Очерки русской культуры XVIII века

Издательство Московского Университета
1986

Очерки русской культуры XVIII века, часть первая

Продолжает серию «Очерков русской культуры» XIII—XVII вв., опубликованных в 1969—1979 гг. и удостоенных Государственной премии 1982 г. В предлагаемом издании рассматривается историко-культурный процесс в условиях «нового периода русской истории». В книге дается общая характеристика основных тенденций развития и особенностей русской культуры XVIII в.; исследуются культура сельскохозяйственного и промышленного производства, торговля и пути сообщения, поселения, жилище, одежда.

Для историков, филологов, а также широкого круга читателей, интересующихся историей и культурой нашей Родины.

ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР «ОЧЕРКОВ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ» АКАДЕМИК Б. А. РЫБАКОВ

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ:

В. А. АЛЕКСАНДРОВ (зам. ответственного редактора), М. Т. БЕЛЯВСКИЙ, Л. Н. ВДОВИНА (зам. ответственного редактора), А. Д. ГОРСКИЙ, С. С. ДМИТРИЕВ, П. П. ЕПИФАНОВ, Л. В. КОШ-МАН, | Б. И. КРАСНОБАЕВ | (ответственный редактор), | А. К. ЛЕОНТЬЕВ | Д. В. САРАБЬЯНОВ, И. А. ФЕДОСОВ, В. С. ШУЛЬГИН

Рецензенты:

член-корреспондент АН СССР В. Л. ЯНИН кандидат исторических наук М. Н. КУЗЬМИН

1985 Г.

Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Московского университета

Очерки русской культуры XVIII века Часть первая

Зав. редакцией Н. М. Сидорова. Редактор Г. В. Кошелева. Художник Е. А. Михельсон. Художественный редактор М. Ф. Евстафиева. Технический редактор Г. Д. Колос-к о в а. Корректоры Л. А. А й д а р б е к о в а, Г. В. Зотова

Сдано в набор 19.02.85. Подписано в печать 11.10.85. Л-114352. Формат 70X108/16. Бумага для

глубокой печати. Гарнитура литературная. Высокая печать. Уел. печ. л. 33,6+вкл. 0,7 Уч.-изд. л. 33,99. Тираж 12 260 экз. Заказ 38. Цена 2 р. 70 к. Изд. № 3226

Ордена «Знак Почета» издательство Московского университета. 103009, Москва, ул. Герцена, 5/7. Типография ордена «Знак Почета» изд-ва МГУ. 119899, Москва, Ленинские горы

Издательство Московскогоуниверситета, 1985 г.

Предисловие

XVIII столетие—важный и во многом переломный период в истории русской культуры. Сложный и зачастую противоречивый процесс развития русской культуры XVIII в., органически связанной с культурой предшествующего времени, особенно XVII в., можно понять лишь с учетом общеисторических процессов, происходивших в России. Весь ход исторического развития России именно к началу XVIII в. поставил перед страной и ее народом во всех главных сферах жизни — экономической, социальной, политической и культурной'—ряд неотложных задач. Большинство этих задач и было решено в той форме и степени, которые определялись накопленными в течение многих веков политическими, социальными, экономическими, демографическими, культурными потенциями страны, ее природными условиями.

Россия в течение XVIII в. во многом успела преодолеть свое отставание от уровня передовых стран Западной Европы, вставших или начинавших вставать на путь развития исторически прогрессивного тогда капиталистического производства и связанных с ним буржуазных отношений. Это отставание было следствием тяжелейших испытаний, которые выпали на долю России. Сначала это были небывалые по своим разрушительным масштабам нашествия монголо-татар, разоривших Русь и существенно деформировавших (главным образом путем подрыва городов как важных социально-политических, экономических и культурных центров страны, а в перспективе — первоначальных очагов зарождения буржуазных отношений) развитие огромных регионов Восточной Европы.

Огромных усилий и потерь стоило русскому народу героическое сопротивление нашествиям завоевателей, а затем более чем двухсотлетняя борьба за освобождение от иноземного ига. Эти усилия и эта борьба имели важное всемирно-историческое значение: они обеспечили спасение общеевропейской цивилизации от уничтожения.

В результате иноземных вторжений XIII—XIV вв. от Руси был отторгнут ряд плодородных населенных земель, что сильно осложнило процесс складывания единого государства и замедлило хозяйственное и социальное развитие будущей России. Однако и освободившись в конце XV в. от непосредственного иноземного гнета, Россия оставалась в политической, экономической и культурной изоляции от передовых стран Западной Европы. Стремление преодолеть эту изоляцию (Ливонская война в XVI в., попытки установления политических, экономических и культурных контактов с Германской империей, с Италией и т. д.)

наталкивалось на сопротивление соседних феодальных монархий. В начале же XVII в. против России была предпринята интервенция польско-литовских и шведских феодалов, были захвачены жизненно важные северо-западные и западные районы страны. Постоянно сохранялась угроза агрессии со стороны крымско-турецких феодалов, а ее реальные проявления приводили к хозяйственному разорению южных районов страны, тяжелым людским потерям.

Все эти особенности исторического пути России способствовали консервированию феодальных отношений и как следствие — утверждению системы крепостного права, создавали опасность застоя в экономическом и общественно-политическом положении страны, грозили серьезным ухудшением ее международных позиций.

Попытки преодолеть отставание страны предпринимались уже в

XVII в., особенно во второй его половине. В области экономической они проявились в организации первых крупных предприятий с мануфактурным производством; в политической — в усилении самодержавной власти царя и централизации управления (затухание практики созыва земских соборов, ослабление политического влияния церкви, умаление роли Боярской думы, издание единого законодательного кодекса — Соборного Уложения 1649 г., создание полков нового строя и т. д.). Во внешнеполитической сфере активизировалась борьба за возвращение отторгнутых русских земель, за воссоединение Украины и Белоруссии с Россией, а также защита украинских и русских земель от агрессии крымско-турецких феодалов.

Отражением назревших задач социально-политического развития были и новые явления в русской культуре, прослеживаемые уже в

XVII в.: усиление светских элементов, расширение базы ее развития путем использования достижений украинской культуры после воссоединения Украины с Россией, и в некоторой степени — достижений общеевропейской культуры.

Однако действенные и решительные перемены во всех этих областях совершились в основном именно в XVIII в. Начало их—для современников, в исторической памяти народа, в национальном самосознании— тесно связывается с именем Петра I, Петра Великого. На протяжении XVIII столетия в условиях сохранявшихся феодальных отношений происходят серьезные сдвиги в экономическом развитии России, прежде всего в промышленном производстве. Создается новый, в те времена решающий для промышленного развития страны, уральский горнозаводской район, и прочные позиции занимает мануфактура как форма крупного промышленного производства. Немаловажные успехи были достигнуты в усовершенствовании техники мануфактурного производства (особенно металлургического, оружейного, текстильного), в кораблестроении, гражданском и военном строительстве. В сельском хозяйстве развитие производительных сил наиболее четко отразилось в освоении новых земельных пространств, в попытках интенсификации земледелия и скотоводства, интродукции новых культур. Во второй половине XVIII в. зарождается русская агрономическая наука.

Всем этим изменениям способствовали развитие торговли и правительственные меры ее активизации (отмена внутренних таможенных пошлин, финансовые реформы, основание банков), а также огромные работы по строительству путей сообщения и созданию внутри- и межрегиональных транспортных связей, учреждение регулярной почтовой связи.

Экономическое и политическое развитие России в XVIII в. происходило на основе феодального способа производства, в недрах которого

во второй половине века начали активно проявляться капиталистические отношения, прежде всего в сфере промышленности и торговли.

Существенные изменения происходят в XVIII в. в социальной структуре общества. Дальнейшая консолидация господствующего класса феодалов, законодательное оформление его сословных прав и привилегий, а также государственной системы тяжкого для народных масс крепостного права (к концу столетия приближавшегося в России*; по выражению В. И. Ленина, к «настоящему рабству»), происходит одновременно с ростом значения купечества в социально-экономической жизни, которое тоже организуется в особое сословие. Во второй половине XVIII в. окончательно складывается сословный строй, с закреплением прав, привилегий, повинностей, учреждений ряда сословных групп.

В течение XVIII в. в России утверждается абсолютизм, т. е. такая * форма феодального государства, при которой власть всецело и безраздельно принадлежит монарху, форма открытой диктатуры дворянства, характерная для последнего периода существования феодального строя. Россия становится империей, великой державой. Бесспорным становит- ₀ ся ее военное могущество на суше и на море. В XVIII в., наконец, в состав России возвращаются исконные восточнославянские земли, страна обретает выход к Балтийскому и Черному морям. Хозяйственное освоение Сибири и грандиозные географические открытия на Востоке страны привели к тому, что Россия начала превращаться в тихоокеанскую державу. В результате естественного прироста и вхождения в состав России в XVIII в. новых территорий (Украины, Белоруссии, Прибалтики, Крыма, частично Казахстана) значительно увеличилась численность ее населения: с 15,5 млн. человек по первой ревизии (с 1719 г.) до 37,4 млн. человек по пятой ревизии (1795 г.).

Абсолютизм окончательно лишил церковь ее экономического и политического могущества, подчинил ее своей власти и превратил фактически в своеобразную составную часть государственного аппарата (отмена патриаршества, учреждение Синода (Духовной коллегии) при * Петре I, секуляризация церковного землевладения при Екатерине II), что способствовало упрочению господства светской культуры. XVIII век принес огромные изменения в области материальной и духовной культуры. Как в любом антагонистическом обществе, эти изменения коснулись прежде всего культуры господствующего класса. Они отразились в жилище и поселениях (распространение дворянских усадеб, городских и сельских), в градостроении (регулярная планировка губернских и уездных городов, «типовая» застройка городского центра присутственными, торговыми и иными предписанными властью зданиями), в одежде (распространение «европейского» платья, преимущественно среди дворян, введение уставной одежды и униформы для армии и военно-морского флота, а впоследствии и для чиновников), в распространении «европейских» предметов дворянского быта (мебель, утварь, украшения и т. д.).

В результате, как никогда ранее, в XVIII в. резко проявляется сословность культуры; с одной стороны, господствующего класса (дворянства) и отдельных социальных групп (чиновничество, купечество), а с другой стороны — широких народных масс (в первую очередь крестьянства), сохранявших традиционные элементы и формы культуры во всем ее многообразии — в хозяйственно-бытовой, духовно-эстетической, в частности в фольклоре, обычно-правовой и др. сферах. - Л

В области наручных знаний существенные изменения, как и во всех передовых странах Европы, определяются становлением естественных и общественных наук. Это нашло свое выражение в создании Академии

наук и Московского университета, в организации научных экспедиций, в географических, научных и научно-технических открытиях, в крупнейших изобретениях, в попытках применения естественно-научных знаний в практике промышленности (а в ограниченных масштабах — в области здравоохранения, например оспопрививание). Успехи науки и просвещения в XVIII в. связаны с именем великого Ломоносова, с деятельностью его талантливых учеников и последователей в Петербургской Академии наук и Московском университете.

В XVIII в. начинают свое развитие в России и гуманитарные науки (философия, правоведение, историческая наука, языкознание). Научные основы внедряются в военное, а также военно-морское строительство и искусство.

Серьезные сдвиги по сравнению с предыдущим временем происходят в просвещении и школьном деле. Постепенно складываются специализированные системы образования (военное, гражданское, духовное; начальное, среднее, высшее образование; домашнее и т. д.); определяется социальная направленность этих систем. Развивается книжное дело. Именно на протяжении XVIII в. печатная книга окончательно вытесняет рукописную; зарождается и развивается богатая периодическая печать — газеты и журналы:ОСкладывается новая светская художественная литература, тесно связанная с общественными идеями века Просвещения, поэтикой и жанрами классицизма и сентиментализма. Возникают начатки литературоведения. XVIII век отмечен становлением русского профессионального театра, новой, светской музыки. Больших высот за столетие достигают русская архитектура, скульптура, живопись и графика. Русское зодчество и изобразительное искусство становятся в XVIII в. неотъемлемыми и полноправными элементами общеевропейской культуры.

В отличие от предшествующего времени, когда авторство произведений материальной и духовной культуры, в том числе шедевров ее, в абсолютном большинстве случаев остается неизвестным, XVIII век оставил множество имен создателей этих произведений. Это одна из важнейших черт новой русской культуры, в создании которой заметно выступает творческая личность строителя, художника, писателя, актера, музыканта — мастера своего дела.

Отмечая достижения русской культуры XVIII в., следует помнить, что в основе их в конечном счете лежали созидательный труд народных масс, их непрекращающаяся борьба за социальное освобождение, помнить об огромном, сложном и разнообразном мире народного творчества, развивавшегося и взаимодействовавшего со сферой упрочившегося профессионального искусства (достаточно указать на шедевры деревянного крестьянского зодчества XVIII в., на развитие фольклора и т. дД.

XVIII век —это век обострения классовых противоречий, век кре-постппчества, век двух крестьянских войн и многих крестьянских восстаний, век борьбы горнозаводских работных людей, век распространения просветительской идеологии, век зарождения революционных идей в России, начало которому положил первый русский революционер-республиканец, борец против самодержавия и крепостничества

А. Н. Радищев.

Отражением и нередко выражением сложнейших общественных процессов в России XVIII в. являются те свершения, которые характеризуют русскую культуру этой эпохи. Многие из отмеченных явлений XVIII в., естественно, имели свое продолжение в XIX в., и немало выдающихся представителей русской культуры продолжили и завершили свою деятельность уже в XIX в.

Настоящее издание является частью серии «Очерки русской культуры», издаваемой Лабораторией истории русской культуры исторического факультета Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова. В 1969—1979 гг. вышли в свет шесть томов «Очерков», посвященных истории русской культуры XIII—XVII вв. Они были подготовлены под руководством члена-корреспондента Академии наук СССР, профессора МГУ Артемия Владимировича Арциховского и профессора МГУ Анатолия Михайловича Сахарова.

Данные «Очерки русской культуры XVIII в.» в четырех томах представляют собой непосредственное продолжение начатого дела. Первый из этих томов посвящен культуре различных отраслей хозяйства и быта; второй — культурным аспектам развития государственного строя, права и просвещения; третий — развитию науки, общественной мысли, литературы; четвертый — искусству XVIII в.

Предлагаемый читателю первый том «Очерков русской культуры XVIII в.» открывается очерком его ответственного редактора Бориса Ильича Краснобаева, возглавлявшего в 1978—1983 гг. Лабораторию истории русской культуры и руководившего подготовкой издания. В этом очерке Б. И. Краснобаев, известный специалист по общим проблемам культуры и по истории русской культуры XVIII в. в особенности, изложил свое понимание основных черт и тенденций развития русской культуры XVIII в., выделил спорные, нерешенные проблемы, существующие в научной литературе.

Последующие очерки настоящего тома посвящены культуре сельскохозяйственного и промышленного производства, торговле, развитию путей и средств сообщения, культуре быта (очерки о поселениях, одежде, крестьянском жилище).

В подготовке данного тома участвовали сотрудники Лаборатории истории русской культуры исторического факультета МГУ В. А. Александров, Л. А. Александрова, Л. Н. Вдовина, В. А. Дорошенко, В. А. Ковригина, Н. В. Козлова, Л. В. Кошман, И. А. Кроткова, В. И. Моряков, И. А. Перфильева, В. В. Пономарева, Е. К- Сысоева, В. Р. Тарловская, Л. Б. Хорошилова.

Основные черты и тенденции развития русской культуры в XVIII в.

Б. И. Краснобаев

Наш XVIII век гораздо труднее своих предшественников для изучения»,—-говорил В. О. Ключевский¹. Авторы и издатели предлагаемых читателям «Очерков русской культуры XVIII в.» в полной мере смогли убедиться в процессе их подготовки в справедливости этого мнения маститого историка. Трудности определяются в первую очередь усложнением историко-культурного процесса в новое время по сравнению с предшествующим периодом, переходным характером изучаемой эпохи. Кроме того, в последние годы возросли требования к работам по истории культуры в связи со значительным развитием культурове-дения, становлением истории культуры как исторической дисциплины — отрасли исторической науки². В свете этих требований острее, чем прежде, осознается потребность в создании целостной картины истории русской культуры³. Созрела как исследовательская и методологическая задача изучения русской культуры в контексте мировой культуры. Явственно обнаружились недостатки «повекового» членения историко-культурного процесса. В частности, для понимания развития русской культуры в XVIII в. приходится учитывать, что многое в ней — и существенно «новое», и «старое» — началось задолго до 1701 г. и не завершилось к 1800 г. В литературе еще не накоплен опыт изложения истории культуры в соответствии с современными научными требованиями.

Цель предлагаемого очерка — наметить некоторые общие закономерности развития истории русской культуры в XVIII в., выявить ее особенности по сравнению с предыдущим и последующим рремепем

Мы отметили уже, что не было таких существенных явлении к> /и туры, которые имели бы свое начало либо завершение в \pono/ioi и к ских пределах века. Принципиально новое по сравнению v др.„.р> ской культурой возникло в XVII в. (по нашему мнению, примерно во второй его трети); в 60-х—80-х гг. XVIII в. значительно интенсифицировался и приобрел новое качество процесс складывания культуры русской нации, но он продолжается на протяжении и последующего века, переживая последовательные этапы своего развития⁴.

И все же нельзя не обратить внимания на стойкую традицию выделения XVIII столетия как целостного по своим особенностям в политическом, общественном, культурном, бытовом отношениях. Едва ли еще какое-либо столетие привлекало внимание ученых, публицистов, исторических романистов, просто любителей истории именно как таковое, именно как «XVIII век». Культуру допетровской России обычно объединяют понятием «древняя» (иногда «средневековая»). Культуру XVIII в. привычно отграничивают от «древнерусской», но также и от последующего времени. Напомним хотя бы о характерных названиях бартеневских сборников «Семнадцатый век»¹ или сборников «XVIII век», издаваемых с 1935 г. ленинградскими литературоведами, объединенными в исследовательскую группу такого же названия², о многочисленных изданиях по истории литературы, различных видов искусства. Интересно отметить, что в Англии существует «Исследовательская группа по изучению XVIII века в России», издающая свой ежегодник («Newsletter»), организующая международные конференции. Ничего подобного не наблюдается по отношению к другим «векам» русской культуры, хотя это отнюдь не значит, что другие периоды не вызывают интереса — речь идет о восприятии именно «века» в его цельности.

Своеобразие культуры XVIII в. несомненно, порой оно завораживало и исследователей. Преувеличивалось значение реформ Петра I для «разрыва» с древнерусской культурой, что влекло за собой поиски причин столь внезапного и коренного переворота вне закономерностей русского культурно-исторического процесса, во внешних факторах — воле Петра, западных влияниях. Строились концепции истории культуры XVIII в., которые только усложняли и запутывали проблемы этого, и без того полного проблем, столетия.

Таким образом, существование понятия «культура XVIII в.» и соответственно специальное выделение этого времени для научного рассмотрения имеет известное историческое и тем более историографическое оправдание, хотя, конечно, нельзя считать хронологическими гранями рассматриваемого периода точные границы века. В качестве начальной даты мы принимаем 1690-е гг., когда новые явления в культуре начинают складываться в целостную систему, а в качестве конечной— Отечественную войну 1812 г. (с обязательным указанием на их условность).

Война как грань этапа в истории культуры может вызвать недоумение. Но война 1812 г. — особая, это первая в русской истории Отечественная война, первое общее историческое действие русской нации. Еще одна важная ее особенность — она не была изолированным явлением внешней политики двух враждующих сторон, но одним из важнейших звеньев в цепи многообразных событий всемирно-исторического значения, главными из которых были: 'французская буржуазная революция, наполеоновские войны, борьба народов Европы против внешнего порабощения, переплетавшаяся с борьбой за социальное освобождение и национальную консолидацию, национально-освободительная борьба славянских народов, сопровождавшаяся формированием славянских наций и культурным подъемом.

Понятие «культура XVIII в.», традиционное для «Очерков русской культуры», охватывает не только то, что относится к духовной культуре, а и культуру сельскохозяйственного производства, политическую, культуру, военное искусство, способы деятельности людей того времени в области суда и права,' медицины и здравоохранения, изучения природных условий страны, торговли и т. п.

Не одни только результаты, выдающиеся достижения, создаваемые деятельностью людей духовные и материальные ценности, но в первую очередь организация, стимулы, формы, условия и т. д. человеческой деятельности позволяют объединять понятием «культура» столь разнообразные явления, как труд работного человека на мануфактуре, труд издателя журналов и книг Н. И. Новикова или поэта Г. Р. Державина. В частности, такой подход к понятию «культура» позволяет избежать элитарной ее трактовки, когда внимание исследователей (и любителей) направляется преимущественно на те явления, которые им представляются достижениями наиболее выдающихся деятелей культуры. Невольно из сферы культурной деятельности исключается реальная многообразная жизнь всех общественных слоев, в контексте которой только и могут быть адекватно поняты высшие достижения науки, общественно-политической мысли и художественного творчества.

Понятие «русская культура XVIII в.» охватывает собой культуру русского народа в целом в определенный период его истории. Однако это понятие заключает в себе множество противоречий самого различного характера и уровня, как и всякое научное понятие, оно содержит мысль о существенных свойствах, связях и отношениях объективной действительности. В данном случае оно охватывает единой мыслью культуру русского феодального общества, разделенного на антагонистические классы, сословия и другие общественные группы, живущего на пространствах огромной, в различной степени хозяйственно и культурно освоенной территории, по-разному взаимодействующего с культурами различных народов, населяющих Российское государство, и с зарубежными культурами. Более того, русская культура в изучаемое время развивается ускоряющимися темпами и опять-таки неравномерно в разных слоях общества и в разных районах страны. Тенденции и направленность развития культуры разных общественных классов и слоев в XVIII в. также неодинаковы, а порой противоположны. Все это требует разработки понятийного аппарата, при помощи которого можно выразить более гибко и рельефно то противоречивое, динамичное единство, которое мы обозначаем общим понятием «русская культура XVIII в.»

Это понятие должно быть включено в развернутую систему понятий, чтобы выполнять свою научную функцию. Во-первых, его необходимо поставить в ряд понятий, которые помогут связать его с мировым культурным процессом: мировая культура — европейская — славян

ская — восточно-славянская — русская. Во-вторых, оно естественно войдет в состав понятия «русская культура», охватывающего ее историю со времени зарождения до наших дней и далее — будущее.

Понятие «русская культура XVIII в.» включает в себя частные понятия: культура промышленного, сельскохозяйственного производства, общественная мысль, искусство и др. Еще один круг парных понятий: средневековая (традиционная)—новая культура; культура народности— национальная; дворянская — крестьянская; городская культура— культура усадьбы и т. д. Мы сейчас не предлагаем системы четко соотнесенных друг с другом понятий — она еще не разработана наукой Речь идет о том, что сложное явление культуры должно быть проанализировано с различных сторон, именно для этого и необходимы различные понятия. Некоторые из них будут раскрыты в данном очерке, все они так или иначе используются авторами всех очерков.

Русская культура XVIII в. привлекала к себе внимание издавна/ Ей посвящали специальные исследования или уделяли значительное место в общих трудах, ее оценка играла важную роль во многих концепциях русского — не только историко-культурного, а и общеисторического процесса. К сожалению, историография русской культуры, в частности XVIII в., почти совсем не разработана³. При всем внимании и интересе к культуре XVIII в. она не анализировалась как целостность, как система.Имеются многочисленные иногда превосходные (работы по истории литературы, искусства, общественной мысли, исторической науки, образования и т. д., но почти отсутствуют исследования по культуре как особом общественном феномене, не сводящемся к простой сумме составляющих его «отраслей». Это не мешало, однако, многим авторам пытаться строить на основе своего ограниченного анализа именно историко-культурные концепцивуУ тех ученых, кто создавал общие труды по русской истории или специально по истории русской культуры, «XVIII век» занимал одно из ключевых мест в концептуальных построениях — как время перелома от «древней» к «новой» России. (Наиболее глубокие из дореволюционных историков — С. М. Соловьев и В. О. Ключевский — видели связь явлений, определившихся еще в XVII в., с реформами Петра I и последующим развитием русской жизни. Ключевский рассматривал период начиная с 20-х гг.

XVII в. и до 50-х гг. XIX в. как цельный, что дало ему возможность сделать убедительные выводы о роли и значении крепостного права для " усской культуры не только в указанное время, но и до начала судебной реформы

При многих различиях во взглядах, оценках тех или иных явлений культуры XVIII в. ряд основных положений, казавшихся аксиоматичными, разделялся почти всеми писавшими об этом времени в дореволюционную эпоху. Культура XVIII .в. представлялась полным разрывом с национальными традициями, усвоением чуждых, «западных» образцов. Она казалась несамостоятельной, подражательной, в лучшем случае ученической. fB зависимости от общественной позиции > автора отказ от самобытной культуры и обращение к «Западу» оценивались как необходимое и положительное (прогрессивное) дело и ставились в заслугу Петру I или, наоборот, подвергались «охулению» — по выражению М. М. Щербатова в его памфлете «О повреждении нравов в России», «повредившихся» именно в результате петровских реформ Разумеется, было немало оттенков в высказываниях различных авторов, и сами эти высказывания могут быть оценены только с учетом общественно-политической обстановки в стране в тот период, когда они были сделаны, так как очень часто они становились фактами общественной мысли и борьбы своего времени в большей степени, чем науки⁴. Иначе и быть не могло, ибороблема взаимодействия культур тогда не была поставлена на строго научную почву. Даже Ключевский, всю-жизнь размышлявший над проблемами связей русской истории и культуры с «Западом», как бы принял в готовом виде вопрос о «влияниях»,, не замечая противоречий в своих построениях, того, что не все факты поддаются толкованию с этих позиций ¹⁰J Ни один из авторов не раскрыл с научной глубиной понятия «влияние». Еще существеннее то,, что никто не объяснил, что, собственно, подразумевается под «западноевропейской культурой», при этом не «вообще», а в конкретный исторический период, именно в XVIII в. Поэтому/,попытки при помощи «западного влияния» понять сложные явления и процессы русской культуры XVII—XIX вв. не дали убедительных результатов Они скорее-уводили в сторону от действительного решения проблемы.

Вторым важным положением, влиявшим на концептуальные построения дореволюционных авторов, следует признать взгляд на государство как на надклассовую силу, «закрепостившую» все сословия и: игравшую решающую роль в развитии общественной жизни и культуры j Конкретные оценки, отношение к государственной власти и ее деятельности в области культуры зависели от общественной позиции того-или иного авторa.’jB большинстве случаев споры вокруг культурной политики Петра I и его преемников имели то же значение, что и вокруг проблем, рассмотренных- выи», а именно: они были фактами скорее общественной борьбы своего времени, чем науки. Ключевский писал по-этому поводу: «Научный вопрос о значении реформ Петра превращался в шумный журнальный и салонный спор о древней и новой России... историческая перспектива заменялась философскими построениями двух противоположных миров, России и Европы» Делалось это без излишнего ученого груза, '«остроумные догадки принимались за исторические факты, досужие мечты выдавались за народные идеалы» ⁵.

\При различии общественных позиций авторов общим было отсутствие историзма в подходе к культуре XVIII в.Да также в немалой мере недостаточность источников, неосведомленность о многих фактах.

(«Мы очень мало знаем наше XVIII столетие», — отмечал Герцен⁶,, который провел огромную работу для расширения и углубления этих знаний — с освободительных, антисамодержавных позиций «„Потаен* ный XVIII век" был для конца 1850-х гг. одним из актуальных сюжетов как в вольных, так и в подцензурных изданиях» ⁷, что, несомненно, было связано с общественным подъемом этих лет. Передовая русская мысль вела борьбу против реакционно-монархического истолкования отечественного прошлого, в особенности нового периода русской истории. сВ XVIII в. искали и находили корни свободомыслия своего времени. Герцен публиковал документы, мемуары — строго засекреченные в России «Записки» Екатерины II, Е. Р. Дашковой. Он напечатал в одном конволюте «О повреждении нравов» Щербатова И'—впервые после авторского издания — «серьезную, печальную, исполненную скорби книгу» ¹⁴ — «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева

Если деятели освободительного направления середины XIX в. искали в прошлом близких им традиций, если они пытались это прошлое концептуально осмыслить, то в среде либеральных ученых интерес к духовной культуре (в первую очередь литературе, журналистике, некоторым явлениям общественной мысли) привел к складыванию в 1840—1850-х гг. «библиофильско-библиографического» и «академического» направлений в изучении XVIII в. Сторонники этих направлений «сделали очень много для изучения литературы XVIII в. в фактическом отношении, но оказались совершенно неспособны осмыслить литературный процесс, философски осветить его. Впрочем, и последующие буржуазные историки литературы XVIII в. не внесли в этом плане ничего существенного» ⁸.

Для исторической литературы, которая с середины XIX в. начинает испытывать всевозрастающий интерес к русской новой истории и культуре, характерно обращение к указанным проблемам. Важнейшее значение имел выход томов, посвященных XVII и XVIII вв., «Истории России с древнейших времен» С. М. Соловьева, в особенности 13-го тома, в котором был дан широкий обзор хода древней русской истории и нарисована картина «России перед эпохой преобразований» ⁹. Соловьев синтезировал «в своем научном творчестве наиболее сильные (и вместе с тем слабые) стороны поднимавшейся тогда буржуазно-либеральной исторической науки» ¹⁰. Одним из серьезных научных завоеваний Соловьева была выработка цельного взгляда на русский исторический процесс, в котором «революция» конца XVII — начала XVIII в. представала как результат, следствие предыдущего развития ¹¹.

Таким образом, (Соловьев более основательно, чем многие до и после него, подошел к проблемам перехода России к новому периоду истории, к причинам преобразований Петра I, заимствованиям достижений передовых стран в области культурьу

История русской культуры XVIII в. занимает большое место в научном творчестве) другого крупнейшего дореволюционного историка, ученика С. М. Соловьева В. О. Ключевского Он много размышлял над ее проблемами, что нашло отражение и в «Курсе русской истории», и в ряде других работ.vJEcTb у него произведения, прямо посвященные историко-культурной тематике XVIII в. Во многом он шел от Соловьева, повторяя, развивая его общеисторические и историко-культурные построения

лючевский усматривал в современной ему историко-культурной ситуации продолжение и следствие того пути, на который русская культура вступила еще в XVII вдВ этом и сильные, и слабые стороны его концепции. С одной стороны, она позволяет ему выявить внутренние противоречия в развитии культуры, которую он отнюдь не рассматривает в «едином потоке», что было свойственно многим буржуазным историкам. Он полон горячего сочувствия к народу (крестьянству в первую очередь), ненависти к угнетающему его дворянству с его блестящей, но поверхностной, заимствованной культурой. С другой стороны, его концепция приобретает порой черты субъективизма, а оценки роли различных классов, в частности дворянства, в историко-культурном процессе лишаются подлинного историзма, на весь новый период русской истории ложится отсвет политических и культурно-исторических взглядов буржуазного либерала конца XIX — начала XX в.¹²

ф самом конце XIX в., в 1896 г., появилось первое специальное исследование, посвященное русской культуре: «Очерки по истории русской культуры» в 3-х частях ученика Ключевского П. Н. Милюкова. Характеризуя общий ход исторического развития России, Милюков-«считал основными его отличительными чертами крайнюю замедленность всего общественного, и прежде всего социально-экономического прогресса, его предельную элитарность и контрастный характер всего-исторического развития России сравнительно с Западом» ¹³j Разделы,, посвященные XVIII в., наименее интересны, в особенности в том, что касается духовной культуры. Увлеченный предвзятой мыслью о полной несамостоятельности русского искусства, литературы, образования и т. д., Милюков, видимо, никогда не только не изучал их, но и не пожелал посмотреть на них всерьез. Поэтому его высказывания вроде: «Русская архитектура на полтора столетия становится простым сколком с голландской, французской и т. д.» или: «Самыми характерными чертами русской литературы в течение всего почти XVIII столетия-оставались условность содержания и формы: ложно-классическое направление и искусственно сочиненный язык»¹⁴ и т. п. ничем не подтверждаются, не аргументируются и не имеют научного значения. Более основательному рассмотрению Милюков подверг общественную мысль, историю которой он попытался осмыслить в понятиях «национализм» и «критическое воззрение». «Национализм», «националистический» употребляются автором, по его разъяснению, в смысле «относящийся сочувственно к национальным чертам»¹⁵.

Несмотря на ряд интересных положений и наблюдений, изложение П. Н. Милюковым истории русской культуры XVIII в. вызывает глубокое чувство неудовлетворенности. Историческое произведение о русской культуре слишком напоминает политический трактат на злобу дня. В нем отсутствует человек как субъект культуры с его своеобразием, обусловленным конкретной эпохой, что было привлекательной чертой творчества Ключевского. Словом, объемистый труд Милюкова может служить источником для изучения общественно-политических взглядов буржуазного либерала конца XIX — начала XX в., но не истории русской культуры, по крайней мере XVIII в.

( В 1915—1918 гг. вышел еще один общий «Очерк истории русской культуры» — М. Н. ПокровскогоЭто была первая, во многом несовершенная, методологически непоследовательная попытка марксистской интерпретации истории русской культуры. jXVIII век занимает сравнительно небольшое место в построениях автораРусская общественно-политическая мысль оценивается Покровским крайне невысоко. Характерно понимание Покровским Н. И. Новикова как «крупного предпринимателя», рассчитывавшего в своих издательских делах на «буржуазию» (купцов) как на главную публику ¹⁶.Покровский разделял распространенный взгляд на подражательность, низкий уровень, оторванность от русской жизни литературы и искусства XVIII в

Однако этот взгляд начал уже подвергаться сомнению и критике* с различных сторон. Сказывались результаты работы многих поколений исследователей, публикации большого количества разнообразных, источников. «Нет, надо быть справедливым! — писал Г. В. Плеханов.— Следует в полной мере воздать должное нашей литературе XVIII века.

И пора отвергнуть ходячее у нас мнение об ее бессодержательности.

Она была содержательна, но, разумеется, на свой собственный лад»¹⁷„

.Плеханов стремился дать в своем труде марксистскую концепцию' истории России и русской культуры. Он основывался главным образом на материалах литературы, журналистики, публицистической мысли,, искусствaj

Плеханов разделял взгляд буржуазных историков на «закрепощение государством всех общественных сил» в России и постепенное* «раскрепощение» дворянства в течение XVIII bJ¹⁸ Это приводило к существенным искажениям в его оценках развития русского абсолютизма и дворянского класса-сословия XVIII в., в частности и в том, что* касалось правительственной политики в области культуры. На плехановском труде отразились и общественно-политическая борьба его времени, меньшевистские взгляды автора¹⁹.

Преувеличение роли внешних влияний сказалось на выводах и наблюдениях Плеханова относительно развития русской культуры * XVIII в., делая их нередко поверхностными и малоубедительными. Однако даже и преувеличивая внешние влияния, Плеханов настойчиво-проводил идею обусловленности их восприятия характером исторического развития России и других европейских стран, а не «свойствами народного духа» и т. п. Он справедливо возразил против огульного-употребления понятия «влияние». «Что такое французское влияние?»— задавал вопрос Плеханов. И отвечал: «Французское аристократическое* общество оказывало одно влияние, а французские энциклопедисты, и вообще мыслящие представители третьего сословия, влияли совсем-иначе». Фонвизинский Иванушка (из «Бригадира») мог заимствовать нелепые рассуждения «разве лишь у светских шаркунов», но отнюдь не у просветителей²⁸.

Плеханов решительно выступил против господствовавшего более столетия взгляда на русскую литературу XVIII в. как на оторванную-от жизни, сплошь подражательную и т. дЧто касается отражения общественных идей в живописи, архитектуре, музыке и других искусствах, то этого он не касался, не располагая, вероятно, необходимыми материалами. Между тем в конце XIX — начале XX в. здесь было уже сделано немало, наметились новые подходы. Началось даже «увлечение* XVIII веком»²⁹, в журналах «Старые годы», «Столица и усадьба» и др.

публиковались материалы, репродукции, статьи о русском искусстве XVIII в.

Большое значение для повышения уровня изучения культуры XVIII в. имел 200-летний юбилей М. В. Ломоносова. Была развернута выставка «М. В. Ломоносов и елизаветинское время», издан ее каталог, вышло несколько сборников статей²⁰, талантливая книга Б. Н. Меншут-кина ²¹jСтолетняя годовщина со дня смерти Державина не только оживила интерес к его творчеству, но и привела к попытке пересмотреть традиционные представления о «псевдоклассицизме» XVIII в.

Подобных фактов можно привести немало, но все же было бы заблуждением думать, что в конце XIX — начале XX в. произошел коренной поворот к существенно новому пониманию искусства и литературы XVIII в. Статьи авторитетного в первые два десятилетия XX в. искусствоведа Н. Врангеля пестрели эстетическими определениями XVIII в.: «пряный», «волшебная атмосфера XVIII в.», «мир красивой лжи», «смешение утонченной изысканности и грубой животной страсти» и т. п. Как будто и не было трудов С. М. Соловьева, В. О. Ключевского и многих других русских историков, Врангель продолжает утверждать: «Со времени Петра Великого полчища пришельцев «из иныя земли»... полонили растерянных и ленивых русских людей.., грозным велением русского императора, желанием одного человека сведено на нет, уничтожено, без следа забыто то, чем столетия жили миллионы человеческих существ... начертана твердой рукой линия культуры иностранной...» ²²

Таким образом,{изучение русской культуры XVIII в. носило противоречивый характернее одной стороны, усиление интереса к ней стимулировало публикации источников, расширение тематики исследований. С другой — внимание сосредоточивалось на элитарных явлениях дворянской культуры, впечатления о жизни придворных кругов неправомерно обобщались, русская культура многими авторами по-прежнему противопоставлялась «западной» как чуждая ей или же способная лишь на рабское следование образцам.

послереволюционное время проблемы культуры приобрели, как никогда ранее, конкретное практическое значение. Достаточно перечитать выступления, статьи В. И. Ленина первых послереволюционных лет, чтобы убедиться, как часто встречается в них слово «культура» Для нас особенно важно отметить, как решительно возражал Ленин против примитивно-прямолинейного толкования положения о двух культурах в каждой национальной культуре, против требований и попыток создать какую-то особую, «пролетарскую культуру», отказаться от культурного наследия .Принципиально важными были положения

В. И. Ленина о культуре и культурном наследстве Они легли в основу начинавшейся разработки , новой советской историографии русской культуры, в том числе и культуры XVIII в. сВ. И. Ленин писал, в частности: «Пролетарская культура должна явиться закономерным развитием тех запасов знания, которые человечество выработало под гнетом капиталистического общества, помещичьего общества, чиновничьего общества» ^uj

Однако вульгарный социологизм долгое время мешал становлению** советского культуроведения. Особенно трудно было именно с XVIII в., который поверхностному взгляду представлялся веком полного господства дворянской культуры, оторванной от потребностей народа, чуждых ему. Именно так литература XVIII в. характеризовалась в популярной в те годы «Истории русской литературы с древнейшего времени до наших дней (в самом сжатом очерке)» П. С. Когана (М., 1928).

Тем не менее следует подчеркнуть, что» уже в 1920-х гг. начали складываться принципиально новые предпосылки для постановки изучения русской культуры XVIII в. Необычайно расширились источнико-вая база и возможности ее использования широким кругом исследователей; были национализированы и превращены в музеи многие памятники культуры (например, Архангельское, Останкино, Кусково, что позволило создать в 1922 г. общество по изучению русской усадьбы); частные коллекции живописи, скульптуры и т. п. были переданы в государственные хранилища, музеиЗ

Советские историки направили свое внимание на изучение тех сторон исторического процесса, которые или замалчивались, или решались методологически неудовлетворительно в дореволюционное время. Центральное место заняли проблемы социально-экономической истории,, общественно-экономических формаций закономерностей общественного развития в различные исторические эпохи, судеб непосредственных-производителей, классовой борьбы. Это закладывало основы для разработки концепции истории русской культуры. Однако приходится признать, что истории культуры вообще и XVIII в. в частности уделялось явно недостаточное внимание. Положение стало меняться в последние два десятилетия. Необычайно возросло количество монографий, статей, докторских и кандидатских диссертаций, публикаций источников по самым различным отраслям истории культуры XVIII в. не только у нас в стране, но и за рубежом³⁵. Углубляется теоретико-методологический подход к явлениям культуры²³, совершенствуется методика научных исследований.

Проблемы связи культуры нового времени и древнерусской, общего и особенного в русской и мировой культурах, самобытности и народности культуры XVIII в. продолжают оставаться научно актуальными. В системе современной исторической науки на основе достижений марксистской методологии с привлечением новых источников созданы предпосылки для более глубокого осмысления этих и иных проблем-истории русской культуры интересующего нас времени. Да и сами проблемы приобрели иное звучание и значение. Для советских историков культуры характерно стремление включать историко-культурную проблематику в контекст общеисторического развития эпохи, не ограничиваясь при этом, как было сказано выше, рамками одного столетия и только одной страны. Сама русская культура рассматривается как развивающаяся во времени и пространстве система, единая в своей противоречивости.

Русская культура XVIII в. развивалась в новую всемирно-историческую эпоху, которая началась в Европе в середине XVII в., уходя корнями в более раннее время. Это была эпоха интенсивного складывания в передовых европейских странах капиталистических отношений. Для большинства стран Европы в рассматриваемый период наиболее характерным, определяющим основные общественно-экономические, политические, культурно-исторические процессы было противоборство двух антагонистических систем — феодальной и капиталистической. Соотношение сил между ними быстро и непрерывно менялось при общей тенденции к постепенному перевесу капиталистических отношений. Это имело важные последствия как для каждой страны в отдельности, так и для комбинации сил и взаимоотношений в масштабе континента, а затем и за его пределами. Этапы движения обозначаются успехами становления новой формации. Английская буржуазная революция

XVII в., освободительная война се¥ёро^:американских колоний,, Вели-кая Французская буржуазная революция события мирового масштаба, имевшие значение и для судеб . России и русской культуры. Однако не в том прямолинейно-поверхностном смысле «влияний» и «заимствований», как это понималось старой историографией. Настаивая на необходимости рассматривать историю нашей страны и ее культуры в контексте общеевропейского развития, можно указать на два возможных и необходимых исследовательских подхода: с точки зрения единства закономерностей исторического процесса европейских стран, особенно рельефно проявившегося именно в новое время, и с точки зрения реальных связей России с другими странами, ее включения в XVIII в. в «концерт европейских держав», как выражались современники.

Ни одна национальная культура не может быть понята как нечто самодовлеющее, только из самой себя. Закономерности развития любой локальной культуры есть частный случай проявления общеисторических закономерностей. Любая конкретная культура существует и движется только как воплощение перекрещивающихся, взаимообога-щающих, стимулирующих, противоборствующих, взаимоотрицающих межкультурных общений. Чем богаче и напряженнее культурная жизнь данного этносоциального организма, тем' более многообразно ее общение с другими культурами. И более того, чем богаче общение, тем самобытнее и своеобразнее выявляются черты той или иной культуры, весомость ее вклада в мировую культуру²⁴.

При этом необходимо подчеркнуть, что характер общения культур определяется в первую очередь типологическими особенностями взаимодействия культур. Хотя типология культур недостаточно разработана, ясно, что главным, определяющим при отнесении данной культуры к тому или иному типу должна быть принадлежность ее к той или иной общественно-экономической формации. Однако имеют значение и другие факторы — этнические традиции, действующие нередко на протяжении нескольких формаций, религия и т. д. Нельзя не учитывать роль и конкретно-исторической ситуации, в которой развертывается общение. Определение типа культуры — важная исследовательская задача.

Установив формационную характеристику культуры, мы выясняем, какие классы являются движущими силами ее развития, находим главное структурообразующее дайной культуры, получаем возможности системного подхода к ее изучению. Поэтому естественно и неизбежно обратиться именно к этому кардинальному вопросу — о формационном типе русской культуры XVIII в.

В рассматриваемое время на территории Российского государства господствующей была феодальная формация. В ряде регионов страны (Сибирь, например) жили народности, сохранявшие еще дофеодальные отношения. «Диалог» русской культуры с их культурами имел сбоюдоважное значение и заслуживает внимательного анализа. Однако сколько-нибудь серьезного .значения для основного направления развития русской культуры это не имело. Казалось бы, нет препятствий к отнесению русской культуры изучаемого времени к феодальному типу. Однако ряд фактов ее истории, по-видимому, противоречит такому решению или во всяком случае требует объяснения. С одной стороны, не вызывает никаких сомнений многовековое существование феодального строя в России, а следовательно, и феодальный характер культуры до середины XIX в. Но, с другой стороны, во второй половине XVII в. (или, по мнению некоторых ученых, в начале XVIII в.— датировка в данном случае не имеет большого значения) в русской культуре происходят настолько значительные изменения, что многие мыслители и историки видели в них коренной разрыв с прошлой культурой, рождение совершенно нового качества. Даже при несогласии с такой крайней точкой зрения естественно может возникнуть сомнение в правомерности отнесения культуры XVIII в. к тому же типу, что и древнерусская или средневековая. Как видим, мы снова подошли к традиционной проблеме о «старой и новой России», о средневековой русской культуре и культуре нового времени.

Решение вопроса о характере и формационном типе русской культуры XVIII в. невозможно без уяснения проблем, связанных с развитием феодальной формации в России в новое время. По этому поводу существует большая литература. Известно, что среди советских историков были и отчасти сохраняются разногласия по вопросам генезиса капитализма, складывания всероссийского рынка, характера абсолютизма и т. д.²⁵.

Мы будем исходить из положения, что в России до 60-х—80-х гг. XVIII в. феодально-крепостнический строй господствует безраздельно. С этого времени начинается медленное, мало заметное даже для самых наблюдательных современников, выявляемое лишь исследовательским анализом разложение феодализма и развитие в его недрах капиталистического уклада. Дальнейший процесс, приведший феодальную формацию к кризису, к буржуазным реформам 1860-х — 1870-х гг., в своем генеральном направлении достаточно ясен (хотя многое здесь и в базисных, и в надстроечных явлениях требует еще конкретно-исторического изучения и теоретического осмысления). Что же касается историка русской культуры последней трети XVIII — начала XIX в., то он испытывает и при изучении этого периода немалые трудности, в значительной степени объясняемые тем, что процессы в области культуры, в особенности духовной, не выводятся прямолинейно и непосредственно из изменений в производственной и базисной сферах.

Примерно два столетия — с середины XVII по середину XIX в.— могут быть, следовательно, объединены в период возникновения и развития капиталистического уклада и утверждения капиталистических отношений в России. Говоря иначе, этот период — последний этап в. развитии феодально-крепостнического строя, когда он, достигнув своего апогея, вступает затем в стадию разложения и кризиса. Таким образом, это переходный период, в котором 60-е — 80-е гг. XVIII в. начинают качественно новый этап. Переходность обусловила многие особенности периода, коллизии в его развитии, противоречия, выявляющиеся, в частности, и в характере культуры. Это же обусловливает его особый интерес для историка, что отметил И. Д. Ковальченко на основе изучения социально-экономических процессов этого времени. В переходную эпоху, пишет он, «наиболее ярко проявляется объективный характер исторического процесса, обнаруживается решающая роль в нем борьбы нового и старого, неизбежность победы нового»²⁶.

С точки зрения общеисторических типов, выражающих внутреннее содержание исторического развития культуры и строящихся по признаку социально-экономических формаций, следует отнести русскую культуру XVIII в. к феодальному типу. Действительно, до 1860-х гг. оставались феодальными, при всех модификациях, такие социальные и социокультурные институты, как органы государственного управления, суд, пенитенциарная система, армия, школа, церковь,, и т. д. Феодальными оставались господствующая идеология, право, мораль, взаимоотношения сословий, система общественных ценностей и др. Однако ограничиться указанием на феодальный тип культуры XVIII в. явно недостаточно. В соответствии с переходностью всего периода культуру этого времени следует также рассматривать как куль-туру переходного характера (или переходного типа). Борьба старого и нового в ней выявляется необычайно ярко. Как мы уже говорили выше, никто, кажется, не усомнился в отличиях культуры XVIII в. от средневековой, скорее эти отличия преувеличивались. Следовательно, встает задача объяснить и оценить тот эмпирически наблюдаемый, явственный уже для современников факт возникновения и довольно интенсивного развития в русской культуре таких новых явлений, которые делали ее решительно непохожей на традиционную русскую культуру предыдущих столетий и сближающейся многими чертами с современными ей культурами передовых европейских стран.

Для дальнейших рассуждений необходимо ввести понятие, которое помогло бы мысленно вычленить из общего массива русской культуры возникшие новые явления в различных ее отраслях и свести их к определенному единству. Таким понятием может служить «новая культура». Оно сосредоточивает внимание не просто на «новом», которое в жизни возникает постоянно в любом развивающемся социальном организме, но на новой культуре, т. е. на известной системе взаимосвязанных однотипных явлений. Вместе с тем, позволяя вычленить для анализа эти явления, оно .дает возможность повременить с выводом о качественной их характеристике до тех пор, пока не проведен необходимый анализ. С понятием «новая культура» соотносится парное понятие— «старая», в данном случае обозначающее ту '«средневековую», традиционную русскую культуру, которая существовала уже много веков, развиваясь, но при этом сохраняя ряд основных определяющих черт неизменными. Сразу скажем, что культура, выражаемая понятием «средневековая», не была чем-то однородно-неподвижным. В ней существовали противоречия различного характера и остроты, в частности между народной культурой и официальной²⁷. Эти проблемы далеко недостаточно прояснены в науке, поэтому ограничимся обобщенной характеристикой в расчете на то, что читатель найдет обильный фактический материал в «Очерках русской культуры XVII в.» и в других исследованиях²⁸. Важность вопроса о соотношении новой и традиционной культур для наших «Очерков» вытекает из того, что обе они существовали на протяжении всего интересующего нас периода. Как ни странно, на первый взгляд у них в основании было немало существенно общего, а их взаимоотношения менялись в ходе истории — от полного взаимного неприятия и борьбы до взаимовлияния и взаимопроникновения в процессе становления национальной культуры. Таким образом, дело не только и даже не столько в истоках, сколько в реальной жизни культуры XVIII в. как системы феодальной культуры, в которой «традиционная» и «новая» культура могут быть поняты как взаимодействующие субсистемы, противоречивые взаимоотношения которых составляли ее существенные особенности и определяли во многом ее движение.

Некоторые характерные черты новой культуры выясняются непосредственно при первом же с ней знакомстве. Это в первую очередь ее светскость — черта, отмеченная при самом возникновении новой культуры, в XVII в., и оцененная тогда же как «обмирщение». Распространение светских элементов будет происходить на протяжении всего периода, хотя и не без коллизий. Светскость — результат нарастания противоречий в системе старой культуры.

■ Перед Российским государством в XVII в. вставали небывалые по трудностям задачи: необходимость выхода из хозяйственного кризиса; тяжелейшая борьба за сохранение государственного суверенитета, за возможность нормального развития в условиях усиления экспансионистской политики государств Северной, Средней и Западной Европы; наконец, задача централизации власти феодального класса. Для этого ко второй половине XVII в. сложились определенные экономические предпосылки. Началось постепенное, медленное, но неуклонное складывание всероссийского рынка, углубление разделения труда в масштабах страны, консолидация тех слоев общества, которые были заинтересованы в государственной стабильности, обеспечении свободного, безопасного и удобного передвижения обозов и судов с товарами, упорядочения торгового законодательства, денежной системы и т. д., защиты своих торговых интересов от конкуренции более развитого и организованного иностранного капитала. Большое значение имело заметное оживление городской жизни — в хозяйственной, социальной (обострение классовой борьбы, выразившееся в городских восстаниях) и идеологической областях.

При безраздельном господстве феодализма реализовать сложившиеся, но все еще слабые предпосылки экономического подъема в условиях, как уже сказано, неблагоприятной для России политической, экономической, военной конъюнктуры в масштабах Европы и, в частности, на юго-западных и северо-западных границах и т. д. можно было только на пути дальнейшего закрепощения крестьян в системе помещичьего владения и, что не менее валено подчеркнуть, в системе государственного феодализма. Эффективной политической формой дворянского господства мог быть абсолютизм.

Символично и неслучайно, что в борьбе за политическое господство столкнулись силы светской и церковной власти. Обе отражали потребности времени. Но силы, стоявшие за светской властью, уже тронулись в сторону возникавшей светской культуры. Церковь представляла в этом столкновении религиозную культуру, ориентирующуюся на вековые традиции, на обособление от неправославного мира. Но те социально-экономические и политические тенденции, о которых мы только что говорили, могли быть приведены в действие силой, опирающейся на более гибкие, совершенные институты, чем те, что существовали во второй половине XVII в. в России и те, которые была бы способна создать православная церковь.

Шел процесс выработки более соответствующих изменяющимся: жизненным условиям способов человеческой деятельности и в области: культуры промышленного производства (возникновение мануфактур,, например), и в системе политических институтов (попытки усовершенствования войска — введение полков нового строя, отмена местничества и т. п.), и в области книгоиздательского дела (начало издания книг светского содержания), в быту (театральны постановки при дворе, интерес к живописи, в частности портретной), в общественной мысли (обсуждение проблемы человека, например). Расширялись знания об' окружающем мире²⁹. Параллельно, а во многом и взаимосвязанно с этим происходило падение церковного авторитета, усиленное к тому же церковным расколом. Победа светской власти над церковью сильно' помогла утверждению новой культуры, повышению интереса к ней в дворянской и посадской среде. Государственная власть, освободившись от церковной опеки, постаралась поставить новую культуру себе на службу. Петр I и его окружение сознательно приняли новую культурную ориентацию и решительными, порой насильственными, мерами^-поддержали и ускорили становление новой культуры. Если начиная примерно со второй трети XVII в. можно наблюдать в различных областях общественной жизни возникновение новой культуры в виде отдельных проявлений, нередко вскоре угасавших, то с 1690-х гг. она переживает период интенсивного становления и распространения.

Однако следует иметь в виду, что все, о чем сейчас шла речь, происходило в условиях господства феодально-крепостнической системы. Феодальное государство в принципе не могло отказаться от союза с церковью как институтом, от религии как идеологии. Подчинив себе церковь, абсолютизм сделал все для использования ее в своих интересах. В соответствующем очерке будет наглядно показапо, как на протяжении всего XVIII в. (конечно, и в последующее время), «суеверие священное и политическое», по словам Радищева, подкрепляя друг друга, «союзно общество гнетут» — «на пользу общую». Само понятие светскости должно быть ограничено и в качественном и в количественном смыслах. Светскость новой культуры не означала отрицания ни религии, ни церкви. Во всех областях жизни, в воспитании: в повседневном быту, в искусстве, наконец, в мировоззрении, во всем духовном мире людей XVIII в., за редчайшими исключениями, религия в примитивной или утонченной форме продолжала играть большую роль, что нередко приводило людей к душевным коллизиям. Все это придает немало своеобразия всей культуре XVIII в.

Указанный характер светскости объясняет, почему абсолютизм без колебаний пошел на поддержку, казалось бы, чуждой всему феодальному духу новой культуры, почему она сравнительно быстро распространилась в дворянских кругах. Новая культура вошла в систему феодальной культуры как ее подсистема, она подчинялась задачам феодального общества и государства, обслуживала их потребности. Она помогала укреплению абсолютизма, поставляя государству светски образованных людей, способных обеспечивать своей службой бюрократическую систему, проводить реформы; строить и водить морские корабли, разыскивать и пускать в хозяйственный оборот естественные богатства страны, поднимать престиж государственной власти, строя дворцы и парки, развивая светское искусство. И все же в новой культуре было заложено нечто, не совместимое с феодально-крепостническими отношениями, с феодальной культурой. Выявиться это могло только по мере ее собственного развития вглубь (познание реального мира, стремление овладеть им, что все дальше уводило от системы феодально-религиозного мировоззрения) и вширь (распространение, хотя и медленное, среди все более широких слоев общества). Эти противоречия в полную меру проявились и приобрели опасный для феодальноабсолютистского строя характер, только когда созрели силы, начавшие подтачивать его основы. Это произошло не ранее последних десятилетий XVIII в.

Какие еще черты новой культуры определили ее особенности? Ее светский характер снял, в частности, вопрос об «опасности» общения с людьми иных вероисповеданий, чем была озабочена средневековая церковь. Самая направленность новой культуры на реальную деятельность, на познание мира обусловливали необходимость и желательность культурного взаимообмена с другими народами. Ксенофоб-ная замкнутость, грозившая усугубить отставание России от передовых европейских стран, сменилась жадным стремлением познакомиться с жизнью других народов, расширить свой кругозор. В России люди «нынешних времен обычай имеют, каждый желает свету видеть»,'— записал в своем дневнике во время путешествия по Западной Европе князь Б. И. Куракин, сподвижник Петра I⁴³. Главное здесь состояло в том, что развитие новой культуры, использование ее абсолютизмом содействовало закономерному включению России в экономическую, политическую, культурную системы европейских народов, вступивших в новую всемирно-историческую эпоху капиталистического развития. Прогрессивность этого явления можно оценить в полной мере лишь в широкой временной перспективе, так как речь идет не о временных успехах или поражениях в торговых, военных, научных или иных делах, а о развитии народной жизни и национальной культуры как самобытно-оригинальном выражении общеисторического движения ко все более высокой социально-культурной организации человечества.

Для новой культуры было характерным значительное по сравнению со средневековой ускорение темпов развития, смены стилей, вкусов. Именно в системе новой культуры возникло такое явление, как мода, с ее быстрой и прихотливой изменчивостью. Антиох Кантемир в примечании к одной из своих сатир первым дал определение моды: «... обыкновение в платье и уборах, и самих нравов человеков»⁴⁴, а

Куракин Б. Дневник и путевые записки 1705—1710 гг. — В кн.: Архив кн.

Ф. А. Куракина, т. I. Спб., 1890, с. 130.

⁴⁴ Кантемир А. Сатира II. На зависть и гордость дворян злонравных. Примечание к стиху 159. — В кн.: Кантемир А. Собрание стихотворений. Л., 1956, с. 83, 72.

через сто лет Пушкин уже писал: «Лихая мода, наш тиран, недуг новейших россиян». Но мода —это только внешнее выражение существенных процессов.

Ускорение темпов развития истории — одно из важнейших и характерных признаков новейшего времени. «Основная причина этого громадного ускорения мирового развития есть вовлечение в него новых сотен и сотен миллионов людей», — писал В. И. Ленин⁴⁵. В России в. XVIII в. началось это вовлечение масс в мировое развитие. Реформы начала века, строительство новых городов, в том числе новой столицы— Петербурга, освоение пространств Сибири, Дальнего Востока, Причерноморья, Крестьянская война 1773—1775 гг. и т. д. — все это были. важнейшие факты развития русского и других народов нашей страны. Передвижение масс людей по просторам страны способствовало ломке местных традиций и образованию общенациональных, вырабатывало общий язык, сближало и взаимно обогащало культуры разных народов, помогало преодолевать узость кругозора, ограниченность. Конечно, это ускоряло процесс развития культуры. Ускорение стимулировалось и накоплением «овеществленной» культурной деятельности: знаний, книг, библиотек, школ, архитектурных сооружений, предметов искусства и т. д. В свою очередь, это рождало новые культурные потребности, искавшие себе удовлетворения.

Рассмотренные процессы определяли и структурные изменения культуры: менялась иерархия ее отраслей, иерархия ценностей (что-взаимосвязано). Все большее значение стали приобретать такие отрасли культуры, которые или не существовали в системе средневековой культуры, или занимали низшие ступени в ее иерархии. Имеем в виду, в первую очередь, науку,' новое значение и видоизменение способов и характера межлюдского общения, информации, театральное дело, поэтическое творчество, портретную живопись и многое другое. Естественно, что значительно потеснились все виды культурной деятельности, связанные с религией и церковью (хотя следует помнить об относительности этих изменений). Соответственно' менялась и структура производства и потребления культурных ценностей, рождались в связи с ее развитием новые, видоизменялись старые общественные группы. /Средневековая культура не знала таких общественных групп, как,, например, журналисты или подписчики на газеты, журналы и книги. В XVIII в. трудно назвать деятеля культуры, который не был бы связан с книжным делом, в широком смысле этого термина, — как издатель журналов или книг, автор статей или рецензий и, разумеется, как подписчик и читатель. Характер чтения изменился количественно и качественно. Печатная и рукописная книги XVIII в. — ярчайший фактор и одновременно результат развития и распространения новой культуры]

Постепенно менялся характер связей «общество — культура». Развитие новой культуры помогало формированию самосознания классов и сословий в XVIII в., в первую очередь дворянства. Овладение дворянством новой культурой способствовало дальнейшей поляризации классов и сословий. Но одновременно шел и противоположный процесс— консолидации великороссов благодаря разнообразному освоению страны, территории их расселения, распространению школьного образования — от начального до университетского (создание Московского университета в 1755 г., Казанского и Харьковского в 1804 г.), разнообразной информации, в особенности через периодическую печать, формированию нового литературного языка и т.

На определенном этапе, примерно к последней трети XVIII в., развитие новой культуры начало сливаться, взаимопроникаясь с еще более важным и намного более сложным процессом складывания культурной общности нового качества — национальной русской (великорусской) культуры. Завершающие этапы формирования русской национально-буржуазной культуры выходят далеко за пределы нашего периода³⁰. Однако уже к XVIII в. были сделаны значительные шаги по этому пути и возникли серьезные научные проблемы.

Йтак,/подход к культуре XVIII в. как единой не только не исключает, но скорее предполагает осознание ее гетерогенности, сложной структуры, определяемой различиями и даже антагонизмами классов, сословий и других общественных групп./Весьма заметными были различия, порой противоположность и враждебность между средневековой, продолжавшей играть значительную роль в XVIII в., и новой культурой, а соответственно, между теми, кто принял новую или сохранил прежнюю культурную ориентацию во второй половине XVII в., но особенно в период петровских преобразований. Культурная ориентация совпадала обычно с политической. В последующее время дворянский класс-сословие, овладев новой культурой, поставив при помощи абсолютизма ее себе на службу, использовал ее для своей консолидации как правящего класса-сословия, повышения уровня своего господства. Сложнее обстояло дело с другими классами — в первую -очередь' с крестьянскими массами.

* Культура русского крестьянства XVIII в. почти совсем не изучена: В данном издании будет сделана одна из первых попыток дать обобщенное представление не только о материальной, но и о духовной культуре крестьянства: выяснить его эмпирические знания о природе, юридические и исторические знания, круг и характер чтения, формы общения и способы передачи культурной информации, роль календарных праздников и т. п. Это даст возможность поставить вопросы о традиционном и новом в русской крестьянской культуре XVIII в., о роли и значении ее для формирования национальной культуры.

Сейчас мы только кратко обозначим проблему отношения крестьянства к новой культуре. Прй кажущейся ясности она требует, на наш' взгляд, внимательного анализа. Пока что в литературе имеются лишь отдельные высказывания и наблюдения. Еще в 1822 г. Пушкин сформулировал резкое отличие «образов жизни» ставшего на путь новой культуры дворянства и народа. «Народ упорным постоянством, удержав бороду и русский кафтан, доволен был своей победою и смотрел уже равнодушно на немецкий образ жизни обритых своих бояр»³¹. Пушкин обдумывает явление с двух разных точек зрения: «Фразу как бы начинает историк, просвещенно иронизирующий («победа... бороды и кафтана»), но заканчивает — «сам народ», насмехающийся над историком и ему подобными «обритыми боярами» (выражение чисто народное)»³². В культуре находили отражение — иногда прямое, чаще косвенное — сопротивление крестьянства и вообще эксплуатируемых слоев народа усилению крепостничества, борьба дворянства за укрепление своего политического господства: В период петровских преобразований «новое пробивало себе дорогу так же свирепо' и беспощадно, как цеплялось за жизнь отжившее старое»³³.- Но позиции тех, кто держался за старину, должны быть оценены различно. Та часть феодального класса, которая не хотела принять новой политической и культурной ориентации, масса духовенства, сопротивляясь новому, тянули страну назад, наносили ущерб национальным интересам. Характерно, что впоследствии, когда, в значительной степени благодаря проведенным Петром I реформам, феодальный класс консолидировался в дворянский класс-сословие, успешно овладел тем в новой культуре, что соответствовало его интересам, сопротивление ей со стороны дворянства или прекратилось, или приобрело принципиально новые черты.

Крестьянство нередко выступало противником новой культуры, упорно держалось за свои культурные традиции. Этот факт не может быть оценен одной какой-либо формулой, он требует многостороннего' подхода и анализа. Условия хозяйства и жизни массы крестьян были рутинными, более того, эта рутинность, низкий уровень насильственно⁵ сохранялись как одно из условий и одновременно следствий крепостнической, «барщинной» системы хозяйства. Поэтому, естественно, новая культура не вызывалась потребностями крестьянского производства. Последнее вместе с другими факторами обусловливало воспроизводство сложившейся в течение веков традиционной крестьянской материальной и духовной культуры. Она была по-своему развитой и обеспечивала жизнедеятельность всего крестьянского мира, его общинных, семейных ячеек и индивидуумов, удовлетворяла духовные их потребности.

Можно ли поставить знак равенства между понятиями «средневековая» и «крестьянская» культура? Такой вопрос встает в связи с отмеченным выше сохранением и постоянным воспроизводством на протяжении интересующего нас периода явлений, традиций, уходящих корнями в средневековье.

На этот вопрос мы отвечаем вполне отрицательно, хотя и видим-некоторые сложности его решения. В период средневековья культура не была чем-то монолитным, в ней различались народная культура и «ученая», в основном клерикальная. «Народная культура этой эпохи — новая и почти не разведанная еще в науке тема. Идеологам феодального общества удалось не только оттеснить народ от средств фиксации его мыслей и настроений, но и лишить исследователей последующих времен возможности восстановить черты его духовной жизни... Аристократическая, элитарная трактовка средневековой культуры, принимающая в расчет мысли лишь тех «высоколобых» — богословов, философов, поэтов, историографов, — прочно утвердилась и господствует по* сей день»³⁴. Это сказано по поводу раннего западноевропейского средневековья, но может быть, с некоторыми поправками³⁵, распространено' и на русскую средневековую культуру.

Понятие «средневековая культура», которое мы прилагаем к хронологическому средневековью, а также и к определенным пластам культуры XVIII в., охватывает все-таки в первую очередь именно феодальную культуру, в которой преобладают интересы, социокультурные

институты, господствуют мысли феодального класса. Крестьянская культура, основанная на земледелии, общинной организации жизни, скла- » дывалась до феодальной эпохи и не исчезла с ее концом. Мир крестьянской материальной и духовной жизни не принимал в XVIII в. «новую культуру» не в силу своей реакционности, но потому, что ему пока еще нечего было делать со знаниями, которые давала светская наука, с наслаждениями, которые приносили светская музыка, театр, живопись и прочее/Для крестьян новая культура представлялась дво- ♦ рянской, а следовательно, враждебной. Она ассоциировалась в их глазах с усилением крепостничества. Крепостничество во много раз утяжеляло крестьянскую жизнь, всегда связанную с не очень благоприятными природными условиями для земледелия, зависимостью от качества земли, погодных условий. Систематическое недоедание, особенно в неурожайные годы, плохие гигиенические условия, большая смертность, особенно детская³⁶, — все это, усугубленное бесправным, приниженным положением, конечно, способствовало консервации традиционных форм жизни и культуры, которые помогали крестьянству приспосабливаться к нелегким природным и социальным условиям. Для освоения и развития «нового» не оставалось ни времени, ни сил.

Однако для уточнения картины необходимо сказать о неоднородности русского крестьянства в изучаемое время и о различном его отношении к новой культуре и участии в ее развитии. Повторим, что неизученность вопроса вынуждает ограничиваться лишь самыми общими положениями (некоторый конкретный материал читатель найдет в ряде очерков). Нельзя забывать, что из крестьянского сословия вы- * шел М. В. Ломоносов, возвышающийся над л>юбым русским деятелем культуры XVIII в. Вспомним, что он совершенно сознательно, преодолевая все трудности, «сделал» себя человеком нового культурного типа. Его односельчанин Ф. И. Шубин стал одним из самых крупных * русских скульпторов. Хотя эти примеры можно умножить, все же это исключения, а не правило. Кроме того, следует иметь в виду, что Ломоносов был сыном зажиточного помора и происходил из той части страны, которая не знала крепостного права. Ни Ломоносов, ни Шубин, ни подобные им деятели науки и искусства не были представителями «крестьянской культуры», притом что Ломоносов не забывал своего ♦ происхождения, гордился им, хорошо знал крестьянскую жизнь и разрабатывал меры повышения ее экономического, культурного, нравственного уровня.

Не только в северо-западных, но и в других районах страны складывались, хотя и очень медленно, условия для более разнообразной деятельности крестьян. Посещение рынков и ближайших торгов, ярмарок, посещение городов, в том числе и столичных, для доставки оброка помещику — все это несколько расширяло горизонты жизни крестьянства, давало пищу для наблюдений и размышлений. Не случайно помещики старались ограничить посещения рынков крестьянами, считая, что это их отвлекает от работы и «развращает»³⁷. Конечно,, многое в городской культуре отталкивало крестьянина, вызывало ощущение совершенно чужой, не русской жизни. Все же можно уверенно-предположить, что знакомство с новой культурой проходило не бесследно, хотя выявлять эти следы чрезвычайно трудно из-за скудости

источников. То, что известно из истории последующего времени — не только до реформы 1861 г., но и значительно позже, — говорит о медленности и трудности процесса.

В рассматриваемом вопросе есть еще один — громадной важности— аспект: крестьянская культура становилась одним из самых полнокровных источников, которые питали складывающуюся национальную .культуру. К сожалению, и здесь мы вынуждены констатировать неизу-ченность механизмов впитывания, усвоения, переработки национальной культурой того, что было создано многовековой деятельностью народа — всех его слоев, но в первую очередь крестьянства, новой культуры, творившейся главным образом образованными слоями общества, .культур других народов — и родственных славянских, и более или менее далеких географически и по историческим судьбам.

Под национальной мы понимаем культуру, достигшую определенной степени общности (внутреннего единства), необходимой и достаточной, чтобы стать одним из ведущих факторов в процессе формирования нации. Ключевое понятие в этом определении — общность. И до складывания нации русские (великороссы) представляли собой известную общность — русскую народность (сложившуюся в XIV—XV вв.) со -своей «культурой русской народности». В нации эта общность поднималась на более высокий уровень и приобретала новое качество. Нация я национальная культура могут быть поняты только в движении, в их противоречивом развитии. Трудно назвать точные даты начала процесса, невозможно говорить о его завершенности, ибо нация — живое, развивающееся, противоречивое единство³⁸. Национальным в культуре может быть названо, по нашему мнению, только то, что выражает процесс сплочения нации, способствует ему, отвечает общенациональным интересам. И наоборот, все, что разъединяет, что препятствует складыванию национального единства, не может быть включено в понятие национальной культуры. Исходя из этого нельзя представлять себе складывание национальной культуры как механическое включение в нее культурных явлений, особенностей различных народных слоев и групп. Процесс формирования национальной культуры шел не только ►стихийно, но и вызвал в русском обществе усиленную, вполне сознательно целенаправленную работу мысли и практическую деятельность. ‘Одним из важнейших направлений здесь было изучение, распространение, усвоение культуры народных масс, в первую очередь крестьянства, в интересах развития национальной культурной общности. Подчеркнем .длительность и этого процесса, который в известном смысле, не завершился и в наши дни (приобретя, разумеется, качественно иное содержание). Начало же его падает на последние десятилетня XVIII в. Тогда же начался пересмотр отношения к средневековой русской истории и культуре, усилился интерес к проблемам национального характера, национальных традиций. В соответствующих очерках будут приведены и проанализированы факты отражения указанных явлений в исторической мысли, издательской деятельности (издания народных .песен, пословиц, поговорок, сказок и т. д.), художественной литературе, музыкальном творчестве русских композиторов, в дискуссиях, которые велись на страницах журналов.

Несомненно влияние на общественное сознание таких крупнейших событий отечественной истории, как Крестьянская война под предводительством Е. Пугачева и Отечественная война 1812 г. Как ни различны были эти события по своему характеру, в них заключалось нечто существенно общее с точки зрения проблем, о которых мы сейчас говорим. Крестьянин выступал в них не как индивидуум, крепостной помещика или государства, но как соучастник общего дела, имеющего значение для судеб всей нации, всей страны. С каких бы позиций не решался мыслящими людьми крестьянский вопрос, после «пугачевщины» он вошел в национальное самосознание, а крестьянин уже воспринимался как личность и крестьянство как известная общность (понятие об общественных классах не сформировалось в изучаемое время даже в такой передовой стране, как Англия) ³⁹ со своими собственными нуждами, интересами, взглядами, наконец своей культурой. Отечественная война 1812 г. с новой стороны показала роль крестьянства как основы нации. Но одновременно война высветила невыносимость дальнейшего раскола русского народа на рабов-крестьян и господ-по-мещиков, что становилось одним из главных препятствий в формировании нации и национальной культуры. Здесь — корни патриотической революционности декабристов.

Развитие национального самосознания нашло одно из выражений в усилении интереса к отечественной истории, к культурному наследству предыдущих веков. Проблема культурного наследства хотя и не была четко сформулирована, но возникла именно в последней трети

XVIII в. Вопрос об отношении образованного общества того времени к культуре прошлого начал изучаться лишь недавно. Однако уже есть интересные факты и выводы. Все большее внимание исследователей привлекают факты, которые свидетельствуют в пользу идеи о единстве русского историко-культурного процесса, единства, понимаемого, разумеется, как изменчивое и противоречивое. «Культурное наследие было живым не только в Петровскую эпоху, но... преемственность и одновременно борьба с ним будут проходить на протяжении всего XVIII века»⁴⁰. При этом совершенно справедливо, на наш взгляд, в наследство, воспринимавшееся XVIII веком, включаются не только традиции древнерусской культуры, но и культуры второй половины XVII в., когда уже рождалась новая культура, вступавшая в сложные взаимоотношения с традиционной. Обращает на себя внимание в этом смысле археографическая деятельность Н. И. Новикова. Она является одновременно и выражением тенденции к усвоению и осознанию важности для складывающейся национальной культуры традиций истории и культуры прошлого, и одним из проявлений национального самосознания и культуры в изучаемое время. Со свойственным ему размахом и организаторским талантом Новиков объединил вокруг дела публикации памятников отечественной старины множество различных людей, увлеченных русской историей (М. М. Щербатов, Г.-Ф. Миллер, П. К. Хлебников, Н. Н. Бантыш-Каменский, А. Ф. Малиновский и др.).

Постепенно в сознании людей рубежа XVIII—XIX вв. начинает складываться понятие историзма ⁴¹. Это делает их представления о своем времени и о ходе русской и мировой истории более объемными, сообщает им историческую глубину, помогает более верно оценить прошлое и осознать настоящее. В России и за рубежом было тогда немало людей, «которые думали и писали, что до времен Петра Великого Россия не имела никаких книг, окроме церковных, да и то будто только служебных»,— утверждал Н. И. Новиков. Его публикации исторических документов имели одной из целей «обличение несправедливого мнения тех людей»⁵⁸.

Ускорившийся процесс формирования национального самосознания вызвал обострение идейной борьбы в русском обществе, что отразилось в самых разных областях культуры.

В последней трети XVIII —начале XIX в. в русской культуре происходят существенные изменения, не вполне, как нам кажется, оцененные в исторической литературе. Интенсификация процесса складывания национальной культуры была вызвана, несомненно, глубинными изменениями социально-экономического характера. Большое значение имели крестьянский протест против феодально-крепостнической экспансии и его восприятие в дворянском и вообще образованном обществе. И в бытовой жизни, и в общественной мысли, и в литературе, искусстве нарастает внимание к положению крестьянина, к его личности. Постепенно наполняется новым содержанием понятие «народ». Начинает вырабатываться сознание, что существует национальное единство, включающее в себя не только привилегированные слои, а и крестьян, купцов, разночинцев. Но это, естественно, рождало вопрос о взаимоотношениях социальных групп, в первую очередь вопрос об отношении «просвещенных» людей (т. е. дворян) к крестьянам. Точнее, вопросов возникало множество, среди них такие, например: необходимо ли и в какой мере просвещать крестьян? Что следует сделать раньше — дать свободу крестьянам или сначала просветить их? Может ли крестьянин обладать собственностью — движимой или недвижимой?

Помещики стали больше вникать в сельское хозяйство, ближе столкнулись с проблемами крестьянского труда, острее почувствовали связь своего благоденствия с трудом крестьян, необходимость как-то рационально регулировать свои взаимоотношения с крестьянами. Сочиняются и издаются различные советы и наставления помещикам о том, как целесообразнее организовать сельское хозяйство, руководить крестьянскими работами, поведенйем крепостных, их бытом⁵⁹. Пол лером авторов этих, вполне крепостнических, сочинений крестьянин представал существом ленивым, нерадивым не только в помещичьем, но и в своем домашнем хозяйстве, требующим неусыпного наблюдения и руководства. В передовой публицистике крестьянин рисуется совсем иным, а причины его бедности объясняются не его леностью, но жестокосердием владельцев. «О вы, худые жестокосердные господа! Вы дожили до того иесчастия, что подобные вам человеки боятся пас, как диких зверей...» — так восклицает автор наиболее смелого до радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву» выступления в печати по крестьянскому вопросу—«Отрывка путешествия в... И... Т...», опубликованного в новиковском «Живописце». Впрочем, идеал большинства гуманных дворян-— патерналистские взаимоотношения с крестьянами. Н. И. Новиков высказывает пожелания «поселянам» па новый 1770 год в журнале «Трутень»: «Я желаю, чтобы ваши помещи^:58 Древняя российская идрография... Спб., 1773, с. 5 (предисловие Н. И. Новикова— издателя).

⁰⁹ См., например: Друковцев С. В. Указ. соч.; Друг крестьян, или Разные мнения и предложения о сельском благоучреждении; о разных полезных заведениях; о по-печительности нравов; о сельских забавах; и о воспитании крестьян. М., 1793.

ки были ваши отцы, а вы их дети. Желаю вам сил, здравия и трудолюбия. Имея сие, вы будете счастливы. А счастие ваше руководствует ко благосостоянию всего государства»⁴². Важной здесь является мысль о благосостоянии государства как результате «счастия», т. е. материального довольства, крестьян. Все же, как видим, даже Новиков смотрит на крестьян как на «детей», т. е. как на существа хотя и обеспечивающие благосостояние государства и заслуживающие человеческого к себе отношения, но все же по умственному своему развитию стоящие не на уровне просвещенных и гуманных господ. Такой подход, типичный для большинства даже передового дворянства додекабристского периода, оставался в пределах феодального мышления. Это являлось одним из серьезных препятствий для складывания национальной культуры: помещик и крестьянин продолжали оставаться духовно чуждыми друг другу.

Однако нельзя, по-видимому, недооценивать складывавшейся системы отношений и взглядов передового общества к крестьянству и вообще народным массам. Обычно в литературе сосредоточивают внимание на том или ином мыслителе или деятеле своего времени, анализируются его высказывания, сопоставляются с другими. Но уже накоплен впечатляющий материал, позволяющий говорить именно об устойчивом общественном интересе к крестьянству. Он выражался и в постановке и общественном обсуждении крестьянского вопроса, в интересе к крестьянской жизни и культуре, в появлении произведений .художественной литературы и искусства на крестьянскую тему, с крестьянами как действующими лицами и т. д. Взгляды, жизненная позиция того или иного представителя общества (даже и передового) могли быть умеренными, нерешительными, непоследовательными, в особенности в том, что касалось поисков решения 'острых вопросов жизни. Но складывалось новое системное качество, закладывалась глубокая традиция национальной культуры, которая с особой силой проявится в XIX в. Это был уже прорыв за рамки феодальной идеологии и культуры. И совершенно закономерно связать с этой системой отношений, взглядов, чувств, нравственных норм и возникновение русского просветительства, и революционной мысли А. Н. Радищева, и, наконец, вообще складывание русской национальной культуры. При этом необходимо учитывать, что все указанные явления находились в со< стоянии сложного динамического единства.

Осознавался ли обществом последних десятилетий XVIII.— начала XIX в. процесс складывания национальной культуры? В полной мере, разумеется, нет, тем более в привычных нам сейчас понятиях и терминологии. Однако уже отмеченные явления внимания к народной жизни, взаимоотношениям различных народных слоев, интереса к родной истории позволяют говорить об активной работе общественной мысли в этом направлении. Можно указать и на другие факты, еще более приближающие нас к ответу на поставленный вопрос. Судя по периодике, поэзии (особенно Г. Р. Державина), отчасти драматургии и другим источникам, животрепещущей становится проблема патриотизма в разных ее аспектах: формирование любви к отечеству в процессе социализации, борьба с уродливостями галломании («Бригадир» Д. И. Фонвизина, журналы Н. И. Новикова и многое другое), отношение к культурам других стран и народов (П. А. Плавильщиков в «Зрителе», Новиков в предисловии к «Древней российской вив-лиофике» и т. д.), прославление подвигов русских солдат и полководцев (М. В. Ломоносов, Г. Р. Державин). Но мы придаем особенное значение возникшему тогда же вопросу о различии между патриотизмом истинным и ложным. Перед Ломоносовым он еще не вставал. Радищев поставил его со всей определенностью. Он выступил со статьей,, в самое название которой был вынесен вопрос о том, «что есть истин-ный сын отечества». Так, Радищев сразу же указал на то, что могут быть и истинные, и 'неистинные «сыны отечества», иными словами, истинные и неистинные патриоты.

Такая постановка вопроса была чрезвычайно актуальной для своего времени. Формирующаяся нация на новом уровне начинала все более осознавать самое себя, говоря иначе, формировалось национальное самосознание. Перед мыслящими русскими людьми вставали вопросы о месте России и русской нации среди других народов в настоящем и прошлом, о степени развития в России просвещения (синоним «культуры» в то время), о национальном характере русских, о системе общечеловеческих и национальных духовных и культурных ценностей. Задумывались они над вопросом, который вскоре, уже в.

XIX в., станет одним из главных — о путях развития России, о характере этого развития (впервые «концептуально» и остро столкнутся в спорах о путях России за'падники и славянофилы). Попытки решения или даже только постановки этих вопросов в изучаемое время делались в обстановке напряженных идейно-нравственных исканий, идеологической борьбы. Для понимания всего этого необходимо учитывать высокий уровень культуры образованного русского общества, состоявшего не только из передовых в идейно-политическом смысле людей, но> и из консервативно настроенных (типа М. М. Щербатова), и из реакционеров. Сразу же оговоримся, что мы не видим в последней трети XVIII — начале XIX в. четко оформившихся, осознанно противостоящих друг другу «лагерей», если не брать, конечно, полярные точки — столкнувшихся в непримиримой идейной и политической борьбе императрицы Екатерины II и революционера А. Н. Радищева. В целом в обществе антагонизмы не поднялись на такой уровень определенности и осознанности. Это, в частности, предостерегает от излишне жестких формулировок, требует осторожности в выводах. Но высокий уровень культуры образованной части общества сомнений не вызывает: достаточно обратить внимание на то, как в полемике представители различных точек зрения оперировали аргументами, ссылками» опиравшимися на труды мыслителей античности, нового времени, своих современников, т. е. пользовались богатствами идей и культуры европейского мира.

Вернемся к статье Радищева. Отвечая на вопрос, что есть сын отечества, Радищев начал с утверждения: «Не все рожденные в отечестве достойны величественного наименования сына отечества». Этот наименования не достойны крепостные крестьяне — рабы. Такая точка зрения не противоречила как будто общепринятому в дворянских и. официальных кругах наименованию «сынами отечества» только дворян. Мысль «или Отечество быть может у рабов?» также была высказана в русской литературе именно в том же 1789 г., когда написана была радищевская статья. В трагедии Я. Б. Княжнина «Вадим Новгородский» эти слова произносит непреклонный республиканец Вадим, презирающий людей, «лобызающих свой ярем». Хотя здесь речь шла не о крестьянах, мысль эта заслуживает внимания и сопоставления с радищевским утверждением. Радищев исключает из круга патриотов не только крепостных. Последние не могут быть достойны имени сынов отечества потому, что они лишены суверенности как личности, они «...суть не что иное, как движимые мучителем машины, мертвые трупы, тяглый скот!», они «...походят на человека только видом, в прочем обременены тяжестью своих оков». Недостойны называться патриотами и те, кто погряз в роскоши, разврате, насилии над ближним, кто готов уничтожить тех, «кои осмеливаются произносить слова: человечество, свобода, покой, честность, святость, собственность...»

«Человек, человек потребен для ношения имени сына отечества!»— восклицает Радищев. Но «человек» — это тот, кто свободен, кто обладает полной суверенностью своей человеческой личности, в системе духовных ценностей которого понятия «человечество» (т. е. человечность, гуманность), «свобода», «честность», «святость», «собственность» ⁶¹.

Мы обратились к статье Радищева в связи с вопросом о формировании национального самосознания и о направлении, в котором оно развивалось. Констатировав наличие в общественной мысли представления о том, что не все живущие в отечестве могут считаться патриотами, что, следовательно, патриотизм определенного слоя людей — не истинный, попробуем выяснить, чем было вызвано такое представление и откуда такая полемическая страстность в статье Радищева, да и в приведенных словах княжнинского Вадима. Ответ следует, видимо, искать в особенностях формирования русской национальной культуры в условиях крепкого еще феодального строя и отсутствия сформировавшейся, осознавшей себя как класс буржуазии.

Феодальная социально-экономическая и политическая система оказалась на протяжении всего изучаемого периода достаточно жизнеспособной и гибкой, чтобы применить в своих интересах, использовать для своего укрепления и развития новую светскую культуру, казалось бы, не совместимую с феодальным строем, его идеологией и культурой. Более того, новая культура развивалась в XVIII в. не столько в .противовес и вопреки феодально-крепостническим отношениям, сколько в рамках этих отношений при прямой, в петровское время могучей, поддержке абсолютизма и тех слоев дворянства, которые вместе с Петром I приняли новую культурную и политическую ‘Ориентацию. В этом было заложено несомненное противоречие. Оно выявлялось в самых различных сферах культуры: и в медленном (в особенности в сравнении с объективными насущными потребностями страны) развитии и распространении народного образования, науки и научных знаний, в слабом проникновении научных и технических достижений в промышленное и сельскохозяйственное производство, в невнимании правящих слоев к взращиванию, поддержке, поощрению отечественных деятелей на поприще культуры. Обращение к иностранным ученым, специалистам, художникам было полезной мерой, оно давало более быстрый результат, но этот результат был весьма ограниченным, неполноценным, и он мог быть лишь временным решением проблем, стоявших перед страной.

К тому же он нес в себе и издержки — не только материальные, но главным образом морального характера, тормозя, чем далее, тем сильнее, развитие национальных черт духовной культуры, развивая преклонение перед всем иностранным без разбора у одних, неверие в свои силы и возможности у других.

Новая культура имела слишком узкую базу, она охватывала слишком небольшой круг людей, почти не затрагивая крестьянство и другие низшие слои населения, мало проникая в области производства, политической культуры и т. д. Церковь и религия, хотя и были потеснены новой культурой, сохраняли огромное значение в духовном мире людей всех сословий, в быту, в строе человеческих отношений и т. п.

Но это и было одной из важнейших причин, почему абсолютизм и дворянство охотно усваивали многое в новой культуре. Ее светский характер при ограниченности распространения не представлялся опасным для идеологических основ строя. Новая культура могла успешно' развиваться в рамках феодализма еще и потому, что она базировалась на доведенном до предела разделении общественного труда, когда основная масса народа обрекалась на непрерывный изнуряющий труд лри постоянном воспроизводстве традиционной материальной (производственной в первую очередь) и духовной культуры.

Несмотря на все эти ограничения существование и развитие новой культуры, постепенно складывавшейся в систему, таило в себе угрозу феодальному строю, находясь в противоречии с основами его идеологии и культуры. В последней трети XVIII в. начался уже интенсивный процесс формирования национальной культуры — процесс ’ глубокий и мощный, захватывавший в свою орбиту все национально общезначимое и из традиционной общенародной культуры, и из того, что было достигнуто в новой. Посредством новой культуры шли в значительной степени усвоение и переплавка в национальное достижений культур других народов и стран, в первую очередь европейских. Но процесс формирования национальной культуры не мог по самой своей сущности ограничиваться какой-то одной общественной прослойкой. Он вел к сближению народа на новой социально-экономической основе и был несовместим с феодально-сословным строем, с крепостническими порядками, мировоззрением, моралью, культурой. Формирование нации и национальной культуры могло идти успешно только вопреки феодализму, только преодолевая его сопротивление. Складывающаяся буржуазная (национальная) культура была направлена против феодализма, и эта антифеодальная направленность сплачивала различные элементы формирующегося буржуазного общества, которые впоследствии вступят в борьбу друг с другом⁴³.

В России последних десятилетий XVIII и начала XIX в. сохраня-, ф лось господство класса феодалов, а русская буржуазия еще не конституировалась в класс с собственным самосознанием, особыми требованиями в области экономики, политики и культуры. Поэтому указанные процессы. следует понимать, во-первых, лишь как тенденцию,, а во-вторых, следует учитывать особую роль передовых людей из дворянства, которые в силу сложившихся исторических условий нередко становились выразителями национального, в конечном счете буржуазного, развития. В связи с этим необходимо хотя бы вкратце сказать о некоторых весьма знаменательных явлениях в дворянской культуре последней трети XVIII—начала XIX в. Для понимания истории русской культуры XVII—XVIII вв. без понятия «дворянская культура» не обойтись. Иногда в литературе культуру всего XVIII в. и отчасти XIX в. называют дворянской. Читателю уже несомненно ясно, что мы с этим согласиться не можем.

«Дворянская культура» — понятие, охватывающее явления, связанные,с конституированием и существованием дворянства как сословия в его противопоставлении другим сословиям и группам общества. Эти явления могут быть выделены без особых усилий: дворянское воспитание и обучение с определенным кругом изучаемых предметов (обязательно танцы, фехтование, иностранные языки и т. д.), со сложившейся к началу 1730-х гг. системой домашнего обучения, смотров недорослей, казенных сословных учебных заведений, частных пансионов; манеры, одежда, характер общения между членами сословия; понятие «чести», дуэли и т. п. Разумеется, реальная культура дворянства не может быть полностью охвачена и охарактеризована одним понятием. Дворянство было сложно по своему составу, тенденция к сплочению его как сословия, к обособлению от других сословий хотя и была сильна и проявлялась в жизни, но она не могла осуществиться полностью, она вступала в противоречие с другими тенденциями в русском обществе и культуре — с тенденциями к формированию общенациональных связей, национальной культуры. Более того, внутри самой дворянской культуры противоречия были сильны и все более обострялись по мере того, как процесс разложения феодально-крепостнического строя углублялся и начинал осознаваться в обществе. Противоречия внутри дворянства и его культуры приведут (в числе других причин) к декабризму, к выступлению «лучших людей из дворян» против основ дворянского сословного строя, против взрастившей их культуры, против собратьев по классу. Но уже в изучаемое время становятся ясными и расслоение в дворянстве, и расхождения в дворянской культуре. Она как бы размывается, утрачивает энергию, лучшее, жизнеспособное в ней захватывается в орбиту общенациональной культуры, а ее ограниченность, поверхностность подвергаются острой критике изнутри (достаточно назвать сатиры А. Кантемира, В. В. Капниста, пьесы Д. И. Фонвизина). Передовая часть общества особенно резкими чертами изображала отрыв дворянской культуры от национальной почвы, т. е. именно то, что мешало формированию национальной культуры. Но, кроме того, множество самых различных свидетельств говорит об усиливающемся неприятии интеллигенцией такой специфической, даже «ведущей» части дворянской культуры, как культура императорского двора и его окружения. Традиция сатирического изображения придворных была заложена еще Антиохом. Кантемиром, уподоблявшим их «плясалыцикам веревочным». В последней трети века «дворская жизнь» предстает как больная, способная отравить заразой соприкоснувшегося с ней человека, его восприятие жизни и самой природы («Ужель тебе то неизвестно, что ослепленным жизнью дворской природа самая мертва», — вкладывает Г. Р. Державин программное заявление в уста своего друга

Н. А. Львова).

Противопоставление «дворской» культуры и городской жизни сельскому уединению в кругу близких людей, семьи, поэтизированному миру сельской дворянской усадьбы становится излюбленной темой поэтического творчества, переписки, бесед. Особенно ярко и талантливо эти черты проявляются в творчестве дворянской интеллигенции, группировавшейся вокруг Н. А. Львова, Г. Р. Державина, В. В. Капниста, а также Н. М. Карамзина. Это явление, в свою очередь, противоречиво— здесь и отход от сословной узости дворянской культуры (не только отход от культуры «дворянской», но и обращение к миру крестьянской культуры, что мы отмечали выше), и ее развитие в форме усадебной культуры. Архитектурное, парковое, театральное, музыкальное, живописное творчество во многих усадьбах не только стояло на большой высоте, но и выражало передовые тенденции культуры. Однако именно здесь с особой остротой развертывается противоречие культурного исторического процесса эпохи: складывание национальной культуры в условиях начинающегося разложения феодально-крепостнического строя.

Если бы явилась необходимость выразить в одном слове главное в русской культуре изучаемого времени, то этим словом мы, не сомневаясь, выбрали бы— движение. В XVII в. из кризиса и противоречий средневековой культуры родилась новая, позволяющая хотя бы частично этот кризис преодолеть, а России сделать серьезную заявку на активное участие в общеевропейском культурном развитии. Преображались русские города, рождались новые, возникла наука, появились невиданные прежде социокультурные институты, складывался человек нового типа, выдвинулись деятели культуры европейского масштаба. Движение продолжалось. Вопреки феодально-крепостническому строю, все больше тормозившему развитие, складывалась качественно более высокая культурная общность — национальная культура. Но и она была полна противоречий, в ней зрела культура Радищева и будущих декабристов, стремившаяся эти противоречия решать революционно.

Культура сельскохозяйственного производства ⁴⁴

Л. В. Милов, Л. Н. Вдовина
1. Общие предпосылки и основные тенденции развития агрокультуры и агротехники

Культура сельского хозяйства и прежде всего земледелия совершенно особая область материальной культуры человечества. Ее развитие обусловлено рядом закономерностей общего характера.

Главной отличительной чертой прошлой деятельности человека в области земледелия является чрезвычайно слабая взаимосвязь между вложением труда и интеллекта в земледелие, с одной стороны, к результатом этой деятельности в виде урожая тех или иных культур или продуктивности земледелия в целом — с другой. Указанная взаимосвязь имеет стохастический, или вероятностный, характер и прослеживается лишь в масштабе громадных хронологических периодов, на итогах земледельческой практики многих поколений людей.

Это обстоятельство имеет решающее воздействие на облик культуры аграрного производства, на характер и механизм ее функционирования. Основа аграрной культуры — совокупный человеческий опыт, который накапливался десятками поколений непосредственных производителей в виде бесконечной череды удач и бедствий сельского хозяйства. Но перед каждым поколением крестьян-земледельцев этот опыт предстает в императивной форме традиции и обычая. Особая императивность традиции и обычая в области аграрной культуры проистекает из несоизмеримости масштабов жизненного практического опыта каждого индивида-земледельца и совокупного опыта многих: поколений крестьян. Таким образом, традиции и обычаи составляли основной фонд аграрной культуры. Их безраздельное господство сочеталось с безжалостным отрицанием в народной земледельческой практике всех индивидуальных начинаний и новаций как не прошедших многовековой проверки практикой земледелия вообще и механизмом колебаний погодных условий в частности. Поэтому аграрной культуре докапиталистических обществ свойственны особый консерватизм и медленные темпы развития.

Русский кретьянин эпохи позднего феодализма, как и все земледельцы средних широт, ориентировался в целом на большой и сложный комплекс традиций земледелия, завещанный ему предшествующими поколениями. Документы XVIII в. фиксируют удивительное единообразие в приемах ведения земледелия в пределах отдельных: регионов с коренным русским населением. Так, в топографическом описании Ярославской губ. (1798 г.) читаем: «Способ хлебопашества и земледельческие орудия везде одинаковы»⁴⁵. Русские агрономы и помещики-экспериментаторы XVIII в. подмечали бросающиеся в глаза проявления этой тенденции: крестьяне «больше следуют старым обычаям», иногда (в отношении, например, сроков сельскохозяйственных работ) просто вступая в противоречие со здравым смыслом⁴⁶.

В условиях Европейской России стойкость и консерватизм традиционных приемов земледелия были усугублены рядом фундаментальных обстоятельств.

Во-первых, здесь были наиболее неблагоприятные в Европе при-, родно-климатические условия. Обширные плоские, поросшие беско-‘ нечными лесами, малоплодородные равнины были в зоне так называемого избыточного увлажнения, с характерными резкими скачками температур в осенне-весенние периоды. Наоборот, не менее обширные черноземные и степные районы были извечно под угрозой засух, с теми же скачками температур в осенне-весенние периоды. Русское крестьянство, осваивая бескрайние * земельные просторы Восточноевропейской равнины, на каждом этапе развития общества получало уровень урожайности основных земледельческих культур, явно несоизмеримый с громадной массой вложенного труда. Это издавна побуждало крестьянина к максимальной осторожности в «технологии» земледелия, т. е. делало его еще более приверженным традиции и обычаю, заставляло его в стремлении к росту прибавочного продукта идти преимущественно лишь по пути постоянного расширения производственных площадей. В этом, на наш взгляд, кроется объективная обусловленность преобладания экстенсивного пути в развитии земледелия, которое в период феодализма в конечном счете приводило к ‘освоению и вовлечению в орбиту агрикультуры огромных земельных пространств, что само по себе имело важнейшее историческое значение. В этом противоречивая диалектика развития русского земледелия.

Вместе с тем сам путь экстенсивного развития земледелия был далеко не прост. Во все исторические эпохи в пределах Восточноевропейской равнины было мало почв, наиболее благоприятных для земледелия. Крайняя пестрота качества почвенного слоя земли, лоскутный характер локализации плодородных ’ земель характерны практически для всей нечерноземной полосы. Типичным примером может служить Тверская губ.⁴⁷ В северных же районах (Вологодской, Архангельской губ.) плодородие почв еще более мозаично. Существенные различия почв и плодородия были и в ряде иных районов России (север и юг Нижегородской, Тульской, Рязанской, Тамбовской, запад и восток Орловской, Саратовской губ. и т. д.)

Каждому определенному моменту в развитии производительных сил соответствовали свои экономические критерии плодородия. Медленный, но тем не менее вполне ощутимый внутриформационный прогресс агротехники и агрикультуры делал возможным на том или ином этапе развития вовлечение в производство земель, совсем еще недавно полностью непригодных для этого. Таким образом, с каждым существенным сдвигом в развитии производительных сил площадь более или менее плодородных земель в делом увеличивалась. Вместе с тем этот рост сравнительно плодородных земель отнюдь не был пропорционален общему росту производительных сил, поскольку с течением времени плодородие земель при довольно частом отсутствии должных вложений в землю труда и капитала падало, так как земли постепенно «выпахивались», становились бесплодными.

Отсутствие должных компонентов интенсификации земледелия помимо названных обстоятельств усугублялось еще и социальным фактором — феодальной эксплуатацией. По словам К. Маркса, истощает землю прежде всего угнетение земледельца⁴⁸. В условиях русского земледелия этот фактор играл особо существенную роль, поскольку в эпоху крепостничества объем изымаемого прибавочного продукта в отдельные исторические периоды достигал критических размеров.

Примерно с середины XVIII в. помещичий гнет непосредственно начинает сказываться на уровне агрикультуры крестьянского, а отчасти и помещичьего (господского) хозяйства. Ученый наблюдатель-путешественник Василий Зуев, описывая сельское хозяйство под Мцен-ском, подчеркивал, что «когда придет время жать, то, убирая господский хлеб, крестьянин со своим почти отчаивается»⁴⁹. В прениях в Уложенной комиссии 1767 г. депутат Иван Чупров приводил яркие¹ примеры чисто агротехнических следствий неумеренной барщины. Так, на пространстве от Архангельска до Москвы в июне 1767 г. только одни помещичьи крестьяне не пахали паровое поле ни разу. За-' поздалая пахота «засохлой земли», требуя чрезмерных трудовых за-"' трат при нарушении сроков обработки и сева, дает губительные результаты. Депутат Маслов отмечал в Комиссии 27 мая 1768 г., что помещики в ряде случаев подрывают хозяйственные ресурсы непо-^г средственного производителя, даже не выходя из рамок наиболее распространенной в 60-е гг. XVIII в. двухдневной барщины. «Есть же, —^; говорил он, — и такие владельцы: истребовавши на ту крестьянскую* (барщинную. — Л. М.) работу, он может двумя днями наверстать на¹' всю неделю и в два дни может неустроенною, без умеренности тяжкою работою всех крестьян поделать пешими — без лошадей — и при-^[ весть их в самое изнеможение»⁵⁰. Видный агроном XVIII в. П. Рычков убеждал помещиков не заставлять крестьян на барщине обра’ба-* тывать больше 1,5 десятин на тягло во всех полях, иначе «землю не-' хорошо вспашет и будет безвременно жать и убирать в гумно» ⁵¹.^;Те' же доводы приводил и другой деятель агрономической науки XVIII в.^:

А. Олишев: «что ж от обширнейших полей и великого посеву происходит? Ничего, кроме лишнего и бесполезного труда, а крестьянам крайнего раззорения и самой нищеты. Так что, не имея времени пере'-' троить свою землю, возят навоз на целизну», где он и «пропадает’ без’ тюльзы»⁵². Число таких свидетельств легко умножить. Русский крестьянин чаще всего не имел ни физических, ни экономических ресурсов .для восполнения плодородия земли.

В итоге воздействия и взаимодействия названных (как, впрочем, и ряда иных) факторов на характер развития земледелия русское крестьянство постоянно сталкивалось с необходимостью более или ме-1нее регулярно забрасывать старые, выпаханные земли и осваивать новые ⁵³.

Думается, что прежде всего эта особенность — ярко выраженная экстенсивность русского земледелия (да и не только русского)—лежала в основе существования общины и общинного землеустройства и землепользования крестьянства, в свою очередь усугублявших традиционализм русского земледелия. Индивидуальное крестьянское хозяйство на протяжении многих веков не стало полностью самодовлеющей и изолированной ячейкой производства. Периодическое включение коллектива общины в расчистку лесов, освоение целины, залежей в виде участия в различного рода «помочях» и т. п. оставалось в конечном счете важным элементом процесса воспроизводства.

Общинный быт, в свою очередь, особенно в период крепостничества, ставил крестьянскую инициативу в жесткие рамки традиции. В этих условиях роль индивидуального опыта еще чаще всего сводилась к минимуму. Лишь экстраординарные обстоятельства делали этот опыт явью, причем сразу же в масштабе всей общины. Тем не менее, постепенно накапливаясь в веках, подобные новации в конечном счете составили богатство местных особенностей агрикультуры, получили статус местной традиции или обычая.

Следовательно, в каждый исторический период в агрикультуре и агротехнике всегда присутствуют два компонента, два .слоя. Основной ■слой — многовековой устоявшийся и незыблемый опыт поколений русских земледельцев в виде общепринятых норм, обычаев, традиций. Второй слой, гораздо более тонкий, быстро меняющийся в своем конкретном содержании, — опыт различного рода новаций, опыт, связанный главным образом с деятельностью индивидов.

В системе русской земледельческой культуры XVIII столетия (главным образом середины и второй половины) соотношение общих норм и местных особенностей уже определялось как старыми факто' рами, порождаемыми условиями натурального хозяйства, так и новыми, вызванными к жизни особенностями формирования в экономике России капиталистического уклада.

В эпоху, когда характер и условия развития классического феодального общества претерпевают резкие изменения, когда мощным фактором развития экономики становится промышленность с ее потенциальными возможностями обратного воздействия па производительные силы земледелия, извечный феодальный традиционализм агрикультуры в глазах передовых современников все ближе граничит с консерватизмом и даже косностью. Происходит постепенное возрастание роли индивидуального опыта, который становится достоянием тех или иных общностей.

Таким образом, соотношение в общей системе земледельческой культуры ее общерусских элементов и местных особенностей для XVIII в. является важнейшим ключевым моментом именно в силу того, что местные особенности теряют свой старый традиционализм.

В условиях растущего общественного разделения труда происходит умножение местных особенностей, в основе которых — либо сложное переплетение старых и новых факторов, либо исключительно новые экономические импульсы. Разумеется, это не исключает существования в русской агрикультуре к концу XVIII в. местных особенностей, так сказать, реликтового характера.

На более ранних этапах развития феодализма в основе «статуса» как общих, так и местных особенностей лежал критерий, который, можно квалифицировать как практическую целесообразность, обусловленную, в свою очередь, критерием рациональности трудовых усилий непосредственного производителя для получения: жизненно необходимых средств к существованию, способствующих более или менее расширенному воспроизводству. В условиях классового общества эти средства составляли совокупный объем необходимого и прибавочного продукта.

Критерий целесообразности практически и объективно формируется при максимальном учете местных природно-климатических условий. Если практически необходимый объем совокупного продукта дает даже примитивная обработка земли, то в основе такой деятельности лежит критерий целесообразности, основанный на максимальной эксплуатации плодородия земли и на натуральном характере хозяйства. Однако такие, образно говоря, реликтовые процессы и явления в XVIII в. наблюдаются лишь в регионах, сравнительно молодых с точки зрения освоения и накопленного опыта поколений. Это, как правило, южные степные и юго-восточные вновь осваиваемые районы с'русским и иным населением (например, Саратовское Поволжье) ⁵⁴. По мере накопления опыта такая практика исчезает. В целом же для эпохи феодализма критерий целесообразности интегрирует такие моменты, как: 1) затраты труда и бюджет рабочего времени, иначе говоря, степень совершенства того или иного производственного процесса; 2) объем необходимой продукции и даже остроту необходимости получения того или иного вида продукции земледелия; 3) соотношение объема производства данного продукта земледелия с остальными; 4) степень стабильности климатических условий. Наиболее важен этот критерий для оценки степени развития культуры земледелия в условиях прежде всего господства натурального хозяйства.

Понятие «уровень развития» агрикультуры для сельского* натурального хозяйства, на наш взгляд, не применимо. Это понятие не рефлексивно, т. е. неизбежно подразумевает соотношение между собой различных уровней развития земледельческой культуры тех или иных местностей, регионов, целых стран и государств. Но такое соотнесение характерно и оправдано лишь для эпохи товарного хозяйства, и развитого общественного разделения труда, когда на рынке на основе закона стоимости сопоставляются качество и количество того или; иного товара, независимо от места его производства и затрат труда.. Здесь есть единый критерий — общественно необходимые затраты труда, выраженные в стоимости товара. Стало быть, категория уровня!

развития культуры земледелия применима там и тогда, где и когда в силу развития общественного разделения труда функционирует товарное производство продуктов сельского хозяйства. Это понятие более высокого ранга, уже включающее в себя мерило практической целесообразности.

В XVIII в. в русском земледелии в основе местных особенностей агрикультуры лежали как старые критерии целесообразности, так и новые, порождаемые необходимостью товарного производства и конкуренции. На русском Севере, в частности в пределах Вологодской губ., в XVIII в. бытовал оригинальный .принцип севооборота на неполевых пахотных землях, т. е. вне трехпольного севооборота, описанный в 60-х гг. XVIII в. видным русским агрономом А. Олишевым. «На подсеках, — пишет он, — сеют ячмень весною вместе с рожью и, когда ячмень поспеет, то оной сожнут, а остальную ржаную озимь вытравят. В будущий год тут изрядная рожь родится — и так на одной земле всегда два хлеба снимают»⁵⁵. Казалось бы, этот интереснейший эксперимент может быть свидетельством интенсификации сельскохозяйственного производства, обусловленной ростом его товарности. Но вот в документах XVI в. (например, в записках А. Гваньини) мы наводим указания, в сущности на ту же практику смешанного посева ячменя с озимой рожью¹², дчмень с его коротким вегетативным периодом (всего от 6 до 9 недель) в условиях короткого лета и длительного светового дня был единственной надежной урожайной культурой, Однако господство монокультуры могло быть экономически целесообразным лишь при развитом общественном разделении труда и товарообмене. Сдвоенный посев ржи и ячменя, появившийся, видимо, ранее XVI в., был продиктован, таким образом, слабостью развития .товарообмена, господством натурального хозяйства, т. е. необходимостью иметь в достатке основную продовольственную культуру — рожь, менее приспособленную к местным условиям. В основе данной специфики лежит, таким образом, фактор целесообразности и учет природно-климатических условий.

Однако местные особенности агрикультуры в XVIII в., главным образом во второй его половине, формируются и под влиянием новых факторов, генетически связанных с механизмом действия закона стоимости. Здесь уже вступает в действие критерий уровня развития агрикультуры.

Можно сопоставить влияние на культуру возделывания одного и того же сельскохозяйственного продукта разных факторов — традиционных и новых. В свое время А. Т. Болотов проделал такое сравнение на примере льна, взяв два района — Каширский уезд (Московской провинции) и Псковщину. В Каширском уезде лен разводили в силу «домашних потребностей», это был элемент воспроизводства натурального крестьянского хозяйства. Природно-климатические условия этого района для культуры льна были не весьма благоприятны. Земли большей частью покатые, почва серая с подслоем глины (так называемой «хомяковины»). Лен на такой почве короток стеблем (27—36 см), и былинка его довольно тонка. Часто он затягивается илом и проладает. Сеют лен в Каширском уезде в полях трехпольного севооборота на «ненавозной», «простой, только двоеной земле»¹³.

Да и в яровом поле специально для льна землю не выбирают. Сеется лен либо по вспаханному сохой, т. е. по бороздам, полю с последующим боронованием, либо при посеве ограничиваются простой забо-ронкой. Время сева общее для всех яровых культур, очередность высева которых отчасти определяется и важностью в хозяйстве. Чаще сев бывает рано, примерно в половине мая (сам-то Болотов считает лучшее время сева льна около 20 июня). Густота сева очень большая, поэтому лен растет с тонким стеблем. Загущенность высева, возможно, объясняется тем, что лен в этих краях забивает сорняк «рожен-чик», который мало отличим внешним видом ото льна¹⁴. Кроме того, сами крестьяне стремятся к тому, чтобы стебель был тоньше, а стало быть, и пряжа. Теребят (т. е. вырывают с корнем) лен, когда созревают головки. Его сразу везут на двор и там «растыкивают по кольям» на несколько дней для первой обсушки. Потом снопики льна сушат в овинах, а иногда и в избах. После этого лен молотят, собирая семя, и выстилают на лугу на 3 недели или несколько дольше. Лежащий лен периодически переворачивают, однако иногда он на стли-ще загнивает. Далее снова следует сушка в овинах или избах. Наконец, лен мнут мялками, треплют, чистят и вяжут в вязки.

На Псковщине процедура возделывания льна гораздо сложнее и требует не столько большего времени, сколько внимания и тщательности в крестьянском труде. Во-первых, для льна выбирают особую землю. Вблизи селений («в ободворках») это лучшая земля — чернозем, серая, на худой конец, «суглея». Наилучшими считались низкие и влажные почвы. Часто под лен выделяли «новины», т. е. луговые земли и пожни. «На пашенной же земле, — писал А. Т. Болотов,— пашут и боронят... три раза и потом по забороненой в третий раз сеют и заборанивают в четвертый раз»¹⁵. На мягких землях ограничиваются двоением, но при многократном («прилежном») бороновании после каждой вспашки ¹⁶. Сроки сева разные для разных почв: на глинистых и худых — около 4 июня, на «доброй земле» — за 7 или за

9 недель до Ильина дня, т. е. около середины июня. Сеют в тихую погоду, утром или вечером, не сразу после дождя, но и не в сушь. Сеют редко, не горстью (пястью), а тремя пальцами. Там, где сеялась бы четверть овса, льна идет четверик, т. е. .примерно один луд¹⁷. Лен вырастает высокий с толстым стеблем (естественно, во многом помогает здесь прополка). Урожай семян с десятины сам-3, сам-4, а волокна до 10 пудов (в урожайный год). В жаркую сухую погоду «берут лен еще недозрелый, когда только нижние листочки станут обваливаться». Снопы вяжут под самыми головками и у комля. Затем при хорошей погоде ставят в бабки по 10 снопов.

Лен мочат в речных заводях (реже — в больших лужах, прудах) для получения особого бело-серебристого оттенка будущей пряжи. На течении лен не мочат, так как песок «переедает» волокно. Кладут снопы рядками в воду друг на друга головками к берегу. Сверху накрывают хворостом, жердями и даже камнями. Через 2 дня, когда

земли, т. е. пахоты и боронования. Отделяет такие циклы период «отдыха» земли (подпарки или пара).

Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 143, 144, 153, 212—213.

¹⁵ Там же, с. 212—213 и далее.

¹⁶ О посеве и приборе льна. По достоверным опытам написано для ее пр-ва [В. А. Тутолминой]. Спб., 1786.

¹⁷ Четверть (мера объема) льна составляла 7—8 пудов, четверть овса — 3—4 пуда; в четверти 8 четвериков.

лен вздувается, его топчут ногами и погружают глубже в воду. Срок мочки зависит от погоды (5—9 дней). Ход вымокания льна крестьяне; контролируют, сгибая прядок по 5 или 6, следя, ломается ли оболочка («костер») вся от корня до вершины или нет. Готовое волокно отделяется от костера целиком и делается как паутинка. Готовые снопы льна на сутки ставят к специальным кольям для подсушки. Потом выстилают на пологих, закрытых от ветра лугах, стараясь не пере-толстить стлани, так как при толстом слое страдает белизна льна. Лежит лен недели 2—4 —точный срок зависит от проб. Готовый лен вяжут в большие снопы — «кубачи». Потом везут на гумно и кладут на подмостки кучами, накрыв ржаной соломой. Сушат лен и в избах., и в овинах. В овинах сушат обычно зимой, употребляя наиболее жаркие дрова. Потом лен мнут мялками, вычищают «перепалками», треп-лят, чистят, вяжут в связи по 20 фунтов. Лен готов к продаже.

Влияние товарного производства на агрикультуру явственно сказывается на процессе обработки снятого урожая льна. Головки не молотят, а срезают сначала самые крупные и красноватые на семена,, часто идущие на продажу. Перед мочкой лен сортируют по длине, отделяя короткий от длинного. При мялке льна его сортируют на 3 «разбора» (сорта)—белый или серебряный лен являлся лучшим и шел не столько на внутренний, сколько на внешний рынок. Лен так называемого водяного цвета или синеватого (от долгой мочки) считался вторым «разбором» и шел только на продажу. Наконец, третий сорт — черный или красный лен (от пересушки)—был наиболее хрупок и редко шел в продажу. Была и традиционная сортировка, обычная для всех районов. От трепания льна отходом служила пакля, а от чесания — так называемая верхница, из которой ткался хрящевый холст. Тонкое же льняное волокно каширских крестьян шло только на изготовление своей одежды.

Таким образом, в основе местных особенностей производства льна в Псковской губ. лежат благоприятные природно-климатические условия. Однако сложность и строгость агротехники принадлежат, несомненно, к новым явлениям, органично связанным с новым критерием— котировкой качества товара на рынке⁵⁶.

Во второй половине XVIII в. псковский лен считался лучшим в России, но он был дорог. Главное же — его было мало. Тем не менее в ряде районов России весьма ощущается влияние псковской агрикультуры льна, прежде всего в плане интенсификации процесса производства,— явление, качественно новое для XVIII столетия. Примером могут служить льноводческие районы Тверской губ., в частности, Кашинский уезд. По наблюдениям В. Приклонского, здесь четко разделены два направления агрикультуры льна — местного, называемого «плаун» («плавун»), и привозного — псковского, который именовался здесь «ростун». Технология возделывания «псковика» была сложнее («ростун... имеет большие за собой старания», по сеют его здесь очень, много»).

«Ростуном» занималось исключительно помещичье хозяйство края, сбывая на рынок, в частности в Москву, тонкие льняные полотна высокого качества и льняные нитки, идущие на кружевные и плетеные изделия. Несмотря на то что псковские семена «ростуна» «теряли доброту» через каждые два года, помещики постоянно сеяли этот лен, пользуясь, правда, и «домашними ростунами» в довольна большом количестве. Норма высева «ростуна» гораздо меньше, чем местного льна, который сеялся «чаще ржи» ⁵⁷. Происходило это, видимо, потому, что «плавун» шел главным образом на масло. «Ростун» в господских хозяйствах обрабатывается гораздо тщательнее: «весьма прилежно за тем смотрят и стараются вычищать как можно чище». Треплют его несколько раз. Потом, если «не хорош», чешут специальными щетками из свиной щетины, оставляя «одну только жилку». «Чрез то приводят, что и худой лен бывает мягок и идет в тонкую нитку». При этом отход льняного волокна очень велик⁵⁸. Такой лен очень дорог (пуд — 4 руб. в 60-е гг. XVIII в.) ⁵⁹. Итак, влияние товарного производства на агрикультуру льна в Тверской губ. было очень сильным.

Более или менее близок к этому уровню был ярославский лен, а также лен из некоторых районов Владимирской губ. (Переяславль, Владимир, Киржач и др.). Впрочем, технология возделывания была здесь, видимо, проще, а основную роль играли благоприятнейшие почвенно-климатические условия. В Переяславле господствовали очень редкие высевы льна, чтобы он рос «выше и чище». Брали его так же, как тверской «плавун», с прозеленью. Семена дозревали в «побочках» на поле⁶⁰. В остальном технология была общей.

Растущая текстильная мануфактура очень быстро поглощала ресурсы льна в центре России. Уже в 50-х гг. XVIII в. крупные русские мануфактуристы в погоне за дешевым льняным сырьем обратили свои взоры в районы Нижегородского и особенно Казанского Поволжья. В 60-х гг. XVIII в. их закупочные операции фиксируются уже в западно-русских районах близ Полоцка, где льны не уступали своим качеством псковским, в Белоруссии и т. д. Таким образом, растущая потребность промышленности хотя и медленно, но способствовала повышению уровня агрикультуры льна в других районах. Это уже реальное проявление экономической действенности нового критерия в развитии материальной культуры, в данном случае культуры аграрного производства. Однако этот процесс был еще крайне замедленным, ибо прямым препятствием форсированному распространению агрикультуры льна и расширению его посевов была, в частности, консервативная система трехпольного севооборота. Лучший псковский лен сеялся в крайне ограниченных рамках ярового поля, теснимый необходимыми крестьянину другими яровыми культурами (овсом, яч< менем и т. п.).

Не менее интересны и показательны процессы изменения агрикультуры конопли. Эта культура в XVIII в. получила широкое распространение в ряде губерний России (Калужская, Тульская, Орловская, Курская и др.), причем в силу не только благоприятных для нее природно-климатических условий, но и благоприятной рыночной конъюнктуры на конопляное масло и особенно на пеньку, имевшую спрос как на внутреннем рынке (благодаря интенсивному развитию парусно-полотняных мануфактур), так и на внешнем.

Технология возделывания конопли сравнительно несложна. Сеяли ее весной. В Орловской, Курской, Воронежской губ. обычная норма высева на «указную десятину» — 8—10 четвериков⁶¹. Считалось, что «на доброй земле надлежит сеять гораздо чаще, потому что оный хлеб ростет однобыльно и чем чаще конопля, тем лучше бывает пенька». Загущенные посевы конопли достигали 16 четвериков на десятину⁶². Редкие высевы были рассчитаны на выращивание особо прочного волокна. Урожайность конопли в названных районах сам-6, сам-8. В более южных краях (Воронежская и др. губ.) —сам-3, сам-4. Пеньки при хорошем, урожае получали с десятины один берковец (10 пудов), иногда больше. В июне — июле брали «дергунец» — пустоцвет конопли, стебель которого раньше зреет. Он шел на тканье поскони — особо грубого полотна. Осенью драли всю коноплю и вязали в снопы, сушили в поле или в овинах⁶³. В Нечерноземье коноплю часто сушили на специальных козлах в 4—5 рядов так, чтобы головки предыдущего ряда накрывались последующим. Высушенные головки обмолачивались, а семя шло на масло и семена. В Курской, Орловской губ. и в более южных районах коноплю молотили цепами и ставили копнами на поле на всю зиму. В марте—апреле замачивали недели две «в проточных реках и прудах», потом ставили в поле на сушку (около

10 дней) ⁶⁴. Затем так же, как и лен, обрабатывали в мяльцах, трепали трепалами, чистили и вязали в вязки для продажи.

Товарный характер производства конопли повлиял на интенсификацию ее возделывания. Повсюду, даже на тучных черноземах, это выразилось главным образом в обильном унавоживании отводимой под нее земли. Конопля — одна из немногих сельскохозяйственных культур, которая выдерживает большие дозы удобрений. На десятину посева конопли в лучших помещичьих хозяйствах вывозили свыше 3 тыс. пудов навоза. Обычно же старались, чтобы под коноплю навоза шло вдвое больше, чем под рожь. «Одинакой», т. е. малосемейный (что чаще означало бедный), крестьянин в Калужской губ. мог, например, ежегодно унавоживать не более трети десятины конопляника⁶⁵. Помещики и отчасти крестьяне там, где это было возможно, стали практически весь навоз вывозить под коноплю. Ежегодные обильные удабривания давали устойчивую и высокую урожайность, но это не позволяло расширять площади, отводимые под коноплю. В ответах по Калужской провинции на анкету ВЭО прямо заявлялось о невозможности расширить посевы конопли «для того, что оную сеют на одобренных и на унавоженных землях, чего земледельцы за мало-имением навоза исполнить не в состоянии»⁶⁶. В конце XVIII в. во многих уездах Орловской губ. конопля в яровом поле занимала одно из основных мест, уступая по площади посева лишь таким культурам, как овес и греча (Карачевский, Севский, Мценский, Трубчевскин у., Брянскии округ). Однако в большинстве уездов конопля составляла лишь 3—-8% ярового поля. Препятствием для расширения уже в 80-х гг. XVIII в. в Орловской губ. посевов конопли в помещичьем хозяйстве, по мнению Болотова, была также нехватка навоза, что объяснялось недостаточным поголовьем скота ⁶⁷.

