на бумаге – занятие бессмысленное, на мой взгляд.

- Всё, ребята, с баней закругляйтесь. Будем ублажать начальство, - сказал Фомич, бросив дрова. – Это дело тонкое.

С кордона пришла тощая, серая в полоску, кошка. Опасливо подходит к столу, ожидая куска либо пинка. Ей положили на деревянную плашку каши.

- Она живоглотка, ест только рыбу и пищух. Терпит, терпит, а доведётся до-ждаться, так за раз трёх хариусов сожрёт, брюхо по земле волочится. Кто-то из туристов её с собой принёс, да и бросил здесь. Пропадёт зимой. Пошли домой, - сказал ей строго Фомич, - может, обломится нам с тобой сегодня колбаска, – и кошка пошла за ним.

Женя с Колей в последний раз спустились из парной в озеро. Я смотрела с со-дроганием, как они повизгивают, спотыкаясь о камни на дне в ледяной воде. Саня, во-одушевлённый их примером, тоже захотел окупнуться. После ухода Фомича в баню по-бежали биохимики мама с дочкой, потом их отец с Саней. С кордона грянуло мощное: «Ура!», праздник спонсоров начался шумно.

Солнце садилось, и скалы на западе отбрасывали тени, медленно ползущие по склонам горы напротив, потом по озеру. Лучи заходящего солнца скользили по склонам горы над палаткой вверх. Тени, бросаемые горами, медленно проползли вверх мимо ме-ня, поглотили все склоны. Вот уже хребет погружён во тьму, сумеречное сияние изме-нило все цвета. Голубая дымка подножий загустела до черноты, снега засеребрились на «Спящей женщине». Только гребни гор ещё продолжали отсвечивать. Диск солнца ушёл за горы, и там, на границе хребта, разгорелось зарево неземного сияния. Зарево заката исчезало постепенно, задерживаясь на гряде облачков. Нежные и воздушные розовые башенки медленно разрушались и громоздились вновь. Как тлеющие угли вспыхнули напоследок багрянцем снежные пики. Свет солнца пропал, и небо погасло.

Никогда не надоедает смотреть закаты. Нынешним вечером он неописуемой кра-соты. Закаты в горах совершенно особые. Конечно, кто-нибудь, наблюдающий их в любом другом месте, скажет, что и там красивы закаты. И будет прав. Но всё-таки особенности атмосферы над Горным Алтаем, необыкновенной чистоты воздух и прозрачность его за-ставляют сиять снега и светиться облака в бездонном высоком небе. Пала обильная ро-са. Я стала зябнуть. Ветер со снегов жёсткий. Он нёс вечернюю прохладу, которая как-то сразу излилась с темнеющего неба. Когда озёрная котловина заполнилась ею, произошёл резкий переход её в новое качество, холод. Народ, уже в тёплых куртках и, даже, вяза-ных шапочках на головах, затеснился у костра.

Саня тихо мне пожаловался, что натёр бедро адидасовскими синтетическими штанами, которые взял в горы, чтобы окончательно обшарпать их о кусты, камни и вы-бросить здесь же. Он прекрасно знает, что синтетика в горах не годится, но понадеялся, что маршрут лёгкий, на стоянках всё равно, в чём ходить. В нашей аптечке ничего под-ходящего для быстрого заживления не нашлось. Биохимик Камиль, прислушивающийся к нашему разговору, достал флакончик с какой-то мазью и протянул Сане:

- Наша разработка. Совершенно новые живые препараты последнего поколения. Ничего подобного в мире нет.

Посыпались вопросы, и остаток вечера мы слушали лекцию о новых разработках кольцовских кудесников. У меня был опыт использования их живого препарата ноздрина, и опыт негативный. Капли от насморка меня не избавили. Биохимики заинтересовались моим случаем, и гадали о причинах порчи лекарства, высказывая одну за другой науч-ные гипотезы. Осталась при своём мнении, что живые микроорганизмы в препаратах дохнут, пока добираются по сибирскому морозу к потребителям. Я свой от них точно не в термостате везла, полагаю, другие потребители тоже. Народ после бани не хотел остывать и долго у костра не засиживался. Спать пошли довольно дружно.

Но это только говорится, что спать. Шум стоял над поляной. Воистину, был по-мывочный вечер, но ещё более помывочной была ночь. Соседство нашей палатки с ба-ней сделало сон несбыточной мечтой. Не знаю, парились ли только спонсоры. Мне по-казалось, что ночью баню посетили все, кому было не лень. Стучал топор, доносились всхлипы восторга, ор, крики ныряльщиков с озера.

Когда мы уходили, костёр угасал в пелене серого пепла, и только отдельные угольки вспыхивали. Среди ночи я проснулась от криков и пьяной песни. Дровишки, приготовленные нами на утро, исчезли. Гости веселились после бани или в ожидании её уже у нашей палатки. Костёр пылал. Это понятно: ходить по горе в темноте от бани до кордона и обратно сложно. Вздыхаю, придётся всех пережидать, пока не угомонятся. Вышла на противоположный конец поляны к туалету, он высоко на склоне. Здесь чуть-чуть тише. Раз подвернулся случай ночью не спать, надо оглядеться и насладиться ситу-ацией. Ночи в горах замечательные. Кажется, гребни гор соприкасаются со звёздным ми-ром. Стояла, смотрела на звёзды и впала в состояние эйфории. Сознание перестало реа-гировать на посторонние раздражители. Только я и звёзды. К сожалению, быстро за-мёрзла и вернулась в палатку.

Просыпалась от криков ещё несколько раз. Второй раз выходила посмотреть, много ли ещё желающих париться. Природа находилась в состоянии предрассветного покоя. Без нужды спустилась на берег, захотелось постоять у озера. Берег и нижняя часть склона выбелены инеем, мелкие лужицы замёрзли, трава хрустела под ногами. Сквозь клубящийся над озером туман смутно виднелись воды. Темень вокруг. Небо ещё в звёздах, лишь чуть посветлело на востоке. Сон прошёл. В голове мысли бессвязные о жизни. Так хочется отзвука, отклика на них, но не с кем поделиться. Хочу тишины! Кто-то спустился от бани с воплем по снегу босиком и с воплем же кинулся в туман. Неза-чем смущать голых людей, и я снова пошла в палатку. И, даже окончательно подняв-шись в восемь часов утра, застала последнюю парящуюся пару, юркнувшую при виде меня нагишом в кусты.

15 августа. Лагерь на Среднем Мультинском озере - Верхнее Мультинское озеро – ла-герь на Среднем Мультинском озере.

Измучилась ночью от гвалта веселящихся подвыпивших москвичей на отдыхе, не выспалась. Заря будит криками кедровок. Заслоняя тающие звёзды, предутренний вете-рок колышет ветви кедра, на котором птицы устроились завтракать. Клюют шишки и ро-няют их на тент палатки. Тут же снуют меж них и цокают белки, и для них накрыт та-ёжный стол. Наступило утро, подниматься пора, а народ только что улёгся. Пришла долгожданная тишина, нарушаемая только природными звуками. Но я знаю, что сегодня идём в маршрут. Эта мысль мгновенно меня мобилизует. Прибывает энергия, охватывает нетерпение. Хочется разбудить Саню, и выйти на тропу немедленно, до жары. По хо-лодку всегда хорошо идётся. Но он любит поспать подольше. Это я ранняя пташка, жа-воронок, всегда встаю с солнцем.

Вылезаю из палатки. Внизу, под нею, сияет голубой туман. Озеро им дышит. Ка-жется, вода глубоко вобрала его, насытилась настолько, что не может удержать. Очерта-ния берега не просматривались, задёрнутые туманной дымкой. Воздух холоден, и можно видеть собственное дыхание. Дров у костра нет, и нет даже щепок. Бреду за ними к бане. Набираю, сколько могу унести. Распахивается дверь бани, выходит пара, нагишом, меня не замечают. Я притаилась, чтобы не смущать, но щепки посыпались, меня увиде-ли, и влюблённые кинулись почему-то не назад, а в кусты. Прохожу через весь амфите-атр поляны к туалету на горе – странная задумка строителей, поставивших строение на скале над тропой. Оно напоминает шалаш, с прорезанными на три стороны оконцами, четвёртой стены-входа нет вовсе. Сидишь над огромной дырой в позе орла, и у тебя обзор на все четыре стороны. Вот, только, подниматься к нему по крутяку, а сейчас, по обледенелой траве, ещё и затруднительно. Прокатилась по склону, чуть не вывихнув но-гу.

Наступает холодная ясность утра. Из-за хребта показывается солнце. Туман мяг-кими струйками начинает подниматься вверх, открывая берег и склоны гор. Взошедшее солнце подсвечивает наверху клубы тумана оранжевыми оттенками. Опалённое зарёю, небо высветляется. Изумительные зеленовато-розово-лиловые облачка постепенно тают в солнечном свете.

- Господи, дай мне силу избегать зла, жить с открытым сердцем и чистым разу-мом! – молюсь я, с трудом проговаривая слова – замёрзла, бьёт дрожь, лязгают зубы.

- Женя, пусти погреться, я без спальника уже труп. «О том, как русские живут, правдиво напиши: «Невыносим их тяжкий труд за жалкие гроши», - несётся над поляной голос Коли.

- Разжигай костёр! Сам захотел спать под солдатским одеялом, вспомнить юность. Говорила тебе, что нужен спальник. Солдат, отставить притязания!

Ловлю на лице непрошенную улыбку.

- Женя, ой, снег!

На чердаке беседки зашевелились биохимики. Саня вышел из палатки, и побежал размяться на берег, умыться да принести плавник для костра. Достаю быстровские каши, сахар, кружки, котелки. Спускаюсь и я за водой. Иней ещё не растаял, очень холодно. Но от солнца уже заструилось тепло и согревает мне спину.

- Женя, вставай! Нужен оживляющий массаж! Татьяна Алексеевна с Сашей уже на ногах! Задубел ночью. Женя, вставай! Татьяна Алексеевна, согрейте пространство, - прыга-ет Коля босиком по инею, пытаясь сунуть ноги в промёрзшие ночью ботинки – оставили их под открытым небом, что не рекомендуется делать в горах.

- Не демиург, но попытаюсь словом. На вопрос, как гладить дорогое француз-ское бельё, армянское радио однозначно ответило – только руками, рассказываю первый пришедший в голову анекдот, всплывший с просьбой о массаже.

- Ха-ха, - заразительно смеётся Коля, - Женя, слушай, у Татьяны Алексеевны даже анекдоты изысканные, вот, что значит наука! Я, как красавец, военный, согрелся сразу!

Разжигаем костёр, это удаётся сделать быстро, угли не успели погаснуть с ночи. Сидим за столом, завтракаем уже через десять минут. Глядим на озеро. Оно открылось полностью. Глубокий цвет быстрой волны, выплывающей из глубины бирюзы, заворажи-вает. При порывах ветра бегущая волна становится загадочно зелёной и желтеет под солнцем. Сейчас вот так, а через миг – иначе. Нет повторений. Видно, как плещется в озере рыба.

- Ребята, можно погреться у вашего костра? Кашу сварить? Мы придём со своими дровами.

- Пожалуйста, мы сейчас уходим. Собрались на Верхнее Озеро.

- Женя, мы идём на Верхнее?

- Хотелось бы на Поперечное. На Верхнем мы были. Но всё равно мы собирались ещё раз посмотреть его. Пойдём на Верхнее. Вы нас подождёте? Мы через часок будем готовы.

- Вы нас догоните, я медленно хожу. Здесь тесновато становится, не будем ме-шать.

Биохимики спустились с чердака беседки, дружно ищут что-то на земле. Оказы-вается, потеряли золотые серьги мамы, она не помнит, оставила она их в бане или на столе. Никогда не понимала ношения украшений на природе, тем более дорогих. Через баню и поляну прошли за вечер и ночь десятки людей, в траве вообще что-либо найти невозможно. Попрощавшись, так как они уходят, обещаем, что если найдём серёжки по возвращении, то занесём им в Новосибирске. В половине десятого мы направились по маршруту на Верхнее Мультинское озеро.

На кордоне полный бедлам. Долго ищем егеря, чтобы зарегистрировал наш вы-ход на территорию заповедника. В десять часов, наконец, становимся на тропу. Всматри-ваюсь вдаль. Над вершиной висят кучевые облака. Уже с утра появляется уверенность, что должен пойти дождь. Когда нет сил, волнует малость. Стыжусь собственных сомне-ний, усталости, терпения в глазах спутника. Я поняла, давно поняла, что не по плечу ему в горах, но не хочу с этим примириться, хочу быть на равных ещё хотя бы разок. В начале каждого маршрута мне весело-тревожно, празднично и легко. Отставать начи-наю сразу, потому что хочу запомнить этот миг. Иду всегда сама и дохожу.

Между Средним и Верхним озёрами долина Мульты разделена на части, отго-роженные одна от другой высокими – следы старых обвалов и осыпей, грядами навален-ных друг на друга валунов. Над ними возвышаются голые горные склоны, заваленные обломками скал. По восточному берегу проложена так называемая экологическая тропа. По ней ежегодно проходили и проходят сотни туристов к Верхнему озеру сейчас и раньше. С объявлением территории заповедником её назвали так громко, разрешают ходить только по ней, и за выход на тропу на кордоне взимают оплату. Здесь прошел сильный пожар. Мастодонтами возвышаются уцелевшие после него деревья, в подросте пихта и лиственница, в подлеске красная смородина, жимолость, ольховник. Обгоревшие голые стволы деревьев придают окружающему пейзажу неброскую красоту сурового и стойкого уныния.

Но природа творец и целитель. Там, где возможно, прячет следы насилия над собой. Вот и здесь, на гари, высокий травостой скрыл изъяны пожара, а зелёный полог молодого подроста дерев и кустарников скоро совсем их укроет. Дольше всех стоят лишь телеграфные столбы обгоревших стволов. Тропа идёт по подножию склона, мест-ность сильно заболочена, много поваленных деревьев. После дождей сухие участки находятся только там, где тропа пересекает курум. Осыпи выглядят не очень гостепри-имно, но Саня считает, что по ним легче идти, чем по таёжным участкам. Когда каме-нистая тропка вьётся по осыпи, серые камни, острой неправильной формы, колеблются, переворачиваются под ногами. Быстро устаёшь осторожничать.

В середине долины мчится меж камней Мульта. Она часто с тропы не просмат-ривается, мешают разросшиеся спутанные кустарниковые заросли. Стою во весь рост, а вижу лишь голову идущего впереди Сани, и то не всегда.

То ли с утра подостыла, то ли под нагрузкой лучше заработали почки, но сего-дня я часто присаживаюсь и освобождаюсь от лишней для моего организма воды. Это в горах частенько случается, особенно в первые дни на высоте тело выкидывает разные штуки: у кого-то расстраивается кишечник, кто-то хочет спать больше обычного, у кого-то, наоборот, состояние эйфории и бодрость фантастическая, кто-то начинает есть по кро-шечке, и чувствует себя без еды прекрасно, а у некоторых появляется зверский аппетит. Почти все больше пьют, и это объяснимо, так как человеческий организм в горах быстро обезвоживается

Идём с Саней довольно споро, прохлада утренняя позволяет. Смотрю больше под ноги на тропу, лишь изредка оглядываю окрестности. Выпустила Саню вперёд по-дальше, присела. Оправляясь, начала приподниматься, глаза поднимаю, а на огромном валуне надо мной стоит в камуфляже великолепный экземпляр мужской породы перед штативом с видеокамерой и смотрит поверх меня, вдумчиво так, на склон горы. У меня шок: я его не видела! Дар речи потеряла. После нескольких попыток смогла промычать:

- Извините, я Вам помешала…

- Никак нет. Окрестность очень интересная. Доброго пути!

Побежала по тропе, под ноги уже не смотрю, пугливо по обочинам кусты огля-дываю, сильно теснятся здесь кусты шиповника, жимолости, малины. Сердце колотится. Раз споткнулась, другой, чуть через корень вниз носом не полетела. Я потому на этом случае оправления естественной надобности остановилась, что закончился он неожидан-но. Бегу, спотыкаюсь в очередной раз у кустов красной смородины. Ветки гнутся от обилия ягод. Они здесь какие-то особенно сочные, крупные и с блеском. Здесь же у камней многочисленные кусты жимолости с налитыми бочонками ягод. Притормозила, хватаю их горстями и в рот отправляю. Вдруг слышу:

- Таня, тише, здесь медведь, и не один. Посмотри под ноги. Сейчас я повернусь к тебе спиной, а ты достань из среднего кармана фальшфейер. У меня с Камчатки оста-лась парочка, как чувствовал, что надо с собой взять.

Достаю патрон, Саня зажимает его в руке. Смотрю под ноги. Свежий медвежий след на тропе на глазах заполняется водой. Он схож с человеческим, кроме того только, что у него видны отпечатки огромных когтей. Рядом след поменьше, явно медвежонка. Медведи любят ягоду не меньше нашего. И любят ходить по тропам. Сделали, краду-чись, несколько шагов, боясь сойти с тропы, так как приходилось быть начеку, чтобы не очутиться у куста смородины нос к носу с медведицей. Удивительно, как состояние пси-хики может притупить или обострить наблюдательность, способность что-нибудь заме-чать. Медведи, возможно, давно шли по тропе, но я только сейчас заметила следы их лап. Тропа идёт здесь по земле, которую дожди и туманы сделали мягкой, и следы медведя с медвежонком были хорошо видны, хоть фотографируй для атласа следов.

В эту минуту впереди послышался женский голос, восхитившийся ягодником.

- Эй, ребята, остановитесь! Между вами и нами на тропе медведица с медве-жонком!

- Вау! Что делать-то?!

- Сколько вас?

- Четверо, двое – дети.

- Палки есть? Давайте на счёт три стучать, что есть силы, по камням, шуметь.

В эту минуту раздался страшный рык. В десяти метрах от нас поднялась в кустах медведица, в прогалине кустов на курумнике рядом замешкался медвежонок. Она под-скочила к нему, поддала лапой, тот завизжал, и оба медведя понеслись вверх по скло-ну. Они шли так тихо и осторожно, а мы их не слышали! Медведь на курумнике страш-но ревел. С шумом спускал с каменистой осыпи камни. Пыхтение и сопение, визгливый и отрывистый рёв и фырканье, а в гористом месте эхо вторит, прогоняя страшные дикие звуки по скалам и ещё, помимо основного рыка, слышали несколько тихих, замирающих звуков эха. То ли сам разъярился, испугался, то ли нас пугал. Я склонилась ко второму. Я небоязлива, но у меня пробежала невольная дрожь по телу. Рёв медвежий ужасен. Саня стал красться: вдруг ещё один затаился? Он с родителями был на стройке БАМа, и у него был опыт встреч с медведем, а здесь, на Алтае, таких встреч он опасался более всего на маршрутах.

Слух и зрение у диких животных значительно лучше, чем у нас, цивилизованных животных. Мы не слышали и не видели медведей перед собой, хотя они находились в нескольких шагах перед нами. Звери же нас слышали, видели и ушли с тропы совершен-но беззвучно за минуту до того, как столкнулись на ней две наших группы. Если бы медвежонок не замешкался, мы бы и не заметили их присутствия, и только бы гадали над оставленными ими на влажной земле следами, где они сейчас находятся.

- Эй, ребята, вы там живы? Ещё кто-нибудь есть между нами? Вот страху натер-пелись!

- Не знаем, но подходите, нас много, не должны на нас нападать. Еды в тайге полно, звери не голодные.

Через минуту мы встречаемся. Ребята боятся идти по тропе.

- Подскажите, как вы узнали про медведей? Вы их видели?

Показываем следы на земле.

- Господи, пронеси! Папа пойдёт впереди и будет смотреть в оба глаза, вы в се-редине, я замыкаю. Далеко друг от друга не отходим, компактно идём, - командует женщина. – Спасибо вам!

Карабкаться в гору даже в ранние часы утомительно. Идёшь не по ровной гори-зонтальной поверхности, а по склону. Либо лезешь вверх, либо спускаешься вниз, да ещё переступаешь с камня в ямку или на корень из ямки, и даже на прямых участках со-храняется впечатление, что у тебя одна нога короче другой. Издалека слышен шум гор-ной реки. Вышли к устью реки Поперечной. Здесь есть следы благоустройства. Светлая, пронизанная солнцем беседка на склоне на границе леса, ладно срубленная из листвен-ничных плах, радовала бы, но, почему-то, в беседках нет скамеек, просто платформы, с ни отчего не защищающей, крышей. Остановились возле неё, перекусили. Остро пахли под солнцем пихты, вдоль тропы они растут куртинами. Постояли на мостиках, переки-нутых через русла, их несколько, порадовались, что хоть это сделано, всё облегчение маршрута, бродить реку не надо.

Река в клочьях пены и пятнах камней. Слышны здесь неясные звуки голосов, сплетающихся с шумом воды, но никого нет – эффект горной речки с большим углом падения. Слой гальки по берегам реки указывает на то, что иногда она несёт больше воды. Удовольствие стоять возле горной реки и слушать её гул. Впадающие в неё ручьи звенят, шлёпает о камни прибой, звуки эти дополняются гулом высотного ветра.

После переправы через реку Поперечная начинается территория Катунского запо-ведника. Озеро Верхнее Мультинское находится на его территории. Идём дальше. Каза-лось, так много народа проходило мимо нашей стоянки каждый день, но, на моё удив-ление, тропа была пустынна. Кроме семьи с подростками, никто не обгонял и не попал-ся навстречу. Я даже заволновалась: другая тропа есть? Тропа круто устремляется вверх, огибая каменистые выступы. По мере того, как мы забираемся всё выше и выше, лист-венницы, кедры и сосны попадались всё реже, А вскоре деревья и совсем закончились.

Солнце залило светом зелень большей частью незнакомых мне трав. Но узнаю и радуюсь большим полянам левзеи. Много чемерицы, горечавки. Как остро пахнут травы на альпийских лугах! Сильный, пресыщающий запах. Растения покрыты тонкими, едва заметными волосками. Такое волосяное покрытие типично для альпийских растений. Часть трав уже пожухла, побитая морозом. На тропе букашки. Представляю, сколько этой живности в траве вокруг. Каменистые россыпи на дне долины местами поросли травой, цепляющейся за штанины. При подходе к Верхнему Мультинскому озеру на западных и восточных берегах ещё растёт хвойный лес, в большом количестве встречаются карлико-вые ива и берёза, низкорослые и очень густые кусты – ёрник, одним словом. Нас дого-няет гроза. Молнии расчерчивают небо, но над нами чистое небо в разрывах туч. Свет-лые, полные воздуха картины природы Горного Алтая пронзают мгновениями восторга.

На Мультинских озёрах наиболее характерно выражено чередование моренных запруд и понижений между ними. Они расположены на высотах 1710 метров – Нижнее Мультинское озеро, до 1920 метров над уровнем моря - чаша Верхнего Мультинского озера. К морене мы и подошли. Оглядываюсь на луг. Правая половина его омывается дождём, а над левой - ясное небо. Сколько ни бываешь и ни живёшь в горах, но вид горных хребтов, уходящих в бесконечную голубую даль, сразу меняет настроение и даже ход мыслей. И сколько раз ни поднимаешься к снегам, всегда по-особому хватает за сердце их вид.

С интересом рассматриваю окружающие Верхнее Мультинское озеро горы. Оно окружено горными пиками, покрытыми ледниками и снежниками. Снежные пики выры-ваются из горной гряды. Горы совсем голые, осыпные, с ледниками и снежниками, с непрестанно срывающимися со снегов ветрами, с ленточками водопадных речек на от-весных склонах. Голые, но завораживают чем-то. У спуска к воде у тропы лежит гигант-ский корень-выворотень, диаметр ствола полтора метра, и это впечатляет. Резко повора-чиваем налево и вот оно, Верхнее, видно всё разом. Оно расположено на высоте 1920 метров, его длина 1250 метров, ширина около 500 метров. Озеро ледникового проис-хождения, тип питания ледниковый. Вода имеет зеленовато-молочный цвет, и прозрач-ность её ниже, чем в Среднем озере. В южной части озера снежные языки спускаются до самой кромки воды, а в северной части прослеживается заболачивание.

