Библиотека | Дневники

Тунгусская тетрадь.

Путешествие в район Тунгусской катастрофы в июне – августе 1968 года

Гартвич Татьяна

Есть только на свете, есть только на свете любовь,

А всё остальное есть только любви ожидание.

В. Черников, 1991 год

Стоит жаркий июнь. Я только что защитилась, получила диплом, в родительском доме отмечаем событие. Получаю телеграмму от Наташи Коротковой из Новосибирска. Здорово, она вернулась в город после защиты дипломной работы в своём Ивановском химико-технологическом институте. Вот и встал остро вопрос: мне надо решаться, планировать мне жизнь в Сибири или устраиваться в Ташкенте или Москве, двух городах, в которые было в этом году распределение наших выпускников на предприятия министерств оборонной и электронной промышленности.

Но жить и работать хотела в совершенно новом месте. В то время много писали об Академгородке в Сибири. Осенью 1967 года обложилась справочниками в библиотеке, прикинула, что Новосибирск стоит в середине страны, что от него тянутся и железные, и воздушные, и водные дороги, легко будет добираться до гор, лесов и рек, а, главное, там рядом были горы Алтая, что для меня, как туристки, было важно. К тому же в городе шесть театров и шестнадцать вузов. Сибирский город по всем статьям мне подходил, осталось только добиться распределения в него. Я обратилась в министерство с просьбой направить меня в Сибирь. И это удалось. После долгих уверений, что там готовят свои кадры, мне всё-таки разрешили пройти практику с возможным последующим распределением в Новосибирском электровакуумном институте. В Сибирь попала.

Я не была наивной девочкой. Жила самостоятельно с четырнадцати лет, зарабатывала себе на жизнь, активно занималась самообразованием. Постоянно была чем-то занята, очень много читала. Успела увидеть мир более широко, чем многие мои сверстники. За плечами были путешествия в Среднюю Азию, Крым, Кавказ, Приазовье, обошла в Мещере каждый уголок. Принимала участие в создании народного театра при доме офицеров, участвовала в открытии нового всесоюзного туристического маршрута. Была знакома с режиссёрами, актёрами, художниками, дипломатами и военными. С таким вот багажом жизни, знаний и не очень хорошем физическим состоянием после травмы, научившаяся учиться и открытая всему новому, я приехала в декабре 1967 года в Новосибирск.

В апреле гуляли с Наташей Коротковой и Татьяной Зайцевой, девушками, с которыми живу в общежитии НЭВИ, по Городку и увидели объявление о встрече с исследователями Тунгусского метеорита. Об этом феномене по стране сказки и легенды ходят. Я читала о нём всё, что удавалось достать. Конечно, мы тут же побежали на встречу. Слушали рассказ о космической катастрофе с замиранием сердца. Что-то летело к Земле и взорвалось в воздухе над тайгой. Проблема с определением того, что же всё-таки случилось, решается с 1921 года, когда учёный, метеоритчик Кулик из Метеоритного музея открыл район катастрофы. Он же организовал экспедицию, убедив правительство в том, что будет найдено много метеоритного железа.

30 июня 1908 года повезло жителям Ленинграда, тогда Санкт-Петербурга, Хельсинки и всем другим городам и деревням СССР, лежащим на пути того, что летело. Случись это событие на четыре часа позже, их бы снесло. Взрыв удачно произошёл над мало населённой территорией Эвенкии. На встрече некто Дёмин, один из исследователей, призывал молодёжь Академгородка участвовать в экспедициях на добровольных общественных началах. Меня поразила его фраза:

- Глобальное космическое мировоззрение воспитывается в эпицентре. Идите туда!

Пока что попытки объяснить загадочный феномен успеха не имеют. А я-то думала, что наука всё уже знает! Читала фантастику Казанцева о взрыве над Землёй инопланетного корабля. Эта проблема прямо магнит какой-то, что читаешь о ней, всё запоминается. Но каково моё везение! В Сибирь попала, к бортовой аппаратуре спутников отношение имею, и ещё приглашают принять участие в великом деле. Вдруг повезёт, и я найду какой-нибудь отсек космического корабля? Наивно, конечно, но бывает же?! Я глазастая, вдруг что-нибудь замечу.

Интереснейшие люди, а с виду совсем обычные. Они, оказывается, встречаются на квартирах друг у друга для обсуждения проблемы, результатов экспериментов, и это называется «пятницы», потому что встречи проходят в конце рабочей недели. Именуется это научно-общественное объединение – Комплексная самодеятельная экспедиция, в просторечии КСЭ. Народ в ней живёт в разных городах: Томске, Новосибирске, Красноярске, Москве, Ленинграде и многих других. Эти ребята на свои деньги отправляются в тайгу, пытаются исследовать проблему своими силами. У официальной науки интереса прямого, как я поняла, нет.

И вот первая моя пятница на квартире одного из учёных, физика Виктора Журавлёва. Он очень высокий и страшно худой. Шея у него торчит из воротника штормовки, как карандаш из стакана. Его жена, очень обстоятельная и кругленькая, Света, она медичка. Достала спальник и бросила его на пол.

Таня чинно села в своём шерстяном костюме, предмете своей гордости, на диван, а я пристроилась на спальник, На него сел бородатый, черноглазый и красивый, с аристократической внешностью и чуть заикающийся парень:

- С – садитесь рядом. Ш - шикалов Леонид, - представился он.

Позже пришёл ещё один, очень живой, похожий на обезьянку – то и дело встряхивал головой, как-то наклоняя шею, как хищная птица. Огляделся и плюхнулся рядом между мной и молодым человеком на спальник.

- Новенькая? Это наши аксакалы, - кивнул на высокого и носатого, - Васильев Николай, - и на плотных двух, одного, с ёжиком волос я запомнила, как Дёмина, а второго он представил, - командор Плеханов. Васильев и Плеханов, стоят во главе экспедиции. А я – Воробьёв, - он засмеялся, - можно просто Вовкой звать. Пятница будет насыщенная, потому что гости прибыли, проездом из Москвы, они из Томска.

Плотный, в тюбетейке, имени не расслышала, его представил мой сосед, как командора, предложил всем присутствующим представиться и рассказать, кто и чем занимается. Начали с нас. Наташа сказала, что она химик-технолог, Татьяна представилась, как радиофизик и патентовед, а я сказала, что физика тонких плёнок тема моего диплома. Спросили, есть ли у нас экспедиционный или походный опыт. Он из нашей троицы был только у меня.

Был ли метеорит? В учёном мире разногласия. Вот и сегодня на квартире тоже говорили каждый своё. Поняла, что гипотез море. Виктор Журавлёв говорил о гипотезе каких-то английских или американских физиков о столкновении Земли с массой антивещества, из-за чего и произошла аннигиляция и выброс ядерной энергии. Васильев перечислил ледяную комету, осколок каменной кометы или обычный метеорит. Говорил о том, что переживается кризис метеоритной и кометной гипотез, что нужны новые идеи. Говорил, что прошло шестьдесят лет после тунгусской катастрофы, ему не хочется употреблять термин «Тунгусский метеорит», вдруг это был всё-таки кто-то из космоса. Имеющимися результатами исследований не возможно объяснить, что там произошло. Но время стирает следы взрыва. Они исчезают на наших глазах. Следы вывала даже за эти восемь лет, пока работает КСЭ, заметно исчезли. Призывал зафиксировать всё, что там ещё остаётся, он видит основную задачу на сегодняшний день именно в этом.

Поднялся мой сосед Воробьёв и страстно стал ратовать за изучение повреждений деревьев в зоне катастрофы. На лиственницах, переживших катастрофу, обнаружены специфические повреждения ветвей в 1908 году. Ребята уже их изучали, а в этом году что-то нужно уточнять по программе. Плотный, с коротким ёжиком волос, Дёмин, призывал всех готовиться к юбилею. Будет научная конференция, на ней должны быть серьёзные доклады, а не рассуждения по ходу дела. Он говорил, а слова звучали, как музыка: грандиозный масштаб наблюдаемых явлений, событие века, падение небесного тела, космическая катастрофа, «нам надо продвинуть проблему»…

Хочу попасть в ряды этих энтузиастов. Пока мало что понимаю, но разберусь потом. Надо бы всё записывать, но как-то неудобно. Все собравшиеся друг друга знают, одни мы новенькие. Поняла ещё, что денег на экспедиции давали несколько раз, а потом перестали. Эти ребята работают на энтузиазме, но я хочу быть с ними. Жаль, что я мало чего умею, но научусь, они ведь тоже студентами начинали. Загорелась: любыми путями надо попасть в тайгу, увидеть всё своими глазами.

Через неделю был майский сбор под Томском на косогорах. Буквально за полчаса до отъезда на вокзал ко мне прибыл гость из Москвы Саша Шерменёв. Мы познакомились в Приэльбрусье. Чем-то я ему приглянулась в горах, Баксан вообще место альпинистское, дружеское. Предложила ему ехать со мной в тайгу. Провели его без билета в вагон. Ехали весело, всей компанией. Саша рассказывал свои новости: защитил кандидатскую диссертацию, собирается ехать преподавать в Алжир алгебру, приглашает меня выехать за границу в качестве его жены, потому что неженатых не выпускают, а я ему подхожу по всем статьям, нравлюсь его родителям, профессорам-финансистам, и друзьям. Но в эту минуту я не могла думать о Москве, московской квартире и загранице. Я ехала в Сибирь «за туманом и за запахом тайги», а вовсе не по меркантильным соображениям заработать здесь больше на жизнь. Это, как я быстро поняла, сделать здесь невозможно. Жизнь и обеспечение её в Сибири очень дороги, если нет здесь корней/

Романтика голубых городов, «у которых названия нет», меня позвала. Названия нет, а Городок есть. До Москвы ли мне? Объяснить Саше не смогла, почему мне милее эта холодная земля. Было очень холодно. Ещё не везде стаял снег. Лагерь разбили под мощными старыми тёмными кедрами, но среди них было затишье. Присматривалась к сибирякам, к их работе в лагере. Мне многое было непонятно в их поведении, да и природы я ещё не знала. Вспоминается только одна негативная мелочь: увидела, как Дёмин рубил молоденькие кедры для шестов к палаткам. Приехала в Сибирь на преддипломную практику, но заядлая туристка, много ходила в спортивном режиме в походы. По не писанному моральному туристскому европейскому закону, который свято соблюдали в Подмосковье, это было недопустимо. Я была в шоке, выразила возмущение. Оглядел, глаза его потеплели, но только спросил:

- Вы знаете, что такое тайга?

Я не знала. Всю ночь сидела у костра. Пели много, и многие играли на гитарах. Пересидели с Воробьёвым и его подругой почти всех. Он тоже играл на гитаре и пел. Песни были для меня новые. Всю встречу смотрела на ребят и думала, что при большой моей нынешней интеллектуальной бедности – пока, надеюсь, мне остаётся богатство жизни эмоциональной. Впитывала, как губка, тексты новых для меня песен, написанных сидящими рядом людьми о самих себе. Они были настоящими, мне с ними было комфортно.

Сегодня очень сильно дала знать о себе головная боль. После травмы, меня сбил самосвал, она меня преследует. Прихрамываю ещё из-за порванного этой зимой на лыжне мениска, но палку оставила в общежитии, стесняюсь с ней ходить, вдруг из-за этого не возьмут в экспедицию?! Надо замереть и переждать боль, но именно это не удалось, потому что возвращались рано утром в город. Народ пошёл на демонстрацию. Мы пытались позавтракать, но это в праздничный день оказалось невозможным, все столовые закрыты, а для ресторана рано. Пошли на вокзал, там всегда что-то можно купить. Пока там были, разразилась страшная пыльная буря. Я впервые видела такое. С целинных земель несло плодородный слой, и тучи земли были буквально вбиты силой ветра в стены томских домов. Чудная картина: хозяйки, высунувшись из окон, очищали от земли стёкла и стены домов, куда могли дотянуться из окон их руки. Очищенные квадратики меняли фасады домов, казалось, что появились наличники.

Потом была ещё одна «пятница», на которую я не смогла попасть – корплю над дипломом, пришлось писать его дважды по независящим от меня обстоятельствам, мой шеф потерял текст, его нашли случайно на помойке, когда на субботнике убирали мусор. Всё просто: взял на проверку, остановился с кем-то в институтском коридоре и забыл на кожухе насоса. Уборщица смела в мусор. Шеф не признался, что потерял, всё открылось на субботнике. У меня через неделю защита. Татьяна Зайцева принесла новость: уже составлена программа работ на 1968 год. От Новосибирска в экспедицию должны пойти двадцать человек, чтобы справиться с тем, что наметили сделать. Сроки от 1 июня до 1 сентября, а, может, и по 1 октября.

Потом я улетала домой защищаться Защита прошла прекрасно, но был напряг из-за обыкновенной людской подлости. Из-за потери шефом моего дипломного проекта был скандал. Я высказала, что о шефе думаю, он выговор получил от начальства и коллективное осуждение. В отместку послал к моей защите телеграмму, что я неуживчива в коллективе, институт меня не может принять на работу.

И вот получаю телеграмму от Наташи, которая привела в недоумение моих родных: «Отъезд экспедицию двадцать пятого тчк Предстоит учиться работать магнитометре тчк Вези помидоры жестяных банках как можно больше дэта тчк Накомарник обязателен Догоню Ванаваре тчк Наташа». Меня залихорадило. Хочу в Сибирь! Но там меня не ждут. Куда ехать? Где жить? Вдруг не примут на работу? Если перебираться на совсем, надо везти кучу вещей, книги и много чего ещё. Решаюсь, как бросаюсь в омут. Родители моих проблем не знают, им и не надо. Для них я уезжаю по распределению. Между Москвой, Ташкентом и Новосибирском выбираю Сибирь.

Место за мной в общежитии на Тимирязева ещё сохраняется. Иду в отдел кадров института взять открепительный талон и сдать «подъёмные» денежки. Предъявляю телеграмму и с удивлением узнаю, что институт телеграмму не посылал. Это была личная инициатива шефа. Опять скандал, но теперь мне уж точно не хочется с ним работать. Открепительный талон получаю, теперь я свободна. Пристраиваю вещи и мчусь в Академородок. Оказывается, дают магнитометр, какой-то жутко ценный. На нём будет работать Юра Гришин. Ему должны помогать девочки, вот нас и определили в его группу. Молодой человек ведёт меня от Журавлёвых в какой-то институт. Там очень спокойный дядя вытаскивает желтый деревянный чемоданчик, открывает его и говорит:

- Проблем не вижу. Подсоединяйте к клеммам кабель, вторые концы сажаете на медные штыри, которые загоняете в землю на профиле. Сетку лучше брать частой. Вот ещё батареи. С ними осторожней, не наклонять, не опрокидывать. Даю три маленьких и одну большую. Кабель хорошо бы запасной иметь, но у меня нет. Найдёте – хорошо, не найдёте, - разводит руками в стороны, - на нет и суда нет. Всё. Я в отпуске, меня больше нет. Бумагу ваш шеф подписал, так что, если сломаете, придётся отдавать валюту, - и он торопливо ныряет в какую-то дверь.

У меня куча вопросов. Что вообще смотрят этим прибором, есть ли какие-нибудь нормативы? Идиотизм, какой-то, с такой учёбой. Звоню Дёмину, у него есть телефон, объясняю ситуацию.

- Сейчас помощь организуем, принесёте пока ко мне. Ждите на месте. Буду вызванивать кого-нибудь.

Минут через пять прибегает Воробьёв и с ним кто-то ещё. Несём всё на Весенний проезд. Штучки страшно тяжёлые. Придётся с ними в тайге надрываться. Разгрузились у Дёмина в квартире. У него свой кабинет. Даёт посмотреть книгу Мензела о летающих тарелках. Забыв обо всём, читаю.

За неделю перед отъездом в экспедицию пригласили на общий сбор. Я ещё не знала, что встречи проходят на природе. Надела своё любимое белое платье из тонкой шерсти, короткое, в обтяжку, без плечей, с хомутиком на шее – по последней московской моде нарядилась, да ещё туфли на высоченной шпильке надела. Нас встретил на остановке Воробьёв, завёл в лес, и там, на полянке, я увидела всех, в штормовках и жутких застиранных трениках. сидящих на земле. Мгновенно поднялся Дёмин, сбросил с плеч на траву свою штормовку:

- Устраивайтесь! Как обживаетесь в Сибири?

Ответила:

- Всё в новинку. Открываю страну. Вот саранок ещё не видела. Читала о них в «Дикой собаке динго» Фраермана. Любопытно было бы взглянуть.

Долго сидели, звучали тосты, пелись песни, разбредались, отмахиваясь от комаров. Собрались уходить, и тут Дёмин выносит из леса букетик из трёх веточек, протягивает мне:

- Саранки. К сожалению, больше не нашёл. Завтра будет на берегу проходить семинар по соционике. Если интересно, приезжайте. Пройдёте за лодочную станцию, по берегу, не промахнётесь, народа ожидается много.

Я была с юности самодостаточной личностью, а поэтому одинокой среди компании. Страстно занималась самообразованием. В Рязани я в Кремль ходила, как на работу, каждый день. Мне нужна была его атмосфера. В Художественном музее, который располагался в бывших архиерейских палатах, знала все экспонаты, потому что заходила туда ежедневно, в любую погоду. В библиотеку тоже ходила, как на работу. Читала «Историю физики», Цицерона. Это почему-то сверстников моих смущало. По ночам в комнате для занятий слушала классическую музыку. По ночам потому, что днём в комнатах общежития это невозможно осуществить. Счастье общаться с теми, с кем хочешь общаться. Конечно, я пойду на научный семинар с радостью. Сибирь не обманывает моих ожиданий.

Засиделись у костра допоздна, уехать в город было уже невозможно. После сбора в лесу, закончившемся почти под утро, мы пошли к Дёминым дожидаться дня, и заснули с девочками на диванчике в гостиной. Утром сквозь сон почувствовала на себе чей-то взгляд. Приоткрыла глаза: Воробьёв. Опекал вчера весь вечер. Смотрел на меня, спящую, долго. Как реагировать, не знала, поэтому притворилась спящей.

- Просыпайся, засоня! Или тебя поцелуем разбудить?! Притворщица и хитрюга!

В комнату за ним зашёл Дёмин и поднял нас, угроза не была исполнена. Что-то в душе моей щёлкнуло: он проявляет ко мне внимание излишнее. Но Воробьёв человек весёлый, показалось мне. Поднялись быстро. Семинар по соционике начинался, и мы пошли на него.

В Академгородке семинар по соционике прошёл с выходом на берег Обского водохранилища. Был очень для меня интересен, новое всегда всё внимание поглощает. Пошли в перерыв купаться. Все купались, хотя вода была ещё очень холодна. Большинство осталось плескаться у берега. Я плавала, как рыба. Женщины все держали головы над водой, боясь испортить причёски, а меня это совсем не беспокоило. Ныряла, лежала на спине, наслаждалась водой. Я заплыла далеко, Воробьёв из КСЭ поплыл за мной.