Практика осенней вывозки навоза с последующей двукратной весенней вспашкой конопляников прослеживается в середине XVIII в. и в более южных однодворческих поселениях Слободской Украины, хотя здесь агрикультура конопли заметно уступала великороссийской. Конопля здесь была с тонким стеблем и низкая⁶⁸. Естественное плодородие земель этого края периодически давало большие урожаи, в частности таких культур, как гречиха, весьма неприхотливая для этих мест и требующая минимальных затрат труда культура, а так-ike большие урожаи тем более неприхотливых ржи и овса. Поскольку их производство имело вполне товарный характер, это толкало земледельцев на путь бесконечного расширения пахотных угодий за счет лугов и главным образом пастбищ. Последнее, в свою очередь, приводило к резкой нехватке кормов (и навоза).

В некоторых районах возделывания конопли довольно отчетлива видно, как традиционная технология выращивания и первичной обработки этой культуры подвергалась корректировке в силу особой товарной специализации продукта. Агрикультура уже подчинялась здесь не просто общим стоимостным критериям, а шла дальше, до приспособления к специфичности рыночной конъюнктуры. Так, в Калужской и особенно Рязанской губ. коноплю после сушки в овинах и обмолота семян сразу везли мочить в прудах и болотах, а иногда и реках. Конопля в рязанских землях бывала в воде по месяцу и больше. В Калужских краях, видимо, несколько меньше. Очевидцы писали,, что коноплю «потом, вынувши из воды, сушат в избах и мнут в ручных мяльцах». Так приготовлялся особо прочный вид пеньки, который на Рязанщине звали «моченец». «Моченец» шел в продажу преимущественно «для конопачения судов и в пряжу на неводы и бредни»⁶⁹. Средняя цена такой пеньки в 60-е гг. XVIII в. — 40—45 коп.⁷⁰

Сверхдлительное вымачивание волокна — это уже шаг к появлению в области товарного земледелия так называемых «секретов производства» (по аналогии с промышленностью), т. е. к выработке особой, уникальной технологии специализированного земледельческого труда.

Однако в XVIII в. роль таких «секретов производства» в возделывании уникального по тем или иным качествам сельскохозяйственного продукта, по сути, все еще играло неповторимое сочетание почвенно-климатических условий, впрочем, теперь уже усиленное культурой земледельческого труда. Притом, например, что в «сеянии и приготовлении» конопли в Калужской губ. отличий от других районов не было (т. е. все делали «равно как и в других провинциях»), конопля и соответственно пенька здесь выделывалась, пожалуй, лучшая в России. Единственное резкое отличие в производстве — чрезвычайно высокие нормы унавоживания конопляников. Вместе с тем в рязанских землях обработка десятины конопляника (т. е. весь цикл пашенных работ, уход за культурой вплоть до дерганья) стоила в 60-е гг. XVIII в. 2 руб., а в Калужской губ. такая же работа наймом оценивалась в 5 руб. с десятины⁷¹. Разумеется, за этим стоит высокая интенсивность возделывания конопли. Недаром в ответах на анкету Вольного экономического общества по Рязани о возделывании конопли или льна сказано, что льна сеют мало, а «пеньки довольно», «а чтоб... прилагаемо было совершенное старание, сего сказать не можно». В Калужской провинции, наоборот, «весьма стараются о разведении пеньки». Даже не в «конопляных» районах, в частности в Тверской губ., где конопля давала неплохое семя на масло, резко повышалась интенсификация обработки земли. На конопляниках Кашинского уезда практиковалось «троение» пашни⁷².

Таким образом, яркой спецификой культуры русского земледелия XVIII в. является усложнение и трансформация факторов, формирующих местные особенности агрикультуры. На традиционные факторы, в основе которых лежит критерий целесообразности, наслаиваются, а иногда даже подавляют их, новые факторы развития агрикультуры, формирующиеся под воздействием закона стоимости. В то же время вполне очевидно, что серьезнейшим препятствием повышения уровня агрикультуры был сложившийся на основе паровой системы земледелия трехпольный севооборот с его традиционным ассортиментом озимых и яровых культур. В рамках общинного землепользования и землеустройства это был еще и принудительный севооборот.

2. Паровая система с трехпольным севооборотом и ее модификации в XVIII столетии

Паровая система земледелия в ее варианте трехпольного севооборота была в XVIII в. абсолютно господствующей на гигантских просторах Европейской России. Основу ее составляли, как известно, два действующих поля — озимое и яровое — и поле «отдыхающее», где почва «прела», т. е. «парилась». Земля .под паром, подвергаясь обработке пахотными орудиями, умягчалась (поскольку после зерновых культур земля «твердела») и освобождалась от «дикой трапы». Период пара использовался и для внесения удобрений — в XVIII в. это был по-прежнему «скотский навоз». В условиях последовательной смены функций каждого из трех полей размеры их должны были быть примерно равными. Господство трехполья — это прежде всего итог многовекового отбора наиболее рациональных для русского крестьянского хозяйства культур.

Основной культурой в XVIII столетии оставалась озимая рожь,, она сохраняла ключевое значение в крестьянском хозяйстве от северных пределов распространения (Вологодская и отчасти Архангельская губ.) до южно-степных и заволжских районов (Воронежская, Оренбургская и др. губ.). Рожь, занимавшая все озимое поле и составлявшая 50% площади всех возделываемых культур, была для крестьян и в XVIII в. нужнее «на пищу всякого другого хлеба», «ржаной хлеб пред пшеничным почитают они за здоровейший»⁷³. Рожь была «прочнее в зернах и в муке нежели пшеница», т. е. дольше не портилась в условиях бытового хранения. «Уважают еще и то, что рожь в солод годится лучше, нежели пшеница, и варение пив и квасов без ржаного солода хорошо и здорово быть не может». «На винокуренных заводах ржаной солод и ржаной хлеб за самый лучший почитается». Рожь была и самой выгодной в хозяйстве зерновой культурой. Ее отличали наиболее надежная урожайность, рациональность затрат труда по ее возделыванию. Не требуя весенне-летней прополки, рожь давала приемлемый урожай на любой земле. Поспевшая рожь, как говорили современники, была «в колосьях всякого ярового хлеба крепче», т. е. меньше всех теряла зерно на корню, и в сжатом виде. А в южных районах при мягкой зиме рожь иногда выстаивала до весны. Таким образом, господство ржи как основной зерновой культуры — итог многовекового воздействия на агрикультуру русского земледелия критерия целесообразности. Важную роль играла и яровая рожь, которая часто страховала озимый посев при гибели всходов от червя. Ярова я рожь пользовалась популярностью и как кру~ пяная культура.

Из яровых культур аналогичное место занимал, овес, шедший «к содержанию лошадей»; он же был в крупах «лучше и прочнее всякого хлеба»⁷⁴. Не менее существенны и чисто агротехнические достоинства овса. Он неприхотлив, а стало быть, растет и на плохих «без-навозных» землях, требует минимальной обработки. Почти повсеместно почву под овес пахали и боронили лишь один раз, а это — громаднейшая экономия крестьянского труда. Овес из всех яровых культур требует для посева меньше земли из-за необычайной густоты высева: он сеется по норме, вдвое и втрое большей, чем основные зерновые культуры — рожь, ячмень и пшеница. Наконец, самое главное достоинство овса — стабильность его, хотя и сравнительно невысокой, урожайности (сам-3, сам-4, сам-5). Относительную стабильность урожайности крестьянин предпочитал резким ее колебаниям, какая свойст* венна, например, пшенице.

Важное место в ассортименте яровых культур занимал ячмень («жито»). Эта важнейшая крупяная культура была также сравнительно неприхотлива. Ячменный солод шел на варение пива и браги. Обладая самым коротким вегетационным периодом (от 6 до 10 недель, по сравнению с 12—16 неделями яровой ржи, пшеницы), ячмень был второй (вслед за овсом) культурой со сравнительно надежной урожайностью. Зерно ячменя было крупнее пшеничного, а примол ячмень имел больше, чем у ржи. Ячмень прочно входил, таким образом, в круг минимально необходимых для крестьянина культур на громадной территории от Архангельской губ. на севере до Воронежской и Курской на юге, Урала и Оренбурга на востоке. Современни-

ПАХАРЬ С СОХОЙ

ки свидетельствуют о бытовании в XVIII в. в южных районах России сорта ячменя, называемого «голым», т. е. без кожицы у зерен (голозерный) ; колос такого ячменя был безостый («без усов») ⁷⁵.

Пшеница (яровая) также была одной из тех культур, которые более или менее прочно входили в круг потребностей крестьянской семьи и на севере, и на юге, и на востоке России. Однако очень небольшие размеры ее посева были, видимо, закреплены традицией: «сие обыкновение.., — писал П. Рычков, — есть самое древнее». В основе этого — особенности агрикультуры и агротехники пшеницы. Лишь во второй половине XVIII в. в результате народной практики был создан сорт пшеницы, более или менее адекватный природно-климатическим условиям России — «ледянкЪ» (особый вид яровой культуры). Важнейшим достоинством «ледянки» является ее сверхранний посев, причем на землю, вспаханную и заборрненную еще с осени. (К такой агротехнике в русском земледелии был приспособлен дотоле лишь мак). Ледянка «сеется весною, как скоро снег сойдет и земля несовершенно еще растает»⁷⁶. Отсюда и ее наименование. В частности, в районе Каширы урожайность ее на хорошей земле достигала иногда чрезвычайного уровня (сам-8 и больше). Но что особенно важно — «ледянка» могла расти на хорошей, но неунавоженной земле⁷⁷. Сверхранний посев делал «ледянку» способной не заглушаться травами, меньше болеть. Главное же ее достоинство — оптимальная приспособленность к экономическим условиям трехполья. Как и любая пшеница (озимая и яровая), «ледянка» требовала хорошей вспашки земли. В общем чередовании и бешеном темпе весенних работ двойная затрата труда на подготовку земли для яровой пшеницы была часто для крестьянина просто непосильным бременем. В условиях роста эксплуатации барщинного крестьянства, вызванного развитием товарного помещичьего хозяйства во второй половине XVIII в., весенний цикл работ крестьянина был настолько напряжен, что часто ставил под угрозу воспроизводство самого крестьянского хозяйства. Единственным минимальным резервом трудовых ресурсов была осенняя послеуборочная пора, поскольку молотьба не была в большей части России сопряжена с сезонно-погодными условиями. Постепенно со второй половины XVIII в. именно этот резерв и начинает использоваться в Центральной России и на Северо-Западе для так называемой зяблевой вспашки, в частности под пшеницу-ледянку. В 60— 70-е гг. XVIII в. ее посевы отмечены в Переяславль-Залесской провинции («пшеница, называемая ледянка, красная и скороспелая»), Тульской, Тверской и др. губ.⁷⁸ Однако А. Т. Болотов отмечает, что в 60-е гг. XVIII в. эта разновидность пшеницы только начинает распространяться.

В осенний резерв времени крестьянина-земледельца вторгается прежде всего помещик. И посевы пшеницы-ледянки — это прежде всего элемент зернового хозяйства помещика, как и вообще все виды пшениц. А. Т. Болотов отмечал, что в Тульской провинции крестьянские посевы пшеницы-ледянки были лишь в некоторых деревнях, да и то преимущественно у оброчных крестьян⁷⁹. Несмотря на это в целом появление и распространение пшеницы-ледянки было выдающимся агрикультурным достижением русского земледелия XVIII в.

Достоинства пшеницы-ледянки оттеняют недостатки озимой и яровой пшениц как очень прихотливых, капризных, «нежных», как говорили в XVIII в., хлебов. Прежде всего эти «хлеба» требовали исключительно хороших, плодородных, тучных или же добротно унавоженных земель. В условиях XVIII в., когда в Нечерноземье преобладали считавшиеся малоплодородными, минимально удобряемые земли, это создавало большие трудности и приводило в итоге к минимальным высевам, и притом главным образом яровой пшеницы, озимая не могла еще конкурировать с рожью. В черноземных краях, где уровень плодородия почв был высоким, более или менее широкому распространению как озимой, так и яровой пшеницы препятствовала слабая устойчивость тогдашних сортов этой культуры к болезням (головня, костер, так называемый «пух»). А. Т. Болотов с горечью писал в бб-х гг. XVIII в., что хорошие всходы озимой пшеницы, чаще всего благополучные до стадии колошения, «потом заглушаются пухом, костером и другими худыми травами», или «недозрев или в самый налив ложатся на землю и большая половина сопревшая с пустыми колосьями приходит»⁸⁰. Практически те же причины, но прежде всего трудоемкость, обусловили слабое распространение яровой пшеницы в крестьянском хозяйстве Заволжья и Оренбургского края. Были здесь и чисто местные препятствия расширению пшеничных посевов: даже новые земли под пшеницей особенно быстро выпахивались («после 2-х или 3-х севов требует пшеница новой распашной земли») ⁸¹._ Итог был один — минимальные сравнительно с'товарными

потенциями посевы в крестьянском хозяйстве как озимой, так и яровой пшеницы.

Встречались, однако, и редкие исключения — в районах Суздальского и Владимирского опольев, очагов древних культурных зон плодородия. Так, в 21 вотчине Спасо-Евфимьева монастыря Суздальского у. в 1761 г. посевы пшеницы составляли 15% ярового поля, а во владимирских вотчинах монастыря (с. Мордош, Коврово, Торки и Новое) в том же году —27%. В конце XVIII в. посевные площади под пшеницей в Орловской губ., наиболее крупном районе ее производства, достигали всего 9,8% (493 99 дес.) ⁴⁴.

Пшеница была, таким образом, культурой, возделываемой прежде всего помещичьим хозяйством. Она имела максимально допустимый удельный вес в рамках трехпольного севооборота на огромных просторах Тульской, Орловской, Курской, Тамбовской, Пензенской* Симбирской, Воронежской и др. губ. Преимущество и здесь было за яровой пшеницей.

Среди остальных культур ярового клина необходимо упомянуть горох и гречу, также входивших почти всюду в непременный ассортимент культур крестьянского хозяйства. Посевные площади под ними достигали иногда 8% и 12% ярового поля. В крестьянском хозяйстве дорожили не только их ценнейшими качествами как продовольственных культур (греча из круп считалась лучшей и наиболее ценной), но и сравнительно нетрудоемкими процедурами их возделывания.

Наконец, обязательными для парового трехполья культурами были лен и конопля. Лен очень плохо рос на черноземе, конопля, наоборот, в Нечерноземье. Но будучи важнейшим элементом натурального крестьянского хозяйства, они, хотя и в минимальных размерах (до 2%)., сеялись в самых неблагоприятных зонах (правда, в Оренбургской губ. лен совсем не рос) . Остальные яровые культуры (полба, чечевица, репа, просо, бор — разновидность проса, мак и др.) сеялись лишь по тем или иным природно-климатическим зонам в размерах, значительно уступающих всем остальным культурам.

Живучесть трехпольного севооборота опиралась прежде всего на натуральный характер крестьянского хозяйства. В XVIII в., даже во второй его половине, в условиях довольно сильного проникновения товарно-денежных отношений в деревню, натуральный характер крестьянского хозяйства все же преобладал. При сравнительном многообразии ассортимента культур, возделываемых в крестьянском хозяйстве, вовлечение в орбиту товарно-денежных отношений производства одной-двух, редко трех культур, не могло повлиять решающим образом на натуральный характер хозяйства в целом. Крестьянину почти все необходимо было иметь свое. Такова специфика феодального хозяйства, такова специфика и взращенной этим хозяйством психологии крестьянина. Трехпольный севооборот был могучим фактором реальной действительности. Новые моменты в развитии агрикультуры с трудом пробивали себе дорогу.

Передовая агрономическая мысль XVIII столетия в лице одного из виднейших деятелей, А. Т. Болотова, уже к 60-м гг. четко осознавала известный анахронизм и консерватизм трехтюльного севооборота (впрочем, не только его, но и системы общинного землепользования и землеустройства). «Земли, которые крестьянин и на себя и на госпо^л4 Баранов М. А. Крестьяне монастырских вотчин накануне секуляризации. М., 1954. Рук. дисс., с. 95—98; ЦГАДА, ф. 273, on. 1, д. 19 068, л. 202—205.

дина своего пашет, лежат не вместе, но в разных местах и от дворов по большей части в дальнем расположении...» Сложное переплетение, дробность помещичьего землевладения и общинного землепользования и землеустройства создавали, в частности, ситуацию, когда «ни помещику, ни крестьянину всю землю свою унавозить никак невозможно, хотя б он и довольное количество навоза имел. Унавоживаются только придворныя земли или в близости лежащия десятины, а прочия всегда без всякого унавоживания оставляются и весьма худую пользу приносят»⁸². Консерватизм и архаизм трехполья и дробности полей А. Т. Болотов суммировал в коротком и емком определении «че-рездесятинщина» (что в XIX в. стало именоваться «чересполосицей»). «Черездесятинщина» была, по мнению А. Т. Болотова, основным препятствием «малою своею землею по своему хотенью пользоваться»⁸³.

Хотя жесткая определенность трехпольного севооборота паровой системы земледелия и в середине XVIII в. все еще имела в своей основе экономические реалии, в ее рамках в XVIII в. были возможны ограниченные, но весьма существенные сдвиги в развитии агрикультуры и агротехники. Разумеется, иного севооборота в рамках трехполья быть не могло, но выбор для той или иной культуры поля того или иного достоинства существовал вполне определенно. В 60-е гг.

XVIII в. лучшие загонки ярового поля в районах южнее Тулы и Рязани отводились под пшеницу и ячмень, которые выступали в черноземных районах своеобразными конкурентами. Овес как наиболее могучая по выносливости культура сеялся на худших и посредственных землях. Для льна и конопли, если это были товарные культуры, отводились лучшие земли. Просо в черноземных регионах сеялось преимущественно на новых землях. Наряду с обычным просом в Курской, Воронежской, Оренбургской и др. губ. был широко распространен так называемый «бор», или «дикуша». Эта разновидность, известная и в Европе, отличалась способностью давать урожай сам-20, сам-30 и более при самой примитивной обработке поля и даже вовсе без нее. В Оренбургском крае в XVIII в. в агрикультуре обычного проса сохранилась интересная и, видимо, очень древняя традиция: «чтоб родное (урожайное. — Л. М.) и доброе просо иметь, то некоторые мужики так скоро, как оно всход окажет, перепахивают его сохой, токмо... оную перепашку зделать в дождливую погоду». Перепаханные таким способом всходы давали в итоге обильный урожай (рекордный — сам-ЯО).

В ассортименте культур крестьянского хозяйства России были вместе с тем и такие, которые активно использовались в трехпольном севообороте с целью улучшения плодородия полей. Для черноземов России и отчасти для ее Центра — это гречиха, обладающая свойством очищать поля от сорняков, поскольку густая листва ветвистой гречи подавляла все вокруг. П. Рычков, обобщая наблюдения крестьянской практики, писал, что «та земля, на которой бывает греча по-сеена, хотя б она и плохая, по снятии ее бывает весьма мягкою и тучной, чего ради и сеют ее на старых десятинах нарочно, чтоб одобрить землю»⁸⁴. А. Т. Болотов также отмечал, что в .пределах Тульской провинции сеялась «гречиха на самой худой земле, что оставалась от посева овса» (который, в свою очередь, сеялся далеко не на лучших землях). В Калужской провинции греча обычно сеялась также не на очень удобренных землях⁸⁵. Общеизвестно, что гречиха, будучи отменным медоносом, опыляется почти исключительно пчелами. Вследствие этого огромные ее посевы там, где мало лугов, требуют специальной организации опыления. По Рязанской провинции мы имеем прямые данные о массовом разведении в XVIII в. пчел для опыления гречи. Здесь «почти у всякого мужика 'по нескольку ульев пчел есть». Главный мед был гречишный: «когда гречи недород, то и пчел по здешнему местоудовольствию получить не отчего»⁸⁶. Так, видимо, было и в других районах. Следовательно, в рамках консервативного трехполья культура возделывания гречи на громадных пространствах черноземного Центра России была на весьма высоком уровне, являясь вместе с тем довольно действенным средством повышения плодородия.

Посевы гороха также играли важную роль как средство восстановления плодородия. Русская земледельческая культура, видимо, чисто экспериментальным путем выявила эти особенности гороха — обогащать (как и др. бобовые) почвенный слой азотом. П. Рычков, опираясь на народную практику, писал, что «земля после гороху утучняется и бывает мягка». Больше того, на тучных землях горох «нежился» и бежал в плети, давая плохой урожай. А. Т. Болотов писал, что навоз для гороха просто вреден. Самое же интересное в наблюдениях Болотова заключается в том, что горох старались (за «вредностью») не сеять на одной и той же земле чаще одного раза в 6—10 лет⁸⁷. Таким образом, создавалась ситуация, когда в рамках трехполья «гороховый клин» «кочевал» по всем полям, способствуя восстановлению плодородия.

Столь целенаправленная практика использования ценнейших свойств гороха и гречи явственно проступает даже по самым скупым сведениям о распространенности культур. В частности, в Меленков-ском, Ковровском, Юрьев-Польском, Переяславском, Александровском у. Владимирской губ. преобладали посевы трех культур — ржи, овса и гороха. В Гороховецком и Муромском у. кроме ржи, овса и гороха чаще всего сеялась греча. В Суздальском, Киржачском и Покровском у. той же губернии кроме ржи, овса и гороха существенное место занимали посевы ячменя. В Вязниковском у. преобладали посевы ржи, овса, ячменя и гречи, а в Шуйском — ржи, ячменя, овса и гречи⁸⁸. Разумеется, ассортимент культур этих районов явно вынужден обстоятельствами: широкое распространение в яровых полях посевов гороха, а кое-где и гречи скорее всего — проявление усилии по поддержанию плодородия довольно тощих почв этого региона (исключая небольшие территории Владимирского, Юрьевского и Суздальского опольев).

В XVIII в. были уже весьма ощутимы пути развития культуры земледелия, связанные с модификацией парового трехполья. Одним из таких путей было качественное перерождение социально-экономической сущности ряда глубоко архаичных приемов земледелия, вторая жизнь которых была обусловлена серьезными изъянами жесткой и неподвижной модели парового трехполья. В этом 'перерождении факторы традиционной целесообразности агрикультуры натурального хозяйства обретали новую сущность факторов, порожденных стоимостным механизмом товарного производства.

Типичная архаика подсечного земледелия сохранилась в XVIII в. преимущественно в северных, изобильных лесом местностях⁸⁹, причем там, где земледелие не играло сколько-нибудь значительной роли. В частности, современники писали, что в южной части Олонецкой провинции в 60-х гг. XVIII в. «жители по большей части питаются купленным хлебом». Тем не менее подсечное земледелие местами там еще сохранялось и развивалось. Виды подсеки зависели от возраста леса. Десяти—двенадцатилетний лес с кустарником- давал после рубки и выжигания пашню со сравнительно коротким сроком использования и не очень высоким урожаем.. Рубка и выжигание «посредственно крупного или 50 лет стоявшего леса» давали пашню, на которой «в хорошие годы рожь в 20, а овес по два лета в 10, 12 и 15 крат» приносили урожай по сравнению с посеянным. Наконец, встречался тип лесной пашни, называемый «подстой». Для «подстоя» лет не сводили, ибо это был, как правило, двухсотлетний строевой бор. Он очищался от кустарников, а большие деревья оголялись от коры и засыхали. Земля же иногда вспахивалась, а иногда сев шел прямо по выжженной почве, на которой потом было «столько уголья, моху, хворосту и пеплу, сколько потребно к прикрытию семян. И так сеют хлеб на голую выжженную землю, и загребают семена граблями». Влаги на такой земле было достаточно от тени стоявших деревьев. Иногда при «подстое» деревья очерчивали, т. е. обрабатывали 'почву отрезом или чертежом. «На сей земле в хорошие годы обыкновенно родится рожь и овес по 2 лета сряду от 40 до 50 крат» по сравнению с посевом. Столь баснословная урожайность была обратно пропорциональна сроку использования такой пашни. Подсечное земледелие давало эффект лишь за счет одномоментного насыщения почвы пеплом и компонентами гниения хвороста, сучьев и т. п., сама же почва, наоборот, выгорая, становилась совершенно бесплодной. Это был крайне экстенсивный способ земледелия, сохранившийся в XVIII в. только в роли реликтового явления.

Уровень" агрикультурных знаний русского крестьянства XVIII в. был в целом уже таков, что земледелец Нечерноземья не гнался за одномоментным баснословным урожаем на лесном пепелище. Четко осознавался вред почвенному слою от бурного лесного пожара. Как правило, в XVIII в. лесные росчисти освобождались от стволов и крупных сучьев. В Кашинском у. Тверской губ., например, расчистка пашни из-под леса сопровождается практическим использованием всего леса, кроме прутьев и сучьев, которые сжигали на месте. Такая практика приводила к тому, что иногда первый урожай бывал самым скромным. Больше того, нередко, обработав пашню, первый год оставляли ее пустой. Но, «чем далее пашется, тем более урожай приносит». Срок действия таких росчистей с самой высокой урожайностью 4—5 лет как минимум, а при росте интенсивности обработки — S лет⁹⁰. В Кашинском у. однократная вспашка и боронование росчистей бывали лишь в первые два года, «но для посева третьего хлеба

пашня двоится»⁹¹.

Именно здесь, на лесных росчистях, зарождалась новая для Нечерноземья плодосменная система земледелия с чередованием яровых,, а иногда и озимых культур. В Калязинском у. в первый год сеяли овес. Во многих районах Нечерноземья в первый год сеяли лен, на второй — ячмень и овес, потом шла озимь, т. е. летом землю «парили». Очень важную роль для восстановления плодородия таких земель играли посевы репы⁹². Такая система уже в XVIII в. получила в народе свое название — «обороты», что почти не отличается от позднейшего «севооборота» — термина агрономической науки.

При первых признаках «выпашки» земли, т. е. падения урожайности, землю вновь запускали лод лес. В Олонецкой провинции была практика осушения заболоченных земель. Они непрерывно использовались десять лет подряд, после чего временно' запускались под сенокос. Росчисти после 8—10 лет активного и непрерывного севооборота включались в дальнейшем в трехпольный севооборот, т. е. становились полевыми землями. В том же Кашинском у. при первых признаках выпашки росчисть часто начинали удобрять, т. е. включали ее в число регулярных пашен⁹³. Таким образом, традиционная практика краткосрочных росчистей была заменена качественно иными методами земледелия, представлявшими собой в зародыше систему плодосмена. Часто этот процесс сливается с общей тенденцией увеличения пашенных угодий, обусловленной ростом народонаселения.

Важнейшим изъяном модели парового трехполья в эпоху позднего феодализма являлось постоянное снижение плодородия регулярных пашен. Так называемая выпаханность почвы была буквально бичом для русского крестьянина. Зародившаяся в XVIII в. русская агрономическая наука видела в этом главную и чуть ли не единственную беду сельского хозяйства. Кратковременный пар лишь замедлял темпы потери плодородия, но не ликвидировал ее. «Как бы земля ни хороша была, — писал П. Рычков, — однако через десять, двадцать, а инде через 30 лет и более выпахиваясь, лишается растительной своей силы»⁹⁴.

В условиях феодализма сама система земледелия представляла весьма малые возможности для добавочных вложений в землю труда и материальных затрат на ведение производства. Об этом писал

В. И. Ленин: «Возьмем за данное: трехполье, посевы традиционных зерновых хлебов, навозное скотоводство, отсутствие улучшенных лугов и усовершенствованных орудий. Очевидно, что при условии неизменности этих данных пределы добавочных вложений труда и капитала в землю крайне узки»⁹⁵. В сельскохозяйственной практике

XVIII в. чаще всего эти вложения просто отсутствовали.

Уже во второй половине века наблюдается острая нехватка навозного удобрения. Это связано прежде всего с вовлечением в пахотный массив всевозрастающего числа земель малоплодородных или вовсе «худых», требовавших повышенных норм удобрения. Вместе с тем, как показывают отдельные исследования, около 60% земель, удобряемых навозом, получало его в половину меньше нормы⁹⁶. Многие земли удобрялись нерегулярно⁹⁷. А. Т. Болотов уже в 60-х г.

XVIII в. писал о Каширском у., что там обычно «большая половина земель ненавозных», а навозные удобряются в 9-й и 12-й год. В связи с тем что удобрялись далеко не все пахотные земли, в XVIII в. фигурировала весьма характерная классификация пахотных земель: «навозные, добрые, средние и худые»⁹⁸. К такому положению приспосабливали и высев культур. Например, овес, греча сеялись на мало или вовсе неудобряемых землях, на землях худых и «средственных».

Выпаханные земли, как правило, в конце концов забрасывались, .но взамен их в пахотный массив включались новоросчистные земли. Упоминания о них в XVIII в. постоянны и повсеместны. В Галицкой провинции «для расчищения поль и лугов довольно рубят лес и кустарник; оный выжигают и сеют пшеницу, где весьма изрядно родится». Во Владимирском ополье, там, где были лесные территории, «выжигают леса и кустарники для расчищения полей»⁹⁹. Такие сведения постоянно фигурируют в материалах по Новгородской, Смоленской, Московской, Ярославской, Костромской, Вологодской, Тверской, Нижегородской, Вятской, Тамбовской, Рязанской, Калужской и др. губ.

Важнейшую часть их составляют прежде всего так называемые дальние поля, иногда фигурирующие как «запольные земли» трехпольного севооборота. В Калужской провинции к ним относилась, в частности, такая земля, «которая от» поль отделена и навоз на нее возить далеко, и пашется без одобрения столько лет, доколе в силах производить хлебные произрастания. А когда урожай на ней начнет становится худ, тогда оной земли дают отдыхать до тех пор, покуда на оной вырастет небольшой лес или кустарник... Потом опять оную распахивают и почитают ее за новую землю»¹⁰⁰. Такие земли были даже в помещичьем секторе феодального хозяйства. В конце концов они запускались, хотя по статусу, своему числились пашней. В итоге этих большей частью стихийных, но тем не менее постоянных процессов запуска одних и освоения других пашенных массивов в общей совокупности пашенных угодий существовал постоянный резерв пустующих земель в виде залежей, перелогов, незасеянных внеочередных паров и т. п. Следовательно, объективно, т.е. вне четко осознанной культурной традиции, трехпольная система земледелия сочеталась с периодическим обновлением той или иной части общего массива полевых земель¹⁰¹. Иначе говоря, в XVIII в., как и в более раннюю эпоху, паровая система земледелия с трехпольным севооборотом далеко не всюду была классической, т. е. замкнутой и целиком автономной, системой. На огромных просторах России она существовала во многом за счет постоянного обновления части полевых земель из. резервов пашенных угодий. Лишь со второй половины XVIII в. эти. резервы, дававшие серьезный импульс сохранению и повышению плодородия полевых земель, начинают исчезать. В итоге это приводит к абсолютному господству классической замкнутой системы парового-трехполья, которая при отсутствии должных вложений труда и капитала ведет в конечном счете к падению плодородия земли. Вот так, например, выглядел этот процесс изменения в соотношении площади: пашенных угодий и посевных площадей по Тульской губ. 1788— 1859 гг.¹⁰².

Таблица 1

Годы Посевная площадь (тыс. дес.) Процент от общей площади пахотных угодий 1788 894 46,7 1821 1451 76,9 1847 1972 98,1 1859 1983 99,2

Из данных таблицы вполне очевидно, что даже к концу XVIII в., пашенные угодья постоянно использовались едва наполовину и лишь, в 50-е гг. XIX в. посевы стали занимать всю пашню.

Вполне естественно, что процесс систематического, хотя в значительной мере стихийного, обновления части земель парового трехполья нельзя считать доказательством существования архаических' пережитков переложной системы. При перелоге обязательно соотношение регулярной пашни с залежью как 1: 5, но такого соотношения нигде в XVIII в. уже не было. Залежь или перелог составляли здесь; от 20% до 50% регулярной пашни. Больше того, после 4—5-летнего' или 10—12-летнего отдыха переложные земли вводились в орбиту парового трехполья, а это принципиальное отличие от перелога.

Агрономическая мысль XVIII ст. пыталась обобщить практичен скйй народный опыт, предлагая так называемую 4-польную и; 7-польную системы разделения полей. В основе их было восстановление плодородия путем продления отдыха. А. Т. Болотов пйсал: «Полугодовой пар, а особливо мало скотом унавоженный, мало пользы приносит, но чтоб также мало пользы происходило от трехлетнего перелога, того, ка-¹ жется'мне, никоим образом утвердить неможно»¹⁰³. В дальнейшем предложенные в XVIII в. системы были модернизированы травосеянием.

В черноземной полосе к нарушению трехпольного севооборота, к периодическому обновлению пахотных угодий толкало бессилие крестьянина в борьбе с сорняками. Буйное плодородие чернозема и неэффективность древней традиции агрикультуры приводили' к тому, что поля трехпольного, севооборота весьма скоро погибали от сорняков. В конце XVIII в. современники отмечали, что «чернозем, лучшая почва... прино⁶⁵ Крутиков В, И. Об изменении размера, наделов помещичьих крестьян в 1-й’ пол.

XIX в. — Ежегодник по аграрной .истории Восточной Европы, 1969 г. Киев, 1979, с. 158—165.

сит с хлебом пополам дикую траву»¹⁰⁴. Однолетний пар служил традиционным средством повышения плодородия и здесь, но функция его была вместе с тем иной. Как 'правило, это было так называемое «толоч-ное поле». «Толока» — специфический и для этой зоны весьма эффективный способ борьбы с сорняками. На поле иногда на 10—15 дней, а чаще на весь период «пара» выгоняли скот, который выедал и выбивал копытами ненужную растительность. Толока — повсеместный прием агротехники черноземья и степных районов¹⁰⁵. Там же, где скотоводство было развито слабее, применялось выжигание полей: «часто, случается, когда вся степь весною походит как бы на великое огненное море». Сгорание верхнего слоя почвы в тучных черноземах приносило даже пользу, так как несколько умеряло бурное плодородие земли и сохраняло хлеб от полегания. Главное же состояло в очищении почвы от сорняков. Во многих районах Тамбовской губ. стерню из-под озимых специально жгли под посевы овса, ячменя, мака, гороха и проса ¹⁰⁶.

Помимо этого существовала и широкая практика запуска выпаханных (засоренных) полей на три, «а излиществом (т. е. в слишком благоприятных условиях. — Л. М.) — на четыре года». Постоянному введению в оборот новых земель способствовало и еще одно обстоятельство — потребность в хороших сенокосах, которые бывали лишь на землях, запущенных из-под пашни¹⁰⁷.

Таким образом, внутренние противоречия парового трехполья, его изъяны приводили к постоянной практике расчистки и распашки новых земель. В одном из самых интересных экономо-географических очерков

о России XVIII столетия, помещенном в известном Словаре Аф. Щека-това, классификация пашенных земель дана с учетом именно этого обстоятельства: «Земля обыкновенно, а особливо в губерниях, лежащих в окружностях Москвы, делится иногда на четыре поля, т. е. на новину, озимь, яровые и перелог». Точно такую же классификацию мы находим и в более раннем источнике — путешествии Ивана Лепехина 1.768— 1769 гг.: крестьяне «разделяют пашню на четыре рода, из которых первой называется новиною, другой — яровою, третий — озимовою, а четвертый— паром»¹⁰⁸.

«Новина» была в итоге временной возможностью выйти из-под зависимости трехпольного севооборота и увеличить посев наиболее выгодных с точки зрения рынка культур. «Обыкновенно на нови сеяные хлеба» были лучшими¹⁰⁹. В Орловской губ. это была пшеница, урожай которой достигал сам-10—12 ¹¹⁰. В черноземных районах Тульской губ. это были мак и просо (в инструкции А. Шестакову предписывалось занимать «по 9 дес. каждый год из лугов под мак и под просо»); в Курской на новине сажали арбузы, пшеницу, просо; в нечерноземной полосе новину отводили большей частью под лен¹¹¹. Практиковалось это и в издавна славящейся льнами Псковской губ. Причем на новине сначала «взрезывали... луг разами и давали недели 2 на солнце выгореть, потом заборанивались опрокинутыя дернины бороною и не делая более ничего, тотчас так по дернине и сеелось, а потом заборанивалось в другой раз». Лен на новине считался лучшим⁷⁵.

Борьба с сорняками и стремление сохранить «зимнюю сырость» для весенних всходов яровых культур привели к широчайшему распространению в черноземье зяблевой вспашки. В Острогожской провинции в середине века обычно «с половины сентября принимались за пахоту, заготовляли на вешнее время в другой год к посеву ярового хлеба ниву. Даже до тех пор, пока усилятся морозы»⁷⁶, т. е. до ноября включительно. Зяблевая вспашка, безусловно, содействовала вымерзанию корней многих сорняков. Весной же большую часть яровых хлебов (яровую пшеницу, пшеницу-арнаутку или «горновку», овес, яровую рожь, ячмень, коноплю и др.) сеяли уже по вспаханному осенью полю и заборанивали семена, дабы всходы появились как можно раньше. От такой практики иногда страдали лиш.ь посевы ячменя, всходы которого угнетались весенними заморозками и отставали в росте от сорняков, которые потом, в свою очередь, угнетали его, засоряя поля. Возможно, что именно по этой причине сроки сева яровых не были слишком ранними. Весной же пахали землю лишь под просо и гречиху, которые боялись весенних утренников и сеялись позднее других культур.

Чрезвычайно ранняя зяблевая вспашка и раннее созревание основных яровых культур повлекли за собой другое важное изменение в классическом паровом трехполье. Озимые культуры в этой зоне сеяли после яровых на яровом же поле, а паровое поле, наоборот, стало засеваться не озимыми, а яровыми и притом лишь следующей весной. Именно такая практика отражается в не вполне ясном на первый взгляд описании севооборота в Острогожской провинции: «в озимо-вом поле, где бывает рожь, сеются и другие скороспеющие хлебы, то есть яровая рожь, пшеница, ячмень, овес, и горох, а в яровом — кроме озимой ржи весь вышеписанный хлеб, к тому ж просо, греча, конопля, лен»⁷⁷. Иначе говоря, традиционно считавшееся озимым паровое поле шло под «скороспеющие» яровые хлеба. И наоборот, в поле, традиционно считающемся яровым, сеялась озимая рожь. Вместе с тем современник отмечает, что этот кардинально иной севооборот существовал в крае наряду с традиционным.

Столь сильная модернизация парового трехполья была, видимо, итогом длительного приспособления к специфике природно-климатических условий степного черноземья, где колоссальное плодородие сочеталось со знойно-жарким, большей частью засушливым летом. В этих условиях выносливая озимая рожь успешно боролась с сорняками и использовала «зимнюю сырость», будучи посеена не на «толоч-ном поле», а сразу после яровых. Главный же упор в агротехнике делался на подготовке земли для яровых.

В XVIII в. осваивались устойчивые к зною сорта, в частности пшеница-арнаутка (по-российски ее звали «горновка»), любившая сухую и теплую почву. В округе Таганрога и Мариуполя в придонских степях получали сказочные урожаи пшеницы: «тридцатикратные и дахозяйство России во второй половине XVIII в. М., 1957, с. 347; Лепехин И. И.

Указ. соч., с. 63.

⁷⁵ Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 212.

⁷⁶ Труды ВЭО, 1768, ч. VIII, с. 182.

⁷⁷ Там же, с. 165.

же сороковые пшеничные жатвы в сих странах не суть редкость». Правда, речь идет о «новине» в первые 4—5 лет «на одном поле без унавоживания»¹¹². Вскоре поле запускалось на 3—4 года для получения в итоге наиболее чистой «нововзрезанной пашни». Постоянный запуск земель в залежь и распашка их создавали «оборот», так ска-зать, параллельный паровому трехполью, хотя проявлялся он лишь частично, поскольку и эти земли подвергались периодической «толоке». Однако подобная практика, во-первых, создавала резкие диспропорции в величине озимого, ярового и «толочного» полей, во-вторых, приводила, в сущности, к «пестрополью».

Парадокс заключается в том, что залежная система земледелия и «пестрополье» более чутко, чем классическое трехполье, реагировали на запросы рынка. Именно на них наиболее успешно воздействовали стоимостные факторы товарного производства, удельный вес тех или иных культур во второй половине XVIII в. в значительной мере был обусловлен не только потребностями крестьянского хозяйства, но и запросами рынка. Типичным примером здесь могут быть данные о площадях под отдельными культурами в двух уездах Курской губ. (80-е гг. XVIII в.). Так, в Корочанском у. озимые составляли около 40%, а яровые — около 60% всего посева. Резко выделялись огромным удельном весом во всем посеве пщеница (14%), греча (14%) и конопля (7%). По другому уезду, Щигровскому, картина несколько иная. Здесь посевы пшеницы составляли всего около 3%, но посевы гречи были еще более огромными (около 31%). Также велики и посевы овса (около 26%), а рожь составляла около 36% всех посевов. Если по Ко-рочанскому у. площадь ржи взять за единицу (иначе говоря, величину обычного ярового клина при трехполье), то пшеница составит 1/2, греча — 1/2, овес — 1/2, ячмень — 1/5, горох — 1/5, просо — 1/5, конопля — 1/3 и только лен — 1/Ю¹¹³. Иначе говоря, под яровыми, коноплей и льном было 2,4 единицы собственного ярового клина (если размер ярового поля считать традиционно равным ржаному полю). Сходные аномалии классического трехполья наблюдаются к концу века и в более северных районах. По ведомости 1797 г. в Брянском округе (уезде) Орловской губ. ржаное озимое поле составило 80,6% посевной площади, а все яровые — 19,4%; в Ливенском у. той же губернии ржаное поле тогда же составило 61% посевной площади и т. д.¹¹⁴

Такого рода процессы приводили к зарождению и бытованию «оборотов» сева, когда постепенно прояснялись оптимальные предшественники для тех или иных культур. В частности, для этой зоны в целом характерно, 'что ячмень сеют после пшеницы, после ячменя— овес, после овса — гречу и только после гречи — озимую рожь. Напомним, что часто при севе озимой ржи после яровых, особенно гречи, пашню не пахали, сеяли по стерне и только потом запахивали семена, получая при этом «изрядный урожай»¹¹⁵.

Другая возможность вырваться из рамок парового трехполья предоставлялась в том случае, если ту или иную культуру можно было выключить из севооборота. Народная агропрактика издавна выделила такую культуру. Это была конопля, способная при соответствующих условиях расти на одном и том же поле многие годы подряд. Это свойство конопли особенно активно использовалось во второй половине

XVIII в., когда получила бурное развитие парусно-полотняная промышленность. В районах, где были наиболее благоприятные условия для конопли (главным образом, северо-запад Курской, северная половина Орловской, почти вся Калужская губ. и др.), поля, ближайшие к селениям, а иногда и часть усадебной земли, отводились под конопляники.

Наконец, был еще один путь избежать узких рамок трехполья — это полный отказ от него. Однако в XVIII в. это случалось крайне редко, так как для этого необходимы были особо благоприятные условия. Речь идет о селениях, расположенных в непосредственной близости к крупным промышленным центрам, в первую очередь к Москве. «Поселяне, и особливо живущие по близости Москвы упражняются в сажа-нии огородных овощей,., так что во многих селениях почти все поля обращены в огороды»¹¹⁶. Во второй половине XVIII в. специализация г. Боровска и Вереи на производстве лука и чеснока захватила и пригородные селения. Наконец, огородническая специализация Ростова, Петровска и специфические условия вокруг озера Неро способствовали появлению в кони.е XVIII — начале XIX в. поселений, специализирующихся на огородных культурах. Разумеется, подобных районов в ту эпоху было очень мало и их роль была ничтожна. Можно указать еще один пример отказа от трехпольного севооборота. Это район вокруг г. Мологи, где сильные разливы Волги и ее притоков привели к специализации селений лишь на яровых культурах¹¹⁷. Наконец, встречались и случаи отклонения от парового трехполья с тенденцией к многополью. Мы имеем в виду применение в некоторых районах (например, Дмитровский у.) нечто вроде занятого пара, посев в паровом поле репы. Это давало крестьянам возможность вносить под репу гораздо больше удобрений, чем под озимые хлеба, и тем самым достигать более высокого общего плодородия земли. В Переяславль-Залесской провинции загонки под репу пахали в июне, потом 2 недели парили, потом вносили в почву навоз, пахали второй раз, сеяли репу (семена, смешанные с песком) и боронили¹¹⁸. В Гжельской, Гмелинской, Гвоз-динской и других волостях Бронницкого у. Московской губ. в помещичьих селениях систематически сеяли репу 1«на полях и на задворках», т. е. дальних полях, а после того «на репищах сеют овес и лен». В Калужской провинции в 60-х гг. XVIII в. «репу сеяли по большей части в полях между хлебом»¹¹⁹. Иначе говоря, здесь было тоже нечто вроде занятого пара. Регулярно сеяли репу и в Оренбургском Заволжье. В Тверской губ. репу сеяли по «лядам», т. е. росчистям. Причем, поскольку довольно часто росчисти в первый год не засевались, то репище также играло здесь роль занятого пара. 11апример, в Бежецком у. в первый год сеялась репа, на второй — ячмень, па третий — озимая рожь и т. д.¹²⁰

Таковы были в общих чертах довольно разнообразные агрикультурные и агротехнические явления, влекущие за собой постепенное разрушение системы парового земледелия с трехпольным севооборотом. Эти процессы былц характернейшим явлением русской земледельческой культуры именно в XVIII в., особенно его второй половины. В них отразился переломный характер эпохи, когда различные модификации индивидуального опыта, обретая социальную опору в общностях разного масштаба и уровня, выступали в форме так называемых местных особенностей. Однако их социально-экономическая суть как проявлений аграрной культуры была связана не со старым традиционализмом, а с новыми факторами развития товарного производства.

Вместе с тем этот процесс был сложнейшим: новое наслаивалось на старое и, наоборот, старое, традиционалистическое, служило новому.

3. Земледельческие орудия и обработка почвы

Важнейшим элементом традиционной культуры земледелия были почвообрабатывающие орудия.

Основным земледельческим орудием была в XVIII в., как и ранее, соха. Она имела традиционную, проверенную веками форму. Подавляющее большинство сох имело в XVIII в. отвальное устройство в виде перекладной («переметной») полицы (в XVIII в. ее называли палй-цей) для более экономного маневрирования в конце загонки у межи. Закончив борозду и развернув соху на 180°, крестьянин переменял отвал палицы с правого положения на левое, благодаря чему мог, не тратя время на заезды, начать прокладывать следующую борозду непосредственно рядом с только что сделанной. Общий вид великорусской сохи 50—60-х гг. XVIII в. зафиксирован в рисунке А. Т. Болотовым (см. рис. на с.65)⁸⁷, а описание ее устройства в 1758 г. дал П. Рыч-

Сельскохозяйственные орудия: 1. Борона, 2. Соха с полицеи, 3. Сошники, 4. Коса, 5. Коса с крюком, 6. Грабли

ков: «Состоит она, во-первых, из розсохи, для которой приискивают удобное дерево и выделывают из ней две развилины, на коих два сошника насаживаются. На оглобли вырывают от корени крючья из осинового дерева, а в них вдалбливается неширокая доска, в кою вкла87 Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 129, табл. IV.

3 Очерки русской культуры XVIII века

дывается вышеозначенная розсоха верхним концом и утверждается в оглобленные крючья палкою, что называется валек_в От сего валька вперед, разстоянием на аршин вдалбливается (между оглоблями. — Л. М.). палка длиною в арш;ин же, и называется поперешником. А к нему привязывают розсоху веревкою, кою именуют подвой, и утверждают по обе стороны (т. е. натягивают. — Л. М.) короткими палками* кои называют кляпы (кляп протыкает одну из веревок, и вращением кляпа ее свивают и натягивают, что вместе с тем сокращает веревку в длине; крепится кляп зацепом за другую половину веревки. — Л. М.) В подвой вкладывают брусок длиной вершков в пять и называется он кобылкой, на которую кладется железная палица, коя во время пашни прикладывается к обоим сошникам (попеременно. — Л. М.) к валит вспаханную сошниками землю на одну сторону, чего ради и перекладывают ее на обе стороны. Лошадь в соху запрягают без дуги, на задевают гужами в оглобленные концы и кладут на нее (т. е. лошадь — Л_ш М.) седелку с поперешником»¹²¹. Вращая кляпы вокруг подвоя и закрепляя их, земледелец поднимает или опускает нижнюю часть рассохи и меняет тем самым угол наклона сошников. Таким образом, легко менялась глубина вспашки, что было особенно важным в нечерноземных районах, где часто толщина почвенного слоя резко колебалась, даже в пределах одного участка пашни. Сошники могли быть без перьев и с перьями, представляющими зародыш лемеха. Перья увеличивали шдрину пласта поднимаемой земли. Поскольку у сохи не было опорной «пяты», то крестьянин мог пахать сохой с наклоном вправо,, когда пласт земли необходимо было круче отвалить в сторону. Крутизна положения железной полицы (иногда она была и деревянная)-способствовала не только отвалу почвы в сторону, но и рыхлению почвы, что было принципиально важным, так как могло освобождать иногда даже от вторичной вспашки и боронования сравнительно мягких грунтов. Сошники проделывали углубленную борозду, которая хотя при следующей загонке заваливалась почвой, но тем не менее служила своеобразным дренажом. В условиях перенасыщения влагой полей во многих районах России это было очень ценно.

Но, пожалуй, наиболее важным достоинством сохи была ее легкость — она весила около одного пуда. Это давало возможность крестьянину работать (особенно весной) даже на слабосильной лошади.

Разумеется, соха имела и недочеты. Известный русский агроном И. Комов писал, в частности, что соха «тем недостаточна, что излишне шатка и чрезмерно короткие рукоятки имеет, отчего владеть ею столь удручительно, что трудно сказать, лошади ли, которая ее тянет, или человеку, который правит, ходить с нею труднее»¹²². Однако эти неудобства были вполне преодолимы так же, как преодолимыми были и функциональные недостатки сохи. Мелкая вспашка сохой (от 0,5 до

1 вершка) компенсировалась «двоением», а иногда и «троением», т. е. двукратной и трехкратной вспашкой. «Двоение» давало дополнительное заглубление в нетронутый .слой почвы лишь на 30—40%. Видимо, тот же эффект был и от «троения». Широко применялась и углубляющая борозду вспашка «след в след»¹²³. Общая глубина вспашки чаще всего-определялась толщиной плодородного слоя земли, т. е. собственно почвы. Древнейшая традиция запрещала выворачивать подпочвенный слой

(глину, песок и т. п.). Конечная глубина вспашки (при двоении и троении) колебалась от 2 до 4 вершков, т. е. от 9 до 18 см⁹¹. Для того чтобы достичь такой глубины, нужна была многократная вспашка и вспашка «след в след».

Разумеется, разные типы пахотных орудий были способны входить в землю на разную глубину. Собственно соха пахала мелко. В Пере-яславль-Залесской провинции она, как правило, врезалась в землю «в полвершка с небольшим», косуля — в полтора, а плуг «землю прорезывает глубиною в 2 вершка и более». Так, вероятно, было в большинстве нечерноземных районов. По наблюдениям И. Лепехина, соха «не глубже как с небольшим на вершок прорезывает землю»⁹². В редких случаях глубина вспашки была большей во Владимирском ополье, где соха проникала в конечном счете на'четверть аршина — 18 см. В Пере-яславль-Рязанской провинции «во время пахания опускают соху в землю вершка на три». В Калужской провинции двулемешными сохами «в землю не более впускают как на 2 верщка, а в мягкой земле и на

3 вершка»⁹³, но, видимо, двулемешные калужские и рязанские сохи — это косуля.

Что же касается борьбы с сорняками, то, по убеждению Лепехина, при повторной запашке «соха столько же... искоренять может, как и глубоко проникающее пахотное орудие». Соха была незаменима на песчано-каменистых почвах, так как пропускала меж сошников мелкие камешки. Достоинства этого орудия были проверены народной практикой и на лесных росчистях, так как она легко преодолевала корневища и т. п.

Простота конструкции, дещевизна сохи делали ее доступной даже бедному крестьянину. Там, где не было суглинка, тяжелых глинистых и иловатых почв, соха не знала конкуренции. На песчаных и супесчаных, серых с супесью почвах Новгородской, Вологодской, Тверской, Ярославской, Владимирской, Костромской, Московской, Рязанской, Нижегородской и ряда иных губерний соха вполне себя оправдывала. Залежь черноземного региона соха вряд ли одолевала, но выручало плодородие почвы, выдерживавшее самое поверхностное рыхление. На старопаханных почвах соха была выгоднее плуга. Недаром она быстро проникала в XVIII в. и в черноземные Орловскую, Тамбовскую, Курскую, Воронежскую губ.⁹⁴ На Урале соха стала конкурентом сабана, который был несколько л.егче украинского плуга, но требовал тяги как минимум 4 лошадей⁹⁵. Преимущественно соху употребляло русское население Ставропольской, Уфимской и Йсецкой провинций, где ею достигалась глубина пахоты до 4 вершков (вероятнее всего, также путем многократной перепашки)⁹⁶. Автор интереснейшего топографического описания Черниговской губ. Аф. Шафонский ратовал за внедрение сохи в земледелие этого края⁹⁷. Даже на тяжелых почвах сохи

⁵¹ Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 106; 1774, ч. XXVI, с. 19; 1768, ч. X, с. 82; 1767, ч. VII, с. 56, 144—148; Генеральное соображение по Тверской губернии.., с. 5.

*² Лепехин И. Указ. соч., с. 66.

⁹³ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 56, 139; 1769, ч. XI, с. 92, ч. XII, с. 101.

^w Лященко П. И. Крепостное сельское хозяйство России в XVIII в. — Истори

ческие записки, т. 15, 1945, с. 110, 111.

*⁵ Мартынов М. Н. Земледелие на Урале во 2-й половине XVIII в. — В кн.: Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства. Сб. VI. М., 1965, с. 103—104.

⁹⁶ Рычков П. Письмо о земледельстве.., ч. I, с. 419.

‘⁹⁷ Черниговского наместничества топографическое описание.., сочиненное Аф. Ша-фонским...

применялись при второй и третьей перепашке. В этом случае они выступали в той же роли, как и позднейшие сохи-черкушки. Так, во владении Спасо-Евфимьева монастыря с. Светниково Владимирского у. пар поднимали плугами, запряженными 2 лошадьми, а вторичную вспашку под посев озими производили уже сохами.

Таким образом, соха со всеми ее недостатками была оптимальным: вариантом пашенного орудия, поскольку обладала широким агротехническим диапазоном, была экономически доступна широким хмассам непосредственных производителей и в целом отвечала производственным запросам и возможностям крестьянского хозяйства.

В XVIII в. произошел и существенный сдвиг в развитии пахотных орудий в виде массового распространения косули — орудия плужного типа. Резкое расширение пашенных угодий за счет «посредственных» земель (как правило, это были тяжелые глинистые и иловатые грунты), увеличения лесных ро.счистей повыщали нужду в более мощном пахотном орудии. Косуля в Европейской России употреблялась там, где соха была бессильна перед твердостью грунта. Постепенно утверждается практика, когда сохой «пашут только старую пашню, а дербу„ или новую пашню, дерут косулями, которая от сохи тем разнится, что глубже идет в землю и дерет вершка на полтора глубиною»¹²⁴.

Об устройстве косули можно судить по одному из ее изображений 60-х гг. XVIII в. (см. рис. на с. 69) ". Главное отличие косули от сохи состоит в том, что вместо одного из сошников (левого) устроен отрез,, который выдвинут несколько вперед. Стойка косули уже не раздвоена, т. е. не имеет вида россохи, а делается из плотного бруса. Правый сошник сделан теперь уже так, что в нем слиты воедино собственно сошник, отвал и лемех. Таким образом, косуля стала отвальным орудием. В переяславской косуле, как видно из рисунка, стойка косули была «вдолблена» в валек, а нижняя половина ее крепилась к оглоблям, вероятно, не веревочным подвоем, а гнутыми жердями, концы которых опирались на два «поперешника». Российская косуля весила около 2 пудов. В нее обычно запрягалась одна лошадь, идущая по борозде,, «чего ради правая оглобля делается у нее кривой, чтоб лошаде бороздой ходить было свободнее» ¹⁰°.

Разновидности этой косули имели, как правило, местные названия но они кардинально друг от друга не отличались. Известна, например, ярославская косуля. Краткое описание косули аналогичного типа дал И. Комов, считавший, что он характерен для Переяславль-Рязанской провинции. Он называет ее косулей «об одном лемехе с полицею, несколько круто поставленными для отвала земли»¹²⁵. Несомненно, что у этой косули также был отрез, или резец. По данным М. Л. Баранова, в середине XVIII в. косули с одним лемехом и отрезом были у крестьян Владимирской губ., в частности во владениях Спасо-Евфимь-ева монастыря (с. Мордош;). По наблюдениям этого автора, косули у крестьян появляются здесь примерно с 40-х гг. XVIII в. Правда, иногда отрез косули был железным, а иногда имел железный наконечник и даже костяной. Косули в этом районе пахали очень глубоко — па четверть аршина с небольшим (около 20 см) ¹²⁶.

Сельскохозяйственные орудия: 1. Плуг, 2. Соха, 3. Косуля, 4. Борона

В сущности, косуля объединила и улучшила функции двух древнейших орудий — сохи и отреза, или чертежа (резца). В XVIII в. в некоторых районах, например в Псковской, Новгородской, Тверской губ., еще сохранялась в чистом виде комбинация работы этих орудий. Кроме того, отрезы, вероятно, были в практике в Бежецком, Краснохолмском, Старицком уездах и других. Отрезом делали первую обработку лесных росчистей: «сперва отрезом, а после сохами и несколько поборонив, сеют овес» (Каляз'инский у.) ¹²⁷. Таким образом, принцип целесообразности, мотивированный во многом спецификой природно-климатических условий и, в частности, широкой практикой ежегодных расчисток леса в подавляющем большинстве уездов (исключением, возможно, были Тверской и Кашинский у.), сохранил своеобразную комбинацию почвообрабатывающих орудий, внешне выглядящую архаично. Существование отреза как особого орудия, видимо, оправдывалось еще и потому, что последующая обработка выжженной лесной земли, часто изобилующей щебнем и мелкими камнями, могла быть сделана только сохой. Так, видимо, было во многих районах севера. Больше того, в XVIII в., в частности в Вышневолоцком у., сохранилась соха без полицы (возможно, позднейшая соха-цапулька): «На вновь выженных местах обрабатывают оную (землю. — Л. М.) обыкновенную ж сохою, но без полицы. Сие называется цапать» ¹²⁸. О «коловых» (в отличие от перовых) сохах на работах такого же типа сообщает Лаксман, встречались в практике и односошные и трехральные сохи ¹²⁹.

Помимо однолемешной косули, т. е. косули в ее наиболее совершенной форме, преимущественно в окраинных районах был распространен тип орудия, которое позднее в XIX в. получило название «сохи с брылой». Это, видимо, самая начальная стадия объединения функций сохи и отреза, получившая свое завершение в косуле. К этому классу относятся многие разновидности так называемых «сох-односторо-нок». У «сохи с брылой» оба сошника были расположены, видимо, очень полого, но перо левого сошника загнуто вертикально вверх (собственно «брыла»), поэтому стало возможным отрезать слева пласт земли. Правый же сошник мог подрезать пласт снизу. Правый лемех и, видимо, переметная полица отваливали взрезанный пласт земли. Описание этого орудия в 1758 г. дал П. Рычков, называвший его косулей¹³⁰. И. А. Гильденштедт описал этот тип орудия в дневниках путешествий по Украине в 1768 г., назвав его «нежинской сохой». Можно уверенно говорить, что именно «соха с брылой» под названием «двулемешной косули» была описана И. Комовым. Разумеется, как и все ученые-агрономы XVIII в., Комов дал весьма критичное описание этого орудия. «Что же касается до косули о двух лемешах, какие у нас в некоторых областях употребляются, она есть и для людей и для лошадей трудное и для глинистой земли вредное орудие, потому что землю в широкие глыбы режет и оныя не скоро отваливает, но загребает с собою для того что полица не довольно назад отогнута, но торчит из за-сошников почти прямоугольно»¹³¹. Двулемешное орудие могло отрезать широкую глыбу и в конечном счете отваливать только при наличии резца или отреза. Но поскольку Комов все-таки толкует о левом сошнике-лемехе, то, скорее всего, именно этот сошник-лемех был загнут вверх или повернут вертикально и отрезал «широкую глыбу». Разумеется, двулемешная косуля хотя уже и отрезала сбоку и снизу пласт земли, но сохранила еще рыхлящую функцию сохи. Такие сохи-косули были все-таки удобными в работе, обладали сравнительной легкостью и маневренностью. Различные модификации такого типа примитивных косуль в XVIII в. распространялись в заметных масштабах там, где еще не было собственно косуль (Оренбургская, Пермская, Уфимская, возможно Вятская, губ.).

Распространение усовершенствованных косуль в XVIII в. было внушительным прогрессом в обработке почвы. Это орудие было способно поднимать новину, пахать тяжелые почвы на двойной конной тяге в Ярославской и Владимирской губ., отваливать пласты вдвое шире, чем захват сохи. Косуля на тяжелых глинистых почвах проникала в глубину до 1,5 вершков и более радикально боролась с сорняками. Вместе с тем ею пахали в большинстве случаев одной лошадью, она была приспособлена к быстрому изменению глубины вспашки и не выворачивала подслой плодородной почвы.

В русском земледелии в XVIII в. заметная и важная роль принадлежала и собственно плугу, поскольку общий фойд тяжелых почв сильно увеличился. Там, где с крепким глинистым, иловатым грунтом или «серым суглинком» не справлялась косуля на двойной конной тяге, широко применялся колесной плуг. Общее представление о таком типе орудия дает гравюра с изображением плуга 60-х гг. XVIII в. из Переяславль-Залесской провинции (см. рис. на с. 69) ¹³². У плуга нет роз-сохи, вместо нее массивная стойка, вдолбленная в массивную горизонтальную балку-тесину, передняя часть которой лежит на оси двухколесного передка. Стойка крепилась в балке системой клиньев и особой рамкой, охватывающей балку со всех сторон. Снизу на стойку насаждался лемех-отвал, заканчивающийся внизу режущей сошниковой частью. Впереди лемеха-отвала крепился отрез в виде саблевидного широкого ножа, насаженного на деревянную основу-стойку. От колесного передка плуга по направлению к лошади шло деревянное звено, видимо, шарнирно (курком или, судя по рисунку, даже двумя курками) соединявшееся с передком плуга. На нем крепились постромки от упряжи. На переяславском плуге не видно полицы, тут работал лемех-отвал, переворачивающий пласт земли. Но на иных типах плугов еще, видимо, 'могла быть и' полица. Так, в частности, И. Комов писал о принципе работы плуга следующее: «Резец глыбы отрезывает, сошник взрезывает (т. е. подрезает снизу. — JI. М.), а полица их отворачивает и навзничь оборачивает»¹³³. Этому способствует более отлогое положение полицы, закрепленной постоянно на правый вывал земли. Такой плуг по типу был, конечно, более примитивен и близок к косуле. Делался плуг из дуба и был дорогим пашенным орудием. Наряду с сохой и косулей плуг широко применялся в крестьянском хозяйстве Нечерноземья во Владимирском, Переяславль-Залесском, Александровском у. Владимирской губ., Петровском, Ростовском, Угличском, Мыш-кинском у. Ярославской губ., Краснохолмском и Бежецком у. Тверской губ. и других. Плуг был распространенным орудием даже в Курской губ. (главным образом для распашки новых земель) ^ио. Достоинством его, как и косули, была лучшая возможность избавляться от «травных корней». Применение плуга резко улучшало плодородие земли и за счет глубины вспашки, и за счет радикального уничтожения сорняков. Во Владимирском у. плуг пахал в конечном счете на очень большую глубину —- около поларшина (36 см) ^ш. Однако дороговизна орудия, необходимость тяги как минимум двух лошадей позволяла использовать его далеко не в каждом крестьянском хозяйстве ¹³⁴.

В районах Северо-Запада, в частности южной части Олонецкого у. и долины р. Свирь, в 60-х гг. XVIII в. встречался так называемый «малый плуг», сходный с финским типом. На тучной земле такой «плуг» мог в конечном счете углубиться на пол-аршина, но «по большей части только на 6 вершков» (27 см).

На тучных черноземах в Воронежской губ., Белгородской провинции и среди русского однодворческого населения севера Харьковщины, Слободской Украины был широко распространен тяжелый малороссийский плуг «с одним отрезом» ^из. Такой плуг запрягался в 3—4 пары волов и требовал трех работников; работа шла медленно. У пахоты тяжелым плугом был недостаток: им пахали «не всю землю сплошь, но с некоторыми промежутками на четверть (около 18 см. — Л. М,) и более». Соха же пахала землю сплошь. Глубина вспашки в районе Острогожска по целине был'а не более 3 вершков (13,5 см.), на второй год — около 18 см, и только на третий год пахали до 6 вершков. Тяжелый плуг был очень дорогим орудием. В 60-х гг. XVIII в он стоил свыше 30 руб., а к концу века — до 160 руб. Имел его, примерно, лишь каждый десятый земледелец.

Наконец, орудием переходного типа, подменявшим и плуг и борону, было так называемое рало. Рало применяли на тучных степных черноземах для поверхностной обработки уже однажды вспаханной земли, или, например, в придонских степях, обрабатывали землю на второй, третий и т. д. годы после вспашки плугом ¹³⁵.

Вторым важнейшим типом почвообрабатывающего орудия была традиционная борона. По описанию П. С. Палшаса, борона, какую «во всей России употребляют», устроена была следующим образом: «по паре жердочек связывают прутьями на-крест, вколачивают в прутяные кольца у креста зубья. И позади каждого ряда оных привязана еще третья жердочка, чтобы зубья не кривлялись» ¹³⁶ (см. рис. па с. 65). Борона имела по каждой стороне 5 зубьев (всего 25). Впереди бороны приделывалась гнутая дуга (улух или передннца). К дуге крепится кольцо, к нему — веревка, а к веревке — гнутые оглобли. В Тверской губ. кольцо называют «попрыгушкой», к нему крепят валек, а к последнему — постромки¹³⁷. А. Т. Болотов свидетельствует о том, что вся борона обрамляется так называемым лучком, «который как в раме держит борону». Каширский вариант бороны имел важную особенность. Зубья бороны сильно торчали как вниз, острыми концами, так и вверх — тупыми. «Когда земля глубиста или кореньев худых трав много, то боронится земля острыми концами», «а когда заборанивать посеянной и запаханной хлеб или земля рухла, то опрокидывается борона и боронит толстыми концами». В краях же, которые описал П. Рычков, этого нет. Там поверх бороны крепят 2 полоза («полоска», на которых борону возят в поле и из поля ¹³⁸. Палки или жердочки назывались «хлудцами», делались они из ореха, прутяные кольца — из черемухи, или из вяза, или из дуба, зубья были дубовые. Длина «хлуд-цов», т. е. жердочек, 2 аршина и менее. П. Рычков писал, что в краях с твердой землей зубья были иногда. железными. Однако в XVIII в. это, видимо, было большой редкостью. Все экспериментаторы-агрономы XVIII в. отмечали главный недостаток бороны — ее легкость, что вызывало необходимость 'многократных боронований и имело тяжелые последствия для крестьянского бюджета времени. Крестьяне для утяжеления бороны клали на нее «колесо или отрубок дерева»¹³⁹. С этой же далью бороны замачивали в воде. (Правда, была и иная причина — бороны скоро рассыхались и роняли зубья). Легкость бороны зажиточные крестьяне и, вероятно, помещики компенсировали тем, что запрягали одна за другой 3—6 борон, и в таком случае первая пускалась острыми, а последующие — толстыми концами. Обычный крестьянин сделать этого не мог (хотя для таких работ крестьяне могли объединиться), иногда он, экономя время и силы, ухитрялся во время заделки семян сохой сразу же и боронить, ведя вторую лошадь за повод, привязанный к поясу. Разумеется, это было возможно на мягких землях. Довольно часто боронили в две бороны на двух лошадях, захватывая широкую полосу пашни. Почвы же более твердые требовали многократного боронования.

На Северо-Западе и Севере России были распространены бороны из ели, наиболее дешевого и прочного материала этого региона, на нижней стороне у них «торчат подрубленные сучья на пядень длиною». И. Комов, называя эти бороны северными, дает им резкую характеристику: «только семена, и то на песчаной земле, заскореживать годятся, а твердой пашни пронять не могут»¹⁴⁰. Во вновь осваиваемых районах, там, где не сложилось прочной земледельческой традиции, а плодородие земель было обильным, употреблялись и примитивные бо-роны-суковатки, которыми заделывали семена ржи и т. п. В Полоцкой губ. вместо бороны употреблялся «смык», сделанный из сосновых сучьев ¹⁴¹.

При'послепосевной обработке поля иногда, чаще в помещичьих хозяйствах, применялись деревянные катки для уплотнения поверхностного слоя земли и прикрытия семян.

Таким образом, в XVIII в. в русском земледелии господствовали частью древнейшие, традиционные типы орудий, частью же орудия если не позднего присхождения, то во всяком случае получившие именно с этого времени массовое распространение. Главная же суть прогресса культуры русского земледелия состояла в гибкости применения этих орудий, в функциональном их многообразии.

Как уже говорилось, для XVIII века характерно резкое усиление внимания, особенно в Центре России, к интенсивности, т. е. многократности, обработки почв. В основе этого лежало несколько причин. Прежде всего, это резкое увеличение массива пашенных земель и повышение удельного веса земель посредственного и худого плодородия. Во-вторых, распашка лугов и сокращение так называемых «пашенных лесов», т. е. лесов, пригодных для росчистей под пашню. В-третьих, нехватка традиционного и единственного удобрения — навоза — в нечерноземных зонах. Потребность в навозе остро ощущалась в XVIII в. в Переяславль-Залесской провинции, когда-то, в XVII в., плодородном крае; в Каширском у. в 60-х гг., по свидетельству А. Т. Болотова, стала распространяться практика «откупать стойлы, то есть чтоб стадо гкотское, принадлежащее той деревне, в полдни, когда оное отдыхает, держат не при воде в вершинах (как обычно. — Л. М.), но на чьей-нибудь десятине»¹²¹. В Тамбовском крае, в целом весьма плодородном, в некоторых .уездах (Елатомском, Шацком) в XVIII в. почву также стали удобрять навозом. Нужда в навозе была повсеместной в Ярославской и Владимирской губ. В Юрьев-Польском у. крестьяне скупали навоз и везли его за несколько верст на поля. В 60-х гг. XVIII в. в Рязанской провинции помещики «в недостатке иногда навоз для удобрения и покупают». В 23 монастырских вотчинах 10 уездов Центральной России в 60% случаев на поля вывозилась половинная норма удобрений (считая за норму 1500 пудов полупрелого навоза на дес.), а в 30% случаев — даже четверть нормы. Лишь в

14 вотчинах норму удобрений перекрывали примерно на четверть¹²². Положение в крестьянском хозяйстве было гораздо хуже: навоз, вывозимый крестьянами на поля, не был «сочным», много его пропадало «в возке от небрежения» и от долгой лежки «в кучах». Разумеется, в основе всех этих неурядиц сельского труженика лежал тяжкий гнет феодала, который срывал необходимый ритм и сроки крестьянской работы.

Однако прослеживаемая по источникам общая повышенная потребность в навозе четко, отражала и новую тенденцию — к интенсификации земледелия, порожденную развитием товарно-денежных отношений. Так, «в деревнях около Коломны... крестьяне прилежнее и искуснее всех почти в Московской губернии крестьян в земледелии, ибо навоз, покупая в Коломне... везут верст за 6 и далее от города». Из Москвы также «вывозили великое множество навоза»¹²³. В Вологодском районе, где, в отличие от большинства регионов Нечерноземья, были изобильные пастбища и сенокосы, пашни интенсивно удобрялись навозом в озимом поле, «почему и родится хлеб с избытком, так что за продовольствием своим отвозят излишний в город на продажу»¹²⁴. В районах, ближайших к Петербургу, в частности в так

называемой Ингрии (Ингерманландии), на скудных землях путем обильного удобрения, главным образом помещичьих пашен, в конце XVIII в. в некоторых местах получали огромные урожаи (до сам-15) ¹²⁵.

Однако чаще всего навоза не хватало, а компенсация выступала в XVIII в. как тенденция к многократной обработке пашни, основанной на жизненных наблюдениях земледельца, что хлеб «выше, чаще, лучше и чище»¹²⁶ всходит вблизи меж, где из-за необходимости маневрировать сохой или косулей земля часто вспахивается повторно (два и более раз) и особенно много боронуется.

Двукратная вспашка («двоение»), сама по себе сравнительно древний прием обработки земли, органично связана с вынесением на паровое поле навоза, который в июне запахивают в землю, боронуют

и, оставляя париться, т. е. преть почву с навозом, второй раз пашут и боронуют уже под сев озимых. Эта традиция характерна для большинства районов Центра России, разница только в сроках. Лишь в некоторых районах России, например на Севере, уже примерно с

XVI в. прослеживается трехкратная перепашка озимого поля. «Двоение» в XVIII в. охватывает практически все нечерноземные районы. Однако важнейшим актом интенсификации обработки почвы в XVIII в. является проникновение «двоения» в яровое поле. В Пере-яславль-Залесской провинции в 60-х гг. XVIII в. «в апреле месяце по сошествии снега сперва землю вспашут и заборонят и так оная под паром бывает не более 2 недель. Потом сию землю вторично вспашут и тот яровой хлеб, а также льняное и конопляное семя сеют и заборанивают». Перед нами, таким образом, не традиционное двоение, связанное с необходимостью удобрить землю, а интенсификация обработки почвы. Причем в этой провинции пашня двоилась не под все яровые культуры, а лишь под яровую пшеницу, ячмень, лен и коноплю. Овес выдерживал по-прежнему однократную вспашку и боронование. Во Владимирской губ. под яровые двоили пашню лишь в песчаных местностях. «Двоение» яровых, видимо, было в Ярославской губ., в Краснохолмском у. Тверской губ. В Кашинском у. двоили под яровую пшеницу, лен, дополнительно «подскореживая» пашню перед севом, точно так же двоили под овес, гречу и ячмень. «Двоение» некоторых яровых культур проникает и на юг от Москвы. В Каширском у. «двоили» под лен, яровую пшеницу, гречу и ячмень («под рожь по большей частью однажды только пашут и боронят» — весь навоз у крестьян уходит на конопляники). «Двоение» под некоторые яровые (мак, просо, пшеницу, коноплю и лен) было и в Курской губ.¹²⁷ Под коноплю и отчасти яровую пшеницу здесь при «двоении» вносили навоз. Во Владимирском у. в апреле — начале мая вывозили навоз под пшеницу и отчасти под овес. Часть ярового поля ранней весной удобряли навозом и в Калужской провинции. Почти рядом, в Переяславль-Рязанской провинции, практика унавоживания полей изменена была кардинально. Здесь в большинстве своем отказались от вывоза навоза ранней весной: его возят на поле в глубокую осень, а также по первому зимнему пути «в Петров и в Великие посты», вносят почти под все яровые культуры, кроме гороха и гречи. Главное внимание было

1²⁵ ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 19 002, л. 3.

¹²⁶ Сельский житель, 1779, ч. И, с. 386—390.

¹²⁷ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 140; 1774, ч. XXVI, с. 27; 1766, ч. II, с. 157; 1769, ч. XII, с. 103. Топографическое описание Владимирской губернии.., с. 19, 66, 72; ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 19 176, л. 9 об., 69.

обращено на загонки с яровой пшеницей, унавоживание сочеталось с двоением ярового поля. Третий раз поле вспахивалось и боронилось после высева семян. Осенне-зимний вывоз на поля навоза — для этого региона явление необычное. Традиционно здесь возили осенью навоз лишь на конопляники. Иногда навоз вывозили зимой и в Олонецком крае. Осенне-зимний вывоз навоза вызывал необходимость специального, предварительного его сбора: «в осень пред октябрем тот навоз сгребают в кучи и в тех кучах оной горит», образуя перепревший «мелкий» навоз ¹⁴².

Таким образом, интенсификация обработки ярового поля повлекла за собой радикальное изменение традиции.

«Двоение» яровых полей (в частности под пшеницу) проникло даже в Самарское Заволжье, в пределы Оренбургской губ. Здесь в XVIII в. «двоение» наблюдается и при распашке новины. Причем начинается оно осенней зяблевой вспашкой с последующим паром, что является яркой агрикультурной особенностью края.

Итак, «двоение» под яровые культуры, предпринимаемое избирательно, — явление новое и широко распространенное для XVIII в. Важно отметить, что в источниках, как правило, под «двоением» имелась в виду только предпосевная обработка. С учетом же заделки семян пашня в итоге обрабатывалась трижды (а при «троении» — четырежды). Отметим, что к югу от Москвы и вообще в черноземных регионах обработка земли под важнейшие продовольственные культуры рожь и овес оставалась минимальной, так как давала экономически приемлемый результат. А. Т. Болотов писал, в частности, что под рожь крестьяне «по большей части однажды только пашут и боронят. Потом разсевают оную и, запахав, боронят, несмотря что земля иногда множеством глыб наполнена». Видимо, наиболее типичным при однократной вспашке и бороновании под озимую рожь является разрыв во времени этих операций, например в Калужской провинции — недели три¹⁴³. Названные сдвиги в интенсификации обработки почв в XVIII в. были вызваны главным образом тенденциями товаризации крестьянского хозяйства.

Еще более интересно развитие практики трехкратной вспашки земли. Наиболее древнюю традицию оно имеет в Вологодской губ. В 60-х гг. XVIII в. «троение» с паром и перепаркой было существенным способом повышения урожайности (рожь до сам-10) и очистки полей от сорняков ¹⁴⁴. Принципиально важной агрикультурной особенностью является «троение» озимых в Тверской губ. В некоторых уездах оно было распространено лишь частично (в Тверском, Бежецком, Осташковском). Примечательно, что при троении озимого поля в Кашинском у. иногда «троят, пахав все три раза тем же летом в то же время, как двоят». Видимо, бывал и перепое одного из циклон па осень. В большинстве же уездов пашня «троилась» «в основном», т. е. как правило (Старицкий, Корчевский у.). Часто определяющими моментами здесь были механические качества почв (троилась «иловатая и глинистая земля»). Однако во Владимирской губ. пашню «троили» под рожь главным образом на песчаных землях в Переяславль-Залес-ском, Гороховецком у.¹⁴⁵.

С точки зрения развития интенсификации наиболее важно появляющееся в XVIII в. «троение» ярового поля, многократная вспашка которого не связана с необходимостью удобрений, так как они вносились только под рожь. Так, в Вышневолоцком у. «землю под яровое поле троят», в Новоторжском у. земля под рожь и овес «двоится», а «под прочий хлеб троится» ^т. Как уже отмечалось, в Псковской губ. пашня* идущая под лен в яровом поле, также «троилась».

В связи с многократной вспашкой в XVIII в. немаловажным стал вопрос о ее порядке. В принципе в земледельческой практике существовали два вида пахоты: первый из них обычно косулей и сохой — «в свалку», когда «поле во гряды пашут», т. е. остаются довольно частые и глубокие борозды с симметричным склонением боковых сторон ¹⁴⁶. Такие поля были необходимы в районах, страдающих от «мокроты», борозды были ориентированы на сток воды и делались как можно прямее. В более ровных массивах пахоты применялась пашня «развалом», она осуществлялась рассеканием косулей или сохой каждого предыдущего уже отваленного пласта. В ровных черноземных полях, где применялась двойная вспашка, одна из них шла вдоль загонки, а другая — поперек ^]34.

Многократная пахота там, где она не была связана с запашкой навоза, была направлена обычно на рыхление, или, как говорили в XVIII в., «умягчение», земли. Не менее, а может быть и более важной задачей была борьба с сорняками. Ориентиром в счете кратности перепашек было не просто рыхление земли, а число так называемых перепарок, каждая из которых занимала примерно около 2 недель. Именно перепарка и дает термины «двоение» и «троение». Подтверждением этого предположения могут быть наблюдения над практикой боронования в XVIII в. При однократной вспашке боронование было, как правило, многократным, пока пашня не достигнет нужной кондиции. Критический взгляд на эту практику XVIII в. (без сомнения, традиционную) высказывался неоднократно виднейшими агрономами этой эпохи. Например, А. Олишев, доказывая необходимость для Вологодского края «троения», писал, что нельзя вывозить навоз (в июне) на невспаханное поле после озими. После вспашки навоза «как бы много земледелец с бороною своею по той пашне, не ездил, то может только одну поверхность разборонить мелко» ¹⁴⁷.

Практика многократного боронования (на двух лошадях двумя боронами одновременно) широко прослеживается в источниках для Тверской губ., в Каширском у., Тульском у.¹⁴⁸ Между тем когда речь идет о «двоении» или «троении», то всюду употребляют формулировки «передвоить», «перетроить», как будто бы речь идет о том, чтобы вспахать и проборонить два раза, три раза и т. д. В пользу возможности неоднократной вспашки в каждом цикле «двоения» или «троения» говорят и наблюдения над конкретными затратами труда и времени (в человеко-днях и коие-днях) в сравнении с нормативами ¹⁴⁹.

Таким образом, интенсификация обработки почв была крупнейшим шагом в повышении уровня агрикультуры. Этот процесс, вызванный главным образом тенденциями товаризации крестьянского хозяйства, шел в XVIII в. в форме нарастания волны индивидуального опыта, постепенно становящегося достоянием’ тех или иных общностей и выступающего как местная особенность того или иного района.

4. Сев и послепосевная обработка почвы

К 70-м гг. XVIII в. в российских краях в практическом использовании в полеводстве были следующие культуры: рожь яровая обыкновенная, рожь озимая, пшеница озимая, пшеница яровая (обыкновенная, пшеница-ледянка, или зяблая, арнаутка, или горновка, татарка), овес обыкновенный, овес многопледный, черный овес, сибирский овес,, ячмень обыкновенный, голозерный ячмень, черный ячмень, шестигранный ячмень, шестистрочетый голозерный ячмень, двугранный ячмень,, греча обыкновенная, греча сибирская, или озимая, чечевица обыкновенная, полба яровая, мак, просо белое и черное, бор желтый и красный, лен обыкновенный, лен псковский, лен великолуцкий, лен мари-енбургский, конопля обыкновенная, бобы русский (широкие), горох обыкновенный, горох сахарный, репа обыкновенная, репа плоская, большая толстая репа и др. Помещики широко использовали и европейские сорта зерновых (английскую рожь, английский ячмень, эрфуртский белый овес, восточный овес, валахскую озимую рожь и др.) ¹⁵⁰. Даже из этого далеко не полного перечня культур, многие из которых возделывались исключительно в помещичьих хозяйствах, отчетливо виден процесс обновления фонда зерновых и иных культур за счет так называемой интродукции, т. е. переселения сортов и отдельных видов сельскохозяйственных культур из отдаленных районов Европы, Азии и т. д. Мы касаемся здесь этого процесса лишь в той его части, механизм которой был в значительной мере стихиен. Форсирование этого процесса целиком принадлежит функции агрономической науки, зародившейся в середине — второй половине XVIII в. Процессы интродукции являются в историко-культурном аспекте воплощением активизации личного, индивидуального опыта, а так как их основным носителем было помещичье хозяйство, то, стало быть, индивидуального опыта в чистом виде. Пожалуй, лишь в одном случае интродукция была в XVIII в. доведена до логического конца, т. с. переселенный вид к концу XVIII в. стал элементом агрикультуры значительной части крестьянства. Речь идет о картофеле, или тартофеле, прозванном в России земляными яблоками. Активная пропаганда сто началась примерно в 50-е гг. XVIII в., но только к 90-м гг. картофель стал заметен на крестьянских огородах.

Огромные пространства, где жило русское население, отличалось большим разнообразием природно-климатических условий. Поэтому переселение сортов-аборигенов в иные районы России представляется принципиально важным явлением интродукционного характера.

В XVIII в., в отличие от более раннего времени, весьма заметной отраслью сельского хозяйства стало семеноводство. Снабжение семенами лучших сортов льна районов Тверской, Калужской, Тульской, Рязанской и других более южных губерний являлось важнейшей функцией крестьянских и помещичьих хозяйств Псковской губернии и близлежащих районов. Правда, семена эти через два года, как говорили в XVIII в., «перерождались», но у многих это отнюдь не отбивало охоту иметь лучший товарный лен. В более южных районах, куда завоз льняных семян также прослеживается, успех их был неоднозначен («иногда лучше бывает, а иногда вовсе переводится»)¹³⁹. Наблюдался, хотя и не столь ярко выраженный, и вывоз семян некоторых зерновых, особенно в неурожайные для Центра России годы. Так, по наблюдениям В. Приклонского, в районе Тверской губ. хорошо проявляют себя семена украинской ржи, менее надежны семена украинского ячменя — хорошо родится два года, а потом «перерождается» ^ио. Вместе с тем посевы украинской озимой пшеницы и конопли успеха не имели. Семена зерновых из южных и центральных районов России проникали в Галицкую провинцию, но «из других провинций привозимые семена никакого прибытка не произвели». В районах, где с успехом сеяли яровую пшеницу, закупка семян была постоянной. Так, в Калужской провинции «пшеничные семена непременно переменяют для того, что есть ли оныя долго одно сеют, то перерождаются...» Нежная и капризная пшеница явно способствовала интенсивной интродукции лучших, наиболее выносливых сортов. Так, в 60-х гг. XVIII в. началось активное распространение пшеницы-ледянки, а в южных степных районах — пшеницы-арнаутки. В Оренбургском крае все семена зерновых «время от времени закупают в лучших местах». В помещичьей среде во второй половине века стало складываться определенное мнение о несомненной пользе частой перемены семян. В Калужской провинции помещики, имеющие деревни в других провинциях, «семена свои переменяют» ¹⁴¹. То же наблюдалось в Тверской и др. губерниях. Видные агрономы-практики Вульф, Болотов и другие вообще считали частую перемену семян необходимой. Переселению сортов способствовали и характерные для крестьянства и части феодалов различного рода «агрономические поверья» о перерождении пшеницы в рожь, рожь — в головню, куколь, а ячменя — в овес и т. п.

В помещичьих хозяйствах перед высевом семена, как правило, опробовались в «ростли». Обычно пробную партию клали под дернину, иногда смачивали в навозной жиже. В крестьянских хозяйствах в большинстве своем приготовленные сыромолотом и отдельно хранящиеся семена сразу шли на высев.

Сроки высева были целиком во власти традиции как ¹⁵¹по отношению к озимым, так и к яровым. Вместе с тем лишь в редких случаях их выдерживали вопреки погодным условиям.

На Вологодском севере главная тенденция — оптимально ранние сроки высева яровых и озимых. В Каргопольском и Чаронском округах, по свидетельству А. Олишева, в лесах, на подсеках озимую рожь сеяли за неделю до Петрова дня (29 июня). В полевых землях — дней на десять позже. Около Вологды рожь сеяли с 15 июля до Фролова дня (18 августа). Первыми из яровых здесь сеяли овес, пшеницу, ячмень и лен. Сев шел в жестких рамках срока (15 дней), примерно с 25 мая¹⁴². В Олонецком крае в сроках высева решающую роль также играли микроклимат и почвенные условия. Около р. Свири ранний сев яровых и озимых считался лучшим, а ближе к Белозерскому у. сеяли позже, так как густая озимь зимой часто загнивала. Зимний период лучше выдерживали всходы либо в один коренной листик, либо в 1—3 листочка. Овес, горох и бобы сеяли здесь в конце мая, ячмень и пшеницу — «еще позже неделей». Озимая рожь сеялась по-разному: в конце июля — начале августа или в более поздний срок. Ячмень здесь созревал за 10 недель, а овес и пшеница — за 12 недель ^из. В Кашинском у. Тверской губ. горох и пшеница-ледянка сеялись в апреле или «скоро по растаянии снега», овес — с 9 по 21 мая, а при ранней весне — 1 мая. Пшеница часто сеялась одновременно с овсом или на 2—3 дня позже. Срок высева льна был очень жестким: с 15 по 20 мая; ячмень сеяли с 20 до 30 мая, коноплю, гречу и другие яровые — в конце мая. Озимая рожь и пшеница: ранний сев с 1 по 6 августа, а с 7 по 15 августа — всеобщий сев. Позже 18 августа сев озимых считался гибельным — рожь летом забивалась «метлою» ¹⁴⁴. В Ярославской губ. яровые в редких случаях начинали сеять в последних числах апреля, большей же частью их сев проходил с начала и до середины мая. Срок высева ржи — август. В Переяславской провинции наиболее оптимальный в 60-х гг. срок сева озимой ржи — с начала до середины августа. Практически он часто затягивался до середины сентября. Сев яровых — с начала до конца мая. Во Владимирской губ., по данным 1784 г., рожь сеяли с «половины августа», а яровые — с конца апреля. Рожь созревала здесь через

11 месяцев, яровые — в среднем за 20 недель. Столь же долгие сроки вегетации были и в Галицкой провинции в 60-х гг. XVIII в. Примерно-те же сроки и в Рязанской провинции: срок раннего сева и сева озимой пшеницы — август, срок яровых — пшеницы, овса, проса, гороха, гречи, ячменя и полбы — май. В Калужской провинции в 60-х гг. XVIII в. озимую рожь сеяли с 15 августа по 1 сентября (при дождливой погоде сев был позже). Лучшие сроки — 10 и 15 августа. Из яровых первой сеялась пшеница, а также горох (в первых числах мая). Около 8 или 10 мая сеяли ячмень, овес и коноплю. С 15 до 20 мая (из-за погоды и позже) сеяли лен ¹⁴⁵.

Наиболее обстоятельное описание сроков высева дает нам А. Т. Болотов по северной половине Тульской провинции (60-е гг. XVIII в.). Лучший срок сева озимой ржи — около 1 августа. Второй срок — около 6 августа. Существовал и третий срок — около 15 августа. Оптимальный срок для сева яровой пшеницы — около 9 мая (Николин день), для гороха — конец апреля или около 6 мая. Овес сеяли, пользуясь двумя сроками (первый срок около 9 мая, второй — около 20 мая). Сев гречи всегда был наиболее поздний (первый срок — около 9 июня, второй — около 15 июня). Срок сева ячменя был здесь ориентирован на время цветения калины (конец мая — начало июня). Коноплю, как уже упоминалось, сеяли либо на 5-ю, либо на 7-ю педелю после святой (т. е. после Пасхи). П. Рычков также пишет о трех сроках сева: раннем, среднем и позднем. Строгая цикличность в определении сроков (недельный и двухнедельный циклы) жестко связаны со сроками созревания культур и, следовательно, со сроками жатвы. В этом регионе, по Болотову, рожь зрела за 16 недель, озимая пшеница — за 19 недель (стало быть, жали ее после ржи), ячмень — за

Труды ВЭО, 1770. ч. XIII, с. 21.

¹⁴⁴ 'Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 18—19.

¹⁴⁵ ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 19 176, л. 9 об., д. 19 178, л. 69; Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 55, 88, 105—106; 1768, ч. X, с. 83—91; 1769, ч. XI, с. 91—95, ч. XII,.

с. 92, 105—106.

9 недель (и жали его раньше других культур, на Успеньев день —

15 августа), яровая пшеница — за 15 недель (и жали ее с овсом вместе, а чаще на 1—2 недели позже), овес — за 15 или 16 недель, греча — за 12 недель, горох — за 17 недель (уборка овса, гороха, гречи шла практически одновременно). Конопля зрела за 18 и 19 недель и лен — за 11 —12 недель (драли и теребили их позже зерновых и бобовых) ^14G. Интересно отметить существенную разницу в сроках высева между районами Калуги и Тулы, казалось бы, мало отличающимися климатически.

Сроки высева в черноземных и степных районах были чуть более ранними. В Курской губ. вообще пахать начинали «после Фоминой недели», т. е. с половины апреля. Овес и просо сеяли в апреле, гречу,, коноплю и лен — в мае. Лишь мак сеяли по зяби в последних числах марта, озимую рожь — с 1 августа до конца сентября ¹⁵².

В Острогожской провинции в 60-х гг. XVIII в. озимую рожь сеяли, как и всюду, в августе — начале сентября. Яровую рожь и ячмень — в конце апреля, а чаще так же как пшеницу, овес, просо, горох, коноплю, лен — в начале мая. Просо и гречу сеяли позже всего — в начале июня. В пределах юга Воронежской губ., отчасти и в пределах Харьковщины, высев проса и особенно гречи бывал и в середине и в конце июня («а более оная всегда морозом побивается»). Озимая, рожь от посева до жатвы зрела за 40 недель. Ячмень созревал здесь за 10 недель, яровая рожь, пшеница и овес — за 12 недель, греча — за 8 недель, а просо — за 16 недель. В Заволжье и Оренбургском крае озимую рожь сеяли «не спешно», с 1 августа по 15 сентября. Из яровых первым был сев ржи-ярицы, примерно в 20-х числах апреля. Вторым был сев гороха, чечевицы и мака (горох сеяли при роспуске: почек березы). После них шел сев полбы и овса (овес сеяли, когда появлялись листочки березы), потом сеялась яровая пшеница. Овес часто сеялся около 21 мая. Далее шел примерно одновременный сев. ячменя, гречи, проса (проса обычно около 21 мая), конопли и льна. Репу сеяли 8 июля ¹⁵³.

Материал о сроках высева дает основание для вполне определенного вывода о том, что агрикультурная традиция при всей своей устойчивости давала достаточный простор для маневрирования сроками сева в зависимости от колебаний погоды. Вместе с тем эти сроки были жестко увязаны с трудовым циклом уборки урожая.

К области довольно жесткой традиции относится практика соблюдения норм высева, особых для каждой культуры. Сравнительная, плотность высева разных культур хорошо видна на расчетах А. Т. Болотова (60—80-е гг. XVIII в.) для севера Тульского края. Четверть ржи высевалась на площади 1920 кв. саж., четверть пшеницы — 1600 кв. саж., ячменя — 2400 кв. саж., овса — 860 кв. саж., гречи и гороха — по 2400 кв. саж. Самый густой высев у овса, самый редкий — у ячменя, гречи и гороха. Впрочем, реальные нормы высева каждой культуры колебались очень сильно, прежде всего в зависимости от уровня плодородия почвы. Высев на менее плодородных землях по

традиции гуще, на более плодородных — реже. Четверть ржи в Переяславской провинции высевалась на 1600 кв. саж., а в Каширском уезде — на 1920 кв. саж.¹⁵⁴ Другой важный фактор — интенсификация земледелия, т. е. удабривание земель. На навозных землях густота высева снижалась иногда очень резко. Так, по Бежицкому у. Тверской губ. есть прямое указание, что на безнавозной земле вместо 8- четвериков (четверти) ржи сеяли 12,5 четвериков. В Краснохолмском у. той же губернии на безнавозной земле норма высева увеличивалась на 2—3 четверика. В Новоторжском у. посевы ржи и жита (ячменя) на неудобренных землях увеличивались лишь на 1/6 и 1/7, а у овса увеличение было еще меньшим ¹⁵⁵°. Таким образом, разница была наибольшей там, где удобрение вносилось в достаточном) количестве (около 400 возов на десятину). Там же, где навоза не хватало, пропадал и эффект снижения густоты высева. Так, в Калужской провинции, где весь навоз осенью практически шел на конопляники при огородах, высев на удобренной и хорошей земле был равен 11—

12 четверикам, а на неудобренной — 13—14 четверикам. Третий, пожалуй, наиболее сложный фактор — степень засоренности полевых земель. Засоренность — самый страшный и неистребимый враг земледельца. Густота высева была тем большей, чем большей была угроза от сорняков. Разница достигала 150% и более. Часто понятие «хорошая земля» сливалось по существу с понятием «земля, чистая от сорняков». Это вйдно из наставления помещика Ф. Удолова своим приказчикам в петербургских имениях: «Ежели будет земля хорошая и довольно удобренная, на той должно сеять всякой хлеб редко, а на худой и неудобренной земле — чаще, а особливо яровой хлеб, на худой земле, редко посеянной, трава одолеет и ничего не уродится» ¹⁵⁶.

По свидетельству современников, для Европейской России в целом для XVIII столетия характерна тенденция к загущению посевов. Агрономическая наука во второй половине века уже четко осознавала этот изъян широкой земледельческой практики, но такова была реальная действительность. Здесь действовал тот же многовековой принцип — «не рисковать!» А. Т. Болотов, описывая возделывание льна ка Псковщине, упоминает, что норма высева льна на десятину «в половину ржи», т. е. 6—8 четвериков. В близком Тверском у. высев льна на десятину — 8 четвериков. Высев же льна «на новине» в районе Пскова и Новгорода был равен, видимо, максимум 4 четверикам. Разница очень велика, даже если учесть, что часть ее приходится на повышенное плодородие целины и высокий уровень агрикультуры льна. В Тульской провинции земледельцы, борясь с засоренностью особенно унавоженных яровых полей, «семян употребляют в полтора раза или еще более против обыкновенного. А все сие и отнимает у многих охоту к... земель своих унавоживанию». Там же, где общий уровень агрикультуры ниже, разница эта резко снижается. Так, в Зубцовском у. Тверской губ. высев ржи на новорасчищенных землях был равен 9, а на старых (унавоженных) — 12 четверикам. В Кашинском у. на удобренную землю шло 12 четвериков ржи (в расчете на «мерную десятину» в 3200 кв. саж.), на среднюю землю — 14, а на «худую» —

16 четвериков. Овса шло вдвое больше ржи, а ячменя — треть от овса ¹⁵⁷.

Разумеется, приведенные факты могут служить лишь самым общим ориентиром. Реальная практика земледелия была многообразнее. Приведем сводные поуездные данные о колебаниях бытующих норм высева в Тверской губ. в 80-х гг. XVIII в. (см. табл. № 2).

Таблица 2' Нормы высева в Тверской губ. в 80-х гг. XVIII в**

Уезды Культуры (высев в четвериках на казени. десятину — 2100 кв. саж.) рожь пшеница OBGQ ячмень горох греча конопля лен Тверской. ....... 10—13 до 10 до 32 до 16 8 9 9 8 Ржевский....... 10—14 10—12 до 32 10—14 ДО 8 ДО 10 до 10 до 8 Вышневолоцкий..... 8—12 ДО 16 24—32 до 16 5 6 9 12 Осташковский*..... 9—14 8—10 24—32 10—12 ДО 10 12 12 до 10 Старицкий ....... 9—12 8—11 24—32 10—14 6—8 10—12 10—12 8—9 Корочанекий* ...... 10—13 10—12 до 32 ДО 16 12 12 8—10 8—1 а* Кашинский....... 7—12 6-8 24—32 10—16 8 9 9 8 Бежецкий*....... 8—10 5—7 20—24 14—16 14—16 9—12 7—9 4—6 Краснохолмский .... 12—15 8—10 28—32 13—16 9—10 8—10 8—10 9—10 Зубцовский*...... 9—12 9—12 до 28 8—11 6—8 10—12 11—12 7 Весьегонский...... 8—10 до 16 24—32 ДО 16 5 6 9 12 Новоторжский..... 8—10 10—12 20—24 10—12 8—10 8—10 10-12 10—12:

* В отмеченных уездах норма дана на «мерную» десятину, которая была обычно в 3200 кв. саж. ** Генеральное соображение по Тверской губернии . . . 1783—1784 гг. Тверь, 1875.

В более южных районах заметка тенденция к снижению общепринятых норм. Так, в инструкции приказчику А. И. Шестакову в дворцовое село Бобрики (Тульская губ.) высев озимой ржи и озимой и яровой пшеницы определен в 1,5 четверти (12 четвериков), гороха — в 10 четвериков, овса — в 3 четверти, а гречи — в 1,5 четверти. Буквально рядом, в Тульской провинции (Каширский у.), нормы высева для ржи — 10, пшеницы озимой и яровой — 12, ячменя — 8—9, овса — 20—24, гречихи — 8, 9 и 10, гороха — 8 и 9 четвериков в зависимости от качества почвы. В Острогожской провинции норма высева ржи — четверть на десятину, а для пшеницы еще меньше (четверть на 1,3 дес.). В условиях резко континентального климата, несмотря на южные широты, нормы высева некоторых культур резко повышаются. В Оренбургской губ. ржи высевали 2 четверти на дес. (столько же и пшеницы). Норма высева гороха и конопли — четверть, а репы —

2 гарнца (четверть четверика) на казенную десятину ¹⁵⁸.

Нормы высева отражают общепринятые традиционные приемы агрикультуры; сопоставим их с данными, отражающими в той или иной степени реализацию этих норм по Орловской губ. (среднестатистические данные, см. табл. 3).

Наиболее ощутима разница между западными районами Орловской губ. и всей ее остальной территорией. В Карачевском, Брянском, Трубчевском и Севском уездах, где нет столь тучных черных земель, но в почве много извести, нормы высева существенно ниже (четверть ржи вместо полутора, четверть гречи вместо полутора и даже двух четвертей, две четверти овса вместо трех в большинстве уездов). Наибольшая разница в высевах проса и гороха. Если в одном из основных по посевам проса Елецком у. густота высева в среднем 4 четверика на дес., то в Севском у. она снижается до 0,6 четверика. Вообще в Севском у. самые редкие посевы проса, гороха и конопли (0,6; 0,5; 0,75 четверика). В уездах, специализирующихся на посевах гречи (все, кроме Трубчевского и Брянского), довольно четко видна тенденция к более густым высевам (Кромский и Волховский у. — 2 четверти на дес., Елецкий у.— 1,8 четверти на дес.). Только в Орловском и Мценском у. высев гречи — 1,5 четверти на дес.

Для городских полей нет какой-то особой закономерности в густоте высевов. Главное условие — характер почвы, степень чистоты от сорняков. Так, в Волхове, Орле, а отчасти в Ельце и Карачеве посевы овса были более редкими, чем в их уездах (разница в 2 раза и менее). Наоборот, в Орле пшеницу сеяли вдвое гуще, чем в уезде, И т. д.

Соотношение норм высева и реальной практики на уровне отдельных селений можно проследить на материале топографического описания Курской губ., составленного в 1783 г. В табл. 4 представлены обобщенные данные, отражающие долю селений, где встречается та или иная норма высева по трем уездам (Щигровский, Тимский, Белгородский), которые как бы разрезают Курскую губ. с севера на юг. Таким образом, при общем сравнительно однородном плодородии черноземов губернии можно выделить разницу в высевах по географической широте.

В Щигровском у. по ржи наиболее распространена норма высева в 1,5 четверти (12 четвериков) — 38% селений (всего посевы зафик-

сированы по 140 селениям уезда). Для черноземов это некоторое загущение посева. Оптимальной была бы норма в 8 четвериков, но она встречается здесь очень редко. Чаще практиковался высев в 10—

11 четвериков (15%). Наконец, довольно заметную долю (19%) составляли сильно загущенные посевы ржи (2 четверти на десятину). Вероятнее всего, это способ борьбы с буйными сорняками черноземных степей. В Тимском у., занимающем срединное положение в крае, уже заметно возрастает практика высева в 10—11 четвериков (34,4% всех селений — всего их 96). Но сильно загущенные высевы в 2 четверти распространены еще больше, чем в Щигровском у. (31,1%). В самом южном Белгородском у. губернии нормы высева ржи резка меняются. Хотя загущенные высевы в 16 четвериков достаточно заметны (22%), однако резко возрастает доля высева в 8 (21%) и самое большое распространение получает высев в 10—11 четвериков. В целом к югу посевы ржи сильно редеют. Важной причиной тому было наличие в этом регионе системы пестрополья, в которой существенно важную роль играла распашка залежей или целины, т. е. наиболее чистых от сорняков массивов пашенных угодий. Это, а также* природно-климатические факторы и приводили к уменьшению густоты высева ржи. Такая культура, как пшеница, пожалуй, наиболее чувствительна к изменению географической широты, даже в границах одной губернии. Если в северном Щигровском у. преобладают загущенные посевы в 16 четвериков (31,3%), а доля нормальных высевов в-8 четвериков очень невелика (12,9%), то в южном Белгородском у. картина резко меняется. Норма высева в 8 четвериков встречается уже в 26,7% селений (всего их 90), 9 четвериков — в 12,2%, и норма в 10—11 четвериков — в 36,6% селений. Загущенных посевов нет совсем.

Очень интересна практика агротехники овса. Это край, где овес-не столь плодовит, как севернее, но столь же необходим в крестьянском хозяйстве. Распределение норм высева соответствует этому. Всюду с севера на юг Курской губ. четко преобладают, как и в Орловской губ., нормы высева в 2 четверти (16 четвериков) на десятину. Для данного района это, видимо, оптимальная норма (в Нечерноземье обычный высев в 1,5—2 раза гуще). В Щигровском у. она составляет 36,7%, в Тимском — 55,1%, а в Белгородском — 32,5%. С другой стороны, в северных пределах губернии очень существенную долю занимают густые высевы овса (17—22 четверика — 9,3%, 24четверика — 23,7%). Наоборот, в южном Белгородском у. чаще встречаются и очень редкие высевы овса (10—11 четвериков в 29% селений, а 12 — в 11,6% селений). Видимо, такова доля овсяных посевов-на залежных, наиболее чистых полях.

Курская губ. входила в особый «гречишный район» черноземья России, где культура гречи имела товарный характер. В связи с этим практические нормы высева гречи особенно интересны. Норма высева в 8—9 четвериков встречается в 12—14% случаев в Тимском и Белго-' родском у. Основной нормой для Щигровского у., как и многих районов Орловской губ., был высев 1,5 четверти (12 четвериков) на десятину. Очень существенна здесь доля высевов в 13—16 четвериков (21,2%). В Тимском у. преобладает норма в 2 четверти на дес. (34%). И только в Белгородском у. господствует норма в 10—11 четвериков (35%). Видно, в этих районах, как и во многих районах Орловщины, греча сеялась главным образом на засоренных полях.

Конопля также являлась для этого района товарной культурой. Реальное распределение норм высева конопли здесь уже менее всего завйсит от того, южнее или севернее расположены те или иные поля.

Лишь в Белгородском у. заметна общая, но слишком сильная тенденция к ослаблению густоты высева. Для двух остальных уездов характерна наиболее резкая поляризация норм высева конопли: с одной стороны, преобладание редких высевов в 8 четвериков (в Щигровском у. — 32,8%, в Белгородском у. — 38%, в Тимском у. — 15,5%), с другой стороны, не менее заметное распространение густых (16 четвериков) высевов (в Щигровском у. — 22,6%, в Тимском у. — 29% и только в Белгородском у. — 15%). Это явление связано не с климатическими условиями, а скорее всего с рыночной конъюнктурой. Густые высевы предназначались на выделку тонкой пеньки и получение семян, а разреженные посевы — толстой пеньки.

Таким образом, материалы по фактическим нормам высева дают возможность говорить о том, что в реальной жизни от 25 до 30% крестьянских хозяйств, в силу тех или иных обстоятельств, не могли придерживаться нормативов высева, выработанных многовековой традицией. Еще больший процент крестьянских хозяйств ломал эти нормы под влиянием товарной специализации той или иной культуры.

Сев на огромной территории России был повсюду строго регламентированной процедурой. Сначала готовую к севу землю «разлежи-вали», т. е. делали борозды сохой через каждые 2 сажени, и так размечали весь загон, «чтоб видеть, как семя ложится, чтоб обсевки и ошибки не сделать». Земледелец одевал через плечо специально лукошко с семенами и, идя по борозде, бросал горстью зерно в край лукошка («обечайку») под особым углом для более равномерного разлета зерна. «В севе искусной человек в день может высеять и забороновать осьмину»¹⁵⁹. Сев требовал особого уменья от земледельца и ■был очень напряженной работой. Сеяли и в дождь, и в сухое время, и после дождя, и перед дождем. В основе была местная традиция.

Заделка семян имела два основных варианта: «взборонив пашню и засеяв, сохою семена или плугом запахивают; или, вспахавши взбороненную землю и посеяв, заборанивают семена. Под плуг или под соху сеют по большей части озимь на паренине, а под борону... ярь на всякой земле» ¹⁶⁰. Более глубокая заделка семян в конечном счете давала хорошее укоренение, сильный стебель и колос. В инструкции М. Голицына в с. Троицкое (1767 г.) это наблюдение формулируется очень четко: при заделке сохой или плугом рожь «родится соломою ядреная и колосом крупная, а которая сеетца под борону и на тех землях к сухому году родятся низки и колосом мелки». И тем не менее заделка семян плугом или сохою производилась далеко не всюду, а главное, далеко не для всех культур. Это объяснялось, во-первых, характером почв, сочетанием этого фактора с погодным, который всюду непосредственно влиял на способ заделки семян, во-вторых, качеством грунта: на рыхлой земле сеют «под соху», а на крепкой и глыбистой «под борону», так как всходы при излишнем заглублении в крепкой и иловатой земле могли погибнуть. Поэтому в пределах Тверской губ. можно было наблюдать то один, то другой способ заделки семян, а по всей Переяславль-Залесской провинции семена и озимых и яровых заделывали только боронованием, что, видимо, связано с интенсивной предварительной обработкой пашни («троение» и «двоение») и преобладанием тяжелых почв. Только овес сеялся сразу же после однократной вспашки и боронования¹⁶¹.

В северных пределах черноземья, там, где весенне-летняя влажность почвы недостаточна, а ее механические качества были более или менее удовлетворительны, заделка семян производилась и пахотой, и боронованием. Так, в Рязанской провинции земледелец семена «запахивает, а потом оною же бороною волочит (кроме ржи) всякой вешней хлеб, чтоб посеянные зерна наверху остаться не могли». В Каширском у. озимую рожь после однократной пахоты земли и боронования «разсевают... и запахав боронят». Пшеницу, ячмень, гречу сеют после двоения, а «посеяв пашут третий раз и заборанивают». Также поступают с овсом и горохом. В Тамбовском, Липецком, Борисоглебском и др. уездах Тамбовской губ. озимую пшеницу в 80-х гг. XVIII в. запахивали и заборанивали (а озимую рожь, как и яровые, только запахивали). На плоскогорьях Урала на «отвека... ненавожен-ных землях, вспахав первый раз, тот же час по тому и сеют, а потом немедленно заборанивают. Почему там крестьяне, зделавши помочь (т. е. на общинных началах. — JI. М.), завсегда одним днем всю свою пашню исправляют». Вполне возможно, что столь стремительная обработка и сев обусловлены недостаточной влажностью и необходимостью ранних сроков сева. В южных нечерноземных и степных районах России семена обычно запахивали, хотя влажность здесь была явно, недостаточна. В связи с этим заслуживают внимания наблюдения очевидцев, что на таких же землях сеют прямо на непаханное поле и потом только слегка запахивают, бороны и вовсе не употребляя ¹⁵⁸. Расчет земледельца был здесь на почвенный запас влаги, из-за чего земля иногда даже не пахалась и сев шел по стерне. Как уже говорилось, чаще это было на чистых от сорняков полях (в частности, после уборки гречихи).

5. Уборка зерна и его хранение

Основные зерновые культуры (рожь, овес, пшеница, иногда ячмень) по всей России жали серпами и вязали в снопы, ставя снопы на землю колосьем вверх. Так они стояли «часа два, три, а иногда и до самого вечера. А тогда забирают их и кладут в крестцы». Сноп обычно был размером в 5 горстей (наборчков). В Тверской губ. снопы на поле складывали плашмя в крестец, т. е. крестом по 4 снопа колосьями внутрь. Один крест образовывал ряд, а всего в крестец клали 20 снопов (в 5 рядов) ¹⁵⁹. Нижний сноп в основе крестца перегибался вдвое и клался к земле огузьями («вязкою»). Во многих местах Центральной России в крестец шло 12—14 снопов, т. е. в 3—4 ряда,, а сверху покрывали 15-м снопом колосьями вверх. Так формировалась копна. По свидетельству А. Т. Болотова, копны были разных размеров: в 15—17 снопов, в 52 снопа и в 60 снопов¹⁶⁰. Если в Подмоссоображение по Тверской губернии.., с. 5, 23, 37, 48, 56, 66, 74, 94, 114, 128, 129; Комов И. О земледелии, с. 254; Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 67, 91, 139—141.

¹⁵⁸ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 57; 1766, ч. II, с. 157; Описание Тамбовского наместничества. — Собрание сочинений, избранных из месяцеслова, ч. VI Спб.„ 1790, с. 439, 447 (1784 г.); ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 19 002, л. 8, 10 об. См. также: Гильденштедт И. А. Путешествие.., с. 62.

¹⁵⁹ Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 30; Рычков П. Письмо о земледельстве.., ч. II* с. 43; К о м о в И. О земледелии, с. 273.

¹⁶⁰ Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 159—160; 1769, ч. XII, с. 97—115.

ковье, как и вообще в Нечерноземье, при жатве сразу же сами жнецы вязали снопы, ставя их стоймя, то южнее Калуги и далее на юг уборка была несколько иной. Упор в технологии здесь делался прежде всего на сушку колосьев. Поэтому сжатые горсти и снопы долго лежат не связанными, поэтому и крестцы кладутся по-особому, так что два больших снопа, положенные друг на друга крестом, торчат колосьями наружу. В большинстве черноземных районов четыре таких снопа вместе с пятым, поставленным «крышей», образовывали копну. В Оренбургской губ. их звали «пятками»¹⁶². Обычно копны стояли недели две для перевяливания попавшей в них травы и подсушки соломы. Однако в той же Оренбургской губ. «пятки» уже вечером того же дня перекладывали в скирды или копны. В северных районах в условиях большой влажности (Вологодская губ. и др.) снопы формировались в «суслоны», где стоймя помещалось, включая навершие, 17 снопов. В Олонецких землях в суслон клали всего 10—12 снопов. Через две, иногда и более недель (например, в Переяславской провинции) из копен хлеб перевозили на гумно и клали стога и скирды с «одоньями» или без них (одонье — специальный настил из жердей и плетёного из сучьев пола, поднятого над землей на три четверти аршина и выше, опорами одонья могли служить бревна или дерновые столбы). В Тверской губ. в копны укладывали по 1 —1,5 тыс. снопов, а в скирды — по 4,5 и 8 тыс. снопов. Крестьянские снопы, как правило, клали в копны, а помещичьи — в скирды. Скирд в Оренбуржье клали в два ряда снопов зерном внутрь. Длина скирда была произвольной. В так называемую «большую кладь» загружалось около 200 телег снопов, в.«одонье» шло от 80 до 100 телег снопов. В телегу («одрец») помещалось примерно 3 суслона, или около 50 снопов¹⁶³. В Вологодском крае первый нижний ряд скирда ставили вверх колосьями на «вязку» («огузья»). Остальные клали плашмя колосьями внутрь. Формировали скирд обычно 2—3 человека, стоя на самом верху. Сверху стлали ряд снопов колосьями вниз, формируя «навершие», или соломенную непромокаемую крышу скирда. Каждый скирд вывершивался опытными скирдовщиками, сверху его укрепляли жердями. В Воронежских краях хлеб клали в стога в форме усеченного конуса (в окружности около 10 саженей). Стога ставились на досках в 25—33 см от земли (т. е. на одоньях), снопы укладывались внутрь колосом; сверху стог покрывали соломой («вывершивали»). И. А. Гиль-денштедт считал скирдование и стогование хлеба лучшим способом его хранения: «если умело поставить стог, то хлеб сохраняется в нем невредимым около 10 лет и все еще бывает пригоден для посева». Того же мнения придерживался и И. Комов ¹⁶⁴.

Как известно, указами Петра I в практику сельского хозяйства была внедрена косьба яровых хлебов косами со специальными крючьями на древке для одновременного с косьбой сгребания хлеба в рядки. К середине XVIII в. этот способ уборки прочно вошел в крестьянский быт. В Калужской провинции в 60-х гг. XVIII в. такими косами косили овес и гречу. Во Владимирском у. — гречу, чечевицу и горох, в Ка-широком у. — овес, гречу и «худой» ячмень, в Оренбургской губ. — гречу и горох ^,64.

Горох часто косили и простыми косами. При косьбе овес, гречу и горох сушили в скошенных рядах. Овес только потом вязали в снопы. Горох же и гречу сгребали прямо в копны. Во Владимирском у. в копны ставили гречу и чечевицу, а горох — на «козлы, сделанные из кольев», в Кашинском у. Тверской губ. для сушки гороха делали полати, называемые «островом». В Оренбургской губ. гречу также не вязали в снопы, а сгребали в копны, горох сгребали в так называемые «шиши». Чечевицу, горох и мак, как правило, молотили прямо в поле. Особого внимания требовала в Оренбуржье жатва ячменя: его «жнут всегда в прозелень, для того, что у спелого солома и колос пополам ломятся и спадают». Жнут его серпом и расстилают горстями,, чтобы дозрел. Потом вяжут в снопы ржаной соломой или осокой и ставят в так называемые «боровки». После сушки везут на гумно и формируют клади или одонья ¹⁶⁵.

Во Владимирском у. пшеницу, ячмень, гречу, чечевицу хранили в обмолоченном виде в амбарах. На Смоленщине и в южных черноземных районах зерно хранили в земляных ямах. Для устройства таких: ям нужен был непременно глинистый и сухой грунт. «Отверстие ямы бывает в 3 фута длины (около метра. — Л. М.) и 4 фута ширины. Под землею яма расширяется по произволу. Прежде чем высыпать в-нее хлеб, она накаливается и таким образом высушивается. Глубина ямы более 2 саженей. Высыпанный в нее хлеб покрывается соломой и отверстие крепко забивается землей» ¹⁶⁶. В каждую из таких зерновых ям вмещается до 300 четвертей хлеба. «По словам жителей, хлеб может храниться в них невредимо лет десять, для посева же он уже через 3 года едва годится». При вскрытии яму долго проветривают. Обычно ямы закладывают осенью, и туда попадает хорошо высушенное зерно. Бывали случаи, когда зерно оказывалось вполне пригодным в пищу после 15 лет хранения. Но главный феномен хорошо сработан* ных зерновых ям заключался в том, что они хранили и не высушенное, сырое, даже перемешанное со снегом зерно. Такое зерно «высушивали» сами ямы, и оно хранилось несколько лет. Однако после семилетнего хранения подобное зерно отдавало в хлебе «противным погребным духом» ¹⁶⁷.

Овины, в которых сушили зерно перед обмолотом во всех районах России, кроме черноземного и степных, были двух основных типов: 'с подовинником (яма, укрепленная срубом) и без него. Там, где близко' стояли грунтовые воды и вообще в низких местах, овины строили без.

Молотьба цепами

подовинников и гораздо выше обыкновенных¹⁶⁸. Овины обоих типов были крайне огнеопасными сооружениями, и при сушке снопов необходим был постоянный сторож, следивший за огнем. Вверху овина температура доходила в среднем до 50—55°, в средней части — до 38—39°, а у пола — 12—14°. При этом условии семена сохраняли всхожесть. Срок сушки в разных местностях при разных модификациях овинов был разный. В южной части Олонецкой провинции в овине сушили 3 суток, иногда несколько меньше (если снопы неплотные и небольшие). Хорошо выстоявшийся в крестцах хлеб мог высохнуть при хорошем жаре за 8—9 часов. Обычно овин загружали с вечера, а ранним утром начинали молотить. В XVIII в. в помещичьих хозяйствах уже широко распространились вместо овинов так называемые «риги», т. е. сушильные сараи со специальными печами. При ригах помещики строили специальные крытые тока с двумя воротами. Такие риги были распространены в Нечерноземье и даже в Заволжье и Оренбуржье, где их, правда, было еще довольно мало. Крытые тока были в Тульской губ., но использовались только в непогоду. В овин обычно загружалось от 300 до 400 снопов ржи или пшеницы, овса около 500, мелких снопов — до 600—700 ¹⁶⁹.

Молотили, как правило, на открытых токах. Работало в овине и на току б—8 человек. «Сушильщик опускает из овинного окошка снопы, которые выстилаются на току в 2 ряда колосьями в середину и

молотятся дубовыми цепами, проходя раза по 2 и по 3 с одного краю на другой. Потом переворачиваются на другую сторону и опять молотятся». Потом «разрезывают ножом поясы у снопов и опять молотят, ударяя цепом уже не по колосьям, а по огусьям, ибо и в оных мелкий соломенки с колосьями имеются. Напоследок берет один мужик грабли, коими перебивает солому, отбрасывая оную по небольшому количеству молотильщикам, которые оную еще раз цепами быот. И тогда уже, усмотря, что ничего зерен в колосьях не осталось, сгребают солому». Зерна вместе с отходами молотьбы сгребали в ворохи, веяли на открытых токах при хорошей, умеренно ветреной погоде деревянными лопатахми, кидая по ветру. Крупное, полновесное зерно, падавшее сразу же, называли «семянным», падавшее подальше в Тверской губ. называли «другое», а мелкие зернышки, отлетавшие дальше всего, — «ухвостное». Еще дальше приземлялась «мякина», т. е. чешуя, сбитая с зерен. Наконец, последний вид отходов — «спаш-ки», «зернышки костеревых семечек, мышиного гороха, сметаемые с провеянного зерна тоненькими метелочками». «Стлань», или «посад», из снопов могли молотить и 3—4 раза, смотря по крепости колосьев. Снопы пшеницы и ячменя, кроме того, еще и толклись в специально сметанных после молотьбы цепами «в размах» узких грядочках¹⁷⁰. Вся работа требовала большой тщательности и труда.