Видно всё, что ожидала увидеть и ещё больше того, чего не ожидала и не надеялась уже увидеть. Ощущение, что это не со мной происходит, а с кем-то другим, смотрю отстранённо. Существуют пространства в пространствах, это здесь, у вечных сне-гов. Глаза разбегаются в разные стороны. Белизна снега ослепляет, больно смотреть. Че-рез гребни хребтов переползают тучи. Хаос серо-фиолетовых глыб, ниже одиночные ис-кривлённые деревья, ещё ниже узкая полоса настоящей горной тайги по берегам Муль-ты. Её не должно быть на этой высоте, здесь снежники спускаются ниже границы леса. Ветра с ледников, несущие в себе острые снежинки, обдирают и корёжат деревья, пре-вращая их в карликов. Но на Мульте под прикрытием хребта на берегу Верхнего Муль-тинского озера есть великолепные экземпляры кедров. Дикая растительность покрывает эти дикие берега. Егеря говорят, что обитают в этих зарослях редкие животные, занесён-ные в Красную книгу росомаха, рысь, барс. Мощные узловатые кедры меж валунов уве-шаны космами исландского мха-бородача, папоротники с тонкой прорезью, толстенные и высоченные стебли дудника, заросли карликовых ивы и берёзы, жимолости по берегу. К нему трудно подходить, мешают завалы стволов подмытых деревьев вперемешку с об-ломками обрушившихся скал. Рыбы в Верхнем озере нет, она водится только в Нижнем и Среднем озёрах. В озеро с неизмеримой высоты летят по склонам гор бешеные пото-ки водопадов, оглушая и завораживая блеском брызг.

Склон напротив круто поднимается к поблёскивающим снегам, от которых срыва-ется в озеро огромным водопадом ручей ли, горная река. Вода ревёт, слышно и на этом берегу, низвергается среди камней, бросается с высоты в озеро. Высотные пояса прослеживаются с тропы одним взглядом, и одним взглядом можно охватить всю реч-ку, падающую в озеро. Сверкающая масса воды пролетает по воздуху десятки метров и, ударяясь о скальные выступы, низвергается всё ниже. Крепко пахнет хвоёй и смолой, не-смотря на холод. Проходим, стараясь не сломать ног, по завалу на удобный камень, и начинаем фотографировать, пока есть солнечное окошко, и нужный для съёмки свет. Пытаюсь, стоя на валуне у самой воды, сосчитать количество водопадов. К одному из них, водопаду Томских туристов, пойдём сегодня. Хочется всё это посмотреть вблизи.

Оглядываемся. Кроме нас на Верхнем находятся ещё две группы. На морене между валунов горит костёр, который нельзя здесь жечь. Узнаём возле него двоих пе-тербуржцев, подходивших к нам за картой на Нижнем озере. Приветливо машем им, идём к костру поздоровываться и погреться, но нам не отвечают и демонстративно по-ворачиваются к нам спинами, когда подходим. Отходим, недоумевая, нас не окликают и не зовут. Сомнения отпадают, мы петербуржцам нежелательны. Бывает…. Под кедрами и лиственницами мох, ноги неслышно ступают по опавшей хвое. Пристраиваемся у валуна под кедром перекусить. Облака кружат вокруг вершин. С одного из них на пик падает густая сеть дождя, а другой, рядом, выбеливается из соседнего облака снегом. Подходят к озеру наши соседи Женя с Колей и сразу, как и мы, начинают съёмку. Саня берёт фо-тоаппарат и бежит наверх, к леднику. Хотела подняться с ним, забраться повыше. Но я уже не та, что раньше, и мне жаль, что не могу за ним угнаться. Отстала.

Сижу, смотрю и вслушиваюсь. Ветер вдруг сносит со снеговой вершины волны снежинок, бросает их на меня, закручивает в спирали меж валунов и кедровых ветвей. А через десять минут мой пятачок земли заливает солнце. Отзвук души на картины при-роды столь глубокий, что временами хочется заплакать от умиления, и слёзы действи-тельно наворачиваются на глаза, а уж увлажняются глаза очень часто. Этим летом глаза у меня на мокром месте, я рада, что научилась плакать. Чуть-чуть, но раньше не умела совсем.

Поджидаю Саню. Сижу, оперевшись о валун. Белка с бельчатами шустро и быст-ро, как-то даже играючи, спустились по стволу мощного кедра, ловко пролавировали между камней и забрались на бревно в полутора метрах от меня. Какие совершали по-вороты, внезапные броски, остановки! Заходила взад-вперёд по нему, расправляя хвост. Бельчата тоже хвосты распушили, исполняют акробатические номера. Или пробегут, оста-новятся, замрут, каждый в своей позе – пантомима! Поразмыслят, будто что-то не так, сделают ещё несколько шажков и опять замрут. На мордочках напряжённое внимание. Я шевельнулась, меняя позу. Дикие животные всегда замирают, когда нельзя убежать – это лучший способ защиты, а некоторые даже делают вид, что умерли. Бельчата застыли. Одна стояла на задних лапах, приподняв, чуть, одну переднюю, вторая успела поднять обе передние. Они сохраняли полную неподвижность в этих неудобных позах. Наверное, это лучший способ спрятаться.

Единственное, неповторимое, неприветливое и суровое место. Удивительна нисхо-дящая на меня здесь умиротворённость. Вот она, возможность посмотреть на диких жи-вотных. Непуганые звери смотрят на тебя. Пусть длится это недолго, но и нескольких се-кунд хватает, чтобы насладиться чувством общности с природой.

Тучи клубятся, в воздухе опять затанцевали снежинки. Ветер холодит мне спину, и я начинаю замерзать. Саня, наконец, спустился сверху. Делится впечатлениями:

- К леднику не подошёл, очень сыро и скользко. Наверху, под последним кед-ром, похоже, берлога. Жутко там. Из-за камней и ёрника ничего не видно, а из-за ветра и не слышно. Снимать не стал, света мало. Неприветливое место, страшноватое. Немного с погодой не повезло. Бежать надо. К сожалению, к водопаду не пойдём – снег посыпал.

Час за часом, день за днём идёт у Белухи бесконечная борьба облаков. Наблю-дать их не надоедает. И здесь на перевалах над озером сгрудились в клубящийся вал. Обрывки их застревают на склонах. Ветер рвёт их, сбивает опять в кучи и отбрасывает назад на западный склон. Но из-за хребта им на подмогу идут новые тучи, и Белуха не дремлет, посылая свои. Громады облаков сходятся над Мультинским ущельем, над Верхним озером, и на нас с небес то льётся дождь, то падает снег. Ветер с долины от-брасывает тучи, сминает их, терзает в клочья. И всё время облака карабкаются по скло-нам, ползут из ущелий, сваливаются им навстречу с перевалов тучи, а на небе солнце склоняется к закату.

Вернуться бы сюда, да только знаю, что не выберусь на Верхнее Мультинское озеро ещё раз. И не потому, что люблю новые места – силы убывают. Расточительно дважды наслаждаться одним видом. Алтай большой, жизни не хватит его обойти. Жаль, что нет времени налюбоваться сейчас: дождь и снег гонят вниз. Впереди двенадцать ки-лометров до палатки и контрольный срок возвращения через кордон. Позади серое небо сеет мелкий снежок над озером. На хребте в чёрном пологе туч мечутся молнии, и рычит гром, ниже, над ущельем, врезаны в облака синие оконца ясного неба – и всё это одновременно видишь над головой. Дождь со снегом гонит нас по альпийскому лу-гу. Ёрник после дождя припас столько влаги, что через десять шагов я промокла до по-яса, а когда вышли с луга к деревьям, промокла с головой. Порывы ветра раскачивали верхушки кедров и лиственниц, и оттуда градом сыпались на плечи крупные капли. Саня чуть ли не рысцой бежит по скользким и мокрым от дождя камням и торопит меня. В отчаянии сопротивляюсь, потому что устала, замёрзла и не могу идти так, как он идёт, могу раз в десять медленнее. Кричу ему вдогонку:

- У меня одна жизнь и дети!

Он смеётся. Риск в горах становится будничной чертой жизни, и я была готова рисковать, но в разумных пределах. Низко над ущельем бежали лохматые серые тучи. Идти было рискованно, а, ещё и бежать, как Саня, не имела сил вовсе. Почему-то в дождь моя гипотония даёт о себе знать сильнее обычного, хочу спать. Нас обогнали три группы, спешащие убежать от дождя, обогнали и Коля с Женей. На какое-то время между тучами появляется разрыв. Вот и солнце над нами, обрадовалась, грозу бы снова не накликать. Но с облегчением вздыхаю преждевременно. Только вступили на узкий карнизик, проходящий посередине склона, как именно над нами хлынул ливень, подсве-чиваемый солнечными лучами с верховьев реки, откуда бежали.

Стоим под деревом на склоне, и смотрим, как опускаются нити дождя из тучи над головой мимо наших глаз вниз, на дно долины. Дождь падал вертикально вниз, именно как нити, не капли. Капли падали на нас с веток. Идти невозможно, склоны ста-ли опасно скользкими, чтобы запросто по ним идти. Каждый шаг следовало делать осторожно и ставить ноги в надлежащее место. Мне стало ясно, что нахрапом тропу проскочить не удастся, предстоит долгая кропотливая работа на раскисших склонах, пыт-ка удержания равновесия, когда камень под упором вдруг скользит из гнезда, каждая ветка обдаёт душем холодных капель. И ещё порывы ледяного ветра в спину на высо-ких открытых местах.

Долго пробираемся по тропе. В одном месте я взвизгиваю, подпрыгиваю и под-ворачиваю ногу. Хотела перешагнуть через бревно на дороге. На тропе часто попадаются повалившиеся деревья. Уже занесла ногу, чтобы перелезть, не запрыгивая на него, а там безмятежно лежала гадюка. Я на неё чуть не села. Но и подпрыгнула от стресса чуть ли не на метр, очень даже спортивно. Саня молниеносно вернулся, и, не поверив мне – он же сам здесь только что прошёл, кинулся смотреть, уверяя, что мне померещилось, ка-кая-нибудь промокшая ветка лежит. Но гадюка лежала на прежнем месте. Он очень удивился, что не заметил опасность. Предположили, что змея не активна из-за холода, оцепенела.

На Поперечной, после переправы, ошиблись тропой. Взяли ниже, и вышли к бе-регу Мульты. Предложила Сане подняться к верхней тропе по целине, но он отказался, мотивируя тем, что идти нужно по знакомой тропе, в ёрнике хорошо можно заплутать и нарваться на диких животных. Возвратились к переправе, пошли по своей тропе. Путь знакомый, идём спокойно. Очень сыро и влажно. Заходящее солнце деликатно касается мокрого свитера, и не греет спину, я лишь ощущаю его присутствие. И то славно, и хо-рошо ещё, что ветер с ледников не дует по низу, не мёрзну. Устала, горло, словно сжи-мает чья-то рука. Саня нетерпеливо поджидает меня.

- Не сердись на меня, не идётся быстро.

- Я не сержусь, но ты могла бы поторопиться, контрольный срок кончается.

Не идётся, Саня, шепчу про себя. И доверяюсь инстинкту самосохранения, иду в своём темпе. Тело ноет. На миг становится так тоскливо, так безысходно. По курумнику бежим, подгоняемые медвежьим рыком, хотя у меня подгибаются ноги. Звери были обеспокоены чем-то, поблизости, в камнях их не было видно. Остановиться и разглядеть, где они, охоты не было. Но за очередным зигзагом тропы виден уже последний участок долины и курумник перед кордоном. На нём останавливаемся передохнуть, оперевшись палками о мокрые камни.

- Замри, - шепчет Саня. – Смотри на тот камень, - и он поворачивает мою голову чуть направо.

В полутора метрах на камне сидит пищуха. Наконец, могу её разглядеть. Пищухи-сеноставки – небольшие грызуны, живущие в альпийских лугах. Они усердные хозяева: всё лето собирают траву и листья, складывают их в стога для просушки, переворачивают и перетряхивают сено, чтобы равномерно просушилось, и прячут его в свои кладовые для зимнего запаса. Сеноставки убирают сено перед дождём, в укрытые кладовки, а когда дождь кончается, вытаскивают его на солнце для досушки. Серая шёрстка пищух полно-стью сливается с цветом скал. Наша, будучи неподвижной, осталась бы невидимой, если бы не её позиция. Она сидела на верхушке округлого валуна, и тело её казалось слиш-ком странным наростом, чтобы не обратить на неё внимания. Размеры у неё с морскую свинку, мордочка похожа на кроличью. Она увидела нас поздно, издала тревожный крик и скрылась средь камней. Я огляделась в поисках стожка, но его трудно было разгля-деть среди кочек, пучков сухой травы, а, может, он был спрятан из-за дождей.

Перед кордоном с тропы видим Фомича на берегу. Окликает:

- Академгородок! Не хотите хариуса попробовать? Недорого. У меня пять штучек есть, не всё ж москвичей кормить! Только не болтать, тихо. Царская рыба!

Спускаемся к нему, заходим в кусты. Здесь на камнях прилажена дощечка, на которой видны следы разделки рыбы. В кустах укромно скрыта сеть, за валун привязана лодка. Покупаем у него за десятку небольших, с ладонь, рыбёшек. Радуюсь, что подспо-рье к запасам, огорчаюсь, что придётся сейчас дополнительно упираться, чистить, варить уху. Рассказываем с Саней наперебой инспектору Фомичу о случившейся утром встрече с медведицей и медвежонком. Он не удивляется:

- Их тут много. Видели вы не медведицу, а пестуна с медвежонком. Пестуны – это прошлогодние дети. Большей частью пестун бывает один и преимущественно самоч-ка. Самец остаётся в пестунах, если только медведица принесёт двух самцов. Обязан-ность пестунов – ухаживать за молодыми медвежатами, как нянька за детьми. Мы мед-ведицу эту с мая месяца с медвежонком видим. Мать у них за хребет ушла. Как сходи-ли?

- С погодой не повезло. Гроза, дождь, вымокли как цуцики. Там ещё снег пова-лил.

- Это у нас запросто. Спонсоры наши завтра туда пойдут, желание изъявили. Опять своих с гор не снимем, кони будут заняты.

Идём к своей поляне. Все уже вернулись с маршрутов, мы последние. Народ си-дел на склоне в безмолвии, глазел на горы, приходя в исступление от восторга. Такое странное поведение здесь никого не удивляет, ведь ради этого идёшь в горы, чтобы ими любоваться. Беру под тентом четыре картофелины, захватываю котелок, миску и па-кет с рыбой, спускаюсь на берег, к воде. Закат, надо поторопиться с ужином. Коля с Женей снимают свою палатку, перебираются на освободившийся чердак беседки. При виде рыбы восклицает:

- Так вот почему вы не хотели с нами идти! Вы рыбачили, вот хитрецы! Хорошо ловится?

- Эта – без затруднений, - дипломатично отвечаю я, выполняя просьбу Фомича не болтать.

Вижу снисходительную усмешку на лице Сани, когда я медленно лезу по крутяку с котелком воды, мне воздуха не хватает от усталости. Он носится по склонам в поис-ках дров, уже и на чердак слазил. Там ему не понравилось:

- Не стоит там устраиваться. Через крышу небо видно, от дождя не спасёт, всё равно надо палатку раскидывать, а для неё места мало. И ночью можно спросонья с лестницы навернуться. Тебе там будет неудобно. Пусть ребята занимают, я им уже ска-зал.

У Жени готова каша, я довариваю уху. На поляне на верху сейчас только две наших группы, да внизу на берегу устраиваются новенькие, пришедшие с Верхнего озера. Там наверху, остались тучи и дожди, а над нами вечером чистое, промытое дождём, сначала лимонное небо, потом оранжевое небо – такой дивной чистоты тона, что отоб-разить это невозможно никакой кистью и не запечатлеть ни одной камерой. Радостное небо, меняющее краски, будто для игры, чтобы нас поразить. Опять сегодня красивая вечерняя заря. Зори в горах интересные и поражают разнообразием красок. Видела небо багровым, алым, оранжевым, жёлтым, зелёным, фиолетовым, а сейчас оно на глазах становится сиреневым. После захода солнца наступили короткие сумерки, их сменил си-реневый полумрак. Играла рыба. Над водой начал подниматься туман, будто тонкий занавес наплывал и закрывал воду. Силуэт хребта ясно обозначился на фоне сиреневого неба.

- Любви все возрасты покорны…, Её порывы благотворны…, - несётся с чердака оперный Колин голос.

Садимся за стол. У меня спокойствие сердца и мыслей – я сделала маршрут.

- Выпьем?! – понимающе и немного лукаво улыбается Коля.

- Отпуск без спирта уже и не отпуск для тебя, - сердится Женя.

Приношу из своего рюкзака заначку – четыре стаканчика арманьяка с фруктами. Тайком несла, чтобы устроить праздник в горах. Так делаю всегда, только заначки у ме-ня разные бывают: сушёная вобла или баночка оливок, горсть орешков или ещё что-нибудь, что обычно в горы не берут, от того и возникает ощущение праздника. Наливаю уху. Ужас, она пересоленная! Фомич продал нам уже солёную рыбу, а я думала, что свежую. Ужина нет, рыба испорчена, деньги потрачены, устала, чтобы ещё что-то делать, а поесть надо. Женя с Колей меня утешают:

- На сегодня каши хватит всем, у нас кукурузная с горохом. Рыбу можно съесть, она и так солёная. Уху завтра разбавите, бросите в неё что-нибудь, крупы, луку поболь-ше, будет суп.

- Расстраиваюсь, потому что у нас этот раз мало продуктов. Перед выходом Саня потянул спину, и мы часть продуктов оставили в машине мужа, он нас подвозил. Хочет-ся продержаться здесь подольше.

Стали мёрзнуть, за столом не засиделись, пошли к костру. На огонёк стали под-ходить гости с берега. Неожиданно вижу петербуржца, подходившего к нам за картой на Нижнем озере. Он со своей спутницей не ответили сегодня днём на наше привет-ствие на Верхнем озере.

- Разрешите побыть у вашего костра, мы сильно устали, своего разжечь не смо-жем. Поднимались на перевал, он обледенелый. Спутница моя, Люба, сорвалась, покати-лась по склону и ударилась спиной о камень. Удалось удержаться. Дальше, за перевал не пошли, всё снегом засыпано, под ним тропы не видать. Меня зовут Рамазан.

И покатился вечер за разговорами. О чём у костров говорят?: о магнитных по-лях Земли, экономике, рынке, здоровье, снаряжении, пройденных маршрутах, пониманию устройства мироздания. И всё это – ради получения новой информации. И не ради этого. Идёт тест своеобразный: свои – не свои, сколько нас. Петербуржец напыщен, напорист, берёт инициативу на себя. Саня говорит нам вполголоса:

- Ребята принадлежат питерской тусовке. Сразу это почувствовал, встречался с та-кими на семинарах Ошо. Мне этот тип знаком, менталитет мне их близок. Я бы назвал их интеллектуалами от духовных направлений. Они осведомлены по части разных духов-ных течений, направлений и, Бог знает, чего ещё. Всяческие технологии работы над со-знанием им знакомы, психотехники всякие, но не более того.

И я знаю, что вся эта каша варится в Петербурге в нескольких кафе, что чаще всего бывают при магазинах «Нью эйдж», что переводится на русский как «Новый век» с английского языка, но, почему-то, по-русски вывески на них не пишут. В них продаются благовония, книги, мантры, статуэтки Будды, культовые предметы одежды, аудио- и ви-деокассеты, диски. В них же доски объявлений о всевозможных семинарах и встречах, работе групп поклонников Ошо, Кришнамурти, различных йог, ребёфинг тут же, тибет-ские практики. В сентябре где-нибудь за городом проводится фестиваль духовных тече-ний. Собирается множество народа. Живут в палатках, пищу готовят на кострах. Каждая группа показывает что-нибудь своё. Ребята с этой тусовки напичканы знаниями обо всём понемножку. Когда с ними встречаешься, узнаёшь их сразу по одинаковости знания. Тут тебе и Кастанеда, и раджа-йога, и Ошо, и Христос. Фестиваль называется «Рейнбод» - ан-глийским словом нашей «Радуги», меня удивляет нежелание тусовщиков пользоваться языком своего народа.

Сейчас Рамазан излагает, как технологически правильно выживать в горах. Он се-годня «провёл эксперименты». Начитанный, предупреждённый об опасностях ледяного перевала, полез, неподготовленный, в грозу, на лёд. Какое жильё он там искал?! Жалу-ется:

- Обязательно переедем жить на Алтай, только вот с местом определиться не можем. Сёла здесь скучные, серые. Убого смотрятся в красивых таких местах. Строить интересно не умеют.

- Рамазан, - сержусь я, - причина не в этом. Пространство здесь большое и без-людье. Это откладывает свои особенности на архитектуру. Построить в необжитом месте даже один дом - дело не простое. Заселение Сибири шло и идёт медленно. Создать вдали в чужом незнакомом месте поселение и наладить в нём быт очень трудно. Пред-ставьте, в каких условиях всё это строилось. Возможности у людей были самые скром-ные. Они таковыми и остаются. Отсюда, проверенные опытом, наиболее простые, удоб-ные дешёвые рациональные постройки. Людских резервов нет, бедность технических средств и транспорта, короткое сибирское лето. Приходилось экономить средства и строительные материалы. Климат и география требуют повышенных затрат на материалы, отопление, перевозку и оборудование. Вот Вы сейчас ищите для себя удобный и краси-вый готовый дом. А если захотите построить то, что вам хочется? Вам потребуется ме-сто, дорога, строительная бригада, машины, плотники, столяры, дерево, цемент, стекло. Это при всём том, что место обжитое и магазины есть. Но сёла некрасивые, с этим я согласна. Неухоженные.

- Вот это да, Татьяна Алексеевна, как-то не думалось об этом! – восклицает Женя. У первых поселенцев, должно быть, были проблемы даже с кирпичами, из чего их сде-лать для печки, ведь без печки здесь выжить невозможно!

- Сначала нужно было место подыскать, чтобы вода круглый год была, лес ря-дом, защита от ветров и снежных лавин, место под пашни и огороды.

- Боже, одна лошадь, да на телеге сундук с одеждой, семенами и топором с ло-патой. И есть было нужно что-нибудь семье. Ни керосина, ни пилы «Дружба», ни трелё-вочного трактора, брёвна из леса на себе… Мрак…

- Мы свой дом облагородим, поставим для украшения ступу в огороде. Она хо-рошо впишется!

- Ребята, да ведь ступы буддистских храмов основаны на древних индийских по-хоронных ритуалах. В соответствии с ними мёртвых хоронили под курганами. Считается, что традиция строить ступы возникла, когда Будда предписал своим последователям возвести ступу над его останками.

- Да, Татьяна, но это символ нирваны – освобождения души от запутанности, - прерывает меня Рамазан, а Люба добавляет:

- Форма ступы отражает буддистские представления о мироздании.

- Формы ступ разные. Тут тебе стены в виде ступицы, обода и колеса, у других – свастика. Но почему на Алтае возле дома именно ступу ставить? Можно часовенку поставить, - задаю я вопрос.

- А почему нет?!

- Вольному воля, - говорю устало, не хочется спорить или доказывать что-либо этим странным людям.

- Кто мне скажет, что означает свастика? – спрашивает Коля. – Не знаю, это тайна, всё время хочу узнать. Помню, что древний символ. Татьяна Алексеевна, популярно объ-ясните, у Вас хорошо получается!

- Вселенский танец вокруг божественного центра и, кроме того, защищающий лю-дей от демонов. Мы что-то знаем, что-то не знаем, и это для нас тайна, но тайна для кого-то знание. Кто-то знает больше.

- Можно и свастику закрепить на крыше или выложить, но это, скорее всего, не поймут здесь, - роняет Рамазан.

- Спокойной ночи, люди, - прощаюсь я.

У меня совершенно нет сил слушать благоглупости. Мода нынче пошла на экзо-тику. У интеллектуалов – на духовные богатства буддизма. У бизнесменов – на лаконич-ный «японский стиль». В голой комнате постелют на пол коврик и восторгаются. Это всего лишь стилизация, нет в этом глубины постижения чужого искусства и мировоззре-ния, обусловленного национальными особенностями восприятия, ограниченностью терри-тории и чуть ли не каждодневными землетрясениями в той же Японии. Какой смысл тупо копировать в наших условиях, при сибирских морозах под пятьдесят градусов? По-пыталась представить себе ступу в алтайской деревне возле деревянного русского дома, у Капитолины Ивановны под окном, например, и не смогла. Впрочем, по легендам, Будда совершал паломничество в эти места.

Ухожу, Саня остаётся у костра. То, что мне уже невмочь, ему ещё не время, пусть тусуется. Забираюсь в спальник и радуюсь сбережённому им теплу. От впечатле-ний дня и разговоров голова у меня идёт кругом. Господи, как мы тонки, как умны, как дружно излагаем и отстаиваем своё личное мнение, так стараемся быть сами собой. Я испытываю чувство неловкости: предметы разговоров мне знакомы, у меня своё мнение есть, но оно идёт вразрез с мнением петербуржцев. Всё, всё, что они сейчас говорят – правильно. Но всё так поверхностно, так неглубоко, такая боль душевная за молодых на перепутье. Куда-то они не туда шагают.

Вскоре, к моему удивлению, и Саня пришёл. Замёрз. Укладывается и спрашивает, что я думаю о наших собеседниках.

- Они, Саня, как росток, не пробившийся из почвы. Корневище мощное, тянут со всех сторон, но не пробились.

