Камоцкий Я. | Встречи с Индонезией

Камоцкий Я.

Встречи с Индонезией. Пер. с польск. Д. С. Гальпериной; послесл. М. -А. Членова. М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1982.

192 с. («Рассказы о странах Востока»).

Книга представляет собой описание путешествия, предпринятого автором, научным сотрудником Краковского этнографического музея. в начале 70-х годов в Индонезию. Особый интерес вызывают этногра­фические зарисовки о жизни племен. населяющих места, удаленные от туристских маршрутов, а также картинки, отображающие быт, нра­вы и обычаи индонезийцев.

В четверг 21 мая 1970 года, в 18 часов 55 минут, наш теплоход отошел наконец от причала. До этого сроки отъезда откладывались со дня на день. На борт теплохода,-который, должен был доставить нас в Индо­незию, мы поднялись 19 мая. Наше появление не вызвало восторга у капитана: для команды удобнее, если пассажиры садятся на корабль в последние часы перед отплытием.

Едва мы. ступили на борт, начались поиски моего багажа. В конце концов мое имущество нашлось кто то; заботливо уложил его в рундуки почтового отделе­ния. Багаж у меня. был весьма солидный: два ящика, четыре чемодана, складной велосипед, рюкзак, вещевой мещок с магнитофоном, два фотоаппарата, кинокамера, экспонометр... Хватило бы для серьезной научной экс­педиции. Зато денег... Десять долларов в кармане! А в индонезийском посольстве честно предупредили, что стипендия, на которую я могу рассчитывать, будет минимальная. В Джакарте, правда, я смогу воспользовать­ся гостеприимством милейших супругов Вавжиняк. Но хочется побывать на Суматре, Малых Зондских острое вах, да мало ли где еще. Вот и приходится везти с собой кучу всевозможных мелочей и сувениров, которые облегчат жизнь. в Индонезии и послужат обменным фон­дом при составлении коллекции, тем более что на покуп­ку экспонатов денег мне не выделили и ничего опреде­ленного не обещали. Правда, я получил немалую по­мощь от различных краковских организаций и учреж­дений: Так, фирма «Миракулум»ш,едро снабдила меня кремами и лосьонами. Взял я также изрядное количе­ство флаконов одеколона «Прастары», который, как я слышал, высоко ценят на островах Южных морей. От Краковского кооператива им. Выспяньского я получил прелестных кукол. Фирма «Фотооптика» и Краков-

ский комитет по физической культуре и туризму тоже помогли, чем могли. А министерство культуры и искус­ства оплатило проезд польским теплоходом в Индоне­зию и обратно.. Таким образом, несмотря на весьма скромные финансовые возможности, поездка состоялась.

В коллекции Краковского этнографического музея, где я руковожу отделом внеевропейской этнографии, имеются и яванские экспонаты-куклы театра теней и марионеток, оружие и ткани, привезенные в Польшу в 1900 году исследователем яванской природы М. Раци борским, В наш музей попали также коллекции М. Седлецкого, автора книги «Ява», рассказывающей об экс­педиции 1908 года.

Я увлекся этими материалами и провел большую

работу(составил каталоги, организовал выставки и пр.). В поисках информации об индонезийском искус­стве и отдельных персонажах традиционного театра я перерыл массу литературы, неоднократно обращался в индонезийское посольство. В итоге как это случилось, я и сам не заметил коллекционирование предметов индонезийского искусства стало важным делом моей жизни, а исследования в области культуры Индонезии превратились в страсть. Разумеется, это были всего лишь теоретические исследования, и я боялся, что по разным причинам они таковыми и останутся.

Но правительство Индонезии согласилось предоста­вить мне скромную стипендию, чтобы я мог углубить и расширить знакомство с культурой этой страны, всевозможйые прейятствия преодолены, и вот я поэде всех хлопот и суеты стою на борту теплохода «Янек Красиц кий». В моем распоряжении уютная двухместная каюта. Единственные мои спутники на теплоходе польско-ин­донезийская семейная пара Божена и Анди Кусумади нинграт с четырехлетним сынишкой Сенди. Малыш сра­зу признал меня членом семьи и своим «дядей».

С минуты на минуту теплоход отчалит. Все пасса­жиры на палубе. К мачте подходят два матроса сей­час они спустят польский красно-белый флаг. Пока теп­лоход стоял в польском порту, на его мачте реял поль­ский национальный флаг. Теперь вместо него будут под­нимать флаги тех стран, чьи территориальные воды мы будем проходить.

Позади Балтийское море, Кильский канал, Северное море. 24 мая проходим Ла-Манш. Видимость плохая. А я так надеялся увидеть берега Англии или Фран­ции! То, что Англия скрыта туманом, кажется мне в порядке вещей. Но Франция! Почему не видно ее бере­гов? Какая досада! Послать, что ли, жалобу в Управление польских океанических линий?

На следующий день входим в Бискайский залив. Погода чудесная! Трудно поверить, что это то самое грозное «Бискайское море», которое славится своими штормами, уносящими ежегодно по нескольку десятков человеческих жизней. Небо ясное, но прохладно. С ут­ра вынес на палубу раскладушку и лежу, читаю, гре­ясь на солнышке. Правда, в свитере, куртке и под одея­лом.

В 16 часов объявляется учебная тревога. Мы с Сенди приписаны к спасательной шлюпке номер четыре, ко­торая расположена по левому борту. Нужно бы спу­стить ее на воду, но «авария» такова, что левосторонние шлюпки спускать нельзя. Нам приказано перейти на правый борт (пассажиры шлюпки номер четыре имеют резервные места в шлюпке номер три). Матросы на­чинают спускать обе правосторонние шлюпки, но тут капитан объявляет отбой. Спасательные средства проверены, а больше пока ничего не требуется.

27 мая еще одна учебная тревога, на этот раз проти­вопожарная. Пассажиры в ней не участвуют, так что я могу наблюдать за происходящим со стороны. Должен отметить, что капитан поддерживает на корабле строжайшую дисциплину, требует идеального порядка и Чи сготы. Говорят, «Янек Красицкий» одно из лучших польских судов.   

Пора приниматься за письма. Как объяснил мне по­мощник капитана по хозяйственной части, письма пас­сажиров отправляются в Польшу с капитанской почтой, а там. ужеУправление польских океанических линий рассылает их адресатам. Члены экипажа тоже могут отправлять письма с капитанской почтой.

В Лас-Пальмасе собираюсь сойти на берег. В карман куртки кладу фляжку для вина. Покупать здесь вино чистое безумие. Но как можно побывать на Канарских островах и не попробовать местного вина! Стоить это будет всего один доллар, а у меня их де­сять.

Спускают трап. Помощник капитана по хозяйствен­ной части, как и. все офицеры, прикрепляет к своему летнему кителю синие погоны со знаками различия. Сейчас он выдаст нам пропуска. Странно, но пропуска получаем только Вожена и я. Анди почему-то остался без пропуска. Решаем, однако, идти все вместе. Мой пропуск выписан как полагается, а на пропуске Божены проставлено только ее имя. Видимо, полицейский пограничной службы не справился с ее индонезийской фамилией. Сходим на берег. Полицейский у выхода из порта добродушно улыбается и любезно отвечает на вопрос Анди, как пройти в город. О пропусках никто не вспоминает.

Таксисты наперебой предлагают свои услуги, но нам они не нужны. Окинув взглядом порт, мы отправились в город пешком. Хотелось бы взглянуть на кафедраль­ный собор и музей Колумба, который, говорят, разме­стился в красивом здании, но времени мало в 23 часа нам следует быть на борту. Придется удовольствовать­ся осмотром портовой части города. Узкие, зачастую крутые улочки, много машин, но движутся они осто­рожно первенство принадлежит пешеходам. Автомо­били буквально набиты пассажирами. В четырехмест­ных обычно сидят по пятеро взрослых и по нескольку детей. Дома небольшие, двухэтажные, с эркерами. На плоских крышах длинные телевизионные антенны. Несмотря на поздний час, на улицах много детей. Чуть не в каждом домику лавочка, ларек или закусочная.

Бары «Осака», «Киобе», «Нипура» что за странная, мода на все японское? Однако, если вы рассчитываете увидеть там гейшу, ошибаетесь. Навстречу вам либо выйдет, улыбаясь, дородная матрона, либо, притоптывая в такт музыке, выбежит смуглая черноволосая девушка в брючках. На улицах полно молодежи. Парни в рас­стегнутых полупрозрачных рубашках, в основном бе­лых в крупный рисунок, девушки в мини-юбках или расклешенных брюках, стройные, изящные.

Лавки торгуют изделиями местных кустарных про­мыслов. На витринах быки всевозможных размеров, повсюду разложены и развешаны шпаги ни дать ни взять арена. Заглядываю в одну, другую лавочку. Де­лаю вид, будто хочу купить шляпу. За огромную довольно красивую плетеную шляпу с широкими полями и остроконечным верхом, от которой за версту несет сувенирной продукцией, просят больше двух долларов. В другом месте уличный торговец предлагает шляпу всего за 55 песет. Следует отдать должное вежливости продавцов, которые -вовсе не считают, что если вы осмотрели вещь, то обязаны ее купить. Они охотно берут деньги в любой валюте. В результате я купил две открытки, марки и литр местного вина. Последнюю по­купку я сделал в мрачной портовой закусочной, хозяин которой любезно предложил мне стаканчик на пробу. Вино оказалось приятным.

На улицах много солдат в мундирах цвета хаки с красными нашивками на воротниках и в смешных ша­почках. Один моряк был одет в белую куртку. с широ­кими, расшитыми золотом погонами (среди эмблем я заметил якорь), синие брюки с двойными красными лампасами, на голове белая фуражка. Не знаю, был ли это матрос линейной службы или курсант морского училища, но вид у него был совершенно опереточный. В отличном настроении возвращаемся на теплоход. Стражник в порту и не думает проверять пропуска.

Канарские острова внесли некоторое разнообразие в наше меню, обогатив его баклажанами и новым сор­том хлеба (Анди говорит, что точно такой хлеб выпе­кают в Индонезии; по-моему, это не хлеб, а вата), Те­перь у нас масса фруктов апельсинов, бананов. Но я. консерватор, мне больше всего нравятся яблоки, кото рые нам ежедневно подают к обеду индонезийцы

Когда я однажды сделал попытку обучйтьсй этому, у меня ничего не получилось. Единственным спе­циалистом в этой области среди нас остается Анди: Своими необыкновенно гибкими пальцами он ловко сре­зает кожуру, делая движения от себя, а не к себе, то есть в сторону, противоположную той, какая принят а у европейцев.

Подходим к экватору. Сегодня, прощаясь с север­ным полушарием, я занялся полезной работой: до обеда красил белой краской шлюп-балки, а после обеда зе­леной части бортов, которые один из матросов пред­варительно очистил молотком и железной щеткой.

Сегодня помощник капитана выписывает документы, необходимые для высадки пассажиров.

Индонезия приближалась. Вечером 24 июня мы вой­дем. в Зондекий пролив, а на следующее утро проснемся в Джакарте. сожалению, это не совсем то, о чем я мечтал. Мне хотелось войти в пролив днем, чтобы по­любоваться конусом вулкана Кракатау и островом Пу лоу Серибу.

Погода скверная: душно, влажно, жарко, моросит дождик. Ощущение такое, будто дышишь через вату. Достал чемоданы. Металлические обручи, которыми их стянули в Краковской таможне, успели заржаветь.

Первые шаги по земле

В джакартском порту меня встретил первый секретарь посольства ПНР, специалист по Индонезии Анджей Вавжиняк, с которым я познакомился во время подго­товки выставки «Искусство Южных морей».

Матросы несли вещи, Анджей фотоаппараты, мне достались лишь кинокамера и магнитофон.. С этим не­обременительным грузом я важно проследовал к ожи давшему меня автомобилю с номерными знаками дип­ломатического корпуса. Мы с Анджеем сели впереди багаж разместили сзади. Всякий раз, когда микроав­тобус задерживали, Анджей выходил из машины, что-то кричал полицейскому, и мы двигались дальше. Через десять минут такой езды я обалдел настолько, что даже пальмы и женщины в саронгах перестали меня удивлять. При этом я все-таки не мог не обратить внимание

На чрезвычайно оживленное улйчйое движение. Казалось, в одной только Джакарте автомобилей больше, чем во всей Польше, и все они едут, как мне представлялось, «неправильно», по левой стороне.

Мы подкатили к посольству, разместившемуся в не­большой вилле на улице Дипонегоро. Встречать меня вышла почти вся польская колония. Выпив по бокалу охлажденной кока-колы, мы отправились на улицу Те лук Бетунг, в виллу «Поландия», где живет Вавжиняк.

Вечером познакомился с. балийским живописцем Ньоманом, очень милым молодым человеком, проживав­шим в доме Вавжиняков. На ужин съел с десяток шаш­лыков, но не подумайте, что это так уж много. Каждый шашлык состоит из трех кусочков мяса, нанизанных на тоненький шампур. Шашлыки здесь доставляют на дом продавцы; торгующие вразнос.

С интересом прочитал о том, что написала обо мне местная пресса. По радио сообщили: в Джакарту при­был специалист-этнограф из Польши доктор Януш Камоцкий; 29 июня он встретится с деятелями культуры, представителями прессы и работниками музеев, а 2 ию­ля в его честь будет устроен коктейль... Вот какая я, оказывается, важная персона!

К работе приступил на следующий же день. Почти ежедневно бывал в Мусеум Пусат (Национальном му­зее), изучал местные экспонаты, в библиотеке искал ли­тературу о ваянге. На первых порах работа приносила мало плодов: из-за убийственной жары то и дело за­сыпал над раскрытым фолиантом. Но через неделю я уже привык к местному климату, и он начал казаться мне превосходным.

В посольстве мне поручили вывезти из Бандуига выставку польского плаката. Отправились рано утром на служебной машине. Когда проезжали Богор, води­тель показал дворец, где жил Сукарно. В парке мы увидели ланей. Говорят, у Сукарно было столько жен, сколько ланей в этом парке.

В Бандуиге имеется польская колония, состоящая из шести человек пяти инженеров, работающих в мест­ном авиационном институте, и одной монахини из Кракова.

Мы направились к инженерам, которые встретили меня тепло и сердечно и угостили завтраком.

Далее наш путь лежит к вулкану Тангкубанпераху. Дорога идет вверх зигзагами, еще более крутыми, чем на высотах Пунчак. У входа в Национальный парк нас останавливает сторож и, получив 250 рупий, в виде на­путствия несколько раз повторяет: «Авас, авас... » («Осторожно, осторожно ..»), желая этим сказать, что вулкан дымится и можно отравиться серой. Но сверху идут лю­ди, все целы и невредимы, стало быть, и у нас есть шанс избежать гибели. Погода прекрасная, но кратер в тумане. Надо спешить, иначе упустим время для съемок. А как трудно удержаться и не просить води­теля поминутно останавливать машину, чтобы. снять особенно красивый вид или какое-нибудь чудесное ра­стение. Наконец. подъезжаем к стоянке, где нееколько машин ожидает своих пассажиров и где вертятся тор­говцы, предлагающие удивительно уродливые кубки с грубо намалеванными изображениями Тангкубанпераху.

Спускаемся в кратер. По дороге на нас буквально набрасываются, предлагая услуги, местные проводники. Я охотно обошелся бы без них, но мой спутник берет одного: пусть парень немного заработает. Продолжаем спуск. Красоту окружающей природы трудно.. передать словами. Спешу запечатлеть на фото и кинопленку обгоревшие, выжженные, пепельного цвета стены, за­стывшую лаву, поднимающиеся со дна кратера клубы дыма. А это что такое? Огромные буквы, выложенные, кажется, из бетона. У самого кратера рекламы. «Фольксваген», японская фирма, еще какая-то... Поистине нет предела человеческой изобретательности! Инициалы, выложенные из камней студентами, прихо­дившими сюда в разное время, на мой взгляд, выгля­дят куда симпатичнее.

Внизу жарко. Земля обжигает. Клубы пара поднимаются не только со дна главного кратера, но и еще. откуда-то. Пахнет сероводородом. По словам проводника , температура воды в кипящем на дне кратера бо­лотце 150 градусов. Бросаем в одно из отверстий горсть гравия камешки взлетают в воздух.

Возвращаемся другим путем. В какой-то момент, оступившись, я начинаю ползти вниз. Инженер Градов ский испуганно вскрикивает и пытается схватить-меня за руку. Но обе руки заняты, и потому я не в состоянии удержать равновесие. И лишь когда Градовский берет

у меня фотоаппараты, я восстанавливаю равновесие и перестаю скользить.

Успел сделать несколько интересных снимков, сфо­тографировал, например, путь, по которому плыла лава во время последнегоизвержения вулкана (говорят, тог­да погибло четыре человека).

По возвращении проводник требует 1500 рупий, но в конце концов соглашается на 250. На базаре закупаем фрукты нам сказали, что здесь они лучше, чем тде бы то ни было.

На следующий день мы с Анджеем Вавжиняком ре­шили-устроить званый ужин. Готовим закуски. к вечер­нему приему гостей. Народу будет много человек три дцать-сорок, главным образом деятели культуры. С не­которыми из них мне очень хотелось бы познакомиться. В семь часов гости начинают собираться.

Вот появился бывший индонезийский посол в Поль­ше. Мы тепло приветствуем друг друга, вспоминаем на­шу выставку в Познани. За ужином собеседники рас­спрашивают меня о планах, о цели поездки, маршруте. Я объясняю, что мне хотелось бы сравнить вИечатле- ния Сед.цецкого об острове Ява с моими собственными. Показываю его книгу «Ява», перевожу названия от­дельных глав и подписи под иллюстрациями, Говорю, что хотел бы побывать на Калимантане, но вряд ли удастся: слишком дорого. Заместитель министра и мор­ской офицер, обсудив этот вопрос, попросили меня на­писать мою фамилию. Даю им визитные карточки. Фамилию они усваивают легко, но имя произнести не могут: им никак не выговорить конечное «ш».

Позднее всех пришел невысокого роста изящный ин­донезиец с красавицей женой в мини. На вид-ей не бо­лее 20 (потом я узнал, что ей 36 и что у нее пятеро детей). Маленький индонезиец оказался бригадным ге­нералом военно-воздушных сил. Он обещал мне в случае надобности помочь с билетами на самолет.

Гости разошлись около полуночи. Вечер прошел пре­красно, но я понял, что -еще недостаточно хорошо вла­дею индонезийским языком.

На следующий день Анджей устроил коктейль в честь моего приезда. Собралось около сорока.человек, в том числе заместитель папского нунция, монсеньер Мариан Олесь самый молодой в то время епископ ка­толической церкви, несколько крупных сановников и дипломатов, некий голландский коллекционер. Жаль, что не пришел ни один из приглашеиных представите Лей провинций при центральном правительстве. Их мне особенно хотелось повидать. В течение нескольких часов я расточал улыбки, кланялся, вручал визитные кар­точки и выпивал очередную рюмку водки с кем-нибудь из гостей. Впрочем, я старался иметь под рукой стакан­чик сока, которым, в большинстве случаев заменял вод­ку. Больше всего меня мучилосознание того, как страш­но я коверкаю индонезийские слова,, поэтому я старал­ся по возможности переходить на свой родной язык, об­ращаясь к своим соотечественникам, русским гостям и , к некоторым индонезийцам по-польски.

Накануне приема мне пришлось сходить в парик­махерскую. Анджей повел меня к своему мастеру. По­мещение, в котором находилась парикмахерская, было довольно скромным. Однако постригли меня хорошо, и заплатил я немало: 250 рупйй. За эти деньги я мог бы отправить два письма в Польшу! А что делать? Патла­тый хиппи не может являться с официальным визитом к членам правительства. Единственное утешение: индо­незийское правительство решило предоставить мне сти­пендию в размере 100 тысяч рупий, что, считая по кур­су 380 рупий за один доллар, составит 263 доллара: Да я миллионер!

Итак, меня стригут. На затылке толстое полотенце, спереди простыня. Парикмахер орудует , ножницами лов­ко и быстро. Рядом в кресле сидит Анджей. Вот он от­дает какое-то распоряжение мастеру, и тот снимает с меня простыню, оставив лишь полотенце на затылке, а его место занимает массажист, который начинает массировать мне голову. Его пальцы движутся вдоль ему одному известных линий, крепко схватывают и сильно нажимают на виски, лоб, за ушами, потом массируют затылок, плечи, руки. Надавливает сильно, я чувствую боль, но вместе с тем проходит усталость, ощущается приток свежих сил.

Вскоре после моего приезда в Джакарту «о мне пришел взять интервью местный журналист. Он не знал английского языка, чтосделало это интервью одним из самых мучительных в моей жизни. На вопрос о моих политических взглядах я ответил, что считаю своим долгом знакомить поляков с культурой Индонезии, углуб­ляя тем самым дружбу между нашими народами. Я остался доволен своим ответом и беспокоился только о том, чтобы журналист ийчего не перепутал.

Через несколько дней мы отправились на открытие выставки цветов, где я получил необыкновенно интересную информацию о свадебном обряде, существую­щем в районе Джокьякарты. Об этом обряде живо рас­сказывали несколько экспонатов выставки. Что же это за экспонаты? Два шарообразных предмета у входа, рядом кокосовый. орех в венке из листьев. Как мне объяснили, родственники невесты плетут такие шары из различных растений, имеющих символический смысл. Изделия, сплетенные из цветов и других растений, вы­ражают советы и наказы молодоженам, порой настоль­ко интимные, что их нельзя передать словами. А ко­косовый орех символизирует верность будущих супру­гов.

Во время свадебного обряда двое парней из семьи жениха и двое из семьи невесты вносят в дом вслед за молодоженами циновки. затем они меняются местами, так что циновка невесты оказывается на стороне жени­ха, а циновка жениха на стороне невесты. После этого до конца свадебной церемонии к ним не прикасают­ся. В конце свадьбы все выбрасывается, в том числе и цветы, чтобы вместе с ними ушли печали. Кульмина­ционный момент бракосочетания наступает после повторного обмена циновками, когда молодые берут по три листка бетеля и кидают друг в друга. Хорошо, если они попадают в цель. Это означает: как много листьев у бетеля, так много и людей вокруг, но выбирают толь­ко одного.

Домой возвращаюсь автобусом. Этот вид транспорта в Джакарте тема особого разговора. Интересно, каким образом отчитывается обслуживающий персонал, если проездных билетов не продают? Почему кондукто­ра так кричат? И откуда вообще берутся подобные раз­валюхи? Не иначе как со свалки металлолома или из какого-нибудь музея старинной техники. Я думаю, на одном из них Ной подвозил к своему ковчегу зверей. Спидометров не было у Ноя, нет их и сейчас. Зато у дверей стоят два кондуктора в форменных фуражках с номерами, нарисованными белой краской. В руках пачки банкнотов (разменная монета здесь не в ходу}-. Они зазывают прохожих, предлагают пользоваться автобусами, называют маршрут или пункт назначения. Европейцы считают для себя зазорным ездить в подоб­ных колымагах. Я же охотно это делаю.

Меня давно. интересовала технология производства батиков многоцветных тканей, которые здесь носят все. Хотелось бы своими глазами увидеть, как их раз­рисовывают. Теоретически я хорошо представляю себе это, но видеть не приходилось. Мне повезло: преподава­тели школы, где учатся дети работников консульства ГДР, супруги Герхардт, собрались посетить оДно из многочисленных предприятий, вырабатывающих батики. Я присоединился к ним.

Разыскать в предместье Джакарты нужную нам фаб­ричку оказалось нелегко. Мы долго блуждали, пока я наконец не увидел на. обочине дороги таблицу с над­ писью: «Пабрик батик». Директор фабрики отнесся к нам любезно и охотно показал все, что нас интересовало. Мы увидели, как подготавливают материал для об­работки (это происходит во дворе), осмотрели помеще­ние, где боЛьше десятка женщин сидят у станин, на которых разложены белые ткани. Изготовление вруч­ную обычного батика (тулиса) при помощи специального инструмента (чантинга) занимает около месяца. Его цена приблизительно 7 тысяч рупий. Особенно нам за­помнилась женщина в желтой блузке, разрисовываю­щая прелестный узор «мата хари» («солнце»). Рядом с ией на станине лежал только что, начатый большой ку­сок ткани. На его разрисовку уйдет не менее года, и стоить он будет около 75 тысяч рупий.

Кроме месячного оклада батиковальщицы. получают премию около 3 тысяч рупий за каждый готовый ба­тик. Вот почему они нередко задерживаются около сво­их станин после окончания рабочего дня. У мастериц есть свои любимые узоры или комбинация узоров. Вы­учиться одному узору можно за три месяца. Полное же обучение батиковальщицы длится десять лет. Искусство это непростое. В нем много тонкостей. Очень важно, на­пример, чтобы узор на обеих сторонах ткани совпал. Дороже ценятся батики ручной работы тулисы. Их, как правило, изготовляют. женщины. Узор для такого батика сначала рисуют на бумаге, а затем переносят

на tk&Hb, Разрисовка тулиса требует много времени, й поэтому мастерицы зарабатывают мало. Заработки мужчин значительно больше. Мужчины, занятые чаще всего в производстве батиков для массового спроса, чап 5атиков, пользуются металлическими штампами. Комп-. лект штампов для одного батика стоит от 16 до 36 ты­сяч рупий.

При изготовлении батика-тулис ткань покрывают воском. Кистью наносят широкие полосы на то место, которое на данном этапе не подлежит окрашиванию. Некоторые фирмы поставляют штампы. 51, например, видел батиковые косынки с английскими надписями или с гербом государственного банка. Узоры, на таких изде­лиях получены при помощи штампа, а эмблемы нари­сованы кистью, смоченной в растопленном воске. Рису­нок наносится на ткань тонким слоем растопленного воска, после чего ткань погружается в ванну с краси­телем. При этом окрашиваются лишь части рисунка, не покрытые воском. Затем ткань опускают в горячую во­ду, из которой ее извлекают палками. На той фабрике, где мы были, производятся батики с различными традиционными орнаментами. Существует традиция, согласно которой определенные рисунки закрепляются за не которыми семьями. Молодой директор, фабрики про­тивник этой традиции.

Фабрика сотрудничает с лабораторией, исследую­щей различные виды тканей с точки зрения их пригод­ности для изготовления батиков. С удивлением узнаю, что, чем выше качество ткани, тем хуже она поддается окраске.

Поскольку я интересовался вопросами социального обеспечения, мне сообщили, что на фабрику раз в не­делю приходит врач, который лечит бесплатно, за счет предприятия.

Все это время я разъезжал по Джакарте без паспор­та: затерялся где-то в министерстве иностранных дел. Когда. он наконец нашелся, я немедленно отправился в Главное управление по делам иммигрантов хлопотать о продлении визы. Хорошо, что со мной пошел господин Сукирно, индонезиец, сотрудник нашего посольства, имеющий массу знакомых во всех учреждениях. Однако даже с ним с первого «захода» сделать ничего не удалось. Придется поехать завтра. На разъезды ушел день.

О работе в Музее сегодня не может быть и речи. К себе возвращаюсь пешком. На балконе одного из домов, в котором живут так называемые весьма приличные люди, или, как здесь говорят, «генеральская интеллигенция», сидит девушка с роскошными распущенными волосами. За ее спиной сидит другая и тщательно ищет насеко­мых. Это вполне обычное и вполне приличное занятие, которое называется «менчари куту» («поискать вшей»).

На следующий день снова еду в Главное управле­ние, а оттуда в соответствующее местное управление, где в конце концов добиваюсь того, что мне ставят пе­чать в паспорте. Но как все это происходило, стоит рас­сказать.

Хлопот с документами было столько, что у меня на­чались провалы в памяти. Некоторые индонезийские слова самым неожиданным образом вылетали из головы. Так, оказавшись в местном Управлении по делам иммигрантов, я никакими силами не мог заставить себя вспомнить, что означает слово «бесок» (теперь-то я могу. сказать, что «бесок» значит «завтра»). Как ни старался чиновник растолковать мне значение этого слова не понимаю, забыл. Пришлось позвать на помощь коллег. Пошли в ход все языки мира. Может быть, по-немецки: «Морген; битте» не понимаю. По-французски? Нет. По-голландски? Таращу глаза и протягиваю документы. «Па-русски понимашь?» пожимаю плечами. Ну что де­лать с остолопом, который не знает ни одного языка? Торчит тут со своим паспортом, будто не видит, что у людей чай стынет и газета не читана. Один выход: по­ставить ему печать. Ставят. И тут меня осеняет: при­поминаю индонезийские слова и с изысканным джакарт­ским акцентом сердечно благодарю чиновников за лю­безное обхождение. Надо отдать им справедливость они буквально стонали от смеха. На прощание не за­бываю сказать моим милым собеседникам, пытавшим­ся на разных языках объяснить мне, что такое «бесок»: «thank you», «merci, monsieur», «danke schon», «спаси­бо» каждому на том языке, на каком он ко мне об­ращался. Да, если бы не провалы в памяти, походил бы я сюда «бесок».

В посольстве ПНР меня ждала приятная новость: мне выделили 500 долларов на покупку экспонатов для музея. Обсудили с Вавжиняком, что надо приобрести в первую очередь. Между делом совершенствую свой индонезийский.

На следующий день, облачившись в костюм, еду на джакартскую выставку, где целых полчаса разыскиваю павильон Калимантана. В конце концов нахожу. Внимание привлекает великолепный форштевень лодки, не­много оружия. Несколько парней Ударяют ступами для толчения риса по камню. Кто бы мог подумать, что таким способом можно создавать мелодию?

Затем иду-в павильон Западной Явы, где в этот день устраивает прием губернатор данной провинции. Посетителей выставки сопровождают гиды. Стараясь быть любезным, хвалю все, даже современные батики. Какая то дама пытается разъяенить мне, что такое батик. Сей­час я покажу ей, что и мы не лыком шиты.

Будьте любезны ответить, говорю я, имеются ли в вашей коллекции кроме представленных здесь штампованных изделий батики-тулис?

Вопрос доражает ее своей неожиданностью, но мне некогда долго разговаривать: нас приглашают во дво­рик. Угощают цыплятами по-индонезийски. Вкус у них изумительный, но жгут, как огонь. Выпиваю чуть не це­лую бочку пива, хотя и не люблю его. Не удовольствовавшись пивом, поглощаю огромное количество велико­лепных соков. И все за счет губернатора! Потом нам показали прекрасный балет. Я искренне аплодирую тан­цорам, не подозревая, что сразу же после их выступле­ния сам сделаюсь одним из активных участников ве­селья и что теперь будут аплодировать мне. По окончании концерта игры на англунгах! всем гостям раздали эти инструменты. Теперь мы должны были давать кон­церт сами. Для этого на эстраде установили доску, на которой были написаны цифры. Цифрами же обозначили инструменты. Вначале мне достался англунг с номером 1, но, поскольку он оказался мал для моих рук, его заменили другим, помеченным красной цифрой 3. И вот концерт начался. Руководитель показывал палочкой на тот или иной номер на доске, а обладатель англунга, обозначенного этим номером, должен был потрясти ин­струмент. Это совсем нетрудно, особенно вначале, когда дирижер не торопясь показывал цифры одну после другой. Когда же в ход по шли комбинации ц и ф р и цветов, я растерялся. Хорошо, что на помощь пришла только что выступавшая участница хора. Она следила за дири­жером и подсказывала мне, когда я должен был трясти англунг. Личный инструктор оказался не только у меня. Их приставили ко всем приехавшим иностранным гос­тям.

После концерта начались танцы. Поскольку офи­циальная часть праздника закончилась, некоторые ин­донезийские сановники, сбросив пиджаки, взбежали на сцену и пустились в пляс с прелестными музыкантшами. Их примеру последовал кое-кто из европейцев. Можете вы себе представить векоего польского этнографа, кото­рый со слеидаигом (шарфом) своей дамы мелкими шажками кружится под звуки сунданского оркестра ке тук тилу?

Пятое лицо брахмы

В Джокьякарту приехал доктор Тшебский, несколь­ко лет назад преподававший здесь в университете, зна­ток индонезийской старины. Он пригласил тринадцати­летнюю дочку Вавжиняка Магду и. меня, и мы с удовольствием приняли приглашение. До Джокьякарты 600 километров. По счастливой случайности нас при­хватывает старенький «фольксваген», который как раз туда направлялся. Дорога ужасная, всю ночь нас бро­сало из стороны в сторону, а в воскресенье утром мы прибыли в Джокьякарту. Час был ранний, до встречи с Тшебским еще оставалось время, и мы пошли бро­дить по городу. И вскоре пришли на улицу, где находи­лась католическая церковь, духовная академия, проте­стантский собор, мечеть и медресе. Вот что забавно: улица, на которой сосредоточено столько религиозных учреждений, по вечерам превращается в место сбора проституток.

Еду в музей, где договариваюсь с директором о встрече во вторник утром. Экспозиция великолепна, но нужно еще посмотреть, каковы запасники, как ведется документация и пр. Что же касается сохранности вы­ставленных в музее произведений искусства, то она внушает ужас. При виде картины старинной балийской живописи хочется плакать. Можно подумать, что их экс­понируют специально для того, чтобы как можно скорее погубить. Рассыпающиеся полотна стянуты веревками. А ведь это памятники XVII XVIII веков! В нашем му­зее всего две такие картины. Как мы их бережем! Здесь же их рвут, подвешивая на веревках или прикалывая к экранам ржавыми кнопками. Хорошо, что всего этого не видят наши реставраторы.  

После осмотра музея мы с доктором Тшебским на­правляемся в Водный дворец. Никакими силами не уда­ется отвязаться от кандидатов в гиды. Один из них, осо­бенно настойчивый, занимает в конце концов этот пост. Разглядываю его с любопытством. Он не сунданец, а настоящий яванец и ведет себя типично по-явански: преувеличенно вежливо, почти угодливо, подобостраст­но. По его словам, дворец некогда действительно был водным: из одного павильона в другой переплывали на ,лодках или переходили по подводным коридорам.

При дворце существовала система сообщающихся меж­ду собой плавательных бассейнов. Первым из них поль­зовался только султан. Из него же брали воду для питья. Оттуда вода переливалась во второй бассейн, в котором купались жены владыки, а затем в третий, предназначавшийся для девушек из дворцовой прислу­ги. По углам второго бассейна врыты столбы к ним привязывали лодки, на которых катались жены султана. На той стороне бассейна для жен, которая примыкает к бассейну для дворцовых девушек, возвышается камен­ная. беседка, откуда владыка. мог любоваться купаю­щимися женами. Объективности ради заявляю: со сто­роны третьего бассейна беседка не имеет окна, следова­тельно, подглядывать за девушками султан не мог.

Преисполненный любопытства, брожу по системе ко­ридоров, проложеиных под этими искусственными озерами. Далее спешим в спальню султана. Пройдя караульное помещение (камар джага), мы оказываемся перед небольшим темным домиком. Входная дверь ведет в прихожую, украшенную изумительной резьбой по кам­ню, символический смысл которой нам не. вполне ясен. За прихожей следует спальня небольшое помещение с двумя каменными ложами: одно для султана, дру­гое для дежурной наложницы. По обеим сторонам от спального домика султана выстроены спальные павильо-

ны для девушек. Они почивали на каменных скамьях, внутри которых помещались печи, служившие для обогрева ложа в холодные дни. Рядом с каменными «кроватями» стояли каменные столики, на которые стави­лись лампы. В дальне султана печи нет. Вот какие это были добрые владыки и как они заботились о предста­вительницах прекрасного пола!

Когда-то все пространство вокруг дворцовых зданий было залито водой. Сейчас здесь разросся кустарник, появились отвратительные грязные лачуги

Гид ведет нас в мастерские, где делают самые пре­красные во всей Индонезии батики. Как оказалось, здесь выпускают сувенирную продукцию, в орнаменте которой преобладают фигурки ваянга. Рядом с мастер­ской батиков находится мастерская, где изготовляют куклы для театра теней (ваянг кулит). Выйдя наружу, мы наткнулись на корзины с петухами. Ну конечно, это же странапетушиных боев!

Пора возвращаться. Прощаясь с гидом, даем ему 25 рупий, которыми он делится с парнем, охранявшим наш автомобиль. Такое скромное вознаграждение его не смутило. Видимо, он получит комиссионные от тор­говки батиками за то, что привел клиентов.

Обедаем в суматранском ресторане. В таких ресто­ранах обычно подается масса холодных закусок, стоимость которых не включена в стоимость блюд. Об этом следует помнить достаточно прикоснуться к какой-ни­будь из закусок, как за нее приходится платить. Надо учесть: ведь я собираюсь на Суматру!

После непродолжительного отдыха и ванны в гостинице у доктора Тшебского едем за Магдой все вместе будем осматривать храмы. Первый из них Каласан. Вход в это изящное сооружение охраняют каменные драконы, но их присутствие не помешало летучим мы­шам заполнить все помещение. Драконы невелики по размерам, однако по возрасту это глубокие старики: им более тысячи лет.

Простившись с симпатичными драконами, спешим в Прамбанан. Больше всего в этом храме меня поразила рельефная резьба по камню. Центральный храм посвя­щен Шиве, который, как и все индусские храмы, отнюдь не отличался скромностью своих изображений. Фотогра­фирую все подряд: храм, Шиву, Магду верхом на свя-

щенйой каменной корове в храме Нанди. Что же каса­ется моего патрона, бога-покровителя ученых Ганеши, его я снимаю со. вспышкой. Пусть все видят, как он хо­рош со своим слоновьим хоботом и символами мудро­сти четками и сосудом с водой. Далее мы идем в со­седний, меньший по размерам храм Брахмы. Тшебский фотографирует меня около статуи Брахмы бога с четырьмя ликами. Пятый лик бога Брахмы на фотогра­фии должен быть моим. Этим ликом бог хочет увидеть все, даже то, чего не в силах узреть первые четыре его лика.

Четыре раза в году в этом храме разыгрываются сцены из «Рамаяны». Эти представления собирают мно­жество зрителей, среди которых тысячи богатых ту­ристов.

Тшебский рассказывает легенду о царевне покрови­тельнице храма. Отец царевны погиб в схватке с пред­водителем демонов, бросившим его в озеро. Победи­тель попросил у царевны руки. Она, естественно, не хотела выходить замуж за убийцу отца, но. отказать не решилась, а поставила невыполнимое, как ей казалось, условие: пусть претендент на ее руку в течение одной ночи выроет шесть больших колодцев и пусть украсит их тысячью статуй. Демоны с помощью волшебства вы­полнили эту работу, оставалось установить последнюю статую. Тогда Лара (так звали царевну), сложив боль­шую кучу хвороста, подожгла ее. Петухи подумали, что взошло солнце, запели, возвестив наступивший день. Таким образом демоны не успели закончить работу, и царевна избавилась от нежеланного жениха. Но тот отомстил, превратив девушку в последнюю, тысячную статую. ,

Такова лёгенда о происхождении стоящих здесь ше­сти храмовых строений. Что же касается числа статуй не знаю, не считал.  

Последний визит сегодня в расположенный побли­зости буддийский храм с сотней маленьких святилищ ступ.

На следующий день с утра едем в Боробудур. Тшеб­ский торопит мы дожны добраться до места как можно раньше: в полдень, когда солнечные лучи падают отвесно, невозможно фотографировать. Подъезжаем. Вначале меня ждало'разочарование я предполагал,

Подход к храму будет выглядеть более величествен­но, однако все сооружение становится видно только тог­да, когда подъезжаешь к нему совсем близко. Оно имеет вид грузной, приземистой пирамиды. На протяжении нескольких столетий храм был занесен песками и обрел вторую жизнь лишь в XIX веке.

Покупаем билеты и получаем квитанцию на право фотографировать. Медленно подиимаемся по ступеням пирамиды. Семь террас на нашем пути символизируют оемь буддийских небес. Первое небо, по-видимому, не было достроено до конца. На следующих изобилие рельефных украшений. Чтобы в них разобраться, сюда нужно прийти не один раз. Барельефы на стенах террас расположены двумя рядами: в верхнем сцены из жиз­ни Будды, в нижнем всевозможные символические изображения. Камеиная балюстрада тоже сплошь укра шена барельефами.

На пятом небе кончаются галереи и начинается открытое пространство с бесчисленными ступами: Назначе­ние первой справа особое: в ней находится статуя Будды. Если задумать желание и коснуться носа Буд­ды, оно непременно сбудется. Во время предыдущего пребывания в Индонезии Тшебский выразил желание вновь сюда вернуться и вернулся! К сожалению; сего­дня все его попытки коснуться носа Будды не увенчались успехом: Тшебский не смог втиснуться в ступу. Впрочем, стоящий рядом с нами старичок утверждает, что коснуться надо не носа, а руки Будды, сложенной в Мандру. Во все щели ступы воткнуты бесчисленные палочки для воскурений, а на платке, разостланном перед нею, лежат деньги. Думаю, что старичку-сторожу не­дурно живется под покровительством Будды.

Устроившись на основании самой высокой ступы, лю­буемся долиной, со всех сторон окаймленной горами. Храм стоит на возвышении. Говорят, раньше это. был остров, куда паломники добирались на -лодках. Сейчас никаких следов этого не осталось. Видимо, в результате землетрясения вся вода ушла.

Боробудур в настоящее время частично реставриру­ется. Одна его сторона в строительных лесах из бам­бука. Но, говорят, за последние годы ничего не измени­лось. Глядя на фотографии, сделанные несколько лет назад, я убедился, что леса как стояли, так и стоят.

Один раз в году, чаще всего в. мае( здесь отмёчаетсй большой буддийский праздник, на который съезжаются верующие со всего мира. Главный алтарь расположен под могучим деревом, стоящим у подножия храма и вы­росшим якобы из ветви священного дерева, под которым родился Будда.

Должен признаться, я. немного отвлекся во время осмотра храма/ Виной этому красивая девушка в ба тиковой юбке, точнее, в каине. Канн это прямоуголь­ный кусок. ткани, который несколько раз обертывают вокруг бедер. На мой взгляд, девушка неправильно но­сила каин: когда она садилась, у нее обнажались коле­ни. Я решил, что это европейка, не умеющая носить на цшнальную одежду. Впоследствии выяснилось, что я был прав лишь отчасти. Девушка действительно была европейкой, но канн носила правильно, в соответствии с модой, принятой в то время (разумеется не среди индонезиек).

Обратно Тшебский повел нас другим путем. Уга­дываю его злой умысел лишить меня возможности еще раз полюбоваться девушкой. Но это ему не удалось на одном из нижних небес мы все-таки ее встретили, а когда сели в автомобиль, наша прелестная не­знакомка подошла к нам в сопровождении бородатого мужчины в шортах. Она спросила, как проехать к храму Мендут. Очевидно, ей хотелось, чтобы мы их под­везли. Девушка оказалась студенткой литературиого факультета Сорбонны, ее муж, как и я, был этнографом.

По пути останавливаемся у небольшого храма Па вон, на стенах которого везде одинаковый мотив древа жизни. Мы не стали входить в храм, и, когда откуда-то вынырнула женщина с ключами и предложила открыть калитку (ей тоже пригодились бы несколько рупий), мы отказались.

Дальше наш путь лежит к храму Мендут. Тшебский на всякий случай еохранил билеты из Боробудура: раньше они были действительны и здесь. Но времена меняются, и сейчас приходится платить заново.

Построенный на сто лет позднее Боробудура (около 857 года) и восстановленный в 1902 году, храм Мендут существенно отличается от ранее виденных нами храмов. Здесь установлены три статуи Будды, из которых самая великолепная (в центре) изваяна скульптором индийской школы. Будда изображен одетым в прозрач­ную тунику, собранную в складки, с орнаментом по по­долу, в необычной для него позе, по-европейски сидя­щим на троне. Перед статуей, огороженной деревянным барьером, разбросаны свежие лепестки цветов, горят ароматические палочки.

На пути в Джокью на одном из перекрестков выса­живаем наших попутчиков и заезжаем в деревушку, где живут резчики по камню. Перед каждым домом над­гробия, статуи, фигуры Будды и Изображения индуист­ских богов. Может быть, эти мастера потомки тех каменотесов, которые высекали статуи для многочислен­ных храмов? Ведь в. те годы скульпторы, создававшие каменные изваяния для этих храмов, были перегруже­ны работой, и правителям ничего не оставалось, как селить их целыми деревнями, поближе к возводимым сооружениям. Один из каменотесов сказал мне, что он и его сородичи действительно унаследовали свое искус­ство от отцов и дедов.

Много гуляю по Джокьякарте. Какие приветливые и улыбчивые здесь люди! Взять хотя бы вот этого маль­чонку. Заметив, что у меня по плечу ползет жук, под­бежал ко мне и с трогательной заботой сообщил об этом, обратившись не официально «туан» («госпо­дин»), а как к своему «ом» («дяденька»).

Нам всем очень хотелось увидеть погребения Яван­ских султанов. Дорога на кладбище, по словам Тшеб ского, жуткая, через реку. придется идти по деревянно­му мосточку, а дальше добираться на телеге. И все таки мы рискнули отправиться туда, надеясь, что через реку уже построили новый мост. Дорога оказалась ху­же, чем мы предполагали, хотя мост построили, да еще какой красивый!

Вокруг рисовые поля. На различных участках рис посеян в разное время, и мы могли наблюдать все эта­пы его произрастания. Один участок; залит водой, на нем по колено в воде стоит крестьянин и чинит запру­ду, на другом женщины сеют рис, на третьем рис ра­стет, желтеет, а немного дальше уже собран урожай вдоль дороги на полотнищах сушится зерно. За ри­сом поля, разбитые на ровные длинные грядки. Здесь растут какие-то корнеплоды, которые индонезийцы охот ро употребляют в пищу. Время рт времени среди рисовых полей встречаются обнесенные высокими стенами мусульманские кладбища. Неудачное место для захо­ронений: уж очень здесь сыро.

В деревнях спрашиваем дорогу, но понимают нас не всегда. Старики говорят только по-явански. Клад­бище, на котором захоронены яванские султаны, нахо­дится на противоположном берегу реки, на холме. По­ставив машину, идем осматривать могилы; вход оказал­ся закрытым. Кладбище открыто для посетителей лишь дважды в неделю. В эти дни можно взять напрокат яванский костюм, так как туда не пускают в европей­ской одежде, а только в полном яванском облачении и в икате (мужской головной повязке). Тогда мы реши­ли, не теряя времени, подняться на холм и осмотреть окрестности.

Лестница насчитывает 360 ступеней. По дороге то и дело натыкаемся на небольшие кладбища, где похо­ронены простые граждане, жители кампунгов (дере­вень), пожелавшие покоиться рядом с останками своих правителей. Ворота, ведущие на главное кладбище, на самом верху. Как мы выяснили, здесь находятся моги­лы султанов Джокьякарты и Соло. Обе династии род­ственны между собой и делят кладбище пополам. Отсюда открывается великолепный вид на соседние красноватые холмы и на сверкающий за рисовыми по­лями Л аут ан Хиндиа Индийский океан.

Нас приглашают осмотреть здешние мастерские по производству батиков (местные батики очень хвалят), но мы отказываемся, не надеясь увидеть чтлоибо новое. Очень уставшие спускаемся с холма и прощаемся с проводниками к концу прогулки к нашему провод­нику присоединился еще один, и теперь оба требуют платы. Садимся в машину и трогаемся в обратный путь. Навстречу нам попадаются женщины с неприкры­той грудью и мужчины в национальной одежде на дамских велосипедах: в юбках, какие они обычно носят, ехать на велосипеде с рамой было бы невозможно. Дам­ские велосипеды преобладают не только в деревнях, но и в городах.

На следующее утро еду в Академию изящных ис­кусств. Знакомлюсь со студентами, которые интересу­ются, откуда я приехал. Узнав, что из Польши, начинают расспрашивать) о польском искусстве. На мoe счастье, их болнует прёжде всего живопись (если бы речь зашла о скульптуре, я вряд ли смог бы удовлетворить их любопытство). Отвечаю на множество самых разно­образных вопросов, рассказываю о направлениях в поль­ском искусстве, об академиях изящных искусств. Удивляются: подумать только несколько академий, а у них только одна. Выставка живописных работ студентов отнюдь не привела меня в восторг. Плакаты, плакаты, призывающие к разного рода деятельности, направлен­ной на экономическое и техническое развитие страны в. рамках пятилетнего плана. Как при помощи плакатов развивать народное хозяйство, мне лично не вполне ясно.

После выставки нас ведут в мастерскую, где трудят­ся резчики по камню, создавая главным образом статуи национальных героев. Сейчас полным ходом идет ра­бота над памятником какому-то генералу. Знакомлюсь с одним из преподавателей ваяния, о котором мне с гордостью сообщают, что он является автором памят­ника в честь воссоединения Ириана и монумента, установленного перед зданием гостиницы «Индонесиа». На мой вкус это далеко не шедевры. Для меня наи­больший интерес представляют мастерские резьбы по дереву и металлопластики. Здесь завязывается бурная дискуссия о космополитизме и национальном искусстве.

Мне показалось, что слушатели согласились с моим, замечанием о связи их творчества с национальной тради­цией.

С Магдой мы встретились у кратона, дворца джо­кьякартских султанов. Передвижением туристов здесь руководит какой-то мужчина-полиглот, национальность которого трудно определить. Билетов, как и'везде, не продают. Просто вы платите 100 рупий, служащий впи­сывает в книгу число людей с указанием страны, из ко­торой те прибыли, а руководитель назначает гида из числа дворцовых стражников, которые носят саронги, на голове. платки и вооружены крисами; караульные у ворот держат в руках копья. Самостоятельно, без гида здесь ходить не разрешается. Он не только дает пояс­нения, но и следит за тем, чтобы посетители не ходили, куда не следует. Поскольку Магда сказала что-то по индонезийски, распорядитель приставил к нам гида, не владеющего английским языком. Это был яванец, веж-

Лйёый и прйвётлйвый, как й все ero Сородйчи. Йменйб этими качествами они отличаются от жителей Джакар­ты. Да еще. гостеприимством и, я бы даже сказал, не­которой приниженностью. Я: думаю, это в какой-то сте­пени наследие феодальной эпохи. Интересно, что в язы­ке яванцев значительно больше возможностей для пере­дачи иерархических различий, чем в языке Сунданцев. Кроме того, яванцы более строги в соблюдении тради­ций, особенно религиозных.