Особенно много времени занимало веяние зерна. На четверть зерна (8 пудов) иногда затрачивалось 4—5 часов. При плохом ветре приходилось перевеивать 3—4 раза. И. Комов подчеркивал огромную трудоемкость сушки в овинах и молотьбы. Еще один важнейший недостаток — выход копченой соломы, которая была плохим кормом для скота ¹⁷¹. И все же достоинства такого рода обмолота, пожалуй, покрывали его недостатки. Первое из них — возможность молотить хлеб по мере надобности в течение осени и даже зимы. Второе — наибольшая сохранность урожая. Нередко хлеб оставляли в снопах и в овинах на длительный срок, но осыпавшееся зерно все шло в дело. И наконец, тщательно высушенное зерно в овинах долго не портилось и даже иногда годилось на посев.

В Черноземье обмолот шел на гумнах (и на полях) на открытых, токах — начиная примерно с широты Коломны. Высохшие на поле снопы или сразу, или из скирдов по мере надобности молотили «сыромолотом» обычными дубовыми цепами «в размашку». Такой способ обмолота давал больше потерь зерна (оно не вымолачивалось до конца). Кроме того, сыромолотное зерно при неблагоприятных условиях могло скорее портиться, чем высушенное в овинах. Молотьба «сыромолотом» могла быть только при хорошей сухой солнечной погоде. В районах Тамбовской, Воронежской губ. она была, как правило, по окончании зяблевой пахоты (декабрь — февраль). Сыромолотом в большинстве районов России получали также семена на посев ¹⁷².

6. Урожайность и затраты труда

В историко-культурном исследовании вопросы урожайности целесообразно рассматривать в нескольких аспектах, выделяя при этом два основных: 1) зависимость урожая от интенсификации земледельческого производства; 2) зависимость урожая от климатических колебаний. В первом случае необходимо выявить разницу урожайности на землях, регулярно удобряемых, и землях, выпаханных или неудобряе-мых. Такие наблюдения можно сделать для Петербургской губ., Вологодского и Каширского у.¹⁷³ Оказывается, что только за счет удаб-ривания можно было повысить урожай серых хлебов в 2—3 раза. Отсюда становится понятным упорное стремление крестьянства на громадных территориях Нечерноземья вносить навоз прежде всего под рожь или только под рожь. Экономический результат этого обстоятельства имел громаднейшее значение.

Вместе с тем во второй Головине XVIII в. вставшее на путь товарного производства помещичье хозяйство Нечерноземья и районов, пограничных с черноземно-степной зоной земледелия, столкнулось с парадоксом: излишние дозы унавоживания не вели к дальнейшему повышению урожайности, зерновые хлеба (пшеница, рожь и даже овес) быстро шли в рост и при малейшем дожде (и даже без него) полегали и прорастали, в итоге чего погибал весь урожай. В итоге у помещиков Нечерноземья урожаи овса, например, на навозных землях сам-4 и сам-6 были редкостью. И овес сеялся обычно на лучших ненавозных землях с урожайностью всего сам-2, сам-3, большей частью для соломы, т. е. для помещичьего скота и для навоза ¹⁷⁴.

Именно эта особенность господствовавших тогда сортов зерновых — полегание — удерживала и от унавоживания тучных черноземов, где сильно развитое скотоводство вполне обеспечивало крестьянское хозяйство удобрением. Столь парадоксальная ситуация сдерживала в самых хлебородных районах рост урожайности, как правило, на уровне сам-10, сам-15, что для XVIII в., правда, само по себе было «чрезвычайной» урожайностью.

Другой важный момент в изучении урожайности — контраст между лучшими и худшими землями. Болотов пишет, что в Каширском у. Тульской губ. греча на худших ненавозных землях давала урожай сам-3, сам-4 и это считалось «нарочито хорошей» урожайностью. На более лучших землях ее урожайность повышалась сразу же до сам-5 и сам-6¹⁷⁵. Это различие чрезвычайно важно, ибо нельзя изучать урожайность «вообще». Как уже говорилось, в XVIII в. в производственный оборот в нечерноземной зоне было вовлечено громадное количество земель худшего и посредственного плодородия, которые в более ранние эпохи вообще не могли быть использованы. Поэтому получение на них урожайности, на первый взгляд весьма скромной, было большим достижением агрикультуры и агротехники. В Галицкой провинции в 60-е гг. XVIII в. на глинистых тяжелых почвах в лучшие годы урожай ржи был сам-3, а овса — сам-2. В Ярославской губ. наиболее «хлебородными» были лишь три уезда — Мышкин-ский, Ярославский и Даниловский (т. е. здесь хватало на год своего хлеба «для себя и на продажу»). В целом же по губернии урожайность большей частью была сам-3 и сам-4, в редкие годы — сам-5. В лучшие сухие годы в Кашинском у. урожай пшеницы яровой был сам-2, сам-3, а гречи — также сам-3, сам-2. Во Владимирском у. в 50-х гг. обычная урожайность в «песчаных местах» была по ржи сам-3, а по яровым — сам-2. На менее плодородных землях рожь давала сам-2, а яровые — сам-1. Эти сведения уточняются данными конца 60-х годов. В обычные годы на лучших землях (а их в уезде больше половины) урожайность основных зерновых культур была сам-4, сам-5, а на менее плодородных землях (это меньшая часть уезда) — сам-2. Наконец, в лучшие, т. е. урожайные, годы там, «где земля влажнее», урожайность была «в пятеро и более», а на менее плодородных землях урожаи в лучшее время были сам-4 ¹⁷⁶.

Третий весьма существенный аспект, который надо иметь в виду, — выбор лучшей земли для той или иной культуры или лучшей культуры для данной земли. Несмотря на господство натуральной основы крестьянского хозяйства и консервативность трехпольного севооборота, эти явления агрикультуры постепенно пробивают себе дорогу. В Новоторжском у. Тверской губ. лучшая рожь была в селе Стуж-не, лучшая гречиха — в деревне Маслове, а лучший ячмень — в селе Упревичи, сельце Голубине и деревнях Пожитове и Млевичах. В Оренбургской губ. лучшая пшеница родилась в Сеитовой слободе, где урожай был сам-6, сам-7, изредка и сам-10¹⁷⁷. Выше уже подробно говорилось о специализации ряда крупных районов по той или иной культуре (псковский и великолуцкий лен, калужская, орловская, курская конопля, рязанский «моченец» и т. д.).

В нечерноземной зоне, в Галицкой провинции пшеницу сеяли толь-.ко на подсеках. В Тверской губ. на подсеках и росчистях главной урожайной культурой была репа, хотя урожаи ржи, пшеницы и ячменя достигали сам-8, сам-10. То же самое наблюдалось и в Ингерманлан-дии («Петербургская губ.). В Вологодском у. лучший овес родился лишь в шести волостях, а рожь — около города и в 13 волостях и т. п.¹⁷⁸

Особую проблему в изучении урожайности составляют неурожайные годы и так называемые «недороды». О них меньше всего сведений в источниках. Однако неурожаи не только тяжело сказывались на и без того нелегком положении крестьянства, но нередко влияли на саму агрикультуру.

В XVIII в. неурожайных лет было очень много, но захватывали они, как правило, сравнительно некрупные регионы. Тяжкими всеобщими недородами отмечены для второй половины XVIII в. 1767, 1778, и 1783—1787 гг.¹⁷⁹. По Переяславль-Залесской провинции 60-х гг. современник отмечает: «урожай всякому хлебу бывает переменной, по большей части года через три, но в прочие два года собирают с нуждою семена». Говоря о крестьянском хозяйстве, Болотов замечает: «От ржи получает крестьянин худую прибыль, ибо и в самые лучшие

года не приходится и сам-5, а обыкновенно сама друга (сам-2.— Л. М.) и меньше». В 60-е гг. на огромных пространствах, главным образом Нечерноземья, сложилась тяжкая метеорологическая ситуация. Примерно с 1763 г. в течение по крайней мере пяти лет шли многомесячные дожди. Неурожаи этих лет далеко не самое главное бедствие: интенсивное переувлажнение пашни приводило к самому худшему последствию — вода вымывала даже отнюдь не низко расположенные поля от накопленного годами органического компонента. Поэтому плодородие ухоженных старопахотных земель — золотого фонда агрикультуры — стало катастрофически падать. Дренаж полей, окаймление их канавами, был земледельцу крепостной России не под силу. К тому же дренаж по периметру полей на суглинистых, иловатых, глинистых почвах был бы малоэффективен. «Крестьяне пробивались еще год или два старыми семенами, — пишет В. Приклонский.— Неурожаи не переставали, но еще более умножились. Наконец, хлеба у них не стало. Они принялись за скот, но который к пущему несчастью неоднократно помирал поветрием, что их и последнего лишило пропитания». Падеж скота, и без того очень частое явление в этой природно-климатической зоне, катастрофически усугубляет трагедию земледельца. К моменту, когда длительный цикл дождливых летних сезонов стал завершаться, «они (крестьяне. — Л. М.) стали мало содержать скоту. Следовательно, и земля навозу прежнего получать не стала. Выпашка от дурных лошадей и бороньба переменилась и пашня сделалась еще хуже» ¹⁸⁰. Налицо резкое падение общего уровня агрикультуры. Такие метеорологические циклы, подобные дождливым годам 1762—1767, время от времени повторявшиеся в XVIII столетии, имели громадные последствия для всей аграрной экономики страны в целом. В частности, именно на 60-е гг. приходится наиболее стремительный взлет цен на хлеб, зерновые продукты и «съестные припасы». В эти периоды резко повышается тяга крестьян к эксплуатации росчистей, выжженных залежей и т. п.; поскольку там был «живой резерв» органического компонента почвы, способного дать высокий, хотя и непостоянный урожай.

В этих условиях средняя урожайность зерновых сам-2 была итогом упорного и тяжкого труда русского земледельца. В 80-х гг. XVIII в. во Владимирской губ. общая урожайность в Суздальском,. Покровском, Переяславском, Юрьев-Польском, Ковровском Ме-ленковском, Гороховецком, Муромском, Александровском, Шуйском, Вязниковском и Судогородском у. в урожайные годы была сам-4, сам-5* иногда и больше, в малоурожайные годы — сам-2. В Ярославской и Костромской губ. в малоурожайные годы получали «по большей части» сам-2¹⁸¹.

Бич засухи обусловил резкие скачки урожайности в черноземных ' и степных районах, характерные для Тамбовской, Пензенской, Саратовской, Оренбургской, Орловской, Воронежской, Курской губ., области Войска Донского и др.

Немалым злом земледелия России была своего рода «выборочная-неурожайность», т. е. недороды какой-либо одной-двух культур, иногда или озими, или яровых. Эти обстоятельства порождались либо сильными отклонениями в календаре рабочего сельскохозяйственного цикла (поздний сев, поздняя уборка и т. п.), либо стихийными эксцессами природы (весенние поздние заморозки, ранние заморозки осенью, болезни растений, медвяные и мучные росы, ржавчина, мгла, туманы, резкие пики в размножении сорных трав, выедание озимых всходов червями и т. п.). На Севере поздняя уборка овса приводила к тому, что он «крошился от стужи». Страшны были здесь и летние «калинники» (29 июля). В Калужской провинции нередко крестьяне убирали овес в мороз и в снег. В Каширском у. часто осенние заморозки заставали гречу в цвету, либо она гибла в наливе, от поздней косьбы. В Воронежской губ. греча, наоборот, гибла на всходах от поздних весенних утренников. В Оренбургской губ. греча, просо, горох гибли на стадии созревания от ранних заморозков, еще чаще от них снижалась урожайность¹⁸². Таким образом, эксцессы континентального климата создавали тяжелые условия для эволюции агрикультуры.

Урожайность так называемых «средственных» или нормальных лет, пожалуй, наиболее важный показатель уровня развития земледелия. В южных, черноземных и степных районах она была весьма высокой. В степной зоне донских степей урожай пшеницы был сам-10, сам-20. Пшеница-арнаутка давала сам-15 и более. Рожь в Слободской Украине и части Воронежской губ. имела обычную урожайность — сам-10, сам-12¹⁸³. В Тамбовской губ. обычный благоприятный год давал в Моршанском у. по основным культурам урожай сам-5, в Усманском — сам-8, в Борисо-Глебском — не менее сам-8. В Курской губ. в такой же год в Щигровском у. урожай ржи был сам-7, пшеницы — сам-5, овса — сам-10, гречи — сам-8, гороха — сам-7, конопли — сам-6, льна — сам-1,5. В Судженском у. урожай ржи был сам-7, ячменя — сам-5, конопли — сам-6, проса — сам-8, льна — сам-1,5. В Тимском у. урожай ржи был сам-6, пшеницы — сам-4, овса — сам-9, гречи — сам-7, гороха — сам-6, ячменя — сам-8, конопли — сам-5, проса — сам-8, льна — сам-1,5. В Рыльском у. основные культуры давали урожай сам-6, сам-7, в Обоянском у. — сам-5, сам-9. В Оренбургской губ. обычный урожай ржи — сам-5, сам-6 и более, овса, пшеницы, полбы, ячменя и ярицы — сам-5, сам-6 и более, гречи, гороха — сам-10, проса — сам-20 (в особо урожайные годы просо давало сам-60, а мак — сам-100). В более северных районах, например в Рязанской провинции, в «благополучный год» урожай основных зерновых — сам-6, сам-7 и более. В Калужской провинции в «обыкновенные годы» урожай ржи сам-5, ячменя — сам-7, овса — сам-4, конопли — сам-4. В Каширском у. ячмень в «посредственные годы» давал урожай сам-5, сам-6, сам-7, горох — сам-6, овес — сам-3, греча — сам-5, яровая пшеница — сам-4, сам-6, озимая пшеница — сам-5. В Кашинском у. Тверской губ. в «обыкновенные годы» урожай ржи и овса был сам-2, сам-3, иногда сам-4, ячменя — от сам-4 до сам-7 ¹⁸⁴. Столь высокая урожайность обычных или нормальных земледельческих сезонов — результат весьма существенного развития агрикультуры и агротехники.

. В источниках часто дается так называемая средняя урожайность, которая сглаживает и обильные урожаи, и резкие падения урожайности в годы недородов. Для первой половины XVIII в. систематических данных нет. Попытки же систематизировать фрагментарные сведения по урожайности приводят, к сожалению, к завышению средних цифр. Примером таких обобщений может служить материал табл. № 5 ¹⁸⁵. Вероятнее всего, приведенные в ней не очень достоверные

Т а б л и ц а 5

Районы Г оды 10-е 20-е 30-е Ю-е 50-е 10-е 20-е ,'Ю-е 10-е 50-е 10-е 20-е 30-е 40-е 50-е Рожь Овес Ячмень Центр.-Промышл. 2,7 3,2 3,5 3,8 3,2 2,0 3,2 3,1 3,2 3,1 5,2 6,9 5,9 4,4 3,7 Центр.-Чернозем. 4,0 4,3 3,2 4,7 4,6 3,1 5,6 4,9 4,5 4,2 — 3,9 4,0 4,4 4,8 Северо-Запад. 2,4 2,6 2,3 3,8 4,2 2,4 2,6 2,3 3,8 4,2 3,3 4,0 3,0 2,9 5,1 Северный 2,6 4,7 3,4 3,2 2,7 3,1 4,7 2,8 3,3. 2,6 3,4 3,4 3,4 2,9 3,0 Поволжье 3,0 3,3 3,7 5,1 4,0 3,0 3,4 2,8 4,9 3,4 — — 4,0 — 4,7 Пшеница Гречиха Горох Центр.-Промышл. 3,2 4,9 3,0 3,5 2,7 2,2 3,7 3,7 3,5 2,4 2,2 1,3 6,0 — — Центр.-Чернозем. 4,5 4,1 5,5 4,3 4,1 6,1 5,5 4,3 3,7 3,0 — — 5,1 — — Северо-Запад. — 3,3 3,5 — 2,7 — 3,5 3,7 3,5 4,0 — 2,5 — — 8,0 Северный — 3,0 — 3,0 — — — — — — 4,2 3,3 5,1 4,3 4,5 Поволжье — 3,0 3,7 — 3,6 — — — 5,3 — — — — — — Полба Конопля Лен Центр. -Промышл. — — — 3,8 — 2,1 2,8 3,0 1,1 3,0 2,5 со со — — Центр.-Чернозем. — 8,0 4,8 4,3 — — — 3,3 2,3 1,6 — — — 2,1 — Северо-Запад. — 6,0 — — 2,8 2,0 3,1 2,3 2,1 1,7 Северный Поволжье — — — — — — — 3,3 — — —■

данные основываются на урожайности помещичьих имений в лучшие, т. е. наиболее урожайные, годы.

Гораздо более надежный, а главное систематический материал появляется в 80—90-е гг. XVI11 в. в ведомостях, посвященных специально статистике урожайности ¹⁸⁶. При всем их несовершенстве картина среднестатистического уровня урожайности в них гораздо ближе к истине. В табл. 6 приведена среднегубернская урожайность по семи губерниям Нечерноземья и двум губерниям, пограничным с Нечерноземьем. Урожайность ржи в Тверской, Московской губ. колебалась вокруг уровня сам-2. Особенно низкой за отдельные годы она была в Тверской и Ярославской губ. В Новгородской губ. ее уровень заметно выше — сам-3. И наконец, в Калужской и Рязанской губ. он выше сам-3, а иногда достигает сам-4. Для общегубернского показателя это очень высокий уровень урожайности. Урожайность такой капризной по отношению к почве и погоде культуры, как пшеница, была примерно такой же (хотя при этом доза трудовых затрат по крайней мере вдвое выше, чем у ржи). Урожайность овса в большинстве губер¹⁸⁵ И н д о в а Е. И. Урожаи в Центральной России за 150 лет (вторая половина XVII—XVIII в.). — Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1965 г. М., 1970, с. 146—150.

186 Рубинштейн Н. Л. Сельское хозяйство России во второй половине XVIII в. Историко-экономический очерк. М., 1957. Автором опубликованы ведомости губернаторов о посеве и урожае за 70-е, 90-е гг. XVIII в. по 39 губерниям. Нами использованы данные по 17 губерниям. Пересчет урожая в «самах» наш (см. табл. 6 и 7).

4 Очерки русской культуры XV7II века 97

Урожайность в Европейской России (в самах)

Г убершш Рожь Пшеница Овес Ячмень Гречиха Лен Конопля Горох Олонецкая 2,0 1795 4,4 — 3,5 3,3 3,0 2,0 4,0 Московская 1,9 1782 2,5 1,8 2,1 2,2 1,7 0,75 1,8. 1795 2,6 2,6 2,0 2,3 2,0 1,7 1,7 1,4 Ярославская 2,2 2,1 2,1 2,0 2,5 1796 1,4 2,0 — Костромская 2,1 2,1 2,1 2,3 1,5. 1788 2,3 2,1 — Тверская 2,6 2,4 2,1 1788 1,9 1,9 2,0 — 2,1 1789 2,0 2,0 2,5 2,7 3,3 2,3 2,6 7,0 1790 1,9 2,0 2,8 2,6 1,9 2,2 1,1 3,0 1791 2,6 2,7 2,4 3,2 — 2,6 2,1 3,0 Новгородская 2,9 3,2 2,0 2,3 3,2 1788 3,1 2,5 2,8 1789 3,0 2,7 2,6 3,1 3,1 1,7 2,0 2,6. 1790 3,2 2,4 3,2 2,8 1,8 2,4 2,5 1,8. 1791 2,1 2,5 3,0 2,9 1,5 1,9 2,5 2,2 Калужская 2,9 1782 4,2 3,0 2,2 4,2 3,1 1,9 3,1 1783 2,9 2,7 4,7 2,6 3,0 2,0 3,6 2,7 1793 3,3 2,8 2,7 3,0 2,4 2,8 2,7 — 1794 3,3 3,1 3,0 3,3 7,8 2,1 3,2 2,4 1795 3,4 2,6 3,2 3,5 2,7 2,2 3,0 3,2 1796 3,0 2,5 2,8 3,5 3,7 2,5 3,3 2,6 Рязанская 1782 4,0 2,0 5,4 2,7 3,1 2,1 3,4 1,5 1789 3,9 2,2 2,5 4,8 3,5 2,5 3,1 2,9 1794 1,9 2,0 3,5 5,3 3,0 2,7 6,2 2,7 1796 3,5 1,7 2,5 2,1 2,4 0,6 2,9 2,8

ний приближалась к сам-3. В отдельные годы (судя по Калужской и Рязанской губ., они были редки) урожайность овса поднималась Д0^! высокого уровня в масштабе губернии (сам-4, сам-5). Ячмень давал урожайность на Северо-Западе и к югу от Москвы выше сам-3. В Рязанской губ. в отдельные годы уровень его урожайности достигал сам-5. Лен, будучи в этой зоне одной из важных культур, давал, как правило, невысокий урожай семян (чуть выше сам-2). Резко выделяются урожаи конопли по Калужской и Рязанской губ. Они не высоки,, но очень стабильны. Отдельные годы, видимо, приносили весьма обильный урожай в губернском масштабе. Урожайность гречи была в этой зоне, за исключением недородов, в целом выше сам-3 (кроме Промышленного Центра). Наиболее высокими и стабильными они были в Рязанской губ. Очень неравномерна была урожайность гороха.

В табл. 7 собраны данные о среднегубернской .урожайности некоторых районов Черноземного Центра, Поволжья и Урала. Всеобщий недород 1787 г. четко виден на данных Орловской, Воронежской, Симбирской и Оренбургской губ. По 5 губерниям нет данных, и лишь в Саратовской губ. этот год был в целом урожайным.

По данным Воронежской и Симбирской губ. довольно ощутимо» даже в масштабе губерний видны недороды отдельных культур. В 1785 г. в Воронежской губ. был недород овса (сам-1,7), а в 1789 г. при общем недороде яровых был высокий урожай гречи. В 1790 г. бьш

Таблица 7 Урожайность в Европейской России (в самах)

Губернии, годы Рожь Пшеница Овес Ячмень Гречиха Леи Конопля Горох Просо Полба Тамбовская 1782 3,4 2,7 2,8 2,3 3,0 1,8 2,9 3,1 5,2 1789 3,9 2,2 2,5 4,8 3,5 2,5 3,1 2,9 5,6 1794 2,3 2,2 3,0 1,4 2,2 1,8 1,4 1,9 3,9 1796 3,2 1 ,8 3,4 2,5 4,4 1,7 2,1 2,0 2,2 Орловская* _ 1780 4,4 1 ,7 3,2 2,7 3,5 2,9 3,4 4,0 8,7 1787 2,4 2,8 2,0 1,6 3,9 2,5 3,7 5,2 3,7 1788 3,6 1,7 0,9 1,8 3,5 2,5 3,7 5,2 21,5 1793 3,5 3,6 4,4 1,5 4,2 1,7 4,0 2,9 1795 4,2 1,8 1,3 1,5 3,8 1,8 3,3 3,9 _ 1796 4,3 3,2 2,8 2,8 4,5 2,3 4,4 2,8 17,5 1797 3,8 3,4 2,8 2,8 3,3 — 4,3 4,5 28,0 Курская _ 1783 2,6 2,0 3,2 3,0 2,1 0,7 1,7 1,9 2,7 1790 5,2 3,9 4,5 3,5 3,5 — — 3,6 7,3 1793 3,1 1,0 1,9 — 2,5 1,6 1,9 0,7 .1795 4,0 2,1 1,8 2,2 3,5 1,8 2,3 3,3 9,0 1796 4,1 2,6 3,4 2,5 4,0 2,0 3,4 3,6 14,7 .Воронежская _ 1785 7,1 6,9 1,7 8,9 9,1 2,5 3,0 3,0 39,5 1786 2,9 2,0 2,7 3,4 3,0 1,6 1,8 2,1 22,0 1787 1,5 1,3 1,5 1,4 1,9 1,7 1,5 1,4 18,7 1788 3,8 3,2 3,7 3,7 4,3 — — 3,0 30,6 1789 3,1 2,1 1,8 1,8 6,0 1,3 1,1 1,6 9,6 1790 6,0 2,6 6,4 3,4 3,2 2,8 1,4 2,5 8,2 1791 5,7 2,7 6,0 3,4 3,3 3,9 2,5 3,2 18,0 1792 4,1 3,6 4,9 4,0 4,3 2,7 2,2 3,6 14,9 1795 2,5 1,7 2,7 1,8 6,5 1,8 2,1 3,7 11,8 Пермская — 1793 2,9 1,7 2,7 2,8 — — — 2,2 _ 1794 3,8 2,9 4,5 4,0 — — — 2,9 _ 1796 3,6 2,7 2,9 2,9 — — — 2,6 Нижегородская 1792 3,1 0,8 2,3 1,9 1,8 1,6 1,8 3,2 2,0 2,7 1793 2,1 2,6 3,2 3,1 2,9 1,3 2,6 2,1 21,0 1,6 1794 3,1 2,3 4,6 2,7 3,5 2,4 3,4 2,3 6,6 4,4 Пензенская 1793 2,9 2,0 2,6 2,4 3,7 2,0 2,4 3,1 6,2 — 1795 3,1 1,6 2,2 1,2 2,1 1,9 2,6 6,4 2,9 1,5 1796 5,0 2,0 4,4 1,6 6,2 2,5 3,2 7,3 12,1 2,0 Симбирская 1785 2,8 2,6 1,9 3,1 2,0 2,5 3,0 2,4 6,3 2,9 1786 3,0 2,2 1,7 1,6 1,9 1,3 1,8 1,4 2,7 2,0 1787 1,5 2,0 1,7 2,4 2,4 — — 1,7 2,9 2,3 1789 2,6 1,0 0,4 0,9 1,0 1,7 2,5 1,5 4,6 1,0 1793 2,7 2,3 2,5 4,5 2,5 1,6 1,6 2,0 4,4 2,5 1794 1,9 2,2 2,2 1,7 2,5 1,7 2,0 1,8 3,3 2,2 1795 1,5 1,4 0,9 0,8 1,3 0,5 2,0 1,8 2,9 1,0 Саратовская 1787 5,0 5,0 2,0 6,9 8,9 — —. — 8,1 7,0 1790 4,2 1,4 5,8 1,6 2,5 2,0 1,8 3,1 2,2 1,5 1791 4,1 1,5 5,2 4,8 2,7 2,5 2,2 2,2 4,2 2,0 1792 2,2 3,2 5,5 3,5 4,9 5,0 3,1 8,8 12,3 3,1 1794 1,6 4,2 6,3 3,6 4,0 1,3 2,7 8,9 10,3 3,3 Оренбургская Уфимская) 1785 2,0 2,2 2,0 2,2 — 2,0 2,0 2,0 2,8 1,9 1786 2,3 2,0 2,2 1,8 — 2,0 2,1 2,0 2,6 2,0 1787 1,8 2,5 2,3 2,0 — 1,8 2,0 2,3 6,0 2,0 1789 2,4 1,4 1,5 1,4 — 1,1 1,7 1,8 4,2 1,3 1794 2,0 2,2 3,6 1,1 — 1,7 1,2 2,4 2,6 2,0 1795 1,8 0,4 0,5 0,6 — 0,6 0,6 0,2 1,0 0,2

* Данные за 1797 г: ЦГАДА, ф. 273, on. 1, д. 19 068.

высокий урожай овса и явный недород конопли. В 1795 г. здесь был явный недород пшеницы (сам-1,7) и ячменя (сам-1,8). В Симбирской губ. в 1789 г. при приличном урожае озимой ржи основные яровые культуры постиг сильный недород — по -некоторым культурам (овес, ячмень) не собрали даже семян. В 1795 г. в губернии был общ,ий неурожай.

Урожайность ржи в рассматриваемых зонах была, пожалуй, наиболее стабильной в Орловской, Курской, Пермской и Тамбовской губ., хотя уверенно утверждать это трудно из-за неполноты данных. Резкие контрасты в урожайности ржи характерны для Воронежской (от сам-7, сам-6 до сам-1,5, сам-2,5) и Саратовской губ. (от сам-5 до сам-1,6), хотя в целом уровень урожайности ржи здесь был весьма высоким. Низка урожайность этой культуры в Симбирской и Оренбургской губ. Урожайность пшеницы почти всюду была низкой, намного’ ниже ржи. Однако пшеница этих районов была наиболее товарной культурой. И причина этому в том, что сеяли ее, как правило, помещики. Урожай в сам-2 и сам-5 вполне позволял им поставлять на рынок крупные партии этой культуры. В отдельные же годы пшеница давала очень высокие урожаи (в Воронежской губ. в 1785 г. — сам-6,9; в Саратовской губ. в 1787 г. — сам-5, в 1794 г. — сам-4,2; в? Курской губ. в 1790 г. — сам-3,9). В некоторые годы в масштабах целых губерний давал высокие урожаи овес (в Воронежской губ. в 1790—1791 гг. — сам-6,4, сам-6, в 1792 г. — сам-4,9; в Орловской губ. в 1793 г. — сам-4,4; в Саратовской губ. в 1794 г. — сам-6,3, в 1791 г.— сам-5,2, в 1792 г. — сам-5,5; в Пензенской губ. в 1796 г. — сам-4,4). В отдельные годы очень высокие урожаи давал ячмень.

Для Курской, Орловской, отчасти Воронежской губ. важнейшей товарной культурой была гречиха. В Орловской губ. в большинстве случаев урожайность ее была на уровне сам-4 и более, что давало возможность широкой товаризации этой культуры. В целом в губернии посевная площадь под гречей составляла в 1797 г. 186 799 дес. и валовый урожай — 888,7 тыс. четвертей. Такую же площадь практически занимали только овсы (194 449 дес.). В 1787 г. греча занимала 193,9 тыс. десятин, в 1788 г. — 195 тыс. десятин. Высокая товарность-гречи обеспечивала очень стабильный размер посевов, в то время как под такими культурами, как ячмень, просо, горох и даже конопля, посевная площадь в масштабе губернии резко колебалась. Так, посевы ячменя в 80—90-е гг. колебались от 3,8% ярового поля до 0,28%, конопли — от 14 до 7,2%. Высокой была урожайность гречи в Саратовской губ. Для Воронежской губ. характерны резкие колебания ее урожайности: от сам-9,5 до сам-1,9; причина — весенние заморозки,, что и сдерживало рост посевов гречи.

По урожайности конопли резко выделяется Орловская губ. (средняя за 7 лет — сам-4,2). Конопля здесь в ряде уездов была ведущей товарной культурой — от 4,2 до 13% ярового посева. Учитывая огромную интенсификацию агрикультуры конопли, масштаб этих посевов должен быть оценен как выдающийся.

Очень интересны данные об урожайности проса. В Воронежской губ. уровень урожайности проса был высочайшим. Помимо высокой агрикультуры и агротехники весьма существенную роль играли уникальные природно-климатические условия, издавна, еще с Киевской Руси, способствовавшие чрезвычайно высоким в массовом масштабе урожаям проса и бора. В 1785 г. урожай был, видимо, наивысшим — в целом по губернии почти сам-40 (на отдельных делянках урожаи сам-60 считались рекордными). 1788 г. дал сам-30,6, 1786 г. — сам-22.

За девять лет, по которым есть систематические данные, лишь два были сравнительно неурожайными — сам-9,6, сам-8,2 (это гораздо выше обычной урожайности проса во многих других губерниях). Высокие урожаи проса часто были и в Орловской, и, вероятно, в Саратовской губ.

Урожайность полбы, посевы которой широко практиковались только в Поволжье и Оренбургской губ., видимо, вполне удовлетворяла нужды крестьян на «домашние расходы».

В целом агрикультура зерновых к концу XVIII в. имела в российских губерниях несмотря на тяжелейшие природно-климатические уело* вия весьма существенный прогресс, что отразилось в довольно высоком для ряда культур среднестатистическом уровне урожайности. Урожайность в историко-культурном!, аспекте оценивается прежде всего не как показатель производительности труда (хотя это очень важно)_у а как наиболее общий косвенный показатель культуры земледельческого производства. Он выявляет действенность различных критериев развития материальной культуры, сочетание которых столь характерна для XVIII в. Это и традиционные критерии феодальной эпохи натурального хозяйства и новые критерии, связанные с воздействием, в частности, на земледелие законов товарного производства.

Характеризуя агрикультуру и агротехнику русского земледелия, мы все время сталкиваемся с фактом необходимости для крестьянина огромных затрат труда, вложение которого обусловлено прежде всего специфичностью природно-климатических условий Европейской России (погодные эксцессы, низкое плодородие большей половины земельного фонда, короткий сезон сельскохозяйственных работ и др.)* Специальное исследование затрат труда в земледелии Европейской России середины XVIII в. на монастырской барщине в расчете на десятину пашни в двух полях было проведено на основе формирования типической выборки, в которую вошли материалы 103 монастырских имений, расположенных как в нечерноземных, так и в черноземных районах Центральной России ¹⁸⁵.

В итоге проведенного расчета интервальной оценки с использованием так называемого распределения Стьюдента можно констатировать, что средняя выборки отклоняется (с вероятностью ■ 90 %) от средней генеральной совокупности в следующих интервалах:

1) по нечерноземным губерниям (кроме района опольев)

72,6 чел.-дней<{1<73,61 чел.-дней 33,0 коне-дней<|1<34,4 коне-дней

2) по Владимирско-Суздальскому ополью

45,28 чел.-дней<(х<46,72 чел.-дней 18,92 коне-дней<|х<20,68 коне-дней

3) по черноземным губерниям

41,35 чел.-дней<|1<43,45 чел.-дней 21,90 коне-дней<(1<22,50 коне-дней

Полученные показатели, во-первых, надежно отражают общее положение в монастырских вотчинах середины XVIII в. Во-вторых, они дают убедительные доказательства огромной затраты труда в русском земледелии изучаемого столетия. Эти затраты являются не только показателем низкой производительности труда, характерной для феодального способа производства, но и непосредственно отражают тяжелые природно-климатические условия для развития земледелия этой зоны. Тяжкий земледельческий труд русского крестьянина был каждодневным подвигом, каждодневной борьбой со стихией.

Налицо громадные различия в земледелии нечерноземных и черноземных районов России. Немаловажным обстоятельством является то, что приведенные цифры отражают барщинный подневольный труд, производительность которого, конечно, ниже производительности труда земледельца в собственном хозяйстве.

Для получения представления о затратах труда в крестьянском хозяйстве этой эпохи можно использовать оценку затрат труда на монастырской барщине самими крестьянами, т. е. оценку с позиций крестьянского хозяйства, использовав данные о широко распространенной практике своеобразного откупа крестьян от барщинных работ, при которой барщинный крестьянин нанимал вместо себя либо постороннего, либо односельчанина для выполнения работ. Так, для середины XVIII в. появились материалы денежной оценки (по критериям вольного рынка) затрат труда на десятине двух полей, начиная со вспашки и кончая молотьбой снопов. В Ярославском у. в с. Пахонском с деревнями, с. Балакиреве с деревнями, в деревнях Малина и Выгоц-кая с десятины платили по 7 руб. В Вологодском у. в с. Ильинском — 4 руб., в с. Ивановском — 5 руб., в с. Сергиево — 6 руб., в с. Домино, Грезовицы с 59 деревнями, с. Троицком и Погодиеве платили с десятины 7 руб., в селах Лопуткове и Реброве с сельцом Гледене-вым — 8 руб., в с. Ивановском (архиерейском) — 9 руб. Наконец, в с. Богородицком, Коровничьем, Выпрягове, Тчанникове и в некоторых с. Тотемского у. платили по 10 руб. с десятины в двух полях, а в ярославских с. Карповском и Милославле — даже по 12 руб. В с. Андреевском Верейского у. — в среднем, 6 руб. 78 -коп.¹⁸⁸

Из этого перечня видно, как разнообразны были затраты труда, вызванные главным образом громадной пестротой почвенных условий и уровня интенсификации приемов агрикультуры и агротехники. Это же громадное' разнообразие отражают и непосредственные данные о затратах человеко-дней и коне-дней в разных районах и микрорайонах Нечерноземья. Суммируя всю площадь господских запашек там, где был наем на барщинные работы, и стоимость всех видов работ на этой площади, мы получаем для конца 50-х — начала 60-х гг. приближенную среднюю характеристику стоимости всех работ на десятине в двух полях — 7 руб. 60 коп. В обратном пересчете, по расценкам Московской губ., это составит от 70 до 100—120 человеко-дней при 30—50 коне-днях на десятину. Проводя же этот пересчет на расценках в конкретных местах найма на барщину, получаем цифру в 54 человеко-дня при 20,4 коне-днях, что тоже составляет громадную затрату труда, оцененную не применительно к барщине, а непосредственно к крестьянскому хозяйству.

Большой интерес представляет соотношение данных затрат труда со стоимостными их эквивалентами в виде цены готовой продукции, выходящей на рынок. Примерный расчет показал, что применительно к Вологодскому у., исходя из цены на рожь в 50—60-е гг. XVIII в. в один рубль за четверть, а на овес в 60 коп. за четверть, при урожайности в сам-8 ржи и сам-5 овса, получался доход в 9 руб. 40 коп. Сделав надбавку за счет других культур, товарность которых давала минимальный доход, получим 10 руб. дохода на два поля, т. е. 5 руб.

^ш Там же, с. 219—220.

с десятины в 2 полях. Аналогичный расчет по Ярославскому у. на десятину в двух полях — 4—4,25 руб. Таким образом, совершенно очевидно, что затраты труда земледельца не сообразуются с рыночной конъюнктурой. Иначе говоря, земледельческое производство ориентировано здесь главным образом на традиционные критерии натурального феодального хозяйства. Стало .быть, и в историко-культурном аспекте преимущественным критерием материальной культуры земледелия оставалась целесообразность. Новые тенденции в агрикультуре и агротехнике при всей своей существенности, важности и прогрессивности в целом еще не изменили природу крестьянского производства.

Иначе обстояло дело в районах Черноземья. К сожалению, здесь почти отсутствует материал по денежным эквивалентам затрат труда на десятину пашни в двух полях. Но можно прибегнуть к обычной экстраполяции. Если по Вологодско-Ярославскому региону затраты труда на десятину достигали примерно 71 человеко-дня, а денежный эквивалент был равен 7 руб. 60 коп., то в черноземных районах затраты на десятину в двух полях были равны примерно 42 человеко-дням. Отсюда получаем денежный эквивалент (при сохранении пропорциональности отношений) 4 руб. 50 коп. Оценка в деньгах всей суммы работ на десятине конопляника в Калужской провинции (а это очень высокая степень интенсификации труда земледельца) для 70-х гг. была равна 5 руб. Если она будет снижена к началу 60-х гг. XVIII в. до

4 руб., то степень совпадения нашей экстраполяции очень высока (при условии большой приближенности всех расчетов). Взяв урожайность ржи сам-7, а овса сам-5, получим, опираясь на цены ржи за четверть 60 коп., а овса — 40 коп., доход примерно в 5 руб. 20 коп. (с надбавкой — до 6 руб.). Даже столь грубый расчет свидетельствует о том, что здесь традиционные критерии натурального хозяйства сильно потеснены, а новые играют весьма существенную и важную роль, так как затраты труда в расчете на десятину не только балансируются с рыночными ценами, возможны довольно длительные периоды, когда цены на основные культуры выше денежного эквивалента трудовых затрат. В историко-культурном плане это чрезвычайно важно, ибо позволяет делать обобщенный вывод о том, что агрикультура и агротехника данных регионов уже в большей мере подчиняются рычагам стоимостного механизма товарного производства. На первый план здесь выходят новые критерии материальной культуры, которые мы обобщенно квалифицируем как уровень культуры (в данном случае, уровень экономической рентабельности).

7. Скотоводство

Развитие скотоводства в лесной, лесостепной и степной зонах Европейской России подвергалось влиянию целого ряда фундаментальных факторов.

Применительно к скотоводству нечерноземной зоны определяющим фактором, кардинально влияющим на характер его развития, являлись природно-климатические условия. Исторический центр Русского государства XVI—XVII вв., да и большая часть его территории были расположены в лесной зоне, где земледелец отвоевывал пашню у леса, в зоне, где так называемые «ополья», т. е. безлесные пространства, годные для пастбищ, были сравнительно редкими, а главное, всегда использовались для пашенного земледелия. Отсутствие просторов для беспривязной и безнадзорной пастьбы крупных скоплений рогатого и мелкого скота обусловило развитие скотоводства на протяжении ряда столетий как чисто вспомогательной отрасли русского земледелия.

Лесная зона была крайне неблагоприятной для развития скотоводства в сколько-нибудь крупных масштабах и потому, что порождала условия, способствующие постоянному возникновению эпизоотий самой различной этиологии. Это систематически подрывало базу для расширенного, а часто даже простого воспроизводства скота. Еще один фундаментальный фактор, действие которого в полную силу проявляется уже в XVIII в., — непосредственное соприкосновение, развившееся до экономического взаимовлияния лесной и степной зон Европейской России. Для первой половины XVIII в. и даже для более раннего периода эта непосредственная близость зоны традиционного земледелия Нечерноземья с гигантским животноводческим регионом, прямое соприкосновение двух огромнейших экономических областей с резко различной генеральной специализацией было явлением уникальным. Аналогий подобного масштаба Европа не’знала.

Столь своеобразная экономико-географическая ситуация имела своим результатом активное и длительное экономическое давление экстенсивного скотоводства лесостепной и степной зоны на уровень развития скотоводства в Нечерноземье. Больше того, близость громадной земледельческой зоны создавала предпосылки для раннего развития здесь торгового животноводства. Естественно, что гигантские гурты многотысячного поголовья малороссийского скота и скота из южных великороссийских губерний, двигавшиеся по бесконечным шляхам и трактам к крупнейшим рынкам сбыта — Петербургу и Москве,— это лишь наиболее яркая форма экономического давления скотоводческих районов. В большинстве случаев оно было менее заметно, так как, вероятно, имело форму многозвеньевых подвижек скота с юга на север, при которых какой-либо конкретный скот не испытывал длительной перегонки по дорогам, сбывался в ближайших к степи районах, которые, в свою очередь, сбывали товарные излишки скота в той или иной форме в более северные, и т. д. В результате в локальных районах Нечерноземья, наиболее благоприятных для животноводства, сдерживалось развитие торгового скотоводства. Лишь там, куда это давление не доходило, в частности в низовьях Северной Двины, в районе Архангельска и Холмогор, в XVIII в. торговое скотоводство было на весьма высоком уровне и развивалось быстрыми темпами.

Одновременно действовал еще и социальный фактор — общинный характер владения сенокосами и пастбищами. Более того, в подавляющем большинстве случаев это владение превращалось в совместное использование угодий и общиной, и феодалом-помещиком. Обильные укосы в этом случае для каждого крестьянина — дело случая. При необходимости заготовки кормов на период почти в 7 месяцев это играло весьма существенную отрицательную роль. «Луга, пишет А. Т. Болотов, — заказываются (от пастьбы. — Л. М.) обыкновенно поздно, косятся почти в одно время, несмотря 'поспела ли трава или еще не поспела. Разделены (луга, — Л. М.) весьма худо и не во многих местах разрезаны в десятины, а по большей частью хотя и разделены в десятины, но не разрезаны, а копаются на концах ежегодно маленькия ямки, которыя до сенокоса заростают, а от того перекашиваются иногда ряда на два или на четыре. Как сие обстоятельство ни маловажно... но последствия производит большие». Здесь имеются в виду споры из-за участков, драки и т. п. «В прочих же местах и сего разделения нет. Но для косьбы принуждены все владельцы зби-раться, делить луг веревками или косить вместе и потом копнами делить» ¹⁸⁶.

Скотоводство в черноземных и степных районах имело наиболее благоприятные условия и с точки зрения природно-климатической, и с точки зрения экономической (особенно в период после прекращения набегов степных кочевников и полукочевников, завершившийся освоением Причерноморья и Северного Кавказа). Однако в более длительной перспективе уже в конце XVIII в. потенциальную угрозу ему представлял процесс своего рода «сползания» земледелия во все более южные районы на уникальные по плодородию черноземы. Вместе с тем реальностью это стало лишь примерно к середине XIX столетия.

Итак, что же представляло собой скотоводство нечерноземной полосы России в историко-культурном аспекте. Каков был суммарный, опыт разведения и содержания скота? Каково было соотношение традиций и индивидуального опыта?

Уровень численности в крестьянском хозяйстве домашнего скота определялся главным образом кормовыми ресурсами (летними пастбищами, сенокосами и так называемым гуменным кормом). На Северо-Западе, в южной части Олонецкой провинции и в долине р. Свирь, в 60-х гг. XVIII в. «посредственный» (т. е. нормальный, обычный) крестьянин держал не более двух коров, две или одну лошадь, четыре овцы и четыре свиньи. Козы встречаются у очень немногих. В Кашинском у. Тверской губ. «каждый мужик» имеет одну лошадь, две коровы или корову и телицу, две овцы, одну свинью, десять кур. Козы здесь также редки. Во Владимирском у. в 60-х гг. помещичьи и дворцовые крестьяне имели от одной до трех лошадей, одну корову, от двух до пяти овец, две-три свиньи. У бывших- монастырских крестьян было от двух до четырех 'лошадей, по три—пять коров, три—пять свиней, от пяти до десяти овец, по одной-две козы. У зажиточных бывало и более десяти лошадей, более пяти коров и т. д. В Переяславль-Залёсском уезде уровень численности домашнего скота примерно тот же. Монастырские и государственные крестьяне имели здесь «каждого рода по яять и более» голов скота. У помещичьих крестьян «по не-имуществу и бывает по две и по три лошади, тож и рогатого скота, овец и свиней» ¹⁸⁷.

В районах, расположенных на границе нечерноземной и черноземной зон уровень скотоводства не выше. В Рязанской провинции в 60-х гг. помещичий, «несемьянистой крестьянин» имел две лошади» одну корову, 5—6 овец и 5—6 свиней. В Калужской провинции у помещичьих крестьян на тягло (т. е. 2 работника: 1 мужчина, 1 женщина) приходилось по две лошади, одной-две коровы, четыре овцы и одной свинье. В Каширском у. Тульской губ., по сведениям А. Т. Болотова, в 60-х гг. XVIII в. испытывался недостаток лошадей. Коров у многих крестьян было лишь по одной или вовсе не было. Овец на двор насчитывалось от пяти до десяти. При этом шерсти на нужды хозяйства явно не хватало. У редкого крестьянина, замечает Болотов*, было три коровы, 15 овец, 8 свиней и 2—3 козы. Многие имели лишь по одной-две коровы, 5—8 овец, 4—5 свиней. Это считалось весьма невысоким уровнем скотоводства не только в Каширском у., но и в

Переяславском, где общий уровень скотоводства 60-х гг. оценивался как «умеренный», так как «нет диких полей и больших степных мест». В Рязанской провинции, где на двор было по две лошади, не осуществлялось даже воспроизводство конского поголовья («а лошадей достают покупкою из разных степных мест», и не всякий содержит кобылицу). Нехватку лошадей отмечала анкета по Владимирскому у.¹⁹¹

При таком среднем уровне численности скота товарный выход излишков скота имела лишь часть зажиточного крестьянства. Видимо, в целом несколько более высокий уровень скотоводства был в районе опольев (Владимирского, Переяславского и Калужской провинции). И все же основная цель скотоводства всей этой земли — удобрение полей. В ответах по Переяславской провинции так и писали: «польза от них... та, что он (крестьянин. — Л. М.) получает навоз, для удобрения земли весьма нужной» ¹⁹².

В южных черноземных губерниях уровень скотоводства был значительно выше. В Орловской провинции у государственных крестьян было от 10 до 30 овец, 10 свиней на двор. В Елецкой провинции «некоторые» (зажиточные) крестьяне имели до 15—20 лошадей, 5—6 коров, 20—30 овец и 15—20 свиней. По расчетным данным, сделанным в 1784 г. по Курской губ., уровень содержания скота у государственных крестьян был следующим. Зажиточные имели в среднем на двор по 10 лошадей, 10 коров, 10 овец и 50 свиней, у средних — по 5 лошадей, 5 коров, 5 овец и 25 свиней, у бедных — по 2 лошади, одной корове, 5 овец и 10 свиней. Уровень скотоводства у помещичьих крестьян губернии был существенно ниже — в среднем на двор по 3 лошади, 3 коровы, 10 овец и 15 свиней¹⁹³. В Ливенском у. Воронежской губ. по описанию 1781 г. у зажиточных земледельцев были настоящие табуны лошадей (до 60 голов), стада рогатого скота (до 60 голов) и овец (до 300 голов). В Калитвенском у. численность рогатого скота доходила в одном крестьянском хозяйстве до 50, 100 и 200 голов, а овец — от ста и до тысячи голов. В Острогожском у. рогатого скота зажиточные имели по 15, 20 и 30 голов, а овец — по 200, 500, тысяче голов, а у некоторых — по полторы тысячи голов. Во дворах среднего достатка было по 5, 10 и 15 голов рогатого скота и по 50—100 овец. В Заволжье и Оренбургской губ. скотоводство было сильно развито у казачества. Среди них было «много» таких дворов, где было 20 и «гораздо больше» лошадей, и редко встречались имеющие лишь по 3—4 лошади. Государственные и даже помещичьи крестьяне «наибольшей частью» имели по 2—3 лошади и «нередко» от 10 до 20 и более лошадей ¹⁹⁴. Вполне естественно, что при таком уровне развития скотоводства товарность его, особенно у зажиточной прослойки, была очень высока.

Основной причиной низкого уровня скотоводства в нечерноземной зоне был недостаток кормов, особенно там, где 200 дней в году скот был на зимнем содержании. Приняв среднюю норму обеспеченности скотом крестьянства в одну единицу крупного скота на человека (на тягло, в частности в Калужской провинции, приходилось в пересчете на крупный скот 4 головы, а в тягле было большей частью 4 челове¹¹⁹¹ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 53, 75, 101; 1769, ч. XI, с. 97; 1766, ч. II, с. 147, 168—169, 187; 1769, ч. XII, с. 107—108. ^ш Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 86.

¹⁹³ P у б и н ш т е й н Н. Л. Указ. соч., с. 283—284.

¹⁹⁴ Там же, с. 288—289; Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 123—124, 135.

ка). При норме зимнего питания в пуд сена в день на единицу крупного скота необходимо было примерно 200 пудов сена. При средней урожайности сенокосов в 60 пудов с десятины на единицу крупного скота требовалось 3,2 дес. сенокосов. Реальная же обеспеченность сенокосами была совсем иной. Вот данные об обеспеченности сенокосами на 80—90-е гг. XVIII в.:

Т а б л и ц а 8 Обеспеченность сенокосными угодьями в конце XVIII в.

Губернии Количество сенокосов на 100 человек i(b дес.) Количество сенокосов на 100 дес. пашни Архангельская.............. 86,7 197,4 Вологодская ............... 65,0 50,9 Олонецкая............... 51,4 30,4 Петербургская .............. 45,1 32,2 Новгородская............... 36,1 19,8 Псковская ................ 31,2. 15,1 Смоленская............... 23,7 11,9 Московская............... 29,6 25,5 Владимирская .............. 18,6 23,1 Нижегородская............. 29,2 15,2 Костромская ............... 38,0 20,3 Ярославская ............... 26,9 19,6 Тверская ................ 27,2 16,7 Калужская............... 19,9 12,4 Тульская ................ 23,3 10,9 Рязанская ................ 31,9 16,9 Орловская ............... 33,4 15,2 Тамбовская ............... 160,5 77,4 Курская ................ 45,5 25,8 Воронежская.............. 358,0 133,0 Пензенская .......... ..... 60,9 28,9 Симбирская ............... 176,3 60,8 Саратовская ............... 862,0 258,4 Оренбургская .............. 561,6 203,1

* Ковальченко И. Д. К истории скотоводства... — В кн.: Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР. Сб. IV. М., 1960, с. 190—191.

Применительно к нашим расчетам лишь сенокосы Воронежской губ. по своим размерам отвечали нормальному соотношению численности скота на «умеренном» уровне и кормовой базе. В Саратовской, Симбирской и Оренбургской губ. сенокосов было с большим избытком для «умеренного» уровня скотоводства. В Тамбовской и Пермской губ. кормовая база была примерно вдвое меньше расчетной. Вологодская, Архангельская и Олонецкая уступают им в 4—5 раз. А такие губернии, как Владимирская, Калужская, Тульская, Смоленская, Ярославская, Московская, имели сенокосов в 10—16 раз меньше расчетного уровня. Количество сена, снимаемого с десятины покоса, величина не постоянная —качество покоса год от года менялось. Да и сами сенокосы отнюдь не всюду были обильными. В районе юга Олонецкой провинции и около р. Свирь обычный укос — 25 пуд. с десятины. Еще меньше—15 пудов — снимали с десятины в Галицкой провинции. В Переяславль-Залесской провинции в хороший год снимали до 100 пудов с дес., но таких сенокосов было мало. Во Владимирском у. хороший год давал 90 пуд. с дес., а обычный — всего 50 пудов. В Рязанской провинции в хороший сенокос получалось всего до 60 пуд. с дес., «а в прочие года менее». В Каширском у. «в добрый год» получали не более 50 пуд. с дес., а обычно — 30—40 пуд.¹⁹ Таким образом, 100-пудовый укос, принимаемый некоторыми историками за норму, был практически недосягаемым идеалом, а 60-пудо-бый — реальным далеко не всюду.

Под давлением этих обстоятельств во второй половине XVIII в. начинается травосеяние. Впервые оно появляется в крестьянском хозяйстве Севера — Вологодской губ. и Шенкурского у. Архангельской губ., где вводилась культура палошника, или тимофеевки ¹⁸⁸. Однако более широкое распространение травосеяния начинается с помещичьих хозяйств, прежде всего образцово поставленных (например, у А. Т. Болотова, В. А. Левшина). С 80-х гг. начинается практика травосеяния во все более широких масштабах, дававшая в конечном счете очень серьезные результаты. В частности, некоторые помещики Тульской губ. получали по 2 укоса дятловины (клевера)—в итоге более 600 пудов сена с десятины. Посевы же люцерны приводили к укосу до 100 пудов сена с десятины ¹⁸⁹.

В 90-х гг. уже многие помещики сеяли кормовые травы, в Московской губ., в Тарусском у. Калужской губ. «охотники начинают сеять в полях травы... клевер, мидянку, люцерну и др.». В Мосальском у. той же губернии — клевер с ячменем или овсом. В Авчуринском имении Д. М. Полторацкого также широко практиковались посевы клевера, как и в Козельском у. в имении Бахметева, и т. д. Вблизи Петербурга в имениях (мызах) практиковали и удабривание лугов навозом, что повышало укосы до 300 пудов с дес.¹⁹⁰

Способы хранения сена были сугубо традиционными — стога и скирды. Величина стога колебалась от 100 до 300 пудов. Этот способ хранения большого количества сена был наиболее рациональным. Сено сохраняло свои питательные свойства год и более. По наблюдениям А. Олишева, гибла лишь одна шестая доля сена (снизу стога и сверху). В Галицкой провинции стога формировали на специальных козлах¹⁹¹. Сено хранили также и в сараях, под навесами в специальных сенниках, но, когда его было много, таких помещений не хватало.

Ввиду острой нехватки сенокосов крестьяне широко использовали так называемый гуменной корм — солому яровую и озимую, колос, мякину, муку из «охвостного» семени, т. е. бросового легкого зерна, отруби и т. д. В Олонецком крае коров в осенне-зимнюю пору корми* ли 2, иногда 3 раза в день крупной соломой (ржаной и яровой), сено и мелкую солому (сечку) давали для «поманки». Лишь отелившихся коров несколько недель кормили мякиной с мелкой соломой, а также обваренным кипятком сеном. Телятам давали сено и мелкую яровую солому. Свиньям в морозы давали репу, а козам — кору от дров. Лошадей кормили сеном, мякиной и яровой соломой ²⁰⁰. Наиболее подробные сведения о кормовых рационах есть по Кашинскому у. Тверской губ. Здесь корм скоту давали трижды в день. Утром и вечером дойных коров кормили и доили не на скотном дворе, а в избе. В эти часы на корм шли мякина ячменная, обваренная кипятком, и сено. Скот во дворе получал овсяную, ячменную, иногда пшеничную солому. В полдень и за час до сумерек скот выгоняли на водопой к реке или ручью, после чего шла на корм яровая солома. Овцы сено почти не получали, за исключением маток с ягнятами. Вечерний корм был также из яровой соломы. Телятам давали, как правило, хорошее сено, овсяную муку, обваренную кипятком или разбавленную сывороткой. Годовалым телятам шел хлебный колос, сухой или замоченный кипятком. Лошадям (их кормили особо) шли сено, мелкая солома. Овес давали редко, только езжалым лошадям (т. е. тем, что в работе),²⁰¹. Обычай доить коров в избе, держать в избе новорожденных телят и ягнят характерен был для многих районов Центральной России. Шел этот обычай от крайне бережного отношения к скоту, от стремления уберечь от падежа и болезней молодняк, сберечь маточное поголовье.

Во Владимирском у. дойных коров кормили, помимо обваренной соломы и мякины, квасной гущей. Мелкий скот и лошади получали солому, сечку, обваренный колос с ржаной мукой или отрубями и, наконец, сено. В Переяславском крае сено мелкому скоту и лошадям давали с примесью соломы (яровая солома здесь именовалась «пушной»). Рогатый скот получал лишь разновидности соломы. В Калужской провинции коровам давали ржаной и ячменный колос, ячменную солому (обычно обваренные кипятком), ржаную сечку с «осыпкой», т. е. обсыпали ее мукой и заливали кипятком. Овцы и козы получали сено и солому, свиньи — мякину. Лошадей здесь кормили сеном, ячневой и овсяной соломой, а овес давали лишь перед дорогой. В Каширском у. коров кормили в основном "яровой соломой, лишь в большие морозы давали сено. Овцам шли колосья с мелкой соломой (сечкой), сено тоже лишь в большие морозы и после ягнения. Молодняк держали в избе и кормили «мясивом из овсяной соломы с мукой и сеном». Кормили скот утром и вечером. Днем особо не кормили, а лишь устилали скотный двор (денники) ржаною соломой. Свиньям давали гречишную или иную мякину с отрубями, иногда с примесью ячневой муки ²⁰².

В помещичьих хозяйствах этой зоны уровень кормления был гораздо выше. Как правило, скоту вволю давали сена, в частности коровам— около пуда сена в сутки. В инструкциях приказчикам иногда проскальзывают предупреждения о вреде лошадям овса в излишних дозах, о вреде кормежки хлебом (он давал слабость ногам молодых жеребят). И все же общая слабая обеспеченность кормовой базой животноводства Нечерноземья часто сказывалась и на собственно феодальном хозяйстве. Даже в дворцовых хозяйствах часто не хватало овса и сена. В подмосковных владениях соломенная сечка была обычным кормом лошадей. В 1737 г. на «гуменный корм» был переведен рогатый скот ²⁰³.

⁵⁰⁰ Труды ВЭО, 1770, ч. XIII, с. 9—12.

²⁰¹ Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 12—14.

²⁰² Труды ВЭО, 1769, ч. XII, с. 97—101; 1767, ч. VII, с. 86; 1769, ч. XI, с. 89—90; 1766, ч. II, с. 148—149.

²⁰³ Индова Е. И. Дворцовое, хозяйство в России в первой половине XVIII в. М., 1964, с. 244.

В черноземных районах период стойлового содержания скота был существенно короче, больше было сена. Однако здесь также скоту давали яровую солому (ржаную — лишь в неурожайные годы), качество которой здесь было выше, поскольку это был сыромолот, а не солома, копченая в овинах. В ответах на анкету ВЭО довольно четко выражено суждение о том, что копченую солому (особенно ржаную) скот ест неохотно и от нее худеет. Кроме того, в черноземных и степных районах популярным видом корма была барда от винокурения (например, в Острогожской провинции). В ряде районов Орловской губ. в ход шел и весь ассортимент «гуменного корма», т. е. солома, мякина и колос ¹⁹².

К весне корма в крестьянском хозяйстве не хватало. Поэтому пастьба начиналась очень рано, как только сойдет снег. А в иные годы приходилось и по снегу, еще не сошедшему, гонять скотину в лес на веточки. Не хватало зимнего корма не только в Нечерноземье, но и в ряде черноземных районов (например, в Орловской провинции). В более южных районах скот, в частности лошадей и овец, почти круглый год содержали на подножном корме ¹⁹³.

Уникальные условия для развития главным образом молочного животноводства были в низовьях Северной Двины. Несмотря на суровый северный климат здесь была великолепная кормовая база-—широкая, на протяжении 20 км, пойма Двины с заливными лугами по берегам и многочисленным островам. Травы поймы обладали исключительными питательными свойствами и были основным, практически единственным, кормом рогатого скота и зимой и летом. При зимнем содержании в сутки на корову шло примерно около пуда сена. Если была добавка овсяной или ячневой (иногда ржаной) муки, сена шло несколько меньше. Лишь в менее состоятельных хозяйствах в рацион включалась солома и мякина. Правда, то и другое в небольшом количестве: пашен здесь было сравнительно мало. Большая часть сена шла сухим кормом и лишь немного — в запарке. Интересно, что в практике двинского скотоводства имела место регулярная солевая подкормка (около 40 г в сутки). Это было возможно благодаря ближайшему расположению соляных месторождений и дешевизне соли. В летний период скот пасли в основном на островах с прекрасными водопоями без пригона в скотные дворы. Уникальный корм поймы сказывался на качестве рогатого скота, вес которого был почти вдвое больше обычного (300—350 кг), а удойность (по оценке Ф. И. Резникова) составляла 12—20 л в сутки. Доение осуществлялось 2, иногда (в продленные дни) 3 раза в сутки ¹⁹⁴.

В XVIII в. холмогорское скотоводство имело ярко выраженный племенной характер. Особо благоприятные условия поймы еще с

XVII в. дали прочную основу для целенаправленной селекционной работы. Быков здесь, в отличие от всей России, держали и пасли отдельно. Селекция шла в трех основных направлениях. Прежде всего это создание особо рослой крупной породы коров и быков. В практике крестьянского скотоводства формировалось два критерия рослости скота (высота у холки животного и длина от холки до крестца или от холки до бедра). Холмогорский скот, по данным 1757 г., был очень крупным. Если обычный новгородский скот имел высоту у холки 93—111 см, то холмогорский— 120—128 см. Ему уступал даже украинский, так называемый черкасский скот (115—125 см). По живому весу холмогорский скот в среднем на 145 кг тяжелее черкасского и на 235 кг — новгородского. Это было выдающееся явление в области зоотехники и племенного скотоводства ¹⁹⁵.

Зимой холмогорский скот помещался в хлевах, которые строились под одной крышей с жилым домом. Чаще всего над хлевами располагался сенник. В условиях лютых северных морозов скот был надежно от них укрыт. Зимнее содержание скота в разных зонах России резко различалось. В Олонецком крае скот содержали в закрытых сараях. Зажиточные крестьяне для коров, овец и свиней устраивали более теплые помещения, так называемые мшенники и овчарни.

В Тверской губ., как, видимо, и в большинстве районов Центра, коров, телят и даже овец держали частью в жилых избах, частью — в мшенниках. Остальной скот оставался на скотном дворе, над которым на зиму крыли соломенную крышу. Корм распределяли по яслям, колодам, прутяным плетюхам или просто кучами поверх застилаемой для навоза соломы. Примерно такие же услдвия были и во Владимирском у., где в стужу скот находился «в огороженных заборами и плетнями, покрытых соломою дворах». Овец, свиней и годовалых телят держали в теплых омшанниках, а коров «для обогрева» и дойки помещали в избу. В Рязанской провинции «каждый крестьянин содержит скот зимою под навесами. Где есть лесные места, то сии навесы огорожены бывают забором, а в безлесных — плетнем и от ветру и снегу¹ скважины затыкают мохом и соломою». В Каширском у. ставили «вокруг крестьянского двора полусараи или навесы и плетенки», распределяя каждый вид скота в особое место. Такие же полусараи— навесы — были и южнее (в районе Саратова, в Острогожской провинции). В крупных скотоводческих хозяйствах юга строили специальные загонные дворы. Как правило, эти дворы были крытыми с настилом помоста. В них содержали и кормили лошадей. В Острогожской провинции встречались загонные дворы и без настилов, и даже без крыш ¹⁹⁶. Короткий зимний период, зимы без длительного снежного покрова позволяли некоторым скотоводам вообще держать зимой лошадей и овец под открытым небом. Особенно часто это встречалось в районах, пограничных с Украиной, где овец, например, большей частью держали зимой на воле. Отсюда и украинский обычай— стричь овец лишь раз в году, весной. В то же время наличие у русских крестьян крытых и сравнительно теплых овчарен позволяло им стричь овец дважды — осенью и весной, что давало более мягкую шерсть ¹⁹⁷.

Содержание скота в помещичьих хозяйствах было совсем иным. Почти всюду в имениях были теплые скотные дворы с отдельными омшанниками для овец, телят и свиней. Лошадей держали в специальных конюшнях с денниками, просторными стойлами с двойными дверями (плотными и решетчатыми). Матки и жеребята стояли в отдельных денниках¹⁹⁸.

Плотность населения, сложнейшая система землепользования, сопровождавшаяся «черездесятинщиной», сокращение размеров пастбищ, резкие между ними отличия по ведущим типам трав — все это диктовало необходимость в нечерноземной полосе поднадзорной пастьбы скота, т. е. с пастухом. Этот обычай довольно цепко держался среди русского поселения и в южных районах. Так, в Оренбургских степях башкирский скот гулял вольно, а гурты и стада скота русских— казачьи и крестьянские — паслись с пастухами (и лошади, и коровы)¹⁹⁹.

Тем не менее поднадзорный выгул скота в условиях Нечерноземья не спасал скот от эпизоотий, которые были столь часты, что нередко приводили к тяжелому ущербу поголовья на громадных пространствах этой зоны. Обилие лесов, низких сырых мест, погодные условия— все это способствовало болезням и падежу скота. Крестьянские традиции скотоводства, идущие издревле, были направлены лишь на создание условий максимальной изоляции территорий со скотом, пораженным той или иной болезнью, от соседних. Но с увеличением плотности населения это имело все меньший успех. Обычное лечение скота — наборы диких лечебных растений (пижма, горошек, глухая крапива, дикая рябина, молодой дубовый лист и др.), кровопускание, окуривания и т. п., с помощью которых пытались лечить болезни, которые назывались в XVIII в. «мотилица», «лихая», «чилчик» и др.²⁰⁰ Успех был, однако, в редких случаях, часты были падежи от бескормицы в неурожайные годы. Эпизоотии поражали в равной мере и крестьянский и помещичий скот. Разница была лишь в том, что в ряде случаев более упитанный и крепкий скот помещичьих хозяйств нес меньший урон во время падежа. То же самое было и со скотом во дворцовом хозяйстве. Известны крупные падежи лошадей и дворцового скота в 1720—1721, 1737—1738 гг. В 40-х гг. XVIII в. почти ежегодные падежи (1745, 1746, 1747, 1748, 1749 гг.) нанесли очень большой урон дворцовому коневодству и скотоводству²⁰¹. Есть сведения, что с 1744 г. падежи шли почти беспрерывно вплоть до 1767 г. А. Т. Болотов в 60-е гг. вообще пришел к выводу, что почти постоянные эпизоотии вынуждали крестьянство ограничиваться лишь мини* мумом .скота²⁰².

Хотя черноземные и степные районы также подвергались эпизоотиям, однако ущерб здесь был значительно меньше. Больше всего страдал рогатый скот, меньше всего — овцы, крупные эпизоотии которых были в южных районах раз в 20—25 лет. Частично объяснение этому лежит в природно-климатическом факторе — большей сухости климата, постоянных ветрах, отсутствии низких заболоченных пространств и т. п. Однако в историко-культурном плане наибольший интерес представляет опыт организации скотоводства этих районов. Речь идет о хуторском принципе скотоводства. Хуторская система порождена опытом крупного скотоводства южных великорусских и украинских районов. При этой системе крупные поселении, до нескольких сотен и более дворов, сочетаются с рассеянными по периферии многочисленными хуторами. Как правило, на хуторе было несколько (иногда до десятка) жилых строений и большие хозяйственные постройки для скота. Пашенных угодий на хуторах практически не было или было очень мало. Такая система создавала максимальные условия изоляции друг от друга на случай эпизоотий крупных овечьих гуртов, стад крупного рогатого скота и конских табунов. Хуторская система существовала не только в районах Украины, многочисленные хутора были в южных уездах Курской и Тамбовской и особенно Воронежской губ. и др.

Думается, что хуторская система скотоводства сформировалась и под влиянием организации племенного отбора, в частности в коневодстве. Конские табуны были разбиты на сравнительно некрупные косяки, где паслись кобылицы с трехлетними жеребчиками. «Крестьяне в табуны свои старых жеребцов не пускают», — писал знаток коневодства Ф. Удолов²⁰³. Естественно, что в подлинном смысле слова племенного дела в крестьянском коневодстве еще не было, но хуторская система создавала оптимальные условия поддержания нормальной плодовитости кобылиц, широкого применения ручного спаривания и т. д.

Помещичьи хозяйства этих районов во второй половине XVIII в. все больше переходили к организации конских . заводов. Вплоть до 60-х гг. конские заводы были преимущественно у казны. Наиболее крупные из них — Хорошевский и Бронницкий под Москвой, Даниловский и Сидоровский в Костромской губ., Гавриловский, Шешковский и Всегодичский во Владимирской, Скопинский и Богородицкий в Тульской и Рязанской губ. и др. К 60—70-м гг. XVIII в. поголовье конских казенных заводов достигало 7—8 тыс. голов. Наряду с селекцией отечественных пород (Богородицкий, Скопинский и др. заводы) на них были лошади шведской, немецкой, английской, испанской, итальянской, арабской, кабардинской, черкесской, персидской и др. пород. В середине XVIII в. было уже около 20 частных, заводов. В 80-х гг. в Московской губ. было 20 заводов, в Ярославской — 6, в Смоленской—10, в Тверской — 44, в Рязанской — 12, в Тульской — 24, в Курской — 29, Орловской — 50 и т. д. В 1776—1777 гг. в Бобровском у. Воронежской губ. был создан Хреновский конный завод А. Г. Орлова, где к концу века с молодняком числилось до 3 тыс. голов. В Воронежской и Тамбовской губ. также было большое число помещичьих конских заводов. Были такие заводы и в Поволжье. Частные заводы занимались в основном отечественными породами, но в. наиболее крупных шла работа с английскими, арабскими лошадьми и т. п. (например, в Авчуринском имении Д. М. Полторацкого).

На заводах вводились и усложненные рационы кормления животных. Применялись витаминные концентраты в виде толченой сосновой иглы. Весной жеребцов кормили горохом, бобами, сухим ячменем, миндалем, парным коровьим молоком. Ожеребившихся маток кормили неделю пареным овсом, поили теплой водой с овсяной мукой, давали соль. Жеребятам давали пареный толченый овес с теплой водой

и молоком, трижды в день — лучшее сено и т. д.²⁰⁴.

Цена породистых лошадей достигала нередко нескольких сотен рублей. Обычные российской породы лошади из помещичьих табунов были сравнительно недороги, хотя значительно дороже крестьянских. Это были рослые и сильные животные. В Калужской провинции, в частности, «помещики от небольших (до 50 голов. — Л. М.) своих конских заводов лошадей продают в Москве от 20 до 70 руб., крестьяне продают лошадей в ближайших городах от 2 до 15 руб». Здесь были и русские, и немецкие, и украинские породы. В Олонецком крае обычная рабочая лошадь стоила 12—20 руб. В Каширском у. крестьянская лошадь стоила 5—7 руб. Столь разная цена зависела от разного качества поголовья, так как в крестьянском хозяйстве выращивали и крупных, и мелких животных, и сильных, и сравнительно слабых²⁰⁵.

С поголовьем рогатого скота в крестьянском хозяйстве в большинстве районов племенной работы не велось, хотя скот был по качеству весьма неравноценный. В нечерноземных районах породы были преимущественно дойные, в отличие от южных черноземных и степных районов, где у коров молоко было часто водянистым и держали их для телят, т. е. для расплода. Это было типичное мясное скотоводство. Телят в Нечерноземье поили молоком лишь в первые недели, иногда до 4—5 мес., постепенно отучая от молока. В степных районах телята и ягнята росли на материнском молоке минимум полгода, а чаще до годовалого возраста. Вследствие этого скот южнорусских областей и Украины был более рослый, что естественно для мясного скотоводства.

При общем развитии северного холмогорского скотоводства как скотоводства элитного (отличавшегося формированием строго определенной масти: пестрочерной и черной с белой головой), предназначенного на товарном рынке сбыта для, улучшения молочного животноводства, в XVIII в. (далее это не прослеживается) была и побочная линия развития, связанная с мясным откормом телят, отбракованным от племенной группы. Это телята с менее развитым костяком, меньшим аппетитом и др. Таких телят (а также барашков) по «давнишней привычке» крестьяне отпаивали свежим молоком до 30—40-недельного возраста, это была единственная их пища. Для изоляции от другого корма телят держали в специальных ящиках или чуланах, в результате при убое получали мясо исключительной белизны. Годовалые телята достигали веса 17—20 пудов²⁰⁶.

Господствующей породой в овцеводстве была овца русская обыкновенная. Она шла как на мясо, так и на шерсть. Стрижка русских овец проводилась дважды: весной и осенью, что делало шерсть более мягкой, хотя и не столь длинной. Шерсть этой породы овец шла на грубые шерстяные сукна, которые главным образом выпускали русские мануфактуры. Во второй половине XVIII в. уже существовала впоследствии знаменитая романовская порода овец, овчина которой обладала выдающимися качествами. В 80-х гг. романовские купцы уже закупали в уезде «бараньи деланные овчины» и «мерлушчатые тулупы», которые шли на Петербургский рынок. Казенные овчарные заводы держали, кроме русских овец, породу «черкасских белых»²⁰⁷, шерсть которых очень ценилась. Один из крупнейших суконных мануфактуристов 80-х гг. XVIII в. И. Осокин считал, что «самые лучшие из русских овец белых и других шерстей находятся в южных урочищах реки Камы по левую сторону ее течения», т. е. в так называемых «закамских горах» Урала. Частично эта порода была и в Татарии. И. Осокин насчитывал у русских овец шерсть семи сортов и шести цветов. Лучшим сортом был подшерсток, или, как его называли в

XVIII в., «:пуш» молодых русских овец, который был даже лучше шерсти испанских овец. «Пуш» старых овец, по мнению И. Осокина, также мало уступал испанской шерсти ²⁰⁸.

Кроме овец русских пород, в Европейской России еще со времен Петра I разводили овец английской породы. Стада этих овец в 60-х гг. столетия были «в некоторых местах вдоль по Медведице реке»²⁰⁹. Шерсть их высоко ценилась на рынке (на месте фунт стоил 20—25 коп., а все руно украинской овцы примерно в это же время стоило 22 коп.). Довольно распространена была и так называемая «шленская» (шлезвигская) порода овец. По данным И. Осокина, в России разводили овец и испанской породы.

Таким образом, по уровню развития скотоводства, практическому опыту, организационным и зоотехническим основам различные регионы России резко отличались друг от друга в зависимости от природно-климатических и экономических условий. В нечерноземной полосе и в некоторых черноземных губерниях в большинстве своем господствовала традиционная система разведения и содержания скота, унаследованная от предшествующих столетий. Развитие скотоводства было здесь целиком подчинено принципам натурального хозяйства, критерию целесообразности. Стремление достигнуть какого-то реально возможного оптимума заставило прибегать к таким усложненным приемам, как зимнее содержание молодняка и коров в жилом помещении. Крестьянин шел на прямые осложнения своего быта во имя целесообразности, не считаясь с затратами труда и неудобствами. Тот же принцип целесообразности превращал обмолот зерна в изнурительную процедуру сбора до последней крохи так называемого гуменного корма для скота. Лишь в сфере помещичьего хозяйства идет процесс резкого возрастания индивидуального опыта, четко прослеживается усиление роли интродукции.

Совсем иную картину, совсем иной механизм, регулирующий методы содержания скота, мы видим в южных черноземных и степных районах. Здесь в большинстве своем совокупность зоотехнических и экономических приемов организации скотоводства была уже подчинена в конечном счете законам товарного производства. Действовали новые критерии в оценке накопленного обществом опыта, отборе более ценных идей и технологий.

От традиционного опыта скотоводства эпохи натурального хозяйства в XVIII в. здесь уже мало что уцелело, хотя в хуторской системе организации скотоводства и были существенные элементы архаики, получившие совершенно новую социально-экономическую основу. Тут уже критерий уровня развития культуры скотоводства получил широкую сферу влияния, реально воздействуя на способ содержания скота и организации скотоводства через рычаги рыночной конъюнктуры. Реальным итогом этого был гигантский поток продуктов скотоводства на север, причем в самом разнообразном виде, начиная от живого скота и кончая мясом, салом, шкурами, кожами, шерстью.

Купечество юга Московской, а также Тульской, Калужской, Рязанской, Орловской, Курской, Тамбовской, Воронежской, Пензенской, Саратовской, Оренбургской и других губерний в качестве важнейшей статьи своих торговых оборотов имело посредническую торговлю рогатым скотом, овцами и лошадьми. Среди крупнейших посреднических рынков были такие, как Кашира, куда выгонялось из малороссийских и южнорусских губерний в год до 16 тыс. голов скота для отправки в живом весе на рынки Москвы и Петербурга и столько же забивалось для первичной обработки. Через Зарайск прогонялось до

12 тыс. голов скота в Москву и Петербург с частичной переработкой на мясо, сало, кожи и т. ;п. Через Коломну проходило до 45 тыс. голов рогатого скота, большая часть которого перерабатывалась на 34 салотопенных заводах. Одной солонины коломенские купцы заготавливали до 400 тыс. пудов. Крупными центрами посреднической торговли скотом были Рязань, Калуга, Серпухов, Можайск и др. В меньших масштабах — Епифань, где, кроме того, был большой конский торг, Мещовск, Лихвин, Венев, Сапожок, Крапивна, Одоев, Пе-ремышль, Козельск, Боровск, где главным образом производились торговые операции с лошадьми, и т. д. Ежегодная продажа в Воронеже достигала 30 тыс. голов крупного и 5 тыс. голов мелкого скота. Купечество Острогожской провинции в крупных размерах закупало в провинции и в донских юртах лошадей, рогатый скот и овец и перепродавало их великороссийским купцам. Овечью шерсть везли непосредственно в Москву ²¹⁰. Крупный торг рогатым скотом и лошадьми был в г. Бирюч. В Калитву на 4 ярмарки пригоняли табуны калмыцких, казацких и русских лошадей, рогатый и мелкий скот. В переработанном виде на рынки Воронежской губ. к 1797 г. поставляли свыше 150 тыс. пуд. овечьей шерсти, 525 тыс. овчин, 232 тыс. пудов говяжьего мяса, 68 тыс. пудов сала, 40 тыс. пудов коровьего масла и т. д. Продукты животноводства, поступавшие на рынок из Курской губ., в 80-е гг. достигали объема в 600 тыс. руб. Не меньшая доля продуктов скотоводства шла из Тамбовской и через Тамбовскую губ. В Тамбове был крупный торг «табунами лошадей», т. е. оптовая посредническая торговля. Большие партии скота и лошадей продавали в Борисоглебске. В Лебедянь на ярмарки «пригоняют в продажу заводских и табунами казачьих лошадей в бесчисленном количестве». В Козлове «главный торг рогатым скотом, который закупают в Малороссии и в Донской степи». Большая посредническая торговля велась на рынках Пензенской губ. На рынки Поволжья шел поток скота, лошадей и овец из Заволжья, Казахстана. Поволжские города — Дмитровка, Сызрань, Курмыш, Ардатов, Арзамас, Муром — принимали большие партии скота, лошадей и продукты переработки для посреднической торговли. Только в одном Оренбурге к концу века в год через рынок проходило от 30 до 60 тыс. баранов и овец, до

10 тыс. лошадей. По данным комиссии А. Р. Воронцова, через Оренбург и Троицк в 80-е гг. XVIII в. проходило до 4 тыс. лошадей и от 150 до 355 тыс. овец ежегодно ²¹¹.

8. Огородничество и садоводство

Как в полеводстве и скотоводстве, в овощеводстве России в XVIII в. происходит резкий перелом в традиционных методах ведения хозяйства. Вполне естественно, что русское крестьянство в большинстве своем занималось овощеводством на основе принципов натурального хозяйства. Вместе с тем в ряде местностей овощеводство поднимается на качественно новый уровень, превращаясь в торговое земледелие с высокой интенсификацией труда.

Поскольку главные затраты труда русского крестьянина поглощало полеводство, овощеводство оставалось на уровне третьестепенного занятия. Крестьянские огороды были, как правило, очень небольшими. В северной половине Тульской губ. «во многих местах в огороде не более 10—15 грядок», в Галицкой провинции «огороды малы».

В. Приклонский сообщает, что в Кашинском у. Тверской губ. каждого овоща «в огороде не в большом количестве». В Переяславль-За-лесской провинции в огородах также «всего по самому малому числу» ²²⁴ и т. д.

Ассортимент огородных культур ограничивался наиболее важными в хозяйстве. На выбор сажаемых' овощей влияли и климат, и почва. В Ингерманландии, под Петербургом и Нарвой русские крестьяне сажали на огородах в основном репу и капусту, кроме них огурцы, лук, морковь и свеклу. На юге Олонецкой провинции и в районе р. Свирь каждый крестьянин сажал репу и капусту. «Огурцы почитаются за редкость». Некоторые посадские, т. е. горожане, сеяли морковь и редьку. В Галицкой провинции, в частности, на крестьянских огородах, сажали репу, капусту, морковь, огурцы, лук и чеснок. В Переяславской провинции в о/ородах крестьян были репа, капуста, морковь, огурцы, свекла и прочее, «что кому потребно» ²²⁵.

Ведущими культурами крестьянских огородов были, без сомнения, репа и капуста. Репа особенно была популярна в Северо-Западном регионе. Здесь ее, как, впрочем, и во многих регионах Нечерноземья, сеяли не только на огородных землях, но и в поле. Главным же местом успешного выращивания этой культуры были росчисти. Под них выбирались ровные, не низкие участки, где земля была с супесью. После первой вспашки и боронования вывозили навоз, а после периода «пара» снова пахали и боронили. На следующий день жгли связки хвороста («кубыши»). Потом золу или пепел разбрасывали по земле * и тотчас боронили. Через два-три дня была снова вспашка. Иногда пахали еще и еще, добиваясь мелкой структуры грунта. Семена репы брались из расчета на десятину 17 «хлебальных ложек», смешанных с 6 четвериками земли. Сеяли из руки, как хлеб. Кое-где чистые семена брали в рот и с воздухом рассеивали по полю. Наиболее ценными считались семена репы желтого, а не белого или красного цвета. Репа от них родилась особенно крепкой и при хранении не вяла до рождества. Сев был либо накануне 24 июня (дня Ивана Купалы), либо несколькими днями позже. Ранний сев давал репу, негодную для хранения в так называемых репных ямах. Зрела репа к морозам

¹²²⁴ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 95; 1766, ч. II, с. 122; 1768, ч. X, с. 79—82; 1774, ч. XXVI, с. 44.

²²⁵ Труды ВЭО, 1769, ч. XIII, с. 27; 1768, ч. X, с. 70, 79—82; 1767, ч. VII, с. 95.

Покрова дня. Урожай достигал 50 четвертей с десятины и больше ²¹².. Таким образом, в крестьянском огородничестве были культуры, приемы возделывания которых в XVIII в. уже необычайно тщательно отработаны, но требовали огромных затрат труда, оправдываемых тем,, что на огромных пространствах Нечерноземья репа вплоть до конца XVIII в. была «вторым хлебом».

В более южных районах происходит корректировка в наборе наиболее важных овощей. А. Т. Болотов сообщает, что в Каширском у. «репа и морковь весьма редки на огородах». В Рязанской провинции наряду с капустой и репой, морковью и огурцами сажали также свеклу, брюкву, тыкву, редьку, дыни, «а изредка и арбузы». В Оренбургской губ. в районах Яицкого городка, Ставрополя, Уфы и других сажали капусту, огурцы, морковь, редьку, репу, тыкву и горчицу, которые «родятся годом не худо». В Оренбурге были лучшие дыни, семена, которых привозили из Бухары. Огурцы росли здесь длинными — на четверть аршина — и были «очень вкусны солеными». Лучшие арбузы были в районе Яицкого казачьего городка, в Илецком городе и на хуторах ²¹³.

Из «поваренных трав» на крестьянских и посадских огородах росли укроп, тмин, сельдерей, портулак, цикорий, мелкий и песчаный лук, салат и др., появлялась петрушка.

В России, а впрочем, не только в России, исторический процесс развития общественного разделения труда привел к тому, что в XVIII столетии центром овощеводства и садоводства стали преимущественно города, которые в силу тех или иных причин не имели сильно развитой мануфактурной промышленности и ремесла ²¹⁴. Кроме того,, во многих промышленно развитых городах овощеводство и садоводство также обрели ярко выраженный торговый характер. В Центральной России, кроме собственно городского потребления, овощи везли из города в уезд. В анкете ВЭО по Переяславской провинции прямо отмечено, что овощи крестьяне «более по необходимости покупают в городе». Дмитровские купцы Подмосковья «овощами торгуют в своем, городе и уезде, также отправляют и в ближние города и уезды». В ярославском городе Данилове жители развозят овощи по уезду. В Можайске «капусту и огурцы садят в великом количестве, которые употребляются на продовольствие городских и уездных жителей». В Верее капусту и огурцы садят «для жителей городских и продажи посе лянам в близлежащих уездах» ²¹⁵.

Торговый характер городского овощеводства неизбежно влиял на агротехнику и агрикультуру. В итоге взаимовлияния стоимостных рычагов и совершенствования агрикультуры постепенно торговое овощеводство городов подчиняется фактору специализации. Так, в Боровске уже в 60-х гг. XVIII в. «главный торг большею частию жителей — чесноком и луком, который родится лутчего рода в таком количестве, что в иные годы с лишним на 4 тыс. руб. отвозят в Москву и в близлежащие города» (Промышленного Центра и Украины). В г. Верее в, конце XVIII в. лук и чеснок производились в громадных масштабах —

сеяли ежегодно до 10 тыс. четвертей. Под посадки лука и чеснока здесь пошли не только все площади городских огородов, но и обширные пространства городских выгонных земель. Верейский лук славился «во всей России лучшим». Крупные партии его везли в Москву, Тулу, Тверь, Ржев, Торжок, Гжатск, Смоленск, Орел, Волхов, Ме-щовск, Козельск, в Белоруссию и Польшу ²¹⁶, Другой крупнейший центр производства лука — волжский город Романов. Здесь горожане «садят капусту, чеснок, редьку, свеклу, морковь и лук не только для собственного расходу, но и на продажу, так что лук продается в городе и развозится водою и сухим путем ценою не менее до 20 тыс. руб.» Крупный центр овощеводства — подмосковный город Дмитров. Природно-климатические условия и рыночная конъюнктура, или, как говорили в XVIII в., «в рассуждении грунта и положения» места, были здесь наиболее благоприятными для производства лука, чеснока, капусты и огурцов, «знатное количество для продажи отвозилось в соседственные города и посады». Неменьший торг дмитровские купцы-огородники производили мятой²¹⁷. Во .владимирском городке Лух большинство жителей имело «пропитание... от черных огородных работ», а объектом торговли — «лук, чеснок и протчей овощь» ²¹⁸. Приокский город Муром специализировался на иной огородной культуре: «всему гражданству общий промысел состоит в огуречных огородах. Огурцы у муромцев разделяются на зеленцы и семенники. Зеленцы употребляют они для домашних расходов, а семенники попускают лежать на грядках до самой их спелости. Потом, разбивая, собирают семена и распродают в окрестные города и села на вес. И пуд семян от двух до восьми руб. продается». П. С. Паллас отметил, что в Муроме сажают также «множество поваренных трав» ²¹⁹. Славился своими огурцами в 60-х гг. века г. Владимир. Подмосковный Можайск специализировался, пожалуй, на самых важных овощных культурах. Наиболее крупным городским центром торгового овощеводства был Ростов Ярославский. Здесь торговое овощеводство имело также многоплановый характер, занимая обширную низменность возле оз. Неро. Тут и важнейшие поваренные травы, тут и капуста, огурцы, тут и опыты по внедрению так называемого «кинаре-ичного семени», по вкусу напоминавшего современникам «сарочинское пшено». Наиболее важными культурами был лук, чеснок, огурцы²²⁰. Продукция ростовского огородничества шла прежде всего в Ярославль, поволжские города и города Промышленного Центра.

Как уже говорилось, рыночная конъюнктура и благоприятное расположение некоторых сел, деревень и даже районов во второй половине XVIII в. привели к практически полному отказу от традиционного зернового полеводства и переходу к торговому овощеводству. Во многих ближайших к Москве селениях «упражнялись в сажании огородных овощей... так, что во многих селениях .почти все поля обращены в огороды». В Верейском у, некоторые села специализировались на разведении чеснока и лука. В ростовском селе Поречье и других, по берегам озера Неро торговое огородничество стало основным типом земледельческих занятий ²²¹.

Традиции огородничества, земельная теснота, обилие опытных умельцев-огородников привело к практике отхода профессионалов-ого-родников в другие районы. Так,*обитатели заштатного городка Петров-ска, близ Ростова, имели промысел: «отъезжая в Петербург, Ригу и Ревель, где, нанимая сады и огороды и оные обрабатывая, торгуют там садовыми и огородными произрастаниями, в чем по большей части и: занимаются» ²²². Весьма вероятно, что эта практика привела и к распространению влияния культуры огородничества ростовцев. Поэтому пристального внимания заслуживает агрикультура возделывания важнейшего продукта огородничества, практикуемая русским населением в Копорском у. и, видимо, вообще в Ингерманландии. Главным-товаром, идущим из здешних сел в Петербург, Нарву, Кронштадт и др. города, была копорская белокочанная капуста. Возделывали ее на тучной, мягкой и не очень мокрой земле. Песчаные и глинистые грунты не годились. На старых капустниках землю пахали четыре раза,, унавоживали мелким навозом. Причем перед вывозкой навоза пахали и' бороновали, а тотчас после вывозки и разбрасывания навоза «подпахивают и заборонуют». Перед «сажкой» пахали и бороновали в четвертый раз. Потом делали гряды и ровняли их лопатами. Сажали, рассаду капусты в третьей декаде июня (на Иванов день — 24 числа, или на Петра и Павла — 29), обычно вечером, делая колышком ямки в расстоянии друг от друга «на ведро». Сажая рассаду в ямки, тут же поливали из ведра ковшом или уполовником. Предпочитали сажать в сухую землю. Потом шел полив в течение 3 суток по вечерам. В жаркую погоду поливали дважды в день (утром, «когда роса обвалится», и вечером, «когда перед закатом роса начинает засыхать»). Больше капусту не поливали до самой осени, считая, что от полива омывается корень, а капустный лист синеет и блекнет. Если очень-сильно пошли сорняки, делалась однократная прополка. Таким образом, были созданы сорта белокочанной капусты, которые требовали минимального-ухода. Борьба с главным вредителем капусты — капустным червем — шла главным, образом вручную: его собирали и. сжигали. Самая «сильная» капуста, которую не брали черви, была на лядинах и росчистях. Там землю удобряли пережиганием кубышей, т. е. вязок хвороста. «Случается, — писал современник, — что и до трех раз пережигают», «а коли дерн толст, то и топором его рубят, чтоб землю сделать мельче и рыхлее» ²²³. Спела капуста к стуже около Покрова дня. Тогда ее срубали, а отходы прессовали тут же в поле в особые кучи, огражденные тыном, туда лили теплую воду и ставили гнет. Это был корм скоту, «а по нужде и людям». Капусту в основном квасили на зиму.

Часть кочанов капусты хранили, а весной их высаживали на семена. Капустные рассадники делались на старых грядах величиной 3 сажени на 1,5 аршина (5x1 м). Гряды ровняли лопатой, потом жгли на них дерн и хворост. Далее очищали граблями, оставляя ровный слой пепла, иногда гряды слегка мели метлой. Сеяли семена на ровный слой пепла (одна «хлебальная лошка» семян с шестью горстями земли на гряду). Семена покрывали черной землей слоем в 2 пальца толщиной. Поливали лишь .тогда, когда покажутся ростки, а далее по вечерам ежедневно (иногда дважды в день) до тех нор, пока листьями рассады не покроется земля ²²⁴. Главный вредитель рассады— мошка. Ее отваживали либо посыпкой пепла вокруг растений, либо опрыскиванием (раствор готовился из листьев лопушника с куриным навозом).

Помимо белокочанной капусты на рынки русских городов поступала и краснокочанная капуста (в XVIII в. ее называли «черной капустой»). Так, в конце века в Коломне на огородах выращивали наряду с огурцами, хреном, картофелем «белую и черную капусту» ²²⁵. Кроме того, возделывалась зеленая и желтая савойская капуста. Из подвидов цветной капусты в XVIII в. особое распространение получил так называемый брунколь, или бронколь. Лучшей рассадой ее считалась кудрявая и темная цветом. По достижении половины обычного роста надламывали сердечко, чтобы растение дало больше отростков. Урожаи цветной капусты лучшими были также на «кубышах» ²²⁶. Из других сортов капусты можно отметить возделывание кольраби и др.

Производство огородных работ отхожими огородниками было распространено не только в районах Северо-Запада России, но и на мало освоенных плодороднейших землях Юга. Так, в Воронежской губ. в Павловской крепости многие пришлые огородники «на наемной земле сажали огурцы, дыни, арбузы и продавали в Москве и других городах». В черноземных и степных районах Юга России огородничество почти сразу же стало превращаться в полевое овощеводство. Еще для 60-х гг. века по Острогожской провинции очень точно подмечено, что «дыни, арбузы сеются довольно и в огородах, и в полях, и по степям» ²²⁷ К

На городских огородах и в помещичьих хозяйствах во второй половине XVIII в. появилось множество новых сортов и видов овощных растений и поваренных трав, что свидетельствует о резком увеличении доли и влияния на агрикультуру индивидуального опыта.

Процесс интродукции в XVIII в. дал России уже упомянутые кольраби и савойскую капусту, баклажаны, пастернак, петрушку, лук-порей, рокамболь, сельдерей пахучий, сахарную (белую) свеклу, подсолнечник, тмин, фенхель, эстрагон, шалфей, мяту перечную, вайду, морену красильную, шпинат и др. Возделывались «сахарный» горох, спаржа, которая была широко распространена и в диком виде «добротно не хуже... огородной», турецкие и русские бобы, скорцинера, сахарный корень и др. А. Т. Болотов был среди первых энтузиастов посевов английской горчицы, в 90-х гг. в Москве уже продавали горчичное масло ²²⁸.

Процессы интродукции были особенно ярко выражены в южных районах России, с наиболее благоприятными условиями для возделывания многих европейских средиземноморских и восточных культур. Еще Петром I под Воронежом был устроен огромный сад, «где чинены были разные опыты, дабы усмотреть, могут ли в сих странах произрастать полезные плоды, растения, виноград и другие травы» ²⁴³. Такой же опытный питомник был и под Азовом.

В Самаре, сообщал современник, жители «издавна садят в огородах своих называемый у нас стручковый или астраханский перец, который именуют у нас более горчицею». Семена перца, похожие на чечевицу, предварительно проращивали, потом сеяли, как капустную' рассаду, и поливали дважды в день, утром и вечером, в течение 12 дней. По достижении растением высоты в четверть аршина (18 см) пересаживали в мягкие гряды как капусту. Ежедневный полив продолжался до снятия урожая. В Самаре сбор перца достигал 1500— 2000 пудов. Пуд красных стручков жгучего перца стоил 2—2,5 руб. Большие стручки были длиной около 15 см. Погодные условия застав-ляли иногда снимать перец недозрелым и вносить дозревать на полатях в избе. Зрелый перец обычно перерабатывали (сушили, толкли в ступах). Расходовали перец экономно — стручок в месяц ²⁴⁴.

Сугубо торговый характер имело и русское садоводство. Дворянские фруктовые сады нередко в несколько сотен и тысяч деревьев сдавались на откуп перекупщикам, которые, как правило, были опытнейшими садоводами. В одном из наказов приказчику конца 60-х гг. четко определена доходность хорошего сада: «всем известно, что иногда такой же доход получается с них, как и с целой хорошей деревни». В словаре Аф. Щекатова, в частности, говорится, что у дворян; Рязанского, Пронского, Зарайского у. «плоды садовые покупают коломенские и зарайские купцы, которые немалую часть своего торга составляют» ²⁴⁵.

Основной товар садоводства нечерноземной полосы России — яблоки. Их разводили даже в Олонецкой провинции. В Ярославле «многие, имея в своих садах яблоки, вишни, смородину и малину... употребляют в продажу» ²⁴⁶. По мнению А. Т. Болотова, яблони и некоторые другие садовые деревья любят тяжелые, унавоженные земли. Именно такие земли преобладали в междуречье Оки и Волги, где и сосредоточены были наилучшие в Нечерноземье фруктовые сады. В частности, в Калуге было огромное количество садов, из которых «пространнейший и богатейший здесь так называемый Шемякин сад в заверхней части (города. — Л. М.), в котором всякие дерева, как-то: сливы, груши, вишни, абрикосы и прочие ежегодно богатые плоды производят». От одних яблок, отправляемых в Москву, доход бывает «более нежели на 200 тыс. рублей». Обширные сады были в Коломне, где делалась «самая лутчая из разных плодов сахарная пастила». В садах Рузы,. Вереи, Гороховца, Серпухова, Вязниковской слободы росли яблоки, сливы, крыжовник, смородина ²⁴⁷.

истории Восточной Европы. 1968 г. Л., 1972, с. 193; Труды ВЭО, 1773, ч. XXV, с. 54, 60; 1796, ч. II, с. 312.

²⁴³ Г м е л и н С. Г. Указ. соч., ч. I, с. 153.

²⁴⁴ Труды ВЭО, 1795, с. 66—69.

²⁴⁵ Труды ВЭО, 1770, ч. XVI, с. 163; Щекатов А. Словарь географический государства Российского, ч. V, стб. 475.

²⁴⁶ Труды ВЭО, 1769, ч. XIII, с. 27; ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 19 178, л. 3 об.

²⁴⁷ Труды ВЭО, 1791, ч. XIV, с. 324; ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 18 752, л. 14;

Огромное количество садов было в городах черноземных губерний России (Орле, Мценске, Ливнах, Курске, Воронеже, Тамбове и др.)* С. Г. Гмелин, проезжая Воронеж, отмечал, что, кроме садовых плодов (яблок, груш, вишен), их было полно и в ближайших лесах, а лесная вишня шла на производство «вишневки» ²⁴⁸.

В XVIII в. были уже сложившиеся принципы выращивания и ухода за плодовыми деревьями. Производство саженцев являлось уже специализированным видом садоводства. В частности, в Вязниковской слободе Владимирской губ. многие занимались «рассаживанием яблонных и вишневых деревьев» ²⁴⁹. Садовые участки обильно удобряли навозом. Отпрыски регулярно срезались. По окончании активных обменных процессов в деревьях производились работы по формированию кроны. Борьба с вредителями велась главным образом путем сбора гнезд с личинками и окуриванием фруктовых деревьев. «Курево разводили с вечера, смотря по ветру». Топливом был навоз или сырой хворост. Там, где это не помогало, червей собирали и давили, подсыпали под плодовое дерево слой золы, весной ощипывали старый лист. И все же вредители наносили большой урон урожаю. Как уже говорилось, опытнейшими знатоками садоводства были откупщики, которые обычно ранней весной уже присматривали сады, заключая договоры или сделки в период цветения. По состоянию, цвету, наличию или отсутствию пятен на завязях и бутонах (так называемых «яблочных пупышей») откупщик точно оценивал шансы на урожай и назначал цену. Неурожаю фруктов из-за вредителей, червей весьма способствовала ранняя, теплая и сухая весна. И наоборот, дождливая и прохладная весенняя погода сулила богатый урожай ²⁵⁰.

Особо высоким уровнем садоводства (особенно яблоневого) отличались селения в низовьях Оки. Наиболее интересно садоводство д. Изболотской, располагавшейся в 30 верстах ниже знаменитого промыслового села Павлова. Здесь сады разбивали «на ключистых уступах речных берегов», что создавало особый микроклимат, защиту от ветров и солнечный обогрев. Здесь были поистине искусные садовники, которые вывели выдающийся сорт яблок, называвшийся «кирев-ские». Величина их достигала размера ребячьей головы, а вес доходил до 4 фунтов, т. е. свыше 1 кг 600 г. Этот сорт широко размножался прививками. «Когда деревцо весною пустит отпрыски, то под* резывают его с одного разу вострым ножем поближе к земле на-кось; ■наставливают на остальной комель отборную, столь же толстую и также на-кось отрезанную ветвь от яблони хорошаго рода... Облепив прививок мастью, составленной из топленого масла и серы, перевязывают. Если же прививка не удастся по желанию, что однако ж случается редко, то следующей весной прививают другой насадок. В четвертое лето приносят обыкновенно сии деревья уже и плод»²⁵¹. Вполне понятно, что такие сады охотно брались откупщиками на откуп. Они сами караулили плоды, снимали и транспортировали на рынки. Хозяева садов деревни Изболотской вкупе с господским садом имели 'ежегодный доход от 8 до 10 тыс. руб.

д. 18 861, ч. X, л. 13 об.; д. 18 860, л. 57, об.; д. 18 862, ч. I, л. 2, ч. IX, л. 2, ч. X, л. 4 об.; Топографическое описание Владимирской губернии.., с. 62, 98.

²⁴⁸ Гмелин С. Г. Указ. соч., ч. I, с. 154.

²⁴⁹ ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 18 860, л. 57—57 об.

²⁵⁰ Труды ВЭО, 1780, ч. XI, с. 4, 26, 30, 39.

²⁵¹ Примечания, служащие к познанию домостроительства и состояния мест, по рекам Клязьме, Москве и Оке лежащих. — Академические известия, 1780, апрель, с. 493—495.

Многие города Владимирщины специализировались на разведении вишневых садов. Особенно много их было в Суздале и Владимире. В 80-х гг. века жители Суздаля преимущественно занимались «торговлей и разведением садов, особливо вишневых, из коих ягоды и сок, из сих ягод выжатой в сделанных нарочно для того станах, отвозят для продажи в Москву.». Доходы в зависимости от размера сада колебались от 50 до 500 руб. Местная агрикультура во Владимире создала четыре сорта вишен: «васильевская», «родительская», «кулачиха» и «кислиха». Сады по характеру планировки были «нерегулярными, наподобие лесного дикого кустарника». В период созревания садов охрану от птиц несло множество сторожей, сидевших на специальных вышках-помостах, называвшихся «клячугами». От них в разные стороны к деревьям и над деревьями было протянуто большое число веревок, увешанных для бряцания и грохота осколками стекла и другими деталями ²²⁹.

В южных районах России особый интерес представляет разведение таких фруктов, как абрикосы, которые выращивались в Черкас-ске на Дону, Азове, Астрахани и др. южных городах. В Астрахани абрикосы называли «курегами», в Черкасске— «серделами». В Чер-касске начали сажать миндаль. В тех же городах разводили и персики. В Астрахани они были особенно крупными и вкусными. Были они и в Черкасске, где звались «шипталами». Широкое распространение-в черноземных и южных степных районах России в XVIII в. получил виноград. Выращивались главным образом столовые сорта винограда. Виноградные сады были в Воронеже, Глухове, у русских однодворцев Харьковской губернии, в Святогорском монастыре на Донце,, в казачьих станицах Усть-Медведицкой и Цимлянской. Виноград разводили повсеместно от устья Цимлы и до Азова и Таганрога. На

Нижней Волге виноградные сады были в Царицыне и селах Верхняя

Кулалина и Верхняя Добринка ²³⁰. Однако особенно много винограда было в Астрахани. Здесь, как и во многих других местах, разведение винограда повелось с Петра I, который выписал в Астрахань для казенных садов все наиболее известные сорта европейского винограда и опытных виноградарей. К 70-м гг. в Астрахани насчитывалось около* 20 сортов винограда, главным образом столовых. С 80-х гг. казенные сады перешли в руки частных предпринимателей-помещиков. Да и в целом виноградарство было главным образом в помещичьих садах. Г. Радинг писал, что в 80—90-х гг. в Астрахань «за вкусным виноградом от всех мест... приезжают и оный по всей России, также за границы развозят в великом множестве». Широкий сбыт винограда имел прямое влияние на агрикультуру: большинство сортов — жесткокожие, годные для дальней транспортировки. Пуд лучшего винограда в Астрахани стоил в начале 90-х гг. три рубля ²³¹.

Агротехника виноградарства в Астрахани в общих чертах сводилась к следующему. Черенки виноградных лоз срезали осенью и прикапывали в ямах, покрытых тростником и сеном от морозов. Весной для посадки черенков делался ровик, наполненный хорошей землей, смешанной с навозом. Черенки сажали не вдоль ровика, а поперек — концами наружу, т. е. в сторону. Далее следовал обильный и постоянный полив. Через год или два молодые виноградные лозы пересаживали в землю собственно виноградника. Существовал и прием отводок от лозы, когда отводки пригибали в аналогичный ровик, сделанный вдоль «многолозных виноградин», и закрывали унавоженной землей, «чтобы концы торчали наружу». И снова идет ежедневный обильный полив. Через год отводки можно было отделять «от матери». На зиму все виноградные лозы в Астрахани прикапывались сеном и землей. Весной их разрывали, очищали от земли и привязывали поперек к тычкам или шестикам, иногда делали из них крытые аллеи, создавая тень от солнца для будущих кистей винограда, далее до созревания применялся беспрестанный полив и частая прополка. Для отпугивания птиц жгли высокие костры, зачастую нанимая для этого детей ²³².

Кроме столовых сортов, в Астрахани, как и в других местах, в конце века все чаще разводили виноград для изготовления вина. В астраханских помещичьих садах в виде опыта создавались небольшие партии вин. Илья Григорьев делал черное густое вино типа «понтиак», Яков Овчаркин — типа сиракузского красного муската, купец Иван Попов — из кишмиша вино типа шампанского. Шампанское делали в XVIII в. в станице Цимлянской ²³³.

Таким образом, овощеводство и особенно садоводство и виноградарство в России в районах с русским населением было на весьма высоком агрикультурном и агротехническом уровне. Здесь активно проявлялись новые по сравнению с феодальной эпохой факторы, воздействующие на культуру садоводства и овощеводства, создающие условия для ее постоянного совершенствования и роста.

9. Агрономия и сельскохозяйственная практика

XVIII век был переломным в истории культуры сельскохозяйственного производства. Это проявлялось в постепенном возрастании

роли индивидуального опыта в сельскохозяйственной практике, конечным импульсом которому было могучее влияние процесса общественного разделения труда и роста товарного производства. Менялся и

сам характер индивидуального опыта: усложнялась его структура, более многообразными и действенными становились его проявления.

В качестве одной из важнейших функций этого опыта выступает процесс интродукции, развивавшейся в XVIII в. особенно активно. Интродукция обретает формы не стихийной, а целенаправленной деятельности тогда, когда становится частью формирующейся со второй половины XVIII в. агрономической науки. В это время агрономия в России переживала этап, который Ф. Энгельс характеризовал так: «...знание стало наукой, и науки приблизились к своему завершению, т. е. сомкнулись, с одной стороны, с философией, с другой — с практикой»²³⁴. Агрономическая наука и практика дают более широкий

простор развитию индивидуального опыта, влияя на культуру сельского хозяйства, оттесняя опыт традиций на второй план. Вместе с тем оттеснение традиционного опыта опытом науки — процесс настолько крупномасштабный и продолжительный, что сколько-нибудь ощутимые сдвиги в культуре сельского хозяйства реально проявляются лишь спустя многие десятилетия. XVIII век — начало этого фундаментального и длительного процесса. Именно в XVIII столетии агрономия и сельскохозяйственная практика особенно сильно ощущали воздействие (в самых разнообразных аспектах) принципов русской агрикультуры и агротехники. Уже тогда в конечном счете проявляются полная бесперспективность механического копирования западноевропейского опыта агрономии и насущная необходимость поиска драгоценных крупиц в местной агрикультуре и агротехнике. В целом этот этап, который можно назвать этапом внутриутробного развития агрономии, является неотъемлемым элементом истории русской сельскохозяйственной культуры.

В условиях господства крепостничества идеи в области агрономии были направлены на подъем в первую очередь помещичьего хозяйства, а авторы их принадлежали в основном, к господствующему классу. В силу объективных социально-экономических причин наиболее восприимчивым, к новому в агрикультуре оказалось дворянство, точнее та его часть, которая стремилась приспособиться к растущим потребностям рынка. Влияние формирующейся агрономической науки на крестьянское хозяйство было незначительным, крестьяне следовали многовековому опыту, который закреплялся в процессе повседневного труда и передавался через семью и сельскую общину ²³⁵.

Крестьянин, обладавший исторически достигнутыми навыками и опытом, определенными представлениями о природной среде, которые, он учитывал и использовал в процессе труда, оставался главной производительной силой в сельском хозяйстве. В отборе, формировании, сохранении и передаче способов и приемов ведения крестьянского хозяйства особенно велика была роль семьи, которая являлась не только родственной, но и производственной общностью. Поэтому на детей крестьяне смотрели как на помощников, а в будущем полноправных участников в нелегком крестьянском труде. «Дети у крестьянина богатство, но смолоду приучай их к труду», — гласила крестьянская мудрость. Воспитание трудовых навыков в крестьянской семье начиналось с раннего детства. «Малолетние ни девочки, ни мальчики праздно не шатаются, первых от 8 лет сажают за гребень, а мальчики за отцами боронят, скотину на водопой гоняют, и прочие работы по их возрасту отправляют» ²³⁶, — встречаем в ответах на анкету Вольного экономического общества (ВЭО). Старшие в семье передавали младшим трудовой опыт и навыки непосредственно в процессе трудовой деятельности ²³⁷. Перечень трудовых навыков, необходимых для

²⁵⁸ Н. И. Вавилов, оценивая восприимчивость агрономических знаний крестьянским хозяйством в начале XX в., отмечал, что «нищее, отсталое, раздробленное, мелкое, индивидуальное хозяйство отличалось малой усвояемостью агрознаний; «поглотительная способность» его в отношении науки была поразительно мала, спрос на науку был ничтожным». — Вавилов Н. И. Избранные труды, т. V. М. —Л., 1965, с. 462. ™

крестьянского сына, содержится в одном из рукописных сборников середины XVIII в.: «...аще рожденный во крестьянском чине, когда дойдет до лет 10, надлежит отроку иметь старание такое: чем бы мог век прожить смотреть у отца своего, как соху на дело пахотное употребить и как сошники к сохе присаживать к паханию земли, та ко ж как борону уставливать, к тому иметь подобает как состроить хомут, как косу в кузнеце на древо присадить или секиру на рубку в лесу дров в кузнице сковать... тако ж подобает от юной версты человеку ходить о скотине»²³⁸.

В глазах общественного мнения крестьянского мира предметом для подражания молодежи был умелый и трудолюбивый хозяин, имеющий все необходимое в доме своем. «Кто пахать не ленится, у того хлеба больше родится»; «лес сечь, не жалеть плеч»; «рано вставать, то не потеря, а поздно вставать, то самому стыдно себя»; «хочешь от сохи разжиться, умей ее сам и исправить» ²³⁹. В этих и других пословицах XVIII в. запечатлено крестьянское отношение к труду, его нравственная оценка, не совпадающая с представлениями большинства помещиков, считавших крестьян ленивыми и неумелыми.

Представления русских помещиков первой половины XVIII в. о ведении хозяйства и возможностях его рационализации при всех частных отличиях имеют много общего. В помещичьих инструкциях этого времени вопросам культуры сельскохозяйственного производства уделяется гораздо больше внимания, чем в памятях и наказах приказчикам в XVII в. Не полагаясь только на обычай, землевладельцы стремятся регламентировать эту сторону жизни вотчины ²⁴⁰. Главная цель, которую преследовали авторы инструкций, повысить доходность своих имений. Но пути достижения этой цели, предлагаемые помещиками в первой половине XVIII в., еще традиционны. Так, в инструкции Н. Г. Строганова рекомендовалась двукратная вспашка перед посевом: «вспарить и, вспаря, заборонить, и ежели в которых местах земли плохи и не мяхки или новороспашные, такие пахат’ь вдругорядь и боронить, и, забороновав, сеять»; о необходимости зяблевой (осенней) вспашки под яровой хлеб писал В. Н. Татищев ²⁴¹. В это время существовали несколько преувеличенные представления о нормах высева. Считалось, что чем больше высевалось семян, тем выше должен быть урожай. А. П. Волынский в инструкции своему дворецкому писал: «...и та худоба у нас, что редко сеют хлеб, ржи на деся* тину по четверти, овса по полторы, ячменя по‘полторы, пшеницы по четверти» ²⁴². Помещики предлагали нормы высева на десятину от двух до четырех четвертей. В сроках сева больше полагались на земледельческую практику и крестьянский опыт: «сунуть голую руку в закром в семена, и есть ли оне горечи, то время пришло их сеять». Яровые сеяли сыромолотными семенами под соху и сразу же заборо-нивали. У Н. Г. Строганова озимую рожь на мягких почвах запахивали сохой без последующего боронования. Предложение В. Н. Татищева после сева прижимать землю катками и поливать навозной водою в других инструкциях первой половины XVIII в. не встречается.

После появления всходов на барских полях проводилась прополка. При ощущавшейся все сильнее в нечерноземной полосе «выпахан-ности» полей большое значение помещики придавали удобрению. Навоз рекомендовали собирать в ямах на скотных дворах, смешивая с соломой, хворостом, прелыми листьями. Вывозить навоз в поле советовали в начале июля, разбрасывать по полю и тут же запахивать, «чтоб из того... навозу... напрасно солянишного жару и от ветру влаги не вытянуло» ²⁴³. Это требование в дальнейшем повторялось в статьях и заметках корреспондентов ВЭО.

Единственной системой земледелия,, которая упоминается в инструкциях первой половины XVIII в., было трехполье. Только В. Н. Татищев писал о необходимости разделения поля на четыре равные части: «первая будет с рожью, вторая с яровым, третья под пар, четвертая для выгону скота». При недостатке удобрений ежегодное чередование четырех полей позволило бы в более короткий срок удобрить всю землю. При полном равнодушии других помещиков к орудиям сельскохозяйственного производства В. Н. Татищев рекомендовал заменить соху плугом, а хлеб убирать специальными граблями. По своим агротехническим требованиям В. Н. Татищев шел гораздо дальше своих современников ²⁴⁴.

На скотоводство в помещичьих хозяйствах дворянство смотрело как на важную отрасль, от развития которой зависело хлебопашество. «Скота ж иметь столько, чтоб всю землю в одном поле унавозить было можно», — замечал В. Н. Татищев ²⁴⁵. Вопросы содержания, кормления и ухода за скотом и птицей были разработаны в инструкциях очень подробно. Основные наставления приказчикам Н. Г. Строганова, А. П. Волынского, В. Н. Татищева, П. А. Румянцева и других помещиков сводились к требованию чистоты животных и помещений, содержанию скота зимой в теплых хлевах, заботе о его породах, изо< ляции больных животных, профилактическом окуривании можжевельником. Все это было хорошо известно крестьянству районов товарного животноводства. В помещичьих инструкциях богатый народный опыт получил своеобразное обобщение.

Накопленный и обобщенный в вотчинных инструкциях положительный опыт не выходил за границы отдельных вотчин, а важные вопросы изменения системы полеводства и введения новых сельскохозяйственных орудий мало интересовали землевладельцев. Но уже в первой половине XVIII в. в определенных кругах русского общества пробуждается интерес к состоянию сельского хозяйства в других странах. Так, в 1738 г. вышел перевод с немецкого книги под названием «Флоринова экономия». О популярности этого обширного справочника по сельскому хозяйству свидетельствует то, что во второй половине века он четырежды переиздавался ²⁶⁹. Книгу Губертуса «Экономическая стратагема», в которой разбирались многие вопросы ведения земледелия и скотоводства, перевел в 1747 г. М. В. Ломоносов. «Лифлянд-ская экономия» (так была названа в переводе книга) являлась руководством по организации крупного помещичьего хозяйства. Интерес к сельскому хозяйству, понимание его нужд проявлял М. В. Ломоносов и позднее. Незадолго до смерти в работе «Мнение о учреждении Государственной коллегии земского (сельского) домоводства» им была высказана идея создания научного учреждения для разработки вопросов сельского хозяйства ²⁷⁰.

В 60-е гг. XVIII в. наметившиеся в первой половине столетия первые шаги на пути пропаганды сельскохозяйственных знаний получили новое развитие. Вопросы сельского хозяйства, призванного обеспечивать всевозрастающие общественные потребности в продовольствии и сырье, стали впервые предметом обсуждения на страницах специальных журналов. С 1766 по 1800 г. в России издавалось шесть журналов, посвященных сельскому хозяйству. Только 52 части «Трудов Вольного экономического общества» и 40 томов «Экономического магазина» (не считая других изданий) могли составить солидную библиотеку по сельскому хозяйству и «домостроительству». «Труды ВЭО» издавались значительным для того времени тиражом — 1200 экземпляров, а впоследствии — 2400 экземпляров, по цене 50 копеек за каждую часть, а с 1771 г. — по 40 копеек²⁷¹.

Большую роль в распространении передовых методов ведения сельского хозяйства сыграли «Вольное экономическое общество к поощрению в России земледелия и домостроительства» и его «Труды», в которых печатались сочинения первых русских агрономов А. Т. Болотова, И. М. Комова, М. Е. Ливанова, В. А. Левшина и других. ВЭО было образовано в Петербурге в 1765 г. В числе его создателей и первых членов были Г. Г. Орлов, Р. И. Воронцов, И. Г. Чернышев, А. И. Черкасов, А. А. Нартов, А. В. Олсуфьев, Г. Н. Теплов, И. И. Тау²⁶⁹ Л ь в о в А. Попытка Петра I к распространению среди русского народа научных сельскохозяйственных знаний. — Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1892, кн. I, отд. III; Алефир,енко П. К. Указ. соч., с. 524—525. По-видимому, традиционность основных положений, высказываемых во «Флори-новой экономии», близких большинству русских помещиков, надолго определила круг ее постоянных читателей. Так, в конце века эту книгу читали в Ростовском уезде мелкопоместные помещики, далекие от каких-либо сельскохозяйственных новшеств. — Дневник П. О. Яковлева, ч. III. — ГБЛ, ОР, ф. 178, № 3487, л. 25.

²⁷⁰ Ломоносов М. В. Полн. собр. соч., т. 6. М., 1952, с. 411—413; Берков П. Н. М. В. Ломоносов и «Лифляндская экономия».— В кн.: Ломоносов. Сборник статей и материалов, т. II. М.—Л., 1946, с. 271—276.

²⁷¹ Н е у с т р о е в А. Н. Историческое разыскание о русских повременных изданиях

и сборниках за 1703—1802 гг. Спб., 1874, с. 276—277, 526—527; Сивков К. В. Вопросы сельского хозяйства в русских журналах XVIII в.— В кн.: Материалы по истории земледелия в СССР. Сб. I, с. 553—613.

5 Очерки русской культуры XVIII века 129

берт, Т. И. фон Клингштет и другие. Главной своей целью общоство провозгласило: «...все полезные и новые в земледелии и экономии, чужестранными народами поныне изобретенные, и опытами уже изведанные материи, прилежно собирать и сообщать любезным своим согражданам... Также... подробно узнать внутреннее состояние здешних провинций, открыть их недостатки, и изыскать полезные к отвращению тех недостатков средства» ²⁴⁶. Эмблемой общества избраны были пчелы, несущие мед в улей, на рисунке была надпись «полезное».

Создание общества отвечало задачам политики просвещенного абсолютизма и интересам дворянства. Екатерина II специальным рескриптом одобрила устав и девиз общества и пожаловала ему шесть тысяч рублей. ВЭО возникло как чисто дворянская организация, заботящаяся о повышении благосостояния помещиков. Противопоставление просвещенного помещика невежественному крестьянину звучит с первых страниц «Трудов ВЭО»: «Науками и опытами просвещенный человек гораздо более имеет способности делать полезные наблюдения, нежели тот, который ежедневно отправляет только сельскую работу своими руками наподобие махины» ²⁴⁷. Продворянская направленность общества несколько затушевывалась в уставе фразами об общем бла^: ге всех сельских жителей и планами широких экономических исследований.

В обязанности членов общества входило «делать верные опыты,, касающиеся до домостроительства, земледелия, бережения и размножения лесов и всяких растений, скотоводства», сообщать об их результатах, присылать свои собственные сочинения и переводы иностранных трудов по экономии, представлять изобретения разных машин и инструментов, содействовать организации земледельческих школ,, выставок и конкурсов ²⁴⁸. Среди членов ВЭО были известные государственные деятели последней трети XVIII в. — Г. А. Потемкин, Р. И. Воронцов, К. Г. Разумовский, А. А. Вяземский и другие. За редким исключением они не выступали в качестве авторов статей «Трудов ВЭО». Другую группу составляли ученые агрономы и практики, чьи сочинения печатались на страницах «Трудов ВЭО» — А. Т. Болотов, И. М. Комов, П. И. Рычков, А. В. Олишев, В. А. Левшин и др. Академики А. и Л. Эйлеры, П. С. Паллас, Ф. И. Гмелин, И. И Лепехин, В. С. Крашенинников, И. Я. Озерецковский, А. А. Нартов также входили в число членов ВЭО. В члены и корреспонденты ВЭО с 1765 по 1800 г. было-принято 692 человека ²⁴⁹.