- Я ощущал, что налицо умная глупость, но ты сформулировала точнее, образнее. Но они всё равно молодцы, ищут. Я тоже хочу жить на Алтае. Не знаю, решусь ли. Зав-тра грелку химическую заправлю, задубел совсем.

Подкатываемся в спальниках ближе друг к другу, прижимаемся спинами – живое тепло струится по спине. К костру сидишь или стоишь лицом, а спину обдувает ветер с ледников. Ночи на этой высоте в августе холодные, с трудом удаётся согреться и за-снуть.

16 августа. Лагерь на Среднем Мультинском озере.

Просыпаюсь ночью в палатке, лепившейся на склоне у подножия смотровой бе-седки, на чердаке которой сегодня ночуют Коля с Женей, от их голосов. Хихикаю, а пробудившийся Саня, пытаясь меня утихомирить, давится от смеха сам.

- Женя, ты утянула моё одеяло! Не было команды рассчитывать на всех!

- Я не все!

- Ты рассчитала на себя спальник, на меня одно солдатское одеяло. Надо было дать команду на два одеяла! Отставить возражения! Произвести в следующий раз рас-чёт на правильное количество утепляющих средств!

- В следующий раз рассчитаем два спальника. Спи, Коля!

- Правда, Женечка? Какая ты умница, что планируешь покупку. Ты запиши в книжку свою: купить спальник один. …Женя, где мой свитер?! Проснись! Где мой сви-тер? Увидишь утром хладный труп мужа в расцвете сил!

- Он у тебя под головой!

- Я его надену, а что под голову подложить?

- Подложи сапоги и сверху майки.

- Женя, получился валик, а я не японец, - протестующе звучит на всю поляну, и, может быть, и на лежащие окрест вершины гор голос командира полка перед боем, или на плацу перед парадом, но детскими, обезоруживающими интонациями.

Беспокойное раннее утро из-за проделок кедровок, белок и бурундуков. Каскад перестуков доносился сквозь брезент – это завтракали кедровыми орехами белка на кед-ре над дровяником, им оказалось непонятного назначения сооружение у стола, и кед-ровки на кедре чуть ниже по склону от палатки, за костром. Кедровки шумно летали, задевая тент палатки, из-за того, что не могли подняться выше из-за тяжести шишек. Ча-сто раздавался гулкий стук выпавшей из клюва на землю. Слышно было, как катится шишка по камням вниз, пока не застрянет в траве. Следом раздавался неприятный крик досады кедровки, они вообще своеобразно, малопривлекательно, неприятно кричат, и быстрый топоток бегущего к шишке бурундука. Рассветный туман шелестел по тенту па-латки, деревьям и кустам. Так и не поспав толком, вылезла из палатки.

Над низким слоем тумана над озером блистали залитые солнцем вершины хребта, на которых местами висели облака. И вот уже утро разгорается. Солнце высве-чивает склоны гор. Лучи восходящего солнца скользят вниз от гребня горы «Спящая кра-савица» к озеру по осыпям, каменным уступам, вершинам редких деревьев, облачкам тумана, застрявшим на середине склонов. Солнечные лучи касаются облачков, они начи-нают двигаться наискосок вверх, туман истаивает, они сокращаются в размерах, иногда исчезают, не успев добраться до вершины гребня горы. Высвечивается галька на берегу. Вода начинает искриться, кроны кедров и лиственниц раскачиваться под ветром. Виден весь бирюзовый глаз озера с ресницами из кедров и елей.

С чердака беседки льётся оперная ария. За ней проснувшийся Коля голосит опер-ным голосом блатную песню, некую помесь борделя, казарменного юмора с чернухой уголовного мира, явный плод музыкантов военного оркестра.

- Коля, - взывает Женя, - не хулигань! Здесь Татьяна Алексеевна.

- Татьяна Алексеевна! – спускается с лестницы Коля, - Я оскорбил Ваш слух? В ка-ком месте я сфальшивил?

- Всё в границах благородного искусства! Кто же автор? – откликаюсь я.

- Вот видишь, Женя, как самоценно искусство! Татьяна Алексеевна благодарный слушатель. Как тонко она очертила предмет дискуссии! В границах! Благородного искус-ства! Это, Татьяна Алексеевна, плод многолетних творческих мук курсантов военно-дирижёрского факультета.

Народ поднялся. Спустилась вниз, умылась, постояла на берегу, разглядывая кро-хотных рыбёшек, молниями мелькающих в холодной глубине. Саня с Колей шумно умываются, носят к костру плавник. Готовлю завтрак под музыкальное сопровождение – Коля исполняет фрагменты арий, романсы, марши, частушки. От избытка бурливших в нём чувств задирает Женю и меня, достаётся и Сане. День обещает быть ясным, и все мы сделались добрыми. Воздух уже чуть прогрелся. Собираемся к столу на завтрак. В котелке остатки вчерашней ухи. Заварили быстровскую кашу овсянку с черникой. Режу сыр, Выкладываю на пластиковую тарелку сухарики, ставлю бутылку с сахаром. На мой взгляд, еды достаточно. Минимум усилий с нашей стороны на приготовление пищи.

Не то у наших соседей. Они в грандиозных трудах уже более часа. Коля, погля-дев на то, как мы управляемся с овсянкой, заваривает себе две порции китайской лап-ши и с удовольствием её съедает.

- Это мне червячка заморить! Грешен, люблю поесть. Женя, какова готовность каши? Не пора играть сигнал «К обеду!»? Да, люблю поесть. Особенно специи всякие. Я ведь молдаванин.

- Любит, любит, - подтверждает от костра Женя.

- Готовить тоже люблю. Взять бараний бочок, начинить его чесночком, перчиком…

- Любит, любит, - вторит Женя. – У него получается.

- Мы с собой продуктов взяли – полк накормить можно. Женя командовала. По науке считала, сколько всего надо, чтобы сбалансированное питание получилось, - хохочет он.

- Да, считала. По справочнику всё правильно, но, почему-то, много получилось. Кое-что, конечно, дополнительно взяли. Масла подсолнечного два литра, чтобы рыбу жарить и грибы.

- Вот скажите, Татьяна Алексеевна, сколько соли с собой брать на двоих на де-сять дней?

- С полстакана.

- А она взяла пачку!

- Килограмм?! – ужасается Саня.

- Ага! Я понял, что не доволоку, пришлось брать коней. Ну, я красавец мужчина, как я на коне скакал… ну, ехал!

Люблю посмеяться и ценю юмор. Мне эта пара необыкновенно симпатична. У Жени необыкновенная уверенность в себе, она заражает своей энергией и планами му-жа. «Живая Этика» – золотая жила, оба любят учиться, это дело они любят, оно – стоя-щее. С собой у них целая библиотека. Не поход, а экспедиция на Мульту, по их мнению – место силы. Военный дирижёр – юморист неистощимый. Комментирует прощальный поцелуй пары молодых туристов на берегу:

- Вот, раньше, какие были отношения? Мужчина ножку из под полы платья уви-дел – всё, у него оргазм! А сейчас… конечно, к этому не вернуться.

- Коля, ты не в казарме! – стонет Женя.

- Ой, Женечка, прости, сейчас исправлюсь. Женя Рерихов читает, говорит, что они несут свет. Вы не читали? Женя у меня хочет стать агни-йогом.

- Коля, не ёрничай. Конечно, Татьяна Алексеевна читала «Агни-йогу». Это трудно в условиях Земли, но к этому нужно стремиться.

- Пусть Татьяна Алексеевна ответит. Тебя я уже слушал.

- Читала, Коля, - отвечаю я. – Елена Ивановна Рерих тому пример. На одном из семинаров Рериховского общества Шапошникова сказала, что роль её для нас, землян, высока ещё тем, что она помимо принятой телепатическим путём философии новой эпохи «Живой Этики», записанной во многих томах «Агни-йоги», была ещё одной из первых людей, которые смогли осуществить трансформацию своего тела из физического в огненное. Об этом не говорят, и этот её подвиг не подчёркивается, так как ещё слиш-ком рано, немногие способны осознать сущность этого величайшего по значению явле-ния.

- Очень интересно! Я как-то мимо этого прошла, - восклицает Женя.

- Пусть Татьяна Алексеевна говорит. Я материалист, что с меня взять, я человек военный, музыкант больше, чем военный, если правду сказать. Но я не понимаю, как это… тело из огня? Сгорала, что ли, и, как птичка-феникс, из пепла возрождалась?

- Саня у нас физик, он лучше объяснит.

- Наверняка технология перехода основана на естественных законах Вселенной. На законах света, энергии магнетизма… Должен быть универсальный закон осуществления перехода. К нему многие учёные подошли, - откликается Саня, - Всё во Вселенной состоит из молекул, в состав которых входят атомы с ядром и вращающимися вокруг них элек-тронами. Молекулы различных структур «вибрируют» с различной частотой. И наши мо-лекулы «вибрируют» с той частотой, которая соответствует нашему, планетному уровню существования. Они создают электромагнитные поля, различные энергетические уровни, но это всё грубо, за ними стоят более тонкие взаимодействия, например, торсионное поле, которое могло бы уложиться в концепцию тонких тел человека, наука уже к этому подходит.

- Саня, не углубляйся в дебри. Я в науке ничего не понимаю, - просит Коля.

- Коля, он уже всё сказал, - говорю я. – Когда человек становится более духовным по своей природе и начинает думать о благе других, не о власти, его молекулы начи-нают вибрировать с более высокой частотой. Ещё Циолковский говорил, что может быть иная, полевая форма жизни, в виде сгустка энергии. Очень может быть, что вибрации могут осуществляться с такой частотой, что вещество видимое, физически осязаемое, может превратиться в свет.

- Недаром существует терминология в литературе: силы света, сыны света, - за-думчиво роняет Коля.

- Так вы, значит, не йоги, - вопросительно-утвердительно спрашивает нас незаметно подошедший из кустов теперь уже не егерь Гоша, а инспектор Фомич.

- Что-то Вы против них ополчились!

- А народ сюда разный приходит. О Шамбале слышали? Некоторые, особо нерв-ные, её сюда искать приходят. Психи, короче. Лезут, куда не надо без подготовки, без снаряжения прутся, куда не надо. Потом их с ледника приходится снимать… мертвяка-ми…. В этом году они конца света ждали. Ещё по глубокому снегу сюда, в конце апре-ля толпа пришла, на Первомай парад планет, умирать надо им в этот момент, при па-раде.... Продуктов с собой мало взяли. Вон, в баньку, набились и ждали. Холод собачий, снег глубокий…. Обессилили совсем. Наши инспектора в мае на «буранах» пробились сюда, посмотреть надо было, что сделать к сезону. Обнаружили их. Эвакуировали с тру-дом. Мёртвых двое было. Позже ещё женщину мёртвую нашли в расщелине, от вас, из Новосибирска. При ней все документы, паспорт был. Эта письмо написала, что желает умереть в горах, чтобы душа её ввысь улетела. Душа-то поднялась, а тело вниз мы та-щили. По адресу прописки сообщили, но никто хоронить из города от вас не приехал. Должно быть, одинокая была. Здесь упокоили.

- О Шамбале каждый из нас слышал – говорит Женя.

- Здесь нам один недавно доказывал, что шаманами в нашей местности Шамбала Беловодьем называется. По-алтайски «белая вода» - Ак-Кем. Есть такое место рядом с Белухой. И шаманы есть у алтайцев. Но пока что мы ничего здесь не видели. Это, ско-рее всего, другое измерение… учёные считают, что мы в трёхмерном живём, а есть дру-гие, более высокого порядка.

В глазах Фомича горит лукавый огонёк. Он явно подначивает нас на разговор, а за попыткой изобразить неприятие йогов и своё негативное отношение к людям с не-устойчивой психикой, чувствуется нескрываемый интерес и знание литературы по вопро-су. Осторожно говорю:

- Читала недавно предположение о том, что вход в Шамбалу, в высшее измере-ние, это текучая энергетическая структура, которая находится в непрерывном движении. Вход постоянно перемещается. Предполагают, что он находится здесь, над Алтайскими горами, но иногда перемещается за пределы гор, вглубь Сибири, Монголии, Китая. Эта энергетическая структура может сжиматься до размеров спичечной головки и расширять-ся настолько, что покрывает весь Горный Алтай. Эти высшие измерения, их ещё называ-ют разными уровнями реальности или вибрационными уровнями, - это одно и то же, что и разные уровни сознания нашего собственного бытия. Получается, что вход в Шамбалу находится внутри нас, и он тоже представляет собой текучую энергетическую структуру. Вход в Шамбалу перемещается по различным уровням нашей собственной внутренней реальности.

- Ага! – радостно вскрикивает Женя, - Вот оно, расширение сознания в «Живой Этике»! – И Коле, – Я тебе говорю – совершенствуйся!

- Обещаю, что по мере сил, - отшучивается Коля. – Фомич, Шамбала останется, а утренний клёв пройдёт. Ребятам рыбка обломилась. Можно туристам ловить? Мечту хо-чу исполнить, принести к ногам жены собственноручно пойманных.

- Можно. Идите на Шумы. Я и сам туда сейчас пойду. У меня к вам дело. Я тут напрашиваюсь на стопочку спирта. Не для себя, Гошу подлечить надо. Приболел после вчерашней встречи спонсоров. Не за бесплатно, я тут принёс парочку свежесолёненьких. Больше нет, вчера гости всё оприходовали, это для них экзотика. Мы больше на коп-чёненькую колбаску налегали, а они на рыбу.

- Фомич, честное слово, в этот раз без НЗ поехали. Вроде не к чему было брать, - разводит руками Саня.

- Женя, - спрашивает вопрошающе Коля, - сделаем?

- Только стопку. Знаю я вас…

- Командую: отставить эмоции! Надо выручить. Жалко мужика. Кто гостит-то?

- Спонсор из Москвы. Денег дал на благоустройство территории. Мосты построи-ли на Поперечной, вы вчера видели их, площадки-беседки смотровые. Приехали с ди-ректором заповедника, семьи прихватили отдохнуть. Сейчас отправили их на Верхнее. Не хотели идти, да дети запросились. Кто-то ещё из международной природоохранной ор-ганизации, из московской конторы.

- Что охраняешь, то и имеешь. Прямо по Жванецкому, - замечает Саня.

- Глубокая мысль, - соглашается Фомич, - Мы злоупотреблять не будем. Гошу поле-чим и всё. Хотел сегодня наших научных сотрудников с горы снять, коней отловил, а они пожелали поехать. Своих теперь завтра заберу. Как хариус-то, понравился? – спраши-вает меня, - Царская рыбка!

- Фомич, глупость сделала. До меня не дошло вчера, что рыбка солёная. Устала до помрачения сознания. Я ж её вчера перечистила, да уху сварганила. Испортила всё. Хотела ребят угостить наславу, а вышло бог знает что. Вот остатки стоят, сейчас доедать будем. Присоединяйтесь.

- Спасибо. Я её всякую ел. Нам ловить разрешают, персонал, всё-таки. Подкарм-ливаться надо. А рыбу лучше малосольной есть. Её сразу же солю, прямо на берегу. Ха-риус нежная рыбка, долго не хранится. В ухе вкус не тот.

- Жаренная - тоже пальчики оближешь. Мы с Татьяной Алексеевной в прошлом году на Кучерлинском озере ели, - вспоминает Саня.

- Были на Кучерле? А где ещё бывали у нас на Алтае?

- Вместе ходили по Ак-Кему к Белухе, по Кучерле несколько раз, в прошлом году пошли на Дарашколь, на Кара-Кольских и Шавлинских, Телецком озёрах бывали. Татьяна Алексеевна тут много ходила раньше, а я в пещерах бывал. Одну мы, клуб спелеологов, даже открыли здесь, раскопали сами и назвали именем погибшего друга, Андрея Тю-тюнника. Слышали, может быть?

- Нет. Пещеры здесь есть. Много пещер. В детстве, помню, лазали целыми днями по горам, домой загнать нас было невозможно. Я тут неподалёку родился и рос. Как-то раз вдвоём с приятелем наткнулись на склоне на две дыры. Полезли, конечно, интерес-но ведь! В одну пролезли, а за лазом пещера сразу, небольшая, а из неё ход дальше ведёт. Снаряжения никакого с собой, одни палки. Вылезли на свет и к другой дыре по-шли. В этой лаз вертикально вниз шёл, колодцем. Бросили камень, а звука от падения нет. Нескоро глухой шлепок услыхали. По малолетству, по глупости набрали камней и стали в эту дыру швырять, орём, слушаем эхо, опять бросаем. И вот что интересно. Мы на горе одни были, это точно. В горах всегда оглядываешься, опасаешься зверя, да мало ли что ещё случиться может. Это уж привычка у всех наших. И вдруг откуда-то взялся алтаец на коне за нашими спинами. И говорит нам спокойно, чистым русским языком: «Марш отсюда! И не ходите сюда, это опасно». Не ругался, не ломал язык, не замахи-вался, как все наши алтайцы делают, одет чисто. Помню, что это больше всего порази-ло: необычность речи, поведения и внешнего вида.

Где-то через день пошли туда ещё раз. Та пещера, в которую слазили, аккуратно так досками прикрыта. Никто из наших доски в гору не потащит. Жердями бы закрыли, но не досками. Мы это с приятелем обсудили. Второй дыры мы не нашли, хотя была она метрах в ста от первой, в пределах видимости. Мы их первый раз нашли обе сразу. Исчезла дыра, будто её и не было. Напал на нас почему-то страх. Бабки наши сказки рассказывали про чудь, что ушла в землю. Мы не то, что забоялись сильно, но поосте-реглись. Сказки сказками, но со многими земляками случались в горах удивительные вещи. То без причины жуть нападёт, бегут с гор без оглядки, то столбы светящиеся, по небу идущие, увидят.

В третий раз пошли посмотреть на наши пещеры уже по осени. Вышли на ме-сто, а дыр никаких нет, исчезли пещеры. Ни землетрясения, ни обвалов, ничего такого не было. Просто исчезли.… Пойду я, а то выдохнется лекарство.

Фомич уходит. Женя укоряет Колю:

- Не хочу участвовать в спаивании людей. Теперь от тебя не отстанут. Зачем ска-зал про спирт?

- Да видели инспектора спирт, когда проводнику наливали позавчера. И… жалко мужика, с перепоя жуткие страдания. Народная мудрость: первая рюмка всегда трудная, а последняя – лишняя.

- С такими доброхотами и в горах можно человеческий облик потерять.

- Не преувеличивай, - и нам, - я спирт с собой взял, думал обменять на мясо. Ка-залось, что здесь кругом отары должны быть, в деревне мясо у всех, не тащить же его с собой из города. Грешен, люблю мясо. Не расстраивайся, Женя! Обменял стопку зелья на рыбу. Рыбье мясо тоже… рыба, ха-ха!... Всё Женя, понял, сейчас пойду ловить! Саня, ты как? Принесём к ногам дам красавцев озёрных, А Татьяна Алексеевна нам их посо-лит. Этих, фомичёвских, сейчас попробуем. Признаться, я их в таком виде ещё не про-бовал. Налетайте, ребята! Женя не будет, она только кашки и травки ест.

Сидим за столом, завтракаем, смотрим на озеро и горы. Едим неторопливо, спо-койно созерцая воды, игру хариусов. На поверхности бирюзового озера километровая светлая, словно молоко, полоса, воды. Это пошла муть от взвесей, принесённых со скло-нов скатывающейся ручьями дождевой воды. Солнце вспыхивает тысячами искр на быст-рине. Под ногами короткие перебежки бурундуков, за орешками и крошками со стола стараются подобраться незаметно. Бурундуки не злобны, кротки и не боязливы, к чело-веку привыкают быстро. Мужчины что-то долго возятся со снастью и, наконец, нагрузив-шись ею, уходят вниз, к морене, рыбачить, так и не дождавшись Фомича.

Мы с Женей расчистили стол от посуды. Я вытащила свой дневник и пристрои-лась записать впечатления вчерашнего дня. Ветер листает мне страницы.

- Ведёте дневник?! И я тоже! Коля надо мной подсмеивается, писательницей зо-вёт.

Смеюсь про себя: муж тоже зовёт меня юной писательницей, вкладывая ирони-ческий смысл и не желая уязвить напрямую. Он знает, что не люблю дешёвой насмеш-ки, вульгарного осмеяния, которым прикрывают своё недоверие к тому, что кто-то мо-жет делать то, что сами не умеют, свой испуг или зависть. Ведение дневника на протя-жении всей жизни смущает моих родных и знакомых.

- Татьяна Алексеевна, Вы сегодня хорошо о Шамбале сказали. Повторите, пожа-луйста, Вашу мысль, я хочу поточнее записать об энергетических потоках.

- Это не моя мысль, Женя. Я много читаю. О Шамбале услышала первый раз в юности. Затем много лет записывала всё, что попадалось о ней. Я всегда знала, что это не страна. Помните учёного-палеонтолога и писателя Ефремова? Наше поколение зачи-тывалось его книгами.

- Помню, конечно. «Туманность Андромеды» и другие фантастические вещи, я его любила читать.

- Для меня он идеал человека. «Лезвие бритвы» и «Час быка» - это книги о нас, размышления о Земле. Помните, его герой художник в «Лезвии бритвы» спросил своего учителя, не есть грёза буддистов прекрасная страна Ригден-Джапо – Шамбала? Тот отве-тил, что даже в самом названии не подразумевается страна. Шамба или Чамба – одно из воплощений Будды, ла – перевал. Мнимая страна – перевал Будды, другими словами – восхождение, совершенствование. Настолько высокое, что достигший его более не воз-вращается в круговорот рождений и смертей, не спускается в нижний мир. Потому Шамбала – понятие философское – не существует для нашего мира.

- Как я невнимательно читаю! Какой мне урок…. Читала эту книгу, с удовольстви-ем читала, но совершенно не помню этого момента!

- Там же художник спрашивает учителя, есть ли Шамбала для таких мудр, как сам учитель, и тот отвечает, что Шамбала есть, но везде! Легенды помещает Шамбалу в Гималаях и вот здесь, на Алтае. Возможно, это навеяно красотой неба и снежных гор.

Сидим, смотрим и смотрим на озеро и горы. Чудеса без всяких чудес творятся вокруг: тишина, гул ветра, плеск волн, шелест крон, лёгкий топот лапок бурундуков, стук упавшей хвоинки о тент палатки. Снизу доносятся голоса туристов. В годы моей юности выражали симпатии друг другу, читая стихи поэтов и, прощаясь, обменивались адреса-ми, реже телефонами. Нынешние говорят о сайтах интернета и обмениваются е-мэйлами. Вскидывают на плечи рюкзаки и уходят с прибрежной поляны кто вверх, к снегам, кто вниз, в долины.

В городе просыпаются сейчас, заранее усталые от суеты, горожане. Они и здесь есть. Вон, один, внизу, закупорил уши плейером, не желает слышать ничего вокруг. За-ходили по тропе туристы. Идут неторопливо и спокойно, загорелые дочерна, те, что пешком, с рюкзаками на спинах. Суетливы и шумны, кто прибывает верхом на конях, в сопровождении проводников и вьючных лошадей. Одеты и снаряжены по-разному, настоящий социальный срез нынешнего путешествующего общества: от богатых спортив-ных курток известных зарубежных фирм до российского камуфляжа, заменившего бре-зентовые штормовки, хотя они ещё попадаются на глаза; от горных ботинок и кроссовок до кед, резиновых и кирзовых сапог. Разнится и снаряжение: газовые плиты, примусы, котлы и вёдра, легчайшие каркасные палатки из синтетики и тяжёлый брезент, пуховые спальники и солдатские одеяла.

Вернулись Саня с Колей. Рыбалка, как известно, дело тонкое. Ребята долго коле-сили по берегу и всё впустую. Рыбу видно, играет, но «мошку» не берёт. Все их ухищ-рения так и не привели к победе над упрямой рыбой. Следует короткий и очень эмо-циональный рассказ:

- Он клюнул… Я замер, дышать прекращаю.

Коля попытался рассказать о размерах сорвавшегося хариуса разведением рук в стороны до упора, но спохватился, услышав наш смех, и лишь дёрнул себя за волосы.

- Дёрнуть рыбку – ощущение незабываемое, - мечтательно говорит Саня, - Хариус рыба упрямая.

Подошедший Фомич добавляет краски к их переживаниям:

- Рыбалка дело тонкое, кое-что знать надо: в каких местах ловить надо и в какое время, и характер поклёвки, и силу сопротивления при выуживании, и ещё многое дру-гое. Одна рыба от другой отличается особенностями. Пескарь одно, судак другое, хариус – третье, всех по-разному брать надо. Хариус хитрый. Взять его, вроде бы, особых секре-тов и нет. Однако, он любит чистую воду, без мути, любит стоять под водопадом или в устье впадающих ручьёв. Клюёт только перед восходом солнца и перед закатом. В дру-гое время его брать – только время терять. Но царская рыба, по вкусовым качествам – на первом месте. Чешуя мелкая, серебряная, легко пальцем счистишь…. Съедается быстро и на «ура». Судака можно отложить и до холодильника довезти, а хариуса – нет. Не горюйте, мужики, вечером пойдём, поймаем. Сейчас поздно уже.