Должен признаться, от кратона я ожидал большего. В стоящий на резных столбах коронационный павильон, который нам снаружи очень понравился, нас не впусти­ли. Наш гид, проходя мимо него, склонился в низком поклоне. В зале гамелана, оркестра традиционных удар­ных музыкальных инструментов, шла репетиция яван-. ского мужского хора. Что еще мы увидели во дворце? Паланкины, клетки с петухами, несколько витрин с из­делиями из стекла, несколько старинных портретов сул­танов, фотографии членов султанских семей.

По внутренним помещениям кратона бродит множе­ство каких-то полуобнаженных людей, внешний вид ко­торых никак не соответствует нашим представлениям о благопристойности, особенно если учесть, что дело про­исходит в резиденции монарха, ибо султан, как сообщил нам гид, является истинным монархом, потомственным губернатором провинции, пользующейся финансовой ав­тономией. Султан осуществляет свою власть через заместителя губернатора, должность которого также передается по наследству.

Перед входом во дворец находится павильон судеб­ного трибунала, а в стороне небольшая мечеть без каких бы то ни было украшений внутри. Впечатление запущенности усиливает старый барабан, лежащий у двери. На нем некогда отбивали полдень. Истлевший и прогнивший, с продырявленной кожей, он служит теперь складом для молитвенных циновок. По словам гида, эта мечеть предназначена для дворцовых слуг. Султан молится в самом кратоне, в особом зале, куда посети­телям входить не разрешается.

Наш поезд на Джакарту отправляется после полу­дня. Нам взяли билеты второго класса (экономия!). Од­нако Магда и Тшебский хотят их обменять. Оба боятся тесноты и неудобств

Будем еметь с. курами на голових, сказала Магда.

Подчинившись большинству, меняю билеты. Вагон первого класса весьма комфортабельный, оборудован кондиционерами и обставлен раскладными диванами. Можно ехать, сидя в креслах (купе становится, четы­рехместным) или лежа на диванчиках (тогда купе де­лается двухместным). По европейским меркам удобно, но тесновато. Проводница, в зеленом костюме и темно­синей пилотке, разносит чай. Позднее она подает кофе с молоком и булочки с джемом и с яйцами на стеклян­ных тарелочках. А кроме того, маленький пакетик , с орешками. Надпись на пакетике: «селамат    датанг»

(«добро пожаловать») и «терима касих» («благодарим»). Завидная вежливость!

Я:, конечно, заглядываю в другие вагоны, в том числе во второй класс. Здесь действительно тесновато, не так светло и чисто. Но если мне случится ехать одному, обя­зательно поеду вторым классом и с удовольствием вме­сто булочек погрызу печенье.

Неприветливая Суматра

Моя поездка на Суматру, которую я ждал с таким нетерпением, откладывалась несколько раз. Сначала я получил приглашение посетить Медан, где специалисты из Польши построили сахарный завод. Предполагалось даже лететь на его открытие самолетом, который дол­жен был доставить в Медан сотрудников посольства ПНР, высоких индонезийских чиновников, журналистов, ну и меня. Однако по, каким-то неизвестным мне причинам поездка не состоялась.

После того как возможность поехать в Медан отпала, осталась Южная Суматра (Суматера Селатан), куда меня пригласил тамошний губернатор.

Итак, готовлюсь посетить Южную Суматру, соби­раю в Индонезийском университете, ведущем джакарт­ском высшем учебном заведении, материалы, весьма, к сожалению, немногочисленное, о племени кубу, обита­ющем на территории южносуматранских провинций.

И вот я на борту самолета. Билет, который стоит очень дорого, достался мне бесплатно. Если бы не это обстоятельство, Моя поездка сорвалась бы. ЁоР проводница в хлопотах: продает сигареты и газеты, разносит коробочки с завтраками, кофе и джеруки (мелкие ин­донезийские апельсины). В Иллюминатор хорошо видны маленькие островки, при этом просматривается не толь­ко надводная, но и подводная их часть. Иногда можно увидеть дом, одиноко стоящий на острове в окружении пальмовых деревьев. Над Суматрой картина меняется. Джунгли сверху выглядят малопривлекательно. Мутные реки вижу устье одной из них (впадая в море, она оставляет в морской воде длинный грязный след); их русла напоминают обомшелые деревянные корыта. По­ляны среди джунглей похожи на коричневые ржавые лишаи. Не очень-то туда тянет.

Оказалось, что в аэропорту Палембанга меня никто не встречает. Но когда я справился, нет ли кого-нибудь из дипломатического корпуса, вопрос возымел действие: кто-то побежал звонить по телефону, кто-то завел со мной беседу, предложил кофе. Вскоре приехал директор здешнего департамента науки и культуры. Извинился, сказав, что ожидал меня позднее. Мы сели в его джип (другими машинами здесь почти не пользуются) и от­правились в резиденцию местных властей, где договори­лись о встрече с губернатором на послезавтра (завтра в связи с каким-то военным праздником. никто не будет заниматься делами).

Я рассказал о своих планах сотрудникам департамента науки и культуры, местному этнографу и дирек­тору музея. Говорил по-английски, вставляя индонезий­ские и немецкие слова. Директор департамента Мукми нин со времен голландского господства свободно владе­ет немецким языком.

После встречи меня отвезли в правительственную гостиницу, где у входа стоит часовой, а несколько поо­даль танкетка, правда, без экипажа. Гостиница часть какого-то большого комплекса, принадлежащего военным. Среди постояльцев многие носят военную форму.

Спать ложусь в роскошных апартаментах. В моем распоряжении небольшая гостиная, спальня с двумя кроватями, ванная комната. Отель с полным пансионом, причем к услугам гостей как индонезийская, так и ев­ропейская кухня. Я выбираю индонезийскую.

Оказывается, мне предстоит не просто нанести визит губернатору, а принять участие в совещании местных властей. Вхожу в зал, знакомлюсь с одним, потом с дру­гим высшими сановниками. При появлении губернатора все встают. Произнеся несколько слов приветствия, гу­бернатор предлагает в качестве рабочего языка англий­ский. Мне предстоит рассказать о цели приезда, о планах дальнейшей работы. Чтобы подчеркнуть ее значимость, отмечаю, что ЛИПИ (учреждение в Индонезии типа Академии наук) заинтересована в результатах мое­го труда. В заключение еще раз говорю о важности со­хранения традиционной культуры и вручаю губернатору куклу в польском национальном костюме. В итоге гу­бернатор направляет меня к мэру, с которым я провожу очередную беседу, назавтра ’еще одну/ Все идет в ис­тинно индонезийском темпе пьем чай, беседуем, об­суждаем всевозможные ваоианты. Бог знает, до каких пор все это тянулось бы. Думаю, долго. Помог случай: придя в полное отчаяние, я уронил на пол фотографии из Богоников2, прямо к ногам председательствовавшего на нашем заседании главного архитектора провинции, а он один из ведущих мусульманских деятелей. Узнав, что в Польше есть мусульмане, архитектор очень уди­вился и охотно включился в разговор. Я пообещал ему прислать брошюру о польских мусульманах, после чего все сложные вопросы благополучно разрешились.

Дальнейший мой план таков: утром еду поездом до Лубуклингау, а оттуда автобусом в Тугомулио. Хочу осмотреть несколько деревень, жители которых отно­сятся к племени кубу. А сегодня нужно побывать в мусульманском университете в Палембанге, поискать кое-какие материалы об интересующем меня районе. Казалось бы, чего проще. Но нет. Мне, обыкновенному смертному, нельзя запросто забежать в университетскую библиотеку и спросить нужную книгу. Вместе со мной на двух автомобилях едут директор департамента науки и культуры, директор департамента социального обеспече-. ния, чиновник, которому предстоит сопровождать меня в Богоник местечко в Северо-Восточной Польше, населен­ное преимущественно польскими татарами, исповедующие ислам. Примеч. ред.         

Лубуклингау, еще один чиновник неизвестно какого ве­домства и польский миссионер в роли советника и по­мощника в трудных языковых ситуациях. Одну машину ведет шофер (хоть одно неофициальное лицо!), за ру­лем второй сам директор департамента науки и культуры. Всей компанией входим в кабинет ректора универ­ситета, с которым подробно беседуем о моей работе. Пьем чай, фотограф делает памятные снимки, после че­го я и члены сопровождающего меня эскорта вписыва­ем свои фамилии в книгу почетных посетителей.

Ректор предлагает мне осмотреть университет. В ком­нате декана знакомлюсь с преподавательским соста­вом несколькими мужчинами в бархатных шапочках и женщиной в индонезийской одежде то ли секретарем деканата, то ли преподавательницей. Когда мы входим в аудиторию, профессор прерывает лекцию, студенты вста­ют и вежливо приветствуют нас. Факультеты богослов­ский, коранического права и светских наук размеща­ются в нескольких одноэтажных строениях барачного типа. Рядом актовый зал, нечто вроде деревянного сарая, у стены которого свалена груда деревянных скамеек. Немного поодаль стоят небольшие аккуратные до­мики доцентов (так называются все преподаватели уни­верситета).

После осмотра аудиторий заходим в «асрама ванита» (женское студенческое общежитие). Нас принимают в вестибюле, который является одновременно и салоном для гостей. Девушки-учащиеся с любопытством разгля дывают нас через приоткрытую дверь. С нами беседует пожилая дама начальница-магистр (ибу асрама). Две студентки приносят чай и сразу уходят. После чая мы прощаемся со всеми «ибу», которые скромно сидели в сторонке у стены, не вмешиваясь в разговор. Призна­юсь, посещение женского учебного корпуса не произве­ло на меня особого впечатления, хотя сам факт сущест­вования студенток в этих местах свидетельствует о не­сомненном прогрессе. Ведь даже в Европе совсем недавно девушкам весьма трудно было поступить в выс­шее учебное заведение.

И вновь я на улицах города, хожу не спеша, загля­дываю во все закоулки и переулки. Ребятишки просят сфотографировать: «Мистер, фото!» Делаю вид, что снимаю то одну, то другую группку, чтo-то кричит вслед «Оранг беланда» («голландец»). В этом возгласе нет никакой враждебности просто информация. Мое появление в маленьком книжном магазинчике, куда я зашел в поисках карманного словаря, вызывает сенсацию. Три девочки-подростка допытываются: откуда я, давно ли в Индонезии, когда приехал в Палембанг, чем занимаюсь, сколько у меня жен. Последний вопрос задан в шутку: здесь все знают, что в Европе можно иметь только од­ну жену, но я тем не менее любезно говорю, что у меня всего одна жена В ответ мне весело и даже чуть хваст­ливо сообщают, что здесь можно иметь четырех жен. Девушки дружно, кокетничают со мной. Полагаю, что и в качестве жен они вели бы себя вполне лояльно по отношению друг к другу. Словаря я не купил, но с про­давщицами подружился. Всякий раз, когда я во время следующего моего. приезда в Палембанг проходил мимо книжного магазина; все трое радостно приветствовали меня.

О моем приезде в Лубуклингау губернатор уведомил телеграммой руководителя администрации (бупати) района Муси Равас. Поэтому я и сопровождавшие меня чиновники очень удивились, не увидев на станции ма­шины. Переночевав в одной из захудалых гостиниц, на­утро пытаемся разыскать бупати. Но сегодня воскре­сенье, и в канцелярии никого нет. С трудом находим каких-то чиновников, которые ничем помочь не могут: бупати спит, поскольку вчера он принимал гостей по случаю замужества сестры. Надо ждать до завтра, од­нако я настаиваю, убеждаю, объясняю, что мне необходимо сегодня же встретиться с бупати. После долгих препирательств мои спутники, два местных чиновника и я оказываемся во дворе его дома. Стоим, ждем, пока бупати соизволит проснуться. Наконец он выходит, удивленный моей настойчивостью и тем, что я не понимаю простых вещей: сегодня воскресенье и учреждения не работают.

Но позвольте, говорю, я приехал сегодня, а не вчера только потому, что губернатор не мог послать телеграмму, так как была пятница, праздничный день. Какой все-таки день здесь считается выходным? А у меня времени в обрез, я не могу терять его попусту.

У бупати дома нет служебной печати. Пустяки, пусть напишет своим подчиненным письмо. Думаю, они посчитаются с ним не меньше, чем с официальной бумагой. Уломал. Получаю написанную на официальном бланке записку к чамату (руководителю уездной администрации). Завтра бупати обещает послать ему же официальное письмо. Из двух моих просьб (письмо и машина) удовлетворена только одна. Автомобиля не дали. Поехали автобусом, притом мои спутники за мой счет.

С чаматом удалось договориться довольно быстро. Однако он сможет рекомендовать старостам кубу принять меня как гостя только после того, как получит официальное письмо. В его округе есть небольшой го­родок Муарарупит и деревня Синкут. К сожалению, больше всего интересующая меня деревня Травос нахо­дится в соседнем уезде, на который власть «моего» чамата не распространяется. Пока не придет бумага, чамат решил поселить меня у местного миссионера-катлоика, а поэтому мы отправились к нему и в ожидании расположились на веранде, которая, как. о том свидетельствовали стоящие в углу школьные парты, является Классным помещением, где обучают закону божьему. Находящийся тут же небольшой гамелан говорит о том, что хозяину не чужд интерес к этнографии.

Ждать пришлось недолго. Буквально через минуту на веранду вышел и приветливо поздоровался мужчина, на вид весьма энергичный. Чамат объяснил ситуацию и попросил оказать помощь и гостеприимство. Миссионер распорядился снять с повозки мои вещи и, когда я стал извиняться за вторжение, прервал меня, сказав, что рад моему приезду, и добавил, что если я хочу заняться вопросом миграции, то здесь для этого представляется прекрасная возможность: вокруг живут яванцы, пере­селившиеся сюда несколько десятилетий назад. Если же меня больше интересуют кубу, миссия сможет стать моей базой. Нечего и говорить, с какой радостью я согласился воспользоваться приглашением. Без особых сожалений я распрощался с моими очень симпатичными, но совершенно беспомощными «адъютантами» и остался в миссии.

После полудня священник собирался поехать в один из ближайших кампунгов служить мессу, и когда я по­просил разрешения сопровождать его, он согласился. Он поехал первым, а я и ещр одиц желающий присутствовать ita богослужений оправились немного погодя на велосипедах. Приехали в кампунг. Поставив велоси­педы у стены какого-то дома, вошли. Скромный алтарь, несколько скамеечек, у одной стены топчан вот и все убранство. Сквозь щели в крыше видно небо. Двери в остальные помещения занавешены. На стенах порт­реты папы и президента Сухарто, картина, изображаю­щая сердце Иисусово, изображения кукол ваянга, два карандашных портрета неизвестных мне лиц, цветная открытка с котом и попугаем. Светло. На алтаре вме­сто свечей обычная керосиновая лампа. Перед алтарем маленький-столик, накрытый батиковой салфеткой, на нем пластмассовая коробочка с неосвящен­ными облатками и кружка.

Началось богослужение, в котором я мало что понял, так как оно велось на яванском языке. В церквушке кроме меня было двадцать шесть взрослых и подростков. Детей пересчитать не удалось, поскольку они ни минуты не стояли на месте.

На следующий день бродил по кампунгу. Священ­ник пригласил меня после ужина на прогулку. Отпра­вились компанией: впереди две монахини с большими фонарями, сзади я и священник, а за нами несколько хихикающих девушек, которые привели нас к большому крестьянскому дому. Вошли, сняв у порога обувь. Де­вушки сразу отправились на кухню, а мы по-турецки уселись на пол, устланный циновками. Вдоль стен уже расположилось больше десятка мужчин. Некоторые из них были в брюках, большинство же в саронгах. У многих на головах черные шапочки, у двоих типич­но яванские батиковые повязки икаты. На стенах фотографии, какие-то вырезки из газет и журналов, крест и изображение сердца Иисусова. Ясно, что здесь живут христиане. Собрались одни мужчины. Две мона­хини, которых пригласили только потому, что сочли их существами, лишенными пола, и маленькая дочка хозяина, спящая у него на коленях, не в счет. Самый стар­ший седой мужчина в икате с удивительно подвиж­ным лицом, самый молодой восьмилетний мальчуган, степенно восседающий в компании взрослых. Все ведут себя свободно шутят, смеются. Когда разговор заходит о языковых трудностях, которые. меня здесь ожидают, Я смеюсь: сложностями произношения поляков не устрашить. Toт, кто может выговорить: «Piotr pieprzcy wieprza pieprzem» 3, может все.

Между тем из кухни принесли стаканы с чаем и тарелки с какими-то сластями. Женщин, готовивших уго­щение, не видно. Ониподают блюда сидящим ближе к двери, а те передают по кругу. Перед едой собравшиеся произиесли короткую молитву. Миссионер предупредил меня, что не все присутствующие христиане. После молитвы одни осеняют себя крестом, другие лишь слег­ка склоняют головы. Кстати сказать, католический мис­сионер состоит в самых прекрасных отношениях со сво­им соседом, имамом.

После чая и сладкого принесли полные тарелки риса с мясом и овощами, а в конце ужина еще два боль­ших блюда с рисом, но все уже наелись. Снова короткая благодарственная молитва, после которой тарелки гем же путем, каким были доставлены сюда, исчезли. Поболтав немного, мы отправились домой. Оставшиеся, очевидно, еще долго будут толковать о своих делах, шу­тить, курить.    

На следующий день меня пригласили в один из со­седних кампунгов на крестины. Поехали поздно вечером. Мое появление вызывало естественное любопытст­во. Нас усадили в маленькие плетеные кресла. Другие го­сти расположились на скамейках, на полу, на циновках. Мне предложили сигареты отказался: не курю. Но, может быть, все-таки попробую собственное изделие! Ничего не поделаешь нельзя обижать хозяев. Впервые после войны делаю самокрутку. Отламываю кусочек прессованного табака, кладу его на бумагу, подсыпаю несколько зернышек (по-моему, это гвоздика), добавляю немного смолы. Бумажку скручиваю и папироса готова.

Пока местный учитель записывает данные о ребенке, священник готовится к обряду. Я пересаживаюсь на скамейку, а кресла занимают родители. Мать держит на руках удивительно крошечный сверток.. Трудно поверить, что в нем не кукла, а живой человечек. Католики громко читают молитвы, мусульмане почтительно скло­няют головы.

Польская скороговорка, означающая в переводе: «Петр, перчащий борова перцем» и звучащая приблизительно так: «Петр пепшон цы вепша пепшем».   

После совершения обряда женщины вносят огромные плетеные подносы и тазы с рисом, обложенным листья­ми. Особо почетным гостям священнику, учителю, крестному отцу и мне рис подают на тарелках. Вме­сто ложек большие листья какого-то растения. После риса кофе с чем-то вроде мамалыги, напоминающим по вкусу жевательную резинку. Короткая молитва пос­ле еды и гости расходятся. Каждый уносит с собой порцию риса, завернутого в листья.

Моя работа была в самом разгаре. Я намеревался пробыть в селении еще два-три дня, познакомился с интересными для меня людьми, приготовился сделать серию фотографий различных местных обрядов, хотел снять фильм о работе на рисовых полях, как вдруг при­шлось все прервать. Местный бупати счел мое дальней­шее пребывание на территории подведомственного ему района нежелательным. Он запретил чтлоибо снимать. Но почему? В интересах военной безопасности. Так он сказал. Нельзя фотографировать даже ваянг!

Размышляя о причинах подобного, как мне показалось, нелепого решения бупати, я пришел к выводу, что в этом отрезанном от всего мира уголке (отсюда до Палембанга, где находилась резиденция губернатора, ежедневно ходил один лишь поезд, покрывающий это расстояние за десять с лишним часов) чиновники воровали без зазрения совести. Естественно, что они боя­лись, как бы я, наткнувшись на злоупотребления, не раззвонил об этом на всю Индонезию, тем более что в стране как раз велась кампания по борьбе с корруп­цией. Любопытно, что жители спрашивали меня, сколь­ко я заплатил за то, чтобы мне не мешали работать.

Короче, говоря, мне приказали покинуть территорию района в течение двадцати четырех часов. Но поскольку я сумел убедить власти в том, что это невозможно: я Попросту не успел бы съездить в Тугомулио и вернуться , в Лубуклингау, к поезду, о котором я только что гово­рил, срок моего пребывания продлили до сорока вось­ми часов.  

Дальнейшее сопротивление было бессмысленным,не помогли даже хлопоты миссионера, человека, прекрасно ориентировавшегося в обстановке и имевшего большие связи. Моя попытка протестовать кончилась лишь тем, что пригрозили вызвать полицию.

Итак, меня выдиорйют из соображений военной безопасности! И вообще мое пребывание в Лубуклиигау но­сит незаконный характер, потому что мой паспорт дает мне право находиться только в Джакарте, а насчет Лу­буклингау там ничего не сказано. Если же мне так уж хочется остаться в Лубуклингау, я должен съездить к губернатору и получить от него сурат (официальное письмо, документ). Фотографировать без сурата тоже нельзя. Почему? Из соображений государственной без­опасности. Но ведь на территории Тугомулио нет никаких военных объектов, а изучение национальной культу­ры не представляет угрозы для страны. К. тому же от­носительно меня была телеграмма от губернатора, и я приехал сюда в сопровождении губернаторских чиновников. Все это так, но сурат необходим. На мои уве­щевания я слышал одно: «тутуп» («вопрос исчерпан»). В самый разгар полемики мои оппоненты внезапно перешли на немецкий язык и заявили, что они голодны и больше не могут вести беседу. Тогда я потребовал письменного распоряжения о моем выдворении. Сначала никто не желал об этом слышать, потом выдали мне копию письма к губернатору, в котором говорилось, что, поскольку до сих пор не получено письменного под­тверждения того, что я могу находиться на территории района, бупати просит выслать соответствующий сурат. О выдворении ни слова. Еще бы: ведь подобный доку­мент мог бы стать поводом для дипломатического конф­ликта и вмешательства посольства ПНР.

Миссионер, прочитав эту бумагу, развел руками и сказал, что он бессилен чтлоибо сделать. Хотя в ней ни слова не говорилось о необходимости моего немед­ленного выезда, отказ подчиниться может навлечь на меня крупные неприятности. Уж он-то знает, что к че­му повидал здесь немало.

На следующий день я уже был в Палембанге. По­скольку губернатора на месте не оказалось, меня принял его секретарь и попросил подробно написать обо всем случившемся. Если-верить секретарю, бупати был должным образом уведомлен о приезде официальногого стя провинции, то есть меня, текст радиотелеграммы, который разыскали ради такого случая, не оставляет в этом ни малейших сомнений. Позднее, когда я уезжал, секретарь, прощаясь со мной, извинился.

В Палембанге я прежде всего подробно разузнал, где еще кроме закрытого для меня района Муси Равас живут кубу. Оказалось, что представителей этого племе­ни можно увидеть в кечаматане [1] Баюнлинчир района Муси Баньюасин. Мне сказали, что кубу бродячие племена, не признающие над собой никакой власти, и что они вообще «очень плохие люди». На мою просьбу пустить меня к этим «плохим людям» я получил отказ. Что скажут местные власти польскому, посольству, если меня убьют? Поездка опасна, и разрешить ее никак нельзя. Эти разговоры меня только раззадорили. Поду­мать только: первобытное племя! Попасть в Баюнлин­чир мне хотелось еще и потому, что он расположен по­близости от того места, где несколько десятилетий назад побывал голландский ученый-исследователь ван Донген, обнаруживший у кубу черты первобытного атеизма. (Бедные кубу! Служащие голландской администрации, малайцы, их чуть ли не силком выволакивали из джунг­лей и допрашивали. Могли ли они подумать, что при­влекут к себе внимание историков религии и этнологов всего мира и что о них будет написана уйма статей и рефератов?) Мне хотелось бы самому на месте разо­браться в этих вопросах. Не все казалось вполне до­стоверным.

Преодолев бесчисленные препятствия и сделав заявление о том, что слагаю с правительства Индонезии от­ветственность за мою жизнь, получаю разрешение на поездку к кубу. Во время путешествия меня будут со­провождать те самые чиновники, которые уже ездили со мной в Лубуклингау. Надо надеяться, что результг ты на сей раз не окажутся такими же плачевными, какими были в прошлый раз. Один из моих спутников педагог по образованию, автор исследования о племена кубу. Правда, увидев его труд, я испытал некоторое разочарование, ибо ожидал, что он гораздо больше по объему. Но, как бы то ни было, автор много знает о кубу 'правда, только об оседлых, кубу-кампунг.

Из Палембанга автобус по расписанию отправляется в девять утра. Почему-то мы должны явиться на станцию в половине восьмого. После долгого ожидания все наконец втискиваются в автобус.

Тесновато. Если верить табличке, в автобусе всего двадцать пять мест, а набилось. человек сорок. Внешне машина выглядит вполне прилично, но техническое со­стояние ее оставляет желать лучшего. Сломан гудок, не действует спидометр. На бешеную скорость, с которой мы сейчас помчимся, намекают тигры, изображенные на обоих бортах. Тигр эмблема компании, которой принадлежит автобус, названный «чап мачан» («тигровый»).

Итак, уже десять, а мы все еще стоим на месте. Наконец в начале одиннадцатого тронулись. Первую сотню километров проехали довольно спокойно. Правда, один раз на границе уезда нас задержала полиция. Предъ­явили сурат.

Дороги здесь жуткие, машины быстро выходят из строя. Глубокая наезженная колея в красной глине то и дело упирается в огромные лужи и наполненные во­дой ямы. Первое дорожное происшествие я снял на кинопленку. Дальше они стали случаться так часто, что интерес к ним пропал. В наиболее рискованне моменты, когда автобус особенно резко кренился набок и, ка­залось, вот-вот перевернется, я старался занять такую позицию, при которой бы меньше пострадала голова. Триста километров мы ехали двадцать четыре часа! А сколько сломали росших у дороги деревьев! А сколько раз тянули автобус канатом! И это в сухую. погоду. Легко себе представить, что бывает во время дождей. Но в дождь, оказывается, автобус вообще не ходит.

В конце концов мы все-таки доехали до администра­тивного центра кечаматана. Весь первый день ушел на бюрократические дела и сбор сведений о кубу. Здесь кое-что знали об оседлых кубу и почти ничего о бродя­чих, но они-то интересовали меня больше других. В кан­целярии чамата меня подробно расспросили о цели поездки. Никто не возражал пожалуйста, поезжайте, но только к оседлым кубу. Я же категорически настаи­вал, чтобы меня допустили к бродячим. Да не убьют они своими страшными куджурами (копьями) '! Ну хоро­шо, чамат согласен отправить меня к моим кубу, но только непременно под охраной. Этого мне еще недоста­вало! Этнограф под конвоем! Мыслимо ли вести иссдр-

дования в таких условиях! Но как убедить чамата? Ёео. рит ли он в Аллаха? Конечно, конечно, чамат мусуль­манин. Если Аллах уготовил мне скорую смерть, ничто меня не спасет. Выходя из дому, я могу споткнуться и разбить себе голову о камень. Если же бог своей ми­. лостьюдаровал мне долгую жизнь, ни яд, ни куджуры мне не опасны. Разве можно противиться священной во­ле Аллаха? И что вы думаете? Чамат согласился. Сби­тый с толку моими разглагольствованиями, он даже не сообразил спросить, с чего я взял, будто Аллаху угодна моя поездка к кубу. 

У меня: много сведений об этом народе, но все они отрывочны и бессистемны. Большинство кубу уже пере шло. к оседлости. Оседлых кубу в этом районе около 1500 человек, бродячих в десять раз меньше. О бро­дячих говорят, что они «очень плохие» и ни с кем не желают знаться ни с окружающим миром, ни со своими оседлыми братьями, на которых часто нападают. О, если так, иметь при себе одного проводника из деревни оседлых кубу недостаточно. Нужен военный эс­корт иначе убьют!

Бродячие кубу кочуют небольшими группами по 15 20 человек. Они подчиняются только кепала суку (вож­дю, предводителю группы). Кепала ни на какой государ­ственной службе не состоит и нигде не зарегистрирован. Бродячие кубу сохранили древние анимистические верования. Они не изменили своему образу жизни. Известен всего один случай, когда кубу ушел из леса. Это был некий Чучик, который поступил учиться в специальную школу, созданную правительством для бродячих кубу с расчетом на то, что ее выпускники станут чем-то вроде связующего звена между государственной администра­цией и племенем. Со временем Чучик вернулся в лес и теперь живет на реке Медак. Я надеялся его встретить, потому что направлялся именно в те места.

Об оседлых кубу имеются более или менее подроб­ные сведения, но кто знает, в какой мере они правдо­подобны? Здешние чиновники народ приезжий, а не­многочисленные специалисты еще не накопили доста­точно опыта.

Наконец. сборы. закончены, я нанял большую лодку с каютой, и в одно прекрасное утро мы отплыли. Эки­паж состоял из двух человек один работал веслом,

другой стряпал. Лодка сколочена из досок, щеЛй ийже ватерлинии законопачены, борта закреплены десятью парами шпангоутов. Лодка имеет палубу, поэтому про­сачивающаяся в нее вода не слишком мешает пассажи­рам. Кроме того, доска на палубе съемная, благодаря этому воду, скапливавшуюся на дне, можно было легко вычерпать. Каюта выстлана циновками. Она удобна можно сидеть, прислонясь спиной к одному борту лодки и упираясь ногами в другой. Двускатная деревянная крыша каюты покрыта пальмовыми листьями. На кор­ме помост, на 20 30 сантиметров возвышающийся над палубой. На нем находятся переносная Тлиняная печка и небольшой запас дров. Это «камбуз». Такой же помост на носу лодки служит рулевой рубкой; к пере­кладине с левой ее стороны стеблями ротаига привязано весло.

Плывем медленно. Грозу пережидаем под деревьями на берегу. Дождь льет сплошными струями, так что противоположный берег реки почти не виден. По воде прыгают серебристые шарики, как при крупном граде. Обедаем тем, что приготовлено в нашей маленькой кухне. Забавно наблюдать, как наш капитан-яванец огром­ным ножом-парангом режет к обеду мелкие луковицы. Гребец тоже яванец. Вообще же в этих местах живут три этнические группы: оранг-сини (здешние люди), со­ставляющие большинство населения, яванцы и немного­численные кубу. Оранг-сини говорят на «бахаса Палем­банг», точнее, на палембангском диалекте малайского языка.

Подплываем к Баюнлинчиру, деревне, расположенной в устье реки Медак, в 70 километрах от административного центра кечаматана. Деревенский староста принимает меня весьма любезно в своем домике, стоящем, как и другие дома, на плоту, заякоренном у берега. Устраи­ваю совещание с участием моих спутников и нескольких гостей старосты. Обсуждаем, как подготовиться к экс­педиции, что взять с собой и прочее. Кубу живут в каких-нибудь 30 километрах отсюда. Здешние жители о них совсем иного мнения, чем официальные даца. Их не считают опасными или плохими людьми, напротив спокойным, мирным народом, который подвергается такой же беспощадной эксплуатации со стороны скупщиков, как и ж деревш Медак, поддерживающие с кубу постоянные контакты. Амин Бурхан, председатель совета марги (территориальной общины) Лалан у палем бангцев, на чье попечение передают меня мои спутники, решившие на всякий случай держаться от кубу по­дальше и подождать меня в Баюнлинчире, отвезет меня в деревню кубу на реке Медак и через два-три дня при­везет обратно.

В лодке-лавочке покупаю запас риса на дорогу, та­бак, кусочки специально подрезанных листьев для само­дельных сигарет, немного бетеля для женщин и отправляюсь в путь. К деревне кубу подплываем ночью. На берегу мелькают огоньки. Амин говорит, что это горят костры возле шалашей. Однако это еще не конечная цель нашего путешествия. Мы хотим добраться до самого большого селения кубу. В начале третьего причаливаем к берегу. Темно, костры едва тлеют. Выхожу на берег, заглядываю в одну из хижин. Хозяин он, ка­жется, не совсем проснулся смотрит на меня с неко­торым смущением. Со всей возможной любезностью объ­ясняю ему, что очень устал и хочу спать. О цели своего приезда расскажу завтра. Парень попался, видимо, тол­ковый. Он сразу понял меня и немного подвинулся, освободив краешек циновки.

Спал я крепко, а когда проснулся и вышел из хи­жины, солнце стояло уже высоко. Амин о чем-то сове­щался с кубу. Как я напугал ребятишек, с какими криками они кинулись врассыпную! Достаю коробку (же­стяную, конечно: никакие другие не выдержали бы здеш­него климата) с польскими конфетами, открываю и про­тягиваю ребятишкам. Те опять в крик и бежать. Я не сдаюсь сажусь около хижины и, причмокивая, съедаю конфетку. На моем лице восторг и наслаждение очень вкусно! Подхожу к детям. Убегают, но теперь уже не так далеко. Съедаю еще одну конфету, выразительно поглаживая себе по животу. Победа самый храбрый из малышей начинает двигаться в мою сторону. Чтобы не спугнуть его, медленно протягиваю руку с конфетой. Малыш опасливо приближается. Наконец любопытство берет верх, и он издали протягивает ручонку, хватает конфету, быстро отходит на несколько шагов, сперва осторожно, а потом с большим удовольствием съедает конфету и уже смело является за второй. Его примеру следуют дети, за ними появляются мамы. И вот мы уже подружились. Когда все конфеты съедены, преподношу хозяйке той хижины, в которой ночевал, бесценный дар пустую коробку из-под конфет.

Немного позднее пошли в ход сигареты. В результате хорошие отношения установились и с мужчинами. Меня тут же переселили : в другую, более удобную хижину на высоких сваях (значит, более сухую). В прежней сильно тянуло холодом от земли. Хозяева хижины бездетная пара. На одной циновке будут спать хозяе­ва, на другой я, Амин и его племянник, нанятый в качестве повара и прачки.

Нелегко мне было избавиться от своих опекунов, и все-таки я это сделал. Сперва я спровадил Далана, а затем и Амина. По прошествии трех дней, когда они надумали возвращаться домой, я заявил, что уже познакомился с людьми, очень хорошо себя здесь чувствую и никуда отсюда не поеду. Но Амина ждет жена с не­давно родившимся младенцем, она я уверен скучает и нуждается в его помощи, поэтому пусть он съездит на несколько дней домой, а через некоторое время вер­нется за мной. Я же пока займусь своими делами. Немного поартачившись, Амин уехал. А я вздохнул с облегчением. Так туан доктор Януиз Камоки, как меня представил здесь Амин, остался в деревеньке кубу.

Без помощи Амина мне иногда трудно было объяс­няться с кубу. Но в то же время я убедился, что он не всегда точно переводил. Недостаточно хорошо разби­раясь в общественной организации деревни, он часто давал мне ложную информацию.

Для меня осталась неясна роль местных попечите­лей кубу, таких, как мой Амин. Между ними действи­тельно существуют добрые взаимоотношения: Амина хо­рошо приняли, он был знаком почти со всеми жителями деревни. Но связывают ли его с кубу только деловые интересы, или он опекает их как председатель совета мар­та, я не понял.

Кубу живут группами. На реке Медак собралось не­сколько групп, образующих единое целое. Они вместе кочуют и пользуются одними стоянками в лесу. Вождя кубу кепалу местное оседлое население иногда на­зывает раджей. Власть вождя традиционно наследст­венная, переходит от отца к сыну, как в европейских Династиях, если родедь умирает бездетным, к старшему брату. Нынешний вождь кубу, Соманд, брат моего хозяина и мой сосед. Его хижина стоит напротив нашей. Он ничем не отличается от своих сородичей. Хо­дит в т а кой же рваной одежде, живет в такой же хи­жине, как и все, как все, собирает стебли ротанга. Един­ственное, что возвышает его над остальными, это трубка, предмет безумной роскоши. Соманд сын Пилу и внук Дуллмбума. Он сын и внук вождей. Вождь об­ладает абсолютной властью, но в важнейших вопросах совещается с соплеменниками. Я неоднократно видел, как Соманд обсуждал какие-то вопросы с моим хозяином, своим братом. Играл ли брат вождя в таких случаях роль «сенатора» или просто оказывал вождю чи­сто братскую помощь, мне неизвестно.

Скорее всего, кубу, живущие на берегах одной реки н вместе Кочующие по одной территории, состоят в род­стве друг с другом.  

О местах своих кочевий кубу не говорят. Когда я спросил, знают ли они хотя бы, в какой провинции Ин­донезии находятся их стоянки, ответом было: никаких провинций и никакой Индонезии в джунглях нет, а есть только бог и кубу. (Кстати, стоянки моих кубу располо­жены вблизи северной границы Южной Суматры.) На прощание вождь пообещал, что в следующий мой приезд меня возьмут на кочевье. Вот какого я удостоил­ся доверия! А ведь закон кубу суров: человека, кото­рый захотел бы выдать их тайны, они немедленно кара­ют смертью. В отношении же меня они поняли, что я. не преследую никаких коварных целей, не буду высле­живать их и доносить властям. Почему они. этого так боятся? Вероятно, потому, что они больше всего доро­жат независимостью. 

Как жаль, что я не могу себе позволить побродить с кубу по джунглям! Вот когда я мог бы по-настоящему. познакомиться с жизнью этого племени.

Контакты кубу с внешним миром -ограниченны. Это редкие, визиты жителей. соседних селений, приезды странствующих торговцев и скупщиков. Они приплывают. по реке за ротангом, смолой, кожей и прочими товарами. 

Власти пытаются установить какой-то контроль над кубу, хотя бы на время их стоянки на реке, для чего была предпринята даже qonNTPf. обращения бу в ис­лам. Об этом мне подробно рассказали в социальном отделе правительственной администрации Южной Су­матры, где всех кубу считают мусульманами. По рекам, на которых живут кубу, направили специальное судно, груженное учебниками ислама. Учебники раздали. Кубу они понравились: тонкая бумага куда лучше подходит для самокруток, чем листья, которыми они обычно поль­зуются.

Я видел этот учебник. Он состоит из четырех частей. В первой части дается текст на арабском языке, во второй латинская транскрипция текста, в третьей перевод его на индонезийский язык, в четвертой ком­ментарии. Но ведь кубу не умеют читать! Странно, что никого это не смутило.

Слушая рассказы о подобных акциях правительства, я недоумевал, почему вождь кубу не входит в состав совета марги, и лишь позднее сообразил, что ему просто нет дела до какой-то там марги и ее совета.

Соседи кубу, утверждающие, будто представители этого народа не знают семьи, ошибаются. Кубу живут небольшими моногамными семьями. Молодой человек, пожелавший создать семью, переходит в ту деревню, где живет его избранница. Где-нибудь в сторонке моло­дые сооружают собственный шалаш, а вечером жених объявляет жителям Деревни о своем решении взять де­вушку в свой шалаш . Сам факт, что девушка живет после этого под одной крышей с мужчиной, означает, что они вступили в брак. Никакие дополнительные об­ряды или церемонии не практикуются. К сожалению, проверить это мне не удалось: за время моего краткого пребывания у кубу никто не сочетался браком. Брак здесь носит матрилокальный характер, исключая сле­дующие случаи: если умирает жена, вдовец, взяв детей, возвращается в свою деревню; если женится вождь, же­на поселяется у него не бросать же ему своих под­данных.

Никаких преступлений, даже краж, у кубу не бы­вает, однако смертная казнь существует и применяется в двух случаях: в случае шпионажа, если кто-то высле­дил кубу во время их кочевья по джунглям, и когда у мужчины уводят женщину. Такое, видимо, иногда быва­ет, хотя. адюльтера в европейском понимании этого слова как будто нет. 'Как я понял, отношения между полами стройтся на основе строгой нравственности. Муж редко бросает жену, но, если это случается, он должен уйти из племени. Если муЖчина ушел и не собирается вернуться к жене, последняя считается вдовой и может вторично выйти замуж. Мне, правда, приходилось слы­шать и другое: будто покинутая жена обязана хранить верность мужу до конца дней своих и будто мужчина, который захотел бы на ней жениться, рискует головой.

Соманд сказал мне, что на его памяти никто из пле­мени кубу не ушел в другое племя и никто не пришел извне. «Мы прогнали бы чужого», сказал Соманд. А как же быть с версией, согласно которой бывают случаи, когда мужья покидают жен и уходят из племени? Может быть, существует лишь теоретическая возмож­ность подобного развода, а на практике такого не бы­вает? Или мужчина уходит в другое племя, но остается в общине? А может быть, бросивший жену мужчина ро­дом из другого племени и, расставшись со своей половиной, возвращается к своим? К сожалению, недостаток времени не дал мне возможности узнать обо всем бо­лее подробно.

Достойно всяческих похвал отношение кубу к старикам и больным. Рассказывают, что в случае тяжелой болезни коглоибо из своих членов племя приостанавли­вает кочевье и ждет, пока тот не выздоровеет или не умрет. Ждет, сколько бы ни потребовалось времени. Когда однажды пара преетзрелых супругов вынуждена была остаться на реке, племя, прежде чем отправиться в джунгли, на кочевье, соорудило для них большую хи­жину с таким расчетом, чтобы она продержалась в те­чение всего сезона дождей и старики могли спокойно дождаться возвращения соплеменников. Такая система общественной опеки вступает в действие, когда умирает мужчина, оставив семью без пропитания, или кто-нибудь заболевает. На помощь приходят все члены группы. Обычно же мужчины ежедневно ходят на охоту, до­ставляя пищу своим семьям. А если кому-нибудь по­падется большая добыча, ее делят между всеми.

Кубу охотятся с копьями. Благодаря им мужчины справляются даже с крупным зверем. Когда я спросил, не боятся ли они тигров, то услышал в ответ: «Тигры боятся нас». Мне приходилось видеть убитых на охоте маленьких зверьков, напоминающих длинноногих крыс.

Кубу не охотятся лишь на обезьян, змей, кабанов и буйволов (у последних слишком толстая кожа). Пойманных при помощи панчинга (удочки) крокодилов забивают копьями, а Шкуру продают в пераху-токо (плавучей лавке) странствующим по реке торговцам.  

Панчинг это обыкновенный железный крюк, кото­рым пользуются не только кубу, но и сини. Крюк с на­саженной на него приманкой привязывают к стоящему на берегу реки дереву длинным, иногда до 20 метров, ротанговым канатом. Крокодил хватает мясо и заглаты­вает вместе с ним крюк. Каната ему не перегрызть стебли ротаига волокнисты и застревают между зубами. Животное долго мечется, потом устает, слабеет, и тогда его добивают копьями.

Кубу вынуждены покупать много различных вещей: наконечники для копий, одежду, алюминиевую посуду, которую легко носить во время кочевий, лески для удо­чек и т. п. Поскольку денег в джунглях нет,они рас­плачиваются связками стеблей ротанга (икатами) 5 Один икат состоит из ста стеблей. Самая мелкая «монета» икат-кечил (маленький) 50 стеблей. Рубашка стоит 20 икатов, платьице для ребенка 4, пять пачек папиросной бумаги 1, плитка табаку 3. Мужчина в состоянии собрать за день от двух до трех икатов. Ясно, что при существующих ценах им не скопить состояния. Вот почему вся жизнь на реке подчинена заготовке ро­танга. Поскольку поблизости стебли на пальмах уже срезаны, приходится отплывать подальше.

Сегодня я вместе со всеми поплыву на заготовку ротанга. Отправились утром, без четверти восемь, в 8 были уже на месте. Кругом действенные джунгли. Пронзительно кричат обезьяны. Темно, о фотографировании не может быть и речи. Возможно, позже станет чуть светлее. Лианы плотно оплели все приходится прокладывать дорогу ножом-парангом.

Видно, меня считают еще большим недотепой, чем я есть на самом деле. Когда я выхожу из лодки, протя­гивают весло, чтобы я мог опереться. Гордо отказы-

Слово «икат» (ikat) в индонезийском языке имеет несколь­ко значений, среди них «вязать, связывать». Поэтому икатом называют как любую связку, так и головную повязку на Яве и даже способ окраски ткани, при котором перевязывают нитки основы. Примеч. ред.

ваюсь, хотя нахожусь в более трудном положении, чем другие: обвешан фотоаппаратурой. А у них только па ранги. В еще худшем положении находится единствен­ный в компании мужчина (все остальные мои спутники женщины) он несет на спине ребенка, зато его паранг несет жена. Во время работы люди не отдаляются друг от друга. Все трудятся одинаково муж­чины, женщины, дети. Самые маленькие спят на спинах родителей, чаще всего, отцовских. Папы вообще трога­тельно заботятся о своих малышах.

Срезанные стебли очищают от листьев и коры все теми-же парангами. Работают интенсивно приблиэитель но с десяти до трех, затем погружают добычу в лодки и возвращаются в деревню.

Покрытые колючей корой гибкие побеги ротаига об­рабатывать нелегко, в чем я убедился на собственном опыте. Проработав до седьмого пота, я заработал всего несколько рупий.

Нет, не зря я получил пособие от краковского ко­митета по туризму! Сегодняшняя вылаэка в джунгли, когда я прокладывал себе путь парангом, переходил вброд ручьи и болота-, туризм высокого класса. Мало того я научился ходить по джунглям босиком, хотя и боюсь. микробов, которыми кишит каждая лужа.

Работаем, время идет. В одиннадцать я уже сильно проголодался, но сделать ничего нельзя: вернемся толь­ко в три часа, а обед будет в четыре. До четырех никакой еды. Придется потерпеть. И что еще будет на обед? Хорошо бы какая-нибудь рыба! Скорее всего, куп­ленный у торговцев рис с невероятно кислыми мелкими плодами мамау или приправой. Иэ чего эта приправа де­лается, не знаю, но один ее вид внушает мне отвраще­ние. А кубу ее очень любят. Хотя', думаю, и они предпо­чли бы съесть по куску рыбы.

Во время работы кубу перекликались друг с другом. Казалось, вот-вот хлынет ливень. Мужчины быстро со­орудили шалаш, прикрыв его сверху листьями. Заморо­сил мелкий дождичек. Сильно усталый, я вздремнул. Влажно и душно. И все же неплохо спится в джунглях, на куче листьев в шалаше.

В этот день собрали немного фруктов будет при­права к рису. Плоды мамау похожи на круглые, вели­чиной с крупную черешню шишки, желтые внутри и с

большой косточкой. И такие кислые, что лицо сводит судорога. А кубу смеются, им нравятся эти плоды, к то­му же они полезны, в них много витаминов.

Кубу едят два раза в день: утром перед уходом на работу и вечером по возвращении. Ужин это всегда интересно, потому. что неизвестно, что подадут. Зато завтрак без сюрпризов доедаем то, что осталось от ужина.

Стебли ротаига складывают по 100, иногда по 50 и редко по 150 штук. Подсчет для кубу представляет из­вестные трудности, поскольку они не имеют представления о сложении и считают только до десяти. Счет так и ведется: десяток, потом еще один. и т. д. Срезанные стебли ротанга кладут в воду и придавливают камнями. Там они илежат, пока в деревне не появятся лодки скупщиков.

Одна такая лодка пришла при мне. Повезло, потому что нужно было пополнить запас сигарет и купить не­много сладостей детям, а также бетель для женщин.

Я подплыл на лодке, вскочил на палубу. Что такое? Треск? Совсем забыл местные лодки не рассчитаны на такой вес, как у меня. Палуба прогибается под моими ногами. Напрасно я надеялся похудеть на скудном ра­ционе кубу. Нет, мой вес и габариты не для этих ус­ловий. Никогда не думал, что я такой бегемот! Однако торговцы ничуть не испугались за судьбу своего судна и пригласили даже выпить чашку кофе, побеседовать. Европеец в деревне кубу редкость.

В свободное время много купаюсь в реке. Крокодилы, близко не подплывают, да и вообще говорят, что они здесь не опасны. Не было ни одного случая нападения крокодила на купающихся людей. Секрет такого смирного поведения я выяснил позже. Оказывается, на Сумат­ре наряду с опасными крупными гребнистыми крокоди­лами водятся другие крокодилы, которые сами на лю­дей не нападают. А вот комары те хуже крокодилов. Жрут беспощадно. Вот почему на улицах городов и в деревнях по вечерам жгут мусор. В хижинах комаров должен отгонять костер, тлеющий под полом. Но от него проку мало.        

В дождливые дни у всех много свободного времени: идти в джунгли за ротанговыми стеблями нельзя. Сего­дня как раз такой день. Встали, позавтракали как

всегда, рис с плодами мамау и приправой из рыбы. Попили так называемый чай желтоватую воду, ко­торую используют также для мытья рук после еды. Повсюду в Индонезии варят прекрасный кофе, а чай никуда не годится.

Воспользовавшись свободным временем, мои хозяе ва.принимаются за «косметические» операции. Отрезав параигом от пола большую бамбуковую щепку и за­острив ее, жена хозяина Лин кладет голову мужа себе на колени и начинает искать в ней насекомых. На ее лице выражение высочайшего блаженства. Той же щеп­кой она соскабливает шелушащуюся кожу с его рук. Далее супруги меняются ролями.

Жители деревни сегодня отдыхают, а у меня уйма работы. Трое простудились, в том числе маленькая де­вочка, милое, веселое создание; у бедняжки жар, силь­ный озноб. Даю лекарства, делаю компрессы, лечу от расстройства желудка и малярии. Тяжко видеть, как людей трясет лихорадка. Разве им помогут те скудные средства, которые я привез с собой? У кубу нет ни вра­чей, ни знахарей. Говорят, что даже женщины у них рожают без посторонней помощи. Трудно поверить, но это действительно так. Многие в этой деревне страдают кожным заболеванием: шелушится кожа, чаще всего на руках. Лечатся каким-то бальзамом, втирая его в кожу. Кроме того, согрев над огнем больные ноги или руки, деревянными палочками снимают с них чешуйки. Эту процедуру проделывают, сидя на циновках в хижинах у переносных глиняных печек. Мне кажется, эта болезнь имеет инфекционный характер. На руках у сборщиков лиан много трещин и порезов. Человек заболевает, от­того что в ранки попадает инфекция, переносчиком кото­рой, по-видимому, являются чешуйки больного. В сосед­них деревнях этого заболевания нет еще один аргу­мент, говорящий о его инфекционном происхождении. Я обратил на это внимание вождя племени. Он согла­сился со мной и, очевидно, отдал соответствующее рас­поряжение, потому что на следующий день я уже не видел, чтобы ктлоибо соскребал чешуйки над спальны­ми циновками. Каждый делал это над своим костром, и чешуйки сыпались либо в огонь, либо на землю.