- Любишь плавать?

- Очень. У меня на родине вода существенно теплее, я из реки часами не вылезала. Спускалась по течению час, а потом против течения два часа поднималась.

- А моя жена не любит плавать и вообще воду не любит.

- Бывает. Наверное, выросла там, где нет речек.

- Она с Алтая. Я смотрел на тебя исподтишка. Ты так с напряженным вниманием и очень серьёзным лицом слушаешь…. Я на тебя смотрел.

Впервые не выдержал и подплыл с явным намерением поцеловать. Я отстранилась.

- Поцеловать тебя можно?

- Когда-нибудь потом, - строго сказала я, - и быстро рванулась от него дальше в море.

На берегу пристроился возле меня и не отходил весь день и вечер. Пели песни у костра, он с гитарой возле меня. Обсуждали доклады, обменивались копиями текстов, и он мне первой протягивал листочки, хотя я о соционике только что услышала в первый раз. Глаза его светились, сияли и сверкали, когда он излагал свои идеи. Он был серьёзен, прост и не носил следов особой заботы: ковбойка в белосинюю клетку, мятые брюки. Возвращались по лесу, читали стихи. Я поэзию очень люблю, была в ударе, так что стихотворными строчками в словесной дуэли была на равных.

- Вообще-то в КСЭ читают свои стихи. Сатирические, иронические, политические. Большие вещи принято читать на общих сборах. Ты с Дёминым заспорила о поэме «Оза»! С самим Дёминым! Он же поэт. Ты в ситуацию не врубилась ещё.

Отгорала заря, когда на обратном пути проходили мимо триангуляционной вышки.

- Когда-нибудь лазила на вышку? Нет? Пойдём, - и потащил меня за руку, крикнув ребятам, - мы вас догоним! С вышки на закат посмотрим!

Он ловко преодолел первые метры без лестницы, которой не было, видимо, из-за таких же любителей лазать, как мы. Подтянул меня за руки. Дальше шли наверх, грубо сколоченные из плашек, ступеньки. Вид на лес, море был прекрасен. Солнце уже давно село, но небо ещё пылало.

- Высота леса здесь десять-четырнадцать метров, а на Тунгуске лиственницы, пережившие катастрофу, на фоне подлеска кажутся мастодонтами. Я на них залезаю, ищу следы ожога.

Мне нравится, что он опять к месту вспоминает что-то, связанное с его исследовательской работой. Я не успеваю додумать эту мысль до конца, как он оттолкнулся от, противоположных от меня, перил площадки и стремительно шагнул, протянув руки, прижал меня к ненадёжным перилам. Обнимая и целуя, так же быстро говорил:

- Не пытайся вырываться, не дам тебе убежать. Ни сейчас, ни потом… Я такого светящегося лика и глаз, как у тебя, не встречал никогда и даже не надеялся увидеть.

- Пустите, Володя, перестаньте. Влюбитесь, а в меня нельзя, да и у Вас жена.

Бежать было некуда, да и не хотелось.

- Нет, теперь уже нет. Как пахнет твоя кожа…. Увидел тебя в белом, понял, что пропал. Сразу понял. Ты из другого мира. Теперь всё равно: мне не убежать самому. У меня ухнуло куда-то сердце. Я пропал. Всё для меня решено. Если можете, уходите. – перешёл вдруг на «Вы».

Я шагнула в тёмный пролёт. Он спрыгнул раньше и принял меня на руки. Задержал на руках, вдыхая мой запах, прежде чем отпустил. Встревожилась, всего лишь протёрла тело лосьоном, потому что нет в городе горячей воды, да и купались в море только что, но понимала, что он не об этом.

- Как чудесно ты пахнешь…

Сердце моё заволновалось. Бабушка предупреждала меня, что все женщины нашего рода приметны, у всех трагически складывалась любовь их жизни. Это началось с татарского хана Гирея, получившего в крещении имя Кирея Романовича, который взял в жены белобрысую девушку, осквернив капище древней богини, до сих пор стоящее на границе между степью и лесом, и от них проникла в род восточная кровь. Но гены древней расы побеждали всегда, по женской линии все были блондинки и у всех были трагичные жизненные истории: их увозили в дальние края гусары и капитаны, разрушая привычные уклады жизни своих семей. Сестра бабушки Катя умерла от чахотки в Санкт-Петербурге, куда увёз её огарёвский помещик, Зоя сгинула в Персии, и всё в таком же роде у других женщин. И мою мать отец увёл из под носа подполковника кремлёвской охраны. Деды наши сгинули на Колыме. Бабушка была жрицей-хранительницей и целила людей, безбоязненно ходила по лесам, брала меня с собой и остерегала:

- Любовь одна на всю жизнь, выбирай правильно.

Жили в районе Лётного училища и расположения авиационных полков. Сотни здоровых молодых мужчин вычистили городок от невест. Я сосчитала, что получила пятьдесят предложений выйти замуж от людей, которых совершенно не знала. Грёзы мои были о сильном духом, первопроходце, поэте. Любила я усадебную лирику, объехала с отцом все окрестные дворянские усадьбы. Они были рядом: в трёх километрах от дома Тургенево, усадьба матери писателя, чуть далее Огарёво, усадьба Воронцовой-Дашковой, Нарышкиных. Я знала, что жизнь женщины может состояться только рядом с сильным и умным, добрым и ласковым мужчиной. Судьба женщины - идти за мужчиной, его идеей. Литература учила меня этому, весь любимый мною девятнадцатый век. Моя жизнь складывалась очень нелегко, но я чего-то ждала и надеялась, что меня полюбит когда-нибудь такой человек. Но это не мог быть Воробьёв. Не должен! Он человек женатый.

Провожал меня на автобусную остановку. В лесочке стояли в ожидании автобуса. Потянул к себе, и тут свалилась ненадёжная бретелька платья с плеча, обнажилась грудь. Я вспыхнула от неловкости положения, а он мгновенно прильнул к ней губами. Вижу, выруливает на остановку автобус. Сочинила чушь какую-то:

- Не оставляй сироткой вторую!

Он оторопел от неожиданности и отпустил меня. Я вбежала в автобус и уехала.

Последующий его натиск был стремителен. Он появился в нашем общежитии рано утром. Я удивилась.

- Извини. Я не спал всю ночь, думал о тебе. Извини. Ты говорила, что не знаешь города. Идём, я его тебе покажу. Ну, пожалуйста, согласись на прогулку.

В комнате общежития нас четверо, а всего в квартире – семеро девушек, общежитие на Тимирязева квартирного типа. Все глазеют на нас, собираются на работу, уединиться с ним негде, а на людях неудобно объясняться. Выхожу с ним на улицу. А потом, гуляя по городу, мы обнялись и держались за руки. Весь день провели на людях, в толпе. И началось первое моё восприятие Сибири его глазами. Суточная, буквально, экскурсия по Новосибирску, по всем местам, где он жил, знакомство с его семьёй, которая недоумевала, зачем меня к ним привели. Поездка в Тогучин, очень значимая для него, и знаковая для меня – он впустил меня в своё детство со всеми его тайнами. Моё было не слишком весёлым, и я ценю доверие. Показывает укромные места Академгородка. Ведёт забирать сыночка Женьку из детсада, малыш спрашивает:

- Тётя, а ты кто?

- Это наше с тобой чудо. Татьяна, Таня, Танечка, мы её любить будем.

Он впускал меня в свою жизнь, убыстряя и убыстряя темп, словно опасался, что двери между нашими мирами могут закрыться. С этого семинара по соционике моя жизнь раздвоилась. Одна шла в подготовке к экспедиции. В ней были интересные встречи, обсуждение научных задач, приближение моё к тунгусской проблеме, к людям из экспедиции, разжигался интерес к науке в целом. А во второй созревало то, что никоим образом не должно было развиваться, но, загоняемое внутрь, начало прорастать. Шло узнавание и сближение, путаница в обращении на «ты» и «вы», попытки отдалиться, осознание того, что это уже невозможно. Всё шло стремительно, отношения развивались за считанные часы. Заехали в общежитие моё за рюкзаками и провели ночь перед отъездом в экспедицию на скамеечке у театра, держась за руки, как дети, молча. На этой скамейке он поцеловал меня уже открыто, не таясь, сказав с сознанием полной обречённости, что ему от меня не отказаться:

- Я встретил тебя. Это – судьба. Всё рушится, вся моя жизнь. Только что её наладил, выбрался из томских трущоб, работа интересная, для науки, я о ней мечтал. Но я полюбил. Люблю тебя.

- Теперь у меня есть всё, - выдохнула я.

- У меня сейчас от твоих слов оборвалось сердце. Любимая, что же нас ждёт? Я вдруг понял, что ты моя, а я - твой, и что я не смогу от тебя отказаться ни за что на свете. Всё покатилось в тартарары. У меня ведь дети. Я понял, милая, это - судьба.

Окончились мои блуждания по книжным лабиринтам. Мне так хотелось, чтобы рядом был большой и мудрый, светлый и благородный. Вот он, яркая личность и неповторимая индивидуальность. Сдержанная естественность манер – без грубости и без жеманства. Правильная речь – без пошлости, тривиальностей чопорной манерности. Не подминает меня под себя. Авансом выдаёт мне то уважение, которое хочется оправдать. Этот образ занозой торчал у меня в подсознании. И вот заноза выдернута и матрицей любви материализовалась. Я не смогу причинить боль этому мужчине. Вытерплю всё. И поздно отступать. Или не поздно?

Путь в тайгу лежит для нас через Томск, где нужно встретиться с кем-то и забрать груз, далее через Красноярск, откуда летают самолёты на север. В Томском университете – штаб КСЭ. Уезжаю в Томск одна из нашей троицы. Татьяне Зайцевой отпуск дадут только через неделю, а Натку я уговорила поступать в аспирантуру какого-нибудь химического института Академгородка. Попытка – не пытка, нашелся научный руководитель, согласился с ней встретиться, и, тоже, только через неделю.

В Томском университете выделили комнату №16 в общежитии на улице Ленина под снаряжение. Здесь можно будет и переночевать, если не возьмёт к себе кто-нибудь из участников КСЭ. Народ молодой, многие ещё живут в общежитиях, не имея квартир, или с родителями в жуткой тесноте. Город старинный, но большей частью деревянный. Здесь очень остро стоит жилищный вопрос, как и везде по стране, впрочем. Сюда, в эту комнату, мы и добираемся.

Идём к командору Плеханову Геннадию, он работает рядом, в Сибирском физико-техническом институте при Томском университете. Доходим по улице Ленина до углового дома перед большой площадью. Из открытой форточки доносится душераздирающий скрип.

- Ребята на месте, - говорит Володя, - работают! Для сибирской тайги гнус и комары страшный бич. Население мучается, скот. Плеханов работает над проблемой создания устройства, которое могли бы использовать люди, что-нибудь вроде наручных часов или компаса. Надел на руку и пошёл в тайгу, а оно неслышно работает и гнус отгоняет. Это они волну страха ищут. Сейчас увидишь.

Зашли, получили инструкции, что брать нам, а что возьмут другие. Про душераздирающий скрип объяснили, что ищут частоту страха, общую для всего живого. Записали скрип стекла о стекло и усилили звук. Сами смеются:

- Генератор скрипа изобрели! Народ шарахается, не выдерживает, а комарам хоть бы хны.

Но, если серьёзно, то Геннадий Плеханов возглавит экспедиционный отряд, который будет изучать кровопийцев в эвенкийской тайге. «Гнусная» экспедиция будет стоять рядом с нами на Тунгуске. До чего же всё интересно, бионика меня влечёт.

А дальше начинается горячечный бред знакомства с городом и друзьями Володи. Он таскает меня по закоулкам и квартирам, комнатам общежитий, институтским и университетским коридорам. Представляет друзьям и знакомым, меня разглядывают, но больше, с некоторым удивлением, моего спутника и гида, я это замечаю.

Я удивляюсь деревянным тротуарам, двухэтажным деревянным домам. Университет, тополиная роща в пуху. Лагерный сад – сюда бегал купаться. Тащит меня к воде:

- Искупнёмся!

- Нет купальника.

- Глупости! Отойдём подальше, разденешься, я отвернусь.

Не решаюсь. Но сладко замирает сердце. Потом «пятихатки» – живут наши, и Журавлёв с Дёминым здесь жили. Томск - город студенческий. Говорит, что население его увеличивается в два раза, когда приезжают по осени учиться студенты. Володя щедро дарит мне и этот город. Набережная Ушайки, деревянные дома с удивительной резьбой, которую не смогла должным образом оценить, когда рассматривала её в январский мороз – специально прилетала смотреть город - с фотокорреспондентом АПН Кирилловым, а теперь могу даже потрогать рукой. Парк, здесь влюблялись и танцевали. Речной порт. Там удивительный контингент пассажиров: испитые до синевы на лицах пьяные мужики с неизменным «Беломором» в щелях ртов. Володя радостно смеётся, просто сияет, что делает для меня ещё одно открытие:

- Это и есть знаменитые бичи, что работают во всех геологических изыскательских партиях Сибири. Сейчас их здесь мало, потому что полевой сезон уже начался, экспедиции на север с апреля, как реки вскрываются, уходят. Весь обской север обустроен их трудами.

Вечером возвращаемся в общежитие усталые и счастливые. Переполнение впечатлениями ещё усиливается: в коридорах звучит мелодия Марьяновича, голос заставляет часто-часто биться сердце. Бросаем спальники на пол. День тесного общения сделал своё дело. Я не наивная девочка, шесть лет сама отвечаю за свою жизнь. Искалечено тело, я боюсь отношений между мужчиной и женщиной, но, должно быть, физиологические законы максимально приготовили его к этой минуте. Раздаётся спасительный стук в дверь. Открываем.

- Вот здорово, что место есть, мы с вами переночуем! Заходи, мужики!

Недолгий разговор и мы, теперь уже впятером, укладываемся, как кильки в банке на полу между экспедиционными грузами. Лежу с краю.

- Ты куда откатилась?! – его рука подтягивает меня, и я через спальник чувствую, что она меня не отпускает, а нежно скользит по спальнику к груди. Всего мгновение. Поворачиваю голову к нему. Даже в темноте видно, что глаза его светятся. Смотрит неотрывно. Находит мою руку и осторожно подносит к своим губам. Так засыпаем.

Утром ребята уходят, мы остаёмся одни. Нас буквально кидает друг к другу. Состоялось и не состоялось сближение. Мне хотелось сказать: «Возьми меня». Володя сгорел от желания, я каким-то неведомым чувством это знала. Положение спас Вильгельм Фаст. Он зашёл и уселся между нами. Обговорил что-то по делам, я даже не могла вникнуть, и, похоже, Володя тоже отвечал невпопад. Потом помогаем носить груз на вокзал ребятам. Они едут поездом, но для нас билетов в кассах давно нет – время отпусков, экспедиций, стройотрядов, каникул. Едем в аэропорт под проливным дождём. Есть два места на красноярском рейсе, и они нам достаются. Стоим на краю лётного поля в ожидании рейса.

- Что ты со мной делаешь?! Я как школьник хочу целоваться. У тебя всё тот же чудесный запах тела. Мои знакомые женщины не пользуются духами. А если пользуются, то запах очень резкий. А у тебя они естественны как-то. Нежность твоя, тихий твой голос меня затягивают. Я тебя боюсь. Себя боюсь, - поправляется он.

В Красноярске всё тот же лихорадочный гон знакомства с Сибирью. Остановились на ночь у Антонова. Нам улетать завтра, а мы обегали город, сходили к старой башне на берег Енисея. Могучая река, ощущение мощности сибирской земли. Стояла в эйфории на берегу, пряди волос шевелил ветер, и я откидывала их назад и придерживала рукой. Смотрела во все глаза, светилась от счастья – одна из пяти крупнейших рек мира предо мною! Вот она, Сибирь! Вдруг в порыве отчаяния Володя опустился в траву на колени, Обхватил мои ноги руками и уткнулся в мои коленки лицом. На берегу были люди, он про них забыл.

- Что я, нищий учёный, могу тебе дать?

Приподняла голову ладонями, развернула лицом к себе. Я увидела в глазах его муку и бездну страдания, решимости и понимания грядущей беды. И эта молниеносная метаморфоза, ожидание чего-то от меня. За внебрачные связи и за любовь к женатому выгонят из комсомола, а затем отовсюду. Мне было тяжко и страшно за него, за себя, за наше будущее. Наша любовь зародилась в жесткой обстановке моральной духоты в обществе. Когда-нибудь грядёт перелом, ещё не сознаю, как это будет, но уже предчувствую перемены. Хотелось свободы. В Сибирь за нею поехала. Вот и экспедиция - первая ласточка. Понимаю, что сама КСЭ уже сопротивление распаду духа в обществе, в котором так много лжи. КСЭ объединила людей бескорыстно на основе странной привлекательной идеи космического масштаба. Недаром я в неё притянулась. Как соответствовать её людям?

Смотрю неотрывно. Понимаю, что не откажемся друг от друга, и что ничего радостного нас не ждёт. И с пониманием этого всё стало гораздо проще, циничней, страшнее, сильнее и трагичнее. На карту ставилась наша жизнь. Мы не те, какими видели нас. И я не Джульетта, не девочка, и он не Ромео, мальчик, а голодный и униженный учёный, который только что выбрался из томских трущоб, нищеты и хотел нормально работать, которому нужно было работать в институте, завоёвывать авторитет учёного, и он безумно любил своих детей. Любовь для нас ничего кроме трагедии принести не могла. Она её уже принесла, заставляя нас таиться и стыдиться проявить чувства. Надо дистанцироваться. Уйти сейчас, немедленно, либо готовиться к тому, что грядёт. Уходим с берега, держа друг друга за руки.

Хотела в музей, но вечером он закрыт, а с утра не будет времени перед отлётом. Странное волшебное моё первое сибирское лето. Вижу всё через призму восприятия Володи. Он умён, эмоционально мне близок. Он ни на секунду не оставляет меня одну, всё время слышу его голос, объясняющий, что перед нами, глаза его неотрывно меня сопровождают. Что-то такое сильное возникло между нами, непреодолимое, притяжение. Но нельзя, чтобы оно возникало, и мы оба старательно делаем вид, что ничего нет между товарищами. Удивительным образом Красноярск в моей памяти куда-то провалился, не помню улиц, но помню, как учащались касания Володиных рук, будто невзначай, украдкой, к моим щекам, волосам, плечу. Чем-то восхитился, я ответила стихами. И неожиданная минутная враждебность:

- И зачем такие в Сибирь приезжают? Тебе не надо было сюда ехать. Тебе. Не надо. Я пропал.