Егерь Фомич посидел с нами, рассказал свою нехитрую историю. Учился в ин-ституте, бросил, бродяжил, а когда организовался заповедник, понял, что это его место, его жизнь. Здесь ему хорошо. Не только для зверья, но и для человека заповедник стал тихой пристанью. Удалось ему убежать от забот современной жизни, обрести свободу и душевный покой. Ему не в тягость в кирзачах и камуфляже отмахивать километры таёж-ных троп.

И вот опять Коля поёт. Исполняет фрагменты арий, романсы, марши. От избытка чувств снова задирает Женю и меня. У него исключительный темперамент и явный ак-тёрский талант. Каждую минуту он играет героя или жертву. Весь день спектакль одного актёра. Вот он вождь, добытчик:

- Я иду на рыбалку! Женя, готовь свою соль! Учти, её может не хватить!

И через секунду он смиренный ученик:

- Саня, какое удилище, ты говорил, не годится? Снасть, какая? Что-то в фомичёв-ской снасти я не разобрался.

Через час изображается покаяние:

- Женя, увы, я не поймал. Одного поймал, было, но он, стервец, сорвался, рас-сказал всем, что я, рыбак, пришёл, и увёл всех хариусов от моего места. Увы, увы.… Ка-юсь, в рыбалке я недотёпа. Но я буду ловить, пока не поймаю.

Сам себе то и дело командует:

- В строй! За водой… - марш! Встать! Разжечь костёр! Есть готовить баню! Женя, докладываю: баня готова! Готовьсь к приёму праны!

Он заступник и жрец-любовник Жени.

- Она отказалась пять лет назад есть мясо. А я его готовлю – пальчики оближешь! Перед ней поставлю – она устоит! Сказала мне, что к 2004 году полностью перейдёт на праническое питание, откажется от земной пищи. И перейдёт, и откажется, верю. Она – богиня! Ценю в ней это! Женя, я правду говорю?

- Правду! Если буду готова, сделаю следующий шаг.

И деспот:

- Женя, подай свитер! Ты знаешь, где он. …Женя, принеси…

Всё это перемежается ариями, песенками, и всё это выходит у него великолепно. Невозможнейшим образом обходится с Женей. Я всё ждала, что она это не снесёт, воз-мутится, взорвётся. Но она отодвигала котелок в сторону от огня, поднималась на чер-дак и приносила ему требуемую вещь. Безропотно, без приниженности.

- Как Вам это удаётся?

- Сдерживаться? Я привыкла и не замечаю. Он для меня, как большой капризный ребёнок. И он никогда не переходит черты, он тонко чувствует, когда я готова к сопро-тивлению. Сегодня он меня достал. Посмотрите, как он выйдет из положения.

Коля исчезает. Полчаса его не видно и не слышно. Мы тихо беседуем, делаем записи в дневниках. Она расспрашивает меня о семье. Появляется Коля, протягивает Жене травинку с крохотным цветочком.

- Это тебе. Ты вчера заинтересовалась этим цветочком. Хотела спросить у Татья-ны Алексеевны, как он называется.

- Спасибо, Коля. Где ты его нашёл?

- А я подумал, что он здесь тоже может быть, выше по склону. Поднялся и по-искал.

Она поворачивается ко мне, разводит руками:

- Вот так! Не знаете, что это за цветочек?

Невозможно на него сердиться. Не знаешь, чем больше восхищаться: пением ли, юмором, актёрскими импровизациями Коли, глубиной житейской мудрости, устремлён-ным ввысь духом Жени. И завораживает озеро. Искрится миллионами солнечных бликов его вода. Наблюдаю игру солнечных лучей, отражаемых неспокойной поверхностью. Вот оно вспыхнуло на миг всеми своими волночками под ветром, и опять искрится, в воде чередуются бирюзовые оттенки всей гаммы бирюзы в виде полос. И так часами, пока облака не скроют вершины, сидишь в оцепенении и смотришь на горы, ради которых притащилась в такую даль и глушь. Они огромны, величественны и совершенно потря-сают. С гор открываются дали. Спокойствие нисходит на меня на высоте, может быть потому, что ощущаю свою малость перед огромностью лежащего вокруг мира.

Наше бесхитростное общество сегодня отдыхает. Когда сидишь в кругу живых людей, всё делается интересным. Нет дежурных тем. Есть люди разные. С родными и знакомыми иногда общаемся вежливо, корректно, но ни о чём. Обидеть отказом от общения нельзя. Они – не друзья, но родные. Разговор с ними дань родственному долгу. У костра запретных тем нет. Женя выкладывает из кармана куртки два маленьких ка-мешка на стол и оглаживает их руками. Потом на свет извлекаются корешок и, выбе-ленный солнцем, плавник. Как бы извиняясь, поясняет:

- Возьму с собой. На память. Смешно, но они мне по сердцу. Играю с ними зи-мой, как дитя, и сердце радуется.

У неё на руках нефритовое кольцо, серебряный перстень, колечко с агатом, золо-тая цепочка, ладанка. С украшениями в горы не ходят – неудобно носить, да и потерять можно. Я удивлена, и Женя, видя это, поясняет:

- Это обереги! У нас в группе, с которой я изучаю Живую Этику, есть ясновидя-щая. Она говорит, что эти вещи мне помогут в горах, придадут мне уверенность. Я и сама чувствую, что они мне симпатичны. Что-то от них идёт такое…, тёплое. Вы как к этому относитесь, Татьяна Алексеевна? С тобой, Саня, проконсультируюсь, какой камень для меня лучше подобрать. Мне бы хотелось фиолетовый.

- Налицо типичное программирование подсознания, дающее психологическую за-щиту. Именно так амулеты, или талисманы, или обереги и работают – придают уверен-ность владельцу, - отвечаю я на вопрос.

- Аметист, - откликается Саня, - он сиренево-фиолетовый. Считается, что он имеет удивительную способность «заряжать» энергетически любые предметы и минералы в своей зоне влияния.

Большой интерес вызвал ответ Сани, что он ювелир. Женя загорелась мгновенно

- В художественном салоне табличка висит, кому какой камень носить в зависи-мости от рождения под тем или иным знаком Зодиака. А я читала кое-что в других ис-точниках. Знаете, часто не совпадает!

- Чему удивляться? Формирование кристалла, его созревание, эволюция происхо-дят на протяжении огромного количества лет, менялись под воздействием планет. Кам-ни несут на себе отпечатки и того воздействия, качества той планеты, которая была по-следней на момент его нахождения или добычи. Вот среди астрологов в средние века и нет полного единодушия в вопросе. Помимо эмпирического опыта народа ещё суще-ствовала система эзотерических знаний в Египте, Индии, у других народов, доступная жрецам, оракулам, халдейским мужам. Разные источники дают разные сведения: восточ-ные, германские, славянские, древнееврейские, американские…, не счесть. Сейчас Между-народная ассоциация ювелиров после поисков и исследований скорректировала и утвер-дила таблицу, сведя в неё все имеющиеся сведения. А совсем недавно, в девяностых годах, вышел «Новый астрологический календарь Хютера», в нём таблица новейшего астрологического распределения камней по знакам Зодиака. Её называют схемой Хюрли-манн. Ею и предлагают пользоваться в магазинах при выборе камней.

- А правда, что камни живые?

- Да, они даже дышат, доказанный научный факт.

- Хотелось бы почитать о минералах и их воздействии, только, желательно, в од-ном месте. Это возможно? Мне очень хочется иметь что-нибудь фиолетового цвета, - спрашивает Женя.

- Камни…. Валяются под ногами… Кристаллы тоже камни. Или минералы? Не пойму, одно и то же это? – спрашивает с любопытством Коля.

Саня смеётся, и мне:

- Вспомнил Иру! – поясняет ребятам:

- Есть у нас друг, кристаллограф, работает в минералогическом музее. Обижается, когда мы говорим «камни». Она строго различает минералы, горные породы, минераль-ные виды. Камни рождаются в глубинах планеты под огромным давлением и при высо-кой температуре. Как алмаз, например. Процентов на девяносто с лишним земная кора состоит из глубинных кристаллических пород.

- Саня, Коля спрашивает о другом. С точки зрения геологической науки Земля по-строена из минералов и горных пород. Минералы представляют собой довольно одно-родные по своему химическому составу и физическим свойствам кристаллические со-ставные части твёрдой земной коры неорганического происхождения. Горные породы – смесь минералов, образовавших верхнюю часть земной коры в ходе геологических про-цессов. Они могут быть не монолитными, как песок, или плотными, как песчаник. Дра-гоценные камни – это минералы. Получаются минералы интересно. Их образование в хо-де кристаллизации обусловлено закономерностями. Закономерности определяют три цикла геологических процессов. Первый - магматический . Название получил от греческого слова магма – мазь, месиво, тесто. Это образование минералов из жидких масс глубин. Второй – осадочный. Образование минералов идёт путём выветривания, переноса, отло-жения. И третий – метаморфический, от греческого метаморфозис, что переводится как превращение, видоизменение. Это появление новых минералов в результате преобразо-вания старых, возникших в первых двух геологических циклах.

- Сдаюсь! Не запомню! Как всё это в Вашей голове укладывается?! Вы ведь не геолог?

- Нет! Просто мне это было интересно знать с юности. Я и дочку младшую при-охотила. Она у меня окончила геологический факультет университета, геохимик. Сейчас в аспирантуре Института минералогии Академии наук. Уже аспирант третьего курса, осенью у неё защита диссертации.

- Вот, Женя, смотри! Какая семья: дочь искусствовед, дочь минералог…. Муж-то кто по профессии?

- Физик-экспериментатор.

- Отпад! Сдаюсь! А я-то думал, отчего это народ из Академгородка всё знает, о чём ни спроси! Наука великая вещь. Эти, что вчера ушли с нашего места, они ведь тоже из Академгородка. Весь вечер о микробах говорили! Даже дети!

- Они биохимики, - смеюсь я. – В крупнейшем мировом биохимическом центре ра-ботают.

- Эти, которые сегодня пришли, с собакой, тоже от вас, из Академгородка, мате-матики. Вот придут вечером к костру и расскажут нам о царице наук. Пройдём мы, Женя, с тобой в горах университеты.

Пришли сегодня несколько групп. Одна, очень большая, москвичи, бывалые ту-ристы. Быстро раскинули лагерь и ушли смотреть окрестности. Пришёл ещё хорошо со-хранившийся дед, оригинально одет только в спортивные трусы, босиком, с голым тор-сом. Он без палатки, устроил полог из полиэтилена, бросил под него коврик и рюкзак, уселся медитировать на озеро. Подошла к обеду и расположилась внизу группа с рот-вейлером. То и дело над поляной несётся:

- Шлоссер! Шлоссерберг, немедленно ко мне!

Эта исключительная порода не для примитивной дрессуры, а Шлоссера, похоже, вообще никак не дрессировали. Из команд выполняет только «стоять!» и «сидеть!». Мощная чёрная собака с мускулистым сложением и мрачноватым взглядом сильно напрягает. Казалось бы, в тайге свобода для собаки. Можно вдоволь поваляться на травке, носиться вдоль и поперёк, вверх и вниз по склону. Но это всё-таки служебная и, к тому же, городская собака. Шлоссерберг, защищая, ведь чужого в дом пустить нельзя, облаивал всех, кто проходил по тропе мимо палатки, гонялся за конями, видя в них страшных врагов. Привязанные вместо коновязи к кедру, кони бились и хрипели от его наскоков, и часть, с путами на ногах, умотала вверх по склону, подальше от безумца. Хозяин ругался и даже замахнулся поводком на собаку, но та не очень-то его слуша-лась, что было странно. Шлоссер лаял на бурундуков, бабочек, кедровок. Распугал всю живность и нарушил тишину. С собакой, к тому же, нельзя идти в заповедник.

И погода с их приходом сделалась изменчивой. Неспокойные краски озера то си-яют, пускают нестерпимые солнечные блики, то гаснут. День сегодня прохладный. Как только солнце прячется за тучку, дует холодный ветер и делается неуютно. Но тучка де-лается воздушней, превращается в дымку. Выгляжу замарашкой после вчерашнего про-хождения тропы к Верхнему Мультинского озера в дождь. На брюках глина, на кедах грязь. Надо стирать. В бане есть немного тёплой воды и таз. Протягиваю верёвку между двух кедров и вешаю сушиться постиранное. Женя берёт с меня пример и тоже вывеши-вает на ветер бельё. Готовится к бане и уговаривает меня воспользоваться случаем, схо-дить тоже. Признаюсь, что я не люблю чёрных бань, мне с ними не везёт, всегда со мной что-нибудь в них случается экстраординарное.

- Интуиция мне подсказывает, Женя, что баня для меня опасна, а то бы я её давно полюбила бы.

- Преувеличиваете! Я сама проверю, чтобы было Вам комфортно. Вы не пред-ставляете, как очистится и будет лёгким Ваше тело. И в озеро обязательно надо оку-нуться, это усилит эффект прилива энергии. Опробовано на себе, всю жизнь так делаю, а в горах мне это особенно нравится. Научу Вас, полюбите баню, и на Мульту будете возвращаться из-за неё.

И вот уже идут грандиозные приготовления, в которых принимают участие все. Пока баню готовят, я праздно сижу за столом. Сосредоточенно хмурясь, Коля уже два часа варит кашу, что-то жарит, что-то сдабривает специями и орёт, жизнерадостно орёт:

- Женя, я должен добавить «Вегетту». Где «Вегетта»?

- Я добавлю зубчик чесночку? Мне кажется, что положили маловато.

- Посыплю перцем? Женя! Посыплю перцем?!

- Женя! Лимончик добавлю?!

В изумлении слушаю эту перекличку. Готовят кашу?! И всё это несли с собой в горы? Саня наносил воды, отдыхает и мурлычет по-домашнему: «Только горы ещё остаются вершинами счастья, потому что они ближе всех к небесам».

- Что это Вы такое интересное поёте? Женя, слушай, есть совершенно новая пес-ня, я добавлю масла…, Женя, срочно запиши в свою книжку слова! Вот тебе текст не из казармы! Учти, будем разучивать, пока Саня с Татьяной здесь. Женя, пиши, а то я поло-вину выучил уже, надо морковочку добавить, и будет самый раз….

Над поляной льётся оперный голос, несущий к небесам песню сибирячки Кочне-вой «Мой друг уходит на Белуху»: «В горах не каждый может руку протянуть, а тот, кто чист душой и крепок духом…». Портится погода и, как это бывает только в горах, молниеносно. Небо почернело, засверкали молнии, и зарокотал гром. Вершины гор как-то разом вдруг упёрлись в тучи. Тучи карабкались друг на друга, собирались на гребнях, толкались, плыли, меняя формы и цвет там, где их пронизывают солнечные лучи, а по-том стремительно сваливались по склонам в долину. Дождя ещё нет, но задул дожде-вой ветер, его предвестник. Всё в лагере пришло в движение. Захлопали полотнища па-латок, заметались и зашумели кроны деревьев, рванулось в сторону пламя костра, в воздухе закружились сухие хвоинки и листочки, бельё на верёвке рванулось флагами, по озёрной бирюзе пошла серая рябь.

Бросились спасать улетающие со стола странички, крышки, кружки, спешно сни-мать бельё. Но кавардак длился недолго. Дождь не успел пролиться над нами, ветер снёс тучки вниз. Зато до нас добрался Шлоссер. Обежал нас, обнюхал, облаял. Добрался до моего котелка с водой и с жадностью стал пить. Вспомнила своего боксёра Буча, до-гадалась мгновенно, что пёс не может пить из реки, он напуган, ему нужна миска и еда, как в городской квартире. Спокойно командую:

- Шлоссер, сидеть! Ждать! Ждать!

Пёс слушается. Подошедший хозяин извиняется:

- Не знаю, как с ним управляться. Друг пять дней назад уехал навсегда в Герма-нию, а его, вот, мне оставил, чтобы я его в хорошие руки пристроил. Не слушается меня совсем. Я его уже отлупил, но на него не действует.

- Вы ему миску взяли для питья?

- Да здесь целое озеро, напьётся!

- Вы не ответили, есть ли у пса миска?

- Можем выделить.

- Несите. У собаки домашней должна быть своя миска. Он у Вас голодный и от жажды страдает.

Снизу приносят миску и кашу в котелке. Накладываю кашу, ставлю миску перед псом. Несчастный накинулся на еду, у чашки нет упора, и она ускользает, а я боюсь вы-хватить её из под носа чужой голодной собаки, чтобы закрепить между камнями. Накормили и напоили пса. Он решил, что здесь его дом и залёг возле стола, сторожа наши движения. Время от времени проверяет, есть ли вода, и пьёт, пьёт. Подошедший Фомич попенял:

- Если с собакой пойдёте на Верхнее, оштрафуем, мало не покажется. Нельзя здесь с ними, зверя в тайге много. Порвут пса медведи, и вам достанется. Держите его на привязи, чтобы больше его не видели и не слышали. Спонсоры скоро спустятся, нам только проблем не хватало с собакой. Возвращайтесь на Шумы. Вы, если в баню хотите, идите пораньше. Я смотрю, вы её уже наладили. Вдруг спонсоры захотят попариться ещё, надо ублажить.

Раздеваться на ветру холодно и даже страшновато. Нет у меня достаточного опыта в банных делах, а тот, что приобрела, только негативный. Меня пускают париться первой из уважения к моим сединам, надо полагать. И зря! Женя, наспех показав, что к чему выходит. В железной печке горят дрова. На плите стоит оцинкованная ванночка, в каких купают в провинции детей и стирают бельё. В ней – кипяток. На скамье у входа, в метре от печной дверцы, стоит алюминиевый бачок, в котором быстро нагревается хо-лодная вода. Параллельно печи тянется узкая, в одну доску, скамья, за ней возвышают-ся полати. Пол ледяной, а на тело пышет жаром печка. Как научили, сажусь на скамью потеть. Пахнет дымом и очень сильно. Помещение заволакивается им довольно быстро. Становится трудно дышать. Бог с ним, с потением…. Начинаю лихорадочно намыливать-ся, ополоснуться удаётся лишь один раз наспех. Лёгкие рвутся, кашель не даёт вдохнуть воздух, теряю сознание. Рвусь к двери, выскакиваю на улицу, всё же прикрыв баню, чтобы не выстудилась.

Хватаю холодный свежий воздух, кашляю, ору:

- К черту вашу баню! Мне жить охота!

У костра смеются. Подходит Женя, успокаивает:

- Привыкнете, ещё и полюбите! Теперь надо ещё раз зайти и снова посидеть.

- Нет, я там угораю, мне жизнь дорога. Женя, мне нужно одеться, я замерзаю.

- Ну что Вы, как маленькая, всё нормально! Привыкнете! Сейчас попарьтесь и бе-гите к озеру окунуться.

- Женя, я не хочу умирать. Там невыносимо, я не знаю, как можно любить этот чад.

Женя заходит в баню и оттуда несётся её крик:

- Коля, скорей, баня горит! Саша, воду несите!

Мужчины несутся в баню, распахивают настежь дверь, суета, из бани валят клубы чёрного дыма. Саня осматривается в поиске чего-то, потом несётся к костру, хватает ро-гулину от костра и тащит её в баню. Оттуда выносят на рогульке горящие тряпки. Муж-чины ругаются:

- Кто додумался сушить на печи полотенце и портянки? Сгорели. Вы, Татьяна Алексеевна, подождите немного, сейчас проветрим, баня нагреется, и можно будет па-риться. Извините, не доглядели.

Всё это время я лихорадочно пытаюсь натянуть на мокрое тело одежду на ле-дяном вечернем ветру. Разочарование своими силами и досада на себя слишком вели-ки:

- Нет, ребята, говорила вам, что я и баня не совместимы. Всегда случалось что-то подобное. Если не пожар, то крыша обвалится или пол провалится, во всех бачках будет кипяток, какая-нибудь причина, да появится.

- Удивительно, неужели это правда?

Женя с Колей с наслаждением парятся и бегают, завернувшись в полотенца, к воде. Смотрю сверху, как Женя усердно погружает голову в воду озера. У берега вода прозрачная, фигуры людей видны целиком. Вода в нём ледяная, её и вытерпеть можно мгновение, у меня сводит руки, когда набираю котелки, а народ купается. Саня тоже окунулся. Пришли с берега и владелец Шлоссера с другом и двумя девочками-подростками – их дети. Все вместе расположились у нашего костра.

Вечерняя окраска неба постепенно переходит из голубой в зеленоватую, затем золотисто-жёлтую, малиново-красную, и, наконец, небо меркнет в лиловых тонах. Гребни гор резко вырисовываются на светлом фоне неба. Я бы хотела найти такой уголок на земле, в котором бы хотелось жить и умереть. Чтобы окна смотрели в парк, чтобы бу-дили по утрам не шум, гул, сигналы автомашин, а гомон птиц. Чтобы дорожки вели сквозь деревья так, как проложены терренкуры в курортных южных краях. Чтобы был сад, где растут яблони и груши, где звери доверчивы, встречные люди приветливы и дружелюбны. Не нашла я пока такого волшебного уголка. Наверно, это возможно только в сказках, в раю. В реальности приходится жить там, где прописка. И раз в году - неде-лю в красоте без комфорта.

Сегодня лучшие места у костра уступили детям. Человек после бани склонен к философствованию. Не умолкают весь вечер разговоры. Идёт продолжение дневной те-мы о камнях и минералах, народ удивляется тому, что Саня ювелир. Пытают его о ле-чебных свойствах. Ребята-математики выражают сомнения, что информация об этом до-стоверна. Пытаюсь объяснить это с точки зрения Живой Этики, с ней, как ни удивитель-но, все знакомы.

- Всё в мире имеет свои особенности и свою энергоструктуру. Энергоструктура и энергоинформационное поле существуют вокруг всех предметов. И живых, и неживого мира. Взаимодействуют с нами и оказывают на нас воздействие. Тысячелетний опыт народа, его вера в целебные свойства камней и металлов вовсе не абсурд и не мистика. У нас любят называть мистикой всё, что не укладывается в рамки реального физического мира. Доказан же нынче наукой факт, что микроэлементы в жизни, и в медицине тоже, играют роль огромную. С древних времён растираются в порошок нужные минералы для пополнения запаса недостающих микроэлементов. Наверное, и сами пили селен, железо, кальций. Различие между «живым» и «неживым» не так уж и велико.

- Это точно! Живые организмы реагируют на внешнюю среду, но кристаллы тоже.

- Ребята, вы поподробнее, чтобы понятно было, - просит Коля. – Вот Татьяна Алек-сеевна про селен сказала, и я понял, мы с Женей его пили. А когда про микроэлемен-ты, было не понять, с чем это съесть.

- Коля, кристаллы реагируют на свет, «выгорают», - объясняю я, - на высокие тем-пературы – прокаливанием можно изменить их цвет. На удары, на звуки музыки отвеча-ют изменением энергетического узора, усилением. Кристаллы способны запомнить струк-туру того вещества, которое с ним контактировало, способны запомнить информацию, которая им активно или пассивно передаётся. Используют это свойство, когда ищут ми-нералы с помощью биолокации.

- Экстрасенсы воду «заряжают» позитивной информацией.

- Да, Женя. Пока учёные ещё только пытаются объяснить это явление природы. Но уже с уверенностью можно говорить, что вокруг всех объектов Вселенной существуют энергоинформационные поля, которыми эти объекты обмениваются. Почему бы не допу-стить такой обмен между человеком и камнем? Древние люди пытались контролировать связь между камнями, металлами, человеком.

- Татьяна Алексеевна увлекается. Всё это так, но уж очень противоречивы данные в разных источниках, дошедших с тех времён. И у разных народов признавались различ-ные свойства.

- Саня, Вернадский утверждал, что жизнь – это волна, что кругом нас, всюду, вез-де идут излучения различной длины волн. Всё пространство ими заполнено. Вот и наши тела должны откликаться, и каждый орган, и кристаллы. Перед войной у нас в России женщина врач использовала при лечении сердолики. У неё больные быстрее поправля-лись. Запамятовала, к сожалению, её фамилию. Над ней посмеивались, а после войны выяснили, что лечебный эффект оказывает слабая радиоактивность, небольшая доза сти-мулирует рост новых клеток.

За что люблю беседы у костра? Радость единомыслия и понимания – это то, что даёт силы переносить жизненные невзгоды, освобождает от чувства одиночества, чего же больше дружбы может дать человек человеку? В России торжествует сейчас матери-алистичность. Она превратила, казалось бы, страну в духовную пустыню. Но под спудом вызревал в ней духовный голод, и голод по культуре и искусству. Вот и говорим обо всём сразу.