Сбор сведений о состоянии земледелия и пропаганда передового' отечественного и западноевропейского опыта стали основными направлениями работы ВЭО. Одним из первых шагов на этом пути была анкета (программа) Т. И. Клигштета, состоявшая из 65 экономических вопросов. Опубликованные ответы (их было около 30) касались отдельных уездов и провинций и содержали интересную информацию. Позднее ВЭО обращалось неоднократно к своим членам и читателям-«Трудов» с предложениями присылать различные хозяйственные описания или ответить на конкурсные задачи. В 1766 г. в качестве конкурсной темы предлагался животрепещущий вопрос: «что полезнее *

для общества, чтоб крестьянин имел в собственность землю, или токмо движимое имение, и сколько далеко его права на то или на другое имение простираться должны». Среди конкурсных задач были и такие — составить наказ управителю (1768 г.), сколько земли необходимо иметь крестьянину на тягло (1771 г.), как лучше распределить летние и зимние работы крестьянина и его семьи (1780 г.), указать средство к уничтожению чересполосицы (1804 г.), что выгоднее для помещиков и крестьян: барщинное или оброчное хозяйство (1809 г.) и др. За первые сто лет существования общества было объявлено 246 конкурсных задач ²⁵⁰.

Большое внимание уделяло ВЭО вопросам культуры земледелия. Наиболее полно и всесторонне ‘для своего времени они были поставлены в работах А. Т. Болотова (1738—1833). Оценивая вклад Болотова в развитие русской агрономической науки, советские исследователи отмечают не только его заслуги в агрономии, плодоводстве и биологии, но и определенное влияние его идей на практику земледелия ²⁵¹. Многочисленные собственные наблюдения, знание крестьянского опыта и знакомство с западноевропейскими агрономическими теориями позволили Болотову заложить фундамент отечественной агрономической науки. Важнейшими условиями для успешного хлебопашества он считал: знание свойств и качеств земли, ее удобрение, тщательную обработку и подготовку земли к посеву, семена, уход за посевами, уборку и хранение семян. «Земля не может сама собою исправиться... она требует себе вспоможения от рук человеческих», — эта мысль проходит через многие труды Болотова. Помещики, считал он, должны знать свойства своих земель, с тем чтобы лучше их обрабатывать и удобрять, а также «разные опыты предпринимать». Будучи сам страстным экспериментатором, он и других помещиков призывал к опытам и наблюдениям, осуждая тех, кто в земледелии доверяет только многовековой практике ²⁵².

Задачи повышения продуктивности земледелия связывались во второй половине XVIII столетия прежде всего с восстановлением плодородия почв. Этой теме было посвящено около 50 русских и переводных сочинений, опубликованных в «Трудах ВЭО» ²⁵³. В работах

А. Т. Болотова, П. И. Рычкова, А. А. Нартова, И. М. Комова, И. Г. Лемана и других обращалось внимание на различие почв по составу, на необходимость учитывать их свойства при внесении удобрений. Агрономические знания и опыт практического земледелия в этой области (как и во многих других) впервые получают научное осмысление. Так, наблюдения Болотова за различными почвами при внесении в них удобрений затем, как это отражалось на росте растений, позволили ему сделать важный вывод о минеральном питании растений. Этот

А. Т. Болотов

вывод был не только научно значимым, но и оригинальным, так как западноевропейская агрономическая мысль придерживалась в это время водной теории питания растений. Вопрос о питании растений интересовал и другого известного русского агронома, И. М. Комова (1750—1792), ставшего наряду с немецким агрономом Тэером родоначальником гумусовой (перегнойной) теории питания растений. Он

связывал водно-физические свойства почв, богатство их питательными веществами с наличием в них перегноя ²⁵⁴.

Недостаток навоза — ценнейшего органического удобрения — постоянно сказывался на развитии земледелия. Современники видели причину этого явления в диспропорции между развитием земледелия и скотоводства, в неправильном хранении и использовании навоза, в недостаточном применении других удобрений. Поэтому было много рекомендаций относительно того, как правильно приготовлять навоз (обязательно перемешивая его с землей, торфом или дерном), вносить его на вспаханную почву и сразу, пока он не потерял «силы», запахивать ²⁵⁵.

В последней четверти XVIII в. начинают шире использоваться в качестве удобрений и другие органические и неорганические вещества: известь, гипс, песок, меловая глина, мох, торф, зола, древесные листья, ил и др. При применении их также учитывались физические и химические свойства почв: в глинистую, влажную землю вносили известняк, в песчаную — глину, в каменистые, хрящевые земли — жженую известь.

Поиски новых видов удобрений имели место и в крестьянских хозяйствах. Так, крестьяне, жившие близ устья р. Пянды, притока Ваги, стали использовать как удобрение перегнивший торф («тундру»). Опыт пяндских земледельцев был перенят их соседями, холмогорскими крестьянами ²⁵⁶. Наряду с этим удобрением в северных районах страны сохраняло свое значение и золение почв посредством подсеки. Дискуссия в «Трудах ВЭО» о последствиях подсечного земледелия носила теоретический характер и не могла повлиять на практику крестьянского земледелия.

Во второй половине XVIII в. впервые в России получает теоретическое обоснование многополье, разрабатываются усовершенствованные системы земледелия, обеспечивавшие естественное восстановление плодородия. Выгоды перехода к выгонной системе были представлены Болотовым в 1771 г. в статье «О разделении полей». Он предлагал делить землю не на три, а на семь равных полей: 1 — удобренный

пар; 2 — озимые; 3 — яровые «лучшие» (пшеница, ячмень, лен); 4 — яровые «худшие» (овес, горох, гречиха); 5—7 — перелог. При таком делении значительная часть земли отдыхала 3—4 года и использовалась как выгон для скота. Экономическую целесообразность перехода к такой системе Болотов обосновывал с точки зрения организации сельскохозяйственного производства. Он считал, что «соблюдение должной пропорции между скотоводством и хлебопашеством есть главнейший пункт внимания сельского хозяйства». Поэтому уменьшение площади под зерновыми культурами должно было стимулировать развитие скотоводства и повысить культуру земледелия. Семипольный севооборот Болотов считал приемлемым только там, где на суглинистых почвах хорошо родятся яровые и озимая пшеница, где много земли, но мало работников, «где скотоводство прибыль приносит» и где сам помещик занимается своим хозяйством ²⁵⁷. Первое в русской агрономии теоретическое обоснование многополья (в своем хозяйстве Болотов не мог применить эту систему) обратило на себя внимание современников, но практические последователи появились не сразу.

В поисках более совершенной, чем трехполье, системы земледелия

А. Т. Болотов был не одинок. Севооборот как систему агротехнических мероприятий рассматривал и И. М. Комов. «Главное искусство, — писал он, — состоит в том, дабы учредить оборот сева разных растений так, чтобы земли не изнурить... сего можно достигнуть, есть ли поочередно то овощ, то хлеб, то траву сеять». Комов предлагал изменить существовавшее соотношение между зерновыми и кормовыми культурами путем введения плодосмена с травосеянием. При шестипольном севообороте поля чередовались таким образом: 1 — яровые с подсевом клевера; 2 — «чистые» яровые без травы; 3 — овощи (репа, брюква, капуста, морковь, картофель); 4 — пар; 5—6 — озимые. Главное преимущество этого севооборота было в том, что «земледелец может сеять, что хочет, смотря по обстоятельствам» ²⁵⁸.

В конце XVIII столетия в экономической литературе чаще стали появляться резкие высказывания о трехпольной системе земледелия, которая явно не удовлетворяла возросшего спроса на сельскохозяйственную продукцию. Увеличение площади под зерновыми, особенно в Центральном районе страны, шло за счет сокращения лугов, что отрицательно влияло на развитие скотоводства. В ряде изданий пропагандировался 5—7-польный севооборот как универсальное средство для подъема помещичьего и крестьянского хозяйства. Для знакомых с западноевропейской агрономической литературой многополье с травосеянием выступало как главная составная часть «нового земледелия», призванного решить наиболее острые проблемы сельского хозяйства ²⁵⁹. С пропагандой травосеяния выступало ВЭО, рекомендуя сеять клевер, люцерну, разные виды горошка, тимофеевку и другие травы. В этом проявилось не просто заимствование западноевропейского агрономического опыта, а попытка решить одну из трудных задач, стоявшую перед сельским хозяйством.

В эти годы появляется травосеяние в крестьянских хозяйствах Вологодской губ. Оно велось здесь в рамках подсечной системы: на подсеках вместе с последним хлебом высевалась тимофеевка, затем эта земля на несколько лет становилась сенокосом. По мнению П. И. Челищева, знавшего эти места, успешное травосеяние способствовало развитию животноводства у крестьян, живших по течению Сухоны ²⁶⁰. В целях поощрения крестьянского травосеяния ВЭО в 1790 г. обещало награду крестьянину, который «наибольшее количество дятлины или кашки, или других скотокормных трав посеял». Травосеянием занимались и некоторые помечи,if Kir: Л. Рознотогзекнн, В. А. Левшин, А. Т. Болотов — в Тульской губ., Д. М. Полторацким — в Калужской, Е. И. Бланкеиагель, Б. И. Поляков, Л. М. Ярославов, Л. Д. Борисов — в Московской, М. А. Угрпмов — во Владимирской. В помещичьих хозяйствах посевы трав вместе с ячменем, овсом и пшеницей включались как в трехпольную систему, так и в плодосмен²⁶¹.

Основы учения о травосеянии были заложены в России В. Л. Лев-шиным (1746—1826). Им были составлены практические советы по полевому травосеянию для различных по климату и почвам районов страны. Левшин отстаивал идею создания искусственных лугов. На отведенном под луг участке снимался дерн, его складывали в кучи и сжигали, а полученную золу разбрасывали и запахивали. Эти работы проводили с мая по сентябрь, а весной следующего года сеяли на этой земле кормовые травы ²⁶². Первые результаты внедрения травосеяния в России при участии ВЭО были скромными. Они сводились прежде всего к ознакомлению «просвещенных слоев русского общества» с самой идеей травопольного хозяйства, интерес к которому хотя и возник, но был еще далек от широкого практического воплощения.

Русской агрономической наукой были разработаны некоторые почвозащитные мероприятия. Среди высказанных предложений были и меры борьбы с засухой и. эрозией почв. М. И. Афонин, один из первых русских профессоров агрономии, рекомендовал для задержания талых и ливневых вод на полях применять водоотводные борозды и канавы. А. Т. Болотовым был предложен новый способ укрепления вершины оврага срезанием ее обрыва с последующим засеванием откоса бобовыми травами. В специальной литературе высказывались мысли о необходимости мелиоративных мероприятий и пользе лесозащитных полос ²⁶³.

Членов ВЭО и читателей его «Трудов» наряду с новыми агрономическими идеями занимали традиционные вопросы — обработка почвы и подготовка семян к севу. В одном из сочинений по сельскому хозяйству говорилось: «Хлебопашество заключается в двух главнейших вещах: в узнавании свойств и доброты пашенных земель; в надлежащем их возделывании, к которому принадлежит пахание, боронение, укатывание катками, унавоживание, обсевание семенами» ²⁶⁴. И. М. Комов также отмечал, что «пахота есть главное в земледелии», во время пахоты уничтожаются сорняки, в рыхлую почву лучше проникают воздух и вода, создаются необходимые условия для роста растений. Полезной считалась зяблевая вспашка: «перевороченная земля чрез зиму прозябнет, и весною рыхлее будет, к тому же жнитво соломенное и трава с кореньями перегниют». И. М. Комов советовал проводить вспашку земли осенью и под озимые. Он первым предложил «двухслойную» вспашку, которая получалась при одновременной работе в одной борозде на разной глубине двух плугов²⁶⁵.

При пахоте учитывали свойства почв и характер высеваемых культур: под пшеницу рекомендовалась 4-кратная вспашка, под рожь 3-кратная на тяжелых почвах и 2-кратная на легких, под ячмень пахали 3—4 раза, под овес и гречиху — дважды. За пахотой обязательно следовало боронование. Различали два вида укатывания земли: после пахоты до боронования и после сева и боронования ²⁶⁶. В земледельческой практике использование этих рекомендаций зависело от многих причин, в числе которых были и различные условия, в которых функционировали помещичье и крестьянское хозяйства.

Многочисленные опыты позволили А. Т. Болотову обосновать важный вывод о связи глубины заделки семян при посеве и урожайности сельскохозяйственных культур. Он доказывал, что распространенный способ заделки семян сохою вреден (потому что одни семена заделываются слишком глубоко и гибнут, а другие остаются на поверхности), и предлагал использовать для этой цели борону. В статье «Примечания и опыты, касающиеся посева семян хлебных» Болотов критиковал практику сева озимых в почву, вспаханную в июне, так как, простояв больше месяца, приготовленная земля зарастала сорняками и покрывалась коркой, и предлагал сеять озимые во вспаханную землю, заделывая их бороной.

Учеными-агрономами было выдвинуто предложение отбирать для посева биологически наиболее ценные семена. Считалось, что лучшие семена дает зерно первого обмолота. А. Т. Болотов исходя из собственного опыта советовал помещикам выбирать лучший по урожайности уча-сток и убирать его на семена. Перед посевом семена проверяли на всхожесть таким образом — клали на несколько дней под дернину и наблюдали за ними. Чтобы предохранить растения от болезней и избавиться от сорняков, одни предлагали перед посевом замачивать семена в навозной (или речной) воде, а затем смешивать их с известью, другие советовали коптить семена дымом ²⁶⁷. И. М. Комов, используя английскую практику, предложил интересный способ отделения пшеницы и ржи от костра в растворе соли: пшеница или рожь оседали на дно, а костер всплывал. Таким же способом И. М. Комов рекомендовал бороться с головней: пшеницу надо было хорошо промыть и перетереть в рассоле, а при сушке посыпать золой ²⁶⁸.

В источниках встречается немало упоминаний о болезнях растений: «изгари», «медвяные росы», хлебные черви, головня, сорняки повсеместно поражали хлеба. ВЭО, ученые-агрономы и хозяева-практики большое внимание уделяли поискам причин болезней растений и борьбе с ними; были достигнуты в этом направлении некоторые успехи.

В. А. Левшин пришел к правильному выводу о грибковой природе головни. А. Т. Болотов создал первую научную классификацию сорняков по различным признакам (долголетие, ярусность, корневая система, окраска цветов, плодовитость и т. д.), сохранившуюся в основном и в современной агрономии. И. М. Комов и А. Т. Болотов, обращая внимание на высокую приспособляемость сорных трав, учитывали погодные и климатические условия («каждый род сорняков любит особые погоды»). Опыты А. Т. Болотова показали прямую связь засоренности всходов сорняками со сроками сева. Борьба с сорняками рассматривалась русскими агрономами как ряд комплексных мер: отбор семенного материала, своевременный сев, заделка семян боронованием, рыхление почвы, прополка, очистка обмолоченного хлеба от семян сорняков ²⁶⁹.

XVIII столетие можно по праву назвать временем массовой интродукции растений: число возделываемых в России культур за сто лет увеличилось почти вдвое (с 55 видов в конце XVII в.). Хозяйственное использование новых территорий и распространение растений в места, где они прежде не встречались, свидетельствуют о дальнейших шагах человека в освоении природы, о его более активном воздействии на нее ²⁷⁰.

Немалую роль в пропаганде различных растений сыграло ВЭО. Как было справедливо замечено, «не было почти ни одного из более менее известных культурных растений, на которое бы общество не обратило своего внимания» ²⁷¹. Обществом собирались сведения из разных мест о посевах различных культур, нормах высева и получаемых урожаях. На страницах «Экономического магазина», «Сельского жителя», Трудов ВЭО» пропагандировался опыт возделывания картофеля, кукурузы, подсолнечника. ВЭО рассылало своим наиболее активным корреспондентам семена редких растений. Сообщения об опытах по выращиванию китайской конопли, брабантского льна, египетской ржи, риса, итальянской конопли, арабского овса и т. д. поступали из разных (преимущественно южных) губерний России. В истории интродукции ряда растений, помимо ВЭО, свою роль сыграли аптекарские и ботанические сады, а также немецкая колонизация Поволжья, начавшаяся в 1762 г. ²⁷².

В 1765 г. Сенатом был издан указ о разведении картофеля, в котором подробно описывались сорта, способы посадки, давались советы по уходу, хранению и использованию картофеля в домашнем хозяйстве²⁷³. В некоторые губернии вместе с указом были посланы клубни «земляных яблок» (так в России называли картофель). Первым в печати практическими результатами этого эксперимента поделился новгородский губернатор Яков Сивере. Полученные из Петербурга клубни (4 четверика) были посажены в Новгороде, разосланы по городам и даны некоторым помещикам. Было замечено, что картофель лучше растет на песчаной почве, где урожай его был сам-20, а в некоторых местах — сам-60—80 ²⁷⁴.

Распространение картофеля шло медленно. Крепостнические порядки в деревне не способствовали рационализации хозяйства. Сенатские указы и научные статьи не доходили до большинства помещиков и крестьян, которые не знали, как сажать, употреблять и хранить картофель. В деле распространения картофеля большое значение имел наглядный пример. Один из пропагандистов этой культуры А. Т. Болотов видел причину неудач в том, что «наш народ не привык еще к нему (картофелю. — Л. В.) и не нашел вкуса». Он советовал сажать картофель небольшими клубнями, или их частями, или «глазками» под соху на обыкновенных грядах, или срезанными картофельными стеблями. А. Т. Болотов подчеркивал простоту ухода за этой культурой, которая, по его мнению, кроме двух прополок «никакого смотрения за собой не требует». В конце столетия М. Ливанов рекомендовал не просто прополку, но и окучивание картофеля. В печати появлялись сообщения о выращивании картофеля в Калужской, Рязанской" Петербургской, Архангельской губ.²⁷⁵. Интересны опыты по разведению картофеля на севере и на востоке России. Так, и в Архангельске, и в Сибири он был известен уже в 80-е гг. XVIII в., а в начале XIX в. картофель выращивали в далеком Нерчинске. Примечательно, что занималась этим жена местного штаб-лекаря и корреспондента ВЭО Александра Кричевская. Она подчеркивала исключительное значение этой культуры для Сибири, где «нет никогда почти верной надежды на изобильную жатву». Сажала Кричевская картофель как клубнями, так и срезанными картофельными стеблями («картофельной ботвой»). Кричевская была знакома с агрономической литературой и сама писала в ВЭО. Когда в «Санкт-Петербургских ведомостях» появилась статья английского автора Бартона о посадке картофеля срезанными стеблями как о новом, неизвестном еще способе, Кричевская отправила в ВЭО письмо, в котором были и такие строки: «Бартон в Англии

счел за новое открытие то, что более полувека свету известно, даже и в Сибири» ²⁷⁶.

Вопросам садоводства были посвящены многочисленные статьи и заметки А. Т. Болотова. Сад в его усадьбе Дворяниново в Тульской губ. многие годы был своеобразным опытным участком. Посадочный материал и посадка фруктовых деревьев, уход за ними, выведение новых сортов занимали А. Т. Болотова более полувека. Научным результатом его трудов явились семь томов описаний и рисунков различных сортов яблок и груш (661 сорт и 560 рисунков). Им были предложены основные принципы организации питомников, или «садовых заводов», неизвестные до того в России ²⁷⁷. Разбивка питомника на отделения и

научное наблюдение за каждым из них сохраняются в современном плодоводстве. Однако научные изыскания в этой области были очень слабо связаны с развивающимся торговым садоводством.

Тщательная обработка почвы, одно из важнейших агротехнических требований этого времени, требовала введения более совершенных орудий труда. И. М. Комов, автор специального сочинения о земледельческих орудиях, замечал: «...не малое бы сделал земледельцам облегчение, есть ли бы кто и старые орудия поправил, и новые, каких у нас недостает, ввести постарался» ²⁷⁸. Сам И. М. Комов, описывая виденные им в Англии сельскохозяйственные орудия, сделал лишь первый шаг в этом направлении. ВЭО пыталось знакомить помещиков с некоторыми новыми и усовершенствованными орудиями: ручной сеялкой, железной бороной, конными граблями, кочкарной секирой, особым плугом для лугов ²⁷⁹. Трудно судить о практическом внедрении пропагандировавшихся орудий. А. Т. Болотовым, например, была предложена двухколесная тележка для перевозки сыпучих веществ. Несмотря на очевидное преимущество перед одноколесной, она не получила распространения. И. М. Комов назвал этот факт «печальным примером медлительности, с которой знание полезное в народ разливается; лет тому есть десять, как книга, в которой она описана, обнародована, а употребляет ее может только изобретатель в доме своем» ²⁸⁰.

Вопрос о состоянии скотоводства, о правильном соотношении растениеводства и животноводства хотя и был поставлен в экономической литературе последней четверти XVIII в., но занимал в ней скромное место.

Коневодство в XVIII в. стало модным увлечением среди дворянства. Рукописные сборники XVIII в. (как оригинальные, так и переводные) посвящались вопросам содержания и лечения животных. Показателен в этом отношении «Лечебник конской», написанный в 1723 г. крепостным коновалом князя Г. Ф. Долгорукова В. И. Верещагиным, в котором нашли освещение многие вопросы зоотехники и ветеринарии, разбиравшиеся автором в соответствии с лечебной практикой того времени ²⁸¹.

Практическим руководством по заведению и содержанию конских и овечьих заводов, во множестве возникавших в степных губерниях во второй половине XVIII в., служили книги Н. П. Осипова, статьи Ф. Удолова и Я. Гирша ²⁸². Для успешного развития скотоводства не обходима была научная разработка вопросов содержания скота в различных климатических условиях, выведения новых пород, лечёния животных. Сторонники травопольной системы земледелия, при которой сокращалась (или вообще ликвидировалась) площадь под парами и общими выгонами, ставили вопрос о переходе на стойловое содержание скота. Последнее имело свои выгоды: травы и корнеплоды давали хороший корм скоту, увеличивалась его продуктивность, что в конечном итоге способствовало развитию полевого земледелия.

Зоотехния и ветеринария в XVIII в. делали первые шаги. Наибольшее внимание уделялось в литературе вопросам лечения больных животных. Это не случайно. Эпизоотии были нередким явлением, источники указывают на ежегодные падежи скота, случавшиеся обычно летом. Современники видели главную причину эпизоотий в прогоне из степных украинских губерний по дорогам на Петербург и Москву скота большими гуртами без соблюдения необходимых правил. ВЭО з своих изданиях пропагандировало различные меры, препятствующие распространению заболеваний у скота* (изоляция больных животных, окуривание хлевов можжевельником, уксусом и купоросом, запрещение употреблять в пищу мясо больных животных и продавать их кожи и т. д.) ²⁸³. В «Трудах ВЭО» публиковались переводные материалы о прививках скоту от моровой язвы²⁸⁴.

Меры профилактики и способы лечения' болезней скота основывались больше на опыте, чем на научных знаниях. На падежи скота смотрели как на явление неизбежное: «падеж бывает ежегодно, ни

какого средства к излечению не сыскано», — такие ответы на анкету ВЭО были нередки. Для лечения больных животных прибегали к кровопусканию, «заволокам», использовали в качестве лекарств деготь, поваренную соль, вино, уксус, селитру, поташ, медный купорос, золу, различные травы, которые давали в водном растворе или порошке, отдельно или же в различных смесях²⁸⁵.

Налаженной ветеринарной службы в России не существовало. Во время эпизоотий действия со стороны властей, направленные на предотвращение распространения заболеваний, наталкивались на недоверие крестьян. Крестьянство в лечении скота следовало обрядам и процедурам, в которых причудливо сочетались практические знания с мистическими представлениями и суевериями. Большое значение в закреплении и передаче традиций по уходу и лечению животных имела хозяйственная магия, истоки которой уходили в дохристианский период²⁸⁶. В скотоводческих районах многовековой крестьянский опыт подсказывал наиболее рациональные способы лечения скота и меры борьбы .с распространением болезней — осмотр животных, изоляция больного скота, глубокое закапывание павших, окуривание дымом. Но этого .было явно недостаточно, чтобы предотвратить эпизоотии, уносившие десятки тысяч голов скота (например, в 1798 г. в Новороссийской губ. погибло свыше 1,8 млн. голов). В этой связи любопытна инициатива одного из членов ВЭО доктора Бахерахта, предлагавшего наладить обучение молодых крестьян искусству врачевания скота²⁸⁷.

Пропаганда достижений отечественной и западноевропейской агрономической науки постоянно наталкивалась на неприятие нового значительной частью помещиков, которые не хотели и слышать о каких-либо новшествах, предпочитая им «старый обычай». М. М. Щербатов, сетуя по этому поводу, писал: «Русские... не прилагают стараний к лучшей обработке своих земель и, пребывая в рабстве у старых обычаев, за грех почитают отступать от них. Незнакомые со всеми частями весьма трудной науки о почвах своей земли... они грубейшим образом приписывают божескому наказанию бесплодие, которое часто происходит от собственной беспечности»²⁸⁸. Еще более резко высказывался И. М. Комов, писавший, что «большая часть земледельцев кругом в земледелии, как лошадь в мельнице лошадьми движимой, ходит бродя по битой тропе, и боясь ступить в сторону, чтобы новых отведать опытов... пашут, боронят, сеют, как предки их делали, а хорошо ли делают, о том столько же знают, сколько волы или кони, кои плуг пред ними тянут»²⁸⁹. И. М. Комов, исполняя обязанности помощника директора «домоводства» Московской губ. пытался вести пропаганду агрономических знаний среди крестьянства. Трудно судить о форме и содержании его лекций. После его смерти в 1796 г. главнокомандующий Москвы П. Еропкин писал, что И. М. Комов «по приезде (из Англии. — Л. В.) Московской губернии казенных селений преподавал крестьянам по его в хлебопашестве искусству весьма полезные наставления»²⁹⁰. У И. М. Комова были сторонники. А. Т. Болотов считал первейшей обязанностью помещиков просвещение крестьян по агрономическим вопросам. Помещик должен быть инициатором всего нового в деревне, исходя при этом не только из интересов своего хозяйства, но и крестьянского. А. Т. Болотов, ссылаясь на свой опыт введения конных грабель среди крестьян Коломенского у., советовал помещикам заводить в деревне новшества на свои средства, но руками самих крестьян, исключительно на добровольных началах. Пример таких крестьян для односельчан имел решающее значение, так как «похвалы самих мужиков великое преимущество имеют, одно их слово против десяти слов помещика»²⁹¹. Помещики в большинстве своем смотрели на крестьянина свысока, преувеличивая его косность, неумение и нежелание работать. Лишь немногие из них высоко оценивали крестьянский опыт и знания, накапливаемые и передаваемые из поколения в поколение. Среди таких дворян был П. И. Рычков, отмечавший, что «ежели б сказания простых деревенских жителей почитались всегда недостойными внимания, то не только б в сельской экономии, но и во многих нужных вещах не дошли б искусные и просвещенные люди до такого совершенства, о каком ныне ведаем»²⁹².

Одной из главных задач ВЭО стало распространение среди дворянства передовых агрономических знаний и опыта. Достигалась эта цель различными средствами. Так, в 1769 г. общество обратилось к помещикам с просьбой провести специальные опыты, для которых выделить в каждом из трех полей по одной десятине, разделить ее на 8 равных участков и засеять. Участки отличались друг от друга по-нормам высева, качеству семян, времени посева, глубине вспашки,, удобрениям, качеству обработки земли. По мнению организаторов, полевые опыты должны были способствовать «поправлению хлебопашества»³¹⁹. Среди тех, кто живо откликнулся на это предложение, был А. Т. Болотов. По его словам, поселившись в деревне, он взял себе за правило «входить во все части сельского домостроительства... и рассматривать все вещи до основания». Такой подход позволил ему добиться выдающихся научных результатов, которые вытекали из его практической деятельности. Трудно оценивать непосредственное, более-чем полувековое влияние А. Т. Болотова на современников. «Все знакомцы, друзья и соседи, — вспоминал он в своих записках, — наперерыв друг перед другом старались доставлять мне все, что кто имел из семян и произрастений таких, каких у меня еще не находилось» ³²⁰.

Благодаря трудам Болотова, Комова, Ливанова, Левшина, Афонина формировалась общественная среда, способная воспринимать научные идеи в области сельского хозяйства и руководствоваться ими в своей практической деятельности. Круг таких людей, в основном дворян по сословной принадлежности, включал как просто интересующихся агрономическими вопросами, так и помещиков, пытавшихся в своих хозяйствах повысить культуру производства. К последним относился,, например, новгородский помещик Степан Ушаков, старавшийся наглядно показать своим крестьянам и соседям пользу нововведений. На этот круг ориентировалось ВЭО, печатая списки иностранных книг по сельскому хозяйству, из которых читатели, «разумеющие иностранные* языки», могли почерпнуть полезные сведения. (В списке 1789 г. было 92 книги на французском, английском и немецком языках). Некоторые из этих читателей становились активными корреспондентами ВЭО: им общество высылало семена редких растений, они регулярно сообщали о результатах своих опытов. В порядке поощрения с начала XIX в. в «Трудах ВЭО» стали публиковаться по представлениям губернаторов-списки лучших хозяев отдельных губерний России³²¹.

ВЭО и периодические издания по сельскому хозяйству были не единственными каналами распространения агрономических и зоотехнических знаний. В XVIII столетии в России было издано 120 оригинальных и переводных книг по сельскому хозяйству ³²². Среди сочинений, которые могли оказать положительное влияние на общее развитие сельского хозяйства и вызывавших интерес у читателей, были упоминавшиеся работы И. М. Комова, М. Ливанова, А. Рознотовского, переводы А. Самборского («Описание практического аглинского земледелия». М., 1781). Для помещиков печатались и специальные «наставления», содержащие подробное описание ежемесячных сельскохозяйственных работ и разнообразные советы по ведению хозяйства ³²³.

^з:? Труды ВЭО, 1769, ч. XIII, с. 1—6; Герасимов Г. А. Инструкция Вольного' экономического общества от 1769 г. по постановке полевых опытов. — Советская агрономия, 1949, № 9, с. 91—93.

³²⁰ Труды ВЭО, 1768, ч. IX, с. 93; Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. Спб., 1871—1873, ч. II, с. 613.

³²¹ Труды ВЭО, 1773, ч. XXIII, с. 6—8, 13—14, 24—25, 33; 1789, ч. VIII, с. 213—230; 1791, ч. XIII, с. 51, 56, 96; 1792, ч. XV, с. 287; 1805, ч. 57, с. 20—22, 54—57, 65—89; 1806, ч. 58, с. 252; 1809, ч. 58, с. 78—81, 144—150.

³²² Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века, т. V. М., 1967,. с. 128.

³²³ Д р у к о в ц е в С. В. Экономическое наставление дворянам, крестьянам, поварам

В конце века появляются издания для более широкого круга читателей, в том числе и непосредственно адресованные крестьянству. Сочинения эти были написаны в крепостническом духе, их авторы исходили из того, что только дворянин-помещик может научить неумелого, ленивого и нерадивого крестьянина хлебопашеству. ВЭО издало в 1798—1799 гг. «Деревенское зеркало или общенародную книгу», в которой рекомендации введения плодосмена, травосеяния, применения усовершенствованных орудий труда предназначались для крестьянского хозяйства и давались от лица крестьянина Кузьмы Досужева. В форме поучительных рассказов крестьянина Неусыпа Доможилова велось изложение о содержании и лечении скота в книге Н. П. Осипова «Крестьянин скотовод или краткое наставление деревенским жителям о воспитании и содержании всякого рода домашней скотины; о предохранении их от болезней, и о пользовании от оных самыми простыми, дешевыми и по большей части домашними лекарствами» (Спб., 1792). В далеком от столиц Тобольске в 1794 г. были напечатаны «Нужнейшия економические записки для крестьян, содержащия в себе подробныя наставления о производстве хлебопашества, и разные другие к сельской Економии принадлежащия предметы», составленные Николаем Шукшиным.

Влияние сельскохозяйственной литературы на практику земледелия не следует переоценивать. Это хорошо понимали и современники, которые замечали, что книги «в деревни не доходят», а переводы иностранных сочинений не приносят желаемых результатов, потому что не учитывают специфики российских условий ³²⁴.

Крепостная зависимость крестьянина и помещичье землевладение в условиях формирующегося капиталистического уклада и обостряющихся социально-экономических противоречий сдерживали практическое внедрение передовых научных достижений. Помещики хотели увеличить доходность своих имений без коренных перемен, в основном за счет усиления эксплуатации крепостного крестьянства. Однако были в России и попытки перестроить помещичье хозяйство с учетом современных научных теорий и западноевропейского опыта. Таким хозяйством стало с 1792 г. имение Д. М. Полторацкого Авчурино близ Калуги (а с 1797 г. его же имение Черемошня в Тульской губ.).

Д. М. Полторацкий, получивший образование в Штутгарте, объехавший всю Европу, познакомился в Англии с плодопеременной системой и, вернувшись в Россию, первым из русских помещиков заменил трехполье плодопеременным хозяйством с травосеянием. В хозяйстве был введен норфольский севооборот. На первом поле сажали бобы и картофель, который давал на песчаных почвах хорошие урожаи (в урожайные годы до 200—300 четвертей с десятины). На втором поле высевали яровые хлеба (пшеницу, ячмень, овес )с подсевом клевера;

и поварихам. Спб., 177,2; Он же. Экономический календарь или наставление городским жителям в разных частях экономии... Изд. 2. М., 1786; Леб я дни-ков И. Полевой год или месяцослов в пользу земледельцам, огородникам и любителям садов, также краткие начертания полевой экономии. Спб., 1793; Осипов Н. Карманная книга сельского и домашнего хозяйства. Спб., 1791; Он же. Подробный словарь для сельских и городских охотников и любителей ботанического, увеселительного и хозяйственного садоводства.., ч. I—II. Спб., 1791—1792; Он же. Новой и совершенной русской Садовник или подробное наставление российским садовникам и огородникам.., ч. I—И. Спб., 1790; Чул-ков М. Записки економические для всегдашнего исполнения в деревнях при-кащику. Изд. 2. М., 1790.

³²⁴ Лебядников И. Указ. соч., с. 1; Бакунин М. Указ. соч., с. 7.

на третьем — клевер на сено; на четвертом — озимые рожь и пшеницу. Это позволило уничтожить чересполосицу, повысить урожаи и обеспечить скот кормами. Д. М. Полторацкий ввел существенные изменения в организацию крестьянского труда на помещичьих полях. Он использовал вольнонаемных работников, предоставляя им сельскохозяйственный инвентарь и оплачивая их труд подесятинно. В Авчурино на протяжении многих лет применялось внесение в почве мергеля ²⁹³, значительно улучшившее плодородие земли. В хозяйстве использовались усовершенствованные орудия труда, в том числе и выписанные из заграницы. Новшества Д. М. Полторацкого наделали много шуму и были встречены поначалу с большим недоверием соседними помещиками. Его управляющий, англичанин Е. Мин, вспоминал, что «для посетителей казалось диким все, чего им це удавалось слышать или читать, и при неведении способов хозяйства употребляемых в других краях, всякая новизна принимаема была ими за погрешность, всякое отступление от древних обыкновений за противное правилам». А. М. Лунин, деревни которого находились по соседству с имением Д. М. Полторацкого, рассказывая в своих «Записках» о посещении Авчурино, отзывался о хозяйстве с явным неодобрением, как о стоющем больших денег и устроенном по прихоти хозяина ²⁹⁴. Но постепенно некоторые из нововведений привились у соседей: в помещичьих хозяйствах стали применять усовершенствованные плуги и бороны с железными зубьями, молотилки; сажать картофель. Некоторые помещики даже присылали в Авчурино для обучения своих крестьян. Разумеется, авчурин-ский опыт не имел какого-либо заметного влияния на развитие земледелия в России. Но уже сам факт его существования знаменателен как одна из первых попыток использования научных знаний в практике хозяйствования.

Специальное обучение агрономии, зоотехнии и ветеринарии в России на протяжении XVIII столетия оставляло желать лучшего. Для дворянина в первой половине века обучение «хлебопашеству» вообще не могло быть достойной целью. «Ничто не было так смешно, как дворянин, живущий в деревне, ничто так не приводило в страх благородство, как печальная необходимость, принуждающая удаляться от двора, жить в деревне, и упражняться в земледелии» ²⁹⁵. Однако после Манифеста о вольности дворянства (1762 г. ) значительная его часть оседает в имениях и начинает заниматься хозяйством. К концу века это явление получает достойную оценку в литературе, общественное мнение меняется настолько, что М. Чулков мог назвать помещика, занимающегося сельским хозяйством, «истинным сыном Отечества и рачителем пользы государственной» ²⁹⁶.

Начиная с 60-х гг. заграничные путешествия молодых людей для получения образования (в том числе и в области сельского хозяйства) становятся более частыми. Упоминавшийся Полторацкий был именно' таким дворянином, который, «видя иностранные места, разные новые вещи и учреждения», заводит по возвращении в своем имении. В Англии в 70—80-х гг. у известного агронома Артура Юнга и других ученых агрономов обучались земледелию 11 русских студентов, среди которых были И. М. Комов и М. Е. Ливанов. Инициатором посылки молодых людей из России за государственный счет был А. А. Самбор-ский (1732—1815), священник русской посольской церкви в Лондоне, проявлявший большой интерес к английской системе земледелия ²⁹⁷. Русские студенты во время пребывания в Англии стремились, как впоследствии писал об этом И. М. Комов, «внятно примечать, какой где* хлеб, овощ и траву и на какой земле и в какую пору сеют, какие плоды садят и сеют, как пашут, какие плуги, бороны, заступы и другие орудия употребляют, каким навозом и какую землю удобряют, и как и когда его вывозят, какую скотину держат, и как и чем кормят;, какие имеют о земледелии книги». Разносторонней была деятельность-русских студентов, обучавшихся в Англии, после возвращения на родину. И. М. Комов и М. Е. Ливанов оставили заметный след в науке. В то же время как помощники директоров экономий Московской (И. М. Комов), Таврической (М. Е. Ливанов), Екатеринославской (В. П. Прокопович) они занимались организацией сельскохозяйственного производства и пропагандой передовых методов земледелия. М. Е. Ливановым недалеко от Николаева в с. Богоявленском . было-организовано одно из первых земледельческих училищ, где обучались разночинцы и крестьянские дети ²⁹⁸.

Первые попытки наладить специальное обучение ветеринарии относятся к первой половине XVIII в. В 1735 г. в с. Хорошеве под Москвой Дворцовой конюшенной канцелярией была открыта школа, в которую принимали детей конюхов, подъячих, церковных служителей,, крестьян. По первоначальному замыслу в школе должны были готовить ветеринаров для дворцовых конских заводов, фактически же в. школе учили различным ремеслам, необходимым конюшенному ведомству. В 1735 г. в школу было набрано 80 учеников; в 1750 г. в ней обучалось 158 человек, но только 9 из них готовились стать ветеринарами²⁹⁹. Хорошевская и другие возникшие во второй половине XVIII в. конюшенные школы были шагом на пути создания профессионального обучения в России.

В 1797 г. под Павловском вблизи Петербурга была основана' «практическая школа земледелия» под руководством вначале Самбор-ского, а затем М. Бакунина. Для устройства школы было отведено 252 дес. земли, из которых на 140 дес. располагалась пашня, разделенная на семь полей, на 25 дес. — сад и огород, на 62 дес. — лес и на 25 дес. — школьная усадьба со строениями. На содержание школы ежегодно отпускалось 20 040 руб. В «Положении практической школы земледелия и сельского хозяйства» была провозглашена широкая программа обучения: в школе должны были изучаться «хлебопашество, садоводство, лесоводство, скотоводство, сельская архитектура и механика». Организаторы школы видели свою задачу в том, чтобы «поправить и усовершенствовать земледелие сколько возможно повсеместно,, не отвергая все существуемые в каждом месте правила, вводить вновь-такие, кои удобно могут произведены быть в действо» ³⁰⁰. Предполагалось, что в школе смогут обучаться 53 ученика и ученицы (8 — студенты Московского университета, 20 — воспитанники сиротских домов, 5 — дети священников из духовных семинарий и 20 — удельные крестьяне разных губерний). Помещики также могли присылать в школу своих крестьян, но за довольно высокую плату — 90 руб. в год. Пройдя трехлетний курс обучения, воспитанники школы становились управляющими и приказчиками в имениях, сельскими священниками, служащими в государственных учреждениях. По штату школе полагалось иметь четырех преподавателей и семь помощников. Преподавателями в школе работали С. Гребницкий, Г. Козлов, И. Сафоньков, позднее— И. Судаков. Судьбы учителей во многом были схожи. По происхождению они были крестьянскими детьми, первые трое — крепостными Г. А. Потемкина, последний — И. Чернышева. В 80-е гг. они были посланы своими помещиками в Англию, где, живя у английских фермеров как сельскохозяйственные рабочие, постигали на практике методы английского земледелия ³⁰¹. Вернувшись в Россию, крепостные Потемкина работали в его Кричевском хозяйстве в Белоруссии, организованном на английский манер, затем вместе с М. Е. Ливановым — в Богоявленской школе и, наконец, у Самборского, в «практической школе земледелия» ³⁰².

Обучение в павловской школе велось в основном на практике, но последняя основывалась на теориях немецких и английских агрономов. Школа имела свое опытное хозяйство в Смоленской губ. Просуществовала она недолго и в 1803 г. была закрыта, поскольку оказалась предприятием убыточным: на ее устройство и содержание был потрачен 200 641 руб., школьные доходы от продажи сельскохозяйственных продуктов составили всего 1087 руб. Удельные крестьяне поступали в школу неохотно, набор в нее проводился подобно рекрутскому. В докладе министра уделов в 1803 г. отмечалось, что принудительность обучения приводила к тому, что крестьяне ехали в школу «с твердым намерением забыть немедленно по возвращении в домы свои, выученные ими в оной правила» ³⁰³. За время существования школы в ней прошли обучение 20 удельных крестьян из Вятской, Тамбовской и Орловской губ. По первоначальному замыслу устроителей окончившие школу крестьяне должны были получать бесплатно семена и сельскохозяйственные орудия и устраивать свое хозяйство по-новому. Осуществить эти планы не удалось.

Реализация в условиях помещичьего хозяйства и крепостного права достижений агрономической науки, таких как многополье, травосеяние, введение новых культур и видов удобрений, носила ограниченный характер и не могла дать ощутимых результатов для развития сельскохозяйственного производства в масштабах страны. Передовые научные идеи и результаты опытов почти не затрагивали основной массы земледельцев. Ограниченность применения научных достижений в общественном производстве — один из показателей возникновения гс обострения противоречий в сельском хозяйстве в этот период.

Общественная мысль, наука, образование, отрасли материального производства по-разному испытывали на себе влияние формирующегося капиталистического уклада. Но общим было одно — рост связей между отдельными отраслями культуры, их большее взаимовлияние, возросшие связи с западноевропейской культурой. Культура сельскохозяйственного производства также испытала влияние этого общего процесса, но конкретные результаты были еще незначительными. В XVIII столетии шел процесс накопления знаний и опыта, реальные результаты которого проявились уже в XIX в.

Культура промышленного производства

В. Козлова, Л. В. Кошман.. В. Р. Тарловская

Культура промышленного производства — один из элементов системы культуры вообще и материальной культуры в частности. Она определяется уровнем развития материальных и духовных средств промышленного производства, с помощью которых происходит освоение человеком природы и общественное ее использование, а также широтой распространения этих средств производства на данном этапе развития общества. Таким образом, культура промышленного производства отражает уровень развития производительных сил. В сфере же производительных сил можно выделить два взаимосвязанных между собой аспекта. Один, технический, показывающий состояние и развитие вещественных элементов производства. Как известно, это наиболее подвижный, способный к изменению в первую очередь, элемент производительных сил. Другой — социальный, связан с характеристикой творчески-рационального, производственного опыта самих производителей, социальных возможностей на данном этапе развития общества осуществлять прогресс в сфере материального производства и осваивать его результаты.

В XVIII в. существовали те же формы промышленности, что и в предыдущее столетие, — домашняя промышленность, ремесло, мелкотоварное производство, мануфактура. Однако их удельный вес и соотношение внутри различных отраслей существенно изменились.

Кардинальная линия промышленного развития определялась распространением крупного промышленного производства в форме мануфактуры, хотя возможности мелкотоварного производства далеко еще не были исчерпаны и промышленность России в целом сохраняла мелкотоварный характер. Исходной точкой превращения ремесла в мануфактуру была рабочая сила, изменения в ее расстановке и функционировании в производственном процессе. Характерной чертой мануфактуры становится техническое разделение труда, которое определяло развитие производительных сил, прогресс техники. «На базе ручного производства, — писал В. И. Ленин, — иного прогресса техники, кроме как в форме разделения труда, и быть не могло»³⁰⁴.

Развитие промышленности определяли как политика абсолютизма, так и объективные социально-экономические процессы, связанные с развитием товарно-денежных отношений, началом разложения феодально-крепостнической системы хозяйства и формированием капиталистического уклада. Примерно с конца XVIII в. феодальные производственные отношения начинают выступать как тормоз в развитии промышленного потенциала.

На протяжении всего XVIII в. в области промышленности вырабатывался понятийный аппарат, соответствующий достигнутому уровню развития экономической мысли. Терминология того времени далеко не всегда точно отражала современное понимание сущности отдельных видов промышленного производства. В законодательстве, например, не делалось различий между работой ремесленника на продажу и на заказ³⁰⁵. Главной особенностью ремесленного производства, отличающего его от «промысла, фабрики и заводов», считалось то, «что фабрика имеет огромныя заведения и машины; ремесленники же кроме ручных машин и инструментов, ничего другаго не имеют»³⁰⁶. Синонимами слова «ремесло» являлись термины «рукомесло» и «рукоделие»³⁰⁷. Поскольку на мануфактурах, хотя и применялись вододействующие механизмы, производство основывалось также на ручном труде, то порой под мануфактурой понимали как крупное, так и мелкое производство. Эта точка зрения, в частности, зафиксирована в регламенте Главного магистрата 1721 г.: «Купечество и мануфактуры размножать (сии мануфактуры разумеются не те, которые большие яко всякие, например, суконные, парчевые, также железные, медные заводы и прочии сим подобные), но на ряду необходимо нужные, яко портные, сапожники, плотники, кузнецы, серебренники и им подобные»³⁰⁸.

Понятие «мануфактура» (или «манифактура»), впервые введенное в русский язык Ф. Прокоповичем³⁰⁹, в течение XVIII в. входит в лексику русского языка. Оно часто встречалось в периодике, публицистике, законодательных актах петровского времени, зафиксировано в словарях, изданных в XVIII в.³¹⁰, бытовало в произведениях рабочего фольклора ³¹¹. В одном из- документов 60-х гг. можно прочитать, что слово «мануфактура «по точному и прямому своему содержанию не значит ничего иного, как токмо рукоделие... мануфактуры и фабрики не 'суть что-либо иное, как токмо некоторая часть государственной торговли или лучше сказать, государственного домостройства; самая главная мануфактура или рукомесло есть земледелие»³¹². Как «рукоделие», «ручная работа» толкуется слово «мануфактура» в словарях, в исследовании о российской коммерции М. Д. Чулкова ³¹³, но в рассматриваемое время встречалось уже и иное его значение. «Время и обыкновение, — отмечалось в Наказе Мануфактур-коллегии, — присвоили сие наименование особливым заведениям, где великое число мастеровых вместе собрано для делания какого-либо товару под смотрением одного содержателя... многие фабрики исправляются уже сейчас наемными людьми; многие, родясь на фабриках, не знают иного пропитания, кроме от фабрик получаемого... забыв крестьянскую работу, сделались, совсем фабричными или мастеровыми»³¹⁴. Под мануфактурой понимается в данном случае промышленное предприятие с наемными работниками.

Еще более неустойчивым был термин «промысел», который означал разные виды деятельности, не относящиеся к сельскому хозяйству: ремесло, торговлю, первичную обработку продуктов землепашества или животноводства. В таком значении понятие «промысел» включало все то, что приносило доход владельцу. Промыслами назывались я старинные занятия населения: рыболовство, охота, сбор лесных припасов. В XVIII в., особенно в его начале, устройство мануфактур также входило в понятие «промысел». В то же время термины «завод» и; «фабрика» применялись не только к мануфактурам, но и к предприятиям ремесленного типа.

Распространению сведений о промышленности, введению новой терминологии и уточнению ее смысла в немалой степени способствовали журналы и технические руководства, которые стали издаваться в. России с середины XVIII в.

В течение первой четверти XVIII в. много материалов о промышленности и технике помещалось на страницах газеты «Ведомости». Печатались сообщения о том, что «шелковые, штофные, лентовые и чюлошные, такожде и шерстяные манифактуры, в добром порядке происходят», о разведке и добыче полезных ископаемых, обработке металла, строительстве заводов на Урале и Олонецком крае, производстве текстильных изделий и развитии красильного дела, изобретении различных механизмов и машин ³¹⁵. На страницах газет «Санкт-Петербургские ведомости», «Московские ведомости» можно было прочитать

об открытии промышленных заведений, их технической оснащенности, познакомиться с историей некоторых предприятий, выяснить условия обучения у того или иного мастера и т. д.³¹⁶ Сведения о России и Западной Европе печатались в журнале «Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие», издававшемся Академией наук с 1755 г.¹*

Особой популярностью пользовался «Экономический магазин...», издаваемый Андреем Болотовым в 1780—1789 гг.

Новым для XVIII в. явлением в культурно-экономической жизни было издание специальной литературы, содержащей информацию по различным отраслям техники, химии и ее практическому использованию. Немалое внимание уделялось изложению всевозможных (большей частью взятых из иностранных сочинений) рецептов по составу и технологии производства различных изделий (красок, бумажных табакерок, подносов, ящичков, хрусталя и стекла, керамики, чернил, ювелирных изделий и пр.), рекомендаций, «служащих для искусства переплетчиков», «золотых дел мастеров и серебренников» и даже живописцев, «какие изображения какими красками следует раскрашивать». Появлялись работы, в которых содержались сведения, полезные для фабрикантов³¹⁷. Особенно была значительной научно-техническая и прикладная литература по вопросам металлургии. В 1722 г. была издана первая в России непереводная книга по механике Г. Г. Скор-някова-Писарева «Наука статическая или механика». Практические руководства для фабрикантов, людей, обучающихся горному делу, писались и неоднократно издавались во второй половине XVIII в.³¹⁸ Известность этих работ была неодинаковой. Книга Геннина, опубликованная только в советское время, в XVIII в. была известна в списках³¹⁹. Работы М. В. Ломоносова, И. А. Шлаттера, И. Ф. Германа публиковались довольно большими для того времени тиражами (600— 1000 экз.) и имели значение для практики промышленного производства. Например, 100 экземпляров книги Ломоносова «Первые основания металлургии» сразу после издания было отослано на казенные Колывано-Воскресенские заводы. О спросе на подобные книги свидетельствует переиздание некоторых из них в сравнительно короткий срок ³²⁰.

Источником сведений для современников о горнозаводской промышленности Урала, Алтая, Сибири стали опубликованные материалы научных академических экспедиций конца 60-х—70-х гг. XVIII в., в которых наряду с экологическими, этнографическими, экономико-географическими описаниями имелись конкретные сведения о рудниках, использовании природных промышленных ресурсов, техническом уровне заводов, социальном составе рабочих ³²¹.

В 1773 г. в типографии Московского университета был издан первый в России географический словарь — «Географический лексикон Российского государства», сочиненный Федором Полуниным. В нем «по азбучному порядку» описывались различные «достопамятные места» и среди них — рудные заводы²⁰.

Постепенно в обществе накапливались сведения о промышленности, мануфактурном производстве, формировалось различное понимание и отношение к этому явлению культурно-экономической жизни. Проблемы промышленного развития становились элементом общественного сознания.

Мелкая промышленность

В промышленности России XVIII в. преобладали мелкие предприятия. Но эта масса мелких промышленных заведений была неоднородна по своим размерам, организации производства, технической оснащенности, степени связи с рынком и т. д. Культуру промышленного производства в рассматриваемое столетие характеризует сплетение различных форм, уровней промышленности как в целом по стране, так и в пределах одной отрасли. Примером сохранения традиционного наряду с появлением новых черт могут служить некоторые виды неземледельческих занятий населения, или «промыслов».

С так называемыми «присваивающими» промыслами, наиболее традиционными в своей основе (охотой, рыболовством, бортничеством, сбором грибов, ягод, орехов, лекарственных трав) была связана большая часть жителей страны, прежде всего крестьян. Рыбная ловля — «главное и почти единое токмо ремесло для целых тысяч наших крестьян»,— писал во второй половине XVIII в. Георги²¹. В охоте и рыболовстве большое значение имели навыки и трудовые традиции, накопленные поколениями людей, проживавших в данной местности. Современники восхищались умением сибирских охотников выследить зверя, хитроумными приемами лова рыбы у различных народов, живущих по Волге и ее притокам. При миграциях населения происходило соединение опыта промысловиков различных районов. Так, в Сибири в XVIII — первой половине XIX в. лесные и степные охотничьи промыслы основывались на синтезе навыков пришлого русского крестьянства, измененном применительно к новым условиям и впитавшем приемы, обычаи, способы охоты коренных народов Сибири²². Но в целом приевинциям Российского государства, 1769 и 1770 гг. Спб., 1770; Лепехин И. И. Дневные записки путешествия доктора и Академии наук адъюнкта Ивана Лепехина по разным провинциям Российского государства, ч. I—IV. Спб., 1771— 1805; Паллас П. С. Путешествия по разным провинциям Российской империи, ч. I—III. Спб., 1773—1788. Каждая из этих книг была издана тиражом в 600 экз.

²⁰ В 1788—1789 гг. Н. И. Новиковым было предпринято второе издание «Географического лексикона» под названием «Новый и полный географический словарь Российского государства...» (ч. 1—6). Этот факт свидетельствует об интересе к этому изданию в русском обществе.

* Раздел «Мелкая промышленность» написан Н. В. Козловой и В. Р. Тарловской.

²¹ Г е о р г и И. Г. О побочных крестьянских работах. — Продолжение трудов ВЭО, 1783, ч. III; Георги И. И. (И. Г.) (1729—1802)—русский этнограф, натуралист, путешественник, академик Петербургской Академии наук.

²² Громыко Н. Н. Трудовые традиции русских крестьян Сибири (XVIII — первая половина XIX в.). Новосибирск, 1975, с. 158.

мы промысловой охоты в XVIII в. принципиально не отличались от существовавших в предшествующее столетие³²². Некоторые изменения обусловливались дальнейшим развитием товарно-денежных отношений и усилением товаризации промыслов, хотя происходило это очень медленными темпами. В некоторых традиционных «присваивающих» промыслах наряду с сохранением старых приемов и методов (в XVIII в. в рыболовстве, например, продолжали использоваться верши, неводы, сети, различные заграждения — езы, учуги и др.) наблюдается организация крупного по размерам производства, связанного как с добычей, так и с переработкой продукции и ориентировавшегося на рынок.

Одним из главных промысловых районов продолжала оставаться Волга, особенно в ее среднем и нижнем течении. «Волга со всеми текущими в ее реками... купно с Яиком снабдевает целое государство осетрами, белугами и икрою и множеством другой рыбы»³²³. Для многих категорий населения рыбная ловля являлась главным источником существования, например для яицких казаков. В целом в рассматриваемое столетие гораздо отчетливее, чем раньше, выражена товарность промысла. Феодальный характер экономики здесь проявлялся в том, что все крупные рыбные угодья принадлежали казне и дворцовому ведомству, давались на откуп в первую очередь монастырям и крупным сановникам. Так, в первой четверти века в Астраханском крае лучшими учугами владели дворцовое ведомство и монастыри. Рыбопромышленники же предпочитали брать на откуп участки под неводный лов, а не учужный, так как им было невыгодно тратить средства на поддержание в порядке дорогостоящих учужных сооружений, получаемых всего на два-три года³²⁴. На крупных рыбных промыслах были сложные заграждения и оборудование для лова, существовала специализация членов ватаги по выполнению отдельных операций. В небольших ватагах разделения труда не было: одни и те же работники ловили, чистили, сортировали, солили и коптили рыбу. Большие промыслы представляли собой целые предприятия, где производился лов, обработка рыбы (она сортировалась, взвешивалась, засаливалась, часть рыбной продукции коптилась), заготавливалась икра, вязига, рыбий клей и жир. Таким доходным был, например, Малыковский промысел в районе Симбирска, на котором работало от 400 до 500 человек. Бочки с засоленной рыбой здесь специально клеймились, поскольку малыковская рыба пользовалась особым спросом³²⁵. К началу XIX в. рыбная ловля продолжала официально признаваться «весьма важным предметом народной промышленности», которым «содержатся целые племена народов»³²⁶.

В XVIII в. увеличиваются разработка и добыча полезных ископаемых, что было связано прежде всего с потребностями развивающейся крупной промышленности. В начале века были открыты новые месторождения меди, железа, самоцветов, огнеупорных глин. В 1721 г. рудознатец Григорий Капустин открыл месторождение каменного угля на юге России, в 1722 г. были обнаружены бурые угли в Подмосковье³²⁷. В России XVIII в. стали разрабатываться также месторождения олова, свинца, золота, серебра. Однако далеко не все обнаруженные месторождения могли тогда эксплуатироваться в промышленных целях, хотя государство, нуждавшееся в сырье для мануфактур, сти-мулировало добычу полезных ископаемых. Указ об учреждении Берг-коллегии от 10 декабря 1719 г. разрешал всем, «какого бы чина и достоинства не был, во всех местах, как на собственных, так и на чужих землях искать, плавить, варить и чистить всякие металлы... також и минералов, яко селитра, сера, купорос, квасцы и всяких красок потребные земли и каменья». В 1722 г. были приняты санкции в отношении владельцев земли, которые «чинят препятствия при разведках»³²⁸.

Добыча различных минералов велась как для нужд крупной, так и мелкой промышленности. Наличие не только многих видов полезных ископаемых, но и традиций в их разработке среди местных жителей зафиксировано в трудах академических экспедиций. П. С. Паллас, к примеру, упоминает, что крестьяне в районе г. Коврова, где имелись мощные известковые слои, «ломают камень на строение, а отчасти на сжение извести и возят оной в Москву и Тверь». По берегам реки Оки существовали залежи глины, в которой были рассеяны «беловатые серные колчеданы», «простой народ оные собирает и ставит по полтине четверть на стеклянные вблизи находящиеся заводы»³²⁹.

Технология добычи полезных ископаемых в XVIII в. оставалась почти без изменений. Во многих районах европейской части России в XVIII в. добыванием болотных и «гнездоватых»³³⁰ руд занимались, как и прежде, преимущественно крестьяне. Особенно устойчивым оказался этот вид занятий у крестьян Северо-Западного региона России, богатого сырьем — болотной и озерной рудой и лесом. Подобные месторождения имелись в XVIII в. и во многих районах Сибири. Добыча-руды, так же как и техника добычи железа из болотной руды, на протяжении XVII — первой половины XIX в. не менялась в мелком производстве и была одинаковой в различных частях Российского государства³³¹. В XVIII в. ярче, чем в предшествующее время, выражена специализация между доменниками и теми, кто добывал руду. В Сибири к концу XVII в. выделились профессии рудознатцев, плавильщиков и специалистов по обработке металлов³³².

Но если в XVI—XVII вв. добыча железа из болотной руды составляла основу железоделательного производства, то в XVIII в., оставаясь весьма распространенным, этот способ не являлся ведущим. Основным становится известный и ранее шахтный способ добычи руды.

Взаимодействие между мелкими производителями и мануфактурами выражалось в поставках сырья и полуфабрикатов, рабочей силы с мелких промыслов на заводы, а также использованием заводского' железа ремесленниками. Но господство феодально-крепостнических отношений деформирующе влияло и на крупное и на мелкое производство, что в сфере социальных отношений приводило к антагонизму между участниками этих двух стадий промышленного производства..

Ручной насос для выкачивания воды из шахты

Достаточно указать на то, что строительство частных или казенных заводов сопровождалось большей частью лишением местного населения права пользования полезными ископаемыми на данной территории.

В XVIII столетии велась также добыча глины, извести, слюды, плитняка, белого камня для удовлетворения местных нужд населения в строительных материалах, использования в различных обрабатывающих промыслах, для поставки в казну. Некоторые месторождения служили средством обогащения их владельцев. Например, дворцовое ведомство извлекало немалые доходы от сдачи в аренду предпринимателям и своим же дворцовым крестьянам каменоломен в подмосковной Мячковской волости, исстари обеспечивавших белым камнем Москву и окрестности. Дворцу принадлежали и залежи гжельской глины, получившей особую известность примерно с середины XVIII в. в связи с использованием ее на мануфактуре Гребенщикова, откуда местными мастерами и было воспринято производство прославившейся на всю страну майоликовой посуды.

Эксплуатация некоторых месторождений была прямо связана с новыми явлениями, характерными для XVIII в. Так, на Соловецких «островах ломали слюду, «весьма чистую и великую, которая употребляется на фонари при корабельном строении»³³³. В Карелии, например, велась разработка мрамора, для чего из Сордавалы (Сортавалы) был специально привезен мастер-машинист и построена машина для пиления и полировки камней. Но поскольку мастера перевели в другое место, машина, стоившая казне несколько тысяч, не работала. В данном случае мы имеем дело с одной из попыток использования паровой машины, впервые созданной И. И. Ползуновым. Однако выяснилось,, что «работа, производимая ручными пилами, гораздо будет обходиться дешевле, нежели содержание сея машины». Добыча мрамора требовала громадного напряжения: только при проделывании подкопа под. горою два человека, один из которых держал бурав, а другой бил по нему молотом, могли высверлить в день от трех до четырех аршин. Куски мрамора перевозили на особых санях, в которые запрягали от 10 до 80 лошадей³³⁴. Отказ от применения техники за счет интенсификации ручного труда, значительно более дешевого, весьма показателен для культуры промышленного производства рассматриваемого времени.

На протяжении всего XVIII в. добывающая промышленность имела значительно меньший удельный вес в экономике России, чем обрабатывающая. Специфика мелкой промышленности в XVIII в. заключалась в том, что почти во всех отраслях обрабатывающей промышленности сосуществовали разные уровни развития. Например, во второй половине XVIII в. в Московской губ. текстильное производства развивалось не только в форме домашней промышленности крестьян, ремесла, мелкотоварного производства, но и мануфактуры. Постепенно увеличивалась, товарность и других крестьянских промыслов, выросших из необходимости обеспечить внутренние потребности крестьянского хозяйства: мукомольного, деревообрабатывающего и других. Общая тенденция роста товарности крестьянской промышленности и: перерастания ее в некоторых отраслях в мануфактуру сочеталась с многочисленными домашними промыслами. В 1760-х гг. в Московском уезде 61,9% крестьянского населения наряду с сельским хозяйством было занято домашней текстильной промышленностью — пряжей льна и шерсти и ткачеством холста и сукна³³⁵. «Домашние промыслы составляют необходимую принадлежность натурального хозяйства, остатки которого почти всегда сохраняются там, где есть мелкое крестьянство»³³⁶. Возможность параллельного существования в одной специальности разных форм производства показал еще А. Н. Радищев: «...в России... всякий селянин — плотник; но сверх того, между ними суть такие, которые плотничаньем приобретают деньги»³³⁷.

Домашняя промышленность порождает ремесло — производство изделий на заказ. Из домашней текстильной промышленности, например, выросло и превратилось в работу по договору крашенинно-набоечное ремесло, ставшее в конце XVIII в. в некоторых районах основой для ситценабивной промышленности. Крестьяне-ремесленники были нередким явлением во всех регионах Российской империи. Зачастую промысел приобретал наследственный характер и сопровождался

отрывом крестьянина от земледелия. Но в большинстве случаев крестьяне, как ремесленники, так и мелкие товаропроизводители, не покидали полностью земледельческого хозяйства даже в конце XVIII в.³³⁸

О подобных случаях соединения развитого ремесленного производства с земледельческими занятиями писал II. Г. Георги: «Крестьяне

умеют делать по большей части сами для себя свои домашние вещи и для землепашества нужные орудия, но обыкновенно бывает, что во всякой большой деревне некоторые особо занимаются одною какокь нибудь работою, как то: деланием дровней или саней, домашнего орудия, конской сбруи, веревок, ведер и вообще плотничают и точат», достигая при этом «отменного искусства», но не покидая «землепашества» ³³⁹. В некоторых видах ремесло достигало уровня искусства. Ярким примером служит резьба по дереву, нередко украшавшая орудия труда, жилище крестьян и имевшая определенное обрядовое значение, а также резьба по кости, изготовление деревянной посуды и другие виды художественных промыслов.

В XVIII в. промышленность в форме ремесла продолжала функционировать и в городе. Даже в Москве, при наличии большого рынка сбыта, ремесленники продолжали работать на заказ³⁴⁰. Ремесленниками-были многочисленные портные и сапожники, шившие одежду и обувь. Продолжал оставаться ремеслом кузнечный промысел. Работа по заказу иногда была связана с самим характером промысла, например у представителей различных строительных специальностей: плотников, каменщиков, каменотесов, штукатуров, кровельщиков. Но они же могли быть и товаропроизводителями, как, например, плотники, продававшие на городских и сельских рынках готовые срубы изб, речные суда и пр. К заказам как у русских, так и иноземных мастеров прибегало правительство, когда возникала нужда в массовых поставках необходимых казне изделий. Представители господствующего класса также зачастую заказывали изысканные и редкие вещи отдельным мастерам.

. В XVIII в. значительно возрастает связь непосредственного производителя с рынком. Для развитого ремесла В. И. Ленин считал характерным уже работу на рынок, а не на заказчика. В исторической литературе существует взгляд на ремесло XVIII в. как мелкое производство, ориентированное на рынок. При таком понимании ремесло в это время начинает выступать как форма мелкотоварного производства ³⁴¹. Действительно, уже в XVII в. и особенно в его конце заметно усиливается работа ремесленников на рынок, а для некоторых отраслей характерным становится не превращение ремесла в мелкое товарное производство, а увеличение масштабов уже товарного производства и расширение рынка сбыта изделий³⁴². Так, «книга записная» мелочных

товаров 1694 г. упоминает 88 городов и 36 уездов, из которых в Москву в большом количестве поступали как предметы домашнего обихода (горшки, сковороды, чарки, братины, блюда, ковши, ложки, ножи, светильники, цепи, замки, ключи, одежда, обувь), так и материалы производства в виде сырья и полуфабрикатов (воск, меха, кожи, щетина, рога, гривы, железо, уклад), а также орудия труда (топоры, заступы, скребки, сети, наковальни), и даже оружие (бердыши, пистоли) ⁴i

В большом количестве на городских рынках обращались разнообразные продукты пищевой промышленности. Производством и обработкой продуктов питания занимались хлебники, калачники, пирожники, пряничники, мельники, пивовары, повара, харчевники, рыбные ловцы, масляники, мясники и другие специалисты-пищевики. Ведущая роль в изготовлении и продаже продуктов питания в городах принадлежала крестьянам.

При работе «в торг» городской ремесленник часто сам продавал свои изделия, для чего более состоятельные снимали специальные помещения ⁴⁵. В конце XVIII в. подобная практика была запрещена, и ремесленники продукцию своего ремесла могли продавать только в городе, где работали, и «не инде, как в жилище своем, или на площади, .а не в нарочно заведенных лавках». Цеховым мастерам полагалось иметь вывески, «как прибитые, так и висячие». Запрещались вывески только у мастерских «нижняго мужеска платья и гробовых»⁴⁶.

Среди городских ремесленников наиболее многочисленны были кузнецы, сапожники, портные, кожевники, рукавишники, плотники, серебренники, шапошники, калашники, кирпичники, т. е. представители тех же специальностей, что и в предшествующий период.

На протяжении XVIII в. в связи с ростом населения страны в целом и городских жителей в частности постоянно возрастал спрос на изделия первой необходимости, что являлось значительным стимулом развития ремесла.

В 1720-х гг. в России впервые вводятся цеховые организации ремесленников. Многие вопросы цеховой реформы в России вызвали различные оценки как в дореволюционной, так и в советской историографии ⁴⁷. Важно подчеркнуть, что русские цеха возникли значительно позднее западноевропейских, в период, когда большое развитие получили крестьянские промыслы и мануфактурная промышленность, а ‘сформировавшаяся абсолютистская власть усилила свое регулирующее и регламентирующее воздействие на социально-экономическую жизнь страны. Одной из особенностей русского цехового строя, например, -было отсутствие многочисленных ограничений на право вступления в цех, существовавших в городах Западной Европы. Уже в первом указе 27 апреля 1722 г. о создании организации городских ремесленников

XVII—начале XVIII в. (по материалам Ярославля). — История СССР, 1957, ⁴⁴ С а к о в и ч С. И. Торговля мелочными товарами в Москве в конце XVII в. — Исторические записки, т. 20, 1946, с. 131; Заозерская Е. И. Указ. соч., с. 80.

⁴⁵ Заозерская Е. И. Указ. соч., с. 82.

⁴⁶ ПСЗ, т. XXV, № 19187; т. XIX, № 13421.

⁴⁷ См., например: Степанов Н. Сравнительно-исторический очерк организации ремесленной промышленности в России и западноевропейских государствах. Киев, 1864; Дитятин И. Устройство и управление городов России, т. I. Спб., 1875; Довнар-Запольский М. Организация московских ремесленников в

XVII в.—Журнал Министерства народного просвещения, 1910, сентябрь; Пажитнов К. А. Проблема ремесленных цехов в законодательстве русского абсолютизма. М., 1952.

предписывалось: «В цехи писать ремесленных всяких художеств и гражданских жителей как из Российских всяких чинов, из иноземцев завоеванных городов, так и чужестранных людей». Допускалось временное вступление в цех даже крепостных крестьян и дворовых па срок их паспортов при условии работы «на продажу, или на посторонних людей»³⁴³. Принцип открытых цехов был сохранен в течение всего периода существования цехового строя в России.

Источники формирования ремесленного населения различных городов имели свои особенности. Ведущее место среди ремесленников Москвы, в том числе и цеховых, занимали крестьяне. По данным 1726 г., они составляли 46,3% (3189 человек) всех мастеров, записанных в цехи, и были зарегистрированы в 108 цехах из 153. Оброчные крестьяне пришли более чем из 450 сел и деревень нескольких десятков уездов. Посадских людей и разночинцев, как московских, так и иногородних, насчитывалось около 40% (2830 человек). Кроме этих основных категорий населения, в составе цеховых ремесленников Москвы имелись дворовые люди и монастырские служки, иностранцы ³⁴⁴.

Формирование ремесленного населения Петербурга происходило-за счет принудительного перевода на постоянное жительство ремесленников из различных мест, а также притока крестьян и жителей из вновь присоединенных районов. В 1711 г. в Петербург из городов Московской, губ. было переведено 1417 ремесленников, но уже в 20-х гг. среди записавшихся в цехи более половины составляли крестьяне³⁴⁵. Категория ремесленников южных городов, сохранявших в XVIII в. военное значение, комплектовалась главным образом за счет мелкого служилого люда. Ремесленное население сибирских городов пополнялось в основном из мелких служилых людей (Тара, Тюмень, Тобольск, Томск).

Сословный состав городских ремесленников будет выглядеть еще более пестрым, если учесть, что в каждом городе имелось немало лиц, промышлявших мастерством без записи в цех. Наличие их предусматривалось в законодательстве, позволявшем заниматься своим ремеслом вне цеха «ради дневного пропитания» и не имея вывески.

Важным показателем развития ремесла было появление новых еп> видов, в том числе в тех производствах, которые были связаны с крупнейшими мероприятиями петровского времени. Так, среди ремесленников Петербурга, записанных в цеха в 20-е гг., имелись мастера корабельного, галерного, баржевого, весельного, компасного дел³⁴⁶. Аналогичные специалисты, а также мастера камельных и ластовых судов, «маштовые», ботовые и канатные, специалисты парусного, котельного' дел потребовались при организации Адмиралтейской верфи. По данным И. К. Кирилова, в 1727 г. в Адмиралтействе насчитывалось: 51 мастер, 48 подмастерьев, 99 учеников ³⁴⁷. Возникновение в России первых мануфактур по выработке шелка и тонкого 'цветного сукна сопровождалось появлением соответствующих специалистов-ремесленников: штофного (шелкового) дела в Москве и Петербурге; суконного и каразейного в Москве и даже в далеком Кунгуре³⁴⁸.

Изготовление игральных карт

Возникновение некоторых видов ремесел было связано с новыми потребностями дворянства. Реформы первой четверти XVIII в. сказались и на его образе жизни, быте, культуре; появился спрос на новую мебель, для нового костюма потребовались нового вида ткани, особых форм шляпы, парики, трости, башмаки и шелковые чулки, фижмы, мишура, ленты и позументы, заменившие употреблявшиеся ранее золотые и серебряные кружева. Широкое распространение получили такие предметы нового быта, как игральные карты и курительные трубки, почти не употреблявшиеся в предшествующие времена.

В XVIII в. к ремесленникам относили «фершалов» и нотариусов, а также специалистов, удовлетворявших духовные потребности населения — живописцев, иконописцев, музыкантов, учителей. Численность их на протяжении всего XVIII в. оставалась незначительной.. Наиболее многочисленны были иконописцы. В 1764 г. в городах России их насчитывалось 517 человек, живописцев — 20 человек, музыкантов — 16 человек, «фершалов» — 67 человек⁵⁴.

В районе Мстеры, Палеха и Холуя крестьяне, переняв в XVI в. навыки иконописного мастерства от монахов, превратили его в промысел, постоянный источник доходов. Иконописные заведения в указанных селах представляли собой небольшие по размерам предприятия, где, однако, было четко выражено разделение труда — не только в заготовке материала, но и в иконописании ⁵⁵ (деление последнего на несколько операций). Однако зачастую изделия сельских иконописцев были весьма далеки от произведений искусства: в 1723 г. трое крестьян с. Палех привезли в Петербург 834 иконы, из которых только 26 суперинтендант Синода признал подходящими для продажи — «средней работы», остальное велел счистить, потом разрешил продать еще 311 икон «между средним и нижним определением»⁵⁶. Современники также с негодованием отмечали, что «иные иконы странно и видети, ибо иные образы от недознания своего пишут тако, что аще бы таковым размерением был кто живой человек, то он бы был страшилищем»⁵⁷.

Происходившие в мелкой промышленности XVIII в. сдвиги были связаны не только с количественным ростом промыслов и ремесел, появлением новых их видов, но и усилившейся специализацией районов. По мере складывания всероссийского рынка изделия промыслов и ремесел распространяются все дальше от места производства. К концу XVIII в. отчетливо выделяются районы с высоким уровнем развития определенных промыслов. В них складывается своеобразная промышленная культура, когда по наследству, из поколения в поколение передаются как сами мастерские и оборудование, так и технология производства, а также те деловые связи, которые необходимы для нормального функционирования промысла и сбыта продукции. Значение

XVIII в. для культуры промышленного производства заключается не просто в дальнейшей специализации районов на изготовление того или иного вида товаров, но и в подготовке в некоторых таких регионах условий для перехода к более высокой форме промышленности. Процесс этот был весьма сложен, так как далеко не во всех местах мелкая промышленность перерастает в мануфактуру. В целом в рассматриваемое столетие господствующей тенденцией в мелком производстве было дальнейшее усиление ориентации его на рынок, и лишь в некоторых отраслях наблюдалось зарождение крупного производства.

Ко второй половине века в основном определяются районы, в которых различные промыслы и мелкая промышленность занимали большое место в деятельности населения.

Структура промыслов в центральных районах России была многогранной, но определяющее значение приобретает текстильная промышленность. Наряду с изготовлением полотна существует сукноткачество, появляются в XVIII в. и шелкоткацкие мастерские, а в конце века — производство хлопчатобумажных тканей.

Изделия текстильного мелкотоварного производства в XVIII в. были очень разнообразны. Это всевозможные ткани (коломенки, пестрядь, полотно, камлот, стамеды, крепь), кушаки, тесьма, басоны, галуны, ленты и т. п.⁵⁸. Мелкая текстильная промышленность в XVIII в. существовала как в городе, так и в деревне. Причем и там и здесь вла дельцами мастерских могли быть представители разных категорий на- “ селения. Например, во многих городах наряду с развитой крупной ткац⁵⁵ Р а з г о н А. М. Промышленные и торговые слободы и села Владимирской губернии во второй половине XVIII в. — Исторические записки, т. 32, 1950, с. 149.

⁵⁶ Описание документов и дел Синода, т. III. Спб., 1878, стб. 122—123.

⁵⁷ Посошков И. Т. Книга о скудости и богатстве и другие сочинения. М., 1951, с. 140.

⁵⁸ Мешалин И. В. Указ. соч., с. 72. Каламенок (коломенки) — гладкая белая или суровая ткань, употребляемая* на одежду; пестрядь — грубая ткань, пестрая или полосатая; крепь — дымчатая ткань, шерстяная или шелковая; кам-лот — суровая шерстяная ткань; стамеды — шерстяная косонитная ткань; басоны — то же, что и тесьма.

кой промышленностью существовало организованное в домах купцов производство рубашечных и порточных полотен и пестряди. И все же главную роль в развитии данной отрасли в XVIII в. играли крестьяне³⁴⁹. Большое значение имели здесь традиции: ткачество всегда являлось одним из видов домашних крестьянских промыслов. В XVIII в. вырисовывается лицо таких центров текстильного производства, как Иваново, Шуя, Кохма, Лежнево, Тейково, где в конце XVIII — начале

XIX в. на базе мелких ткацких промыслов стали возникать капиталистические мануфактуры. Аналогичные процессы наблюдаются в конце века и в ткацких промыслах крестьян Московской губ.

Железоделательные крестьянские промыслы, в XVIII в. интенсивно развивавшиеся по пути превращения в мелкотоварное производство,, были распространены на Северо-Западе страны (Устюжно-Железо-польский, Пошехонский, Белозерский, Галичско-Костромской, Тихвинский, Устюго-Подвинский, Карельский районы). Железоделательная промышленность в форме мелкотоварного производства в значительных размерах существовала также в тех городах, в районе которых имелись рудные залегания (Ярославль, Переяславль-Рязанский, Зарайск,. Серпухов, Тула, Верхотурье, Тобольск и др.)*

Обработка металла, принадлежавшая к числу наиболее древних традиционных промыслов, занимала особое место в мелкой промышленности. На фоне повсеместного ее распространения выделялся ряд центров, получивших всероссийскую известность. В них складывались целые династии ремесленников, имевших вековой опыт. По наследству передавалось не только занятие кузнечным делом, но и специализация по выделке определенного вида изделий: горшков, сковород, гвоздей, ножей и т. п. К числу таких центров относились села Павлово,, Ворсма, а к началу XIX в. — некоторые селения Муромского уезда (с. Вача и др.). Интересно, что на протяжении XVIII в. можно выделить определенную тенденцию в специализации отдельных городов и: селений в области металлообработки. Так, в Ярославле среди городских ремесленников особой популярностью пользовалось изготовление медной и оловянной посуды, литье колоколов; Тула славилась производством ручного огнестрельного и холодного оружия; тверские кузнецы специализировались главным образом на ковке гвоздей всех видов и сортов³⁵⁰. Вплоть до XIX в. по всей России славились пошехонские гвозди. Ассортимент выпускаемых изделий в Павлове и Ворсме был в конце XVIII в. очень широк. Промышленность с. Павлова начинает к этому времени все более ориентироваться на производство товаров широкого спроса: кроме оружия, выпускались замки, ножи, ножницы и т.п. Продукция крестьянских промыслов Ворсмы удовлетворяла в основном нужды крестьян: производился «чернодельной товар: топоры, большие и мелкие ковши, уполовники, замки нутряные и навесные, сошники, полицы и разная крестьянская мелочь», а также «складные крестьянские ножи» ³⁵¹.

Не менее важную роль играли промыслы кожевенные, скорняжные,, овчинно-шубные. Причем, в отличие от текстильной промышленности, преобладавшей в сельской местности и существовавшей в городе главным образом в ‘форме крупного мануфактурного производства, кожевенная .промышленность являлась ведущей отраслью городского мелкого производства многих районов, но особенно была развита в Ярославле, Костроме, Шуе, городах Среднего Поволжья. Обычным данный промысел был и среди крестьян Ярославской, Владимирской, Костромской, Нижегородской губерний.

О «скорнячестве» как подчас главном занятии крестьян упоминал И. Г. Георги, значительное место в размышлениях А. Н. Радищева о крестьянских промыслах занимало кожевенное и «овчинное дело»³⁵². Так, в конце XVIII в. только в с. Богородском выделкой кож было занято 327 человек, не считая тех, которые шили «для крестьянства рукавицы из вырабатываемых кож»³⁵³.

Кожевенные промыслы весьма часто влекли за собой развитие «маргинальных» промыслов — салотопенного, клееваренного, свечного, валяльного. Зачастую кожевенные промыслы сочетались с ремеслами ло пошиву кожаных изделий: сапог, шуб, упряжи, рукавиц и т. д.

В Выездной слободе Арзамасского уезда во второй половине XVIII в. кожевенные, мыловаренные и салотопенные заводы были столь крупными, что магистрат называл их «фабриками»³⁵⁴. Большой популярностью пользовалось мыловаренное производство Шуи. «Мыло, — отмечал М. Д. Чулков, — делается здесь в превосходной доброте и во все места России развозится»³⁵⁵.

Наряду с отраслевой специализацией в течение всего XVIII в. наблюдается сочетание во многих центрах различных видов промыслов. Так, для городов и крупных промысловых сел Центральной России был характерен широкий набор отраслей мелкого производства, включаю- ' щих обработку кож и металла, текстильные промыслы, красильное дело, шитье одежды и обуви и многие другие. Некоторые виды местных промыслов, казалось бы, призванные обслуживать исключительно местные нужды, превращались практически в товарную продукцию. Например, муромские пшеничные калачи поступали на продажу и в- другие города³⁵⁶.

Дальнейшая порайонная специализация производства в XVИI в.. сопровождалась ростом более узкой специализации внутри отрасли. Она диктовалась необходимостью повышения производительности труда в пределах определенного мастерства при сохранении прежней техники и орудий труда. Повышение спроса на ремесленные изделия рождало стремление к увеличению их количества и улучшению качества. Последнее в условиях ручной техники зависело главным образом от навыков и сноровки их производителя, который мог достичь виртуозности при специализации на производстве строго определенных видов изделий. Уже в первой четверти XVIII в. обработкой металла занимались ремесленники следующих специальностей: золотари и серебренники, кузнецы и медники, оружейники, оловянишники, волочильщики, паяльщики, ножевщики, замочники, шильники, косари, котельники, гвоздари, скобенники, сабельники, копейники, пищальники. Выделка изделий из меди, в свою очередь, расчленялась на «дела»: пуговичное, крестовое, паникадильное, шандальное, колокольное, цепочное, сережное, перстневое, басменное, каретных гвоздей, литейное, котельное, безменное, проволочное, инструментальное, замочное, запоночное, поясное, отливное и литейное. В изготовлении оружия принимали участие оружейники, станочники, замочники, отдельщики, мастера шпажного и шпажно-но-жевого, эфесного дела, «шпажного черенья обвивальщики». Кожевники подразделялись на специалистов по выделке кож, изготовлению кожевенных и скорняжных изделий: яловичные, барановые, козловые и конские юфти красного, белого и черного цветов; юфти уресковые, юфти сафьянов различных цветов; опойки; дубленые кожи; подошвенная кожа и подошвы; желтые, зеленые, красные и лазоревые мешины; сапоги; башмаки и туфли телятинные, барановые и яловичные; всевозможных фасонов голицы и рукавицы; шубы и шубные кафтаны; ремни и др. Такой специализации не знал XVII век³⁵⁷.

Состояние мелкого производства во многом характеризуется качеством изделий. Стремясь к его повышению, правительство осуществляло меры различного характера, прежде всего — по борьбе с мошен* ничеством среди городских ремесленников. Однако уже на этом пути правительство столкнулось с немалыми трудностями. Еще Соборное Уложение 1649 г. предусматривало наказание золотых и серебряных дел мастеров за мешание в золото и серебро других металлов (гл. V, ст. 2). И. Т. Посошков предлагал ввести клеймение мастером изготовленных им вещей. Об этом говорилось еще в указе 1700 г.^6S, однако,, видимо, к 20-м гг. XVIII в., когда писал И. Т. Посошков, клеймение изделий так и не привилось. В результате правительство в указе 27 апреля 1722 г., вводившем в России цеховое устройство, вновь вынуждено было предписать на все изготовляемые изделия «класть тому мастеру, кто что делал, свое пятно». Повторное клеймение, «буде [вещь] явится доброго мастерства», возлагалось на старейшину цеха. Последний в случае негодности изделия обязан был «буде золотое, серебряное, медное, оловянное и железное, деревянное ломать, а ежели сапоги, башмаки и прочее сим подобное, то рубить, а платье и прочее сим подобное, пороть и велеть оное переделывать добрым мастерством вновь, и по тому ж свидетельствовать»³⁵⁸. Большое внимание на «означение доброте, чистоте, прочности, мере и весу всякой работы» уделено в Ремесленном положении 1785 г. и Уставе цехов 1799 г. В них особо оговариваются меры наказания ремесленников за обмер, обвес, подлог, продажу старого за новое, невыполнение работы в срок³⁵⁹. Неоднократное обращение законодательства к подобным сюжетам свидетельствует об устойчивости самого явления.

Более широко проблема качества изделий понималась как повышение общего уровня ремесленного мастерства. Вводимые в России цеховые организации городских ремесленников, по мысли правительства, должны были способствовать этому. Уже в указе от 27 апреля 1722 г. предусматривалось обязательное освидетельствование вступавших в цехи ремесленников, выяснение, достойны ли они быть мастерами. В последующем законодательстве неоднократно подчеркивалось, что иметь мастерскую, подмастерьев и учеников мог только цеховой мастер, что создавало стимул к повышению технической выучки ремесленников.'Однако преувеличивать положительное значение цеховой реформы не стоит уже потому, что цеха даже во второй половине XVIII в. охватывали не более трети всех городских мастеров³⁶⁰. Кстати, задача установления контроля над качеством изделий выдвигалась самими ремесленниками в качестве одного из доводов в пользу сохранения и лучшего устройства цехов, о чем свидетельствуют городские наказы в Уложенную комиссию 1767 г.³⁶¹

Уровень мелкого производства определялся не только достигнутыми высотами мастерства в отдельных его видах и соответствующей технической оснащенностью их, но и средствами и качеством передачи накопленных знаний и навыков. В предшествующее столетие единственным способом овладеть каким-либо ремеслом было поступление в ученики к мастеру. В отличие от западноевропейских стран, где институт ученичества и переход учеников в мастера находился в рамках цеховой организации и был строго регламентирован, в России до XVIII в. не существовало ни'законодательных определений условий ученичества, ни обязательной — по завершении его срока — коллективной проверки достигнутого мастерства. На это обстоятельство, как на одну из причин плохого состояния ремесла в начале XVIII в., обращал внимание И. Т. Посошков. В частности, он отмечал, что ученик, «отдавшись в научение лет на пять или шесть, и год иль другой пожив, да мало на-учась, и прочь отойдет, да и станет делать собою, да и цену спустит, да так и век свой изволочит, ни он мастер, ни он работник». Для пресечения этого Посошков предлагал издать указ, запрещавший досрочный уход ученика от мастера и вводивший обязательное освидетельствование ученика, что «мастерство ево чисто и порока никакова не имущо» ³⁶².

В первые десятилетия XVIII в., как и в предшествующее столетие, срок ученичества определялся в основном обычаем и, как правило, составлял 5 лет, реже 3—4 года (для портняжного и сапожного дела). Если ремесленник сам платил за свое обучение или это делал помещик, отдавая своих дворовых людей в учение, то срок ученичества сокращался до 2—3 лет и даже одного года. Указ 27 апреля 1722 г. устанавливал семилетний срок ученичества, как это было принято в странах Западной Европы, однако увеличение срока ученичества на практике произошло лишь на некоторых мануфактурах. В дальнейшем Ремесленное положение 1785 г. вновь сократило срок ученичества и определило его от 3 до 5 лет ³⁶³.

В первой четверти XVIII в. в Москве ученики осваивали свыше 40 специальностей, среди которых встречались как массовые, так и довольно редкие и новые профессии: плетение кружев, изготовление роговых гребней, зеркал, книгопечатание, переплетное дело, часовое, шляпное, позументное, стекольное, канительное, аптекарское, цирюльное и пр.³⁶⁴

В отличие от XVII в., когда основную массу учеников составляли дети посадских людей, уже в начале XVIII в. первое по численности место среди московских ремесленных учеников заняли крестьяне (43% в 1714 г.). Причем если, например, овладение ювелирным делом было характерно в основном для горожан и дворовых людей, то крестьяне преобладали в таких видах ремесла, которые были развиты в деревне (кузнечное, шорное), хотя встречались среди ремесленников всех профессий, в том числе таких, как золотопрядение, сабельное, позументное, книжное дело. Возвращаясь на родину, крестьяне обучали своих односельчан некоторым из этих специальностей. Так, например, привился позументный промысел среди крестьян дворцовой Александровской слободы Переяславль-Залесского уезда³⁶⁵. Таким образом, значение ремесленного ученичества состояло как в развитии городской мелкой промышленности, так и в распространении городских ремесел в деревне.

На время обучения ученик попадал под полную власть хозяина и должен был работать на своего мастера, получая за труд лишь еду и одежду. Судя по жилым записям первой четверти XVIII в., оформлявшим поступление в ученичество, обычным'было исполнение учеником «всякой домашней работы». По окончании срока ученичества хозяин снабжал ученика одеждой и необходимой для самостоятельной рабо- ты снастью ³⁶⁶. В Ремесленном положении 1785 г. подробно регламентировались отношения, права и обязанности мастера, подмастерьев и учеников. В нем, в частности, отмечадось, что «каждый мастер имеет в своем доме право хозяина над подмастерьями своими так, как над учениками и всеми прочими своими домашними». Впервые мастеру и его семье запрещалось налагать на подмастерьев и учеников «необыкновенной не по ремеслу работы». Цеховая управа получала право отбирать у мастера учеников в случае невыполнения им своих обязательств и жестокого обращения с учениками. Однако побои, грубость и жестокость были обычным явлением в практике ремесленного ученичества, характерным показателем «культуры» отношения мастера к ученику.

Промежуточное положение между учеником и мастером занимал подмастерье. В Уставе цехов 1799 г. эта категория ремесленников определялась следующим образом: «Подмастерье есть ремесленник, выучившийся мастерству по всем его правилам, но для преобретения опытнос-тию совершенного в работе искусства, должен быть в сем звании по

крайней мере 3 года»³⁶⁷. По истечении этого срока подмастерье для перехода в мастера должен был быть освидетельствован дважды, продемонстрировав свою работу и выполнив в определенный срок заданный от управы урок. Устанавливался и возрастной ценз для получения звания мастера — не моложе 24 лет.

Помимо добровольного поступления ученика на выучку к мастеру, в XVIII в. практикуется принудительное обучение ремесленников новым специальностям в интересах казны. Так, в 1712 г. губернаторы получили указ о наборе в городах 315 молодых кузнецов и столяров и присылки их на тульские оружейные заводы для обучения «ствольному и замочному и ложному делу фузей и пистолетов». Одновременно под угрозой штрафа губернаторам предписывалось организовать обучение седельному мастерству, «где надлежит». Окончивших обучение следовало определить в расписанные по губерниям полки «во всякий полк по 2 человека»³⁶⁸. С созданием Кадетского корпуса в 1731 г. на него были возложены «обязанности подготовки ремесленных специалистов для армии из числа учеников, определенных из рекрут в возрасте от 20 до 35 лет». Для улучшения начальной подготовки учеников Сенат в 1761 г. распорядился впредь учеников набирать из числа школьников гарнизонной школы в возрасте от 13 до 15 лет, а также детей нижних чинов Кадетского корпуса и «вольных неположенных в подушный оклад». Их следовало обучать грамоте, арифметике, геометрии, рисованию и немецкому языку. Выбор дисциплин мотивировался следующим образом: «Геометрию мастеровому человеку знать... для того необходимо нужно, что ежели ему надобно сделать какую-нибудь по его мастерству принадлежащую вещь с большой малую или с малой большую, то чтоб умел пропорцию наблюсти, также и вновь что выдумать, а рисование для того, чтоб с данного рисунка мог аккуратно сделать и сам нарисовать, по-немецки же знать для того, что все хорошие мастеровые немцы ... и коновального искусства лечебныя книги на немецком языке, а на русском еще нет».

Весь процесс обучения, включая овладение ремесленной специальностью, продолжался 6 лет, по истечении которых в дальнейшем «каждый год все полки (30 конных и 50 пехотных) получали до 30 человек разного звания мастеров (коновал, кузнец, седельник, шпорный и ложный мастера, ружейник и проч.)». После 12 лет службы в полках ремесленники могли выходить в отставку, но «с обязательством... записываться в цехи в Санктпетербурге и в Москве или в других знатных городах, кто куда похочет»³⁶⁹.

Обучение «художествам и мастерствам» входило также в программу Коммерческого училища, основанного в 1772 г. для подготовки купеческих детей в области коммерции. Последняя в XVIII в. понималась широко и охватывала как сферу торговли, так и промышленности³⁷⁰.

И наконец, в конце XVIII в. различным ремеслам стали обучаться также ученики Воспитательного дома, чтоб по выпуске «они могли быть сами мастерами... и доставлять себе с семейством верное и без-нужное пропитание и содержание» ³⁷¹. Однако в силу низкой подготовки воспитанники, как правило, не становились мастерами.

В значительно больших масштабах, чем раньше, в XVIII в. прибегали к приглашению мастеров из-за границы. Во время «великого посольства» за границу Петр I, по словам секретаря королевско-прусского посольства при российском дворе И. Г. Фоккеродта, нанял «великое множество художников и ремесленников по разным родам ремесла»³⁷². В 1702 г. последовал новый манифест Петра о вызове иностранных специалистов. В дальнейшем подобные указы повторялись неоднократно³⁷³. Посетивший Россию в начале XVIII в. голландский художник и путешественник Корнелий де Бруин обратил внимание, что «русские искусные подражатели и любят поучиться»³⁷⁴. Однако иностранные мастера далеко не всегда спешили передавать свое искусство. Об этом, например, писал И. Т. Посошков, отмечавший, что «буде кой иноземец по древнему своему обыкновению иноземческому будет шлюнить, а о ученье учеников не радеть ... с тем и назад выслать его нечестно и чтобы он в Руси у нас не шатался, дабы, на то зря, впред для обману в Руси к нам не приезжали»³⁷⁵.

Среди приезжавших в Россию иноземцев были специалисты, приглашаемые на определенный срок для работы на мануфактурах. Их знания обычно оплачивались высокими окладами. Значительно большую группу составляли квалифицированные ремесленники, работавшие на заказ и рынок. Последним предоставлялось право или вступать в русские цехи, или образовывать свои собственные. В 1724 г. некоторые из ремесел Петербурга имели по два параллельных цеха — русский и иностранный (кузнечный, гончарный, портняжный, сапожный и серебряный) ³⁷⁶. В Москве же иноземные мастера записывались в одни цехи с русскими ремесленниками. По данным 1726 г. в цехах ремесленников Москвы состояло 365 иностранцев, что составляло всего 5,3%. Среди них были поляки, шведы, немцы, французы, «царегородцы»³⁷⁷. В конце XVIII в. иностранные, или, как их называли, немецкие цехи Петербурга насчитывали 1477 мастеров. Они существовали во всех 55 ремеслах, за исключением иконописного ³⁷⁸.

Итак, основным местом сосредоточения иностранных мастеров в XVIII в. стал Петербург. Других пунктов, кроме Москвы, было немного (Ярославль, Вологда, Архангельск). Поэтому о влиянии иностранцев, пожалуй, можно говорить лишь применительно к двум столицам.

Прогресс мелкотоварного производства в XVIII в. связан в ряде отраслей с увеличением числа предприятий, а также их укрупнением. В терминологию XVIII столетия прочно вошло понятие «завод», означавшее как крупную, так и мелкую мастерскую, где, как правило, имелось определенное разделение труда, связанную в основном с первичной переработкой сырья, оснащенную нехитрым оборудованием (кожевенные, мыловаренные, салотопенные, солодовенные, прядильные, винокуренные и некоторые др.). Эти предприятия в целом развивались в направлении превращения в крупное производство, но в рассматриваемое время большинство из них еще не стали таковыми, хотя подчас наблюдалось накопление значительных капиталов, расширение масшта-

Кожевник

бов производства, применение наемного труда³⁷⁹. Рассмотрим функционирование таких «заводов» в некоторых наиболее распространенных отраслях промышленности.

Как уже отмечено выше, много ремесленников было занято в кожевенном производстве. Причем подавляющее большинство предприятий были «неуказными», т. е. не зарегистрированными в Мануфактур-коллегии³⁸⁰. Даже к началу XIX в. многочисленные кожевни, рассеянные практически по всей России, в основном представляли собой мелкие ремесленные мастерские ³⁸¹. Но встречались среди купеческих кожевенные заводы более крупные, они помещались на специально построенных «кожевенных дворах». Например, на двух кожевенных заводах купца гостиной сотни Казани И. А. Микляева в 20-х гг. XVIII в. ежегодно выделывалось от 25 тыс. до 35 тыс. кож (юфти) ³⁸². В крупных кожевнях применялся труд работников различных специальностей: дуботолков, топталей, ломовых работников, строгалей, «завотчиков» — на первой стадии производства, дублении; строгальщиков, гладильщиков и красильщиков — на стадии отделки. Технология кожевенного производства была довольно простой, не требовала сложного оборудования. «Кожевенные заводы» представляли собой деревянные строения, в которых находились деревянные чаны, «зольные» и дубильные. Инструментами служили ножницы для стрижки шерсти, железные «тупики» и деревянные колоды для обивки шерсти с кожи, клещи для вытаскивания кож из чанов, ножи-«подкидки» для снятия мездры, «струги» для строгания кожи. Иногда в кожевне была толчея для дробления коры (применяемой для дубления), приводимая в движение конной силой, но в большинстве мастерских кору толкли «работники обыкновенным в России трудным образом, а именно в ступах пестами, у которых на концы насажены звезде подобные резцы»³⁸³. Наиболее подробное описание процесса выделки «мягкого товара» дал И. И. Лепехин. Сырые кожи вымачивали в реках или специальных колодцах, ежедневно вынимая их для того, чтобы мять на мялке, затем держали на решетке в чане с известковым раствором (негашеная известь с золою). Потом шерсть «обивали» и, попарно связав кожи, промывали в воде в течение трех суток, обдирали мездру, «перетаптывали» и «клали в воду с собачьим пометом, а потом — в «мучной кисель» и «дубовый увар» разной крепости на срок от девяти дней до двух недель, периодически прополаскивали и выминали ногами. За летний день двое работников «до трех сот кож выполаскать и вымять могут». После дубления кожи поступали к раздельщикам: они окрашивались с лицевой стороны, а с мездры намазывались дегтем или ворваным салом. «Как провянут», выминали досками, затем «выпушивались» (срезалась бух-тарма) и «отдувались» (спрыскивались конопляным маслом, потом отглаживались). Кожи более низкого качества, так называемый «подошвенный товар», выделывали примерно также, но дольше вымачивали и дубили и меньше тратили времени на отделку. На выделку одной партии кож требовалось минимум 13—14 недель³⁸⁴. Емкость чанов в начале XVIII в. колебалась от 5—6 до 100—120 кож, но большей частью они полностью не загружались³⁸⁵. На протяжении века техника производства не изменилась по сравнению с предшествующим столетием, но наблюдалась тенденция к укрупнению предприятий, увеличению применения наемного труда. Одним из наиболее существенных нововведений в кожевенном деле явилось указание правительства в начале века делать кожи на ворванном сале вместо дегтя для увеличения их водонепроне-цаемости³⁸⁶. Это нанесло удар преимущественно по мелким товаропроизводителям, так как за границу не разрешалось вывозить кожи, сделанные «на старый манер»³⁸⁷. В 1716 г. правительство организовало в Москве особые «курсы», куда поочередно посылались кожевенники. По завершении обучения они должны были распространять новый метод на месте. В провинцию правительство посылало мастеров-учи-телей. В результате по-новому стали выделывать кожи как в Центральном районе, так и на отдаленных окраинах, где появились кожевенники «московского обучения» (в Курске, Каргополе, Соликамске, Тюмени, Тобольске) ". Одновременно был принят ряд мер по ликвидации старого способа изготовления кож. К примеру, в инструкции управителю ала-тырских дворцовых сел 1725 г. говорилось о необходимости следить за производством юфти: в случае применения дегтя пожитки владельца кожевни надлежало опечатать^т. Но даже такие крутые меры не помогали, до конца XVIII в. продолжали выделываться кожи на дегте. В XVIII в. в России начинается производство замши.

Наряду с некоторыми новшествами в развитии кожевенного производства в XVIII в. продолжали сохраняться такие элементы, как оторванность промыслов по выделыванию кож от тех мест, где было развито ремесло по изготовлению из них различных вещей, а также от промыслов по добыче компонентов, необходимых для кожевенных «заводов», — коры, золы, квасцов и др., привозившихся иногда издалека. С другой стороны, в районах с развитыми кожевенными промыслами наблюдается распространение связанных с ними видов производства: мыловаренного, сапожного и др. Большая концентрация мыловаренных и кожевенных заведений в ряде мест Среднего Поволжья при примитивности их устройства приводила к загрязнению воздуха и водоемов, отрицательно сказывалась на здоровье жителей, на что обращали внимание еще современники. П. С. Паллас в 1768 г. писал об Арзамасе, что почти весь город «населен мыльниками, кожевенниками, красильщиками крашенины и сапожниками». «Все сии нечистые рукоделия производятся в самом городе, из чего можно заключить, что нередко случаются пожары, и воздух наполнен нездоровыми парами в узких и грязных улицах» ^ш. К тому же, добавлял И. Лепехин, из кожевенных амбаров «всякая дрянь стекает в реку; да и сырыя кожи в оной же вымачиваются, отчего нередко вода, а особливо в жаркие дни, так задыхается, что и скотина пить ее не может» ³⁸⁸.

На стадии мелкотоварного производства оставались в XVIII в. различные отрасли химической промышленности: смолокурение, дегтярное, поташное дело, производство селитры и пороха, купоросов, серы и серной кислоты, квасцов, мыла, свечей, сургуча, солеварение и др. Хотя эти продукты и получали частично на крупных предприятиях, но, во-первых, это относилось преимущественно к отраслям, обслуживающим потребности государства, а во-вторых, некоторые большие по размерам предприятия не доросли до стадии мануфактуры.

Вниманием правительства в XVIII в. пользовалось производство селитры, серы, необходимых для изготовления пороха ³⁸⁹. В поташном деле перевес также был на стороне казны и дворянства. Производство же таких химикалий, как краски, купоросы, сургуч, азотная и серная кислоты, и некоторых других организовывалось городскими жителями — купцами и ремесленниками. Владельцами мыловаренных «заводов» были обычно представители городских и сельских торгово-промышленных слоев. Производство дегтя и смолы являлось традиционно крестьянским промыслом. В своей массе химические предприятия представляли собой мелкие мастерские ³⁹⁰.

Производство поташа (карбоната калия) имело давние традиции в России. Он использовался при изготовлении стекла, мыла, сукна, при белении тканей, выделке кож, были известны полезные его свойства как удобрения, в небольшом количестве употреблялся поташ в аптечном деле. В делах Сената 1756—1768 гг. о поташном производстве говорилось: «поташ делается из щелоков золяных вязового и кленового, орешникового и ильмового в России с полского манира поливанием на зажигаемые духовые дрова, а в других краях варением щелоков в чугунных котлах; оной поташ есть иззнатнейший товар в Европе — по обращению его бывает годом в повсеместной продаже с лишком на миллион рублев» ^1(}5. На всем протяжении XVIII в. господствовали старые способы производства данного продукта, попытки ввести усовершенствования с целью повышения качества поташа не увенчались успехом. Во всех лесных районах России «гнали» смолу и деготь, спрос на которые значительно увеличился в XVIII в., особенно в связи с потребностями флота. Но так же, как и в поташном производстве, организация смолокурения была очень простой. «Само выжигание смолы также есть убыточно, ибо гонют они ее в ямах, а когда б употребляли для того печки, то бы менее прилагая труда, более получали смолы, и имели в то же самое время хорошо выженный уголь» ³⁹¹. Во второй половине XVIII в. появляются подобные проекты по усовершенствованию технологии ряда производств и замечания по поводу существующих приемов. Например, П. С. Паллас писал о мыловарении в районе Арзамаса: «Щолок варят из одной золы без всякого примеса, и для того держат на дворе большие золные ящики. Еще и ныне крестьяне тихонько привозят мыльникам хороший поташ, сделанной запрещенным и крупный лес истребляющим способом, ибо они поливают огонь що-локом». Одновременно он отмечает, что сделанное здесь мыло «хотя и простое, но хорошего качества» ³⁹².

Добыча и производство соли в XVIII в. являлись одной из важнейших отраслей промышленности. В России имелись источники соли трех видов: соли самосадочной, горной и солеваренные «заводы». Техника солеварения не претерпела существенных изменений. Основные солеваренные «заводы», функционировавшие в XVIII в., сложились раньше: Соликамский, Пермские, Старорусские, Балахонские, Солигалицкие, Тотемские, Яренские, Серговские, Надеинские, Сольвычегодский, Холмогорский, Кольские, Турчасовские, Сумского и Кемского острогов, Нехонские. В Сибири солеварни находились в Иркутской и Енисейской провинциях. Добыча самосадочной соли производилась по-прежнему в районе Астрахани. В XVIII в. падает значение северных соляных варниц. Начинается разработка’ и новых месторождений озерной соли: эльтонской в Саратовской губ. и илецкой в Оренбургской^10S. Каменную соль добывали и в горах в двух-трех верстах от Иркутска ³⁹³. Источники соли принадлежали казне или частным владельцам из состоятельных слоев населения. Введение в начале XVIII в. государственной монополии на продажу соли сковывало инициативу солепромышленников и приводило к сокращению добычи соли. Большие затруднения возникали и с ее транспортировкой. Во второй половине века вопрос о снабжении населения солью вырос в целую проблему, которую правительство частично решило за счет пристального внимания к эльтонской и илецкой соли, а в конце века — к добыче крымской. Но еще в начале 60-х гг. илецкая и эльтонская соль были дороже пермской, и к тому же отмечалось, что последняя «соль эльтонскую чистотою превосходит».

Высоким качеством отличалась илецкая соль, добыча которой находилась в ведении казны. Соль здесь ломали брусьями, весом от 30 до 40 пудов, при ломке иногда находили так называемое «сердце» — чистую, как хрусталь, соль, употребляемую в народе для лечения глаз ³⁹⁴.

К началу XIX в. больше всего соли добывалось на озерах Эльтон, Крымских и вываривалось на соляных заводах Пермской губернии, особенно Новоусольских и Левенских. На Эльтонских соляных промыслах к этому времени было занято ежегодно более 800 наемных работников, извлекавших соль, и 12.тысяч возчиков. Добывалось от пяти до восьми с лишним миллионов пудов соли в год. Но проблема снабжения солью жителей Российской империи, особенно губерний, удаленных от соляных источников, решена не была. Правительство пришло к выводу, что главными препятствиями являются низкий уровень техники добычи, сложности с доставкой, высокие продажные цены при низких закупочных и, наконец, отсутствие «вольной» продажи соли. Но провести в жизнь надлежащие меры оно не решалось: с 1808 г. на вольную продажу отпускалась только астраханская, крымская, илецкая и эбелей-ская соль ^ш.

Итак, в большом числе отраслей промышленного производства, игравших принципиально важную роль в экономике страны, технология .не претерпела существенных изменений по сравнению с предшествующим периодом. Развитие здесь происходило за счет увеличения количества предприятий, расширения масштабов производства. Такая «экстенсивность» промышленного развития характерна для феодальной экономики. Обратной стороной медали в данном случае являлось варварское отношение к природным ресурсам, на что обращали внимание уже в XVIII в. С низким уровнем технологии многих производств (солеварения, смолокурения, производства поташа), поглощавших значительный объем древесины, связано было исчезновение в некоторых районах лесных массивов.

Лесная промышленность в XVIII в. находилась под бдительным оком правительства, что было связано с активным строительством русского флота. С одной стороны, это вызвало технологический подъем в отрасли, поскольку возникли (в основном при верфях) крупные лесопильные заведения. Создание лесопилен послужило толчком к внедрению в строительном деле пиленых досок вместо тесаных, при изготовлении которых большое количество древесины превращалось в щепу. С другой стороны, постройка кораблей приводила к уничтожению корабельного соснового леса в районах верфей. Что касается распространения пилы, то несмотря на специальные указы крестьяне и во второй половине /века в работах по заготовке леса и изготовлению досок употребляли чаще топор.

Особую роль в рассматриваемый период приобрело винокурение. Винокуренные «заводы» были широко распространены, выпускали большой объем продукции, но, что особенно важно, в этой отрасли происходило накопление капиталов. У многих промышленников-металлур-гов XVIII в. винокурение, винные подряды и откупа предшествовали обзаведению промышленным хозяйством³⁹⁵ Возникнув как отрасль

городской экономики, винокурение перемещается ближе к сырью, в сельскую местность, и ко второй половине XVIII в. превращается в монополию дворянства. В первой половине века активно функционировали помещичьи, купеческие, казенные и дворцовые винокуренные «заводы». В начале 1750-х гг. их насчитывалось не менее 594 ^ш.

Крупные винокуренные «заводы» состояли из мельницы, солодовенного «завода» и поварни, а также вспомогательных заведений: котельной мастерской, кузницы, бондарной мастерской, кирпичного заведения. Основное оборудование поварен состояло из казанов, кубов и котлов. В крупных поварнях общий объем казанов и котлов составлял несколько сот ведер. В середине XVIII в. существовало свыше двух десятков-винокуренных заводов, выпускавших каждый от 20 до 75—80 тыс. ведер вина в год ³⁹⁶. Правда, П. С. Паллас критиковал устройство винных кубов в России, выпускавших на воздух много винных паров. В ответ на замечание о несовершенном их устройстве он слышал: «Такое уж обыкновение» ³⁹⁷.

Несмотря на тенденцию к укрупнению производства городское и сельское ремесло XVIII в. в общем оставалось мелким. Особенно скромные размеры производства отличали ремесло первой четверти XVIII в., когда большинство даже городских ремесленников обходилось без наемного труда и даже без учеников. Чаще всего такой ремесленник даже не имел специальной мастерской, а работал «в доме своем»-сам или с «домашними своими» ³⁹⁸. Между тем материалы 30-х гг., относящиеся, например, к ремесленникам Тулы, свидетельствуют, что в это время только немногие кузнецы владели одним-двумя горнами. У подавляющего большинства оружейников уже имелось по три — пять горнов, а у некоторых по семь—восемь. Обслуживание их требовало дополнительной рабочей силы^ш. Во второй половине столетия, судя по некоторым, правда, эпизодическим данным, использование мастерами дополнительной рабочей силы возросло. Наряду с трудом учеников в большем масштабе стал применяться труд наемных работников³⁹⁹. Расширение производства некоторых мастеров приводило к превращению их в хозяев отдельной ремесленной мастерской с использованием наемного труда. На этой стадии организации ремесло находилось во-многих, особенно крупных, городах. «Образование мелкими товаропроизводителями сравнительно крупных мастерских, — писал В. И. Ленин, — представляет из себя переход к более высокой форме промышленности» ⁴⁰⁰. Однако превращение цехового мастера в мануфактуриста шло очень медленно. Этому препятствовала необычайная медлительность накопления средств в руках мелкого производителя.

Тем не менее возникновение мануфактур в некоторых отраслях было непосредственно связано с развитием мелкотоварного производства. В металлургии, например, мелкая промышленность, существовавшая в XVII в., подготовила почву для мануфактур по крайней мере в четырех отношениях: путем концентрации капиталов в руках части мелких производителей, специализации производства, т. е. разделения труда между районами и внутри района между производителями, выделения рудоносных районов и обеспечения возникших крупных предприятий рабочей силой, имеющей определенную подготовку⁴⁰¹. Профессия «рудознатцев» была известна еще задолго до рассматриваемого периода, и в XVIII в. их знаниями широко пользовались владельцы предприятий. К примеру, приказчики Демидовых, а затем канцелярия Колывано-Воскресенского горного начальства применяла опыт крестьян-рудознатцев, отправляя целые экспедиции на поиски руды ⁴⁰². Путешествуя по различным районам страны, И. И. Лепехин отмечал наличие во многих местах старых копей, свидетельствующих о разработке здесь руд до возникновения заводов. В тех регионах, где используемые местным населением полезные ископаемые были достаточны для функционирования крупных предприятий, рудоносная земля отбиралась, а крестьяне приписывались к заводам. Это вызывало сопротивление со стороны крестьян. В некоторых уездах Северо-Западного края рудоносная земля не отбиралась у мелких производителей, но крестьяне, приписанные к заводам, обязаны были продавать туда крицы и железо, выполнять подсобные заводские работы (Устюжно-Железопольский и Белозерский районы). Другая форма взаимодействия мелких промыслов с мануфактурой наблюдалась в Карелии, когда .заводские мастера организовывали в погостах перековку выплавлявшихся там криц. В Пошехонье местные кузнецы брались «к государеву делу».

Политика правительства, направленная на поощрение строительства крупных предприятий, осуществлялась чисто феодальными методами и в ряде случаев тормозила самостоятельное развитие мелкой промышленности. В то же время, по наблюдениям К. Н. Сербиной, заводская промышленность не вытеснила мелкотоварное крестьянское производство железных изделий, поскольку первая работала в основном на казну и дворцовое ведомство, а не на массового потребителя ⁴⁰³. Это относится не только к железоделательной промышленности, но и к ткацкой. В Верховном Тайном совете в 1727 г. было отмечено, что торгом «холстов российских... много тысяч крестьян кормилось»^ш.

Навыки, приобретенные ремесленниками, применялись на мануфактурах с использованием средств феодального принуждения. Например, в 1719 г. к полотняной мануфактуре голландца И. Тамеса было приписано с. Кохма Шуйского уезда, поскольку «к тому мануфактурному строению оная волость весьма быть угодна, понеже той волости крестьяне з женами и з детьми к тому строению мастерством и пряжею весьма заобыкновенны»⁴⁰⁴. В то же время наблюдается значительный отход в города на крупные предприятия людей, обладавших определенными профессиональными навыками. Так, навыки жителей подмосковных сел, а также жителей Ярославского, Суздальского, Владимирского, Тверского уездов имели определенное значение в развитии в начале XVIII в. легкой промышленности Москвы ⁴⁰⁵.

Вопрос о том, насколько состав квалифицированной рабочей силы на мануфактурах формировался за счет промыслового крестьянства, остается в значительной степени открытым, хотя сам по себе факт отхода работников с навыками сомнению не подлежит. О стремлении правительства закрепить за мануфактурами квалифицированных работников свидетельствует указ 1724 г. об оставлении на предприятиях только тех беглых, кто «весьма нужен будет»⁴⁰⁶.

В литературе отмечено и такое явление, как постепенность обучения крестьян ткацкому ремеслу. Так, крестьяне центральных уездов России, хорошо знавшие ткацкие промыслы, легко приспосабливались к более сложному шелкоткацкому делу. В городе они учились ткать и тонкие льняные полотна, шерстяные сукна. Затем опыт ткачества, приобретенный на мануфактурах, переносился в сельскую местность^ш. Интересно, что занятие промыслами и отход влияли не только на навыки, но и на образ мыслей крестьянина. В начале XIX в. в «Статистическом описании Ярославской губернии» говорилось: «город научает его свободно мыслить и слишком легко судить о вещах... Он не хочет уважать власти, над ним поставленной, бывает даже невежлив ... к высшим себе» ⁴⁰⁷.

Неустойчивость мелкого производства приводила к тому, что и городской ремесленник мог легко потерять положение самостоятельного производителя и превратиться в наемного работника, труд которого в условиях ограниченного спроса со стороны ремесленного производства в большей степени использовался в мануфактурной промышленности.

В 1716 г., например, большинство выходцев из московских слобод (300 человек) было выявлено среди работников крупных казенных производств — Денежных дворов, Оружейной палаты, артиллерии, суконного, шляпного и полотняного «заводов». Все они еще недавно имели собственные промыслы⁴⁰⁸. Ремесленные мастера XVIII в. работали и на купеческих мануфактурах. Причем нередко на одном и том же предприятии встречались представители самых разнообразных специальностей.

Имела место и принудительная приписка мастеровых людей для работы на казенных предприятиях. Так, сложившиеся в Ярославле высококвалифицированные кадры кожевенников правительство посылало «на государеву работу в завотчики» в Почеп, Рыл'ьск и другие города. Ярославские же кузнецы, судя по переписи 1710 г., в большинстве своем были приписаны к Пушечному двору в Москве ⁴⁰⁹. Тульские -кузнецы не только десятками отсылались на первые уральские заводы, но и отдавались на частные заводы ^ш.

Городское ремесло снабжало мануфактуру орудиями производства. Об этом, в частности, писал в 1765 г. вице-президент Мануфактур-коллегии Ф. Сукин, отмечавший, что «редкая фабрика не требует в немалом числе делаемых в цехах вещей, как, например, фабричных инструментов». Он предлагал еще больше разгрузить крупные мануфактуры от «множества таких работ, которые следовало приуготовлять» цеховым мастерам, и улучшить надзор за качеством ремесленных изделий ¹³“.

В целом городское ремесло, передавая мануфактуре обученные рабочие кадры и орудия производства, способствовало усвоению во многих отраслях промышленности технической культуры городского ремесла, успехи которого являлись существенной предпосылкой развития мануфактуры в России в XVIII в.

Мануфактура

В XVIII в. мануфактурное производство в России получило значительное распространение⁴¹⁰. Объективные предпосылки для появления мануфактур были созданы предшествующим развитием промыслов и ремесла, которые уже начинали приобретать мелкотоварный характер и в ряде случаев обнаруживать тенденцию и к укрупнению, и к специализации.

Вместе с этим XVIII век в России стал временем более глубокого интереса к природе и ее недрам. Поиски и использование природных полезных ископаемых становятся распространенными явлениями общественно-экономической жизни. Шел процесс выработки новых способов человеческой деятельности. Возникновение мануфактурного производства было одним из выражений этого процесса.

При наличии объективных социально-экономических предпосылок важным фактором, ускорявшим развитие крупного производства, была политика абсолютизма, заинтересованного как в развитии старых отраслей, таких, как черная металлургия, полотняное, суконное, стекольное производства, бумажное, монетное дело, так и в появлении новых отраслей промышленности, обеспечивавших потребности казны и привилегированных слоев общества. Этот фактор был особенно действенным в первые десятилетия XVIII в. При активной поддержке петровского абсолютизма, выражавшейся в форме льгот, привилегий, денежных субсидий и т. д.⁴¹¹, развивались старые и возникали новые производства, не известные до этого времени в России: судостроение и связанные с ним парусное, якорное, пильное дело, переработка цветных металлов, главным образом меди и серебра, производство суконных и шелковых материй, зеркал, фарфора, рафинада, «заливных труб» и проч.

Возникновение в России новых отраслей промышленности, увеличение промышленных предприятий привлекало внимание современников. Известный деятель петровского времени П. П. Шафиров, один из «господ интересентов» шелковой мануфактуры, основанной в 1717 г., писал о появлении в России производств, о которых «многих и имяни прежде сего мало слыхано» ¹³⁵.

Внешний вид мануфактуры XVIII в., характер и назначение ее строений можно воссоздать как по описаниям, так и по графическим изображениям того времени. Характерной формой крупного производства было предприятие-поместье, в котором размещались производственные сооружения, дома рабочих и даже подсобные угодья, вплоть до огородов и сенокосов. Центральное место на территории металлургического завода занимали контора, дом администратора и непременно церковь. Некоторые заводы, особенно на Южном Урале, обносились крепостной стеной, с 'целью защиты от возможных нападений со стороны местного населения. Однотипной становится схема расположения производственных зданий: центр — плотина, к ней примыкали основные цехи («фабрики» по терминологии XVIII в.). Ближе всех к плотине ставились доменные печи, главные потребители энергии, далее —молотовые, затем различные подсобные цехи, связанные с производством: пильная мельница, кузница, якорная и т. д. Металлургические заводы, как правило, не имели литейных цехов, и чугун разливался в песочные формы («штыки») у домен ¹³⁶. Заводские строения, за редкими исключениями, были деревянными на протяжении очень долгого времени. Стены для предохранения от пожара обмазывались глиной, смешанной с шерстью. Низкие помещения не имели окон, работы велись при освещении из дверей, а ночью — при свете горнов или лучин ¹³⁷.

Форма предприятий-поместий была характерна и для текстильных мануфактур. На полотняном заводе на Посольском дворе в Москве, обнесенном забором, в главной двухэтажной мастерской на .первом этаже ткались скатерти и салфетки на трех станах «с инструментами», на втором жили мастера-иностранцы. На территории завода находились изба, где жили русские ученики, два амбара, погреб и сарай. В одном из амбаров был установлен кирпичный горн с двумя медными котлами, в которых варили щелок для беления полотен. Другой кирпичный горн был устроен на лугу у реки для варения пряжи. К реке Яузе были проведены 3 канала, а на реке был сделан бревенчатый настил, на котором белились полотна ¹³⁸. Даже в конце столетия ситцевые мануфактуры в Петербурге имели на территории «жилые светлицы», подсобные службы, огороды, сенокосы. Использование в качестве двигателя конных приводов делало необходимым размещать на территории мануфактуры

ного магистрата», 1721 г.; № 3711—«О разрешении покупать к заводам крепостных», 1721 г.; т. VII, № 4345 — «О заведении в России фабрик», 1723 г.; № 4378 — «Регламент Мануфактур-коллегии», 1723 г.; и др.