У одного мальчика я заметил глубокий шрам вокруг уха. Похоже, что когда-то ушная раковина у него висе-

ла на волоске. Сейчас, правда, кроме шрама, никаких следов не осталось. Оказывается, несколько лет назад с ребенком произошел несчастный случай: ударом паран га ему чуть не отрубили ухо. На его счастье, поблизо­сти оказался приезжий врач, который ухо не то при­шил, не то прикрепил скобами. По подсчетам кубу, это произошло восемь лет назад. Явное преувеличение: в мой приезд мальчику едва ли исполнилось восемь лет. Проверив их сообщения, я выяснил, что два с лишним года. назад в этих местах работали трое французских инженеров и врач члены экспедиции, искавшей место­рождения нефти. Надеюсь, что нефти не нашли, иначе гибель кубу стала бы неизбежной.

Вождю очень понравилась моя пижама, и он пред­ложил в обмен за нее. рыболовную острогу, которая ему не понадобится, поскольку он собирается на кочевье. Я согласился, прибавив к пижаме пачку сигарет. Любо­пытно, что кубу совершенно правильно назвали пижаму «каин тидур» («одеждой для сна») Сомневаюсь, что Соманд будет в ней спать.-   

Теперь у меня есть острога, но управляться с нею. так ловко, как это делают кубу, я вряд ли смогу. Одна­жды я присутствовал при ловле рыбы острогами, прав­да неудачной.

Мы поехали втроем сзади гребец, посередине я, на носу человек с лампой и острогой. Ее бросают только ночью при свете лампы. Ходим кругами, объезжая заросли, светим во все стороны. Рыбы нет. Плывем обрат­но, и тут мои спутники начинают петь. Мелодия сопровождается вскрикиваниями и напоминает мне. песни польских горцев. Значит, кубу умеют петь. А танцев я пока у них не видел. Нет и музыкальных инструментов, даже самых примитивных. Песню я услышал впервые, и то благодаря ночному лову. Прошу их спеть еще, взамен обещаю исполнить польские песни. Думаю, на реке Медак до сих пор не звучали польские партизанские и. молодежные песни. На следующий день записываю паи туны [2] и их перевод на индонезийский язык. Мне кажет­ся, эти песни единственный вид искусства, додестшй кубу.  

Очень красивы джунгли ночью..А их звуки напоминают звуки польских лесов. Лишь один раз мне послы­шалось что-то очень тревожное, будто тигр боролся с буйволом. Оказалось, это просто бегали взапуски обезьяны.

Как-то я нанес визит Чучику, который жил вдвоем с женой Садней. Он был неприветлив, говорил неохот­но и ма'ло, не признавал никаких нововведений, в том числе и крыш из листьев, скрепленных стеблями ро­танга. Такие крыши здесь стали делать по образцу крыш домов на лодках торговцев. Его шалаш был мень­ше тех, какие обычно делают кубу в прибрежных селе нищ. Подобные шалаши ставят также в джунглях, во время кочевий. Его площади (2,5Х 1,5 метра) вполне до­статочно для бездетных супругов. Будь у. Чучика дети, он соорудил бы рядом со своим шалашом еще один

Нелегко было вызвать Чучика на разговор. Но ког­да он все-таки состоялся, я .узнал много интересного о жизни в джунглях и о передвижениях по ним. Выясни­лись любопытные детали относительно имущества Чучика, его хозяйственного инвентаря. Я узнал, что у мое­го собеседника и его жены имеются одни короткие штаны, один саронг, который служит также головным платком, один женский саронг, одна нитка бус для жены, два паранга, два копья, одна циновка, три плетеные сумки, одна жестяная кастрюля, семь удочек с нейло­новыми лесками, один моток тонких ниток, используе­мых для удочек, одна жестяная тарелка, одна миска, один деревянный черпак, одна жестяная ложка, три уже упомянутых нейлоновых мешочка для продуктов, две бамбуковые трубы для хранения воды, одна кор­зинка, одна жестяная лампа, три пустые бутылки, одна добротная лодка, сколоченная из досок, и одна старая лодка, так называемая однодеревка, уже износившаяся и негодная. Вот и все хозяйство Чучика. В других семьях то же самое, ничуть не лучше. Впрочем, кубу не стараются обзаводиться хозяйством: ведь во время кочевий приходится все носить на себе: на левом пле­че оружие и трубу с водой, на спине ребенка, привя­занного таким образом, чтобы он не мешал при бросании остроги, в правой руке или за поясом паранг. Так выглядит бродячий кубу в джунглях. Женщина же не­сет прикрепленную к голове корзину со всем имущест­вом, в руке у неё паранг, на бедре-ребенок ещё на плече также бамбуковая труба с водой. На реке кубу оставляют лодки однодеревки, закрепив их у берега (лодки эти делают обычно оранг-сини), куда складывают все, что понадобится через полгода (печи из обожженной глины и пр.).

Я подружился с Чучиком и купил у него для своего музея кое-какие предметы: дорожную сумку, бамбуковую трубу для воды и кое-что еще.. Красивую циновку, приобретенную в плавучей лавке, обменял на старую: Обе стороны остались довольны обменом. Особенно ра­довалась Садия. А мне, естественно, нужны были экс­понаты, наиболее точно отображающие жизнь кубу.

По словам Чучика, бродячие кубу в джунглях ни с кем не контактируют. Любопытно, Что, живя маленькими группами, они все-таки устают от общения и уходят в джунгли (обычно это бывает осенью) отдельными семьями. Лишь после длительных странствий по джунг­лям семьи встречаются и объединяются в группы по не­скольку семей в. каждой и дальше уже кочуют вместе.

Несколько групп, кочующих вдоль одной реки, об­разуют племя, во главе которого стоит потомственный вождь. Его права и обязанности четко, определены он не столько вождь (это звание звучит слишком по-воен­ному для кубу, которые не ведут никаких войн), сколь­ко судья и хранитель традиций.

Чучик, как и все мужчины, ходит в джунглях в ко­ротких штанах. Голову повязывает саронгом. Согласно обычаю, позаимствованному у сини, мужчины-кубу обер­тываются сароигом только в деревне, на реке. Вся одежда жены Чучика состоит из саронга, повязанного на груди; иногда добавляются бусы или еще какая-ни­будь безделушка.

Мое знакомство с кубу не ограничилось одной дере­вушкой на реке. Я побывал еще в Пелантар Пангеран так назвали деревню соседи кубу. Сами же кубу не употребляют никаких наименований для своих селений. Не имеют названий и мелкие племена их именуют по рекам, вдоль которых они. кочуют. По сравнению с деревенькой, являющейся моей базой, здесь было чисто. Может быть, поэтому в Пелантар Паигеране меньше страдают от кожных болезней. Малярия, конечно, косит одинаково и тех и других.

При моем появлении дети испугались, заплакали, значит, эдесь никогда не видели европейцев. Осмотрел деревню и отдельные хижины. Жилища вполне прилич­ные крыши соломенные, полы выложены древесной корой. Заходят в них по наклонной балке или своеоб­разной приставной лестнице. Правда, лестницу я видел здесь только одну перед входом в хижину вождя.

О зажиточности этого селения говорит наличие боль­шого электрического фонаря на батарейках. По здеш­ним понятиям фонарь очень дорогая вещь, но, гово­рят, вполне окупает себя, давая возможность ночью ловить рыбу.

Заглянув в шалаши, я увидел в одном пластиковый бидон для воды, в другом две бутылки с приправами, в третьем люльку, сделанную из куска материи и стеб­лей ротанга. Люлька прикреплена к перекладине, на ко­торой лежит крыша. Когда женщина укачивает ребенка, все жилище сотрясается.

В одном из шалашей живет маленький, забавный, неуклюжий черный зверек с большой головой и длин­ными острыми когтями. Название его бруанг [3] мне незнакомо. Позднее я догадался, что это суматранский медвежонок. Взрослый бруанг достигает размеров боль­шой собаки. При помощи длинных когтей бруанги ла­зают по деревьям. Питаются фруктами. Вообще-то кубу не любят бруангов, но этот сделался для них чем-то вроде талисмана. Сидя в корзине, медвежонок издает звуки, похожие на стоны. Мне приходилось слышать такие звуки в джунглях. Теперь буду знать их происхож­дение.

Когда пошел дождь, мы укрылись в уединенном шалаше, где жили две небольшие семьи. Нас угостили ко­фе, его кубу иногда покупают в пераху токо.

Интересно было наблюдать, как насаживают на ру­коятку лезвие паранга. Делалось это так: разогретый на огне острый конец параига с силой вбили в заранее приготовленную деревянную чурку. Ударами чурки о землю вогнали лезвие как можно глубже. После этого лезвие вынули, снова раскалили и опять вбили в чурку. Операцию повторяли до тех пор, пока чурка не была насажена достаточно прочно: Тогда ее обработали дру­гим парангом, чтобы она приняла вид рукоятки.

В шалаше, где мы пили кофе, жила обезьянка. Она была привязана стеблем ротаига такой длины, которая оставляла довольно большую свободу передвижения. Прыгая, обезьянка попала в ячейку нейлоновой сетки и запищала от боли. Хозяевам, видно, надоела эта возня, и они тут же решили продать зверька. Девочка взяла обезьянку и понесла в плавучую лавку, а потом возвра­тилась с куском материи и серьгами. Хозяева объясни­ли мне, что обезьянка стоит гораздо больше и торговцы продадут ее с большой выгодой.

В отличие от местных мусульман, которые не любят собак, кубу относятся к этим животным благосклонно. Они кормят их рисом и остатками от завтраков и обе­дов. Из четырех собак, живущих в нашей деревеньке , одна отличается злым нравом. В наказание, за что-то ее привязали около хижины. А может быть, это сделали из-за меня? Своих она знает хорошо, а меня может по­кусать. Кроме собак в деревне есть две кошки и две курицы. В отличие от кошек и собак, которые во время кочевий следуют за своими хозяевами пешком, куры путешествуют в специальных плетеных клетках.

В нашей деревне всего шесть семей 24 человека. На реке Медак в шестнадцати шалашах живут 20 се­мей 80 человек. На ближайших реках Канданг и Ман сау проживает соответственно около 150 и около 75 че­ловек. Речь идет только о бродячих кубу. Оседлые в это число не включены. В отличие от обычных индоне­зийских семей, семьи кубу малодетны. По-видимому, они пользуются каким-то противозачаточным средст­вом. Нормой считается два ребенка. Третий появляется лишь после того, как первые два уже подросли.

Многое о жизни кубу и их верованиях я узнал во время ночных бесед у костра с Сомаидом и Маулахи ром. Разговаривать было нелегко. На языке кубу, на­пример, нет слов для обозначения таких понятий, как «дух», «душа», «божество». Для них существует одно слово: «рох». Лишь после долгих бесед я понял, что есть один великий рох и множество малых и что у каж­дого человека имеется свой рох, который, если человек хороший, после смерти отправляется к великому роху, а если плохой к злому духу ада. Адо обитает в лесу или в реке, но не в селении и является причиной всех бед и болезней. Он олицетворение зла. В противопо­ложность адо великий рох это добрый дух, существо, относящееся к людям благожелательно. Поэтому кубу часто называют его «рох хутан» («лесной дух»), что означает также и «добрый дух», поскольку для них лес еимвол добра.

Другой объект почитания у кубу души предков, ко­торым они молятся и приносят жертвы в виде пищи, различных растений с сильным и приятным запахом, цветов. Отойдя в какое-либо укромное место, кубу за­жигают маленькую витую восковую свечку. Пока она горит, дух находится около них. Оплывающий воск слу­жит свидетельством того, что он рядом и принимает приносимую ему жертву. При этом они говорят: «В при­сутствии духов наших умерших предков мы утоляем го­лод и приносим им в жертву пищу».

Каков обряд погребения у кубу? Завернутого в циновку покойника зарывают в землю, не насыпая на могиле холма. Усопшего снабжают в последний путь пи­щей, бетелем или сигаретами тем, чем он пользовал­ся при жизни. Рядом с. мужчиной кладут оружие, с жен­щиной посуду. Все это мало похоже на первобытный атеизм, который приписывался племенам бродячих кубу. Провожающие умершего люди некоторое время молча стоят у могилы то ли молятся, то ли прощаются.

Пополняю свою коллекцию: за жестяной чайник, куп­ленный в плавучей лавке, приобретаю у Мауви копье, доставшееся ему от отца. Сам он еще слишком молод, чтобы пользоваться им. Второе копье, со сломанной ру­кояткой и сточившимся острием, получаю в обмен на нож из Закопане. Отдал мне его Далан из селения Малого медвежонка (это быстро привившееся название принадлежит мне). Он же сделал для меня новое ост­рие и рукоятку. Третье копье я приобрел у Салина. Этого мне было достаточно. Нельзя же совсем обезору­живать племя. А три копья мне пригодятся (одно подарю нашему музею в Кракове, второе оставлю у себя дома, тем более что именно от такого копья мне про­рочили гибель по приезде в селение кубу, третье подарю Анджею Вавжиняку: в его великолепной коллекции индонезийского оружия нет ни одного экземпляра ору­жия кубу.,  

На обратном пути останавливаемся в маленьком се дении, где живут всего две семьи. Все селение состоит из одного дома, но какого! Настоящий дворец на высо­ких сваях не то что обычные шалаши кубу. Такое жилище вполне может продержаться в течение всего се­зона дождей. Нас встречают молодой человек и два милейших старичка, которые не пойдут в джунгли. По­лучаю в подарок пару необыкновенно красивых птичьих перьев. Позднее обнаруживаю в своей лодке половину большой рыбины.

Снова проезжаем мимо деревни Малого медвежонка. На этот раз мужчины дома. Покупаю копье у молодого человека с татуировкой. У кубу нет обычая татуировать­ся. Это был первый и единственный человек с татуиров­кой, которого я встретил, живя среди них. Завожу не­скончаемый спор с красавицей женой этого человека. Она надела новую, купленную несколько дней назад блузку и ни за что не хочет переодеваться в свой обыч­ный наряд. Ну как ей втолковать, что мне интересно сфотографировать ее в традиционной одежде!

Вот и опять деревенька, где живут две семьи. Все ушли в лес в доме пусто.

Кубу пользуются репутацией людей грубых и неоте­санных. По мнению сини, это самые настоящие хамы, не признающие никаких норм вежливости. Они, например, никогда не благодарят за подарок. И правда, вся­кий раз, как я дарил кому-нибудь чтлоибо при Амине, он напоминал: «Скажи терима касих» («спасибо»). Сами кубу не ощущают потребности благодарить. Для необычайно вежливых индонезийцев это признак пол­ного неумения себя вести, невоспитанности, отсутствия культуры поведения. А по-моему, всему причиной их аб­солютная детская непосредственность. Получив от меня кое-какие подарки: дети конфеты, женщины кусочки бетеля, мужчины сигареты, они без прощальных слов и выражения признательности один за другим подходи­ли ко мне, говоря: «Мне пора в лес» и .. уходили. А я, сделав последние снимки, сказал: «Мне пора ехать» и .. уехал.       ,

У жителей рек

Я покидаю кубу. В селение Муара Медак мы при­были около восьми часов вечера. В тропиках уже давно наступила ночь. Мне нравятся эти ночные поездки небо усыпано звездами, видны какие-то неизвестные мне созвездия, из джунглей доносятся крики обезьян.

Меня в качестве гостя и постояльца принял здешний староста, которому я некоторое время назад был пере­дан с рук на руки сопровождавшими меня чиновниками из канцелярии губернатора.

Поужинав, приступил к врачебной деятельности. Па­циентов видимо-невидимо. Хоть создавай поликлинику. Моему хозяину, как он, смеясь, говорит, остается толь ко повесить на своем доме флаг с красным крестом.

Ночую в комнатке (то ли в доме отсутствует спе­циальная комната для гостей, то ли хозяева уступили мне свою) на большом, купленном еще при голланд­цах квадратном ложе с рамой для москитной сетки. Сетки нет, зато вместо простыней батики. И боже, какая роскошь! чистые подушки.

Вместе с другими жителями кампунга мой хозяин прямо около дома ловит рыбу удочкой, используя в ка­честве наживки либо шарик из риса, либо кусочек ры­бы. Для этого берут маленькую, непригодную в пищу рыбку, разрывают ее на несколько кусков и насажива­ют на крючок. Удочки без поплавков это обычные палки, к которым привязывается нейлоновая леска с крючком на конце. Пойманную рыбу кладут в ящики, сколоченные из досок, со щелями. Ящики погружены в воду. Когда нужно, их вынимают и достают рыбу

Основным предметом питания здесь является рис со всевозможными приправами и дополнениями, например с жареной рыбой или плодами, напоминающими лесные каштаны, и, конечно, с крупуками 8, маленькими лепеш­ками из рыбной или креветочной муки. Я обратил внимание, что по мере удаления от Джакарты вкус этих лепешек ухудшается. В Джакарте они восхитительны, в Палембанге уже не то, ну а здесь просто отврати­тельны, толстые и невкусные. Охотно едят тут густой рисовый отвар.

Еду ставят на циновки. Как это делается? На цинов­ки, которыми устлан пол, кладется еще одна, вместо скатерти. В особо торжественных случаях поверх цинов­ки-скатерти стелят белую салфетку. Все сидят вокруг скрестив ноги (во время приема гостей, разумеется,

8 Крупу вид печенья, приготовленный из рисовой муки с добавлением тертого сушеного мяса креветок. Примеч. ред.

только мужчины). Перед каждым полная тарелка ри­са, а в центре подносы со всевозможными дополне­ниями, которые иногда зачерпывают ложкой, но чаЩе берут руками. Перед едой руки окунают в миеочку с теплой водой (одну на двоих), после еды их поливают слабым «чаем». Вода с рук стекает в, тарелку, где толь­ко что лежала еда. Остатки чая допивают, хорошенько прополоскав рот.

Основная масса жилищ в деревне стоит на йлотах, прикрепленных ротанговыми канатами к берегу. Есть довольно большие жилища. Особенно велик дом старосты, состоящий из двух построек, соединенных кры­тым переходом. В первой размещается нечто вроде кан: целярии и официальной резиденции, вторая жилая. Домов такого типа как-никак в нем живет официаль­ное лицо мало. Остальные вдвое меньше. Между до­мами перекинуты многочисленные мостки, выполняющие функции тротуаров. К. тем, что расположены подальше, плывут на лодках. Мостки решительно не рассчитаны на мой вес они сильно прогибаются подо мной. Это меня сильно беспокоит, особенно когда я несу фотоаппарату­ру. Перед каждым домом устроен помост для лодок. Иногда он бывает , и за домом, где расположена убор­ная отдельная клетушка, а иногда очень редко маленькое строеньице вполовину человеческого роста. Зубы полощут водой из реки. Некоторые сибариты поль­зуются «ванной» пространством между бревнами по­моста, где можно окунуться. Все жители деревни умеют плавать, но боятся крокодилов, хотя никто не помнит случая, чтобы крокодил на кого-нибудь напал.

На берегу стоит мечеть, имеющая вид крытой плат­формы на сваях, с башенкой и под крышей;. Еще одна платформа, поменьше, выдвинута по направлению к Мекке. Во время богослужений мужчины стоят на плат­форме, а'женщины рядом, на земле. Староста, как он сам мне признался, в мечеть ходит редко, а предпочи­тает молиться у себя дома.

Плотники из Палембанга сооружают на берегу боль­шую красивую постройку на сваях, которая будет вы­глядеть на фоне примитивных строений весьма эффект­но. В ней разместится, как здесь говорят, «дом леса» здание, имеющее какое-то отношение к лесной промыш­ленности.         

Хижины на реке имеют высокие пороги, чтобы злой дух не мог через них перешагнуть. Но кто сказал, что у злых духов короткие ноги? А вот для детей порог очень нужен: благодаря ему они не могут незамеченны­ми выбраться из хижины и свалиться в воду.

Не все деревни этого района расположены на воде. Наиболее крупные, имеющие смешанное население, со­стоящее из аборигенов оранг-сини и яванцев, построены по берегам рек. Дома стоят на довольно высоких сва­ях, перед каждым плот, на котором рядом размеща­ются две будки: одна камар манди (ванная), другая, под крышей камар кечил (уборная). Эти плоты, вы­полняющие также роль прачечных, рядами выстроились вдоль обоих берегов рек, так что мимо умывальни нередко проплывают кое-какие не вполне благовонные предметы из уборных. Но это никого не смущает. В той же воде чистят зубы. Мои спутники говорят, что, по­скольку вода все уносит, здесь чисто. Я же никак не могу привыкнуть к этой мысли.

Вечером отправился на небольшую лодочную прогул­ку вверх по реке Медак Хотелось вдоволь поплавать в чистой воде, но она и здесь кажется грязной, хотя се­лений поблизости нет. Наверное, это от речного ила.

Плыть в лодке тяжело, грести очень трудно. Пару раз, уже вдали от деревни, лодка перевернулась. На спо­койном и широком Лалане все было в порядке, и там на глазах всей деревни я греб наилучшим образом. Оказалось, что за мной организовали погоню. Сначала это были двое парнишек в лодке, которых я благопо­лучно спровадил, а потом, когда я в маленьком залив­чике пристал к берегу, появилась лодка старосты, кото­рый очень вежливо, но настойчиво попросил меня не рисковать жизнью и вернуться. Пришлось послушать­ся. Обратно плывем неторопливо, беседуем. Мой со­беседник простой, но по-настоящему мудрый человек. Жаль, что он решительно запретил мне купаться: крокодилы! Серьезно опасаясь, как бы его гостя не съели, староста на всякий случай вручает мне амулет против этих животных; более того, старик (на другой день я узнал, что этот «старик» мой ровесник!), выдав мне амулет, вписывает в мою тетрадь свидетельство о том, что амулет обладает большой силой. Получаю так­же официальное удостоверение о том, что я действительно КИл среди кубу и собирал там экспонаты... Под удостоверением подпись главы совета марги Амина. Здесь еще верят в магическую силу документов!

Подолгу беседую с людьми, многое узнаю об их жизни. Меня особенно интересовал вопрос о школе. Ока­залось, что ближайшая начальная школа (секола да сар) находится в Баюнлинчире, в семидесяти километ­рах отсюда. Староста, мулла и еще кое-кто из деревен­ских грамотеев организовали здесь нечто вроде малень­кой школы «на общественных началах». Они учат детей читать, писать и немного арабскому языку. настолько, насколько это нужно в религиозных целях. Не думаю, чтобы здешний мулла был силен в арабском языке.

Оранг-сини не выращивают рис, у них есть лишь не­большие огороды. Они живут только за счет леса и отчасти реки. Круглый год они собирают ротанг и каучук в деревне лежат груды кусков каучука, изда­ющих невыносимую вонь. Каучук вывозят в Палембанг. Каждые три дня туда плывет груженная этим сырьем моторная лодка. Как люди, сидящие в ней, выдержива­ют этот смрад, не понимаю.

, О кубу-аели (настоящих кубу) ходят самые разно­образные слухи. Просто удивительно, как близко от про­чих населенных пунктов они живут и как мало о них знают. Говорят, например, что они носят волосы до плеч и, только идя за чем-нибудь в деревню, подстригаются.

Любопытно то, как относятся жители этих отрезан­ных от мира деревенек к индонезийскому государствен­ному аппарату и традициям государственности. Повсюду здесь я вижу фотографии президента и плакаты с лозунгами панчасила [4] пять основных принципов индо­незийской национальной идеологии. Почтовые открытки с портретами генерала Насутиона продаются повсюду. Особое почтение к нему связано с тем, что он сумат­ранец. С гордостью говорят о том, что Суматра, дала Индонезии двух выдающихся политических деятелей: Хатту и Насутиона. Создается впечатление, что индо­незийская государственность принимается без оговорок. На самом деле это не совсем так. Есть одно «но»: жители речных районов не могут простить влас­тям ниспровержение султана, который во все годы гос­подства голландцев в Палембанге сохранял свой трон. Они были бы рады восстановить султанат, но без от­деления от Индонезии. Больше всего их устроило бы такое положение, при котором здесь, как в Джокьякар­те, властвовал бы султан, подчиняющийся верховному правительству в Джакарте. Здешние жители вообще остро ощущают свою связь с прошлым Палембанга, с его давними правителями. Они настойчиво подчеркива­ют, что их язык отличается от прочих языков Индоне­зии, гордятся славным прошлым палембангского госу­дарства и тем, что.последний султан происходил из знаменитой династии правителей древней империи Шри виджайя, играющей здесь такую же роль, как Пясты в Польше, с той разницей, что в Польше именем династии основателей государства называют сигареты, некоторые гостиницы и рестораны, а в Палембанге название Шри виджайя носят университет, военная дивизия и многое другое. О кинотеатрах я уже не говорю. Впрочем, как мне, позднее сказали в палембангском музея последняя правившая династия Палембанга происходила не от прославленных Шривиджайя. Рассматривая в этом му­зее великолепно нарисованное генеалогическое древо, на котором красной краской выписаны имена правителей, я обнаружил, что в одном пункте красное дерево соединяется с зеленым кто-то из правителей Шривиджайя женился на девушке, родословная которой восходила к Мухаммеду. До этого имена царских жен не назывались, но как не похвалиться тем, что в жилах правителей потекла,кровь пророка?     

О всех этих генеалогических перипетиях деревенские старики, преподающие мне историю своего государства, ничего не знают. Для них султан потомок династии правителей Шривиджайя, в жилах которых Течет кровь еще более достойной династии правителей Маджапахи та. Поразительно, что эти славные люди, так хорошо ориентирующиеся в вопросах истории, совсем ничего не знают о своих ближайших лесных соседях. И не только о бродячих кубу, но и об оседлых, живущих на противо­положном берегу той же реки.

В кечаматане Баюнлинчир, кроме деревень, жители которых называют себя оранг-сини, есть много населен­ных пунктов, где живут оседлые кубу. На территории марги Лалан, находящейся на реке с тем же названием, имеется десять селений, неподалеку от четырех распо­ложены деревни кубу. «Мои» пренебрежительно отно­сятся к оседлым соплеменникам, считая их какими-то полукубу. Подобным же образом реагируют на них здешние оранг-сини. Только бродячих кубу они называ­ют «асли» коренными. Их они уважают и побаивают­ся. Около деревни Муара Медак есть деревня кубу, о которых мне почти ничего не удалось узнать. Их до такой степени не принимают всерьез, что даже говорить о них не хотят. Но я кое-что все-таки выведал. Ими управляет заместитель старосты пунгава, есть там и пожизненно избираемый вождь. Зовут его Тусаваль. Не­которые именуют его раджей кубу, однако никакой реальной властью он не располагает, а лишь является посредником между властями и кубу кепала суку. Не беседовать же властям с каждым жителем деревни в отдельности!

Тусаваль как раз приехал по каким-то своим делам в деревню (кажется, привез ротанг), и я мог познако­миться с ним и поговорить. Однако разговор не клеился. Да кто такой, собственно говоря, был Тусаваль? Кро­шечный винтик в местном административном механизме, безоговорочно подчинявшийся старосте. Его и сравнить нельзя с истинным вождем племени, таким, как Со­манд.

Оседлые кубу говорят на палембангском диалекте весьма плохо. Пожилые люди изъясняются на наречии, сильно отличающемся от языка «моих» кубу, поэтому я понимаю их с трудом и вынужден обращаться к по­мощи переводчика.

Что побудило их перейти от бродячего образа жизни к оседлому? Голод? Не думаю, как я сам убедился, в джунглях они всегда могут найти достаточно пропи­тания. Может быть, жажда знаний, стремление учить­ся? Тоже нет. Единственная маленькая школа на весь кечаматан не в состоянии вместить всех желающих. Вера? Нет. Если они и принимают ислам, то лишь фор­мально. Никаких -социальных или экономических льгот они не имеют. Остается поверить сотруднику отдела просвещения губернии господину Табрани Асм:уни.

Переходя к оседлому образу жизни, сказал он, кубу ничего не выигрывают, зато становятся по­лезными членами общества и трудятся для экспорта.

Чего я только не наслышался! Говорили, будто кубу охотно идут служить в индонезийские суды и в армию, что они считают себя индонезийцами. Последнее я слы­шал от чамата, мнению которого не придаю слишком большого значения, хотя в данном случае оно совпадает с информацией, какую я получил в Муара Медак от тестя моего хозяина, шестидесятипятилетнего Амина Бурхана.

По словам старика, кубу, насколько он помнит, всег­да приходили в. свой нынешний кампунг только на пол­года. Постоянно они здесь живут недавно, с 1961 года. Процесс перехода кубу к оседлости усилился в послед­ние 25 лет.

Неприязнь между оседлыми кубу и оранг-сини очень велика. Последние даже слышать не хотят о каком-ли­бо родстве с первыми. Спрашиваю Амина, выдал бы он свою дочь за кубу, когда-она подрастет.

Никогда! 

Почему?

Букан агама. (У них нет религии.)

Действительно, кубу сохранили древние анимистиче­ские верования, оранг-сини же исповедуют ислам.

Однако я не сдаюсь:

А если жених дочери познает основные догматы ислама, станет мусульманином? Станешь ты считать его правоверным мусульманином?

Между прочим, я знал, что кубу, формально приняв ислам, остаются анимистами.

Да.

И выдашь за него дочь?

Нет.

Значит, дело здесь не только в религиозных взгля­дах. И все же в канцелярии чамата мне недавно сказали, что в этих местах случаются смешанные браки, ког­да мужчина оранг-сини женится на женщине кубу. Браки между мужчинами кубу и женщинами оранг-сини бо­лее редки. Согласно традиции мужчина переселяется в их селенйе. Женщина кубу редко идет в селение орангсини. Если женщина оранг-сини выходит замуж за кубу, молодая пара. поселяется вдеревне кубу. На мой вопрос почему мужчины оранг-сини довольно охотно женятся на кубу и переезжают в их деревни, мне ответили, что женщины-кубу, когда они хотят, чтобы мужчина пошел за ними, прибегают к туна (магии).

Приезжаю с Амином в кампунг кубу. Пусто, нет никого, кроме детей и одной старушки. Фотографирую жующую сири (бетель) бабулю. Такая славная старуш­ка, но до чего похожа на бабу-ягу! Где остальные жите­ли? Собирают ротанг. В один сезон кубу заняты ротан­гом, который они срезают в джунглях на берегах реки Лалан, а в другой валят деревья. Здешние хижины на сваях не выглядят такими прочными и добротными, как хижины оранг-сини, но это и не шалаши на плотах, как у кубу-асли. В хижинах много горшков, корзин, кое-где можно увидеть даже шкафы. Около хижин тщательно обработанные палисаднички. Деревца, которые местные жители пренебрежительно именуют дичками, оказались молодыми, недавно посаженными банановыми деревья­ми.

Возвращаемся в Муара Медак. После знакомства с бродячими кубу оседлые, как мне казалось, особого интереса для этнографа не представляют. Каково же было мое удивление, когда, уже покинув селение на реке, по пути в Палембанг я узнал от моих спутников, что у ку­бу, живущих в Баюнлинчире, имеется собственная письменность, что в качестве писчего материала они ис­пользуют бамбук и что их письмо уходит корнями в эпоху Шривиджайя! Тщательно переписываю значки. А что, если отдельные группы, которых сейчас без дол­гих размышлений объединяют под общим названием «кубу», происходят от цивилизованных народов, оттес­ненных в джунгли во время победоносного наступления ислама? Еще одна загадка... Чтобы ее разгадать, нуж­но по крайней мере еще раз приехать в Индонезию.

Живя в Муара Медаке, я неоднократно убеждался, что оранг-сини, как и все индонезийцы, довольно легко­мысленный народ. Как-то я дал лекарство парнишке, у которого в течение десяти дней не прекращалось крово­течение, и строго наказал прийти за лекарством на сле­дующее утро. Лекарство, видимо, помогло, и парень больше не появлялся. Точно так же вела себя женщина, у которой я лечил загноившуюся рану на ноге. Положив пенициллиновую мазь и сделав перевязку, пригласил её прийти ко мне завтpa на осмотр. Конечно, она не пришла. Наверное, ее напугало мое требование не только выстирать с мылом бинты (это ей было по­нятно, так как одежду здесь стирают с мылом), но и прополоскать в кипяченой воде. Слыхано ли такое!

Запасы лекарства иссякли, нет больше пенициллиновой мази и средств от кожных болезней, поэтому мой отъезд, я думаю, никого не опечалит. Когда на реке появился «Салуанг» кораблик, плывущий из Баюн линчира в селение, откуда на автобусе можно добраться до Палембанга, я погрузил на него свои лары и пена­ты и сел сам.

Перед отъездом произошел пренеприятный разговор, с Амином. Он, дескать, для себя ничего не желает, ему достаточно подарков, которые я ему оставил, он, мол, ездил со мной по дружбе, но вот его племянник (пар­нишка, какое-то время состоявший при нас поваром и прачкой) .. Ему я должен заплатить пять тысяч рупий. Оторопев от этой неслыханной наглости, я^все-таки даю немного денег, хотя прекрасно понимаю, что никакому племяннику они. не достанутся.

На корабле много молодежи, направляющейся на учебу в среднюю школу. Среди плывущих много мусуль-: маи, но, хотя сегодня пятница, молящихся мало. Н пол­день свои молитвенные коврики. расстилают всего двое мужчин и одна женщина, которая отбивает низкие по­клоны, предварительно облачившись в какое-то сложное белое одеяние и повязав тесемкой платок на голове. Остальное время она перебирает четки и безуспешно пы­тается склонить к молитве весело щебечущих девушек.

Река Лаланг двести, а может быть, и меньше ки­лометров длиной впадает в морской залив, так глубо, ко врезающийся в сущу, что скорее напоминает реку. Тем не менее на карте он обозначен как залив

Сойдя на берег, сразу же кинулся на поиски попут­ной машины до Палембанга. Нашел грузовик, владелец которого согласился меня прихватить, и даже бесплат­но. Пока ждал шофера, разговорился с другими пас­сажирами, среди которых был один офицер администра­тивной службы. Он был затянут в мундир, на голове фу­ражка военного образца, под мышкой тросточка ни дать ни взять английский офицер. И изъяснялся он ис­ключительно по-английски. Индонезийский употреблял

Только в разговоре с мёстными житёлямя, при этом всем своим видом старался показать, что он человек ци­вилизованный, не то что «эти» .. Меня его-скверный анг­лийский раздражал, и я отвечал ему по-индонезийски.

Но вот мы наконец Тронулись с места и поехали через лес. Глазам открылось поразительное зрелище горели джунгли. Но что меня удивило больше всего: ни на кого это не произвело ни малейшего впечатления. Горит и горит обычное дело. Километрами тянулось пепелище, временами то тут, то там вспыхивали языки пламени, правда, не настолько большие, чтобы пред­ставлять для нас опасность. Лесные пожары, объяснили мне, полезны: после них легче корчевать землю, строить дома, охотиться на дичь, которая бежит от огня, рубить упавшие деревья.  

В Палембанг прибыли поздно вечером и подкатили к самой семинарии, где меня тепло встретили, помогли снять багаж, накормили ужином. В преподавательской столовой подали как индонезийские, так и европейские блюда. Обычно я предпочитаю индонезийскую кухню, но тогда, увидев рис, попросил какой-нибудь европейской еды.

Перед самым отъездом мне представилась возмож­ность осмотреть дворец одного местного магната. Это настоящий музей, построенный богатым палембангцем, служившим в голландской администрации на Суматре и влюбленным в ее национальную культуру. Поехали туда с миссионером Бюхлером и двумя преподавателя­ми. На высокой лестнице нас встретила свояченица хо­зяина, голландка, исполнявшая обязанности хранитель­ницы дворца-музея..У порога.сняли обувь: пол устлан коврами и циновками. В огромном холле роскошные кр&ла, похожие на троны монаршей пары в зале для приемов, но это были кресла для новобрачных, в кото­рых они восседали во время бракосочетания. Перед креслами на столике книга для посетителей, куда и мы вписали свои имена. Потом побывали в комнате, где невеста провела последние часы перед бракосочетанием. Все сохранилось в том виде, как было во время свадь­бы хозяев дома. Однако в этом музее царила атмосфера жилого дома. Действительно, здесь кто-то жил. В сер­ванте мы увидели коллекцию кукол хобби хозяина. Не было только хозяйки. Во дворе нам показали роскошный и вместе с тем йо-мусульмански скромный склеп. Под двойной крышей низкое каменное надгро­бие и два камня. Рядом оставлено место для мужа.

В парке олени, статуи. Скульптор, как оказалось, жил в доме своего хлебо-, а точнее, рисодавца.

Поблагодарив за любезный: прием, вышли на улицу. Было невыносимо жарко. Если бы мы побывали в на­стоящем суматранском, а не голландском доме, подумал я, нас непременно бы угостили чаем со льдом, кофе или чем-нибудь еще. К. счастью, в семинарии не было не­достатка в питьевой воде прямо из холодильника.

Потомки Маджапахита

Хотя моя. главная база находилась в Джакарте, Яву я видел лишь тогда, когда уезжал подальше от ее столицы. И дело здесь не в том, что Джакарта, распо­ложенная в западной части Явы, населена не собствен­но яванцами, а родственными им сунданцами [5] В этом огромном шестимиллионном городе, как в горне, пере­плавились сотни различных племен и народов. Вот по­чему нередко случается, что иностранцы, много лет про­жившие в Джакарте и повидавшие Богар, Боробур и Пунчак, не знают Явы и яванцев. Ознакомление с ост­ровом и его населением, помимо всего прочего, затруд­нено чрезвычайной языковой Сложностью. Для того чтобы научиться свободно говорить по-явански, нужно фактически овладеть тремя языками: на одном вы будете беседовать с теми. кто занимает одинаковое с вами социальное положение, на другом с вышестоящими ли­цами, на третьем с людьми, находящимися ниже вас на социальной лестнице. Я уже не говорю о том, что су­ществует четвертый язык кромо-ингил придворный. Яванцы свято хранят традиции и бережно относятся к своему языку. Среди жителей Суматры янанекого про­исхождения я встречал людей, приверженность которых ко всему яванекому так велика, что они, зная индоне­зийский язык, не желали им пользоваться.

Однажды мы с миссионером Леховичем зашли к од­ной вдове, женщине весьма интеллигентной, энергичной, поразительно много знавшей о Яве и местных жителях. прекрасно владея яванским языком, она старалась без крайней нужды не употреблять индонезийских слов. Как я ни старался вынудить ее говорить по-индонезий­ски, какие провокационные вопросы ни задавал, она весьма любезно отвечала по-явански, а Лехович пере­водил. В конце концов и я научился говорить «монго» и «матер» вместо «селамат» и «терима касих» (при­ветствие и выражение благодарности). Во время бесед с простыми людьми, крестьянами и рабочими, нередко заходила речь о языке. И всякий раз мои собеседники подчеркивали изысканность («халус») яванского языка и грубость («крае») индонезийского. Особые трудности возникают у яванцев, когда они, говоря по-индонезийски, пытаются чтлоибо уточнить или выразить свое особое уважение к собеседнику. В этих случаях их родной язык просто незаменим.

Когда яванцы спрашивают, владею ли я их языком, я не говорю «нет» это прозвучало бы невежливо. Я говорю «пока нет». Звучит обнадеживающе, хотя я глубоко убежден, что временное «нет» таковым останет­ся навсегда.

Еще одной, очень важной для меня поездкой в глубь Индонезии была поездка на Малые Зондские острова. На Флорес время от времени ходило небольшое судно, принадлежавшее миссии и приписанное к порту Сура­бая. Узнав о времени отправления, я поспешил на вок­зал за билетами. Приобрести билет до Сурабаи оказалось делом непростым. В окне, где продавались билеты на экспресс малам (ночной экспресс), мне сказали, что я должен обратиться в окно № 5 (справочное). В ок­не № 5 выдали бумагу, с которой я пошел к начальнику станции и которую тот подписал, направив меня в окно № 9, то, с которого я начал свои скитания. В окне № 9 на моей бумаге сделали какую-то пометку, после чего я проследовал к окну № 5, откуда вышел сотрудник, взявший в кассе № 9 билет и вручивший его мне. С этим билетом я снова побывал у начальника стан­ции, где получил плацкарту. Так я приобрел билет до Сурабаи.

Экспресс малам состоял из одних вагонов второго класса. Билет вместе с плацкартой стоил всего тысячу рупий. Меня это вполне устраивало как-никак эконо

мня. В дневном поезде кроме вагонов второго класса есть и вагоны первого класса (2 тысячи рупий). Взду­май я ехать дневным поездом во втором классе, это произвело бы неблагоприятное впечатление. Есть здесь еще настоящий экспресс (3600 рупий) и безумно дорогой поезд со спальными вагонами и всяческими удобст­вами (около 6 тысяч рупий). И все же мое намерение ехать экспрессом малам вызывает у всех недоумение, думают, что я что-то перепутал, чего-то не понял. В по­сольстве меня отговаривали, на вокзале старзлись втол­ковать, что мне нужен другой поезд и меня ввело в заблуждение слово «экспресс», что в Индонезии экс­пресс не такой, как в Европе, и мне следует ехать ли мексом или бимой (шикарный ночной экспресс с удоб­ствами). Мои доброжелатели успокоились лишь после того, как я сказал, что прекрасно знаю все об индоне­зийских экспрессах, но мне, специалисту по националь­ной культуре Индонезии, подобная поездка даст пре­красную возможность. ознакомиться со страной и ее жи­телями. Если так другое дело. Если я иду на жертвы во. имя науки, меня не будут отговаривать от поездки избранным мной поездом.

Вагон набит до отказа. На лавках, сплетенных -из ротанга, мест не хватает. Несколько человек располо­жились на полу, и никого это не удивляет. Все время снуют разносчики/ Торгуют напитками, всевозможной едой, плетеными веерами. Пришел даже бродячий кни­готорговец. Предлагает какие-то детективы, индонезий­ские газеты, английские журналы. Когда я отказываюсь, молодой человек доверительно шепчет: «Не хотите ли порно?» На положительный ответ он, по-видимому, не рассчитывал, так как, не дождавшись ни слова, исчез. Спросил так, на всякий случай.

За окном вагона сельский пейзаж, напомнивший мне Польшу. Желтые поля чередуются с зелеными. Планта­ций риса пока не видно. Они появятся ближе к Сура бае. В ручьях, мимо которых мы проезжаем, часто мож­но увидеть сердцевидные, похожие на польские нереды загоны для рыбы.

В Сурабае я поселился в лосмене небольшой де­шевой гостинице и сразу отправился к редактору «Су­рабая пост» господину Абдул-Азизу, с которым у нас есть общие знакомые. От него узнал, что завтра в связи с праздником урожая на острове Мадура будут прдис ходить традиционные гонки бычьих упряжек излюб­ленный национальный спорт мадурцев. Мой новый знакомый сказал, что мне непременно нужно туда съез­дить.

На следующий день бемо [6] привез меня в порт.

В поисках причала, от которого отправляются суда на Мадуру, наткнулся на пост не то армейский, не то полицейский. Солдатам, видно, хотелось поболтать. Они угостили меня кофе, жареными бананами. Посмеялись, пошутили. Потом комендант дал одному из парней клю­чи от своего автомобиля, и меня отвезли прямо. на ко­рабль.

Суденышки, курсирующие. туда и обратно по Мадур скому проливу, были набиты битком. Впрочем, для Ин х донезии это обычное явление. Крупногабаритный багаж лежал даже на крыше, там же разместились некоторые пассажиры. Кондуктор, которому приходилось, словно кошке или обезьяне, лазать по всему судну, во время пути собирал плату за проезд (25 рупий). Никаких би­летов, никаких формальностей.

Сойдя на берег, узнал, что мне предстояла еще по­ездка на автобусе или , такси. 113 километров! Знал бы не поехал. Нашел автобус, который, как водится, набит людьми. Однако втиснулся, кто-то всей своей тя­жестью лег на мою спину, от духоты нестерпимо захо­телось пить. По пути ни разу не попались мои любимые джеруки! Были какие-то неизвестные мне мелкие пло­ды, которые едят неочищенными. Но их покрывал такой слой пыли, что я не решился попробовать, а манго не люблю.

Несколько человек вышло, меня приглашают сесть на освободившееся место. Но куда там! Пока я протиски­вался, его заняли пожилой мужчина и юноша. Через минуту освободилось место около меня. Я уж совоем было собрался сесть, как вдруг к нему подлетел моло­дой человек и, опередив меня, уселся. Но тут один из пассажиров сделал ему замечание: так вести себя не­красиво, второй раз молодые люди не дают сесть че­ловеку постарше. Юноша, смутивщись, встал, а всту­пившийся за мои интересы пассажир извинился передомной по-английски. Я поблагодарил его индонезийски. Завязалась общая беседа. Меня спросили, откуда я, куда еду. Наверное, на гонки в Памекасан? Ну что ж, я приеду вовремя: состязания начнутся в одинна­дцать. Карапаи сапи (бычьи бега) будут проходить на стадионе. Выйдя из автобуса, попрощался со всеми, по­жав не менее десятка рук.              

К сожалению, я не мог в пути фотографировать: вна­чале мешала толчея, а потом я оказался у окна в левой стороне автобуса, где ничего любопытного не было. Все , интересное проплывало справа поля, террасами спускавшиеся к морю, берег моря с бесчисленными рыбачьими лодками, солеварни.

Пляжей на берегу нет, хорошо видна топкая, зали­ваемая во время приливов прибрежная полоса и стоящие неподалеку от берега на якорях небольшие суда, среди них прелестная белая лодочка с двумя гребцами по бортам. Впервые видел, как делают лодку-долбленку.

Наконец въехали в город. Остановились на неболь­шой базарной площади около католической церкви, ко­торую я сначала принял за протестантскую. Меня сбил с толку большой щит с надписью «Gereja katolik». Подобными щитами оснащены все индонезийские учреж­дения, а также протестантские церкви. На костелах они встречаются сравнительно редко. К стадиону меня под­возит бечак (велорикша).       

Купив за 25 рупий билет, прохожу на переполненный стадион. Решив, что самое удобное место около судейской. трибуны, направляюсь туда. Вместо пропуска дер­.  жу кинокамеру. Перешагиваю через ограждение и оказываюсь перед трибуной. Какой-то чиновник в форме наклоняется ко мне, кричит, чтобы я шел к месту стар­та оттуда удобнее снимать. В ту же минуту рядом со мной вырастает солдат в полном обмундировании (прав­да, безвинтовки). Чиновник бросает какую-то бумагу, солдат поднимает, и мы с ним идем до ближайшего по­ста, где меня вместе с бумагой передают следующему солдату, тот ведет меня дальше, до третьего солдата. И вот я на старте. Здесь уже вертится несколько человек с кинокамерами: какой-то толстяк, немец или австриец, без умолку болтающий со своей спутницей, японец, идонезиец с Мадуры, оказавшийся кинооператором любителем, и молодой человек, студент из ФРГ организующий производство батиков в Джокье. 

Но вот на стадионе появляется группа людей в широких брюках, блузах и в одинакового цвета головных платках. Они сопровождают пару быков, спокойно идущих к старту. У стартовой линии их, дергая и толкая, устанавливают, гладят головы, морды, время от време­ни какому-нибудь быку вливают в ухо воду и потом вы­ ливают. Смысл этой процедуры для меня остался не­ясен то ли она доставляет животному удовольствие, то ли раздражает его, побуждая бежать быстрее. На бы­ках яркая, многоцветная упряжь, местами позолочен­ная, увешанная флажками и зонтиками. Животные впря­жены в повозки нечто вроде коротких саночек, на ко­торых сидит возница.

Итак, обе участвующие в забеге упряжки стоят на белой стартовой полосе. Раздается сигнал, возницы уса­живаются поудобнее, погонщики поднимают палки, снабженные шипами, судья взмахивает флажком, и на бедных животных обрушивается град ударов. Обезу­мевшие от боли, они берут с места в карьер, все уве­личивая скорость. Возницы держатся за хвосты. Упряж­ки несутся по полю, перееекают линию финиша, повара чивают и останавливаются. Мегафоны сообщают результат забега. Победители ликуют. Солдаты прогоняют темпераментных болельщиков, выбежавших в пылу со­стязания на поле. Мне понятен их азарт зрелище так возбуждает, что и мне трудно устоять на месте. Остать­ся равнодушным просто невозможно. Я был увлечен не меньше, чем остальные зрители, мысленно подгонял жи­вотных, горячился. А ведь мне, по существу, должно быть все равно, кто выиграет, какая упряжка придет первой. Другое дело мадурцы. Это их традиционный спорт, у каждого свои фавориты, за которых они бо­леют. Страсти накаляются до предела.

Во втором туре случилось так, что измученные жи­вотные легли на землю, отказываясь бежать. Служите­лям пришлось оттаскивать всю упряжку за линию стар­та. Быков подняли на ноги, ласково что-то сказали. Их нужно было заставить снова встать у стартовой полосы в ожидании сигнала и снова принять серию ударов.

А погонщики не жалели сил, о чем свидетельствовали окровавленные бока животных.

Погонщики хлопочут около быков, упряжки мчатся по полю, а я бегаю вдоль стартовой линии пот зали­вает глаза, капает на аппараты, стирать его нет вре­мени, снимаю фильм, фотографирую, меняю пленку.

Финальный забег, в котором участвуют победители всех предыдущих забегов, я смотрю, стоя на бочке, под­пирающей ограду. На поле три упряжки. Объектив не в состоянии охватить все сразу. Один из возниц вываливается из возка, хромая, идет по полю, а его разогнавшийся бык мчится дальше.