Через несколько секунд спрашивает:

- Ты почему всё время разговариваешь стихами? Меня потрясает чудовищное количество стихов. Я вообще в сомнении, можешь ли ты говорить сама.

- Могу, конечно. Но душа моя поёт и жаждет красоты. А чеканные строчки стихов для меня эталон красоты выражения мысли образно, вот стихи из меня и льются свободно. Это же естественно.

- Понимаю, что есть высокие вещи – образование культура. Не сказал бы, что я неотёсанный. Мечтал о культурной и образованной женщине, как все мужики мечтают. У меня жена очень громко разговаривает. У неё большая семья, привыкла кричать…. А ты шепчешь, держишь в напряжении, всё внимание на тебе. Я пропал…. Нужно держать себя в рамках… Ты читала Ефремова. Помнишь, в «Туманности Андромеды» он пишет, что видит в нашем времени множество мужчин и женщин, добрых настолько, чтобы помогать другим, и сильных, чтобы не ожесточаться в моральной духоте окружающего мира. И храбрых, безумно храбрых. Если бы люди с детства получали равное воспитание, одинаковое образование, то и характеры их были бы ближе друг к другу. Не мутила бы вздорная маята неравенства. И зачем ты приехала, свечка бенгальская?

После этой тирады молча идём к буфету. Лежат шикарные привозные помидоры на прилавке, огурцы. Цены совершенно безумные, мне не по карману. Покупаем шаньги и сок вместо свежих витаминов. Перекусываем, глядя сквозь стекло на поле. Берёт мою руку и, расправив ладонь, кладёт на неё маленькую шоколадку. Как ребёнку, в утешение. Запомнил, что я к нему привыкла – весь лётный состав подкармливал детей, бросая на пляже после ночных полётов свои НЗ в четыре дольки горького шоколада между двух галет в целлофане. Глаза его опять сияют.

- Слушай, ты можешь громче говорить? Например, тихий твой голос лично меня держит в постоянном напряжении, и других твоих собеседников тоже. Это тяжело. А если учесть ещё, что на тебя оглядываются мужики…. Ты принимаешь это внимание с какой-то внутренней свободой и уверенностью, что это норма. Хочется взвыть от жадности! И вообще ты большая фантазёрка и выдумщица. Никто не говорит стихами постоянно, ты эту манеру брось.

Билетов на Ванавару не продают, нет мест. Но есть рейс на Кежму. Володя говорит, что надо лететь. Оттуда, возможно, будет легче выбраться дальше на север. От Красноярска до Ванавары около восьмисот километров, Кежма ближе к Ванаваре Мне всё в новинку, и я на всё согласна. Тем более, читала в «Науке и жизни» статью о том, что в Приангарье сохранился чистый русский тип и уклад жизни. Этнографы и антропологи в восторге: высокие статные русые мужчины и женщины с голубыми глазами. Вот и увижу чудом сохранившуюся старую русскую культуру.

Впечатление от полёта незабываемое. Приятная неожиданность: в экипаже нашлись знакомые пилоты, бывшие курсанты Сасовского лётного училища. Внизу безбрежное море тайги и зеленовато-ржавые пятна болот. Смотреть на них с высоты страшно. Летим на небольшой высоте, с которой хорошо видны отдельные дома, деревья, гари. Я радуюсь, что всё это вижу, а спутник мой опять сияет, будто щедрой рукой дарит это.

Долетели до Кежмы. Здесь билетов на смежный рейс на сегодня нет, но можно улететь завтра. Идём знакомиться с окрестностями и выбирать место для ночлега. Кежма – большой посёлок в долине реки Ангары. Река здесь широкая, с очень быстрым течением. Берег высокий, с него захватывает взгляд ширь и простор могучей тайги. Кругом сосны, кедры, лиственницы и пихты. Под ногами мягкий мох. Но в самом посёлке голо, деревьев нет. Стоят добротные дома, из толстых брёвен. Дома с амбарами и сараями огорожены глухой оградой – высокий деревянный забор не даёт разглядеть, что делается во дворах. У всех ворот сделаны козырьки. Как-то всё основательно, сделано на века. Много скота, есть огороды.

Зашли в магазин. Ассортимент товаров беднейший. Попросту, ничего нет, кроме круп, пороха и разных гвоздей. Но есть то, что мне очень захотелось купить: коврик из разноцветных кусочков меха. Он круглый, выполнен в этнографическом стиле, с солярным знаком – солнцем на рогах оленя. Мех олений, гамма цветов от белого, шоколада, кофе с молоком до чёрного. И размер приличный, диаметр семьдесят сантиметров. Но стоит коврик шестьдесят рублей, я не потяну покупку. Знаю, что увидеть такое в магазине можно только раз – ручная, штучная работа. Воробьёв покупает бездымный порох, я - буханку хлеба, здесь его называют «кирпичик»

Володя спрашивает меня о впечатлении о Сибири/ Ему хотелось, чтобы я полюбила Сибирь душой. Я ходила по посёлку, а он смотрел, как я принимаю таёжный край. Я восхищалась и недоумевала одновременно.

- Не понимаю, почему около домов нет палисадников. Впечатление, что тут живут не русские люди, потому что у них нет садиков перед домами. Не по-русски это, жить без садов и цветов.

Он обиделся за сибиряков. Объяснил, что в тайге палисадники не нужны, да и «яблони и груши» здесь не растут.

- Володя, быт не украшен. Ощущение временности пребывания людей из-за этого, хотя всё основательно сделано, но, будто от природы защищаются. Дело ведь не в яблонях и грушах. Цветочки всегда можно посадить. Цветочки душу смягчают.

- Ты из другого мира, не отсюда. Для тебя Сибирь и дорога – романтика всего лишь. В тебе чувствуется какая-то отстранённость и отчуждённость. Ты не из Сибири, из российского городка, а в России не понимают, что «мороз за 40» бывает на термометре. В России это выражение для придания сибирского колорита, не больше, выражение для красоты, как «любовь до гроба». Из тайги в деревни звери заходят, от них и огораживаются.

Спустились к воде. Конечно, купались. Но плавать здесь неудобно, слишком быстрое течение в Ангаре и очень студёная вода. Стояла по грудь в воде, с трудом удерживалась, к тому же течением несёт под водой песок, который ощутимо больно бьёт по ногам. Меня откровенно разглядывал Володя, прикрывая свой интерес пересказом книги Ефремова о целесообразности женской красоты. Восприятие мира, которое поэты 60-х годов сформировали, было у нас общим. И сформировали его отчасти поэты, отчасти жизнь после Сталина. Мы оба всерьёз относились к социализму. Поэтому дружно ругали бюрократию. Я могла читать часами стихи Рождественского, Вознесенского, Евтушенко. Володя сердился:

- Все у них куда-то спешат, едут, Дорога, дорога. Романтика. И реальность там отсутствует. Что они едят, где спят и чем болеют, это не к ним. Надо реалистичнее быть.

Сходились на том, что для нас обоих большую роль в жизни сыграла научная фантастика, особенно Жюль Верн, Беляев, Ефремов и Стругацкие. Мы с ними вместе мечтали. Жюль Верн – первый, кто создал образ положительного героя, но не рыцаря-убийцы, не хитреца и не вора, а инженера-умельца и учёного не от мира сего. Прочие развили эти линии в литературе вопреки редкости таких людей в реальности. Вот почему обсуждали эти книги.

- Слушай, мне нравится, что у тебя такая живая реакция на всё абсолютно. Сам равнодушных не люблю. Мне даже интересно. А ты ещё умеешь и слушать. Концентрируешь всё на себя, не расслабиться при тебе. Много чего в тебе есть. Таковы мои ощущения. Но, конечно, самое главное - это иной твой взгляд на мир. В корне иной. Ты светла в мыслях и витаешь в неведомых далях, интересуешься подробностями, чувствами, людьми. Зачем тебе это? Во-первых, ты здесь со своим уставом в чужой монастырь пришла. Рассказываешь мне про сбор, что Дёмин тебя зацепил, кедр на жердь для палатки срубил, а ты его отругала. Он тебя спросил, знаешь ли ты тайгу, стерпел. Тайга не парк, в котором ничего нельзя. На самом деле все эти молодые «кедры» всё равно сгнили бы, и здоровый лес заразили бы. Поэтому в больших культурных лесах всегда проводят санитарные рубки. А в тайге их некому проводить. Вот откуда вопрос Демина. А ты не сомневалась, что права. Давай подруга, кашу варить. Есть охота.

Наладили костерок. В руках Володи топор лихо взлетал, разрубая плавник. Чувствовалось, что он чуть-чуть красуется, что бывалый таёжник. Я не отставала, опыт туристских походов сказывался. Что-то происходило в недрах наших душ и тел, чему нужно сопротивляться: у товарища есть семья.

- Я на тебя глаз положил ещё на сборе. Под Томском ночь я провёл с Галиной Ивановой. Мы сидели с ней у костра до самого утра, и я открыл в ней тонкую и интеллигентную женщину. Ранее мы были едва знакомы. А тут разговорились. Она уютно устроилась у меня под мышкой и между ног, прижалась спиной к животу, пригрелась, оправдывая своё прозвище – Кроха. Я беседовал, пел и смотрел на тебя. Дело в том, что эта история была моим побегом от тебя. Приметил тебя на «пятнице» сразу. Редкое явление, когда видишь не девушку, а только глаза и губы, словно ничего другого у неё не имеется. Я натурально бежал, чувствуя, что добром наше сближение не кончится. Но вот попался. Не убежал. Я люблю. Что же, любимая, делать будем? Нельзя нам быть вместе, а отказаться не могу – люблю.

На берегу над нами остановился мотоцикл. Вниз спустился к нам плюгавый и зверского вида мужик, матерщинник страшный. По-хозяйски подсел, спросил откуда. Услышав про экспедицию, попросил спирт. Пустился откровенничать, что и он нездешний. Человека убил нечаянно, вот и приходится здесь скрываться.

- А что случилось? – сразу же спросила я. Меня царапнуло его «нечаянно».

- С зоны пришёл, устроился на шахту. Угол снял у одних. А там девка красавица. Ну, мы с ней и снюхались, забрюхатела она. Ну, я по-честному, хотел жениться. Брату её сказал, а он на меня с кулаками. Говорит, засажу тебя, малолетнюю совратил, ей только тринадцать лет. Откуда я знал? Она девка крепкая, всё при ней. Подрались мы. Я ударил, его с ног сбил, он возьми да и завались на угол сундука. Кровищи…. Всё, прибыл, опять в зону идти. Сказал ей: «Выбирай, пойдёшь со мной в бега и родишь при муже, или я сяду, а ты одна останешься с довеском». Она и подхватилась за мной. Где укрыться? В Сибири. Вот сюда добрались. Устроился в леспромхозе. Дом купили. Пацанов у меня двое уже. Ей восемнадцать исполнится осенью.

- Ирод, опять пьянка у тебя! – раздался сверху сиплый крик. – Корову ищи!

Спустилась к нам измождённая худая бабёнка, я ей дала бы лет сорок, никак не восемнадцать. Удивились несоответствию рассказа мужика её внешнему виду оба.

– Скорее всего, она не смогла расцвести по-женски, потому что её изуродовали слишком ранняя половая жизнь и роды, - сказала я, и Володя со мной согласился

На мужика ругалась, но ей тоже интересно было с нами побыть. Дома без присмотра оставались дети, и она предложила идти к ним ночевать.

- Под крышей лучше, успеете у воды намёрзнуться. Это не наш Донец, Сибирь проклятая, одно комарьё.

.

Переглянувшись, решили идти с ними. Нам постелили в сенях за дверью, которая была открыта в избу. Постелили – сказано громко. Кровать была самодельной, страшно скрипучие нары, застеленные матрацем, сверху прикрытым цветастой тряпкой и лоскутным одеялом. Хозяева улеглись рано. Впрочем, время сейчас обманчиво, стоят светлые июньские ночи. Просить, положить нас по отдельности, было бы смешно. Лежали одетые на одной тесной постели, боясь пошевелиться. В какой-то момент чувствую над собой его лицо, запах «Памира», губы закрывают мой рот и он начинает пить моё дыханье. Это продолжается долго, пока не обмякает моё тело, натянутое как струна. Голова его падает с протяжным стоном на подушку. Берёт в темноте мою руку и кладёт себе на сердце. Что это? Попытки нащупать грани дозволенного? Неожиданно для себя мгновенно засыпаю и просыпаюсь только утром.

Улетаем в Ванавару вместе с местными жителями. Похоже, народ сибирский пользуется самолётами, как автобусами. Неудивительно, дорог здесь нет. Впечатления от ночного поцелуя навеяли волнение, которое копится во мне и оттого, что товарищ часто обхватывает моё лицо руками и разворачивает к себе, заглядывает в глаза:

- У тебя глаза разноцветные. В них силуэты трав, небо, песок. Не пойму, голубые они, как успел заметить вчера, или зелёные, как вижу сегодня.

- Не знаю. Антанас Дрилинга, эстонский поэт сказал о разноцветных глазах, не моих, своей любимой: «В них силуэты гибкие растений и мачты затонувших кораблей».

- Вот, опять стишок. Но очень точно.

Она под крылом, приток Енисея - Подкаменная Тунгуска. Центр Эвенкии. Затерявшийся в глухой тайге, посёлок Ванавара, бывшая фактория, в нём и вокруг него живут ещё свидетели катастрофы. Он стоит на берегу Катанги, так называют верхнее течение Подкаменной Тунгуски. Над Ванаварой, точнее, в ста километрах севернее в июне 1908 года взорвалось что-то, о чём до сих пор спорит учёный мир: то ли метеорит, то ли комета, то ли космический корабль. Это настоящий медвежий угол. Здесь стоит база Амакинской экспедиции, от эвенкийского слова «амакан» - медведь.

Посёлок голый, как и только что виденная нами приангарская Кежма, то есть, в нём нет деревьев, только дома с изгородями. Стоят посёлки на высоких террасах, на расчищенном от леса пространстве. Возможно, это мера предосторожности от пожаров. А может отсутствие леса на продуваемом месте спасает и от комаров. Их здесь явно меньше, чем пугали. Может, спасает от комаров сильная задымлённость посёлка от печей, костров и дымокуров. Для меня посёлок остаётся в памяти запахом дыма и репудина.

Долго идём к метеостанции, где, говорят, остановились в этом году наши из КСЭ. Сам посёлок небольшой. В нём несколько десятков деревянных и, в отличие от европейской части России, неопрятных домов. Стоят какие-то скособоченные, с развевающемся на ветру мхом в пазах. Посёлок вытянулся вдоль реки. У каждого дома плоскодонка-щитик. Улицы и тротуары деревянные. Здесь это необходимость. На глубине около метра – вечная мерзлота. Если не прибегать к изоляции земли мхом, галькой или досками, то грунт оттает и образуется непролазная хлябь. Это я и вижу в центре посёлка, где дорога разбита.

На метеостанции устраиваемся, знакомимся с метеорологом Журавской. Сегодня двое уже ушли из её дома по тропе к эпицентру. Мы выйдем завтра. Нет пока никого из тех, с кем мне работать. Не прилетели Таня Зайцева и Юра Гришин, Наташа Короткова из Иванова, вообщем, все те, кого пытались за один день научить работать с магнитометром Тонзилау новосибирские геологи. Я его с трудом тащила в рюкзаке. У нас вообще груз малоподъёмный: к прибору везём четыре аккумуляторных батареи, четыре медных штыря и провод. У Володи с собой ещё и ружьё ИЖ-16. У Журавской маленькие дети. Приезд экспедиции для них событие. Они меня из глаз не выпускали. Когда освободила от груза свой рюкзак, прежде, чем заново уложить вещи, вытряхнула из него пыль. Выпали пара прошлогодних картошек возле крыльца. Двое малышей молниеносно их схватили и, грязными, засунули в рот, поедая немытыми и сырыми вместе с кожурой. Не смогла отобрать, пошла в дом, звать на помощь мать, а она:

- Пускай едят, витамины им нужны.

Несчастные дети. Они, даже, что такое яблоки, не знают.

Пошли знакомиться с посёлком. В Ванаваре живут эвенки и русские. Есть почта, магазин, аэродром, больница, клуб, столовая, школа и интернат для эвенков. Для эвенков построены русские рубленые дома. Но возле каждого дома стоит ещё и чум. В домах, где есть печь, они живут зимой, а летом предпочитают чумы. Летние чумы покрыты корой или кожей сохатых. Журавская говорит, что некоторые живут в чумах и зимой, только тогда их покрывают меховыми шкурами. Двери в Ванаваре не запирают. Эвенки, как и все жители таёжной Сибири, говорят, честны. Вообще всё интересно было разглядывать.

Некоторые большие дома стоят на сваях, их таким образом тоже изолируют от земли. Верхний слой грунта оттаивает летом на один – полтора метра на солнечных участках, а в тени – до полуметра. Ванавара – почти центр сибирского антициклона. Почвы здесь зимой лопаются от холода, а весной трещины заполняются водой и в контакте с мерзлотой замерзают. Вообще мерзлота используется местными жителями, как холодильник. Шли по деревянной мостовой, на которой грелись на солнце сотни псов, весьма не домашнего вида. Должно быть, Володя пах ружьём, потому что собаки потащились за нами.

У меня быстро порвались в кедах носки. Хотела их купить, но оказалось, что здесь это страшный дефицит. Здесь вообще тотальный дефицит всего. Грузы завозятся сюда в основном по Главсевморпути до устья Енисея, а далее по Енисею и Подкаменной Тунгуске вглубь Эвенкии. Такая доставка возможна только в «большую воду», то есть в паводок, на моторных лодках и баржах. Позже в русле Подкаменной Тунгуски обнажаются пороги, особенно в верхнем течении, и судоходство становится невозможным. В прошлом, 1967 году, грузы не пришли. В нынешнем, 1968 году их ждали, но грузы застряли. Особенно страдали именно из-за отсутствия носков, это мне сразу и объяснили, когда зашла за ними.

Ассортимент товаров ещё более беден, чем в Кежме. Но, к великому своему удивлению, обнаружила на полке стопку запылившихся книжек «Блюда французской кухни» и великолепные французские красные лакированные туфли на высоченной шпильке – мечта любой женщины в городе. Упоительно прекрасные и упоительно дорогие – семьдесят три рубля! Носить здесь эту вечернюю обувь для паркета совершенно негде, поэтому и лежат с позапрошлого года рядом с болотными сапогами пятидесятого размера. Должно быть, выпали они из поля зрения и мужчин экспедиций. Книжку я, конечно купила. Раскрыла на пороге и прочитала: «Французское «Бургундское» можно заменить «Российским полусладким». Фантастика и фантасмагория…

Население в Сибири, впрочем, как и везде в России, всегда надеется больше на себя, запасается всем впрок и ведёт почти натуральное хозяйство. Жители особенно не бедствуют. В тайге много дичи, в озёрах и реках полно рыбы и водоплавающей птицы. Эвенкам разрешают иметь оленей и охотиться круглый год, а для русских требуются лицензии. Русские из-за этого обижаются. Мне это тоже кажется несправедливым, ведь народы соседствуют. Правда, русское население держит скот, свиней и коров. Несчастные животные мучаются от комаров и мошек всевозможных мастей, но возле них ставят дымокуры. Только на берегу у реки комаров чуть сбивает ветер, и ванаварские коровы там пасутся.