Идут рассказы один за другим, иногда чувствуешь, что байка, но враньём назвать нельзя – это сочинительство. Самые простые случаи так красиво обставляются и расска-зываются, что просто сидишь и наслаждаешься. У Сани работоспособность огромная, бе-гает в темноту за дровами для костра, остальной народ, почему-то, принимает это, как должное. Девочки сидят на брёвнышке, не уступая мест никому, для них наш костёр стал уже своим. Одна постоянно накручивает прядь волос на палец и пытается пристро-ить кудряшку за ушком. Коля долго к ней приглядывался, а потом неожиданно спросил:

- Отчего женщины хотят быть красивыми?!

Народ оживился на новую тему, но я откликнулась:

- Дарья Донцова об этом хорошо сказала, что это просто. Мы очень хорошо зна-ем, что мужчины, ради которых приносятся все жертвы, видят лучше, чем соображают.

- Ну, Вы сказанули!

- Не ёрничай, Коля! Радоваться нужно тому, что нам так повезло с компанией.

Женя смеётся. Девочки смутились и пошли вниз к палатке, отцы отправили их спать, дав в сопровождение Шлоссера. Это было им не в радость, они бы ещё посидели у костра. Пёс несколько раз сбегал туда-сюда, но был пристыжен, и устроился охранять девочек в палатке. Слышно было, как его пытаются выдворить, потом сдаются, признав, что с ним теплее.

- Русская традиция – перед боем помыться и переодеться в чистое, - командным голосом говорит Коля. – Женя, приказываю: готовьсь к восхождению на Поперечное!

- Я, пожалуй, завтра сбегаю ради спортивного интереса на голец, - отозвался Саня. – Сбегаю один. Я быстро. А Татьяна Алексеевна будет охранять лагерь.

Проглатываю пилюлю. Мне за ним не угнаться, тем более, при подъёме, да на время. Но сегодня не хватило нагрузки, я бы на Поперечное озеро посмотрела. Все успели замёрзнуть, вечера и ночи здесь холодные. Коля поёт прощальную арию, и мы расходимся. Смотрим с Женей на звёзды, стоя на склоне. Их скрывал костёр, а теперь они нас накрыли, и душа заволновалась.

- У меня никогда не было Учителя. А мне не хотелось терять время на чепуху. Кручусь сама. Так рада, что Вы здесь, что есть понимание, а не насмешки. Выше и бла-городнее те движения души, которые возникают на почве сходства, чем те, которые возбуждают разница в мировоззрении и сопротивление души.

- А духовное сообщество Ваше?

- Я уже о нём и не мечтаю. Есть у нас круг знакомых, заинтересовавшихся так или иначе Живой Этикой Рерихов. Как я уже Вам сказала, изредка встречаемся на обще-городских мероприятиях. Спасибо Вам, Татьяна.

Слышу, как шуршит потревоженный мной тент палатки. Опускаюсь на четвереньки и, опустив голову вниз, ползу по склону в отверстие входа. С чердака беседки доносится Колин голос:

- Ты моя Мадонна, Женя! Не находишь, что нам надо на ночь третьим взять Шлоссера? Девочки нашли, что с ним теплее!

- Завтра договоришься с ними, если желание не пропадёт, Коля! Спокойной ночи всем!

С чердака несётся над засыпающим лагерем сигнал «вечерней зорьки» в Коли-ном исполнении за трубу.

17августа. Лагерь на Среднем Мультинском озере.

Просыпаюсь рано. Лежу, изучаю в рассветный час разводы на палатке, тени вет-вей. Заря будит криком кедровок, и необычными звуками: кто-то пришёл и устраивается спать на полу беседки, шурша спальником и полиэтиленом. Выглянула и увидела деда из Терскола, пришедшего вчера, и не ставившего палатку, а просто улёгшегося у костер-ка на берегу на каремате. Замёрз ночью, поднялся к нам. Ночь была звёздной, к утру сильно подморозило. Трава на берегу в инее, побелела. Над озером густой туман. Кри-сталликами льда покрылись и кустики, и тенты палаток. Внизу слышны из них голоса:

- Эти озёра нужно было назвать не Мультинскими, а озёрами Туманов. Нижние Туманы, Средние Туманы….

На западе звёзды ярко сияли на ночном небе, на востоке они мерцали перед тем, как погаснуть. Тихо и пусто в мире в этот ранний час. Идти по росе и заиндевев-шей траве зябко. Странные ощущения испытываешь, идя к туалету на противоположный конец амфитеатра-поляны то выше облака, или в самом облаке, или ниже его. Народ зашевелился, подмерзая, стал выбираться из палаток, лагерь поднялся рано. Саня сделал зарядку на склоне под ржание коней, которых кто-то потревожил на лугу над нами. По-сидел за столом, а потом спустился от него к костру, чтобы разжечь огонь. Погреться на огонёк снизу поднялись девочки. Дождались солнышка. С утра радуешься ему, по-глощаешь солнце каждой клеточкой своего существа, пока не согреешься после холода горной ночи.

Кедровки не обращают внимания на людей, на каждодневное беспокойство. С замечательным постоянством, настойчивостью и, даже, упорством продолжают летать на кедр, под ветвями которого устроен в лагере стол. Срывают с дерева шишки и роняют их нам на головы. Сидишь и ждёшь, когда обронят очередную, и примечаешь место, куда покатилась шишка. Срываешься с места, чтобы опередить других, поднять, обжечь на костре и сгрызть орешки. Вот уже второй день у нашего костра дети. Они гораздо шустрее меня. Сегодня подняли подряд девять шишек, не дав возможности получить подарок кедровок. Сделалось в какой-то миг досадно, подумала про себя: «Вот, при-несло их сюда, как нарочно». И тут же рассмеялась над своей досадой: они же дети, а обижаюсь, как ребёнок, я. С лёгким сердцем подняла сама пару шишек и передала их детям. Кедровка вопросительно смотрела в это время на меня с ветки, взъерошившись и наклонив голову набок.

Я стала готовить завтрак. Увы, выбор у нас небольшой: каши Быстрова в двух вариантах. Это у наших соседей изыски костровой кулинарии. Коля спускается с чердака беседки. Жизнерадостно разминается в том же месте, где делал зарядку полчаса назад Саня. Саня энергично и резко делал наклоны в разные стороны, махал руками и ногами. Коля же, подняв вверх руки и сладостно потягиваясь, поёт на все лады:

- Хорошо-оо! Хорошо… Хорошо?!!! Женя, хорошо?

- О чём ты?

- Земля, я и небо! – и опять в полную силу лёгких, - Хорошо-о-о-о!

- Коля, Вы даосец! – восклицаю я.

- Не ругаетесь, случаем?

Смеюсь.

- Нет! Даосская мысль о триединстве «небо – человек – земля».

- Ага, понял, восточная мудрость. Китайцы додумались?

- В китайской философии путь дао – это триединство, как Татьяна Алексеевна ска-зала. Есть путь земной, и есть путь небесный, а между ними – человек, - Саня, как все-гда, серьёзен.

- Ребята, а я, ведь, в Китае бывал. Ездил с оркестром. Чудной народ, скажу вам. Всё у них с подвохом, понять невозможно. Китайская грамота, одним словом. Но гото-вить умеют. Порции птичьи, но, если есть деньги, наесться можно. Я мужчина… боль-шой, а по их меркам – гигант. Я там оголодал без родной пищи. На рынок пошёл. Всё раздумывал, чтобы такое купить, чтобы надёжно было, по-русски, без их штучек китай-ских. Вижу, яйца куриные продаются, то, что надо, их ведь не испортишь! Языка не знаю, но объяснился. Тычу пальцем в яйцо и спрашиваю: «Доллар?» Продавец мне два пальца в ответ, понимай, что два доллара. Прикинул, что мне пяти яиц хватит, десять долларов есть. Дорого, но уж очень жрать охота. Выкинул две ладони ему под нос и сую свою десятку. Вижу, парень онемел от счастья лицезреть такого покупателя, как я. Что-то по-своему залопотал соседям. Чирикал, чирикал, народ засуетился, передаёт ему коробку. А я стою, поплёвываю. Вижу, кладут в коробку яйца и хором считают. Говорю продавцу по-русски, чтобы отдал мои пять штук, я ж ему десятку зелёненькую презен-товал уже. А он коробку с ведром яиц ленточкой перевязал и мне с поклоном толкает. А до меня всё ещё не дошло, что два доллара за десяток берёт, и на мои кровные честно сотню яиц положил, как я сторговал. У самого товара не хватило, так ему соседи принесли.

Ребята, я ему их назад вернуть не мог, он уже исчез. И я, как последний Ива-нушка -дурачок, таскался по Поднебесной курицей-наседкой. Недолго, конечно, я их быстро оприходовал, - поясняет он в ответ на наш смех.

Коля неожиданно пропевает в полный голос обрывок какой-то арии:

- А я такая козявочка – маленькая, маленькая, меня никто и не видит, но плююсь здорово, да-а-а!.

Потом сам себе командует:

- Кругом! – поворачивается и ещё раз, - Кругом!

- Коля, - взывает Женя, - не ёрничай! Что о тебе подумает Татьяна Алексеевна?!

- Что я – военный! – и тут же поправляется, - военный музыкант. И шляпа граждан-ская. Ничего о Китае не знаю, хотя и побывал там. Вот сейчас Татьяна Алексеевна мне о нём всё расскажет

- Не цепляйся к Татьяне Алексеевне! Она на отдыхе, а ты её совсем заговорил.

- Очень легко говорить с Татьяной Алексеевной, она умеет слушать. Она не толь-ко прекрасно слушает, но и даёт понять, что понимает. Ей не стыдно признаться, что я чего-то не понимаю и не знаю. Она объяснит. Я в её присутствии себя человеком чув-ствую. Я, Женя, умнею на твоих глазах, а ты не оценила, - и он мне лихо подмигивает.

Женя машет рукой: безнадёжен! Сердиться на него невозможно. Ерничанье у него как-то так безобидно, по-детски, выходит. Коля тут же принимается читать Пушкина:

- «… и днём, и ночью кот учёный

Там ходит по цепи КРУГОМ!

Пойдёт НАЛЕВО! песнь заводит,

НАПРАВО! сказку говорит…».

Я вздрагиваю от неожиданности громовой командирской команды в строках сказки. Коля сам хохотнул и пояснил:

- Из нашей военной самодеятельности художественной, Татьяна Алексеевна, - и, разведя сначала руки в стороны, а, потом, прижав их к груди, театрально кланяется.

- Коля! – безнадёжно взывает Женя, призывая мужа к серьёзному поведению.

- Благодарю и от души радуюсь безусловному Вашему таланту актёрскому! Ис-кренне восхищаюсь, как зритель, - смеюсь я. – Коля, ну что Вы меня всё по имени отче-ству величаете? Все здесь без величаний, одна только я выделяюсь. Неловко так одной отличаться!

Он нарочито «пугается»:

- Как можно?! Примите уверения в совершенном моём уважении и преданности!

Теперь Коля стоит по стойке «смирно», руки прижаты к туловищу, а голова его энергично и резко делает поклон в мою сторону. Дворянин в мундире в бальной зале, только так воспринимается его поза. Через секунду она меняется. Коля бьёт себя по-простецки в грудь кулаком, на лице цыганская плутовская улыбка:

- Честное слово, у меня язык не повернётся!

Ещё через минуту он пританцовывает у костра, не забывая рассказывать истории из своей жизни, изображая героев рассказов в лицах, про Китай, про русских музыкантах в Китае и китайцев. Пока готовится завтрак, успеваем услышать философские коммента-рии Сани, замечания Жени о прочитанном, увиденном и услышанном. Беседа сумбурна. Женя вдруг спросит у нас с Саней, читали мы недавно вышедшую книгу «Фэн-шуй» или ещё что-нибудь об этом, и отношении китайцев к ландшафту, дому, работе.

- Читали.

- Мне это интересно, близко, хочется применить к своей жизни, насколько это возможно. Но я не смогла разобраться.

- Это сложно, тут же откликается Саня, - Они тысячелетиями практикуют искусство овладения энергетикой местности, в которой ставят дом, энергетикой вещей в доме, со-ответственно устраивают окна и двери, чтобы энергия беспрепятственно циркулировала в помещении, принося здоровье и благополучие. Это у них в подсознании. И то, там только мастера высокого класса профессионально занимаются энергетической архитекту-рой, если можно так сказать.

- А Вы как это понимаете, Татьяна Алексеевна?

- Тоже плохо. Поняла, что потолок имитирует небесный свод, Млечный путь. Лучше, если он дугообразный, уходит вглубь пространства. Его аналог на земле – улица – дорога, связывающая все части в целое. По аналогии – это отражение дороги небесной. Узость и расположение «дугообразной» улицы ли, комнаты в самой низкой части ланд-шафта или дома, говорит об её удалённости от космоса и принадлежности к хаосу. Подъём по ступенькам на освещённые солнцем террасы олицетворяет движение к со-вершенству. Если из окна видны горы и воды, то это широта, одухотворённость, свиде-тельство высокой гармонии. Роль стражей, защищающих верхнюю зону, космос, от ниж-ней земли, хаоса, играют изображения драконов, или вещи, символом которых является дракон – огонь. Их ставят на крыши. В центре пространства ставят врата Небесные и вра-та Земные. Небесные должны быть широко раскрыты, чтобы богатство и удача свободно проходили через них. Земные врата, напротив, узкие и закрытые, чтобы богатство и сча-стье не могли покинуть дом. Соответственно устраивают окна и двери, устраивают пре-грады из колокольчиков, фонарей, прямые или петляющие дорожки к дому, сажают или не сажают под окнами деревья. Я с китайской символикой поневоле разбиралась, когда училась старшая дочь на факультете истории мировой культуры, она писала дипломную работу на тему о символичности японского анималистического искусства.

- Завидую, - говорит Женя.

- Японцы многое заимствовали у китайцев. Вся жизнь в этих странах полна сим-волов. Они, например, не могут просто сказать, что двое, муж с женой, прожили долго и состарились вместе. Они скажут, что две сухие тростинки склонились над зеркальной гладью пруда.

- Серьёзно?! Замечательно, поэтично изощряются. Я бы так не смог!

- Да, поэтично. Министерство внутренних дел у них называется Осенним ведом-ством, потому что осень – символ запада, время полных закромов. К этому времени со-бирается с полей урожай риса. Запад – смерть, потому что по их понятиям именно на запад уходят души умерших. Отношение к смерти у них философское, они её не боятся, это высший суд, наказание божественное. Отсюда министерство – Осеннее ведомство. Цвет осени – цвет белого риса, отсюда японский цвет траура – белый, а не чёрный, как у нас.

Гвоздём переполоха с утра стал Шлоссер. Математики внизу – выпускники Новоси-бирского университета, друзья. Но Юра, хозяин Шлоссера и папа одной из девочек, жи-вёт и работает сейчас в Горно-Алтайске, а второй, Саша, в Академгородке, дочь приеха-ла к нему в гости из Германии, где она живёт с матерью. Юра привёл собаку к нашему костру и привязал к молоденькому кедру. Ребята собрались сегодня с детьми идти на Верхнее Мультинское озеро. Просят меня приглядеть за собакой в течение дня, накор-мить, напоить и выгулять, потому что пёс «ко мне расположился». Не хило, связать чу-жого человека на отдыхе, отняв день!

- У палатки его оставить нельзя, перегреется на солнце, да и люди спокойно по тропе не пройдут, он не даст. Здесь у вас дровяной сарайчик, маленький, конечно, всего метр на метр, да два в высоту, но ему хватит, если свернётся клубком. Вас он слушает-ся.

Саня уходит на голец, Коля с Женей - на озеро Поперечное, ребята с детьми на Верхнее. Мне же хотелось подняться на голец, насколько смогу, не собиралась я в лаге-ре торчать. К счастью, ребята далеко ещё не ушли. Выбежал за крошками бурундук, и Шлоссер рванулся на врага. Юное деревце вырвано было из земли с корнем и якорем потащилось за псом по стоянке, сбивая котелки и палатку, штабель досок и всё, что ещё попалось на его пути. Зверёк убежал, Шлоссера поймали, кедр торопливо сунули обратно в землю, пока не увидели инспектора, и, для убедительности, что приживётся вновь, полили озёрной водой из котелков. Юру пёс тяпнул за палец, при погоне он больно ударился ногой, так что он страдал из-за собаки не только морально, но и фи-зически.

- Я привяжу его вашей верёвкой прямо в сарае. Накоротко привяжу, он больше никого не достанет. Так ему и надо, раз не хочет себя вести, как человек.

«Наша» верёвка – это толстый могучий, как трос, канат, который держат здесь егеря, чтобы связывать вьючных коней в одну цепочку. Дай Бог, чтобы этого им сегодня делать не пришлось.

- Юра, он не человек, а собака.

- Умоляю, выручайте, у Вас с ним контакт. Я в разводе и Саша в разводе, нам детей только на три дня дали. Хочется с дочками побыть и показать им больше, да и сами горы любим, рванули сюда. Некуда было собаку деть, все от неё отказались.

С их уходом лагерь опустел Дедушке шум и гам у нашего костра не понравились, он спустился вниз, на своё прежнее место на берегу. Успели перекинуться несколькими фразами:

- Вы откуда сюда попали?

- С Кавказа. Там сейчас война, ходить по горам невозможно. Мне семьдесят лет, из них пятьдесят пять туризмом занимаюсь профессионально, мастер спорта СССР. У нас большая группа инструкторов, осваиваем новый район. Здесь неплохо, не хуже, чем на Кавказе. Мы разделились. Сначала я посмотрел Ак-Кем и Кучерлинское, а они Мультин-ские озёра, а теперь они там, я здесь. Вчера сбегал на Поперечное, а сейчас пойду на Верхнее. Вы турист?

Старик неплохо сохранился, дай Бог каждому!

- Смею надеяться, что да. Хожу с четырнадцати лет. Получила второй разряд и по ориентированию второй, поняла, что мне не хочется бежать по горам на время. Так что к спортсменам меня причислить сложно. Но походила с рюкзаком по стране не ма-ло. У вас на Кавказе была, на Камчатке, Тунгуске, Саянах, Урале, в Крыму, по Алтаю много ходила.

- Что здесь лучше всего посмотреть, чтобы подходы не слишком сложные были?

- Белухинский горный узел Вы видели. Есть с хорошими подходами Актру и Маашей в Северо-Чуйских Альпах, там Шавлинские озёра, эталоном красоты считаются. Там гораздо интереснее ходить, чем здесь.

- Будем смотреть.

Наливаю воду Шлоссеру и лезу на гору. Пёс рвётся за мной изо всех сил, раска-чивая дровяник и оглашая окрестности горестным лаем. Но мне не до него. Скоро я уже не слышу его и не вижу кордона, лагеря. С каждой минутой подъёма всё шире и дальше поднимаются синие горизонты. Череда сменяющих друг друга горных хребтов напоминает гигантские, застывшие в камне морские волны. Леса на них карабкаются вверх по крутым склонам гор. На вершинах их сияют вечные снега. Все окрестные скло-ны, как на ладони. Открывается прекрасный вид на дали. Единственными звуками, раз-дающимися в тишине ясного дня, только посвист высотного ветра, шуршание листков. Небо над головой чистой голубизны. На склоне гольца между выходами скал яркие по-лоски зелени трав и одиночные деревья.

Прозрачность воздуха в здешних краях удивительна. В хорошую погоду с горы на несколько десятков и даже сот километров простым невооружённым глазом можно с ясностью различить не только отдельные вершины, но и одиноко стоящие деревья и скалы. Другу повезло с погодой, и я радуюсь за него. Напрягаю зрение, вглядываюсь в очертания горы, надеясь увидеть поднимающегося Саню, различить пики, отдельные ска-лы. Не получилось, слишком велики и грандиозны масштабы её: высота более трёх ки-лометров. а подножие позавчера обходили на протяжении семи километров. Человек на горе – пылинка.

Горный воздух никогда не теряет своей прелести. Вот и сейчас он наполнен запа-хом смол, к которому примешивается аромат трав и листьев. И, как бы жарко ни было внизу, здесь, наверху, всегда задувает ветерок, а временами проносятся и порывы вы-сотного леденящего ветра со снегов. С высоты падает гул вертолёта. Чиркнув по склону тенью, он проносится за хребет, к Белухе. По душе прошёл озноб: егерь вчера сказал, что горят опять леса в верховьях Кучерлы. Вертолёт исчез вдали, а ущелье всё ещё наполнено громом звуков.

Кладу под куст, который со временем вырастет в могучий кедр, свою ветровку. Передыхаю, оглядываюсь. Всё вокруг полно мягких световых пятен и теней, повсюду за-росли жимолости, малины, шиповника. В них прохладная, полная необыкновенных запа-хов тишина кажется сверхъестественной, даже немного страшновато. Ощущение такое, будто вспомнила о какой-то далёкой утраченной жизни. В душе, наряду с тревогой, нарастает восторг. Это как музыка симфоническая: звучание, тихое сначала, нарастает, крепнет и звучит победно к концу. Оно несёт тебя с собой. Упиваюсь картинами и крас-ками, в душе моей царит отрешённо-чуткое состояние. Но моё забытьё прерывается криком: «Хоп, хоп, холера, куда тебя, альпинистка, понесло! Не кобыла, а горе моё!» Нет, нет на мультинском маршруте первозданной тишины….

Поднимаюсь и лезу выше и выше, ещё выше. Один из героев моей любимой книжки говорит, что душа тянет к одиночеству, но плоть слаба, и вся беда в том, что плоти всегда больше, чем души. Я на горе, много выше меня на гольце Саня. Всё вы-сматриваю его и не вижу. Я не верю, что это стучит моё сердце в груди, запыхавшееся от подъёма. Это время стучит, моё безжалостное время, мои года. Мир изменился. Я это знаю. Но меняться самой мне невмоготу. Нет сил физических, не успеваю за моло-дыми на шестидесятых годах своей жизни. Поздно. Но так не хочется забиваться в тес-ную и не очень удобную квартиру и довериться инстинкту самосохранения. До Верхнего Мультинского озера дошла, а на какой-то голец в 3247 метров не залезла. Сижу на камнях, и, даже, слёзы с щёк смахнуть руки не поднимаются. Впрочем, здесь не от кого скрываться, только я и гора, какая-то безымянная высота.

Слушаю тишину, гул ветра, шелест трав и перестук камней. Раздумываю, почему никогда не приходится чувствовать душевный покой, живя среди людей, а здесь, в го-рах, он на тебя нисходит? Близость к природе даёт ощущение вечности, огромности ми-ра. Свои, человеческие, проблемы кажутся такими мелкими, что от них уходишь. Нале-тающий ветер шумит. Непривычно и странно, как-то особенно остро воспринимает душа его еле слышный гул и посвист. Делаешься частицей огромного мира хаоса камней. Все переживания здесь становятся космически большими и ясными. Ощущаешь физическую, буквально, близость неба. Понимаешь одновременно, что красота гор уводит тебя от людей. Она не по силам человеку, уводит тебя в такую высь, что опасаешься не вер-нуться.

Мне всегда хотелось сбежать куда-нибудь туда, быть там, где что-то происходит, участвовать самой в истории своего времени. Желание это окрепло во мне очень рано. Так я попала в Академгородок, в Сибирь. Наивное любопытство к жизни, нежели вы-зревшая своя позиция, интерес, найденное дело, которому можно посвятить себя. Нико-гда не имела возможности быть ученицей. Мне встречались мудрые люди, но моя жизнь, к сожалению, лишь на короткое время пересекалась с их жизнью. Как-то так складывались обстоятельства, что мне самой всегда приходилось принимать решения, вести за собой людей, задумывать что-то, организовывать и исполнять. Я не прошла хо-рошей школы. Мечтала об Учителе, но мечта не сбылась.

Многие из людей умудряются провести свою жизнь в стороне от событий, остава-ясь наблюдателями. Не знаю, что тому причиной, но члены моего рода и я сама посто-янно оказывались и оказываемся участниками действия. Чтобы не случилось в стране, какие трагические катаклизмы не сотрясали её устои, мои родственники непременно оказывались в первых рядах, достойно служили, получая, скорее, не награду, а удары, теряли жизни.

У бабушки, матери моей мамы, и деда, ревельского моряка, было тринадцать де-тей. Бабушка была целительницей. Умела вправлять вывихи, заживляла переломы костей, заговорами излечивала кровотечения, ангины, ожоги. Младший сын был призван в ар-мию весной сорок первого года, и в первый день войны оказался на западной границе, тогда же пропал без вести. Погибли все дети, кроме мамы. Последним погиб старший сын 9 мая 1945 года. Все дети писали стихи и хорошо пели. Дед погиб в сталинском лагере на Колыме, спустя месяц после реабилитации, не успев добраться до дома. Мой отец, моряк, пережил блокаду Ленинграда, участвовал в боях за Кенигсберг и закончил войну в Японии. Брат, лётчик, опылял хлопчатник в Голодной степи Узбекистана. Сестра моя с семьёй роковой день Чернобыльской трагедии провела на даче, в двадцати ки-лометрах от АЭС. Племянник разгребал завалы в Чернобыле, и в награду… был отправ-лен в Афганистан. Он уцелел. Надо память обуздать, не время вспоминать на горе.