Наконец раздача призов. Снимать невозможно на поле плотной толпой сгрудились возбужденные зри­тели. Победитель буквально сгибается под тяжестью призов. Даже самые сдержанные люди вопят от востор­га. В воздух несколько раз взлетает велосипед одна из многочисленных наград. Чтобы оценить важность и значительность этого соревнования, достаточно посмот ; реть на призы. Первый приз кубок от президента Ин­донезии. Кубками меньших размеров согласно занято­му месту награждают победителей губернатор Восточ­ной Явы, мадурец,, почетный руководитель сегодняшних состязаний и страстный любитель этого вида спорта, а также местный бупати.

Призов много кубки, ящики , с лимонадом, велоси­педы, транзисторы, но самые интересные из них те­лята, которые привязаны у забора, демонстрируя при­, крепленные к шеям таблички с надписями: «I приз», «II приз», «III приз». На спинах те же цифры, нари­сованные белой краской. Победители гонок получают этот традиционный подарок: из. сегодняшнего молоДня­ка вырастут могучие быки участники будущих соревнований. А пока в ожидании того часа, когда они в рос­кошной упряжи станут перед трибунами стадиона, их будут холить, поить пивом, ласкать и любить.

Телят и взрослых животных под звуки музыки уво­дят с поля, а мне пора подумать о возвращении в Сура баю. По дороге со стадиона знакомлюсь с сотрудником одного из ведущих журналов, «Компас», приехавшим сюда специально на состязания. Сейчас он сообщит по телеграфу о результатах в свою редакцию в Джакарте. Недавно я послал в «Компас» заметку о своей работе среди кубу. Журналист представил мне своих детей красивую девушку и юношу, и все вместе мы направились в реет оран. Но в такую жару о еде невозможно и подумать, поэтому я пью чай со льдом. Мои спутники, не в состоянии съесть блюда, которые заказали, отдают их нищенке, молча стоящей, с протянутой пустой мисоч­кой. Нищих здесь много. Пока мы обедали, вокруг нас топталось человек пять. Трудно сохранять на лице вы­ражение спокойствия и безразличия. Вот двое ходят с носилками, на которых сидит калека-карлик.

Переехав пролив на пароме, далее до Сурабаи наняли такси.

Отдохнув и приняв ванну у себя в номере, позвонил по телефону Абдул-Азизу и его жене. Немного позже Азиз приехал ко мне, и мы отправились к нему домой.

Его дом это настоящий дворец. Хозяйка с гор­достью показывает комнаты. Осматриваю богатейшую коллекцию резных рукояток для крисов. Их семнадцать, одна прекраснее другой. Все они подарены хозяином жене в дни ее рождения. Вместо цветов. Коллекция сме­шанная, но подобрана со вкусом. Видно, что хозяйка обожает свой дом-музей. Среди прочих «мелочей» те­лефонный аппарат из чистого золота.

Он здесь как будто не к месту, смущенно заме­чает хозяйка.

Почему же, говорю я, разве не по этому теле­фону Клеопатра звонила Цезарю?

Подают яванский ужин, холодное пиво, кофе с коньяком. Разговор вертится вокруг мо..их исследований, потом речь заходит о мусульманах в Польше. Господину Абдул-Азизу эта тема очень интересна. Он хаджи, совершил паломничество в Мекку. Беседуем на индоне­зийском языке. Хозяевам нравится мое стремление на­учиться хорошо говорить по-индонезийски. Зная, что я свободно говорю по-английски и по-немецки, Абдул Азиз и его -жена, которые также владеют этими языками, предпочитают вести бесеДу на языке своей страны. Они уважают его, и мне это по душе. Многие их соро­дичи, заметил Азиз, пренебрегают индонезийским язы­ком, стараются щеголять английским. Это они считают снобизмом, унаследованным от колониальной эпохи.

Вечер окончен, Азиз отвозит меня в лосмен. Я на­столько устал, что заканчиваю свои заметки только на следующий день.   

Я решил осмотреть местный музей, но оказалось, что музея, как такового, здесь пока нет. Существует лишь несколько экспонатов, хранящихся в небольшом зале одной из школ. Инвентаризация не ведется, о реставра­ции и консервации и говорить не приходится. Мне, ко­нечно, хочется помочь, что-то посоветовать. Взяв в руки две старинные, судя по всему, XVII века, карты Явы,

объясняю, что нужно сделать, чтобы уберечь их от раз­рушения.

Второй «Отдел музея» находится в другой части горо­да, где под открытым небом разместились старинные из­ваяния, над которыми возвышается огромная статуя Будды, стоящая на цоколе. Шея Будды увешана четками, в руках свежие цветы, в кадильнице пепел: этот каменный Будда для посетителей не только памятник старины.

После осмотра едем к одному из деятелей культуры Индонезии, судя по всему, занимающему. высокое поло­жение. В ходе беседы о моей работе, о постановке му­зейного дела и консервации памятников старины на Яве выяснилось, что мое мнение целиком совпадает с мнением собеседника. Времени у моего хозяина мало, он должен принять еще множество важных гостей: празднества на Мадуре сильно оживили интерес к Сура бае, сюда приехала масса разных чиновников. Про-, щаясь, хозяин обещает предоставить в мое распоряже­ние машину.

Зоопарк в Сурабае считается лучшим в Индонезии. Ну как туда не зайти! Большинство животных мне хоро­шо известны, однако есть такие, ради которых стоило сюда специально приехать. Взять хотя бы знаменитых «драконов», острова Комодо, о которых в первуЮ минуту я подумал, что это маленькие крокодилы. Или казуары с Молуккских островов огромные черные птицы, шеи которых словно повязаны красно-голубыми шарфами со свисающими концами. Ни дать ни взять увеличенная карикатура на индюка в костяном шлеме на голове. Увидев в зоопарке суматранского медведя, подумал, что таким будет мой маленький любимец из селения кубу, когда подрастет. Как во всех зоопарках на свете, здесь также играют, шалят, попрошайничают медвежата, большие любители бананов. Есть несколько интересных птиц. По некоторым из них. можно судить о том, как щглядят в натуре те или иные символы. Так, например, великолепная легендарная птица Гаруда на деле оказа лась обыкновенным крупным малосимпатичным мор­ским орлом.

Обедаем в маленьком ресторанчике на территории зоопарка, а вечером я встречаюсь с разными людьми, у которых могу приобрести нужные для музея вещи. Мне предлагают комплект кукол для ваянга клитик показывают копье, относящееся к эпохе Маджапахита. Вот что удивительно: эпоха Маджапахит миновала несколь­ко столетий назад, а древко копья выглядит как новенькое... Какой-то молодой человек пытается всучить мне под видом памятников старины несколько современ­ных поделок. К счастью; я сразу определил, что его «оригиналы» созданы в годы правления «раджи» Су харто. Мне кажется, слово «Маджапахит» перестало для них означать какой-то конкретный период истории, а сделалось символом всего того, за что турист должен платить деньги.

Наутро я отправился в отдел культуры вместе с ди­ректором музея, господином Прайого на машине госпо­дина Крисно Хартоно, милого, скромного человека, вла­деющего кроме индонезийского двумя яванскими, анг­лийским, немецким, голландским и, как он говорит, не­много французским языками. Должен отметить, что яванские интеллигенты вообще знают много языков. Возможно, лингвистические способности развивает у них невероятно сложный яванский язык.

Мы побывали в нескольких учреждениях. Понятно, почему триста визитных карточек здесь легко разошлись за три месяца, тогда как в Польше какой-нибудь сотни хватает на несколько лет.

Посетили музей Моджокерто. Музейные залы здесь весьма интересно отделаны и буквально забиты извая­ниями. Мне особенно понравилось стоящее в центре скульптурное изображение Вишну на Гаруде. Хотелось бы приобрести открытки или каталоги, однако сотрудники музея ни о чем подобном и не слыхивали. Затем нанесли визит бупати, где нас угостили чаем со льдом, пирожными. Во время беседы я выразил сожаление по поводу того, что музей никак не рекламируется. Нет да­же почтовых открыток с фотографиями наиболее интесных статуй. По всей Индонезии продаются открытки с одними и теми же видами: Бали, мечеть в Джакарте, гостиница «Индонесиа», Прамбанан, Боробудур. Поче­му бы не выпустить открытки с изображением местных достопримечательностей? Пусть индонезийцы редко пи­шут письма и открытки, но туристы, особенно американцы, посылают их буквально отовсюду. Бупати заго­релся моей идеей, начал размышлять о возможностях рекламы, а я пообещал прислать в качестве образцов каталоги Краковского этнографического музея.

В доме бупати я увидел четыре прелестные статуэтки прекрасно выполненные копии. Одна из. них изоб­ражает покровителя ученых Ганешу. Хорошо бы посмот­реть мастерские, где их изготовляют! При виде фигурки восьмирукой богини все смеются и смотрят на меня: мел; вам бы столько рук можно было бы одновремен­но фотографировать, снимать фильм, писать. Разговор заходит о моей поездке на Мадуру. Эта тема живо интересует всех. Говорят, что гонки быков имеют не толь­ко мадурскую, но и общую восточнояванскую тради­цию. На Мадуре же они получили особенно яркое выра­жение.

Далее наш путь лежит в Травулан. Осматриваю му­зей и археологические раскопки, которые ведутся на месте древней столицы Маджапахита. Памятники старины здесь находятся преимущественно под открытым небом. Рядом со статуями высятся горы щебня. Сторо­жа (честь им и хвала) зорко следят за тем, чтобы ни один камешек не погал ко мне в карман. А если сюда приедет сразу несколько больших групп туристов? Я ду­маю, не только обломки, но и целые фигурки могут перекочевать в их сумки. Перед зданием музея висит кар­та-план древней столицы.

За оградой мальчишки торгуют предметами, изго­товленными в мастерской напротив. Идем туда. Должен сказать, что выполненные здесь бронзовые копии ничем не отличаются от оригиналов, насчитывающих несколько сотен лет. Парнишки поменьше продают керамические головки, сделанные не в мастерских, на устройство ко­торых требуются определенные капиталовложения, а кустарно, их собственными руками. И, надо сказать, головки очень хороши.

Когда мы уже сели в машину, к нам присоединился гид из музея. После блужданий по каким-то закоулкам и переулкам мы наконец подъезжаем к Варингин Ла ванг воротам XIII века. Обнаруживаю здесь нечто весьма знаменательное в одной из щелей в стене тор­чат цветы и обгоревшая ароматическая палочка... Что это значит? Видимо, мусульмане-яванцы хотят жить в мире со сверхъестественными силами.

Мы, осмотрели также еще одни ворота XIII века,  Баджанг Рату, построенные в балийском стиле. Это понятно остров Бали входил в состав империи Маджа пахит. На красной кирпичной стене четко выделяются рельефы. Особенно порадовали мое сердце музейногоработника крепкие металлические конструкции, которые предстали моим глазам, когда я вошел в храм. Зна­чит, здесь все-таки занимаются, консервацией памятников старины!

За машиной гурьбой бежали ребятишки, маленькие смешные обезьянки, следом за ними взрослые. Здесь я впервые столкнулся с тем, что за согласие позировать перед кинообъективом просят вознаграждение. Сначала девушка, потом пожилая матрона. Мои спутники про тянули им пять рупий, и те приняли с радостью. После этого, к великому огорчению детворы, громко кричав­шей «Present, present!», мы уехали.

По пути я с любопытством рассматривал заборы, какими крестьяне огораживают здесь свои усадьбы. Из­городи, построенные из кирпичей, сохранившихся с эпо хи Маджапахит, выглядят весьма основательно. Среди кирпичей изредка попадались огромные тесаные камни.

Я имел возможность убедиться, что использование кир­пича в домашнем хозяйстве отнюдь не ушло в прошлое. Только раньше кирпич производили, а теперь его добы­вают. А как это делается, я видел собственными глазами во время осмотра сорокаметровой кирпичной башни, на верху которой в XIV веке сжигали покойников. По­скольку это интереснейшее сооружение с одной стороны обвалилось, его можно было осмотреть не только снаружи, но и изнутри. Здесь, как и в других постройках Центральной Явы, кирпичи каждого последующего ряда с внутренней стороны слегка смещены, сдвинуты к центру по отношению к кирпичам предыдущего ряда. В выс­шей точке конструкция завершается огромным замком. Хотя в верхней части сооружения стены скреплены скобами, кажется, чтo кирпичи Держатся на честном слове. Вокруг башни бродило несколько молодых людей с сер­повидными ножами. Надо полагать, чтов одном из близлежащих селений надумали строить стену или за­бор.

По пути на Флорес

В Сурабае я сел на корабль, который должен был доставить меня на остров Флорес. И вот мы уже под­ходим к Энде, главному городу острова. Матросы на шлюпке перевозят на берег канаты, которые прикрепля­ют к тумбам. Здешний порт представляет собой длин­ный помост, уходящий далеко в море. На него шлюпка поочередно перевозит нас и наши вещи.

Несмотря на то что судно прибыло прямо из Сура баи, не заходя по пути ни в свои, ни в чуЖие порты, должен состояться таможенный досмотр. Чтобы упрос­тить процедуру, мы берем только мой ручной багаж рюкзак с аппаратами. Запертый чемодан пока оставля -ем: в каюте знакомого, офицера. Так спокойнее: вдруг таможенники захотят к чему-нибудь придраться. Напрас­ная предосторожность таможенный досмотр не со­стоялся. Благополучно покинув порт, садимся на мото­роллер и, подгоняемые дождем, едем в мужской мона­стырь. : От монастыря открывается прекрасный вид на вулкан. Сейчас вулкан спокоен, но могу себе предста­вить, какое зрелище он являет собой во время извер­жения. И какая возникает здесь паника. На фоне таких драматических событий иногда случаются курьезы. Так, во время одного из последних извержений в городе был страшный переполох, люди в таком ужасе перебегали с одной улицы на другую в поисках безопасного: места, что один солдат в спешке забыл как следует одеться и ехал на крыше грузовика в каске, с винтовкой, но без брюк.

Польские миссионеры в Энде пережили только одно извержение, во время которого они глубоко возмутили горожан своим поведением. Вот как это было.

Изучив описания предыдущих извержений, составленные еще голландцами, поляки установили, что вулкан не представляет опасности для города, ибо он извер-

гается в сторону моря. Поэтому они не волновались, а, запаковав на всякий случай все необходимое (вдруг лава изменит направление), спокойно наблюдали за про­исходящим. Пообедав консервами, они сели играть в карты... И тут прибежал какой-то человек и попросил деятелей церкви взять священные масла и-поспешить в церковь соборовать ожидающих смерти людей. Что же он видит? Миссионеры режутся в карты!

Извержение не прошло для города бесследно, было разрушено немало домов. Польские священники, при­ютили многих бездомных людей. Давая человеку ночлег и еду, они, конечно, не спрашивали, католик он или мусульманин. Это произвело впечатление на многих мусульман.

Для Флореса религиозный фанатизм нехарактерен. Энде в этом смысле исключение. Там время от времени бывают неприятные эксцессы, выступления, направлен­ные против польских миссионеров. Между тем поляки приносят здешнему обществу большую пользу. Так, миссионер Клеменс руководит большой кожевенно­обувной мастерской, в которой трудится восемь работ­ников/ Они не только чинят старую обувь, но и шьют новую, а также изготовляют упряжь, седла. Кто-то из миссионеров содержит столярную мастерскую, еще кто то прекрасно оборудованную типографию. При типографии имеется книжный магазин.

Дождь на время прекратился, и мы с миссионером Клеменсом поехали в сустеран (женский монастырь) урсулинок, где меня ждет монахиня из Кракова сестра Франциска Лобода. Хорошая поначалу дорога, постро­енная какой-то австралийской компанией, вскоре пере­ходит во «флоресовскую», как здесь говорят. И эта еще не так плоха. Что ни говори, асфальтовое шоссе. Разве может с ним сравниться транссуматранская дорога, по которой я ехал из Палембанга к моим кубу?

У урсулинок светопреставление. Беспрерывно идет дождь, а их дом наполовину без крыши. Бедняжки как заведенные бегают с тазами и тряпками.

Когда я сказал сестре Франциске, что с первой ока­зией еду в Ледалеро, она посоветовала подождать после такого дождя опасно ехать по скользкой дороге, можно упасть в пропасть. Поездку действительно ртло жили. Нередко случается, что из-за плохой погоды путешественники застревают в Энде на десять дней и боль­ше. Сообщив о том, что наш отъезд откладывается, брат Клеменс предлагает съездить на экскурсию. Прекрасно! Завтра поедем.

Утром после завтрака совершаю небольшую прогул­ку еду в епископскую курию. Дорога ведет вверх. Внезапно над цветущими кустами появляется церковь, небольшая и очень аккуратная. Перед резиденцией епи­скопа бьет фонтан в окружении гномов, стоящих возле старинных (португальских) пушек. -

Люди здесь ходят в национальных костюмах, сши­тых из прекрасной коричневой ткани. Кругом кокосовые пальмы, вокруг деревьев высятся горы кокосов. В самых неожиданных местах бродят козы, на шеи ко­торых надето нечто вроде ярма. По краям дорог тут и там роются в земле черные поросята. Видно, что мы находимся в Восточной Индонезии, где мусульмане со­ставляют меньшинство. Приверженцы Мухаммеда се­лятся главным образом на побережье.

Автомобиль до Маумере отправится сегодня в час дня, дорога займет около шести часов, стало быть, в Ледалеро я приеду в семь, ну в восемь часов. До отъ­езда остается два часа, и я прошу брата Клеменса под­везти меня на моторОЛлере до сустерана. Сестра Фран­циска вызвалась сопровождать меня в прогулке по кам пунгу. Фотографирую ее с группой очень молоденьких мусульманок. У всех на головах белые платки: сегодня пятница, девушки спешат к двенадцати часам в мечеть. Увидев сестру Франциску, которую они, по всей видимости, хорошо знают и любят, зовут ее с собой, тем более что она тоже в белом платке.

Вместо часа машина приходит в три часа, а выез­жаем мы в пять. Здесь никто не спешит, времени у всех достаточно.

Вид из окна прекрасный. Какие пропасти! Дух за­хватывает.

Около восьми вечера совсем темно. Делаем останов­ку в Воловаре. Рядом какое-то строение из бамбука. Это столовая. Есть не хочется, пью кофе. Над буфетом висит табличка с надписью, которую можно перевести так: «Сегодня за наличные, завтра в кредит».

В Ледалеро приезжаем в час ночи. Тьма кромешная. Кое-как разбудили миссионера Пайонка. Хорошо, что один из моих спутников, знакомый с расположением комнат в семинарии, сообразил, где его искать.

После обеда просматриваем мои вещи с точки зрения их пригодности на подарки и обмен. Неплохо!

Один из польских миссионеров едет в отдаленный приход Ватубала на праздник тела господня, который отмечается в различных приходах на Флоресе в разное время. Я могу с ним поехать. По пути разглядываю мест­ных жителей. Волосы у большинства вьются, лица па пуасского типа, кожа темная. А вот совершенно ры­жий ребенок то ли альбинос, то ли один и;з его пред­ков был белым. А может быть, существует такой па­пуасский тип?

Многие встречные верхом на лошадях. Почти у всех к седлам прикреплены длинные бамбуковые трубы для хранения и переноски воды. У большинства мужчин в руках грозные на вид паранги. Проезжаем мимо жал­ких домишек. Перед каждым входом стоят гробницы, часто более фундаментальные и дорогостоящие, чем сами дома. Поля усыпаны мелкими и крупными камнями, 4 что говорит о близости действующего вулкана. Наконец приезжаем на место. Сарай из бамбука с крестом на крыше это церковь. Позади нее виден фундамент будущей «настоящей», каменной церкви. Внутри над ал­тарем большой крест с деревянной фигурой Христа. Стены украшены гирляндами из свежих пальмовых листьев. Жара, священники и прихожане обливаются потом. Среди молящихся есть необычайно интересные типы. Взять хотя бы вот того элегантного господина в белой рубашке, темном пиджаке. и в галстуке. Вместо брюк на нем липа, здешний саронг. Это учитель. Хору вторит оркестр. Музыканты местные жители. Во вре­мя мессы дважды выступают танцовщики девушки, де­вочки и юноши. Одетые в белые платья девушки выгля­дят как балерины.

В Ледалеро, куда мы возвращаемся после полудня, готовится какой-то праздник.

Вечером приезжает епископ темнокожий, худоща­вый, небольшого роста, веселый человек. Он горец, а у здешних горцев кожа темнее, чем у жителей приморских районов. Епископ одет в белую сутану с фио­летовой окантовкой. Все очень хвалят польских миссио­неров они не только, прекрасные свящщНИКи и, велепные организаторы, но и хорошие педагоги, перед ко­торыми раскрываются сердца индонезийцев.

С утра начинаются спортивные игры. С интересом наблюдаю, как молодые индонезийцы, следуя тради­ционным спортивным обычаям, подают друг другу руки, как команды выходят на поле и т. д. Даже в самом бедном кампунге спортивные правила строжайше соблю­даются. Соревнования проходят неподалеку от кладби­ща; которое привел в порядок Пайонк. Теперь можно праздновать день поминовения усопших, что очень лю­бят местные жители. В здешних деревнях кладбищ, как таковых, обычно нет. Вместо них перед домами ставят две-три гробницы. При этом дом маленький, бамбуковый, а гробница большая, бетонированная, с большим крестом или мусульманскими столбиками. Хоронят сразу же, как только человек умирает, зато потом в течение пяти дней в его доме бодрствуют. Родственникам это обходится недешево. Приходится забивать борова, варить для гостей кофе и т. п. Что делают гости? Одни плачут, другие, устав от всего происходящего, играют в карты, третьи едят и шумят. В общем обстановка как на христианских поминках.       

Если похороны происходят по католическому обря­ду, на шестой день вечером сколачивают крест из заранее приготовленных досок и вырезают табличку, на которой написано имя покойного и даты его рождения и смерти.. Все это торжественно устанавливается на могиле. Пайонк поддерживает этот традиционный обряд, называемый «установлением креста».

Миссионеры стараются организовать не только рели­гиозную, но и хозяйственно-культурную жизнь местного населения. Они, например, ввели террасное земледелие, которое уже существовало в Бали. Нелегко было убе­дить жителей в целесообразности этого мероприятия, идущего вразрез с местной традицией.

.У меня с Пайонком возникает интересный разговор о формах благотворительности. По-настоящему полез­ным делом он считает построенный им для семинарии водопровод, из которого берут воду и деревенские жите­ли. Давать же деньги взаймы и знать наперед, что они никогда не будут возвращены, по его мнению, вредно. Это только разлагает людей. Другое дело одолжить инструмент и т. п. Но люди просят денег, они не могут понять, как это у человека, имеющего огромный дом и столько книг, нет денег. Ксендз Пайонк нашел выход из положения: он раздал пятерым нуждающимся какую-то сумму и, когда к нему приходили просить, гово­рил: «Я охотно одолжил бы тебе/ деньги у меня есть, но в данный момент они находятся у такого-то и такого то. Как только кто-нибудь из них вернет, я дам тебе». Действительно, пока один человек. не вернул деньги, другой не может их получить. Проситель не обижается. Важно терпеливо и внимательно выслушать человека, дать ему почувствовать, что его понимают.

Иногда. приходится прибегать к уловкам. Когда Пай­онк строил водопровод, он должен был выкупить уча­сток земли вокруг источника, оцененный в 30 тысяч ру­ПИЙ.

Владелец участка (учитель, работающий в отдаленной местности и приезжающий сюда по воскресеньям к жене) меньше чем о 300 тысячах не хотел и слышать. К этой сумме надо было еще добавить 35 мешков це­мента. Сообразив, что семинарии эта земля необходима, он даже не торговался и твердо стоял на своем. Во вре­мя одного из бесчисленных разговоров ксендз спросил его:

У тебя есть сын?   

-Да. -

Было бы хорошо, если бы он вырос и стал свя­щенником.

Да.

Ты хотел бы, чтобы он учился в Ледалеро?

Конечно.

А что ты скажешь сыну: «Иди, сын, в Ледалеро, мы на нем здорово нажились?» Или: «Иди, сын, в Ле­далеро, мы им здорово помогли, благодаря нам у них есть хорошая вода»? 

Парень оторопел, потом немного подумал и сказал:

Вы правы, отец.

И продал участок за 35 тысяч плюс цемент.

Миссионер в Индонезии это не только священник. Он и врач, и учитель, и механик, и медик, и строитель. Один из миссионеров сказал, смеясь, что, если в Поль­ше его спросят, сколько он окрестил язычников, он вы­нужден будет сказать: ни одного (если не считать тех, кого приносили на руках родители). К нему приходили

совсем с другими проблемами: йочиййть радио, прокрутить фильм И Т. П.

Из Ледалеро на семинарской машине еду в Мауме ре, откуда буду держать путь на Палуе, небольшой островок в море Флорес. В Маумере, на мое счастье, находится пераху *з с Палуе, которая вот-вот отпра­вится в свою родную деревеньку.

На безводном острове

И вот я уже в пераху плыву на этот островок. В какой-то момент наша лодка, сильно накренившись, зачерпнула воды. Наблюдая, как матросы возились с парусом, стараясь не дать нашему суденышку перевер­нуться, убеждался в том, что индонезийцев нельзя счи­тать людьми абсолютно спокойными, уравновешенными. Команды следовали одна за другой и в мгновение ока выполнялись. В результате все обошлось благополучно, если не считать того, что мои магнитофонные ленты поплавали на дне лодки.

В пути решили перекусить. Едим убикаю (маниоку), запиваем водой из большого глиняного кувшина. Уби каю по вкусу похожи на чуть недоваренный подморо­женный картофель.

Восход солнца на море необычайно красив. Солнеч­ный диск поднимается из-за гор Флореса. Вода настоль­ко прозрачна, что видно дно. Рядом с нами плывет сам паи, парусная лодка с двумя балансирами. Я всегда считал, что сампаи более устойчив, чем пераху, но наш шкипер утверждает обратное. Не в состоянии вынести жару, убегаю в кабину, под навес. Впрочем, сдался не один я. Из всей команды только шкипер-рулевой терпит зной.    

Мои спутники являют собой истинно меланезийские типы: темнокожие, с вьющимися шевелюрами и доволь­но богатой растительностью на лице, что отличает их от западных индонезийцев. Время от времени они поют, в основном церковные песни. То ли хотят показаться набожными, то ли такие и есть на самом деле?

Спрашивают, ite священник ли я . получив отрнцательный ответ, называют меня «брудер» вместо «патер» (по-голландски). Что ж, брат так брат!

Утром плывем на веслах. Вода прозрачная, голубая, видно дно. Впрочем, это только кажется, что мелко глубина здесь около ста метров. Рыбы мало. Я увидел

всего несколько мелких рыбешек. По словам моих спутников, в районе Флореса много акул, а вблизи Па луе их нет, можно купаться спокойно.

Впереди прямо из моря появляется конус. Это ост­ров Палуе, который с каждой минутой виден все яснее. Приближаемся к берегу. Видны навесы, под ними стро­ят лодки. Похоже, что на здешних верфях нет недостатка в работе.   

Став у берега и передав якорь какому-то парию, вы­ходим. Нас окружает толпа женщин и детей. Вынимаю коробку леденцов. Ну и ну детям ничего не достает

ся: женщины вмиг все расхватали. Одна из них с не­приступным видом держит банку, а на лице написано:   

«Моя, никому не дам» Я, естественно, не собираюсь отнимать у нее добычу. Достаю еще банку и раздаю конфеты детям. Но банка оказывается в руках женщины с  ребенком. Как отличаются эти островитяне от деликат­ных жителей Явы!        

Утром, искупавшись в море и уложив в рюкзак фото и кинопринадлежности, немного провизии, обувь на деревянной подошве, смену бельц, отправляюсь в путь. Дорога идет в гору, поэтому приходится останавливаться для отдыха. Чтобы преодолеть каких-нибудь пятьсот метров, мне потребовалось целых полтора часа.

Двое сопровождающих меня молодых людей тоже едва переводят дух. По пути мы наткнулись на хижину и по­просили у хозяйки кокосовый орех, чтобы утолить жаж­ду. ПолУчаю два один для себя, другой для моей свиты.

Угостив радушных хозяев сигаретами, отправляемся дальше. По пути встречаем людей, которые несут це мент на строительство церкви в деревне Леи. Идем вме­сте то они меня обгоняют, то я их. В Леи входим од­новременно. Должно быть, я выгляжу довольно экстра­вагантно во главе процессии из мальчишек и носильщиков.

Пожилой седовласый человек, стаящий на веранде дома приходекого священника, при моем появлении просто столбенеет. Кое-как ответив на мое приветсгвие и с трудом придя в себя, он спрашивает, кто я таКой. Потом приносит мне питьевой воды, советует отДохнуть, искупаться. Выпив целое море и немного передохнув, снимаю с себя совершенно мокрую от пота одежду иотправляюсь в ванну, потом снова пью, на этот раз лимонад (из американских таблеток) и кофе. После обеда меня провели в комнату для гостей. Вскоре зДесь раз­местится больница, а пока поживу я. Спешу законЧить свои заметки при электрическом свете, пока работает движок. В комнате, правда, есть керосиновая лам. но это совсем не то. В миссии имеется генератор, работа v ющий. на керосине. Он дает энергию для освещения мис­сии, церкви, когда это нужно, и, самое главное, для водокачки. На Палуе нет воды. Крыши церкви, миссии и больницы, в которой я поселился, покрыты листовым железом. Дождевая вода, стекая с них по водосточным трубам, попадает в подземное водохранилище.. Оттуда при помощи насосов она подается в кухню и ванную.

Местные жители приходят сюда и вручную накачивают для себя воду. Внизу  у самого моря есть -нечто вроде колодца.

По сути дела, это лишь углубление в земле, обложен­ноекамнями, где скапливается профильтрованная поч­вой, но вепригодная для питья морская вода. Женщины черпаками, сделанными из листьев, берут из него воду.

Первый и единственный настоящий колодец построил здесь миссионер. Он сделал все своими руками, без по­сторонней помощи, если не считать одного мальчика с кухни. Колдуны предсказывали, что до воды удастся добраться только в том случае, если будут принесены в жертву хотя бы три человека. Поскольку миссионер от жертвоприношения отказался, люди боялись, что злые духи сами выберут себе жертву.

Помимо этого колодца и подземных хранилищ дож­девой воды на Палуе имеются своеобразные фабрики воды. Они используют пар, который местами бьет из-под ~ земли: ведь остров это своего рода один большой вулкан. На некоторых участках можно, зарыв в землю, испечь мясо или клубни маниоки. Скалистый грунт, на котором я стою, так раскален, что ноги в ботинках на толстой подошве едва выдерживают жар.

Трещина в земле, откуда идет пар, затыкается тол­стым стволом бамбука, в который вставляется более тонкий бамбук. В него, в свою очередь, вставляется сле­дующий и так далее. Создается система трУб. По этим трубам, часто прикрываемым листьями от. перегрева, движется пар, которыи конденсируется и по капле сте­кает в подставленные сосуды. Когда воду Не беРут, тру­бы тщательно закрывают пробкой из растительного во­локна. Островитяне не могут позволить себе потерЯтЬ хоть каплю влаги.

Однако пора приниматься за работУ. Прежде всего я отыскал контурную карту острова и срисовал ее в свою тетрадЬ. Работаю на веранде, которУю букваЛьно осаждает толпа любопытных. Следят за кажДым моиМ движением. Однако, как только я поднимаюсь, чтобы  сходить за фотоаппаратом, зрители куда-то исчезают  

Отметив на карте одно селение, расположенное недалеко от Леи, жители которого ведут довольно прими­тивный образ жизни, отправляюсь в деревню чавалау,

где есть школа и так называемый учительский Дом, ни­чем не отличающийся от других домов Деревни. В нем имеется три помещения: комната учителя, комната учительниц и небольшое складское помещение. Сбоку при строена кухонька.

В этой же деревне находится тУбу, место, где совершается жертвоприношение кербау (буйвола). Это земляной холм, на вершине которого круглая площадка, обрамлен.ная камнями. В центре лежат большие камни; здесь же на воткнутых в землю столбиках устроен плетеный помост. Ниже главного помоста расположен дру­гой, поменьше. Кербау забивают на главном помосте.

В жертвоприношениях Участвуют три деревни: Чавалау, Нитунг и Леи. Последний. Раз этот обряд состоялся две недели назад в Чавалау. Следующее жертвоприношение будет через пять лет. Я не видел всего собственными глазами, но знаю, как все происходит, по описаниям.

В последний раз В жертву было принесено два буйвола. Торжество длилось неделю (с перерывами на ночь). Все это время никто не выходил в море, а. Те, кто плавал, вернулись на остров. Мне сказали, что христиане не участвовали в обряде, но я не очень поверил в это.

На палуе довольно много языческих жрецов: только в леи их три; в чаэадау, на морское побережье живут жрецы, которые приносит в жертву свиней      

Национальной одеждой местных женщин является саронг. Его носят как пожилые островитянки, так и де­вочки. Последние иногда обматываются тканью, иногда перебрасывают концы через плечо, как это делают юно­ши с липами. Саронг уже липы и плотнее закрывает тело. Девочки постарше носят саронг, сложенный вдвое, и обертывают вокруг талии, не закрывая грудь, или, подогнув одну треть саронга, приподнимают его верхний край до половины груди. Обычной будничной одеж­дой считается саронг, которым обертывают нижнюю по­ловину тела. Его носят с блузкой. Под тонкую прозрач­ную блузку надевают лифчик. Саронг в виде юбки рас­пространен довольно широко, но чаще все-таки можно видеть саронги с переброшенными через одно или через оба плеча концами.

По праздникам девушки и женщины делают высокие прически, волосы скалывают костяными, а в последние годы пластмассовыми заколками, на руки надевают браслеты из слоновой кости, от одного до пяти на каж­дую. Девушки обычно носят по одному-два браслета, замужние женщины больше, часто браслеты из сло­новой кости соседствуют с серебряными. В ушах боль­шие «адатные» [7] серьги в виде колец. Говорят, золо­тые, но, по-моему, это сплав серебра с золотом. Серьги носят в основном пожилые женщины, молодые редко прокалывают уши.

Мужчины чаще всего ходят в рубашках и липах, кто постарше иногда в одних липах. В будни носят тем­ные липы, в праздники иногда надевают светлые или клетчатые. Мальчики ходят в штанишках или, чаще, в липах, а малыши обоего пола бегают голышом, причем все они чрезвычайно грязны. Вообще одежда жителей Палуе весьма однообразна, что кажется странным для народа мореплавателей.     

Местные ткани необычайно красивы, но сколько тру­да уходит на их изготовление. Нити, из которых делает­ся материя, окрашивают перед тем, как начать ткать, причем в соответствии с будущим узором нити, идущие на те части материи, которые Должны остаться неокра­шенными или будут окрашены в другой цвет, ткачиха обвязывает лыком, защищая их таким образом от про­никновения красителя. Вот почему эта красильно-ткац­кая техника называется «икат» («вязать», «связывать»).

Когда, вернувшись в Польшу, я рассказал об этом производстве одному из наших специалистов по народ­ному ткачеству, он мне вначале не поверил и, лишь осмотрев мою коллекцию, сказал:

Я не могу не верить, потому что вижу своими глазами, но понять, зачем люди так усложняют себе жизнь, я не в состоянии.

Была еще одна проблема, которая меня очень интересовала: с кем и когда вели войны местные жители.

Как выяснилось, два года назад деревня Нитунга вы­ступила против Рокинроля, который потерял трех человек, Нитунг одного. Закончить войну помогла полиция, но отношения между деревнями и даже между сто ронниками каждой из них и сейчас натянутые. Если прежде молодой человек из одной деревни мог прийти к девушке в другую, то теперь это невозможно.

В качестве оружия на войне использовалисьбамбуковые луки, отличающиеся от охотничьих тем, что их подвергли воздействию магии. Рассказывают, что. вра­чам в госпитале было необычайно трудно извлекать из ран наконечники стрел с зазубринами. Иногда предпочитали не трогать рану, и пострадавшие ходили с наконечниками, пока они не выпадали.   

Для охоты и для военных целей использовались раз­ные стрелы: вока для охоты на дичь, хубе на кабана. И те и другие использовались как оружие. Наиболее универсальные стрелы называются рубарабаба. С ними можно идти и на птицу, и на кабана. У рубарабаба и хубе наконечники железные с зазубринами. Недавно, лет десять-двадцать назад, получил распространение еЩе один вид оружия сенджата, или подводный самб стрел, служащий только для охоты на рыбу и рас­пространенный в прибрежных поселках, а также в Туду

Обедал я вместе с учителями. Женщины ели отдельно, в кухне. На Палуе работают несколько учителей с Флореса и несколько местных. В последние годы девоч­ки -островитянки едут учиться на Флорес. Прежде с этим были большие сложности, поскольку, согласно обы­чаю, женщины не должны покидать остров.

На Палуе одиннадцать школ, которыми руководит миссия. Дети христиан и язычников обучаются совмест­но. Смешанные браки очень редки, хотя и поддержива, ются добрососедские отношения. Когда я спросил Маг­далену, местную учительницу, есть ли среди ее подруг хотя одна язычница, она ответила отрицательно. Но это, может быть, нехарактерный пример, потому что Магдалена принадлежит к «сливкам» общества. Она утверж­дает, что католики не обращаются к языческим жрецам. Вечером я спросил об этом у миссионеров. Обоим точ­но известно, что многие христиане пользуются услугами их языческих коллег.

Мне сказали, будто ни на одну из двух гор не острове не ступала еще нога туриста, но что на более высокую вершину местные жители поднимаются. Хорошо бы побывать первым на этих вершинах. Сразу станет ясно, что краковский комитет по физической культуре не напрасно выделил мне субсидию как туристу. Увы,   оказалось, что на главной вершине уже побывали какие то австралийцы. Зато к кратеру вулкана до сих пор никто, кажется, не поднимался, даже палуенцы.

В первый же свободный день после полудня от­правляюсь на покорение ближайшей вершины Ману наи, самой высокой точки острова. Ко мне присоединя ~ ются ребятишки, причем число их непрерывно растет.

Брудер идет на вершину! Сенсация! Ну как мне разо гнать мою свиту? С каким бы удовольствием все эти тридцать или сорок любопытных симпатичных голышей полезли бы со мной наверх. Как их спровадить? Спра­шиваю, умеют ли они говорить по-индонезийски. Мальчики постарше, видимо обучающиеся в школе, отвечают «да». Тогда я говорю, что хотел бы остаться один. Это их озадачивает, они останавливаются, пропустив меня вперед, и; поскольку идти следом, на почтительном расстоянии, неинтересно, дети разбредаются кто куда. Какой, однако, странный этот иностранец! Даже сумку неразрешает понести. А как горд был бы любой мальчиш­ка, если бы я дал ему мою сумку! Но тогда ни его, ни остальных ребят прогнать было бы совершенно невозможно.

В моем мешке кроме фотоаппарата есть фонарь и плащ с капишоном: говорит, что будет дождь. ДожДй я не боюсь, а снять прекрасный вид, открывающийся с вершины, хотелось бы.  

Все-таки иду на вершину не хочется, чтобы про­пала свободная половина дня. При моем темпе работы у меня не будет оставаться свободного времени для радостей туризма. Моим доброжелателям, которые пыта­ются отговорить меня от этого предприятия, говорю, что я не. сахарный, не растаю. С каким восторгом они повторяют: -

Да, да, брат, ты не сахарный.   

Может быть, это выражение останется у них в языке, как след славянских культурных влияний?  -­

Если окружающие не считают меня сумасшедшим, то исключительно благодаря миссионеру Глинке, долгое время жившему здесь, научившему их, что эти странные люди из Польши делают массу вещей, непонятных для жителя Палуе, но кому-то для чего-то нужных. Все знают, что мы составляем описание их острова, и очень ,

этим гордятся. Может быть, нужно, чтобы я описал и эту гору?

Сначала иду один. Потом ко мне присоединяется какой-то молодой человек. Мне вспоминаются другие горы и другие люди, частосопровождавшие меня во вре­мя прогулок. Дома мечтаешь о далеких путешествиях, а на экваторе тоскуешь о родине! По пути встречаю  женщин с корзинами, прикрепленными к свисающим с  головы ремням. Корзины полны щепок. Пользуясь тем, что они нагружены и не могут убежать, фотографирую. 

Как всегда в таких случаях, женщины смущаются, прячутся друг за друга, смеются. Откуда они несут столь­ко щепок? И все щепки от дерева с красной древесиной. Оказывается, выше в лесу мужчины мастерят лодку.

Стоит посмотреть. Мужчины обычно работают в адатной одежде, говорит мой спутник, человек бывалый, повидавший свет (какое-то время он -работал в госпитале в Маумере).

При нашем появлении работа приостанавливается.

Фото, брудер, фото, с этими словами мужчины образуют живописную группу на стволе обрабатываемого ими дерева и, приняв позы чудо-богатырей, ждут, по­ка их сфотографируют. Большинство действительно в адатной одежде, с пышными, шевелюрами. В центре си­дит человек в обыкновенной липе, в покупной рубашке и,, с традиционной повязкой на голове.. Делаю. снимок и достаю кинокамеру. Все снова замирают по стойке «смирно». Когда я объясняю, что будет фото-хидуп (жи­вая фотография) и что я хочу снять фильм о том, как они работают, мужчины быстро принимаются за дело. Думаю, если бы они всегда трудились в таком темпе, лодка была бы готова в течение часа. Поэтому, держа камеру на уровне глаз, терпеливо жду, пока они немного, успокоятся и перестанут демонстрировать свое необык новенное трудолюбие. После этого начинаю снимать.

Лодка строится на горе, в пятистах метрах над уровнем моря. Интересно, как ее будут спускать? Оказыва­ется, есть специальная дорога.

Приходите завтра, весело приглашают меня, соберется человек пятьдесят-сто мужчин, возьмем лод­ку на плечи и понесем.     

Конечно, приду. Правда, это не будет песта пераху (праздник лодки), но без танцев и музыки не обойдет­ся. Я решил поход в Аву и на Рока Тенда отложить на послезавтра. Рока Тенда действующий вулкан, послед­нее извержение которого , произошло два года назад, кщ да под тяжестью камней и пепла проломилась крыша церкви. Мне больше не представится случая присутствовать при спуске лодки на воду.

По тропинке. дошел до границы между деревнями Чавалау и Леи. Там на некотором расстоянии друг от друга стоят огромные бетонные столбы с надписью: «ба тас» («граница»). С одной стороны название одного округа, с другой другого и дата установки. Интерес­ное сочетание старины, норм адата, требующего, чтобы границы обозначались при помощи камней, и современ­ности.

На Палуе из камня возведены только два костела и строения при них. Зато эти столбы, перед которыми показались бы ничтожно маленькими пограничные стол- бы, разделяющие европейские государства, сделаны из самого современного материала, построены на века.

Перейдя границу, начинаем спуск. Здесь мой спутник покидает меня. Дальше начинается не очень крутой подъем. Конечно, это не альпинистское восхождение, но идти в гору в субтропическом лесу дело нелегкое. Ка- деется, ничего особенного вершина М^нун^и раходит

ся на высоте 875 метров, над уровнем моря, а деревня Леи, откуда я иду, около 500. Но в данном случае эти цифры ни о чем не говорят. Остров Палуе представляет собой размытые долины, пересеченные отвесными греб­нями, а Манунаи покрыта густым лесом. Подъем облег­чают вьющиеся растения, но порой я хватаюсь за лианы, покрытые острыми мелкими колючками. То и дело останавливаюсь передохнуть, Упорно карабкаюсь наверх и при этом думаю: зачем я туда лезу, чего. добиваюсь? Сенсационных сообщений в международной прессе? Я даже не смогу оставить на вершине под грудой камней коробку с визитной Карточкой, ибо скоро наступит се­зон дождей, которые все размоют, а кроме того, здесь не только коробку слона можно оставить в кустах, и никто никогда его не найдет. Единственное, чего мне хочется, это поднять тост за преодоление вершины, но выпить не рюмку вина, а аир келапа великолепный холодный сок кокосового ореха.

Еще раз оглядев все вокруг, рассмотрев с высоты коралловые рифы вокруг острова и немного отдохнув, начинаю спуск. Уже пять часов, а я до шести должен выйти на тропу. В темноте идти опасно. И так я едва не свалился в прикрытую огромными листьями расселину. С трудом удержался, ухватившись за лиану. Она оказалась очень прочной, а вот ствол, на который я по­пытался опереться, полетел вниз, так как изнутри он бйл весь изъеден муравьями.

Вдоль границы тянутся возделанные поля; во многих местах на осыпях торчат шесты из бамбука, обви­тые фасолью. Зеленеет кукуруза. Снова вхожу в лес, но теперь иду по тропинке, и сумерки меня уже не пу­гают. Скоро должна быть деревня. Ищу глазами башню церкви. Надо сориентироваться, иначе я попаду не в ту долину, а потом выбирайся из нее!

Брудер, брудер, джалан ини! (Брат, брат, вот дорога!)

Кто это кричит? Спускаюсь по склону. Навстречу мне карабкается голый человек с огромным параигом в ру­ке. Через минуту я окружен людьми. Воображаю, что подумали бы мои близкие, увидев меня в этой ситуации: аборигены в коротких каннах и с огромными папуасскими шевелюрами; у одних в руках луки, у других похожие на мечи паранги ни дать ни взять картинка о бесстрашном белом путешественнике в плену у людоедов. Между тем мои «людоеды», решив, очевидно, что я слишком измучен жаждой, чтобы сгодиться на жаркое, принесли бамбуковую трубку быстро смастерили из древесного листа кубок и подали мне в нем пальмовую брагу (туак). Пью и диву даюсь: неужели этот велико­лепный напиток мог мне когда-то не нравиться!

Затем туземцы отводят меня в деревню Каджукери, откуда ведет прямая дорога в Леи. В Каджукерн нас встречает радостный гомон. Что это? Людоеды ликуют по поводу новой жертвы? О нет,, меня приглашают на завтрашний праздник.   

Откуда берутся эти ребятишки? Не успел я пока­заться в Леи, они тут как тут. И хохочут до слез: один из них по ошибке сказал мне «селамат. паги» вместо «селамат соре» («доброе утро» вместо «добрый вечер»). В ответ предлагаю считать, что свое «селамат паги» он сказал на «бесок» (на «завтра»}. Опять взрыв веселья.

На следующее утро отправляюсь вместе. с двумя женщинами учительницей Кристиной и Фебронией, единственной на острове медицинской сестрой. Дамы гордо несут аппараты. Отнять невозможно.

Вот и лодка. К ее уже готовому корпусу прикреп­лена весьма прочная конструкция из бамбука. Роль канатов играют лианы. Несколько десятков сильных рук подхватывают тяжелую лодку, разворачивают ее носом вперед и волокут. В некоторых местах ее поднимают и несут. Так добираемся до крутого обрыва. Здесь но­сильщики останавливаются, чтобы привязать дополни­тельные лианы-канаты. Работа спорится. Из-за того что люди разговаривают очень громко, что характерно для жителей Палуе, создается впечатление жуткого скандала. Наконец все готово, и мужчины, взяв в руки кана­ты, с отчаянным криком бегут вниз. Каким-то чудом все обходится благополучно. Лодка продвигается вперед. Ее то несут, то волокут по земле. Когда дорога становится ровней, за канаты. берутся женщины и дети. Минуем одну деревню, в следующей лодку ставят на зем­лю. Здесь ее будут достраивать. Несмотря на то что в этой деревне есть широкая и удобная -площадка для строительства лодок, мы не смогли ею воспользоваться, так как она принадлежит другой деревне.

Снимков я сделад в тот день много, но никаких танцев и веселья не было. Правда, меня угостили коко­сами.

Назавтра после обеда иду в деревню Тео на празд­ник поклонения дереву. У дерева островитяне будут просить здоровья и благополучия. Во время строитель­ства лодки несколько человек заболели то ли надо­рвались, то ли простудились, и люди решили, что дух деревци обижен и хочет, чтобы у него попросили про­щения. Иначе, когда лодка выйдет в море, дух может отомстить.  

Начинается этот обряд процессией, впереди которой шагает юноша и бьет в гонг, за ним следует другой с барабаном в руках, а третий в колонне стучит палкой по этому барабану. Потом танцы. Женщины, человек десять, одетые только в саронги, встают в ряд. Среди них один мужчина. На нем лишь набедренная повязка и платок на голове. Все выводят какую-то монотонную мелодию, переступая с ноги на ногу. Танцовщицы великолепны. Многие довольно молоды. Кое-кто сразу же после танца принялся кормить грудью младенцев. Не­которые женщины выглядят старше сорока: здешний климат и условия жизни способствуют быстрому старению.

Далее последовал танец распорядителя праздника с одной из танцовщиц. Наклонившись друг к другу, они топчутся на месте, вертятся волчком, совсем как глухари на току. Танцы будут продолжаться три дня, после чего дерево обязательно смилостивится.

В воскресенье присутствую на богослужении. С лю­бопытством разглядываю верующих. Почти половину церкви занимает плотная толпа женщин в национальных нарядах. Лишь несколько девочек одеты в платьица. На многих женщинах черные сатиновые пелерины, бо­лее скромные, чем те, какие я видел в Маумере. Зато среди мужчин нет ни одного в адатной одежде. Боль­шинство в липах. Некоторые в брюках. У одного мо­лодого человека замечаю какое-то пятно на липе. А, это остатки клея после отвалившейся фирменной этикетки свидетельство того, что липа новая. У другого спереди на штанине светлых брюк виднеется красная метка, расположенная вдоль кромки фабричного материала. Что поделаешь всюду свои обычаи.

В костел -входит небольшая группа опоздавших для богослужения мальчиков. Они одеты в брюки или липы.