Ширина Катанги здесь, в верховьях, у посёлка, сейчас в разгар лета, достигает метров сто, а глубина два – три метра. Пороги в русле реки, там, где выходят на поверхность твёрдые магматические породы – траппы, в Сибири называют «шивера «, а у нас назвали бы перекатом.

Утром выходим на знаменитую Тропу Кулика – тропу, ведущую в эпицентр взрыва. Там исследователь Тунгусского метеорита поставил избы, в которых его экспедиция работала и жила в 1926 году. Из посёлка выходим, отбиваясь от собак. У них инстинкт – бежать за человеком с ружьём, отправляющимся в тайгу. Но нам уводить собак нельзя, у них есть хозяева, которым они могут понадобиться. Я пребывала в счастливом неведении относительно своей будущей судьбы, но было необыкновенно радостно. Волнения городские улетучились. Их вобрала в себя душа: тишина, шелест крон, аромат тайги, смешанный с запахом репудина. И мы были с Володей одни.

Он дарил мне тропу, рассказывая чуть ли не о каждом её метре, а я была благодарный слушатель. Мне открывались сразу два мира. Долго шли по разбитой дороге, но потом как-то неожиданно очутились среди деревьев на тропе. Без привычки по тайге ходить немного жутковато, хотя я люблю лес, а подмосковные леса чем-то на тайгу смахивают. Чувство близости, целостности, родства со всем вокруг. Всё воспринимала живым. Тонкая игра светотеней на земле. Сквозь кроны просматривается небо. Погода стоит жаркая. Досаждают комары и пауты, пёсьи мухи и слепни. Идём буквально сквозь тучи комаров, воздух аж звенит. Володя бросает рюкзак под дерево, достаёт из под корня обожжённую консервную банку, набивает её мхом и поджигает. Удушливый дым не даёт дышать, но дымокур, а именно его смастерил товарищ, отгоняет крылатых вампиров. Тянусь благодарно к его лицу и слышу жёсткое:

- Тропа, это знаешь ли, работа!

Это хорошо, что работа. Определились. Странная личность. Светлый, но неотёсанный, шумный. Как солнечный спектр раскладывается на семь цветов, так и он всё вобрал в себя. Как в нём совмещаются неистовость, искренность, энергия и слабость, нежность и грубость? Я легко поднимаюсь. На Цветковском торфянике - Цветков – помощник Кулика, брал на этом болоте торф для проб, оно и было названо в его честь, Володя забрал вправо, но когда идти по болоту стало невозможно, повернул назад, признавая ошибку:

- Вспомнил, обходим слева!

Лезем в густой лес на болотных кочках. Прыгаем по ним, стараясь не свалиться в коричневую жижу. Это получается не всегда. Вышли на симпатичное место, которое Володя назвал хребтом Петрик. Через четыре часа перекусили слева от тропы на возвышенности. Спутник место назвал «Мир проходящему!». Взяли воду из ручья. Вода в тайге даже в болотах питьевая. Читал стихи Дёмина об этом месте. Хотелось записать, я это сделаю обязательно. Запоминаю: «Кто и когда здесь оставил навязчиво: «Мир проходящему!» Может ребята с почтового ящика? «Мир проходящему!». На этой стоянке мы были счастливыми, и уставшими от поцелуев. Комары нас не кусали, или мы их не замечали. Был полдень. Жарко. Я сходила к лужице, набрала воды и омыла Володю с головы до ног. Потом и я он меня обмыл. Боже мой! Какое это было счастье!

Воробьёв сердится, что идём медленно. Рассказывает о рекордах прохождения тропы, им же поставленным. Уходим со стоянки, чуть не забыв батарею. Она здорово оттягивает руки, неудобно нести. Можно было оставить в посёлке, говорят, что будет вертолёт или заброс. Но батареи и прибор не сбросишь, вот и тащим. Как турист понимаю, что у меня неправильный груз, больше моей нормы. Мой вес сорок восемь килограммов, а рюкзак – тридцать пять. Но говорит, что в экспедиции все так корячатся.

На полдень приходится пик жары. Мой энтузиазм заметно иссякает. Володя решил что мы, кровь из носа, но должны дойти сегодня до речки Чамбы. До неё от Ванавары тридцать километров тяжёлой тайги. Кочковатая лесотундра. Кое-где ещё снег в низинах. И тучи таёжного гнуса. Володя не выдержал, предлагает двигаться ночью, будет меньше гнуса. Мы шли по тропе быстро, но ещё быстрей угасал день. Стоят белые июньские ночи. В сумерках выходим на гарь. Гарь – это то, что осталось от верхового пожара. Обуглившиеся стволы деревьев, буйно растущий кустарник. Деревья ещё стояли, но идти было опасно. У деревьев здесь слабая корневая система из-за вечной мерзлоты. Здесь немного заплутали, но тропу нашли. Шли уже совсем медленно, очень устали оба. Темно, спотыкаешься на корнях и кочек. У меня замёрзли в полукедах ноги, много раз намокали и сушились теплом тела носки. Воробьёв шёл в кирзовых сапогах. На мой тридцать пятый размер найти их за короткий срок не сумели. Про запас у меня вибрамы, но днём необходимости обуваться в них не было. Зимовьё появилось неожиданно. Вышли к реке в четыре часа утра. Володя закричал:

- Вот она, Чамба. Норму выполнили на сегодня. Постой, я сейчас.

Побегал по берегу и позвал меня обратно в лес. Не хотелось подниматься к опушке, но он позвал:

- Зимовьё. Будем отдыхать.

Под прикрытием леса стояла избушка. Маленькая дверь, в которую даже мне трудно было, согнувшись, пройти. Слева от входа печка, у маленького оконца стол. По обе стороны от него две неудобные лежанки. Очень холодно, чувствовалось, что не топили с прошлой осени, а, может, и несколько лет.

- Протапливать не будем. Надо печь караулить, а то угорим. Раздевайся!

- Что?!

- Штаны снимай!

Достаёт кружки, наливает в одну воду, во вторую, чувствую по запаху, спирт.

- Пей!

- Володя, я не пью, тем более спирт. Это ни к чему.

- Горе с тобой! - заламывает мне руки за спину, прижимает к ледяной стене и насильно вливает несколько глотков спирта.

Отчаянно сопротивляюсь, но пока отдышалась, он стянул с меня штаны, плеснул на руки спирт и стал растирать мою ногу.

- Дура! Ноги в ледяной воде весь день, надо растереть. Сейчас согреешься. Лезь в спальник и спи. Не бойся.

- Никогда не пила спирт и, надеюсь, не буду. Варварство какое, - возмущаюсь я.

- Ещё полюбишь! Ложись быстрее, а то тепло растеряешь.

В спальнике всё равно холодно, но качается спирт в моей крови и качает меня. Перед глазами болотные кочки сквозь сетку накомарника, ветки, комары, ноют и горят плечи, спина. Последнее что вижу, как он плещет себе на донышко спирт и выпивает. Бросает на вторую лежанку в изголовье штормовку, но встаёт и дополнительно укрывает ею меня. Скрипит вторая лежанка и, почти сразу, слышу лёгкое похрапыванье.

Просыпаюсь от ласкового прикосновения, его руки освобождают из спальника мою голову, разворачивают в свою сторону лицо.

- Воробышек мой, просыпайся, надо идти. Щёчки у тебя, как яблочки. Ой, горькие от репудина. А мы вот сюда, - и он расстёгивает верхнюю пуговку рубашки и касается губами ключицы. – Я от тебя совсем пьяный. Резко поглупел. Сейчас мы тебя отмоем. Выползай на солнышко. Пробежимся до брода, пока у гнуса затишье, там сварим что-нибудь. Здесь дубак, на улице теплее.

Часа полтора идём по мокрой траве вдоль берега по лугу, здесь должно быть не менее семи километров. Промокли сразу,на высокой прибрежной траве сегодня обильная роса, хотя и солнце уже высоко. На лугу множество нераспустившихся бутонов цветов, и Володя уверяет, что это лилии. Река небольшая, но быстрая и порожистая, валуны торчат из воды. За вспенившимися впереди волнами просматривалась шивера.

- Брод здесь.

Переправа через Чамбу. Было неглубоко, выше колен, где-то до середины бёдер. Разделись и сразу же бросились в воду, комары и слепни не давали посидеть на бережку. Перед камнями яма, здесь глубже. Искупались, помылись, но из воды не вылезали. Володя кругами ходил вокруг меня, развлекал историями о друзьях. Затеял на быстрине ловить рыбу. Мне смешно: стоял возле меня сам в воде и бросал леску с крючком возле себя же, громко разговаривая и смеясь. Я ещё никогда не ловила хариуса, но рыбу так не ловят. Мы давно её распугали. Говорю ему об этом.

- Здесь Сибирь! Здесь в изобилии водятся щуки и хариусы, их полно. Смотри! Я тебе сейчас покажу место, с которого ловля осуществлялась на гнутую алюминиевую ложку и верёвочку от рюкзака, - горячо доказывает он.

Смотрю, и вижу рыб, они идут против течения, на быстрине, но к Володиной мухе интереса не проявляют. Так ничего и не поймав, перетаскиваем рюкзаки на ту сторону. Идём недолго по берегу вверх по течению до большой лиственницы, на которой надписи о составе групп прошлых экспедиций. Бросаем рюкзаки. Хватает меня за руку и тащит в тайгу.

- Это место называется стоянка «У дуба»! Не дуб, конечно, но смотри, какое могучее дерево, прямо дуб! Сейчас тебе ещё кое-что покажу!

Шарахаемся из стороны в сторону, он что-то ищет. И выпадает из моего поля зрения. Кругом глухая нехоженая тайга и почти полное безлюдье.

- Нашёл! – кричит радостно, - но тут мало что сохранилось, иди сюда тихо и не пугайся. Это могила эвенкийского шамана. Сама понимаешь, что нельзя осквернять. Наши хотели в город для исследований череп отвезти, но решили не трогать. Эвенки хоронят своих на деревьях. Зимой могилу не выкопаешь, всё промёрзшее. Рубят два рядом стоящих дерева, и на верхушках привязывают гроб. Звери не осквернят. Видишь, истлело всё, одни кости остались.

- Читала об этом у Джека Лондона. Царствие ему небесное, - говорю я и разглядываю чёрное дерево и жёлтые кости. Захотелось их прикрыть, но нечем и боязно. Сорвала одиночный цветочек жёлтый и положила сверху. Володя обнимает меня со спины за плечи. Живой ток между нами. Бредём, тесно обнявшись. Володя достаёт марлевый полог. Ставим его вместе, стоя на коленях.

- Под ним спокойно поедим, а то комары не дадут, – говорит он, но костёр разводить не торопимся оба.

То, что зрело между нами подземным жаром вулкана, соединением оголённых проводов под высоким напряжением, взорвалось. Всё, к чему готовили небеса моё тело, наши тела, свершилось. Земля действительно качнулась. Когда выплыла из небытия, поняла по расфокусированному взгляду, что и он там и ещё не вернулся.

- Что это было?! Любовь, вот оно что, вот она какая… Катастрофа. Я – пропал. Семья как двустороннее движение, все мимо. А у нас с тобой лобовое столкновение… Я ничего не могу тебе дать, кроме любви. Дети и ты, вы моя земная ось, моя планета. Невозможно сломать ось, не разрушив и не убив всех нас. Всё погибнет в тебе, во мне, в детях. Я пропал. Ты понимаешь?!

- Понимаю. Мне достаточно этого.

И мы погружаемся снова и снова в свой океан, пока не спохватываемся, что голодные, что скоро кончится день. Кто-то подошёл, оказался томич Валера Кувшинников. Разделся, посидел с нами под пологом десять минут, и, видимо, что-то сообразив, ушёл вперёд по тропе, не дожидаясь, пока соберёмся.

Мы шли по тропе, а он рассказывал и показывал мне каждый уголок, рассказывал о друзьях, читал их стихи о местах, по которым шли. Не было возможности записывать, но это было, как музыкальное и поэтическое сопровождение. Музыка тайги звучала во мне постоянно. У него необыкновенный дар, умение объяснить и научить чему-то.

- Лучше всего учишь тому, что и самому интересно. Милая, ты умеешь слушать. Никогда не замечал этого в других женщинах.

Шла девяносто километров тайги с чудовищным грузом, не замечая в эйфории тягот, комаров, прощая ему слабости и неловкие вещи. Старались коснуться друг друга в редкие минуты остановок, изобретая на ходу маленькие, совсем пустячные ласки, чтобы не тормозиться посреди тайги. Остановится, повернётся ко мне лицом, быстренько отогнёт воротник рубашки и пробежится за секунду губами по коже, поднимая волну страсти. Путешествие по тайге много тяжелее, чем по подмосковным и потьминским лесам. Глубокие, замаскированные мхом, ямы мерзлотных почв держали в напряжении ноги. Воздух наполнен нескончаемым гулом мириадов комаров, мошек, мух.

Невероятные мысли вспыхивают в сознании и гаснут. Сейчас сделаем ещё шагов десять в сторону и найдём кусок этого небесного тела. И я смотрю, кошу в стороны глазами, чтобы разглядеть среди мхов серебристый? Оплавленный? Кусок то ли кометы, то ли ракеты. Смешно, понимаю, что веду себя как ребёнок.

Шло напряжение всех моих сил. Я была готова всю себя вложить в это дело – поиск тунгусского метеорита. Влияние этого события на мою жизнь началось задолго до Новосибирска. Я рвалась в Сибирь! Видимо, звала меня сюда судьба, что идёт со мной сейчас по тайге. Но каково?! Странное стечение обстоятельств: я выбрала Сибирь, я причастна к освоению космоса, приблизилась к грандиозной проблеме, иду в зону, встретила людей и атмосферу поэзии, интереса, энтузиазма. Я встретила любовь, свою вторую половинку. Не так мечталось. Но мне везёт несказанно. Спасибо, Вселенная!

После Чамбы шли по старице, болоту, по зелёной трясине, в туче комаров. Перешли по бревну ручей Херельган. Он течёт от подножия Лакурского хребта. После него идти стало чуть легче, тропа суше. Часа через два прошли через небольшие сосновые боры и, спустившись в очередной торфяник, вышли к реке, к стоянке Первой Макикте. В конце тропа поднялась по мокрым камням на небольшой склон. Здесь попили чай. По моим ощущениям, чем дальше мы заходим в тайгу, тем больше комаров. Володя зовёт меня «в темпе окупнуться». Я не понимаю, как это можно осуществить, подставиться под эти звенящие нескончаемым писком тучи. Он, раздевшись, в несколько взмахов преодолевает заводь, похожую на большое корыто. Зовёт настойчиво меня:

- Давай, давай! Куча удовольствия, ты должна попробовать.

Подчиняюсь, бросаюсь в воду. Она студёная. Тысячи иголок впиваются в моё тело, сердце заходится. Два взмаха под его крик:

- Быстрей, а то застудишься! – и он вытягивает меня из воды.

Охладилась замечательно, только зажалась голова. На весь отдых ушло полчаса. Идём дальше по ивняку. Лесотундра с мелколесьем, с кочковатыми болотами с карликовой берёзкой – ёрником по-местному и лиственницей в основном. Тропа видна слабо, потом опять торфяник. Справа показывается речка, и Володя торжественно объявляет:

- Вторая Макикта!

- И много их здесь?

- Три выхода к реке.

Всё идём и идём по долине реки. Справа горки, которые Володя обозначил, как Ожерелье Макикты. Опять спускаемся в небольшой лог, с болотом и ручьём. Здесь заплутали, ушли куда-то не туда, в торфяник. Возвратились. Ещё раз искали переправу и тропу. Шли долго. Выбрались на стоянку «Третья Макикта». Чувствую живительную вибрацию ветра, сейчас сдует комаров и мошек. Можно будет расстегнуть пуговицы на рубашке и охладиться – удовольствие здесь. Отсюда открывается замечательный вид на болота на западе. С востока подходит залесенная гряда горок. Место продувается, вообще хорошее солнечное место. Стою, стянув накомарник, а спутник говорит:

- Постой так! Ты стоишь, расцвеченная солнцем, с растрёпанными волосами, хочу тебя такой запомнить.

Смотрю и я на него. Живой трепет ясных глаз. Живой, отлаженный ток между нами. Жадно целуемся, стукаясь зубами и разбивая себе губы. Его глухое и обречённое:

- Должна быть дисциплина желаний. Становимся на тропу.

Но мы никуда не уходим. Небо цвета золота. Впервые вижу, как ползёт между сопками над болотами туман. Потрясающее ночное небо. Льётся и молниеносно проходит белая ночь. И небытиё до утра.

Дальнейший путь по хребту лёгок. Странное место Эвенкийская тайга. Древние обрывки долин рек на высоте сто метров, на террасах рек и на водоразделах. Долины рек заросли мелколесьем и часто заболочены, трудно проходятся. Сильная увлажнённость из-за вечной мерзлоты. На водоразделах светло и почти парковые леса. Без подлеска растут сосны, лиственницы. По долгому тягуну поднимаемся вверх, очень тяжёлый подъём. Наверху Володя показывает мне вдали двуглавую сопку и произносит вкусно:

- Шахорма. Сахарная голова. Там у Кулика астропункт установлен. Дальше налево есть тропа в Муторай, до него двести километров. Но здесь это не расстояние.

Склоны хребта уходят вправо, а мы опять спускаемся в низину. Опять карликовый кустарник, которым здесь заросли все долины.

Совсем неожиданно выходим на стоянку, которую называют «Хребет Хладни». После этой стоянки тропа ныряет в болото. Тёмная и холодная обжигающая вода поднимается до колен. Обходим его справа. Как турист отмечаю, что мне вряд ли полюбится эта земля. Но тропа поднимается по склону, и мы два часа идём по сухой дороге, в тени деревьев. В глухом таёжном лесу сложно ориентироваться. Ходить по компасу в тайге – это значит поглядывать на него каждые пятьдесят – сто метров. Даже охотники эвенки делают в тайге зарубки пальмой – это нож-топор на палке - на стволах на высоте человеческого роста через каждые двадцать – тридцать метров. На земле следов эвенков не найдёшь. Здесь много следов вывала леса, уцелевших до наших дней после катастрофы, много и старого леса, пережившего её. Впечатлений сегодня так много, что перестаю запоминать дорогу, а это плохо. Но помню, как Володя торжественно сказал:

- Ноль часов четырнадцать минут по гринвичскому времени. Здесь в Сибири, это было уже утро. Народ работал, мы знаем, есть очевидцы катастрофы. Смотри, скоро этих следов не будет. Нужно ещё раз пройти и спросить стариков, зафиксировать всё в протоколах. Эта работа запланирована на сегодняшнее лето.