¹³⁵ Ш а ф и р о в П. Рассуждение... о причинах Свейской войны. Спб., 1722, с. 15.

¹³⁶ К а ш и н ц е в Д. История металлургии Урала. М.—Л., 1939, с. 74.

¹³⁷ Там же, с. 92.

¹³⁸ Б а з и л е в и ч К. В. На старейших полотняных фабриках. — Архив истории труда в России, 1923, кн. 10, с. 12—13.

План Ярославской Большой мануфактуры: 1. Церковь Николая Чудотворца, 2. мельница бумажная на каторосли. 3. ветряная мельница, 4. мануфактурная слобода, 5. Церковь Богородицы Иконы Донской, 6. пруд. и мельницы бумажные, 7. пруд монастырский, 8. бутырки, 9. полотняные и прочие мануфактуры конюшни. Иногда часть элементов общего заводского хозяйства выделялась в самостоятельные производства. Появлялись пильные мельницы, кирпичные заводы, якорные, кузнечные и «мелочного разных вещей дела», цехи, меховые и столярные мастерские, которые изготавливали продукцию для нескольких заводов ⁴¹².

Но в целом сложившийся в России в XVIII в. комплекс крупного предприятия-поместья оказался очень устойчивым. Такая стабильность форм промышленных предприятий, внешне напоминавших структуру помещичьих хозяйств, в известной мере отражала уровень сознания, характерного для феодальной эпохи.

Крупное производство в XVIII в. развивалось главным образом в форме централизованной мануфактуры. Помимо отсутствия в ряде отраслей социально-технической базы для рассеянной мануфактуры, предполагавшей известную степень развития и товаризации мелкого производства, нельзя не учитывать, что в металлургии, например, только централизованная мануфактура могла обеспечить необходимую энергетическую и технологическую базу для производства продукции нужного количества и качества.

В XVIII в. сложились три основных промышленных района — Промышленный центр, в котором преимущественно развивались обрабатывающие отрасли, в первую очередь текстильная, Урал — центр горнодобывающего производства России (черная и цветная металлургия) и Северо-Запад, район металлургии. С конца XVIII в. выделился сосредоточенный вокруг Петербурга новый промышленный район с преобладанием металлообработки, бумагопрядения и ситцепечатания, новых отраслей, возникающих это время ^ш.

Олонецкий край (Северо-Запад), известный своим металлургическим производством в конце XVII — начале XVIII в., постепенно терял значение, так как местные болотные руды, низкие по качеству и незначительные по количеству, не могли надолго обеспечить сырьевую базу для металлургии. Сохранение и некоторое развитие в этом районе доменных заводов было вызвано не экономическими, а военными соображениями в условиях Северной войны ⁴¹³.

Появление новых отраслей, складывание новых промышленных районов, усиливающаяся хозяйственная специализация были выражением процесса развития производительных сил.

Текстильная промышленность, сосредоточенная в центральных губерниях, работала уже не только на местном сырье (лен, шерсть), но и на привозном (шелк, хлопок). В Москве с уездом была сосредоточена основная масса шелковых и суконных мануфактур. В Ярославской, Костромской, Владимирской губерниях развивалось полотняное производство ⁴¹⁴.

Ко второй половине XVIII в. относится начало развития хлопчатобумажной, промышленности. Ткачество и окраска б.:с1ажныл материй первоначально получают распространение в районе Астрахани, куда быстрее всего попадал хлопок из Средней Азии¹'*⁴. В 50—60-е гг. при поддержке правительства в районе Петербурга иностранна-ли были основаны первые ситценабивные мануфактуры, работавшие также па привозном сырье (миткаль) ^и5. В конце XVIII в. ситцевые мануфактуры появляются в селе Иванове

Некоторое изменение в размещении отраслей внутри Центрального района коснулось металлургии. Многие доменные заводы были «гене-рально уничтожены» в связи с указом 30 августа 1754 г. о ликвидации всех «хрустальных, стеклянных и железных заводов» на расстоянии 200 верст от Москвы с целью сохранения лесов вокруг старой столицы¹⁴⁷. Попытка впоследствии восстановить эти заводы оказалась безуспешной. Некоторые предприниматели перенесли свою деятельность в другие районы. Так, в 50-е гг. возник Приокский железорудный район, основателем которого стали Баташевы, крупные промышленники, происходившие из кузнецов Тульской оружейной слободы. Новый район охватил Рязанскую, Владимирскую, Нижегородскую и Тамбовскую губернии ¹⁴⁸.

Главным районом черной и цветной металлургии в XVIII в. становится Урал. Кроме уральского комплекса на востоке образовались еще два промышленных района: Алтайский с центром в Барнауле и

Нерчинский в Забайкалье, где были сосредоточены казенные рудники и заводы по переработке цветных и драгоценных металлов. Сереброплавильные и золотопромывательные «заводы» впервые появились в России в XVIII в. и являлись монополией казны¹⁴⁹.

Промышленное освоение Урала начинается с конца XVII — начала XVIII столетия. Богатая железом руда ¹⁵°, необъятные лесные массивы, обеспечивавшие заводы топливом и строительным материалом, многочисленные небольшие реки и речки, удобные для устройства плотин, на-наконец, близость судоходной реки Чусовой, по которой железо, хотя и медленно, могло доставляться в центр России, — все эти факторы определили целесообразность и экономическую выгоду развития уральской металлургии.

Дюбюк Е. Полотняная промышленность Костромского края во второй половине XVIII — первой половине XIX века. Кострома, 1921, с. 22; Мешали н И. В. Текстильная промышленность крестьян Московской губернии в XVIII — первой половине XIX века, с. 107. ^ш Л ю б о м и р о в П. К. Указ. соч., с. 600—605.

¹⁴⁵ В 1755 г. начала действовать в Красном Селе «ситцевая и выбойчатая фабри

ка» Чанберлина и Козенса, в 1767 г. в Шлиссельбурге — мануфактура Лимана. — Дмитриев Н. Н. Первые русские ситценабивные мануфактуры XVIII в. М.—Л., 1935, с. 14, 34. В Европе первые ситценабивные мануфактуры были основаны в Мюльгаузене (Германия) в 1746 г., в Англии — в 1763 г. — Столпян-ский П. Н. Из истории производств С.-Петербурга за 18 век и первую четверть 19 века. — Архив истории труда, 1921, кн. 2, с. 94.

¹⁴⁶ Гарелин Я. П. Город Иваново-Вознесенск, или бывшее село Иваново, и Вознесенский Посад, ч. I. Шуя, 1885, с. 147—148; Мешалин Pi В. Текстильная

промышленность.., с. 104.

¹⁴⁷ ПСЗ, т. XIV, № 10285.

¹⁴⁸ Л ю б о м и р о в П. Г. Указ. соч., с. 423, 425, 480—481; Д е м и х о в с к и й К. К. Возникновение и развитие приокской металлургии во второй половине XVIII в.— Учен. зап. Пермского гос. ун-та, т. XVII, вып. 4, 1961.

¹⁴⁹ Любомиров П. Г. Указ. соч., с. 315.

¹⁵⁰ «Та магнитная руда такова, что из 100 фунтов руды выходит 30 или 40 фунтов самого доброго железа», — так писали «рудознатцы», обследовавшие богатые железорудные места на Урале. — Там же, с. 338.

Вид Екатеринбурга

Средний рал, где возникли первые мануфактуры в Петровскую эпоху, был наиболее освоенным в хозяйственном отношении. Здесь emu в XVII в. существовали маленькие «мельнишные» заводики и крестьянские домницы ^,51. Правительство, приступая к строительству крупных металлургических заводов, вероятно, учитывало уровень хозяйственной освоенности этих мест. Но по указанию властей велись и поиски новых месторождений. В 1697 г. тобольскому воеводе М. Я. Черкасскому было приказано искать руды за Уралом, верхотурскому воеводе

А. И. Калитину — «осмотреть все места, где есть хорошая руда». На месте открытых месторождений были построены Каменский и Алапаев-ский заводы (1701—1704 гг.) ^ш.

В 30—50-е гг. начали осваиваться районы к северу и югу от старых петровских заводов. В середине 30-х гг. около горы Благодать, богатой рудами, было построено несколько доменных заводов, принадлежавших казне и Демидовым.

В этот период сложились два основных промышленных центра — Средний и Южный Урал, имевших свои хозяйственные особенности. На Среднем Урале преобладали доменные и молотовые заводы, принадлежавшие казне и одворянившимся промышленникам Демидовым и Строгановым. Южный Урал сформировался как центр медеплавильного производства, в котором преобладал купеческий капитал. Северный Урал в XVIII в. в хозяйственном отношении был освоен еще незначительно⁴¹⁵. В интенсивном промышленном освоении Урала можно увидеть известную планомерность и целесообразность, которые являлись непременным элементом развития крупного производства.

Весь комплекс уральской металлургии сложился в XVIII в., что видно из следующих данных ⁴¹⁶.

Таблица 1

XVIII в. Построены заводы 1700—1750 1751—1800 Всего 1-я пол. XIX в. казенные 4 10 14 3 частные 37 58 95 25 Итого: 41 68 109 28

На XVIII в. приходится наивысший подъем уральской промышленности. В середине столетия заводы Урала выплавляли 2/3 всего производимого в России чугуна, 9/10 меди и практически все добываемое в России золото ⁴¹⁷. С этого времени благодаря огромным масштабам уральского производства Россия стала занимать первенствующее положение в мировом производстве чугуна.

Хозяйственное освоение новых районов означало более широкое выявление и использование разнообразных природных ресурсов, полезных ископаемых в первую очередь. Промышленная специализация района являлась основой общественного разделения труда, в котором прежде всего в эпоху феодализма проявлялось развитие производительных сил. Мануфактура, обладавшая более значительным экономическим и техническим потенциалом по сравнению с мелким производством, создавала для этого процесса и большие возможности. Территориальное разделение труда, как отмечал В. И. Ленин, составляло «характерную черту... мануфактуры (и в России и в других странах); мелкие промыслы не вырабатывали таких широких районов, фабрика нарушила их замкнутость... Мануфактура не только создает сплошные районы, но и вводит специализацию внутри таких районов...» ⁴¹⁸

Развитие горнодобывающей промышленности определялось прежде всего потребностями государства. В первые десятилетия продолжали эксплуатироваться еще старые районы металлургического производства, известные в предшествующем столетии, — Центральный, включав-ший Тульские и Воронежские заводы, и Северо-Западный, где действовали заводы Бутенанта, взятые в казну в начале царствования Петра L 40—60-е гг. XVIII в. являются определенным внутренним рубежом в развитии металлургии в России ⁴¹⁹. В эти годы происходят наибольший количественный рост металлургических заводов, активное вовлечение в промышленное строительство частных, главным образом купеческих, капиталов, широкое дворянское промышленное предпринимательство ⁴²⁰. Рост частных металлургических заводов означал укрепление позиций промышленного капитала в экономике ⁴²¹.

Строительство крупных доменных и молотовых заводов в новых местах), где на первых порах часто не было технически грамотных специалистов, могло осуществляться при условии использования опыта старых, давно действующих заводов и привлечения на новые заводы опытных мастеров. Специально приглашенный мастер обычно предварительно осматривал и выбирал место для будущей плотины⁴²². Она действовала иногда дольше, чем завод. В последние десятилетия XVIII в., когда временно прекратилось формирование новых заводских комплексов, металлургические предприятия строились чаще всего на старых, обжитых местах при наличии действующей плотины. Московский и тульский мастера Семен Выкулин и Степан Трегубов строили Невьянский завод. Только для устройства воздуходувных мехов сюда был прислан иностранец ⁴²³. «Мастера с Олонца» делали железо на уральских заводах. В письме Петру I в 1723 г. В. И. Геннин писал: «прочие твои здешние заводы исправил чрез олонецких, со мною взя-тих мастеров, на которых ныне делают доброе железо»^т. Практический 'Опыт специалистов использовали на своих заводах Баташевы. Когда заканчивалось строительство нового завода, «вывозили туда несколько старых мастеровых с другого завода и придавали к ним большую часть новокупленных на вывоз крестьян. После сего завод принимал свое действие» ¹⁶³.

В наиболее совершенной форме использование производственного опыта нашло выражение в строительстве Екатеринбургского завода, который справедливо считается вершиной инженерного искусства того времени. Плотинный мастер Леонтий Злобин работал до этого на заводах Демидова. В. И. Геннин сообщал в письме к Петру I, что Демидов прислал для строительства завода «добрых плотничных мастеров». Чертежи завода, план расположения цехов и размещения в них механизмов были составлены Клеопиным и Гордеевым, которые ранее работали на Олонецких заводах «у пушечного дела», затем на Сестрорецком оружейном заводе составляли чертежи цехов, различных «мортир и гаубиц» ¹⁶⁴.

В последние десятилетия XVIII в. металлургическое производство сокращается во всех районах. Сокращение темпов роста и ликвидация металлургических предприятий коснулись прежде всего Европейской России. Но и уральская металлургия к концу века фактически уже .использовала все имеющиеся при тогдашнем научно-техническом уровне возможности для своего развития, исчерпывала сырьевые и особенно энергетические ресурсы. По имеющимся в современной исторической литературе данным за весь XVIII в. на Урале было построено и куплено у казны 172 завода ¹⁶⁵. В середине XIX в. из всех возникших на Урале в XVIII столетии заводов продолжало работать только 95 (см. табл. на^-с. 183), стабильность промышленного капитала в уральской промышленности, где процесс формирования крупных промышленных .династий в XVIII в. обозначился наиболее полно, была недостаточно высокой ¹⁶⁶. В Европейской России стабильность промышленного капитала в металлургическом производстве была выражена очень слабо ^1б7. Как правило, мануфактура принадлежала владельцу только в первом поколении, очень редко в двух-трех (например, Демидовы, Баташевы, Осокины). Это обстоятельство препятствовало закреплению и развитию культуры производства, достигнутого мануфактурой.

Неустойчивость мануфактур была связана с целым комплексом причин, среди которых существенно важную роль играли степень развития товарно-денежных отношений, недостаточная связь с рынком ме^ц62 Глаголева А. П. Олонецкие металлургические заводы при Петре I. — Исторические записки, т. 35, 1950, с. 191. В. И. Геннин (1676—1750) работал в России с 1698 г. С 1713 г. он был начальником Олонецких горных заводов, с 1722 г. — уральских.

'^т С в и н ь и н П. Заводы, бывшие И. Р. Баташева, а ныне принадлежавшие генерал-лейтенанту Д. Д. Шепелеву и его детям. Спб., 1826, с. 13.

¹⁶⁴ Г о р л о в с к и й М. А. К .истории основания Екатеринбурга. — Исторические записки, т. 39, 1952, с. 173—180.

¹⁶⁵ П а в л е н к о Н. И. История металлургии в России XVIII в., с. 460.

¹⁶⁶ В конце XVIII в. представителям пяти купеческих фамилий принадлежало свыше Уз всех действовавших на Урале заводов. Этими владельцами были Яковлевы, Осокины, Твердышев и Мясников, Губин, Турчанинов. Как видно, среди них нет Демидовых, которые к этому времени уже передали свои уральские заводы

С. Яковлеву. — Там же, с. 271.

^а67 На протяжении XVIII в. в этом районе в создании металлургии участвовало 47 купеческих фамилий. К концу века только 8 из них сохранило свое производство, среди которых крупнейшими были Баташевы.— Там же, с. 214.

Литейщик

таллургических предприятий, непоследовательность и колебания в политике правительства по отношению к промышленности на протяжении всего XVIII в.

Вододействующий доменный и молотовый завод был характерным типом металлургического предприятия XVIII в., который сохранил во многом черты завода предшествующего столетия. Прежней осталась энергетика, не изменился тип водохранилищных сооружений: плотина представляла собой' глиняно-земляную дамбу с 2—3 деревянными «прорезами» и традиционным шлюзовым устройством⁴²⁴. Доменное (выплавка чугуна), молотовое производство (выделка железа) и литье, как правило, объединялись на одном заводе. Иногда молотовые заводы строились отдельно, но поблизости от доменных, с которых они получали чугун для дальнейшей переделки.

Двухстадийный процесс получения железа был открыт еще в предшествующем столетии. Это было важнейшим достижением в технологии металлургического производства, определившим необходимость и его укрупнения, и роста технического оснащения.

В специальном построении — доменном амбаре - * располагались доменная печь с дощатыми мехами, фурмовая для изготовления литья и сверлильная для сверления пушек. Конструкция доменной печи осталась прежней, как, впрочем, и во всей Европе, где она не менялась вплоть до середины XIX в.⁴²⁵. Но площадь и высота домны увеличились. Стандартная высота домны в России, определенная Генниным в 10 аршин (7 м), уже в 60-х гг. на некоторых крупных заводах была увеличена. К концу века на Урале таких домен уже не было, и средняя их высота составляла 14—20 аршин (10,5—14 м) ⁴²⁶. Изменилось устройство верхней части печи-колоши: вытяжные трубы стали делать кирпичными, но надстройка над колошей осталась деревянной. Вокруг колоши была устроена чугунная площадка, куда рабочие вручную поднимали шихту для засыпки в домну. Более тщательная отделка огнеупорными материалами шахты печи увеличивала срок ее действия: правильно задутая домна могла работать без перерыва 5—8 лет.

Существенные изменения произошли в технологии плавления руды. В XVIII в. уже умели получать чугун определенного качества. Чугун высшего сорта предназначался для переделки в железо, низшего — для литья грубых изделий. Тот или иной сорт чугуна мог получиться в результате смеси в определенных пропорциях шихты, которая составлялась из руды, известняка, древесного угля и некоторых других добавок. Большое внимание уделялось предварительной подготовке руды: она обжигалась, толклась в специальных толчеях и потом смешивалась с другими компонентами. Рецепты шихты были разработаны

В. И. Генниным ⁴²⁷.

Процесс составления шихты имел еще чисто эмпирическую основу. Наука того времени не могла теоретически объяснить сущность химических реакций, происходивших при плавлении. Только в 70-х гг. был открыт кислород и создана теория горения, но это научное открытие стало достоянием заводского дела значительно позднее. В рассматриваемое время главная роль в проведении качественной плавки принадлежала опытному мастеру, который следил за составлением шихты ⁴²⁸.

Железо продолжали получать способом кричного передела, т. е. вторичной перековки мягкого чугуна в горнах. Старое устройство имел кричный молот, только для скрепления основных деревянных частей стали использовать больше металлических деталей, не изменились его вес (16—20 пудов), форма и способ подъема. Наиболее существенным усовершенствованием были сменные «головы» молотов различных форм в зависимости от работы, для которой они предназначались ⁴²⁹.

В XVIII в. стала известна техника производства из кричного железа не только уклада⁴³⁰, но и стали. Впервые введенная Генниным в

20—30-х гг., она сохранялась еще в первые десятилетия XIX в. Однако выпуск стали в России XVIII в. был невелик. Специальные цехи с установками для ее получения имелись на Невьянском, Нижне-Тагильском, Златоустовском и Белорецком заводах⁴³¹. В 1785 г. производства стали было организовано на Пышменском заводе недалеко от Екатеринбурга, построенном в 1764 г. Завод производил ежегодно около 4 тыс. пудов стали, но просуществовал недолго: в 1792 г. он сгорел.

Спрос на сталь на внутреннем рынке был невелик, а на экспорт шла главным образом железо ⁴³².

Производственный процесс развивался в направлении дальнейшего разделения труда внутри мануфактуры. В молотовом амбаре и кузнице дифференциация производства в XVIII в. была особенно заметной. Молотовой амбар разделился на 7 самостоятельных «фабрик»-цехов: укладная, стальная, колотушечная, плющильная, железорезная, якорная, проволочная. В кузнице появилось 7 отдельных цехов. В целом из

9 цехов, известных в металлургическом производстве XVII в., образовалось 40, из которых 8 цехов относилось к медеплавильному делу, вновь возникшему в XVIII в.⁴³³ Цехи, оборудованные плющильными и резальными станками, появились во второй половине XVIII в. В 80-егг. для получения листового железа стали использоваться прокатные станки, которые, в отличие от плющильных, давали более тонкие листы железа. Первый прокатный станок был установлен в 1782 г. на Чермоз-ском заводе ^17S. К концу века такие станки действовали на Сылвинском и Верх-Нейвинском заводах.

Технология медеплавильного производства на протяжении XVIII в. изменилась мало. Наиболее важным являлось изобретение латуни («зеленой меди»), сплава меди с цинком. Одними из первых латунное производство на Урале наладили Осокины. В 1741 г. на Юговском и Ир-гинском заводах были построены «для делания из красной меди в зеленую латунь фабрики». Производство латуни было организовано также на Суксунском заводе Демидовых ⁴³⁴.

Углублялась и специализация рабочих мануфактуры. В цехах-«фабриках» металлургического завода XVIII в. насчитывалось уже до 160 различных профессий и специальностей мастеров, рабочих, вспомогательных работников (по данным 30-х гг.) ⁴³⁵. В предшествующем столетии на металлургических мануфактурах довольно частыми были случаи взаимозаменяемости работников на различных производственных операциях¹³¹. В XVIII в. подобное явление почти не встречалось. Во время остановки одного из цехов из-за недостатка сырья или энергии промышленник предпочитал переводить рабочих на другой принадлежавший ему завод по той же специальности.

Обособление производственных операций было связано с изменениями в орудиях труда ⁴³⁶. Становится многочисленнее и разнообразнее

Плющильный механизм

их ассортимент. В середине XVIII в. в горнозаводском производстве применялись более 600 наименований различных механизмов и инструментов, а в XVII в. на Тульских и Каширских заводах перечень их составлял только 77 наименований ¹⁸³. Некоторые инструменты, уже отличавшиеся по применению, продолжали сохранять одинаковые наименования ¹⁸⁴.

Использование гидроэнергии сделало возможным применение больших по величине и мощности механизмов, которые не могла привести в движение сила человека: подъемные машины, промывальня — устройство для промывания руд, толчея (похверк), устройство для толчения шлака («сока» по терминологии XVIII в.), специальные горны для выделки уклада, железорезательные станы и плющильные машины, пильные мельницы «для растирки тесу»¹⁸⁵. Словарь промышленных терминов (обозначения инструментов, приспособлений и устройств, специальностей рабочих) в XVIII в. становится более разнообразным. Он расширялся и за счет иностранных названий, применявшихся в практике профессионального языка. Развивающиеся в это время контакты России с Западной Европой, в том числе и области промышленности, неразит рабочие инструменты путем приспособления их к исключительным особым функциям частичных рабочих». — Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 353.

¹⁸³ Бакланов Н. Б. Указ. соч., с. 162.

¹⁸⁴ Например, в молотовом производстве в зависимости от назначения применялись. клещи: взварные — для проварки железных криц, кричные — для держания криц». тягальные — для вытаскивания железа из горна, вытягивания железа в полосы; молоты: боевые — для обработки железа, колотушные — для обработки поделочного железа малых форм. — Геннин В. И. Указ. соч., с. 636, 638, 639.

¹⁸⁵ Там же, с. 635—647.

сомненно, способствовали своеобразной интеграции профессионального языка крупной промышленности ⁴³⁷.

Крупное металлургическое производство уже на стадии мануфактуры отличалось непрерывностью процесса труда. Помимо особенностей производства (доменные, медеплавильные печи должны были постоянно находиться в действии), это диктовалось и возраставшим спросом на железо. Работа обычно происходила при естественном освещении, поэтому рабочий день летом составлял 13,5 часов, зимой — 8,5 часов. В среднем рабочий день на казенных заводах в XVIII в. продолжался 11 часов. На частных заводах сезонный режим тоже соблюдался, но рабочий день был больше — до 12—13 часов⁴³⁸. Однако несмотря на непрерывность процесса производства число занятых рабочих сильно колебалось в летние и зимние месяцы, что было связано с уходом значительной части рабочих на сельскохозяйственные работы⁴³⁹. Но непрерывность процесса труда сыграла свою роль в повышении производительности труда и развитии металлургического производства в целом.

В XVIII в. в технике и технологии металлургии произошли два важнейших усовершенствования: изобретение цилиндрических мехов — новых воздуходувных средств,— и начало использования минерального топлива. В России цилиндрические, или поршневые, меха, которые пришли на смену так называемым дощатым, появились в 90-е гг. на Урале, в Петрозаводске. Они были установлены на Петрокаменском, Невьянском, Екатеринбургском заводах, на заводах Баташевых ⁴⁴⁰. Поршневые меха резко увеличивали производительность домны: от 5—6 до 15— 16 тонн (или от 300 до 900 пудов) в сутки. Именно поэтому темпы внедрения новых воздуходувных установок были поистине стремительными для своего времени. Через 15 лет после их первого появления 2/3 всех уральских заводов были оборудованы поршневыми мехами ⁴⁴¹.

Каменный уголь как вид промышленного топлива в России в XVIII в. практического значения не получил. Обилие леса, традиция применения древесного угля и приобретенный в его использовании вековой опыт — все это сохраняло значение этого вида топлива в металлургии.

Но в XVIII в. поиски каменного угля начались⁴⁴². К концу века в России был накоплен некоторый опыт в разведке каменного угля, в очень небольших размерах велась его добыча. В 1799 г. в Петербурге была издана книга «О пользе и употреблении русского земляного угля».

Автором этой книги был Н. А. Львов, один in интереснейших и просвещенных людей XVIII в. Это был первый опыт пропаганды каменного угля и обоснования его преимуществ как вида топлива ^и<2.

Мануфактурная металлообработка была мало развита в России в XVIII в. Крупных металлообрабатывающих предприятий было не много: Тульский и Сестрорецкий оружейные заводы, Арсеналы и Монетные дворы в Москве и Петербурге, игольная мануфактура в Пронском уезде, несколько мануфактур в Москве, вырабатывавших проволоку, булавки, пуговицы, тазы, посуду, паникадила ^и'³. Помимо специализированных мануфактур, оружие (пушки, ядра), предметы бытового и хозяйственного назначения изготовлялись на металлургических заводах. К самому концу XVIII в. относятся первые опыты создания более сложных в техническом отношении и специализированных металлообрабатывающих предприятий: ножевая фабрика в Карачеве, косная — в Юх-новском уезде, инструментально-стальной завод в Рязани, механический завод в Петербурге, часовая мануфактура под Москвой⁴⁴³.

В целом ассортимент выпускаемых изделий определяла казна, являвшаяся главным потребителем'продукции металлургических заводов в XVIII в.

Среди отраслей обрабатывающей промышленности, которая преобладала в отраслевой структуре, ведущее место занимало текстильное производство ⁴⁴⁴.

Абсолютизм активно содействовал развитию полотняного и суконного производств, что диктовалось потребностью в снабжении их продукцией армии и флота. Крупные текстильные предприятия в первые десятилетия XVIII в. возникали преимущественно в Москве в форме централизованной мануфактуры. Значительной по размерам мануфактурой был Хамовный двор. Здесь впервые в производстве парусного полотна стала использоваться гидроэнергия ⁴⁴⁵. Суконный двор, построенный в 1705 г. в Москве недалеко от Всехсвятского Каменного моста на казенные средства, был заведен «для дела немецких сукон», т. е. широких цветных шерстяных материй. Главной его продукцией были солдатское сукно и каразея. Петр ставил задачу «заводы суконные размножить так, чтоб в пять лет не покупать мундиру заморского» ⁴⁴⁶. Однако ввоз иностранных сукон не прекращался в течение всего XVIII в:

Казной была организована и первая полотняная мануфактура. В 1707 г. в Москве на бывшем Посольском дворе разместился Полотня* ный и Скатертный завод, на котором вырабатывались широкое тонкое полотно, скатертный материал, салфетки. Мастера, выписанные из Голландии, привезли с собой 11 полотняных и один салфетный ткацкие станы «со всякою потребою» ⁴⁴⁷. Суконный двор и Полотняный завод сравнительно недолго оставались в руках казны. В 1711 г. в «собственное содержание» частным русским предпринимателям был безвозмездно передан Полотняный завод, а в 1720 г. — Суконный двор. Это были первые случаи передачи казенных текстильных мануфактур в частные руки, причем правительство иногда даже не учитывало желание самих предпринимателей. Так, например, указ 1715 г. предписывал Суконный завод «дать торговым людям, собрав компанию, буде волею не похотят, хотя в неволю» ⁴⁴⁸. Передача казенных мануфактур предпринимателям, как и в металлургии, являлась средством привлечения в промышленность частного капитала. Дальнейшее развитие суконной и полотняной промышленности в XVIII в. было связано с частным предпринимательством, как правило, основанным на вотчинном или посессионном праве.

В отличие от полотняного и суконного производств шелковая промышленность не была известна ранее в России. Шелковые ткани всегда ввозились, а первые опыты производства шелка в стране в конце XVII в. были малоуспешны. По существу, эта отрасль возникла в России в Петровское время сразу в форме централизованной мануфактуры. С самого своего возникновения она была связана с частным капиталом. Первая шелковая, ленточная и позументная мануфактура была основана в Москве в 1714 г. А. Милютиным, царским истопником, «из своих денег», без помощи казны. В 1718 г. на ней действовали 34 стана, была устроена красильня — случай довольно редкий в то время. Мануфактура быстро расширялась: в середине XVIII в. на 120 станах ткались ленты, позументы, платки, различные шелковые ткани ⁴⁴⁹.

В 1717 г. в Москве с отделением в Петербурге возникла шелковая мануфактура Ф. А. Апраксина, П. А. Толстого и П. П. Шафирова. Владельцы мануфактуры были крупными государственными деятелями. Они получили правительственную субсидию для приобретения оборудования, место на Посольском дворе для размещения мануфактуры, жалованную грамоту «на исключительное заведение в России фабрик серебряных, шелковых и шерстяных парчей и штофов, також бархатов, атласов, камок и тафт и иных всяких парчей... лент... и чулков», а «сделанные парчи» им разрешалось продавать «во всех... городах и селах, и на ярмонках беспошлинно на 50 лет»⁴⁵⁰. Мануфактура, насчитывавшая 180 станов и свыше 700 рабочих, была хорошо оборудована: имелись две водяные мельницы, с помощью которых на шелкокрутильных механизмах производилось трощение (соединение) и скручивание шелковых нитей, станки для тканья лент ⁴⁵¹. Эта крупная централизованная мануфактура оказалась неустойчивой, как и многие другие предприятия петровского времени. Но, просуществовав недолго как единое предприятие (до 1724 г.), она стала ядром для нескольких известных в России шелковых мануфактур, продолжавших работать во второй половине XVIII в.⁴⁵²

К 80-м гг. сохранилась примерно треть текстильных мануфактур, возникших в первой четверти XVIII в. Из существовавших в 1725 г. 39 заведений в конце 70-х годов работали только 13. Причем в 5 и:* сохранившихся мануфактур было второе поколение владельцев (Та-мес, Пастухов, Овощников, Милютин, Евреинов), 8 мануфактур перешли к другим предпринимателям. Если брать принадлежность предприятия владельцу как критерий стабильности промышленного капитала, то эта стабильность будет значительной в полотняной (из 13 действовало 5 заведений), шелковой промышленности (из 12 продолжало работать 6 заведений). В суконной промышленности из 14 петровских мануфактур работали только две, причем в обоих случаях произошла смена владельцев ²⁰⁴.

Основная масса текстильных мануфактур возникла во второй половине XVIII в. Преобладающее большинство владельцев текстильных предприятий были мануфактуристами в первом поколении и по своему социально-сословному положению принадлежали к купечеству²⁰⁵.

Оборудование текстильных мануфактур было несложным. В течение всего XVIII в. уровень технического оснащения этих заведений практически не изменялся. На полотняных мануфактурах имелись сновальни, толчеи, щетки для чесания пеньки, самопрялки, веретена, прядильные колеса, котлы и буки для беления и вываривания пряжи, ткацкие станы, приспособления для катания полотен ²⁰⁶. Шлихтование основы (пропитка клеем) производилось с помощью сновальни, непосредственно на ткацком стане. Операция приготовления стана к ткачеству производилась по частям, по мере развертывания основы, и занимала от двух дней до трех недель и более ²⁰⁷. Ткацкий стан — основная единица оборудования — мало чем отличался от обычных крестьянских станов, употреблявшихся «по деревням при выработке холстов, новин и прочих домотканых тканей» ²⁰⁸.

Оборудование шелкоткацких мануфактур состояло из ручных ткацких станов и «королей», или мельниц, на которых разматывался, сучился и тростился шелк. Берда ²⁰⁹, шпули, катушки для намотки нитей, разного сорта веревки «вперебор» и некоторые металлические инструменты составляли весь арсенал технических средств. Ткацкий стан суконной мануфактуры был шире крестьянского. Зато прядение шерсти, ²⁰⁴ 3 а о з е р с к а я Е. И. Мануфактура при Петре I, прилож.; Она же. Развитие легкой промышленности в Москве.., прилож.; Пажитнов К. А. Очерки... Шерстяная промышленность. Хлопчатобумажная, льнопеньковая и шелковая промышленность, с. 168, 308; Коган И. И. Указ. соч., с. 129, 130; Хрестоматия по истории СССР. XVIII век. Сост. М. Т. Белявский, Н. И. Павленко. М., 1963, с. 305—326 (подсчеты наши. — Л. К.)

²⁰⁵ В конце 70-х гг. XVIII в. купцам принадлежало 130 текстильных предприятий, дворянам — только 54. По отраслям это соотношение было разным. Владельцы из среды купечества преобладали в шелковой (45 купцов и 5 дворян) и полотняной промышленности (56 купцов и 18 дворян). В суконной промышленности число владельцев из купцов и дворян было почти равным (29 и 31). Подсчеты сдела-ны по «Ведомости о предприятиях легкой промышленности 1788 г.», опубликованной в «Хрестоматии по истории СССР. XVIII век», с. 305—326. В ряде случаев, когда в ведомости не указана социальная принадлежность владельца, они учитывались как купцы.

Рубинштейн Е. И. Полотняная и бумажная мануфактура Гончаровых во второй половине XVIII в. М., 1975, с. 42.

²⁰⁷ Кириллова Л. А. Русское мануфактурное льноткачество XVIII — первой половины XIX в. — Сб. трудов НИИ худ. пром., вып. 6. М., 1972, с. 189—190.

²⁰⁸ Рубинштейн Е. И. Указ. соч., с. 42; Грязнов А. Ф. Ярославская большая мануфактура. М., 1910, с. 11.

-²⁰⁹ Берд — часть ткацкого стана, инструмент для прибоя утка к основе.

7 Очерки русской культуры XVIII века 193

по существу, не изменилось по сравнению с кустарным ⁴⁵³. Простым было оборудование ситценабивных мануфактур. Основное помещение занимала ситцепечатная мастерская, в которой вручную на столах с по-мощью «манера» производилась набивка материи: специальный рабо-чий-штрифовалыцик растирал краску, «манером» работал набойщик, часто с учеником.

На самих мануфактурах в кузнечных, столярных, слесарных мастерских изготовлялись необходимые орудия труда и детали к ним. Такая «столярная изба, в которой делают и починяют разные деревянные инструменты», имелась на полотняной мануфактуре Гончаровых. На Шлиссельбургской мануфактуре Лимана в форморезной мастерской изготовлялись манерные доски⁴⁵⁴.

На текстильных мануфактурах XVIII в. преобладало подетальное разделение труда, первичная форма специализации внутри мануфактуры. Но в XVIII'в. увеличивается по сравнению с предшествующим временем число профессий рабочих, что являлось несомненным признаком углубления разделения труда. В разных отраслях этот процесс протекал с разной степенью интенсивности. Наиболее дифференцированным было производство в полотняной и суконной промышленности, где имелось до 20 различных профессий. В шелкоткацкой и ситценабивной отраслях процесс производства был менее расчленен — на 5—6 операций,, которым соответствовали профессии⁴⁵⁵.

В рассматриваемый период намечалась специализация по видам сырья. Но она была еще незначительной и относилась только к парусным и полотняным мануфактурам, сырьем для которых служили пенька’ и лен. Потоварное разделение труда, т. е. изготовление различных видов тканей, существовало еще только внутри мануфактуры. Однако потоварная специализация потребовала специального оборудования и специалистов-мастеров, которые уже существовали, судя по источникам, на предприятиях. Так, в середине 50-х гг. на мануфактурах Бутримова-и Грачева в с. Иваново имелись специальные станы для ткачества ка-ламенки, ревендука, фламского полотна⁴⁵⁶, скатертей, салфеток. На шелковых мануфактурах работали мастера штофного, тафтяного, гре-зетного, бархатного дела, мастера позументный и ленточный. Вместе с тем в текстильных мануфактурах, в отличие от металлургии, разделение труда оставалось незавершенным. Это выражалось, в частности,.

в недостаточной еще обособленности' отдельных операции в общем производственном процессе²¹⁴.

Процессы беления и крашения являлись важными этапами в изготовлении текстильной продукции, определяли ее качество. Поэтому способы беления и крашения пряжи и тканей обычно держались предпринимателями в секрете. Технология беления практически Fie изменилась в XVIII в. В основе ее оставались природные факторы: вода, воздух, солнце. Беление полотен и миткаля производилось на обширных лугах. Наиболее существенным достижением мануфактурной технологии и техники беления было использование щелока и механической поливки тканей. Специальные колеса поднимали воду из реки в белильные каналы²¹⁵.

Крашение было более сложным процессом. На крупных мануфактурах в красильнях иногда изготовлялась продукция по заказу других владельцев. В 30-х гг. на мануфактуре Затрапезновых в Ярославле была устроена красильня, где окрашивались помимо полотняных шерстяные, а впоследствии и шелковые материи²¹⁶. Регламент суконным и каразейным фабрикам 1741 г., определявший порядок работы этих заведений, отмечал, что «красильня при фабрике необходимо потребна.., гораздо спокойнее и прибыльнее бы было, что по одной или больше общих красилен заведено было»²¹⁷.

Помимо общей окраски, ткань расцвечивалась путем нанесения на нее рисунка способом печатания. Уже в крестьянской промышленности была известна выбойка, набивка рисунка на полотне масляными красками. Этот способ вначале применялся и на мануфактурах. Но на предприятии Лимана, например, применялось уже закрепление масляной краски химическим составом, после чего краска не линяла и не 'смывалась. Здесь применялся новый способ беления миткаля и полотен ²¹⁸.

На ситценабивных мануфактурах вместо масляных впервые стали применяться заварные краски (крап, марена). Секрет их составления, известный вначале лишь петербургским фабрикантам, распространился через ивановских крестьян, которые работали на петербургских ситценабивных мануфактурах. Первым, кто узнал секрет составления красок для набойки, был О. Соков, проработавший у Лимана семь лет. Вернувшись в Иваново в 1787 г., он начал производство набивки по бумажным тканям. Миткаль отбеливался в щелоке, расстилался на лугах, затем вручную набивался и окрашивался мареною или крапом ²¹⁹.

Примерно с середины XVIII в. мануфактура начинает втягивать мелкого товаропроизводителя в сферу своего влияния, создавая тем самым предпосылки для возникновения рассеянной мануфактуры, широко распространенной в текстильной промышленности России в последующий период. Этот процесс прежде всего был характерен для полотняного производства. В крестьянских избах в конце века увеличилось изготовление льняной пряжи, началось прядение некоторых сортов пеньки ⁴⁵⁷, стали практиковать раздачу пряжи кустарям для ткачества полотняных изделий. В 80-х гг. на некоторых полотняных мануфактурах, возникших в середине XVIII в., работало от 1 тыс. до 3,5 тыс. человек⁴⁵⁸. Вероятно, значительная часть этих рабочих работала по деревням в своих светелках. Элементы рассеянной мануфактуры в организации прядения имелись во второй половине XVIII в. у Гончаровых ⁴⁵⁹. Довольно тесные связи полотняных мануфактур с деревней во второй половине XVIII в. имели свои причины. Во-первых, этому способствовало длительное существование полотняного промысла, во-вторых, более простая техника и технология выработки полотна и холстины, известная массе мелких производителей.

В ряде случаев работа на дому была связана с использованием труда крепостных крестьян. Так, В. И. Семевский указывает, что в одном поволжском селе графа Головкина имелась полотняная «фабрика»* на 200 станов. На этом предприятии «крепостные рабочие приготовляли домашнее полотно, парусину и столовое белье. Каждая женщина обязана была поставить на фабрику полпуда льна» ⁴⁶⁰.

В отличие от полотняного суконное и шелковое крупные производства сохранили структуру централизованной мануфактуры до конца столетия. Очень слабо была связана с мелким товаропроизводителем суконная промышленность. На мануфактурах использовалась пряжа мелкотоварного производства и в редких случаях обрабатывалось крестьянское суровье ⁴⁶¹. Шелковая мануфактура практически полностью* была городским предприятием. Отсутствие шелкоткацкого промысла & России до XVIII в. исключало возможность использования труда мелкого производителя в сфере крупного шелкового производства. На шелковых мануфактурах применялся в основном труд вольных рабочих, по» размерам они были невелики. Лишь в начале XIX в. возникающие новые предприятия начинают использовать кустарей на дому ⁴⁶². Таким образом, длительное существование промысла наряду с другими важными факторами, и прежде всего наличием вольного найма и крупного капитала в руках предпринимателей, являлось необходимым условием возникновения рассеянной мануфактуры. В. И. Ленин относил к культурным особенностям мануфактуры «очень продолжительное (иногда вековое) существование промысла, кладущее особый отпечаток на население...»⁴⁶³. Рассеянная форма мануфактуры, получившая некоторое развитие во второй половине XVIII в., способствовала расширению сферы функционирования крупного производства. А это, в свою очередь, вело к развитию экономической общности — основы формирования нации.

Для анализа культуры крупного производства в XVIII в. представляют интерес стекольное и фарфоровое производства, которые в этом столетии получили значительное развитие.

Сложность технологии производства стекла с самого начала обусловила возникновение этом отрасли в форме централизованной мануфактуры⁴⁶⁴. Первые небольшие стекольные мануфактуры существовали еще в XVII в., некоторые из них продолжали действовать и в первом десятилетии XVIII в.⁴⁶⁵ Открытие в XVII в. в Гжели огнеупорной глины, сырья для стекольной и керамической промышленности, создало благоприятные условия для развития этих отраслей.

В первой четверти XVIII в. резко возросшее употребление стекла, связанное с хозяйственным строительством, введением новшеств в быту дворянства и зажиточной части горожан, стало важным стимулом для увеличения его производства.

Стекольные заводы начали строиться в петровское время. Но несмотря на имеющийся некоторый технический опыт в этом деле квалифицированных рабочих было еще очень мало. Построенный в 1706 г. на Воробьевых горах казенный стекольный завод через три года был отдан в аренду на 10 лет англичанину Вилиму Лойду с тем, чтобы «на тех заводах делать ему из чистого самого стекла всякую посуду иоко-ничное стекло». Вместе с этим арендатор брал обязательство «выучить тому стеклянному делу русских двенадцать человек своим иждивением, которые могут быть совершенными того дела мастерами против заморских мастеров» ⁴⁶⁶.

На время аренды¹ Воробьевского завода строительство частных стекольных заведений запрещалось. Только с начала 20-х гг. появляются частновладельческие стеклоделательные мануфактуры. Одним из первых в 1724 г. в Можайском уезде построил «стекольную и хрустальную фабрику» В. В. Мальцев, родоначальник известной в России в XIX в. фирмы Мальцевых. В 1725 г. в России, главным образом в Москве и прилегающих уездах, действовало 10 мануфактур по выработке различных стекольных изделий ⁴⁶⁷. Ассортимент их был достаточно разнообразен: «оконичное» и «судошное» посудное стекло, зеркала, рюмки, стаканы для пива, бутыли, колбы, реторты, лампады, солонки, огуречные чаши, чернильницы; на хрустальной «фабрике» изготовлялись кувшины, стаканы, кружки и «всяких рук посуда»⁴⁶⁸.

Относительно быстро стекольная промышленность развивалась во второй половине XVIII в. К началу 60-х гг. в России насчитывалось около 25 предприятий, причем основная масса их возникла в 40-е гг. К концу века количество предприятий не увеличилось, однако мощность стекольных заводов возросла ⁴⁶⁹. В 60—90-е гг. XVIII в. сложился мальцевский район, сыгравший важную роль в развитии русского стеклоделия. Продукция мальцевских заводов шла на внутренний рынок, главным образом в Москву, на Макарьевскую ярмарку. Сбыт стеклянных изделий в районе расположения самих заводов был незначительным ⁴⁷⁰.

На протяжении всего рассматриваемого времени стекольные заводы оставались централизованными мануфактурами относительно небольших размеров ⁴⁷¹. Обычно такой завод состоял из нескольких «гу-тов» (отделов), в которых происходил полный цикл производства стекла⁴⁷². Рабочие распределялись по специальностям: были «составители материи», мастера и подмастерья, шурали, дрововозы, рисовальщики и шлифовальщики хрусталя.

Наиболее существенным новшеством в культуре стеклоделия XVIII в. было принципиальное изменение технологии производства. В 1765 г. была открыта возможность использования в качестве составной части для стекловарения природного сульфата (сульфат натрия, или глауберова соль) вместо поташа и золы. Первые опыты варки стекла с сульфатом натрия поставил в Барнауле К. Г. Лаксман, пастор Колывано-Воскре-сенских рудников. Опыты оказались удачными. Уже в конце 70-х гг. открытие Лаксмана, за которое он был избран действительным членом Петербургской Академии наук, стало известно в Германии. Работы Лаксмана по применению глауберовой соли в стеклоделии были опубликованы на русском языке в 90-е гг. ⁴⁷³ «Наибольшего внимания достойна сила ее (т. е. глауберовой соли. — Л. К.) в стекло превращающая, — писал ученый, — явление сие мне между прочим наипаче важнейшим показалось по тому, что оно во-первых, составляет новую эпоху для стеклянных заводов, что соль сия может заступить место поташа, и чрез что будет споспешествовать к нужному сбережению лесов; во-вторых, потому, что в то время испытатели природы едва хотели верить, чтоб в царстве ископаемых находилося тело, сходное с щелочною солью» ⁴⁷⁴. Опыты Лаксмана были важным научным открытием XVIII в.

Техника и технология русского стеклоделия в этот период примерно соответствовали европейскому уровню ⁴⁷⁵. В XVIII в. в России возникло производство цветного стекла, одного из наиболее сложных в.идов стеклоделия, появились первые мануфактуры по изготовлению керамики, фарфора и фаянса.

Инициатором создания новых видов стекольной промышленности был М. В. Ломоносов. В 1755 г. в Усть-Рудице под Петербургом Ломоносовым была построена фабрика «для делания изобретенных им разноцветных стекол и из них бисера, пронизов и стекляруса». Следует отметить огромную роль эксперимента в создании этого вида стекла. Опыты продолжались довольно долго, и только в 1760 г. был разработан метод изготовления бисера и стекляруса. Более простым оказалось производство смальты для мозаики, тоже впервые полученной на Усть-Ру-дицкой мануфактуре опытным путем ⁴⁷⁶. Эксперимент, или «пробирное искусство» по терминологии того времени, мог осуществляться только в мануфактуре, он был, конечно, не под силу ремесленнику с его ограниченными материальными и техническими возможностями.

Эксперимент лежал в основе изобретения отечественного фарфора, которое явилось важнейшим фактом развития науки и промышленности в XVIII в. Первая в России казенная порцелиновая мануфактура возникла в 1744 г.⁴⁷⁷ (в настоящее время .Ленинградский фарфоровый завод им. М. В. Ломоносова). Создателем отечественного фарфора был Д. И. Виноградов. Он был талантливым ученым-нрактиком. После окончания Славяно-греко-латинской академии вместе с М. В. Ломоносовым был послан на учебу за границу. В Марбургском университете в Германии он изучал химию, металлургию, горное дело. Виноградов не только разработал технологию фарфоровой массы, определил местонахождение нужного сырья, но и наладил промышленное производство фарфора, раскрыв секрет устройства обжигательной печи⁴⁷⁸. В 1752 г., когда был получен фарфор, Виноградов составил руководство «Обстоятельное описание чистого порцелина как оиой в России при Санкт-Петербурге делается купно с показанием к тому принадлежащих работ». По существу, эта работа являлась итогом знаний по теории и технологии изготовления фарфора в России во второй половине XVIII в. Правда, она не была известна современникам, так как впервые была опубликована только в 1950 г., почти через 200 лет после написания.

Однако на практике рецептура Виноградова распространялась и использовалась на мануфактурах. Первая частная фарфоровая мануфактура была основана в 1765 г. в г. Севске (Орловской губ.) М. Г. Волковым, талантливым практиком, посвятившим себя созданию фарфора. Он стал первым использовать глуховский каолин, находившийся недалеко от Севска. Предприятие М. Г. Волкова просуществовало недолго и было закрыто в 1768 г. Мануфактура английского купца Ф. Я. Гарднера была основана в селе Вербилки Дмитровского уезда в 1766 г. (ныне Дмитровский фарфоровый завод). В XVIII в. это была крупная централизованная мануфактура с оборотом капитала до 5000 руб., с детальным разделением труда ⁴⁷⁹. На предприятиях Гарднера, отмечалось в «Географическом лексиконе», «каждая вещь должна побывать не менее как в 20 руках, пока она в совершенство не придет»⁴⁸⁰. На мануфактуре применялась рецептура изготовления фарфора, разработанная Виноградовым ⁴⁸¹.

В 1803 г. в Москве в типографии Московского университета была издана книга И. Я. Голтвинского ⁴⁸². Автор — один из первых русских специалистов по технологии стекольного производства. Большое внимание в книге уделено сырью, составлению рецептов различного вида стекла и хрусталя. Интересно, что в рецептах составления массы стекла упоминается поташ. Вероятно, открытие Лаксманом глауберовой соли как компонента стекломассы на практике использовалось мало.

Писчебумажная промышленность в России фактически возникла в начале XVIII в. Существовавшие ранее единичные «бумажные мельницы» оказались недолговечными, и материалы петровского времени их уже не упоминали ⁴⁸³. Довольно быстрый рост бумажных заведений в XVIII в.⁴⁸⁴ объяснялся возросшей потребностью в бумаге для удовлетворения производственных и культурно-бытовых нужд. В первые десятилетия XVIII в. вырабатывалась бумага для письма, печати, картузная, аптечная, патронная, ракетная (для артиллерийской и оружейной стрельбы). Во второй половине столетия около трех четвертей всей производимой бумаги составляла писчая, потреблявшаяся внутри государе ства. Потребителем ее были государственные учреждения в столичных и провинциальных городах, фабричные и заводские конторы, некоторые, главным образом городские, слои населения. Западноевропейская бумага преобладала на русском рынке примерно до конца 20-х гг. XVIII в.⁴⁸⁵

Бумажные мануфактуры находились в Москве и Петербурге, Московской, Калужской, Ярославской, Воронежской губ., т. е. в основном в Центральном районе, где была сосредоточена обрабатывающая промышленность.

Бумажные мельницы были централизованными мануфактурами небольших размеров, предприятия с сотней рабочих встречались редко. Разнообразные производственные помещения и профессии рабочих свидетельствовали о детальном разделении труда на этих мануфактурах. В специальных амбарах хранилось измельченное тряпье, варился клей для проклейки бумаги, сушилась уже готовая продукция. Нововведением в технике производства бумаги было использование галандров, или ролов, заменивших ступы для измельчения тряпья ⁴⁸⁶. Процесс изготовления бумаги был разделен на несколько последовательных операций, которым соответствовали профессии рабочих (черпальщик, валилыцик, прессовщик, выметчик, сдувалыцик, клеильщик) ⁴⁸⁷.

На примере крупного бумажного производства можно наблюдать своеобразное комбинирование производств, в основе которого лежало использование в качестве сырья отходов одного из них. В XVIII в., помимо тряпья, для изготовления бумаги стали применять солому, отходы парусных, полотняных и канатных мануфактур. Последнее обстоятельство явилось стимулом для заведения бумажных мануфактур владель* цами полотняных заводов. Совмещение выделки полотна и бумаги было характерным для крупнейших мануфактур XVIII в. у И. Затрапезного, А. Гончарова, Ф. Угрюмова.

Бумажные мануфактуры принадлежали в подавляющей массе своей купцам на посессионном праве⁴⁸⁸.

Мануфактурное производство впервые создавало «раскол между представителями труда и капитала», который «проявлялся во всей силе»⁴⁸⁹. На протяжении XVIII в. в условиях довольно широкого развития мануфактурного производства шел процесс складывания нового социального типа промышленника. Период со второй половины столетия занимает важное место в формировании класса буржуазии в России.

Купечество в первые десятилетия XVIII в. выступало как основная социальная прослойка в среде промышленников ²⁵³. Перенос капитала из сферы торговли в промышленность был качественно новым моментом в социальном положении старого феодального купечества, создавая предпосылки для формирования буржуазии. Переход торгового капитала в промышленную сферу способствовал устойчивости и сохранению экономического потенциала ряда крупных купеческих родов, например Евреиновых ²⁵⁴.

В первой половине XVIII в. предприниматели вкладывали капиталы в строительство промышленных предприятий, используя при этом льготы и поощрения правительства, заинтересованного в создании новых и расширении некоторых старых отраслей. Промышленники, подобные Демидовым, И. Твердышеву, И. Мясникову, М. Походяшину_г И. Затрапезнову, А. Гончарову, были незаурядными людьми, обладавшими хозяйственной инициативой и смекалкой.

Промышленный потенциал Демидовых, крупнейших уральских горнозаводчиков, образовался в результате деятельности двух поколений: выходца из Тульской оружейной слободы Никиты Демидовича Демидова и его сына Акинфия. В середине XVIII в. заводы Демидовых производили свыше 40% всего чугуна России, в начале XIX в. — около 25% ²⁵⁵.

Из сибирских купцов происходили крупные деятели южноуральской металлургии И. Б. Твердышев и И. С. Мясников. До начала строительства медеплавильных заводов Твердышев владел винокуренным заведением, поставлял по подряду в казну вино и провиант ²⁵⁶. Сочетание промышленной деятельности с торговыми операциями выступает как характерная черта предпринимателя XVIII в. М. Евреинов, один из компанейщиков шелковой мануфактуры в Москве и Петербурге, был поставщиком астраханских товаров на Макарьевскую ярмарку, торговал льном, писчей бумагой, китайскими товарами ²⁵⁷. М. Затрапезнов владел в Ярославле несколькими домами и лавками, торговал в москательном, коробейном, красильном рядах²⁵⁸. Через Петербургский порт вели экспортную и импортную торговлю владельцы полотняных мануфактур Тамес и Затрапезновы, один из первых в России ситценабивных фабрикантов Лиман, владелец керамического завода в Москве

ян, — указывал Ленин, — этот раскол в крупнейших центрах нашей мануфактуры был уже закреплен преемственностью нескольких поколений». — Там же.

²⁵³ Среди мануфактуристов этого времени купцы составляли 40%, ремесленники — 16%, посадские люди — 8%, дворяне — 8%, иностранцы — 18%. — 3 а оз ер-ска я Е. И. К вопросу о развитии крупной промышленности в России XVIII в. — Вопросы истории, 1947, № 12, с. 68.

²⁵⁴ В конце XVII — начале XVIII в. выявилась экономическая несостоятельность некоторых очень крупных купеческих семейств, деятельность которых была связана только со сферой торговли. — Аксенов А. И. Московское купечество в XVIII в. (Опыт генеалогического исследования). Автореф. канд. дис. М.> 1974, с. 8.

²⁵⁵ Советская историческая энциклопедия, т. 5, с. 8.

²⁵⁶ Павленко Н. И. История металлургии в России XVIII в., с. 227.

²⁵⁷ К а ф е н г а у з Б. Б. Очерки внутреннего рынка России первой: половины

XVIII в. М., 1958, с. 105, 146, 200, 300.

²⁵⁸ Гряз нов А. Ф. Указ. соч., с. 12, 25. ¹

Гребенщиков, горнопромышленники Демидовы, Баташевы, Твердышев, Губин и др.⁴⁹⁰

Во второй половине XVIII в. появляется новый тип предпринимателя: скупщик, приобретающий промышленные заведения у владельцев, вынужденных по тем или иным причинам продавать их. Наиболее крупным из них был С. Яковлев. Он происходил из осташковских крестьян, пришел в Москву «с полтиной в кармане», занимался мелочной торговлей, откупами, нажил миллионное состояние. В 1762 г. С. Яковлев получил потомственное дворянство. Первым предприятием, купленным

С. Яковлевым в 1764 г., была Большая Ярославская парусно-полотняная мануфактура И. Затрапезнова. Затем он приобрел несколько заводов у П. А. Демидова, гр. Воронцова, Ягужинского. В течение 22 лет Яковлев купил 16 заводов, построил только 9 ⁴⁹¹. К этому типу предпринимателей можно отнести также М. Губина и Баташевых.

Возможность приобретения промышленных предприятий была показателем наличия у некоторых представителей торгово-промышленного капитала значительных денежных средств⁴⁹². Но подобные случаи были все же редкими и встречались практически только в металлургии.

Промышленники XVIII в. в основной своей массе принадлежали к купеческому сословию, как единичные случаи были выходцами из среды посадских людей, кустарей, крестьян. Дворянское предпринимательство, несмотря на некоторое развитие, главным образом в металлургии, не сыграло существенной роли в развитии и расширении промышленного капитала. В металлургии оно оказалбсь частным эпизодом, не имевшим продолжения ⁴⁹³. В текстильной промышленности, как уже отмечалось, число дворян среди предпринимателей было невелико, главным образом в суконной промышленности.

Процесс складывания социального типа капиталиста-промышлен-ника в XVIII в. еще только начинался и был далек от своего завершения. Предприниматели не являлись носителями новой, отличной от феодальной идеологии. При решении некоторых важных для самих промышленников вопросов они выступали с крепостнических позиций. Характерно, что указ 1736 г., окончательно закрепостивший рабочих мануфактур, был издан по инициативе текстильных фабрикантов И. Затра-иезнова, В. Щеголина, Ф. Подсевальщикова, И. П. Тамеса ⁴⁹⁴.

Стремление промышленника XVIII в. к самоутверждению себя как личности в рамках феодального общества видно в таком, казалось бы, незначительном эпизоде. Р. Глинков, владелец полотняной мануфактуры, в качестве депутата от г. Серпейска принимал участие в работе Комиссии по составлению нового Уложения. В своем «мнении» он отстаивал преимущественные права купечества на ведение торговли, устройство фабрик и заводов. Интересно его понимание «чести», уважения человека в обществе, особенно в среде крупного купечества. «Не соблаго-волено ли будет фабрикантам и купечеству первой гильдии пожаловать шпаги и преимущественно против прочих купцов... Немцы, видя русского купца без шпаги, оказывают ему пренебрежение, а особливо на бирже... знатные иностранные купцы... считают как бы унизительным говорить с русским купцом только потому, что он без шпаги и, следовательно, не имеет чести. Пожалование русскому купечеству чести будет иметь последствием прославление государства» ⁴⁹⁵. Понимание «чести» купцом-промышленником не выходит в данном случае из норм феодальной морали.

Чувство достоинства, известное передовой части купцов в последующий период (Н. Полевой, Т. Прохоров, В. Боткин и др.), отсутствует в сознании купечества этого времени. Для крупных промышленников XVIII в. характерно стремление к получению дворянства, и многие из них пополнили ряды дворянского сословия ⁴⁹⁶. Становясь дворянами, предприниматели, вчерашние купцы, начинали лихорадочно обзаводиться «крещеной собственностью» ⁴⁹⁷.

Культурный облик промышленника XVIII в. из-за отсутствия обобщенных материалов представить трудно. Можно предполагать, что грамотность не была исключением в среде промышленников, особенно владельцев крупных предприятий, которые, как правило, принадлежали купечеству первых двух гильдий. В числе молодых людей, отправленных Петром I для обучения за границу, был М. Затрапезнов, который в Голландии изучал «холщевое дело» ⁴⁹⁸.

Уже упоминалось о записке по поводу указа 1736 г., составленной текстильными фабрикантами. Известно, что грамотными были И. За-трапезнов, И. Докучаев и А. Бабушкин, владельцы суконной и шелковой мануфактур в Москве ⁴⁹⁹. И. Твердышев был автором «Изъяснения» о состоянии и нуждах металлургической промышленности в России ⁵⁰⁰.

Обычно за Н. Демидова подписывался его приказчик или сын Акинфий, который получил образование в тульской школе, умел читать и писать. С целью «обозрения горнозаводских промыслов» А. Н. Демидов ездил за границу, был во Фрайбурге, Саксонии, где приобрел минералогический кабинет, подаренный впоследствии Московскому университету⁵⁰¹. Сын Акинфия Никита Акинфиевич Демидов, унаследовавший от отца хозяйственную инициативу, тоже бывал за границей — в Германии, Голландии, Франции, Италии, Англии. Он не только посещал в этих странах музеи, выставки, приобретал произведения искусства, но интересовался постановкой горного дела и металлургии, бывал на заводах в Голландии и Англии, серебряных рудниках Саксонии⁵⁰². В быту Н. А. Демидов был настоящим барином. Он жил в Моек-ве или подмосковных имениях, окруженный роскошью, не был чужд просвещения, переписывался с Вольтером. Из Петербурга ему присылали все книжные новинки, сатирические журналы «Живописец», «Всякая всячина». Старший из сыновей Акинфия, Прокофий Демидов, был известен в Москве своим богатством, чудачеством и благотворительностью. Он пожертвовал деньги на строительство Воспитательного дома, здания Московского университета, на нужды малых и главных народных училищ, основанных в 80-х гг.²⁷²

Некоторые фабриканты занимались улучшением технологии собственного производства. И. А. Гребенщиков, владелец «ценинной и табачных трубок фабрики», в Москве усовершенствовал майоликовое производство и проводил успешные опыты по изготовлению отечественного фарфора ²⁷³.

Однако образованность была характерна для незначительной части фабрикантов, а их просвещенность вполне мирилась с жестокостью и чрезмерной эксплуатацией рабочих. Рабочий день не регламентировался и доходил до 13—14 часов. Работа на металлургических мануфактурах была изнурительно тяжелой. «На большем числе текстильных фабрик... бывало, что ткачи насилу и столько денного света имели, дабы тканье свое точно высмотреть... у некоторых фабрикантов строение в таком плохом почине содержится, что теча от снега и дождя сквозь щели неплотных потолков людям работу в руках марает; полы иные ни досками, ни кирпичом не выстланы, а которые выстланы, те гнилы и в досках множество скважин» ²⁷⁴. Это усугублялось абсолютно бесправным положением рабочих, которые были прикреплены к мануфактуре, не могли по собственному желанию уйти от предпринимателя, т. е. были крепостными людьми. Бесчеловечное обращение фабрикантов с рабочими было причиной неоднократных волнений мастеровых и. приписных крестьян. Известно широкое участие уральских работных людей в Крестьянской войне под руководством Е. Пугачева.

Преобладание вотчинной, посессионной мануфактуры, предприятий с крепостными рабочими было характерно для социальной структуры промышленного производства XVIII в. В течение этого времени крепостной труд господствовал в горнозаводской и обрабатывающей промышленности. В первом случае это преобладание сохранилось вплоть до реформы 1861 г., во втором — наемный труд в конце века состав-лял немногим более 40% ²⁷⁵*

Мануфактура в отличие от ремесла выдвинула новое понимание проблемы обучения рабочих. Ученичество, которое стало «естественным спутником мануфактуры» ²⁷⁶, имело свои особенности, связанные с изменением характера рабочей силы в мануфактуре. В отличие от ремесленника, «функции совокупного рабочего мануфактуры» становились разными «по степени тонкости и трудности», поэтому частичные рабочие нуждались в различной степени образования. Таким образом, мануфактура впервые создавала условия разделения рабочих на «обученных и необученных» ²⁷⁷. Ученичество в мануфактуре имело целью

^±72 Огарков Д. Демидовы, с. 51; Кафенгауз Б. Б. История хозяйства Демидовых в XVIII—XIX вв., с. 26; Шуб и некий С. Н. Русский чудак XVIII в. Исторические очерки и рассказы. Спб., 1905; Летопись Московского университета, с. 32.

²⁷³ Салтыков А. Б. Первый русский керамический завод. М., 1952, с. 21.

²⁷⁴ Регламент суконным и каразейным фабрикам 2 сентября 1741 г. — ПСЗ, т. XI, № 8440; Коган И. Указ. соч., с. 142.

²⁷⁵ Д р о б и ж е в В. 3. и др. Историческая география СССР, с. 234—235.

²⁷⁶ Л е н и н В. И. Полн. собр. соч., т. 3, с. 427.

²⁷⁷ М а р к с К., Э н г е л ь с Ф. Соч., т. 23, с. 362, 379—380.

Создание кадров искусных детальных рабочих, от квалификации которых в конечном итоге зависели и рост и углубление разделения труда. Это обстоятельство имело немаловажное значение для дальнейшего развития промышленности. «Крупная машинная индустрия не могла бы так быстро развиться в пореформенный период, если бы позади нее не стояла продолжительная эпоха подготовки рабочих мануфактурой»⁵⁰³.

Первое время большая роль в обучении русских учеников принадлежала мастерам-иностранцам. Правительство, стремясь решить проблему обучения русских учеников мастерами-иностранцами, занимало в этом вопросе активную позицию. В регламенте Мануфактур-коллегии 1723 г. в специальном пункте «О искусных мастерах и обучении учеников» было записано: «над заводчиками фабрик и мануфактур смотреть накрепко, чтоб каждый при своих фабриках добрых и искусных мастеров имел, у которых бы русские обучались совершенно так, чтоб впредь могли сами за мастеров работать, дабы сделанные вещи российским мануфактурам и фабрикам могли славу принести» ⁵⁰⁴.

Обучение, как правило, было длительным: семь лет учебы и три года работы на мануфактуре в качестве ученика. В «Доношении» 1727 г. в тарифную комиссию, автором которого, вероятно, был И. Затрапез-ников, отмечалось, что «никакой ученик не делает толстых полотен скорее пяти, а иной и в 10 лет не обучится тонкого ткачества» ⁵⁰⁵.

Ученичество было распространенной формой повышения профессионального уровня рабочих в металлургии.

В 30-е гг. Урал становится школой подготовки технически грамотных кадров в металлургической промышленности, особенно в медеплавильном производстве⁵⁰⁶.

Мануфактура впервые создала новую форму обучения — профессиональную школу. Первые две такие школы для детей обедневших дворян и нижних заводских чинов были открыты в 1716 г. по инициативе В. Геннина при Петровском заводе в Олонецком крае. В первой обучали арифметике, геометрии, рисованию, артиллерии, инженерному делу; во второй — готовили мастеров доменного, пушечного, якорного, эфесного дела. К 20-м гг. в школах при Олонецких заводах было около 300 учеников ⁵⁰⁷.

Инициатором развития горнозаводских школ на Урале был В. Н. Татищев. На Урале первая профессиональная школа, так называемая словесная и арифметическая, появилась в 20-е гг. при Екатеринбургском заводе. В ней обучали чтению, письму, арифметике детей работных людей завода ⁵⁰⁸. В 30-е гг. при Каменском, Верх-Исетском, Ук-тусском, Полевском, Алапаевском, Лялинском и Сысертском казенных заводах были открыты латинская и немецкая школы, которые комплектовались из детей привилегированных сословий и готовили административные кадры для завода. Заводские школы на Урале были первыми государственными сословными учебными заведениями. Дети мастеровых и работных людей составляли до 80% всех учащихся, которые после окончания обучения пополняли кадры уральских рабочих⁵⁰⁹. В 1734 г., в первый год приезда В. Н. Татищева на Урал, существовала только одна школа в Екатеринбурге, в которой было 108 учеников, через два года, в 1736 г., действовало уже 14 школ с 744 учащимися ⁵¹⁰. Правда, в последующие годы некоторые школы, вероятно, прекратили* существование. В 1742 г. в ведении Правления уральских заводов находилось 11 школ с 570 учащимися ⁵¹¹. Обучение в школах дополнялось практическими занятиями на заводах. В. Н. Татищев был сторонником сочетания в обучении теории и практики. «Не только присматриваться, — писал он, — но и руками по возможности применяться, ио> искусстве ремесла — в чем оное состоит — внятно уведомиться и рассуждать» ⁵¹².

Неоднозначным было отношение предпринимателей к организации школ на частных заводах. На мануфактурах Твердышева и Мясникова были «учреждены для малолетних училища, где обучают российской грамоте и по успехам их определяются в разные заводские должности»⁵¹³. А вот Акинфий Демидов и Строгановы возражали против введения при заводах школ. А. Демидов писал в одном из своих донесений властям: «обывательских детей от 6 до 12 лет в школах обучать охотников, а в неволю не принуждать, понеже такого возраста многие заводские работы исправляют и при добыче руд железных и медных руд на пожеги и в прочих легких работах и у мастеров в науках бывают» ⁵¹⁴. Этот документ любопытен. Он свидетельствует, зо-первых, о применении детского труда далеко не на легких работах, как писал Демидов, а на очень тяжелых, какой, безусловно, была доставка для обжигания руды, и, во-вторых, для предпринимателей наиболее удобной формой обучения практике заводского дела все же было ученичество. Только в. 1750 г., уже после смерти А. Демидова, была открыта школа при Нижне-Тагильском заводе ⁵¹⁵.

В XVIII в. в России возникло первое высшее учебное заведение в-области горнозаводского дела — в 1773 г. в Петербурге был открыт Гор* ный институт.

В XVIII в. формировались основные принципы строительства и организационно-технической структуры предприятий. В книге В. И. Ген-нина, первом в России описании уральских металлургических заводов* давалась «ситуация оных заводов», и «показание с чертежами как плотины и каждую фабрику с фундамента строить и что к тому надобно», инструкции плотинному, доменному мастеру, специалистам по лужению-жести, плющильному, железорезному делу и т. д.⁵¹⁶.

При наличии уже некоторых экономических связей между районами и предприятиями однотипность структуры заводов, технологии производства и вырабатываемой продукции становилась необходимой предпосылкой развития крупного производства.

Новым явлением в технологии крупного производства было возникновение пробирного дела, т. е. создание единого образца изделий до начала его массового производства. Пробирное дело появилось прежде всего в новых отраслях, возникших в XVIII в.: выплавка меди и серебра, производство цветного стекла и фарфора. «Пробирная изба, при ней весы» обозначена на плане Екатеринбургского завода, «пробо-вальные ученики» были на Полевском медном заводе^2;'². Упоминания о пробирных мастерских и их необходимости встречаются в технических руководствах того времени. Описание пробирной печи, инструментов к ней, процесса получения во время пробы металла из руды есть в книге М. В. Ломоносова ⁵¹⁷. Пробирному делу посвящена специальная глава в книге И. А. Шлаттера: «О пробирных рудных плавках, как их производить должно», в которой автор писал, что «пробная плавка при плавильном заводе состоит в исследовании работ, дабы видеть не возможно ли что к лучшему привести и притом достоверным быть, действительно ли представленное полезно» ⁵¹⁸.

Наряду с описанием технических устройств, технологии производства большое значение для развития и унификации крупного производства имели графические материалы, которые становятся непременной частью технической литературы XVIII в. Рисунки в книге В. Геннина были первыми графическими изображениями заводов, рудников, отдельных цехов.

Во второй половине столетия вместо рисунков появляются технические чертежи ⁵¹⁹. Рисунки и чертежи, усиливая наглядность технических руководств, повышали их практическое значение. Составление планов, чертежей входило в обязанности специалистов. Маркшейдер, например, должен был «подземные штольни, орты, квершлаги, штреки, штребны и шахты снимать на планы и со оных сочинять прорезы»⁵²⁰. Более 30 таблиц и чертежей с подробным описанием их содержит книга И. А. Шлаттера⁵²¹. Они дают представление о процессе добывания руды, различных способах крепления шахт, инструментах рудокопа, различных стадиях подготовки руды к плавке, особенно последних: толчение, промывание и разбирание руды. Рисунки и чертежи наглядно показывают, как выглядят и работают ручной ворот (гепель), конный привод, вододействующая и «огнедействующая» машины, поднимающие руду из шахты, как устроены механизмы «к поправлению воздуха в шахте».

Вода, как известно, являлась наиболее распространенным источником энергии для приведения в действие механизмов мануфактурного производства. Это довольно хорошо понималось и практиками, и авторами технических трудов, и некоторыми учеными. «Вода,— писал Шлат-тер,— есть наилучшая и нужнейшая вещь между всеми прочими силами к приводу в действие машин, и что она великую силу имеет, а о том

никто сомневаться не может...», «узнавание водяной силы и как оную с пользой употреблять» требует знания математики, «размышлений и опытов» ⁵²². В 1788 г. воспитанником Московского университета М. И. Панкевичем была защищена магистерская диссертация «Об особенных гидравлических машинах, которыми помощью действия упругих паров воды и давления атмосферы вода может быть подтянута до чрезвычайной высоты и пр.» ⁵²³ Это была первая в России научная работа о паровых машинах, используемых для подсобных операций.

В мануфактурном производстве использовалось немало механизмов, главным образом для выполнения трудоемких подготовительных операций: перетаскивания тяжестей, вращения механизмов, нагнетания воздуха в домну, поднятия молота, проветривания шахт и т. д. Однако все эти механизмы не затрагивали рабочую машину и поэтому не революционизировали способа производства ⁵²⁴.

Но использование механизмов в производстве было толчком для развития изобретательства, которое становится характерной чертой мануфактуры и получает довольно широкое распространение в XVIII в.⁵²⁵ Русские изобретатели, как правило выходцы из народа, самоучки, поражают современного человека широтой своих научных и общественнокультурных интересов. Так, А. К. Нартов, создатель первого в мире токарно-винторезного станка, уделял много внимания сохранению уникального собрания приборов и художественных произведений петровской эпохи. В 1755 г. он завершил работу над книгой «Театр махинарум, или Ясное зрелище махин», которая была своеобразной энциклопедией по вопросам станкостроения, медальерного и токарного искусства своего времени. Широкий круг интересов отличал И. И. Ползунова, русского теплотехника, создателя первой в России паросиловой установки.

Паровая машина, предназначавшаяся для откачки воды из подземных выработок, впервые появилась в России в 1717—1718 гг.³⁰² Упоминание о «водоливных машинах» на рудниках встречается в работах М. В. Ломоносова и И. А. Шлаттера, изданных в 60-х гг. XVIII в. Шлат-тер дал подробное описание такой машины и чертежи для ее изготовления⁵²⁶. И. И. Ползунов впервые выдвинул идею использовать силу пара в качестве двигателя и «огонь слугою к машинам склонить». В августе 1766 г. на Барнаульском заводе была введена в действие первая в истории паросиловая установка, предназначенная для привода в действие заводских механизмов. Однако судьба этого изобретения Ползунова была трагична. Машина проработала полгода на Барнаульском заводе, была остановлена, а через 14 лет вовсе уничтожена.

Изобретательство было показателем развития производительных сил. Но это был показатель максимальных возможностей культуры мануфактурного производства. В изобретательстве уникальных машин, а

также, что особенно важно, в создании простых и достаточно широко используемых в производстве механизмов (домны, кричные горны, плющильные станы, цилиндрические меха и т. д.) овеществлялась деятельность людей в сфере промышленности, создавая определенный уровень материальной культуры общества.

В условиях разложения феодально-крепостнической системы феодальные производственные отношения уже сдерживали общественный прогресс, а не способствовали его развитию. В этом заключалась одна из серьезных причин печальной судьбы многих технических изобретений второй половины XVIII в.

Мануфактура в XVIII в. создала более высокий уровень культуры промышленного производства по сравнению с ремеслом и промыслами. Регионально-хозяйственная специализация, возникновение новых отраслей, освоение новых технических средств и технологических методов, поиски и начало использования новых природных ресурсов были достигнуты на стадии мануфактуры. Главным критерием, определявшим высокий по сравнению с мелким производством уровень культуры мануфактурной промышленности, является производительность труда.

Для мануфактурного производства характерен рост производительности труда на протяжении всего рассматриваемого времени. В металлургии в первой .половине XVIII в. уральские домны имели самую высокую в России производительность — 100—130 пудов в сутки ⁵²⁷. В конце 60-х гг. суточная производительность домны на крупнейших уральских заводах — Кыштымском, Нижне-Тагильском, Невьянском — составляла 400—700 пудов. Резко повысилась производительность домны — до 900 пудов в сутки — в результате введения поршневых мехов, в конце века. В целом по России производительность домны с 1740 по

1770 г. увеличилась на 15—20% ⁵²⁸.

В XVIII в. на мануфактурах выросла производительность труда в кричном производстве. На Урале мастер с подмастерьем за день вырабатывал крицу железа весом 10—12 пудов. На тульских заводах в предшествующем столетии за сутки вырабатывалось не более 6 пудов железа⁵²⁹. Производительность крестьянских горнов не превышала.

4 пудов ⁵³⁰. Увеличение объема выпускаемой продукции на мануфактурах достигалось также благодаря улучшению технологии производства ⁵³¹.

В силу этих причин мануфактура в металлургии наиболее быстро вытеснила крестьянские домницы и ручные горны в производстве полосного железа. Уже в 60-е гг. XVIII в. основная масса чугуна и железа производилась на вододействующих доменных и молотовых заводах. К концу века кустарная выработка железа встречалась редко в. глухих отдаленных местах, мало связанных с рынком, куда заводская продукция не доходила.

В текстильном производстве мануфактура также способствовала повышению производительности труда. Например, самопрялка, появившаяся на полотняных мануфактурах в середине XVIII в., увеличивала производительность труда по сравнению с ручным веретеном на 15% ⁵³².

Текстильная мануфактура в целом несомненно повышала производительность труда. Но уже в XVIII в. этот уровень был различным в мануфактурах с вольнонаемным и крепостным трудом ^3!0.

Главным потребителем продукции металлургической мануфактуры (орудия, оружие, военные припасы, якоря, кровельное и полосное железо, проволока, «штыковая» медь) практически на протяжении всего XVIII в. были казна и внешний рынок. В середине века Россия занимала первенствующее положение в мировом производстве чугуна и железа и превратилась в одного из ведущих экспортеров железа в европейские страны. В конце XVIII в. спрос на русское железо на внешнем рынке был наивысшим, затем он стал сокращаться⁵³³.

Мануфактурная металлообработка в XVIII в. была развита незначительно, и потребности внутреннего рынка в различных изделиях хозяйственного и бытового назначения практически полностью удовлетворялись мелкими товаропроизводителями. Однако во второй половине XVIII в. мануфактура начала постепенно расширять ассортимент железных и медных изделий, предназначенных для вольной продажи. К потребителям внутреннего рынка приспособили производство на своих заводах крупнейшие предприниматели второй половины XVIII в. Баташевы. В 1763 г. они получили право продавать котлы, топоры, молоты и другие орудия труда «во всех российских городах, где похо-тят»⁵³⁴. Основанный в 1784 г. Снаведовский завод с самого начала занимался изготовлением различной чугунной посуды⁵³⁵. Но вместе с этим военные заказы продолжали сохранять исключительно важное значение для роста капиталов этих . промышленников⁵³⁶. Различные орудия труда крестьянина и ремесленника, посуду изготовляли уральские заводы (дверные крюки, колесная клепань, кузнечные наковальни, лопаты, пилы, сковороды, осветительные приборы, коробки для сахара, чая, чайники и проч.) ⁵³⁷.

Во второй половине XVIII в. в небольших размерах осуществлялась торговля фарфором. В Петербурге в казенной лавке Гостиного двора продавались изделия императорского фарфорового завода; был в продаже фарфор мануфактуры Гарднера. В основном в XVIII в. при незначительное! торговле фарфором продавался главным образом иностранный фарфор — английский, саксонский, французский ³¹ Редкостью в домашнем обиходе была стеклянная посуда. В «мнении одного из депутатов Уложенной комиссии отмечалось, что «делаемая па заводах посуда и бутылки не только в знатных, но и средних домах почти не употребляются, а по большей части они идут на кабаки»⁵³⁸.

В текстильной промышленности мануфактура во всех отраслях р а с ш и р и л а а с с о р т и м е н т в ы раб а т ы в а е м ы х т к а н е i i^{3 u}. И a 11 р о т я ж е и и и всего XVIII в. казна сохраняла свое значение как основной потребитель изделий крупной полотняной и суконной промышленности. Шелковые мануфактуры, связанные с внутренним рынком, обслуживали главным образом привилегированные слои населения. Только к концу века продукция мануфактур, прежде всего полотняной, стала проникать в более широкую среду городского покупателя. Здесь стали вырабатывать пестряди и затрапезы, дешевые сорта носильных тканей⁵³⁹.

Ткани мануфактурной выработки даже в конце века практически не проникали в деревню; крестьяне продолжали использовать для одежды материалы крестьянского производства: холст, сермяжное сукно, холщевую, реже бумажную набойку. Помимо традиций немаловажную роль в этом играла высокая цена мануфактурных тканей. К тому же пошив одежды для населения и обмундирования по заказам военного ведомства осуществлялся портными-ремесленниками.

Таким образом, в системе товарно-денежных отношений второй половины XVIII в. мануфактура занимала определенное место, но она не могла еще успешно конкурировать с мелкими товаропроизводителями в изготовлении продукции массового спроса. Однако связь с внутренним рынком, вполне определившаяся во второй половине XVIII в., свидетельствовала об органичности мануфактуры как элемента системы новых социально-экономических отношений, которые формируются в это время как капиталистический уклад. Период оформления новых социально-экономических отношений как капиталистического уклада являлся временем, когда можно говорить о мануфактурном периоде в промышленности России, так как именно органичность мануфактуры в системе экономики наряду с количественным фактором определяла устойчивость мануфактурного производства как стадии промышленного развития.

Мануфактура была важным элементом культурно-экономической жизни общества, сыграла известную роль в процессе городообразова-ния ⁵⁴⁰, способствовала складыванию экономического единства, являвшегося определяющим признаком формирования нации. Но феодальные производственные отношения в условиях разложения феодально-крепостнической системы, начавшегося во второй половине столетия, тормозили дальнейший общественно-экономический прогресс. Новые процессы в мануфактуре, применявшей вольнонаемный и крепостной труд, наметились уже в конце XVIII в. Более высокая производительность труда капиталистической мануфактуры в конечном счете определила ее жизнеспособность и устойчивость в социально-экономической жизни России и переход на стадию фабричной индустрии.

Торговля

Н. В. Козлова, В. Р. Тарловская

В торговле России XVIII в. продолжали развиваться тенденции, " наметившиеся в прошлом столетии ⁵⁴¹. Дальнейшее укрепление всероссийских рыночных связей привело к изменениям не только в характере торговых связей, ассортименте товаров, но и в самом торговом деле, облике купца XVIII в. Последние факторы особенно важны для историко-культурного изучения торговли в рассматриваемый период.

По определению К. Маркса, «XVIII век был веком торговли»⁵⁴². Пристальное внимание к торговле было характерно для экономической теории и политики европейских государств. «Коммерция жилою есть государственной», торговля — «душа общества» — подобные высказывания звучали во многих проектах русских финансистов XVIII в.⁵⁴³ Понятие «коммерция» толковалось очень широко: в него включались и собственно торговля, внешняя и внутренняя, и промышленность, транспорт, денежное обращение, кредит. Такой повышенный интерес к во-лросам, связанным с торговлей, являлся характерной чертой XVIII столетия и был вызван ростом значения торговли в жизни общества.

В XVIII в., как и ранее, центральным звеном в развитии торговых связей были города. С углублением общественного разделения труда эта роль городов усиливалась. Однако для отдельных городов эта общая закономерность проявлялась по-разному. На протяжении XVIII в. одни крупные в прошлом торговые центры теряли свое значение, другие — возвышались, третьи — возникали заново. Менялись и их функциональное назначение в целом и соотношение между отдельными видами их торговли. Причин тому было много: приобретение выхода к морям и присоединение новых территорий, изменение направлений старых торговых путей и возникновение новых, развитие ремесла, мелкотоварного производства и мануфактурной промышленности, углубление процесса общественного разделения труда и специализации производства.

Крупнейшим торговым городом России по-прежнему оставалась Москва. Уже в первой четверти XVIII в. в Москву направлялись товары не только из центральных уездов, но и из отдаленных районов Севера, Урала, Сибири, что являлось важным показателем укрепления межобластных связей и развития всероссийского рынка.

Предоставляя широкий ассортимент товаров как отечественного, так и заграничного производства, Москва притягивала к себе покупателей и торговцев из самых различных районов страны, разных классов н сословий. Ассортимент московских товаров, рассчитанных на распродажу на внутреннем рынке, отличался однообразием подбора независимо от конечного места его назначения. Предназначенные для розничной распродажи в городах на ярмарках и крупных селах, эти партии товаров различались главным образом по качеству и ценам, в зависимости от того, какому потребителю они предназначались: жителям крупных городов, небольшого городка или села, покупателям из. дворянской, купеческой или крестьянской среды. В каждой партии обычно были: материи, готовая одежда и головные уборы, обувь и кожевенный товар, галантерея, металлические изделия, посуда, часто книги, бумага и писчебумажные принадлежности, москательные товары, колониальные и бакалейные товары, а также нередко рыба и икра. Такого рода сборные партии товаров везли из Москвы главным образом иногородние купцы. Оптовая же торговля московскими товарами, как на внешнем, так и на внутреннем рынке находилась в руках московских купцов и промышленников ⁵⁴⁴.

Особое место в развитии городской, как, впрочем, и всей внутренней и внешней, торговли занял Петербург. Уже в первые десятилетия своего существования он оказывал большое влияние на направление и объем торговли как ближних, так и отдаленных городов. К концу-первой четверти XVIII в. в сфере его торгового влияния оказались многие города Западного района страны, Северо-Запада и даже Центра (Смоленск, Новгород, Бежецк, Торжок, Старица, Вышний Волочек,. Ржев, Ярославль, Ростов, Углич, Рыбинск, Тверь и другие) ⁵⁴⁵.

Роль Петербурга в развитии внутреннего рынка России на протяжении XVIII в. определялась преимущественно поглощением им значительной части товарной продукции страны. Превращение Петербурга в столичный город, перевод туда старых и создание новых органов центрального управления, переселение тысяч ремесленников и купцов-потребовали организации снабжения возрастающего населения Петербурга всем необходимым. Перед отменой внутренних таможен в 1753 г. подвозимые к Петербургу товары составляли четвертую часть цены всех товаров, реализуемых на внутреннем рынке и облагаемых пошлинами (22 млн. руб.) ⁵⁴⁶.

Торговые связи многих городов выходили за рамки местного рынка, а некоторых — и за пределы областных рынков. Уже в первой половине XVIII в. выделяются города, в которых постоянно велась оптовая и розничная торговля. Как правило, она сочеталась с периодическими торгами в базарные и ярмарочные дни, но в некоторых городах лавки открывались только во время базаров⁵⁴⁷. Во второй половине

XVIII в. обороты городов Центрального района (Ярославль, Кострома, Тверь — на Волге, Тула, Калуга, Орел — на Оке и многие другие) достигали значительной для того времени суммы в 1 млн. руб. в год⁵⁴⁸. Выросла торговля и мелких городов. Их участие в формировании внутреннего рынка, как правило, ограничивалось первым низшим звеном непосредственных связей с сельскохозяйственной округой. Зачастую единственной формой торговли таких городов была розничная продажа в городе периодически (в базарные дни) привозимых крестьянами и жителями близлежащих городов товаров «своего произрастания» и рукоделия. Такой характер, например, имела торговля большинства городов Подмосковья. Зафиксирована также небольшая группа городов (16% в 1750-е гг.), в которых не было ни постоянной, ни ярмарочной или базарной торговли, но их число в XVIII в. быстро падает⁵⁴⁹.

Наиболее распространенной формой постоянной городской торговли в рассматриваемое время являлась розничная продажа привозимых и производимых в городе товаров. Розничная торговля, существовавшая в любом городе, отражала степень развитости торговли этого города, определяла облик его торговой жизни. В начале XVIII в. крупные торговые города имели развитую сеть торговых помещений, сложившуюся еще в предшествующее столетие. В только что основанных городах одними из первых возводились торговые помещения. В Петербурге, например, уже в 1703 г. наряду с портом были сооружены биржа и гостиный двор. Петербургская биржа старше некоторых иностранных, в том числе парижской, венской и берлинской, открытых в 1724, 1771 и 1805 гг.⁵⁵⁰ Она оставалась единственной в стране, вплоть до открытия в 1796 г. биржи в Одессе.

Первый гостиный двор Петербурга состоял из множества деревянных лавок. Развитие торговли, постоянный приток товаров и купцов требовали расширения торговых помещений, поэтому гостиный двор неоднократно перестраивался. В 1705 г. началась постройка новых торговых рядов и особого биржевого здания. Спустя 8 лет рядом с первым Петербургским портом началось строительство двухэтажного крытого черепицей гостиного двора. На первом этаже размещались торговые лавки, а наверху — кладовые. Гостиный двор разделялся каналом для прохода судов. В 1719 г. строится каменный гостиный двор на Адмиралтейской стороне, в 1721 г.— на Васильевском острове. Появляются новые таможни, порт (на Адмиралтейской стороне), здания биржи. В различных частях Петербурга (Выборгской, Литейной, Адмиралтейской, Василеостровской) возникают деревянные, легко переносимые на новое место, торговые ряды. Они располагались на берегах Невы или каналов, по которым было удобно подвозить и товары и покупателей ^и.

В XVII—XVIII вв. торговля в городах разрешалась только в гостиных дворах и торговых рядах. На гостиных дворах должны были торговать и иностранцы, продавая товар оптом российским купцам. Однако, согласно хозяйственным анкетам 50—60-х гг. XVIII в., гостиные дворы и торговые ряды со специализированной продажей товаров имели лишь 6% городов. Это были наиболее крупные города —

Вид биржи и гостиного двора на малой Невке В Петербурге

Москва, Петербург, Нижний Новгород; Казань, Ярославль, Калуга, Бахмут, Симбирск, Енисейск, Оренбург, Тобольск, Иркутск, Уфа, Киев, Астрахань, Архангельск, Рига, Ревель, Харьков. К концу столетия в эту группу вошло большинство , губернских городов ⁵⁵¹. Обветшавшие старые гостиные дворы перестраивались и расширялись. Так, с 1755 по 1785 г. в Петербурге на Невском проспекте был выстроен каменный двухэтажный гостиный двор. В каждом его ярусе имелось по 170 лавок, соединенных аркадой. Товары одного рода продавались в одном месте. Во дворе размещались также лавки и купеческие кладовые. Яркую картину представлял охотный, или птичий, ряд, расположенный в переулке от Большой Садовой улицы к Фонтанке. В нем продавались дикие и певчие птицы, собаки, кошки, обезьяны, лисицы и другие звери. По соседству с ним крестьяне предлагали покупателям множество ягод и других лесных плодов, а осенью — грибы. Съестными припасами торговали также на рынке, для которого в 1740 г. купцами было выстроено двухэтажное каменное здание с железной кровлей ⁵⁵².

Обилием торговых помещений отличалась Москва. В 80-х гг. XVIII в., по данным М. Чулкова, в Москве имелось почти 5 тыс. лавок, а всех торговых строений (лавок, палаток, погребов, подклетов, полу-лавок, шалашей и прочих) насчитывалось более 8,5 тыс.⁵⁵³ Ничего* подобного не знал ни один российский город. В конце XVIII в. розничная торговля в Москве осуществлялась в многочисленных торговых рядах, размещавшихся в Китай-городе, оптовая торговля сосредоточилась в четырех гостиных дворах. Три из них располагались в

Китай-городе, соляной и рыбный двор — в Белом городе. Торговля как в гостиных дворах, так и в рядах производилась ежедневно, кроме воскресных, праздничных и торжественных дней. Указом 1782 г. определялось право «иметь по домам лавки и в них торговать», а в указе 1797 г. предписывалось: «Отныне нигде вновь гостиных дворов не строить, и чтоб лавки, нужные для торгов, были в домах» ^!5. Эти меры повлияли на внешний облик многих городов. В 1786 г., например, в Петербурге на месте деревянных торговых лавок, расположенных рядом с гостиным двором на Невском проспекте, была выстроена связь каменных домов в два яруса. На первом этаже размещались купеческие лавки, а на верхнем — жилье ⁵⁵⁴.

В связи с тем что торговать стали и за пределами торговых рядов .и лавок, возникла необходимость информировать публику о товарах, которые можно было приобрести в частных домах. Начиная с 80-х гг. XVIII в. на страницах «Московских ведомостей» в разделе «Разные известия» появляются всевозможные объявления о продаже тех или иных товаров с указанием адреса продавца и иногда цены. Ориентируясь на покупателей из дворянской и купеческой среды, перечень товаров соответствовал их запросам и вкусам. Через газету, например, можно было узнать о продаже имений и московских частных домов, мебели и биллиардов, хрустальной «новомодной» посуды и других предметов быта, карет, конского убора, лошадей, музыкальных инструментов («английские фортопианы с флейтами и органами», скрипки и пр.), «искуснейших мастеров живописи» картин, «разных для употребления дам товаров», накладок и париков, а также гастрономических деликатесов (шоколад, разных сортов рыба, варенье и пр.) и даже состава от клопов и мышей и средства для «выведения всяких пятен из платья».

Одновременно шла и торговля «живым товаром». Крестьяне продавались вместе с деревнями, семьями и в одиночку продавались дворовые люди. Так, между сообщением о продаже мыла и табака можно было встретить объявление, что продается «хороший повар», обучавшийся «в лучших в Москве домах», с сыном и женой, которая «отменно моет и гладит», либо девушка, «которая белье шить и филе везать умеет» ⁵⁵⁵.

В «Санкт-Петербургских ведомостях» также печатались сначала казенные, а затем и частные объявления о выходе новых книг, продаже мебели, часов, зеркал, картин, домов, лошадей и других товаров. К 60-м гг. эти объявления помещали не только в газете, но и в виде особых прибавлений под заглавием «Известия», «Для известия». С сентября 1782 г. часть объявлений печаталась по определенной форме под заглавиями «Объявления», «Объявления о купчих» и рассылалась вместе с «Ведомостями». В Петербурге, Москве и других городах была распространена «продажа с публичного торга». Так, с аукциона распродавалось имущество имений и частных домов, включая предметы быта и одежду, двор «ее императорского величества»^- продавал разных пород жеребцов. Спецификой Петербурга являлась продажа с публичных торгов попорченных товаров с разбитых судов.

В 50—60-е гг. XVIII в. в Москве и Петербурге появляются первые магазины, устроенные на европейский манер. Они специализировались

на продаже определенных видов товаров. Как и в первых магазинах на: Западе, покупателями в них была богатая публика, приобретавшая предметы роскоши ⁵⁵⁶. Их владельцами нередко являлись иностранные купцы, которые, по словам И. Г. Георги, «завели... во множестве английские и французские, немецкие и голландские магазины, сверх того, магазины для женских уборов, модные, мебельные и прочие»⁵⁵⁷. Эти магазины, вероятно, были изящно обставлены и имели витрины и выставки, сделанные в окнах, или в виде особых стеклянных шкафчиков, прикрепленных к стене. Подобная реклама в это время только появлялась даже в таких городах, как Париж и Лондон⁵⁵⁸.

В целом в середине XVIII в. постоянная торговля существовала в 70% городских поселений. Однако развита она была лишь в наиболее крупных городских центрах. В стороне же от них на сотни верст постоянная торговля находилась в жалком состоянии. Так, даже в середине XIX в. в некоторых уездных городах не в базарный день трудно было купить продукты первой необходимости (сахар, белый хлеб, табак). К тому же, если учесть, что в 1750-е гг. в городах проживало* всего 4% податного населения, а в сельской местности ежедневная торговля была развита слабо, то следует признать, что только малая часть всех жителей Российской империи имела ежедневную возможность покупать товары. В результате потребности населения в них удовлетворялись в основном на ярмарках, базарах или в результате покупок у странствующих торговцев⁵⁵⁹.

Даже в городах с развитой постоянной торговлей, как, например, Москва и Петербург, периодический торг имел большое значение в снабжении жителей продуктами пиггания и предметами первой необходимости. Так, в воскресенье, среду и пятницу в Москву приезжали крестьяне разных городов, уездов и подмосковных деревень. Останавливаясь в «пристойных местах» и по перекресткам, они торговали хлебом и другими съестными припасами, лесом, тесом, дровами, сеном и прочим⁵⁶⁰. Во второй половине XVIII в. в 69% городских поселений, а к началу XIX в.— в 79% большинство лавок открывалось лишь в торговые или базарные дни, которые устанавливались в количестве 1— 2 для уездных и заштатных городов и 2—3 для губернских городов ⁵⁶¹.

Большую роль в обеспечении людей необходимыми товарами играли сельские торги. В XVIII в. происходит дальнейшее их развитие. Особо выделяются торгово-промысловые села, в которых не только устраивались базары, но существовали и постоянно функционировавшие торговые ряды. Целая группа таких сел располагалась в междуречье Оки и Волги, в Московской, Владимирской, Костромской, Тверской,, Ярославской и Нижегородской губерниях — районах с давними традициями в неземледельческих крестьянских промыслах. Эти села были значительными торговыми центрами, куда приезжали не только крестьяне, но и купцы из многих городов. На торгах крупных сел обращались самые разнообразные товары.

Сельские торги обеспечивали и транзитную торговлю. Крупные купцы не обходили стороной рынки торговых сел, приезжали сюда и иностранные торговые люди. Значение торговых сел заключалось и а том, что они привлекали крестьян, которые либо совсем не ездили в города, либо бывали там крайне редко. Это могли быть и пашенные крестьяне, сбывавшие продукты своего хозяйства и покупавшие «городские» товары, и сельские ремесленники, и мелкие скупщики. Свое значение торговых центров такие села сохраняют на протяжении всего века, в конце которого наблюдается усиление торгово-промысловых поселений на базе роста мелкотоварного производства н транзитной торговли⁵⁶². Но таких крупных торгово-промысловых сел в XVIII в. было относительно немного. Гораздо большее значение в жизни крестьян имели сельские торжки, которые устраивались во всех уездах и волостях. Например, в начале XVIII в. в одном только Балахнинском уезде их насчитывалось 20, где торговали преимущественно «маломочные жители, которые продают разные мелочные товары в лавках и съестные харчи, и из изб, и из окошек хлеба и калачи»⁵⁶³. Приезжали сюда купцы и мещане из близлежащих городов. Во владении Шереметевых с. Поим Пензенской губ. во второй половине XVIII в. было

10 торговых лавок, по субботам происходил торг, на который из соседних селений приезжали жители с хлебом и деревенскими продуктами, а в десятую пятницу после пасхи бывала ярмарка, куда съезжались купцы и мещане с тканями, щепетильным товаром, уездные жители — с хлебом и другими продуктами, скотом, лошадьми.

В конце XVIII в. сеть сельских торжков покрывает почти всю территорию России. Множество их было в Прибалтике, на Украине, возникают они и в Новороссийской губернии. Приурочивались такие базары обычно к праздникам. Интересно, что наблюдается связь между функционированием ярмарок и торжков, последние оживали в месяцы, когда затихала ярмарочная жизнь²⁵.

В XVIII в. наивысшего расцвета достигает ярмарка как особая форма торговли. Показателен быстрый рост числа ярмарок. Так, если в 1750-е гг. в России насчитывалось 627 ярмарок (244 городские и 383 сельские) , то в 1790-е гг. число их возросло почти в 6,5 раза и достигло 4044 (большинство из них существовало в сельской местности — 3180 ярмарок) ⁵⁶⁴. Развитие ярмарок как временной формы торговли объяснялось, с одной стороны, особенностью феодального строя жизни с его хозяйственной замкнутостью и недостаточностью денежного обращения, а с другой стороны — географическим фактором: огромной территорией страны при слабом развитии, путей сообщения и низкой плотности населения⁵⁶⁵. Посредством ярмарок преодолевались в известной мере сословные ограничения торговли. Этим, в частности, объясняется столь быстрый рост их числа во второй половине XVIII в., когда развитие товарно-денежных отношений проходило в условиях укрепления сословного строя.

Размеры и значение ярмарок были различны. Городские ярмарки подразделялись на местные, межгородские районные и областные. Но все вместе они связывали внутренний рынок страны в единое целое. К числу крупнейших ярмарок России XVIII в. относились Ма-карьевская, Ирбицкая, Троицкая (Оренбург), Рождественская (Курск), Свинская (Брянск), Севская, Нежинская, Сумская и другие (всего около 25). Однако даже среди них своим размахом выделялась Ма-карьевская ярмарка, имевшая всероссийский характер. В качестве пунктов отправления товаров или пунктов назначения проданных на ярмарке товаров фигурировали как крупнейшие города, так и мелкие поселения от Енисейска и Тобольска до Смоленска, Риги и Петербурга, от Архангельска до пограничных с Украиной районов и Астрахани. Макарьевская ярмарка являлась важнейшим звеном в системе русских ярмарок. На нее приезжали с Архангельской ярмарки, Ирбит-ской и Раненбургской. После Макарьевской ярмарки купцы везли товары на Свинскую ярмарку⁵⁶⁶. Таким образом, стягивая купцов и товары с разных концов страны, Макарьевская ярмарка наряду с Москвой играла роль центра складывавшегося всероссийского рынка.

По свидетельству директора ярмарочной конторы А. Зубова, во второй половине XVIII в. Макарьевская ярмарка превратилась в главнейшее торжище России и сделалась мерилом ее внутренней торговли. В начале XIX в. товары, привозимые на Макарьевскую ярмарку, оценивались в 70—100 млн. рублей⁵⁶⁷. Макарьевская ярмарка поражала не только россиян, но и иностранцев. Так, лейб-медик Г. Реман, побывавший на ней в 1805 г., писал: «Ярмонки Франкфуртская и Лейпцигская едва заслуживают названия ничего незначущих сборищ в сравнении с тою, которая бывает в сем скудном местечке»⁵⁶⁸.

Значительна была сеть областных ярмарок, которые связывали местные рынки со всероссийским. К их числу относились Важская Благовещенская ярмарка, связывавшая русский Север с Петербургом,, центром страны и Поволжьем. Курская- Коренная ярмарка способствовала включению Украины в общероссийскую торговлю. Ирбитская ярмарка являлась центром торговли Европейской России с Сибирью, и т. д.

Наиболее многочисленную группу составляли городские ярмарки местного значения. Они имелись в большинстве городов с лавочным и базарным торгом. Однако характерно, что в крупных городских центрах с развитым постоянным торгом ярмарок или не было вовсе,, или значение их было невелико. Это свидетельствует о том, что не* смотря на рост числа ярмарок происходило постепенное сужение сферы их действия в городах. О том же говорит и факт почти полного исчезновения к началу XIX в. городов, где производилась лишь ярмарочная торговля (в середине XVIII в. в России насчитывалось 43 таких города) ⁵⁶⁹.

Большую роль играли ярмарки в национальных районах. На Левобережной Украине, например, наиболее крупные ярмарки устраивались в Нежине, Ромнах, Киеве, Кролевце, Стародубе, Чернигове, Пол-таве, Переяславле, где обращались табак, хлеб, продукты животноводства, водка, иностранные товары. В середине XVIII в. на Украине, за исключением территории слободских полков, даже по неполным данным действовало 93 ярмарки⁵⁷⁰.

На Правобережной Украине в последней четверти века большую роль в развитии торговли также стали играть не только города, но ме-стечки, торгово-промысловые села. «Малороссийская сельская ярмарка стоит на месте целую педелю или две, а иногда и больше, и возобновляется в одном и том же пункте до 6 раз в год, переходя в промежуточное время в другие места, так что ярмарки образуют тысячи маленьких ярмарочных округов... И сельские, и городские ярмарки на Украине носят характер подвижного ходячего рынка, вращающегося целый год по своему округу»,— писал И. А. Аксаков⁵⁷¹.

На территории Эстляндии, Лифляндии и Курляндии устраивалось большое число городских и сельских ярмарок. Причем наблюдается их специализация на продаже определенного вида товаров. Целая система ярмарок сложилась в XVIII в. в Сибири.

Сроки крупнейших ярмарок были увязаны между собой с тем„ чтобы купцы по окончании одной могли поспеть на другую ярмарку. Так, Макарьевская ярмарка открывалась 29 июня (после 1736 г.— 20 июня), Севская в Орловской губернии — 1 августа, Украинская Кролевецкая — 15 сентября (с 1749 г.— 15 октября)⁵⁷². Непременной принадлежностью любой ярмарки были торговые ряды и лавки, а также другие помещения — амбары, шалаши, харчевые избы и прочее. Вот, что писал о Макарьевской ярмарке Г. Реман: «Только в продолжении ярмонки место сие (Макарьев.— авт.) теряет свой скучный и однообразный вид, потому что тогда строится здесь со свойственною русским скоростию множество лавок и домиков из досок, некоторые из них имеют даже правильный фасад; они составляют прямые улицы, где видишь гостиницы, ресторации, кофейные дома, театр, залы для тан-цов: все сии здания расписаны и украшены со вкусом. Но все сии строения, воздвинутые как бы очарованием в несколько дней, снова исчезают в начале августа. Тогда, за исключением домов обывательских, ничего более не увидишь, кроме большого базара»⁵⁷³.

Большая часть лавок на ярмарках сосредоточивалась в гостиных дворах, размеры которых зависели от величины торгового оборота ярмарки. Так, в середине XVIII в. в гостином дворе Важской Благовещенской ярмарки имелось 133 лавки и 46 амбаров. В 60-х гг. XVIII столетия на Курской Коренной ярмарке насчитывалось 332 деревянные лавки, а в каменном гостином дворе, строительство которого велось с 1793 по 1812 г., было 466 лавочных номеров. В 1705 г. на Ирбитской ярмарке существовало не менее 62 лавок, на гостином дворе ярмарки в 1730-х гг. имелось 149 лавок, а в 1770 г.— более 200⁵⁷⁴.

В 1809 г, было завершено строительство гостиного двора Макарьев* ской ярмарки. Он состоял из 32 отдельных по большей части деревянных корпусов, вмещавших до 1400 лавок. Кроме того, ежегодно к открытию ярмарки возводилось 1800 балаганов. В связи с пожаром 1816 г., полностью уничтожившим гостиный двор со всеми временными балаганами, ярмарка из Макарьева была переведена в Нижний Новгород, где был построен каменный гостиный двор и располагалось .2530 лавок³⁸.

Оживленная торговля на ярмарках велась также с возов. Возы ставились плотными рядами; перед возом на шестах укреплялась рогожа, здесь и размещалась «лавка». Под самым возом — кладовая и жилье хозяина, верхняя же часть воза служила вместо яслей для лошади. В 1767 г. на Курской Коренной ярмарке, например, таких возов было несколько тысяч. Многочисленные разносчики оборудовали походные- лавки, обвешанные и обставленные товарами. Такие торговцы не только' образовывали особые толкучие рынки, но и заполняли, как это было в Макарьеве, даже улицы.

1

I

Ярмарка

На ярмарках, как, впрочем, в гостиных дворах крупных городов, во второй половине XVIII в. выделяются особые «ряды», в которых сосредотачивается торговля каким-либо определенным товаром. Такая специализация по видам товаров не только для России, но и стран Западной Европы была новым явлением. В Лейпциге, например, даже в начале XIX в. были лишь слабые признаки специализации в области

³⁸ Зубов А. Указ. соч., с. 10—11; Самсонов В. Pi.. Указ. соч., с. 112—113.

торговли, большей степени она достигла ч Англии и Франции, но и то только в крупных центрах. Па Макарьевской ярмарке, но замечанию Г. Ремана, «товары расположены по отдельным рядам лавок, смотря но их различию и сходству»^Ь9. На берегу Волги со стороны Лыскова торговали железом, мельничными жерновами, телегами и всякого рода деревянными повозками, лошадьми, соленой рыбой. На другом берегу, н а с т о р о 11 е М а к а р ь е в а, р а с п о л а г а л а с ь о с и о в 11 а я я р м а р ка.

От берега Волги начинался торг «простыми вещами»: окончинами со стеклами, форточками, деревянной посудой. Здесь же размещались длинные ряды изразцовых печей. Товары, продаваемые оптом, выделялись в особые ряды. Так, чаем торговали в двух рядах лавок, растянувшихся на версту. В то же время в розницу чай продавали в Сибирских рядах. В особых лавках производилась оптовая торговля сибирскими мехами, которая находилась в руках сибирских купцов. Они заключали сделки не менее, чем на 70—100 тыс. руб.

В 98 лавках осуществлялся оптовый торг сундуками, ларцами, баулами разных родов и видов. В розницу этот товар продавали в специальных балаганах, составлявших два длинных ряда, «где навалено великое число сундуков». В особых лавках торговали полотном, изделиями из металлов, писчей бумагой, фарфором, золотыми и серебряными вещами, «модами и новостями»⁵⁷⁵.

В XVIII в. реклама только появлялась и не была повсеместной. Многие лавки не имели ни вывесок, ни каких-либо украшений. Более того, чем драгоценнее был товар, тем более незаметным и неброским представал внешний вид лавки. Еще Г. Реман обратил внимание на то, что «главнейшее богатство ярмарки, драгоценнейшие товары не выставляются на показ». Так, например, лавки с сибирскими мехами, ценой в несколько миллионов рублей были «скромно сокрыты в углу и удалены от толпы народной». Внутри лавки также, казалось, не было ничего примечательного: несколько ящиков, .покрытых рогожами или простыми. коврами. Хозяева лавки «скромно сидят в стороне и как будто не слишком заботятся, чтобы к ним пришли покупщики»⁵⁷⁶. И хотя каждого, хотя бы просто из любопытства зашедшего в лавку, угощали чаем, купцы не зазывали покупателей и не торопились пред-лагать свой товар, предназначенный для торговли крупными партиями, а потому требующий отнюдь не случайного покупателя. Так же обстояло дело и с продажей других дорогостоящих товаров. Лавки, где продавался жемчуг и где, по словам Г. Ремана, были скрыты «несметные и невидимыя богатства», внешне были настолько непримечательны, что случайный покупатель мог без всякого внимания пройти мимо⁵⁷⁷.

Иначе относились к внешнему виду своих лавок торговцы более ходовым товаром, стремившиеся привлечь к себе покупателей. Так, лавки часовщиков, разнообразно украшенные, составляли наиболее красивый и даже щеголеватый ряд ярмарки.

Наконец, на ярмарках во множестве имелись особые торговые заведения — харчевни, кабаки для простолюдинов и трактиры «высшего разбора» для купцов и «порядочных людей». В харчевнях еду подавали на деревянных тарелках, а рыбу на свежескошенной траве, в которую вплетались цветы, что, по свидетельству современников, придавало «сему пированью вид сельского праздника». Нож и деревянную ложку каждый из посетителей имел свои, а деревянную вилку желающие могли получить. Трактирщики «высшего разбора» со всем необходимым прибором и прислугой приезжали на ярмарку из Москвы и ближайших губернских городов⁴³.

Ярмарки являлись как местом торга, так и всевозможных затей, увеселений, зрелищ. Каждый мог найти здесь развлечение по вкусу. «Большой свет» на Макарьевской ярмарке собирался в рядах, где продавались «моды и новости». Окрестное дворянство приезжало на ярмарку не только, чтобы запастись на год чаем, кофе, сахаром, винами и прочими продуктами, но и привозило сюда своих взрослых дочерей в надежде найти им жениха среди множества молодых людей, стекавшихся на ярмарку со всей России. Ежегодно со своей труппой крепостных актеров на ярмарку приезжал князь Шаховской. Им заново отстраивался театр, вмещавший до тысячи зрителей. Каждый вечер в театре ставилась комедия, «и все места заняты». Но наблюдательного путешественника Г. Ремана поразила не столько игра актеров, «как различие и пестрота в одеждах и изумленные лица разных народов, помещавшихся на скамьях партера». Кроме театра ежегодно на Макарьевской ярмарке открывался цирк, помещавшийся в лубочном балагане. Ярмарка наполнялась также всякого рода народными увеселениями: кукольный театр, дешевые лотереи, игра в кости, прыгуны на канате, зверинец, «китайские тени», восковые фигуры. Большим успехом пользовалось катанье по Волге в разукрашенных лодках с песенниками.

Таким образом, на ярмарках приходили в соприкосновение, тесное общение огромные массы различных слоев населения из близких и отдаленных районов России. Это общение способствовало расширению кругозора, знаний, выработке ощущения своей принадлежности к единому целому, именуемому Россией. Даже для московских купцов, ежегодно уезжавших на Макарьевскую ярмарку и порой закрывавших на это время свои лавки в Москве, по наблюдению представителя купеческого рода Вишняковых, эти поездки были соединены не только с тортовыми интересами. «Поездка эта,— писал он;— являлась полезным отвлечением от однообразия московской жизни, приводя в соприкосновение людей различных национальностей, верований, обычаев, она вводила оживление в их существование, освежала их, предохраняла от -отупления при наличности обычного одностороннего труда»⁴⁴.

Интересно, что ярмарки преображали даже само поведение купцов, их манеру держаться, особенно с иностранцами. Так, Г. Реман отмечал, что русских купцов на Макарьевской ярмарке отличают «свободный и даже гордый вид ⁵⁷⁸и поступки», которые «удивляют тех, кои знают их обыкновенныя привычки в обращении и в производстве дел». Играя главную роль на ярмарке, чувствуя себя здесь хозяевами, воочию видя, какие огромные массы товаров, проходя через их руки,- расходятся по всей стране, купцы «показывают более уверенности и достоинства в сношениях своих с иностранцами, более приличия в своих действиях и поступках, нежели сидя в своих лавках в Петербурге и Москве»⁴⁵.

Несмотря на постоянный рост городской и сельской торговли, сеть торговых центров в России XVIII в. продолжала оставаться редкой: в середине столетия один пункт с постоянной или периодически устраиваемой торговлей приходился на 38,2 тыс. человек⁴⁶.

В некоторой степени картину дополняли коробейники, офени, ходебщики и прочие мелкие торговцы. Поодиночке или объединяясь в целые компании, они ходили и ездили по уездам и городам, торгуя с рук или возов продовольственными товарами, дровами, сеном, «красным» мелочным товаром и многим другим⁴⁷.

Подобными операциями занимались и купцы среднего достатка, которые скупали по деревням хлеб, холсты, кожи, пеньку и прочее, а затем продавали скупленный товар на городских базарах или на ярмарках. Неразвитость торговой сети в России отражала господство феодального хозяйства, сохранявшего и в конце XVIII в. в основном натуральный характер. В крестьянском хозяйстве производилось все необходимое, основная масса населения обращалась к покупке и коробеиник

продаже товаров эпизодически, и ее вполне удовлетворяла

существовавшая система торговли. Вместе с тем на протяжении века наблюдается неуклонный рост торговых связей между отдельными частями страны: более четко определяются районы, в которых производятся товары, охотно покупаемые на всех ярмарках и базарах огромной империи. К таким товарам относились, например, ярославские кожевенные изделия, деревянная посуда из Белозерского или Костромского у. и другие товары. К середине XVIII в. начинают формироваться районы торговой специализации сельского хозяйства, наметились крупные региональные рынки, торгующие важнейшими земледельческими культурами⁴⁸. На рынке появляется и продукция русских ма-нуфактур. Таким образом, расширение производства создавало основу для дальнейшего развития торговли и спроса на товары. С другой стороны, потребность в определенных товарах заставляла и производителей и торговцев приспосабливаться к рыночному спросу. В условиях крепостнического хозяйства спрос на те или иные товары зависел от массы случайных явлений: численности городского населения, влия⁴⁶ М и р о н о в Б. Н. Указ. соч., с. 55—72.

⁴⁷Тихонравов К. Офени Владимирской губернии. — Владимирский сборник. М., 1857; Кафенгауз Б. Б. Указ. соч., с. 97—98.

⁴⁸ Я цу некий В. К. Социально-экономическая история России XVIII—XIX вв. .М., 1973, с. 294; Ковальченко И. Д., Милов Л. В. Всероссийский аграрный рынок XVIII — начала XX века. Опыт количественного анализа. М., 1974, с. 79—122, 211—217.

ния внешнего рынка, условий транспортировки и др. Рост товарно-денежных отношений в XVIII в. в общественной жизни проявился в усилении интереса к торговле и как к роду занятий, и как к сфере, обеспечивающей потребности людей. Непосредственной причиной последнего послужили увеличение городского и непашенного сельского населения, накопление денежных ресурсов у дворян и крестьян, повышение рентных платежей крестьянства. Причем в торговле проявлялись все противоречия переходной эпохи. Так, если отдельные разбогатевшие крестьяне покупали дорогие иностранные товары, то масса крестьян жила подобно описанным А. Н. Радищевым — почитая сахар боярским кушаньем и имея из одежды только посконную рубаху и онучи с лаптями для выхода. Во второй половине XVIII в. крестьяне часто вступают в торговые сделки лишь для того, чтобы, продав хлеб, иногда даже семенной, заплатить оброк помещику и подать государству. Это' создавало преувеличенное предложение на рынке продуктов сельского хозяйства. Те же крестьяне вынуждены были весной покупать хлеб,, но уже по высоким ценам⁵⁷⁹. Одновременно дворяне предъявляли высокие запросы на товары, причем эти запросы явно выходили за рамки необходимого.

На степени удовлетворения торговлей запросов населения сказывались отсутствие информации о спросе и предложении, сложности транспортировки при громадных расстояниях, большая разница между ценами в разных местах и в различное время года, общее повышение цен на протяжении всего XVIII в. Государство в силу собственных фискальных соображений и в интересах господствующего класса пыталось содействовать реализации товаров. В начале века издаются указы о сборе и публикации данных о ценах, «дабы знали, где что дешево или дорого». По указу 1723 г. снижались цены на изделия русских мануфактур, «дабы охотнее покупали». После повышения цен на хлеб в 1760-е и 1780-е гг. был предпринят ряд мер по выяснению причин этого явления, введены таксы на цены в столицах, сокращался хлебный экспорт⁵⁸⁰. Но в экономической политике на первом плане всегда стояли задачи обогащения казны. Это особенно ярко проявилось в многократном повышении цен на соль, что повлекло за собой сокращение ее потребления и усиления контрабандной торговли⁵¹. В целом неустойчивая рыночная конъюнктура и невозможность оценить условия спроса⁵ приводили к тому, что на ярмарках и базарах большое количество товаров оставалось нераспроданным...

Противоречивость социально-экономического развития России, особенно усилившаяся в последней трети XVIII в., обусловила существование и переплетение различных форм торговли, свойственных как феодальному, так и зарождавшемуся капиталистическому строю. К традиционным формам торговли, существовавшим и в предшествующее время, относились розничная и оптовая торговля в гостиных дворах, на ярмарках, торговля вразнос через коробейников. По-прежнему имела место торговля «заповедными» товарами, объявленными монополией казны, осуществляемая через такие архаичные формы торговли,, как подряды и откупа. При такой системе либо вся торговая прибыль, либо знач: и и нт часть ее поступала, и и и зу государства, что наносило весьма существенный урон ОСНОВНОЙ массе купцов, но способство-в а л о о бога ще н и ю вер х у ш к и .купечества и торгующих сановников.

Р а с п р о с т р а, н е и и е к а з е н и о й монополии в России начала XVIII в. вызвало известные слова в донесении Ч. Витворта: «Московский двор совсем становится торговым: не до

Торговец свечами и торговец ягодами

вольствуясь монополией на лучшие товары собственной страны — смолу, поташ, ревень, клей и т. д. (которые казна скупает на низкие цены, запрещая продажу в другие руки, и перепродает английским и голландским купцам с большим барышом), он теперь старается захватить и иностранную торговлю, закупает за границей товары, нужные России, на имя частных людей, которым платит только за комиссию, относя выгоды и убытки на счет казны»⁵⁸¹.

Целый ряд товаров был объявлен казенным в 1704—1709 гг. К середине второго десятилетия XVIII в. в список «заповедных» товаров входили: соль, табак, юфть, деготь, пенька, смола, поташ, конопляное и льняное семя, коломазь, мел, рыбий жир, ворванное и квашеное сало, щетина, икра, ревень, воловья шерсть⁵⁸². Важное место занимала в этом списке соль, взятая в казну 1 января 1705 г.

Очень многие откупа находились в первой четверти XVIII в. у иностранных купцов, что пополняло казну иностранной валютой.

Казенная торговля, откупа часто вызывали недовольство со стороны купечества. В. 1711 г. правительство решило отдать на откуп торговлю с Китаем, на которую с самого начала XVII в. стала распространяться казенная монополия. Крупнейшие московские купцы А. Фи-латьев, М. Григорьев и И. Исаев в ответ на это предложение подали донесение, в котором заявляли о невозможности организации компании для торговли с Китаем, потому что для этого нужно иметь капитал в 1,5 млн. руб.⁵⁸³ Не только купцы, но и некоторые дворяне, связанные с торговой деятельностью, высказывались против казенных монополий и откупов. Даже президент Коммерц-коллегии П. А. Толстой в 1715 г. говорил: «Торговлю иметь свободную, а на откупах никаким товарам ни у кого не быть». Авторы экономических проектов старались доказать прибыльность для казны отмены заповедных товаров и откупов, введения «вольного» торга⁵⁸⁴.

В 1719 г. был издан указ «уволить торговлею в народ» ряд казенных товаров, за исключением поташа и смольчуга, торговлю которыми оставили в казне из-за «бережения лесов» ^Ьб. Позже смола стала опять казенным товаром. В 1728—1732 гг. был произведен опыт свободной продажи одной из главных государственных регалий — соли, но из-за финансовых затруднений правительства ее опять взяли в казну. В 1760-е гг. наряду с казенной существовала и свободная торговля солью. По уставу о соли 1781 г. по уездам открывалась «вольная соляная продажа», но она заключалась в том, что каждый мог брать соль из казенных магазинов, уплатив определенную сумму, и продавать по любой цене⁵⁸⁵.