В воскресенье решил пойти в деревню Тома. В цент­ре деревеньки большой, крытый железной крышей с просторной верандой дом. Здесь живет моса лаки жрец. Он радушно меня принял и угостил обедом, кото­рый состоял из маниоки со свининой и сока кокосового ореха. Руки после обеда мы моем также кокосовым мо­локом, а зубы чистим волокнами ореха.

Очень хочу в среду побывать на празднике встречи нового буйвола, купленного на Флоресе. Главное тор­жество, правда, состоится в Чавалау, но пераху g жи­вотным должна пристать к берегу у деревни Тома. Я не совсем уверен, что моса лаки будет в восторге от моего присутствия на празднестве, но это его дело.

Пользуясь случаем, спрашиваю у него, как хоронят людей, погибших в море. Вот что узнаю: если смерть наступила неподалеку от Палуе, покойника хоронят на острове так, как это здесь принято; если же человек умер далеко в море, труп опускают в воду, а позднее на острове кладут в гробницу банан в одежде покойного. Как раз вчера я осматривал камениую гробницу, в которой лежит банан. Место для гробницы, а она обычно находится недалеко от дома -определяет моса лаки или выбирают родственники покойного,

Каковы функции моса лаки? Он имеет возможность обращаться непосредственно к божеству Равуле и к ду­хам. Со злым духом Нуту, или Нуту Чани, он не гове рит. К злому духу в случае необходимости обращается тот человек, который в нем заинтересован. Равула сотворил людей и духов. У каждого человека есть свой дух лобо; после смерти человека его дух идет к Ра­вуле, и Равула, если человек был хорошим, его принимает, а если плохим отвергает. Как происходит это изгнание, мне не объяснили. Кое-что я понял, когда стал узнавать об обряде почитания камней, устанавли­ваемых во время праздника умерших. Здесь уже не де­лают различия между плохими и хорошими людьми, никто не остается у Равулы, а все одинаково вселяются в камни. Женщину, отыскивающую камень, который бу­дет посвящен умершему, называют словом, равнознач­ным нашему слову «акушерка». Я думаю, это следует толковать следующим образом: дух воплощается в камень, то есть в каком-то смысле заново родится, жен­щина же, нашедшая этот камень, как бы помогает при этом рождении.

Полагают, что Равула это бог солнца (ра солн це) и луны (вула луна). Мне. кстати, приходилось слышать о существовании в этих местах культа луны и о празднествах в честь луны и солнца, связанных с еже­месячным «умиранием» луны и солнца -во время затме­ний и извержений вулкана-на соседнем Флоресе. Во вре­мя извержений солнце «желтеет», блекнет. Тогда жите­ли просят. Равулу направить лаву подальше от их селе­ний. В обрядах, связанных с культом Равулы, в отличие от церемоний в честь буйвола, участвуют только языч­ники. 

Беседа с мосалаки осложнялась тем, что милый старичок говорил очень неразборчиво, да еще все время с каким-то ожесточением жевал табак. Когда я увидел дочь моса лаки, меня поразили ее зубы, идеально ровные, подпиленные специальным камнем. Моса лаки счи­тает, что, отказавшись лет двадцать назад от обычая подпиливать зубы, женщины много потеряли.

Наутро встаю рано, чтобы попасть в. Аву до наступ­ления жары. Говорят, от Авы до вулкана не больше часа ходьбы. В Аве делаю подсчет: час туда, час обрат­но, час на осмотр вулкана и отдых таким образом, через три часа я должен вернуться до наступления самой сильной жары. Я иду на вулкан сразу, с тем чтобы около одиннадцати, самое позднее в двенадцать вер­нуться обратно.

По дороге на вулкан меня сопровождают два ученика местной школы, которых приставил ко мне учитель. Очень скоро. я начинаю понимать, что мальчики абсо­лютно не ориентируются в лесу, не знают леса, .теря­ются на каждом перекрестке дорог. Единственное, что они хорошо умеют делать, это срывать кокосы и рассе­кать их тремя ударами иожа. Доведя меня до едва заметной тропинки, они с облегчением вздыхают и гово­рят: «Она ведет к рано» (к озеру). Увидев,, что я не понимаю; кто-то поясняет по-индонезийски: «Ке темпат апи» («К месту огня»).

Прощаюсь с мальчиками, и те, радуясь, что так хо­рошо справились с заданием, да еще получили по конфете, убегают.

Через некоторое время тропинки сужается, а потoм и вовсе исчезает.. Мне ничего не остается, как проди­раться сквозь лес наобум. Наконец натыкаюсь на едва заметную тропинку. Она-то и приводит меня к вулкану. Зрелище не представляет собой ничего особенного: два невысоких вулканических конуса и дымка пара или газа над ними. Склоны выжжены, лишь кое-где посреди чер­ной растительности пробивается свежая зелень.

Осматриваюсь, ищу подходящее место для подъема. Выбрал, начинаю восхождение. Под ногами осыпается лава. Чтобы удержаться, хватаюсь руками за какой-то -выступ. Горячо! Теперь я понимаю, почему жители Палуе не ходят на вулкан: кроме того, что это опасно, их ноги (а ходят они в основном босиком) не могут вы­держать такую высокую температуру. 51 ощущаю жар даже через подошвы. Временами чувствую, как дрожит, сотрясается скала похоже на грохот поезда, идущего через мост. Болят руки, до крови исцарапанные при па­дении. Но я уже на вершине. Вижу третий и четвертый кратеры. Побродив немного обнаруживаю пятый. Мне кажется, если не считать летчиков, пролетающих на своих самолетах над островом, я первый человек, кото­рый увидел эти кратеры.

Жарко нестерпимо, -солнце печет, вулкан раскален... Иду по отвердевшей лаве, по участкам, засыпанным пеплом, пробираюсь сквозь обожженные заросли. Одеж­да в грязи, рубашка изорвана в клочья, руки чернее, чем у трубочиста, а впереди еще скалы и еще один кратер. Но я уже валюсь с ног от усталости. Надо идти назад.. Давно прошло время, когда я предполагал вернуться в Аву. Без параига продираться через лес просто невозможно. Вскоре обнаруживаю тропинку и направляюсь по ней, как мне кажется, к Аве. Наконец лес кончается. Что.то блестит вдали. Может быть, это крыша церкви в Леи? Вряд ли. Внезапно передо мной вырастает пограничный столб, отделяющий Чавалау от Леи. Если не найти короткую дорогу, отсюда до Авы три часа ходьбы. Вокруг ни души. Пройдя немного по тропе, слышу женские голоса. Прекрасно, сейчас узнаю дорогу, однако не тут-то было: при моем приближении женщины с криком разбегаются. Может быть, меня приняли за демона? не вернутся ли? Нет, видимо, испугались до смерти. Продолжаю спускаться и вскоре натыкаюсь на большую группу людей, о чем-то взволнованно спорящих. Впрочем, возможно, мне это показалось местные жители всегда говорят такими возбужденными голосами, что создается впечатление, будто они ссорятся.

Короткой дороги отсюда до Авы не существует, а у меня уже нет сил идти дальше, но идти надо. Послать какого-нибудь ребенка к Кристине? Идея неплохая, но как ее осуществить? Что, если детям не захочется никуда идти? Так и вышло. Ни один ребенок не желает двигаться g места. А сообщить Кр цстине необходимо. Учитель и какак (старший брат) Кристины живо обсуж­дают этот вопрос. Может быть, написать письмо и по­слать его с кем-нибудь в Нитунг, чтобы оттуда его пере­правили дальше? А может быть, письмо возьмет какак Кристины, который собирается идти в том направлении? Он только сперва отнесет в ремонт испорченный радио­приемник и сделает еще одно дело, а потом пойдет в Аву. А письмо. тем временем лежит... Страшно разо­злившись, я заявляю, что пойду сам. Моим собеседникам становится неловко. Да еще какая-то женщина принялась их стыдить. В результате посылают трех ре­бятишек с письмом, а я возвращаюсь в Леи, где свя­щенник Маас, увидев меня, поспешно приносит бутылку туака. Добравшись до Леи и придя в себя после двух стаканов туака и такого же количества кофе, я на­правляюсь в Аву с визитом к «капитану», или, как те­перь говорят, «координатору» Палуе. Капитан. что-то вроде потомственного старосты обещает, что даст мне знать, когда пойдет лодка в Риунг (оказия в ту сторону случается крайне редко. До этого я успею побродить по Аве с его племянницей Домицелой, весьма умной и интеллигентной девушкой. Она может помочь мне в беседах с местными жителями.     

В приморских селениях не принято приносить в жертву буйволов, поэтому жители Авы и соседних дере­вень на праздник буйвола поднимаются в горы, а жите­ли гор спускаются к ним на праздник кабанов.. Езди буйволов забивают в честь бога, то кабанов жертвуют. духам. Праздник кабанов устраивают обычно в тех случаях, когда людей одолевают мыши. Во время жертво­приношений островитяне просят духов заставить мышей взойти на корабль и уплыть на Флорес. Через несколь­ко дней после праздника делается маленькая модель пе раху, которую спускают на воду. Мне показалось стран­ным, что капитан говорит о данном обряде как о главном: я полагал, что этот обряд совершается только во время стихийных бедствий. Кое о чем капитан умал­чивает, например о том, что его родной брат, здешний моса лаки, несколько месяцев назад собственноручно зарезал в честь духов кабана.

По поводу истории острова существует две версии. Одну мне изложил капитан, другую я слышал от многих жителей Палуе. Капитан считает себя потомком самовластных правителей, подчинявшихся толькокаким-то правителям на Флоресе. Палуенцы же утвержда­ют, что здесь никогда не было правителя, власть ко­торого распространялась бы на весь остров, и что по традиции каждый округ представлял собой самостоя­тельную политическую единицу, не подчинявшуюся никакому правителю.

Вечером около дома Кристины устраиваем нечто вроде вечеринки. Меня просят спеть польскую песню. Я согласился, но только в обмен на палуенскую. Мне она понравилась, хотя и спели ее не очень стройно. Им же из польских песен особенно понравилась пере­веденная мною песня о собачке, которой любимая жена хозяина отгрызла хвост, а также песни горцев. Смеют­ся, кричат «багус» («хорошо»). Потом танцы. Меня просят сплясать польский танец. Согласен, но после того, как с ними вместе станцую их национальный танец. И вот я то прыгаю на месте, то хожу взад-вперед, то семеню мелкими шажками, наклонившись вперед и ка­чая головой, как утка. Старинный обрядовый танец в моем исполнении я одет в подвернутую, как прежде носили, липу вызывает неописуемый восторг.

Утром спускаемся в Ону (деревня на побережье, не­подалеку от Чавалау), куда вчера прибыли лодки с кербау. В море качается на волнах целая флотилия. Издали доносится грохот барабанов. Вместе с нами на берег прибежали многие жители деревни. Время от вре­мени то одна, то другая женщина, чаще пожилая, взо­бравшись на камень, танцует, размахивая ветками.

Привезли двух, а не одного, как я полагал, буйво­лов: одного принесут в жертву, другого съедят потом, QP время празднику. Я наблюдаю, как животных из клеток, стоящих на палубе, выталкивают прямо в воду. Два проводника ведут каждого на веревке. Едва ступив на землю. проводники начинают плясать. Толпа неистов­ствует пение, крики, танцы. То и дело пожилые жен­щины пускаются в пляс. Молодые только машут платками или ветками и что-то выкрикивают.

Но вот бычков куда-то увели. Толпа успокоилась. Теперь начинается выгрузка привезенных с Флореса товаров. Это делают женщины. Тут и ткани, и бамбуковые трубки, набитые табаком, и многое другое. Мы не стали задерживаться на берегу и по узкой тропинке возвра­тились в Чавалау. Еще рано нет и восьми, а с нас льет пот. Пьем чай из термоса, пью в основном я, так как Кристине не нравится несладкий чай. Я подозреваю, что дело не в отсутствии. сахара, а в том, что Феброния заварила чай по-настоящему, крепкий, а Кристина, как и все индонезийцы, привыкла пить слабый, почти воду. Ее подруги, которым она протягивает стакан, морщатся. Зато аир келапа (кокосовый сок) в деревне пьют все.

Самое важное для мейя сейчас это кербау. Идем к тому месту, где будет совершаться жертвоприношение и где сейчас животным готовится праздничная встреча. Маленькая девочка в адатнам наряде с серьезным ви­дом несет в руках чашу из кокосового ореха с какой-то жидкостью, похожей на забеленную воду. Следом идет статная молодая женщина с обнаженным торсом и с подвешенной к голове декоративной корзинкой. На во­лосах у нее повязка, из которой выступает нечто вроде рогов. И девочка и женщина члены семьи моса лаки. Это жрицы. Одна из них подходит к бычку, другая к другому, обе что-то разом говорят животным, окропля­ют их водой, после чего, подняв с земли уже разрезан­ные кокосовые орехи, выливают их содержимое между рогами. Все радуются бычки встречены как подобает. Теперь их можно привязать в сарае, на -чердаке которого уже лежат барабаны и гонги. Молодые люди играют одну мелодию за другой. Некоторые из этих. мелодий очень похожи на те; что я слышал на Западной Яве, од­нако, как мне сказали, все эти мелодии родились здесь, на Палуе.

Следующий акт представления разыграется ночью, поэтому сейчас можно спокойно идти домой. Кто-то уго­щает меня бетелем. Мои спутники протестуют: по ЯХ мнению, Мне это не понравится. Я все-таки беру нем но го, жую. Нет, это не по мне

Вечером вновь отправляюсь к месту празднества. Мне сказали, что самые интересные танцы бывают имен­но ночью. Оба бычка спокойно спят их не волнует весь этот шум, который устроен в их честь. Уже со­бралось много народу. Женщины танцуют, а мужчины и дети стоят кружком или сидят на камнях. Готовлю фотоаппараты. Все сразу зашумели: «Фото малам!» («Ночные съемки!») Зрелище, которое мне удалось снять в ту ночь, стоило того, чтобы потрудиться.

Число танцовщиц все. время меняется: танцует то одна группа, то две или три. Мелькают блузки, нагие торсы, отлетают в стороны привязанные к головам кор­зины с бетелем, звенят колокольчики на лодыжках тан­цовщиц, гремят костяные браслеты на руках... Раз, два, три, четыре. и опять: раз, два, три, четыре мелкие шажки назад, потом вперед, раз, два, три, четыре вправо .. Пыль поднимается из-под ног танцующих, ще­кочет горло, но танец не прекращается ни на минуту. Особенно неутомима одна совершенно высохшая старуш­ка, ведущая за собой всю вереницу танцующих. Она делает движения ногами, как в свинге, временами пово­рачивается, приседает, вытянув руки. Я искренне и громко восхищаюсь, и та, видимо, услышав мое «багус», проводит всю цепочку мимо меня.

Порой в танец включаются мужчины. Одни встают рядом с женщинами, другие позади цепочки и топ­чутся на месте, повторяя движения женщин, третьи вре­мя от времени берут за руку какую-нибудь из танцов­щиц. И только один пляшет наравне с женщинами. Он и две танцовщицы та, что вызвала мое и всеобщее восхищение, и другая, более пожилая, с колокольчиками на ногах заправилы танцев.

В минуты особого подъема танцовщицы что-то вы­крикивают звонкими голосами, в остальное время моно­тонно поют песню-молитву о том, что в деревню привез­ли кербау, что все теперь будет хорошо и еды будет вдоволь.. Смысл песен я с трудом узнал позже, так как никто из присутствующих на празднике не мог переве­сти их с языка жителей Палуе на индонезийский, тем более что язык песен не современный, а древний.

Домой я иду в сопровождении двух молодых людей.

У последней хижины деревни они вежливо прощаются: «Гобал». Позже я сообразил, что они сказали мне по английски: «good bуе». Не раз наблюдая за тем, как я пишу на каком-то незнакомом им языке, они решили, что это английский «ингрис». До чего они удивились, узнав, что в Польше пользуются «бахаса. поландия», а не «бахаса ингрис». Кроме священников, знающих индо­незийский, им приходилось видеть лишь иностранцев, говорящих по-английски, в частности моряков с австралийских судов, которые изредка заходят в Маумере.

Первую половину следующего дня я посвятил своим записям. Были еще кое-какие планы, но их пришлось отложить очень хотелось спать. Прилег. Разбудил ме­ня грохот воды, бившей по крыше. Ливень! Дети радост­но бегали под дождем. Женщины собирали воду, стека­ющую с крыш домов, -Не подключенных еще к водохранилищу, в бамбуковые трубы, заменяющие здесь ведра. Они с наслаждением стояли под струями, не боясь намочить саронги. Милые славные палуенцы, как они чи­стоплотны по природе и как трудно им сохранять чи­стоту. Дожди идут редко; от горных деревушек до моря далеко пока дойдешь, снова мокрый от пота. За по­следнее время два раза ночью шел дождь. Вымылись все, кто только мог, кроме детей: проспали. Теперь.на конец и их мордашки избавятся от слоя пыли.

Все мне нравится в палуенцах, кроме их привычки постоянно плеваться. Впрочем, это вполне объяснимо: тот, кто жует бетель, вынужден часто сплевывать.

После дождя вновь иду к жертвеннику. Танцы еще не начинались и, видимо, начнутся. не скоро. Бычков в загоне уже нет, зато горит огонь: готовится ритуальное пиршество. В горшках варится мясо, а около костра стоят бамбуковые трубы с кровью. Сидя у огня, моса лаки пальцами рвет мясо на куски и раскладывает их по тарелкам, наскоро сделанным из листьев. Некото­рым, правда, достанутся настоящие тарелки. Иногда жрец подливает немного бульона, тоже рукой. Когда подошла моя очередь получать мясо, я сбежал, сделав в ид, будто мне необходимо что-то срочно снять на дру­гом конце деревни. Прошло немного времени, и я вер­нулся. В се в один голос сокрушались о том, что мне придется есть не как почетному гостю, а как простому смертному. Я же радовался тому, что моса лаки, который мыл руки скорее всего в прошлый сезон дождей, сегодня уже вытер руки об мясо, и куски, предназначенные для меня, отрывал чистыми руками.

Я очень хотел увидеть обряд укладки камней, но прибежавший от капитана человек сообщил, что завтра уходит лодка в Риунг (небольшой порт на северном побережье Флореса}, скорее всего последняя перед се­зоном бурь. Если ею не воспользоваться. можно на не­сколько месяцев застрять на Палуе. Когда начнутся ураганы (а они свирепствуют до марта}, ни одна лодка не отойдет от берега.

Наскоро прощаюсь с друзьями, раздаю последние сувениры и наутро пускаюсь в путь. «Селамат джалан, селямат бай-бай!» («Счастливого пути!»}

Лодка отчалила... Мог ли я тогда знать, что пройдет немного времени, и ураган уничтожит этот остров. Из одиннадцати тысяч жителей острова погибло тысяча пятьсот. Почти все мужчины были тогда в море. Мало кто из них остался в живых.

Но это позднее, а сейчас мы осторожно трогаемся с места, оттолкнувшись бамбуковыми палками. Ставим паруса. Вначале кажется, будто лодка стоит на месте, но вот ветер надул парvса, и мы уже мчимся прямо на скалистый островок. Раздается приказ, парус мгновенно поднят и переброшен на другую сторону, и мы благополучно выходим в открытое море.

Где-то на полпути между Палуе и Флоресом нас застигает непогода. Лодку начинает бросать из стороны в сторону. Однако команда спокойна, лишь. у рулевого прибавилось дел: надо держать парус.

Поставив лодку так, что гора Келимуту на Флоресе защищает ее от ветра, отдыхаем. Я решаю немного по­плавать. Коралловые рифы очень красивы, ими можно любоваться часами. Формы, краски просто необыкновенны. Однако лучше на них не наступать: они доволь­но острые. Я все-таки наступил на шероховатый и ост­рый выступ. Больно, но ничего страшного нога цела, могу еще поплавать. Однако наступить на пострадав­шую ногу не могу. Заметив это, шкипер заставляет ме­ня показать стопу. Когда он надавливает, я дергаюсь.

Сакит (болит), говорит шкипер, после чего от­сылает куда-то одного из своих помощников. Тот по­спешно приносит большую ржавую иглу и из моей сто­

пы начинают извлекать шипы. Хорош бы я. был, если бы эти шипы, вызывающие воспалительный процесс, остались у меня под кожей! Хуже, чем нагноение сто­пы, для меня сейчас ничего быть не может, разве что воспаление ягодиц, поскольку мне предстоит долгое пу-

тешествие верхом. Но эта жуткая ржавая игла ... Дарю моему избавителю несколько стальных иголок из своего запаса, и далее операция ведется моими иглами. Теперь остается только продезинфицировать ранки, наложив на них пережеванную мякоть кокосового ореха. Назавтра из моей стопы извлекли еще несколько шипов, но те­перь я применял испытанное дезинфицирующее сред­ство водку. Честно говоря, кокос мне понравился больше.

Когда стемнело, второй пассажир, ко всеобщей радо­сти, поймал по радиоПалембанг. На позывные этого города пение петуха немедленно отозвался наш петух, который был привязан за ногу к крыше каюты.

Переночевав на берегу, утром вышли в море поры­бачить. У двух членов команды луки, у одного под­водная катапульта, с которой он ныряет, остальные ловят на удочку без удилищ. А я решил поплавать, об­следовать колонии губок и коралловые заросли. Если бы дельфины и акулы были живописцами, как бы их вдохновляла эта картина! К. счастью, в прибрежных не­глубоких водах акулы не водятся. После рыбалки мы поплыли в обратном направлении, в Кабуреа, где опять отдохнули. Куда спешить? Что за беда, если путь до Риунга займет не два, а три дня?.

На следующей стоянке снова купаюсь. Вода здесь не просто теплая, а прямо-таки горячая, словно ее спе­циально согрели. Дно песчано-илистое, вода мутнова­тая, рыбы немного, а кораллов и вовсе нет. Может быть, такая высокая температура воды следствие вулкани ческих.процессов?              

Вновь полосой идет дождь. От деревни несет запа­хом тниющей рыбы. Наша лодка качается на волнах. Хватит ли у меня до конца пути чаю вот что меня беспокоит, потому что пить воду из кувшинов не хо­Чется, а после клубней с рисом (уби) или риса с рыбой мучит жажда. Сегодня на полдник было уби н какие-то сырые -«плоды моря». Не в состоянии их проглотить, я потихоньку выбрасываю все обратно в море. Туда же последовал и высушенный на солнце кусочек ноги черепахи.

-Во второй половине дня подходим к Риунгу. Шкип ер указывает мне на горы. Вангка, куда я совершу свою первую поездку верхом.

По Флоресу

От Риунга до Вангка не слишком далеко, и если встать пораньше, то до наступления жары можно уже быть на месте. Чамат вручает мне письмо, по которому во время путешествия мне бесплатно будут выделять двух лошадей и носильщиков. Чтобы во время странст­вия этот бесценный документ не потерялся, мне вписы­вают его прямо в мою тетрадь для заметок. Чудеса, да и только!

Подъезжает верховой на маленькой, похожей на по­ни лошадке, берет мой рюкзак. Он отвезет его до бли­жайшей деревни, а дальше мне будут помогать носиль­щики.

Всадник ускакал, пообещав через минуту вернуться со второй лошадью, для меня. А пока я решил погово­рить с хозяином, у которого остановился. «Минутка» затянулась. Хозяин, один из немногочисленных здесь католиков (большинство жителей Риунга мусульмане), собрался на воскресное богослужение. Я: пошел вместе с ним. Недалеко есть примитивная часовенка: стол, во время приездов в Риунг миссионер а играющий роль алтаря, стул, сидя на котором он исповедует, две скамеечки и несколько деревянных брусков, чтобы стоять на коленях во время молитвы. Сзади пристроен шалаш, служащий чем-то вроде ризницы. Прихожане держатся в сторонке, в тени; учитель произносит мо­литву, какой-то мужчина, стоя на коленях на деревян­ной подставке, читает.

Однако богослужёние закончилось, а проводника все нет. Обеспокоившись, чамат то и дело выходит на дорогу, чтобы взглянуть, не едет ли тот наконец. Один я сохранял поистине индонезийское спокойствие.

Наконец-то через три часа появляется верховой. Что случилось? Ничего. Ему захотелось пить, и он съездил в кампунг. Наверное, засиделся с друзьями и не подумал о том, что нам теперь придется ехать по самой жаре. Бедные мы, и бедная лошадка. Прикрыли ей спину циновками, а сверху положили великолепное и, как мне показалось, довольно странное седло. Поскольку поводья слишком коротки и ими управлять нельзя, мне дают длинную толстую веревку. Теперь поехали! Пер­вые несколько метров лошадь пробежала бодрой рыс­цой, но очень скоро перешла на спокойный шаг. И была совершенно права: надо же дать возможность шагаю­щему рядом проводнику поспеть за нами. Здесь, в Ин донезии, кричать на лошадей, как в других странах, не принято. Проехав с полкилометра, встретили всадника. Его лошадка чуть побольше моего гнедка. Всадник от­дал мне своего рысака, проводник вскочил на мою кля­чонку, и мы помчались вперед со скоростью не.менее пяти километров в час.

В деревне Риунг мне пришлось немного задержаться, нужно было поговорить со старостой, показать ему письмо чамата. А вот и мой рюкзак лежит себе у до­ма старосты. Значит, его еще не отправили дальше. Староста, справившись о моих планах и увидев фото­аппарат, тут же загорелся желанием сняться. На улице происходит настоящее сражение завозможность по­пасть в кадр.

Пора в путь, но проводник другого мнения: слишком жарко. И не мешало бы поесть. Тогда я перестаю по­нимать по-индонезийски. Бедняге ничего не остается, как покориться и сесть на коня. А обещанных носиль­щиков нам не дали. Мой рюкзак погрузили на клячон­ку, и он поедет верхом вместе с проводником.

Дорога очень неровная всадникам то и дело при­ходится поднимать ноги, чтобы не ушибиться о придо­рожные камни, а лошадям с трудом удерживать равновесие, чтобы не упасть, оступившись на камнях. Позд­нее выезжаем на более приличную тропинку. Часто даем лошадям отдохнуть, тем не менее бедные живот­ные взмокли и едва дышат. К тому же оказалось, что спина лошади проводника стерта до крови. Потертость на крыта платком, а на нем циновка, играющая роль седла.  -

Моей лошадке тоже достается: восемьдесят килогРаммов живого веса да еще фотоаппаратура. Поэтому, когда проводник предлагает мневзять рюкзак, отказы satocb я одйн вешу больше, чеМ ой вМесте с МоиМ рюкзаком. А нет ли у меня в рюкзаке лекарств? Есть, но распаковывать буду только в Вангке. А что болит? Перут (живот). Позднее выясняется, что у него болит также позвоночник и что-то еще. Будь дорога длиннее, он нашел бы у себя не менее сотни болезней. Относи­тельно живота объясняю ему: никакие лекарства не по­могут, если не соблюдать диету один день ничего не есть, кроме. бубура (рисового отвара), а пить только горячий и крепкий чай. Нет, диета это плохо, он верит только в таблетки.

Проезжаем мимо пасущегося на лугу табуна. А вот и Равук, где нам должны сменить лошадей. Около дома старосты отдаю поводья проводнику и вхожу в дом. Как обычно, сыплются вопросы: кто, откуда, за­чем? С местными разговариваю через людей, понима­ющих индонезийский. Мучит жажда, но пить воду не решаюсь, а кокосовых орехов или туака не предлагают. Мой проводник тоже хочет пить. Ему приносят воду в очаровательном глиняном кувшинчике с маленьким но­сиком, при виде которого во мне разгорается страсть коллекционера. Но тут же приходит здравая мысль: никаких покупок. Все, что приобретено в Палуе, сейчас находится в Маумере, следующие покупки могут быть сделаны только в Энде. Мой рюкзак и без того весит больше, чем в состоянии выдержать не только челове­ческая, но и лошадиная спина. Тропики, жара, горы. Только этого горшка мне не хватает.

Видя, с какой жадностью мой проводник пьет сы­рую воду, напоминаю ему о диете и о том, что от упjтребления сырой воды следует воздержаться.

Но я хочу пить, отвечает он с укором.

Что поделаешь? В конце концов это его живот, а не мой. и если он так же часто будет слезать с лошади, как делал это до сих пор, лошадь отдохнет.

Неясно, то ли хлынет дождь, то ли будет солнце. Я бы, конечно, не поехал в горы под ливнем. Между тем дом наполняется людьми, приносят бетель. Любите­ли с удовольствием начинают жевать, сплевывая крас­ную слюну и стараясь попасть в щели бамбукового по-

ла. Кто не жует бетель, курит сигареты. Один из моло­дых людей старательно режет парангом пальмевые листья на самокрутку.

Тучи Всё-таки.рйссеялисЬ йора в путь. Мой провод­ник, растроганный радушным приемом, который ему здесь оказали, заявил, что дальше не поедет, а я могу догнать носильщиков и с ними продолжить путешествие. Так я и сделаю. Из деревни действительно недавно вы­шли двое с моим рюкзаком.      

Вскоре я их нагнал. Один подошел к какому-то заграждению, вывел коня, погрузил ему на спину мой рюкзак, взгромоздился сам. и мы поехали дальше. Второй носильщик вернулся домой. Встречные приветствовали нас словами:

Селамат соре, патер. (Добрый день, отец.)

Если иностранец, то обязательно патер. Вот идет красивая молодая женщина, улыбается мне, и сразу ие чезает все ее очарование: красный от бетеля рот, чер­ные, источенные з убы.  

Наконец мы прибыли в Вангку. Минуем стадион, где о чем-то горячо спорят Спортсмены. Некоторые в школь­ной форме: белые рубашки и голубые брюки. Увидев нас, подбегают. Любопытство бьет через край.

Селамат соре. Даримана? (Добрый вечер. Откуда?) ,

Дари Поландия! (Из Польши!)

О,-патер дари Поландия! (0, патер из Польши!)

Ребята с веселым гомоном провожают нас до мис­сии, откуда, привлеченный шумом, уже выходит моло­дой мужчина в голубых брюках. Улыбаясь, протягивает мне руку.

Добрый день, говорит он по-польски.

Я поражен. Соскакиваю с коня, здороваюсь, спраши­ваю, как он догадался, что я поляк. Мисэдонер Осецкий смеется:

Приезжий, верхом на коне, с рюкзаком... Где еще встретишь таких сумасшедших, кроме как в Польше?

По приглашению священника ко мне приходит старик-горец, который раньше уже служил проводником в археологических экспедициях. Старик сразу понимает, что мне нужно, и начинает прикидывать, куда бы мне стоило пойти. Ага, стоит сходить к одному из немногих в этом районе язычников, старому моса лаки. Как выяс­нилось, мой проводник тоже моса лаки, только хри­стианский.

Моса лаки оказался слепым старичком, одет он был,

нёсмотрй на Жару, в теплый пиджак. Аоначалу разговор не клеился. Со стоном он пожаловался, что ничего не помнит и скоро умрет. Однако, когда принесли бара­бан и когда e.r:o внук начал бить в него, старичок ожи­вился и даже запел какие-то церковные гимны. А после того как моса лаки прослушал магнитофонную запись спетого гимна, он взбодрился и охотно согласился спеть еще.

Прйходят все новые слушатели. Кто-то бьет в бара­бан, кто-то достает гонг. Разгорается веселье. Плотный усатый мужчина пускается в пляс. Поскорее вывожу его на улицу, достаю киноаппарат. За ним выбегают во двор, все и пляшут до упаду. Теперь в барабан бьет мужчина с обезображенным лицом. Вся семья моса лаки имеет увечья. Сам он слеп от старости, внук его тоже слепой, внучка полуслепая. Между тем бьющий в барабан муж­чина впадает в экстаз. И так стучит по барабану, что моса лаки, которого по дому-то приходится водить за руку, пытается плясать,  

Прощаясь, весело говорим друг другу: «бесок». Зав­тра состоится бракосочетание молодой пары и свадьба. Благодаря ксендзу я получаю приглашение.

За свадебным столом мне отводят место напротив молодых. Торжество происходит на большой крытой веранде для приема гостей и танцев. В ожидании за­. столья -пьем кофе, наблюдаем, как зажаривают целого поросенка. Непрожаренное мясо режут на куски и бро­сают их в корзинку. Кто-то из женщин моет требуху, кто-то чистит бананы... Шумная будет свадьба. Прежде на свадьбу приглашали иногда до тысячи человек. Пля­сали всю ночь. Сейчас церковь решила вмешаться в это дело. Миссионеры не позволяют веселиться позднее. де­сяти часов вечера, иначе назавтра никто не сможет ра­ботать.

Пока готовится свадьба, я решил погулять по деревне. Зашел в дом моего проводника Стефануса. Там то­же будет свадебный пир. Поговорил с людьми и узнал кое-что о действующих здесь нормах адата. Старики ча сто вспоминают добрые старые времена, когда ими пра­вил раджа (Вангка подчинялась радже из Риунга, где и сейчас живет его семья). Мне рассказывали, что этот раджа брал взятки, чинил неправый суд и был истин ным бедствием для женщин. Если ему попадалась на

глаза хорошенькая девушка, она должна была без всяких разговоров являться к нему на ночь. Будучи му­сульманином, раджа терпимо относился к христианам.

Правители Энде и Соа были приверженцами ислама, раджи Маумере, Ларана, Туканга, Баджава, Ру тенга, Буаваи и Лио католиками. До прихода голланд­цев отдельные государства вели между собой войны, но деревни, находившиеся под властью одного раджи, жи­ли в мире.

Однако вернемся к нашей свадьбе. Спешу запечат­леть на пленку самые интересные моменты. Например, церемонию перенесения провизии в дом невесты. Вот несут тяжелые бамбуковые трубы (такие же, как на Палуе и в Энде), но не с водой, а с туаком. Здешний туак, как я вскоре убедился, это не палуенекий лег­кий напиток. Здесь пьют перебродившее, горькое, не­вкусное и, судя по действию, крепкое вино. Опьяневшие обнимаются, топчутся на месте. В Вангке, как мне ска­зали, вообще любят пить крепкое. Ни к чему. не приво­дят усилия Осецкого, который вместе со своим помощ­ником, тоже миссионером, борется с алкоголизмом. Люди здесь пьют, и пьют много. И сейчас, за празднич­ным столом, нам поминутно подливают.

Пируют в доме невесты, поэтому к столу подают свинину с рисом. Если свадьбу празднуют в доме жени­ха, что случается крайне редко, непременно забивают буйвола.

Со всех сторон сыплются просьбы все хотят фотографироваться. Особенно увлекается этим молодежь. Те, кто постарше, более сдержанны. Героиня же торжества, юная невеста, одетая в скромное цветастое платьице, готова всю ночь простоять перед объективом. Все стараются попасть в кадр, пристраиваются сбоку, сзади, где угодно. Вытягивают руки, гримасничают пози­руют.

На полу все больше красных пятен от плевков: поч­ти все жуют бетель.

Снова танцы. Пускаюсь в пляс и я. Вначале не по­лучается, а потом улавливаю ритм. Танец несложный: четыре шажка вперед, большой шаг вперед левой ногой и три шажка назад, затем правая нога на счет «один» приставляется к левой, после чего делается еще три шажка назад. Далее движения повторяются на счет «четыре». Кроме того, время от времени делается один :Или два поворота кругом.

То и дело кто-нибудь из гостей подходит к сидящим за столом жениху и невесте. Молодые встают, гость пожимает руку невесте, потом жениху, иногда осторож­но что-то засовывает под платочек, небрежно брошен­ный невестой на стол.

Мужчины и женщины, старые и молодые, сидят вме­сте, кто где хочет. Женщины едят отдельно лишь во вре­мя официальных приемов. В остальных случаях здесь никаких ограничений нет.  

На столе перед каждым гостем стоит миска из тык­вы. Кто-нибудь из хозяев или распорядителей свадьбы с большой корзиной в руках обходит всех гостей и каж­дому в миску кладет пригоршню крупно нарезанного мяса и жира. Все это поливают бульоном. Рис подает­ся на огромных круглых или квадратных подносах. Едят ложками, сделанными из скорлупы кокосового оре­ха, или руками. Туак из бамбуковых труб переливают в чайники, а затем разливают по бамбуковым кружкам. Женщины пьют из покупных эмалированных кружек. Время от времени кто-нибудь из женщин в деревянных ящичках, разделенных на три части, разносит сири; при этом зорко следят за тем, чтобы не было недостатка в нарезанных листьях и табаке для курения.

На свадьбе мне удалось кое-что узнать о местной ре­лигий. Согласно местным верованиям, существует один бог Мери, у которого нет предков. Этот бог первый, никем не сотворенный, великий и недосягаемый. Дьяво­ла здесь не знают. В поЕседневной жизни людей участ­вуют духи, которых называют «нитун бару». Есть духи высоких деревьев, крупных камней, родников. Им молят­ся, отправляясь в путь, приносят в дар продукты или бетель, складывая все это в тех местах, где они оби­тают, в их честь организуется праздник буйвола. К богу Мери обращаются только в особо важных случаях, например во время войны. Общается с ним моса лаки от имени всей деревни. Праздников, посвященных богу Мери, нет. Здешние жители не считают, подобно палуен цам, что души умерших вселяются в камни. Через три дня после смерти семья покойного устраивает богатые поминки (песта кендури); таким образом умершему обеспечивается благополучие на том свете, независимо

от того, был он хорошим человеком или плохим. По­койников хоронят на кладбищах, которые расположены недалеко от жилищ. Могилы обкладывают камнями. Христиан и приверЖенцев старой веры хоронят вместе. Если на кладбище есть хоть один христианин, устанавливается общий крест.

На языке вангка говорит только одно селение, в ко­тором в шестнадцати кампунгах живет несколько тысяч человек. На языке риу нг говорит только одна деса (об­щина), на другом языке десаТеронг и кампунг Равук. Да, немалый нужно иметь лингвистический талант, что­бы работать в этом районе. На языковую обособлен­ность влияет и то обстоятельство, что жители Вангки не выезжают на работу за пределы своих родных мест.

Горцы Вангка, как правило, моногамны, однако встречаются двоеженцы. В последнем случае полагается иметь два дома для каждой жены отдельно. Плата за жену буйволами (белис). при покупке второй жены ни­же, чем при покупке первой. Внебрачные дети рожда­ются не слишком часто, обычно у невест в случае раз-рыва помолвки, так как жених и невеста часто живут супружеской жизнью до брака. На побережье жених вступает в права супруга с момецта уплаты первой ча­сти белиса. Если девушка забеременеет, она непремен­но скажет, от кого, иначе роды могут иметь трагический исход.

Женщины здесь носят одежду, называемую «липа», если она черная, и «брит» или «плекат», если она любого другого цвета. Это нечто вроде широкого саронга. Липа, брит и плекат надеваются чаще всего поверх платья или блузки; девочки под них ничего не наде­вают.

Кормление ребенка грудью-при посторонних в этих местах обычное явление, но женщин с обнаженной грудью я не видел. Пожилых женщин с неприкрытым. торсом я встречал совсем неподалеку, в Соа. Может быть, климат Вангка более суров?

Мужчины. здесь, как и. повсюду, носят липы и ру­башки, иногда что-то вроде курток или пиджаков, на­. детых вместо рубашек прямо на голое тело. Дети ходят в белых рубашках и голубых брюках, девочки в юб­ках; саронги они надевают только утром и вечером.

Украшений женщины носят сравнительно мало. Нередко попадаются серьги типа палуенских или англий­ские булавки в ушах. Вечером наблюдаю за девушками, как они плещутся в «умывальне» под струей воды, ко­торая поступает по специальным трубам от источника.

Я познакомился с молоденькой девушкой-хохотуш кой. Дал ей прозвище Смешинка, которое быстро приви­лось. Зовут же ее Сиси, или Цецилия. Сиси окончила местную школу и хочет продолжить учебу в Энде. Учит­ся она самозабвенно, понимая, что образование един­ственное средство спастись от нужды. Скорее всего она будет медсестрой, то есть вполне самостоятельным че­ловеком. Родственники же, мечтающие получить за нее белис, остались бы ни с чем, поэтому они не в восторге от ее учебы и подозревают миссионеров, которые помогают ей учиться, в том, что те хотят выучить девушку, выдать ее замуж, а белис взять себе.

Одна из наиболее интересных моих вылазок вгоры связана с поисками следов «дикого человека» (оранг пендека). Когда я впервые заговорил на эту тему, мои собеседники оживились

Да, да, конечно, есть... Это люди маленького ро­ста метр, от силы полтора, но они не обезьяны. Жи­вут в горах, питаются лесными плодами.

О том, что оранг певдек обитают в горах, говорят весьма уверенно, но встречаются ли они вообще на Фло­ресе, никто толком не знает.

В этих рассказах легенды смешиваются с данными археологических раскопок: Голландский археолог ван Верхаувен обнаружил здесь наскальные рисунки, которые, по мнению моих собеседников, подтверждают факт существования оранг пендека.

На следующий же день после разговоров о диком человеке договариваюсь со Стефанусом идти смотреть рисунки. Выходим рано утром и направляемся по тропе, которая изрядно заплевана бетелем видно, что по ней часто гуляют. Доходим до. каменного вала когда-то это было укрепление типа баррикады, которое жители Вангки испольэовали во время войн. Оружием служили копья, луки, паранги. Воевали против Соа, Баджавы, Мангараи. Войн с португальцами или голландцами не. вели. Когда пришли. белые завоеватели, раджа сдался без борьбы.

Переходим вал, продираемся сквозь кусты и оказываемся у подножия отвесной скалы. Действительно, на скале видны какие-то примитивные рисунки будто дети рисовали солнце. Стефанус. с гордостью указывает мне на рисунки, но на меня они не производят сильного впечатления. Хотя, я думаю, они представляют большой научный интерес, коль скоро такой крупный археолог, как Верхаувен, пришел от них в восторг. К: сожалению, он допустил оплошность: вместо того чтобы самому все измерить и скопировать, поручил это семинаристу из Маталоко. В итоге росписей на скале стало больше: лихой семинарист прибавил к оригинальным рисункам свои, а кроме того, нацарапал множество черточек, ко-. торыми отмечал выполненную работу. Хорошо хоть Сте­фанус может отличить одни рисунки от других.

Говорят, что с этих скал в ясные дни просматривает­ся Палуе. Сегодня ничего не видно: пасмурно, туман. Возвращаемся по каменистой тропе. На небольшой, усыпанной крупными камнями поляне обнаруживаем не­сколько гробниц. Когда-то здесь был кампунг, который из-за близости к пограничной зоне перенесли в другое место. Отсюда недалеко и до прежнего места жертво­приношений. Едва заметная тропинка приводит к заросшей кустарниками и окруженной камнями поляне с грудой камней посередине. Это и есть жертвенник. Сте­фанус преспокойно отдыхает, сидя на камне, а я рыс­каю по холму, словно гончая. Здесь, несомненно, был такой же культовый объект, как темпат кербау на Палуе.

По возвращении заходим в дом Стефануса, а потом отправляемся к здешнему жертвеннику. На том месте, где связывают кербау, стоит столб, увенчанный кре­стом (!). Перед одним из домов торчит бамбуковый шест. На нем череп кербау, а вообще черепа не хранят, их выбрасывают. Когда было. последнее жертвоприношение, никто точно не помнит. много лет назад.

После обеда еду осматривать Вангку. Направляюсь в ту сторону, откуда доносится бой барабана. Так вот оно что: здесь продолжается вчерашняя свадьба. Меня сердечно прнветствуют, охотно вступают в разговор, предлагают бетель, от которого Я, естественно, отказы­ваюсь. Настаивают это так приятно и так полезно! Говорю, что не хочется привыкать, потому что в моей стране сири нет. Неужели нет? Бедные, бедвые поляки!

Вернувшись в миссию, беседую с ксендзом Осецким. Он сказал, что на его памяти здесь было одно жертво­приношение, которое состоялось года два назад в сосед­ней деревне Кеджа. Его организовал некий богач, языч­ник, член довольно большой группы местных язычников. Однако власти не поддержали идею устраивать жертво­приношения, отчасти из экономических соображений, а отчасти оттого, что ошалевшая толпа убивает животных невероятно жестоким способом: их связывают и секут парангами.

Однако пора возвращаться в Джакарту. Перед отъ­ездом вместе с миссионером посещаю местную школу. Какое здесь развернулось строительство! Видно не толь­ко то, что есть, но и то, что будет. Пока обучение идет в большом зале, разделенном бамбуковой перегородкой на три части, но уже есть спальня для мальчиков и сто­ловая. Под остальные здания заложен фундамент. В спальне, рассчитанной на пятьдесят мальчиков, уже сейчас не хватает мест. До недавнего времени асрама (общежитие) мальчиков находилось в старой церкви, а а срама девочек в маленькой комнатке в домике из бамбука. Сейчас мальчики получили помещение в новом здании, а девочки их около двадцати спят в боковых нефах церкви, отделенных от центрального нефа цветными занавесками.

Молодежь учится вечерами при свете трех газовых фонарей. Временами. неф превращается в зрительный зал, а функции сцены выполняет маленькая пресви терня.

Девочки спят на бамбуковых кроватях, а мальчики на железных, привезенных еще во времена, когда в этих местах не было польских миссионеров.

Главную трудность в строительстве школьного комп­лекса представляет доставка цемента из Риунга. На ло­шадь нельзя погрузить больше одного мешка. А что такое на стройке один мешок цемента? Дело пошло на лад только с появлением польской миссии. Поляки же построили здесь церковь. Сооруженная при первом мис­сионере старая церковь давно стала мала, начали воз­водить другую, однако священник плохо следил за ра­ботой, строители пили, и все шло из рук вон плохо. Одна из колонн обрушилась. Кончилось тем, что возник­ла недостроенная развалина, с которой не знали, что

делать то ли достраивать, то ли ломать. Поляки ре­шили строить как следует, основательно. Объем строи­тельства немного сократили, убрали то, что было раз­рушено, воздвигли стены и новая церковь готова.

Жду учителя; которого обещал привести ксендз Осецкий. По его словам, это самый интеллигентный человек в школе, преподаватель, который (неслыханно!) поль­зуется на своих уроках картами, чего не делает даже географ. Если ученики хоть как-то разбираются в кар­тах, то только благодаря учителю истории и ксендзу Осецкому, который учит ребят английскому языку и ре­гулярно устраивает викторины с множеством вопросов, в том числе касающихся Польши.

Беседую с учителем истории о том, каким языком пользуются у себя дома бывшие ученики школы. Оказы­вается, язык вангка стоит на первом месте, индонезий­ский же рассматривается как второй по значению, но не иностранный, не чужой. Молодежь ощущает свою связь с Индонезией так же прочно, как и связь с Ванг кой. Если же возникнет конфликт, молодые жители Вангки поставят интересы Индонезии выше интересов своей деревни.

Разговор прерывает ксендз Осецкий отодвинув фисгармонию, он обнаруживает за ней крупную, ире лестно окрашенную, с красной сеточкой на спине ящерицу длиной больше двадцати сантиметров. Она долго бегает, пока находит щель, в которую ускользает от нас. Так вот кто издает по ночам такие громкие звуки! Впрочем, шумят не одни ящерица Есть какие-то круп­ные насекомые, похожие на хрущей с перепончатыми крыльями. Они устраивают такие концерты, какие не снились и нашим сверчкам. Под их музыку невозможно разговаривать.

Прощаясь со Стефанусом, дарю ему большой нож-. Кажется, он доволен..

Встав пораньше и плотно позавтракав, делаю послед-. ние приготовления в ожидании лошадей. Но ждать при­шлось долго: староста деревни, который должен был этим заняться, -лежит пьяный. Последний участок дороги перед въездом в Маталоко очень труден, лучше нам одолеть его засветло. 

Наконец появляется молодой парень с лошадьми. Он и будет моим проводником. Седлаем и поехали!

За деревней сразу же сворачиваем на горную тропу. Пересекаем русла пересохших ручьев, бредем по топким савахам (рисовым полям). Моя лошадь причиняет мне массу хлопот то она фыркает и не желает ступать по грязи, то спотыкается на спусках, а однажды встала на колени, так что я с трудом удержался в седле. Чему удивляться лошадей здесь не подковывают, а у моей к тому же слабые ноги. А может быть, она страдает головокружениями? Иначе почему она так не любит спусков? Вот и сейчас остановилась перед крутым спу­ском и ни с места!

Ротан, ротан, кричит проводник.

Неужели нет другого способа сдвинуть лошадь с ме ста, кроме побоев? Спокойно поворачиваю назад, делаю небольшой круг и опять подвожу лошадь к обрыву. Стоит! Да она просто боится! Не чувствует себя уверенно с таким грузом на спине. Спешиваюсь, беру ло­шадь под узду, и вместе мы потихоньку одолеваем маленький. отрезок спуска. На мое счастье, откуда-то по­является молодой человек, который весит вдвое меньше меня. Он вскакивает в седло и мигом съезжает вниз. Одолев еще один подъем и не слишком крутой спуск, в конце концов выезжаем на хорошую дорогу, по обе­им сторонам которой растут кактусы с полутораметровыми побегами.  

Заметив, что лошади в мыле, я предлагаю сделать привал, но проводник говорит, что дальше есть вода и трава, так что лошади смогут и отдохнуть и попастись. Едем дальше, мимо огромных кактусов, вниз, через заросли. А вот и. луг. По моим расчетам, мы можем от­дыхать лишь полчаса, чтобы с наступлением сумерек быть в Маталоко

Отпустив лошадей, я сажусь на.поваленный бамбук, чтобы привести в порядок свои записи, и вдруг рядом замечаю скорпиона. Я уже видел одного, в Леи, но тот по сравнению с этим малютка: Показываю его своему спутнику. Оказывается, от укуса здешних скорпионов люди тяжело болеют несколько дней. Правда, не уми­рают, но все равно благодарю покорно!

Едем дальше.. Ландшафт напоминает саванну, окру­женную горами: обширная холмистая котловина с ред­кими купами деревьев. Трава настолько высока, что ркрынает и лошадь и всадника. Часто встречаем путников, пеших и конных, возвращающихся с покупками до­мой, некоторые несут, инвентарь для миссии, которая строит школу, электростанцию, церковь.