Идём на север. Опять ёрник, низкорослая карликовая берёзка. Пройдя этот участок, попадаем в молодой сосняк. За ним проходим место с названием Кражуркан. Володя продолжает рассказывать и показывать мне всё на Тропе. Вот и об этом месте говорит, что названо в честь наших товарищей Краснова, Журавлёва. Кандыбы, которые то ли работали здесь, то ли заблудились. Отсюда идём по сильно пересечённой местности, местами заболоченной, но в целом идти легко. Беда в том, что я слишком устала. Предлагаю остановиться, но Володя уверяет, что скоро будет зимовьё. Я еле переставляю ноги. Упрашивает меня пройти ещё чуть-чуть. Ругается, спрашивает меня, что о нём подумают ребята, если он по тропе будет идти три дня. В руках у нас палки. Был тревожный момент. Володя вдруг сказал:

- Стой, видишь, справа медведь? Надо бежать с болота быстрей в тайгу. Здесь недолго. Беги!

И ринулся впереди меня по кочкам к спасительному берегу. Он бежал, не оглядываясь, а у меня сделались ватными ноги. Я уже устала. И не могла понять, шутит он или нет. Пригляделась, вроде пень торчит, никто не шевелится. А Володя стоит на склоне в прогалине меж деревьев и меня поджидает с упрёком:

- Почему не бежала? Мне, может, и показалось, но знаешь, сколько здесь медведей? Им места для жизни после строительства Братской ГЭС мало оставили, вот они сюда и перекочевали. Смотри на дерево, видишь? Это следы медвежьих когтей. Когти точили, царапины вертикальные, и шерсть. Видишь?

- Почему ты убежал и оставил меня? А если был бы медведь?

- Ты меня слушайся, когда говорю «беги», так беги. На болоте мы беспомощны, а здесь я могу пользоваться ружьём. Какого чорта ты засела на бревне и не хотела идти? Да ещё мой дробовик требуешь! Ужас! Я в бешенстве.

Он сходил на это место и посмотрел, что такое принял за медведя? Ничего не нашёл. Маленький пенёк. Говорит, что в верховьях Чургима стоит большой пень, который все принимают за медведя, когда ходят ночью. Но тут было не то. Мы шли по низовым болотам Чургима. Я рассказывала ему перед этим о Берендеевом лесе на Рязанщине, где водятся лешие, о древних богах славян. Был полумрак и предутренний туман. Долго ругался на меня за то, что рассказываю легенды, еле двигаюсь и злился.

- Воображение действительно разыгралось, так что могло привидеться что угодно. Это влияние твоей фантазии. И магнетизма твоего. Ты как ведьма на болотах. Со мной ничего подобного раньше не происходило. Правда, принимать пни и выворотни за животных приходилось, но на краткий миг.

Я без ружья, стреляла только из пистолета в институтском тире, у Володи «тозовка». Ему за каждым деревом мерещится медведь, который нас «скрадывает». Иногда действительно были видны свежие царапины от мишкиных лап на стволах. Таинственное воздействие тайги на мою психик. Мне здесь было не очень уютно. Кажется, что за мной кто-то следит. Непонятно, какой формы создания отслеживают тебя, но есть ощущения наблюдающих глаз. И при этом есть ощущение бесстрашия – сейчас опасности нет. Смотрю бесстрашно. Но если сжимаюсь и боюсь обернуться, становится страшно. Когда перестала сопротивляться, всё стало нормально, я ведь человек к лесу привычный.

К зимовью мы выходим рано утром, в сильном тумане. Это «Пристань», бывший лагерь Кулика, последняя стоянка перед эпицентром взрыва. Большая изба, у которой не прикрывается дверь, на которой висит кусок старой марли. Комаров за ней меньше. Нет сил шевелиться и даже умыться в Хушме. Река внизу, но до неё несколько шагов. Володя заносит меня на руках внутрь, сажает на большие надёжные нары. Зажигает свечу. Вижу у маленького оконца стол, над ним на левой торцовой стороне полки со склянками. Справа от входа печь, в правом дальнем углу эти большие нары. С виду обычное зимовьё, в котором по таёжной традиции всегда уходящие оставляют соль, спички, сухари - припасы для случайного путника. Выдёргивает из рюкзаков спальники, раскладывает в уголке, прижимая к стене:

- Вдруг ещё кто-то подойдёт ночью? Нехорошо роскошествовать!

Какой удивительный человек, он никогда не забывает о друзьях. Рассказывает истории, какие с ними здесь приключались, как кто-то использовал бертолетову соль вот из той склянки, что стоит на полке по сей день. Чуть позже:

- Я всё делаю неправильно. Поглупел изрядно. Первый раз не хочу идти на заимку. Остался бы здесь с тобой и целовался бы до умопомрачения. Всё. Все нежности оставим здесь. Понимаешь?! Будет работа.

Не готовим ужин. Сил нет. Но попытки помочь друг другу растереть спины и ноги пробуждают подземный вулканический жар. Любим нежно, открывая друг друга. Засыпаем, не размыкая губ. Утро солнечное Удивительная стоит погода. Продолжается экскурсия по тайге. Бежим в Хушму, окупываемся с визгом, разгоняя стаи мальков. Готовим завтрак. Ведёт меня за дом, показывает еловый сучок - барометр, который повесил когда-то сюда первым сам Кулик, а потом его меняли.

- Запоминай! С Пристани начинаются почти все маршруты. Тропа Кулика, по водам Хушмы, Чамбы до Катанги и Ванавары - водный путь. На водопад Чургим, к Заимке и дальше на Чеко. Там на озере чёрные лебеди, очень хочется, чтобы ты их увидела. Отсюда можно уйти на Южное болото и гору Фаррингтон. Помнишь, я пел тебе; «Я пойду, пойду на Фаррингтон, на болото Южное….». Это рядом. Здесь была база всех экспедиций.

Ведёт по тропинке и показывает баню. Это уж совсем развалюха, на крыше земля и растёт берёзка. Проходим вверх по течению. Здесь небольшой яр, хорошее обнажение. Ползаем по галечной косе, выбирая халцедоны, попался даже сердолик. Воодушевились и пошли по берегу дальше. Залезли наверх и посмотрели на остатки вывала. Пробежались по долине ручья и полезли, обдирая штаны и руки ещё на одну гору.

- Смотри, это долина Чургима. Мы туда пойдём. До изб Кулика осталось около семи километров, - со вздохом, - надо идти, но невозможно с тобою расстаться.

Переходим по бревну ручей, идём в эпицентр, как на эшафот. В ложбинах под листьями сохраняется прошлогодний снег. Урочище очень тесное. И вот он, вход в Великую котловину, перевал кольца древнего палеовулкана. За скалой вдруг открывается вид на десятиметровый водопад. Под ним маленькое озерцо, Володя назвал его «аквариумом». Там действительно плавают семь – восемь хариусов. Здесь их никто не ловит, народ, идущий на Метеоритную Заимку, ими просто любуется. Бросаем рюкзаки и лезем на чургимские скалы. Володя недолго ищет и из какой-то щели достаёт бутылку с запиской Флоренского, даёт мне её почитать и кладёт реликвию обратно в расщелину. Над Чургимом лежит ещё ледяная арка, изрядно подтаявшая, мы не рискнули под ней пролезать, вот-вот обвалится.

Далее сто пятьдесят метров каменного каньона. Поднимаемся наверх, и Володя показывает мне вывал. Корневища стволов указывают на север. Я дошла своими ногами и увидела своими глазами легендарные места. Спасибо спутнику. Его информационная поддержка неоценима. Без него я не увидела бы столько, даже, если шла бы с компанией. Отсюда прекрасный вид на долину Чургима и двуглавую Шахорму, на Лакурский хребет, на гору Острая, под которой мне работать с магнитометром, и все западные вершины Большой котловины палеовулкана.

Далее идёт хорошо нахоженная тропа, это участок называется «Куликовской просекой». У меня щемит сердце, вижу знаменитые места. Переходим топкий ручей с горы Острой. Это середина пути до заимки, страна мёртвого леса, телеграфник уцелевших стволов. Здесь стоит столб «Ю. базис». Обходим Южное болото, оно просматривается справа от тропы. Володя тащит меня через топь на болото. Идём по мхам. Мне не нравятся болота, я их боюсь, а это просто бескрайнее. Машет рукой влево:

- Там эпифаст, центр взрыва, рассчитанный теоретически Фастом из Томска. Он его вычислил по вывалу.

Возвращаемся на тропу. Подъёмы и спуски, тропа приводит к старому столбу с надписью «Базис №1», его ставил Кулик, а чуть далее едва заметная, я бы пропустила, тропка на гору Острая. Отсюда идёт за поворотом спуск к Северному болоту, и выходим по торфянику к горе Стойковича, оставляя остров Кабаевый впереди слева. Совсем неожиданно оказываемся у изб. Они почти незаметны. На заимке есть народ. Нас встречают насмешками – долго шли по тропе.

– Опоздали на общий сбор. Он вчера уже состоялся

Позже мне рассказали, что всем интересно было на меня посмотреть, потому что обогнавший нас на тропе Кувшинников, отдыхавший с нами под пологом на тропе в купальниках, рассказал в центре на общем сборе, куда мы не успели:

– Воробьёв ведёт необыкновенно красивую блондинку. Влюблён.

Поэтому, когда мы пришли, все ждали нас. Видимо вспомнили легенду о «Герцогине Фаррингтонской», капризной барышне необыкновенной красоты и глупости, в которую влюбился один из физтехов, женился и был несчастным человеком, пока не развёлся. Так что почва для насмешливого приёма была подготовлена. Володя оправдывается, что показывал все примечательные места. Представляет меня:

- Вот Татьяна из Новосибирска, или из Москвы, ещё не понял.

Бросаем рюкзаки. Хожу, осматриваюсь. Володя резко почужел, но ещё не может просто отойти. Прикрывается работой «гида». Показывает мне командорку, избу Кулика, в которой целует так, что я задохнулась и стала заваливаться ему в ноги, напугав. «Ресторан «Таёжный гурман»» – длинный стол из плашек под открытым небом у костра. Здесь нам наливают, как пришедшим, гороховый суп. Мест в избе нет, и мы ставим палатку у деревьев. Здесь как бы укромное место у самой тропы. Весь вечер у костра поём песни. Маршрутов ещё нет, все ждут прилёта Командора, общего сбора и празднования начала полевого сезона.

Началась жизнь в коллективе. Я слишком заметна, буквально белая ворона. Я пришла с Воробьёвым, это раз. Во-вторых, я одета не так, как все. У меня нет гимнастёрки, а ребята все одеты в военную или полувоенную форму. А на мне клетчатые болгарские ковбойки – рубашки с длинным рукавом, вьетнамские голубые брюки и куртка из московского магазина «Рабочая одежда»со множеством нагрудных карманчиков, голубая широкополая шляпа с чёрной сеткой из магазина «Пчеловод». Но меня, почему-то, не трогают комары, и я хожу с открытым лицом, закинув вуаль на поля. Я блондинка, это, почему-то и в городе вызывает внимание, меня постоянно задирают чем-то вроде:

- Ну и девка, кровь с молоком.

Я огрызаюсь и слышу в ответ:

- А молочко-то прокисло.

И я из Москвы. Женщины относятся ко мне настороженно.

На следующий день Володя окликает меня открыто у костра:

-Татьяна, тебе работать за Острой. Мне там кое-что надо посмотреть. Не хочешь взглянуть на район работ?

- Конечно, с удовольствием.

Уходим вдвоём в тайгу. У Володи на плечах ружьё, у обоих на руках горные компаса. Это, как бы, лёгкий маршрут рекогносцировка, привязка к местности. Спутник мой суров, уходит в гору размашистым шагом. Ему идут гимнастёрка и кирзачи, придают мужественность облику. Забираемся на гору. Она ржавая по цвету. Оглядываемся вокруг.

- Где север? – вдруг спрашивает он.

Не задумываясь, машу рукой. Он удовлетворён, но просит меня посмотреть на компас. Стрелка крутится, как сумасшедшая.

- Вот, смотри и учись, чтобы не блудить. Здесь много железа. Учитывай склонение. Смотри, вот это болото, Спускаться к нему незачем, но вам место под базу надо найти.

И мы продираемся сквозь кусты, пока он не останавливается. Не вижу места, душно невыносимо, будто это не вечная мерзлота под ногами, а парилка. Возвращаемся. На склоне ветерок, легче дышать. Приникает губами:

-Горько… . У тебя без репудина только…. Прости меня. Запоминай, мы не должны здесь встречаться, здесь работа. За связь внебрачную, да и тебе с женатым, могут выгнать из комсомола, а потом отовсюду. Будем безработными. Нельзя, чтобы это случилось.

- Зачем ты повторяешь это? Я сама страшусь. Не подведу, понимаю, как тебе трудно. После сбора разбежимся.

Народ собрался на Заимке интереснейший. Я держусь в стороне от Володи. Примыкаю к компании москвичей из Всесоюзного астрономо-геодезического общества, в просторечии ВАГО. Они мне близки оказались. Ромейко замечательный парень, таскает с собой в рюкзаке фарфоровый чайник для заварки. Это в тайге, где каждый грамм на плечах тяготит.

- Если пить чай, то с наслаждением. Это ритуал! Не позволяет опускаться, – и наливает мне в кружку душистую заварку из смородинового листа с травами.

Я почувствовала себя леди. Неловко было за сажу на руках, как бы попала в высшее таёжное общество. А потом звучали песни под гитару. Я не подпевала, не знала слов, слушала. Это были не часто исполняемые песни. Радовалась тому, что наше поколение певучее, а мне всегда везёт ещё и на поющих людей, на коллекционеров музыкальных записей. Столько всего переслушала! А здесь вообще появилось ощущение любви ко всему живому. Казалось, вся природа жила и дышала музыкой.

Прилетел вертолёт с нашими аксакалами и группой киношников из Западно-Сибирской студии кинохроники. Будут снимать фильм с условным названием «По следам Тунгусской катастрофы». В лагере на заимке прошло разделение участников экспедиции на допущенных к съёмке и прочих, «массовку». На хорошее место приглашались старые заслуженные таёжники, склонялись над картами и говорили над ними речи о проблемах исследования грандиозной катастрофы. Снимались на фоне единственной современной жёлтой польской палатки, она контрастно и красиво смотрелась на фоне зелени. Все остальные палатки защитного цвета из тяжёлого выгоревшего на солнце брезента терялись на фоне тайги. Это киношные особенности, это понятно. Володя по всем статьям в число избранных входил, тоже что-то говорил, склоняясь над картой. Из-за съёмок затягивался уход в маршруты. Здесь случился у меня инцидент с кинооператором Олегом Максимовым. Он попросил меня надеть болотные лыжи и пройти по Сусловой воронке. Народ на заимке смешливый. Я представила, как буду выглядеть в их глазах, и отказалась, мотивируя тем, что этой работы нет в программе, будет неправда жизни.

- Ну, так ты себя в фильме не увидишь, обещаю,- сказал Максимов.

Мне не везло вовсе. Таня Зайцева долетела только до Ванавары. Её искусали комары, и выяснилось, что у неё жуткая аллергия на комариные укусы. Подозреваю, что тяпнула её всё-таки мошка. Этих летающих челюстей я успела оценить: садятся на кожу с лёта и выгрызают мгновенно дырку в коже, пуская туда яд и личинки, место укуса долго не заживает. Таню отправили тем же самолётом обратно. Наташа на заимку не попадёт, примкнула к группе опроса очевидцев, будет сплавляться по здешним рекам. Главный магнитометрист Гришин всё ещё был в городе. Я была не у дел. Меня задействовали в лагере, но мне совсем не хотелось провести лето у кастрюль.

Володя устраивал мне маленькие неловкости. Сегодня на одном, дальнем, конце стола сидели аксакалы и бурно работали над программой. Хотела пристроиться на другом конце с дневником. Воробьёв меня толкнул, не смог со мной разойтись, хотя было расстояние до скамьи с метр. У меня с тетрадки свалился карандаш, наклонилась поднять, он тоже наклонился, увидела его смеющиеся глаза. Он сзади меня, якобы протиснулся за стол, прижавшись ко мне так, что я долго сидела с пунцовым лицом, а он целый час принимал участие в обсуждении и не посмотрел в мою сторону ни разу. Громко подначивает меня, будто тестирует, вытерплю я или нет. Учил меня печь хлеб, с насмешками над моими уменьями костровой и поварихи. У него и самого не получилось. Повсюду натыкаюсь на его взгляд, куда бы ни пошла и что бы ни делала. Сажусь за стол обедать, а он громко «шепчет», чтобы я отодвинулась, потому, что он об меня обжигается. Совершенно невозмутимо между нами свободно уселся Джон. Володя про себя говорит, что поглупел, но, то же самое могу сказать о себе. Здесь столько народа интересного, не будь его рядом, давно бы со всеми перезнакомилась и подружилась. Вечером народ уходит смотреть серебристые облака. Зовёт меня пойти с ними, ведь я же не видела ещё этого явления. Идём, конечно, отстаём от группы. Смотрим на облака и в отчаянии целуемся. У меня такие распухшие от поцелуев после серебристых облаков губы, что не могу говорить.

Продолжает свои экскурсии для меня. Показывает яму-холодильник, в которой хранится сливочное, давно прогорклое, масло прошлых экспедиций. Показывает камень Джона под горой Стойковича. Показывает лабаз – крепкий без окон сарай на четырёх столбах, высотой около двух метров и с лестницей времянкой, прислонённой невдалеке к стволу. В лабазах хранят свои припасы и охотничьи трофеи, но этот был пуст. Мы в него даже залезаем. На столбах – чтобы не залезли и разорили звери. А на Хушме показал заброшенный чум, и нашёл место, где прежде стояли эвенки, а сейчас остался только хорей, прислонённый к стволу. Все достопримечательности Тунгуски вижу его глазами. И все песни таёжные пропеты им для меня.