Начала спускаться. Высоко я всё-таки забралась, заплутала немного. Вышла на ку-румник над кордоном. Увидела бирюзовую ленту реки на дне долины, взъерошенную на камнях, сориентировалась. Спустилась на тропу в тот момент, когда по ней возвраща-лась та комичная пара, Пат и Паташонок, что с огромными рюкзаками ушла в ночь на Верхнее озеро. Окликаю:

- Не удалось вам уйти за перевал, ребята.

- Не удалось. Лёд омыт дождями, скользко и круто. Решили не рисковать. Напрасно продукты туда-сюда таскали, упирались.

- Что вы с ними делать будете? Продали бы мне, если не пойдёте ещё куда-нибудь.

- Не пойдём, время наше вышло. Можно отдать лишнее, если заплатите, дорого всё нынче.

- Договоримся! Вы откуда?

- Томский университет.

- У меня там море знакомых. Маслов Слава…

- Ух ты, это мой отец!

- Передавайте ему привет от Татьяны Алексеевны из Новосибирского университета. Мы с ним вместе работали в Западно-Сибирском региональном совете по научно-исследовательской работе студентов.

- Не та ли Вы женщина, что разделила с мужем неделю, когда половину она пользуется свободой по вечерам, а половину – муж? Воскресенья у вас общие?! Отец о ней рассказывал!

- Я самая! Ну, народ, помнят всякую ерунду….

- Ничего себе ерунда, они с матерью из-за этого на ножах, он внедрить дома пы-тался!

На кордоне ко мне привязались, откуда иду, почему не зарегистрировалась. Оправдывалась, что прошлась над палатками и спустилась к знакомым ребятам.

- Ваша собака там воет. Уходите с ней на Шумы. Здесь у нас режим заповедника, придётся штраф платить!

- Это к хозяевам, они скоро будут возвращаться с Верхнего!

Несчастный Шлоссер при виде меня взвыл от счастья и стал жаловаться, что надо его выгулять. Не мог он в дровянике свои надобности справить, воспитанный! Я, оказы-вается, просидела на горе долго. Томичи перекусили за нашим столом, продали мне консервы и лапшу, и поспешили вниз, чтобы не платить лишний раз за стоянку. Через полчаса пришли Коля с Женей, быстро наладили баню и скрылись в ней. Вслед за ними пришли измученные папы с детьми, получив втык на кордоне. А потом появился на тропе Саня.

Я ахнула. Он шёл, еле двигая ногами, весь оборванный и грязный. Лицо почерне-ло, только синие глаза горели огнём. Костёр уже горел, чай закипал.

- Рассказывай! – кинулась к нему, как там?

- Чаю дай, высох весь.

Он пил и пил кружку за кружкой. Опорожнил котелок. Хмурился, что я медленно шевелюсь: не знал, что я тоже подустала. Поел в одиночку, молча. Ребята из бани бро-сились в озеро охлаждаться, а Саня поторопился занять очередь за ними. И только по-том отошёл, заговорил:

- Таня, там космос, - и опять замолчал.

- Саня, ну не тяни душу, расскажи, что видел! Ешь больше, я продуктов подкупи-ла, у возвращающихся домой. Сегодня можем себе позволить роскошествовать.

Слушала его не только я. Глаза горели у Саши и Коли.

- Дошёл. Через гребень свесился, а там все расщелины снегом забиты. Космос. Пространство. Хаос камней. И ветер.

- Татьяна Алексеевна, если завтра последите за детьми и собакой, мы сбегаем быстро на голец, а после обеда возьмём коней, да и пойдём домой?!

Саня, полузакрыв глаза – утомил их на солнце, тихо продолжал:

- Быстро шёл, торопился. Два часа пятнадцать минут подъёма, полтора часа шёл по гребню до последней вершины. Развалы, трещины кругом. Рад был, что я монстр, быстрее всех взошёл, в эйфории прыгал козлом. Набрал темп и не мог его снизить. По спортивному хотел проверить, смогу ли я. Лихачил, конечно, но всё время молился сво-ему ангелу-хранителю, чтобы уберёг. Я бежал. Кажется, вот она, горка, рядом, а до неё идти и идти. Кустарники сначала шли колючие. Иной раз попадались одиночные дере-вья, стали среди камней попадаться вкрапления зелени, цветы – огромные ромашки. По-падались гроты, ниши, и видно было, что кто-то там жил. В наклонных нишах сочилась по капелькам вода. Есть, где спрятаться от ветра и полизать воду, думал я.

Лезешь, а впереди кромка видна. Доходишь до неё – видна следующая, и так до перевала. Этот голец так устроен, что кривизна пути всегда была одинаковая, кромка всё время впереди была. Я дошёл до грани этой, а там, наверху, нет никакой площад-ки. Он очень острый! Таня, гребень этот похож на лезвие топора! Дошёл, и нужно уже спускаться. Я за лезвие это руками зацепился и свесился на ту сторону, посмотрел, а там, далеко внизу, под стеной, вся долина Акчана видна. Поискал место, где стоять можно, огляделся.

А наверху – каменная пустыня. Во все стороны открывается безбрежность про-странства. Ощущаешь себя маленьким перед этими каменными колоссами. И ощущение потерянности: если что случится, то никто не найдёт меня, затерянного в каменных ла-биринтах. Вид на всё огромное количество озёр, Холодные Белки, Уймонскую долину видно, желтизну её полей. Верхнее Мультинское озеро сверху как бирюзовое зеркало. Этакая овальная чаша среди нефритово-зелёной растительности долины. Белуху закрывал уступ, я потом за него зашёл и увидел величественное что-то на постаменте. И я сразу узнал – она, Белая гора. Далеко, слева от Белухи, виден был Северо-Чуйский хребет.

Испытал отрешённость от мира. Реальное ощущение физической близости неба в горах…. Понял, что если застряну там, то не вернусь. Два мира…. Надо было потрудить-ся, чтобы покинуть один и перебраться в тот, что внизу. Огромное количество камней предстоящего обратного пути пугало. Одна часть души раскрылась, мне это нравилось: отрешённость, одиночество. Всем существом, измученными нервами я впитывал эту бла-годать одиночества. Всю жизнь в городе живёшь разрешённой жизнью, а не той, какой хочется…. А вторая часть меня хотела вернуться и понимала, что здесь можно застрять и не вернуться.

Два часа спускался. Поднимался – камни сыпались, страшно было. А на обратном пути было уже наплевать, Я съезжал с ними, подрезая склон наискосок. Хуже всего, кроссовки разорвались в клочья. Пальцы ударялись о камни. Было больно вначале, а потом, в запале, уже не ощущал боли. И только внизу понял, как избиты и горят ноги. Эластичный бинт крутил. Не сразу догадался, что нужно использовать высохшие русла ручьёв на спуске. Они очень крутые и отполированные водой, но, всё же, окатанные камни не так резали ноги, как осыпи. В одном месте думал, что ставлю ногу на землю, в кустарнике это было, а там ничего нет. Я свалился в пустоту, автоматически схватился за корень, сделал сальто и устоял.

Таня, жажда мучила и мучает ещё. Полутора литров воды не хватило на шесть часов непрерывной работы. Сейчас вот пошёл в баню, и только там понял, как я поре-зался, когда всё это от жара воспламенилось. Ты понимаешь, что рассказываю об оди-ночестве - не от слабости?

- Санечка, желание одиночества в горах вовсе не слабость. Но позволяет собрать-ся с мыслями и силами, обдумать, как быть дальше. Если думать, что это навсегда, то-гда да, это слабость.

- Понимаешь, беспредельность окружающих горных хребтов гнетёт, вызывает острое чувство одиночества. Так ведь, я и был один на вершине и знал это. Заторопил-ся вниз. Сейчас вот рассказываю тебе и такое умиротворение, что одиночество среди космоса кончилось, живые деревья, птицы, люди вокруг, и, главное, я могу всеми свои-ми переживаниями с тобой поделиться.

Саня рассказывает о трудностях подъёма на голец, и я его понимаю. Обманчивое ощущение лёгкости и безопасности горных троп вокруг Мультинских озёр порождается голубой дымкой, мирно накрывающей горы, да сознанием того, что по тропам ходит много народа. Но по-прежнему круты склоны, скользки, остры камни, сыпятся скалы, опасны броды через бурные горные речки.

Вечером у костра идёт обмен впечатлениями. Их у всех так много, что можно собрать их воедино и назвать «Садом впечатлений». Рассказы дополняются всё новыми и новыми подробностями увиденного.

- Небо ставит тебя на место!

- Хотелось молиться на горе!

- Кому молиться? И где?!

- Совершенно не важно, куда мы ходим молиться: в мечеть или синагогу, цер-ковь или рощу. Не важно, как мы Его называем: Яхве, Саваоф, Елохин или Иегова, Аллах или Христос. Важно, чтобы он жил в Душе, направлял человека в русло положительной энергии, исцеления и любви.

- Да, душа лечит тело, а не наоборот.

- Татьяна Алексеевна, а Вы как к этому относитесь?

- Бог – это любовь. Любовь – это самая ценная энергия в космосе, она – животво-рящая.

Тишина. Папы дружно взглянули на детей, Саня на меня, Коля на Женю.

- Женя, ругай меня сегодня, ругай!

- Господи! – я добродушно смеюсь: ему опять что-то понадобилось.

- Коля, ты сегодня заслуживаешь похвалы, не за что ругать.

- Татьяна Алексеевна сказала, что здесь переизбыток энергии в воздухе, можем, ненароком, кого-нибудь животворить! Молись!

- Коля! – стонет Женя, - не в казарме!

- А что я сказал? Молись!

- Молитва – это особый вид медитации, особый энерготруд. Он помогает отдель-ной энергоструктуре подключиться к первоисточнику.

- Это ваши Рерихи придумали?

- Рерихи здесь не причём. Есть научный термин, человек – это энергоструктура, а обращение к Всевышнему – квантово-биохимический аспект, так некий Шевченко называ-ет.

- Ну, наука даёт жару!

Серые, розовые, лиловые облака плавились в оранжево красном закате. Над озе-ром уже лёгкая дымка тумана. Мы покойно сидим у костра, от нас падают на землю длинные тени. Дрожат отсветы костра на лицах. Коля устал, но без конца травит неве-роятные байки о своей жизни, задирает меня с Женей и девочек. Над Верхним озером бурная гроза. Небо закрывает полоса иссиня-чёрного цвета и молнии покрывают её се-ребряной графикой. Кажется, что на миг подвесили между отрогами хребта светящуюся штору с ярким рисунком зигзагов десятков молний, змейками скользящими вниз. Редкая картина шторового разряда потрясает, и не только меня. Дружный вопль-молитва:

- Господи!

Сюда, на Мультинские озёра, приходят люди самых разных профессий и возрас-тов. Приходят горожане, как в музей, зачастую случайно, за кампанию, лишь для того, чтобы соприкоснуться с природой. Многие заболевают горами и возвращаются, чтобы насладиться сполна. Много народа осторожного, но есть и явно безответственные. Со-блазнившись лёгким подходом к Нижнему Мультинскому, думают также легко поднять-ся на ледники Верхнего озера. Как петербуржцы, например, или сегодняшние томичи, у которых я купила продукты. Вскоре и на нас начинает накрапывать лёгкий дождик, гребни гор освещаются зарницами. Сидим у костра, но уже собираемся расходиться на сон. Вдруг внизу, на прибрежной тропе, появляется группа. Это дети, их человек трид-цать. Ведёт их авантюристски настроенная тётка. Окликает нас снизу, не желая подняться по склону:

- Ребята, до Верхнего озера сколько отсюда топать?

- Километров десять- двенадцать…

- Дойдём скоро, друзья мои, - обращается она к своим измученным спутникам.

- Вы сегодня собираетесь продолжить поход?!

- Ага! – и хвастливо говорит, - Мы из Мульты сегодня вышли. Добежим до Верхне-го озера, глянем, и сразу же обратно.

- Это нереально. С этого места на подход к Верхнему и возвращение сюда же нужен день. Проход на территорию заповедника платный, нужно получить разрешение у инспекторов. Ночёвка здесь тоже платная. Бесплатно палатки можно поставить на Шу-мах.

- У меня нет времени на ночлег. У нас куплены билеты на утро послезавтра. Надо успеть обернуться. Ничего, дойдём, ночи ещё светлые. Кордон где?

- Метров сто пятьдесят вверх пройдите, не промахнётесь.

Обсуждаем тётку, глядя сверху на повалившихся, как подкошенных, на мокрую землю детей, молчащих, никто даже слова не сказал.

- В лучшем случае доползут до Поперечной, но вряд ли. Безумие тащить в ночь такую ораву, под дождь. Они устали смертельно. Какая необходимость делать это? Так калечить себя? Борьба за выживание, что ли? И что они успели увидеть и увидят ещё в горах?

- Почему-то нам с Татьяной Алексеевной в горах одни безмозглые учителя попа-даются. Все они, что ли, такие? На Шавлинских тоже доброхоты детей в горах калечили, добивали под дождём, у снегов, без снаряжения и костра.

Через некоторое время тётка возвращается и ругается:

- Не пустили, перестраховщики! Говорят, барометр упал, непогода идёт. И завтра ещё смотреть будут, пустить или нет. И денег у нас нет. Разбежались, драть за землю под палатки! Пойдём назад, на Шумах придётся стать. Поднимайтесь, поднимайтесь, бо-ка дома отлёживать будете! А, может, здесь есть тропа в обход кордона, не знаете? Думать надо, как егерей обхитрить!

- Думать надо, - кричу ей сверху, - а для начала мозги включить, если, конечно, они у Вас имеются, и подумать об ответственности за детей. Похоже на то, что соб-ственных у Вас нет!

- Нет! Зато вся школа на мне! Физическую культуру в массы несу. Я их научу го-ры любить!

Нынешние дети и подростки не приспособлены к коллективному труду. Думаю, что не из-за лени, а потому что люди так устроены: требуются годы, чтобы человек приспособился к рутинному труду будней. Дочки математиков слоняются возле костра без дела. Папы бегают за плавником на берег, подкладывают ветки в костёр, ходят за водой, варят каши для себя и собаки, моют котелки, кормят собаку, готовят ночлег. А старшей девочке тринадцать лет. И не свой костёр, а к чужому приткнулись, оттеснив нас. Тётка авантюристка, конечно, но учить детей самостоятельности надо. Разумно учить, не калеча.

Уводят Шлоссера, вернее сказать, он убегает, как только его отвязывают. Лай, пе-реполох на берегу. Ребята с детьми бегут за ним. Додумались не гоняться за псом, а залезли в палатку. Пёс тут же прибежал и стал в неё ломиться, пока не завалил. Скучно с ним не будет. Но все устали после маршрутов и спать расходимся рано. Вернулись спонсоры, баня работает на полную мощность, ждать тишины придётся долго. С чердака несётся оперный голос Коли:

- Она рыдала целый день,

и ночь,

и утро,

и обед,

и три недели

её не сковывала лень,

и всё ей было ма-а-ло…

Мне не спится. Отдохнула сегодня в одиночестве, но сердце растревожилось. Темноту опрокидывают всполохи молний. По тенту стекают капли дождя. Доносится крик бессонной ночной птицы. Измученный Саня стонет во сне и часто вскрикивает. Вы-совываю руку из спальника и легонько поглаживаю его по плечу. Он ненадолго затихает, и опять стонет. Не хочется его будить, а из кошмара нужно вытащить. Поглаживаю и похлопываю, он затихает, и вдруг из темноты его голос:

- В одном месте…. Глаза закрываю и вижу опять гребень. И всё иду, иду по нему во сне…

- Ты кричал.

- Это было здорово. Жаль, что ты не видела. Но ты точно не прошла бы. У меня сил больше, но мне, честно сказать, было трудновато…. Почему не спишь? Не бойся, это ветер шумит. Народа много на поляне, мы не в одиночестве. На горе было одиноко…. Стоишь на вершине и видишь лишь пространство далей. А внизу – каменный хаос, груды камней, присыпавших скалы…. И этот хаос раздражает разум, подавляет своей грандиоз-ностью. Хочется вниз, тебе рассказать…. Жаль, что не видела. Ты не бойся, спи.

- Я не боюсь. Не спится. Косточки что-то ноют и напряжение какое-то в голове. По большому счёту мне сегодня нагрузки не хватило. Надо было сходить на Попереч-ное.

- Это ты в форму вошла. Отдыхай. Завтра пойдём, если смогу, и будет погода. Обувку чинить надо, идти не в чем, голец меня разул.

18 августа. Лагерь на Среднем Мультинском озере.

Утром разбудил шум дождя. Дождь хлестал по тенту палатки, и слышно было, как стекает ручьями вода. В дополнение звучал с чердака голос Коли, певшего сдавлен-ным прерывистым голосом:

- «У природы нет плохой погоды…». Женя, как спасаться от потопа? Ты что-нибудь на этот случай предусмотрела?

- У нас есть дождевики для тропы и тент для палатки. К сожалению, тент кре-пится к палатке, а мы её здесь не поставим, чердак тесный.

- «Каждая погода… благода-а-ть…»… Ты говоришь, что у меня руки не тем ме-стом вшиты, а как у тех строителей, что делали крышу с просветами в пять сантимет-ров?! Понимаю, они мои собратья по несчастью.

- У них другая задача была. Тебе нравилось смотреть в щели на звёзды? Им то-же! С твоей стороны тент, давай накроем им всё. Всё, Коля, не только тебя. Рюкзаки, сапоги, спальники, всё…

- Женя, я большой, мне в рот льётся…

- Возьми пакет и прикрой голову.

- «Ты меня не любишь, не жалеешь, или я…», - горестный голос Коли прерывается Жениным:

- Красивый, Коля, ты красивый, но – мужчина.

- Мне куда-то надо. Дай мне…

- Тебе горшок?! Сейчас принесу.

- Зонт, Женечка, хотел попросить, но ты умничка, давай горшок! Как я тебя люблю…

Доносится вопль.

- Зачем ты это сделал?!

- Прости, Жень, хотел тебя поцеловать. Не думал, что на тент столько воды набежало. Вылил на тебя таз воды, прости меня, шляпу гражданскую! Простила? Хо-чешь, принесу тебе кофе в постель? Дровишки только сухие поискать надо. И рубить нельзя, Саша с Татьяной Алексеевной спят ещё. Как ты думаешь, они любовники?

- Любовь к женщине с возрастной разницей в семнадцать лет – это против зем-ных порядков. Татьяна Алексеевна умная женщина, понимает, что будущего нет, так что нет.

- Не скажи, есть в ней что-то такое глобальное женское, секси…

- Коля! Ты…

- На чердаке, Женечка, не в казарме, я помню!

Вот и сиротеет душа, и появляются седые прядки после нескольких горьких слов. Поворачиваю голову и натыкаюсь на Сашин взгляд. Глаза его смеются, из спальника вы-совывается рука и находит мою:

- Мы с тобой ещё походим!

- Тяжеловато за тобой угнаться. Придётся принимать решение.

- На Тибет съездим! Мы ведь мечтаем об этом.

- Тяжело стареть достойно. Не хочется клушей домашней становиться. Не знаю, как жить дальше. Боюсь привыкнуть к простоте решения.

- Что надумала?

- Свыкаюсь с мыслью о том, что расстаться надо.

- С ума сошла! Десять лет друг другу плечо подставляли. Если б слушали сплет-ни, ничего бы не увидели. Столько радости…. Даже здесь, в этой толпе…, слушай, давай по Аргуту пройдём, там редко кто ходит.

- Тысячу вопросов, Саня. Старею, нет к мечте дороги, и отступленья нет, и удачи, и надежд – всё позади. Бывает, согласись!

- Что вынесла с Мульты? Какие мгновения? У меня голец, медведи…

- Ничем не замутнённой радости мгновения… их много накопилось: зори, дождь над ущельем. Радуги на Шумах и в каждой капле, гул высотного ветра, рёв горных рек….

- Когда ты так рассказываешь, у меня душа к горлу поднимается. Посиди в палат-ке, не мокни зря. Я оглянусь, посмотрю, что к чему на улице. Костёр налажу. Что-то придумать надо с обувью. Есть кроссовки, но, если и их разобью, ехать будет не в чем. У тебя лейкопластырь есть в аптечке? Может, заклею как-нибудь, и сверху примотаю изолентой, у меня в ремнаборе есть моток. А ты не торопись, не забегай вперёд. Я про сейчас, и вообще…

Санечка, не требуя признанья и не прося оплаты, всегда рядом. Я чуть-чуть за-шла сегодня вперёд и не была понята. Им, неясное и мне самой, со стороны, почему-то, видней. Кто помнит радостное: я или они? Проверила годами: плечо друга надёжно. Нас связывает большее – доверие. И даже все оттенки несбывшейся мечты делают наш мир краше.

Проливной дождь обрушился на Мультинские озёра. Пелена облаков спустилась совсем низко, а если быть точной, то мы просто сидели в туче сами. Потоки воды неслись по склонам, белея пеной. Под нашими кедрами уже тоже тонкие струйки воды, шипя и пузырясь, сливались с камней и пока ещё впитывались землёй и мхами. С по-лотнища палатки, с каждой ветки и хвоинки капала вода.

Саня, проявив чудеса самоотверженности и терпения, под дождём нашёл дрова, разжёг костёр. Я пристроила котелки над огнём. Холодно и хочется подсесть поближе к костру. Огонь развёл Саня, он же принёс дрова. И место мы заняли первые. Но у нас уютно, и к нашему огоньку присоединились сначала Женя с Колей, а за ними Саша с Юрой со своими дочерьми и собакой. Они даже не пытаются разжечь свои костры. Вот и сегодня девочки поднялись по склону с берега, где стоит их палатка, и устроились на импровизированную (доска на двух чурбаках) скамеечку, самое удобное и единственное место, на котором можно находиться у костра сидя. Новые соседи укрепили свои пози-ции у нашего костра, устроив в крохотный сарайчик-дровянник, в котором можно было бы нам укрыться, своего ротвейлера, привязав собаку на короткую верёвку так, что к костру и скамейке приходиться подходить кругом. Сами мужчины устроились тоже у ко-стра, оттеснив меня и Саню с поляны под соседние деревья.

Вижу, как Юра бесцеремонно отодвигает наши котелки от огня, пристраивая свои. Подхожу и двигаю свои на прежнее место над огнём. Хочу сказать нахалу, чтобы разжёг свой огонь, или, хотя бы, принёс дрова, но он меня опережает:

- Детей надо согреть, они замёрзли. И собака ждать не хочет.

- Нам доваривать минут десять, потом займёте.

Вид у Юры удручённый. Саня бегает, промокший насквозь, почти босиком, ищет дрова, чтобы соседи себе еду варили. У Коли и Жени самодельные, сшитые из толстого полиэтилена специально для поездки на Алтай, дождевики. Им не страшно обрушить на себя потоки воды с ветвей. У Саши Казанцева водонепроницаемый костюм из какой-то удивительной новой ткани, которая не пропускает внутрь влагу, не продувается ветром, хранит тепло, да ещё дышит, вообщем чудо современной технологии. Он рассказывает о костюме и о своих переживаниях, связанных с его приобретением, с гордостью:

- Столкнулся с парнем из альпклуба, тот деньги пытался занять. Спросил, зачем нужна такая сумма так срочно. Он мне и сказал, что в клуб привезли эти костюмы, да всего несколько штук. Сегодня они есть, а завтра их не будет. Об этих костюмах леген-ды ходили, я мечтал их, хотя бы, увидеть. Бросил работу, нашёл деньги и рванул в го-род. Повезло, выпросил себе, всего пять тысяч заплатил. Но он того стоит! Если бы ещё не рвался! Барбос Юркин постарался. Не знаю, можно ли подклеивать заплаты, и чем.

Каша сегодня идёт на «ура». В тайге всякую еду ешь с аппетитом. У сибиряков есть поговорка: «В тайге все хорошо, было бы только горячо». И не только у сибиряков. Бабушка моего мужа, немца по национальности, тоже приговаривала: «Горячее сыро не бывает!». Её присказку он часто припоминает, когда я припозднюсь с обедом и прошу подождать, чтобы «доспело». Съели полусырое, но горячее. Холодно. Пахло мокрой землёй, мокрым небом и мокрой древесиной, чадил, дымил костёр, и было ощущение, что и дым мокрый.