Мое внимание привлекают вьючные лошади. К на­брошенным на их спины попонам прикреплены дере­вянные или из рога оленя крючки, по два с каждой сто­роны, соединенные между собой веревками. На эти крючки подвешивается багаж, чаще всего плетеные кор­зины, по одной или две с каждой стороны. При нечетном числе корзин одну кладут поперек спины, чуть ли не на шею животного.-

Проводник то и дело спрашивает у встречных, как пройти в Маталоко. Парень явно не знает дороги. Удивляется, когда я отказываюсь нанести визит здешнему священнику и показываю на часы. Мы уже более семи часов в седлах, через три с половиной часа стемнеет, ехать еще далеко, моя лошадь спотыкается, часто па­дает на колени, упирается, когда предстоит спуск с го­ры, а иногда просто останавливается и не желает идти. Приглядываю место для отдыха. Я с удовольствием вы­тянул бы одеревеневшие ноги. Что за седла? И что за лошади? Бедняги едва плетутся шагом. Мой вес им вообще не по силам. Самое большее, на что они способ­ны, это на скверную трусцу.

Проезжаем через бамбуковый лес. Наталкиваемся на аккуратный каменный алтарь, где приносят в жертву кербау. Видно, этим алтарем давно никто не пользовался: растущим вокруг деревьям больше десяти лет.

Снова холмистая саванна. И вдруг под деревом автомобиль. Откуда он здесь? Оказывается, есть дорога, по которой некоторые машины могут проехать. Ну лад­но, машина так машина.. Но моя лошадка почему-то не хочет с этим мирцться. Ни за что не желает проходить мимо нее. Никакие уговоры не подействовали. Пришлось спешиться и сделать большой крюк. После этого мое терпение лопнуло. Лошадка же этого не поняла, потому что продолжала бастовать:    сначала она не пожелала

войти в реку, потом не хотела выйти из нее. Тогда я ее предал: согласился поменяться лошадьми с проводником. Дальше я ехал на его пегой, а моя упрямица. при всякой попытке показать характер получала хороший удар веревкой.

Пегая оказалась хорошей и умной лощадкой, на послеледнем участке пути, во время подъема, когда лоша­дям приходилось идти то по уступам, то по камням, она сама находила дорогу. Я только успевал поднимать ноги над особенно большими камнями. Иногда даже ложил­ся ей на спину.

Тяжелая дорога. Лошади еле плетутся. Проводник все время кричит, что их нужно бить. Я твержу, что животные стараются из последних сил и что их могут бить только плохие люди. Бедняги едва держатся на ногах, а предстоит подъем в гору, на перевал. Страшно по­думать. Надо дать лошадям передохнуть. А вот и лу­жайка. Но тут в зарослях что-то задвигалось, послы­шалось фырканье, и на дорогу выскочили буйволы. Вначале животные их было шесть или семь неслись прямо на нас, а потом резко свернули к реке. Мы по-, следовали за ними. Немного освежившись у воды и на­поив лошадей, присоединяемся к двум похожим на ара­бов всадникам в плащах и головных платках. Посколь­ку они хорошо знают дорогу, мы можем спокойно сле­довать за ними.

На перевале дует сильный ветер. Кажется, будто я в Татрах. Маталоко не видно, а уже шесть часов. Еще немного и стемнеет.

Ничего, говорит проводник, уже близко.

Едем дальше. Въезжаем в селение, минуем какие-то

сады, заборы... Костела не видно.

Мы на правильной дороге?

Наверное.

Фью-ю... Нехорошо. Ты здесь когда-нибудь был?

Еще нет.

Ай да проводник!      

Между тем кони начинают беспокоиться. Дороги сов­сем не видно. Того и гляди вместе с камнями полетишь вниз. Хорошо, что я заметил расселину. Остановил коня буквально в метре от нее. Нет, так не годится. Решаю свернуть с дороги в сторону огоньков какой-то деревни, примерно в километре от нас. Там можно будет взять проводника. На наше счастье, он сразу нашелся. Это один из двух всадников, за которыми мы следовали по пути на перевал. Теперь мы на верном пути, но нам еще предстоит полтора километра тяжелейшей дороги. Наш новый проводник пошел впереди, мы следом. Увидев впереди себя бодро шагающего человека, моя лошадка

обрела, уверенность в себе. Скорее носом, чем глазами,

отыскивает дорогу среди камней.

С каким облегчением я. вздыхаю, когда мы наконец преодолели подъем. Теперь дорога идет вдоль ограды семинарии. Здесь наш любезный проводник прощается с нами. Теперь мы без труда справимся сами. Мой спут­ник все время говорит о каком-то румах тингги (высо­ком доме). Не вижу здесь никакого высокого дома. Только позднее узнал, что местные жители в свое вре­мя так называли двухэтажное здание семинарии, в ко­тором жили ксендзы. и которое тогда действительно бы­ло самым высоким строением в этой части Флореса.

Остановился я у здешнего священника Яна Козлов­ского. Он покормил меня и устроил ночлег, Какой рос­кошный ужин: молоко, Которого я не брал в рот с тех пор, как сошел с корабля.  

Я очень устал: шутка ли двенадцать часов в сед­ле! Тем не менее надо решить вопрос о том, как до­браться до Маумере. Я хотел бы отправиться как мож­но скорее. Рассчитывать на корабль в Энде не прихо­дится, он отправляется завтра, но, может быть, удает­ся долететь от Маумере до Денпасара самолетом? Тог­да я побывал бы еще на островах Бали и Ломбок.

Климат здесь совсем иной, чем в Вангке. Ночью спал под одеялом!

Семинария в Маталоко недавно праздновала свое сорокалетие. Следы этого события можно увидеть на стенах в виде рогов кербау. Судя по их числу, юбилей отмечался очень широко и торжественно. Степень значи­тельности праздника здесь вообще выражается числом убитых животных. Когда, например, деревня Вого в свое время переселялась с гор ближе к полям, в долину, где условия жизни лучше (в горах она была защи­щена от врагов, что с прекращением междоусобных войн перестало иметь значение), сто кербау пало под ударами парангов. О том, чтобы съесть столько мяса, естественно, не могло быть и речи. Туши разлагались, отравляя смрадом окрестности. Но разве это имеет зна-. чение, если память и слава об этом торжественном пире сохранятся на долгие годы? Власти и здесь не одоб­ряют такого рода пиршеств, однако научить людей ра­зумно отмечать праздники дело не Простое.

Чтобы не терять времени, изучаю окрестности. в таких деревнях, как эта, можно увйдеть много интересного. Вот, например, столб, прикрытый небольшим наве­сом, весь украшенный великолепной резьбой. На Фло­ресе резьбу я вижу впервые. Столб символизирует муж­скую силу, стоящий рядом домик женскую. В деревне, расположенной недалеко от семинарии, установлено три таких столба, из них два без домиков. Один из столбов увенчан небольшим крестом. Из-за этих столбов порой бывают недоразумения. Поставленные бог знает когда, эти столбы неприкосновенны до сих пор. Однажды про­изошел форменный скандал: перед   одной из церквей

оказался такой столб. Епископ велел приходекому свя­щеннику его убрать. Тот отказался. Будучи индонезий­цем, и притом родом с Флореса, он хорошо знал своих земляков и не хотел из-за столба рисковать жизнью. Священник в шутку сказал, что приедет ночью на мото­цикле, обольет столб бензином и подожжет его.

Ни коем случае, серьезно ответил индоне­зиец, они отомстят.

Здесь мне были показаны все места для отправления культа. Один жертвенник устроен прямо на перевале (кербау неплохо прогулялся перед смертью), другой на соседней вершине. Хотелось бы посмотреть оба, но перебраться с перевала на вершину просто немыслимо. И все-таки попробую, хотя ничего не увижу вокруг: ту­ман, как у нас в Татрах. г Трава выше человеческого роста заслоняет все во­круг, пот заливает глаза, рубашка промокла; руки из­ранены острыми колючками, но я карабкаюсь вверх. Украшение этой местности вулкан Амбуломбо скрыт в тумане. А теперь спуск, идти надо осторожно: склон усеян камнями; из-за травы не видно ям, того и гляди свалищься. В бамбуковой роще немного отдыхаю. А вот и кампунг у самого подножия горы. Позднее я узнал, что переселение кампунгов от вершин к подножиям осу­ществлялось по инициативе голландцев и было вызвано трудностями с водой. В   некоторых местах воду прихо­дилось носить из очень удаленных источников, к которым ходили через день. Нехватка воды отразилась на нравах здешнего населения: баджавы и особенно жите­ли Маталоко по сей день не отличаются любовью к чи­стоте. В этом я убедился после дождя, когда вода, смыв с лиц часть грязи, оставила светлые полосы.

Я обратил внимание на кое-какие детали: во-первых, нередко здесь соединено несколько  домов; во-вторых, в одежде как мужчин, так и женщин преобладает черный цвет.     

Осматриваю еще один кампунг, около семинарии. Здесь чисто, красиво, дома стоят на каменных фундаментах, крыты железными крышами... В них живут старые служащие миссии. Поскольку им не могут поднять  жалованье выше какого-то определенного уровня (местный учитель, например, состоящий на государственной службе, получает пять долларов в месяц), миссия за долгую и безупречную службу награждает их такими вот домиками, которые кажутся прямо-таки роскошны­ми по сравнению с остальными домами в кампунгах.

Однако пора ехать дальше, на третий день сажусь в переполвенную машину, где уже разместились семь человек и багаж. По дороге узнаю много интересного. Например, что все здешние мосты построены австралий­цами в последние пять лет, что люди, живущие в горах, до сих пор боятся иностранцев, поскольку те много строят и их дома долго стоят. Прочность их объясняют тем, Что в фундаменты якобы закладываются человече­ские головы. Горцы свалили, что называется, с больной гоЛовы на здоровую. У них самих действительно су­ществовал такой обычай, с которым боролись порту­гальцы, вместо человеческих голов закладывавшие в фундаменты головы кербау. Полагают, что искоренить   

этот обычай до конца не удалось: еще совсем недавно,  когда затевалось более или менее крупное строитель­ство, таинственным образом исчезал человек. Случалось и так, что, если умирал правитель, падало дереву уби­вавшее сразу нескольких. Таким образом, покойный ле­жал уже не на голой земле, а на платформе из тел уби­тых. Иногда -в поисках человеческих черепов жигели , кампунгов разрушали фундаменты цергае Всем за­помнилась проповедь одного католического свя^мида, кажется голландца, произнесенная в свяЗи со строительством американцами нового моста. Перспектива строительства повергла в панику жителей кампунга.

Тогда священник сказал: «Вы только посмотрите» какое эт0 большое строительство! Неужели вы воображаете, что для подобного сооружения годятся ваши глупые го­ловы? Подумайте сами, какая для этого фундамента понадобилась бы большая и крепкая голова!» Говорят, что ему таким образом удалось успокоить своих подо­печных.

Как красива и увлекательна дорога, по которой мы едем! Сейчас через реки перекинуты мосты, а ведь совсем недавно, чтобы перейти с одного берега на дру­гой, требовалось не менее сорока минут. Нам пришлось переходить вброд только одну реку, поскольку два ме­сяца назад она, внезапно разбушевавшись, снесла мост. Порой дорога ужасна не всякий шофер сумеет провести машину. Это сейчас, в сухой сезон. А что же бы­вает в дождливую пору? Временами едем по песку. Это результат вулканического извержения, происшедшего два года назад.

Останавливаемся в Боваи. Это не то город, не то большой кампунг. Когда-то здесь была столица отдельного княжества. К сожалению, у нас нет времени на осмотр резиденции монарха сооружения из бамбука, размером немнагим больше обычных домов и стилизованного под дворец.

В одном месте нам перебежала дорогу обезьяна, в другом мы чуть не переехали лошадь, привязанную у ч самой дороги. Водитель в последнюю минуту успел за­тормозить, и мы только толкнули перепуганное животное да оборвали веревку.

Долго едем вдоль водопровода системы бамбуковых труб, точнее, желобов, подающих воду из какого-то у горного источника.

Мой вторичный приезд в Ледалеро вызвал взрыв радости. Мои друзья из Маумере сразу же стали хло­потать насчет билета на самолет. Зарезервировать для меня место было делом непростым. Самолеты должны летать два раза в неделю, а на деле летают еще реже. Мест всегда не хватает. Зачастую самолет, вылетев из Купанга, даже не садится в Маумере.

А пока я занялся поисками материала о народе сикка, живущем в окрестностях Маумере. Эти темноко­жие люди говорят на богатом, образном языке, который в настоящее время несколько вытесняется индонезий­ским. Но это на побережье и в крупных населенных пунктах. А в горах он главенствует. Один из его зна токов, старый ксендз Гетман, жив и сейчас. В свое время голланский миссионер Хёвелл составил словарь языка сикка. По мнению Гетмана, этот словарь, насчи­тывающий 30 000 слов, следовало бы обработать и издать. Я с ним согласен: стоило бы издать этот уникальный труд-если не типографским способом, то хо­тя бы ротапринтом.

Сикка весьма воинственны, разобщены на враждую­щие лагеря. Народ здесь вообще неспокойный. Когда было построено первое водохранилище (с одним краном), люди нередко хватзлись за па ранги каждый хотел первым набрать воду. Теперь, к счастью, эта проблема решена. Построено три водохранилища с боль­шим количеством кранов. Бак стал местом встреч и бе­сед. Пока наполняются бамбуковые ведра, можно по­болтать о том о сем. Но повод схватиться за паранги здесь по-прежнему находят легко.

Здесь мне тоже посчастливилось побывать на свадь­бе. В ход в дом, где празднуют свадьбу, украшен листья­ми лонтаровой пальмы и крупными цветами банана, символизирующими плодовитость. Играет оркестр: два барабана, гонг и бамбуковая трубка, по которой ударяют гибким прутом. Меня приветствует хозяин, по-ви­димому один из родственников новобрачных.

А вот и молодые. Поздравляю их и прошу разреше­ния сфотографировать. Оба очень нарядны: она в белом свадебном платье с золотым украшением на шее, он в черном костюме, но со старинными национальными украшениями огромной золотой пластинкой, прикрепленной белой ниткой к груди, и с перекинутой через плечо цепью.    ,

Спрашивают, не журналист ли я.

Нет, я этнограф.

Антрополог? Замечательно. Немец?

Нет, я из Польши.

Хозяин ведет меня в кухню, чтобы я сфотографировал женщин за работой. Готовят, конечно, рис. Кукурузу, которая является здесь основной зерновой культу­рой, к праздничному столу подавать. не любят. Жители  Флореса считают кукурузу по сравнению с рисом про­дуктом второго сорта и чувствуют себя несколько ущемленными оттого, что именно она составляет главный продукт их питания, а не рис, как на Яве или Бали.

По моей просьбе танцующие выподят на улицу, где я могу снимать филэд.

Приглашают к столу. Через минуту появляется кепа ла деса и кладет на стол конверт. Старика, конечно, тиже усаживают за стол. Потягиваем туак, едим. Одна из девушек торжественно подносит нам стаканчики с молочным киселем. Вопросительно заглядывает в глаза достаточно ли высоко мы оценили лакомство.

Маумере и его окрестностях девушки до брака сохраняют девственность родители строго следят за этим. Белис за обесчещенную невесту составляет чет­вертую часть обычного. Стоит покараулить, тем более что сумма приличная. Это может быть, например, два­дцать коней или же несколько коров, два или три сло­новых бивня, двести тысяч рупий. Если жених, что случается довольно часто, не располагает таким богатством, ему помогает его род, а он весь остаток жизни выплачивает долг. Последние взносы иногда получают .. дети кредиторов. Плата за непорочных невест может колебаться. За дочь правителя некогда давали, сто де­сять бивней, а на свадебный пир забивали сто кербау и сто больших свиней. Все жители деревни вносили свой вклад, а потом после дикого обжорства голодали дол­го, но с надеждой, что соседи устроят такой же празд­ник.

По вечерам молодежь ведет себя менее сдержанно, чем днем, однако молодых людей, прижимающихся друг к другу, вы не увидите. Считается, что, если девушка позволяет себе какие-то нежности, она может позволить ;  и больше. И дело может кончиться адатным судом и штрафом, который придется Платить кавалеру за испорченную репутацию девицы. Ведь репутация влияет на размер белиса. Понятно, что родители готовы спустить cv своих детей семь шкур. Одно их удерживает: как бы доведенные до крайности молодые люди не сбежали в город (такое иногда случается). Тогда прощай, белис!

Из-за большого размера белиса многие девушки ча сто не имеют возможности выйти замуж: не всякий парень может позволить себе такую роскошь, как выкуп жены. Вот почему здесь так много старых дев, кото­рые живут. около своих замужних сестер и зарабаты­вают на жизнь тем, что расшивают саронги. Судьба их весьма печальна.

Несмотря на суровые обычаи, внебрачные дети рождаются довольно часто. Однако семья, сохраняя свою честь, такую девушку замуж не выдает, даже если на­ходится претендент на ее руку.

Сегодня решил пойти на базар в Ниту, селение, рас­положенное неподалеку от Ледалеро. Зайдя за ограду, вижу женщину за ткацким станком. Она ткет нарядную мужскую липу. Через всю ткань. пройдет полоса около пяти сантиметров, выполненная икатовой техникой. Кроме нее несколько полосок вышивки. На изготовление такой липы требуется около недели. Ткачиха пользует­ся нитями, окрашенными покупными красителями. На­туральные красители уже не делают. Основной цвет изделия темно-голубой, местами почти синий. Это новая мода, прежде доминировал черный цвет.

Многое на базаре достойно внимания: продажа со­ли, изготовление коробочек из листьев, погрузка копры и т. п. Кажется, ничего особенного сложить копру в мешки и корзины, взвесить и погрузить на машины, а за счет этого живет огромное число людей.

Торговля копрой на Флоресе имеет долгую историю. Когда-то в районе Энде копру скупали китайцы. Они платили наличными, но мало. Поскольку китайцы откровенно эксплуатировали местное население, им за­претили здесь торговать. Возникли кооперативы, кото­рые должны были вести торговлю на справедливых началах. Однако они стали злоупотреблять властью. В результате это дело взяла в свои руки полиция.

В настоящее время торговля копрой в. Маталоко ор­ганизована значительно лучше, чем в Энде. Здесь ею занимаются и полиция и китайцы, поэтому ни те, ни другие не имеют возможности обманывать крестьян.

Вокруг деревенек раскинулись рощи кокосовых пальм, вдоль дороги насажены деревья, предназначен­ные для путников. Согласно традиции каждый мучимый жаждой путешественник может сорвать кокос с придо­рожной пальмы. Он не должен только уносить плоды с собой или на базар. Это уже считается кражей. Вместе с тем никто не имеет права рвать орехи с пальмы, ко­торую владелец оставил для собственных нужд. Чтобы отличить такую пальму от других, на ней определенным образом загибают листья. Однако кое-кому это кажется недостаточным, и они прибегают к магии. Рассказыва­ют, будто в соседней деревне один крестьянин обратился с nросьбой заколдовать его пальмы. вскоре в деревне умерло два мальчика. Пошел слух, что они срывали плоды с заколдованных деревьев. Родст­венники покойных стали совершать нападения на дом владельца пальм. Тот был бы рад, если бы колдун снял свое заклятие, но, к сожалению, он применил такие ча ры, над которыми сам был не властен. Надо было бы сорвать заколдованные кокосы, чтобы они никого боль­ше не погубили, но колдун был против:

Ты требовал, чтобы чары поразили того, кто ле­зет на дерево, сказал он. Если ты это сделаешь, то умрешь.

Что же мне делать? спросил несчастный.

Купить разрешение, ответил колдун.

В итоге бедняга заплатил за то, чтобы иметь воз­можность срывать кокосы с собственных пальм. И обо­шлось ему это недешево. Он отдал килограмм кофе, ли­пу и какую-то сумму денег.

Однажды, когда шел дождь начинался сезон дож­дей и никуда нельзя было пойти, мне рассказали о подобной же неприятности, происшедшей со священником. В семинарии чинили крышу. Сезон дождей, кото­рому пора было уже начаться, не начинался. Крестья­нам пришлось вторично, а тем, кто поспешил, в третий раз сеять кукурузу. Решили, что во всем виновата семинария. Видимо, святые отцы на время ремонта крыши просили небо о ясной погоде. Было много волнений, на [ семинарию чуть не кинулись с парангами. г  А однажды в одном из приходов случилось вот что.

Сестры затеяли большую стирку. Когда у них кончи­лась вода, настоятельница распорядилась, чтобы во вре­мя вечерней молитвы все просили о дожде. И ночью разразился ливень такой страшной силы, что были уни­чтожены посевы. Кто виноват? Сестры. Потому что, ког да благочестивые люди просят о чем-либо господа бога, их просьбы бывают услышаны.

Мое пребывание в Ледалера оказалось прервано сен­сационной новостью: в Маумере пришел корабль, на­правляющийся в Сурабаю. Мало того, по пути он будет делать остановки в нескольких портах, в том числе в Ампенане, главном (а точнее, единственном) порте Лом­бока, острова, который я собирался также посетить.

За место до Ампенана плачу три тысячи четыреста рупии. значительно дешевле, чем за билет на самолет. А с другой стороны, и недешево у меня палубный би­лет. Но я доволен: так мне еще никогда не приходи­лось путешествовать. тому же я смогу более обстоя­тельно осмотреть Малые Зондекие острова.

На малых Зондских

Наш корабль ночью Идет, а днем принимает грузы в маленьких портах. Число пассажиров растет. Вскоре на палубе становится тесно. счастью, у меня очень приятные соседи, с которыми я подружился в Рео, ког­да мы вместе искали, -где бы искупаться.        

Беседовать с попутчиками иногда бывает нелегко. Сегодня, например, меня стали просить высказать свое мнение о политике Индонезии. Ну разве возможно, переезжая из одногокампунга в другой, сориентироваться в вопросах большой политики? Могу только сказать, что, по моему мнению, важнейшая политическая задача Индонезии консолидация отдельных племен и народ­ностей в единый народ. В этом отношении сделано уже немало.

Мои соседи китайцы, семья, состоящая из одного мужчины. и множества женщин. Думаю, это отец с женой и дочерьми. Как беспокоился бедный папаша, какие он строил баррикады. из бесчисленных чемоданов, чтобы отгородить от меня своих барышень. И что же?  :

Результат самый плачевный: две самые хорошенькие. дочки заснулиоколо меня на расстоянии вытянутой руки, отделенные баррикадой от собственных родителей.

Корабль наш был переполнев не только людьми, но и животными: куры, петухи, попугаи, два смешных маленьких черных зверька с длинными хвостами, пытавшиеся кусаться, когда их брали в руки, свинья, отчаян­но визжавшая в знак протеста против того, чтобы ее держали вниз головой на палке.

По вытянутому заливу плывем в порт Бима на ост­рове Сумбава. Бросаем якорь. Тут же нас окружает це­лая флотилия сампанов, предлагающих свои услуги до берега вас довезут за 25 рупий. Бродим по Биме, архитектура которой напоминает архитектуру наших довоенных еврейских местечек.. На улицах часто попа­даются смешные маленькие тележки на резиновых ко­лесах. Здесь живет много мусульман: встречаются жен­щины с закрытыми лицами, чего до сих пор я ни разу не видел. На вопрос, можно ли их фотографировать, мои спутники отвечают отрицательно. Все-таки снимаю, сперва издали, а потом, поскольку никакой бури не по­следовало, вблизи. Вообще же со съемками здесь сложнее, чем в других районах. Раза два, попытавшись сфо­тографировать целую семью, я натолкнулся на реши­тельное сопротивление.

В прежние времена на Сумбаве было три султаната. Столицей одного из них являлась Бима. Сейчас султан Бимы лишен власти, хотя и сохранил авторитет. Все важные чиновники уезда, в том числе и сам бупати, вступая в должность, прежде всего представляются быв­шему султану. 

А вот.и султанский дворец. Нет никакого парка, только газон, по которому проходит общая дорога, со­единяющая одни дворцовые ворота с другими. Это не слишком удобно, если хочешь жить в гордом одиночест­ве, в каком здесь находится прежний правитель.

Следующий порт на Сумбаве Сумбава-Бесар. Идем умываться женщины к источнику, мужчины во­дой, вытекающей из водохранилища, принадлежащего порту. После умывания направляемся в одну из много­численных закусочных завтракать. Корабельная еда, рис под острым соусом и, чаще всего протухшие утиные яйца всем уже опротивела.

Едем на армейской машине в военную комендатуру, являющуюся одновременно квартирой начальника. На стене масса ярких, броских плакатов типа: «Внимание! Шпион. не дремлет!» На плакате изображен. моряк, который прогуливается с девушкой и что-то увлеченно рассказывает, а сзади виднеется большое ухо. Или: за­пертый на огромный замок сейф, ключ от которого не­брежно торчит из-за пояса моряка.

Мой визит заканчивается короткой беседой за круж­кой пива, после чего комендант, остановив машину, ко­торая идет в город, велит прихватить меня.

В Сумбаве-Бесар меня интересуют дворцы правите­лей. Их здесь два старый и новый. Бывший правитель живет в современной вилле. Новый дворец, обнесенный высокими воротами, в Голландском стиле. Сей­час там находится какой-то факультет. Старый дворец сильно разрушен, но когда-то он был очень красив. Это деревянное строение покоится на многочисленных стол­бах и сплошь покрыто резьбой. Мне удалось увидеть лишь отдельные фрагменты здания, поскольку оно скры­то от посторонних глаз банановой рощей. Однако там кто-то живет: около столбов стоят дрожки.

Я: слишком мало времени пробыл на Сумбаве, чтобы разобраться, добровольно ли правитель переехал из дворца в виллу, или его к этому принудили. Я: лишь понял, что он не вмешивается в политику, пользуется большим авторитетом и что местные власти почитают его как первого человека в районе.

Сегодня я решил побывать в порту, посмотреть, как грузят пароходы. Происходит это так: автомобиль останавливается у края набережной, приблизительно в пяти­десяти метрах от корабля, рабочие выносят из него тя­желые мешки и складывают их на помосте, на котором мы стоим, а оттуда корабельный подъемный кран пере­носит груз на палубу. И никому не пришло в голову со­орудить прочные помосты, чтобы автомобили могли въезжать на них и кран с корабля дотягиваться до груза. Правда, при этом рабочие потеряют свой и без того скудный заработок, на который можно поесть лишь один раз в день.

Ночь на корабле была невыносима. Жестко спать: на крыше люка постелен палаточный брезент, на нем циновка, а сверху липа и свитер. Моя циновка расстелена всего на две трети ширины, тем не менее кроме меня она служит еще одному бедолаге, который притулился у моих ног. Мест на палубе не хватает. Утром, когда я, сидя на циновке, делаю заметки, мои ноги лежат на циновке соседа, поскольку поперек наших циновок спят еще трое. А рядом на голом полу палубы пристроилась женщина, которая плохо переносит качку. Она поминутно приподнимается на локте и сплевывает прямо перед собой. Здесь это воспринимается как нечто впол­не нормальное. Циновка это дом, это святыня, на нее нельзя ступить в сандалиях, а плевать рядом, класть всякие отбросы пожалуйста. Либо дом, либо помой­ка среднего нет.

Сильно качает. Представляю, какая была бы качк если бы корабль не был так перегружен. Заболела бы половина пассажиров. И так многим было худо. Ни­чего удивительного, что в последний день путешествия я с удовольствием отдаю свой талон на питание одному из двух сыновей моего соседа.

В полдень судно наконец пристает к берегу. Про­стившись со своими спутникамИ, беру рюкзак и еду автомобилем до Матарама, главного города острова Ломбок. Поездив немного по городу в поисках ночлега, останавливаю машину перед гостиницей под названием «Отель Мареджа». Выглядит прилично, внутри красиво убранный холл, но пугает название «отель» боюсь, здешние цены мне не по карману. Но нет, к моему удивлению, цены вполне приемлемые.

Приведя себя в порядок и отдохнув, выхожу в город. Удивительно: самый крупный в провинции университет­ский город, а здешний университет низшей категории [8], насчитывающий всего 4 тысячи человек. Единственный приличный ресторан и тот в соседнем городке, распо­ложенном, к счастью, в четырех километрах отсюда.

Бреду по улице Вали, на которой в соответствии с названием живут балийцы. Сколько здесь храмов! Есть большие, есть и маленькие, но все. весьма скромные на вид. Храмовой комплекс состоит обычно из нескольких крытых платформ на сваях, одной каменной часовенки и барабана. Статуй я не видел.

Сразу за городом начинаются рисовые поля. Делаю большой круг и, шагая между участками, направляюсь обратно в Матарам. Вышел из дому один, а возвра­щаюсь с компанией: по дороге ко мне присоединилось несколько мальчишек. Ребятишки вежливы, неназойли­вы. Может быть, это происходит оттого, что при мне нет фотоаппарата и их не выбивает из колеи непреодолимое желание, увековечить себя? Между нами происходит разговор:

Good bуе, mister ( англ. «до свидания»).

Good bуе, anakanak (дети).

Даримана? (Откуда?)

Дари Поландия (Из Польши).

Беланда? (Голландия?)

Букан Белаида Поландия (Не Голландия

Польша).     

Дети что-то оживленно обсуждают, потом один. из них догадывается, что речь идет о государстве в Европе. Я подтверждаю догадку: А на каком там говорят языке?

Бахаса Поландия (На польском).

Это вызывает изумление; подумав, примиряются с тем фактом, что мир иностранцев очень сложен. Между прочим, вчера в автомобиле один из спутников тоже спрашивал меня, на каком языке говорят в Польше. Стоит ли удивляться? Ведь и в Польше не всякий интеллигентный человек знает, на каком языке Говорят в Индонезии. -

Ребятишки называют меня «мистер». Когда я спра­шиваю, знают ли они, из какого языка это слово, отве­чают «из английского». Так, прекрасно, Но если им из­/ вестно, что я не англичанин, почему они называют меня по-английски? Замешательство. А как им меня назы­вать? Туан? По-индонезийски незнакомому человеку можно сказать «туан», а можно «ом» или «бапа». Осмелев, ребята начинают обращаться ко мне так, как принято обращаться к почтенному на вид индонезийцу. Беседуем обо всем о. рисе, о храмах.

Ом, туда, туда, дальше мусульмане!

Ого, какой здесь конфликт! Раз они просят, свора­чиваю, при этом объясняю, что ценю всякого хорошего человека и что для меня безразлично, индус он или мусульманин.

Дальше разговор внезапно переходит на женщин. Здесь неподалеку купаются женщины, не хочу ли я по­смотреть на женщин с обнаженной грудью? Ребятишки разочарованы, и я начинаю подозревать, что на Ломбо­ке уже получил некоторое развитие туризм.

Начальник отдела культуры, к которому у меня ре­комендательные письма, поручает меня господину Ах­мату Мухидину, с которым мы едем к губернатору.. В канцелярии губернатора знакомлюсь с. директором музея. Здесь еще нет музея, нет даже намека на какую либо коллекцию, а директор уже есть. Вряд ли удобно спрашивать у этого симпатичного господина, чем он, собственно говоря, занимается, поэтому я просто прц ветствую его, говорю, что рад встретить коллегу.

Будем работать втроём нам присоединяется ди­ректор несуществующего музея. Едем на машине, хотя канцелярия бупати находится самое большее в ста мет­рах от отдела культуры. Бупати, доктор Саид, услышав, что приехал этнограф из Польши, сразу, вспоминает, что обещал Анджею заняться моей особой.

Сколько у вас времени? Всего несколько дней?

Это действительно мало, но постараемся организовать все, что возможно. Что бы вы хотели прежде всего уви­деть?

Коротко отвечаю на вопросы, особенно подчеркиваю свое желание побывать там, где живут племена, сохра нившие древние анимистические представления.

Пожалуйста, но поездка будет тяжелой; придется много ходить пешком.

Ничего, мне это не страшно, я ведь опытный турист.

Бупати добродушно смеется. Вот это этнограф! Не боится трудностей. Составляем расписание моих занятий. На большой карте острова я вижу вершины, бо­лее высокие, чем в Татрах. При этом относительная высота здесь почти равна абсолютной. Самый высокий вулкан с огромным озером. в кратере 3726 метров. За ним, в соседнем уезде, и живут «мои» племена.

У директора музея есть кое-какие дела в Чакране гара (том самом городке, где имеется единственный приличный ресторан). Я: еду вместе с ним. Въезжаем на территорию парка, где расположено нужное моему спутнику учреждение. В центре парка большой пруд с ост­ровом посередине. На этом острове высится павильон. Пройти к нему можно по каменной дамбе, заканчиваю­щейся воротами, которые охраняются.

Неподалеку от главного храма находится еще одна группа храмов, рядом пруд со священными рыбками и павильон с жертвенными камнями, завернутыми в платки и перевязанными желтыми лентами. Возможно, когда-то на камнях была резьба, однако время пол­ностью стерло ее следы.

Заглянув в пруд, мы увидели на дне несколько ин­донезийских. бйнкнотов и мнаго денег, среди которых есть и продырявленные, точно такие, какими на Вали украшают фигурки кремированных предков.

Осмотрев храмы, едем в Нармаду, где в 1879 году правителями Ломбока был построен павильон для от­дыха. Покрытые цветами террасы, бассейн, небольшой храм все свидетельствует о хорошем вкусе правителей и о способности учитывать вкусы подданных,

Вечером у меня запланирован визит к командующе­му военно-морскими силами здешнего округа, коммо­дору Супарно. Он должен мне помочь с машиной.

На виллу коммодора я отправился вместе со своими «опекунами». Представившись охране, въезжаем во двор, посыпанный гравием. У коммодора великолепная коллекция балийских и яванских статуэток. Беседуем об искусстве, в частности о скульптуре хобби хозяина, о моей работе. Господин. Супарно, оказывается, хорошо говорит по-русски, потому что несколько лет прожил в Севастополе. Переходим на русский язык. Коммодор рассказывает о своих путешествиях. Шутливо пригла­шаю его в Польшу садитесь, мол, на эсминец и плы­вите в Гдыню, а оттуда ко мне в Краков.

На следующий день совершаю поездку по острову на машине. В деревнях, мимо которых мы проезжаем, встречаются то мечети, то маленькие балийские храмы (пуры). В последних иногда можно увидеть пожилых женщин с обнаженной грудью и переброшенным через плечо елендангом (шарфом в виде платка). Балийские женщины ходят в саронгах, перехваченных на груди. Сасачки [9] в будни одеваются так же, как яванки, но не носят слендангов. Голову иногда повязывают платком. Как балийки, так и сасачки носят большие белые лифчики, застегивающиеся на груди и великолепно украшенные вышивкой. Девочки бегают в саронгах, повязанных на животах.

Обедаем у одного балийца. Для начала вся семья хозяина, а также часть моей «свиты» гоняется за петухом, который изо всех сил пытается спастись от не­минуемой гибели. Я думаю, на поимку было затрачено больше калорий, чем содержится в несчастном петухе. Моя реакция может показаться парадоксальной: убегает мой обед, а я желаю ему успеха.

К вечеру приезжаем в Баян, большую деревню, где нас принимает чамат, пожилой, почтенного вида господин, носящий княжеский титул «раден». После беседы чамат организует в мою честь концерт гамелана и вы­ступления солистов. Все это замечательно, но в деревне нет ни одного человека, который бы придерживался древних верований.  

Ночью спал плохо: вся компания храпела так, словно рядом находился жертвенный кербау, которого не умелой рукой резал неопытный моса лаки. С утра сюрприз. В деревне, оказывается, есть общественная баня: от источника по трубам идет вода, которая выли­вается мощным потоком. Баня только для мужчин, женщины, как в старые времена, моются в реке. Фотографирую купающихся женщин. Они смущены, но, ухо­дя, слышу за спиной веселый смех. Видимо, они не страдают излишней стыдливостью.

Скоро начнутся танцы под оркестр. Покупаю на 500 рупий сигарет и большую часть сразу раздаю ор­кестрантам. Мои товарищи, купив сигареты, оставляют их на потом видимо, у них есть какие-то свои планы, в которые меня не посвящают.

Итак, танцы. Вначале долго играет оркестр, потом наконец приходят исполнители. Содержание танца таково: злой демон Ракшаса похищает девушку, а юноши ее отбивают. По сюжету это напоминает «Рамаяну», но в упрощенном варианте без обезьян, птицы Гаруды и прочего. Имеется масса вставок, называемых «атракси» (развлечение). В последней из них странным образом высмеивается трусость. Ракшаса нападает на Чупака, который бежит от него куда глаза глядят, влезает на столбы и т. п. Потом происходит бой между Ракшасой и старшим братом Чупака, Грантангом, воплощением мужества и благородства. Грантанг убивает Ракшасу и рассказывает об этом Чупаку. Последний издали броса­ет камешки в Ракшасу и, видя, что тот недвижим, кра­дучись подходит ближе, дергает его за одежду и нако­нец, окончательно убедившись, что Ракшаса мертв, гордо на него усаживается, изображает из себя героя, похваляется, что он тоже мог бы убить Ракшасу. Грантанг же ведет себя очень скромно ни слова о своей победе.

Роль Чупака комическая, самая трудная в спек­такле. Ее поручают лучшему актеру. Иногда это пред­ставление так и называется «Чупак», Для усиления комического эффекта Чупака надЫяют красным носом.

Чупак отрицательный герой, Грантанг же пандит, рыцарь., У него должен быть. хороший, сильный голос, но актер поет высоким фальцетом. Основная часть тек­ста составлена на сасакском языке, лишь более поздние и современные вставки исполняются на индонезийском. В целом пьеса старинная, и древние тексты о приклю­чениях арабского витязя Амира Хамза, сражавшегося против раджи бангбари (варваров) Ланка Сири, запи­санные на листьях лонтароврй пальмы, поются на древ неяванеком языке. Интересно, что женщины, которые легко читают древнеяванский текст, не умеют ни читать, ни писать по-индонезийски.

Зрелище великолепное, танцуют превосходно, хотя это отнюдь не профессиональный; а обычный деревен­ский любительский коллектив.

Выехать в горы мы смогли лишь после полудня. Но забраться на вершину было невозможно: прошел силь­ный дождь.

После получаса езды препятствие: маленький ручеек, который мы вчера, едва заметив, переехали, сего­ дня превратился в разбушевавшийся, несущий огромные камни поток. Местные жители говорят, что через час можно будет проехать всем. В конце концов выгру­жаем из машины аппараты, подвертываем брюки и бре­дем по воде.

По дороге нам встретилась стая небольших обезьян. С фотоаппаратом в руках я помчался за ними следом, однако животные оказались проворнее меня. Единствен­ное мое достижение разорванный рукав рубашки.

: Обедали в той же закусочной, где недавно завтракали. После обеда начался дождь, потом выяснилось, -что вода в реке, которую нам придется пересекать, под­нялась. В общем ночевать надо здесь.

А потом мы побывали в деревне, где мое сердце-за­билось сильнее. Миновав мусульманскую часть деревни, староста привел.нас в другой ее конец, застроенный самыми обычными традиционными домами. Значит, здеш­ние жители не индуисты. Около домов возились свиньи, следовательно, тут Жили не мусульмане. Населе­ние этой части деревни придерживалось религии, в ко­торой переплетзлись черты индуизма и древних аними­стических верований.

Нас приводят к месту собраний платформе из бам­бука, опирающейся на резные столбы. От солнца защи­щает занавес из листьев лонтаровой. пальмы, который вешают с той стороны, где он в данный момент необхо­дим. Сняв обувь, ступаем на циновки. Сигареты кладем на поднос, и начинается беседа. Присутствуют одни мужчины, лишь время от времени забегают девушки. Вначале в качестве. главного рассказчика выступает ке­пала деса (деревенский староста), позднее я прошу его пригласить жреца. Появляется жрец. Вести разговор по­могает молодой человек с неподпиленными зубами (обычай подпиливать зубы здесь сохранился до сих пор). Идем на местное кладбище, осматриваем. запущен­ные, обложенные камнями могилы, заходим в храм, по­строенный семьдесят лет назад и недавно.реставриро ванный. Он состоит из двух построек: собственно мо­лельни и места для старейшин. Молельня представляет собой стену с встроенным в нее алтарем, под крышей, опирающейся на два столба. На алтаре нет никаких символов. Это обыкновенный стол, на который склады­вают принесенные в дар плоды. Над алтарем прикреп­лена табличка с номером дома. Вторая постройка это крыша, опирающаяся на несколько колонн, внизу соединенных двумя каменными скамьями. Вся земля у входа в храм усыпана крупными белыми цветами. Я подумал было, что здесь недавно совершался обряд жертвоприношения. На самом деле цветы упали с растущего рядом дерева. Храм стоит на холме, откуда открывается пре­красный вид на море и на раскинувшийся вдалеке Бали. По пути к храму есть старинное место для жертво приношений, подобное тем, какие я встречал на Палуе. На камне лежит пальмовый лист с горстью риса, цветами. Это дары какого-то больного человека.

По возвращении в деревню нас угощают кофе, бананами, бисквитами. Я горестно вздыхаю: хорошо бы основательно поесть. Но хозяева, наверное, предполо­жив, что среди нас имеются мусульмане, подают только «чистую» еду. Кофе, бисквиты и плоды мусульмане упо­требляют без опаски. Зато индуисты в гостях у мусуль­ман едят все. В итоге мы едим как следует только у мусульман.          

Сидим мы, словно на сцене, на освещенной большой газовой лампой платформе и как будто участвуем в

увлекательном спектакле, а вокруг любопытные зрители, главным образом молодежь, и ей очень интересно, как я буду есть руками рис.     

Мой спутник, музейный работник, неожиданно пред­лагает мне от имени бупати заняться организацией му­зея в этой деревне. Идея неплохая. Поработать месяца три, поезДить по деревням за счет ЮНЕСКО, разу­меется. Пока даю кое-какиеобщие советы. Рекомендую создать три отдела: исторический, природоведческий и этнографический, предлагаю вариант основного каталога. На меня смотрят как на какое-то чудо: вот так, сразу создать организационную схему музея! Если бы я сейчас вынул из уха кролика, они удивились бы меньше.

Я узнал очень интересные вещи о местном наречии.

Существуют, оказывается четыре варианта языка: язык, на котором молятся и разговаривают со священниками, общеупотребительный язык, детский язык и язык, на котором следует обращаться к слугам и детям. Местный оранг пендек, естественно, не использует всего лексиче­ского богатства языка сасак, а лишь его наиболее упро­щенный вариант.

Перед сном умываюсь у колодца около мечети. Мо­лодец Мухаммед, придумавший омовения. Пополоскал­ся и спать. Мы проведем нынешнюю ночь в той самой хижине, где ужинали, только сейчас ее со всех сторон завесили саронгами. Я спал как убитый, даже храп соседа не мешал.        

Как быть с походом в горы? Поранеиная на корал­ловом рифе нога болит все сильнее. Решаю идти. Со­бралась большая компания: я, три мои спутника, кепала деса и еще человек пять.

На вершине горы стоит небольшой храм, похожий на тот, который я осматривал вчера. Над алтарем висят таблички с изображением каких-то индуистских симво­лов. Сбоку находится часовня, украшенная свастиками [10] и надписью крупными буквами: ПЕЛИТА (пяти­летний план). Название пятилетнего плана на часовне. Забавно. Возможно, это означает, что она была построе -на согласно, пятилетнему плану. Вешают же у нас на стенах храмов доски с именами их строителей.

Приходят заинтригованные нашим появлением Жите­ли ближайшего кампунга, населенного оранг пендек, низкорослыми людьми, с кожей более темной, чем у тех, кого мы до сих пор видели. Эта народность мало­численна. Говорят на самом примитивном наречии са сакского языка, исповедуют древнюю индо-буддо-ани мистическую религию. По их летосчислению в году 345 дней. Раз в год они отмечают праздник кербау, во время которого жрец убивает буйвола. На этот празд­ник в качестве гостей приходят мусульмане.

Осматриваем небольшую сахароварню, расположен­ную в шалаше за деревней. Ее хозяин в большом котле варит туак. На земле лежат бамбуковые ведра для хранения сахара. Помощник непрерывно подносит все новые порции туака.         

Основным оружием местных жителей является лук чубуб. Стрелы хранятся в бамбуковых колчанах. Нако­нечники часто обмазывают ядом, который, как говорят, за полминуты убивает крупную обезьяну. Сельский староста организует соревнования по стрельбе из чубуба и сам в них участвует.

По возвращении сразу отправляюсь к бупати и довольно долго беседую с ним за чашкой кофе. Бупати коллекционирует произведения старинного балийского искусства. Мне особенно понравился большой деревян­ный барельеф с изображением красного льва, из пасти которого растут две ветви, усыпанные крупными цветами, покрывающими всю поверхность барельефа. Это символ быстротекущего времени. Прощаясь, бупати не­ожиданно дарит мне другой прекрасный барельеф: Рама, восседающий на Гаруде.

Хочу напоследок побродить по Матараму, по улоч­кам, заглянуть в балийские храмы-пуры. В одной из них настоятельница ибу пура (мать храма) совершает обряд. Держа в руках поднос с разноцветными стаканами, наполненными водой, она обходит алтари и окроп­ляет каждый из них, затем входит в маленький храм, раскладывает дары, молится. Горят ароматические палочки.

На улице Вали ко мне подошли подростки, с кото­рыми я разговорился о пурах. Мы вместе зашли в одну из них. Девочка принесла на подносе (конечно, на го­лове) стаканчики с водой. В каждом плавали цветы.

Затем кто-то прйнёс корзину с кусочками благовонной древесины, скорлупой кокосового ореха и кадилом.

Мой вылет на Бали, как и следовало ожидать, не обошелся без приключений. Когда я появился в аэро­порту, мне сообщили, что я, к сожалению, полечу -не тем рейсом, которым рассчитывал, а другим, то есть на четыре часа позже. Соглашаюсь. Я последний в списке пассажиров, и, если в рейс идет самолет с мень­шей, чем предполагалось, грузоподъемностью, мне ни­чего не остается, как ждать. Однако, узнав истинную причину отсрочки, я разозлился. Оказывается, явилась какая-то привилегированная особа, а таких в Индоне­зии немало. -

Такова Индонезия, объяснили мне, любезно улыбаясь и безнадежно разводя руками.

Но позвольте,; возразил я, доставая паспорт, я не индонезиец. По отношению ко мне должно соблю даться международное соглашение о перевозке пасса­жиров. Ведь Индонезия подписала конвенцию! Ваша авиалиния обязана взять на себя все заботы обо мне и обеспечить меня всем необходимым. Я имею право требовать гостиницу и еду за ваш счет.

Чиновники буквально остолбенели, особенно после того, как один из присутствующих,-юрист, подтвердил мою правоту. Нечего и говорить о том, что я отказался от своих прав зачем мне гостиница и еда? и поехал осматривать пуру Сагара (храм моря), построенный военными год назад. Пура Сагара произвела на меня впечатление старинной, недавно отремонтированной по­стройки. Лишь вблизи стало видно, что украшения и барельефы выполнены из искусственного камня (падаса), а надписи сделаны на современном индонезийском язы­ке. Среди барельефов храма я обнаружил один, кото­рый был как бы иллюстрацией к индонезийской басне о цапле, рыбе и раке, известной нам по Лафонтену.

На острове богов и туристов

Летим над Бали. К моему великому огорчению, со­бираются тучи, видимости никакой, и фотографировать не удается. Из аэропорта с несколькими случайными по­путчиками еду на такси в Денпасар. Желая оказать мне особую честь, шофер просит за проезд тысячу рупий. Нет, так не пойдет, двести более чем достаточно. Пер­вый визит конечно, в музей, но он еще закрыт: рано. Беру рюкзак и иду искать лосмен. Не взять ли извоз­чика? Пятьсот рупий? Пожимаю плечами. Иду дальше. Вскоре слышу за спиной цоканье копыт.

Туан, дуа ратус (двести).

Я ни слова.

Туан, сератус (сто).

В итоге поехал за пятьдесят.

По пути захожу в антикварный магазин. Продавцы, приятные молодые люди, знают, что я ничего не куплю, однако показывают все охотно. Когда же я определяю, что стоящие в углу трости не балийские, а с. Ломбока, ко мне провикаются уважением. Нетрудно быть специалистом, имея точно такую трость у себя в рюкзаке! Узнаю, что сегодня в гостинице «Вали» состоится вы­ступление танцовщиков.

В гостинице меня приветствуют поклонами слуги в ливреях. Ничего удивительного: я европеец, и они счи­тают меня своим постояльцем.. Сцена размещается в саду, в крытом павильоне без стен. Дышится легко, а крыша защищает от дождя. Танцы, однако, меня р.азо чаровывают. Яванские, на мой взгляд, куда интереснее. Технически эти, правда, более виртуозны, но холодны, не зажигают. Лица настолько бесстрастны, что порой перестаешь воспринимать исполнителей как живых лю­дей. Кажется, что это не танец, а гимнастические упражнения. Зато оркестр великолепен.

С утра отправляюсь в музей и в отдел культуры. Музей закрыт. Все правильно: понедельник выходной день для музейных работников, отдыхающих после тяж­ких воскресных трудов. Отдел, как мне удается выяс­нить в результате расспросов и блужданий, находится в Сингарадже, расположенном в семидесяти километрах от Денпасара. Сингараджа один из центров балий­ской культуры, к тому же еще не забит туристами, поэ­тому, отбросив все сомнения, я поспешил туда и после полудня был на месте.

Поскольку отдел культуры был уже закрыт, я решил навестить директора музея у него дома. Мой неожи­данный приход вызвал небольшое замешательство, но вскоре мы уже пили кофе и строили всевозможные. планы относительно музея. йосле кофе отправились ни Джипе в пура деса (главный храм). Основной вход был закрыт, но мы отыскали боковой и вошли.

/ В храме совершаются жертвоприношения, ибу пура окропляет жертвенные предметы водой, какая-то жен­щина дает своему ребенку пить эту воду. Беседую со стариком-жрецом. Храму около двухсот лет, его ре­ монт осуществляется не за счет государства, а на сред­ства общины или религиозных. обществ.