Общий сбор. Прибыл народ, пора начинать сезон. Атмосфера у костра и за столом удивительная. Народ радостно обнимается. После торжественных речей и оглашения программы работ на нынешний сезон следует общее застолье. Выпили, большей частью символически, а я этого не умею и не люблю вовсе. Песни и поются, и уже орутся. Москвичи поют. Я знаю, что предполагается жизнь на планете у звезды Эпсилон Эридана, но в песне они пели о двух космических кораблях, летевших со звезды Альфа Эридана и с планеты Марс: «Их пути пересеклись над тайгой тунгусской, и никто не захотел дорогу уступать и все посыпались в тайгу, ругаясь не по-русски, и обломки кораблей упали в эпифаст». Я умиляюсь, что уже знаю, что такое этот «эпифаст». В моих руках, конечно, побывали книги Аркадия и Бориса Стругацких «Понедельник начинается в субботу», в которых они описали события 1908 года в тунгусской тайге, как старт космического корабля с Земли. Корабль, якобы, прилетел из другой вселенной, в которой время течёт навстречу нашему, земному. А в сборнике фантастики за 1964 год читала ещё одну фантастическую версию, что тунгусский взрыв вызван лазерным сигналом, посланным из созвездия Лебедя. Перед отъездом ждала на скамейке Володю, читала журнал «Знание – сила». Опубликована была маленькая заметочка о палеоботаниках, нашедших в смоле пыльцу древних растений. Воробьёв подошёл, выхватил, как безумный, этот журнал из рук и закричал: «Вот оно! Вот где надо искать вещество!» - и потащил меня к Дёмину. Всё это обсуждается сейчас за столом вперемешку с реальными задачами научной исследовательской программы, которую будем выполнять, и эта смесь приводит меня в восторг.

Мы старательно держимся вдалеке друг от друга, мы расстались. Кругом товарищи, тунгусское братство. Чувство вины перед ними, перед далёкой семьёй ощущается постоянно. Мне не выдержать пытки детскими глазами. И мы нарушила свои и их представления о морали. Но это расставание оказывается сильнейшим магнитом. Неотрывно держимся взглядами друг за друга. Мы никогда не бываем самими собой в социуме. Постоянно приходится приспосабливаться к родным, знакомым, коллективу на работе, к начальству, к прохожим и так далее. Для этого нужны постоянные усилия и подавление самих себя. Эти усилия приводят к усталости, к расстраиванию нервов. Характер приходится ломать, а это очень трудно – быть другой, не самой собой. А здесь мои усилия быть на расстоянии приводят к противоположному результату. И его - тоже. Прибывают силы, мы не замечаем тягот и неприятия и смятения общества. Разгорается пламя страсти. Это была оголённая страсть, с которой было невозможно бороться, потому что утончилась внутренняя культура чувств. Я была готова к любви, и душа и тело созрели, я открылась. Он созрел и возмужал к своим двадцати восьми, её давал щедро, я принимала ценный дар. Приняла весь его мир с жаром сердечных слов, трепетом тела, с тунгусской тайгой, с холодными просторами бескрайней Сибири. Мы слишком близко подошли друг к другу, образовав одно целое. Неважно, сколько реальных метров было между нами.

Группы уходят в маршруты. По программе нужно в этом году закончить карту ожога. Это требует дальних маршрутов и больших усилий. И вот силы бросаются на ожог. Ребята его уже изучали. В этом году что-то нужно уточнять по программе. Поняла, что поражения ориентированы в сторону некоего центра. Исходили планы из предположения о том, что эти поражения образовались под действием световой энергии взрыва. Зимой Воробьёв и Дёмин вычисляли координаты центра излучения. Насколько я поняла, нам предстоит уточнить границы распространения поражений. Для этого нужно будет пройти профилем тайгу в сомнительных участках и снять контрольные площадки. Уже была какая-то методика сбора образцов наработана, нам предстояло ею пользоваться. Заодно нужно будет собрать контрольный материал за пределами области ожога.

Таёжный ветер запутался в вершинах деревьев. На сосне среди зелёной хвои мелькает пёстрое оперение рябчиков. Рябчики повсюду попискивают в кустах, подпуская нас очень близко. Он учил меня стрелять по ним из винтовки. На моё сопротивление отвечал:

- Здесь тайга. Она должна нас кормить.

Приникаем друг к другу за избой. Жадность его поцелуев вновь и вновь поражает меня. Нет сил остановиться. Кажется, я иду в небо. Меня определили в группу ожога. Мы будем рядом. Опять расставание и тревога: мы товарищи, мы только товарищи на маршруте.

Забросили на Укагит вертолётом. Пилоту долго объясняли, в какую точку тайги нас доставить, показывали ему карту. Долго летели над тайгой, чуть не задевая верхушек деревьев. Пилот всё-таки ошибся. Пришлось корячиться и нести тяжеленный груз на плечах по заболоченной местности и полигональным почвам – мерзлоте. Растресковавшаяся от жутких здешних морозов на трещины, глубина которых до полуметра, замаскирована она сверху мхами – ловушка-костоломка. Но сориентировались, когда Володя узнал дерево, которое брал в прошлом году. Вот так! Лагерь расположили на сухом пологом берегу ручья. Поставили палатки. Заготовили дрова, разожгли костёр. Сосны широко раскинули кроны над лагерем. Разогретая жарким июльским солнцем земля, а под ними благодатная тень и не так много комаров.

И пошла работа в ожоговой группе. Она не была особенно сложной для меня. Опытные таёжники выводили нас на место. Иногда по зарубкам на дереве находили нужное дерево, определяли его координаты. Воробьёв лез на дерево, определял азимут ветки у ствола или азимут сегмента ветви, угол наклона её у ствола от горизонтали. Это был положительный для ветви, растущей вверх, отрицательный – для ветви, растущей вниз. Определялись высота ветки от земли в метрах. Ветка отпиливалась и сбрасывалась вниз, где её аккуратно пилили на кусочки-кругляшки. Определялись диаметр современного спила, возраст спила в 1908 году. Это была мучительная работа – считать иголкой по годовым кольцам возраст спила в 1908 году, возраст ветви, потому что садились на незащищённую руку комары, и приходилось терпеть укусы, чтобы не сбиться со счёта. Работали бригадой.

Считали также в метрах расстояние начала поражений от ствола и расстояние спила от конца поражения в миллиметрах, длину спила, длину поражения, диаметр ветви в 1908 году на внешней и внутренней стороне ствола, сектор поражения в градусах, угол поражения от вертикали. Все данные заносились москвичками в тетрадь. Я на спиле писала карандашом номер маршрутной группы, номер дерева, номер ветви, номер прямолинейного сегмента ветви, номер спила. Система координат: ось X направлена на географический восток, ось Y - на географический север. Начало координат лежит в точке 102о00’00’’ восточной долготы и 60о 55’00’’ северной широты. Координаты горы Фаррингтон в этой системе X=-2,70километра , Y=-0,06 километра.

Стоянка была хорошей. Прозрачная вода ручья звучала как-то проникновенно тихо. Хотелось сидеть на берегу, но жизненные нормативы экспедиции не оставляли время на раздумья. Оставались только вечера, когда сидим все вместе у костра. По воде от заходящего солнца рассыпаются блики. Володя в ударе шутил с девушками, пел, а потом уходил на берег. Тёмный его силуэт на фоне светлой косы вызывал у меня щемящую боль. Он вёл себя на людях корректно, подсмеивался, когда у меня что-то не получалось, злился, пытаясь сломать меня, подогнать под общие рамки, какими он себе их представлял. Казалось, он меня сравнивает с другими, постоянно тестируя.

На обед сегодня дежурные сварили горошницу. Не люблю горох, у меня от него раздувается живот. Этот горох был ещё и старый, прогорклый и его не замачивали. Я уклонилась от обеда. Воробьёв навалил в эмалированную миску этой полусырой горошницы с верхом. И сказал-приказал:

- Ешь! Не съешь – ослабнешь, подведёшь других. Подчиняйся в тайге коллективу. Здесь свои законы. И не кривись, а улыбайся, не порть людям настроение. Улыбайся всегда, даже если нужно будет, есть осиновую кору!

И я, как загипнотизированная, стала глотать эту пакость, а потом мучилась с животом.

Раннее утро, когда каждый цветок и каждый листок одаривается каплей росы. Прикосновение утренней свежести вызывает дрожь. Несу к берегу полкружки тёплой воды, чтобы почистить зубы. Огорчаюсь, что заканчивается зубной порошок.

- Телячьи нежности! Зубы надо чистить золой. Или расщеплённой веткой.

Он лихо ломает прут, яростно щёлкает зубами, разрывая и размягчая древесину в лохмотья.

- Вот какой была щётка у наших предков! И зубы у них были, не чета нашим, не болел никто. Стоматологов не было! Не нужны были! На, чисть! Зачем тебе тёплая вода, здесь вся она чистая, нежности городские.

- Я уже почистила порошком, с крышки собрала.

Доказывает превосходство идеи над материей моей плоти. Какая мука, часами, годами, тысячелетиями ждать, когда мужчина обнимет, приласкает. Ощущение нереальности мечты.

Солнце село за тайгу. По долине стелется молочный туман. Костёр приподнимал тяжесть темноты ночного неба. Оно не было чёрным. Всё ещё продолжались белые ночи. Укладывались в палатках плотно, стараясь согревать друг друга. Шутили, что переворачиваться будем по команде. Когда в палатке четыре – пять человек, проявить нежность невозможно.

И опять искались лиственницы, пережившие катастрофу. Воробьёв лез на дерево, снимал координаты ветвей и кричал нам сверху цифры. Затем он срубал ветвь. Внизу мы её подхватывали, пилили. Спилы с повреждениями подписывали. Отбор пробных деревьев и оконтуривание области, в которой встречаются повреждения, заканчивался на одном месте и мы перебирались на другое. Люблю смотреть на работающих мужчин, что-то в этом есть завораживающее. А Володя работал ещё и красиво.

- Таня, пойдём вперёд, поищем дерево, время терять не будем. Ребята лагерь снимут без нас и догонят.

Володя подгоняет себя, идёт всё быстрей и быстрей, уводит в сторону, в какой-то берендеев лес, в котором висят космы исландского мха с каждой ветки и пружинистый слой мха под деревьями.

- Никогда не желал женщину так сильно, как тебя, даже во снах. Умираю от желания, хожу всё время на раскоряку. Боюсь сорваться и наброситься на тебя у костра. Любимая, прости.

И опять в кровь разбиваются губы, и некогда смахнуть комаров. За его плечами вижу голубое солнце. Мы на природе, и никого нет, кроме нас. Метрах в тридцати от нас стоит голубой шар диаметром два-три метра и весь светится. Он не был плотным, но не был и прозрачным, в нём ощущалась глубина, хотя и видна, нет, не то слово, чувствовалась тайга. Запрокидываю голову, застывшее в зените солнце беспощадно жжёт ранки. Пугаюсь, что поехала крыша. Перевожу взгляд – ничего нет. Хорошо, что только показалось. Так не хочется разъединяться. Но уже идёт меж деревьев Боб, за ним остальные.

Это было на Укагите. Палатка стояла в 3-х метрах от костра. Утром все вылезли, и мы стали целоваться, прежде, чем выйти.. Ваулин сказал Володе, что он совсем разложился. Володя молчал.. Позже Шкута отвёл его в сторонку и сказал, что все всё видят и знают, слышат. Володя мне это не рассказал. Я узнала об этом позже. Просто старался не смотреть на меня. Шпынял, давая понять, что никаких нежностей быть не может, шептал, что сердце ноет от жалости и желания, но нельзя. Но я давно научилась сдерживаться до тех редких минут, когда не было работы, коллег у костра. А это было крайне редко. Работы было в этот сезон слишком много.

Вот эпизод из маршрута на Укагит. Мы были втроём и шли по Ямоко. В Ямоко есть ледяные ванны, очень большие в этом году. Обычно, говорят, дно Ямоко сухое. Было очень жарко, и Володя с Бобом Шкутой решили искупаться. Разделись донага и бросились в воду. Я сидела на берегу, отвернувшись, и, когда они вылезли и стали одеваться, спросила у них:

– А можно, я тоже искупаюсь? Вы отвернётесь.

– Конечно

И я тут же разделась донага и тоже стала плавать. Не смогла выбраться на берег сразу. Володя догадался, развернулся в мою сторону и протянул руку. Доверчиво смотрю, что отвернётся, не замечая вначале Боба. Он стоит, смотрит, и бедный Боб так и замер с открытым ртом. Я не просто рассердилась, а разозлилась и стала, нарочито не спеша, растираться полотенцем и одеваться.

- Мерзко вы поступили, парни. Я не смогу на вас смотреть. Я же доверилась вам, как и вы мне доверились.

Володька смеётся:

- А мы бы не возражали!

Что-то во мне ломается в эту минуту. Потом Боб извинился, а Володя нет. И ещё рассказал мне, что они обсудили этот эпизод:

- Ты вышла вся красная, как Афродита из пены морской. Я залюбовался, а Боб растерялся

– Ну, как? – спросил я его.

– Подумаешь! Я посмеялся. И всё. Хороша, да.

Боря ещё не знал женщины, так его оправдывал Воробьёв.

Остановились вблизи высокого яра. Облюбовали место, поставили палатку, заготовили дрова и развели костёр. Погода была ясная. Тихо кругом, только шумят кроны, да раздаётся изредка хлопанье крыльев взлетающих птиц. У Марины день рождения. Вечером собираемся его отмечать. Народ радостно оживлён в предвкушении праздника. И вдруг летит вертолёт! К нам прибыли киношники. Все планы на день рушатся.

Берётся ещё одно дерево. Режиссёр Виктор Ватолин, оператор Олег Максимов, ассистент Толик Косолапов суетятся, расставляя народ у дерева то так, то этак, чтобы все в кадр входили, то крупным планом берут лица. Володя на дереве, принимает нужные для хорошей съёмки позы. Он страшно рискует, я за него боюсь. Дерево берётся в раже за рекордное время. Усталый народ жаждет праздника. И он будет. Народ в творческих муках, все чего-то сочиняют. Олег Максимов долго меня рассматривает, я ёжусь под его взглядом. Подошёл:

- Что за значок?

- Рязанский городской клуб туриста.

- Второго такого случайно не имеется?

- Нет.

- Подари, а?! Я значки собираю. Возвратимся в город, приходи, покажу. Вот тебе адрес. Сняла значок и порадовала человека.. (В гости сходили вместе с Володей. Подарил мне большую фотографию Южного болота с надписью на обороте «КМеТ.1927г.», китовый ус с Камчатки и медвежий клык. Должно быть, не знал, что по поверью медвежий коготь в доме – к ссорам).

Володя пишет в моём дневнике: «документация группы ожог по поводу дня рождения.

Приказ – зачёркивает. Инструкция – зачёркивает. Директива:

а) всех рассадить по ранжиру, то есть согласно длине волос и бороды.

б) на пол не сорить

в) в помещении не курить

г) цветочки

Перечёркивает всё это крест на крест, а потом ещё и построчно. Пишет: Разрешается

а) говорить вслух всё всем (зачёркивает) Поздравлять именинницу всем вслух одновременно и на разные голоса

б) быть на рабочем месте в нерабочее время нетрезвыми, пить по способности

в) насыщаться до пресыщения

г) уничтожать гнус без счёта всеми возможными способами: физическими, морительными, телепатическими и т.д.)

д) спать без подъёма, вставать с первыми комарами

Запрещается:

А) не сорить на пол! Не плевать на потолок! Не курить в помещении!

б) уклоняться от священных обязанностей есть, пить, петь, спать

д) брать больше одного дерева в день и месте тоже

2. Приказ по группе ожог во исполнение полученной директивы

Ожогисты и ожогистки, зализаторы, анализаторы, затесаторы, вывалисты и выволятки, мутанты и мутовки! Наше заседание происходит в сложных метеоусловиях, из-за которых мы свалились с неба, а Плеханов и Кривякова пришли пешком. Мутантки отказались брать мутантов, а ожогисты брали мутантов, так как отказались брать деревья. Ожогисты не брали ожога, и брали мутантов, а мутанты не брали ничего. По Угакиту бродит призрак Шнитке, который по ночам грызёт сухари, шевелит кустами и пугает Шкуту. В результате этих происков достопочтенный Боб лишился сна, опрокинул кастрюли и чуть не упал с дерева. Во изменение приказываю:

0. Подарить имениннице яр на Угаките.

1. Отменить отмену приказа.

2. Не будить Шкуту.

3. Не будить во мне зверя.

4. Татьяну Барамыкову переименовать в Барометрову, учитывая её способности к предсказаниям.

5. Объявить выговор Глебовской (Лариной – зачёркнуто) за клевету на Бориса.

6. Объявить благодарность Воробьёву за хлеб, испечённый Шнитке на прошлом маршруте.

7. Объявить Шнитке выговор за тонкие годовые кольца.

8. Обязать Ирину Ронкину в дополнение к кастрюлям носить в рюкзаке самовар, раскладушку и духовку

9. Обязать Шкуту сшить самоходы и запатентовать в Монте-Карло.

10. Приветствовать киношников, прибывших сюда, громким: «Ура!».

11. Оценить достоинства трёххвойной настойки под названием «Мечта мутанта», доставленной вертолётом и вывалистами на сбор.

12. Во избежание желудочных недоразумений обязать Плеханова снять пробу с напитка и произнести первый тост.

Участковый оперуполномоченный Угакита В.А. Воробьёв-Птицын

Грянуло мощное троекратное «Ура!» в честь именинницы. Звучат песни. Выпили чуть-чуть, раскрепостились. Володя теряет осторожность. Хвастливо говорит, глядя на ребят:

- А всё-таки никто из них так и не поймёт, что мы стали любовниками и остаёмся ими.

Это слышат. Мне больно, хотя по существу правильно. Но зачем так? Его уводят покурить Боб Шкута и Володя Шнитке, замечательные люди, заметила, что они любимого оберегают. Я испытываю каждый миг своей жизни какие-то чувства, но эта же жизнь принуждает меня их тщательно скрывать. Не принято выражать эмоции в нашем обществе открыто. Когда я искренне восхищалась кем-то или чем-то, радовалась, на меня смотрели с удивлением. Как выразилась одна моя знакомая актриса, открытость и недалёкость в стране нашей синонимы. Я на природе, в походах, становилась сама собой, уставала, огорчалась и радовалась. Чувства, притупленные в городе настолько, что почти забываешь об их существовании, здесь вырвались, найдя лазейку, наружу. Божественная сущность человека – любовь безоглядная - требовала единства, цельности духа, душ и тел. У меня такое мощное переживание, энергия любви и света строит вселенную, мой мир. А мы, построив за три дня и три ночи высотное здание любви, пытались теперь снизить этажность.

У костра опять разговоры о том, что проблема Тунгусского метеорита будоражит умы. И не только романтиков и учёных, но и простых обывателей тоже. Режиссёр пытает, что же всё-таки такое Тунгусский метеорит? Хором себе отвечают парни, что Фесенков, Флоренский, Кринов с их кометной гипотезой заблуждаются. Не метеорит, не комета, не астероид. НЛО? Космический корабль? Не исключено, но и не доказано.