День потемнел. Дождь то усиливался, то ослабевал, продолжаясь. Временами из-за ливня видимость уменьшалась, потом вновь становилось яснее. Картина была безра-достная, оставалось ждать. Дождливая погода в горах, в походе, довольно тягостна. И не безделье, так как приходится крутиться больше у костра, сушиться, увёртываться от струй воды, льющихся внезапно с промокших крон водопадом за шиворот, искать и подсушивать дрова и так далее, не отдыхаешь по-настоящему. И не тяжёлая работа на тропе под рюкзаком, когда идёшь навстречу новому. Не радует дождливая погода. Да-же на озеро смотреть не хотелось. Бирюза озера потускнела, краски померкли.

От костра мы оттеснены. Я сажусь у самого ствола на корточки, сгибаю к ногам шею, обхватываю колени руками и становлюсь компактнее и меньше, надеясь меньше промокнуть и сохранить тепло. Но долго в такой позе не пробудешь и всё равно про-мокаешь. Интересно, есть ли сегодня где-нибудь место, где небо не плачет, где тепло и солнечно? Оно сегодня какое-то потерянное. Костёр прогорел, но никто даже не пытает-ся поискать дрова, оглядываются на нас. Температура упала, и, даже, в тёплой куртке тело сотрясает озноб.

- Надо что-то придумать, чтобы продержаться день под дождём, - говорит Саня.

- А что придумывать?! – откликаюсь я. – Сейчас очень пригодится баня, если её чуть протопить. Будет тепло и крыша над головой. А если кто с кордона захочет па-риться, освободим.

- Это идея, - радостно кричит от костра Коля и первым становится на тропинку к бане.

Баня выстыла, но крыша держит хорошо, в помещении сухо, только грязновато. Пристраиваемся с Женей на скамье. Саня с Колей под навесом предбанника стараются разобрать промокший пень на дрова. Печку растапливают долго, дрова сырые. Больше всех упирается Саня. Ему в баню, под крышу, нужно в первую очередь. Промок насквозь, пока рубил дрова. Он деликатничает, пропускает всех нас. Женя практична. Накинув дождевик, ненадолго уходит и приносит груду промокших на чердаке беседки вещей. Натягиваем с ней верёвочки и вешаем над головой куртки, свитера, брюки, нос-ки. В дверь Саша Казанцев проталкивает обеих девочек.

- Пусть погреются немного, - и заходит с ними сам.

Банька тесная, опять всем, сидя, не уместиться. Командую девчонкам:

- Лезьте на полати!

Девочки разуваются, и я ахаю. Тот самый случай, когда появляется желание за-материться на мужчин-отцов. У обеих мокрые насквозь по колено ноги, мокрые свитера и рубашки. Оказывается, палатку подтопило, промокли спальники, и своё добавила про-мокшая собака. Залезла в палатку ночью, завалила её, и улеглась сверху на людей.

Раздеваем девчонок, выжимаем носки и брюки, переодеваем в сухое. Они бла-женствуют в тепле, а мы с Женей двигаем вещи, пристраиваем мокрое ближе к печке, а уже подсохшее сдвигаем в дальние углы, следим, чтобы ничего не сгорело. Саня про-должает рубить под дождём дрова для ненасытной печки. В дровянике лает Шлоссер, которому страшно оставаться одному. Бедная городская собака, которой выпало столько переживаний: бросили хозяева, новые же привели не в квартиру, а в горную тайгу, где море новых запахов, пришлось бежать десятки километров по камням за лошадьми, да вот, ещё оставили одного у открытого огня под дождём. Юра ходит его успокаивать. Но это мало действует.

Вышла из бани, чтобы позвать Саню подсушиться. Воздух был прохладен и полон звуков дождя. Дождь всё ещё шел, долгий холодный дождь. Среди тёмных ветвей струился серый лёгкий туман дымка. Чистая вода капала с зелёных игл, Свисали капли с каждой хвоинки, длинных у кедра, коротких у пихт и елей.

- Саня, иди сушиться, пусть тебя ребята сменят.

- У них силы нет, рубить не могут. Герои, блин…

Это и я заметила. Женщины всегда мужчин разглядывают и оценивают. Коля только казался героем. У него весёлый огонёк в глазах. Шумный, суетливый, не высказы-вал ни малейших признаков усталости. Пританцовывал постоянно, рассказывал истории из своей жизни, изображал героев своих рассказов в лицах. С ним весело, он старается что-то делать, но положиться на него невозможно.

Юра постоянно что-то делает, но получается у него невпопад. Отвечает на вопро-сы, как школьник на уроке: так написано, так приказано. Собака ему палатку, то и дело, заваливает, На неё, вообще, много сил уходит, и не только у него. Вот сейчас отвязал её выгулять, чтобы не накладывала кучи у стола и костра, а она у него вырвалась и вместе с верёвкой прибежала к бане. Накинулась на какую-то траву и с жадностью её ест. Собаки знают, какую траву есть, даже городские, а люди забыли. Подошедший Фо-мич просит отдать ему верёвку. Спонсоры уходят сегодня, нужно вязать верёвкой кара-ван коней. Тощий Юра, у которого длинная шея торчит из свитера, как карандаш, за-метно бледнеет. И не зря, Шлоссер тут же стал ломиться в баню, сбивая меня с ног. Вытер о меня мокрую шкуру, и опять сушиться надо. В бане переполох, собака пытается устроиться подальше от пылающей печки, а места нет. Прокрутившись по ногам людей, он с лаем выскакивает обратно под дождь. На улице ему не нравится, и он повторяет попытку вновь и вновь. Баню закрывают, но держать её закрытой долго нельзя, можно угореть. Следует триумф страстей и эмоций с крепкими выражениями.

У маленького, невысокого и поджарого Саши тяжёлая поступь. Ходит, как герой, но взгляд неуверенный. Направился по тропинке вниз, то ли плавник под дождём ис-кать, то ли прогуляться. У дочери в глазах тревога: она не знает, как ей относиться к отцу после семи лет разлуки. И мать, видимо, даёт не позитивный настрой. Вчера Саша в разговоре вспомнил прощальные слова жены, когда он не захотел поехать с ней в Германию:

- Она определила меня, как случайного неудачника, козла отпущения каких-то та-инственных социальных законов. Но я предпочитаю быть учёным здесь, за гроши, чем хорошо оплачиваемым разнорабочим там.

Производимое им впечатление физической слабости обманчиво. В действительно-сти он ходит в горы по тяжёлым маршрутам со студенческих лет.

И Саня, высокий, мускулистый, с уверенным и доброжелательным взглядом. На нём держится всё наше костровое обустройство. Нет у Сани бесчисленных документов с подписями и печатями, заверяющими, что он хороший работник, там-то и там, прожива-ет здесь, существует в этом мире на законных основаниях и в полном соответствии с бюрократическими порядками страны. У него нет трудовой книжки, Сибакадемстрой её потерял, а Саня восстанавливать не стал. Нет у него дома, прописки. С точки зрения за-конов он – бомж. На самом деле его жизнь во многом правильна. Глупо, когда гаранти-ей благополучия и безопасности считается только то, что твоя фамилия занесена в спис-ки разные от здравоохранения до милиции. Необходима определённая перестройка со-знания, чтобы изменить устоявшиеся оценки человека в условиях российской цивилиза-ции. Квартиру Саня снимает, работает, как вол, поддерживает идеальную физическую форму, много читает и занимается художественным творчеством и бизнесом в рамках ювелирного дела. Он – настоящий, и здесь – настоящий.

В дополнение к ливню подул сильный ветер. Он гнул и ломал кусты на склонах. Неожиданная сила его, налетевшего с гор, поразила меня и обрадовала. Хотя неприятная была погода, Саня с трудом преодолевал ветер, подтаскивая бревно, но ветер давал надежду на перемену её. К полудню с облегчением встретили просветы среди туч, дождь приутих. К обеду непогода стала стихать, и к трём часам вовсе распогодилось.

Из-за холода все проголодались раньше времени. Разожгли огонь и затолпились у костра. Началась дружная готовка, но опять разжигал Саня, а котелки подвесили Саша с Юрой. У Сани от одежды валит пар, ему так и не довелось погреться и высушить одежду в бане. У соседей снизу опять резоны: дети и собака хотят есть, а парни собра-лись на голец. Погода могла ухудшиться в любой момент, и этот поход на вершину гольца был за пределами благоразумия. Дождевая вода ещё сбегала по склонам много-численными ручьями.

- Татьяна Алексеевна, присмотрите за собакой и детьми!

- Ребята, не услышала от вас даже «пожалуйста». Присматривать за собакой не буду, это уж сами делайте. Поощрять опасный поход не буду. И дети у меня есть свои, я от них здесь отдыхаю. Если с вами на горе что-то случится, что прикажите делать?! Кто-то должен ещё просушить вашу палатку и спальники, вы же детей в мокрые не уложите спать?

Дочка Юры повисла на отце с плачем. Он остался, а Саша всё-таки пошёл на го-лец. По берегу прошёл с кордона караван спонсоров в сопровождении егерей, москви-чи бежали от непогоды. Саня пошёл в баню, пока она раскочегарилась, погрелся и от-мылся от грязи. За ним сбегала, пока Женя с Колей готовили очередную грандиозную кашу из шести круп и обедали, и я, взяв с собой девочек. Они вымыли волосы, пере-оделись в высохшую одежду. Коля с Саней натаскали воды, но Женя в баню зайти не успела. С кордона пришли научные сотрудники, которых, наконец, сняли с гор, и егеря. Долго и с удовольствием парились, потом вышли к костру. Молодая разбитная девка, матерщинница с грубым голосом и повадками базарной торговки приказала Сане:

- Молодой, наноси воды, я ещё париться хочу.

- Почему я? Носите себе сами.

- Я – учёная! Я – аспирантка, я – своя! И женщина, между прочим! Мы здесь свои.

И Саня, так и не починив, до сей поры, обувку, измученный беспрерывной кол-кой дров с раннего утра, посмотрев на, так и не сдвинувшихся с мест, остальных муж-чин и не встретив сочувствия, пошёл носить для наглюшки воду.

Хочется чаю, но котелки уже пустые, гости не стеснялись. Саня подходит, и я прошу его принести с озера воды и для нас. Тут он взрывается, видимо усталость, раз-дражение на бездействие спутников и негодование переполнили чашу его терпения.

- Ты не заметила случайно, что ты устранилась от работы в лагере?! Что я тащу весь воз забот?

- Знаю, Саня, извини! – и я спускаюсь вниз к озеру с котелками. Вот он, звоночек, даже не звоночек, а колокол адресный, напрямую бьёт. При ссорах выходит наружу то, что обычно тщательно скрывается от людских глаз. Как хочется быть самой собой! Слиш-ком много народа…. Ну и… всё правильно, могу сама принести. Дышится тяжело пото-му, что в воздухе много влаги. Он перехватывает меня на тропе.

- Извини, сорвался. Никто не шевелится…, я им, что, нанялся? Ты могла бы…

- Носить воду для толпы не буду. Кто парится, пусть обслуживает сам себя. Уго-раю в вашей бане. Прости, больше не обременю. Понимаю, что устал.

От костра окликает Коля:

- Татьяна Алексеевна, Вы травки знаете. Мы с Женей решили травками попариться, но не знаем, какими. Не поможете?

- Посмотрю.

Поднимаюсь по мокрому склону к лугу. Вокруг волшебная страна. Миллионы ка-пель сверкают. И каждый лист, и каждая травинка, и хвоинка добавляют свою долю иг-ры света. Миниатюрные радуги вспыхивают и гаснут с такой быстротой, что их едва улавливает глаз. В дымке нежной зелени чистые, омытые дождём, листья, хвоинки, кам-ни. Накладываю руку на иглы молодого кедра. Говорит агни-йога, что так прана прони-кает через кончики пальцев. Собираю травки для заварки, ощипываю хвоинки пихты для запарки в банной воде и раздумываю о том, что я с природой не на равных, она – да-ёт, а я лишь беру. Целую травинку и шепчу: «Спасибо!».

Помогаю на поляне Юре развесить на верёвке для просушки спальники. Спраши-ваю девочку, приехавшую к отцу из Германии:

- Тебе нравится в Сибири? Горы алтайские?

- Очень!

- Будет о чём рассказывать и писать в сочинении, как провела лето.

- Что Вы! Придётся скрывать и бояться проболтаться! Мама ни за что не разре-шила бы поехать с папой в горы. И не разрешила бы ехать на коне, а мне очень по-нравилось ехать верхом. Папа договорился на завтра, чтобы нам дали коней на обрат-ный путь. Мама много тревожится за меня, и не доверяет папе. Она считает, что в го-рах он авантюрист, ей так папины друзья сказали. Как Вы думаете, он вернётся сегодня?

- Конечно! Припозднится, так как поздно вышел, но будем надеяться, что всё за-кончится благополучно.

У костра беседа о детях. Женя жалуется на свою дочь, которая вступила в граж-данский брак, не осознавая, как важно для будущих детей правовое поле, в каком им рождаться. У моих девочек «великие» запросы: ноги должны выглядеть так, волосы этак, ногти на руках определённой формы. Слава Богу, они не идиотки и дальше крив-ляния перед зеркалом, просмотра модных журналов дело не идёт. На мои попытки объяснить, что жить придётся с тем, что дала природа, и нужно вырабатывать характер, учиться всему, чему можно, по обстоятельствам, моду приспосабливать к себе, а не се-бя к моде, шла негативная реакция с криком и слезами: зачем их такими родили? Под-росли, поумнели, влюбились, но и сейчас ещё пытаются качать у природы права.

Есть множество дел, которым я никогда не научусь, и одно из них – гоняться за модой.

Ушли из бани люди с кордона. Коля с Женей поторопились туда, пока баня не выстыла. Вот уже они окунулись в озеро, и снова пошли париться. Бранится Женя: кон-чились дрова и вода. Несётся её крик:

- Саня, принеси воды, нам не хватило!

Саня в этот момент зашивает свои прохудившиеся и разорвавшиеся на горе мок-рые кроссовки, сидит босиком. Он так устал вчера, что ему шевелиться трудно. И сего-дня набегался и намаялся. Ему хочется, чтобы за ним поухаживали, хотя бы сегодня, но это никому не пришло в голову. Моего же внимания в компании он стесняется, мы все-гда на людях сдержанны и корректны. Так должно быть и это правильно, но всё равно обижаюсь, что-то царапает мне душу, и настолько, что то, что в ней горит, в эти мину-ты гаснет.

- Ребята, вы же только сейчас в воду окунались, взяли бы с собой вёдра. Несите сами, я не могу!

- Саня, они свои. В самом деле, голыми не побегаешь.

- Все свои, - взрывается он, - они, что, не знали, что в бане нужна вода? Наломал-ся, обслуживая детей, собак и всех своих. Дрова к вечернему костру надо готовить. Си-деть все будут, а дров нет.

Отказался идти за водой, сидит у костра со злым лицом. Как ни злись, Женя огорчена до слёз, вёдра пусты. Он переживает. Подсела к нему поделиться капельками доброты и участия:

- Пообедаем?

- Ты вообще ничего не делаешь здесь!

- Это правда. Но мы вместе решили только завтракать и ужинать, чтобы сэконо-мить продукты. Я быстро приготовлю, что ты хочешь. Знаешь сам, что выбор у нас не-большой. Дровами ты баню обеспечил, а у костра нет ничего, но я от бани принесу че-го-нибудь.

- Сам принесу!

В груди – тревожное волненье, колотится сердце, голова отключилась. Вдох выдох, вдох-выдох…. Когда отпустило, прошептала:

- Спасибо за помощь твою. Она для меня не оценима. Ты взял на себя весь груз забот о нас. Это несправедливо. Я поняла. Принимала, как должное, но ты мог бы мне об этом сказать чуть раньше. Рубить брёвна у меня вряд ли получится, но с валежни-ком справлюсь, - и я пошла вниз за плавником.

Догоняет:

- Извини, опять сорвался. Я же тебе помогаю!

Господи, ты послал ангела любви и хранителя. И отбираешь теперь, не даёшь мне дышать, лишил прозрачного чистого счастья безусловного доверия.

И Юра уходит, через несколько минут вижу, как он пытается скатить с противо-положного склона на поляну бревно. Саня идёт ему на подмогу. Дрова появились во-время, к вечеру стал накрапывать дождь. Небо опять заволокли густые тучи. То и дело налетали порывы ветра. Всё в природе говорило о том, что снова пойдёт дождь, и ненастье продлится. Коля не потерял надежды поймать хариуса. Ушёл в дождевике, от-сутствовал недолго и вернулся счастливый: поймал! Поймал, вопреки прогнозам, что в такую погоду, да в мутной воде рыба не должна ловиться.

Но погеройствовать пришлось ему недолго. На тропе появился Саша, возвратив-шийся с гольца. Он так же оборван, как вчера Саня, и по уши в грязи. Кидаемся к нему:

- Каковы твои впечатления?

- Я по гребню не ходил, как Саня. Забрался, постоял и побежал вниз. Но, ребята, я был богом! Показалось, что позади меня кто-то есть. Оглянулся и оторопел: стоит кто-то огромный, двадцатиметровая тень. Гало вокруг тени, светился над головой нимб. Свечение света. Видимо, была дифракция света, на мне свет обегал препятствие, а обла-ка были фоном, на котором отражалась эта картина: тень человека, а вокруг неё свече-ние. Я помахал руками, раскинул руки в сторону, и тень делала то же самое. Тень была огромная – божественно. Где внизу увидишь свою тень на облаках?! Но оторопел, не до-гадался сразу, что это я. Склон не слишком грязный, но местами плывёт. Баня есть? Пойду окупнусь.

Непогода, но под хмурыми небесами яркие от улыбок лица, тёплые куртки, накинутые поверх свитеров. Промокшие ноги сами несут тебя к костру. Мы смеёмся, за-быв дневные обиды. Этому не приходится удивляться. Внутреннее тепло, что рождается в горах при встрече с первозданной природой, даёт прекрасное настроение и неуязвимо для самого лютого дождя.

Саша не может нахвалиться своей курткой. Расспрашиваю, что за ткань такая удивительная. Оказывается, Gore-Tex названа по имени изобретателя из Шотландии. Не-предсказуемость погодных условий в походах диктует повышенные требования к одежде. Она должна быть универсальной и комфортной, водонепроницаемой, защищать от хо-лодного и горячего ветра, «дышать», то есть не давать телу потеть, испарять влагу и выводить конденсат наружу. Военные изобрели для себя такие. Наносят на ткань мем-бранное покрытие. Мембрана содержит около четырёх миллионов микроскопических пор на один квадратный сантиметр. Размер каждой поры примерно в 20000 раз меньше капли воды, но в 700 раз больше её молекулы, поэтому испарения проникают сквозь мембрану быстрее, чем через другие водонепроницаемые материалы. Ткани эти не шьют, так как через проколы иглой при сшивке будет проникать вода. Швы проклеива-ются водонепроницаемой лентой. Ткань становится герметичной в любых погодных усло-виях. Говорят, что выдерживает гидростатическое давление водяного столба до двух метров, не пропуская воду. В одежде с мембранным покрытием человек защищён от любой непогоды, постоянно находится в тепле и сухости, но пот и влага тела выходят наружу. Наконец-то эти чудесные мембраны стали использовать не только военные, и зарубежные фирмы шьют из неё альпинистскую и туристическую одежду и обувь, сна-ряжение. В этом году даже Россия стала выпускать кое-что из аналогичной мембранной ткани PROLINE, к сожалению, импортной, и, пока, только для военных. Понятно стало, почему так рад Саша своей покупке. Увы, в России ещё в ходу брезентовые штормовки и палатки, к счастью, потихоньку заменяемые облегчённым камуфляжем и лаке. Совест-но за свою страну, в которой никогда ничего не делалось для людей.

Женя расстроена, потеряла свою серебряную ладанку. Искали, но где там! На поляне слишком много было народа. Коля сегодня не поёт. Народ весь в трудах, устра-ивают, кто, как может, сухой ночлег, растаскивают более-менее просохшие спальники. Саша с Юрой поднимают палатку чуть выше, укладывают девочек. Слышно, как дружно они просят оставить им в палатке Шлоссера потому, что с ним теплее. Пёс увязывается за Сашей к костру, и, пробежав несколько раз туда-сюда, промок, вынудив отца вер-нуться в палатку к дочери.

Побрела по мокрому склону на другой конец поляны оправиться перед сном и чуть ноги не поломала о камни. Удержалась на четвереньках, почему-то развернувшись при падении в обратную сторону. Поднимаюсь медленно, боясь оступиться ещё раз и провалиться в щели каменной кладки, и замираю, впервые видя наш лагерь в этом ра-курсе со стороны. На чуть более светлом фоне неба – чёрный силуэт кедра и ели, а у их подножий диковинным цветком светится костёр. В ночь начался холодный дождь.

Пришла пора прощаться. Сегодня последний вечер на озере. С грустью думаю о завтрашнем дне возвращения. Уголок страны Горный Алтай, казавшийся чужим и таин-ственным каких-нибудь девять дней назад, вдруг стал настолько знакомым и родным, милом сердцу, что жалко с ним прощаться. Гармония, царящая в природе, возможность пообщаться с людьми с богатым духовным миром, пожить недельку в гармонии с ни-ми, - что ещё нужно человеку, чтобы навсегда влюбиться в Горный Алтай?

Дошла, справилась с маршрутом и на этот раз. Спасибо Сане, что подвиг меня увидеть Мультинские озёра.

19 августа. Лагерь на Среднем Мультинском озере – лагерь на берегу

Мульты.

Раннее утро сегодня не восхищает. Небо время от времени освещается таин-ственным светом. Это играют грозовые зарницы за отрогами хребта. Коля поёт:

- «Что день грядущий нам готовит…»

После завтрака складываем палатку, как только ветерок обдул тент. Прощаемся с ребятами, обмениваемся адресами и телефонами. Иногда выпадает радость такого об-щения с дружественно близкими чужими людьми, как редко бывает и с родственника-ми. Коля с Женей остаются здесь ещё на неделю, Женя наметила эти сроки ещё зимой. По её наблюдениям – это оптимальный срок для полной чистки и энергетической под-питки тела, необходимыми для жизни в течение года в городе.

Ребята с детьми и собакой тоже сегодня уходят. Шлоссерберг оглашает окрестно-сти лаем, носится по склону, гоняясь за бурундуками и облаивая особо белок, впрочем, отбегая недалеко. Он что-то чувствует и радостно оживлён. Ждут обещанных коней, ко-торые должны вернуться с Мульты. Рассчитывать на местных жителей крайне опромет-чиво. Сутки шёл дождь, провожали спонсоров, и вряд ли прощание обошлось без алко-голя. И я не ошиблась. С Мульты пришёл только один конь, на нём знакомый уже нам егерь Гоша, предъявлявший нам удостоверение охотника в первый вечер на озёрах. Привёз на кордон хлеб. Фотографируемся на прощание все вместе у смотровой беседки и становимся на тропу.

Столько воды кругом! На каждой хвоинке по шарику-капле. Возле каждого камня лужица. Тропа вдоль берега до Шумов усеяна лужицами, точно осколками разбитого зеркала. На Шумах постояли, прощаясь со Средним Мультинским озером, пофотографи-ровали струи водопадов с восточного берега. Идём по нему новым маршрутом, сюда шли по западному берегу. Тропа по восточному берегу Нижнего Мультинского озера очень плохая и после дождей сделалась совсем негодной. Натыкаешься то и дело на огромные камни, намытые дождём, а, пытаясь их переступить, залетаешь ногами в ямы, выбитые лошадиными копытами. Ямы полны грязи с консистенцией густого теста. А с тропы не сойдёшь – склон раскис, плывёт.

По горным тропам не идёшь широким ровным шагом. Она завалена камнями, переплетена корнями. Делаешь то большой шаг, то маленький, то ставишь ногу на ка-мень и поднимаешься, как на ступеньку, то пытаешься поставить ступню, поудобнее, в ямку, чтобы легче из неё было выбраться на следующий валун. Сейчас, после дождя, все ямки полны водой, тропа разбита лошадиными копытами и завалена раскисшими конскими яблоками. Но, главное, на обочины отступить невозможно: склон крутой, от-сыревший, трава с камнями не держит.

Остановились передохнуть напротив нашей стоянки на перешейке, где вытекает река Мульта из Нижнего Мультинского озера. Прощайте озёра! Не оставила я в этот раз в горах своей печали. Разве сердце приготовилось исчезнуть за границей бытия. Отсюда сворачиваем не налево, к Мульте Проездной, а направо. Егеря говорят, что эта тропа к деревне самая короткая, всего двадцать два километра. День в горах последний, а в го-рах буквально физически ощущаешь ценность каждого уходящего дня.