Заходим в другой небольшой храм, где жрец, под­поясанный широким мягким поясом, с головой, покры­той чем-то вроде полотенца, воскуряет благовония. Это храм келуарга бесар (т. е. принадлежащий роду, клану). Есть храмы еще меньших размеров семейные. Неподалеку находится храм князя, который пользуется здесь большим уважением, о чем говорят цветы, ле­жащие на капоте автомобиля, предназначенные для ду­ха машины.

Сегодня я не поеду в Денпасар, а переночую в гостинице «Сентраль». Чистая комната, предупредительная прислуга. Однако я не видел самого главного: обещан­ных директором лонтаровых книг. Возвращаюсь пешком к начальнику отдела культуры и вместе отправляемся на другой конец города.

В коллекции насчитывается 3 тысячи книг, из кото­рых 2647 внесены в каталог. Книги аккуратно сложены в металлические ящики, расклассифицированы по от­делам. На каждом ящике опись содержимого. Кому-то это может показаться обычным явлением, но человеку, знающему Индонезию... Откровенно говоря, я не ожи­дал увидеть такого порядка.

Страницы из листьев лонтаровой пальмы, как пра­вило, исписаны с обеих сторон; у некоторых на одной стороне рисунок, на другой текст, который всегда име­ет отношение к рисунку. Эта коллекция, возникшая в 1928 году по инициативе голландского научного общест ва, сейчас принадлежит государству. Самые древние ру­кописи относятся к XV веку. Имеются также копии, с большой точностью воспроизводящие старинные рукопи­си. Письмо, конечно, балийское, ныне вышедшее из употребления и замененное латинским.

Прекрасно выспавшись под москитной сеткой, еду в Денпасар. Меня сопровождают начальник отдела

культуры и его. заместитель. По пути любуюсь красотой горного озера и всей панорамой, открывшейся перед на­шим взором.

Вторая половина пути представляет для меня боль­шой интерес как для этнографа. Вот, например, деревня Банджар Саджан. Сколько здесь пур! Чтобы осмотреть их, нужно было бы потратить полдня, а у меня на весь Бали несколько дней.

В середине пути делаем остановку. В маленьком ресторанчике «Ислам» выпиваем по чашечке кофе и съедаем по булочке с яйцом. Стены в ресторане увешаны плакатами с изречениями из Корана. Беседуем о балийской кухне. Приверженцы индуистско-балийской ре­лигии едят. все, лишь брахманы исключают говядину. В гостях у иноверцев мусульмане позволяют себе только кофе, отказываясь от каких-либо закусок под предлогом того, что недавно ели. Поэтому существует такая прак­тика: перед большим праздником, на котором должны присутствовать мусульмане, хозяева заранее просят кого-нибудь из приверженцев ислама забить скот так, как этого требует их религия, чтобы все могли есть мя­со в соответствии со своей верой. Вообще же отношения между сторонниками различных вероисповеданий на Бали зачастую довольно сложные. Бывали, например, осложнения с погребением по христианскому обычаю, когда индуисты не позволяли хоронить христиан на деревенских кладбищах. Однажды покойника целую не­делю возили из одной деревни в другую, пока в конце концов не оставили на попечение бупати (в таком-то климате!). А ведь это позор для семьи не похоронить человека в своей деревне. Когда обратились за по­мощью к бупати, на похороны было прислано воинское подразделение. Однако ночью останки были выкопаны и выброшены.

Руководитель отдела культуры молодой художник, который уже все обо мне знает. Он живо набрасывает план моего пребывания на Бали, договаривается о ма­шине и гиде. Осмотрев небольшую выставку, организованную при отделе (немного керамики, несколько кар­тин), еду в музей. Его коллекция, несомненно, самая интересная из всего, что я до сих пор видел в здешних музеях. Обращаю внимание директора музея на способ хранения: экспонаты в витринах лишь прикрыты занавесками их ничего не стоит похитить. Кроме того, не­обходимо принять профилактические меры для защиты экспонатов от разрушения и повреждений. Посетители трогают предметы руками, керамические изделия стоят на полу и легко могут разбиться. Рассказываю об опыте польских музеев; обещаю прислать рецепты предохранения древесины от поедания жуками-древоточцами; хвалю экспозицию балийской живописи. Она хоть и напоминает скорее склад, чем музей, не все-таки картины не портятся так, как в Джокье.. Они просто-напросто висят на стенах в хорошо проветриваемом помещении. Памятники материальной культуры лежат на полках. Все перемешано: предметы, относящиеся к ткачеству, оружие для охоты, земледельческие орудия. Музей име­ет консультанта-этнографа, хранитель тоже этнограф, преподаватель этнографии в местном университете. Всю­ду чисто это тоже немалое достижение. Рассматриваю астрологические календари, один такой календарь есть у меня дома. С его помощью гороскоп составляется очень просто: достаточно наложить дни семидневной недели на пятидневку.Но как установить, в ка кой день балийской недели вы родились?         

Побродив по магазинам и съев на ужин сате-бали с рисом, отправляюсь в лосмен. Едва не. засыпаю над своими записками, но все-таки заканчиваю их.

На следующий день выступаю в университете с лек­цией о современной польской этнографии, методах и си­стеме обучения. Мои слушатели профессор, ассистент и семь студентов старших курсов, из них один американец. В Индонезии этнография развита слабо. Соот­ветствующие кафедры есть в трех университетах в Джакарте, Джокье и Денпасаре. В последнем имеется один преподаватель со званием магистра (он же ди­ректор музея), четыре ассистента и около пятидесяти студентов. Курс обучения рассчитан на пять лет. В на­стоящее время большинство студентов на каникулах, остались только старшекурсники. Из пяти лет обучения три года посвящаются учебе, один отведен написанию

работы на степень бакалавра и один или два года на подготовку диссертации на степень магистра. Мои слу­шатели удивлены тем, что в Польше существует мно­жество научных и учебных учреждений с различной методикой работы. Мне же было приятно узнать, что ин­донезийцы последовательные сторонники функцио­нального метода, созданного известным пОльским этно­логом Брониславом Малиновским.

Вместо запланированной поездки в Убуд, которая сорвалась из-за поломки автомобиля, идем осматривать Денпасар. Прежде всего заходим в большой красивый магазин общества балийских художников. Неподалеку строится новое здание городской библиотеки. Задумано с размахом: на первом -этаже предполагается разместить читальные залы и кабинета сотрудников, на втором книгохранилище. Основную работу каменщиков, каме­нотесов и т. п. выполняют мужчины; женщины расти­рают в. порошок кирпичи. Характерная особенность строительства на Вали-промежутки между кирпичами заполняют кирпичным порошком, смешанным с кладоч­ным р.аствором. Неровности заглаживают руками, так что стена производит впечатление монолитной.

Идем в мастерскую по изготовлению крестов. На сте­не висит образец большое распятие. Работают двое отец и. сын. Отец, уже пожилой мужчина, вчерне обра­батывает кусок древесины, сын, вооруженный многочис­ленными мелкими резцами, заканчивает изделие. Этот лишенный творческого элемевта ремесленнический труд состоит в точном воспроизведении образца.-Здесь же выполняется барельеф, изображающий сцену из «Ма хабхараты». Хотя местные жители в основном привер женцы балийского индуизма, торговля крестами идет хорошо, их охотно покупают туристы.

В соседней мастерской тоже работает резчик, но его уже можно назвать скульптором. Он создает не простые копии с образца, в них присутствует творческий элемент, каждое произведение чем-то отличается от других. Скульптор работает для расположенного по соседству общества балийских художников, которое очень хорошо платит.

Однако в три часа у меня в гостях должен быть ди­ректор музея. Прекрасно, до трех еще уйма времени, а я ни разу не побывал в настоящей балийской деревне.

Хотите увидеть настоящую деревню? спрашива­ет директор.

Идем на автобусную станцию. И вот мы уже в пути. Проезжаем одну, другую деревню с таким количеством храмов, что я готов поминутно выскакивать на ходу. Мой спутник , везет меня в какую-то определенную деревню. Наконец выходим. Первые же встречные здо­роваются с гидом видно, его здесь хорошо знают. Оказывается, это родная деревня его ,жены, и мы идем в гости к его тестю И теще.

Увидев нас, пожилой мужчина откладывает в сто­рону металлическую пластинку, которую обрабатывал на маленькой наковальне. Он туканг специалист по изготовлению масон; для фигурок предков. Работает для односельчан, а не для туристов. Пластинка на первый взгляд не похожа на золотую, на самом же деле из чистого золота. Головки мужские и женские дела­ются из дерева, а затем покрываются тонкими золоты­ми пластинками. Мужские головки отличаются от женских формой ушей, кроме того, на женских обо­значена большая серьга. Одну такую фигурку кла­дут на кремационный помост в соответствии с полом покойного.

Снимаю на кинопленку художника за работой, бесе­дую с ним. Он с гордостью показывает мне семейную реликвию, переходящую по наследству, копье времен балийских войн. Под острием копья имеется оковка, куда закладывается цветной флажок.

Нас приглашают к столу. Появляются чай с пирож­ками, бананы, бутылка с мутноватой белой жидкостью. Не хочу ли я отведать настоящего балийского пива? «Пиво» оказывается обычным туаком, правда более при­ятным на вкус, чем то, каким нас угощали в Вангке. Оно действительно скорее напоминает пиво, чем самогон. Мне достаточно одного стаканчика, чего не ска­жешь о. хозяине, который, потихоньку пробравшись в комнату, где стоят еще две такие бутылки, быстро опро­кидывает стаканчик. Судя по тому, что туак для нас принесла его жена, он не всякий день имеет возмож­ность доставить себе такое удовольствие.

Однако надо осмотреть деревню. По улице, между двумя рядами глинобитных стен с воротами, доходим до места, где ремонтируют дорогу. Девушки носят на

головах корзины с землей. Немного дальше идёт под­готовка к жертвоприношению. Домашняя пура празд­нично разукрашена. Плакат возвещает, что вечером бу­дет представление и выступление танцоров.

В Денпасаре, в гостинице, меня ждет директор музея, с которым мы отправляемся посмотреть небольшую ху­дожественную выставку. Войдя в ворота, находящиеся в стене напротив гостиницы (сколько раз я ходил мимо и не обратил на них внимания), оказываемся перед дворцом раджей Бадунга, чьей столицей был Денпасар. Проходим в еще одни, внутренние ворота и перед третьими обнаруживаем небольшую семейную пуру современной постройки, украшенную статуями из искусст­венного камня. Ворота охраняют оригинальные камен­ные стражи. Вывеска «Art galery» («Картинная галерея») приглашает посетителей зайти внутрь. В первом от входа помещении разместилась выставка живописных работ племянника раджи Густи Нгурах Геде. Здесь представлены фотокопии работ, выставлявшихся в США, и многочисленные полотна с отпечатками пальцев, смоченных в различных красках. Должен признаться, это выглядит совсем неплохо. «Руки Бали», как выра­зилась одна из американских газет, несомненно, одарены талантом.

После выставки директор музея торжественно при­гласил меня к себе домой. Судя по тону, мне оказана большая честь. Что ж, пожалуйста, я готов отдать долж­ное великодушию и любезности моего нового друга! Пьем чай, беседуем об этнографии. Хозяин спрашивает, не увлекаюсь ли я шведской и датской порнографиче­ской литературой. Поскольку я не выражаю особого интереса к этому жанру, он приносит японский журнал, выходящий на английском языке и посвященный одному из японских музеев искусств. Я разглядываю журнал, а хозяин, извинившись, ненадолго выходит. Слышу шум воды. Через минуту он возвращается освеженный (принял ванну) и приглашает меня в машину. Вместе с нами едет его жена, фармацевт. Я было подумал, что намечается какое-то вечернее развлечение. Ничего подобного. Директор подвозит жену к аптеке, в которой она работает, меня к гостинице, и спокойной ночи. Перед тем как проститься, еще раз повторили программу на завтрашний день: в пять визит у раджи, в семь он за мной на машине и мы ёдем в Убуд, в двенадцать возвращаемся, в тринадцать я еду в Сурабаю.

Вечером брожу по базару, где идет распродажа су­вениров. Покупаю кое-какие мелочи, торгуясь при этом, как прирожденный индонезиец. Забавно наблюдать как падают цены, едва я с английского языка перехожу на индонезийский. На лице торговца изумление:

Мистер... бичара-бахаса Индонесиа? (ГоСподин говорит по-индонезийски?)

И то, что секунду назад стоило триста рупий пред­лагается за двести. Тоже, конечно, много но ничего не поделаешь: Бали живет за счет туристов.

Проснувшись около пяти, живо одеваюсь и -спешу в пуру. Тишина, спокойствие. А как же праздник жертво­приношения? -Да, будет, но позже, и не в пять, а в четыре/ и не утра, а вечера. Увы, зрелище для меня про­пало: не могу, отложить отъезд.

Жду в гостинице машину с директором. Приезжает, но не в шесть, а без четверти восемь. Прежде всето на­правляемся к месту археологических раскопок. Там дей­ствительно много интересного, однако я никогда не увлекался археологией.

Убуд, куда мы потом поехали, действительно древнии культурный центр, но то, что мне показали, говорит скорее о скудости, чем о богатстве: всего две более или Менее интересные пуры, неплохой магазин сувениров, где продзются также картины местных художников (некоторые полотна я с удовольствием поедем, бы у себя дома), и музей современного искусства, разместившийся в недавно построенном в старобалийском стиле здании. Музей называется -«Пура лукисан» («Храм жи­вописи»). Он принадлежит местному, кажется, общдетву художников. Несколько мелких скульшур, типично балийские картины. В целом неплохая экспозиция. И о чудо каталог, единственный заслуживающии Этого названия из всех, что, я видел в различных музеях. И это все, что я увидел в Убуде.

В Денпасаре собираю вещи и еду на автобусную станцию Дамри, откуда в Сурабаю идут автобусы экс­прессы., До отправления, автобуса остается еще немного времени, и я хочу погулять по городу.

Наш эвтобус, сказал мне чиновник, у второго я покУпал билет, отправляется строго по расписанию, точно в назначенное время. Здешние автобусы отходят не по индонезийскому, а по польскому времени.

Прекрасно, засмеялся я, польское время, прав­да, не столь растяжимо, как индонезийское, тем не менее мои сородичи не отличаются особой пунктуаль­ностью.

И что же? Пока я фотографировал, автобус отошел. Мое вторичное появление на станции вызвало переполох. Но автобус должен был отойти по польскому времени, а это не значит, что прежде времени! До отправления оставалось десять минут!

Нет, только семь!

Разве этого недостаточно?   

Среди суматохи один из служащих принимает смелое решение выводит мотоцикл, и мы мчимся вдогонку за автобусом, оставив персонал станции обсуждать вопрос о, том, как он мог отправиться, не имея. полного комп­лекта пассажиров.

Когда мы настигли автобус, все объяснилось очень просто: на моем месте сидел человек без билета, и кон­дуктор, видя, что все места заняты, дал сигнал к от­правлению. Не очень-то хотелось виновнику пересажи­ваться от окна на деревянную скамеечку, стоящую в проходе. Но я неумолим хочу ехать до Сурабаи с ком­фортом.

Прощая, Индонезия!

В Джакарту я приехал полный тревог и опасений. Предусмотренное властями время моего пребывания в Индонезии истекло, и я должен первым же теплоходом отправляться в Польшу. А столько еще не сделано! Счастье, что теплоход «Новотко» задерживается, и я могу, хоть и в спешке, закончить комплектование экспо­натов для своего музея. Все счета оплачены они, кста­ти, оказались более скромными. чем я ожидал.

Выполняя свое обещание показать мне нечто сверх интересное, Анджей ведет меня в некий дом, заставлен­ный разнообразной мебелью. Я рад, что попал в этот дом. Чего стоит хотя бы изумительный мадурский сун­дук с великолепной оковкой! Владелица отдала бы его

2 тысячи рупий. Но весит он... двести пятьдесят ки-

лограммов. Такую вещь мне никак не разместить в моем багаже. Есть еще два щелевых барабана, но 7500 рупий

за каждый дорого.

В Джакарте ничего дешево не купишь. Однако Анд­жей, который всех знает и во всем разбирается, помог мне приобрести несколько интереснейших экспонатов. Когда к нам однажды забрел шашлычник, Анджей об­ратил внимание на его жаровню. Мало того, что она прелестно отделана, с ее помощью мы могли бы на вер­нисаже продемонстрировать приготовление оригинального сате. Будем торговаться! Назначаем цену 3 тысячи рупий. Жаровню возьмем не сегодня, когда у него 0 остался запас непродаиных шашлыков, а немного позд­нее. Шашлычник, в котором нетрудно узнать мадурца, задумывается. Как он может продать жаровню, за счет которой живет? Сделай себе другую! Хорошо, он при­дет завтра. Назавтра жду, но он не идет. Вечером его встречает на улице жена Анджея пани Ирена. Нет, за

3 тысячи он не продаст. 7 тысяч, не меньше. Старые лю­ди сказали, что она стоит 20 тысяч.

Хорошо, а эти «старые люди» готовы заплатить двадцать тысяч? Нет? А я заплачу наличными.

Да, но он не может, потому что. .  

Ну ладно, шашлычников в Джакарте много... До

свидания.

Да, но он будет в убытке, если продаст так дешево.

Вижу, что нужно прибавить. Если бы жаровня не была украшена замечательной мздурской резьбой, ни за что не пошел бы на такие расходы. Бог с ним, даю харга мати (буквально: смертельную, то есть крайнюю цену) 3500.

Нет, его «харга мати» 6500.

В таком случае нам не о чем говорить. Пусть себе идет домой, а я хочу спать.

Встаю, ухожу в дом, запираюсь на ключ.

Через несколько минут стук. Хорошо, он согласен за 5 тысяч рупий.

Я сказал: три пятьсот.

Ну ладно четыре.

Нет.

Медленно и словно бы неохотно собирает приготовленные для жарки шашлыки. Может быть, я куплю и шашлыки? Видимо, парень приня всерьез шутку Анжея насчёт того, что я на корабле буду жарить и продавать сате.

Теперь нужно проследить за тем, чтобы; все детали остались на месте. Торговец сате охотно взял бы себе лампочку и столик, но я твердо стою на своем: я за­платил за все и желаю получить все целиком. Когда наконец закончилась процедура купли-продажи, был уже, кажется, час ночи. Моя покупка не встретила понимания у здешней польской колонии. Узнав о моем приобрете­нии, поляки катались от смеха и требовали, Чтобы я жарил сате. Ну как втолковать им, что я покупаю не произведения искусства и хлопочу не о пополнении кол­лекции музея искусств, а об экспонатах для этногра­фического музея. А жаровня это интереснейший памятник материальной культуры. В общем я доволен по­купкой, и пусть мои сородичи смеются сколько их душе угодно. Жаль только, что я не записал на магнитофон­ную ленту текст моей беседы с торговцем сате! А в двух словах вот что он сказал нам: он мадурец; сколько ему лет, не знает наверное, около двадцати пяти («когда меня делали, еще не было электричества»); не женат; и конечно же, «сате умеют делать только на Мадуре».

На улице Сурабая на базаре покупаю трубочки для батикования тканей, о которых давно мечтал. Они очень пригодятся в музее. Остальные инструменты, необходимые для производства батиков, приобретаю в мастер­ской.

Между тем наступил канун Нового года. Кора, со­бака, охраняющая нашу виллу, уже днем начала нервничать: бедняжка не переносит стрельбы, а денег на фейерверки здесь не жалеют. Праздник в посольстве Затянулся. Домой на Телук Бетунг возвращаюсь лишь в пять утра.

В се прекрасно, но мне так хотелось побывать в новогоднюю ночь где-нибудь в китайском квартале, по­смотреть, как встречают Новый год китайцы. Но ниче-

го, может быть, удастся наверстать упущенное в Син­гапуре, где китайский Новый год приходится на 27 ян­варя. Здесь китайцам не разрешают праздновать их Новый год, и они это делают 31 декабря.

В китайский район отправились днем. Проходим мимо руин бывшего посольства КНР, разрушенного во время известных волнений Поражает otpoMttoe Коли­чество киосков с китайскими товарами. Минуем лавоч­ку, вдоль стены которой стоит ряд игровых автоматов. Темнеет. Продолжавшаяся весь день стрельба ракетами усиливается. Стреляют сплошными очередями, как из автоматов. Гремят выстрелы, сыплются искры. Кажет­ся, сейчас взлетит на воздух вся Джакарта.

Китайцы в Индонезии это особая проблема. О финансовом могуществе китайцев я получил представление в Сурабае, когда, улучив немного свободного времени, принялся просматривать телефонные книги. Это на пер­вый взгляд скучное занятие оказалось весьма интерес­ным. Прежде всего я обратил внимание на обилие ки­тайских фамилий, которому, казалось, не соответствует число китайцев, встречающихся на улицах. Дело в том, что у кули и бечаков телефонов, разумеется, нет. Когда я просмотрел две рубрики магазины и врачи, передо мной возникла довольно ясная. картина социально-эко­номического положения китайского меньшинства. Под рубрикой «магазины» фигурирует 469 магазинов, имею­щих телефоны, изних в 182 случаях фамилия ничего не говорит о национальной принадлежности его владель­ца, в 40 случаях владельцами магазинов являются индо­незийцы, европейцы или арабы и в 247 случаях китай­цы. К этому надо добавить, что китайцы нередко носят европейские фамилии (после падения Сукарно многие из них взяли себе новые фамилии), так что, если в при ведеиных цифрах имеется ошибка, то только в пользу китайцев. Что же касается врачей, то на 103 индонезий­ских и европейских врача приходится 87 врачей-киТай цев. Закусочные, столовые, кафе тоже в основном при­. надлежат китайцам. Цифры говорят, что владельцами ресторанов и кафе в Сурабае являются: один индоне­зиец, одиннадцать лиц, о национальности которых по фамилиям судить трудно, и двадцать два китайца.

Однажды мы с друзьями поехали ужинать в какой-то неприглядный кабачок, грязный и мрачный, этакое сочетание деревенского трактира в наихудшем варианте с буфетом на заброшенной железнодорожной станции. Однако там готовят лучшую во всей Джакарте еду. Голландцы, которым после завоевания Индонезией незави­симости пришлось покинуть эту страну, до сих пор вспо­минают этот кабачок.  

Итак, прихватив столовые приборы, выпивку и ска­терть (чистой скатерти в этом кабаке не получишь), вшестером едем ужинать. Обслуживают нас сыновья хо­зяина. Составив два столика, мокрой тряпкой пытаются стереть с них грязь и жир. Стол накрывают нашей ска­тертью. Анджей долго изучает меню длиной с кило­метр. Заказывает. Через минуту еда на столе. Боже, какйе изысканные блюда! Омлет из креветок, что-то еще и еще, название чему я подобрать не в состоянии. Ем с удовольствием, съедаю даже куриные потроха, к кото­рым отношусь без особого восторга. Вообще же стараюсь не выяснять, из чего приготовлено то или иное блюдо боюсь испортить аппетит. Запиваем виски с содовой и льдом.   

Объевшись деликатесами, начинаем внимательно раз­глядывать соседей. Рядом с нами сидит компания индо­незийцев, которые, видимо, прекрасно себя здесь чувст­вуют все разулись и едят с явным удовольствием. На­блюдаю, как один из них, взяв рукой горсть риса, ска­тывает из него шарик, макает его в различные соусы, после чего с аппетитом съедает и облизывает пальцы. Люди ведут себя сдержанно, благовоспитанно, чинно. Никаких скандалов, ссор.

Побывал я и на Пасар икан (Рыбном рынке). Сфо­тографировал забавные мостки, принадлежащие одному торговцу. За удовольствие пройти по этим мосткам при­шлось заплатить пять рупий. Торговля идет бойко. На улице возле базара что-то вроде рулетки. Играют с большим азартом. Чему удивляться кругом китайцы. А вот движется процессия: мальчика ведут на обрезание. Нарядно одетый, в праздничной шапочке, в окру­жении родителей и музыкантов, он вместе с другими детьми едет на рикше. Впереди молодой человек, гордо несущий индонезийский флаг.

На берегу у уличного торговца хотел купить плете­ную шляпу, о какой давно мечтал, да тот, решив, видно, что у иностранца денег полно, запросил такую цену, что я и торговаться не стал. В итоге бедняга не зара­ботал и сена (сен одна сотая рупии фактически не используется в обращении}.

Йечером приглашают на богатую индиаскую свадьбу. Женится член семьи одного из ведущих торговых агентов. «Дута индонесиа» гостиница, воздвигнутая еще при голландцах и до тех пор, пока японцы не построили «Индонесиа», самая роскошная гостиница в Джакар­те, тонет во тьме. Испорчено электричество. Здесь это довольно часто случается. Лестница при свечах выгля­дит романтично. Записавшись в книгу гостей, входим в полупустой зал. Торжество назначено на восемь вечера, уже почти половина девятого, однако ни гостей, ни хозяев нет. Опоздать меньше чем на полчаса в Индоне­зии считается чуть ли не дурным тоном.

Оглядываю зал. Расставленные рядами стулья за­полняют почти все пространство. Их нет Лишь на ши­рокой веранде и просцениуме, где стоят столики и стулья по обеим сторонам красного диванчика. Это ме­ста для молодых и членов семьи. Вверху транспарант с надписью: «God bless couple Mokini with Gope» («Да благословит господь чету Мокини и Гопе»). Эти же слова выложены из цветов, образующих венок диаметром больше двух метров. Вокруг и по краю просцениума масса цветов, венков, посеребренных, согласно индоне­зийской моде, листьев. Официанты разносят кока-колу, апельсиновый сок, соленые орешки и маленькие поджаренные лепешки.

Около девяти часов зал начинает понемногу напол­няться. Прибывают все новые гости. Вижу, что нам по­ра позаботиться о сидячих местах, иначе ничего не уви­дим. На столик, который стоит около нас, ставим по­больше рюмок, чтобы официанту было куда подливать напитки.

В. зале много мужчин в европейских костюмах. Лишь у одного тюрбан на голове. Много красивых и нарядных дам. Белые сари, отделанные белой же вышивкой, сари цветные, расшитые или расписанные золотом. Самое роскошное сари, конечному хозяйки дома. С головы до пят дамы увешаны украшениями, богатство которых не поддается описанию. Однако должен заметить, что сари прелестный наряд для девушек и молодых жен­щин не слишком подходит для зрелых матрон. К со­жалению, индийские женщины довольно быстро обраста­ют жирком, складки которого колышутся под тонкими прозрачными тканями, не говоря уже о том, что этот наряд осгавляет открытыми часть спины и живота. Очаровательны девочки-подростки в коротких платьи­цах и такого же цвета узких брючках. На плечи набро­шены прозрачные шарфы в тон всему костюму.

В половине десятого начинается торжество. Слуги торопливо накачивают воздухом карбидные лампы, рас­ставленные по обеим сторонам сцены. В зал торжест­венно вступают жених и невеста. Точнее, их вводят, дер­жа за руки. Они передвигаются как манекены, стараясь не сделать ни одного лишнего движения..Невеста уве­шана драгоценностями, пальцы унизаны кольцами так, что шевельнуть ими почти невозможно. В носу кольцо. Жених-с небольшой лысиной, явно довольный со­бой и жизнью, обвешан белыми и красными тканЯми. Новобрачных торжественно усаживают на упомяНутый выше диванчик, разувают. Сидящие на просцениуме дамы босы, а мужчины в одних носках. Потом на мо­лодых оправляют одежду, красиво укладывают складки сари на невесте, заботясь о том, чтобы ей легЧе дышалось. Стоящая за их спинами девушка помахивает веером. На стульях по обеим сторонам диванчика распо­лагаются родственники: родители жениха с его стороны, мать и отец невесты ближе к ней. Уселись. И тут на­чалась страшная суматоха и беготня. Оказалось* полу­торачасового опоздания, чтобы закончить все приготовления, не хватило. Только сейчас приносят, расставляют и передвигают какие-то столики. Руководит всей суетой одетый в белое пожилой господин то ци распоряди­тель церемонии, то ли индуистский жрец. Теперь он приступает к исполнению своих обязанностей. Сначала подпоясывается белым полотнищем, затем вынимает из портфеля какие-то предметы, завернутые в газеты, до­стает большие ложки и горшочки. Все это расставляет­ся в каком-то странном порядке, производящем Впечат­ление полного беспорядка. Вообще на протяжении всей церемонии царит бестолковщина и неразбериха. Жрец зажигает ароматические палочки и бросает их в сосуд, стоящий на треножнике перед молодыми. Из сосуда вы­рывается пламя. Жрец, а затем жених подливают в гор­шок масла. Жрец что-то монотонно поет. Все это тянется нескончаемо долго. В какой-то момент к нам подсажива­ется отец жениха, который объясняет смысл происходя­щего. Цовобрэчнэде, говорит он, соединяются на всю жизнь, на горе и радость. Священный огонь, охватив все, очищает. Он очищает пищу, одежду и, наконец, души людей, которых после смерти сжигают на костре. Совсем недавно преданные жены шли за мужьями на костры. Сейчас этот обычай ушел в прошлое, хотя в некоторых деревнях в Индии вдов все еще сжигают вместе с осин­ками мужей.

Между тем церемония , продолжается. Теперь жена, хранительница домашнего очага, бросает в огонь остатки пищи. Жених следует ее примеру. Затем молодая пара обходив стол, точнее, их ведут вокруг стола, на котором стоит сосуд с огнем. По традиции жених и не­веста должны обойти вокруг огня семь раз. Сколько же это займет времени? К счастью, оказывается, что пер­вый круг был самым продолжительным. Дальше дело пошло быстрее, речи жреца стали короче. Затем он достает пластиковые мешочки с рисом, сыплет его в ла­дони жениха, под которые подставила ладони невеста. Жених пересыпает рис в ладони невесты, а та бросает зерна в огонь. Новобрачные еще несколько раз обходят стол, после чего садятся, поменявшись местами: она ря­дом с родителями мужа, он около ее родителей. Теперь сари невесты связывают с накидкой жениха, и жрец вручает им венки из цветов и разноцветных ли­сточков бумаги. Жених надевает венок на голову неве­сты, та на его голову. Последние круги вокруг огня, еще несколько, венков , и новобрачных (по-прежнему свя­занных) уводят со сцены, а гости подходят поздравлениями мужчины к мужу, женщины к жене. Брако­сочетание совершилось.

До недавнего времени новобрачные встречались друг сдругом впервые только во время свадебной церемо­нии. В данном случае, как сообщил нам по секрету брат жениха, неофициальное знакомство будущих жениха и невесты с братьями и их женами состоялось раньше, хо­тя вопрос о браке решили родители.

Анджей едет в Богор. Он должен договориться об установке в ботаническом саду мемориальной доски, посвященной одному из выдающихся исследователей яванской природы, Мариану Рациборскому, жившему во второй половине XIX века. Я еду с ним. Хочу познако­миться с господином Мубирманом, автором книги о яванском национальном театре. Мы много говорили о литературе, посвященной ваянгу. Я дал1 господину Му бирману фотографии кукол ваянг кулит из нашего му­. зея с просьбой оформить на них документацию, получил от него в подарок экземпляр его книги в английском издании. Еще большее значение для меня имела встре­ча с господином Сурьябратом, прочно осевшим в Ин­донезии голландцем, влюбленным в театр (в его доме трудится делая артель мастеров, изготовляющих куклы для театра). Поскольку яванский театр моя страсть и главный предмет исследований,., мы быстро нашли об­щий язык и много часов провели в беседе о разных формах ваян-га, о его значении. в прошлом и настоящем. Этот разговор цал мне гораздо больше, чем работа в библиотеке Центрального музея. Во время первого визи­та к господину Сурьябрату он организовал концерт гамелана, показал ваянг голек[11] и великолепные танцы. После этого. его бывшая студентка, очаровательная де­вушка, американка, изучающая индийскую музыку в Мадрасском университете, играла для нас на скрипке. Нам очень понравились танцы, которые обычно исполня­ются в костюмах и масках. На сей раз юноши и девуш­ки; а затем только две девушки танцевали не в костю­мах, а в слендангах, повязанных на талии. Поскольку танцы происходили во дворе, девочки, возвращавшиеся из школы, включились в них, довольно удачно подра­жая движениям танцовщиц. Те сначала внимательно следили за детьми, потом немного потанцевали вместе с ними, пару раз изменив что-то в положении их рук. Прошло еще несколько минут, и в танец включилась девочка лет шести-восьми. Девчушке не все хорошо уда­валось, ее движения отставали от движений взрослых, но те наблюдали за ней, то -и дело показывая и поправляя. Так вот как здесь поставлено дело: танцовщиц го­товят буквально с младенческих лет!    

Само собой разумеется, что я не только беседовал о ваянге и искал литературу о нем в библиотеках, но и старался всюду, где только можно, смотреть представления.

В отдельных местах, например, в Палембанге. под влиянием ортодоксально настроенных мусульманских кругов представления ваянга, тематика которого пре­имущественно связана с индуистскими верованиями, прекратились. Зато в других районах великолепный жи­вой театр настолько сросся с яванской традицией, что принятие ислама не только не привело к исчезновению театра кукол и теней, но, наоборот, обогатило его новым содержанием, которое влилось в старые формы.

В столице Индонезии раз в две недели на площади перед Центральным музеем дают представления далангл (кукловоды) со всей Явы. При первом моем посещении ваянг голек показывал фрагменты из «Махабхараты». У меня создалось впечатление какого-то дикого сумбу­ра. Во время представления зрители ходят, перекрики­ваются с далангом, требуют, чтобы убрали тех или иных персонажей, которые им не нравятся, свистят, едят, пьют оранжад. Реагируют громко, темпераментно. По истине народный театр! Я не смог ничего понять, по­скольку спектакль шел на родственном яванскому сун­данском языке. Однако соседи охотно объясняли мне происходящее на сцене.

Стоящий на сцене гунунган (символ древа жизни) олицетворяет собой лес, горы и прочее, что может по­надобиться по ходу дела. Даланг после небольшого му­зыкального вступления произносит короткую речь. По­том убирают гунунган, и представление начинается. Оно длится с девяти вечера до утра. В четыре часа я едва сижу, делая нечеловеческие усилия, чтобы не заснуть. К счастью, шум, который поднимает даланг, разбудит и глухого. К четырем часам почти все персонажи поги­бают, тем не менее над сценой продолжают летать стре лы и военные топоры. Снова выносят гунунган. Это зна­чит, что можно идти домой. Ухожу смертельно усталый, но весьма довольный собой: уверен, что я единственный на земле поляк, которому удалось выдержать такой длинный спектаКль.

Удалось мне побывать и в театре теней (ваянг пур ва) [12]. Ставили сцену из «Рамаяны». Публика вела себя гораздо спокойнее и сдержаннее, чем на предыдущем спектакле, однако реагировала достаточно живо и непосредственно. К сожалению, впечатление разбивали временные детали вроде электрического прожектора, ко­торый светил вместо традиционной масляной лампы.

Строго говоря, это не был театр теней: зрители си­дели с освещенной стороны экрана, той, где движутся куклы. Перед экраном, несколько отступя от него, на­ходился даланг. Позади расположились оркестр и хор. Мужчины-оркестранты одеты в саронги и темные куртки. На головах платки. Они то играли на инструментах, то, ударяя себя.руками по бедрам, вторили хору, состоящему из шести женщин. Этот даланг говорил го­раздо лучше того, которого я слышал две недели на­зад. Зрители поминутно разражались смехом видимо, кукловод шутил. Отдельные отрывки текста пели все вместе даланг, женский хор, оркестр и даже кое-кто из зрителей. Пока поет хор, даланг дымит сигаретой. Курьезов предостаточно. Когда утомленный Рама про­сит, чтобы его освежили, один из демонов обмахивает его тем же веером, каким только что пользовался даланг.

Между прочим, открываю новый музыкальный инст­румент в гамелане: обычный спичечный коробок, по ка торому ударяют пальцем.

Домой возвращаюсь пешком. Бечаки, наперебой предлагающие свои услуги, поражены: туан идет пеш­ком! Но я отказываюсь от их помощи.

Туан джалан каки (Господин гуляет), говорю им с улыбкой.    

Позднее я посетил представление ваянг оранг [13]. Это было в Таман Марзуки. Билеты стоят от 50 до 500 ру­пий. Покупаю за 150 (дешевле нельзя неудобно!). Од­нако, войдя в зал, обнаруживаю, что с того места, на которое я приобрел билет, не будут видны многие важ­ные детали мимика, костюмы и т. п. Пришлось ска­зать распорядителю, что я не могу сидеть на месте и что мне необходимо делать снимки, ходить по залу. Служащий решил, что я репортер, и посадил меня в первый ряд, на места для прессы.

Представление длится с восьми вечера до половины первого ночи. По здешним меркам недолго. Но это лишь большого Цикла. Сегодний пйкйзшййт Ot^yfiKii UA «Махабхараты» и «Рамаяны».. Я смотрю лишь одно представление.. Остальные части цикла отличаются от того, что я увидел, содержанием и балетными номерами.

Сегодняшний лакон (драматическая постановка) заканчивается, как в опере: смертельно  раненный Бима без конца говорит и поет. Вот он уже умирает, но про­должает говорить и петь. Хорошо, что он не делает этого после смерти!      

Много времени уделяю организации выставки поль­ской гравюры на дереве. Она состоялась, и ее посетило более семидесяти человек. Для Индонезии немало. В Джакарте считается, что, если на выставке побывало тридцать человек, это большой успех.

Вечером, наскоро поужинав, иду с пани Иреной и Магдой к нашему милому соседу, одному из самых сим­патичных людей, каких я встретил в Индонезии, госпо дину Тони. Сегодня по поводу. тридцать пятого дня с момента появления на свет его дочери состоится тор­жество, во время которого девочке дадут имя. Обряд напоминает польские пострижины. Мать проносит ново­рожденную через комнату, и каждый из гостей обрезает у ребенка немного волос. На подносе лежат небольшие ножницы, оплетенные лентами, и сосуд для волос.

Обряд сопровождается пением. На циновках сидят девять мужчин кто в брюках, кто в саросах, и все в одинаковых красных шапочках; перед каждым ча шечка кофе. В, центре сосуд с благовониями. Мужчины поют молитвы, очень, кстати, красиво, хором или соло. Если поет солист, остальные громко вторят ему, повторяя одно слово: аминь. Молитвы перемежаются вздохами видно, что молящиеся в трансе.

В последний момент перед моим отъездом появляет­ся представитель польских океанических линий с сооб­щением о том, что, согласно новым предписаниям, пас сажир может взять с собой не более 125 килограммов багажа. Моя коллекция весит во много раз больше!

счастью, на корабле служат милые, сердечные лю­ди. Они быстро и ловко погружают мой багаж, невзи­рая на его вес. Итак, в коллекции Краковского этнографического музея прибавится 130 экспонатов, из которых самые мелкие я храню в конвертах, а самые крупные с трудом размещаются в автомашинах.

В городе льва

Сингапур встретил меня землетрясением: Честно говоря, если бы не газеты, сообщившие об этом на сле­дующий день, я ничего бы не знал. Газеты писали не только о землетрясении, но и об ущербе, которое оно принесло.

Пятого февраля мы наконец стали на якорь на син­гапурском рейде. Невозможно передать, как живописно выглядел со стороны моря этот город!

Проверка паспортов прошла легко и быстро. Сразу видно, что Сингапур крупный порт, где дорожат вре­менем. и стараются как можно меньше задерживать су­да и людей.  

Рано утром, когда я уже доедал завтрак, в офицер­скую столовую вошли двое.        

Можем ли мы повидать пана Камоцкого? спро­сили они по-польски.

Знакомимся. Один из них представитель польских океанических линий в Сингапуре, другой му?К моей давней знакомой. Прощаюсь с капитаном, офицерами и командой, матросы относят мои вещи в моторную лодку, и мы плывем к берегу. Вблизи берега курсируют не-. большие военные корабли. Их задача патрулировать прибрежные воды и задерживать контрабандистов.

Подъезжаем к «Хилтон тауэру», красивому много­этажному зданию, со всех сторон окруженному зеленью. Меня проводят в. комнату для гостей. Какая роскошь: ванна, теплая вода! В Индонезии мне пришлось видеть ванну только однажды, в Нусантара.

Брожу с друзьями по городу и, конечно, прежде все­го захожу в музей, расположившийся в двухэтажном здании старой постройки. Позади музея Националь­ная библиотека. Формально музей состоит из двух от­делов этнографического и природоведческого, факти-, чески же их четыре. Помимо названных двух есть еще зал, посвященный археологии, а также помещение, где хранятся старинные карты и иллюстрации, отражающие И,сторию Сингапура.

При осмотре экспозиций создается впечатление, что ее основали в тот период, когда Сингапур был частью Федерации Малайзия, а может быть, даже раньше, в колониальные времена, и что с тех пор здесь ничего не изменилось, если не считать коллекции гербов Сингапу­ра или подаренного президентом Никсоном куска лун­ной породы.

Уже при беглом осмотре города становится ясно, что большинство населения Сингапура составляют китайцы. Европейские вывески тонут в море китайских афиш, ре­кламных плакатов и т. п.

Официальные языки в Сингапуре малайский, ки­тайский, английский и тамильский, но в ходу в основном английский и китайский. По-китайски говорит 76% населения, при этом, как ни странно, обиходными раз­говорными языками считаются английский и малайский, последний язык бедняков, первый состоятельных людей, чиновников, полиции и т. п. На китайском языке говорят китайцы, на тамильском тамильцы, малай­ский же имеет особые привилегии, считаясь родным язы­ком жителей этого района. Власти всячески стараются подчеркнуть малайский характер Сингапура: текст госу­дарственного гимна составлен на малайском языке, в гербе имеются малайские слова и пр. На здании мини­стерства труда я вйдел табличку на четырех языках в такой очередности: английский, китайский, тамильский и лишь в конце малайский. Над входными же дверями прикреплена дощечка только с малайской надписью.

Когда я говорю, что английского языка вполне до­статочно, чтобы объясняться с жителями Сингапура, не следует забывать, что он в устах сингапурских китайцев весьма своеобразен и что люди, прекрасно владеющие английским, не всегда в состоянии понять китайцев, говорящих на этом языке. Чтобы овладеть местным вариантом английского, нужно время. Сингапурские ки­тайцы все говорят на путунхуа китайском литератур­ном языке, возникшем на основе пекинского диалекта. Этому же диалекту, которому отводится роль общеки­тайского языка, учат в здешних школах. Тем не менее в Сингапуре нередко можно увидеть двух людей, объ­ясняющихся друг с другом посредством записок. Они говорят на разных диалектах. В названия улиц могут входить как английские обозначения («роуд», «стрит»), так, и малайские («джалан»). Вторая табличка, с переводом названия на китайский язык, есть далеко не всегда. Китайские наименования встречаются главным образом на маленьких улочках, населенных китайской беднотой. Это либо перевод с английского, либо транс­крипция. Малайские названия в подобных районах встречаются крайне редко.

На дорогах можно увидеть только английские надпи­си, например, «keep left» («держись левой стороны») и другие, исключение составляет малайское «awas» ( «внимание»). Таблицы возле крупных строительных объек­тов (жилые дома, гостиницы и т. п. )обычно составле­ны на английском и китайском языках. Китайский ча­ще всего родной язык предпринимателей и большинства рабочих. Объявления в магазинах нередко на китайском или на китайском и английском, реже на одном анг­лийском. Тамильские надписи с переводом на англий­ский встречаются редко, малайские еще реже. Зато по-малайски названы президентский дворец, пожарная команда, полицейские посты.

Второй день моего пребывания в Сингапуре совпал с одним из главных мусульманских праздников. С утра иду в мечеть. Сегодня день милосердия, и подаяния обильно сыплются в протянутые кружки. Фотографирую с большой осторожностью, стараясь это делать незаметно: мусульмане не любят, чтобы кто-нибудь, кроме Аллаха, наблюдал за ними, когда они подают милосты­ню. Такая скромность делает им честь. Однако в том же Сингапуре я видел по телевидению репортаж из Малайзии: женская мусульманская организация раздавала беднякам красиво упакованные в пластиковые мешочки подарки. Мероприятие было хорошо продумано и четко организовано: каждый человек, получивший подарок, вручал своим благодетелям карточку, которая незадол­го до спектакля была ему выдана.

Пользуясь тем, что сегодняшний день официально считается праздничным, договариваюсь с супругами Лычевскими (он инженер-градостроитель, работает в Сингапуре, она с дочерью приехала к нему на несколько месяцев) о походе в ресторан, где можно увидеть вы­ступление танцоров.

Купив билеты и рекламные проспекты, входим в зал, заполненной туристами настолько, что не осталось ни одного свободного столика. Начинается выступление девушки танцуют китайский танец, два пария малай­ский, изображающий поединок на крисах; потом на сце­ну выходит заклинатель змей с множеством корзинок. Играя на дудке (или свирели), он выманивает из кор­зин змей, и те обматываются вокруг него. Не желает ли кто-нибудь посмотреть на змей вблизи? Дама хочет потрогать змею? Пожалуйста. В тужe минуту одна змея оказывается у нее на руке, другая на плече. Дама смеется, но, видно, ей не до смеха. Наконец заклинатель освобождает ее от своих питомцев, и та облегченно вздыхает

После очередного танцевального номера танцовщицы разошлись по заду и стали приглашать мужчин. При­шлось и мне с моей медвежьей грацией попрыгать возле своей дамы.

Когда выступления закончились, мы отправились в другую закусочную, расположенную у самого моря и славящуюся крабами. Надо сказать, что. крабы действи­тельно необычайно вкусны.. Неловко себя чувствует лишь дочь пана Лычевского, хорошо воспитанная девочка, ко­торая непременно хочет складывать объедки на. тарелку. Я же, преодолев первоначальную скованность, перехожу на китайский метод: бросаю их прямо на стол. Родите­лям девочки тоже приходится идти на крайние меры они сбрасывают все с ее тарелки на середину стола, сказав ей, что того требует обычай. Если гость не на­сорил, значит, ему не понравилась еда.

Покинув кафе, идем в «Парк тигрового бальзама», построенный на средства предпринимателей, производя­щих тигровую мазь. Большие рекламные щиты. утверж­дают, что этот бальзам помогает от всех существующих и несуществующих недугов. -

Кончаем день в Луна-парке. Бегаем по маленьким магазинчикам, играем во всевозможные игры, стреляем в тире. Пневматические ружья заряжены пробками. Поскольку служащий-китаец закладывает эти пробки не совсем правильно, они все время летят не туда, куда целится стрелок. В итоге проигрываем три сингапурских доллара (один американский)

В воскресенье отправляемся на лодочную прогулку. Приехав впорт, пытаемся нанять лодку. В небольшом внутреннем бассейне стоит бо,щыпе десятка крытых мо* торбк, ita Чьих крышах йыпйсаны регистрационйЫё но­мера и названия одного из ближайших островков. По­торговавшись, берем лодку на три часа. Плывем мимо островков, где стоят большие нефтяные баки.

Наше суденышко, как и все другие, в праздники возит купальщиков на острова, а в будни доставляет лю­дей на службу.

Вначале мы подплываем к маленькому песчаному островку. Какие-то кустики, небольшие деревца, корзины для мусора, но мусор тем не менее разбросан повсюду. Объявление, запрещающее сорить на острове и грозящее штрафом в пятьсот долларов, никого не сму­щает.

Находим незанятое дерево, складываем под ним свои вещи и в море. Плыву к ближайшему островку. По­том, немного отдохнув, к следующему, на нем располо­жен малайский кампунг. Выступающий в море деревянный помост окружен сваями, к которым привязаны лод­ки. В одной из них жестяные сосуды с пресной водой: на острове нет ни одного колодца.

В деревне как-то странно переплетается новое со старым. Некоторые лодки оснащены моторами; старин­ной застройки малайские дома часто крыты рифленым железом. В деревне есть небольшой клуб и полицейский пост.

Население острова живет в основном работой в про­мышленности (главным образом нефтяной) и рыболов­ством. Между деревьями развешаны для просушки сети. Однако рыболовство не приносит больших доходов: ры­бы в этих местах мало, ходить за ней приходится дале­ко. Кое-что деревня имеет от туризма.

Hant лодочник сказал, что на ближайших островках имеется пять таких кампунгов. В одном из них есть мечеть.

После обеда гуляю по городу. Откуда-то доносятся звуки военного марша шагает военный оркестр, со­стоящий примерно из тридцати музыкантов, следом отряд из двадцати солдат. В белых куртках, в синих шапках с красными околышами, синих брюках с крас­ными лампасами. Оркестранты подпоясаны красными поясами, солдаты белыми с красными краями. Отряд подходит к воротам парка, где стоят два стражника. Здесь находится резиденция президента республики, ко­торую тут называют кратойом. Оркестр ост^навлйвйётся, солдаты выстраиваются вдоль дороги. В это время со стороны кратона идет точно такой же отряд с ор­кестром во главе. Начинается сложная церемоний смены караула. Офицеры отдают команды, щелкают каблуки, взлетают сабли, оркестр играет, возможно, государст­венный гимн, выходит патруль для смены караула, сер­жант бегает вокруг солдат. Его движения напоминают танец назад, вперед, на месте. Чеканя шаг, перед шеренгами маршируют командиры с саблями в руках. Дойдя до конца шеренги, стукнув каблуками, повора­чиваются и шествуют назад. Минут через десять возвра­щается патруль. Оттанцевав свой «номер», солдаты возвращаются в строй. Теперь гремят оба оркестра одновременно и при этом очень сложно передвигаются, что­бы расступиться и дать возможность пройти тому ор­кестру, который пришел на смену. В конце концов один из отрядов во главе с оркестром уходит. Церемониал смены караула позаимствован индонезийцами у англи­чан, но здесь он удивительно похож на игру.

Я миную армянскую церковь, самую старую христи­анскую церковь в Сингапуре, построенную в 30-х годах XIX века, масонский клуб и выхожу на Нью-Бридж стрит, за которой тянутся такие же, как она, маленькие улочки. Заглядываю в китайские лавочки и рестораны; перед ними прямо на мостовой колют предназначенный для лимонада лед.