- Может быть, - говорит командор, - мы имеем дело с каким-то, пока неизвестным информационным воздействием.

И я вдруг понимаю, что грандиозная идея укладывается в мою жизнь. Приобретает Тунгуска эмоции, объём, цвет, запах. В моём сознании выстраивается её образ.

А позже мне говорит Олег Максимов:

- Рациональней расходуй свои силы, девочка. Больше проживёшь, больше сделаешь. Не лезь в огонь. У тебя крылышки горят.

- Что, так заметно?

- Не заметить костёр до небес может только слепой! – смеётся он.

В маршрут выходишь и в дождь, и в холод, и в жару. На стволах следы когтей медведя, на примятой траве и сыроватой земле отпечатки лап. Зачастили дожди. Сначала пытались сушиться после каждого. Но убедились, что всё равно идти и мокнуть под дождём. Только чуть отогревались и дальше шли. Дождь с каждой ветки, с каждой иголки капает вода. Я устала и продрогла. Вернувшись в лагерь, заготовили больше дров и поддерживали костёр, пока сушились вещи и обувь. Для этого поодаль от костра подвесили на кольях длинную жердь, на которую и вешали по очереди штормовки, рубашки и носки. Жар от костра был достаточно сильный, чтобы всё просохло быстро. Володя вытирает капли дождя на моём лице и нежно бормочет:

- Застудили маленькую, - и еле слышно добавляет, - миленькую мою любимочку.

В горящем дереве есть магия. Поддерживаю прутьями жизнь костра. Он оказывает влияние на мою психику. Ежедневная медитация перед горящими дровами как-то утончает восприятие мира. Да и мужчины наши становятся задумчивыми и ласковыми, забывая у костра свою грубость. По иному смотришь на многие вещи в своей жизни, костёр располагает к раздумьям.

Читаю сегодня у костра Бунина:

Я к ней вошёл

в полночный час.

Она спала, и одеяла

светился спущенный атлас.

Она лежала на спине,

нагие раздвоивши груди.

И тихо, как вода в сосуде,

стояла жизнь её во сне.

Ребята слушали и по-пуритански отводили глаза в сторону, кроме Володи Шнитке, который смотрел на меня с удивлением, будто что-то открыл для себя. А Володя, сидевший рядом, взял мою руку и сжал, ломая пальцы. Я могла от боли закричать, только усилием воли подавила крик. Так и не поняла, осуждал он меня, стыдился, останавливал ли.

Сегодня я, зачищая ножом спил, отхватила себе кончик пальца острым ножом, который только что перед работой он наточил, чтобы мне было удобней работать. Срывается с дерева, а ему нужно будет снова лезть наверх. Держит мою руку выше головы, чтобы остановить кровотечение и кричит, чтобы быстрее дали бинт, платок или что-то ещё. Аптечки в лагере, ни у кого ничего нет. Вижу растерянность и боль в глазах оттого, что не может помочь.

«Последний спил, последний спирт,

Последний пир, где много пили»

Возвращаемся на заимку. Рюкзаки тяжёлые. Прошёл дождь. Идём на солнце, все кусты и деревья сверкают бриллиантами, необыкновенно красиво, хрустальная страна. Запинаюсь о корень и падаю. Народ удаляется, а я не могу подняться, меня придавил чудовищный рюкзак. Возвращается, пытается меня поднять, но ему мешает собственный. Возвращается Боб. С двух сторон приподнимают и держат на весу в две руки мой рюкзак, а вторыми рывком поднимают меня с земли. У меня кружится голова, стволы вокруг несутся со страшной скоростью. Хватаюсь за Володю, чтобы удержаться, а он отстраняется. Путается в необходимости помощи и ласке.

Кочки верховых болот, курумники – каменистые россыпи, поросшие лишайниками. Лезем в гору по шляпкам грибов, которые в таёжной глуши никто не собирает, грибницы – поля. Сюда бы сборщиков, а потом прислать за ними вертолёт, мечтаю я. Рассказываю, как ходила в Боголесье в капище Макоши, древней богини, его бабушка знала. Приносили подношение и просили подарить грибы. И брали только то, что просили: или белые, или рыжики, волнушки маслята, грузди в четырёхведёрные короба на широких лямках. Почти, как здесь, богиня изобильно давала. Вижу в этом году много мест с необжитой дикой природой. Порой кажется обманчиво, что до меня не ступала на эти клочки земли человеческая нога. Под палящими лучами сибирского солнца идём через ёрник. Джон вдохновился написать об этом аде стихи. Их и повторяю сейчас, как заклинание:

«Вообщем называют это дёром,

называют, видимо, недаром.

Мы идём азимутальным коридором,

добиваемые солнечным ударом»

На Заимке народ смотрит на меня с любопытством: как же, у Воробьёва от неё крыша поехала. Напрямую не говорят, это читается во взглядах. Я как на витрине. Кувшинников что-то шепчет в ухо Боронтовой, а она расчёсывает рукой свои длинные волосы и смеётся. Им – можно так, а мне нельзя. В этом мире у любимого слишком много связей, которые не обрубишь. Женщины эти обманывают себя, когда приветливо обращаются ко мне у костра, то шпыняют меня своей единственной правотой – там семья. Понимаю их святое недовольство. А без мужчин их ненависть становится прямой, не прикидываясь добродетелью. Чувствую неприятие и нарастающее смятение. Не отказываюсь ни от какой работы, делаю всё, о чём просят, чищу лук, мою котлы. С Володей не пересекаемся. Он в компании корифеев науки обсуждает результаты и намечает новую работу.

Больная точка – интимные отношения между мужчиной и женщиной. Я любила безоглядно, я постоянно испытывала их недостаток, отсюда боль и унижение. По-прежнему приходится заглушать свои чувства. Несостоятельность полноты чувств, вот что я испытываю. Душевные порывы юности и любви невозможно заглушить, они всё равно пробиваются через запреты, как зелёная трава через асфальт. Я дерзнула быть любимой. Удивительно воздействие события./Чем для людей на Заимке была наша любовь? Ничтожный эпизод в их жизни.

Оказывается не эпизод, а потрясение основ. Мы ведь не для того на Тунгуску собрались. Любовь в экспедиции, такая страстная и вызывающая, была как любовь в школе. Это было недопустимо, и все женщины бросились защищать мораль. Жизнь есть жизнь, в КСЭ то и дело возникали скандальные любовные истории. И всё же старались, замужние и незамужние, строго блюсти чистоту нравов, и чувствовали себя виноватыми, если что не так. Мне было очень больно.

Много народа, не хватает продуктов. Ждали сброса. Сброс осуществлялся с самолётов на бреющем полёте. Мешки часто рассыпаются при ударе об землю. Наш пилот умудрился скинуть мешки с мукой и сахаром на болото, приняв трясину за зелёную лужайку. Сплавина порвалась, и мешки ушли на дно.

В сумерках деревья теряют свою привлекательность, контуры их расплываются. Тайга вокруг превращается в единую тёмную массу, силуэтом на небе. Сидеть в одиночестве в темноте не по себе, и я тоже выхожу к огню. У костра по-прежнему поют и читают стихи. Сегодня слушаю Батюшкова: «Как бешеный ищу развязки своей непостижимой сказки», - читает кто-то по памяти, и мне кажется, что все смотрят на нас. Недаром наша судьба нас соединила. Мы делимся своей энергией, когда кто-то в ней нуждается. Ему тяжелее, много тяжелее, чем мне. Глаза у Володи сделались совсем больными. Он проходит мимо всех, пристраивается за моей спиной. Толчки взбесившегося сердца. Оглядываюсь, на его лице мука. И едва слышный стон – мычание сквозь стиснутые зубы.

«Мужики, ищите Аэлиту. Аэлита лучшая из баб» - несётся от костра. Чаще всего говорят о Ефремове. Когда поётся гимн, строчки Дёмина:

«Мы проходим завалами

Средь Тунгусских болот,

Чтобы горы сказали нам

Где погиб ты, пилот.

Расстояния страшны человеку ли.

И пускай разделены парсеками,

Неизвестными мегагерцами,

Друг у друга будем слышать сердце мы»,

- я вижу себя, идущую по болоту, стук наших сердец буквально.

Перед выходом на другой маршрут мне объявляют, что ожогисты, в основном, работу закончили, группу сокращают, меня переводят к мутантам. Охранные тормоза сработали где-то наверху, нас разлучили. Очередное расставание и тревога, почти физическая боль разлуки.

Под кодовым словом «мутанты» подразумевается биологическое исследование, имеющих цель выявить наличие в центре аномалий у растений, а. конкретно, у сосен, которые можно было бы отнести к последствиям мутационного воздействия Тунгусской катастрофы. У молодых сосен встречались в зоне трёхвойность пучков и увеличение ежегодных приростов по длине. Обычно у сосен растут по две хвоинки из пучка.

И эта работа не была для меня сложной. Опять опытная таёжница выводила нас на конкретный район – вся зона разбита на квадраты, в квадрате бралась контрольная площадка. Срубалась сосна, и мы, девочки, под командованием жены Командора Людмилы, ощипывали с веток пучки и считали, сколько двухвойных пучков нормальных и сколько трёххвойных мутантных на них выросло. Утомительная монотонная работа, в смоле не только руки, но и тело. Да и вечная мерзлота позволяла хранить продукты, впрочем, столь скудные, что и сохранять было нечего, но не позволяла вольготно на ней сидеть. Работали на юго-востоке зоны.

К концу лета закончилась пора белых ночей, исчезли комары. Но появился гнус, буквально вгрызающийся в тело. Ночью было очень холодно, особенно у воды в низинах. По вечерам вода казалась более холодной, чем днём. И солнце уже не так грело. Коллектив был замечательный. Только я тосковала. В городах большинство людей добровольные заложники повседневности. Для меня взять и пойти спонтанно куда-нибудь было естественно всегда. А здесь тайга, привязка к палатке и группе, необходимость скрывать свои желания. Разговаривали о любви, работе, обществе. Были молоды, но уже хорошо понимали, что к женщинам в России двоякое отношение. В трудные времена ты – женщина, мать, а в спокойные – «Баба не человек, а курица – не птица». Радовались, что есть такая отдушина – КСЭ, здесь отношения между мужчинами и женщинами иные, светлые и уважительные. Здесь женщина не кукла для утех, а равноправный человек.

Ценю любую радость общения с природой, будь то поход, рыбалка, хоровое пение у костра, а теперь вот и работа в тайге, оказавшаяся совсем нестрашной. Я справлялась! В такие минуты на природе забываешь про логику, мышление становится образным. Из подсознания выплывает то, что обычно скрываешь. Главное, восстанавливаются в такие минуты силы, и я становлюсь готовой к завтрашнему дню. Огненные стрелы метеоритов расчерчивают ночное небо. Всегда радуюсь, когда могу это наблюдать в августовской ночи. Звёзды на небе яркие и большие, просто гипнотизируют. Хочется думать о вечном.

Мне опять снятся сны. Снов о пении и танцах у меня четыре. На протяжении многих лет они периодически повторяются. Я во сне знаю уже, что будет дальше, появляются всё новые и новые детали, продолжение действий. Это четыре совершенно разных сюжета, разные эпохи и время. Я танцую на огне. Танцуют на огне во многих странах: индийские йоги, греческие жрецы, болгарские танцоры, аборигены Австралии, в странах Африки. Но я узнала об этом позже, много позже своего детства. Мне снились сны, точнее, один сон об одном и том же: танцую на горящих углях. Помню ров или стенку яра, со стены сыпется песок. Я точно знаю, что сейчас должна наступить на сизую горящую ветку, а здесь качнуться в сторону, потому что ветер отнесёт пламя на меня, и надо уклониться. Я откуда-то знаю алгоритм движения, знаю, в каком темпе – танцуя – должна пройти тот или иной участок, на какие угли наступать, а на какие нет. Страха нет. Техника движений у меня профессиональная, это я понимаю, даже во сне понимаю. Знаю, что вокруг – зрители, но мне это не мешает. Есть ощущение привычности того, что делаю. Сон с продолжением, с множеством деталей, которые разнятся раз от разу, что и подтверждает – занималась танцем профессионально, долгие годы. Второй – танцую на какой-то платформе среди мощных колонн, при свете светильников? масляных ламп? факелов, всегда ночью, в белых одеждах, в каком-то храме, каждый закоулок храма мне знаком, темно, холодно среди камня. Танцую, глядя на Луну. Третий – танцую первобытные танцы, пою, слышу, изображаю шум ветра, листвы, движения животных. Знаю, что изучаю эти древние танцы. При исполнении танца плодородия в меня стреляют, это всегда в момент напряжения, нарастания животной сексуальной силы. Четвёртый – у меня непослушное тело, но кто-то внутри меня заставляет моё тело двигаться. Здесь снится, что в меня стреляют.

В последний раз дежурю. Робкий огонёк, осмелев, начал облизывать тонкие сучья. И вот уже всё разом воспламенилось. Запылал таёжный костёр. Сварили утром жиденькую манную кашку без масла и жиденький чаёк. Сегодня последний маршрут. Кончились продукты, и грядёт на заимке завтра общий последний сбор. Прикасаюсь губами к прохладной живительной струе ручейка. Тоска по Володе, хочется к нему лететь. Чувство цельности с ним такое, что в какой-то момент действительно взлетаю, вижу его, идущего по долине внизу с рюкзаком в цепочке других. Кричу изо все сил: «Я здесь! Я люблю тебя!» Вижу, что он забеспокоился, запрокинул в небо лицо. Возбуждение запульсировало по волокнам моей нервной системы, будто он рядом и сейчас коснётся моей руки, задержит её в своей ладони. Гулко билось моё сердце от усилий опомниться, и прерывалось дыхание. Подумалось в этот момент, что любовь, говорят, окрыляет.

Выходим к Хушме, на Пристань. По традиции топится перед общим сбором баня. Народ приводит себя в порядок после маршрутов. Как ни странно, но я не знаю, что такое баня по чёрному. В очень тесное помещение, в котором сложно распрямиться, набиваются женщины. Пол холодный, на уровне лиц нечем дышать Общее весёлое оживление, разглядывают друг друга, моё тело одобрили и это приятно. Мне дурно, не могу вынести духоты. Но терпеливо сношу экзекуцию: узнав, что в бане первый раз, женщины стараются продемонстрировать мне её прелести. Выхожу на свежий воздух, обнимаюсь с сосной. Весь мир вокруг меня вертится волчком, а я ось. Делаю несколько шагов, цепляюсь за следующее дерево. Вроде остановилось всё, и пройти осталось мимо костра, у которого сидят мужчины, почти весь состав экспедиции. Храбро делаю несколько шагов и валюсь, теряя сознание, на землю у самого кострища, им в ноги.

Очнулась в избе на нарах. Выплываю трудно. Очень стыдно за свою слабость. Слышу голоса:

- Вот угорела с непривычки!

- Да голодная она, ничего не ели весь день.

- Дайте ей тушёнку, да не эту, а разогретую.

- Поднесите к носу, пусть почует!

И вправду в нос проникает великолепный аромат разогретой тушёнки. В полутьме знакомая улыбка

- Ты чего народ пугаешь?! Очнулась, слава Богу. На, ешь, половина банки – твоя.

Пытаюсь подняться и валюсь, опять дурнота. Володины чумазые пальцы цепляют в банке кусок тушёной говядины и кладут меж губ. Машинально сглатываю. В животе урчит так громко, что все хохочут: подействовало лучше нашатыря! Народ выходит, чтобы было для меня больше воздуха

- Твой обморок после бани я принял за хитрость. Поймал тебя на руки, отнёс в избу и положил на нары. Все смотрели на нас с изумлением, но мне было уже всё равно. И только тут понял, что дело плохо, и стал кричать, что нужен нашатырь. В избу набился народ, все стали давать советы. Ты ешь, а то завалишься ещё.

Чуть позже выхожу на улицу. Свежо и замечательно под открытым небом! Вот только не могу смотреть на еду. Сочувствующий и очень цепкий взгляд Командора, раздевающие любопытные взгляды мужчин, деликатно отводящих глаза, когда взгляды встречаются.

Через час, распаренные и умиротворённые, все вернулись из бани, и мы толпой идём на Заимку. Рассказываю Володе о сне, в котором видела его наяву.

- Мне почудилось, что ты меня зовёшь. Я даже огляделся. Ты всё записываешь, сидишь над своим дневником. А я просто живу и запоминаю только хорошее или страшное. Мне тоже снились сны. Снилось, что я ищу детей в развалинах города Новосибирска после атомной бомбёжки. И вижу взрывы, и жар чувствую от огненного шара. Вот как нас запугали постоянной атомной истерией! И наша с тобой любовь такая же атомная война. Ты пройди вперёд, на нас народ оглядывается.

Часто думаю, что только сама отвечаю за свои мысли и поступки. Переживала сложный момент своей жизни, не замечая, что с какого-то момента попала под влияние егрегора космодранцев, оказывающего воздействие на определённом уровне: меня разглядывали, оценивали, что же во мне такое имеется, что у товарища отказали тормоза морали, долга, здравого смысла.

- Таня, а ты не беременна случайно?

Оглушена, не сразу прихожу в себя. Неясные ощущения чего-то необычного, что со мной происходило, определились. Расспрашивает, убеждаемся, что это возможно и вовсе не случайно.

- У тебя волосы светятся как нимб… Милая, я не знаю, что делать. Не потяну две семьи. Ты сильная, тебе решать. И я не могу потерять своих детей. Вот мечусь. Ты реши сама.

Меня знобит. Тяну руки к благостному теплу костра, пытаясь сохранить его. Всякое моё движение, всякое действие вызывает любопытство. Хотелось стать невидимой, никому не попадаться на глаза. Прячусь в спасительную темноту, но она обдаёт холодом, начинается озноб. Прощальный сбор. Много пьётся, теряется корректность и осторожность. Не потому, что много спирта и пьют много, спирта даже не хватает. Ему нужно было окунуться в эту слабость, сильно опьянеть. Ожидание ощущения неловкости и стыда за поведение Мне нужно устроиться на ночлег и, желательно, подальше от людских глаз. Поёт с компанией. Лезу на чердак избы в спасительной темноте. Он всё-таки меня отслеживает. Забыв об осторожности, лезет ко мне наверх и кричит, что любит. Валит меня на пол и берёт насильно. Плачу беззвучно и без слёз, потому что застывает душа. Этой субстанции вроде бы и нет, но почему так больно? Почти сразу на чердак поднимается и укладывается рядом Шнитке, а на лестнице усаживается Боб.

Карпунинские строчки:

Прощай, Тунгусская тайга.

Прощайте, мёртвые шаманы.

Ложатся белые снега,

А мы на родину шагаем.