С распространением казенных регалий тесно были связаны и откупа, представлявшие собой типично феодальную форму торговли. В правление Петра I монополии и крупные откупа выдавались в основном купечеству, в середине XVIII в.— дворянству. Откупа получают Шуваловы, Воронцовы, Юсуповы и др. Сановники не занимались непосредственно сделками по приобретению и сбыту товаров, действуя" через посредников. Часто они передавали откуп на определенных условиях купцу. Купец М. Кокорев, вышедший из крестьян Нижегородского Печерского монастыря, в 60-х гг. XVIII в. действовал в Саратове-в качестве комиссионера по соляным подрядам П. С. Сумарокова и А. П. Шувалова⁵⁸⁶. Продажа табака в Великороссии и С.-Петербурге была отдана на откуп в 1749 г. московскому купцу Кузьме Матвееву на 4 года с уплатой 42 891 руб. в год, в 1753 г. в Великороссии продажу табака передали купцу Горбылеву за плату 66 662 руб., а в 1759 г.— Шувалову на 20 лет. Последний передал петербургскому купцу J1. Горбылеву продажу табака в С.-Петербургской, Московской Новгородской, Архангельской, Нижегородской, Воронежской, Смоленской и Белорусской губ., и «в оных местах ему продажу на свой счет и страх». У П. Шувалова были в руках и многие другие откупа. Колоссальные доходы приносили ему китоловный и сальный промыслы на Белом море, которым до него владели Евреинов и Шафиров. Шувалов покупал сало по 35—40 коп. за пуд, а продавал из Архангельской конторы по 80 коп. Архангельские купцы настолько страдали от деятельности Шувалова, что решили устроить праздник с иллюминацией по случаю отмены шуваловских монополий на китоловный промысел и продажу табака. Шувалов брал на откуп и тюлений промысел на Ладожском озере и Каспийском море.

Целая «война» возникла из-за получения монополии на выгодную-торговлю с Персией. В 1754 г. в Сенат была подана челобитная от крупных купцов и промышленников Матвеева, Земского, Хастатова, Струговщикова, Твердышева, Ярославцева и Волоковоинова с просьбой разрешить организовать компанию для торговли с Персией. Это не отвечало интересам астраханского купечества. В борьбу за монополию включились и сановные представители господствующего класса — П. И. Репнин, Р. И. Воронцов, А. П. Мельгунов, а также петербургские купцы Исахановы. Последним и отдано было предпочтение. Р. И. Воронцов вместе с А. Б. Куракиным получили на 30 лет право торговли «з живущими по левую сторону Каспийского моря народами, а именно: с бухарцами, хивинцами и трухменцами»^г,у.

В XVIII в. сохранялась казенная монополия на продажу вина, спрос на которое значительно возрос. Продажа вина была одной из важнейших статей дохода абсолютистского государства. В 50—60-е гг. резко возросли цены на вино, что еще более увеличило доходы правительства. Но «питейная продажа» являла собой «знак страсти или несчастья, а не знак развития народнохозяйственного оборота»⁵⁸⁷.

За исключением соли и вина, торговля казенными товарами давала казне небольшую прибыль, но зато наносила существенный вред развитию торговли. На заседании Конференции при высочайшем дворе

5 января 1761 г. было отмечено: «...в казенном содержании не только расходы превышают доход, но часто и само дело упадает»⁵⁸⁸.

Подрядные сделки были нормой в жизни купечества XVIII в. Подряды давали центральные государственные и местные учреждения, отдельные лица, находящиеся на государственной службе. Часто ветре-чалось перепоручение части подряда или наличие компаньонов в деле, что было связано с недостатком денежных средств при необходимости производить крупные поставки на большие расстояния. Возросшая в первой четверти века потребность в сельскохозяйственных продуктах при сложности их перевозок, больших затратах на доставку и вызвала такой вид подрядов, как поставка в казну разных натуральных сборов с крестьян, в частности, хлеба. В этих случаях купцы заключали договоры с крестьянскими общинами. Местные деревенские власти обязывали купцов не только доставлять хлеб в указанный пункт, но и «поставить провианту своим хлебом», т. е. купленным где-то в другом месте, за что крестьяне вносили определенную плату. Поставщики скупали хлеб у непосредственных производителей или у других скупщиков ⁵⁸⁹.

Сами по себе подряды были выгодны купцам, особенно крупным, но в ряде случаев их подстерегала неудача из-за повышения цен на товар или расходов на транспорт, отсутствия аванса или недобросовестности компаньонов. К тому же правительство пыталось жестко регламентировать прибыль подрядчиков. В 1715 г. им разрешалось «за всякими своими настоящими расходы прибыли десятую долю, а больше

6 того имать отнюдь не дерзали». За нарушение накладывался штраф вдвое больше «переимной» цены. Но уже в следующем году было велено «подряжать бес передачи с публикованного торгу по прежнему обыкновению»⁵⁹⁰.

Казна постоянно задерживала окончательный расчет с подрядчиками. Но в целом подряды и откупа способствовали накапливанию капиталов многих купцов⁵⁹¹.

Наряду с поставкой «заповедных» товаров казна давала подряды и на заготовку таких, которые нужны были государству в данный момент. Поставка на государственные нужды товаров за определенную цену широко практиковалась уже в XVII в. и особенно возросла в начале XVIII в. в связи с возросшими потребностями государственного аппарата, военными расходами, строительством новых городов и т. п. Подрядный способ приобретения необходимых для казенных нужд товаров был не столь обременителен для казны, как посылка офицеров или штатских лиц для закупки припасов. Должностные лица использовались обычно для срочной покупки необходимых казне товаров. Так, 10 июля 1708 г. Г. И. Головкин писал «из военного похода» А. А. Курбатову и думному дьяку А. Иванову, чтобы они срочно купили каждый по 10 тыс. пар сапог, башмаков и чулок для солдат и прислали в армию. А. Иванов сообщал А. Д. Меншикову: «...солдатских обувей, башмаков и чулков на Москве покупаю и делать подряжаю»⁵⁹².

Большинство товаров поступало в Петербург, что было связано с пребыванием здесь двора, правительства, а в первое десятилетие XVIII в.— и с близостью театра военных действий. Подрядами ставились товары на казенные нужды и в другие города. Поставки провианта и других товаров в казну практиковались и позже, особенно в периоды войн, причем иногда купцы привозили провиант прямо к месту расположения армии.

С давних пор одним из способов, обеспечивавших большую устойчивость капиталов, гарантией от разорения были объединения купцов для торговли, компании, или «складные торги». Они были следствием отсутствия организованного кредита, нехватки свободных денежных средств, опасности торговли в феодальном обществе. Компании купцов для проведения той или иной сделки или ряда операций возникали на основе семейных или чисто деловых связей. Особенно распространены были компании в подрядах.

В XVIII в. организация «компанейского торга» была поставлена на уровень государственной политики. Коммерц-коллегия предоставляла кредит преимущественно компаниям⁵⁹³. В некоторых «прожектах» XVIII в. говорится о положительном опыте деятельности компаний в Англии, Франции, Голландии. Но во внешней торговле России компании большого распространения не получили. Об одной из них, персидской, конференц-секретарь Д. Ф. Волков писал, что она коммерции только препятствует, а «директорским сей компании именем можно честного человека выбранить»⁶⁷. Возникновение же другой компании, Российско-Американской, сыграло положительную роль в налаживании русской дальневосточной торговли в конце XVIII в. Деятельность этой компании выходила за рамки чисто торговых операций: в ее руках находилось управление русскими владениями на островах Ледовитого океана и территории Америки. В 1787 г. купцам Г. Шелехову и И. Голикову, подготовившим создание Российско-Американской компании, высочайшим указом были пожалованы шпаги, золотые медали и похвальные грамоты. В указе отмечалось: «В награждение усердия... к пользе государственной оказанного, распространения, открытия неизвестных земель и народов, и заведения с ними торговых промыслов...

Наряду с существованием привилегированных компаний купечество продолжало организовывать «складные» торги. Расширение хлебной торговли во второй половине XVIII в. сказалось в организации в 1767 г. в Нижнем Новгороде Нижегородской торговой компании, в которую вошли 30 местных купцов. В ее уставе говорилось: «В оную компанию положить кто сколько хочет акциев, только не менее каждая 25 рублей». Должность директора наблюдательного совета купцы предложили Екатерине II, по распоряжению которой было выдано компании 20 тыс. рублей⁵⁹⁴.

Во второй половине XVIII в. недовольство существованием монополий на продажу отдельных видов товаров, засильем крупных откупщиков, притеснявших основную массу купечества, а главное, потребности дальнейшего развития торговли, увеличили число сторонников принципа «свободной и равной» торговли, который понимался тогда в России в основном как ликвидация монополий и привилегированных компаний. И если в первой половине столетия правительство проявляло по этому вопросу большие колебания, в целом оставаясь на прежних позициях, то начиная с 60-х гг. XVIII в. в связи с теми изменениями, которые произошли во взглядах дворянства под давлением роста товарно-денежных отношений, начинается пересмотр традиционной политики. Созданная в 1760 г. Комиссия о коммерции среди других вопросов призвана была решить: «казенным товарам остаться ли в казенном содержании или в вольной продаже»⁵⁹⁵. В итоге в 60-х гг. отменяются казенные регалии, за исключением винной продажи и частично соляной. Тогда же были ликвидированы привилегии компаний, обладавших монополиями на торговлю тем или иным видом товаров. Но сами по себе компании не могли исчезнуть, преемниками их в последующее время явились торговые дома и акционерные общества.

В XVIII в. существенные изменения произошли во внешней торговле России. Они сказались как в объеме, ассортименте, напракле-нии, так и организации внешней торговли. Немалую роль здесь сыграла политика правительства в XVIII в., направленная на обеспечение активного торгового баланса. Причем если изменения в области внутренней торговли проявились в основном во второй половине столетия, то внешней торговли многие перемены коснулись уже в первой четверти XVIII в. Так хотя до прекращения Северной войны Архангельск сохранял свое первенствующее положение в торговле России с Западной Европой, когда через него осуществлялось почти 90% экспорта и свыше 70% импорта, то уже в 1726 г. через быстро развивавшийся Петербургский порт было вывезено товаров на сумму почти в 9 раз, а принято на сумму примерно в 40 раз большую, чем через Архангельск⁵⁹⁶. Однако и в последующее время архангелогородские купцы по-прежнему торговали с Голландией, Германией, Норвегией и Швецией, куда отправляли хлеб, воск, холст, пеньку, кожу, льняное масло, рогожи, щетину, мыло и прочие товары. В 1780-х гг. архангельский порт зани мал 16,8% во ввозе и 38,7% в вывозе товаров из России⁵⁹⁷.

Постоянно возрастала роль Петербурга во внешней торговле России при одновременном неуклонном росте ее объема. Так, с 1726 по 1796 г. общий объем внешней торговли России увеличился более чем в 17 раз⁵⁹⁸. Даже при учете падения курса ассигнаций, этот рост останется значительным. В 70-х гг. XVIII в. через Петербург проходило до ³/₄ операций внешней морской торговли России. В Петербургский порт прибывали корабли из Англии, Голландии, Дании, Швеции, Испании, Франции, Португалии, Германии, Пруссии. Как отмечал один из современников, из года в год постоянно возрастало число кораблей, прибывавших в северную столицу, ив 1791 г. в Петербургский порт вошло 1038 только иностранных судов⁵⁹⁹. К концу XVIII в. Петербург занял видное место среди крупнейших европейских портов, а ряд из них оставил позади. Так, Гамбург, самый значительный порт Германии, во второй половине XVIII в. принимал около 2 тыс. как немецких, так и иностранных судов, Любек — 800—950, Бремен — 480⁷⁵.

Если Петербург в XVIII в. стал главным городом русской торговли с заграницей, то Москва являлась центром торговли иностранными товарами на внутреннем рынке. На московском рынке можно было приобрести товары из Англии, Франции и других европейских стран, Турции и Крыма, Персии,. Средней Азии и Китая. Здесь же составлялись большие транспорты товаров, предназначенных для экспорта⁶⁰⁰. Московскому купечеству, а также купцам крупных городов Центра, отчасти Запада и Севера страны, принадлежала ведущая роль во внешней торговле России. Московские купцы торговали с Голландией, Англией, Германией, Италией, Персией, Сирией, Греческим архипелагом, Стамбулом, Китаем⁶⁰¹. Вологодское купечество имело свои конторы и агентов в Голландии, Амстердаме, Гамбурге, Любеке, Англии, Норвегии⁶⁰². В целом успехи внешней торговли России XVIII в. во многом определялись развитием внутреннего рынка страны, ростом многочисленных торгово-промышленных центров, активностью московского и иногороднего купечества.

К концу первой четверти XVIII в. уже отчетливо проявились большие перемены в предметах торговли со странами Западной Европы. Если через Архангельск в XVII в. вывозилось главным образом сырье, а привозились промышленные изделия, то в 1726 г. процент изделий в русском экспорте достиг 52% ⁶⁰³. Произошло это за счет развития отечественной мануфактурной промышленности, продукция которой (полотно, железо) во всевозрастающем объеме вывозилась за границу. Возрос и выпуск юфти. В середине — второй половине XVIII в. основными товарами русского вывоза были юфть, пенька и железо. Они составляли от 52 до 69% вывоза⁶⁰⁴. Вывоз хлеба, незначительный в

середине XVIII в., увеличился во второй половине столетия. Главные статьи импорта ориентировались на потребности помещичьего класса — сахар, сукна, красильные вещества, вина, всевозможные галантерейные товары и предметы роскоши.

Слабость и немногочисленность торгового флота России обусловили важную особенность ее внешней торговли, а именно: осуществление ввоза и вывоза товаров преимущественно на иностранных, в первую очередь английских, кораблях. Русские купцы, подвозившие товар к Петербургу, нередко сдавали его в порту иностранным купцам, которые брали на себя заботу о фрахтовании судов и доставке товаров к месту назначения. Реализуемые русскими купцами иностранные товары также преимущественно доставлялись в русские порты иностранцами. В литературе XVIII в., посвященной организации коммерции, утвердился взгляд, согласно которому национальной коммерцией считалась лишь та, что осуществлялась на «собственных государственных судах». Эта точка зрения послужила основой широко распространившегося в исторической литературе взгляда на господство во внешней торговле России XVIII в. иностранного купечества³¹. Думается, однако, что численное преобладание иностранных кораблей, накладывая отпечаток на организацию всей внешней торговли России, в первую очередь влияло на самостоятельную торговлю русского купечества с другими странами. Как показано в новейшем исследовании по этому вопросу, несмотря на общий рост роли русских купцов на иностранных рынках,, и в конце XVIII в. в Петербурге на их долю приходилось всего 8—9% самостоятельного экспорта и И—15% импорта. В то же время в посреднической торговле русские купцы к концу столетия полностью вытеснили иностранцев. К тому же возросшие капиталы позволили русским купцам нередко диктовать цены на экспортные русские товары⁶⁰⁵.

Организация торговли России с Западной Европой имела свои особенности. Характерной чертой торговли XVIII в., в том числе и торговли с иностранным купечеством, было широкое распространение кредита. Причем торговые операции, осуществлявшиеся на заемные деньги, зачастую по своим размерам во много превосходили торги, ведшиеся на собственный капитал. Общим правилом являлось и то, что капитал, обращавшийся в товарах, значительно превосходил наличный, а , также заключенный в движимом и недвижимом имуществе. В этом отношении показательны слова крупнейшего представителя гостиной сотни Среднего Поволжья первой трети XVIII в. Алексея Ушакова: «А за сими всеми вышеизложенными расходами и торгами в остатках у меня денег не бывает и ныне нет»⁸³.

Кредит широко использовался и в торговле с иностранцами. Современники свидетельствуют, что обычно зимой приехавшие в Петербург русские купцы заключали с иностранным купечеством контракты на поставку тех или иных российских товаров, получая либо, всю сумму вперед, либо часть ее. Окончательный расчет производился весной после доставки товара, причем размер задатка влиял на цену. Закупка иностранных товаров также осуществлялась через долговременный, по

большей части годовой, срок. Однако к концу столетия в порядке торга произошли перемены, свидетельствующие о возросшей платежеспособности российских купцов, предпочитавших закупать и поставлять товары за наличные деньги ⁶⁰⁶.

Торговля с иностранцами производилась как по предварительным договорам, так и без подряда. Как сообщает датский посланник Юст Юль, по прибытии иностранного суда шкипер сообщал в таможне имя купца-поставщика и того лица, которому предназначен груз. Последний уплачивал особый ластовый сбор в зависимости от вместимости судна, а таможенный чиновник осматривал товар и записывал его количество⁶⁰⁷. Выгрузка происходила в пакгаузы. Таможня, приняв груз, складывала его в «магазины» для бракования и взятия пошлин. Бракование товаров впервые было введено в 1727 г. уже после смерти Петра I, попытки которого строгими наказаниями, вплоть до угрозы смертной казни, пресечь продажу русскими купцами недоброкачественного товара не дали желаемого результата. Однако и в дальнейшем, несмотря на составление в 1761 г. инструкции браковщикам и строгого указа 1795 года, обманы со стороны купцов не прекращались.

В Петербургской таможне к бракованию товаров привлекались как российские, так и иностранные браковщики. Их число определялось тем местом, которое занимал товар в экспорте или импорте России. Так, осмотр важнейших статей русской отпускной торговли — пеньки и льна — в 1790 г. осуществлялся 16 российскими и 14 иностранными браковщиками, сала и масла — соответственно 5 и 3 браковщиками, сельдей — 4 и 3, козловых кож — 1 и 2, юфти — 5 и 3, табака —

1 и 2. Для наблюдения за выгрузкой кораблей и взятия пошлин употреблялись так называемые дрягили из посадских людей. В 1790 г. при Петербургской таможне их насчитывалось 170 человек⁸⁰. Их услуги оплачивались купечеством. Для приема возвращенных из таможни товаров, их хранения, укладки, погрузки на судно, выполнения различных поручений по сбору денег, посылки на почту и прочего в Петербургском порту были организованы артели в составе 40—60 работников из крестьян архангелогородских, вологодских и других деревень. Вступление в артель было доступно лишь достаточно состоятельным крестьянам, обязанным внести большой залог (в конце XVIII в.— от 500 до 700 руб.) ⁶⁰⁸.

Важную роль в торговле с иностранным купечеством играли также маклеры, представляемые биржей по определению Коммерц-коллегии. По наблюдению И. Г. Георги, «большая часть маклеров состоит из людей, бывших прежде купцами, но несчастливо торговавших, иногда и до банкротства». В 1790 г. иностранное купечество представляло 3 гоф-маклера, 5 «для денег и кораблей» и 17 «для денег и товаров», 17 маклеров выступали от лица российских купцов⁶⁰⁹.

Для охраны интересов русских купцов за границей Петр I учредил русские торговые консульства. Консулы наблюдали за исполнением коммерческих договоров, защищали купцов и корабельщиков своей нации в присутственных местах, подписывали паспорты и прочее. Первое русское консульство было учреждено в Амстердаме

(1707 г.). К концу царствования Петра I русские консулы и агенты имелись почти во всех крупных городах Ьвропы ----- Венеции (1711 г.), Гамбурге (1713 г.), Париже (1715 г.), Бреславле и Антверпене (1717 г.), Вене (1718 г.), Нюрнберге (1722 г.), Бо.до и Кадиксе (1723 г.) ^s<>. Однако в дальнейшем их деятельность, видимо, свертывается, хотя необходимость продолжения консульской службы вполне осознается российским купечеством. Me случайно в многочисленных записках, поступавших в третью Комиссию о коммерции в 1760-е и 1770-е гг., содержится настойчивое требование учредить в крупных заграничных торговых центрах русских консулов и торговых агентов. В докладе о российских консулах 1782 г. предлагалось в 12 пунктах определить консулов с положенным окладом и в 7 пунктах — агентов без оклада, а также намечалось еще 29 пунктов, где «полезно быть может учредить вновь консулов или вице-консулов»⁶¹⁰. В начале XIX в., после того как первые корабли российских купцов достигли берегов Американских Соединенных Штатов, в 1808 г. там также были основаны русские консульства ⁹¹.

В свою очередь, генеральные консулы и консулы представляли интересы иностранного купечества в Петербурге. В конце XVIII в. генеральных консулов имели Англия, Пруссия, Швеция, Испания и Португалия; консулов — Дания и Голландия. Три ганзейских города (Гамбург, Любек и Бремен) содержали аккредитованных агентов⁵².

Таким образом, развитие внешней торговли России, прочность и обширность ее торговых связей определили возникновение в XVIII в. новых по сравнению с предшествующим временем форм организации торгового дела с заграницей. Характерно, что эти формы относились главным образом к торговле России с Западной Европой и проявлялись в первую очередь в торговой жизни Петербурга. Даже в Архангельске, не до конца утратившем в XVIII в. свое былое значение для внешней торговли России, организация иностранной торговли имела свои особенности, не говоря уже о торговле со странами Востока, больше следовавшей традиционным формам.

Особым колоритом торговой жизни отличалась Астрахань, занимавшая вплоть до начала XIX в. главенствующее положение в торговле России со странами Востока. Через нее осуществлялись торговые связи с Закавказьем, Ираном, а со второй половины XVIII в.— со Средней Азией и Казахстаном (Астрахань — полуостров Мангышлак и далее сухим путем через туркменские степи на Ургенч, Хиву и Бухару). Основными статьями ввоза из стран Востока, осуществляемого через Астрахань, являлись шелк-сырец и текстильные изделия. В 1744 г. их удельный вес в общей сумме оборота, включая транзит в Европу, составлял 93,5%. В шелке-сырце нуждалась мануфактурная промышленность России. Наиболее дорогие сорта шелковых тканей находили спрос у дворянства и верхушки купечества, а бумажные и полушелковые — среди широких слоев городского населения. В обратном направлении через Астрахань шли как промышленные товары отечественного производства и в меньшей степени западноевропейские/ так и продовольственные продукты, хотя доля последних в товарообороте была невелика (10—15% от общей суммы вывоза в 30—40-х гг. XVIII в.). Основное место в вывозе занимали кожи, сукна, меха, краски, полотно и холст⁹³.

Через Астрахань также осуществлялась транзитная торговля шелком по Волжско-Каспийскому пути в Западную Европу (Астрахань — Москва — Петербург). Ведущую роль в ней играла Армянская торговая компания, которая имела торговые связи с различными странами Европы. Объем транзитной торговли, занимавшей ведущее место в оборотах Астраханского порта во второй четверти XVIII в., заметно уменьшился во второй половине столетия.

Торговля России со странами Востока через Астрахань в XVIII в., и особенно его первой половине, продолжала оставаться в руках армянских и индийских купцов, хотя участие русского купечества во внешнеторговых связях с Востоком заметно выросло по сравнению с XVII в. Так, во второй четверти XVIII в. в торговле с Персией и Закавказьем участвовали купцы более десяти городов России. Наиболее крупные обороты имели астраханские, московские, курские, тульские, калужские и борисоглебские купцы⁹⁴.

Еще в XVII в. в Астрахани возникли колонии выходцев из стран Востока — Армянская, Гилянская, Бухарская, Индийская. В XVIII в. в связи с расширением русско-восточных торговых связей и покровительственной политикой русского правительства по отношению к восточным купцам, поселившимся в Астрахани, численность населения колоний возросла. В середине 40-х гг. XVIII в. в Армянской слободе насчитывалось 776 душ м. п., в Бухарской — 469, в Гилянской — 178. В разные годы в XVIII в. в индийской общине проживало от 40 до 100 постоянных жителей⁹⁵. Восточные купцы этих колоний имели свои каменные гостиные дворы, построенные <.по обряду азиятскому» еще в 1625 г. В середине XVIII в. на Индийском дворе было 73, на Армянском — 75 лавок. Во второй .половине столетия число их существенно не изменилось. На территории Индийского гостиного двора в 1798 г., помимо лавок, располагались амбары, сараи, кладовые, чуланы, конюшни, коровники и другие хозяйственные постройки. Имелись также кухни, столовые, бани и церковь. Вероятно, гостиные дворы других восточных купцов включали сходный комплекс хозяйственных, бытовых и культовых построек.

Жители восточных колоний пользовались свободой торговли, правом «суда по своим законам», правом свободного вероисповедания и совершения религиозных обрядов. Длительное проживание восточных купцов в Астрахани, неоднократные их поездки в другие города России способствовали взаимному общению и сближению народов нашей страны и стран Востока, открывали возможность ближе познакомиться с (укладом жизни, обычаями, культурой и верованиями друг друга ⁹⁶.

Свою особенность имела восточная торговля России, осуществляемая через Оренбург. С 40-х гг. XVIII в. Оренбург и другие города края начинают играть важную роль в налаживании торговых отношений

*³ Юхт А. И. Русско-восточная торговля в XVII—XVIII веках и участие в ней индийского купечества. — История СССР, 1978, № б, с. 48—49.

⁹⁴ Юхт А. И. Торговля России с Закавказьем и Персией во второй четверти

XVIII века. — История СССР, 1961, № 1, с. 141—142.

⁹⁵ Юхт А. И. Русско-восточная торговля в XVII—XVIII веках, с. 44—47.

^ч$в Юхт А. И. Индийская колония в Астрахани. — Вопросы истории, 1957, № 3, с. 135, 137, 143.

России с Казахстаном и Средней Азией. Торговлю с этими областями в основном производили «пришелыш из отдаленных городов», подвозившие товары караванами, и сама торговля осуществлялась в форме обмена⁶¹¹. С этой целью в оренбургских крепостях, ведущих торговлю, имелись специальные меновые дворы, которые устраивали на степной стороне с расчетом на пригон скота из степи. По данным второй половины XVIII в., в Оренбург киргизы, например, пригоняли от 40 до 60 тыс. баранов, 10 тыс. лошадей, которые частью перегонялись в Россию, частью забивались в волжских городах, а топленое сало направлялось в гавани. Кроме киргизов, в оренбургской торговле участвовали башкиры, калмыки, казахи, бухарцы и другие. В обмен на привозимые ими тулупы, овчины, шелковые и штофные материи, хлопчатую бумагу, ревень и прочие товары русские купцы предлагали шерстяные ткани, полотна, юфть, медные и чугунные котлы, посуду, «красильные материи», сахар ⁶¹².

В 1752 г. Сенат вынес определение о переводе на татарский язык тарифа и торгового устава, а также уложения «о воровских и татных делах», «дабы азиатские купцы неведением торговых прав в вину впасть не могли». При этом рекомендовалось снисходительно относиться к ошибкам азиатских купцов, чтобы тем «в желаемом разширении коммерции не причинить озлобления и не отлучить вовсе от оренбургского торгу, но паче придать к тому вящую охоту»⁶¹³. Однако в действительности взаимоотношения купцов были не столь идиллическими. К тому .же лучшие товары доставались местной знати.

Особой формой восточной торговли России был караванный торг, получивший наибольшее распространение в торговле с Китаем ⁶¹⁴°. Начало русско-китайских торговых отношений относится к 1660— 1670-м гг., но регулярная торговля установилась только после заключения в 1689 г. Нерчинского договора. Трудности, связанные с длительностью пути (на покрытие расстояния от Москвы до Пекина и обратно почти в 18 тыс. верст уходило не менее трех лет), требовавшего больших расходов и значительных капиталов, определили преобладание в торговле с Китаем крупного купечества. Некоторую роль в караванной торговле играли служилые люди, сопровождавшие караван в качестве конвоя, а также различного рода «гулящие люди», использовавшиеся как рабочая сила. Из России в Китай направлялись почти исключительно меха, из Китая караваны доставляли в основном шелковые и хлопчатобумажные ткани. Помимо караванной торговли, в пограничных с Китаем областях развивался «партикулярный торг». .До 10-х гг. XVIII в. основной поток товаров в Китай направлялся через Нерчинск. По договору 1727 г. главным .пунктом торговли с Китаем стала пограничная Кяхта. Для этого в Кяхте были построены два «великих» рынка, один китайский, другой российский ⁶¹⁵.

К концу XVIII в. в результате двух русско-турецких войн и присоединения Крыма на Черном и Азовском морях Россия обладала

16 портами. Однако их торговые обороты оставались незначительными.

Купечество России XVIII в. было многонационально. В него входили, кроме русских купцов, представители народов Севера, Сибири, Поволжья и Прибалтики, казахи, украинцы и белорусы. Торговые связи способствовали оживлению контактов между представителями разных народностей. Тем самым они оказывали непосредственное влияние на формирование культуры, вбиравшей в себя черты культуры населявших Россию народов. Не менее разнообразным был и социальный состав торговцев.

В XVIII в. постоянными участниками торговли были купцы, дворяне, крестьяне, однодворцы и др. Но в отличие от XVII в. правительство упорно стремилось собрать «рассыпанную храмину» российского купечества и предоставить членам гильдий монопольные права на внутреннем рынке. В XVIII в. происходит сужение круга лиц, имевших по закону право как оптовой, так и розничной торговли. Стремление к консолидации купечества являлось ведущей, но не единственной тенденцией политики верховной власти в этой области. Развитие товарно-денежных отношений нарушало сословные границы. Среди, многочисленных законодательных актов XVIII в., несомненно, одним из. наиболее прогрессивных является отмена внутренних таможенных границ в 1754 г., что стимулировало торговую деятельность представителей всех сословий. Но в целом правительственная политика была довольно противоречива со многими отступлениями и зигзагами. Особенно показательно законодательство XVIII в. о дворянской и крестьянской торговле.

Петр I поощрял участие дворян в предпринимательской деятельности. В предписании Сенату о китайском торге 1711 г. Петр отмечает: «О китайском торгу учинено весьма не так, как говорено и писано: ибо не возможно, что посадским одним в такое великое дело вступить; но искать, чтоб из знатных людей несколько человек и при них торговые в оное вступили». Во втором десятилетии XVIII в. в торговой политике воплощается идея свободного торга для лиц всех сословий с уплатой соответствующих пошлин, взявшая верх над сословным принципом в торговле. Указами 1711 г. было позволено «всякого чина людям торговать всеми товары везде невозбранно своими именами с пла-тежем всех обыкновенных пошлин...», «а под именами торговых людей украдкою отнюдь никому не торговать» ⁶¹⁶. Указ о единонаследии прямо ставил одной из своих целей побудить младших сыновей в дворянских семьях «искать хлеба службою, учением, торгами и прочим». Дополнительный указ разъяснял: «Ежели кадет пойдет в службу воинскую и получит себе службою деньги, на которые себе захочет купить деревни, дворы или лавки, то ему вольно купить, однако не ранее, как по истечении семи лет службы его; если же будет в гражданской службе, то по истечении десяти лет службы; если будет в купечестве или мастерстве, то после пятнадцати лет; а кто ни в чем вышеописанном не будет, тому никогда нельзя будет приобретать недвижимую собственность»⁶¹⁷. Таким образом, торговая деятельность в качестве занятия дворян ставится в один ряд с военной и гражданской службой,, что было вполне в духе взглядов Петра I на понятие «пользы и интереса государства»⁶¹⁸. В 1714 г. дворянам после 40 лет даже разрешено было записываться в купцы, что не ставилось «их фамилиям в бес-чист по - ^: . Па практике дворянство, особенно выспшс слои его, в а.* же предпочитало военную или на худой конец гражданскую службу торговле, если уж никак нельзя было остаться у себя в имении. Исключение представляли некоторые менее обеспеченные или неродовитые дворяне, потомки тех служилых людей XVII в., которые жили рядом с посадскими людьми и для своего прокормления вынуждены были торговать.

Указы 1711 г. оказали на развитие крестьянской торговли благоприятное воздействие. Вскоре после этого в сенат была подана челобитная московских посадских людей, в которой говорилось о том, что беломестцы «торгуют в Москве многия лета многими товары и промышляют многими промыслами и всякими заводы», не неся посадского тягла. По переписи 1715 г. в Москве жили 295 крестьян из сел Покровского и Тайнинского, занимавшихся торгами и промыслами ¹⁰⁶.

На смену законодательству о свободной торговле людей «всякого чину» пришли указы 20-х гг., направленные на закрепление за посадом торговых людей и подчинение их Главному магистрату. Записи в купечество подлежали торговцы, имевшие капитал от 500 руб., а также торги на 300 руб., но торгующие в Санкт-Петербургском порту ⁶¹⁹. Известны случаи перехода в купечество дворян Саратова, Астрахани ⁶²⁰. Но даже по официальным воззрениям военная служба давала больше преимуществ и считалась наиболее почетным занятием для дворянина. Подобные взгляды, порожденные сословным строем, укрепились в XVIII веке — веке консолидации дворянского сословия.

Первая ревизия и связанные с нею указы включили в посад часть торговых крестьян. Одновременно эти крестьяне должны были платить подушную подать и «подати помещику обыкновенных крестьян». Но лишь небольшая часть крестьян обладала такими суммами, поэтому записавшихся в посад было немного. Крестьянам, не записанным в посад, запрещалось вести отъезжие торги, иметь лавки, приказчиков, сидельцев, заводы, т. е. их торговля ограничивалась местным торгом и эпизодическими поездками в город. Но подобное законодательство не уничтожило не только крестьянскую торговлю, но даже наличие в городах беломестцев. В 1732 г. на Новонемецком рынке в Москве торговали крестьяне дворцового с. Покровского, рынок подчинялся дворцовому ведомству, там имелось 87 лавок, шалашей, полков и торговых скамей⁶²¹. Только в 1763—1783 гг. все оброчные крестьяне (120 человек) с. Покровского записались в купечество и мещанство.

Законодательные нормы о крестьянской торговле, выработанные в 20-х гг. XVIII в., сохранялись и позже. Необходимость выбора между двойным обложением и отказом от широких торговых операций не могла не сказываться на крестьянской торговле, особенно на положении торговых, или, иначе, «купечествующих», крестьян.

Несмотря на ряд отступлений сословный принцип в торговле соблюдался на всем протяжении рассматриваемого периода. Ярким выразителем этого принципа явился И. Т. Посошков: «Буде кто коего чина ни будь, аще от сигклита, или от афицеров, или от дворянства, или приказных людей, или церковные причетники, или и крестьяне похотят торговать, то надлежит им прежний свой чин оставить и записатца в купечество и промышлять уже прямым лицом, а не пролазом...» ⁶²² Тезис «Всяк свое звание и да хранит цело» — был характерен для мировоззрения представителей всех сословий не только в начале, но и на всем протяжении XVIII в. В 1736 г. дворянам вообще было запрещено записываться в купечество⁶²³. В последующем законодательстве продолжалось ограничение прав различных сословий в области торговли. Одновременно происходило становление и развитие купеческих привилегий, что проявилось в оформлении купечества в гильдии, впервые введенные в 20-е гг. XVIII в. Гильдейское купечество включило в свой состав старинный привилегированный разряд гостей и гостиной сотни, звание которых хотя и сохранялось в течение XVIII в., но уже не давало никаких преимуществ. Вопреки стремлению законодательства, взявшего за образец остзейский гильдейский строй, придать гильдиям профессиональный характер, на практике зачисление в ту или другую гильдию стало обусловливаться степенью тяглоспособности. Торговые привилегии гильдейского купечества были наиболее полно зафиксированы в Таможенном уставе 1755 г., в котором правительство стремилось определить торговые права для всех слоев населения. Этим уставом, а также рядом предшествующих ему и последовавших вскоре указов была закреплена купеческая монополия на рынке. Крестьянам разрешалось торговать в селах и деревнях, расположенных не ближе

5 верст к городу, и ограниченным кругом товаров. К иностранным рынкам крестьяне не допускались. Дворянам разрешалась оптовая и розничная торговля на внутреннем рынке и только оптовая — на внешнем, но притом лишь товарами собственного производства, а не скупленными. Мануфактуристам было запрещено иметь собственные лавки в рядах для торговли в розницу, товары же с фабрик им следовало «привозить на гостиный двор и продавать в ряды» купцам. Иностранцам, не записавшемся в российское купечество, торговля внутри страны запрещалась. К торговле также не допускались разночинцы — учителя, «мадамы», камердинеры и «другие персоны» ⁶²⁴.

Помимо монополии купечества как сословия на право торговли, Таможенный устав закрепил монополию местных купцов на исключительное право розничной торговли в своем городе. Иногородние купцы могли продавать свои товары только оптом и исключительно местным купцам ⁶²⁵.

В отличие от XVII в. — первой четверти XVIII в., когда даже в Москве редко кто имел по 2—3 лавки и еще реже — по 10, в середине — второй половине XVIII в. торговые помещения оказались сосредоточены в руках крупного гильдейского купечества. В Петербурге, например, в 80-х гг. 3,7% купцов владели более чем четвертью всех лавок. Показателем концентрации капитала московских купцов являются данные 60-х гг. XVIII в., свидетельствующие, что у 93 первостатей-пых купцов, ведших иностранную торговлю, в подчинении в качестве сидельпев в лавках, приказчиков находилось 46,9% московского купечества¹¹⁴. В результате централизации купеческого капитала устанавливалась монополия крупного гильдейского купечества на рынке.

Причем сила купцов и их роль в экономической жизни страны определялись не их количеством, которое было незначительным (2,48% всего податного населения России в 1766 г.), а размерим купеческого капитала, росту и централизации которого способствовали существовавшие привилегии. В конце XVIII в. купечество получает и личные права: освобождается от подушной подати, казенных служб, рекрутской повинности, а члены первых двух гильдии — от телесных наказаний. При поощрении деятельности купечества правительство остается на феодальных позициях. В 1800 г. было учреждено почетное звание коммерции советников для лиц, отличившихся «искусством и сведениями по части торговой». Это звание приравнивалось к гражданскому чину 8-го класса и давало возможность приобретать деревни с крепостными, но без права передачи их по наследству⁶²⁶.

С середины XVIII в. устанавливается денежный ценз в 500 руб. для записи в городское купечество. Жалованная грамота городам утверждает минимальный размер капитала в 1000 руб.: несколько позднее размеры капиталов по гильдиям были еще повышены. Свидетельством возросшей роли дворян в экономической жизни города было включение их в один из разрядов «градского общества», а также временное разрешение записываться в гильдии, отмененное в 1790 г. и восстановленное в 1807 г. Крестьян же, записавшихся в гильдии, зафиксировано мало ^п6.

Купцы являлись основными, хотя и не единственными, носителями торгового капитала в России XVIII в. Разновидностью последнего стал капитал торгующих крестьян. Широкое участие крестьян в торговле-выросло в XVIII в. в целую проблему, одну из самых острых в экономической жизни страны, вызвавшую целый ряд обсуждений, проектов, указов.

В самом конце XVIII в. и начале XIX в. под давлением роста крестьянской торговли наблюдается постепенное смягчение курса на ее ограничение. Крестьянам разрешается торговать на основе выкупаемых свидетельств. В указе от 9 апреля 1804 г. позволяется иметь, «крестьянам в рядах и лавках под домами мелочную торговлю, а отнюдь не оптом». Причем крестьяне, получившие свидетельство 1-го разряда, могли торговать только овощами русскими и импортными, чаем, кофе и сахаром. По свидетельству 2-го разряда чаем, кофе и сахаром крестьяне торговать уже не имели права. Крестьяне, выкупившие свидетельство 3-го разряда, торговали только российскими продуктами. По указу от 23 февраля 1806 г. крестьянам уже разрешалась оптовая торговля и торговля иностранными товарами. На основании указов конца XVIII — начала XIX в. крестьянин, имевший определенный капитал, мог вступить и в гильдию, но при условии платежа двойного оклада — прежнего до очередной ревизии и нового. По законам 1795 г. и 1796 г. крестьянам нельзя было записываться в купечество до отбывания рекрутской очереди и после объявления о проведении ревизии. Принимающее его «градское общество» брало на себя обязательство платить за него подати до новой ревизии, а сам крестьянин должен был внести «по требованию приемлеющего его общества соразмерную трехгодичную с него по обеим состояниям подати сумму денег, пли залог». Иногда записавшиеся в купечество крестьяне не выдерживали двойного обложения и просили вернуть их в прежнее состояние ⁶²⁷.

Торгующий крестьянин стал неотъемлемой частью торгового мира России. Особо прочные позиции крестьяне занимали в торговле сельскохозяйственными товарами и предметами крестьянских промыслов⁶²⁸. Увеличился сбыт крестьянами технических культур — льна, конопли, табака. Но основная масса крестьян продавала продукты сельского хозяйства для того, чтобы уплатить подать ⁶²⁹. Иногда крестьяне вынуждены были продавать хлеб под прямым давлением вотчинной администрации.

В руках крестьян находилась значительная часть торговли огородными культурами, продуктами скотоводства. Прочные позиции занимали крестьяне в продаже товаров широкого потребления, таких как мыло, шапки, рукавицы, кушаки, сапоги, башмаки, веревки, лапти, «съестные припасы» и многих других.

Прежде чем продукты сельского 'хозяйства и крестьянских промыслов попадали на рынок, они проходили 'через несколько рук. Чем глубже шло развитие всероссийского рынка, тем большую роль играл скупщик. Скупщики выделяются и из самих крестьян. Некоторые крестьяне проводили весьма крупные операции. К концу XVIII в. «прожиточные мужики», торговавшие продуктами сельского хозяйства, встречались повсюду. К ним относились, в частности, крестьяне куракинской вотчины с. Архангельского Пензенского наместничества. Вотчинная ведомость 1783 г. дает целый список крестьян, «кои всегда наличные имеют у себя деньги». Всего в селе с тремя деревнями «первостатейных житья хорошего крестьян» насчитывалось 74 человека, из которых у

11 человек был капитал 300 и свыше рублей ⁶³⁰.

Крестьяне-скупщики проводили операции, различные как по величине вкладываемых средств, так и по ассортименту товаров. Наряду с торговцами, вкладывавшими в дело -многие тысячи, были и такие, как павловский крестьянин Б. В. Прибрехов, купивший в 1712 г. в своем селе на пристани Оки всего лишь на 8 рублей «пригонного леса» и «у крестьян порознь на торгу» лошадиную сбрую и отправивший все это на продажу в Самару ^ш.

Большая часть торгующего крестьянства была связана в основном с местными торжками и рынками близлежащих городов. Но немалочисленна была и группа крестьян, совершавших дальние поездки. Яркая картина участия крестьянства в торговле рисуется по ответам земского с. Васильевского Владимирской губ. 1802 г. Сверх хлебопашества некоторые крестьяне здесь имели и торговый промысел. Они «обращаются в Москве, в Петербурге, в Астрахани, а более Войска Донского к городу Черкасскому, по донским станицам, в коих имеют торговые лавки и разборами по хуторам и другим местам, также и по украинским городам и округам разнощиками. Торгуют разными .холщовыми, исстрединными красными и протчими товарами, а другие и по здешним, бываемых в разных селениях базарам, щепотиппым, сережным и мелочным товаром...» ⁶³¹

Рост торговли вызвал появление категории торговых крестьян, которые лишь формально принадлежат к крестьянству, а по характеру своей деятельности и образу жизни являются купцами. Положение представителей этой группы было довольно сложным. Сословные ограничения в торговле вели их к необходимости записываться в посад, а позже — в городское купечество. Но их владельцы, а иногда и они сами были заинтересованы в сохранении своего звания.

Среди торговых крестьян выделяются такие, которые по масштабам своих операций ничем не уступают богатейшим городским купцам. Так, крупнейшим купцом-оптовиком в начале XVIII в. был крестьянин; Благовещенской слободы Нижнего Новгорода А. И. Кораблев. В 1727 г. по известным записям у него в отпуске и в привозе было товаров на: 5451 руб. Целую торговую корпорацию представляли крестьяне с. Павлова Басиловы, торговые маршруты которых простирались от Архангельска до Астрахани ⁶³². Интересна карьера осташковского крестьянина Саввы Яковлева, который начал с того, что в 1733 г. отправился в. Петербург для торговли хмясом вразнос. Имея прекрасный голос, был случайно услышан Елизаветой Петровной, которая определила его поставщиком съестных припасов во дворец. Савва Яковлев брался за откупные и подрядные сделки и наживал огромные деньги. В 1759 г. он с компанией взял на откуп все казенные обозы в Петербурге, Москве,. Ингерманландии, Кронштадте и Ладоге с уездами на 7 лет за 535 670 руб. С. Яковлеву было пожаловано потомственное дворянство. В 60—70-е гг. он становится владельцем заводов и мануфактуры⁶³³.. Но таких богатейших купцов из крестьян вышло не так уж -много. В основном это жители крупных торгово-промысловых сел и слобод,, принадлежавших дворцовому ведомству, крупным сановникам, в начале века — монастырям. Пользуясь их покровительством, такие крестьяне широко действовали в обеих столицах.

В частновладельческих слободах и в XVIII в. было сосредоточена большое количество торгово-ремесленного населения. Ремеслом, про* мыслами, торговлей занимались крестьяне осташковских слобод, принадлежавших Иосифо-Волоколамскому монастырю и Синоду, ярославской Норской слободы, нижегородской Благовещенской и других. Некоторые экономически развитые села и слободы получили статус-города в 70—80-х гг., но и здесь зачастую реальное экономическое состояние селения приходило в противоречие с государственной политикой, так как правительство не хотело конфликтовать с дворянами. Так, многие торгово-промысловые села и слободы Владимирской губ. небыли объявлены городами только потому, что принадлежали частным-: владельцам ⁶³⁴.

Крестьянская торговля и сама жизнь торгующих крестьян в значительной степени определялись отношением к ним владельца. Именно с них крепостники получали самые большие денежные оброки. Владельцы получали доходы с лавок и других торговых мест, которые были в селах. Брали они деньги с крестьян за выдачу отпускных писем или свидетельств для занятия торговым промыслом, иногда и специальный сбор с доходов — 10-ю деньгу. Кроме эксплуатации путем обирания торгующих крестьян, помещики ставили этот род крестьянских занятий под свой непосредственный контроль. «Буде которым крестьянам случится для торговых промыслов иметь отъезды в дальние места, и таковых отпущать на полгода и на год, а болше года не отпу-щать и давать им писма, а в писмах писать именно, куда и насколко времени, и тут же написать, ежели, кто за сроком будет держать, то взыщется судом такого как за беглого», — было написано в наказе А. М. Черкасского приказчику с. Маркова Московского уезда. Без разрешения владельца крестьянам нельзя было участвовать в подрядах и откупах¹²⁶. В инструкции дворецкому А. Волынский рассматривает крестьянскую торговлю как привычку «празнествовать и лениться». Он разрешил ездить крестьянам на торжок не далее чем на 10 верст; причем крестьяне должны были предварительно сказать десятнику, что они хотят продавать, а по возвращении — что и почем продали и купили. На отъезд от 10 до 30 верст требовалось взять паспорт у приказчика за подписью священника на срок не более трех месяцев. В инструкции, относящейся ко второй лоловине XVIII в., крестьян разрешается отпускать для торговли с условием, что они оставляют поручителя в отношении уплаты оброка и подушной подати ¹²⁷.

Но в отношении помещика к торгующим крестьянам жесткая регламентация их деятельности сочеталась с некоторым поощрением и даже помощью сельским торговцам. Помещики предоставляли ссуды, отстаивали право торговли крестьян. Граф Шереметев хвалился своими богатыми торгующими крестьянами, он даже не увеличивал их оброк, «но если некоторым из них приходила мысль выкупить свою свободу, граф неуклонно отвергал их просьбы, хотя бы они сложили к его ногам половину состояния» ¹²⁸.

В середине второй половины XVIII в. некоторые наиболее проницательные представители дворянства видели в деятельности торгующих крестьян возможность подрыва существующих устоев. Но подавляющее большинство дворян было заинтересовано в увеличении доходов от крестьянской торговли, хотя и боялось предоставить им слишком большую свободу предпринимательской деятельности. Противоречивое отношение господствующего класса к возросшему значению крестьян в торговле проявилось в борьбе представителей разных группировок сановников в середине XVIII в. В 1765 г. в Комиссии о коммерции развернулась дискуссия между сторонниками крестьянской торговли, наиболее ярким представителем которых был статс-секретарь Екатерины II Г. Н. Теплов, и противниками «упражнения кресть⁴²⁶ Петровская И. Ф. Наказы вотчинным приказчикам первой четверти XVIII в.— Исторический архив, т. VIII. М., 1953, с. 252—253; Александр ов В. А. Сельская община в России (XVII—начало XIX в.) М., 1976, с. 63, 57—58.

¹²⁷ Памятники древнейшей письменности. Спб., 1881, с. 4—8; Архангельский С. Крестьяне крепостной деревни Московского промышленного района во второй половине 18 века (по данным вотчинных инструкций). — Архив истории труда в России, кн. 8, 1923, с. 139. ^л28Щепетов К. Н. Крепостное право в вотчинах Шереметевых (1708—1885). М., 1947, с. 109.

ян купечеством» (Я. Г1. Шаховской и др.). Тенлов и сто сторонники увидели экономическую необходимость в отступлении от сословного принципа в торговле ⁶³⁵. Но классовая направленность предложений Тепло-ва выразилась в недвусмысленном толковании им самой острой стороны разбираемого вопроса — о переходе крестьян в купечество: «А по-моему, все равно для государства: купец или крестьянин торгует, только бы торг был велик, земледелие не ослабевало, и помещик не был обижен» ^т.

Феодальный характер торговли проявлялся в обострившейся в XVIII в. борьбе городского и сельского купечества, доходившей до вытеснения с некоторых сельских рынков городских купцов⁶³⁶. Городские купцы упорно отстаивали свои сословные привилегии не только из-за боязни конкуренции, но и потому, что торгующие крестьяне избегали платежа и исполнения возложенных на купечество податей и служб. Конфликты между городскими, с одной стороны, и сельскими купцами и владельцами последних, с другой, не утихают на протяжении всего века. В многочисленных прошениях купечество жалуется на «разорение», в которое оно впадает по вине крестьянства. Несмотря на законодательство крестьяне продолжали торговать и в своих селах, и в городах, не записываясь в городское купечество. Неотвратимость этого явления стала осознаваться в обществе особенно во второй половине века, когда конкурентная борьба между городскими и сельскими торговцами усилилась. В Комиссии о коммерции 60-х гг. говорилось о том, что развитие крестьянского торга глубоко коренится в условиях народного хозяйства. Борьба по вопросу о крестьянской торговле с особой остротой развернулась в наказах в Уложенную комиссию, где городские депутаты, ссылаясь и на «натуральный закон» и на «практическую пользу», старались доказать необходимость запрещения торговать лицам из других сословий. Любопытно, что наряду со столь «глубокомысленными» аргументами выдвигались предложения об истреблении крестьянских торгов с помощью воинских команд. Способы действий обоих конкурентов стоили друг друга. Если городские купцы могли чуть ли не насильно тащить в посад подходящего им торгующего крестьянина, то последний шел на обман, чтобы иметь возможность торговать. Крестьяне скупали хлеб, холст, кожу, сало, мясо «под видом, якобы для домовой господ их провизии, потом для способу своего привозят писменныя от вотчинных и от домовых господ их управителей дозволения, а в самом деле, накупя те товары, отпущают по водяной коммуникации в барках и сухим путем обозами в Санкт-Петербург, в Москву и протчия места для продажи». Другим приемом крестьян была торговля «под разными видами, то есть под имянами некоторых купцов, свойством, дружбою, одолжением и протчими союзами с ними обязанных или другими какими ни есть вымыслами»⁶³⁷.

Во взаимоотношениях торговых людей XVIII в. проявляется деформирующее влияние феодальных отношений. Сами представители торгового капитала были плоть от плоти феодально-крепостнического строя. Величина и способы получения прибыли и гильдейского купечества, и торговых крестьян в конечном итоге определялись существо-вавшими производственными отношениями, а именно эксплуатацией крепостного крестьянства. Но в то же время господство феодальных отношений порождало сословную замкнутость и слабость российского купечества, которое любыми средствами стремилось уничтожить конкурентов из других сословий. Это ослабляло экономическую силу купечества в целом, тормозило вызревание буржуазных элементов.

Непросто складывались отношения купечества и с той частью дворян, торговая деятельность которых активизируется в XVIII в. Выгодность этого рода занятий представители господствующего класса оценили значительно ранее XVIII в. Но «век торговли» принес с собой новые черты дворянского предпринимательства как в количественном, так и в качественном отношении. Вызванная объективными экономическими причинами тяга дворянства к торговле росла на протяжении века. Если в первой половине XVIII в. это в основном участие в подрядах, внешней торговле, отчасти торговля скупленным товаром, то начиная с 70-х гг. вырастает новая фигура — помещик, регулярно продающий продукты своего хозяйства. Втянутый в товарно-денежные отношения дворянин оставался прежде всего представителем своего сословия и в торговых операциях. Главным побудительным мотивом обращения дворянства к торговле в XVIII в. была возможность увеличения своих доходов, которые иногда шли на укрепление и расширение крепостнического хозяйства, а большей частью на непроизводительные расходы.

Редко делая торговлю своим основным занятием, многие представители господствующего класса отнюдь не брезговали коммерцией. К тому же на должности по руководству государственной коммерцией назначались дворяне. Так, первым президентом Коммерц-коллегии стал П. А. Толстой, даже в обер-инспекторы коллегии предписывалось выбирать из дворян и только в товарищи — из «купецких людей»¹³³. Среди «птенцов гнезда Петрова» появлялись такие, которые радели о процветании российской коммерции. Но далеко не все представители господствующего класса бескорыстно содействовали расширению российской торговли. Многие, получив доступ к руководству торговлей,, использовали его для собственного обогащения, не гнушаясь злоупотреблениями. Достаточно вспомнить дело сибирского губернатора князя Гагарина ⁶³⁸.

Автор одного из подметных писем начала XVIII в. писал, что «... все торги отняты у купцов и торгуют высокие персоны и. их люди и крестьяне. Извольте, ваше величество, вопросить новых всероссийских купцов, то есть князя Меншикова, сибирского губернатора князя Гагарина и им подобных, могут ли они прокормить многое число разоренных чрез отнятие торгов?» ⁶³⁹. Сильно преувеличивая бедствия купцов, письмо это отражает реальный факт активизации дворян в торговле, и прежде всего тех, кто находился у кормила государственного управления. Особенно примечательна в этом плане деятельность

А. Д. Меншикова. Неуемная энергия этого человека сказалась и в коммерческих его делах. Через приказчиков, крепостных и торговых агентов Мемшиков продавал в Москве и Петербурге большие партии сельскохозяйственных продуктов как из своих обширных вотчин, так и скупленных в разных уездах. В торговле пенькой, пользовавшейся большим спросом в Европе, светлейший князь был серьезным конкурентом не только купцов, но и казны. Ментиков участвовал в откупах и казенных подрядах, приобретал лавки в крупных торговых центрах, имел промысловые заведения, использовал свои вотчины для производства хлеба, пеньки, масла и других продуктов на продажу, скупал и перепродавал в огромном количестве различные товары во всех районах Европейской России ⁶⁴⁰.

Явно выделяясь по размаху своих коммерческих операций, A. Д. Меншиков был далеко не единственным сановником, занимавшимся торговлей. Такие государственные деятели первой половины XVIII в., как Н. Ф. Головин, С. Л. Рагузииский, А. В. Макаров, С. А. Салтыков, М. И. Воронцов, Куракины, Шуваловы и другие, тоже не упускали случая получить прибыль от коммерческих сделок ⁶⁴¹. Особенностью торговой деятельности представителей верхушки правящих кругов был интерес преимущественно к таким формам, как внешняя торговля, откупа, казенные подряды, приносившим в относительно короткий срок большую прибыль. (При этом -часто использовалось служебное положение, тем более что дворяне непосредственно руководили чисто коммерческими учреждениями). Получая привилегии на торговлю рядом важных и «доходных» товаров, представители знати практически не занимались торговыми делами, а передавали их на откуп купцам. Тем са-мым сановники получали солидные барыши, меньше всего заботясь о действительном развитии торговли, а, наоборот, разоряли купцов, спекулируя на разнице покупной и продажной цены. Дворяне пользовались слабостью русского купечества, полагая, что все важные и выгодные как в экономическом, так и в политическом отношении посты непременно должны находиться у них в руках. Например, B. Н. Татищев настаивал, чтобы президентами магистратов были не купцы, а дворяне.

Торговля становится постепенно необходимым звеном в жизни разных слоев дворянства. В середине XVIII в. в вывозе волжской рыбы в центральные районы и Петербург участвовали приказчики и поверенные статс-дамы Н. А. Нарышкиной, кн. Н. А. Голицыной, П. Б. Шереметева ⁶⁴². Среди торгующих на Макарьевской ярмарке встречаются дворовые люди с трварами, принадлежавшими Д. Кантемиру, П. Толстому, А. Волынскому, Строгановым, хану Аюке и другим ⁶⁴³.

В первой половине XVIII в. помещики торгуют не только перекупным, но и товаром своего хозяйства, хотя это явление и нельзя еще назвать массовым. Присутствовали дворяне в это время на хлебном рынке Москвы и других городов, но продавали хлеба меньше, чем купцы из посадских людей и крестьян. Торговали дворяне и прочей сельскохозяйственной продукцией.

В отличие от XVII в. помещики уже в середине XVIII в. начинают всерьез рассчитывать на торговлю как средство повышения доходности своих имений, обращают внимание на получение избыточного количества хлеба, сена, льна, скота, птицы. Значительно заметнее связь помещичьего хозяйства с рынком проявляется во второй половине XVIII в.„ особенно начиная с 70-х гг. Наблюдается рост объема торговли помещиков, а также некоторые изменения в ассортименте за счет увеличения в нем доли пшеницы. Повсеместно помещиками покупается хлеб для винокурения. Расширение продажи сельскохозяйственных продуктов помещиками Центрально-Черноземного района, Вологодского, Бежецкого, Кашинского, Валдайского уездов, Поволжья происходило благодаря увеличению в этих местах барской запашки. В конце века дворяне участвуют и в сбыте промышленной продукции. Так, широкое распространение получила во второй половине века торговля железом в хозяйстве князей Голицыных. Примечательно, что до последней четверти XVIII в. конфликты с покупателями разрешались путем использования высокого положения и родовых связей продавца ^ио.

Отмена внутренних таможенных пошлин, повышение цен на хлеб,, указы 1762 г. о свободной торговле хлебом, указ о предоставлении вольности дворянству способствовали активизации дворянского предпринимательства, что, в свою очередь, заставило помещика обратиться к коммерческим знаниям. В дворянских усадьбах начинают встречаться книги о коммерции: «Экстракт из Савариева лексикона о коммерции», «Торгующее дворянство, противоположное дворянству военнохму, или Два рассуждения о том, служит ли то к благополучию государства чтобы дворянство вступало в купечество» ¹⁴¹.

Одним из видов торговых сделок, не связанных с получением торговой прибыли, но тем не менее необходимых в жизни помещичьего* хозяйства,, была покупка «про домовый обиход». Осуществляли эти покупки крепостные, дворовые, реже приказчики, которым давались соответствующие распоряжения. Зачастую покупка «про домовый обиход» самым тесным образом соединялась со сделками по перепродаже ⁶⁴⁴.

Увеличение доходов помещиков привело к повышенному интересу дворянства к предметам роскоши. На запросы дворянина в XVIII в. все большее влияние стал оказывать европейский рынок, что было вызвано оживлением экономических и политических связей с Западной Европой. Многие дворяне сами ездили и даже подолгу жили во Франции* Англии, Голландии. Увеличение спроса на предметы роскоши, за большие деньги вывезенные из-за границы, становится характерной чертой быта дворянства. П. Я. Ягужинский даже предлагал понизить пошлины на товары, пользовавшиеся особым спросом столичной знати. Во второй половине XVIII в. увеличивается число дворян, которым требуются дорогие вещи, и несколько видоизменяется ассортимент последних. Если в начале XVIII в. это одежда, различные бытовые мелочи, то во второй половине столетия дворянам уже требуется сложное оборудование для многочисленных усадеб. Погоня за роскошью вызывала, с одной стороны, увеличение спроса на подобные товары, а с другой — потребность в деньгах, для чего требовалось повышать доходы с имений. В 1770 г. П. Шереметевым был заключен договор с итальянцем Бранком о поставке раковин для кусковского грота на сумму 1202 руб. 20 коп. Из Гданьска ему привозят стулья с золотыми

ножками, из Голландии и других стран — специи, кофе, сахар, сыры, окорока, овощи и др. Стоимость отдельных посылок доходила до

4 тыс. руб.⁶⁴⁵

Изменение жизненного уклада, тяга к «европейскому быту» характерны во второй половине XVIII в. не только для верхушки правящего класса, но и для всех слоев дворянства. Даже сами дворяне понимают расточительность подобного образа жизни. Молодой А. Р. Воронцов писал из Парижа о чрезмерной тяге к роскоши у русского дворянства. Он советует «оглядеться и взять в пример» французов, которые запретили привоз некоторых товаров, не считаясь с тем, сколько к ним «чужих денег приходит простотой других нациев, которые думают, что все худо, что не в Париже зделано» ⁶⁴⁶.

Для приобретения необходимых товаров, как и для проведения других торговых операций, дворяне использовали связи с купцами. Но это не всегда благоприятно сказывалось на деле. Часто дворянин, разочаровавшись в способностях купца, изгонял его, «бесправного и безденежного», при первых неполадках в совместных операциях⁶⁴⁷.

В XVIII в. влияние дворянства на развитие торговли проявлялось на разных уровнях. С одной стороны, стремление к росту доходов заставляло помещиков не только покровительствовать крестьянской торговле, но и самим все более активно участвовать в коммерции. С другой — вкусы и запросы дворян, тяготение к роскоши влияли на ассортимент и направление торговли других классов, и в первую очередь купечества, деятельность которого чутко откликалась на запросы разных категорий населения. В частности, именно на вкусы господствующего сословия ориентировались так называемые модные магазины, впервые появившиеся в XVIII в. в обеих столицах.

По сравнению с предшествующим временем в XVIII в. понизился удельный вес монастырской торговли, которая сильно пострадала в результате реформ, направленных на подчинение церкви государственному аппарату. Уже в^! 1700 г. монастырям было запрещено собирать таможенные пошлины с торгов, происходивших в их владениях. До середины XVIII в. доходы с торжков и ярмарок при монастырях поступают в казну. Монастыри сохраняют только лавки в торговых рядах. В первой половине века встречаются еще монастыри — владельцы соляных, рыбных и прочих промыслов. Продукция с этих промыслов поступала в продажу, ставилась в казну по подрядам или отдавалась на откуп торговым людям. Секуляризация церковных имений подорвала хозяйственную активность монастырей и лишила их фактически возможности торговать. Однако на монастырских землях продолжало существовать большое число ярмарок и базаров, что создавало возможность активного участия в торговле крестьян монастырских владений. Более самостоятельной была торговая деятельность дворцового ведомства, проводившего крупные операции по скупке и перепродаже разнообразных товаров и продававшего хлеб, лен, овощи, скот и пр. из дворцовых владений ⁶⁴⁸.

Рост и централизация торгового капитала создавали необходимые условия для промышленного предпринимательства. В то же время

«самостоятельное развитие торгового капитала стоит в обратном отношении к степени развития капиталистического производствачем сильнее развит торговый и ростовщический капитал, тем слабее развитие промышленного капитала (-капиталистического производства). и наоборот» ⁶⁴⁹. В силу господства на рынке торгового капитала, бравшего на себя сбыт промышленных товаров, происходила перекачка части прибыли из сферы производства в сферу обращения. Не случайно крупнейшие купцы-промышленники XVIII в. в поставках своих товаров были связаны либо с казной, либо с внешним рынком, а также были постоянными торговцами на крупнейших ярмарках России, где можно, было обойтись без купцов-посредников.

Потребности дальнейшего развития внутреннего рынка, промышленного производства требовали отмены сословного характера торговли, господства купеческого капитала, ставили вопрос о необходимости того, чтобы производитель сам сделался купцом ⁶⁵⁰. Первые мероприятия правительства, отвечавшие этим задачам, как известно, были осуществлены в конце XVIII в. и продолжены в следующем столетии. В результате происходит подрыв монопольного положения верхушки гильдейского купечества. В 1820 г. пала монополия местного купечества на местном рынке ¹⁴⁹. Однако разрешение промышленникам держать собственные лавки и торговать в розницу было дано лишь в 1842 г.

Таким образом, главной фигурой в торговой жизни России XVIII в., был купец. И хотя на рынке ему постоянно приходилось сталкиваться с представителями других сословий, законно и незаконно конкурировавших с ним, подрыв торговой монополии гильдейского купечества наметился-лишь с конца XVIII в., когда сословному характеру торговли и купеческим привилегиям были нанесены первые удары.

Сословный строй, наложивший свой отпечаток на характер торговли в XVIII в., оказал существенное влияние и на социально-политический и культурный облик российского купечества, многие черты которого, сформировавшись и отчетливо выявившись именно в XVIII в., сохранялись и в иных условиях XIX столетия. Элементы новой культуры медленно проникали в толщу купеческой среды. Но повысившийся интерес к торговле привел к появлению в литературе XVIII в. характеристики так называемого «совершенного купца». Показательно, что несмотря на обилие сочинений о коммерции, выходивших в России начиная с 60-х гг. XVIII в., все авторы при определении этих качеств были единодушны. Именно в XVIII в. в представлениях современников сложился тип торговца, который, по их мнению, наилучшим образом соответствовал потребностям нового времени.

Показателен тот круг знаний и качеств, которые были необходимы для «совершенного купца». К числу «главных наук», необходимых купцу, относились следующие: знание о товарах, «знание отправления оными торгов», т. е. «ведать ситуацию и состояние тех мест, где они (товары.— Авт.) родятся или делаются, в которое время и как их закупать, получать и отправлять должно в подобныя места» и, наконец,, бухгалтерия («порядочное содержание каждому... собственных своих книг и счетов»). Помимо «торговой науки», каждому купцу также были необходимы знания арифметики, каллиграфии, нумизматики, мер и весов, коммерческой географии, торгового права, коммерческого языка,.

клеймения товаров, купеческой тайнописи, европейских языков. Интересно, что кроме знаний, имевших практическое применение, обращалось внимание и на «полезные вспомогательные науки», как то: коммерческая политика, история коммерции, геральдика, естественная история, математика, «визирное и рисовальное искусство», логика и изящные науки. Для распространения «купеческих наук» купцам рекомендовались «частое разсуждение» о купеческих делах, путешествия в чужие края, чтение газет ⁶⁵¹. Конечно, все эти требования ориентировались главным образом на «капитальных» купцов, ведших крупные торги как внутри страны, так и за границей. К мелким торговцам предъявлялись значительно более скромные требования. Возросшие масштабы торговли XVIП в., установление постоянных контактов с иностранным купечеством требовали уже иного типа торговца, обладавшего не только специальными знаниями, но и широкой эрудицией. И хотя по численности этот слой купцов был невелик, само его наличие показательно для XVIII в. К числу таких купцов принадлежали: московские торговцы И. Журавлев и М. Ситников, тульские Иван и Федор Володимировы, Ларион Лучинин, петербургские Иван Исаев, Борис Струговщиков, калужский Анатолий Губин, серпуховские П. и Н. Киш-кины и другие. Все они являлись активными участниками заграничной торговли, и многие из них начиная с 60-х гг. XVIII в. привлекались правительством для разработки ряда экономических вопросов, непосредственно затрагивавших интересы купечества, поскольку «о знании ими тех дел Правительствующему Сенату довольно известно» ⁶⁵². Именно по инициативе купечества (тульского купца Ф. Володимирова «с товарищи») впервые был возбужден вопрос об отмене внутренних таможен. Проявляли купцы инициативу и в развитии и организации внешней торговли. Ими создавались торговые компании для ведения внешней торговли, из числа купцов, хорошо знакомых с иностранными рынками, выбирались консулы⁶⁵³. Все это свидетельствует о возросшей активности крупнейших купцов в экономической жизни страны, росте уровня их образованности и расширении кругозора. Пожалуй, в первую очередь к этой части купечества могут быть отнесены слова В. Болтина о том, что «торговля имеет великое влияние на образованность и просвещение народов» ⁶⁵⁴.

В XVIII в. зарождается тип купца-мецената, каковым был, например, М. С. Голиков, на средства которого издается «Историческое описание российской коммерции» ⁶⁵⁵. В Архангельске некоторое время существовало частное «Историческое общество», организованное местными купцами. Появление купцов — любителей чтения, театров, выделявшихся из общей массы купечества, нашло отражение в художественной литературе той эпохи. В комедии П. А. Плавилыцикова говорится о лавочном сидельце богатого купца, который «повадился читать печатные книги... какой-то Телемак, да истории, да какое-то премуд-рие... Болтают рядские люди, 'что он и в комедь ходит» ¹⁵⁵. Дмитровский купец И. А. Толченов всякий раз, как приезжал в Петербург по-торговым делам, ходил то в Академию художеств, то в Кунсткамеру,, то в маскарад или Французскую комедию ⁶⁵⁶. Однако современники эти новшества в образе жизни купцов еще воспринимали как нечто курьезное, странное, необычное.

Из среды купечества вышли многие замечательные люди XVIII в. Сыном костромского купца был Ф. Г. Волков. Другой купец, И. И. Голиков, оставил знаменитый труд о Петре I. Из купцов были и П. И. Рычков и В. В. Крестинин, причем в сочинениях последнего именно история торговли, купечества и промыслов на Севере стоит на первом плане. «Русским Колумбом» назвал Г. Р. Державин Г. И. Шеле-хова, занимавшегося не только организацией промыслов и торговли, но и просвещением местного населения Русской Америки ⁶⁵⁷. Необычной, но в то же время показательной для XVIII в. является жизнь Ф. В. Каржавина. Родился он в семье московского купца-старообряд-ца. Его отец и дядя были «богоотступниками и верных министров и сенаторов ругателями». Ф. Каржавин был послан для обучения в Париж. Вернулся из Франции вместе с Баженовым, другом которого остался на всю жизнь. Не желая заниматься торговлей из-за этого поссорившись с отцом, Каржавин уезжает за границу. Он много путешествовал, жил на Мартинике, в Гаване, Северной Америке, был хорошо-знаком с участниками войны за независимость Соединенных Штатов. После возвращения на родину Ф. Каржавин составил «Предложение»

об улучшении внешней торговли России ⁶⁵⁸.

Успехи внутренней и внешней торговли, возрастание роли торговли и купечества в экономическом развитии страны заставляли правительство более деятельно реагировать на назревшие вопросы экономической жизни. Показателем этого внимания к вопросам торговли, усилившегося с 60-х гг. XVIII в., было создание Комиссии о коммерции,, цель которой состояла в изыскании «средств к распространению торговли России и размножении фабрик и заводов». В 1772 г. на средства П. А. Демидова в Москве было открыто коммерческое училище — первое в России специализированное в области торговли учебное заведение. Позднее такие училища существовали как в Москве, так и в* Петербурге. Начиная также с 60-х гг. в России печатается разнообразная коммерческая литература, как переводная, так и оригинальная ⁶⁵⁹.. В ней излагаются сведения о товарах, о торговле и различных ее родах, о знаниях и качествах, необходимых купцу, о бухгалтерии, торговых книгах и принципах их ведения и многое другое.

Однако большинство этих мероприятий затрагивало лишь очень небольшую часть высшего-гильдейского купечества. В основной же своей массе i икчеетво и в XVIII в. было далеко как от науки вообще, так н от торге вс и науки в частности. По представлениям даже московских купцов, чтобы стать хорошим купцом, «нужно уметь писать по-русски не столько правильно, сколько красиво, «по-конторски», затем уметь считать, то есть знать четыре арифметических правила с выкладкой на счетах и учитывать векселя, наконец... полезно было знать немножко по-немецки». Дальнейшее образование, по их мнению, было не только не нужным, но и вредным для семейных и торговых интересов, поскольку «ученые» сыновья станут стремиться отойти от торговли и тем самым обрекут ее на погибель. Не случайно и в середине XIX в. даже среди московского купечества лица, имевшие университетское образование, были крайне редки ³⁶°.

Несмотря на распространявшиеся теории представление о торговле,, «озаренной светом рассудка и философии», почти не коснулось практической деятельности купечества. Необходимость в грамотности и в. середине XVIII в. осознавалась далеко не всеми купцами. Тем большее недоверие у купцов вызывала так называемая торговая наука. Вся деятельность купцов заставляла их постигать «науку» на практике. Эту особенность сформулировал один из наиболее образованных купцов 1-й гильдии Иван Вавилов в своих «Беседах русского купца о торговле», прочитанных им, а затем изданных в 40-х гг. XIX в. Так, он писал: «Я имею основанием практику, а не теорию. Предмет торговли исключительно требует положительного и более практического, нежели теоретического развития об нем понятий» ⁶⁶⁰.

Практическая форма обучения торговле являлась основной на про* тяжении всего XVIII в. Купцы, которые вели постоянные и значительные торги, довольно рано начинали использовать в своих торговых промыслах подрастающих сыновей, племянников и других малолетних родственников. На практике молодые купцы овладевали навыками различных форм торговли, учились выяснять конъюнктуру рынка, цену товара, условия торговли на разных рынках, умению отбирать товар, при оптовых и розничных закупках, постигали механизм кредитных сделок, учились брать подряды, нанимать транспортных работников* рассчитывать издержки и прибыль и многому другому, с чем они сталкивались в процессе торговой деятельности. Знания, приобретаемые на-практике, естественно, во многом зависели от характера, форм и объема торговли, осуществляемой купцом. Поэтому уровень и качество-этих знаний у отдельных купцов были различными. Объективную трудность в процессе выработки и закрепления опытом ряда поколений знаний и навыков торгового дела составляла неустойчивость купеческих капиталов и фамилий. В этих условиях особое значение приобретали личные деловые качества купца, его способности, ум, энергия, сноровка и т. д.

В XVIII в. неоднократно предпринимались попытки организовать, заграничное обучение коммерции купеческих сыновей. Однако по многим причинам всякий раз они заканчивались неудачей.

С трудом проходило и приобщение купечества к ведению торговых: книг. Так, в ряде книг, излагавших основы бухгалтерской науки и «произведение щетов купеческих», встречаются такие замечания о куп-:цах: «Но много таковых находится, которые и понятия о ней, кроме как по слуху, не имеют, а отправляют коммерцию как внутреннюю, так и заграничную чрез прикащиков и корреспондентов без основания», или: «Вот, скажут иные, новой вздор — мы и без бухгалтерии торговать и барыши с изъяном различать умеем»¹⁶². Видимо, именно подобными соображениями руководствовались многие купцы, не спешившие приобретать новейшую литературу о коммерции. Так, переведенный с французского языка в 1747 г. по инициативе Коммерц-коллегии «Экстракт из Савариева лексикона о коммерции» и напечатанный в количестве 1200 экземпляров несмотря на все старания по его распространению среди купечества расходился крайне медленно: за 4 года было приобретено всего 112 книг. С «немалым принуждением» расходился .и другой переводной труд — «Совершенный купец...», тираж которого составлял 400 экземпляров ¹⁶³.

Следует отметить, что осторожное отношение к новшествам торговой науки было характерной чертой не только русского купечества. И в Западной Европе, где двойная бухгалтерия была систематически изложена еще в конце XV в., а в XVI в. вышел целый ряд учебников торгового счетоводства, ведение торговых книг входило в обычай весьма медленно. Даже крупные компании, такие как английская Ост-Индская, еще в конце XVII в. не знали ни операционного года, ни периодических балансов ¹⁶⁴.

Но насколько в массе своей купечество было медлительно и осторожно в учении, настолько оно было энергично и подвижно, когда речь шла о практической деятельности. В этой деятельности, способствовавшей установлению рыночных связей между различными территориями, реализовался создаваемый углублением общественного разделения труда и специализацией производства процесс складывания всероссийского рынка. И в этом смысле купцы и торговый люд в целом являлись живыми носителями национальных связей, а следовательно, и процесса формирования русской нации.

Столь же заинтересованно и активно действовало купечество и на заграничных рынках, куда купцы зачастую проникали еще до заключения соответствующих трактатов. В то время когда Коммерц-колле-гия еще только ставила вопрос о желательности торговли на Черном море с Турцией, отдельные московские купцы на свой страх и риск юкольными дорогами пробирались с товарами в Константинополь. Так, в 1740-х гг. крупный московский купец-предприниматель Гаврила Журавлев организовал три торговые «посылки» в Константинополь, несмотря на большие трудности в пути и на месте ^1б5. В целом занятие торговлей требовало от купца «острого и дальновидного разума... немалую расторопность и проворство» ¹⁶⁶. Эти качества, подмеченные современником, становились особенно необходимыми в условиях возросших масштабов и разнообразия форм торговли XVIII в. Отдельные источники свидетельствуют также о том, что части купечества XVIII в. были свойственны уверенность в своих правах на имущество, на свои занятия, сознание их общественной пользы, твердость, чувство собст"¹⁶² Ключ коммерции или торговли, то есть наука бухгалтерии..; Почтенный купец или бухгалтерия.., ч. 1—3. М., 1799.

¹¹⁶³ Соловьев С. М. Указ. соч., кн. XI, с. 111—112.

¹⁶⁴ К у л и ш е р И. М. Лекции по истории экономического быта Западной Европы, ч. II, с. 188—189.

¹⁶⁵ 3 а о з ер ск а я Е. И. Торговля и купечество.., с. 174.

*⁶⁶ Почтенный купец или бухгалтерия...

венного достоинства, отсутствие самоуничижения ^1г;7. Таким образом, занятие торговлей способствовало выработке у купцов разных районов страны общих свойств характера, что позволяет говорить о формировании определенного самосознания группы. Наряду с этим облику купечества XVIII в. были свойственны взгляды и убеждении, являвшиеся результатом воздействия дворянской идеологии. Это прежде всего отношение к крепостным и стремление к получению дворянства. Как отмечается в новейшей литературе, посвященной этому вопросу, присутствие подобных идей в сознании свидетельствует о феодальной системе ценностей, бытовавшей в купеческой среде ⁶⁶¹\

Тяготение к дворянскому образу жизни иногда оборачивалось печально для купца. И. А. Толченов в погоне за роскошью и беззаботной жизнью забросил свои торги, оставив дело на приказчиков, в результате чего «из почетного звания первого по городу купца дошел до звания презрительного». Участь Толченова показывает, что ограниченность кругозора большинства купцов, консервативность мышления объяснялись спецификой торгового дела, требовавшего больших затрат энергии. Ослабление внимания к торгам быстро приводило купца к разорению. Но, кроме энергичности, многим купцам были присущи и такие черты, как склонность к обману, скупость, корыстолюбие, самодурство и т. п. Герой комедии М. М. Матинского купец Сквалыгин говорит: «Сострадание, любовь к ближнему и прочая, суть такие вещи, о которых только языком лебезят, а на сердце, особливо же у такого купца, каков я, совсем быть не должно» ⁶⁶². Отрицательные стороны в поведении купцов подвергались критике не только в комедиях. Пытаются искоренить нечестные методы ведения торговли и власти: в 1732 г. канцелярия конфискации Сената потребовала сжечь оставшиеся с прошлого года в Московском гостином дворе негодные товары, чтобы купцы их «не стали с добрыми мешать и продавать, и людем бы оттого вреды не учинилось» ⁶⁶³.

Консерватизм в мышлении сочетался у купечества с консерватизмом быта. Хотя и здесь, как и по отношению к образованию, экономической активности, да и политическим воззрениям, имелись среди купечества немалые отличия. Так, в среде столичного купечества наблюдалось стремление к вкусам, модам и новинкам дворянского класса,, хотя «в обращении их заметна некоторая неразвязность, сжатость и неловкость, происходящие от непривычки к тону модного света»⁶⁶⁴. Но образ жизни купцов двух столиц был неодинаков. В комедии 80-х гг. XVIII в. «Сиделец» московский купец противопоставляется «сампитер-скому»: «Москва город старинный, не как Питер, где и наша братья-купечество все на дворянску стать». В провинции же быт купечества во многом сохранял прежние формы, своими корнями уходящие к крестьянскому укладу жизни. В воспоминаниях о своем пребывании в Иркутске в 1805 г. Вигель так'описывал местных купцов: «Между иркутскими купцами, ведущими обширную торговлю с Китаем, были миллионщики... но все они оставались верны старинным русским, отцовским и дедовским обычаям: в каменных домах большие комнаты содержали в совершенной чистоте и для этого никогда в них не ходили,.

ежились в двух-трех чуланах, спали на сундуках и при неимоверной, даже смешной дешевизне ели с семьею одну солянку, запивая ее квасом и пивом». На балах купеческие жены и дочери, разряженные по старине, участия в общем веселье и танцах не принимали, а «сидели неподвижно и как будто поневоле смотрели на богоотступные забавы» ^т. К этому следует добавить, что в религиозном отношении значительная часть купечества принадлежала к старообрядчеству.

Экономическое развитие России в XVIII в., превращение ее в великую державу, выход к морям, складывание всероссийского рынка и другие явления, присущие новому периоду русской истории, определили формирование нового типа торговца. Об этом, в частности, свидетельствуют отмеченные выше факты экономической активности русского купечества на внутреннем и внешнем рынках России. Реформы первой четверти XVIII в. способствовали консолидации купеческого сословия. Однако вся деятельность российского купечества протекала в рамках феодально-крепостнического, сословного строя, который оказывал сильное влияние на социально-политический облик купечества, а ■следовательно, и формирующейся российской буржуазии. Привилегированное гильдейское купечество, стоявшее за собственную монополию в торговле, требовавшее право покупки крепостных людей, к концу XVIII в. стало тормозом развития промышленности, товарно-денежных отношений в стране, стояло за сохранение крепостного права.

Таким образом, в условиях развития российской торговли XVIII в. говорить о формировании единого типа торгового человека можно с большими оговорками. Сословные принципы пронизывали все стороны жизни общества, в том числе и торговлю. В торговле принимали участие представители различных сословий и сословных групп, которые в целом противостояли и боролись друг с другом. Только в конце века постепенно отменяются ограничения в торговле для лиц, не входящих официально в купечество, что открывало большие возможности для складывания единого типа торговца, дальнейшее формирование которого происходило уже за пределами XVIII столетия.

Торговля как одна из важнейших составных частей социально-экономической жизни России является в то же время частью ее материальной культуры, причем такой частью, которая скрепляет и оживляет все прочие. Посредством торговли в феодальную эпоху в движение приходит продукция труда землепашца, ремесленника, мануфактурно* го работника. Эта функция усиливалась по мере углубления общественного разделения труда и специализации не только отдельных производителей, но целых районов и областей на производстве того или иного вида продуктов. Экономические связи, устанавливавшиеся посредством торговли между отдельными территориями, способствовали складыванию единого национального рынка. В свою очередь, экономическая общность различных территорий являлась важнейшим условием формирования нации и национальной культуры. В этом смысле торговля предстает такой сферой материальной жизни, которая оказывала опосредствованное воздействие на развитие национальной культуры. Но было и прямое влияние торговли на развитие просвещения, науки, общественно-политической мысли. Причем если в первой половине XVIII в. торговля по своему характеру, размерам, функциям, формам имела много общего с торговлей XVII в., то во второй половине столетия и особенно его последней трети в ней проявляются черты зарождавшейся капиталистической эпохи.

Пути и средства сообщения

Л. М. Марасинова

О XVIII в. произошли значительные количественные и качественные сдвиги в развитии путей и средств сообщения. Развитие торговли, рост внутреннего рынка, расширение международного обмена втягивали во взаимные контакты все новые районы и группы людей. Вместе с тем возникло немало проблем и обнаружилась сложность, а подчас и невозможность их решения в России той эпохи, ряд задач остался адресованным последующим поколениям.

В стране бескрайних просторов, тысячеверстных расстояний, дремучих лесов, неоглядных равнин и степей, многочисленных рек и болот, огромного разнообразия климата и крайней неравномерности заселения решение транспортных вопросов всегда было сложнейшим делом. Бездорожье, многочисленные трудности пути препятствовали росту связей между отдельными районами, наряду с другими причинами обусловливали их замкнутость.

В то же время экономические факторы настоятельно требовали налаживания единой государственной транспортной сети страны, свободной от внутренних таможен. На протяжении XVIII столетия традиционные водные и сухопутные дороги удлинялись, продвигались в новые районы, обогащались разветвлениями и новыми маршрутами, постепенно соединялись друг с другом.

Развитие транспорта являлось условием и средством распространения культуры. Дороги и реки были главными артериями, по которым распространялась цивилизация, происходил обмен ее достижениями. Не случайно с незапамятных времен города и селения люди строили вдоль дорог и по берегам рек. Успехи науки, техники, образования, разнообразных сфер художественного творчества шли рука об руку с развитием путей сообщения.

Транспорт был неотъемлемой частью быта народа: он сопровождал торжественные церемонии общественного и личного характера: коронации, встречи послов, празднования побед армии и флота. Без саней и повозок не обходились ни свадьбы, ни похороны, ни праздничные гулянья, ни развлечения, ни спортивные состязания, Сложились национальные ритуалы встреч и проводов, дорожных обычаев и традиций.

Рост подвижности населения способствовал изменениям в психологии личности. Уже со второй половины XVII века все более заметное

положение в обществе занимают люди энергичные, деятельные, общительные, с быстрой реакцией, легкие на подъем ⁶⁶⁵. Петр I и его ближайшие сподвижники были наиболее яркими в галерее таких характеров. Живой интерес к миру, широта кругозора, любознательность и потребность в общении, любовь к путешествиям как к источнику новых знаний — все эти черты, встречавшиеся в начале века как редкое исключение, к концу столетия получают распространение и признание среди разных слоев общества.

Как и в предшествующий период, реки оставались в XVIII в. главными транспортными магистралями страны. Их общая протяженность, составляла' более 100 тыс. верст, и почти 7з были судоходными. Направление основных водных путей определялось течением больших рек. Это Северная Двина, Западная Двина, Нева, Волхов, Днепр, Днестр* Дон, Волга с их многочисленными притоками. В их бассейнах проходили важнейшие транспортные маршруты. Сухопутные волоки соединяли один бассейн с другим. Великие реки Сибири — Обь, Енисей, Лена — текли с юга на север, а основной транспортный путь, связывавший Сибирь с Европейской Россией, шел с запада на восток. Поэтому особое значение приобретало сообщение по их притокам.

Три основные задачи стояли перед страной на рубеже XVII— XVIII вв. в отношении водных путей: выход к морским побережьям,, улучшение условий судоходства на реках и связь речных бассейнов искусственными каналами. С той или иной степенью результативности все они решались на протяжении XVIII столетия.

Уже к концу XVII в. относятся первые попытки исследования рек с целью улучшения условий судоходства. В XVIII в. осуществлялись исследования и обмеры Балтийского, Черного, Азовского и Каспийского морей, составлялись атласы и навигационные карты, на которых, были отмечены контуры берегов, прибрежные глубины, обозначены мели, в ряде случаев намечены маршруты кораблей и указаны якорные стоянки. Аналогичная работа проводилась на реках и озерах. Были составлены и изданы карты важнейших рек страны с обозначением отмелей, порогов, глубин, перекатов, рельефа берегов, прибрежного бечевника для бурлаков и указанием направления течений. Для некоторых рек на полях атласов было дано описание «употребляемых на данной реке разного звания судов с показанием меры их груза и числа работных людей»². Создавались карты сообщения но важнейшим рекам и водным системам с описанием экономических условий судоходства на этих коммуникациях.

Исследованиями рек, озер и морей занимался Географический департамент Академии наук, созданный в 1739 г. Деятельно интересовался этими вопросами М. В. Ломоносов. В записке об «Экономическом лексиконе российских продуктов», составленной в 1763 г., он писал о необходимости создать карты, на -которых «по течению рек поставить значки судов, какие где ходят, например, лодка, барка, струг, романовка или какие иные... Пересухи летние, соединение вершин, пристани, волоки, пороги назначить по рекам особливыми знаками народно к тому вымышленными»⁶⁶⁶. В 60-е гг. XVIII в. вопрос об изучении водных путей сообщения поставил перед правительством член Комиссии о коммерции Н. Е. М\р*вьсв в докладе «Рассуждение о коммерции». Он справедливо укатим i на необходимость иметь географическое описание важнейших рек России, «ибо не зная оного, о коммуникации каждой порознь рассуждать не можно»⁶⁶⁷.

Значительные работы в этом направлении проводились в период генерального -'межевания. Результаты исследований позволили в самом начале XIX в. составить описание водных путей европейской части страны, содержащее краткую характеристику условий судоходства⁶⁶⁸. Однако работа по изучению водных дорог была далека от завершения.

Исследование водных путей шло параллельно с практическими мерами по улучшению судоходства. Первые попытки в этом направлении предпринимались уже Петром I. Проводились работы по углублению и расчистке русла рек, строительству каналов. Во второй четверти XVIII в. начинания Петра были практически приостановлены.

Однако с 60-х гг. столетия правительство вновь было вынуждено заняться проблемами водного транспорта. Они обсуждаются в Комиссии о коммерции, находят отражение в многочисленных указах сената.

В 1784 г. был принят указ, регулирующий работы по улучшению судоходства на реках, обмеру фарватеров и установлению на мелях охранительных знаков. В нем, в частности, говорилось: «Для отвращения бедствий, приключающихся судам по* разным рекам пловущим... предписать генерал-губернаторам и правящим ту должность, чтоб каждый из них в губерниях, ему вверенных, приказал немедленно все судоходные реки, в оных текущие, промерить, и где найдутся мели оные означить вехами для безопасности водоходства»⁶⁶⁹. Далее вменялось в обязанность земским исправникам проводить такие промеры ежегодно, -следить за сохранностью знаков на мелях и перекатах и переносить их в случае необходимости на новые места.

Несмотря на принимаемые меры по улучшению судоходства и даже законодательные распоряжения на этот счет 'Многие реки продолжали оставаться крайне неудобными для прохождения судов, изобиловали мелями, порогами, перекатами и причиняли массу неприятностей путешественникам, лоцманам и штурманам. Русла многих рек были судоходны только во время весеннего половодья, а летом сильно мелели. Караваны судов скапливались на обмелевших участках пути. Грузы приходилось переносить на более мелкие суда — паузить. Путешественники и судовладельцы постоянно жаловались на трудности судоходства, из-за которых суда терпели аварии и крушения.

Главная водная магистраль Европейской России Волга, особенно в верхней части, имела множество мелей и перекатов. Так, в 60-е гг. XVIII в. только на отрезке пути от впадения Селижаровки до Твери ■было 17 каменистых перекатов, от Селижаровки до Рыбинска — около 50 мелей и перекатов, от Рыбинска до границ Саратовской губернии — 35⁶⁷⁰. Плававший по Волге в цачале XVIII в. Корнелий де Бру-ин отмечал, что видел даже в низовьях Волги много судов, потерпевших крушения и засевших на мелях⁶⁷¹. Сложными для судоходства оставались Днепр, Кама, Чусовая, многие сибирские реки, особенно Ангара. Путешествовавший по Ангаре в XVIII в. анонимный автор пишет

об опасных порогах на этой реке, требовавших от штурманов большого мастерства. Частыми были крушения на Чусовой, по которой двигались большие караваны с горнозаводскими грузами Урала. В 80-х гг. за 5 лет здесь погибло более 80 коломенок с металлом. Днепровские пороги также являлись серьезным препятствием для судоходства. Мелководное и бурное Ладожское озеро было малопригодным для плавания непрочных деревянных судов. В ряде случаев преодолеть эти препятствия; можно было лишь посредством подъема уровня воды в реках шлюзами и строительства обводных каналов.

Инициатором строительства каналов в России был Петр I. Он стремился к установлению связей между отдельными районами страны,, прежде всего между новой столицей и центральными областями, между внутренней Россией и морскими побережьями. Создание целой системы государственных искусственных водных путей в России началось раньше, чем в других странах⁶⁷². В конечном итоге решение этой задачи наряду с созданием общерусской системы сухопутных дорог должно было стать средством обеспечения национального единства. Водная система Европейской России призвана была преодолеть не только разобщенность внутренних районов, но и связать страну с внешним миром — через Балтику с Европой, через Каспий — с Азией. Россия выступила бы,, таким образом, посредницей между Востоком и Западом и оказалась втянутой в международные экономические и культурные связи.

Волго-Донской и Ивановский каналы должны были соединить центральную часть Европейской России с Азовским и Черным морями, Вышневолоцкая и Двинская системы — связать страну с Балтикой. Через Волгу искусственные водные коммуникации соединили бы Балтийское и Каспийское моря. Таковы были широкие планы, частичное осуществление которых началось в первой четверти XVIII в. Канало-строение отразило особенности эпохи петровских преобразований: ясные назревшие большие задачи и крайне скудные технические возможности и условия для их реализации. Именно это противоречие придавало особую напряженность всей атмосфере 'преобразований первой четверти XVIII в. Начатый в 1697 г. Волго-Донской канал не был достроен, так как все силы страны были отвлечены на борьбу за Балтику. В начале XVIII в. стали строить Ивановский канал между Окой и Доном. Построили 33 шлюза и прекратили работы. Начали сооружение канала Москва — Волга. Однако реально из этих больших замыслов в годы правления Петра I был выполнен лишь один — устройство Вышневолоцкого водного пути, связывавшего Балтийское побережье с бассейном Волги. Система создавалась трудно и не могла обеспечить полноценных связей между этими районами из-за одностороннего характера движения. Только введение в строй Мариинской и Тихвинской; водных систем в начале XIX в. смогло преодолеть эти недостатки.

Строительство Вышневолоцкой системы было начато в 1702 г. Через реки Тверцу, Цну, Волхов, ряд озер и искусственных каналов бассейн Волги связывался с бассейном реки Невы. Общая протяженность системы составила 1324 версты¹⁰. Работы по ее строительству велись без достаточного технического руководства, принудительным трудом более 10 тыс. человек, согнанных сюда из разных губерний. Уровень воды поддерживали при помощи шлюзов, водохранилищ и других гидротехнических сооружений. Весной 1709 г. по новому водному пути было открыто судоходство. Система имела много недостатков: несовершенство гидротехнических сооружений и шлюзов, мелководье на некоторых участках пути, непрочность всех построек, отсутствие технического надзора за эксплуатацией, наконец, односторонний характер движения: суда, пришедшие в Петербург, не возвращались обратно, а продавались там на слом.

В 1718 г. было принято решение о строительстве обводного канала вокруг Ладожского озера. В его проектировании Петр I принимал личное участие. Создание канала велось с таким же напряжением, как и Вышневолоцкой системы, были истрачены миллионы рублей, огромные массы людей со всех концов страны привлекались к строительным работам. Ладожский канал вступил в строй в начале 30-х гг.

Судьба первой в стране искусственной водной системы была нелегкой. Уже к концу второго десятилетия XVIII в. она пришла в упадок: шлюзы подгнили и обвалились, запор воды поддерживался досками, которые заделывались рогожами и соломой. В 1718 г. водой снесло целый весенний караван. Необходима была коренная реконструкция системы. Ее взял в свои руки незаурядный гидротехник-новатор, способный организатор М. И. Сердюков. В 1719 г. ему были переданы в содержание Тверецкой канал, шлюзы и разрешено производство работ согласно его доношениям и чертежам ^п. Главная задача заключалась в том, чтобы обеспечить достаточное количество воды на весь период навигации. Были построены регулирующие водохранилища, отремонтированы многие шлюзы и каналы, разработано оригинальное решение для налаживания судоходства через Боровицкие пороги. В середине XVIII в. по Вышневолоцкой системе провозилось до 12 млн. пудов грузов ежегодно ⁶⁷³.

Однако система эксплуатации всей этой водной трассы, построенная по принципу феодальных откупов, не могла не привести к застою. Несмотря на энергию и организаторский талант М. И. Сердюкову не удалось навести порядка. Денег на ремонт не хватало. Содержатель постоянно жаловался на своеволие купцов и судовладельцев на каналах и шлюзах. Купцы постоянно жаловались на трудности судоходства. Увеличивалось время простоя караванов. Иногда приходилось по 2—3 недели дожидаться нужного уровня воды.

В 1774 г. система была передана государству с выплатой семье Сердюковых 176 тыс. рублей в три срока. Переход Вышневолоцкого пути в государственное ведомство позволил осуществить ряд значительных технических усовершенствований: были прорыты новые каналы (Вельевский — из озера Велье в озеро Малый Селигер, Сиверсов обводной канал около озера Ильмень, каналы, углубляющие русло Меты, и другие), проведена реконструкция шлюзов и замена деревянных каменными, создано несколько новых водохранилищ, поднявших уровень воды в системе, расчищены некоторые пороги. Все это не только сохранило за Вышневолоцкой системой значение важнейшей водной магистрали России, но и обеспечило ее интенсивное функционирование ⁶⁷⁴.

Мысль о создании других водных путей, соединяющих Петербург с центром страны, была высказана также Петром I. Однако реализация этих замыслов стала возможной лишь спустя столетие. Чтобы обеспечить возрастающий грузопоток к Петербургу, создаются еще две водные системы: Мариинская в 1803 г. и Тихвинская в 1809 г. Особенностью всех этих систем было то, что по ним не могли ходить крупные, с большой грузоподъемностью и глубокой осадкой суда, поднимавшиеся с Нижней и Средней Волги. Поэтому возникла необходимость в перевалочных пунктах, где бы грузы с больших судов перегружались на мелкие. В XVIII в. важнейшим перевалочным городом на Волге стал Рыбинск. Здесь начинались все три большие водные системы и шла массовая погрузка судов, так как выше Рыбинска Волга становилась мелководной.

Среди других, менее значительных, искусственных водных сооружений XVIII в. нужно отметить начало создания каналов между Неманом и Западной Двиной, Неманом и Припятью, Днепровско-Бугской водной системы, Северо-Екатерининского канала для связи бассейнов Камы и Вычегды, канала от Петербурга до острова Котлин и некоторых других. Тем самым создавались предпосылки к образованию региональных воднотранспортных систем, охватывавших всю страну.

Выход России к морским побережьям поставил вопрос о создании портов и гаваней в устьях бо'льших рек. С момента основания Петербурга ведется строительство гавани в новой столице. Во второй половине века осуществлялись гидротехнические работы в Рижском порту, малоудобном из-за мелководья Западной Двины. Там углублялось и расчищалось дно, создавались дамбы для подъема уровня воды, аналогичные работы проводились в Нарве, Либаве, Ревеле. В конце XVIII в. в связи с присоединением Причерноморья, несколько гаваней основываются в удобных районах этого побережья: Херсоне, Севастополе, Феодосии, Николаеве, Таганроге, Одессе.

Превращение России в морскую державу коренным образом повлияло на характер русского судостроения. У истоков создания российского флота стоит Петр I, посвятивший этому делу значительную часть своей энергии и воли. Петр оставался верен страсти к кораблестроению с ранней юности до последних лет жизни. «Выше всего он ставил мастерство кораблестроения. Никакое государственное делоне могло удержать его, когда представлялся случай поработать топором на верфи. До поздних лет, бывая в Петербурге, он не пропускал дня, чтобы не завернуть часа на два в Адмиралтейство. И он достиг большого искусства в этом деле: современники считали его лучшим корабельным мастером в России. Он был не только зорким наблюдателем и опытным руководителем при постройке корабля: он сам мог сработать корабль с основания до всех технических мелочей его отделки. Он гордился своим искусством в этом мастерстве и не жалел ни денег, ни усилий, чтоб распространить его в России»⁶⁷⁵.

Строятся новые верфи в Воронеже, Архангельске, Нижнем Новгороде, Казани, Астрахани и других городах. Главная верфь страны, Пе-

Петербург. Вид на Адмиралтейство

тербургская, закладывается в 1704 г. Адмиралтейство было огромным по тем временам судостроительным предприятием, состоявшим из

17 эллингов, многочисленных мастерских, кузниц, амбаров, административных и служебных помещений. Здесь использовались новейшие технические достижения в кораблестроении, были созданы усовершенствования и механизмы, применяемые при строительстве судов ⁶⁷⁶.

В ведении Адмиралтейства находился Галерный двор и Партикулярная верфь на Фонтанке. Наиболее интенсивно эти верфи функционировали в первой четверти XVIII в., когда число работающих на них достигало 10 тыс.⁶⁷⁷ Здесь были «самые добрые и лучшие мастера», собранные из разных судостроительных центров страны, мастера-корабелы из зарубежных стран. Адмиралтейская верфь концентрировала достижения зарубежного судостроения и русские традиции.

При проектировании и строительстве крупных военных судов немаловажное внимание уделялось их декоративному оформлению. Корабельные мастера свободно владели рисунком, композицией, техникой резьбы по дереву, были художественно одаренными людьми. Именно поэтому суда XVIII в. воспринимаются как памятники прикладного искусства. Главным украшением кораблей была резьба по дереву. Она помещалась на плоскости кормы, шла вдоль бортов, украшала носовую часть. Покрытая позолотой, серебром и яркой краской разных цветов, она придавала кораблю исключительно нарядный и праздничный вид. В известном смысле корабельная резьба способствовала развитию русской скульптуры. Якоб Штелин писал по этому поводу: «Во времена Петра Первого его страсть — искусство кораблестроения — дала скульптуре возможность войти в употребление... Планчеры его военных кораблей, как и носовые части, должны были подобно английским и голландским военным судам украшаться резьбой... Его яхты были столь великолепно украшены позолоченной резьбой, как тогда было только возможно» ¹⁷. Для художественного оформления кораблей Петр нанимал иностранных скульпторов, а затем были подготовлены и русские мастера-резчики.

Однако все эти достижения касались прежде всего военно-морского флота. Строительство торговых и транспортных судов осуществлялось в основном частными лицами. Петр мечтал о создании в России государственного торгового флота, но в XVIII в. осуществить это не удалось.

Новые приемы судостроения, которые Петр вводил на самых передовых верфях страны, он стремился распространить по всей стране как можно шире. Начало XVIII в. изобилует громадным числом указов и распоряжений, касающихся судостроения. С 1715 г. выходит серия указов о строительстве судов «новым манером». Традиционно они строились кустарными приемами «на глазок», без всяких чертежей и планов, были недолговечны, служили обычно одну навигацию и отличались самой простой и дешевой постройкой. Петр повел решительную борьбу со «староманерным» судостроением. В ноябре 1715 года был издан указ на имя губернаторов всех судоходных и судостроительных губерний, запрещающий строить суда старым способом. «А буде кто преступит сей указ и станет по прежнему манеру делать суда со скобками, и на них за первую вину брать штрафу за каждое судно по 200 рублей, а за другую брать все пожитки и сослать в Сибирь на 10 лет» ⁶⁷⁸.

Реформа встретила упорное сопротивление на местах. Дело заключалось не только в силе привычки и консерватизме судостроителей, но в отсутствии опыта, руководства, подготовленных кадров, наконец материальной и технической базы для массового распространения этого начинания.

Первая четверть XVIII в. знаменовалась появлением большого количества новых типов и новых названий судов. Широко распространялись голландские образцы: разнообразные гальоты, шмаки, флейты, прамы, эверсы и т. д. Большинство этих судов в чистом виде не привилось в России, но они «послужили канвой для создания собственных местных судовых типов»⁶⁷⁹. Наиболее широкое распространение получил гальот — плоскодонное судно лодкообразной формы с тупым носом, однопалубное, неглубокой посадки, с одной мачтой. Его грузоподъемность составляла до 10 тыс. пудов.

Большая часть судов того времени принадлежала к барочному типу. Они имели длину около 15 сажен, ширину до 4 сажен и высоту до

2 сажен. При посадке в 12—15 вершков их грузоподъемность составляла до 8 тыс. пудов. С 1718 г. началась постройка парусных судов нового типа — расшив. Они были легкими на ходу, требовали немного рабочей силы и отличались большой скоростью. Крупные волжские расшивы имели грузоподъемность до 25 тыс. пудов.

XVIII в. отличался большим разнообразием и пестротой судов, получавших свои названия по особенностям конструкций или месту постройки. Это паузки, завозни, гусяны, кладушки, ладьи, косовые, бе-ляны, мокшаны, галеры, каюки, шитики, дощаники, межеумки, вышне-волоки, белозерки, тихвинки, романовки, клязьменки, суряки и многие другие. Все это многообразие видов вполне соответствует непреодоленному еще до конца разнообразию местных условий и местного стиля отдельных судостроительных районов страны, только становящейся еще единым национальным целым. Вместе с тем учет передового зарубежного опыта судостроения не исключал своеобразия конструкций средств водного транспорта в различных регионах России. Напротив, такое своеобразие сохраняло лучшие, проверенные реками народные традиции. Фактически судостроение велось повсеместно, где существовали судоходные реки. С ростом' грузопотоков и усилением интенсивности движения увеличивался, объем судостроения. Для ряда районов он становился важнейшим промыслом, в котором были заняты различные категории населения: купцы, посадские люди, крестьяне.

«В России не существовало крупных специализированных верфей для постройки судов торгового речного флота. Строительством всех речных судов, как и большинства судов морского каботажного плавания, занимались прежде всего крестьяне, живущие в прибрежных населенных пунктах, близких к местам формирования грузопотоков»⁶⁸⁰.

В 80-х гг. в соответствии с городовым положением 1785 г. в судостроении дозволялось участвовать купцам, в 1800 г. такое право получили дворяне.

Многие купцы занимались организацией судостроения и скупкой судов, сосредоточивая в своих руках целые флотилии. Так, в навигацию 1771 г. у рыбинского купца Попова было в распоряжении до 200 барок⁶⁸¹.

Однако основная часть торгового флота создавалась все же крестьянами, посадскими жителями торгово-промышленных слобод и городов. К концу века таких судостроителей насчитывалось не менее 30 тыс. человек⁶⁸².

Широкий размах судостроения в России, сопровождавшийся на важнейшей водной магистр.али — Вышневолоцкой — уничтожением ежегодно тысяч барок, привел к массовым вырубкам лесов по течению рек. Это .приняло такие большие размеры, что в ряде мест специальными указами были выделены заповедные зоны, где была запрещена рубка леса частным судостроителям.

Способ передвижения судов основывался прежде всего на ручном труде. Главными тружениками на водном транспорте являлись бурлаки. В тех случаях, когда это было возможно, использовались сила ветра и течения реки. Только в конце века появляются коноводные машины, далеко не вытеснившие бурлацкий труд из водного транспорта. Бурлацким промыслом занимались огромные массы людей. По подсчетам Н. И. Павленко, в середине XVIII в. на речном транспорте было занято около 100 тыс. судорабочих, а в конце столетия — до 200 тыс.⁶⁸³ Ф. Н. Родин считает эти данные заниженными едва ли не в два раза⁶⁸⁴. Условия труда и быта бурлаков были крайне тяжелыми. Нищенская заработная плата, непосильный изнурительный труд, произвол судовладельцев, полуголодное существование, болезни, эпидемии физически и морально калечили людей.

Наряду с широким применением на водном транспорте работников, выполняющих примитивную физическую работу, постоянно растет потребность в людях более высокой квалификации, прежде всего лоцманах. На Вышневолоцкой системе в середине XVIII в. насчитывалось более 2500 опытных лоцманов⁶⁸⁵. От их искусства зависел успех прохода караванов по опасным местам. Труд лоцмана требовал не только прекрасного знания пути, но и мужества, отваги. Не случайно главный командир Боровицких порогов доносил в 1768 г. в Сенат, что лоцманы «народ вольный и не зависящий ни от какого начальства». Во второй половине XVIII в. казна стала выкупать крестьян, занимающихся лоцманским ремеслом⁶⁸⁶.

Примитивная техника передвижения судов, постоянные остановки в пути были причиной крайне медленного движения транспорта. Так, с Урала до Петербурга караваны судов с железом шли 13—18 месяцев, от Нижнего Новгорода до Ладоги суда с мукой плыли 5,5 месяцев, от Камского устья до Коломны — 75 дней, от Рыбинска до Твери — 20 дней и т. д.⁶⁸⁷

Сотни тысяч судорабочих трудились на речном транспорте, но рабочих рук не хватало. К середине XVIII в. относятся первые попытки

применения машинных судов. Они были оборудованы несложными ме-

Исаакиевский понтонный мост

ханизмами, которые приводились в движение рабочими. В 50-х гг. было построено 40 таких судов, перевозивших 'соль из Нижнего Новгорода. Новыми конструкциями водных судов занимался в конце века талантливый русский изобретатель И. П. Кулибин. Он разработал проект самоходного судна с использованием силы речного потока для движения судов против течения. И. П. Кулибин много работал над изобретением самоходных судов с коноводными машинами. Он сконструировал такую машину с двигателем, устроенным по принципу бесконечной цепи. Совершенствование коноводной машины привело автора к мысли о применении парового двигателя для водного транспорта. Большая работа была проделана изобретателем по разработке приемов буксировки. При этом И. П. Кулибину пришлось рассмотреть некоторые проблемы теории кораблестроения. Одновременно разрабатывались вопросы эксплуатации новых машин на водных путях, создания якорных станций на реках. И. П. Кулибин самостоятельно выполнил все чертежи для своих приспособлений, добивался опубликования и распространения своих работ, их практического применения. Однако творческая мысль талантливого механика не нашла места в условиях феодально-крепостнической системы. Изобретения его не встретили поддержки, а сам он умер в бедности и бесславии.

Медленно складывалась система управления и организации движения на водных магистралях. Один из первых указов, касающихся правил движения, относится к 1759 г. Он устанавливал порядок судоходства на Волге, Тверце и прочих реках, правила выгрузки на зимовье и нагрузки товаров и припасов, предписывал не загромождать устья рек, не мешать проходу судов и т. д.⁶⁸⁸ Важным событием, облегчающим движение на внутренних дорогах, была отмена таможенных пошлин в стране. Актом, регулирующим порядки на водном транспорте, стал принятый в 1781 г. «Устав купеческого водоходства». Он явился основой последующего законодательства в области речных путей сообщения. Закрепив сложившиеся нормы судоходства с учетом прошлого законодательства, «Устав» вводил ряд новых положений: был установлен порядок регистрации купеческих судов, положено начало подготовке дипломированных судоводителей, определены обязанности корабельщика (командира судна), кормчего (штурмана), членов команды и других «водоходцев», установлен порядок заключения сделок по судоходству, введены страхование и конвой судов, предусмотрены меры в случае аварий и т. д.⁶⁸⁹ Но принятие законодательных актов еще не обеспечивало реального порядка на водном транспорте. Нарушения правил судоходства были обычными повсеместными явлениями. Соображения безопасности вынуждали купцов, судовладельцев и путешествующих объединяться в большие караваны по нескольку десятков судов.

В XVIII в. только складывалась единая система управления водными .путями и транспортом. Она вырастала из учреждений, ведавших одной из главных водных коммуникаций страны — Вышневолоцкой системой. Поскольку основная часть этого пути проходила по Новгородской губернии, то новгородский губернатор занимался вопросами, связанными с его реконструкцией и эксплуатацией. С ноября 1773 г. он стал одновременно именоваться «директором водяных коммуникаций». Постепенно при директоре стал образовываться штат сотрудников. В 1782 г. водяные коммуникации были разделены на два вида по степени готовности к эксплуатации — на оконченные и неоконченные. Первые оставались в ведении губернатора, вторые были переданы в распоряжение Корпуса водяных архитекторов и гидравликов⁶⁹⁰. В 1797 г. управление всеми водными коммуникациями России было возложено на новгородского губернатора Л. Е. Сиверса⁶⁹¹. Через несколько месяцев в феврале 1798 г. был учрежден Департамент водяных коммуникаций. В его ведение вошли существовавшие раньше учреждения: Канцелярия экспедиции Ладожского канала, Управление Вышневолоцкого разделительного пункта, главные командиры Боровицких порогов и другие, а также вновь возникшие: судоходные расправы, смотрители судоходства на отдельных дистанциях. В крупных речных портах организуются биржи, ведавшие судоходством и торговлей. В 1809 г. создается Главное управление путей сообщения. Таким образом, к началу XIX в. складывается централизованное управление этой сферой общественной жизни.

Развитие водного транспорта оказало известное влияние на образование, технические и естественные науки, книгопечатание и т. д. С начала XVIII в. регулярными стали поездки русских людей за границу для ознакомления с корабельным делом. Именно на первых верфях создаются начальные школы для обучения основам наук. Первая такая школа была организована для мастеровых и плотничьих людей на Воронежской верфи. Затем они возникли в Петербурге, Ревеле, Кронштадте и других городах⁶⁹². Открываются специальные учебные заведения: навигацкая и штурманские школы, морская академия. Издаются отечественные и переводные пособия по кораблестроению, вождению судов и гидротехнике. В 1708 г. вышла в Москве первая книга по связи и сигнализации «Генеральные сигналы, наддираемые во флоте». В ней описано более 100 сигналов, применяемых в случае бросания, поднимания якоря, при движении во время тумана, ночыо и т. д. Широкий размах работ по строительству каналов вызвал необходимость издания книг по гидротехнике. В 1708 г. была напечатана «Книга о способах, творящих водохождение рек свободное». В ней содержались рекомендации по строительству каналов и шлюзов, углублению и выправлению русла рек, технике провода судов через пороги и мели и др. В 1724 г. был опубликован полный курс безопасного кораблевождения для парусного флота, в начале 20-х гг. — «Регламент шхиперам», содержащий технические правила, обязательные для торговых судов³³. Выдающийся математик Л. Эйлер написал книгу «Полное умозрение строения и вождения кораблей, сочиненное в пользу учащихся навигации». Издается масса книг по навигации и судоходству в переводе ■с иностранных языков. Хотя большинство этих руководств касалось военно-морского флота, они оказали заметное влияние на развитие судоходства вообще.

Сухопутные дороги составляли часть общей транспортной сети страны и были связаны с водными. Волоки являлись необходимым звеном многих транспортных магистралей. Часто сухопутные трассы проходили зимой по руслу замерзающих рек. Многие дороги шли вдоль речных коммуникаций. Наконец, не было практически ни одной сухопутной трассы, которая бы не пересекала нескольких рек. Вместе с тем сухопутные дороги все-таки имели известную самостоятельность. В XVIII в. несмотря на непрерывное возрастание роли и значения этих .путчей они оставались второстепенными в сравнении с водным транспортом— более дешевым, удобным, грузоемким.

Основная сеть сухопутных маршрутов, сложившаяся в предшествующий период, в особенности в центральной и северной части Европейской России, сохранилась и в XVIII в. Москва была исторически сложившимся центром дорог. Девять крупных радиальных путей начиналось от Москвы: на Ярославль, Вологду и Холмогоры к Архангельску; от Ярославля на восток через Соль Вычегодскую на Урал и в Сибирь; на Владимир и Нижний Новгород вдоль Волги к Астрахани; на Коломну к Рязани; на Серпухов, Тулу и Курск, далее на юг; на Калугу к Киеву; на Волоколамск — Ржев; на Можайск и Вязьму к Смоленску; .на Тверь к Новгороду; наконец, на Дмитров и Кашин к Устюжне⁶⁹³.

Возникшие в более ранний период, эти дороги в XVIII в. увеличили свою протяженность. Они связывали Москву с севером страны, южными и юго-западными причерноморскими районами, с Прибалтикой, Европой, Средней Азией и Сибирью. Дорожник, составленный

В. Г. Рубаном в конце столетия, дает представление о важнейших сухопутных трактах страны. Он выдержал несколько изданий и пользовался большой популярностью среди путешественников⁶⁹⁴. В нем перечислено около 400 важнейших транспортных маршрутов с указанием промежуточных станций и расстояний между ними. Некоторые тракты имели протяженность в несколько сотен и даже тысяч верст. Наиболее важное административно-политическое и экономическое значение к концу века приобрели следующие тракты: Московско-Петербургский

(длиной в 1033 версты), шедший через Тверь и Новгород. Его продолжением был путь через Выборг к шведским границам. Литовский тракт (Москва — Смоленск — Брест-Литовский — 1064 версты), Киевский (1295 верст) и Белгородский (1382 версты) тракты; Воронежский — от Москвы до Моздока (1723 версты), Астраханский (Москва —Тамбов — Кизляр — Моздок — 1972 версты), Архангельский (Москва — Ярославль — Вологда — Холмогоры- — Архангельск — Онега — Кола — 2290,5 версты), Сибирский —от Москвы через Нижний Новгород, Казань, Пермь и далее в Сибирь. В общей сложности длина всех этих, трактов с крупными боковыми ответвлениями достигала 15 788 верст⁶⁹⁵.. Кроме больших дорог существовало много путей сообщения местного значения.

Среди новых дорог, возникших в XVIII в., следует прежде всего' отметить Петербургско-Московскую, ставшую одной из главных транспортных магистралей страны. Строительству этой дороги уделялось, много внимания. Петр I начал прокладывать прямую трассу между столицами. С самого начала этого предприятия возникло много трудностей: многочисленные болота, топи, обилие лесов и т. д. Дорога! должна была иметь твердое покрытие, в ее фундамент укладывались бревна, а на них глина. Однако от частых дождей такой грунт превращался в непролазную грязь. Несмотря на значительные усилия дорога на протяжении всего XVIII в. так и не была приведена в порядок.

Одной из наиболее благоустроенных была дорога из Петербурга в Царское Село. Это объясняется ее особым привилегированным положением и очень небольшой протяженностью. Она была вся вымощена камнем, имела придорожные канавы для стока воды, мраморные верстовые столбы, поилки для лошадей. В осеннее время она освещалась 1100 фонарями. В начале 20-х гг. стррится еще одна дорога с твердым покрытием: Петербургско-Нарвская.

Растущие связи с Сибирью потребовали улучшения сибирских трактов. С 20-х гг. началось устройство главной сибирской дороги — Московско-Сибирского тракта. На ней организуются форпосты, зимовья и станции. Широко привлекались правительством крестьяне-переселенцы для строительства и эксплуатации этого тракта. Первоначально он использовался лишь для правительственных курьеров и казенных грузов.

Указ о проведении самого длинного в мире Сибирского тракта был издан Сенатом 16 марта 1733 г. в связи с началом работы второй Камчатской экспедиции. Первоначально требовалось наладить регулярное, раз в месяц, почтовое сообщение восточно-сибирских городов с

Тобольском и далее с Петербургом, «дорогу расписать, папшчнть станы, от которого до которого возить летом и зимой почту»⁴⁷. В течение нескольких десятилетий этот тракт был заселен, освоен и окончательно сложился к 80-м гг. XVIII в. А. Н. Радищев называл его «великим проездом через Сибирь».

Для конца XVII—XVIII в. характерно возникновение большого количества дорог и трактов для какой-либо определенной временной надобности, связанной с военными операциями, экономическими, политическими, дипломатическими и прочими нуждами правительства. Такие тракты создавались на скорую руку и так же быстро забрасывались. Примером может служить дорога на Азов, которую стали строить в связи с Азовскими походами, но оставили незаконченной.

Состояние дорожного строительства отразилось в наказах депутатов в Уложенную комиссию от Канцелярии строения государственных дорог. Общий вывод звучал довольно категорично: «Настоящий

способ строения и содержания государственных дорог не токмо недостаточен, но и совсем неспособен»⁶⁹⁶. Прежде всего вплоть до конца века оставалось неясно, какие дороги страны следует считать государственными и какие, следовательно, должны строиться под контролем правительства и содержаться его органами. Канцелярия предлагала считать государственными следующие дороги: от Петербурга—1). до Москвы, 2). до Риги, 3). до Выборга и далее до шведских границ, 4). до Пскова, 5). до Архангельска; от Москвы — 1). до Архангельска, 2). до Смоленска, 3). до Киева, 4). в Сибирь до Тобольска и далее, 5). до Оренбурга, 6). до крепости св. Дмитрия Ростовского (в низовьях Дона), 7). до Кизляра⁶⁹⁷.

Не существовало определенной системы в организации строительства и ремонта дорог. Обычно эти работы осуществлялись в порядке дорожной повинности местным населением. Такой метод был, конечно, малоэффективен, не говоря о тех тяготах, которые он приносил населению. Техника строительства дороги сводилась к устройству фашинных мостовых⁶⁹⁸. Фашины укладывались в несколько рядов и засыпались землей. Затем на них накладывались бревна и вновь засыпались землей. Этот способ был мало удобен, так как фашины гнили, деревянный помост расстраивался и проезжая часть от дождей превращалась в грязь. Были попытки заменить фашины песчаным грунтом или бревнами, но и этот метод не дал существенных результатов. К 40-м гг. XVIII в. относятся предложения заменить фашины каменными мостовыми (мощение улиц камнем применялось в Петербурге и Москве уже с начала века). Однако это предложение не было принято сенатом⁶⁹⁹.

Только в 80-х гг. мощение камнем дорог приобретает более широкие размеры. Были покрыты камнем отдельные участки Московско-Петербургской и Нарвской дорог, некоторых дорог в Новгородской губернии и других районах. С 60—70-х гг. XVIII в. в связи с увеличением грузопотоков и ростом интенсивности движения совершенствование дорожного строительства становится все более необходимым. Появляется ряд проектов по улучшению дорожного дела в стране, использованию опыта зарубежных государств. Одним из таких проектов явилась записка сенатора Н. Е. Муравьева в сенат в 1763 г. В ней отмечалось: «Приведение дорог в возможную исправность не токмо необходимо для коммерции, но и для благосостояния рода человеческого нужно». При этом автор указывал, что строительство дорог — «дело государственное», которое требует «искусства и знания». «Порядочные дороги делать не так лехко, как многие думают»⁷⁰⁰.

Подобные идеи достаточно широко были распространены в обществе в этот период. Правительство вынуждено было уделять дорожному делу больше внимания. Издается ряд указов о строительстве и содержании дорог, устанавливаются нормы ширины дороги и придорожной полосы, создаются пособия по дорожному строительству, ставшие основой техники сооружения шоссейных дорог в последующий период, выделяются разные категории дорог, совершенствуется мостостроение. К числу мер, направленных на улучшение дорог, следует отнести работы по измерению расстояний на трактах, установке верстовых столбов с указанием расстояний, обсаживание дорог деревьями, спрямление их, организацию ямов и постоялых дворов, составление дорожных карт. Огромная работа по составлению топографических описаний наместничеств и губерний была проведена в последней четверти XVIII в.