Портится погода. Выше и ниже оседают туманы, видимость плохая. Цветная плёнка в такую погоду бесполезна. Солнце то скрывается за рассеянными по всему небу тучками, то вновь появляется. Спускаемся, поэтому, открываются перед глазами дали. Ох, и манят дальние синие планы! Говорят, горы везде похожи друг на друга. Это со-всем не так. Они разные. Красота их воспринимается одинаково. Везде красивы крутые склоны, ущелья, вечные снега и водопады.

Красоту гор действительно трудно, почти невозможно передать словами. Наде-ешься, что это под силу фотографии. Фотографируем оба. Но удивительная вещь проис-ходит. Были с ним оба несколько лет назад на Камчатке, сидели наблюдателями на острове-вулкане в Беринговом море на лежбище моржей. Остров маленький, диаметром два-три километра. Находились практически на одном месте, в лагере на трёхсотметро-вой косе. И снимали в одном месте. Сейчас разглядываем наши фотографии и видим, какие они разные, у Сани - одни, у меня – другие. Фотографируешь не только картинку природы, на которой остановился твой взгляд, а свой мир. Кто-то другой снимал, и природа была бы другая

Иду по тропе и кручу шею влево-вправо, успеваю и оглянуться. Никто из худож-ников также не смог передать красоты гор. Только один человек, величайший художник Николай Рерих смог осилить и передать, вместить в свои картины взлёт тяжких масс земли в небо. Навстречу потокам Солнца - днём, свету звёзд – ночью. Вот и Алтай писал талантливый художник-алтаец, уроженец здешних мест, Чорос-Гуркин. Но его творческий гений воплотил на полотнах лишь земной Алтай. Прекрасные работы, а всё же не пере-дают того неуловимого, что воздействует на тебя, поднимая твою душу ввысь. Красота гор не перестаёт меня удивлять.

Тропа обладает удивительным свойством – возникающий за каждым её поворо-том новый пейзаж настолько пленяет взор, что я готова признать его лучшим местом. Но, тут же, открывающийся за новым поворотом вид очаровывает ещё больше, затмевая увиденное раньше. Тропа обходит верховое болото. По сторонам его могучий лес горной тайги. Конец августа. В одних местах листва и травы ещё живые, зелёные, а во многих листья умирают – красные, жёлтые, бурые, коричневато-золотистые. На зелёных плюшевых мхах россыпи спелой брусники. Неповторима индивидуальность каждого участка тропы: вроде бы одна гора перед тобой, одна долина или долина одной речки, а пройдёшь несколько шагов, поднимешься или спустишься на несколько метров, а пропорции пей-зажа уже изменились.

К полудню стало жарко. Успела уже отвыкнуть от безоблачного неба, от хорошей погоды. Сохраняется внутреннее состояние попасть под дождь. Глаза невольно отмечают возможность укрыться. Останавливаемся передохнуть. Пока есть солнце, хватаемся за фо-тоаппараты. Саня и я много фотографируем в походах. Вот и на этот раз у нас с собой камера. В иные маршруты берём по два фотоаппарата, но в последнее время стали от-казываться от такой роскоши, ведь это лишний вес. Знаю, что кодаковская плёнка пра-вильно воспроизведёт очертания гор, но вряд ли воспроизведёт краски. На готовых снимках не видно всей гаммы неуловимых оттенков и подлинного величия гор.

И почему-то никогда не передаёт фотографическая плёнка ту удивительную голу-бую дымку, которой наполнен воздух и которая придаёт неповторимый цвет горам, от-чего зовут Горный Алтай Синегорьем. Гольцы здесь – серебристо-фиолетовые. Снега – го-лубовато-зелёные, белые, розовые. Скалы – серо-рыжие, а осыпи – голубые. Тайга – вся гамма зелёного цвета, разноцветье трав. А всё вместе – синие горы. Слова бессильны пе-редать, как всё это выглядит. И как действует это чудо и красота на человеческую ду-шу?! Это не передаётся словами даже приблизительно. То же получается и с плёнкой. Всё же надеешься, а вдруг да удастся запечатлеть.

Вообще пейзажные снимки в горах делать сложно. Передний план получается резкий, а вдали – густая голубизна. Исчезает мягкость голубого света, богатство полуто-нов, приглушенные оттенки скал и растительности. Пропадает перспектива, рождаемая разным удалением гребней гор в бесконечной дали. И дымка исчезает. Горный мир со-всем иной, чем на фото. Плюс запахи, ветер, гул крови в натруженных венах. Мне ни разу не удалось сделать фото, передающее всё очарование пейзажа гор, и у других та-ких снимков не видела. Приходится мириться с весьма далёким приближением к дей-ствительности.

Вышли к реке Кугуй. Я ужаснулась: после дождей она переполнена, мне страшно её бродить. Пообедали на этом берегу. Здесь страшно загаженная стоянка на маленьком пятачке, с горами мусора, и, большей частью, не туристического: мокрые газеты, перья мятого зелёного лука, картофельная шелуха в таком количестве, что даже животные её не ели, горы не обожжённых пивных банок, но есть брёвнышко-скамья и кострище. По-пили горячего чая, набрались решимости и полезли в воду. Саня связал оба рюкзака вместе и понёс их над головой. Вода была ледяная, а русла два. У меня очень сильно прихватило ноги. Растирала их на том берегу долго, но они после этой переправы стали болеть.

Погодная благодать продлилась недолго. В воздухе повисли вначале облачка, и каждое подсвечивалось так, будто имело серебристую подкладку. Потом повисла мгла, небо стало затягиваться ею. Солнце с венцами смотрится сквозь неё, как матовое пятно. Где-то далеко, и впереди, за хребтами вспыхивают зарницы Торопимся не попасть под дождь. Когда маршрут кончается, то, как я заметила, начинаешь торопиться, почему-то хочется скорее закончить путь. Чёрную речку перебрели, даже не задержавшись пере-дохнуть. Остановились за ней.

Открываются в горах вот такие потаённые уголки, как эта сплошь покрытая крас-ной брусникой зелёная расселина, укрытая от суровых вершин. Чтобы по-настоящему по-радоваться, нужно остановиться, присесть и насладиться ягодой. Таких мест немного и в дикой тайге. Зачем бежим? Мы тихо и незаметно стоим в лесу. Ощущение того, что ни одной живой души на многие километры. Только тайга, скалы и где-то вдали шум гор-ной реки.

Сказать, что ходишь по горной тайге совсем без страха и напряжения, значит сказать неправду. Может в этом и заключается особая привлекательность, только трудно самой себе признаться. В прошлом году столкнулись мы с Саней в верховьях Кучерлы один на один с росомахой, она от нас в двух метрах была и не пропускала по тропе. Годом ранее – с красным волком под перевалом. В этом году вот медведица с медве-жонком в десяти метрах на нас сердилась. Кто-то и сейчас на нас смотрит из-за завала. Острые ощущения в тайге, но это только ощущения, слов для этого нет. Ожидание встречи с кем-то неведомым создаёт в душе постоянное и сильное внутреннее напряже-ние. И такие встречи в нашей практике, как получается, не так уж и редки: встречали ещё маралов, лис, моржей, соболей, белок. Из рассказов у костров знаю, что и у других бывают встречи. В памяти некстати всплывает рассказ Саниного друга на Нижнем Муль-тинском озере о трёхнедельной давности встречи его группы с медведицей сладкоежкой в Ергаки, в Саянах. Отнимая у туристки банку сгущёнки, откусила той руку.

Непогода окрашивает горы в тёмно-синий цвет и стирает все краски в тайге. Но дождичек покрапал и перестал. Перебрели последнюю – по карте, речку Безымянную. Здесь попалась изба-летник, возле которой передохнули. Изба сильно загажена, внутрь заходить не стали, да и необходимости такой нет. Посидели возле неё на стволе упав-шего дерева, молча побеседовали. Я сильно устала, но идётся ещё хорошо. Вышли к дороге – колее, по которой, должно быть, на телеге вывозили сено. Идём каждый в сво-ём темпе. Временами останавливается далеко впереди меня Саня, поглощённый созер-цанием красот. В такие минуты я протягиваю руку и срываю с кустов малину, жимо-лость, особенно спелый шиповник. Саня относится критически ко всему цивилизованному миру и преклоняется только перед природой. В горах мы с ним мало разговариваем, больше молчим и глядим. Саня часто читает мне свои любимые строчки: «Гляжу я на горы, а горы глядят на меня. Глядим, друг на друга, не уставая…».

Вышли к дороге между Первым Маральником и Мультой. С непривычки икры ног устают, когда спускаешься двадцать километров. От усталости и обилия впечатлений на обратном пути к дороге на деревню почти лишилась способности что-либо видеть и чувствовать. Саня, оставив меня на дороге, побежал в Маральник, надеясь уговорить ко-го-нибудь с транспортом увезти нас в Мульту, а ещё лучше в Октябрьское. Увидел, наконец, легендарного хохла и договорился с ним на завтрашнее утро о машине. Доби-ли последние сотни метров от обочины, подыскивая место для палатки.

Разбиваем наш последний лагерь в этом сезоне. Устали за день глаза и тело. Меняется погода и видимо, серьёзно. Безумно хочется спать от этого и усталости, быст-рой потери высоты. Укладываюсь в спальник и громко смеюсь от неожиданной мысли. Саня спрашивает с испугом:

- Что случилось?!

- Да вот додумалась до того, что в городе вспоминаются больше не спортивные подвиги, эти пройденные километры, с заливающим лицо потом, мокрой майкой и натруженными ногами. Вспоминаются дома удивительные звёздные ночи, рассветы, зака-ты. Они встают перед глазами вместе с ощущениями близости неба, облаков под нога-ми, тишины, в которой звон и гул горных рек и тайги. Не опишешь никакими словами.

- А ведь верно…. У меня ощущение счастья. На какой-то миг оно меня захлёсты-вает, даже тогда, когда кто-то произносит рядом слово «горы».

- Да. И ещё через неделю поймёшь, что окрепла и посвежела. В городе это за-метнее становится, но, почему-то, не сразу, а с задержкой, когда от дороги отойдёшь.

20 августа. Лагерь у Первого Маральника – Усть-Кокса – Горно-Алтайск – Бийск – Барнаул – Новосибирск.

Не смотря на то, что встали лагерем у дороги в деревню, а это на Алтае вызы-вает тревогу, спалось крепко и сладко. Саня сегодня поднялся раньше меня, и в шесть часов уже ушёл в деревню, не надеясь на вчерашний уговор с хохлом. Завтракали пло-хо, без горячего чая. Консервированный колбасный фарш, купленный мной у томичей, был откровенно несъедобен, тем более, ещё и без сухарей. Небо не радует. Над всеми хребтами ходят мрачные тучи. По всем предвестникам грядёт длительная непогода.

Стою с рюкзаками на обочине, жду Саню. Оглядываю прощальным взглядом окрестности, вряд ли доведётся сюда вернуться. Наши опасения по поводу надёжности уговоров с местными жителями оправдались. Когда подошла «Нива», в ней сидели уже вместе с Саней пять человек. Я не понимала, как можно втиснуть в салон тесной маши-ны ещё и меня с двумя рюкзаками. Но не тот человек был легендарный хохол, чтобы упустить уплывающий из под носа заработок. Рюкзаки бросили на головы женщин и Сани, а меня положили к ним на колени, заломив мои ноги на вёдра с черникой.

Водитель, взяв с нас двести рублей за девять километров дороги, был счастлив. Весело задирал женщин, те похохатывали. Дружно ругали своих детей. В моих путеше-ствиях мне доводилось сталкиваться со многими печальными и горестными случаями, выслушивать разные рассказы о бедах, но рассказ нашего весёлого водителя вызвал у меня скорбь и отвращение одновременно. Трое его детей погибли, наложив на себя ру-ки. Последний самоубийца, сын, повесился в мае этого года.

- Ну и пусть, я и без детей проживу! У меня всё есть! Я на старость себе скопил. Он из армии пришёл. Просил на Первое мая машину дать, приятелей покатать, дескать, праздник у всех. А чего попусту машину бить, бензин жечь?! Копейка рубль бережёт. Оно, как? Рубль - к рублю, и будут хорошие деньги. Стыдно ему стало за мою жадность, он взял и повесился. И дочь хороша. За голодранца хотела замуж выскочить. Я ей ни копейки не дал, и платье свадебное, что мать тайком купила, в соседнюю деревню продал. Руки на себя наложила, додумалась, дура. Пусть теперь на небесах у Бога про-сят. А Бог не фраер, за просто так ничего никому не даст. Да ну их! – и он захохотал. – Говорю же, у меня всё есть, и без детей проживу. У меня вся округа в долгу. Все бега-ют денег занять. Вот они у меня где! – и он, оторвавшись от руля, сжал жилистый ку-лак.

Меня трясёт от негодования, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не сорваться из-за этого жлоба. В довершение всего, он, высадив женщин в Мульте, и передав в чей-то дом несколько вёдер с ягодой, отказался подвозить нас к трассе. Саня взывал к его со-вести, что был уговор.

- Слушайте, Вы, человек бессовестный, вы же понимаете, что мы не успеем к ав-тобусу на Горно-Алтайск? Потому и просили Вас подбросить, хотя бы до трассы. Если бы не торопились, пешочком бы прошли эту дорогу. За эту сумму, что мы заплатили, можно на такси до Бийска доехать со всеми удобствами, а не на головах до деревни, - кипячусь я.

- Умеете считать. Ладно, через мост перевезу, а до поворота на Чендек сами до-бирайтесь.

Добираемся до трассы. Здесь стоит беседка, открытая всем ветрам и дождям, но в которой есть скамейка, можно ждать попутного транспорта сидя. Невесёлое, серое се-годня небо над Уймонской степью. От Усть-Коксы надвигалась темнота тучи. Туча закры-вала весь горизонт. Её набухшее тело было окаймлено ровной каймой белой кромки. Грозно и безостановочно ползла она по долине, перекрывая её от Катунского до Терек-тинского хребта, на глазах выбеливая склоны снегом. Совсем посерела степь, и потускнел пейзаж. Туча выбросила зигзаги молний. Горизонт слился с потемневшим небом. Ещё од-на яркая загогулина полоснула небо. Полезли в рюкзаки за плёнкой, с ужасом ожидая дождя и ветра. В этот момент на дороге показалась машина. В ней сидели три челове-ка. Даже не надеясь, что она остановится, машинально подняла руку.

Но она остановилась. И когда мы забирались в «Жигули», сильно стеснив хозя-ев, послышался гул. Потом ударил по машине, засвистел, обтекая её, ветер. Потоки во-ды хлынули на нас с неба. Шестьдесят километров ехали, почти не видя дороги. Нам очень повезло. В машине ехала семья учителей. Время в расспросах пролетело незамет-но. Мы поделились своими впечатлениями о Мультинских озёрах, об увиденном и услышанном в этой поездке. Хозяева рассказали, как воспринимают жители долины воз-росший поток туристов. Население всё ещё не понимает, как можно на туристах зараба-тывать, но уверено, что в городах у всех есть деньги и что все туристы праздные люди, сорящие этими деньгами. Мы тепло распрощались, с нас не взяли денег. Даже обиде-лись:

- Вы наши гости. Мы так мало могли для вас сделать, всего лишь подвезти. При-езжайте ещё, посмотрите Чендекское озеро, оно не менее красиво.

Разителен был контраст в поведении жителей долины, встретившихся нам сего-дняшним утром. Но настроение, было улучшившееся, тут же упало. Из-за экономических проблем этим летом на Горно-Алтайск автобусы ходили теперь не каждый день, а три-жды в неделю. Сегодня автобуса не было. Но шёл автобус на Усть-Кан, и мы решили выбраться хотя бы до соседнего райцентра. В ожидании его пристроились у здания райисполкома. Здесь приветливая женщина спросила, откуда мы приехали:

- Новосибирцы? Это хорошо, что издалёка. Народ всё к Белухе идёт, да много народа. А вот к нам, в Кайтанак, никто не ходит. А у нас тоже очень красивые озёра. Особенно Красное, на него мой сын даже москвичей один раз водил. И грибы у нас, и ягоды, и мёд.

- А как до Вас добраться?

- Как доедете до деревни, так и спросите меня. Если адрес потеряете, то фами-лию всё равно не забудете. Катафонова я, а запоминайте, что Магнитофонова, так драз-нят. Вот выбралась в суд, да напрасно правду ищу. Нет её у нас.

- Что случилось?

- Коней у нас алтайцы крадут. Знаем, кто этим занимается, да прокурор говорит, что национальный вопрос в районе сложный, не может он сейчас шум поднять. Алтайцы все друг друга прикрывают. В Казахстан угоняют. Даже, если родня подскажет, у кого там кони твои, так через границу не вытащишь их обратно. Вопрос-то национальный, так почему в их пользу всегда? Не вытерпят казаки, полыхнёт здесь гражданская война. Ко-гда-нибудь догонят, да перестреляют воров, вот тогда и начнётся. Ничего власть не де-лает, доведёт казаков до беды.

- Да, воровство коней масштабы бедствия приняло, - вступает в разговор кто-то из местных. - У нас, в Усть-Коксе самой, считай, с улицы в пятьдесят дворов из сорока семи коней украли. Работы нет ни у нас, ни у казахов, вот на еду и угоняют. А какое хозяй-ство без коня? Без коня никак. Вот и пыжится народ из последних сил. А милиция у нас не работает. Сами и едят ворованное.

В тяжёлые для всех последние годы очень обострились национальные чувства, а, лучше сказать, национальная подозрительность. Это плохо. Жаль, что этого не могут по-нять районные начальники. Нельзя рассчитывать на долгое терпение русских, оно не без-гранично.

Видим и приветствуем на площади родных Капитолины Ивановны. Надежда Ан-дреевна приехала по делам, а Леонид продаёт здесь мёд со своей пасеки. Жалуемся, что не будет сегодня автобуса, и что придётся выбираться через Усть-Кан.

-Да вы поезжайте на такси, оно, то же на то и выйдет. Билет на автобус стоит сто двадцать восемь рублей, а на такси, если народу на полную машину наберётся, де-шевле будет. Здесь свёкор Иринин, он таксист. Может, у него пассажиров ещё нет, сей-час с ним поговорим. Вон, напротив магазина стоит.

Идём к старой «Волге». Нас знакомят. Пассажиры уже есть, тоже туристы, едут до Горно-Алтайска. Если они согласятся взять в машину и нас, то он только рад будет помочь. Сейчас они продукты в дорогу берут, в гастроном пошли. Рассказываем ок-тябрьским жителям, как сходили на озёра, передаём привет Капитолине Ивановне и всем знакомым. К машине подходят наши знакомые с Мультинских озёр, странные пе-тербургские тусовщики Рамазан и Люба, Это те самые, что подыскивают себе жильё на Алтае, подходили неоднократно к нашим кострам и собираются поставить во дворе бу-дущего своего дома буддистскую ступу. Они и есть пассажиры такси.

Но петербуржцы плохо воспринимают идею посадить в машину и нас. Они уста-ли, хотят ехать в комфорте. Меня огорчает недружелюбие и явное потребительское от-ношение к нам этой пары, навязывающих нам своё общество в экстремальных условиях в горах, но не проявивших участия в снегопад на Верхнем Мультинском озере, и, вот, сей-час. В этот момент на площадь въезжает такси. Наш, знакомый теперь, таксист Иван идёт к нему, переговаривается с водителем и возвращается с предложением петербурж-цам сесть в ту машину.

- Ребята, если хотите, чтобы для вас дешевле поездка была, можно ещё кого-нибудь взять в салон. Если вас двоих повезу, то возьму по двести рублей с человека, а, если трёх, то по сто пятьдесят.

- Мы согласны.

Ждём, коротая время в беседе, возле машины. Подходит пара местных жителей, просятся ехать с нами. Всё, теперь прощаемся с Усть-Коксой окончательно. Начинается обратный отсчёт. Машина резво выезжает на трассу, ныряет в щель между отрогами Те-ректинского хребта, и вот мы уже ползём на перевал Громотуха.

Недавний ливень не прошёл бесследно. Щебень, которым отсыпали дорогу, плы-вёт. Надо бы переждать, когда дорогу чуть обветрит, но на хорошую погоду сегодня рассчитывать не приходится. Едем медленно, до Усть-Кана нет асфальта, но вода уже скатилась, только верхний слой, всё же, сильно раскис на всём протяжении дороги. Пе-ред райцентром, у горы Алмыстау, перевод с алтайского языка – Гора Снежного Человека, «Волга» ломается. Пока Иван чинит машину, мы разглядываем с дороги знаменитую пещеру в горе, в которой ведутся раскопки. Сегодня археологов на горе нет. Неудиви-тельно, непогода. Над Усть-Каном висит чёрная туча, бьются в ней молнии. Вид её все-ляет в меня страх – машина в степи объект одиночный. Едем прямо под эту тучу.

Темнота её надвигалась нам навстречу. Гроза всегда интересна и страшна. Гран-диозное зрелище Усть-Канской степи во время сильной грозы превзошло все ожидания. Всё обозримое пространство кругом обложили тёмно-синие тучи, и лишь края их, выле-зающие вверх по склонам, выбеливались снегом. А сквозь непроницаемый тёмный щит над нашими головами с шумом полетели дождевые потоки. Журчала и бурлила вода в придорожных кюветах, шоссе превратилось в речку, вымывающую песок, вырывающую траву с обочин. Горные ручьи превратились в бурные реки, лужи – в озёра. Молнии уг-ловатыми блестящими линиями рассекают темень туч. Поминутно нарушается мрак и зеленоватым светом озаряется степь и горы. Оглушительные удары грома перекатывают-ся по горам, усиливая общий шум.

В такие минуты буйства природных стихий понимаешь свою малость и осознаёшь величие природы. Просим водителя переждать разгул стихии, но он опасается, что не сможет взять перевал, если туча доберётся до него раньше нас. Он отчаянно крутит ба-ранку, пытаясь удержать машину. На отвороте на Онгудай видим сквозь потоки дождя такси с петербуржцами, в салоне виднеются ещё несколько голов, видно, что попутчиков всё-таки второй водитель взял.

Сворачиваем на Чергу, и начинается гонка наперегонки с тучами. Они сваливают-ся со всех хребтов, поливая дорогу, но без той силы и напора, как над Усть-Канской степью. И то хорошо, потому, что машина ломается на пустынной дороге ещё раз – пе-регрелась при попытке забраться на перевал. Полтора часа водитель чинит машину, пас-сажиры ему помогают, как могут. Починили машину, едем дальше через Верх-Кукуйский перевал. В улусе Черга высаживаются наши попутчики. Саня смог, наконец, вытянуть но-ги, ехать дальше в относительном комфорте.

Дорога была ужасной – это мало сказать. Тонкий слой глины поверх дорожного полотна наматывался на колёса, как бинт. К сожалению, новая дорога ещё не укрыта асфальтом. Она короче, но менее интересна, так как вдоль неё нет гор с вечными сне-гами, дорога зажата между отрогами хребтов, а перевалы не высоки и редко открыва-ются дали.

В Горно-Алтайске стоим в зале ожидания, ждём отправления, чутко вслушиваемся в громкий и невнятный дикторский голос. Нам повезло: не надо добираться до Бийска на автобусе, и биться за билеты в кассе железнодорожного вокзала. Через полчаса от-правляется коммерческий автобус с коммерсантами до Новосибирска. Это организован-ная поездка на барахолку для закупки товаров для местного рынка, поэтому посторон-них не берут. Но водителю хочется заработать, нас запускают в последнюю секунду пе-ред отъездом на служебные места на переднем сидении.

Я стою с рюкзаками, а Саня бегом домчался до киоска, купил в дорогу бутылку воды и пачку печенья, пару плиток шоколада. Мы сегодня голодные, обстоятельства так складывались, что не было возможности пообедать. В салоне съедаем ломкое печенье, запивая его водой. Прислоняюсь лбом к холодному стеклу и смотрю, смотрю на исче-зающие горы. Ещё плавится в оранжевом закате солнце, но с гор уже сползла туча. Сверкают над степью зарницы. А мы опять мчимся наперегонки с тучей. Она нас дого-няет, громыхает гром.

В салоне автобуса тревожный свет единственного фонаря. Народ дремлет, сберегая силы для ночной работы. Среди городских запахов парфюма есть таинственный бальзам таёж-ных костров от одежды Сани. Задерживаю дыхание, и в ту же секунду понимаю, что задержка дыхания общая. Вопрос озвучить нельзя, и ответ не озвучишь. Так трудно без слов, без рук друга. Но получаю немой ответ на свой немой вопрос: ещё походим. Упрашиваем водителя остановиться на развилке Бердского шоссе у кафе Гарика и улицы Русской. Дождь добрался и сюда. Идём с рюкзаками к моему дому по ночной улице под накрапывающим дождём. Зажелтели берёзы среди сосен, что-то слишком рано в этом году. Должно быть, жара подсушила, а, может, уже подкралась осень. Впереди год ожидания гор, ведь горы – это состояние души.