Нас ждут российские дома,

К нам дети сядут на колени.

Из тундры белая зима

на белых катится оленях.

Для нас окончен сезон. Уйти по тропе налегке не удалось, каждый уходящий уносил с собою пробы. Мы сознательно отставали. На Пристани ждал сюрприз: изба была занята. Остановились в ней геодезисты из Туапсе. Молодой красавец, абхазец Лёва, не знал, чем угодить. Он никак не мог понять, что мы терпели лишения в тайге за собственные деньги, ради идеи. Но был счастлив, что наши пути пересеклись, что он может позволить подарить нам литровую банку восхитительного персикового компота, для него завозят ящиками на вертолётах, потому что он без персиков не может работать. Выслушав рассказ о Тунгусской катастрофе, страшно удивился, он и понятия не имел, что рядом эпицентр. Ради этого случая жертвуется ещё одна банка компота в мою пользу.

У Володи несчастные больные глаза. Он заботлив. А у меня стынет от ужаса душа. Идём в рудничный посёлок, где добывают ценнейшее сырьё полевой шпат. В посёлок летает вертолёт из Ванавары. Странно, не помню дороги. Помню, как пью с ладони холодную от мерзлоты и прозрачную воду Чамбы, помню крик чаек. Помню, как в какой-то халупе угощали чаем и старик подарил мне два чистых огромных кристалла. Господи, у меня ничего не получается. Не могу я сделать, что хочу. Сделай Ты, если есть на то Твоя воля.

Есть вещи, которые ранят в любом случае. Внутреннее ощущение потери. Мужчина предоставляет женщине право быть сильной, это ужасно. У женщины нет выбора. Надо либо выживать, либо умирать. Стоит ли он того, чтобы за него умереть? Меня никто в целом свете не ждёт. Нет дома, нет работы, а, значит, нет прописки и зарплаты. У меня не было и отчего дома, в котором меня бы поддержали. Мне некуда принести ребёнка. «Я пропал», - повторяешь ты снова и снова. Я делаю выбор. Сроки поджимают. Пока устроюсь в Новосибирске, пройдёт некоторое время. Надо торопиться, и я делаю единственный возможный на тот момент выбор – иду вечером тайком в поселковую больницу и прошу помощи у незнакомых людей. Думала, моего отсутствия никто не заметит, я успею вернуться. Но через час в окошко заглядывали Володя и Командор. Сказала им, что отравилась консервами, и мне промыли желудок. Сделали вид, что поверили.

А потом сидели в клубе неделю. Вылеты самолётов из Ванавары не производились, пока взлётная полоса мокрая, земля аэропорта, залитая дождями и первым снежком, никак не просыхала. В большой комнате лежали на полу рядами спальники и одеяла. Народ, все бывшие туристы и экспедиционники, был неприхотливый. Ждали терпеливо, рассказывая каждый день по очереди о своих профессиях. Было интересно. И я рассказывала о тонких плёнках, интегральных схемах. Много пели, я слушала и старалась записать слова, а Воробьёв был в ударе. Ему пелось. Книги – часть жизни любого нормального человека, а здесь их не было. Я читала «Блюда французской кухни», удивляя народ. Кто-то из наших и увёл там у меня эту книгу.

Боль душевная мучит постоянно. Гнетёт неопределённость. Голова раскалывается ещё и от всей этой неустроенности. Но я счастлива, потому что я больна и любовью. У меня есть мой мир. А любовь к женатому, что попытка плыть в намокшей одежде. Тянет на дно, когда хочется плыть, плывёшь, пытаешься плыть. Так хочется иметь свой дом, маленькую пристань, куда можно будет возвратиться. Так мучительно переносить чужое любопытство, недоброжелательность, к счастью, немногих, коллектив КСЭ замечательный, способный на горькие шуточки. На людях заметная отчуждённость Володи. Это правильно и неправильно. (Там, в Ванаваре у меня навсегда сжалось горло, стала плохо видеть).

Заметно уходит лето, хотя всего лишь середина августа. Густой туман по утрам скрывает посёлок. Исчезли комары, но появился мокрец – микроскопическая, объедающая кожу до мокрого мяса, кровососущая нечисть. Наконец солнце. Вечером закат над тайгою, когда диск его потерял чёткость, свой оранжевый цвет, становясь красным. Цвет густел, становился фиолетовым, потом тёмно-вишнёвым. Это, считают здесь, к морозу. Утром земля замёрзла, и мы улетели.

- Никогда не трать свои силы на выслушивание жалоб, - учила меня бабушка. - Счастье – это дорога между несчастьями. Будь терпелива и наполняй работой каждый день

Записала в дневнике в Ванаваре ещё, что нужно будет сделать. Учить математику. «Для чёткости», - говорил Володя. Учить биологию, языки, психологию, журналистику. Перегибаю листок посередине и на второй половине пишу, каким образом всего этого достигать.

Жизнь устроена страшно. Она разводит даже любящих людей. Всё просто. Я мечтала о нём, его сибирской широте больше, чем он о своём женском идеале. Утешилось его сердце, обнаружилась в нём гордость и страх скорее, чем любовь. На Тунгуске мы с ним страшно простились.

- Не по Сеньке шапка, - сказал он на прощание - Ты, как солнце, ослепила меня, я ничего не вижу и не соображаю. Мне нужно от тебя отодвинуться. Ты сильная, а я не знал, что слаб. Тебя слишком много, я не могу тебя удержать. Не по Сеньке шапка. Мне страшно и стыдно смотреть тебе в глаза. Мне хочется умереть. Я боюсь с тобой прощаться.

Воробьёв уехал, улетел, случайным бортом, не попрощавшись. Он исчез тихо. Не ушёл, сбежал. Не попрощавшись. Я улетала оттуда в полном смятении и без него. Думала, что поставила в Ванаваре точку, загнав в себя боль. Но, оказалось, Тунгуска - пролог моей любви и сибирской жизни. Познание Сибири продолжалось.

Мне удалось устроиться на работу в один из институтов Академгородка почти сразу. Меня взяли, потому что наступила осень, и кого–то надо было направить на уборку картошки. Для этой цели практиковалось брать на временную работу молодых и отправлять их в колхозы. Меня и отправили. Спали мы на полу недостроенного гаража, у которого были боковые стены и крыша, но не было торцовых. Я жестоко простудилась, не успев окрепнуть после голодного лета без витаминов. Увиделись мы в больнице, куда меня привезли без сознания из Тальменки. Володе сказала Наташа, что я там. Пришёл навестить. Попенял, что в экспедиции узнали о моём состоянии. Он не помнил похода в Ванаварскую больничку.

- Мы про твоё состояние поговорили, и я забыл, потому что так ничего и не понял. Или не хотел понимать и помнить. Психика моя так защищалась. Поверил, что отравилась. Узнал я об этом от Васильева уже в Томске. Ему выговорили в Ванаваре местные, что негоже девочек портить.

Рассказал, как прошли дни после расставания

- Я чуть не погиб. Самолёт попал в грозу и не смог сесть в Красноярске, улетел в Канск. Мы сели в Канске, вынужденная посадка. Было страшно, и я понял, что люблю жизнь и всех женщин вокруг. Особенно ту, что сидела напротив с двумя детьми. Все были в ужасе. Дети плакали и по пыльным ногам женщины текли их слёзы и проделали несколько чистых белых дорожек-ручейков по коленям и ниже. Меня эта картина потрясла так, что я почти влюбился в эту мамашу. Но это потрясение меня не вылечило. Она мне нравилась (и что тут такого?) Тут было не до секса и возбуждения. Это было что-то другое. Константин Воробьёв в своей повести рассказывает, как он бежал из плена и на хуторе увидел русскую женщину, угнанную на работы в Германию. Женщина, поняв, что это свой, ахнула, воскликнула "наш" и тут же опрокинулась на спину, отдаваясь "своему" мужчине. Вот это отношение к "своему" в беде вовсе не разврат и не сексуальная распущенность. Это любовь.... В самолёте у меня в висках стучали стихи:

Хиросимой и Нагасаки

Подрастают мои сыновья.

И про тебя строки:

Та, которая тихо и ласково

Называла меня «Малыш».

Стихи так и не сложились. Слишком сильное волнение не располагает к поэзии. Надо быть чуточку спокойнее и ироничнее. Ирония – это муза Пушкина и моя. Прости за наглость. Я ощущал только трагедию и стыд. В голове всё время вертелись стихи, и никак не складывались. Ты называла меня "Малыш", а мне это напоминало название одной из первых атомных бомб. Вот и вертелось в голове фраза: "Хиросимой и Нагасаки подрастают мои сыновья". Я рассказывал тебе, что мне снились атомные кошмары. Всё слилось в одной куче. Впору застрелиться, И я действительно чуть не умер, пытался застрелиться. Промазал.

Я поняла, что надо выжить и сохранить любовь и самих себя. Победить прошлое в себе и в самой КСЭ. Я не хотела терять. Потом была работа в Институте физики полупроводников. Он приходил из своего Института математики, и мы вместе ходили на обед. Я ночевала в институте на лабораторном столе, потому что у меня не было дома, и я не смогла сразу снять комнату без денег. Когда меня засекла охрана, сняла угол у пьяницы дворника на Жемчужной за работу вместо него. Пришлось для этого перейти работать на ВЦ. Спала, как собака, на полу за шкафом. Володя ко мне туда приходил, несчастный и больной. Голодал, а я срывала его голодовки, кормила картошкой и капустой. Я не позволяла ему делать выбор между мной и детьми. Я приживалась на вольном древе Академгородка.

Он уходил из семьи и возвращался. Сделали попытку жить вместе. И он опять ушёл, бросив меня на неоплаченной съёмной квартире. Ещё долго тянулись годы наших мучительных, но наполненных светом отношений, душевных даров и страданий. Нас травили неведомые женщины. Звонили в сорокаградусный мороз и говорили ему, что я жду его в городе там-то, а мне, что он ждёт меня ещё где-то. И мы срывались друг другу навстречу. Самое странное, что мы друг друга находили, хотя нас откровенно разводили, чтобы намучились в бесплодных скитаниях по зимним промёрзшим улицам. Нам отказала от дома Люба Дёмина, некоторые друзья. Но принимали другие. Однажды закрыла дверь в свою жизнь, спасая его и себя. Стучались и стучимся в неё временами, на протяжении сорока лет, с обеих сторон. Из семьи всё же ушёл навсегда. Потерял работу. Уехал из города. Всё это и надо было стерпеть, состояться мне и моей женской судьбе, а ему заняться наукой и решать самые трудные инженерные проблемы с надеждой на ХХ1-й век.

Казалось, судьбы разошлись. Но когда откровенность и сокровенность сливаются друг с другом, рождается любовь. И это то, что нельзя навязать со стороны, что изливается изнутри человека. Говорят, что совместные испытания и общее дело любовь навеки скрепляют. Что-то ушло сразу же, когда утешилась его гордость, когда недостижимое было достигнуто, а высокое встало вровень – мы испытали на себе священный огонь любовного безумия. Но матрица любви в нас осталась.

Пишем письма друг другу. Из них узнаю, как жилось и живётся. С годами мы стали ближе друг другу, хотя десятилетиями разделяют нас тысячи километров. Рассказал, и мне это было приятно, как пытался написать стихотворение о нашей чамбинской стоянке:

- Потом, много лет спустя, я пытался описать этот эпизод в поэме «Тропа Кулика». Ничего не получилось. Дёмин, посмотрев на мои строки, сказал, что тема эта очень сложная, тонкая, и о ней нельзя писать «в лоб». Но след остался. Тема его задела. Он долго бурчал:

Красных цветов лепестки,

Ты к ним прикасалась плечами.

А в конце концов он родил-таки шедевр «Чамба, 4-й век», который я сразу спел:

Медные люди медленно ждут на причале

Старые сосны в вечнозелёной печали.

Тайная влага стучит голубыми ключами,

Не надо отчаянья – это ведь только начало.

Тихо прильни, золотыми склоняясь плечами.

Слышишь, как птицы над чёрной водой прокричали.

Красные лилии, слейтесь в венке обручальном.

Не надо отчаянья – это ведь только начало.

Молчанье над Чамбой – над вечным покоем молчанье.

Мы завтра на Север дорогу прорубим мечами.

Нас тысячи стадий, нас тысячи миль разлучали.

Не надо отчаянья – это ведь только начало.

Дёмин думал о своём, я – про тебя. Это всё было про нас. Но вот запись песни, наверное, не сохранилась. Это такое эпическое, былинное произведение. Жаль, если пропало.

Так получилось, что мы потрясли своею любовью устои экспедиции. Эхо до сих пор отдаётся. Произошло попадание во время. Назревали перемены, мы оказались на переднем крае. И мы оба не виноваты, что угодили в момент, когда интеллигенции живётся худо, нет квартир, и зарплаты едва на жизнь хватает. Не построили мы для нас дом. Мужчине нужно было всё и сразу. Я отдавала и отдаю, что имею. А тогда нужно было просто выжить. Вытерпеть. Получила дар, за который благодарю. Я не изменила Тунгусскому братству, КСЭ, диаспора космодранцев меня приняла. Жизнь оказалась гораздо оптимистичнее.

О чём рассказала, это события, в которых принимала участие, эпизоды моей жизни, мои личные воспоминания. Многое в этом мире изменилось до неузнаваемости, произошли грандиозные сдвиги в социальном устройстве и общественном сознании, Сейчас это, возможно, было бы менее трагично. Наша память так устроена, что в молодости мы часто проходим мимо чего-то важного или замечаем это лишь мимоходом, вскользь. Но где-то, всё же, это оседает, потому что по прошествии лет всё в памяти всплывает с мельчайшими подробностями. Тунгуска в моей памяти почти зрима.

Прочный брак – один из признаков пассионарности, то есть самоотверженности, преданности культуре, принципам, слову. А если эти принципы, слова, культура противоречат биологической природе человека (а это по большей части так), то горе пассионариям. Их мощный творческий темперамент угнетается прежде всего их ложной социальностью. Вот почему пассионарность изредка вспыхивает в ярком этногенезе, а через несколько поколений исчезает в социальном отборе, в разгуле биологических инстинктов субпассионарности: агрессии, насилии, скотского секса, алчности, самости, властолюбии…

И я действительно чуть не умер, пытался застрелиться. Жил, терпел. Надо было стерпеть. а потом заняться наукой и решать самые трудные инженерные проблемы с надеждой аж на 21-й век. Дело в том, что я не мог выбрать между нею и детьми, тем более, что с ней я бы не мог работать в науке. Это был выбор судьбы. И то, что я сейчас есть - результат тогдашнего тяжёлого выбора.

Она рассуждает чувствами и о чувствах. И текст её об этом, о чувствах, а не о законах природы и логических выкладках, к которым я склонен.

Таня права. Жизнь есть и после большой любви. И я ещё не раз влюблялся счастливо и серьёзно. Женился и растил детей, правда, уже не своих. Но никогда более я не испытывал такой страстной, болезненной, всепоглощающей и длительной любви, как с ней. Я и сейчас люблю, хотя какой уж из меня любовник, а из неё любовница.

Насколько я помню, любовь была главным содержанием нашего путешествия. И главным источником событий. До изнурения. Я ей об этом написал, а она ответила, что это сокровенное. И ещё она не понимает сути конфликта города и деревни. Выглядишь там как хищник, а это не так. Азарт – это не жадность, а стремление к первенству.

Настоящая любовь выше морали . Она сама есть высшая норма морали. Ромео и Джульетта сразу легли в постель, а не оглядывались на мнение "общества".

В: (Про секс) Таня ответила, что это сокровенное. Что-то ты эту тему не затронула в связи с Гартвич

Научная фантастика – это про нас, а , фэнтези поттеризм – это про кого? Во всяком случае предшествовали фантастические антиутопии и за рубежом, и у поздних Стругацких. Их творчество от коммунизма "Стажёров" свелось к антифантастике "Жук в муравейнике", "Миллиард лет до конца света" и т.п. Их герои вырождаются в современных науковцев пьющих, растленных и смердящих от неверия в прогресс, даже сам дьявол в конце появился. То же и у американцев после Кларка и Азимова. В романе про планету "Пирр" люди не могут поладить с местной биосферой, в романе Чтобы беззаботно ехать по долам и весям, надо принадлежать к определенному слою. Все вроде нормальны, а мораль противоречит основным ценностям. Эта тема была весьма актуальна в 60-х. Фильм "А если это любовь?" про влюблённых школьников, которых в школе травят. Вечный сюжет Ромео и Джульетта.

Кроме того, любовь противоречит ценностям потребительского общества и не в моде. Читай Воробьёва про "информационный барьер". Теперь в моде "иметь парня" и "иметь девушку". Поимели, а надоело – привет. Только ревность собственника присутствует. Опять же читай "Антропогенез".

Но работа действительно стоит, а я тут чтением занимаюсь, ночей не сплю, лекции не готовлю, исследования свои забросил... и сердце натурально болит, а не фигурально, как у всех нормальных людей.

Дорого же мне обходятся встречи с ней даже за тысячи километров. Других любимых женщин вспоминаю с нежностью и благодарностью, а тебя, любимая, с волнением безнадёжности и болью утраты. Господи! За что мне это?!

Таня, Таня! Вспоминаю наши путешествия и горько укоряю себя. Как же я тебя не сберёг! Какой же я был дурак! Это ведь нас так воспитывали в готовности к подвигам и физическим перегрузкам, беспощадными к себе и людям. Уже много позже на Байконуре какой-то генерал очень хвалил наших студенток за то, что они работали на рисовых чеках до крови из носу, до обморока. Мне хотелось встать и закричать ему, какой он сволочь и преступник. Девчонок замучили как скот, а он радуется.

А сами-то мы кто были на Тунгуске? Прости нас, дураков!

Она написала, что просто любила на расстоянии в тысячи километров и десятков лет. Этого запретить никто не может. И небо у нас общее. Вот и всё.

Это я всегда знал и чувствовал её любовь. Это было такое сильнейшее притяжение, что не было сил сопротивляться, впечатавшаяся в нас божественная матрица любви. . Но получил такую тяжёлую травму души, что так и не смог оправиться. Спасибо женщинам, которые меня спасали в тяжёлые времена. Они меня любили, и я отвечал им тем же. Больше у меня никогда не было такого накала страсти. Но странно, я всё забыл, а её так и не забыл. Всё люблю ту девочку, которой давно уже нет - одно воображение..

Судьбе благодарна за все встречи на своём пути, душа искала поводы и возможности для духовного общения и собственного роста. Жизнь многогранна. Всё же душа человека - полифоническая симфония великих эмоций. Есть основной мотив, идущий через всю жизнь, есть масса других мелодий, которые в совокупности и составляют ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА. Благодарна Дёмину, Воробьёву и всем другим.