В целом состояние дорог было плохое. И. Г. Корб, посетивший Россию в составе дипломатического посольства в 1698—1699 гг., писал: «Дорога (Смоленская) тяжелая, грязная и почти непроходимая от распустившихся болот, лошади проваливались так глубоко, что от всего тела виделась почти одна голова и вытащить их было очень трудно» ⁷⁰¹?. Повозки и телеги увязали в грязи, путникам приходилось самим ремонтировать многочисленные мосты и переезды на дорогах. На протяжении всего XVIII в. положение почти не изменилось. Даже на главной магистрали страны, Московско-Петербургской, не было налажено нормального движения из-за грязи, поломанных деревьев, трясин, ухабов, испорченных мостов и переправ. А. Н. Радищев писал в своей знаменитой книге: «Поехавши из Петербурга я воображал себе, что дорога была наилучшая. Таковою она была действительно, но на малое время. Земля, насыпанная на дороге, сделав ее гладкою в сухое время, дождями разжиженная, произвела грязь великую среди лета и сделала ее непроходимою»⁷⁰². В чрезвычайных случаях на время поездок царей и высокопоставленных лиц некоторые тракты приводились в относительный порядок, но потом вновь забрасывались и запускались. Жалобы на плохие дороги—лейтмотив почти всех дневников и описаний путешественников XVIII в.

Многочисленные указы о ремонте дорог исполнялись плохо, и в Сенат был подан доклад, в котором отмечалось, что «деланная дорога еще хуже не деланной» и лучше ее не ремонтировать вообще: «Дороги необходимо содержать так, как оные ныне находятся и почини-вать только одни мосты через реки и болота, дабы коммуникация совсем не могла прерваться, ибо в дождливое осеннее время настоящий образ починивать дороги почти никакого облегчения проезжающим не делает, а в летнее время неделанная дорога лучше деланной, ибо на-

Зимняя кибитка

сыпанный на дороге песок причиняет проезжающим такую трудность, какую им делает грязь осенью»⁷⁰³.

Состояние путей сообщения и транспорта влияло на скорости переездов. Как правило, ездили медленно. От Москвы до Киева добирались едва ли не за две недели, от Архангельска до Вологды — около

5 дней, от Москвы до Архангельска — почти 10 дней, от Москвы до Смоленска — 3 дня, от Москвы до Гамбурга — около 20 дней и т. д. Поездки в дальние страны превращались в многомесячные и даже многолетние путешествия. Так, в Китай торговые караваны выходили обычно зимой и возвращались только на третий год. Средняя скорость по дорогам Центральной России составляла примерно 7 верст в час летом и 5 верст зимой.

Движение на сухопутных дорогах обеспечивалось прежде всего системой ямской гоньбы, которая сложилась еще в предшествующую эпоху, а в XVIII в. приобрела ряд новых черт. Как и в прежнее время, «ямы» располагались по трактам — на расстоянии 20—30 верст друг от друга. В Сибири эти расстояния до 80-х гг. XVIII в. были значительно больше и иногда составляли 100 верст и более. Ямщики селились близ яма слободами, которые для удобства раскладки делились на выти по нескольку семей и дворов в каждой. Число дворов в выти в разных районах было различным. Как правило, каждый ямщик держал по 3—4 лошади. Кроме того, он должен был иметь телегу, сани, седла, сбрую, а если ям находился на реке, то и лодку для перевоза. За свою службу ямщики получали жалованье от 20 до 25 руб. в год, а также прогоны за каждую подводу. Кроме жалованья и прогонов ямщики получали от правительства свободную от налогов землю и освобождались от различных повинностей⁷⁰⁴. В середине XVIII в. в стране насчитывалось более 45 тыс. ямщиков⁷⁰⁵.

Управление ямами сначала сосредоточивалось в Ямском приказе и приказах в отдельных районах страны, а местное — в руках ямских приказчиков и ямских старост. В первой четверти XVIII в. была осуществлена значительная реорганизация ямского дела. Суть ее заключалась в централизации управления. Петербургский ямской приказ являлся уже центральным учреждением. Постепенно происходит соединение ямского и почтового ведомств. Сенатским указом 1722 г. было закреплено объединение руководств двух центральных управлений, ямского и почтового, в лице генерал-почтдиректора. Ямский приказ преобразуется в ямскую канцелярию и под этим названием существует на протяжении всего XVIII столетия.

Первоначально ямская служба существовала лишь для государственных, и правительственных нужд: посылка курьеров, чиновников, разнообразных должностных лиц. Постепенно начинает практиковаться проезд частных лиц и налаживается пассажирское движение. Порядок поездок на ямских лошадях был следующий. Каждому проезжающему выдавалась подорожная. В центре ее выписывали ямские учреждения, различные ведомства, а на периферии — городские бургомистры и воеводы. Образец подорожной сохранялся постоянным на протяжении почти всего XVIII в. В ней указывались маршрут следования, имя проезжающего, количество подвод и лошадей, которые ему следовало поставить, порядок оплаты проезда и цели поездки ⁴⁸. Проезжающий представлял подорожную на яме, платил прогоны' и должен был получить указанное число лошадей и подвод. Вплоть до конца века прогоны не представляли собой чего-либо постоянного и стабильного. Это вызывало разнообразные злоупотребления или вообще нежелание проезжающих платить прогоны. Наиболее распространенной для большинства районов страны была стоимость проезда из расчета 1 копейка или одна деньга с версты.

Во второй половине XVIII в. предпринимается попытка упорядочить организацию проезда и регламентировать число лошадей, впрягаемых в повозки. Наказ в Комиссию по составлению Уложения предлагал впрягать: «В четвероместную карету'—шесть лошадей, в ней седоков четыре человека, позади двое, поклажи класть весьма малое число. В четвероместную покоевую коляску или шкап-ваген — шесть лошадей, поклажи класть в нее не более 24 пуд., при ней людей два человека. В двуместную карету — пять лошадей, в ней седоков два или три человека, назади два, поклажи, кроме самой легкой, отнюдь ничего не брать. В двуместную половинчатую дорожную коляску — четыре лошади, в ней седоков два человека, назади один или двое, поклажи класть не более 10 пуд. В кибитке ямской — две лошади, седоков один человек, поклажи не более 4 пуд. Если седоков двое, то прибавить еще одну лошадь»⁷⁰⁶. Предложенные нормы на наиболее распространенные ямские типы повозок не только нарушались, но и не были узаконены, и это вызывало постоянные жалобы со стороны ямщиков на

то, что повозки тяжелы, лошади устают и приходится впрягать дополнительных без оплаты прогонов.

Бытовые удобства в дороге оставляли желать гораздо лучшего. Еще в начале века для проезжающих предполагалось устроить на каждом яме или подставе постоялые дворы, где путники могли отдохнуть, получить горячую пищу, ночлег, согреться. В январе 1719 г. Петр I подписал указ «Об учреждении постоялых и гостиных дворов». В нем земским комиссарам предписывалось построить на дорогах дворы «с довольными покоями для людей и лошадей», «со съестными харчами и конскими кормами», «чтоб проезжим людям в тех домах пи в чем никакой нужды и от торговли в цене обиды не было»⁵⁰.

Однако на протяжении всего столетия таких дворов было организовано очень мало. Обычно это были маленькие, неудобные, дымные помещения, где путникам приходилось довольствоваться лишь той провизией, которую они имели с собой. На постоялых дворах часто происходили всевозможные беспорядки, распри проезжающих с ямщиками и смотрителями. В различных указах, распоряжениях и проектах устройства путей сообщения постоянно содержались требования прекратить беспорядки на ямах и подставах, строго наказывать за ссоры и драки.

Кроме казенного транспорта, руководимого ямским ведомством,, широкое распространение имел и транспорт частный (кареты, коляски и т. д.).

Рост мобильности населения, увеличение числа перевозок и массы: передвигавшихся товаров способствовали развитию в XVIII в. своеобразного промысла — извоза. Одновременно наблюдалось'определенное сокращение обременительной традиционной подводной повинности по транспортировке населением грузов для государственных нужд, поэтому многие «предпочитали переводить ее в денежные отношения,, т. е. нанимать вместо себя извозчиков»⁷⁰⁷.

Возникла значительная категория людей, организующих перевозки,— подрядчики по транспортировке частных и казенных грузов. В ряде случаев она осуществлялась владельцами подвод силами их работников. Иногда сделки передавались более мелким подрядчикам и; артелям извозчиков. В извозный промысел широко включились крестьяне. Уже в начале века в нем участвовали жители более 30 уездов-центральной части страны⁷⁰⁸. Десятки тысяч подвод для перевозки различных грузов поставляли артели крестьян-извозчиков. Со второго десятилетия наблюдается некоторое улучшение организации этого промысла: казенные подряды стали регистрироваться.

Занятия извозным промыслом и подрядами не могли не отразиться на уровне культуры широких слоев русского общества. Увеличение-круга общения, знакомство с новыми людьми и местами расширяли кругозор и обогащали личность, рождали новые потребности. В. И. Ленин указывал на прогрессивное влияние неземледельческого отхода на развитие культуры: «Он вырывает население из заброшенных, ‘ отсталых, забытых историей захолустий и втягивает его в водоворот современной общественной жизни. Он повышает грамотность населения и

Экипажи и повозки на дворцовой площади в Петербурге

сознательность его, прививает ему культурные привычки и потребности» XVIII век отличает большое разнообразие различных типов повозок, предназначенных для привилегированных классов и простого люда, для зимы и лета, праздников и будней, отдельных районов страны. Изящные городские кареты, простые телеги и колымаги, дорожные экипажи, возки, кибитки, коляски, одноколки, двуколки, сани, парты... Наибольшее распространение среди господствующих классов получили кареты. Они были разных размеров: одноместные, двухместные, четырехместные и более. Их изготовляли из дерева, металла, кожи с использованием стекла, слюды, снаружи и внутри украшали резьбой, инкрустацией и живописью. Это делало карету не только средством передвижения, но и произведением декоративно-прикладного искусства. На .изготовление одной кареты уходили месяцы, а порой и годы⁵⁴. Кареты, приобретенные для царских выездов в Европе, расписывали лучшие мастера-живописцы: Буше, Ватто⁷⁰⁹. Кузов кареты имел изящную форму, расширяющуюся кверху, передние колеса были гораздо меньше задних, получили распространение рессоры и поворотный круг. Конструкции карет «включали в себя обычно все передовые механические новшества того времени»⁷¹⁰. На облучке кареты располагался кучер, на одной из лошадей — верховой. На запятках стояли один или двое слуг. Обычно в карете были два окна и застекленная дверь. Кареты, предназначенные для дальних переездов, имели значительные размеры и некоторые бытовые удобства. Сохранилось описание кареты, в которой совершала свое путешествие в Крым Екатерина II в 1787 г.: «Карета императрицы, запряженная 30 лошадьми, представляла из себя целый вагон, она состояла из нескольких отделений: из кабинета, гостиной на 8 человек, игорного стола, небольшой библиотеки и была снабжена всякими удобствами... Движение было так плавно и покойно, как движение гондол» ⁷¹¹. Наряду с каретами, приобретенными за границей, в середине XVIII в. имелось уже немало экипажей и собственного русского производства. Стоимость кареты в зависимости от размеров и богатства отделки колебалась от нескольких сотен до тысячи рублей и более ⁷¹².

Распространенным транспортным средством был возок. Зимой он ставился на полозья, летом — на колеса. Возки, предназначенные для переездов на дальние расстояния, были устроены таким образом, что путник мог не только сидеть, но и лежать. Это помогало легче переносить тяготы плохих и долгих дорог. Приведем описание такого возка, оставленное современником: «Сверху и с боков возок был плотно закрыт и заделан так, что внутрь почти не попадало холодного воздуха. С обеих сторон в нем находились окна и два помещения, куда клали взятые с собой для времяпрепровождения книги и все необходимое для жизни в пути. Спереди над головой висел фонарь с восковыми свечами, зажигавшимися перед наступлением ночи. Внизу возка помещались постели, на которых путешественники лежали днем и ночью во время переезда с места на место. Чтобы согреть возок, у ног их ставили на-

Зимний возок

гретые камни или оловянные сосуды с кипятком. Несмотря, однако, на все эти предосторожности, самые крепкие вина и водки, хранившиеся в запасном ящике возка, нередко замерзали от холода и обращались в лед. В такой подвижной комнате можно было ездить днем и ночью»⁷¹³.

Повсеместно использовался такой вид колесного транспорта как телеги. Конструкция их менялась довольно медленно. И. Грабарь указывал в 20-х гг. нашего столетия: «Есть все основания утверждать, что с XVII и, вероятно, XVI веков вид телеги не изменился до наших дней»⁷¹⁴. Она создавалась веками и отвечала требованию конструктивной целесообразности. «Телега обычно была простой конструкции: с одинаковыми передними и задними колесами, без рессор, с деревянными осями и без подвески кузова, который сколачивался из досок. Но иногда колеса оковывали, а кузов делали рамочно-филеночным» ⁷¹⁵. Эта конструкция варьировалась в зависимости от назначения и различных местностей. Для перевозки людей оборудовались крытые телеги: рыдваны, колымаги, фуры. Небольшие телеги стали основой для создания легких повозок: таратаек, одноколок, тарантасов. Различные телеги существовали для перевозки грузов: зерна, сена, соломы, овощей и других сельскохозяйственных продуктов. В изданном в 1798 г. руководстве по земледельческим работам предлагалось завести в крестьянском хозяйстве «однокольную фуру с чужестранного манера». Помеща-

Сани им п. Елизаветы Петровны, 1760 г.

лись рисунок фуры и описание конструкции. Она была удобна в употреблении, прочна и грузоподъемна.

Зимой самым распространенным средством передвижения были сани. Ямские сани делались очень низкими, из лубков или липовой коры, длиной в рост человека, выстилались толстым войлоком. Путник обычно ложился в сани, сверху его закутывали в большие овечьи шкуры, а затем еще закрывали войлоком, сукном или мехом. Сани отличались простотой, легкостью и удобством. Они использовались и для перевозки грузов, причем не только зимой, но и в другие времена года. Катание на санях было любимым развлечением всех слоев общества. Выездные сани украшались резьбой, позолотой, дорогими тканями и мехами.

В различных районах России конструкции саней имели свои особенности, сохранившиеся в течение длительного времени. В Сибири и на Севере получили распространение особые сани-нарты. Путешественники сохранили описание таких нарт. «Остов состоит из планок, связанных крепкими веревками. Садятся в сани спинами к боковым стенкам, так что сидящие друг против друга должны переплести свои ноги. Позади лежат взятые с собой вещи... Сани очень легки, широкие и тонкие -полозья проходят по самому глубокому снегу. Еще здесь имеется поперечина с отверстием, чтобы в случае необходимости поставить шест с парусом. Собаки, используемые для такой езды, не больше наших обычных собак, но выше в ногах. Им надевают чулки из меха ног северных оленей, прикрепляя их спереди и сзади широкими мягкими ремнями через туловище. Веревки, при помощи которых они тянут сани, покрыты лосиной кожей, мехом снаружи, но со стороны, которой они прилегают к телу собаки, они выдублены, чтобы избегать трения» ⁷¹⁶.

Извозчичьи дрожки

Описание сибирских средств передвижения имеется у С. П. Крашенинникова в труде, посвященном Камчатке. О нартах, в частности,, он пишет следующее: «Нарта добрых собак покупается на Камчатке Рублев за пятнадцать, а со всем заводом становится около 20 рублев... Глухой клади везут на нарте по пяти пуд., не считая корму, который подвозчики для себя и для собак берут на дорогу. С кладью по тор» ной дороге переезжают верст по 30 на день и больше, а налегке, особливо же весной по насту на костяных полозьях верст по полтораста»⁷¹⁷.

Главной тягловой силой сухопутного транспорта в XVIII в. оставалась лошадь, на Севере — собаки и олени, на Юге — волы. Но уже в это время появляются первые проекты применения механических двигателей на транспорте. В 1752 г. дворцовый крестьянин А. Л. Шамшу-реников построил в Петербурге «самобеглую коляску» — четырехместный самодвижущийся четырехколесный экипаж на мускульной тяге. Несколько позднее им же были изобретены самодвижущиеся сани⁷¹⁸. В 80-х гг. над проектами самодвижущейся машины «самокатки» работал И. П. Кулибин, в 1791 г. им был сконструирован опытный образец.

Однако все эти изобретения не только не нашли сколько-нибудь серьезного применения, но даже не были удостоены внимания правительства. Также остался незамеченным первый велосипед — двухколесная коляска на мускульной тяге, созданный уральским крепостным?

рабочим Артамоновым. В 1801 г. изобретатель на построенном им велосипеде прибыл из Верхотурья в Москву.

В XVIII в. был создан универсальный двигатель для промышленности и транспорта — паровой двигатель И. И. Ползунова. Однако в условиях феодально-крепостнической системы и это величайшее открытие не нашло применения.

Новым явлением в развитии средств сообщения в этот период было создание почты. Зачатки почтового дела относятся еще к XVII в. Первоначально почта была учреждена исключительно для дипломатических целей. Но очень скоро стало очевидным, что она крайне необходима для внутренних дел: организации управления страной, промышленности, торговли и частных нужд людей. Коренные реформы государственного управления начала XVIII в. потребовали налаживания постоянных и прочных связей центральных органов власти с местными. Почта была вызвана потребностями складывающегося национального единства и в то же время служила средством расширения и укрепления этого единства.

К концу XVII в. существовало практически три налаженных почтовых тракта: от Москвы до Архангельска, до Риги и до Смоленска с продолжением на Запад в Европу. При Петре организуется почтовое сообщение между Петербургом и Москвой, Ревелем и Выборгом. От Москвы почтовые тракты устанавливаются до Киева, Белгорода и Астрахани. Позднее в орбиту почтовых связей втягиваются и другие крупные города, Сибирь, юг страны. К концу века практически все гу-.бернские и многие уездные центры были связаны со столицей и между собой почтовым сообщением. Возникнув первоначально в основном для административных и военных целей, почта постепенно стала повсеместной и доступной для государственных и частных нужд. Реформы начала XVIII в. коснулись и почтового дела. Петр стремился создать «единую русскую почту, которая, отвечая всем требованиям современной почтовой техники культурных европейских государств, соответствовала бы вместе с тем потребностям государственной и общественной жизни России»⁶⁵. Во второй четверти XVIII в. совершенствование почтового дела практически прекратилось, и только во второй половине столетия замыслы Петра были доведены до логического конца. К середине XVIII в. протяженность всех почтовых дорог страны была не более 16—17 тыс. верст, а к началу XIX в. насчитывалось 3200 почтовых станции, на которых содержалось почти 38 тыс. лошадей, а в почтовом ведомстве числилось уже свыше 450 почтовых учреждений⁶⁶.

Делопроизводство почтового ведомства было организовано по принципу, заимствованному из Германии, и даже велось долгое время на немецком языке. Порядок пересылки почты был следующий: вся подаваемая корреспонденция заносилась в протокол по числам отправлений каждой почты определенного тракта. К концу века сложилось достаточно стабильное расписание. Из Петербурга почта уходила два раза в неделю в Ригу, Москву, Выборг, Крым, Украину, Белоруссию и один раз в месяц — в Константинополь. Ежедневно отправлялась почта в Кронштадт и Царское Село. Через Ригу была установлена почтовая связь с Европой, через Выборг — со Скандинавскими странами. Из .Москвы почта уходила два раза в неделю в Петербург и Смоленск, раз

’⁶⁵ Соколов Н. И. Санкт-Петербургская почта при Петре Великом, с. 143.

⁶⁶ Базилевич К. Почта в России в XIX в., ч. I. М., 1927, с. 7—9; В и ткав ич ю с П. П. Старинная почта в Прибалтике. — В кн.: Из истории естествознания и техники в Прибалтике. Вильнюс, 1980, с. 74.

в неделю — в Киев, Крым, Астрахань, Воронеж, Архангельск и Сибирь, два раза в месяц —в Турцию. Европейская корреспонденция шла через Смоленск. К концу века почтовые конторы существовали практически во всех губернских городах. После приема писем составлялся особый реестр на корреспонденцию, который вместе с почтой заделывался в общую сумку, запечатанную печатями. Сумка отправлялась с почтальонами за 1—2 часа до наступления ночи. На каждой промежуточной станции делалась отметка о получении и отправлении почты. При доставке пакеты выдавались по принадлежности с распиской о выдаче с сообщением в те места, из которых были посланы, т. е. с уведомлением. За доставку на дом писем плата не взималась.

Еще с конца XVII в. при организации сибирской почты именным указом Петра в стране впервые была установлена неприкосновенность частной корреспонденции: «отнюдь ничьей грамотки не распечатывать и не смотреть»⁷¹⁹. Конечно, этот указ, как и многие другие, постоянно нарушался, но как принцип неприкосновенность переписки была провозглашена и стремление к его соблюдению получило законодательную' основу.

Постепенно почтовое делопроизводство совершенствовалось: были установлены точные часы приема и выдачи почтовой корреспонденции,, больше внимания уделялось сохранности ее при перевозке, была введена регистрация почтовых отправлений и т. д. Все эти нормы нашли отражение и закрепление в почтмейстерской инструкции 1807 г.— первой в истории русского почтового законодательства⁷²⁰. Таким образом, на протяжении XVIII в. почтовое дело обособляется в самостоятельное ведомство и на всю страну распространяется единообразный порядок его организации. С середины века стали приниматься для почтовой пересылки не только письма, но и посылки.

Кроме функций пересылки корреспонденции и посылок почта служила также средством пассажирского движения. На почтовых колясках вместе с почтой могли ехать и пассажиры. Наказ в Уложенную комиссию предлагал упорядочить пассажирское движение по почте, установив определенное число проезжающих и багажа: '«Пассажирам по

почте ехать по 4 человека в коляске и брать с них плату за первые четыре места по копейке, а за два последние по денге за каждую версту, причем пассажирам, дозволяется безденежно брать с собой клади каждому по полпуду»⁷²¹.

Развитие пассажирского движения требовало обеспечения хотя бы минимума бытовых удобств в дороге. Уже в начале XVIII в. при почтовом ведомстве возникают первые прообразы гостиниц. Первая такая гостиница, одновременно почтовый дом, была учреждена в Петербурге в 1715 г. Здесь останавливались главным образом приезжие иностранцы. Петр весьма поощрял распространение общения между людьми. В почтовом доме часто устраивались приемы и ассамблеи, в которых приезжие могли принимать непосредственное участие. На протяжении трактов роль гостиниц выполняли почтовые станции, которые были расположены примерно в 20 верстах одна от другой.

К концу XVIII в. Петербургский и Московский почтамты стали сложными предприятиями связи. Они имели уже различные подразделения и значительный штат служащих. Так, в Московском почтамте было 8 экспедиций: 1 — канцелярия почтамта, 2 — счетная, 3 — прием и

отправка денег и посылок, 4 — раздача денежных кувертов, 5 — отправления почт, 6 — разработка почты и раздача простои корреспонденции.

7 — иностранная, 8 — секретная⁷²².

С установлением почты распространенным средством общения между людьми становились письма. В предшествующую эпоху писем писали мало. Они отличались витиеватым слогом, растянутостью и обильным цитированием священного писания. В XVIII в. письма становятся лаконичнее, приобретают более деловой характер, содержат больше информации и отличаются светским стилем. Устанавливается известная культура переписки. Указом 1701 г. было запрещено подписываться в письмах полуименами и прозваниями, бить челом и называться холопом. В 1708 г. на русский язык была переведена книга «Приклады, како пишутся комплементы разные», которая устанавливала более деликатный стиль общения между корреспондентами. Постепенно входит в обыкновение обращение на «вы», становится принятым называть корреспондента «милостивый государь» и подписываться «готовый к услугам», «покорный слуга» и т. д.⁷¹

Цена за посылку письма определялась по весу, а так как бумага была довольно толстой и грубой, то переписка становилась дорогим удовольствием, примерно в 200 раз дороже, чем в начале XX в. Наряду с письмами почта принимала самое деятельное участие в распространении газет, как отечественных, так и зарубежных.

Во второй половине XVIII в. составляются почтовые карты с указанием расстояний между станциями, издаются дорожники для проезжающих, в которых указываются расписание почт, время прихода и отхода, цена на почтовую корреспонденцию, порядок отправления пассажиров, писем и посылок, почтовые таксы и уставы и другие сведения. Почта становится неотъемлемой частью государственной и общественной жизни.

На протяжении XVIII в. постепенно складывается централизованный аппарат управления сухопутными дорогами и почтой. В начале столетия дороги были в ведении Камер-коллегии, а на местах — губернаторов и воевод. В 1719 г. надзор за дорогами был поручен з.емским комиссарам⁷²³. Строительством дороги Москва'—Петербург ведала особая канцелярия. В 1755 г. она была реорганизована в Канцелярию от строения государственных дорог, которая ведала всеми большими дорогами страны⁷²⁴. Через 25 лет она была упразднена и ее функции переданы нижним земским судам, но в 1786 г. вновь воссоздана уже в виде Комиссии о дорогах в государстве⁷²⁵.

Затем еще неоднократно возникали и распускались .разнообразные центральные органы, ведавшие дорогами, но устойчивой системы управления дорогами не существовало до начала XIX в. В 1809 г. было создано Управление путей сообщения, ставшее главным центральным органом в стране, ведавшим большими дорогами. Россия была разделена на 10 округов в дорожном отношении, учреждены должности дорожных смотрителей. Однако налаживание работы этого учреждения относится уже к более позднему времени.

Таким образом, в XVIII столетии происходят существенные изменения в развитии транспорта. Основные областные речные пути постепенно, по мере строительства каналов, превращались в единую водную систему страны. Присоединение новых территории по побережьям Балтийского и Черного морей обеспечило выход России на морские между-народные трассы и связь речных водных дорог с морскими.

Развитие сухопутного и водного сообщений вело к созданию обще-государственной транспортной системы, что способствовало росту экономических взаимосвязей, внутреннего товарооборота, районированию производства, а в целом складыванию всероссийского рынка.

Рост общения, путешествий, поездок, обмена корреспонденцией, с какими бы целями они не предпринимались, неизбежно способствовал взаимному обогащению культурной жизни народов. Заметно изменился и сам человек: расширился его кругозор, связь с миром, живой интерес к нему. Прежде всего результатами этого процесса воспользовались представители господствующего класса. Но и широкие народные массы, всем ходом объективного развития истории приобщенные к новым явлениям жизни, испытывали на себе их положительное влияние..

Поселения

И. В. Власова, Д. И. Шанский

Поселения — города, села, деревни и пр. — составляют такую часть материальной культуры общества, которая одновременно является остовом развития всей производственной и духовной деятельности людей. Точно так же, как условиями труда являются земля, дающая процессу производства «сферу действия», а кроме того, «рабочие здания, каналы, дороги» — «сосудистая система» производства»⁷²⁶, так и^г поселения могут рассматриваться как материальные условия и «сосудистая система» функционирования человека во всем многообразии' его повседневной жизни. Эта система складывается в зависимости от уровня развития производительных сил, социально-экономической структуры общества, плотности населения, географических факторов,, образуя различные формы и типы поселений.

Жизнь городских и сельских поселений в XVIII в. была тесно связана между собой. Связь существовала не только благодаря участию» тех и других в хозяйственной жизни страны, но и все более возрастающей роли городов как экономических и культурных центров в том или ином регионе. Диалектика развития поселений была такова, что это-возрастание вело к определенному углублению специфики как сельских, так и городских поселений. В XVIII столетии сохранялась известная традиционность в их развитии, возникали и новые явления — расширение промыслов, торговли, зачатки «регулярности» и т. д. Но наряду с этим более интенсивно стал идти процесс, приведший, по определению В. И. Ленина, к преобладанию города над деревней «..и в экономическом, и в политическом, и в интеллектуальном и во всех других: отношениях»⁷²⁷.

Понятие о сельском поселении возникло в истории общества с-давних пор, когда в результате общественного разделения труда появились города — особые типы селений со специфическими функциями.. Русские сельские поселения XVIII в. предстают в описаниях историче-с к их документов как результат развития предшествующих периодов и как продолжение этого развития⁷²⁸.

На формирование сельского расселения оказывали влияние факторы, действие которых не оставалось неизменным во времени. Одним из важнейших факторов всегда являлась природная среда, но ее воздействие проявлялось в разных формах и в разной степени в зависимости от исторической ступени общественного развития, сказываясь на особенностях хозяйства и расселения людей, а также на выборе местоположения селений, их планировки, конструктивных приемах и материалах строительства⁷²⁹. Сдвиги в земледелии к XVIII в. способствовали ликвидации разрозненных пахотных угодий, что стало основой для образования сплошных массивов расселения и роста сельских поселений.

Топографическое положение русских селений XVIII в., т. е. их размещение в рельефе по*отношению к естественным водоемам, лесным и прочим массивам, явилось результатом предшествующего хозяйственного освоения территорий и использования природной среды. К XVIII в. в России уже различались исторически сложившиеся типы топографического положения сельских поселений. В долинах рек и озер на севере и на юге России распространился долинный (прибрежно-речной и озерный для севера, долинно-овражный для юга) тип заселения, когда поселения располагались в долинах по берегам рек, озер и по оврагам ⁵. На севере такое заселение возникло благодаря расположению сельскохозяйственных угодий по речным долинам и сухости речных берегов в окружении болотистых и лесных массивов, на юге — по причине пересыхания рек. Кроме того, в лесной зоне европейской территории возникло водораздельное заселение двух видов: моренное (на моренных повышениях, сухих, хорошо дренированных участках) и увалистое (на увалах в восточных районах) ⁷³⁰. В результате освоения русскими лесных районов Сибири к XVIII в. там развились два типа заселения: мысовое и устьевое (на речных террасах и при впадении в реки притоков), островное (на речных островах) ⁷³¹.

Озерно-речное заселение Севера, возникшее с древних времен, стало преобладающим в конце XVII — начале XVIII в. в бассейнах Ваги, Пинеги, Мезени, в Заонежье, по среднему течению Онеги и Моши, по южному побережью Белого моря⁷³². В северо-восточных районах сформировалось прибрежно-речное заселение⁹. В лесных районах

Прибрежное речное заселение в Устюжском уезде Вологодской губ., 1784 г.

средней полосы России селения также разместились по берегам рек¹⁰.

Прибрежный тип заселения на Европейском Севере и в северной лесной зоне средней полосы возобладал в XVII—XVIII вв., но не был там единственным. В некоторых местах возникло водораздельное заселение. По сравнению с прибрежно-речным и озерным расселение на водоразделах более позднего происхождения, в XVI—XVII вв. оно было* еще редким. Когда же с увеличением населения стало не хватать сельскохозяйственных угодий вблизи селений, жители северных-деревень ставили заимки в «черном лесу», в «суземье»¹¹. Там вдоль прокладываемых дорог, соединяющих долины рек через водоразделы, и возникали редкие очаги притрактового расселения.

Постепенное освоение водоразделов было связано с недостаточностью земельных наделов у крестьянства Севера к XVIII в.¹² Рост производительных сил, усовершенствование орудий труда, техники; позволили населению осваивать водоразделы.

исследованиях. Итоги полевых работ Института этнографии, ч. 1. М., 1974, с. 36;. Она ж е. Сельские поселения в районах Пермской области. — В кн.: Полевые исследования Института этнографии 1978 г. М., 1980, с. 5.

¹⁰ Семевский В. И. Домашний быт и нравы крестьян во второй половийеXVIII в. — Устои, 1882, № 1—2, с. 105.

¹¹ Богословский М. М. Земское самоуправление на Русском Севере в XVII в.,, т. I. М., 1909, с. 166.

^1? Рубинштейн Н. Л. Сельское хозяйство России во второй половине XVIII в. М., 1957, с. 210, 230; Дружинин Н. М. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева, т. 1. М. —Л., 1946, с. 318; т. 2, 1958, с. 210.

В северных районах средней полосы России прибрежное заселение, явившееся и там первоначальным, также стало сочетаться с при-трактовым расположением селений. Возвышенный рельеф и благоприятные почвы средней полосы, давно развивающиеся торговые связи, ремесло, кустарное производство привели к быстрому и плотному заселению водоразделов ⁷³³.

Южнее, в степных районах России, к XVIII в. отчетливо выделялось долинное заселение (речное и овражное). Селения располагались вблизи степных рек и оврагов, на удобных для земледелия и скотоводства участках и растягивались на многие километры. Так, на Кубани казачьи станицы нередко занимали по 18—28 км² и более⁷³⁴. В XVII— XVIII вв. в южных черноземных степных и лесостепных районах осваивались новые массивы, заселялись и водоразделы, в селения превращались сторожевые пограничные пункты⁷³⁵.

Большими размерами отличались селения лесостепных и степных районов Сибири. В Забайкалье такие селения, растянувшиеся вдоль рек или трактов на несколько километров, были окружены сопками и .пахотными массивами ⁷³⁶. Нередки в Забайкалье были и так называемые «парные села», расположенные по обеим берегам рек. То же расположение селений наблюдалось и на Илиме ⁷³⁷. Развивалось в Сибири и водораздельное заселение.

Некоторые черты в заселении и типах топографического положения селений уже в XVIII в. становились «историческим наследием», культурными традициями, благодаря устойчивости материальных форм, в которых выражалась хозяйственная деятельность людей и использовалась природная среда для создания селений. Так, исторически сложившееся в течение веков заселение речных и озерных берегов на севере России по традиций продолжало существовать и в XVIII в., и позднее. Эту традицию переняло от русских и угрофинское население Севера (корелы, коми, вепсы). Такая же закономерность в выборе мест для поселений существовала и в соседних североевропейских странах, в частности в Финляндии, где под поселения использовали речные долины и озерные берега ⁷³⁸.

Традиции населения сохранялись веками и проявлялись при 'освоении незанятых территорий. Так, освоение сибирских пространств в таежной полосе в XVI11 в. шло путем использования природных ус-ловий: выбирались места по берегам рек⁷³⁹. В XVII — первой половине XVIII в. в Сибири преобладало приречное расположение селений, все внутренние связи осуществлялись по рекам, и лишь со второй половины XVIII в. большее значение приобретают тракты, и развиваются другие типы заселения (притрактовый, водораздельный) ⁷⁴⁰.

Русские сельские поселения в XVIII в., как и в предшествующее время, отличались не только по географическому положению, но и по своей социально-экономической разновидности. Поселения формировались в результате хозяйственной деятельности различного по социальному составу населения и приобретали специфические хозяйственные функции.

Самым распространенным типом русских сельских поселений почти повсеместно являлись деревни. Особенно многочисленны они были в лесной полосе Восточной Европы и Сибири. Установлено, что термин «деревня» применительно к крестьянским селениям появился в источниках лишь с XIV в.²¹ До появления названия «деревня» в северо-восточной и северо-западной Руси существовало название «село», известное с X в. в смысле «село земли» (обжитой, освоенный участок)²². В XIV в. такие деревни представляли собой комплекс жилых строений и хозяйственных угодий. В XV—XVI вв. с распространением поместного землевладения название «деревня» закрепляется за крестьянскими селениями, а селами стали называться владельческие центры.

Деревня как тип поселения (с ее дворами, усадьбами, полевой пашней, сенными и другими угодьями) создавалась веками. Различались и деревни в отдельных районах России, что было связано с особенностями местного социально-экономического развития.

К XVIII в. социальный строй деревень прошел несколько этапов развития, претерпевали изменения способы ведения хозяйства, изменялись размеры деревень. В северных деревнях, населенных черносошным крестьянством, развилась в XVIII в. форма индивидуально-подворного владения землей, но нередко крестьяне вели- хозяйство совместно (складнические хозяйства) ²³.

Земледелие также сделало шаг вперед: наряду с широко распространенной подсекой достаточно развилось трехполье. На присельных трехпольных пашнях возникла чересполосица участков и даже происходили разделы их, в старых подсеках, принадлежавших крестьянам по праву захвата, развилось частное владение. Такого развития к XVIII в. земельные отношения достигли в северных деревнях, принадлежавших преимущественно государству, в меньшей степени — монастырям, церквям, купцам. Но черты начальных форм землепользования (обычное право) сохранялись на Севере долго: продолжали существовать захватные формы пользования землей, свободное распоряжение земельными участками и их отчуждение на сторону. Но среди совладельцев-складников все большее место занимали неродственные

²¹ Воронин Н. Н. К истории сельского поселения феодальной Руси. — Известия Гос. академии истории материальной культуры. Л., 1935, вып. 138, с. 70; Веселовский С. Б. Село и деревня в Северо-восточной Руси XIV—XVI вв. — Там же. М. — Л., 1936, вып. 139, с. 12—26; Ко чин Г. Е. Развитие земледелия на Руси с конца XIII по конец XV в. — В кн.: Вопросы экономики и классовых отношений в Русском государстве XII—XVII вв. М. — Л., 1960, с. 263. Этимологию слова «деревня» связывают со словом «драть», «дерево», иногда с «driva» (литовск.) — пашня.

²² Павлов-Сильванский Н. П. Феодализм в удельной Руси. — В кн.: Павлов-Сильванский Н. П. Соч., т. 3. Спб., 1910, с. 72—73; Кочин Г. Е. Указ. соч., с. 265; Романов Б. А. Изыскания о русском сельском поселении эпохи феодализма. — В кн.: Вопросы экономики и классовых отношений в Русском государстве XII—XVII вв. М.—Л., 1960, с. 389, 407, 410—413.

²³ Эту форму хозяйства А. Я. Ефименко считала коллективной. — Е ф им е н к о А. Я. Исследования народной жизни, вып. I, М., 1884, с. 219. Исследованиями А. И. Ко-панева доказано, что это было индивидуально-подворное пользование. — Копа-нев А. И. Крестьянство Русского Севера XVI в. Л., 1978, с. 138.

связи. Благодаря последним увеличились размеры деревень, и они начинали превращаться в многодворные поселения, относительно много-дворные для Севера, так как по сравнению с южными селениями они имели гораздо меньшее число дворов.

Укрупнению деревень в XVIII в. способствовал переход от подворного обложения населения к подушному. Раньше при росте семей новые постройки возникали в пределах старых дворов. С переходом к подушному обложению деление семей приводило к отпочкованию молодых дворов и строительству новых. Многодворные деревни появлялись в промысловой зоне северных уездов по Двине, по берегам Белого' моря (в местах судостроения, солеварения). Земледельческие северные-деревни несмотря на укрупнение оставались по сравнению с такими же деревнями других регионов государства малодворными, так как по-прежнему были привязаны к разрозненным небольшим массивам удобных для сельского хозяйства участков в речных долинах и озерных-побережьях. На русском Севере число дворов в деревнях увеличилось в среднем с 5 в конце XVII в. до 8 в конце XVIII в.⁷⁴¹ Причем более крупные деревни на Севере принадлежали государственным крестьянам, меньшие по размеру—монастырским и церковным, так как семейные разделы последних ограничивались их владельцами⁷⁴². Более крупными были и деревни в северо-восточных районах — в Вятской и Пермской земле. В XVIII в. еще шло их заселение, довольно интенсивно возникали новые селения, которые быстро превращались в многодворные деревни⁷⁴³.

Укрупнение деревень было связано с изменениями состава крестьянского двора. Ранние описания деревень XV—XVI вв. определяют крестьянский двор как понятие, тождественное деревне-семье, поскольку однодворные деревни Севера были населены семьями в среднем по* 6—7 человек²⁷. Со второй половины XVII в. состав крестьянского двора изменился. В него проникали чужеродные элементы из-за практики северных крестьян отчуждать на сторону свои земельные участки — доли в деревнях. Посторонний элемент в крестьянских семьях (подвор-ники, складники, работники, половники, бобыли, нередко тоже с семьями) имелся и в начале XVIII в., что увеличивало населенность двора: и вело к несовпадению понятий «двор» и «семья»⁷⁴⁴. В дальнейшем населенность двора несколько снизилась, поскольку происходили семейные разделы в условиях подушного обложения, выселение отделившихся семей в новые дворы. Это вело к снижению населенности каждого* делившегося двора, но к увеличению числа дворов в деревнях⁷⁴⁵. Делились складнические семьи, исчезал постепенно посторонний элемент в семьях-дворах. Изменения в землепользовании и судьбе ряда сословных групп северных крестьян во второй половине XVIII в. (введение земельных переделов, межевание, секуляризация монастырских и церковных земель) привели к совпадению понятий «двор» и «семья».

В дальнейшем населенность дворов изменялась мало, так как семейные разделы на Севере не участились. Причиной этого были социально-экономические перемены. Запрещение крестьянам свободно распоряжаться землей, размежевание их земель, приживающаяся практика земельных переделов привели к тому, что свободные захваты земельных участков и выход на них отделившихся членов семей в ряде случаев прекратились. Семейные разделы регулировались общиной и совершались только на той земле, которая была отдана в распоряжение общин при размежевании. Делить семью было не выгодно, так как при большем числе душ получался больший надел ³⁰. В средней полосе России также отмечалась во второй половине XVIII — начале XIX в. неизменность среднего числа людей на двор⁷⁴⁶. Укрупнение самих деревень шло в то время исключительно за счет естественного роста населения ³².

Продолжали развиваться и земельные отношения в деревнях. Во многих северных общинах вводились земельные переделы. Захватное право оставалось неприкосновенным при пользовании новинами. ■Свободные отчуждения крестьянских участков запрещались правительственными указами⁷⁴⁷. Хозяйственные угодья деревень во второй половине XVIII в. занимали большие площади по сравнению с предшествующим временем, ибо неприкосновенность по обычному праву росчист-ных новинных земель побуждала северных крестьян к новым запашкам. Генеральное межевание закрепило за крестьянами права на эти участки. Секуляризация церковных и монастырских земель (с 1764 г.) также способствовала увеличению площадей сельскохозяйственных угодий, так как бывшим монастырским и церковным крестьянам передавались принадлежавшие ранее монастырям и церквям угодья³⁴. Так, переход к земельным переделам совпал с завершением освоения естественно-пригодных под сельское хозяйство земель и вызвал в дальнейшем необходимость регулирования и перераспределения земельного фонда в деревнях .только путем переделов.

Социально-экономическое развитие других районов России в рассматриваемое время было несколько иным. В XVIII в. южнорусские губернии стали играть ведущую роль в экономике государства, поскольку разработка южных черноземов привела к развитию там товарного хозяйства. В процессе заселения и хозяйственного освоения этих .мест складывался иной тип общинных отношений, нежели на Севере. Во многих среднерусских и южнорусских губерниях в XVIII в. господствовало помещичье землевладение, и там не было сплошных массивов земель, а существовала чересполосица владений помещиков и крестьянских общин. В этих общинах началось регулирование земельных владений между дворами, вероятно, уже в XV—XVI вв., так как феода-.лы охраняли границы своих владений. Оставались и прежние общинные отношенияобщее пользование лесами, рыбными ловлями, выгонами Но здесь не было такого свободного крестьянского землепользования в деревенских общинах, которое наблюдалось в местах с государственным землевладением.

У сельского населения еще более южных районов тоже складывался особый тип общинных отношений. Население этих районов представляло собой потомков мелких служилых людей (стрельцов, детей боярских, казаков), которые по социальному положению приближались к тяглому населению. Они вели хозяйство, выполняли государственные повинности и, кроме того, несли военную службу. Их землепользование отличалось от крестьянского: землей владели сообща и в соответствии с окладом. Земельные перераспределения в их общинах определялись служебным положением (земля распределялась по окладу). Их коллективное поселение привело к коллективному пользованию землей и совместному регулированию индивидуального землепользования в соответствии с общинным (сябры, сябринное землевладение) ⁷⁴⁸. В течение XVIII в. из части сябринных общин выделились крупные землевладельцы-помещики, основная же масса бывших служилых людей вошла в состав государственных крестьян, в их особую категорию — однодворцев, сохранивших индивидуальное землепользование и общинную организацию⁷⁴⁹.

В сельском расселении в районах с помещичьим землевладением в XVIII в. выделялись деревни, относившиеся к разным «историческим слоям»⁷⁵⁰. Так, в районах черноземного центра существовали крупные деревни в местак старого заселения на бывших оборонительных рубежах Русского государства. «Второй слой» представляли многочисленные селения меньшего размера — помещичьи деревни XVII—XVIII вв. Южнее в степных и предгорных районах к XVIII в. имелись селения служилых людей — казаков (станицы и хутора на Кубани, Дону, Тереке) и селения государственных крестьян. Первые в несколько раз превышали средние размеры русских крестьянских селений. В станицах насчитывалось от нескольких сотен до тысячи дворов, в них были оборонительные сооружения (рвы, валы), в крестьянских селениях — от нескольких десятков до 2—3 сотен дворов ⁷⁵¹.

Основными крестьянскими селениями при заселении Сибири XVII—XVIII вв. стали также деревни. Но особенностью Сибири была первоначальное образование городов, с которых и началось сибирское земледелие⁷⁵². Лишь после того как укреплялась- система городов, вокруг них возникали деревни. Сибирские деревни в XVIII в. в среднем насчитывали до 25 дворов (120—130 человек) ⁴¹, т. е. были многодвор-ными селениями, чему способствовали наличие огромных массивов пригодных для сельского хозяйства земель и отсутствие здесь помещичьего землевладения.

В южной лесостепной п степно/i полосе Сибири деревни возникли позднее, во второй половине XVIII в., п были меньшего размера. Освоение юга Сибири осуществлялось не путем подселений к первоначальным деревням, а путем создания новых селений. Поэтому они были более мелкими, чем старые северные деревни, их средние размеры не превышали 12 дворов ⁷⁵³.

В целом по Сибири размеры деревень зависели от той формы заселения (миграций населения), которая преобладала в том пли ином районе в определенное время. Вольное крестьянское заселение сибирских пространств вело к образованию сравнительно небольших крестьянских деревень, правительственные же поселения «на хлебопашество», ссылки и т. п. — к насаждению довольно крупных деревень. Сословный состав населения этих деревень в XVIII в. был неоднородным: основной категорией были государственные крестьяне, к ним приближались по положению отставные служилые (разночинцы), ямщики, экономические крестьяне (бывшие монастырские), были среди сельского населения и мещане. В течение XVIII в. шло слияние всех их в единое сословие государственных крестьян.

Социальный строй сибирской деревни, где развилось государственное землевладение, пошел по тому же пути развития, что и в североевропейских русских деревнях. Общинное землепользование и обычное право прижились в деревнях Сибири. Особенностями отличались деревни, приписанные к заводам, население которых не порвало связи с сельским хозяйством. Довольно крупные деревни приписных крестьян возникли в Колыванском крае. Население этих деревень формировалось из ссыльных переселенцев европейских губерний, среди которых были раскольники.

В восточных районах Сибири, особенно в пограничных районах, наряду с крестьянскими селениями, создавались казачьи поселения, жители которых, кроме военной службы, приобщались к занятиям земледелием.

Разновидностями деревень, как и в предшествующее время, являлись починки. Это вновь возникающие поселения, которые на первых порах освобождались от уплаты налогов. Внешне починки могли ничем не отличаться от деревень, однако они не имели полного комплекса хозяйственных угодий. Заселение европейского Севера происходило путем образования починков. Особенно они характерны для его начальных этапов⁷⁵⁴. В дальнейшем причиной появления починков стал естественный рост населения, земельное утеснение. Но всегда количество починков в тот или иной период служило определителем степени освоения района. Если число починков не превышало числа существующих старых селений — деревень, значит, освоение района в основном закончилось. К началу XVIII в. такое положение было уже почти везде на Европейском Севере. Лишь в отдельных местах заселение продолжалось и позже.

Наряду с починками источники XVIII в. называют такие поселения, как выселок, выставка, относный двор. В Новгородской земле выставкой называлось новое селение, возникшее путем выделения части дворов из деревень и образования нового поселка на земле, приписанной к этой деревне (выставка как разновидность починка, которые устраивались на неразработанных землях) ⁷⁵⁵. В Замосковном крае в

XVII в. термины «починок» и «выставка» имеют одно значение⁷⁵⁶. В Заонежье XVI—XVII вв. термин «выставка» употреблялся в значении новой филиальной церкви и небольшой группы деревень, удаленных от центра, — погоста (выставка как разновидность погоста). Термин же «починок» означал новое селение вне зависимости от того, приписан он к земле деревни или нет⁷⁵⁷. В XVIII в. «выставка», «выселок» на северо-востоке (Устюжский край) означали новое селение, находящееся вблизи деревни и на ее земле. Они более всего походили на «относные дворы», чем на вновь возникшие селения. Починки же в XVIII в., а нередко и позднее, возникали далеко от деревень, в лесу, иногда на водоразделах⁷⁵⁸. Значение этих терминов в северо-восточной России в

XVIII в. приближалось к тому, какое они имели в центральных уездах. Но сохранение разных терминов (починок, выселки, выставки) свидетельствует о продолжении процесса освоения земли того или иного района.

С точки зрения размеров и населенности починки и выселки

XVIII в. мало отличались от деревень, особенно в давно освоенных и густо заселенных местах. Нередко двор в починках был населеннее двора в деревнях, поскольку семейные разделы в починках происходили не сразу после их основания. Во дворах починков в начале XVIII в. было много семей, состоявших из большого числа людей и объединявших много поколений родственников⁷⁵⁹. Размеры вновь возникших и старых починков в середине XVIII в. несколько различались: в первых в среднем по 1—2 двора, в них проживали в основном небольшие семьи, во вторых — по 3 двора, населенные как малыми, так и неразделенными и довольно сложными по составу семьями ⁴⁹.

Во второй половине XVIII в. починки и выставки возникали на Севере в местах, где оставались незанятые земли⁷⁶⁰. В это время они быстро превращались в деревни: разрабатывался полный комплекс угодий, крестьянские семьи быстро делились, строя новые дворы. По данным Генерального межевания 1796 г., отмечалось много новых поселений в виде починков и выселок в северных районах, особенно заселяемых вятских и пермских уездах⁷⁶¹. Процесс образования таких селений не закончился в .XVIII в. Северные крестьяне продолжали расчищать леса и основывать новые починки и в XIX в.

В источниках XVIII в. термин «починок» употребляется не только в значении единичного, возникшего вновь селения, но и целой группы селений, образовавших в некоторых уездах новые волости⁷⁶².

Возникновение новых селений, переносы дворов из старых деревень в дальние места, совершавшиеся в течение всего XVIII и в XIX в., были связаны с разработкой новых подсек в лесах⁷⁶³. В такие одиночные починки, или, как их еще называли, заимки, «наезд» (наезжие поля), крестьяне. переселялись на время сезонных сельскохозяйственных работ. Сходную роль сезонных селений выполняли на юге России поселения казаков. На Кубани и Дону зимовниками-заимками были казачьи хутора, постоянными же селениями — станицы⁵⁴.

В условиях частного землевладения средней и южной полосы России в XVIII в. отселение в починки происходило не часто⁷⁶⁴. Стремление крестьян осваивать новые земли и заводить починки сдерживалось помещиками. Даже в пределах одной губернии, где существовало и государственное, и помещичье землевладение, процесс образования новых селений в виде починков или выселок шел по-разному: в первых он фактически не был ограничен. Эту разницу в процессе селообразо-вания можно наблюдать в Приуралье, где государственные крестьяне осваивали земли в течение всего XVIII в., в районах же с вотчинным землевладением в пермских землях (Строгановых, Лазаревых, Шуваловых, Голицыных и других владельцев) починочное расселение в

XVIII в. практически не развивалось⁷⁶⁵.

При освоении Сибири возникло своеобразное расселение, которое привело к образованию таких типов крестьянских селений, как заимки. Возникнув в местах с низкой плотностью населения, в условиях развития залежно-парового земледелия, требующего наличия огромных массивов, пригодных для сельского хозяйства⁷⁶⁶, заимки — одиночные крестьянские селения — были широко распространены в Сибири⁷⁶⁷. По мере развития однодворные заимки, особенно расположенные в «дальних полях», становились починками, обрастали дворами, а когда постепенно в них разрабатывался полный комплекс угодий, такие заимки могли превратиться в многодворные деревни⁷⁶⁸. Но заимки Сибири развивались и по другому пути. Они постепенно становились временными сезонными селениями на период сельскохозяйственных работ. В XVIII—

XIX вв. заимка с временным жильем и хозяйством была типичным поселением крестьянина-сибиряка.

Кроме деревень и починков — основных и самых распространенных типов крестьянских поселений, в северной и средней полосе России существовали погосты, известные с древности. В XVI в. северные погосты были административными округами, центры которых также назывались погостами (погост-округ и погост-место). Иногда погост-центр становился торговым селением и тогда мало чем отличался от посада. В центральных районах такие округа назывались волостями. Территория погоста Севера и волости Центра совпадала с общинной .территорией⁷⁶⁹. Со временем на погостскую систему наслоилось приходское деление, на погосте появились церкви. Тогда северные погосты стали не только административными центрами, но и церковно-приходскими, а с развитием мирского самоуправления — центрами общины-мира. В средней полосе погосты уступили свое значение прихода (религиозного центра) и центра общины владельческим селам. В течение XVIII в. северные погосты развивались как типичные крестьянские селения в местах с государственным землевладением. Кроме функций земледельческих поселений, они выполняли роль административных и церковно-приходских центров. В первой половине XVIII в. на Севере существовали погосты — владельческие селения монастырей и церквей, «пустынь»⁶¹. В течение века, в зависимости от социально-экономического состояния тех или иных районов, погосты, как и другие поселения, могли либо пустеть, либо, наоборот, в них превращались другие крестьянские селения⁷⁷⁰. Уже в XVI—XVII вв. шла борьба за центр-приход между погостами и селами.

Села XVIII в. в разных регионах различались по своим функциям. На севере России они, все более поглощая погосты, становились административными, религиозными, торгово-ремесленными центрами волостей (погостов-округов). Такие села были заметно крупнее тяготевших к ним деревень⁷⁷¹. В северных уездах в первой половине XVIII в. существовали и села — владельческие поселения монастырей,⁴ церквей, «пустынь», но в них, в отличие от владельческих селений средней и южной России, не было усадьбы владельца, а существовали дворы монастырских и церковных крестьян, половников, бобылей, работников. Эти села на Севере также были центрами приходов: в них обязательной была церковь. На северо-западе России (Новгород, Псков) церкви были не постоянным признаком села ⁷⁷².

После секуляризации 1763 г. бывшие монастырские и церковные села превращались в обычные, деревни государственных крестьян. Такими же по своему характеру и функциям, как на Севере, были и возникшие в XVII—XVIII вв. села Сибири.

В районах с помещичьим землевладением селом, как правило, было владельческое поселение, где землевладелец старался устроить церковь с приходом. В северо-западных уездах, где также наличествовало поместное землевладение, владельческая усадьба была не постоянным признаком села, хотя все же была чаще в селе, чем в деревьях⁷⁷³.

Более или менее устойчивы и постоянны различия между типами селений — их средние размеры, и в этом отношении отличие села от деревни состоит в том, что село крупнее деревни. В селах возникали различные общественные заведения. Кроме управленческих служб (мирских изб, вотчинных правлений) в них строили больницы, бога-дельни, школы. Были и заведения хозяйственного назначения — мелкие предприятия типа кожевенных, кирпичных, маслобойных, дегтярных и пр. «заводов». При церквях в селах располагались дома церковного причта.

Нередко наряду с селами в источниках XVIII в. встречается упоминание о сельцах. Обычно сельцом являлось владельческое поселение, не ставшее центром прихода, как бы недоразвившееся село⁷⁷⁴. Правда, и села не все были церковными приходами. В сельца pi села при поме-стнон системе превращались деревни, а барская усадьба становилась их центром ⁷⁷⁵.

Сельца на севере России XVIII в. представляли собой, как и села, не владельческие селения, а чаще центры волостные и приходские, к которым тяготели окружающие деревни, были и сельца, ничем не отличавшиеся от деревень. По своим размерам сельца, как и села, могли быть крупнее деревень⁷⁷⁶.

В XVIII в. существовали известные с древности (с XII в.) слободы. Характер этих селений был различным в разное время и в разных местах. В XIV—XV вв. были как торгово-ремесленные, так и земледельческие слободы. В местах княжеско-боярской и монастырской колонизации существовали владельческие слободы, населению которых предоставлялись разные льготы⁷⁷⁷. В северо-восточной Руси XIV— XV вв. создавались слободы с оборонительными сооружениями. Неземледельческими поселениями были и некоторые слободы XVIII в. на Севере (безземельные деревни) ⁷⁷⁸. Характер сторожевых пунктов имели слободы в Пермской земле в XVII в.⁷⁷⁹ Слободы Заонежья XVI в.—это целые территории, куда входило несколько селений, позднее — это станы и волости⁷⁸⁰. Таким образом, слободами были как земледельческие, так и неземледельческие селения. Ими становились как отдельные пункты, так и территории с несколькими селениями. В этих двух значениях выступают слободы в северных уездах XVIII в.: в значении волости (например, Никольская слобода в Устюжском уезде, объединяющая 28 деревень) и в значении отдельного земледельческого поселения, не отличающегося по составу населения и размерам от деревни ⁷⁸¹. В центральных уездах путь развития некоторых слобод был иным: благодаря наличию мануфактур они приобретали черты промышленных поселений.

Функции оборонительных селений долгое время оставались у слобод в Сибири, особенно распространенных на юго-западе ее. Постепенно и там такие селения приобретали разнофункциональное значение: становились административными центрами (где размещались церкви, остроги, казенные амбары, дворы приказчиков) и сочетали свои военно-административные функции с земледельческими. К XVIII в. в Сибири насчитывалось до 80 слобод⁷⁸². В XVIII в. из слобод— центров хозяйственной деятельности — вырастали сибирские города — Невьянск, Тагил, Ялуторовск и другие.

Укрепленными селениями в некоторых районах были и старые городки (некоторые сохранились со времен новгородской колонизации Севера), к XVIII в. превратившиеся в крестьянские селения. В северных уездах бывшие городки в начале XVIII в. выполняли функции волостных центров.⁷⁵, затем становились обычными деревнями. У казаков укрепленные городки-крепостцы всегда были типичными селениями ⁷⁸³.

Неземледельческими поселениями были ямы, где жило население, выполнявшее ямскую повинность. Некоторые из них были довольно крупными: Бобровский Ям на Сухоне имел 40 дворов со 188 чел. ямских охотников⁷⁸⁴. Ямы в течение века постепенно теряли свое назначение и превращались в земледельческие поселения.

Исчезающими типами селений в XVIII в. были древние северные «печища». Этот термин, как и «селища», «дворища», «займища», уже в XVII в. означал заброшенные селения⁷⁸⁵. В XVIII в. в связи с освоением старых заброшенных земель в селищах, печищах опять стали возникать селения, превращавшиеся в обычные деревни. Лишь названия таких деревень отражали их былое значение: деревня, что была пустошь Чуцкое дворище.

Пустоши в XVIII в. довольно редки, так как идет их новое заселение или введение в оборот этих старых угодий. Пустоши всегда ценились, поскольку там имелся необходимый для деревни комплекс угодий, лишь временно заброшенных. Жилье могло остаться, могло исчезнуть, но ему не придавалось такого значения, как угодьям, так как разработка их требовала немалого времени ⁷⁸⁶.

В XVIII в. с развитием горного дела, в сельских местах Урала, Колывани и др. создавались заводские поселки. В них нередко, кроме заводских строений, находились крепости (в Сибири), выполнявшие военно-административные функции, и жилые строения, появлялись в них и торгово-ремесленные заведения. Иногда такие поселки превращались в города (Барнаул) ⁷⁸⁷. В основном это были селения, жители которых не занимались сельским хозяйством.

К земледельческим поселениям по своему характеру примыкали раскольничьи скиты. Крестьянскими селениями были скиты-пустыни XVIII в. у сибирских раскольников. Заонежские скиты, как и некоторые поселения там, выступали в роли центров округов⁷⁸⁸. В некоторых скитах развивались земледелие и промыслы⁸². Связь скитов и крестьянских селений ощутима благодаря генетическим связям таких селений и социальному составу их жителей.

Таким образом, несмотря на многообразие русских сельских поселений, наиболее распространенным их типом в XVIII в. везде были крестьянские деревни и их разновидности. Такие типы селений отражали устойчивость материальных форм и традиционность многих черт народной культуры поселений.

Селения в XVIII в. сохраняли не только прежний «рисунок» расселения, но и свой хозяйственный статус и даже свои, присущие каждому типу селения, размеры. Последнее — устойчивый признак, и между отдельными типами поселений всегда сохранялись различия по размерам.

Некоторая устойчивость и традиционность черт сохранялась в планировочных формах селений. До XVIII в. существовали лишь отдельные изображения сельских поселений. С развитием картографического дела в XVIII в., проведением Генерального межевания (особенно составлением атласов и планов), предпринятым топографическим описанием губерний стало возможным фиксировать и формы сельских поселений. В результате по многим губерниям появился обширный массовый материал о развитии планировок сельских поселений.

Старые селения нередко сохраняли очень древние черты: круговых, беспорядочных или кучевых планов. В кучевых селениях постройки располагались группами (гнездами) ⁷⁸⁹. Селения беспорядочного плана возникали на водоразделах, далеко от дорог и рек⁷⁹⁰. В круговых селениях постройки размещались вокруг какого-либо центра, а с XVIII в. их начали «выравнивать» по линии⁷⁹¹.

В XVIII в. правительством были изданы указы о перепланировке деревень, и некоторые помещики начали перестраивать свои деревни по уличному плану, но массовое их распространение относится к XIX в-У государственных крестьян такие перестройки начались лишь с основания Министерства государственных имуществ в 1837 г.⁷⁹²

Деревни уличной формы состояли из крестьянских усадеб, примыкающих друг к другу, выходящих к улице узкой стороной (прямоугольные в плане усадьбы). Кроме крестьянских усадеб, в деревнях находились маслодельни, смолокурни, пожарные сараи, хлебозапасиые магазины, лавки, часовни.

В планировочных формах селений сохраняются локальные и этнические черты, присущие поселениям разных районов. Так, для мест бывшего новгородского заселения на Европейском Севере характерно распространение так называемого «рядового плана», когда один или несколько рядом домов располагаются вдоль берега реки или озера ⁷⁹³. С ростом дворов такие деревни превращались в уличные, когда напротив одного ряда домов ставился другой. В среднерусской полосе в местах ростово-суздальского заселения более распространились деревни уличного плана.

Отдельные формы поселений могли закрепиться традицией и бытовать среди определенных локальных или этнических групп⁷⁹⁴. Так, у финноугорского населения Севера и средней полосы России много селений беспорядочного плана; в местах давнего русского заселения — рядовой планировки, южнее, в средней полосе, — уличной. Но эти различия обусловлены прежде всего особенностями природными и хозяйственными, степенью развития и характером путей сообщения: рядовые формы поселений возникали в целях защиты от ветров, южные кольцевые — в целях обороны (особенно в XIV—XVI вв.), экономическая роль рек и озер также способствовала развитию рядового плана ⁸⁹.

Рядовая форма поселения

Уличные планы селений в некоторых местах возникали при разделении полей, близлежащих к деревням, на полосы с подъездами к ним с двух сторон ⁷⁹⁵. В местах с помещичьим землевладением уличная разбивка селений была принята помещиками в XVIII в.

Уличные деревни к XVIII в. стали традиционными у русских Среднего Поволжья и в Прикамье. В XVI в., когда началось заселение этих районов русскими, такой формы селений там еще не было, а в XVIII в. они здесь селились уже «рассредоточенными усадьбами»⁷⁹⁶. В местах поздней русской колонизации сразу возникали уличные формы селений. Они распространились у казаков на юге и по всей Сибири. Рядовой план в сибирских деревнях имелся лишь в селениях по берегам крупных рек ⁷⁹⁷.

Уличная форма поселения

Таким образом, общий путь развития форм селений — от древних видов (однодворок, беспорядочных, рядовых) к более поздним, уличным. Связь изменений планировок поселений с физико-географическими условиями районов, с социально-экономическим развитием, с естественным ростом населения очевидна. Этнические же традиции в развитии форм селений также определялись географической средой и социальными условиями. Они играли наибольшую роль в распространении тех или иных форм селений. Свидетельством этому является наличие одинаковых видов плана деревень у русских и финноязычного населения на Севере, живущих в одинаковых природных и экономических условиях.

Сельские поселения в XVIII в. продолжали сохранять некоторые черты, обусловленные общинным строем русской деревни. Эта сторона поселений выявляет картину сельского расселения того или иного района. Так, было подмечено, что поселения на Севере располагаются относительно друг друга «гнездами». В гнездах объединялось по нескольку селений, имевших общее «патронимическое» происхождение и название. Они образовались задолго до XVIII в. в результате разложения семейных общин. В XVIII в. такие гнезда продолжали существовать ⁹³.

В XVIII в. связь селений в гнездах не была такой тесной, как в предшествующее время, так как социально-экономическое развитие привело к нарушению родственного состава старых деревень и к изкалья. — В кн.: Быт и искусство русского населения Восточной Сибири, ч. II, с. 29; Сабурова Л. М. Культура и быт.., с. 103..

³³ Битов М. В,. Историко-географические очерки.., с. 159; Едемский М. Б. Этнологические наблюдения в Пинежском крае Архангельской губ. Север (Вологда), 1923, № 3, 4; Романов К- К. Жилище в районе реки Пинеги.., с. 9—10; Ефименко А. Я. Указ. соч., с. 203.

менеiшям в их земельных отношениях. Но характер природных и почвенных условии привел к сохранению в некоторых местах этих старых гнезд н гнездового (очагового) расселения на Севере. Гнезда селений, образуя волости-общины, в XVIII в. сохраняли своеобразное волостное (общинное) землепользование ⁹⁴ несмотря на то, что уже в это время шло срастание гнезд и образование более сплошных массивов расселения.

В других районах России гнездового расселения, подобного северному, не наблюдалось⁷⁹⁸. Но наличие общинных или родственных объединений и их компактное расселение встречалось и в южнорусских селениях в виде отдельных «концов». В сибирских крестьянских селениях в отдельные «концы» объединялись группы дворов, принадлежавших разным общинам ⁷⁹⁹. В прикамских деревнях отдельными группами, или «концами», выделялись дворы крестьян разных владельцев и также входивших в разные общины ⁸⁰⁰. Родственные дворы тоже нередко-составляли отдельные «концы» в деревнях, а иногда их жители различались по социальному, этническому или конфессиональному составу (украинцы и русские в кубанских станицах, православные старожилы-«сибиряки» и «семейские»-старообрядцы в забайкальских селах).

Сочетание рассмотренных сторон сельских поселений, их характерных черт, сложившихся в определенных природных, исторических, экономических и этнических условиях, может быть объединено в понятие типов сельского расселения. В XVIII в. типы расселения уже достаточно различались в регионах России.

К XVIII в. сложились типы размещения русских сельских поселений на местности как результат влияния природной среды на характер хозяйственной деятельности населения при освоении им земель. В традиционных формах закрепились разновидности поселений в их социально-экономическом отношении: основу их составили деревни и

села. Несмотря на изменения в социальном строе и земельных отношениях в деревне, к XVIII в. сохранялась устойчивость и традиционность некоторых сторон таких поселений, особенно их хозяйственных функций и размеров.

XVIII век был рубежом, когда формировались, а в ряде случаев менялись планировочные формы сельских поселений, что было вызвано социально-экономическим развитием, правительственными мероприятиями и более интенсивным использованием природных условий, а также всем ходом развития сельского хозяйства.

В XVIII в. сохранялась и некоторая архаичность в сельских поселениях (гнездовое расселение Севера, старые виды планировок — кучевые, круговые, беспорядочные). С развитием социального строя деревни архаика уступала место иным явлениям, свойственным общинному развитию XVIII в. (объединения родственников и отдельные общинные объединения в «концах» деревень, их обособленность в деревенских планировках).

Социальным развитием и влиянием географической среды определялась в XVIII в., как и в более раннее время, и некоторая локальная или этническая специфика в развитии сельских поселений (особенности топографии, отдельные виды планировок в районах с разной историчес-dvOii судьбой, хозяйственные функции поселений). В целом выявляется единая культура сельских поселений, созданная русскими, как одна из форм всей материальной культуры народа. И как вся его культура, -сельские поселения при общем единстве приобрели разнообразие и долго сохраняли исторически сложившиеся местные и этнические особенности.

Анализ комплекса источников первой половины XVIII в. показывает, что четко оформленного понятия «город» тогда еще не было. Пятичленная классификация городов по Регламенту Главного магистрата 1721 г., установившая наименьшую численность жителей для города .в 200 человек, попытки законодательного определения городского сословия, столь же противоречивые, как и действия абсолютистского правительства по созданию системы городского самоуправления, иллюстрируют это с достаточной ясностью ⁸⁰¹. В целом вплоть до второй половины века из специфических городских функций большее внимание обращалось на военные и административно-судебные. Этот факт еще более оттеняется определением города, данным В. Н. Татищевым: «... град есть место укрепленное или без укреплений, в котором многие .домы разных чинов, что военные и гражданские служители, купечество, ремесленники и чернь или подлой народ, и все обсче называются граждане, состоит под властию начальства. Но у нас токмо тот городом ямянуется, которой подсудной уезд имеет, а протчие или крепости, или пригороды и остроги» ".

Анкета для получения сведений о состоянии русских губерний, составленная и утвержденная около 1768 г. в кругах, близких к Екатерине II, более полно ставила вопрос о состоянии городских поселений: городских зданиях — училищах, богадельнях, иных «публичных строениях каменных и деревянных», численности населения, наличии «фабрик»-и «заводов» (отдельно кирпичных как составляющих основу будущего городского строительства), наличии рек и других водоемов, местах торговли и т. п. ⁸⁰²

Крупные законодательные акты 70-х — 80-х гг., изменившие в определенной степени систему управления в городах России, весьма существенно отделили городские пункты от сельских ⁸⁰³. В это же время значительно увеличилось их количество.

В период подготовки и проведения городской реформы 1785 г. города рассматривались абсолютистским правительством как центры, дающие народам «пользы и выгоды... не токмо для граждан тех городов, но и для окрестных обывателей» ⁸⁰⁴. Появление в числе этих «выгод» и «польз» довольно расплывчатого термина «благочиние» может в каком-то смысле свидетельствовать о том, что стали обращать внимание на вопросы благоустройства. При этом, конечно, следует учитывать, что весь характер городской реформы исходил из интересов со-

Вид Казани

хранения и укрепления господства дворянства на местах и феодально-крепостнического строя в целом. Поэтому на практике заботы о благоустройстве отодвигались на второй план по сравнению с первоочередной для самодержавия задачей — обеспечением полицейского порядка.

Политика абсолютистского государства по отношению к городам являлась в XVIII в. важным фактором, обусловливающим их состояние. «При всех исключениях для негорожан нормальным был сельский уклад жизни, а для горожан обязательным был режим города...» ^m С другой стороны, нельзя не учитывать тех реальных трудностей, с которыми сталкивалось самодержавное государство на практике при осуществлении абстрактных идей об идеальном городе. «Русские города с цветущей промышленностью, торговлей и искусством, с академиями, школами, больницами, ратушами, расположенными в линию благоустроенных улиц, рисовались только в воображении законодателя» ⁸⁰⁵. Это мнение по поводу городового законодательства первой четверти XVIII в. вполне применимо и к последующему времени. Реальность феодально-крепостнической России XVIII в. была значительна более сложна и противоречива.

В течение XVIII в. рост городского населения в России был общей, тенденцией. Насчитывая около 3,2% от всей численности населения в годы первой ревизии, оно к концу столетия (1796 г.) составляло около 4,2%; в некоторых регионах этот процент был выше. Кроме Москвы и Петербурга, в которых к концу века проживало соответственно 400 и 200 тыс. человек, только 3 города (Рига, Астрахань, Кронштадт) насчитывали по 30 тыс. жителей; в 12 городах было от 12 до 30 тыс. жителей, 21 городе — 10 тыс., в 33 — от 3 до 8 тыс. жителей. В то же время 44,5% посадов насчитывали менее 500 жителей ⁸⁰⁶.

К началу XVIII в. русские города подошли с определенным экономическим и культурным потенциалом, являвшимся закономерным итогом их развития в предшествующие столетия. Этот итог складывался не только из положительных, но и из негативных явлений самого различного характера (географического, демографического, внешнеполитического, социального).

Сложные и многообразные процессы социально-экономического развития страны вызывали к жизни появление на карте России новых городов. Возникший в начале века Петербург — новая столица государства — достаточно быстро стал центром северо-западного промышленного региона, в котором шло интенсивное развитие торговых и промысловых сел, многие из которых закрепили за собой городской статус. Развитие мануфактуры в XVIII в. стало одним из факторов горо-дообразования. Крупные металлургические комплексы явились основой создания ряда крупных поселений на Урале, превратившихся к концу века не только в экономические, но и административные центры (Екатеринбург, Пермь, Нижний Тагил и др.) ⁸⁰⁷. Освоение Северного Причерноморья в последней четверти XVIII в. послужило предпосылкой строительства в этом районе укрепленных городов (Херсон, Мариуполь, Севастополь, Николаев, Одесса) ⁸⁰⁸. Возникавшие как во-енпо-административные оплоты на юге России, эти города по численности населения быстро обгоняли остальные городские поселения. На конец века (1795 г.) процент городского населения в Северном Причерноморье составил 6,72%⁸⁰⁹ (при среднем 4,2% по стране). Это было вполне естественным: срочное строительство значительной массы сооружений требовало привлечения самых различных категорий населения. В процессе укрепления городских поселений юга создавались предпосылки для развертывания интенсивной деятельности купечества и мещанства, переселявшихся из центральных районов страны ⁸¹⁰.

Иная картина характерна для регионов Северного Кавказа, Южного Урала, Западной и Восточной Сибири, развивавшихся в менее благоприятных природно-климатических условиях. В Сибири в силу ее территориальной специфики концентрация шла в районах, где имелись возможности для решения сложных экономических, транспортных и экологических проблем. Для данного региона характерна длинная опорная цепь городов, сложившаяся в тесной взаимосвязи со всем процессом хозяйственного освоения Сибири. Среди сибирских городов выделялись Тюмень, Тобольск, Томск, Красноярск, Омск, Барнаул. К рубежу веков они закрепили за собой значение центров основных районов расселения. На повышение торгово-экономической активности и рост городов Сибири большое влияние оказало строительство в 40-х гг. XVIII в. Московско-Сибирского тракта, соединившего основные крупные населенные пункты. Эта дорога во многом предопределила направление развития пригородов вдоль трактов ^и0.

Некоторые старые города, некогда являвшиеся оборонительными рубежами на востоке и юге страны, переживали в XVIII в. упадок. Их укрепления, «городьба» и другие строения «ветшали» и «разваливались без остатку» (Белоколодск, Романов и др.). Подобные поселения иногда теряли городской статус: так, в 1779 г. Романов был превращен в село ^ш.

Число городов в 70-е— 80-е гг. увеличивалось в основном за счет .переведения в разряд городских поселений государственных и дворцовых сел. Как показали последующие десятилетия, многие из вновь созданных городов действительно превратились в развитые центры промышленности, ремесла и торговли, в них сравнительно быстро создавался специфический городской уклад жизни. В это время стали городами впоследствии быстро развивавшиеся Бронницы, Богородск, Гжатск, Ковров, Юхнов, Вязники, Макарьев, Рыбинск, Борисоглебск и др.

В XVIII в. некоторые промысловые и торговые села, находившиеся в частном владении — Иваново, Гаврилово, Кимры, Мстера, Тейково, Зуево и др., — по уровню своего экономического развития и концентрации населения не уступали многим городам. Однако господство феодально-крепостнического строя задерживало и искажало процесс превращения этих поселений в городские. Несмотря на то что идеи переведения торгово-промышленных слобод в разряд городов высказывались даже некоторыми представителями дворянства, значительная часть

их в XVIII п. оставалась фактически «частновладельческими городами-/ ⁱⁱ². В этом конкретно проявилась социальная сущность абсолютизма как политической надстройки, выражавшей прежде всего интерес сы массы крупных землевладельцев.

Пути образования и развития городов, как видим, были различными. Различны были динамика роста городов, итоги их развития к исходу века. В зависимости от конкретных условий они различались по плотности сосредоточения в данном регионе, что накладывало отпечаток и на характер их общения с округой. Имел значительную специфику социальный и национальный состав населения городов, отражавшийся зачастую в членении городского поселения на отдельные части, застройка и культурный потенциал которых были также различны.

Среди городских поселений XVIII в. резко выделяются Москва и Петербург. Принципиально разные по своей планировке, они имеют вместе с тем и принципиальную общность, являясь административными и политическими центрами страны, крупными средоточиями промышленности, торговли, «лидерами» культурной жизни, в которых развиваются учебные и научные заведения, типографии, появляются театры и т. д. Но даже в судьбе их как поселений есть общее. Упадок Московского Кремля в XVIII в. — явление столь же характерное, как и постепенное складывание Петербурга в качестве «регулярного поселения». Описание центральных улиц Петербурга 30-х гг. дает картину города, в значительной степени отличного от спонтанно складывавшихся ансамблей предшествующих столетий и вместе с тем имеющего определенные черты преемственности с русскими городами XVII в. В сетке регулярной планировки улиц «каменные палаты в два аппар-тамента» перемежаются с «ветхими мазанками», «деревянными ветхими покоями», великолепные дворцы высших сановников, занимавшие по фасаду около 50 сажен (дом А. И. Остермана), — с весьма скромными по размеру, часто деревянными «хоромами» чиновников, священнослужителей ^пз. Практически только в последние десятилетия XVIII в. Петербург приобрел свой столь характерный облик.

Господство самодержавно-крепостнического строя обусловило даже в городах «новой культуры», строившихся регулярно, наличие четкой дифференциации территории по имущественно-сословному принципу. Все многообразие планировочных приемов, все богатства ансамблевой застройки и, наконец, все наиболее значительное каменное строительство сосредоточивались в центральной зоне города. Лучшие по архитектурному оформлению городские районы занимались зданиями многочисленных бюрократических учреждений. Стремление самодержавия укрепить свою власть на местах нашло непосредственное отражение в создании соответствующих административных комплексов в застройке провинциальных городов ¹¹⁴.

Эта тенденция особенно проявилась в последней четверти XVIII в. в связи с проведением реформ 70-х—80-х гг. Ансамбли административных зданий, возникавшие в это время, следует рассматривать прежде всего как создание материальной системы, адекватной сложившейся

См.: Водарский Я. Е. Промышленные селения центральной России в период генезиса и развития капитализма. М., 1972.

¹¹³ ЦГАДА, ф. 16, д. 423, л. 1—4 об.

¹¹⁴ Щенков А. С. Структура русских исторических городов в системе градостроительной ориентировки (на материалах городов XVI — первой половины XIX в.). Автореф. канд. дис. М., 1980, с. 11—13.

системе управления (надлежащим образом построенные и удобно расположенные здания, где будет фуикциопировать этот аппарат). Там, где имелись пригодные здания, оставшиеся от прежнего времени, вопрос о строительстве присутственных мест в целях экономии средств не ставился. Так, в рапорте о состоянии Архангельской губ. (1786 г.) как должное сообщалось, что «в губернском городе присутственные места не построены, а помещены оныя все с удобностию в построенном еще при Государе Царе Алексее Михайловиче... гостином дворе, которое здание весьма пространно...» ⁸¹¹ Что же касается массы мелких городских поселений, то тамошние присутственные места подчас помещались в «ветхих» строениях, возведенных в «давних годех» (Саранск), или даже в частных купеческих домах (Холмск) ^И6. Несмотря на малую «солидность» зданий государственных учреждений в провинции, они все же выделялись из массовой застройки. Зачастую это были единственные каменные дома в городе, что в условиях многочисленных пожаров играло не последнюю роль.

Реляции с мест о пожарах, происшедших в городах, являются в данном случае довольно характерным и информативным источником. Они показывают не только несовершенство и незаконченность «регулярного» устройства городских поселений, но и дают материал об «иерархии ценностей» в отношении элементов городской застройки и отдельных зданий с правительственной точки зрения. Так, реляция о пожаре в Шуе в 1710 г. описывает сгоревшие строения в следующем порядке: церкви с церковной утварью, приказная земская изба, таможенная и долговая избы, гостиный двор («на котором дворе выход винной большой»), амбары с хлебными запасами. Только после этого автор реляции счел нужным добавить: «и посацкие люди и всяких чинов жители погорели ж, дворы и пожитки и всякое строение и лавки со всяким заводом и товары згорело все без остатку» ⁸¹².

Сенатские рапорты второй половины XVIII в. дают приблизительно такую же картину. В первую очередь описываются усилия, направленные на спасение присутственных мест и казенных зданий, затем сгоревшие строения упоминаются в следующей последовательности: церкви и монастыри, кружечный двор, питейные дома «со всею принадлежностью», лавки с купеческими товарами, обывательские дворы и проч. ^11S

Таким описаниям в значительной степени соответствует картографический материал, на основании которого также устанавливается характерный для массы русских городов XVIII в. «набор» строений, определявших их облик. С первого взгляда он может поразить своей «традиционностью», малым отличием от сельских поселений. «Церковь, казенные здания, несколько сотен бессистемно расположенных «обывательских» домов», — суммировали свои наблюдения над планами уездных городов северного региона исследователи картографического материала, находя в их облике разительное сходство с «обыкновенными феодальными деревнями» ⁸¹³. Подобные суждения требуют уточнений. Конечно, между некоторыми селами, феодальный характер которых

вряд ли можно отрицать, и городами существовала непосредственная связь; иногда по мере развития село делалось городом. Грани здесь были'зыбки и неопределенны, новые черты в развитии городов, особенно мелких и средних, выявлены слабо.

Значительная часть горожан не порвала связь с сельским хозяйством. Более того, земледелие, скотоводство и садоводство во многих городах служили одними из главных «источников пропитания», что характерно практически для всех регионов страны. Законодательство

XVIII в., и в том числе Городовое положение 1785 г., в принципе позволяло горожанам использовать земли для сельскохозяйственных занятий «как внутри города, так и вне его». Следует, однако, иметь в виду некоторые обстоятельства, влияющие на оценку сельскохозяйственных занятий горожан и «аграрного характера» некоторых городов. Несмотря на то что русские города XVIII в. рассматривались западноевропейскими путешественниками весьма однозначно как «большие деревни»,, наличие пастбищ, садов, виноградников и т. п. было типичным и для многих европейских городов, вплоть до самых крупных центров Западной Европы ¹²⁰. Иными словами, применительно к XVIII в. речь идет об общеевропейском явлении.

В конкретных условиях русского города XVIII в. сельское хозяйство практически становилось разновидностью промыслов ⁸¹⁴, хотя этот процесс подчас трудно разглядеть за стереотипизированными формулировками описаний городских поселений этого времени. Описание Пензенского наместничества 80-х гг. рисует на первый взгляд странную картину городов, населенных преимущественно однодворцами, дворцовыми и «ясашными» крестьянами, которые «рукомесел никаких не имеют, а упражняются все вообще в хлебопашестве и скотоводстве и прот-чей домашней экономии», живущими зачастую в «черных крестьянских избах», «крытых соломою и огороженных плетнями». Однако как характерная черта этих городов отмечались «знатные ярмонки», на которые «стечение народа бывает немалое движимых торговых людей с разными товарами» ⁸¹⁵.. Естественно, продукты сельского хозяйства занимали среди этих товаров значительное место.

Сельскохозяйственные занятия горожан развертывались несмотря на декларацию Городского положения 1785 г. преимущественно внутри города, т. е. определенным образом регламентированного пространства. Еще анкета 1768 г. предусматривала изучение вопроса о сельскохозяйственном использовании городской земли («выгонная или под хлебопашеством») ⁸¹⁶. А запрещение Городового положения использовать не по назначению городские выгонные земли свидетельствовала о попытках такой регламентации на практике. Ограничение пространства для сельскохозяйственной инициативы горожан предопределяло и сужение значения их подсобных занятий, хотя в XVIII и начале

XIX в. этот процесс не зашел еще далеко.

На структуре городских поселений XVIII в. отразились процессы развития ремесла и торговли. Общей заметной тенденцией было увеличение в городах лавок, «магазинов» и других складских помещений, все чаще строившихся из камня, возникновение как устойчивого явления в городах специальных комплексов торговых зданий — «торговых рядов».

Отмеченное увеличение каменных лавок косвенно свидетельствует о накоплении торгующими слоями города определенных денечкных средств, позволявших в конечном счете более успешно решать вопросы сохранения товаров. Лавки в конце XVIII в. представляли весьма распространенный тип каменных строений, намного превышающий по удельному весу «обывательские дома», подавляющая часть которых продолжала оставаться деревянными. Лавки не всегда представляли самостоятельные строения: в XVIII в. они могли размещаться в пристройках к церковным зданиям, а с изданием Городового положения — в жилых домах ¹²⁴. Тем самым .был закреплен наиболее удобный способ ведения дел для купцов, при котором совмещение в едином комплексе жилых и складских помещений с «торговым местом» давало дополнительные возможности для экономии средств.

Новым явлением, характерным для XVIII в., было превращение в товар самих жилых помещений. Как самостоятельный тип жилья постепенно оформляются гостиницы, помещавшиеся в частных домах ⁸¹⁷. К последней трети века, видимо, относится и появление многоквартирных доходных домов ⁸¹⁸, в нижних этажах которых могли помещаться лавки. Конечно, подобные явления в XVIII столетии были еще единичными и присущими только крупным городам.

Развитие промышленности в городских поселениях XVIII в. воздействовало на изменение их облика весьма ограниченно. Мелкие промышленные предприятия и даже предприятия мануфактурного ти-ла в целом без труда вписывались в сложившуюся структуру городской дворовой застройки, мало меняя ее планировку. Исключение составляли «заводы», производство на которых было пожароопасным: пороховые, металлургические и т. п.; они окружались стенами, «палисадом», их пытались отделять от массы городского жилья искусственными каналами и т. п. Во второй половине века более решительно стал ставиться вопрос о вынесении на городские окраины салотопенных, кожевенных, мыловаренных и т. п. «заводов». В некоторых городах, где тому способствовали рельеф местности и речная система, появлялись целые «части», где сосредоточивались «купеческие заводы» ⁸¹⁹.

Развитие торговли и промышленности сделало более актуальным вопрос об использовании водных пространств как городской территории. Отходы производства в рассматриваемое время преимущественно сбрасывались в реки, как и другие нечистоты. Неудовлетворительная в санитарном отношении такая система неоднократно обращала на себя внимание городских властей и вызвала в XVIII в. первые попытки ассенизации водных пространств в городской черте. В некоторых случаях они сочетались с запросами эстетического характера. В предлагавшемся казанским губернатором А. Квашниным-Самариным проекте решения вопроса о «порче» воды в городской черте кожевенными заводами как один из вариантов фигурировало сооружение «бассина с платиной», которая, но его мнению, «могла служить сверх мочения еще и украшением града» ⁸²⁰.

Для городского купечества интерес к реке как части города был продиктован более близкими к реальной жизни соображениями. Водные пространства в черте городов XVIII в. продолжали заниматься «разными владелцами помещики и вотчинники, також людьми и крестьяны их», деревянными «езами» для ловли рыбы, мешавшими судоходству; помещичьи владения, непосредственно примыкавшие к рекам, рассматривались как неприкосновенная собственность. Засорение их владельцами прибрежных участков, беспорядочная свалка мусора в реку — все это вместе с рыболовными приспособлениями в весеннее время иногда приводило к наводнениям. Понимание представителями купечества того, что вследствие очистки водных пространств «в водяной коммуникации последовать может казенная и народная полза» ⁸²¹, свидетельствовало о новых элементах в отношении к ним как важной части городского поселения.

В значительной степени новым явлением для городских поселений в XVIII в. стало увеличение светских зданий общественного назначения, не связанных непосредственно с производственной сферой: «странноприимных» и «сиротопитательных» домов (в них иногда обучали ремеслам и заводили при них «фабрики»), больниц, часто совмещавшихся с богадельнями, аптек, торговых бань, «цирулен», трактиров, харчевен и т. д. Все это свидетельствовало об углублении специфики городской жизни и культуры по сравнению с сельскими поселениями.

Примечательным явлением стало увеличение числа учебных заведений в городах, хотя господство самодержавно-крепостнического строя оказывало на этот процесс самое неблагоприятное влияние. Нехватка средств и материалов на постройку государственных учреждений, особенно в провинции, оказывала отрицательное воздействие на состояние зданий, отводимых под учебные заведения. В этом смысле русский город XVIII в., конечно, не может быть в полной мере оценен по великолепным ансамблям Смольного института, Московского университета или Воспитательного дома. Рост учебных заведений крайне отставал от потребностей народа в образовании, и это усугублялось отсутствием должной материальной базы. Документы XVIII в. весьма ярко иллюстрируют этот факт, несмотря на их фрагментарность. Так, в 1727 г. в Рязани была «учинена школьная кантора» и при Борисоглебском соборе построено «для школьного учения пять светлиц». Но уже в 1729 г. «по отпуске учеников на вакацию» «заняты те школы Розыскною о преосвященном Гаврииле канцеляриею, и ученики явившись некоторые в сентябре за утеснением от оной канцелярии бежали в домы...» ⁸²²

Русские архитекторы второй половины XVIII в. ставили вопрос о соответствии планировки учебных зданий их прямому назначению. В. И. Кафтарев в своем донесении о здании казанской семинарии указывал, что его «ко обитанию в нем выгодному починкою исправить и дополнить достройкой нужно...» ⁸²³ Но до осуществления подобных пожеланий в массовом масштабе было еще очень далеко, если учесть* что в конце XVIII в. лишь в 254 городах из 500 имелись школы ⁸²⁴.

Несмотря па развивавшийся процесс «обмирщения» культуры и подчинение церкви системе государственного бюрократического аппарата, она продолжала оказывать на культуру значительное влияние и в XVIII в. Русские города отразили этот факт во многих аспектах. Как и прежде, продолжали существовать церковные владения, сохранявшие отгороженность от общего городского пространства. Переписная книга по Москве 1738—1742 гг., прямо упоминая о «белых» церковных землях, дает красочную картину крупного городского поселения, в котором часто встречающиеся дворы чиновников, дворян и купцов постоянно перемежаются с церковными зданиями, монастырскими подворьями, «пустырями» и другими землями, принадлежащими церкви, с редкими вкраплениями «компанейских дворов» со стоящими на них «фабриками», «харчевенных палаток», аптек и т. д. ¹³³

Обилие церковных зданий в Москве, столь сильно поражавшее приезжих иностранцев в XVIII и XIX в., было отнюдь не исключением среди других русских городов. Например, в 80-х гг. в Старой Руссе, где насчитывалось 56 улиц с дворами 2300 жителей, действовала 21 церковь, в Пскове с населением менее 5 тыс. жителей — 65 церквей, в Дмитрове с населением 1280 человек — 16 и т. д.⁸²⁵

Два обстоятельства — быстрота восстановления и обновления церковных зданий после пожаров, столь частых в русских городах XVIII в., и интенсивное церковное строительство в городах этого времени ⁸²⁶ — свидетельствуют о том, что речь идет не о каком-то рудименте господства старой, традиционной культуры, а об устойчивом явлении, возведенном в ранг государственной политики самодержавия.

Ориентация улиц в русских городах XVIII в. по-прежнему во многом определялась такими архитектурными доминантами, как церкви и колокольни. Общий силуэт города, казалось, резко изменялся в но-вопостроенных «регулярных» городах XVIII в. (например, Оренбург). Но и здесь церковные здания, несколько оттесненные от наиболее живописных мест, отводившихся дому губернатора и губернской канцелярии, были их непременным обрамлением, а «регулярное» расположение церквей по приходам ближе к крепостным валам и выделение вокруг них площадей ⁸²⁷ было лишь «рационализацией» внутригородской системы отправления церковного культа.

В тех городах, где такая система не создавалась «регулярно», она складывалась спонтанно. Характеристика в переписных книгах еще безымянных улиц и переулков, видимо, появившихся в XVIII в., наглядно показывает, что они возникали как подходы к культовым сооружениям («...проезжий переулок, что ездят от церкви Покрова на Арбатскую улицу», «проезжая улица, что ездят... к церкви Успения Пре-чистыя Богородицы» и т. п. ⁸²⁸ Указанные примеры позволяют в типологии улиц XVIII в. различать не только «пути религиозных шествий» ⁸²⁹, а рассматривать их как систему сообщений, обеспечивающих запросы повседневной жизни горожан, для которых участие в религиозных церемониях было и обязанностью подданного «православного» государства, и способствовало утолению вполне естественного в условиях феодальной России эмоционального и культурного голода ⁸³⁰. Посещение ближайшей церкви как исполнение ежедневной обязанности или потребности естественно вызывала к жизни эти подходы к ней, помимо подходов к жилищу («жилые» улицы), удобных сходов к водоемам, необходимых в повседневной жизни. Масса русских городов XVIII в. сохранила эти принципы образования улиц, присущие и предшествующим векам.

Помещение мелких ремесленных предприятий в городских дворах, как и расположение жилищ работников на многих уральских заводах в форме «придатков» фабричных зданий ¹⁴°, решало проблему связи места обитания и места работы по такому же принципу — целесообразности и наименьшего затруднения. В случаях, когда ремесленные заведения (кузницы и т. п.) для безопасности выносились за пределы жилых дворов, за водные преграды, возникали улицы, сами названия которых — Зарецкая, Кузничная и т. п. — отражали этот процесс.

Традиционное направление многих улиц параллельно течению-реки, сохранявшееся во многих городах России и в XVIII в., приобретает в это время новые черты. С развитием производства и торговли в крупных центрах четче оформляется береговая линия водных пространств в черте города — набережных, пристаней, молов, причалов, которые иногда становились отправной точкой для формирования новых' городских субцентров с соответствующей застройкой и планировкой прибрежных площадей, складских помещений и т. п.

В некоторых городах (Новгород, Тверь, Калуга, Одесса и др.) к началу XIX в. набережные улицы становились центром общения горожан ⁸³¹. Специальное устройство таких «гульбищ» начинает осознаваться в качестве присущего городскому поселению феномена. Как «гульбища» или «булевары» использовались земляные валы, ранее-бывшие границами города (Владимир, Переяславль-Залесский), бывшие церковные сады или зеленые массивы, уже сознательно вводившиеся в структуру городского поселения (Москва, Тверь, Ярославль,. Великий Устюг и др.).

Местом проведения свободного времени, центрами общения в XVIII в. становятся и специальные городские здания (библиотеки, театры, дома «для собрания благородного дворянства и купечества»). В основном они сосредоточивались в столичных городах. Для представителей социальных низов города местохм общения и проведения досуга зачастую становились питейные дома. Не затрагивая вопрос о питейных заведениях как одном из элементов городского быта ⁸³², отметим их значительную распространенность практически во всех городах,, вплоть до мелких: например, в конце XVIII в. в Порхове на 234 двора приходилось б питейных домов, в Рузе на 290 домов — 3, Гжатской пристани на 190 дворов — 5, Клину на 195 жителей — 4 и т. д.⁸³³ И это при том, что никаких зданий, имевших общественные функции (кроме церквей), в указанных городах практически не было.

Хотя еще законодательство начала века настаивало на прокладке-«больших и пространных улиц», в течение долгого времени улицы русских городов сохраняли архаические черты. Сохранялась своеобразная система «запирания» улиц специальными «решетками» или «рогатками» ¹⁴⁴. Ширина городских улиц зависела как от их функционального назначения, так и от высоты домовой застройки. Парадные и въездные улицы крупных городов (Петербург, Москва, Тверь) достигали ширины 13—22 саженей; улицы рядовых городов были значительно уже.

Система мощения улиц в XVIII в. оставалась еще несовершенной и разнообразной. Каменные мостовые были относительно широко распространены только в Петербурге и Москве, а также в центре некоторых крупных городов. Вплоть до второй половины века в городах были распространены деревянные мостовые, бывшие, по свидетельству современников, одной из главных причин быстрого распространения пожаров ¹⁴⁵. В мелких городах и такие мостовые казались роскошью: купцы г. Чухломы в своем наказе в Уложенную комиссию просили, «чтоб со-■благоволено было мостить мосты по одним только большим проезжим улицам ... а по прочим обывательским улицам ... мощение мостов ... отменить...»¹⁴⁶ Большинство улиц оставались незамощенными. Об этом свидетельствуют не только описания путешественников XVIII в., жаловавшихся на то, что «улицы от грязи... непроходимы» ¹⁴⁷ и т. п., но и вызывающие гораздо меньшее сомнение свидетельства XIX в.

Рост городов, их социально-экономического значения постепенно приводил к изменению принципов зонирования города. При этом частично уничтожались старые городские границы (разбирались крепостные стены — за исключением стен наиболее крупных каменных крепостей). В ходе регулярной перестройки городов их границы, иногда возникавшие в виде бульваров, канала и т. п., уже не носили характера преграды — они зачастую пронизывались многочисленными трассами улиц, и единый планировочный прием распространялся на все зоны ¹⁴⁸.

Вместе с тем так дело обстояло только в тех поселениях, где регулярные планы осуществлялись на практике. В массе же русских городов, особенно с незначительным населением, этого не было, и мешали этому вполне конкретные цричины. «Положение города иррегулярно, — сообщал современник о Рыбинске начала XIX в., — по той причине, что со всех сторон... прилегают помещичьи дачи в некоторых мес* тах до самой селидьбы» ¹⁴⁹. Необходимость введения регулярности «моментально» осознавалась властями после стихийных бедствий (пожаров, эпидемий и т. д.), вызывая четкие предложения «партикулярное и казенное строение перестроить по плану, не стесняя дворы, регу-лярными и пространными улицами... по примеру Тверского плана» ¹⁵⁰. Однако на практике градостроительные мероприятия подчинялись в основном интересам обеспечения сохранности именно «казенных» строений. Именно вокруг государственных учреждений в массе городов легче всего возникали «большие публичные пространства» ¹⁵¹. То же

ЦГАДА, ф. 16, д. 630, л. 7 (Белгород, 60-е гг.); см. также: Рабинович М. Г. Указ. соч., с. 176.

¹⁴⁵ ЦГАДА, ф. 16, д. 719, л. 1 (Казань, 1765 г.).

¹⁴⁶ Сб. РИО, т. 123, с. 367.

¹⁴⁷ Паллас П. С. Путешествия по разным провинциям Российской империи, ч. И, кн. 1. Спб., 1786, с. 4 (описание Уфы).

¹⁴⁸ Щенков А. С. Указ. соч., с. 11—13.

¹⁴⁹ Описание г. Рыбинска.., с. 2.

¹⁵⁰ ЦГАДА, ф. 16, д. 630, л. 3—4.

¹⁵¹ Термин В. В. Кириллова. — Кириллов В. В. Русский город эпохи барокко (культурный и эстетический аспект). — В кн.: Русский город, вып. 6. М., 1983» с. 160.”

можно сказать и о главных культовых постройках множества городов, иногда вплотную смыкавшихся с административными зданиями, образуя ансамбли, к которым иногда подключались торговые здания.

В XVIII в. появляется и иной тип площади, служащей местом для прогулок, общения и т. д. Открытие на Сенатской площади в Петербурге памятника Петру I было первым шагом к формированию нового типа площади — мемориальной, получившей распространение уже в XIX в.

XVIII век оценивался как век начала перестройки «средневекового, хаотичного, беспланового города»⁸³⁴ на принципах регулярности,, с учетом рельефа, водных пространств, массивов зеленых насаждений. Однако возникновение городов «нового типа» как элемента новой культуры в условиях господства феодально-крепостнического строя было процессом непоследовательным и затяжным. Рассматривая городское поселение как материальную основу и «сосудистую систему» функционирования культуры, можно сказать, что наибольшим изменениям она подвергалась.в столичных городах, ставших средоточием культурной жизни, где новые явления в ней выявились наиболее рельефно. В массе же русских городов XVIII в. эта перестройка коснулась преимущественно тех звеньев городских поселений, которые были связаны с работой самодержавно-бюрократического административного аппарата, а также функционированием торговли и в меньшей степени — промышленности. Все это вполне соответствует уровню социально-экономического и политического развития России данного времениКРЕСТЬЯНСКОЕ

Жилище

Г. Г. Громов

Многие элементы новых культурных явлений родились в жизни и '*■ стали проникать в крестьянский быт намного раньше XVIII в., некоторые особенности традиционной культуры крестьянства продолжали жить и в XIX, и даже в XX в. (последнее следует рассматривать как исключения, как явления, вышедшие уже из круга общих закономерностей эпохи феодализма).

Крестьянское жилище ⁸³⁵ обычно представляло собой комплекс построек, обслуживавший различные нужды крестьянской семьи, причем на первый план чаще выступают не бытовые, а хозяйственные ее потребности, хотя отделить в реальной жизни одно от другого было бы весьма затруднительно. Поэтому историческое развитие крестьянских построек тесно переплетено с историей развития крестьянского хозяйства во всех его аспектах: от технологии процессов и характера орудий труда, применявшихся крестьянами, до социальной градации внутри крестьянства. Поэтому культура жилища, ее особенности отражают степень развития и социально-экономической структуры русской деревни, и ее производственной культуры.

В этом переплетении различных факторов, влиявших на характер крестьянского жилища, по материалам XVIII в. совсем непросто бывает разглядеть влияние имущественного, социального расслоения крестьянских масс. Феодально-бюрократическая регламентация жизни России XVIII в., всесильная и подавляющая власть помещика заставляли даже очень богатых крестьян скрывать свою имущественную состоятельность. Их жилища в деревнях практически отличались от домов соседей разве что большей добротностью и количеством построек, лучшей отделкой, но состояли из тех же элементов, не выходя за рамки общепринятых норм. Только там, где не было власти помещиков и куда не всегда достигал взор бдительных чиновников, «крестьяне», владевшие* тысячами рублей дохода от торговых и иных промыслов, могли позволить себе размахнуться и соорудить грандиозные хоромы, поражающие и размерами, и сложностью композиции.

В истории культуры бывает сложно не только проследить широкое распространение отдельных культурных нововведений, но и выявить причины этого распространения или, наоборот, его задержки. В этом отношении история крестьянского жилища задает исследователю немало загадок. Так как постройки крестьянского двора были для его обитателей не только и даже не столько собственно жильем, сколько производственным помещением, казалось бы, необходимость в этих помещениях делать различную работу: стряпать, шить, ткать, прясть, чинить, сбрую— должна была заставить позаботиться о достаточном его освещении. Но внутренность даже избы (не говоря об остальных постройках) освещалась обычно светом всего трех-четырех крохотных волоковых окошек, световой проем которых был равен по площади проему одного «косящатого» окна (т. е. примерно 60x60 см).

Еще больше удивляет то, что большая часть населения предпочитала топить свои жилища «по-черному», т. е. избы ставились без печных труб, хотя в практике и городского и сельского строительства богатых слоев общества применение печных труб (и даже систем сложного калориферного отопления) было известно по крайней мере с XVI в. Ссылки на незнание, на отсутствие кирпича или его дороговизну не дают удовлетворительного объяснения подобной консервативности крестьянского жилища.

Можно было бы привести еще немало примеров того, как достижения культуры, хорошо известные в соседнем уездном городе — например, продольные и поперечные пилы, — в крестьянском строительстве не применялись. Все постройки в буквальном смысле слова рубилась топором от начала до конца строительства, а пила и не прикасалась к материалам. Попытки решить это и многие другие противоречия вне связи с изучением всего крестьянского хозяйства, всего комплекса условий жизни крестьян создают смещенное представление об истории развития многих сторон культуры крестьянства.

_s Конечно, не следует абсолютизировать обособленность крестьянской жизни в XVIII в. — крестьянское хозяйство было связано с городом, рынком самыми разнообразными отношениями. Крестьяне уходили на заработки в ближние и дальние города, на тогдашние оживленные транспортные магистрали (на Оку, Волгу и др.), бывали на рынках соседних городков и местечек, ходили с обозами и т. д. и т. п. Но вместе с тем основные устои крестьянской жизни, со всеми ее традиционными нормами и обычаями, представляли собой еще стабильную систему, отдельные части которой не могли разительно изменяться, пока вся система в целом продолжала функционировать. Видимо, в этом и заключалась общая, главная причина консерватизма и неприятия хорошо известных достижений в технике .и технологии жилищного строительства, организации самого комплекса крестьянских жилых и хозяйственных построек.

Этот комплекс жилых и хозяйственных построек, удовлетворявший основные потребности крестьянского хозяйства и крестьянской семьи, составлял то, что очень устойчиво определяется понятием «крестьянский двор» на протяжении всего периода феодализма. Конкретный состав построек, их количество (и, видимо, качество) могли сильно варьироваться во времени, в пределах географических зон, в зависимости от состоятельности владельца, но все эти вариации не выходили за пределы как определенного минимума (иначе появлялся «двор бо-быльский»), так и максимума. Основными компонентами такого двора «были «изба да клеть», «изба да' сенник», т. е. основная жилая постройка и основная хозяйственная постройка для хранения зерна и другого

ценного крестьянского имущества. Остальные крестьянские хозяйственные постройки, хотя и входили в состав комплекса (амбары или житницы, сараи, бани, погреба, хлевы, мшаники и т. д.), не были обязательны, так как их отсутствие, учитывая соседские и родственные взаимосвязи, различный уровень развития хозяйства, не сказывалось катастрофически на хозяйственных возможностях крестьянской семьи.

В понятие «крестьянский двор» включались не только строения, но и участок земли, на котором они располагались (или могли располагаться, и тогда это — «дворовое место»), а также прилегавшие к дому угодья — огород, занятый овощами, льном или коноплей, гуменник — специальная площадка для молотьбы, хранения хлеба в скирдах, одоньях, где могли быть поставлены и овины, крытые гумна, половники. Но последний участок всегда располагался в известном отдалении от жилых строений.

Нужно отметить и длительное бытование, вплоть до XX в., некоторых своеобразных принципов устройства подворий. Так, нередко все хлебные амбары сосредоточивались в одном месте, в центре деревни или на окраине. Почти всегда бани ставили также в отдалении, на берегу реки, озера, у ручья. Иногда по тому же принципу располагали погреба. Но, видимо, из этого не следует делать поспешных выводов, о силе общинных традиций. Скорее, целесообразность была главной: причиной, заставлявшей крестьян некоторые постройки, и весьма важные (амбары), относить за пределы собственного двора.

Характер жилых и хозяйственных построек в доиндустриальную-эпоху в значительной степени зависит от наличных строительных материалов, пригодных в данных климатических условиях для их возведения. На протяжении всего XVIII в. дерево оставалось основным стро-_к ительным материалом для крестьянских жилых и хозяйственных сооружений, причем следует учесть, что количество лесов с прекрасным строительным материалом в XVIII в. намного превосходило то, что сохранилось сейчас, особенно в южнорусских областях. Для крестьянского строительства лес поставлял почти все необходимое. Только камень и глина для печей добывались в любых ближайших пригодных копях ⁸³⁶. В конце столетия русское население начало активно осваивать степные пространства на юге, юго-западе и юго-востоке, где столкнулось как с нехваткой леса для строительства, так и с традициями применения других материалов, других приемов возведения построек у местного населения.

Практический опыт десятков поколений крестьян отобрал определенную сумму знаний, закрепленных традицией, которые отражали требования к строительному материалу. Лучшими породами дерева для построек считались сосна и ель, но сосне всегда отдавалось предпочтение. Лиственница и дуб ценились за прочность древесины, но они были' тяжелы и трудны в обработке. Их применяли только в нижних венцах срубов, для устройства погребов или в сооружениях, где нужна была особая прочность (мельницы, соляные амбары и т. п.). Другие породы деревьев, особенно лиственные (береза, ольха, осина), применялись в строительстве, как правило, хозяйственных зданий. Сравнительно широко использовали в постройках и различные прутья, для. чего шли не только ветви ивы и других кустарников, но и еловые сучья, обладавшие достаточной гибкостью. В лесу получали необходимый материал и для кровли. Чаще всего береста, реже кора ели или других деревьев в XVIII в. оставались еще необходимой гидрозащитной прокладкой в кровлях различных зданий, расширяя возможности устройства и самих кровель.

Практика строительства отработала определенные требования к качеству дерева, создававшие нередко целую систему технологических условий по заготовке строительных материалов. Начиналось все с выбора деревьев в лесу, которые должны были пойти на сруб, кровлю, нижние венцы сруба, на другие части дома или на хозяйственные постройки. Для каждой надобности деревья выбирались по особым признакам. Так, для стен сруба стремились подобрать особые «теплые» деревья, поросшие мхом, прямые, но не обязательно прямослойные, в то же время для теса на кровлю обязательно подбирали не просто прямые, но именно прямослойные деревья. Выбранные деревья метились, при возможности, срубались и вывозились к месту строительства. Если пригодный для построек лес бывал далеко от поселения, то сруб могли срубить и в лесу, дать ему выстояться, высохнуть, а потом перевезти к месту стройки. Но чаще срубы собирали уже на дворе или поблизости от двора.

Тщательно выбирали и место для будущего дома, учитывая самые различные условия: микрорельеф, господствующие ветры, расположение угодий и т. п. Далеко несразу и не везде распространение «регулярных» принципов планировки поселений свело эти заботы на нет, определяя место и дома, и других построек по некоторой, принятой в данной местности схеме. При относительно свободной застройке .дворового места традиционно строго определялось место лишь самых главных частей — избы, сеней, клети. Остальные постройки могли располагаться достаточно произвольно и сооружаться позднее, но опыт постепенно отрабатывал и в этом наиболее рациональную для данных конкретных условий схему.

Для возведения даже самых крупных построек срубного типа обычно не сооружали специального фундамента по периметру стен, но по углам зданий (изб, клетей и других основательных построек) закладывались опоры — крупные валуны, большие пни. В редких случаях, если протяженность стен была много больше обычной, опоры ставили и в середине таких стен. Отсутствие фундамента в обычном смысле нельзя трактовать как черту отсталости крестьянского строительства. Сам характер срубной конструкции зданий позволял ограничиться опорой здания на четыре основные точки, так как сруб — цельносвязанная конструкция.

Срубные конструкции основаны на четком использовании свойств бревен хвойных пород дерева (сосны, ели) как основного строительного модуля. Сосна и ель имеют прямой ствол со слабым перепадом толщины от комля к вершине. В нижней части спелого дерева (80—

Способы рубки и соединения бревен в срубе: а - в крюк, б — в угол, в — в охряпку, г — в лапу, д — в охлуп, е - в погон, ж - в иглу

100 лет) такие перепады на пролетах в 6—10 м практически несущественны для строительства. Видимо, этим можно объяснить то, что в строительной практике Восточной Европы в течение всего 2-го тыс. н. э. в наземных срубах длина стен основных построек лежит в пределах трех, саженей³. Этот своеобразный стандарт выработался

³ Сажень=2 м 13 см.

11 Очерки русской культуры XVIII века 321 практикой использования хвойной древесины как основного материала ⁸³⁷. Конечно, в разнообразной практике строительства можно встретить и отступления от этого размера, но в массе это самый распространенный размер от X до XX в.

При строительстве укрепления для насыпей, возведении мостов и т. п. использовались приемы удлинения бревен (сращивание). Такие приемы, но сравнительно редко, встречались и при строительстве жилых и хозяйственных построек. При устройстве длинных стен прибегали к замене срубпой техники иными приемами. Существовал прием

Способы сращивания бревен и соединения срубов: а - в столб, б - посредством двух .Столбов, в — посредством коротких вертикальных столбов, г — с помощью клиньев и врезок

укрепления таких, стен при очень длинных или срощенных бревнах — «поруб», когда в середине или в нескольких местах в стене врубались дополнительные перпендикулярные ей ряды коротких бревен, игравшие роль контрфорсов, обеспечивавших вертикальную устойчивость стен.

В основе подавляющего большинства построек лежала «клетка»,, «венец», — связка из четырех бревен, концы которых были рублены в связь. Способы такой рубки могли быть различными по технике исполнения, но назначение связи было всегда одним — скрепить бревна между собой в квадрат прочными узлами без каких-либо дополнительных элементов соединения (скоб, гвоздей, деревянных штырей или спиц и т. п.) ⁸³⁸.

Бревна в венец подбирались по толщине, длине и конфигурации ствола. Бревна метились, каждое из них имело строго определенное место в конструкции. Срубив первый венец, на нем рубили второй, на втором третий и т. д., пока сруб не достигал заранее определенной высоты. Конструктивно такой сруб без специальных связующих элементов мог подняться на высоту нескольких этажей, так как вес бревен плотно вгонял их в гнезда крепления, обеспечивая необходимую вертикальную связь, наиболее прочную в углах сруба и наименее прочную в середине стен.

Мы уже упоминали «пору-бы» для укрепления стен, но в жилых крестьянских зданиях этот прием почти не применялся. Увеличение площади помещений гораздо чаще достигалось изменением общей конструкции. Такая конструкция, известная в XIX в. под именем «пятистенка», применялась в строительной технике еще со времен Киевской Руси.

Высота сруба избиралась в зависимости от разных причин и по отдельным географическим зонам уже в XVIII в. была различной. Сруб четко делился на два или три яруса: подполье (если оно было), собственно жилое помещение и чердак (кровля). Если помещение было

двухэтажным, то вместо подполья устраивали дополнительный нижний жилой ярус, при этом на нижние венцы стремились положить самые крупные и самые прочные бревна. Чердачный ярус несколько отличался по конструкции.

Стропильная техника сооружения кровли, как и другие виды конструкции крыш, хотя и была известна мастерам, но в крестьянском жилом строительстве употреблялась как исключение. Самым распространенным приемом было постепенное сведение сруба как основания для кровли. Для этого после определенной высоты бревна стен начинали постепенно и пропорционально укорачивать, сводя их под вершину кровли. Если укорачивали бревна всех четырех стен избы, получалось основание крыши «костром», т. е. четырехскатной; если укорачивали бревна только двух стен, передней и задней, получалась двухскатная крыша («на самцах», «на быках»). Сверху скаты покрывались различными материалами. Более других был распространен способ многослойного покрытия, когда вначале прокладывалась специально приготовленная береста ⁸³⁹, по ней укладывались либо тонкие тесины, либо дрань — длинная щепа, получавшаяся из сосновых бревен ⁸⁴⁰. Сверх такой крыши могли положить и слой дерна (преимущественно на крышах хозяйственных построек). Вес подобной кровли был очень велик, и всей тяжестью она давила на венцы сруба не только равномерно вниз, но и распирая стены сооружения. Поэтому и не могли крестьянские плотники слишком увеличивать длину стен. Опыт поколений, эмпирические знания создали особую культуру возведения построек, в которой все составляющие элементы были выверены временем и взаимно согласованы.

Соломенные кровли, ставшие в XIX в. синонимом крестьянской бедности, в лесной зоне для XVIII в. были исключением ⁸⁴¹. При относительном обилии леса и сравнительном обилии осадков солому как кровельный материал применять было невыгодно, не говоря о том, что солома ценилась как зимний корм для скота.

Наиболее распространенным приемом возведения больших жилых помещений в крестьянском строительстве оставался способ совмещенных, составляемых вместе клетей-срубов, когда к одному срубу приставлялся другой, третий. Промежутки между ними могли быть минимальными, и тогда срубы ставились «впритык», но они могли быть объединены и сенями («мостом»). Сообщение между этими постройками всегда шло через такие мосты, а не напрямую. Другая возможная техника расширения помещений — путем прирубов, когда в одну из стен основной клети врубались две стены пристраиваемого помещения, не получила сколько-нибудь заметного распространения.

XVIII век — время если не зарождения, то заметного распространения потолков современного типа, что привело и к известным конструктивным новшествам. Верхние венцы, несшие на себе тяжесть матицы ⁸⁴² и потолочных полубревен, необходимо было дополнительно стягивать специальными большими бревнами (переводами), чтобы увеличить сопротивление стен на распор.

Все жилые помещения и некоторые хозяйственные постройки (хле-вы, мшаники) для утепления прокладывались в пазах между бревнами мхом, паклей, у состоятельных эти пазы и конопатились. Продольные пазы в бревнах не только обеспечивали их лучшую устойчивость в срубе, но и увеличивали площадь соприкасания бревен. Стремление утеплить дом сказывалось уже в его конструкции и технологии строительства (завалинки на зиму по периметру нижних бревен снаружи и внутри здания, промазка глиной пазов потолочин и засыпка их листвой, землей или обкладка кровли дерном — все это прежде всего было предназначено для сохранения тепла).

Помимо леса, который в течение всего XVIII в. оставался основным строительным материалом, крестьянину были достаточно хорошо известны и приемы употребления таких материалов, как глина, саманные кирпичи, плетеные стены с глиняной обмазкой (турлучные) ⁸⁴³. Эти технические приемы русскими крестьянами спорадически применялись, но нигде не закреплялись как устойчивая традиция. Возведение построек таким способом требовало меньше затрат труда и материалов, но в условиях умеренного климата лесной зоны, при большом количестве влаги они были очень недолговечны. Соединение глины с деревом создавало постоянную сырость в помещении, усиливало гниение деревянных конструкций.

При возведении хозяйственных построек, предъявлявших несколько иные требования к качеству зданий, применяли и другие технические приемы. Одним из самых распространенных было употребление заплот-ной техники. В землю врывались столбы с вертикальными пазами. В них укладывались горизонтально бревна, одно на другое на требуемую высоту. Создавался заплот. Так можно было огородить прочной стеной обширное пространство (что и делали, используя заплоты в качестве прочных заборов). Но тогда возникали существенные трудности с устройством кровли. Применялось два основных приема. Для сравнительно небольших по ширине зданий (сараев и т. п.) пары противоположных столбов связывались по верху большими стропильными переводами, в которые уже и врубались сами стропила, державшие кровлю. Когда же требовалось перекрыть площадь, значительную не только по длине, но и по ширине (например, крытые молотильные гумна), вкапывались массивные специальные столбы, составлявшие опору независимой кровли. В таких конструкциях стены здания и кровля представляли собой самостоятельные элементы постройки. Бывали случаи, что основательные стены и не возводили, ограничиваясь плетневой оградой.

В хозяйственных постройках применялись нередко и упрощенные, более экономные системы возведения стен на срубной основе («в погон», «в иглу»). И только в исключительных случаях ставили стены «в забор», когда бревна крепились не горизонтально, а вертикально.

Высотность жилища нередко представляется как один из показателей общего уровня культуры строительства. Расширение наших знаний по конкретной истории жилища подчеркивает относительность этого признака: полуземляночные и наземные жилища сосуществовали в одних и тех же областях (и даже в городском строительстве) в течение очень длительного времени, до XIX в. включительно ^п. Для русского крестьянского жилища XVIII в. господствующим типом были наземные постройки. Но по высотности жилые постройки сильно различались. Географически такое различие делило области расселения русских на северные и южные. В северных районах жилище на подкле-те (и даже на высоком подклете или подизбице) появилось уже

Дом на подклете. XVIII в.

с XVI в., а к XVIII в. стало в большинстве районов господствующим типом ¹². Возникновение в XVI—XVII вв. здесь сложных дворовых комплексов привело к распространению двухэтажности и на дворовые постройки.

В центральных районах господствующим типом продолжали оставаться «поземные» жилые избы, часто с земляным полом. Однако здесь высотность жилища уже с XVII в. стала признаком состоятельности

¹¹ П. А. Раппопорт считает, что сосуществования не было, что было вытеснение одного типа другим, но как раз последние раскопки в Киеве показали, что считавшийся земляночным древний Киев, на самом деле сочетал в своей архитектуре и землянки, и наземные, и очень высокие срубные жилища. — Раппопорт П. А. Указ. соч., с. 163; Толочко П. П. Массовая застройка Киева X—XIII вв.— В кн.: Древнерусские города. М., 1981, с. 63—94.

¹² IH е н н и к о в А. А. Крестьянские усадьбы XVI—XVII вв. (Верхнее Поволжье, северо-западная и северная части Европейской России).— Архитектурное наследство, № 15. М., 1963.

владельца. В пригородных слободах, ремесленных посадах, в богатых селах и у богатых крестьян жилые постройки стремились ставить на высоких подпольях (подклетах), с парадным входом через высокое крыльцо, как в городских и дворянских хоромах. Но нередко в одном дворе рядом с высокой избой ставили и «зимник», зимнюю избу — приземистое сооружение с земляным полом, где крестьянская семья про-водила холодное время года. И в северных районах такие «зимницы»* «зимники» были чуть ли не обязательной постройкой при высоких хоромах в течение всего XIX в.

Южнорусские земли в XVIII в. активно заселялись и осваивались. Переселенцы из нечерноземного лесного края имели возможность, пока лесов еще было много, не только сохранить, но и развить традиции наземного срубного жилища и хозяйственных построек, принесенные с прежних мест жительства. Немногочисленные группы древнего местного населения при общем подъеме культуры также в начале XVIII в. активно переходили на сооружение наземных жилищ срубного типа. Традиции полуземляночных жилищ почти исчерпали себя. Во всех южнорусских районах наличие или отсутствие настланного из досок пола и небольшого подполья выступает уже как своеобразный социальный, а не региональный признак (признак состоятельности, богатства, сословного положения).

Таким образом, можно говорить о распространении в крестьянском жилом строительстве трех типов устройства жилья по высоте: 1) жилища «поземные», с земляным полом; 2) жилища с настланным из досок или полубревен полом, но приподнятым невысоко над землей (часто под таким полом сооружали подполье, углубленное ниже основания избы); 3) жилища на подклете, подизбице, на высоком подполье, к которым примыкали и двухэтажные избы, — явление редкое и только во дворах очень богатых крестьян.