Утром еду в посольство ПНР, разместившееся в ог­ромном здании, принадлежащем китайскому банку, а в десять часов в Управление польских океанических линий. Нужно оформить документы и забронировать место на теплоходе «Хель».

После обеда иду с друзьями в нефритовый дом, стоя­щий в саду, напоминающем «Парк тигрового бальзама», где я был позавчера. Коллекция изделий из нефрита собрана одним из предпринимателей, разбогатевших на производстве тигровой мази. Сокровища разложены в шкафах с зеркальными стеклами, которые, отражая свет, делают невозможным осмотр.

В музее недавно наведен порядок: витрины протерты, прекрасная нефритовая. ваза перестала выполнять роль урны. 

Сокровища музея доступны для осмотра не каждо­му. За вход вы не платите. Посетить выставку можно по специальному приглашению, действительному только на один день.

После ужина иду смотреть на первое шествие, кото­рым начинается главный праздник тамилов тайпусан. Напоминаю, что тамилы это одна из четырех крупных народностей, населяющих Сингапур.

В извечной борьбе небесных сил с демонами, как гласит одна из легенд, однажды наступил критический момент, когда, казалось, силы зла побеждают. Однако всемогущий Шива, вняв молитвам, помешал их оконча­тельной победе. Он раскрыл третий глаз, расположенный в середине лба, из него вылетело шесть искр, из кото­рых возник Субраманиам. По приказу отца молодой бог явился в золотой колеснице перед армией добрых духов, повел их на бой, и они победили. Правда, эта победа не привела к полному исчезновению сил зла. Борьба добра со злом вечна, она идет внутри каждого из нас, и каж­дый должен принять в ней участие. Но после победы Субраманиама силы добра окрепли, и людям стало лег­че жить. Вот почему Субраманиама чтут как символ добродетели, красоты, мужества и молодости.

Итак, в полнолуние, приходящееся на месяц тай (вто­рая половина января первая половина февраля), ког­да луна находится на одной линии со звездой Пусан, храм Субраманиама готовится к приему паломников. Накануне этого дня статуя Субраманиама наносит визит статуе старшего брата этого божества, Ганеши, нахо­дящейся в храме на улице Кеонг Сайк. Почему Субраманиам в канун своего праздника посещает именно Ганешу? Может быть, этим хотят подчеркнуть, что мужество и добродетель всегда, а в трудной борьбе со злом осо бенно, должны идти рука об руку с разу­мом?

Стою в толпе тамилов, разглядываю празднично одетых людей и дома, увитые растениями. Поперек улицы от одного дома к. другому протянуты веревки с гирлян­дами разноцветных лампочек. Время от времени эти веревки кто-то раскачивает, и лампочки, сверкая, летают по воздуху. Приняв гирлянды за обычные праздничные украшения, я ошибся. Позднее мне стал ясен их под­линный смысл.

Бесконечно тянется ожидание. Процессия едва пол­зет. Однако, никто не волнуется, не спешит: времени до­статочно.

-Но вот слышится муЗыка. Процессия приближается. Впереди в сопровождении небольшого оркестра кружат­ся в танце большие куклы, среди которых пляшет и под­прыгивает кукла, как две капли воды похожая на краковского лайконика 23 Сходство усиливается оттого, что она украшена павлиньими перьями. Павлин считается священной птицей Субраманиама.

За «лайкоником» снова идут музыканты, далее за­пряженная двумя белыми быками движется огромная, великолепно украшенная повозка, на которой установлена модель храма со священной статуей. Повозка должна напоминать ту; на которой явился перед своими воинами Субраманиам. Она то и дело останавливается, чтобы к ней могли подойти люди с дарами полными фруктов подносами: Полуобнаженный жрец принимает подносы и передает другому, стоящему ближе к часовен­ке, а тот подносит фрукты к статуе, которая их «благо­словляет». После этого поднос с освященными фруктами возвращается к верующему. Время от времени жрец поднимает вверх сосуд с огнем. Люди протягивают к нему светильники с мелко наколотым сахаром, который воспламеняется, и они поспешно несут домой священ­ный огонь.

Кроме плодов верующие дарят божеству цветы статуя почти не видна из-за венков. Жрец поминутно вешает на нее все новые венки, снимая старые и кладя их около часовни. Иногда он бросает венки в толпу, вос­торженно принимающую священные реликвии. Кроме того, венки вешают на веревки с цветными лампочками. Для этого молодые люди, высунувшись из окон домов, опускают вниз гирлянды, так что они преграждают путь процессии. После того как жрец благословит гирлянду и украсит ее венком, веревку подтягивают вверх, осво­бождая путь шествию. Быки трогаются с места, верую щие подталкивают колеса. Сверкающая пирамида дви­жется. вперед, чтобы, проехав несколько метров, снова остановиться перед следующей гирляндой или очеред­ным дарителем..    

Л а й к о н и к фигура традиционного народного карнавала в Кракове, одетая в широкую юбку, к которой прикреплены деревянная передняя и задняя частп туловища коня. Примеч. ред.

Повозку, как в давние времена, тянут быки, но сле­дом на грузовике везут генератор, связанный с нею ка­белем. Генератор обслуживают техники-китайцы. ПРи сутствне на тамильском празднике китайского техниче­ского персонала великолепно иллюстрирует положение отдельных национальных групп, населяющих-Сингапур. Тамилы заняты на низкооплачиваемой работе, а техника и бизнес целиком находятся в руках китайцев.

Процессия будет двигаться еще много часов, но мне пора уходить. Сворачиваю в одну из боковых улочек, ловлю такси и возвращаюсь в Хилтон-тауэр, чтобы от­дохнуть перед главной, наиболее интересной, с точки зрения этнографа, частью празднества. В Сингапуре наряду с защитниками есть и противники некоторых ри­туалов данного обряда. В одном из здешних индуист­ских изданий, выходящих на английском языке, гово­рится: «В Индии этот праздник проводится иначе, чем в Сингапуре. Там правительство запретило прокалывание тел. В Сингапуре же, где свободно сосуществуют различные религии, каждая имеет полную возможность отправлять свои богослужения и обряды так,-как же­лают верующие».

На следующий день едем в храм Вишну Перумаль. Вишну не. имеет отношения к обрядам, связанным с по­читанием Субраманиама, все дело в том, что двор его храма очень удобен для грешников, готовящихся к самоистязанию, и имеет выход на широкий проспект. Кроме того, он расположен на достаточном, но не слиш­ком большом. расстоянии от храма на Тэнк-роуд. А это важно, потому что шествие самоистязующихся должно быть не слишком продолжительным, чтобы они могли дойти до конца, ни разу не лишившись чувств.

В храме сильно пахнет ладаном. Непрерывно грохо­чут барабаны. Настроение у всех праздничное, припод­нятое. Суетятся продавцы напитков и сластей, среди них одетые в белое мужчины, продающие павлиньи перья.

Между тем. в разных концах храмового двора готовятся к шествию кающиеся грешники, которые две не­дели перед этим, настраиваясь на определенный лад, размышляли и постились, чтобы спокойно вынести боль. Друзья и близкие героев сегодняшней Церемонии вос­куряют благовония, бьют з барабаны, танцуют, что-то

выкрикивают, молятся делают все, чтобы поддержать их силы. Жрец осыпает их. священным порошком, кото­рый представляет собой смесь трав и составной частью которого является высушенный коровий помет. Во вся­ком случае, каков бы ни был сакральный смысл этого порошка, он имеет. свойство останавливать кровь и де­лать кожу менее чувствительной. Жрец проводит вдоль тела грешника горящим благовонным факелом, затем ставит этого человека на две утыканные железными гвоздями дощечки, после чего на него надевают широ­кий пояс с торчащими металлическими стержнями, на которых держится громоздкая конструкция кавади.

Полукруглой формой кавади должны напоминать ко­леса повозки Субраманиамд. Само слово «кавади» вос­ходит к старотамильскому названию жертвы, которую несут на плече. Кавади чаще всего деревянные, тяже­лые, их украшают цветами, фигурками, священными картинками особенно павлиньими перьями. Сегодня самоистязующиеся будут нести их на плечах, что соот­ветствует первоначальному значению слова. Те кавади, которые сейчас под наблюдением жреца готовят и -укра­шают к празднеству, иные. Они сделаны из металла и напоминают две. поставленные рядом половины вело­сипедных колес. Помимо павлиньих перьев, статуэток и картинок они украшены, если можно так выразиться, бесчисленными длинными металлическими, заостренны­ми на концах иглами, символизирующими копья воинов Субраманиама. Иглы, снабженные цветными флажками на концах, продеты в специальные отверстия в метал­лической Конструкции кавади. Ими прокалывают оття­нутую двумя пальцами кожу на груди и спине. Число игл увеличивается, и человек становится похожим на огромного ежа; жрец посыпает раны желтым порошком. Порой губы мученика сводит судорога, тогда шествие приостанавливается. Громче гремят барабаны, ритмич­нее движется круг друзей, резче звучит похожее на крик пение. Жертва успокаивается и указывает, куда следует воткнуть очередную иглу. Но это еще не все. В руки и ноги вонзают крючки, на которых подвешены какие-то зеленые плоды величиной с лимон; кроме того, спе­циальными иглами прокалывают губы.

Разносится запах благовоний, со всех сторон грохо­чут барабаны. Атмосфера становится гнетущей. Туристы фотографируют как оДержимые, словно весь этот обряд совершается специально для них. Я стараюсь держаться в стороне, не мешать. Многие иностранцы, не выдер­жав, уходят. Не упасть в обморок от этого зрелища дей­ствительно трудно. Долго еще меня будет преследовать запах ладана. Он присутствует во всех храмах, но нигде не бывает таким сильным, как здесь.

Наконец первые самоистязующиеся приготовились. Начинается шествие. Полиция приостанавливает движе­ние: люди, несущие кавади, должны иметь перед собой открытую дорогу. Каждый из них окружен друзьями, которые следят за тем, чтобы никто не толкнул кавади. Малейший толчок может еще больше поранить кожу.

С треском разлетается на куски брошенный в воро­тах храма кокосовый орех, обрызгав всех находящихся поблизости соком.

Человек, несущий кавади, идет медленно, его глаза закрыты. Временами он переходит на танец, тогда над ним колышется все искусно построенное сооружение. Кружатся, сверкают среди флажков, игл и павлиньих перьев золотые и серебряные фигурки. Вокруг грешника, пригнувшись, танцуют его друзья. Один из них с книгой (или рукописью), продвигаясь спиной вперед, непрерывно поет. Когда кончается строфа, танцующие подхватывают рефрен. Певцы время от времени сменя­ют друг друга, порой среди них появляются женщины. Песнопение не приостанавливается ни на минуту.

Временами человек, несущий кавади, теряет силы. Тогда друзья заботливо его поддерживают, массируют ему ноги. Барабан гремит сильнее, а пение переходит в общий крик: «Лэль, лэль, лэль, лэль, лэль, лэль!» Этот крик и ритмичные прыжки производят некое маг­нетическое действие, возбуждая зрителей, и это воз­буждение в конце концов передается ослабевшему. Он подхватывает ритм и опять начинает танпевать.

Сегодняшнее шествие не носит такого организован­ного характера, как вчерашнее. Каждая группа дви­жется отдельно, останавливаясь всякий раз, как с храмового двора выходит очередной носитель кавади и его друзья. У одних проколоты тела иглами, у других ще­ки длинными, более чем двухметровыми шпагами, у третьих проткнуты иглами только губы.

По сообщениям газет, в шествии 1970 года в Сингапуре участвовало рекордное число. людеи.. пятьсот человек, вдвое больше, чем во время предыдущего праздника. Среди носителей кавади есть и дети. рядом идут родители, которые легонько поддерживают соору­жение, чтобы тяжесть не слишком сильно давила на детские плечи. Некоторые ребятишки, сгибаясь, несут кавади сами У иных проколоты губы. очень редко среди искупающих грехи можно увидеть женщину. Со спутанными волосами, с проколотыми щеками» губами, носом, исступленно танцует, время от времени вски­дывая вверх руки. Полностью сознания не теряет и, заметив нацеленные, на нее фотоаппарат, движения становятся дикими, подбегает к потом отступает...  

Если туристы относятся к шествию как к -экзотическому зрелищу, то жители Сингапура смотрят на него серьезно и с большим пониманием. Иногда кто-нибудь из китайцев, обремененный, по-видимому, Мотали и печалями, дает носителю кавади, точнее, кшу-нибудь из его окружения (сам носитель не б гостом протя­нуть руку) несколько долларов с просьбой помолиться за него. Среди индийцев, составляющих основрую мас­су Носителей кавади, вижу двух китайцев. Один из них несет кавади уже пятый раз.

Так они переходят с одной улицы на другую.весь этот путь, около четырех километров, можно пройти меньше чем за час. Носители же кавади проходят его за несколько часов. Под лучами тропического солнца Через город с двухмиллионным населением тянется мрачная процессия, пляшут, согнувшись под тяжестью громоздких cоорyжений, измученные люди

Храм. на Тенк-роуд окруЖен толпой индийцев. Вече­ ром я пойду туда, чтобы посмотреть, как закончится праздник: Сейчас даже не пытаюсь пробиться. Толпа разнолика: среди нарядно одетых женщин можно ви­деть полунагого паломника. Он неистото молится, став лицом к храму, потом вдруг исчезает. Многие мотелипришли сюда часов в пять утра и бyдyт Несмотря на жару, до вечера. Все хотят попасть в храм. При родится ждать. Ждут даже сами носители кавади. Иног­да можно увидеть, как друзья подставляют кому-нибудь из моГст/л, дтобы тот мог отдохнуть и на5раться сил перед последним танцем в храме и поклонением божествy. Эта, главная, часть обряда-впереди, она состоит­ся вечером.  

Впускать в храм будут по специальным приглаше­ниям. Говорят, что будут съемки для телевидения. При свете телевизионных прожекторов и я хотел бы снять фильм.

У меня есть приглашение, полученное через дипло­матический корпус, поэтому вечером, надев пиджак и повязав галстук, еду в храм. Костюм и белый клочок бумаги, оформленный, впрочем, не на мое имя, дадут мне возможность снимать, Мимо моего такси проезжает окруженный мотоцикЛетным эскортом автомобиль с флагом. Сингапура на крыле это президент спешит на окончание празднества. ,

Вот носители кавади, танцуя, окружили храм, их друзья тоже танцуют-:-пляска вприсядку похожа на на­шего «казачка». Поскольку здесь чрезвычайно тесно, они пляшут, почти не разгибаясь. Кроме того, в образовав­шейся давке им гораздо труднее охранять своего друга защитный круг, который они образуют, смыкается плотнее, и они уже танцуют не вокруг, а под кавади.

Наконец наступает кульминационный момент празд­нества поклонение алтарю бога. Жрец благословляет паломников, теперь можно в боковом нефе вынуть из те­ла иглы и посыпать раны свежим порошком. Тем време­нем друзья занимаются кавади снимают с него укра­шения, разбирают. После этого, если вы подойдете к балюстраде, вас посыплют порошком или дадут освя­щенный банан.

Мои гимнастическо-фотографические манипуляции обратили на себя внимание жрецов. Когда толпа немного поредела и официальные лица уехали, меня пригла­сили выпить бутылочку лимонада.

Вокруг меня собралась небольшая группа жрецов, началась оживленная беседа на английском и малай­ском языках. Посыпались вопросы: кто я, откуда, ту­рист, дипломат, журналист? Их необычайно Удивило, что я ученый-исследователь из далекой Польши, человек, которого привело в их страну не праздное любо­пытство, а желание понять и изучить здешние обычаи и культуру. А может быть, их тронуло то, что я понял смысл праздника, не счел обряд варварским, а пытался его осмыслить, так же как другие обряды?

Один из моих собеседников сказал что-то маломальскиски своему соседу, тот вышел, и вскоре вокруг меня со­бралось человек десять. Возникло какое-то движение, все встали, чтобы приветствовать пожилого мужчину в белом жреческом одеянии. Я тоже поднялся, и настоя­тель храма под аплодисменты повесил мне на шею венок из цветочных лепестков и вложил в руку маленькие четки. -

Когда я с этим венком возвращался домой, в глазах прохожих-индийцев читалось уважение. Назавтра слуги китайцы очень удивлялись при виде Этого венка, однако, узнав, что я получил его в храме, сказали, что мне оказана большая честь и что теперь, получив благословение богов, я буду очень счастлив. На следующий день я отправился в музей, а оттуда в редакцию малайской газеты «Мингу берита», где договорился о встрече в две­надцать часов с одним журналистом. Дом прессы, в ко­тором разместилось несколько редакций, находится близко от моего дома, на соседней улице. Человека, с которым у меня договоренность, нет на месте. Беседую с его заместителем, индонезийцем, очень обрадовавшим­ся тому; что я был в Индонезии. Разговариваем о моих исследованиях, об этнографии вообще. В конце беседы мой новый знакомый звонит в министерство культуры с просьбой о встрече с заместителем министра господином Мухаммедом ибн Измаилом.

В министерстве приходится довольно долго ждать: у заместителя министра конференция. Поскольку он один из немногих малайцев член правительства, его просят бывать на всякого рода открытиях, приемах и пр. Убедившись, что в служебное время нам не удастся спокойно поговорить, господин министр приглашает ме­ня в пятницу в двенадцать часов на ленч в небольшой, но весьма изысканный малайский ресторан.

Под вечер отправляюсь в китайский квартал, хочу посмотреть окончание празднования китайского Нового года. Китайцы отмечают это событие весьма основатель­но. Я, хоть и не попал на праздник и пропустил красоч­ный танец дракона и многое другое, кое-что интересное все-таки увижу.

Последний день торжества по случаю Нового года немного напоминает наш сочельник. Это прежде всего семейный праздник, но перед вечерним застольем, на

котором присутствуют лишь члены семьи, все идут в храм, чтобы принести жертвы и взять священные апельсины.

На улице Рейс Корс-роуд много китайских храмов. Один даже помечен на маленьком плане города в числе тех мест, которые я должен посетить за неделю пре­бывания в Сингапуре. К сожалению, сегодня храм закрыт. Его могут открыть.специально для меня, но я отказываюсь приду потом, ведь меня интересуют не храмы сами по себе, а совершаемые там обряды.

На той же улице имеется один частный храм, перед которым светится огнями елочка, и один общественный. Иду. во второй. Внутри много. народа, главным образом женщин. На столах груды апельсинов, горы шкатулок с ароматическим веществом и бумажных «денег духов». Люди покупают коробочки, встают на колени (в центре храма имеются две специальные скамеечки) перед боль­шой чашей, в которой горит масса свечей и слабо тле­ют ароматические палочки, кланяются, потом распрям­ляются и, делая руками вертикальные взмахи, старают­ся, чтобы палочки, пучки которых они держат в руках, разгорелись ярче.

Второе место для жертвоприношений это чаша, стоящая перед входом в храм; боковые алтари тоже иногда служат этой цели.

Время от времени то у одного, то у другого из посетителей храма появляется желание поворожить. Взяв высокую круглую коробку, из которой торчат бамбуковые палочки, исписанные всевозможными значками, и стоя на коленях, трясут коробку до тех пор, пока не выпадет одна из палочек. Тогда берут две деревянные таблички и тожебросают их на землю. По расположе­нию знаков судят о том, исполнится предсказание или нет. Если предсказание должно исполниться, уточняют, какое.именно предсказание соответствует номеру палоч­ки, выпавшей только что из коробки.

Перед храмом стоят две большие корзины для жерт­венных «денег». Храмовой служитель «истопник» ворошит огонь в печи и подбрасывает туда все новые пачки «банкнотов». Духи предков будут довольны благодаря этим «деньгам» они смогут цолучше устро­иться на том свете.

Все это объясняет девушка, пришедшая в храм вме­сте с семьей. Когда я спрашиваю, не малайская ли му­. зыка исполняется перед храмом, она сер дится Ну ЧТ0 вы, это настоящая китайская музыка! Скрипки безу­словно не малайские, но за то, что подвешенные к ст0й ке гонги китайские, я бы не ручался на мой взгляд, это самые настоящие индонезийские-гонги.

Домой возвращаюсь пешком, в сопровождении моло­дого человека, который рассказывает о китайских обы­чаях. Через открытые двери заглядываем в дома всю­ду видны освещенные алтари.

В одном доме совершается траурная. церемония. Перед домом стоит масса венков. Возможно, это венки погребальные (хотя такие же венки могут быть и сва­дебными). В распахнутых дверях стоит гроб (значит, венки действительно погребальные), отгороженный чем то вроде царских врат. Вокруг висят красные и черные занавеси с вышитыми китайскими иероглифами и изоб­ражениями птиц.

По одну сторону ворот едят и пьют прохладитель­ные напитки, по другую группа провожающих покой­ного вращает по кругу нечто вроде небольшой карусели, подвешенной на бамбуковом шесте. Карусель оклеена красной папиросной бумагой и украшена белой бахро­мой. Я думаю, вращение карусели должно каким-то об­разом облегчить душам умерших пребывание на том свете, а может. быть, оно поможет установить согласие между живыми и мертвыми.  -

Рядом с каруселью сидит старуха и громко причи­тает. Не похоже, что она искренне страдает, скорее всего это профессиональная плакальщица.

Некоторые участники траурной церемонии одеты в костюмы из мешковины с капюшонами. Под ними ру­башки, выпущенные поверх белых брюк, на ногах шле­панцы. Это выглядит довольно-таки комично: шлепанцы, надетые на модные. носки; нарядные рубашки, выгля­дывающие из-под траурной одежды... На головах белые платки, поверх которых повязаны. веревки. Один из участников церемонии все время держит на плече пал­ку с привязанным к ней голубым фонарем, обшитым бе­лыми ленточками и украшенным белыми бумажными цветами.     

Жаль, что Нельзя фотографировать; такова просьба провожающих.  

Начинает играть оркестр, состоящий из пискливой флейты и барабанчика, по которому музыкант ударяет ладонью. Барабанчик, похожий на толстую сковородку с ручкой, торчит у него под мышкой, а сбоку висит ла­тунный гонг, в который он бьет палочкой.

От алтаря отделяются трое мужчин и, сняв пиджаки, облачаются в накидки; тот, что в центре в оран­жево-золотую, двое других в оранжевую. --Помолив­шись у алтаря, мужчины идут к центральным «вратам», у которых стоит гроб. Начинается богослужение. Те двое, что стоят по бокам, бьют в гонги, в-руках у третье­го колокольчик с символическим знаком, предназна­ченным отгонять демонов. Мужчина, прохаживаясь, бьет в гонг, другой держит сложенную гармошкой китайскую книгу, а третий, стоящий в центре, читает по ней тек­сты каких-то молитв или заклинаний. При всех пере­движениях мужчин сопровождает человек с лампионом. Через некоторое время все трое возвращаются в боковой алтарь, где снимают с себя накидки.   

Плакальщица опять начинает причитать, безостановочно кружится карусель, люди едят. Однако мне пора домой.  

По дороге захожу в индуистский храм, где совер­шается жертвоприношение. Жрец в скорлупе кокосового ореха разносит освященную воду, которой окропляют себя верующие и которой матери поят младенцев. Сбо­ку висит табличка: «Плоды для жертвоприношения 20 центов. Кокос для жертвоприношения 50 центов».

Сумма взноса вписывается в специальную книгу. Жертвователи стоят сложив руки; через какое-то время к ним выходит жрец, который молился в часовенке.. и каждому вручает по половинке скорлупы ореха, в кото­рых лежат по два небольших банана и щепотка какого то порошка.

Потом все ходят вокруг алтаря. Я тем временем рас­сматриваю картины, в основном мадрасского производ­ства. Сцены из жизни богов вместе, вперемежку с фо­торепродукциями с портретов Елизаветы 11 и президента Сингапура. ,

Стоя у выхода, читаю объявление о ближайших хра мовых праздниках. Вдруг рядом со мной раскалывается кокосовый орех, брошенный одним из жертвователей. Хорошо, что кокосовое молоко почти бесцветно.

Понаблюдав еще некоторое время за молящимися одни стояли прямо или. откинувшись назад и сложив приподнятые вверх руки, другие падали перед алта рем, я подумал, что в китайских храмах, где тоже па­дают ниц, все-таки легче, потому что там молятся на коленях. Здесь же устремляются вниз с высоты челове­ческого роста.  

Следующий пункт моей программы аквариум. Он находится в специальном здании недалеко от театра. Каких только там нет рыб и земноводных! С большим интересом разглядываю пираний и маленьких сухопутных крокодилов.

На другой день после полудня отправляюсь погулять по самым глухим улочкам Сингапура. Иду без фотоап­паратов. В тех районах Сингапура, куда я направляюсь, можно остаться не только без. фотоаппарата, но и без одежды. Сингапур не относится к числу спокойных го­родов, здесь постоянно шныряют китайские бандитские шайки, с которыми полиция справиться не в состоянии. К пойманным бандитам нередко применяется смертная казнь, но ловят их не часто. В газетах что ни день по­являются заметки о нападениях, однако очевидцы пред­почитают ни о чем не рассказывать, ибо боятся мести.

У ворот.одного из домов я натолкнулся на стороже­вые будки. Напротив открытый гараж, в котором наготове стояли две машины, на крыше одной из них-- красная лампочка. Я замедляю шаги, желая получше рассмотреть охрану, находящуюся в будках. Она со­стоит из трех человек. Одеты они в обычные полицей­ские мундиры, какие носят в Сингапуре, только на го­ловах не фуражки, а светло-коричневые шляпы, укра­шенные государственным гербом. Позднее я узнал, что это гуркхи, доставшиеся Сингапуру в наследство от анг­личан и пользующиеся репутацией надежной стражи. Некоторые из них сейчас охраняют английские базы. На доме нет никакой таблички. Возможно, что это свое­образное подразделение охраняет владения какого-ни­будь сановника.

Многие частные дома в Сингапуре похожи на на­стоящие дворцы. Однажды я забрел во двор одного из таких дворцов. Ворота были открыты, и я вошел. По­скольку у входа висели точно такие же фонари, какие я видел у китайских храмов, я объяснил удивленной хозяйке вимы свое неожиданное вторжёние тeм, чтo принял ее дом за храм. Однако пора прощаться с Син­гапуром. В порту уже стоит «Хель», корабль, на ко­тором я поплыву в Польшу.

Погрузив вещи в машину, спешим в порт. Каюту мне предстоит делить с одним англичанином. Сейчас моего спутника нет. Оставив багаж, иду представляться капи­тану Анджею Драпелле, веселому, статному поляку.

Пообедать решили в индийском ресторане «Омар Хайам». Стены и «меню» исписаны изречениями персид­ского философа и поэта, именем которого названо заве­дение. «Меню» оформлено великолепно там и стихи, и цветные репродукции. На последней странице сказано: если дорогие посетители хотят взять «меню» как суве­нир на память, то они должны заплатить восемь синга­пурских долларов. «Меню» выглядит очень красиво, но такую сумму на него тратить не хочется. Обед типично индийский буду знать национальную кухню еще одной страны.

До отплытия есть время, потому решили покататься по городу и осмотреть храмы. Сегодня открыт храм Будда Гайя. Внутри, как и во всех буддийских храмах, огромная статуя Будды, в нижней части которой в нише устроена часовенка. Наш гид очень красивая девушка родом из Таиланда; когда ее спросили, не китаянка ли она, обиделась. Оказывается, для уроженок Таиланда, славящегося красотой своих женщин, сама мысль о том, что их могут сравнить с китаянками, кажется оскорби­тельной.

Снаружи храм охраняют два огромных чудовища. Не пойму, почему этот храм, построенный в 1927 году, один из наименее интересных храмов, включен в спи­сок достопримечательностей, которые показывают тури­стам. Ведь из пятисот храмов Сингапура можно было бы выбрать такие, которые действительно достойны внимания. Например, стоящий напротив частный храм какого то могущественного клана.

Капитану. «Хеля» хотелось бы испытать ворожбу, но он не умеет правильно бросать палочки. Тогда это де­лает наш проводник. Удивительно точно такое же предсказание ему выпало много лет назад в Пекине.

В частности, там содержится совет выйти из лодки, если та будет плыть по бурным волнам. Любопытно, что будет, если нашему капитану выпадет нечто подобное? К счастью, в его предзнаменование не входит совет по­кидать корабль.

В том храме, где я был. на праздновании Нового го­да, мы столкнулись со знаменитой прорицательницей. Предсказания этой старой женщины, как говорят, время от времени сбываются. О. ней говорится даже в путево­дителе для туристов. Так и сказано: «иногда сбывают­ся»... Окруженная толпой женщин, гадалка полулежит на столе и что-то невразумительно бормочет, рисуя иероглифы на бумажках, которые ей подсовывают. Эти иероглифы потом расшифровываются храмовыми интер­претаторами, переписываются на листки с печатью храма и вручаются клиенткам. На вопрос, о чем чаще все­го тревожатся женщины, нам отвечают: о замужестве, выборе профессии, домашних делах.

Рядом с алтарем стоит ваза с желтыми и красными разрисованными флажками. Флажки надорваны. Это во тивные флажки, каждый из которых содержит просьбу или благодарность за исполнение желания.

Храм улыбающегося Будды посвящен Будде Буду­щего Майтрейе, притом будущего счастливого, когда добро одержит победу над злом. Символ этого будуще го толстый, довольный Будда.

Немного отдохнув, едем в китайский ресторан -«Боль­шой Шанхай». Вытерев руки горячими полотенцами и отведав всевозможных китайских деликатесов, снова вытираем руки такими же полотенцами, а потом принимаемся за чай.   

Осталось совсем мало времени, и мы решили поехать на одну из самых мрачных улиц Сингапура Саго Лейн. Не похоже, чтобы европейцев здесь резали на каждом шагу, хотя вести себя нужно осторожно и вся­ кую минуту помнить, что ты гость.. Чтобы фотографи­ровать, нужно иметь специальное разрешение полиции и... солидный эскорт. Иначе и разрешение не поможет.

Печальная это улица, а то, что она подлежит разру­шению, придает ей отпечаток безнадежности. Кругом развалины и груды камней, усиливающие атмосферу умирания. На втором этаже полуразрушенных домов видны комнаты, разделенные на крошечные клетушки с двухъярусными нарами. Иные поселяются здесь лишь на несколько дней, но многие навсегда. 

В подобные «дома» попадают не только умирающие, но и больные и даже еще вполне жизнеспособные лю­ди. Иногда сюда приходят одинокие, всю жизнь прора­ботавшие старики. Скромное питание и место на нарах дают им возможность дожить как-нибудь свой век. Смерти, думаю, на этой улице ждут недолго.

Первые этажи заняты магазинчиками, среди которых часто попадаются лавки, торгующие гробами. Покупа­телей на этот товар хватает. Вот и сейчас мы видим на улице траурную церемонию.

Вместе с тем и на этой улице, где царствует смерть, надо жить. Рядом с группой людей в трауре устроился со своим цирком фокусник. Рисунки на огромном экране рассказывают прохожим о том, что они могут здесь увидеть. Сам актер ложится на утыканную гвоздями доску, а помощники на его груди разбивают камни. К удовольствию зрителей, он демонстрирует массу все­возможных чудес. В его кружку попадает не только мелочь, но и банкноты. А ведь самая мелкая тоюоа здесь.. сингапурский доллар, равный одной треть американского.

Наутро принимаем на корабле репортеров. На «Хе ле» среди прочих пассажиров присутствуют две женщины-польки. Хоть Сингапур, а тем более журналисты, по­сетившие нас, вполне современны, пани Ирена и Бар­бара представляют собой необычайно загадочное явле­ние. Пани Ирена Рейняк председатель Народного совета города Хель, женщина-бургомистр, а Барбара Попроцка инженер-электроник, проверяющая достоин­ства и недостатки установленного на корабле радара нового типа. Журналисты. долго беседуют с ними, а со­трудница местного женского журнала, получив интере­сующую ее информацию о положении женщин в Поль­ше, задает последний вопрос: что такое радар?

В двенадцать часов мы выпиваем по стопке и про­щаемся с немногочисленной сингапурской польской ко­лонией. После обеда выхожу на палубу, чтобы сделать несколько снимков. Фотографирую подметающих набережную китаянок. Вот по трапу спускаются последние сингапурцы, вот поднимают трап и подходят буксирные суда, и полоса воды между набережной и кораблем на­чинает расширяться. Буксирные суда отдают швартовы мы прощаемся с Азией. -

Путевые заметки сотрудника Краковского этнографического му­зея Януша Камоцкого о его путешествии по Индонезии имеют Черты как. бесхитростного и даже слегка наивного рассказа туриста-фото графа, стремящегося увековечить достопримечательности в своем се­мейном альбоме, так и этнографического труда о малоизвестных ин­донезийских районах. Заинтересовавшись у себя на работе знамени­тым яванским театром плоских кожаных или пергаментных кукол ваянгом, автор что называется вытащил выигрышный билет. Ему удалось совершить длительную поездку по островам Малайского ар­хипелага и побывать в местах, лежащих в стороне от обычных ту­ристских маршрутов. Профессиональная же подготовка в каЧестве этнографа-индонезиста, о чем откровенно и не без юмора пишет сам Я. Камоцкий, не предшествовала путешествию, а; по сути дела, на­чалась вместе с ним. В море по пути на Яву он пытается освоить индонезийский язык, на Яве тратит много времени на ознакомление с вещами, достаточно хорошо известными любому специалисту. Ав­тор повсеместно удивляется очевидным для любого индонезийца и индоиезиста явлениям и все время фотографирует, фотографирует... Он фотографирует все, что видит: и тысячи раз отснятые и опубликованные яванские храмы и бычьи. гонки на Мадуре, и совершенно уникальные сцены из жизни кубу или жителей отдаленных островов Восточной Индонезии.

Такая подготовка недостаточна, конечно, для того, чтобы напи­сать исследование, однако ее вполне хватило на создание небольшой очерковой книги. Рассказ Я. Камоцкого весьма живой и непосред­ственный, рассказ человека, впервыепознающего страну, неожиданно открывающего для себя много удивительного вокруг и не утерявшего умения восторгаться увиденным. Поэтому портрет Индонезии, огромной, пятой в мире по количеству населения страны, нарисованный в этой книге, подобен любительскому снимку, запе­чатлевшему, несмотря на техническое несовершенство, подлинную уть виденного. Автор* может просто ошибаться, может многого не заметить, наконец он может легкомысленно и наивно осмыслять про­исходящее, но несмотря на это, Индонезия предстает перед нами во всей своей реальности такой, какой она обрушивается на приезже­го многоцветной, многоостровной, многокультурной, многоэтнич ной. Как в калейдоскопе мелькают величественные памятники индо­яванской цивилизации VIII X вв. храмы Каласана, Прамбанана, Боробудура сменяются. вычурным «водным дворцом» Тамансари-Таманледоком, построеиным для джокьякартского султана по европей­ским образцам в середине XVIII в., и другими более поздними памятниками. Древний ваянг разыгрывается на фоне современная отелей

Однако Индонезия это давно уже не белое пятно на карте мира и советскому читателю эта страна хорошо известна о ней на­писано множество как оригинальных так и переводных работ осве­щающих разнообразные аспекты жизни индонезийцев. Поэтому, если бы книга Я. Камоцкбго о страны и заметками о храмах, батике, бычьих гонках, экскурсиях на яванские вулканы и т. д., ее не стоило бы предлагать вниманию чи тателя. На самом деле, в ней есть нечто большее сюжеты, описание которых больше, пожалуй, не встретишь нигде.  

В 1906 г. научный мир -облетела сенсационная новость. Не чуж­дый интереса к этнографическим изысканиям голландский колониаль­ный администратор Г. Й. ван Донген нащел в девственных лесах Южной Суматры группу людей, уровень развития которых был ни­же, чем у любого другого народа земли. Особенно удивляло то, что кубу (так называлось это племя) е реки Ридан, казалось не имели никаких верований, ничего похожего на религию. Многие поспешили заявить об открытии первобытного атеизма у подлинно первобытного человека, дожившего до наших дней. Вскоре было опубликовано еще несколько специальных этнографических работ о других груп­пах кубу, изученных немецкими учеными Б. Хагеном, В. Фольцем, П. Шебестой. Выяснмось, что, хотя этот маленький народ действи­тельно обладал весьма архаичной культурой и занимался преимуще­ственно охотой и собирательством, вера в сверхъестественное была ему все же знакома. Некоторые группы имели шаманов, у других существовали мифы, например, о происхождении людей от близнеч ной пары, совершившей инцест. Сенсационные выводы относились, как оказалось, только к кубу с Ридана, которых ни до, ни поспе ван Донгена. никто не видел. И сам он, умный и тонкий наблюдатель, встретился с ними случайно и беседовал только в течении несколь­ких часов. Причем эти люди были настолько напуганы появлением европейца, что по словам. ван Доигена, дрожали от страха на про­тяжении всего разговора, по их телам струился пот от ужаса и нервного напряжения. Конечно, принципиальный вывод о первобытном атеизме нуждался в более солидном обосновании, которое могли бы дать только настоящие этнографические исследования. В начале 1 же ХХ века их методика была еще совершенно, не разработай Но, увы, с тех пор никто ни разу не приступил к изучению кубу. А те ученые, которые к ним наведывались, предсказывали, что пройдет не­много времени, и кубу исчезнут, будут полностью ассимилированы малайцами, и заниматься исследованием их традиционной культуры станет невозможно. Поспе 20-х годов сведения о кубу в специа^ной литературе практически отсутствуют.

И вот почти через 70 лет поеле ван Донгена у кубу побывал Я. Камоцкий. Он конечно не разрешил спора о верованиях кубу с реки Ридан: он там не был. Сведения о том, что кубу Баньюлинчира, среди которых он прожил какое-то время, знают множество духов, которых они называют «рох , ни о чем не говорит. «Рох» это малайское слово арабского происхождения и значит оно «дух», и кубу заимствовали его у своих соседей палембангцев. Кстати, кубу, даже самые отсталые и не вступавшие в контакт с другими группами, го* ворят на малайских диалектах,-т. е. на том же языке, что и оранг сини. Но и несмотря на это, наблюдения Камоцкого над жизнью кубу несомненно представляют интерес. Мы, прежде всего, убежда­емся в том, что пророчества оказались неверными, и кубу не ис* чезли. Сохранились даже так называемые настоящие, т. е. бродячиа кубу, ведущие образ жизни первобытных охотников и собирателей. На первый взгляд кажется, Что так оно и есть, но присмотримся повнимательнее. Что собирают кубу? Ценную лиану ротан, широко применяемую в индонезийской легкой промышленности. Но что они с ней делают? Продают ее малайским скупщикам. Тем самым пер­вобытное хозяйство оказалось далеко не столь первобытным, нао­борот, оно стало товарной отраслью ,-и как следствие этого в лагере бродячих кубу вместо каменных ножей и кремневых наконеч­ников стрел Камоцкий находит современные вещи, например, элек­трические фонари. Кубу уже не дрожат от страха, они познакоми­лись с окружающим миром, они контактируют с ним, но по-прежне­му не хотят пересмяться в него. Единственный бродячий кубу, от­правившийся в свое время учиться в школу, Чучик, вернулся в лес к соплеменникам, собственным примером помогая отстоять свой об­раз жизни. В то же время кубу, перешедшие к оседлости, принявшие ислам, занимающиеся земледелием, быстро поглощаются палембанг скими малайцами, отношения с. которыми у них как были, так и. ос­тались очень сложными.

Попутно наш автор сообщает, что ему удалось обнаружить пись­менность кубу! Он даже скопировал ее, но к сожалению, не привел рисунка и фотографии. Будь эти рисунки, можно было бы опреде­лить, что это за письмо, а также установить, что оно принадлежит не кубу. Либо -все описания кубу более или менее адекватно отража­ют жизнь и в этом случае уровень развития их культуры не предпо­лагает существования письма; либо письмо у них есть, и тогда все, что о них написано неверно. О чем же писал в таком с.пучае Камоц­кий? Возможны несколько вариантов. Скорее всего это был какой то документ, написанный распространенным на Южной Суматре древним алфавитом ска-га-нга», бытующим до сих пор у реджангов и других народов горной части. острова. Но возможно, что это была одна из грамот, пожалованная кубу в XVII в. правителями Палем банга. О них сообщает в своей книге ван Донген и добавляет, что кубу сохраняют их.

Проблема кубу это проблема судеб малых народов в. совре­менном мире. Повсеместно народы с архаичной культурой и с при­сваивающей системой хозяйства отступают перед натиском индустри­альной цивилизации. Но отступая, трансформируясь или исчезая, они уносят -с собой свою неповторимую культуру, свой единственный и уникальный опыт, не раз спасавший иноплеменников, попадавших в экстремальные условия. Чего же могут ожидать такие племена? Как могут. они приспособиться к двадцатому веку? Есть ли у гах шансы сохранить самобытность? Ответу на эти вопросы неоднозначны и за­висят от конкретных ус.повий той или иной страны. Небезынтересно, что в последние десятилетия в -разных частях света в Австралии и в Америке малые народы пытаются, правда, весьма безуспешно, возродить кажущийся им традиционным примитивный образ жиз­ни, снова вернуться в леса и пустыни, отказаться от благ современ­ного мира, чтобы обрести таким образом независимость. Руководит движениями новая, появившаяся у этих народов интеллигенция. От­даленно напоминает нам это и суматранских кубу с их единствен­ным пока «интеплигентом» Чучиком.

В связи с кубу можно сказать, что вообще для берегового жи тепя и даже для земледепьца внутренних областей крупных индоне­зийских островов лес это неведомый и страшный мир, противопо­ставленный знакомому, и доступному морю. Этот мир насмен стран ными и жуткими существами, среди которых неизменный оранг пен дек, т. е. маленький человек получеповек, полуобезьяна, не знающих жилища, одежды, орудия, но передвигающийся с местга на место с быстротой молнии и обладающий незаурядными способностями к волшебству. Рассказы об оранг пендеке отличаются множеством бытовых деталей, что порой смешно контрастирует со сказочным характером самого повествования. Такой жанр в фольклористике принято называть быличкой. Жители Восточной Индонезии рассказывали, например, мне, что на острове Серам оранг и пендеки регуляр­но летают в Сингапур, чтобы таскать из одного из лучших китайских ресторанов фирменное блюдо из яиц со свининой (фуюнгхай).

Я. Камоцкий встреться с рассказами об оранг пендеке на Фло, одном из крупных восточноиндонезийских островов. Своеобраз­ный мир Восточной Индонезии вообще очень слабо знаком советско­му читателю, и рассказ о нем хотя бы по одному этому интересен для нас. На Малых Зондских островах, к которым относится и Фло рее, живет около пятидесяти народов, на одном Флоресе их более десяти. Характерно, что этот район Индонезии в течение многих столетий настолько был оторван от основных центров развития Малайского архипелага, что там сохранились до сих пор (на соседних с Флоресом островах Тимор, Алор и Пантар) коренные народы, говорящие на языках, близких к папуасским. Во многом отличен и антропологический облик жителей этой части Индонезии там суще­ствуют самые различные типы, переходные между монголоидной и австралоидной расами. В 20-х годах один этнограф сфотографировал трех друзей-односельчан с острова Алор: один был настбящий не­гритос, другой напоминал аборигена Австралии, а третий мало чем отличался от яванца. В Восточной Индонезии, в отличие от Западной слабо развито рисоводство, и чем дальше на восток, тем меньше и меньше шансов увидеть заливное рисовое поле, составляющее от­личительный элемент пейзажа почти всей Юго-Восточной Азии. На Малых Зондских островах рис заменен кукурузой и просом, а на Мо­луккских островах, на крайнем востоке страны, основной продукт питания саговый крахмал. Зато Малые Зондские острова един­ственный в этой части мира район коневодства. Низкорослая порода лощадей издревле разводится на Флоресе, Тиморе, Кисаре, оттуда лошадки попадали на расположенный севернее остров Сулавеси. Здесь же на соседнем с Флоресом Ломблене существуют две уникальные деревни китобоев, подобных которым нет во всей акватории Индийского океана. Они забивают больше китов; чем все эскимосы вместе взятые.

По мере продвижения от Явы на восток ослабевает и влияние ислама, основной религии Индонезии, которую исповедуют 84% ин­донезийцев. Еще в конце прошлого столетия в Восточной Индоне зии бытовало множество племенных верований, среди которых встре­чались христианские и мусульманские островки. С тех пор Христиан­ство сильно потеснило анимистические верования, хотя приверженцы таковых кое-где все же остались. Камоцкий еще успел застать их на маленьком островке Палуе (на картах это название можно ветре тить и в форме Палу или Палоэ) возле Флореса. Страницы с опи­санием обряда жертвоприношения молодых буйволов относятся, на мой взгляд, к числу лучших в книге да и сам материал редок и оригинален. Однако Флорес относится к тем раИонам Индонезии, где христианство в своем католическом варианте закрепилось уже давно. До 1859 г. остров считался колониальным владением Порту­галии, и при передаче его Нидерландской Индии было оговорено, что

Новая администрация должна учитывать интересы местных католиков, которых, впрочем, в то время было еще не очень много. Это привело к тому, что голландская администрация, не поощрявшая развитие католицизма в Индонезии (до начала XIX в. католические миссионеры не допускзлись в страну), была вынуждена все же раз­решить основание миссии на востоке Флореса, которая вскоре по­пала под контроль иезуитов. Примерно в то же время на острове были основаны и первые католические монастыри, в частности мо нахинь-урсулинок, о которых упоминает Я. Камоцкий. С тех пор христианизация острова пошла полным ходом, и к 30-м годам более половины жителей Флореса были обращены в Jатолицизм. Восточ­ная часть Малых Зондских островов до сих пор остается оплотом этой религии в Индонезии.

Судить о степени усвоения данными народами христианского учения довольно трудно. По этому поводу высказываются самые противоположные мнения: от утверждения, что христианство пред­ставляет собой только поверхностный тонкий слой, едва прикрываю­щий традиционные племенные верования, до заявлений о том, что оно полностью регулирует все бытие католических народов Индоне­зии. Истина, как это часто бывает, где-то посередине. Христианство, конечно, проникло в быт жителей Палуэ и Флореса, о чем говорят соответствующие главы книги Камоцкого, но длинные уши аними­стических представлений и обрядов часто вылезают из-под католи­Ческой митры. Впрочем, смешение религий, синкретизм, наслоение их друг на друга свойство общее для разных религий в этой стране и для ислама, и для балийского индуизма, и для протестантизма.       

Остается сказать еще несколько слов о миссионерах. В своих за­писках Я. Камоцкий упоминает о них неоднократно. Объясняется это, в основном, тем, что во многих местах сейчас голландских мис­сионеров сменили польские, земляки автора, которые оказали ему помощь в поездке. О миссионерах написано немало, больше плохого, чем хорошего. Это в достаточной степени справедливо, если учесть их роль в разрушении многих самобытных культур, их причастность в прошлом к колониальной политике европейских держав и т. д. Ш этому марксистская наука в целом оценивает миссионерскую дея­тельность негативно. Из этого не следует, однако, что миссионеры не принесли в Индонезию ровным счетом ничего положиТельного. В ряде случаев они были первыми врачами и учителями в глухих труднодоступных районах, при их помощи были изжиты некоторые действительно вредные обычаи прошлого, такие, например, как охо­та За г0ловами или каннибализм и др. Многие миссии занималиеь широкой благотворительностью, вели строительные работы, старались помочь блэгосостоянию общин, среди которых проповедовали.

Встреча Я. Камоцкого с Индонезией произвела на него глубокое впечатление, настолько глубокое, что он решил поделить им с чи­тателями. И мы, читая его книгу, ощущаем, насколько нестандартна, своеобычна и потрясающе красива эта экваториальна страна, сколь много еще в ней неизвестного и удивительного. Поэтому сочинение Камоцкого, при всех его очевидных слабостях все же может пред­ставить несомненный интерес для любознательного советского читателя.

13 Пераху большая малайская лодка с кабиной. Используется для плавания как по морю, так и по рекам. Примеч. ред.

18 С а т е маленький шашлычок. Сате-бали по убеждению балийцев, это единственное сате, Заслуживающее такого названия. От­личается от сате, приготовляемого в других районах Индонезии, тем, что делается из свинины. Ярилеч. реа. - 

19 Речь идет особытиях осени 1965 г., когда в Индонезии была предпринята поддержанная Пекином попытка совершить государст венный переворот. Примеч. ред.

---

[1] К е ч а м а т а н мелкая административная единица, примерно соответствующая уезду. Примеч. ред.

е Па и т у и ы своеобразные однострочное короткие песни, напоминающие чувства Примеч. ред.,  ‘

1 Б р у а н г (beruang) индонез. «медведь». Примеч. ред.

[4]  Эмблемой паичасила является щит на груди индонезийского орла. На ней звезда означает веру в бога, голова буйвола единст­во народа, дерево варингин демократию, цепь справедливую гу­манистическую традицию, а побеги риса и хлопчатника стремление к социальной справедливости.

[5] На самом деле джакартцы это отдельная от яванцев и сун данцев народность. Примеч. ред.

Бемо маленькое трехколерное такси. Примеч. ped,

М А д а т н ы й, т. е. традиционный, соответствующий местному обычному праву адату. Примеч. ред. ,

1 в В Индонезии существует три категории университетов: центральное, провинциальные. Примеч. ред.

w С а с а к и коренная народность на острове Ломбок. Примеч. ред.    

[10] С в а с т и к а в индуизме традиционный символ здоровья и процветания, Примеч. ред.

20В а я н г г оле к яванский традиционный театр объемных кукол. Примеч. ред. ‘

[12] В а я н г n у р в а традиционный яванский театр плоских пер­гаментных кукол. Представления устранвались таким образом, что одна часть зрителей наблюдала за самими куклами, а другая за их тенями, отбрасываемыми на специальный экран. Примеч. ред.

[13] Ваян горанг театр, в котором играют не куклы, а лю­ди. Примеч. ред. 

---

Материалы: http://royallib.ru/book/berberova_nina/geleznaya_genshchina.html