Рассматривая причины, определявшие распространенность тех цли иных типов организации жилища, необходимо обратить внимание на зависимость высотности жилища прежде всего от состоятельности крестьян, их возможности строить такие жилища (наличие леса, степень закабаленности.крестьян помещиками и т. п.). Определенную роль, конечно, играли и географические условия, но широкое распространение зимников, зимних изб даже в самых северных районах заставляет сомневаться в решающей силе этого фактора. Чем выше постройка, тем труднее сохранить тепло. Практика двойных изб — одна вы* сокая, «летняя», другая низкая, для зимы, — говорит о возросших потребностях и возможностях крестьянской семьи.

Очень интересна и утилизация подполий. Чаще всего это дополнительная кладовая,, но нередко, особенно на Севере, в подклетях изб содержали скот зимой, чем компенсировались потери тепла, хотя такой способ сокращал срок службы нижних венцов постройки: постоянная сырость ускоряла их гниение.

На сравнительно недавнее происхождение в крестьянском быту настланных полов вообще и высоко поднятых половых настилов указывают и обычаи кормления скота зимой в жилой избе (такими, сюжетами полны народные сказки), и поздно появившаяся традиция мытья полов. Полы застилали соломой, которую периодически меняли, а мыли полы, как и всю избу, по «великим праздникам», раз-два в году. Видимо, не случайно крестьяне некоторых губерний говорили не «мести» пол, а «пахать» пол веником ⁸⁴⁴.

Хотя у нас нет необходимых полных наблюдений о жилище XVIII в. у русских крестьян ни по признаку наличия пола, ни по распространенности подполий и подклетов, можно отметить, что в деревнях и селах, тесно связанных с городом, отхожими промыслами, т. е. более развитых экономически поселениях, эта черта встречалась гораздо чаще. Раннее возникновение и развитие жилищ на высоком подклете в северных областях также нельзя относить только за счет географических условий. Не следует забывать, что большая часть крестьян в этих губерниях относилась к числу государственных, не подвергавшихся давящему гнету помещичьей эксплуатации.

Сейчас трудно себе представить, что привычные для нас плоскости потолочных перекрытий — явление в истории культуры русского жилища не столь уж давнее и по первоначальным формам совсем не похожее на теперешние потолки. В крестьянском жилище потолки современного типа появляются в XVIII в., хотя их распространение шло неравномерно в различных местах и у разных социальных групп сельско* го населения. Первоначальные типы потолков представляли собой «подволоки», т. е. специальную «подшивку» из тонких тесин внутренней части сводчатой кровли ^и. Наряду с этим бытовали, и, видимо, достаточно широко избы вообще безо всяких «подволок», где свод кровли был и крышей, и потолком одновременно. Но именно с XVIII в. в нашем распоряжении появляются данные (прежде всего, графические), которые говорят о распространении потолков современной конструкции, что повлияло на многие особенности в развитии жилой части крестьянского двора. Главнейшим свидетельством такого

развития могут быть рисунки крестьянских изб, на которых окна (три или гораздо реже четыре) располагаются на одном уровне. В рисунках XVI—XVII вв. окна располагались своеобразным треугольником, когда боковые были на одном, нижнем, уровне, а центральное окно размещалось выше по фронтону. В подобном расположении окон была определенная необходимость, так как верхнее окно, как и вся конструкция жилой избы, обеспечивало вытягивание дыма во время топки «по-черному». Когда в домах появились плоские потолки, необходимость устраивать третье окно выше двух боковых отпала, так как плоский потолок равномерно расслаивал дым по всей избе. Для лучшего оттока дыма стали искать иные пути — специальные ды-моводы (дымники, дым-ницы). Все окна теперь стали выполнять лишь одну основную функцию — освещение. Вместе с плоскими потолками появились и чердаки (пространство между кровлей и потолком), для освещения которых устраивали уже совсем маленькое «слуховое» оконце по фронтону. Появилась необходимость в конструктивных дополнениях и устройстве верхних венцов сруба, были заложены и условия для облегчения конструкции самой кровли (хотя стропильные перекрытия кровель распространились в крестьянском быту широко только к концу XIX в.).

Устройство самих потолков можно достаточно ясно .представить себе по этнографическим аналогиям XIX в. Они могли быть двух типов. Первый — потолки, «набранные» из колотых пополам бревен, плотно пригнанных друг к другу «в закрой». Стыки потолочин дополнитель_т но тщательно конопатились, промазывались глиной, а на чердаке поверх потолочин насыпался слой земли. Может быть, более архаичным Оыл способ, когда потолок набирался из нетолстых круглых бревен, которые плотно подгоняли друг к другу, выбирая пазы по всей длине. Впрочем, при топке по-черному закопченные потолочины, и плоские, и округлые, бывали плохо различимы в полутьме избы с волоковыми окнами ⁸⁴⁵.

Одним из важнейших элементов жилища крестьян всегда была печь. И не только потому, что в суровом климате Восточной Европы без печного отопления зимой не обойтись. Нужно отметить, что так называемая «русская», «варистая», а правильнее всего духовая печь — изобретение сугубо местное и достаточно древнее. Еще на глиняных

моделях трипольских жилищ можно видеть начальную форму таких печей. Генетически этот тип отопительной системы обнаруживает несомненное родство с «тандырами» или другими видами печей для выпечки хлеба, лепешек, распространенных и по сию пору во многих странах Азии. Но там такие устройства предназначены только для выпечки хлеба, но не для отопления жилых помещений, и расположены всегда на улице. Западная Европа знала преимущественно каминную систему, т. е. пристенный очаг, дым от которого выводился наружу каминным кожухом и трубой. Такое отопление действовало только на время топки камина, поглощая много топлива. Для выпечки хлеба в деревенских общинах 'Западной Европы строились общинные хлебные печи.

С III тыс. до н. э. глиняная полусфера была перенесена внутрь жилых построек наших предков, что оказалось очень эффективным способом отапливать наземные глинобитные и турлучные постройки в лесостепной зоне Восточной и Центральной Европы, так как нагретая во время топки полусфера, — а она была достаточно массивной, — могла постепенно отдавать аккумулированное тепло помещению. Это культурное достижение трипольских племен постепенно распространилось у их соседей и наследников и стало устойчивой, типичной чертой культуры жилища многих народов. Судя по археологическим данным, к началу II тыс. н. э. подобного типа духовая печь становится непременным элементом жилища у большинства народов Восточной Европы. Рецидивы прежних систем отопления — открытых очагов, пристенных очагов (чувалов) — сохранились лишь во временных постройках (лесных избушках, землянках и т. п.). Основным же средством отопления постоянных жилищ всегда оставалась духовая печь того или иного типа.

Но в конструкции самой духовой печи в течение второго тысячелетия н. э. произошли весьма значительные изменения, позволившие гораздо полнее утилизировать калорийность топлива. Как видно на схематических рисунках, одним из первых шагов на этом пути было совмещение дымохода и устья печи, что превратило топку в замкнутую камеру, в которой тепловая энергия поглощалась ее стенками. Наружу уходило из печи только тепло дыма, но и оно при топке «по-черному» в значительной степени поглощалось внутри помещения. Веками отрабатывались и закреплялись в традиции в опыте печников пропорции печей, размеры топок, материал, из которого они сооружались. Даже место, где укладывались дрова в печи, было строго определенным, и каждая хозяйка знала, где именно на поду нужно положить костер дров, чтобы печь затопилась. На другом месте — ближе к устью или дальше от него — дрова просто не загорятся. Всё эти изменения к XVIII в. уже кристаллизировались в определенную форму печи. По отдельным регионам были различия в применяемом материале, размерах, но все они оставались частностями по отношению к общему принципу.

Печь всегда ставилась на специальном опечке — небольшой высоты срубе, который внутри засыпали песком или другим наполнителем. Вровень с краями сруба тщательно выстилался «под» печи. В основу его клались плоские камни, черепки посуды. «Под» должен был быть не только очень ровным, но и прочным, так как долгие годы по этой ллоскости предстояло передвигать печиую посуду. После сооружения пода начинали выкладывать стены и свод печи. Основным материалом служила глина. В ряде мест, особенно в нижней части стенок печи, закладывался «дикий камень», но печи ставились и из одной глиняной массы, только состав такой смеси подбирался с особой тщательностью и старанием, как на лучшие сорта глиняной посуды. На печь нужно было приготовить большое количество массы, которую месили на месте стройки. Судя по сравнительным материалам из этнографических наблюдений XIX в., применялись разные способы сооружения корпуса печей: из специально приготовленных блоков-кирпичей (очень редко из обожженного кирпича), в специальной опалубке, в которую укладывали глиняную массу и затем били ее деревянными колотушками, добиваясь максимального уплотнения. Но при всех способах полую внутреннюю часть печей формовали заранее и специально, определяя размеры и пропорции будущей топки. Внутренняя опалубка делалась деревянной и достаточно прочной. Если сооружалась глинобитная печь, то и внешняя опалубка должна была быть устойчивой и массивной. Готовую печь затапливали очень сухими дровами и топили достаточно интенсивно, но осторожно несколько дней кряду, чтобы не только просушить массу печи, но и прожечь, «закалить» ее стены и свод. У хорошего мастера печи получались настолько прочными, что при сломе их приходилось прибегать к ломам.

К XVIII в. уже выработался тип печей, который позволял использовать их не только для обогревания, но и как лежанку. Достигалось это разными способами. Можно было соорудить, печь в виде куба с плоским верхом. Но для XVIII в. скорее можно предположить переходную форму, когда поверх глиняного остова печи сооружались специальные досчатьш настилы, на которых и спали. В передней части такой печи делались специальные печурки (углубления) для сушки лучины и бересты и шесток — выступающая наружу часть печного пода служившая специальным столом для хозяйки. В одном из углов печного шестка устраивалась «загнетка» — особая печурка, куда закладывали угли, присыпанные золой, чтобы утром можно было разжечь огонь в печи, не прибегая к другим способам и не «занимая» огонь у соседей («потерять огонь» считали недобрым знаком).

Печь в избах занимала значительную площадь, и вес ее был весьма велик. Поэтому всегда стремились ставить печь на независимой основе, возводя для нее специальные опоры. Если избы были поземные, то такой опорой был сам опечек, ставившийся прямо на грунт или специальные подставки. Если же в избах бывали подпол или высокий подклет, то под основание печи рубили клетки, опирая их на грунт. В противном случае через некоторое время изба сильно косилась в сторону угла, где стояла печь. Но и такие меры, видимо, были недостаточны, так как печи укрепляли специальными распорными брусьями. Для этого внешний угол печи ограничивал печной столб, а от него шли два бруса — полатный, упиравшийся в боковую стенку, и «хлебный» — упиравшийся в стену фронтона. И тот и другой были утилизированы в быту крестьянской семьи дополнительно: на один из них опирались полати (если они были высокие), на другой действительно клали хлеб, муку и всякие припасы. Но основное назначение их было конструктивное: удерживать массу печи.

С появлением плоских потолков в избах неудобства во время топки печи «по-черному» намного увеличились, так как дым теперь стлался гораздо ниже, чем при сводчатых потолках-кровлях. Но переход к топке «по-белому», т. е. к применению печей с трубами, происходит

только во второй половине XIX в., а кое-где задержался и позже. XVIII век знал широкое распространение лишь различных систем дым-ников, т. е. специальных дополнительных приспособлений для вытягивания дыма из избы, из сеней, но не печные трубы. Технически изготовление таких труб, учитывая достаточное и повсеместное развитие гончарства, не могло быть препятствием. Была иная, гораздо более весомая причина такого «консерватизма», и заключалась она в том, что духовая печь нуждалась в огромном количестве дров, а заготовлять эти дрова приходилось не просто вручную, но с помощью только одного топора. Обычное для современного языка выражение «нарубить дров» для XVIII в. было буквальным. Дрова нужно было не только нарубить, вывезти из лесу, но и разрубить на части, высушить. Все это отнимало очень много труда и заставляло весьма бережно расходовать топливо. Печь с трубой и топка «по-черному» дают весьма ощутимую разницу в использовании калорийности дров (по крайней мере вдвое). И пока в быту деревни не распространились фабричные пилы, не поднялись резко этико-бытовые нормативы благоустройства самого жилья, топка «по-черному» продолжала бытовать в жизни русских крестьян.

Духовая печь использовалась разносторонне. Кроме обогревания жилья, в ней же готовили пищу, пекли хлебы, сушили на зиму грибы, ягоды, подсушивали зерно, солод — во всех случаях жизни печь приходила на помощь крестьянину ⁸⁴⁶. И топить печи приходилось не только зимой, но в течение всего года. Даже летом хотя бы раз в неделю необходимо было хорошо вытопить печь, чтобы испечь достаточный запас хлеба. Используя аккумулятивные свойства духовых печей, крестьяне готовили пищу раз в день, утром, оставляя приготовленное внутри печей до обеда — и пища оставалась горячей. Лишь в летний поздний ужин приходилось подогревать пищу.

Эта особенность духовой печи оказала определяющее влияние на кулинарию русских крестьян, в которой преобладают процессы томления, варения, тушения.

XVIII век в крестьянском строительстве оказался родоначальником еще одного новшества — «косящатых окон» ⁸⁴⁷. Как и во многих других случаях, достаточно большие окна в жилищах с рамами, «остекленными» ли-бо слюдой, либо привозным стеклом, либо полупрозрачными пленками животного происхождения, были известны на Руси со времен былинных, но украшение волоковых окон как черта культуры, как распростра- крестьянских изб

ненное явление даже в городском строительстве большие окна и в

XVII в. были редкостью, особенно в жилых помещениях. Чаще их сооружали в сенях, в «светлицах» — специальных постройках для работы домашних швей, вышивальщиц в помещичьих домах. Еще реже они встречались в домах посадского люда и совсем были чужды крестьян-скому быту. Развитие торговли и собственного производства стекла в России резко изменило положение дел в городском строительстве и в помещичьих усадьбах, где окна стали делать достаточных размеров и застекленными. В крестьянский быт эта черта культуры проникала очень медленно. В XVIII в. в избах только зажиточных крестьян делали одно окошко «косящатое», размером примерно 60X70 см, а остальные оставлялись волоковыми. Да и такие окна были типичны лишь для крупных торгово-промышленных сел, поселений, близких к городу. Для

большинства же крестьянского населения переход к «косящатым» окнам: произошел в середине—конце XIX в. Как это ни кажется странным на первый взгляд, гораздо раньше «косящатые» окна стали делать в сенях, которые в крестьянском быту, по примеру посадского быта, использовали для приема гостей.

Рассматривая развитие окон как культурной особенности жилища,, следует учесть, что большую часть работ крестьянская семья совершала вне дома, да и для производства обычной крестьянской работы достаточно было скудного освещения. Только женские старания по производству одежды нуждались в освещении, так как в основном приходились на осенние и зимние месяцы. Но п в этих занятиях уровень ремесленного автоматизма в прядении* ткачестве был настолько велик, что работа выполнялась «не глядя» (как теперь некоторые женщины вяжут на спицах). Света одной или нескольких лучин,, укрепленных в светцах, видимо; было достаточно.

Двери устраивали низкие. Нередко на зиму делали дополнительные «нижние» двери так, чтобы холодный воздух из сеней не сразу врывался в избу. В зимнее время двери старались утеплить рогожей, мешковиной, жгутами соломы. И здесь бросается в глаза стремление максимально сохранить тепло в жилище.

Внутренняя планировка крестьянских жилищ была подчинена достаточно строгим, хотя и неписаным законам. Большая часть «мебели» составляла часть конструкции избы и была неподвижной. Вдоль всех стен, не занятых печью, тянулись широкие лавки, тесанные и& самых крупных деревьев. Такие лавки можно было видеть в старинных

избах еще не так давно, и предназначены ори были не столько для ■сиденья, сколько для сна. В зависимости от места расположения лавки имели свои названия — «длинная», или «долгая», вдоль боковой стены, насупротив печи, «красная» лавка по фронтону. Около печи была судная, или посудная, лавка, где полновластной хозяйкой была старшая в доме женщина. По диагонали, в противоположном от печи углу помещали иконы, и сам угол звался святым, красным, кутным.

Одним из обязательных элементов интерьера были полати, специальный помост, на котором спали. Зимой под полатями часто держали телят, ягнят. В северных губерниях, по-видимому, уже в XVIII в. полати делали высокие, на уровне высоты печи. В центральных и южных губерниях полати приподнимали над уровнем пола невысоко. Место для сна старшей супружеской пары в избе (но не стариков, место которых было на печке) специально отводилось в одном из углов дома. Это место считалось почетным.

Над лавками, вдоль всех стен устраивали полки-«полавочники», на которых хранили предметы домашнего обихода, мелкие инструменты и т. п. В стене вбивались и специальные деревянные колышки для ■одежды.

Хотя большинство крестьянских изб состояло всего из одной комнаты, не деленной перегородками, негласная традиция предписывала ■соблюдение определенных правил размещения для членов крестьянской семьи. Та часть избы, где находилась судная лавка, всегда считалась женской половиной, и заходить туда мужчинам без особой надобности считалось нейриличным, а посторонним — тем более. В северных губерниях эта часть избы была и конструктивно изолирована от остальной избы в пятистенках («шовныш», «шовныша» ⁸⁴⁸). В этой части располагались ручная мельница, посуда, утварь.

Крестьянский этикет предписывал гостю, вошедшему в избу, оставаться в половине избы у дверей, до матицы. Самовольное, без приглашения вторжение в «красную половину», где ставился стол, считалось крайне неприличным и могло быть воспринято как оскорбление. Подобные правила поведения строго соблюдались и составляли определенную часть крестьянской культуры взаимоотношений.

К жилой избе в XVIII в. обязательно пристраивались сени, хотя в крестьянском обиходе они были более известны под именем «мост». По-видимому, первоначально это действительно было небольшое пространство-перед входом, вымощенное деревянными лагами и прикрытое небольшим навесом («сенью»)⁸⁴⁹. Роль сеней в крестьянском жилище и в XVIII в. и позже была разнообразной. Это и защитный тамбур перед входом, и дополнительное жилое помещение летом, и хозяйственное помещение, где держали часть запасов продовольствия. Подобная многофункциональность свойственна разным постройкам крестьянского двора, особенно тем, которые возникли в древнейший период (изба, клеть, погреба).

Значение клети в составе крестьянских построек определялось не только ее прямым назначением — быть основным хранилищем ценностей крестьянской семьи: клети были как бы продолжением жилого помещения, ,хотя никогда не отапливались. Но в клетях хранили зерно, крупы, муку и многие другие запасы. Здесь же в ларях, скрынях и сундуках или просто развешанные по стенам находились запасы одежды и тканей. Нередко молодые пары даже зимой ночевали в клети, а в южнорусских губерниях долгое время держался обычай, по которому каждая невестка в большой неразделенной семье имела свою, особую клетку, где держала приданое и где обычно спала ее «малая» семья ⁸⁵⁰. Сооружение клети было под стать ее назначению: рубилась клеть из хорошего дерева и с такой же тщательностью, как изба. В клетях раньше, чем в избах, стали делать прочные полы и тщательно укреплять кровлю, чтобы предохранить имущество от мышей и лихих людей. Во многих местах клети, а позже и амбары, ставили на специальных столбах, приподняв над землей.

В XVIII в. происходит дифференциация групп построек крестьянского двора на отдельные зональные типы. В связи с этим и местоположение клетей в разных зонах обнаруживает разные тенденции. В северных русских хоромах, объединявших под одной кровлей большую часть хозяйственных построек крестьянского двора, клеть преобразуется в одну из камер такого комплекса. Но если она и не имела собственной кровли), то рубилась прочно, с полом и потолком, хотя и находилась практически внутри дома. В южнорусских губерниях клети продолжали оставаться отдельными постройками.

В составе крестьянских дворов еще с XVI—XVII вв. можно наблюдать появление специализированных построек для зерна — амбаров и житниц. По-видимому, это были однотипные сооружения, но под разными названиями, пришедшие в крестьянский быт из хозяйств феодалов, купцов — тех, у кого было что хранить в больших количествах. Но с ростом уровня крестьянского хозяйства, его внутренней специализированное™ появилась потребность наряду с клетью в особых помещениях для хранения зерна. Ими и стали амбары и житницы в составе крестьянских дворовых комплексов. Располагали их по-разному, но обязательно в некотором отдалении от дома, чтобы в случае пожара хлеб остался невредим. И в то же время изо всех крестьянских построек только житницы и амбары имели замки, их стремились ставить так, чтобы они были на виду, иногда в самом центре поселения. Сооружались амбары и клети из доброго леса и старательно. Внутри устраивались специальные сундуки или рундуки, сусеки для хранения зерна* различных продуктов, ценной хозяйственной утвари.

В комплекс построек крестьянского двора входила, кроме амбаров и житниц, еще целая группа сооружений, тесно связанных с производством основной продукции — зерна. Подобные постройки могли быть обязательными или нет в составе отдельного крестьянского двора, но их наличие при возраставшем уровне сельскохозяйственного производства стало уже необходимостью для крестьянского хозяйства. Это прежде всего овины и им подобные сооружения для сушки снопов хлеба перед молотьбой. В умеренной зоне с повышенной влажностью воздуха осенью такое приспособление при сколь-нибудь значительных размерах зерновых урожаев было необходимостью. Для полного вымолота зерна вручную из колосьев нужно было их подсушивать весьма основательно.

В обычной практике ведения хозяйства молотьба растягивалась по срокам до октября — ноября включительно. Поэтому даже в * сухую осень снопы успевали «от-волгнуть» в скирдах или одоньях, куда их складывали до молотьбы. В практике были известны овины нескольких типов. Самый примитивный из них «шиш» — яма, где разводился костер, над ямой устанавливали конус из жердей, который, в свою очередь, обкладывали дерном. А сверх этого дерна укладывали снопы для просушки. Такие сушильни продержались в бедняцких хозяйствах или на дальних от селения полях весь XIX в. Эффективность их была вполне достаточной для полного вымолота зерна, но они отнимали много внимания и сил, так как нужно было все время следить за огнем и снопами, чтобы не сжечь урожай.

Гораздо более распространены были специальные постройки для сушки снопов, которые в принципе повторяли устройство шишей — в нижней их части раскладывался костер или устраивали печь-каменку, а в верхней камере размещали снопы для просушки. Эти двухкамерные сушильни были гораздо более совершенными и менее опасными, так как между зоной топки и сушильней устраивали специальный пол, тщательно промазанный глиной, со специальными продухами-ще-лями для теплого воздуха и дыма. Снопы в таком устройстве высушивались намного лучше, в любую погоду. Овины топили обычно ночью, чтоб светлое время дня употребить на молотьбу. По устройству самих

овинов этнография XIX в. знает два типа: ямные, где над землей размещался лишь сруб собственно снопосушильни, и верховые, в которых и топка (печь), и снопосушильня ставились над уровнем поверхности земли. Последние требовали больше леса на постройку и были более удобными и дорогими сооружениями. В XVIII в. стали распространяться, особенно в западных русских губерниях, «риги» — сушильни, где печь ставилась не внизу, а сбоку. Чаще их применяли в помещичьих хозяйствах, так как в такую сушильню можно было заложить большее количество снопов одновременно.

Сами овины известны в культуре русского земледелия гораздо ранее XVIII в., но чаще их можно встретить в боярских и монастырских хозяйствах. К XVIII в. овины занимают достаточно прочное место в ряду построек крестьянского двора в центральных и северных губерниях, населенных русскими крестьянами. Были они перенесены и в соответствующие климатические зоны Урала и Сибири. Встречались® овины, и нередко, в южнорусских губерниях, где более поздние этнографические наблюдения фиксируют употребление овинов как ред* кость.

Функционально с овинами связаны гумна, специальные площадки, вычищенные, утрамбованные, на которых молотили снопы. В XVIII в. чаще всего были уже крытые гумна. Название «гумно» было перенесено и на постройку, хотя можно встретить выр'ажение «гуменный сарай». В состав гумна могли входить и другие постройки, например, половни — для хранения половы, употреблявшейся на корм скоту. Все эти сооружения обычно делались облегченной конструкции плетневой или заплотной техникой.

Эта группа производственных построек тоже ставилась в известном отдалении от жилых строений, основного жилого комплекса. Главная причина такого расположения — боязнь пожаров. Овины горели сравнительно часто, и их старались поставить так, чтобы этот пожар не затронул другие важные в жизни крестьянской семьи строения.

Другая группа построек, связанных со второй важнейшей отраслью крестьянского хозяйства, скотоводством, размещалась в непосредственной близости к избе. Специальные постройки для содержания скота, возникшие очень рано, обязательной принадлежностью крестьянского хозяйства становятся не сразу и не везде в одно и то же время. Раньше всего комплекс таких riocipoeK возникал в северной зоне⁸⁵¹, где он достаточно интенсивно обнаруживал тенденцию к формированию слитного ансамбля, объединявшего под одной обширной кровлей в разных модификациях и жилые и хозяйственные помещения. К такому объединению подталкивали севернорусских крестьян не только суровый климат, но и большие возможности крестьянских хозяйств, не знавших помещичьего произвола.

В других зонах формирование определенных комплексов крестьянских дворов затянулось на более длительный период, и лишь к концу

XIX в. сложились более или менее устойчивые тины дворовой застройки.

Специальными постройками для содержания скота были мшаники, хлевы, конюшни, свинарни. Все эти постройки по древним документам известны нам задолго до XVIII в. Представляли они собой срубные, небольшой высоты сооружения, иногда (мшаники) утепленные в пазах мхом. Обычно мшаники предназначались для коров, птицы, ульев, хлевы—для овец. Ставиться такие постройки могли поблизости от избы, но* совсем не обязательно под одной кровлей. Нередко над хлевами и мшаниками устраивали более легкое помещение для хранения запасов корма (сенники). Для тех же целей использовали и чердак, образованный крышей отдельного хлева или мшаника. Для содержания скота использовали и обычные навесы на столбах, под которыми скот всю зиму находился практически на вольном воздухе. Такое содержание-скота было обычным для южнорусских губерний, что, конечно, сказывалось на породе скота, его низкой продуктивности. Недаром знамени-тые русские молочные породы скота (холмогорская и ярославская) возникли в северной зоне, где само содержание скота было более благоустроенным еще с XVII в.

К группе построек для скота нужно отнести и сараи. Так называли крытое помещение рядом с сенями дома, где содержался скот зимой. Так называли и постройки для хранения сена, ставившиеся не только возле сел и деревень, но и в полях. Сараи могли быть достаточно вместительными, и хранили в них сено, солому и другие запасы. Но возведение сараев зависело от экономических возможностей семьи, и большинству приходилось держать сено старинным и убыточным способом в стогах, ометах, где пропадала значительная часть корма (до одной четверти).

В течение всего XVIII в. в планировке русских деревень и сел происходят дальнейшие изменения. Рост численности населения, большая его плотность заставляли по-иному относиться к земле, рождали более плотную, компактную застройку. С этим общим процессом, учитывая влияние и других факторов, связано и формирование определенных типов застройки крестьянского двора, точнее оформление этих типов в определенные комплексы. Известные теперь материалы и документы по истории жилища избавляют нас от нужды искать корни таких типов в традициях мифических «племенных культур»⁸⁵². Причина их рождения на свет была куда более прозаической и действенной ■— сумма хозяйственных, климатических и социально-экономических условий жизни русского крестьянства, те условия, которые делали неизбежным прогресс, развитие сельскохозяйственного производства, и те факторы, которые этому прогрессу мешали.

Благодаря стараниям многих поколений архитекторов и искусствоведов у нас собран огромный и уникальнейший материал о богатствах архитектурного убранства русской деревни. И каждый, кто знаком с особенностями русского деревянного строительства, соприкасался с его эстетикой, невольно восхищается и отточенностью пропорций, и художественной выразительностью форм зданий в целом и отдельных их

частей, и изобразительностью и красотой, а порой и сказочной причудливостью резных украшений. Но анализ массовых материалов по истории крестьянского жилища создает далеко не такую радужную картину, как она рисуется читателю по изданиям искусствоведов. Да и вправе ли мы считать те «украшения», которые были столь затейливы и столь разнообразны, которые были обязательны для каждого дома и каждого двора, областью одной лишь эстетики? Всесторонний и глубокий анализ таких украшений еще ждет своих исследователей, но достаточно взглянуть на места расположения их, чтобы понять их глубокую и органичную связь с теми верованиями крестьян в добрых и злых духов, которые менее всего были сзязаны с официальным православием. И в этом случае как бы ни был беден дом, но ряд его элементов должен был быть выделен «украшением».

Прежде всего так или иначе украшалось «охлупное бревно», или «князевая слега», венчающее крышу. Обычным образом таких украшений были голова коня или птицы⁸⁵³. Искусство резьбы бывало различным, как и его выразительность, но украшение считалось обязательным. Подобный же символ мог венчать и кровлю клети, амбара, постройки для скота.

Второй обязательной с.ферой украшений были входы в жилье (ворота, дверь). Та же традиция переносилась и на дверцы шкафчиков, крышки сундуков, ларей.

Здесь узоры чаще относились к группе солярных символов, создававшихся весьма упрощенными приемами выемчатой резьбы. С появлением «косящатых» окон подобные же узоры стали переноситься и на наличники окон, а прежде того солярными знаками украшали волоковые доски, которыми задвигали волоковые окна.

Третьей областью украшений была внутренняя часть избы, где узорному орнаменту были отведены также строго определенные места, и прежде всего печь. Не всегда справедливо роспись и другие украшения печей приписываются лишь одной украинской народной традиции. Цветными глинами, охрой, мелким рельефом украшались печи л у русских, и у белорусских крестьян. И здесь преобладали солярные символы и группа мотивов, связанных с почитанием огня и солнца. Но нередки были и образы животных — коней, лебедей.

Символом коня были украшены и лавки-коники, которые отводились для сна хозяину, главе дома. Голова коней — один из излюбленных и наиболее часто встречающийся мотив в украшении полавочни-ков, киотной скрыни (где ставились иконы). Крестьянское сознание, признавая формально христианскую церковь, продолжало доверять свою судьбу, свое здоровье и благополучие древним, но более близким и понятным покровителям из полузабытого языческого пантеона. Поэтому вряд ли мы вправе подобные украшения рассматривать для XVIII в. только как декор, как украшения крестьянского жилища, хотя искусство и мастерство, с каким они сделаны, часто заставляют восхищаться этими творениями. Внешне же, «зрелищно» дворы крестьян XVIII в. производили весьма скромное и неброское впечатление, усиливавшееся серебристо-серым отсветом срубных стен и унылостью пейзажа деревенской улицы без садов и палисадов, с редкими деревьями.

XVIII век для крестьянского жилища, учитывая специфику социального развития этого времени, стал веком завершения тех тенденций и возможностей в росте культуры, которые были заложены всеми предыдущими стадиями развития. То, что было типично и возможно для средневековой культуры, получило здесь свое наибольшее выражение в технологии крестьянского строительства, приспособленности этой технологии к локальным природным условиям, техническим и экономическим возможностям крестьянского хозяйства. В конечном итоге были отработаны некие определенные и по-своему совершенные стандарты, обобщенные приемы, суммировавшие эмпирические знания крестьянства многих поколений.

Прежде всего это выразилось в выработке дворового комплекса построек крестьянского двора, удовлетворявшего его основные экономические потребности, уже зависевшие от состоятельности и экономических возможностей каждой крестьянской семьи, колебавшихся весьма значительно. К концу XVIII — первой половине XIX в. можно отнести завершение образования выделенных этнографами зональных дворовых комплексов, которые в принципе отражают однотипные группы построек и примерно одинаковый их набор, но различаются степенью объединения. На Севере они оказались собранными под одной кровлей, на юге они так и остались обособленными постройками, в центральных губерниях бытовали переходные типы. В этом процессе имело место завершение одного весьма важного явления — окончательное формальное выделение отдельного крестьянского двора в пределах общины в особую и четко ограниченную экономическую ячейку. Только уравнительные тенденции общинного существования в условиях фео-дально-бюрократической системы Российской империи сдерживали дальнейший логический шаг в таком развитии — дифференциацию внутри самого крестьянства. Даже самые богатые крестьянские дворы

XVIII в. ставились по той же принципиальной схеме, что и другие, средние, отличаясь лишь размерами, добротностью и количеством построек.

Культура крестьянского жилища обнаруживает прямую и ясную зависимость от города, от городских образцов. Все новшества идут через город («косящатые» окна, плоские потолки и т. п.) и встречаются чаще в селениях, территориально близких к городу. Но такие влияния еще очень слабы, так как им противостоит весь уклад деревенской жизни с ее особенностями, устойчивостью не столько традиционного крестьянского быта, сколько «уравновешенностью» всего строя, всего образа жизни крестьян и в первую очередь — с экономической стабильностью их хозяйственной системы. Дело было вовсе не в том, знали или не знали чего-то крестьяне, а в том, что они могли взять для-себя и осуществить в пределах своих возможностей.

Одежда

Р. М. Белогорская, Л. В. Ефимова

XVIII век можно рассматривать как новый этап в развитии костюма русского общества, хотя резкие перемены коснулись лишь одежды господствующего класса.

Документальные источники по одежде XVIII в. отличаются гораздо большим многообразием, чем в предыдущие века. В различных письменных материалах (рядных записях, духовных завещаниях, записях о разделе имущества, описях гардероба вельмож и т. д.), как и в прежние столетия, одежде уделено значительное внимание. К сожалению, встречается мало документов, где бы одновременно было дано название одежды и ее изображение. Их идентификация бывает подчас затруднительна. Некоторые сведения о покрое одежд и их внешнем виде можно почерпнуть из мемуарной литературы, периодических и сатирических журналов XVIII в. Важную роль играют статистические описания российских губерний и работы некоторых географических экспедиций, появившиеся в конце XVIII — начале XIX в., хотя сведения в них

о локальных, областных особенностях народной одежды скромны и скупы. Иногда приходится обращаться к этнографическим сведениям более позднего времени, поскольку устойчивость особенностей крестьянского костюма позволяет предположить их наличие и в XVIII в. При изучении одежды XVIII в. определенный интерес представляет официальное государственное законодательство в этой области.

Важным источником для изучения одежды является также изобразительный материал. Он значительно обширнее и разнообразнее, чем в предыдущие эпохи. Портрет, лубочные картинки, предметы прикладного искусства, в декоре которых народные мастера отразили новые веяния в быту, одежде XVIII в., дают конкретное представление о костюме. Интересны также гравюры и акварели с видами Москвы, Петербурга, усадебных комплексов XVIII—XIX вв., сопровождаемые изображениями жанровых сцен. Особенно ценным является обращение к подлинным памятникам одежды XVIII в., которые сохранились в Государственном Эрмитаже, Государственном Историческом музее, музеях Московского Кремля и других музейных собраниях. Однако указанные источники все же не дают исчерпывающей картины истории одежды XVIII в.

Еще в XVII в. сложились предпосылки для изменений в области одежды — одном из важных элементов материальной культуры общества. Отдельные стороны европейского образа жизни и предметы кос-тюма в течение XVII в. постепенно проникали в российский быт. У некоторых бояр — В. В. Голицына, Н. И. Романова, А. С. Матвеева — в гардеробе были немецкие рубашки, кафтаны иноземного покроя. Боярин Никита Иванович Романов, находясь в деревне, любил одеваться во французское и польское платье *. Царь Алексей Михайлович,, будучи ребенком, носил немецкие епанчи и кафтаны⁸⁵⁴. В 1681 г. был издан указ, но которому «всему синклиту» и всем дворянам и приказным людям при дворе и в Кремле повелевалось появляться не иначе,, как в коротких польских одеждах⁸⁵⁵. Среди товаров, привозимых в Россию, наряду с разнообразными тканями были шляпы, перчатки, платки, чулки, шелковые ленты, кружева и отделочные шнурки западного производства⁸⁵⁶. О проникновении в быт допетровской Руси нового, европейского, платья свидетельствуют портреты и документы того времени. Но эта частичная «европеизация» затрагивала преимущественнопридворные сферы и никак не сказывалась на внешнем облике каких-либо значительных слоев общества⁸⁵⁷. Радикальные изменения в области одежды были связаны с деятельностью Петра I.

~ Нововведения в быту в Петровскую эпоху были направлены прежде всего на выделение дворянства как господствующего сословия. Появление в России новых видов одежды шло в общем русле с развитием абсолютизма, формированием регулярной армии и чиновничье-бюрократического аппарата. Реформы в области государственного управления потребовали и внешнего выделения лиц, связанных с правительственной и административной средой. Вместе с тем в сознании самого дворянства, прежде всего высшего его слоя, созрела потребность даже внешне отделиться от представителей прочих сословий. Нарастая постепенно в дворянской среде, процесс распространения новой одежды почти не затронул большей части русского населения.

; Толчком к переменам послужили поездка Петра I за границу в-1697—1698 гг. в составе Великого посольства и непосредственное знакомство с нравами, бытом и внешним обликом европейских горожан. В 1698 г. последовал указ о бритье бороды и бородовых знаках, по которому за ношение бороды требовалось уплатить пошлину. Этот указ вызвал бурную реакцию современников, так как борода считалась на Руси признаком достоинства мужчины. Трудно воплощались в жизнь и указы об изменении одежды. Первый указ, изданный 4 января 1700 г., предписывал мужскому населению «на Москве и в городах», исключая духовенство и крестьян, носить иноземное платье на манер венгерского⁸⁵⁸, свободный крой которого был близок к старым: русским одеждам. Последующие указы вводили уже «платье немецкое и французское». В указах настоятельно подчеркивалось, что оно» вводится для «всех чинов людей, опричь духовного чина и церковных причетников, извозчиков и пахотных крестьян». Платье европейского» покроя повелевалось носить и женщинам⁸⁵⁹. В русской одежде запрещено было появляться в обществе, «мастеровым не делать и в рядах не торговать».'Неподчинение указу каралось штрафом. Особое внимание было уделено парадной одежде⁸⁶⁰, дабы русский двор не уступал в пышности дворам европейских монархов. В праздничные и церемониальные дни одежда должна была быть из дорогих парчовых тканей по последней французской моде/Не оставалась без внимания и обувь. Старый русский способ изготовления кожи не делал ее водонепроницаемой, поэтому указ 1715 г. рекомендовал новый способ обработки кожи⁸⁶¹. Указы рассылались по всем городам страны и предписывали носить новую одежду не только жителям столиц, но и провинции.'Введению новой одежды придавалось определенное значение в политике абсолютизма, что подчеркивалось самой формулой указов: новая одежда вводилась для «славы и красоты государства и военного руководства».*

Переход к новой одежде был делом сложным, связанным с ломкой старых привычек, традиций, вкусов. Не случайно, что новые моды даже в Москве «насилу установились за три года» ⁸⁶². В провинцию новая мода проникала гораздо медленнее. Особенно трудно привыкали старшие члены семей, видевшие в ней нарушение традиций, ущемление своего достоинства. Иначе воспринимали ее молодые дворяне, «пенсионеры», посылаемые Петром за границу для изучения военных, морских, инженерных и других наук, хотя по возвращении домой они не всегда сразу осмеливались носить одежду западноевропейского покроя, так как подвергались насмешкам со стороны родни ⁸⁶³ + Новая одежда была своеобразным пробным камнем в восприятии петровских новшеств: тот, кто был против реформы одежды, зачастую выступал и против многих других преобразований.⁴ Новая одежда вызвала в начале века резкое сопротивление со стороны реакционно настроенного боярства, части духовенства и прочих ревнителей старины.* Например, упорное нежелание многих участников движения раскольников надевать новое платье стало причиной появления указов, узаконивших их право носить одежду традиционного покроя ⁸⁶⁴. Это явилось, с одной стороны, уступкой правительства, а с другой — мерой, которая привела к еще большему обособлению раскольников.*

v В большей степени переход к новому костюму зависел от имущественного положения людей, поскольку надо было сразу же сменить весь гардероб. Не случайно жители сибирских городов в 1706 г. выпросили себе освобождение от новой одежды по причине «скудости» ⁸⁶⁵. Немаловажное значение для быстрой смены одежды имело искусство портных. Дворовые портные и вольные мастеровые не умели, а иногда и не хотели шить платья по новому образцу. Чтобы облегчить задачу, манекены с новой одеждой были выставлены в 1700 г. у ворот Кремля, там же были вывешены и указы о введении новой одежды. Искусством шитья «иноземного» платья овладевали с трудом, потребность одеваться по моде рождала поделки низкого качества. Об этом свидетельствует указ 1707 г. о клеймении немецкого платья и шапок, так как «в Москве шьют не против указанного образца» ⁸⁶⁶.

Одежда нового покроя становится неотъемлемой принадлежностью в основном дворян, чиновничества, некоторых групп городского населения, тесно связанных с жизнью дворян, — дворовых, лакеев, полицейских и т. п. С течением времени новая мода стала оказывать влияние на костюм разных слоев русского общества.

Крестьянский костюм сохранял особенности традиционной русской одежды. Весь костюм в целом и некоторые детали его украшения, связанные с обрядами, возрастными различиями и другими представлениями, прочно держались в сознании крестьянского населения России.. Но под влиянием времени и крестьянская одежда подвергалась определенным изменениям.

Костюм, вводимый в России Петром I, сложился под влиянием преимущественно французского дворянского костюма XVII в. К XVIII в., он получил общеевропейское признание. Франция стала «почти единственным создателем новых форм костюма... и законодателем мод на долгое время. Ее влиянию подчиняется вся Европа, в том числе и Россия» ⁸⁶⁷. В значительно упрощенном виде этот костюм был воспринят различными сословиями городского населения европейских стран. Одновременно в каждой стране он имел свои отличительные особенности. Едиными были крой, составные части костюма, его силуэт. Мужская одежда состояла из рубашки, камзола, кафтана, коротких штанов, чулок, башмаков. Для женщин были обязательными корсаж, пышные-юбки, распашное платье. Общий облик завершали пудреные прически у женщин и различные по форме парики у мужчин. В отличие от предыдущего времени на протяжении века силуэт мужского и женского* дворянского костюма несколько раз менялся под влиянием смены художественных стилей. Костюму первой половины XVIII в. были присущи величественность, торжественность, свойственные стилю барокко. Удлиненным пропорциям костюма и пышным деталям отделки соответствовали мужские парики с длинными локонами и женские прически с высокими украшениями из кружев. К середине века в архитектуре, живописи, прикладном искусстве утвердился стиль рококо. Меняется представление и о красоте костюма. Платье приобретает большее изящество в покрое. Силуэт его отличают стройность, некоторая манерность и даже вычурность форм. Зауженный крой мужских одежд, туго стянутые корсеты, осиные талии и непомерно широкие юбки у женщин создавали впечатление хрупкости фигур и одновременно затрудняли движение. К 70-м гг. в костюме намечается изменение силуэта, связанное с утверждением нового художественного стиля — классицизма. Влияние этого стиля на костюм сказалось в более простых и строгих формах одежды, сдержанных очертаниях силуэта, в более удобном и целесообразном покрое. Постепенно исчезают пудреные парики и громоздкие прически, мужчины отказываются от косметики, женщины значительно сокращают ее употребление.

'Новое для XVIII в., неведомое ранее русскому обществу явление— мода — доставляло много хлопот своим приверженцам. 10 сменах моды узнавали при дворе по присланным из Парижа куклам — «Пандорам», представлявшим парадный и повседневный дворянский костюм. Куклы ежемесячно отправлялись из Парижа в Лондон, а оттуда во все страны мира — «от Петербурга до Константинополя» ^1б. В провинцию изменения моды доходили со значительным запазданием, иногда в несколько лет/ Регулярных изданий, посвященных модной одежде, не было вплоть до 1779 г., когда впервые в России журнал «Модное ежемесячное сочинение, или Библиотека для дамского туалета» стал публиковать моды. В конце века появился журнал «Магазин общеполезных знаний», из которого также можно было узнать о переменах в костюме/Но эти издания распространялись в основном в столицах. О провинциальных же модницах один из путеводителей конца XVIII в. сообщает следующее: «...нет ничего смешнее, как видеть наших деревенских щеголих, одетых не по рисунку или описанию знающей свет барыни, а по рассказам своей бабушки, которая увидела городскую модницу в лавке и, приехав домой, рассказала все до последней булавки-своей внучке...»¹⁷.

- Одеваться богато и модно стало считаться признаком высокого достоинства ⁸⁶⁸.- Тем не менее среди некоторых представителей дворянства возникает и негативное отношение к излишнему увлечению модной одеждой, к погоне за роскошью. Складывается представление, что одеваться со вкусом не означает носить просто богатое платье ⁸⁶⁹..

Мужской костюм на протяжении всего XVIII в. состоял из кафтана, камзола и коротких штанов-кюлот. Для кафтана характерен однобортный покрой, прилегающий в талии. Длина его доходила до колен, рукав заканчивался обшлагом, воротника, как правило, не было. Для того чтобы удобнее было носить шпагу — символ дворянского достоинства, в боковых швах кафтана и на спине были разрезы. Покрой кафтана практически не менялся до конца XVIII в. Изменения касались лишь некоторых его деталей — обшлагов, карманных клапанов и т. д., а также общего силуэта. Парадный и нарядный кафтаны шили из шелковых тканей, бархата, парчи, иногда подбивали мехом. Отделывали по швам золотым или серебряным шитьем, украшали галуном, драгоценными камнями, полихромной вышивкой. Причем по придворному этикету для каждого времени года определялась своя ткань: «...чтобы бархат не отягчал в летнюю пору тела, чтоб тафта не хвастала среди зимы смешно»⁸⁷⁰. Повседневные кафтаны шили из суконных тканей. Кафтан застегивали лишь на верхнюю и среднюю пуговицы так, чтобы был виден камзол, крой которого почти полностью повторял покрой кафтана. В первой половине XVIII в. его шили с более узким рукавом, без обшлага. В середине века он утрачивает рукав. Украшение камзола соответствовало декоративной отделке кафтана вплоть до формы и количества пуговиц, которые отличались только меньшими размерами. Для первой половины века характерны камзол и кафтан, шитые из одной ткани, или же камзол парчовый; во второй половине, особенно в 80—90-е гг., камзол обычно шили из белых шелковых тканей.

Камзол надевали поверх рубашки. Она была из белой полотняной или льняной ткани, без воротника, с прямым разрезом на груди.

К 20-м гг. разрез рубашки начали обшивать оборкой, получившей название «жабо»⁸⁷¹. Рукава заканчивались манжетами, кружевными или полотняными, которые обязательно должны были виднеться из-под обшлага кафтана. Короткие, до колен, штаны шились из одной ткани с кафтаном. Мужчины носили кисейный, батистовый или кружевной галстук. В первой четверти XVIII в. его нарядные концы выпускали поверх камзола, в дальнейшем галстук обматывали вокруг шеи, и нарядные концы заменило жабо рубашки.*

j Кроме того, в костюм дворянина входили башмаки, чулки, парик, шляпа и шпага.* Башмаки в XVIII в. шили «на одну ногу», т. е. на прямую колодку. В петровские времена они имели тупоносую форму,, высокий каблук и толстую подошву. Перед украшали пряжка и большой кожаный язык. Затем язык исчезает. К 80-м гг. каблуки выходят из моды. Башмаки сменяют туфли с большим вырезом впереди, без-, каблуков, носок которых украшается бантом или пряжкой. В это же время в моду входят сапоги, которые всегда носили как походную и военную обувь. Чулки могли быть цветными, но со второй половины века предпочтение отдавалось белым. Существовали чулки холодные теплые, иногда на меховой подкладке*

К одежде нового покроя обязательно требовался пудреный парик. А. Радищев иронически замечал по поводу подобной прически, подчеркивая ее сословную принадлежность: «Извини меня, читатель, в моем-заключении, я родился и вырос в столице, и если кто не кудряв, не напудрен, то того я ни во что не чту»⁸⁷². В начале века парики имели длинные локоны. Затем волосы собирались сзади пучком и завязывались бантом, а в 30-е гг. для пучка применяли черный мешочек — кошелек. С середины столетия до 90-х гг. волосы парика укладывали горизонтальными буклями над ушами. В конце века многие отказались от париков и пудры. Волосы носили полудлинные, надо лбом высока зачесывали, образуя так называемый «тупей», или же коротко стригли и завивали в локоны. Хорошо уложить волосы было большим искусством. Не случайно в Петербургских и Московских «Ведомостях» часто печатались объявления о продаже крепостного парикмахера, умеющего искусно «чесать волосы».

Почти до конца XVIII в., особенно среди щеголей, сохранился обычай румяниться и сурьмить брови. Завершала дворянский мужской костюм шляпа, шерстяная или пуховая. Тулья шляпы имела округлую форму, к ней с трех сторон пригибались поля (треуголка), обшитые галуном или шнурком. В конце века такую треугольную шляпу вытесняет круглая с широкими полями.

Костюм с кафтаном и камзолом — единственная официальная парадная и наиболее употребительная нарядная одежда в течение всего XVIII в. В нем появляются на придворных балах, ассамблеях, маскарадах и других празднествах. Носили его и в повседневной жизни. *

Не имели строго определенного назначения и другие виды одежд, получившие распространение в XVIII в. Появившиеся сюртуки и фраки могли быть одеждой нарядной, тогда их шили из более дорогих тканей и украшали разнообразными отделками. В повседневном быту для прогулок, визитов и других целей эти одежды шили из сукна. Единственной декоративной деталью в таком случае были пуговицы.

Сюртук известен с первой четверти XVIII в. Он имел с кафтаном много общего, но был длиннее, имел двубортный прямой покрой и обязательно отложной воротник. Повседневный суконный сюртук надевали вместо кафтана (позже фрака). Нарядные сюртуки подбивали мехом, иногда украшали галуном или нашивками. Так, Фонвизин, отправляясь в путешествие по Италии, сшил себе щегольской сюртук на собольем меху, на котором были нашиты золотые петли и кисти ⁸⁷³. Сюртук могли носить и как уличную верхнюю одежду. Один из современников в конце XVIII в. отмечал, что, выходя на улицу, он надевал «кирейку — так тогда называли сюртук»⁸⁷⁴.

К числу повседневных одежд принадлежали и всевозможного рода куртки. В длину они были короче камзола, а по’ покрою свободнее и удобнее. В начале века излюбленной была куртка-бострог, вывезенная Петром I из Голландии, как одежда, наиболее удобная при работе.

Фрак появился в 70-е гг. XVIII в. в Англии как повседневная одежда в буржуазной среде. Очень скоро он завоевал признание во Франции и к концу века стал общепринятой одеждой у дворян во всей Европе. В отличие от кафтана он имел скошенные или подрезные передние полы, стоячеотложной воротник и, как правило, не имел каких-либо* украшений. Только фрак, сшитый на французский манер, парадный,, мог быть украшен шитьем. В конце века он часто заменял парадный кафтан. К фраку полагался жилет, появившийся с ним одновременно и являвшийся, по существу, преобразованным камзолом.

С воцарением Павла I (1796 г.) мелочная опека коснулась различных сторон общественной жизни, в том числе и одежды. Моды, приходившие из революционной Франции, подвергались резким гонениям. Один из современников отмечал, что история не знает перемены более резкой, более внезапной, происшедшей как по волшебству, чем та, которая совершилась по воле Павла. Все изменилось менее чем в сутки: одежды, прически, походка, выражения лиц, занятия. Появление в общественных местах во фраке и круглой шляпе расценивалось как «неблагопристойное, развязное поведение» и жестоко преследовалось⁸⁷⁵~ Однако никакие запреты не помогали. Французская мода прочно внедрилась в русский дворянский быт.

Знаменательным для XVIII в. было то, что появилась специальная домашняя одежда. В утренние часы и в течение дця дома дворянин мог быть одет в шлафрок, или халат. Его отличал свободный двубортный покрой и широкий рукав. Для тепла халаты простегивали на вате или подбивали мехом. Одежда эта была достаточно импозантна. Многие сановники принимали в такой одежде визитеров, но только низших по сану. Г. Р. Державин вспоминал, что граф Н. И. Панин принимал обер-офицеров в сером атласном шлафроке и французском колпаке с лентами⁸⁷⁶. Колпак был непременной принадлежностью домашней одежды, так как он прикрывал коротко стриженные под парик волосы.

В конце XVIII в. аристократической среде сложился особый вид. домашнего костюма, получивший название «неглиже» (neglige)⁸⁷⁷. Он состоял из фрака без украшений, короткого жилета с узкой вышивкой, штанов темного цвета. Вместо туфель на ногах могли быть сапоги. Волосы оставляли непудреными.

Для холодной погоды существовали специальные верхние одежды.. Одной из самых распространенных являлась епанча — род плаща.

Имелось два ее вида: круглая и с рукавами. Для зимы предназначались шубы. Сведений об их крое и самих изображений сохранилось немного. По имеющимся пометкам в описях — шуба староманерная, шуба рус-С1#ая, польская и т. д.— можно предположить, что они были разных видов и испытывали на себе некоторое влияние европейской моды. Шубы шили целиком из меха или же на меху, покрывая обычно сукном. Зимние одежды дополняли теплые шапки, отороченные мехом и украшенные большой кистью. Кроме них носили картузы валяные, крытые сукном, бархатом и обшитые мехом. В холодное время мужчины пользовались муфтами медвежьими, бобровыми, волчьими и др. В конце века муфты для мужчин были запрещены Пазлом.

Обилие разнообразных

одежд, их дифференциация были вызваны изменениями в общественной жизни дворянского сословия, которые коснулись его особенно во второй половине XVIII в. Получив в результате реформ второй половины XVIII в. полное господство в местном управлении, дворяне принимают непосредственное участие в выборах органов власти, в суды, в управы благочиния, в выборах предводителей дворянства. Эти мероприятия сопровождались различными торжествами. Появляются новые формы общения дворян между собой, входят в обыкновение визиты друг к другу, балы и празднества. Даже в далеких сибирских городах появляются новые светские развлечения⁸⁷⁸. Жизнь дворянского общества давала повод для частой смены одежд и появления разных ее видов.

Дворянский костюм часто стоил немалых денег, придворные тратили иногда на одежду целые состояния. Парадное платье Г. А. Потемкина, например, стоило 200 тыс. рублей, т. е. годовой оброк 40 тыс. крестьян⁸⁷⁹. Роскошь и мотовство приводили к разорению имений. А. Кантемир в своих «Сатирах» едко замечал, что «щеголь деревню взденет на себя целу» ⁸⁸⁰. В журнале «Зритель» И. А. Крылов по этому же поводу писал, что векселя, выданные портным, сапожникам и другим ремесленникам, щеголь и в 200 лет оплатить не в состоянии⁸⁸¹.

Разорительная роскошь сказывалась не только в одежде самих дворян, но иногда и в одежде их слуг. Крупные вельможи владели огромным штатом прислуги. В ее число входили искусные мастера, музыканты, артисты, а также парикмахеры, егеря, скороходы и т. д. Та часть дворовых, которая прислуживала в доме, особенно при приеме гостей, и сопровождала господ на улице, одета была в ливрею. Ливрейная одежда включала кафтан или сюртук, камзол, короткие штаны. На голове полагалось носить парик. Одежда обшивалась золот-ными или цветными ткаными галунами. Под влиянием столичного дворянства провинциальные помещики также одевали своих слуг в кафтаны, камзолы и сюртуки. Такая расточительность была обременительна для дворян средних и низших слоев. Внутрисословная дифференциация проявилась, в частности, в манифесте 1775 г. об экипажах и ливреях, где указывалось на необходимость различия «классов» между собой, для чего регламентировалось украшение ливрей у слуг дворян различных рангов⁸⁸².

Характерным для XVIII столетия явлением стало введение гражданской форменной одежды — следствие создания бюрократическо-чиновничьего аппарата в стране. Первоначально появилось мундирное платье для чиновников отдельных государственных ведомств, учащихся некоторых училищ, где обучались дворянские дети. Отличались по мундирам и такие учебные заведения, как Московский университет, Горное училище и т. д. Мундир должен был выделить его обладателя среди окружающих, указать на его особые права и обязанности. В указе 1765 г. о мундирах для чиновников ведомства Ямской канцелярии подчеркивалось, в частности, чтоб «никто другие таких мундиров не носили» ⁸⁸³.

Мундирное платье шили обычно из сукна, оно состояло из тех же кафтана, камзола и коротких штанов. Одежде присваивался определенный цвет. Обшлага, воротник и лацканы, как правило, отличались цветом, а иногда и тканью: эти детали выполняли роль знаков отличия в форменной одежде.

В 1782 г. был издан указ, который регламентировал цвет дворянской одежды по губерниям — в соответствии с цветами губернскот герба⁸⁸⁴. В указе было сказано: «...дозволяется носить таких цветов платья не токмо при должностях находящихся, но и всему дворянству той губернии обоего пола». В такой одежде рекомендовался приезд ко* двору, в столицы, во все публичные места. Но это еще не была форменная одежда, так как покрой ее не оговаривался. В апреле 1784 г. указ «О мундирах для дворян и губернских чиновников» ⁸⁸⁵ ввел впервые во всей Российской империи форменное платье для всего находящегося «у дел дворянства и гражданства». По указу предусматривался не только определенный цвет, но и определенный покрой мундира в пределах каждой губернии, который в целом соответствовал покрою обычного повседневного кафтана 80-х гг. XVIII в. Различались между собой мундиры наличием или отсутствием лацканов, цветом сукна и воротников. Камзол и штаны шили из сукна по цвету, отличному ©т кафтана. При мундире полагались шпага и шляпа.

В конце XVIII в. при Павле I была проведена полная унификация чиновничьей одежды. В 1797 г. был введен единый статский мундир для всех губерний. Всем был определен кафтан темно-зеленого сукна «с наблюдением в воротниках и обшлагах тех цветов, какие заключаются в губернских гербах, и с означением на пуговицах тех самых гербов» ⁸⁸⁶. Обширный чиновничий аппарат государства получил единообразную форменную одежду. Мундир наглядно демонстрировал занимаемое человеком положение в обществе, подчеркивал его сословную принадлежность, говорил о роде службы и ранге.

Петровские преобразования коренным образом изменили и женский костюм. За исключением крестьянок, «женску полу всех чинов, а также и попадьям, и дьяконицам, и драгунским, и солдатским, и стрелецким женам» предписывалось «носить платье и шапки, и кунты-ши, а исподни бостроги и юбки, и башмаки немецкия ж»⁸⁸⁷. Новая мода была воспринята не сразу и далеко не во всех слоях женского населения. Путешествовавший по

России в 70-х гг. XVIII в. академик Георги отмечал, что дворянки «всех классов» не только в столице, но и в губернии ходят в европейском платье и, по возможности, в модном. В среде остальных горожанок еще очень долгое время бытовала одежда традиционных покроев.

На торжественных придворных праздниках дамы уже в самом начале XVIII в. появлялись в характерном европейском платье. Некоторые иностранцы, описывая придворный быт начала XVIII в., подчеркивали, что женщины, которые ездят ко двору, одеваются очень хорошо и по иноземному образцу⁸⁸⁸.

На протяжении всего XVIII в. женская парадная, нарядная и даже повседневная одежда состояла из распашного платья, юбки и корсажа. Корсаж и юбка надевались поверх льняной сорочки. Стан плотно охватывал жесткий корсет-корсаж, получивший в русском быту название «шнурование». В его швы вшивались косточки китового уса, которые не позволяли фигуре сгибаться и придавали ей горделивую осанку. Корсажи обтягивали дорогой шелковой тканью, носили с разными юбками и распашными платьями. В зависимости от моды их украшали позументом, кружевами, пуговицами и шнурами. Юбки первоначально были круглыми, но с 30-х гг. они, расширяясь в боках, прй-обрели причудливые изогнутые очертания. Для этой цели под юбки надевали специальные каркасы, получившие название фижмы, бачки и т. д. В середине века размеры фижм вместе с юбками достигали таких огромных объемов, что современники писали: «девушки идучи насилу передвигаются», а сатирики замечали: «ежели бы сия мода заразила простых баб, так бы способа почти не было по улицам ходить»³⁹. Для юбок использовали всевозможные ткани, зимой простегивали на вате.

В их украшениях встречается весь арсенал отделок: кружева, галуны, нашивки, оборки и т. д.

Парадное придворное платье могло состоять из корсажа и пышной юбки, распашное платье иногда заменял большой съемный шлейф. Для особо торжественных случаев Екатерина II ввела в употребление при дворе так называемое «русское платье». Оно было стилизовано под летники или сарафаны, но шилось из дорогих парчовых тканей.

Парадное платье, особенно дам, имеющих приезд ко двору, отличалось необыкновенной роскошью. Оно расшивалось золот-ной и серебряной нитью, украшалось обильно кружевом и даже драгоценными камнями. За столичной аристократией тянулись и менее знатные дворянки.

Роскошь достигала таких размеров, что во второй половине XVIII в. последовал ряд правительственных предписаний, регламентировавших степень роскоши дворянских костюмов⁴⁰. Дамам рекомендовалось соблюдать «более простоту и умеренность в образе одежды» и разрешалось украшать парадные платья кружевом шириной не более двух вершков (9 см). Парадные платья следовало шить только из московской золотной или серебряной парчи. Нарядные платья должны были быть цвета мужских губернских костюмов, и изготовлять их надо было из отечественного шелка или сукна.

Распашные платья были нескольких видов. Одним из первых платьев, появившихся в России, был кунтыш, который носили поверх

-³⁹ Трудолюбивая пчела, 1759, сентябрь.

⁴⁰ ПСЗ, т. XXI, № 15556, 15557, 15569.

12 Очерки русской культуры XVIII века 353 курточки-бострога и юбки. Другим видом была «роба»⁸⁸⁹. Ее носили на протяжении всего века. Отличительной особенностью этого платья был приталенный перед. Спинка могла быть прилегающей или свободной, заложенной в глубокие складки, получившие название «складки Ватто». Робу шили из парчи, бархата или узорного шелка. Юбка и корсаж были из другой ткани. Распашное платье свободного покроя называли самара, контуш. Особенно характерны они для первой половины века. Дамы ко двору должны были являться в одних случаях в робах (на Новый год и в честь военных побед), в других — в сама-рах (например, в день тезоименитства)⁸⁹⁰. Одним из наиболее нарядных распашных платьев во второй половине XVIII в., особенно в 60— 70-е гг., был роброн⁸⁹¹. В отлитие от всех остальных распашных платьев полы у него расходились только от талии, юбку и платье шили из; одной и той же ткани и украшали одинаковыми отделками.

С Середины века было модно драпировать полы распашного платья различными «фасонами» при помощи системы колец и тесемок, пришитых на изнанке платья. В 70-е гг. такое платье с драпированными полами, из-под которых видна была нарядная юбка, называли «полонез» («польское»). Разновидностей дамских платьев существовало довольно много на протяжении XVIII в., особенно во второй, его половине: «Все эти фасоны были навеяны различными событиями культурной светской и политической жизни, сохраняя в основе принцип конструкции, свойственной всем женским костюмам той поры»⁸⁹².

Характерной чертой XVIII в. было то, что появляются различные типы одежд — парадная и повседневная, платье для визитов и домашнее, утренние и вечерние туалеты. Так, во второй половине столетия' в быт дворянок входят белые утренние платья. В повседневной жизни: одежда имела скромную отделку и ее шили из более простых тканей,, преимущественно из однотонного шелка, шерсти, фланели, батиста. В домашних условиях обходились без фижм и не так туго стягивали: корсаж. Широкое применение в повседневном быту дворянок получил костюм, состоящий из юбки и распашных полудлинных одежд различного кроя. В первой половине века это были курточки-бостроги, кафтаны, полушлафоры. Во второй половине века их вытесняют казакины,, карако, сюртучки, различающиеся между собой фасоном и отделкой.. Для прогулок и визитов в этот период использовали преимущественно распашные платья более строгого покроя, сшитые по английской моде.. Для этих платьев характерно отсутствие декоративных украшений в. виде оборок, кружев, лент.

В 80-х гг. наряду с нарядными и придворными платьями, отличавшимися пышным и вычурным силуэтом стиля рококо, в Россию проникла одежда нового покроя. В женском костюме это проявилось в возврате к естественным формам фигуры, в отказе от уродующих тело' жестких корсетов, громоздких и неудобных фижм. Эти новые веяния: особенно усилились после Великой французской буржуазной революции и нашли свое яркое выражение в новом художественном стиле — классицизме, идеалом которого становятся античные формы. Меняется: коренным образом конструкция костюма. В моду вошли платья цельного покроя или с высокой талией, напоминающие по внешнему виду рубашку⁸⁹³. Их шили с большим декольте на вздержке, иногда декольте обшивали оборкой, на спине густые складки переходили в короткий шлейф. На талии или под грудью платье перехватывали поясом. Такие платья шили из легких льняных и хлопчатобумажных тканей: муслина, батиста, кисеи, крепа Предпочтение отдавали тканям с мелким цветочным узором, полосатыми однотонным, особенно белым. Непременным атрибутом женской одежды на протяжении всего эго го столетия были всевозможные платки, шарфы, косынки, накидки, ман тильи — ими прикрыва ли открытые плечи. Накидки и мантильи изготовляли из шелковых плотных тканей, часто с капюшоном. Шарфы и платки предпочитали кружевные или из флера с вышивкой. В конце века модными были косынки из муслина и батиста, причем в 90-е гг. их делали на проволочном каркасе, чтобы создать впечатление высокого бюста. Одновременно в, моде появились длинные шали, преимущественно шерстяные, которые носили не только для красоты, но и для тепла, поскольку платье шили из тонких легких тканей.

Непременной деталью женского костюма в XVIII в. был складной веер, сменивший допетровские опахала. Для светской дамы он был «орудием кокетства» — разные приемы складывания веера обозначали выражение определенных чувств. Чулки в течение всего века носили шелковые, бумажные, шерстяные. В первой половине века они были преимущественно цветные с золотной и серебряной вышивкой. Во второй половине века предпочтение отдавали белым чулкам с ажурным орнаментом или же вышитой стрелкой.

С введением в обиход женской одежды нового по-

кроя появились туфли на высоком каблуке. Их шили из. разных материалов: для улицы и повседневного употребления — из кожи, нарядные к для домашнего пользования — из парчи, атласа, бархата. На

11 р о т я ж е н и и всег о в е к а о н к были остроносой формы. В* конце столетия каблук совершенно исчез, а носок настолько заострился, что такие туфли получили название «стерлядки». Наряду с закрытыми туфлями в течение всего века бытовали туфли* без задников с высоким каблуком — «муль».

Важную роль в изменении женского облика сыграли новые прически. В допетровской Руси замужние женщины нигде не появлялись с непокрытой головой. Требования ново-го этикета, одежда европейского покроя обусловили и украшение женщин разнообразными прическами. Форма их менялась в зависимости от моды, своих волос часто не хватало, и приходилось пользоваться подкладными, которые стоили немалых денег. Спрос на них оказался столь большим, что еще при Петре I разошлись по государству указы о покупке у крестьянок длинных волос. В петровские времена принято было волосы на лбу выкладывать в два локона, и два больших локона спускали на плечи. Поверх прически надевали род чепца из белого кружева или газа — фантанж. К 30-м гг. в моде были низкие пудреные прически. Волосы надо лбом гладко зачесывали, а сзади разделяли на множество локонов, спадавших на спину. В 70-х гг. прически растут в высоту. Это целые сооружения на голове из лент, цветов, перьев и волос. С середины 80-х гг. прически стали значительно ниже, волосы завивали в мелкие локоны, на спину ниспадал шиньон. Затем волосы перестали пудрить, шиньон исчез.

Существовало на протяжении XVIII в. и много головных уборов различной формы. До 80-х гг. характерны разнообразные чепцы и шапочки. Их вид зависел от возраста, назначения, погоды. Затем появились шляпы с полями, форма и украшения которых определялись капризами моды.

Яркие, пестрые парчовые

в одежде требовали от женщин XVIII в. значительного применения косметики. Все это соответствовало декоративным особенностям стиля барокко и рококо. Увлечение в конце века античностью, легкими прозрачными тканями потребовало от женщин другой косметики. В 90-е гг. модными стали бледность и томность. Румянец щеки пристойно иметь одной только крестьянке, «благородная женщина должна убегать такого недостатка: сухощавость, бледность, томность — вот ее достоинства» ⁸⁹⁴.

Возрастные особенности никак не учитывались в одежде европейского покроя. Мальчики, носили обычную мужскую одежду и парики, а при парадном костюме имели также шляпу и шпагу. Для совсем маленьких детей шили короткие курточки и пристегивали к ним длинные штанишки⁸⁹⁵. Детская женская одежда европейского покроя, судя по портретам, полностью копировала одежду женщин. Те же нарядные распашные платья, те же прически, отсутствовали только фижмы. Для девочек и особенно молодых девушек корсеты отличались еще более жестким каркасом, чем для женщин. Стан находился как бы в футляре. Корсет сковывал развитие молодого организма, пагубно сказывался на здоровье женщины. Это уродливое проявление городской моды нашло красноречивое отображение в литературе XVIII в.: «Дорогой мой зя-тюшка ходит повеся нос. Уже все твои шнурования бросил в огонь. Кости из всех твоих платьев повытаскивал, но уже поздно. Сросшихся твоих накриво составов не спрямит»⁸⁹⁶. При таком корсете отпадала нужда в жестком корсаже. Платье состояло из лифа и юбки, соединенных вместе.

Итак, придворный и дворянский костюм XVIII в. в целом ориентировался на западные образцы. Он развивался в русле западноевропейской моды, что соответствовало общему направлению в формировании нового уклада жизни этой части русского общества. Следует отметить, однако, что указы Петра I касались не только дворян, но и ряда других слоев общества, прежде всего населения городов. Однако на протяжении всего XVIII в. купцы, мещане, ремесленники и другие горожане иосили одежды преимущественно традиционного покроя. Город в XVIII в. был тем местом, где происходило переплетение старой и новой моды, распространение последней среди той или иной группы горо* жан определялось их сословным положением.

Англичанин У. Кокс, побывавший в России в 1787 г., отмечал, что «мещане и купцы своим внешним видом и способом жизни ничем не отличаются от обитателей... деревень»⁸⁹⁷. Приверженность к старой одежде диктовалась отчасти условиями быта и обычаями, свойственными этой среде, широким применением домотканых материалов. Внутри городских слоев разница в одежде заключалась прежде всего в качестве тканей. Зажиточные люди шили одежду из покупных русских или дешевых привозных тканей. Представители бедных слоев населения использовали домашний холст, сермягу, пониток,¹ набойку и другие домотканые материи. Современники отмечают это различие в течение всего века. «Платье бывает различной цены; иные богачи шьют оное

,из тонкого сукна с серебряными и позолоченными пуговицами, но убогие носят из делаемого в России; летом же носят китайчатое или холстинное»⁵⁰.

В сочинениях некоторых мыслителей XVIII в. проводится характерная мысль о том, что одежда должна отражать сословную принадлежность человека, его звание и достаток. Например, И. Т. Посошков требовал для купечества чего-то вроде единой формы. Он считал, что народ должен быть одет так, чтобы не только по верхнему платью, но (И «по исподнему, но и по рубашкам, все были знаемы, кто какого звания есть»⁵¹.

Характеризуя быт городов России последней трети XVIII в., современники отмечали, что мужское население носит в основном платье старого покроя. Так, о г. Торжке в конце века сообщают: «...мужчины -привязаны к старым обычаям так, что нет ни одного в немецком :платье». О Новгороде того же времени писали, что «платье мужчины носят обыкновенно русское, а некоторые богатые немецкое»⁵². Те же сведения можно привести и о других городах. С другой стороны, местная специфика в традиционной одежде сохранялась до конца столетия. Резче всего она проявлялась в женском костюме, но и в мужском сказывалась на своеобразии покроя. Кроме того, в разных местах су.⁵⁰ Георги И. Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов, ч. 4. Спб., 1776, с. 127.

⁵¹ Посошков И. Т. Книга о скудости и богатстве. М., 1951, с. 208.

⁵² Ручной дорожник для употребления между императорскими столицами, с. 127. «Немецким» платьем считалась одежда, введенная Петром I, т. е. западноевропейского покроя.

ществовали и различные наименования одного и того же вида одежды.

Основными составными частями традиционной мужской одежды, бытовавшей и в городе и деревне, являлись рубаха, порты и кафтан ⁸⁹⁸.

Судя по изображениям XVIII в., мужские рубахи были длинные, почти до колен, туникообразного покроя, с прямыми длинными рукавами. Шили их с ластовицами — прямоугольными вставками под мышкой (чаще из другой ткани).

В верхней части рубахи делалась подкладка из холста — подоплека, двумя треугольниками спускающаяся на груди и на спине.

Характерно, что русская мужская рубашка туникообразного покроя оставалась неизменной на протяжении нескольких столетий.

Модулем кроя такой рубахи является ширина центрального полотнища, определяемая шириной ткацкого станка. Носили рубахи без воротника — так называемые голошейки, с разрезом, застегивающимся на левой стороне одной пуговицей. В описании одежды горожан г. Рыбинска сказано, что они носили рубахи с косым воротом — косоворотки⁸⁹⁹. Широко встречалась и рубаха с прямым разрезом ворота. Рубаху подпоясывали узким поясом и носили поверх портов. Шили ее обычно из простого холста или пестряди.

Порты шили неширокими, с двумя трапециевидными вставками между штанинами, и завязывали на вздержку. В длину штанина доходила до щиколотки. В холодное время надевали еще и подштаники. Штаны шили из холста, кумача, полосатой пестряди, зажиточные горожане — из плиса и немецкого сукна. Поверх рубахи надевали кафтан.

Кафтаны русского покроя отличались от немецких. Они были длиннее, ниже колен, иногда доходили до икр, не имели карманов, обшлагов на рукавах и разреза на задних полах. Крой русских кафтанов был разным. Наиболее архаичным являлся кафтан прямой, у которого талия обозначалась только кушаком. Другой покрой — раскошенный. Такой кафтан мог иметь цельную спинку с пришивными клиньями по бокам или отрезную со сборами или с пришивными клиньями. «Одежда раскошенного покроя, сшитая большей частью в талию, оказалась наболее удобной и получила у восточнославянских народов широкое распространение. Она плотно обтягивает корпус и застегивается, а вместе с тем, расширяясь книзу и будучи относительно короткой, она не стесняет движений»⁹⁰⁰.

Кафтан был одним из самых распространенных видов верхней одежды. Его разновидностями являлись полукафтаны: сермяга, зипун, поддевка и другие одежды. Все они в принципе повторяли покрой кафтана, но отличались некоторыми особенностями: длиной, клиньями, застежкой и т. д.

Из головных уборов широкое распространение имела шапка суконная с овчинной опушкой, за которой, видимо, закрепилось название «русская». В документах XVIII в. встречаются ее описания: «верх красный, суконный, околыш овчинный черный», «шапка суконная зеленая с черной овчинкой», «шапка красная круглая с опушкой черною овчинную русская». В 1794 г. в Петербурге извозчикам выдавались так называемые «билеты», где предписывалось среди прочего «зимою и осенью кафтаны и шубы иметь какие кто пожелает, но шапки русские с желтым суконным вершком, и опушкою черной овчины, а кушак желтый шерстяной»⁹⁰¹. Бытовали также коричневые валеные шапки с цилиндрической тульей и небольшими полями — так называемые «гречневики».

В документах упоминаются также картузы: «картуз красный суконный», «картуз суконный дикой», «картуз околыш черный овчинки». Широкое распространение в городском быту получила черная шляпа «немецкого дела», с круглыми полями и тульей. Особенно привилась она в купеческой среде.

Из обуви носили сапоги и коты. Сапоги шились на прямую и реже косую колодку; коты — до щиколотки, сзади с завязками или без них. В конце XVIII в. о жителях г. Опочки писали, что «едва которые имели башмаки на ногах, большая же часть одевалась в лапти» ⁹⁰².'

Что касается прически, то современники отмечали, что волосы подстригали так, чтобы на лбу были выше бровей, а на затылке свисали .до плеч. Кроме того, было в обычае примазывать волосы квасом⁹⁰³. Многие представители непривилегированных и полупривилегированных классов до конца века не брили бороды и усов.

Кроме основной, существовала дополнительная верхняя одежда халатообразного покроя. У нее было множество названий: халат, азям, армяк и т. д. Она надевалась поверх кафтана. Эта одежда отличалась большой длиной и широким покроем: спина и полы неотрезные, иногда у талии на спине сосборена, как, например, у армяка. Одежда такого рода обычно не застегивалась, а плотно запахивалась и подпоясывалась кушаком.

В зимнее время носили меховую одежду или подбитую мехом. Широко бытовал в народных слоях общества шубный кафтан. Покроем он повторял прямой русский двубортный кафтан, шился на овчинном меху с таким же воротником. Купцы носили шубы на лисьем или рысьем меху с большим откидным воротником. Покрой они имели халатообразный, застегивались на обе стороны на крючки, в длину доходили до-пят. Верх шубы покрывали сукном разного рода и даже бархатом, & зависимости от достатка. Полушубок шили короче шубы, с отрезной спинкой со сборами или клиньями.

В большом употреблении был тулуп — одежда прямого покроя с шалевидным воротником на овчинном меху. Верх тулупа делали матерчатым. Тулуп, сшитый без матерчатого верха, из одной овчины, называли нагольным. Носили его без застежек, запахиваясь.

Шубами пользовались состоятельные слои горожан, остальные жители обходились полушубком, шубным кафтаном. К зимней одежде относились шапки с суконным верхом и меховым околышем или колпаки* отороченные мехом. На руки зимой одевали варежки в рукавицах ⁹⁰⁴.

Итак, большинство горожан носило преимущественно одежду старинного покроя. Однако нельзя считать, что введение нового, европейского платья никак не сказывалось на их одежде. Отдельные элементы, детали, формы, а иногда целиком какая-либо разновидность новой одежды проникали в быт горожан. Влияние одежды европейского покроя сказалось на крое русского раскошенного кафтана, появлении приталенных форм и сбор на спине. Кроме кафтана, купцы и мещане носили камзолы, которые упоминаются у Георги. Одежда типа камзола встречается и в народной росписи по дереву уже в первой половине XVIII в. Это однобортная одежда с застежкой на груди; на раскошенных полах внизу видны карманные клапаны, столь характерные для камзолов того времени; рукава без обшлага — в .длину до колена. О том, что в этой одежде изображены не дворяне, указывает отсутствие шпаги, парика и круглая шляпа на голове.

В народных росписях встречаются также изображения кафтана нового покроя, с воротником и обшлагами, не характерными для одежд русского кроя. Интересно, что кафтан сочетается с полосатыми штанами и русской шапкой.

В конце века встречаются упоминания о том, что горожане носят галстуки, рубашки с воротниками, плащи. Особенно широкое применение получил сюртук. Его носили купцы различного положения и достатка⁹⁰⁵. И. Г. Георги отмечал, что чужестранные обычаи все больше проникают в городские слои и многие из мещан и купцов начинают им следовать.' Часть зажиточного торгово-промышленного купечества об' щалась с сановниками, завязывала личные отношения с западноевропейскими купцами и торговыми агентами. Естественно, что быт этого круга людей отличался от быта остальной массы горожан, здесь быстрее усваивалась новая одежда. По имеющимся изображениям можно; судить, что в этой среде европейский костюм бытовал в полной своей форме, ничем не отличаясь от дворянского.

Перечень одежд, бытовавших в среде крестьянства, среднего и бедного, невелик. Так, опись имущества крестьян фабричной деревни (село Клищина бывшего Зарайского уезда), относящаяся к первой половине XVIII в., дает следующие виды мужской одежды: сермяга, зипун, кафтан, шуба баранья⁶¹. Аналогична и опись одежды крестьяни-на-иечника С. Яковлева из Кусковской усадьбы в 1794 г. Всего имущества у него было на 3 руб. 50 коп.: ветхие рубаха, кафтан, тулуп и кушак⁶². В топографических описаниях Московской, Владимирской и других губерний, составленных в конце XVIII —начале XIX в., отмечается, что в летнее время мужчины носят рубахи холстяные с косым воротом, русские кафтаны из домотканого серого или черного сукна и балахоны холстяные (понитки) того же покроя, как кафтаны крестьян. «Позаживнее» шили кафтаны из иностранных сукон, балахоны делали китайчатые, а рубахи шелковые. Одежду повязывают полосатыми домоткаными поясами. Крестьяне любого достатка носят круглые шляпы с высокой тульей. Зимой все они пользуются нагольными шубами, большими кожаными рукавицами и шерстяными варежками⁶³. Зимой носят поверх кафтана овчинные шубы.

Обыкновенной крестьянской обувью были онучи с лаптями. Онучи — это полоса сермяжного сукна длиною аршина в три, которое наматывают на ногу, начиная с пальцев по самое колено. Затем надевают лапоть и веревками укрепляют обмотанное сукно. Зажиточные крестьяне в праздничные дни и в случае выездов надевали сапоги с медными скобами. По торжественным случаям праздничную одежду крестьян Владимирской губ. дополняла шляпа с высокой тульей, обложенной разноцветными лентами ⁶⁴.

У работных людей одежда была гораздо беднее. В нее входили .обычно порты и рубаха. В одном из официальных документов было отмечено, что «большое число мастеровых и работных людей так ободрано и плохо одето находятся, что некоторые из них насилу и целую рубаху на плечах имеют» ⁶³. Была попытка завести для работных людей нечто вроде униформы, вышел даже указ Сената: «...фабрикантам накрепко повелевается той некрасоте народа упредить и... людям всех суконных фабрик, всем равную одежду на известное число годов, для различения от других, по усмотрению своему вскоре сделать»⁶⁶. Однако эти пожелания осуществлены не были. Та же картина выявилась и при обследовании казенных железных заводов. Отмечалось, что «русские горные люди весьма бедно одеты, а иные и никакой одежды не .имеют», и предлагалось выдать каждому камзол и штаны из сермяжного сукна, «которое тепло и крепко», а «сверх них кожаные рубашку и штаны, да 'рубашку для воскресенья» ⁶⁷. Для работных людей в большом количестве производили и продавали на городских торгах всевозможные вареги и кожаные рукавицы. Судя по гравюрам конца XVIII в., .рабочая одежда дополнялась передниками, но все же какой-либо единообразной, специальной рабочей одежды не существовало.

Одежда купчих, мещанок и крестьянок оставалась в XVIII в. традиционной. В конце столетия путешественник писал: «и по днесь межei Звягинцев Е. А. Русская фабричная деревня XVIII в. — Исторические записки, . т. 3, 1938, с. 309.

¹⁸² Ще пето в К. Н. Из жизни крепостных крестьян России XVIII—XIX вв. М., 1963, с. 47.

^,вз Ч е б о т а р е в X. А. Историческое и топографическое описание Московской губернии. М., 1787, с. 91.

⁶⁴ Топографическое описание Владимирской губернии, составленное в 1784 г. Владимир, 1906, с. 9.

⁶⁵ История Москвы, т. 2. М., 1953, с. 263.

⁶⁶ Смирнов Д. Д. Быт нижегородцев в XVIII в. Горький, 1947, с. 226.

⁷Заозерская Е. И. Мануфактура при Петре I. М. , 1947, с. 120.

ду большей частью древние наряды» ⁹⁰⁶. О жительницах г. Торжка в это же время указывалось, что они «сохранили седую древность во всей оригинальности» ⁹⁰⁷.

Непременной частью традиционной женской одежды была рубаха. Она состояла из стана, сшитого из холста, и пришитой к нему верхней части — обнимки с рукавами, которая делалась из более тонкой ткани. (В некоторых районах носили рубахи «сцельницы» из единого полотнища.) Покрой рубах мог быть различным, но, судя по изображениям XVIII в., в основном их шили с воротом, собранным в сборку, и с широким рукавом. Рукав рубахи также кроили по-разному. У одних он сужался к запястью, у других — заканчивался оборкой. В некоторых описаниях отмечается, что рубахи носили «длиннорукавные весьма морщиновато на руку набранные»⁹⁰⁸. Такие долгорукавные рубахи с «набором» бытовали, например, у жительниц Вышнего Волочка, Торжка, в Приуралье.

Поверх рубахи надевали сарафан. Сарафанный комплекс женской народной одежды сложился, как считают исследователи, на рубеже, XVII—XVIII вв.⁹⁰⁹, но сам термин этот в народе употреблялся редко, существовало множество наименований одежды типа «сарафан». В XVIII в. в северных губерниях России не только крестьянки, но и горожанки, мещанки и купчихи носили сарафаны. В ярко-желтом сарафане с золотыми пуговицами изображена русская женщина на рисунке 1730 г.⁹¹⁰ О сарафанах упоминают путешественники и путеводители конца XVIII и начала XIX столетий. Сарафаны имели разные покрои и различные названия в зависимости от места бытования: сукман, каста-лан и др. В Тверской губ. его называли термином древнего происхождения «ферези». В одном путеводителе по России сказано: «по верх рубахи надевался сарафан на проймах, по старинному касталан, без рукавов» ⁹¹¹. В Новгородской губ. отмечалось, что старухи ходят в шушунах (так назывался глухой сарафан), а мещанки и крестьянки — в сарафанах и низких круглых кокошниках⁹¹². Есть сведения о том, что во второй половине XVIII в. шушуны, сукманы были в Тверской и Архангельской губ. уже старомодной старушечьей одеждой. Эти названия относятся к глухому косоклинному сарафану, который ведет свое происхождение от. древнерусской глухой накладной одежды с откидными рукавами ⁹¹³. Такой сарафан шили из перегнутого на плечах полотнища со вставленными по бокам, слегка скошенными полотнищами или продольными клиньями. В разных местностях форма выреза, расположение клиньев были различны.

Другой, не менее древний покрой сарафана — это косоклинный распашной. Он тоже ведет свое происхождение от древнерусской одежды, но одежды распашной с откидными рукавами. (В XVIII в. эти рукава еще существовали у распашных сарафанов.) Для их покроя характерно наличие двух пол, застегивающихся на петли и пуговицы ила соединенных швом. Во всех случаях наличие пол подчеркивается декоративными украшениями в виде двух продольных полос галуна, кружева или лент обязательно с пуговицами и петлями. С середины XVIII в. :вырез спускается на грудь и приобретает прямоугольную форму. Плечики к концу века превращаются в узкие длинные лямки. Такой сарафан описан как одежда тверских горожанок под названием ферязь на рубеже XVIII и XIX вв.: «Каждая девица носит длинный в поларшина подолом на переди застегнутое пуговицами, а сзади бористое платье, называющееся фереза» ⁹¹⁴.

Третий покрой сарафана, распространенный в XVIII в., получил название прямой или московский, иногда его называли «шубка» ⁹¹⁵. Судя по сохранившимся образцам, их шили из 5—7 прямых полотнищ, заложенных в мелкую складку под обшивку. К узкой обшивке пришивалась и узкие лямки. В отличие от распашного сарафана круглый украшали по подолу.

Существовал сарафан и в некоторых южных районах страны. Его локальное распространение на юге связано главным образом с поселением в XVI—XVII вв. на южных окраинах Русского государства воен-«ослужилых людей ⁹¹⁶, потомки которых — «однодворцы» — были превращены впоследствии в особую группу государственных крестьян. Они сохранили в своем костюме особенности, присущие одежде людей тех мест, откуда пришли, т. е. северо-великорусский сарафан и кокошник ⁹¹⁷:, которыми они выделялись среди южно-великорусского населения степной России⁹¹⁸. Проникновение сарафана на юг связано и с более поздними крестьянскими переселениями из северных и центральных областей. В этот же период разные типы сарафанов были перенесены русскими старообрядцами и в другие местности России. Старообрядцы, переселившиеся от преследований в Сибирь, на Дон, в Заволжье и другие места, сохранили сарафан в качестве основной и обрядовой одежды⁹¹⁹.

Сарафаны шили из штофа, шелка, домотканины. Шелковые сарафаны носили обычно по праздничным дням, а в будни — лишь зажиточные горожанки и купчихи. Сарафан подпоясывали высоко, под грудью. В тех случаях, когда его не подпоясывали, боясь смять, пояс обязательно надевали под сарафан. Для повседневных сарафанов крестьянки использовали китайку и крашенину. Сарафан дополняла нагрудная одежда, которая доходила до пояса, реже спускалась ниже колен.

Одежды с рукавами называли телогреями, душегреями, шугаями, а без рукавов, на лямках — также душегрейками, епаничками. Телогреи и душегреи существовали на протяжении всего XVIII в., купчихи продолжали носить их в начале XIX в. Телогреи и душегреи были и у богатых крестьянок. Костюм большей части однодворок состоял из сарафана, душегрейки и кокошника. Особенно широко он был распространен в Орловской губ.; у однодворок Тульской — в уездах Одоевском, Крапивенском и Чернском. Живущие рядом с ними крестьянки в это же время носят поневы и платья, кички⁸². Понева — это поясная женская одежда.

Комплекс крестьянской женской одежды с поневой считается более .древним⁸³, чем с сарафаном. В XVIII в. его носили преимущественно в южнорусских губерниях, частично в среднерусской полосе, на Смоленщине и кое-где в Поволжье, куда он попал с русскими переселенцами ⁸⁴. Встречалась понева и в некоторых северных губерниях. Понева составляла «одну из отличительных черт костюма замужних женщин, а девушки носят ее сравнительно очень редко»⁸⁵. Существовало несколько типов понев. Судя по рисункам и гравюрам, в XVIII в. довольно широкое распространение получила понева распашная. Она шилась лз трех полотнищ; боковые прикреплялись к заднему, впереди они не были скреплены и оставляли открытой часть рубахи сбоку или спереди. Понева держится на фигуре при помощи пояса, продетого через специальную напоневку, сделанную в верхнем крае ⁸⁶. Поневу шили из домотканой, преимущественно темно-синей, клетчатой ткани. Размер и сочетание цветных полос в клетках часто служили отличительной особенностью, так как были характерны для определенной местности. Праздничные поневы украшали полихромной вышивкой.

Поневы носили и в ряде однодворческих сел. Это было присуще тем областям, куда московское влияние проникало слабо из-за большей удаленности или потому, что контингент военнослужилых людей состоял из местных. В ряде местностей существовал обычай, по которому девушка до самого замужества носила только одну рубашку ⁸⁷.

Наиболее ярко возрастные особенности женщин и их семейное положение сказывались в головных уборах и прическе. Женские головные уборы поражали своей красочностью и необычными формами. О жительницах г. Дмитрова Паллас писал: «Крестьянские жены в здешней стороне имеют отменный головной убор, которого я еще нигде не видывал, а именно: у них на голове жесткая плоская кичка или сорока с высоким наперед наклоном, середина которого вырезана полукругом и так представляет два тупых рога. Кичку накрывают по крестьянскому обыкновению платком и завязывают на затылке»⁸⁸. В записках графа Сегюра головные уборы крестьянок и горожанок, украшенные бусами, обшитые галунами и с длинной белой фатой, отмечаются как одна из достопримечательностей г. Твери ⁸⁹.

Женский народный головной убор прежде всего определял местное своеобразие костюма. Мещанки и купчихи Пермской губ. в XVIII — начале XIX в., например, вместе с сарафаном носили своеобразный головной убор — «золотые или по шелковой материи золотом и серебром вышитые, широкие кверху с развалом ленты» — вместо платка, «такие же ленты» носили и крестьянские девушки, «повязываясь или в подражание городским или, распуская концы позади к заплетенной косе,, оканчивающейся обыкновенными шелковыми ленточками».

У замужних женщин для комплекса одежды с сарафаном наиболее характерен головной убор, называемый кокошником. Форма кокошника была разнообразной и соответствовала определенной местности. Так, кокошники женщин Владимирского уезда, Переяславского, Вяз-никовского, Гороховского, Ковровского и Шуйского округов были «ужасной величины спереди или круглы, позади с двумя рогами или напереди с одним рогом»⁹²⁰. В зависимости от достатка кокошники украшали золотым шитьем или шитьем жемчугом.

Головные уборы четко делились на будничные, праздничные, обрядовые и всегда соответствовали назначению костюма. Женщина полностью закрывала голову: волосы не должны были быть видны, их заплетали в две косы, которые различным образом, в зависимости от местности, укладывались вокруг головы ⁹²¹. А у девушек волосы должны были быть открыты, заплетены в одну косу, которая спущена вдоль спины. В будни девушка могла повязать голову просто лентой, но & праздничные дни надевала нарядные повязки, шитые фольгой, бусами,, стеклами, перламутром, мелким речным жемчугом. Девушка украшала косу лентами, бантами и специальными «накосниками», украшенными вышитой золотыми и серебряными нитями, жемчугом (северные губернии России).

Просватанная невеста должна была отличаться от остальных девиц, и с этой целью в ряде уездов северо-русских губерний к девичьей повязке, повсеместно распространенной на русском Севере, прикреплялся небольшой овал — «наметник», прикрывавший макушку. Его. обычно украшали золотым шитьем. Свадебным головным убором была коруна. Она состояла из соединенных вместе обвода и венка, ее украшали бисером, фольгой, стразами ⁹²².

Женскую одежду дополняли шерстяные или нитяные чулки. Шерстяные чулки обычно носили синего цвета, а если они были белыми, то часто украшались красной стрелкой.

Довольно разнообразной была и обувь. Горожанки, судя по гравюрам XVIII в., носили сапоги и коты. Молодые женщины, преимущественно купчихи, носили «башмаки без закаблучьев, из парчи, шелковой ткани, сафьяна, строченые золотом, и большей частью красные»⁹²³. В описях имущества встречаются и башмаки парчовые, и башмаки «те-лятинные».

В большом употреблении у горожанок были накидки, верх которых делался из ткани, подкладка — из меха и края тоже оторочены мехом. У накидки нет прорезей для рук и воротника, покрой ее напоминает пелерину. Накидку с меховым воротником и прорезями для рук называли епанчой. Ее шили из ткани на подкладке из беличьего, куньего или лисьего меха с собольим или куньим воротником. Верх делался из ■бархата, штофа и других тканей, сообразно состоянию⁹⁴.

Другим видом теплой женской одежды XVIII в. был салоп, или <ассалоп, как его называли современники. Зимние салопы шили на меху, длиною ниже колен, с капюшоном и прорезями для рук. По покрою — это род круглого плаща. Верх салопа мог быть из атласной или какой-либо иной шелковой ткани, реже использовались шерстяные однотонные ткани.

В XVIII столетии существовали разного покроя женские шубы: одни в длину доходили до колен, другие — до пят, одни носили в рукава, другие накидывали на плечи. Шубы коротенькие шили с рукавами, с высоким перехватом или лифом сзади и множеством частых складок. Верх такой шубки делался из шелковой или китайчатой ткани, а лодкладка — из меха зайца или белки. Шубы различались на вседневные и нарядные. Вседневные шили на заячьем меху с лисьим воротником, а нарядные — на лисьем или другом более дорогом меху, с воротником также из дорогого меха. Верха нарядных шуб обычно были штофные, голубого или малинового цвета. К шубам часто надевали капор из черной тафты, шапочку, отороченную мехом, или шапку с тульей в форме колпака, который выгибался набок. У шапочки имелся меновой околыш. В зимнее время в руках носили маленькие матерчатые луфты, опушенные мехом.

Естественно, что не все перечисленные виды одежды встречались одновременно в купеческом или крестьянском быту. Наибольшим разнообразием отличалась теплая одежда купчих, особенно состоятельных. В крестьянском быту разновидностей теплых одежд имелось значительно меньше. Наиболее употребительными, судя по гравюрам, были кафтаны, зипуны, накидки.

Несомненное влияние на одежду горожанок в течение XVIII столетия оказывало новое «немецкое» платье, введенное Петром I. И в конце века среди простых горожанок бытовало платье, именовавшееся «немецким». Оно состояло из юбки, кофты (бострога) и головного ллатка.

Комплекс женской одежды с юбкой не был характерен для русского населения в предшествующее время ⁹⁵. Происхождение юбки связывают либо с видоизменением прежней поневы, либо с заимствованием у польско-литовских выходцев⁹⁶. У купчих и мещанок, в отличие от однодворок, эта одежда появилась под влиянием петровского законодательства.

Покрой юбок был единым для дворянской и мещанской одежды, отличия заключались в отделке. На гравюрах в большинстве случаев встречаются юбки без украшений, но в конце века под влиянием моды подол стали обшивать оборками или серебряным и золотым кружевом. Для юбок использовали различные ткани: парчу, бархат, штоф, тафту, ситец. Юбки носили с кофтами и «шушунами». В данном случае шушун, или шугай,— это «род кофты, делаемой без лифу»⁹⁷. Под шушуном носили кофты, фасон которых менялся в зависимости от моды.

Комплекс из кофты, юбки и шушуна считался обыденным в крестьянской среде. В середине и второй половине XVIII в. в источниках упо⁵⁴ Авдеева Е. Старинная русская одежда, изменения в ней и моды нашего времени. — Отечественные записки, 1853, т. б, с. 186.

⁵ Русские.., с. 201.

⁴⁸ Зеленин Д. К. Указ. соч., с. 59.

⁷ Словарь Российской Академии наук, 1789, ч, 5, с. 922.

минаются: «юбка каламенковая», «юбка коришневая стамедная», «юб-ка юстриновая черная», «юбка клетчатая с кофтой» и др. Упоминаются и «исподние» юбки цветные — желтые, голубые. Судя по изобразительному материалу, костюм мог быть дополнен поясным фартуком — новым предметом одежды русских горожанок XVIII в.

Перечисленная «немецкая одежда» широко распространилась в купеческой среде. «Если случалось дворянке выйти замуж за купца, то она должна была носить либо сарафан, либо юбку с кофтой и платком на голове»⁹²⁴. Купчихи и мещанки покрывали голову платком и повязывали его в форме так называемой «головки», чтобы кончики соединялись надо лбом.

Однако и модная европейская одежда, принятая в дворянском-кругу, все же влияла на костюм горожанок. Это выражалось хотя бы в том, что в сговор и на свадьбу невеста из зажиточных в конце века одевалась в длинное европейское платье. Влияние сказывалось и в различных мелких деталях костюма, его отделке, а подчас и в покрое традиционного платья. Стилизация появляется в покрое душегреи. Женщины на гравюрах Делабарта, Гейслера, Аткинсона одеты в нечто' среднее между летником и кафтаном с длинным узким рукавом по моде того времени. На передних полах душегрей появляются разрезы, в которые вшит веер из складок другой материи. Покрой кофт перекликается с модными казакинами. У кофт часто встречаются широкие* воротники в мелкую складку из другой, более легкой, ткани. Попадаются изображения горожанок в платьях с высокой талией и пелеринкой на плечах. Широкое применение в купеческом быту нашли всевозможные шали, шерстяные шарфы, косынки и другие детали туалета, вплоть до вееров — непременной принадлежности дворянского костюма.

О детской народной одежде сведений в письменных источниках: чрезвычайно мало ". Судя по изобразительному материалу и небольшому количеству сохранившихся памятников материальной культуры,, ее покрой ничем не отличался от взрослой одежды. Детские рубашечки, имеющиеся в коллекции ГИМ, сшиты по традициям русской народной одежды: с поликами, разрезом на груди и воротом, собранным под-обшивку. Два детских сарафанчика XVIII в. повторяют известные покрои распашного и московского сарафана на длинных лямках. Какой-либо специальной детской одежды, видимо., не существовало в народном быту.

Таким образом, в развитии костюма в России на протяжении XVIII в. наиболее четко вырисовываются две тенденции. Это, с одной стороны, европеизация дворянского костюма и введение форменной одежды, а с другой — устойчивая приверженность остальных сословий к старорусской одежде, сохранение ее форм в крестьянском костюме. Город — основа, на которой происходит сближение и взаимопроникновение этих явлений, возникновение новых своеобразных форм. Введение европейской моды диктовалось прежде всего практическими потребностями господствующего класса, его стремлением внешне отделиться от других сословий. Новая одежда постепенно прививалась на русской почве.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина, отдел рукописей. М.

Государственный исторический музей. М.

Государственный исторический музей, отдел письменных источников. М.. Государственная Третьяковская галерея. М.

Государственный Эрмитаж. Л.

Полное собрание законов Российской империи.

Сборник Русского исторического общества. Спб.

Труды Вольного экономического общества.

Центральный государственный архив Древних актов. М.

Центральный государственный Военно-исторический архив СССР. М. фонд Военно-учетного архива в ЦГВИА.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Авдеева Е. 367, 368 Агентов М. И. 151 Аксаков И. А. 221 Аксенов А. И. 201 Александров В. А. 9, 127, 237, 244, 292 Александрова JL А. 9 Алексеев Ф. 260 Алексеева Т. В. 264 Алексей Михайлович, царь 309 Алефиренко П. К. 127, 129 Алопеус Самуил 156 Алферов Н. С. 314 Андреевский И. 140 Андрияшев А. И. 294 Антипов Василий, купец 252 Апраксин Ф. А., мануфактурист 192 Артамонов, крепостной рабочий 281 Архангельский С. 244 Арциховский А. В. 9 Аткинсон А. Д. 368 Афонин М. 133, 135, 142 Аюка, хан 247 Бабушкин А., фабрикант 192, 203 Бажаев В. Г. 134 Баженов 252 Базилевич К. В. 178, 281 Бакланов Н. Б. 180, 187, 189, 190, 209, 210 Бакланова Е. Н. 290 Бакланова Н. А. 344 Бакмейстер Л. 163 Бакунин М. 134, 135 Бантыш-Каменский Н. Н. 31 Барсов А., купец 252 Бертенев П. 11 Бартод 138 Басиловы, крестьяне 243 Баташовы, промышленники 181, 185, 190, 202, 203, 209 Баташов И. Р. 185 Бахерахт А. Г. 141 Бахметев 108 Башарин Г. П. 231 Башилов 81 Безбородов М. А. 197 Белов 183 Белявский М. Т. 193 Бенуа А. Н. 17 Берков П. Н. 15 Бердышев А. П. 131, 134 Берхгольц Ф. В. 352 Беттгер И. 199

Благовещенский Н. А. 291 Бланкенагель Е. И. 135 Бломквист Е. Э. 335, 336, 339 Богданов В. В. 364 Богословский М. М. 287, 293, 295, 297 Бодиско В. X. 252 Болотов А. Т. 44, 45, 49, 53—56, 59, 60, 65, 73, 74, 76, 79, 80, 81, 82, 88, 93, 94, 104, 105, 108, 110, 112, 118, 121, 122, 129—139, 142, 151, 347 Болтин В. 251 Борисов Л. Д. 135 Боровой С. Я. 230 Боткин В. 203 Боуден Томас 136 Бранк 248 Брикнер А. Г. 344 Бруин Корнелий де, голландский художник 168 Булыгин Ю. А. 175 Бутенант А. А. 184 Бутенко В. А. 232 Бутримов 194 Буцинский П. Н. 295 Буше Ф. 277 Быконя Г. Ф. 271 Вавилов И., купец 253 Вавилов Н. И. 126, 137 Вадим Новгородский, лит. 34, 35 Важинский В. М. 292 Варанкин В. В. 286, 288 Вартанов Г. Л. 219, 245 Ватто А. 277 Введенская А. Г. 299 Вдовина Л. Н. 9, 39 Вебер 352 Вейсман А. Д. 280 Верещагин В. И. 139 Веселовский А. Н. 14 Веселовский С. Б. 289, 296 Вигель 255 Вигилев А. Н. 283 Вилков О. Н. 154 Виноградов Д. И. 199 Виргинский В. С. 208 Витворт Ч. 227 Виткавичюс П. П. 281 Битов М. В. 286, 290, 294, 295, 299, 301 Вишняков Н. 224 Вишняковы, купцы 224, 253 Власова И. В. 286, 288, 290, 291, 294— 298, 300, 302

---

Водарский Я. Е. 163, 219, 308 Водовозов Н. В. 252 Воейков А. 290 Волков Д. Ф. 230 Волков М. Г. 199 Волков М. Як. 169, 170, 174, 221, 229 Волков С. И. 145, 239 Волков Ф. Г. 252 Волоновоинов, купец 228 Володимировы, Иван и Федор, тульские торговцы 251 Волынский А. П. 127, 128, 244, 247 Вольтер Ф. М. 204 Воробьев В. В. 292 Воронин Н. Н. 89, 293, 295, 297 Воронина Е. П. 121 Воронцов А. Р. 116, 230, 249 Воронцов М. И. 247 Воронцов Р. И. 129, 130, 228, 229 Воронцовы, графы 202, 228 Вульф, агроном-практик 79 Выкулин С., московский мастер 184 Вяземский А. А. 130 Гаврилов И. Г. 151 Гагарин М., сибирский губернатор 246 Гарднер Ф. Я. фабрикант 199, 210 Гарелин Я- П. 181, 195 Гарш 47 Гваньини А. 44 Гейслер X. Г. 368 Геннин В. И. 151, 184, 185, 187, 189, 190, 205—207 Георги И. Г. 152, 157, 162, 163, 168, 174, 216—218, 232—235, 352, 358, 361, 363 Герман И. Ф. 151 Герасимов Г. А. 142 Герцен А. И. 14 Гильденштедт И. А. 70, 72, 88—90, 111, 124 Гирш Я. 139 Глаголева А. П. 185, 205 Глинков Р., мануфактурист 202 Гмелин С. Г. 91, 121, 123, 124, 130 Гнучева В. Ф. 258, 259 Голиков И. И. 230, 252 Голиков М. С., купец 251 Голикова Н. Б. 153, 239 Голицын В. В. 344 Голицын М. М. 87 Голицына Н. А. 247 Голицын 248, 295 Головин Н. Ф. 247 Головкин Г. И. 230 Головщиков К. 203 Голтвинский И. Я- 199 Гомилевский М. 359 Гончаров А. 200, 201 Гончаровы 194, 196, 210 Горбылев «П., купец 228 Горелов В. А. 260 Горловский М. А. 185 Горская Н. А. 59, 74, 77 Готье Ю. В. 294 Грабарь И. Э. 278 Грачев 194 Гребенщиков И. А., фабрикант 155, 204 Гребницкий С. 146

Греков Б. Д. 127, 306 Григорова-Захарова С. П. 248 Григорьев И., винодел 125 Григорьев М., купец 227 Гринкова Н. П. 365, 366 Громыко М. М. 126, 140, 152, 255, 288, 292, 297, 298 Грязное А. Ф. 193, 195, 201, 205, 211 Губертус 129 Губин, фабрикант 185, 202 Губин А., купец 251 Гурджий И. JT. 221 Гуревич А. Я. 23, 28 Гурьянов В. П. 133, 141 Даль В. И. 327 Данилевский В. В. 150, 206, 208, 261, 269‘ Данилова Л. В. 157, 164, 176 Дашкова Е. Р. 14 Дегтярев А. Я. 296, 297, 302 Делабарт Г. 368 Демидов А. 185, 201, 203, 204, 206 Демидов Н. 201, 203 Демидов П. А. 202, 204, 252 Демидовы 175, 185, 188, 201—203 Демиховский К. К. 181, 210 Державин Г. Р. 1-2, 33, 34, 37, 252, 349> Демин А. С. 23, 258 Дитятин И. 158 Дмитриев Н. Н. 181, 194, 195 Дмитриев С. С. 11, 27, 30, 149 Довнар-Запольский М. 158, 191 Докучаев И. 203 Долгоруков Г. Ф. 139 Доможилов Н. 143 Дорошенко В. А. 9 Дорошенко В. В. 59 Досужев К. 143 Дробижев В. 3. 180, 191, 204 Дружинин Н. М. 221, 287 Дружинина Е. И. 141, 305 Друковцев С. В. 29, 32, 142 Дулов А. В. 137 Дюбюк Е. 181, 196 Дюк Лирийский 363 Евреинов И., фабрикант 192, 193 Евреинов М., фабрикант 192, 228 Евреиновы 201 Едемский М. Б. 286, 301 Екатерина II, 7, 14, 34, 130, 196, 231, 244, 277, 303, 353 Еленевский Е. С. 309 Елизавета Петровна, императрица 279 Еропкин П. 141 Ерофеев Н. А. 31 Ефименко А. Я. 289, 301 Журавлев, купец 254 Журавлев И., торговец 251 Забелин И. Е. 344 Заозерская Е. И. 157—159, 170, 174— 177, 191—193, 197, 201, 232, 233, 254„ 362 Заозерский А. И. 249 Заседателева Л. Б. 288, 292, 298, 300

---

Затрапезнов И., промышленник 200—203, 205, 211 Затрапезнов М. 203 Затрапезновы 195 Засурцев П. И. 336 Звягинцев Е. А. 362 Зеленин Д. К. 365 Земсков, купец 228 Зиннер Э. П. 279 Злобин Л., плотинный мастер 185 Зубов А. 220—222 Зуев В. 41, 89 Зыкин И. Г., крепостной мастер 190 Иванушка, лит. 17 Иванов А., думный дьяк 230 Илизаров С. С. 309 Индова Е. И. 97, 109, 112—114, 131, 137, 194 Q Иофа’ Л. Е. 305 Исаев И., купец 227, 251 Исахановы, купцы 229 Искандер, см. Герцен А. И. Истомина Э. Г. 259, 262, 265, 266, 270 Кабузан В. М. 306 Кайданов Н. 235 Калитин А. И. 183 Каменская Н. М. 347 Каменский В. А. 207 Кантемир А. 25, 37, 347, 350 Кантемир Д. 247 Капнист В. В. 37 Капустин Г., рудознатец 153 Капустина Г. Д. 166, 229, 275 Карамзин Н. М. 37 Каратаев Н. К. 131 Каржавин Ф. В. 252 Карпенко 3. Г. 190 Кафенгауз Б. Б. 201—204, 220, 225, 242, 247 Кафтарев В. И. 312 Кацурагава Хосю 172 Кашинцев Д. 178, 184, 186—188, 190, 209, 210 Квашнин-Самарин А. 311 Кизеветтер А. А. 214, 239, 303 Ким М. П. 10 Кириллов В. В. 315 Кириллов И. К. 159 Кириллова Л. А. 193 Кириченко Е. И. 311 Кирьяков М., купец 202, 203 Киселев П. Д. 287 Кишкины П. и Н., купцы 251 Клеонин, оружейный мастер 185 Клибанов А. И. 28 Клингштет Т. И. 130 Клокман Ю. Р. 162, 163, 219, 242, 243 Ключевский В. О. 10, 13, 14, 16, 18, 214, 229, 262 Княжнин Я. Б. 34 Ковалев С. А. 286, 292 Ковалевский Г. 137 Коваленский М. Н. 277 Ковальченко И. Д. 16, 21, 22, 107, 180, 225 Ковригина В. А. 9

Коган И. И. 192, 193, 195, 204, 211 Коган П. С. 19 Козенс, фабрикант 181 Козлов Г. 146 Козлова Н. В. 9, 152 Койет П. 197 Кокорев М., купец 228 Кокс У. 357 Колесников П. А. 290, 291, 294, 298 Колосов П., фабрикант 192 Комов И. М. 42, 66, 68, 70, 71, 73, 77, 87—89, 92, 129, 130, 131 — 137, 139, 141, 142, 145 Копанев А. И. 252, 289 Копылов А. Н. 313 Кораблев А. И., крестьянин 243 Корб И. Г. 272 Корш Е. 255 Коршунова Т. Т. 354 Костомаров Н. И. 297 Кочин Г. Е. 44, 289, 298 Кошман Л. В. 9 Краснобаев Б. И. 9, 13, 16, 269 Крашенинников В. С. 130 Крашенинников С. П. 280 Крашенинникова И. Л. 313 Крестинин В. В. 252 Кричевская А. 138 Кроткова И. А. 9 Крохалев В. С. 134 Крутиков В. И. 60 Крылов И. А. 350 Кулибин И. П. 267, 280 Кулишер И. М. 176, 218, 232, 254 Куракин А. Б. 229 Куракин Б. И. 25, 345 Куракин Ф. А. 345 Куракины 247 Курбатов А. А. 230 Курицын И. С. 194, 195, 210 Кушева Е. Н. 214, 228, 232, 239, 247 Лазаревы, фабриканты 192, 295 Лаксман К. Г. (Эрик) 70, 198, 199 Лебедева А. А. 364 Лебедева Н. И. 299 Лебядников И. 135, 143 Левкович М. Г. 90 Левшин В. А. 108, 129, 130, 135, 137, 142 Леман И. Г. 131 Ленин В. И. 7, 18, 26, 36, 58, 148, 156, 157, 174, 184, 196, 200, 201, 204, 205, 250, 277, 285 Лепехин И. И. 56, 58, 61, 62, 67, 68, 119, 124, 130, 152, 170, 171, 175 Лепин П. И. 326 Ливанов М. Е. 129, 136, 138, 140, 142, 145, 146 Лиман, фабрикант 181, 194, 195, 201 Лихачев В. Д. 201 Лихачев Д. С. 201 Лихачева Д. М. 199 Лойд Вилим 197 Ломоносов М. В. 8, 9, 18, 29, 34, 129, 151, 198, 199, 207, 208, 258 Лугин Л., мануфактурист 196 Лукьянов П. М. 171, 172, 207

---

Лунин А. М. 144 Львов А. 129 Львов Н. А. 37, 191 Любнменко И. И. 215, 234 Любомиров П. Г. 169, 171, 181, 183, 184, 188, 191, 194, 196—198, 200, 209—211 Лященко П. И. 67 Макаров А. В. 247 Маковецкий И. В. 340 Малиновский А. Ф. 31 Малиновский К. В. 264 .Мальцев В. В., мануфактурист 197 Мальцевы, 197 Маркс К. 41, 125, 188, 189, 194, 204, 205, 208, 213, 250, 285 Мартынов М. Н. 67 .Маслов 41 Маслова Г. С. 360, 364 Матвеев 228 Матвеев А. С. 344 -Матвеев К., купец 228 Матинский М. А. 255 Матинский М. М. 255 Махотин Г. 151 Мельгунов А. П. 228 Меншиков А. Д. 230, 246, 247 Меншуткин Б. Н. 18 Мерцалова М. Н. 346 Мешалин И. В. 156, 161, 162, 180, 181 Микляев И. А., купец 169 Микулинский С. Р. 154 Миллер Г. Ф. 31 .Милов Л. В. 39, 59, 74, 77, 101, 118, 225 Милонов Н. П. 299 Милюков П. Н. 16, 227, 247 Милютин А., фабрикант 177, 192, 193 .Милютины 203 -Мин Е. 144 Миненко Н. А. 126 Миронов А. М. 309 Миронов Б. Н. 214, 216, 218, 219, 220, 225, 226, 233 Моисеева Г. Н. 31 Молотова Л. Н. 366 Мордвиновы, графы 145 Моряков В. И. 9 Муравьев А. В. 180, 269 Муравьев Н. Е., сенатор 259, 272 Мясников И., промышленник 185, 201, 206 Назаренко И. И. 139 Нартов А. А. 129, 130, 131 Мартов А. К. 208 Нарышкина Н. А. 247 Немчинов И. 128 Неустроев А. Н. 129 Нечаев Н. В. 205, 206 Новиков И. 252 Новиков Н. И. 12, 16, 31—33, 152 Новокрещенных Н. Н. 188 Нордстен И. 149 'Овощников, фабрикант 193 Овчаркин Я., винодел 125 Огарков Д. 203, 204

Оглы Б. И. 306 Озерецковский И. Я. 130 Олишев А. 41, 44, 77, 79, 93, 108, 130 Олсуфьев А. В. 129 Орешкин В. В. 130 Орлов А. Г. 113 Орлов Г. Г. 129 Осипов Н. П. 139, 140, 143 Осокин И. 115 Осокины, заводовладельцы 185, 188 Остерман А. И. 308 Павел I 349, 350, 352 Павленко Н. И. 28, 173, 176, 180, 183— 185, 188, 190, 193, 201, 202, 205—206, 210, 227—229, 238, 247—249, 252, 266 Павлов-Сильванский Н. П. 289, 302 Пажитнов К- А. 150, 158, 165, 168, 177, 180, 193, 194 Паллас П. С. 72, 73, 119, 130, 152—154, 170—172, 174, 365 Панин Н. И., граф 349 Панкевич М. И. 208 Пастухов, фабрикант 193 Пензин Э. А. 206 Перфильева И. А. 9 Петр I 6, 7, 11, 14, 18, 24, 25, 32, 35, 89, 115, 122, 124, 129, 168, 184, 185, 193, 197, 203, 227, 228, 233—235, 237, 238, 251, 252, 258, 262, 264, 270, 274, 275, 278, 281—283, 316, 344—346, 349, 356, 357, 358, 362, 367 Петровская И. Ф. 244 Плавильщиков П. А. 33, 251, 252 Плеханов Г. В. 17 Плещеев 70 Подсевалыциков Ф., фабрикант 202 Покровский М. Н. 16, 17 Покровский Н. Н. 298 Покшишевский В. В. 180, 286, 288, 292 Полевой Н. 203 Ползунов И. И. 156, 208, 281 Полторацкий Д. М. 108, 113, 135, 143, 144 Полунин Ф. 152, 155, 173, 199 Поляков Б. И. 135 Поляков И. М. 131 Полянский Ф. Я. 157, 165, 177 Пономарева В. В. 9 Попов, рыбинский купец 266 Попов И., винодел 125 Посошков И. Т. 161, 164, 165, 168, 240, 358 Потемкин В. П. 252 Потемкин Г. А., граф 130, 146, 2350 Походяшин М., промышленник 201 Прибрехов Б. В., крестьянин 242 Приклонский В. 46, 79, 95, 117 Прокопович В. П. 145 Прокопович Ф. 149 Прохоров Т. 203 Пугачев Е. И. 31, 204 Пушкин А. С. 27 Рабинович М. Г. 310, 314, 315 Рагузинский С. Л. 247 Радинг Г. 124

---

Радищев Л. Н. 8, 15, 24, 33-35, 38, 133, 156, 163, 226, 252-271, 272, 248, 357, 360, 368 Разгон А. М. 161, 162 Разумовский К. Г., граф 130 Раппопорт П. А. 322, 326, 336 Рассадин С. Ш. 349 Резников Ф. И. 110, 114 Реман Г., лейб-медик 220, 221, 223, 224 Репнин П. И. 228 Робинсон А. Н. 23 Рогенбук Ф. 136 Родин Ф. Н. 261, 266 Рознотовский А. 108, 134, 135, 142 Романов Б. А. 289, 293, 295, 296 Романов К. К. 286, 301 Романов Н. И. 344 Рубан В. Г. 270 Рубинштейн Е. И. 193, 194, 196, 210 Рубинштейн Н. Л. 61, 97, 105, 106, 108, 113, 116, 128, 215, 235, 251, 287, 266 Рубцов Н., купец 252 Рубцов Н. Н. 210 Румянцев П. А. 128 Рындзюнский П. Г. 303, 305, 306 Рындин В. 347 Рычков П. И. 41, 49, 52, 55, 56, 58, 61, 64—68, 70, 73, 80, 81, 87—92, 130, 131, 141, 150, 151, 252 Сабурова JI. М. 288, 295, 300, 302 Сакович С. И. 157, 159, 168 Салтыков А. Б. 204 Салтыков С. А. 247 Самаркин В. В. 269 Самборский А. 142, 145, 146 Самсонов В. И. 221, 222 Сафоньков И. 146 Сахаров А. М. 9, 15, 17, 21 Свиньин П. 185, 190, 210 Сегюр, граф 365 Семеновский В. И. 196, 206, 287, 291, 294, 296, 297, 299 Семенов А. 231 Семенов—Тян-Шанский В. П. 286 Семенова «П. Н. 264, 345 Сербина К. Н. 154, 175, 209 Сердюков М. И., гидротехник 261 Сивере Л. Е., новгородский губернатор 268 Сивере Я- 138 Сивков К. В. 108, 113, 127, 129, 137 Симони П. 127 Ситников М., купец 251 Сквалыгин, лит. 255 Скорняков-Писарев Г. Г. 151 Смирнов Д. Д. 362 Соболев С. С. 135 Соков О., крестьянин 195 Соколов Н. И. 274, 278, 281—283 Соколов Н. С. 137 Соколовская М. Л. 298 Соловьев С. М. 13, 15, 18, 175, 246, 254 Сорочинская-Горюнова И. И. 286 Софийский П. И. 260 Старцев А. И. 252 ‘Стельмах Г. Е. 300 Степанов Н. 158

Столпянский П. Н. 150, 181, 211 Строганов Г. Н. 127, 128 Строгановы 206, 247, 295 Струговщиков Б., купец 228, 251 Струмилин С. Г. 184, 209 Судаков И. 146 Сукин Ф. 176 Сумароков П. 228, 363 Сысоева Е. К- 9 Сытина Т. М. 305 Тазихина Л. В. 363, 364 Тамес И., фабрикант 175, 193, 201, 202 Тарловская В. Р. 9, 152 Татищев В. Н. 127, 128, 205, 206, 247, 303 Тауберт И. И. 129 Твердышев И., купец 185, 201—203, 206, 228 Телемак, лит. 252 Теплов Г. Н. 129, 244 Титов А. А. 120 Тихменев П. 231 Тихонова Т. А. 221 Тихонравов К. 225 Токарев С. А. 333 Толл 136 Толмачев И. А. 252 Толочко П. П. 326 Толстой П. А., президент Коммерц-кол-легии 192, 227, 246, 247, Толченов И. А., купец 252, 255 Трегубов Ст., тульский мастер 184 Троицкий С. М. 213, 226, 228, 229, 239, 245, 246, 259, 272 Турчанинов, фабрикант 185 Тутолмина В. А. 45 Тэйер, агроном 132 Угримов М. А. 135 Угрюмов Ф., мануфактурист 200 Удолов Ф. 82, 112, 113, 119, 139 Уляницкий В. А. 235 Успенский В. П. 361 Устрялов Н. Г. 345 Устюгов Н. В. 127, 157 Участкина 3. В. 200 Ушаков А., купец 233 Ушаков Ст. 142 Фасмер М. 149 Федоров В. А. 162, 176 Филатьев А., купец 227 Фоккеродт И. Г. 168, 237 Фонвизин Д. И. 33, 37, 349 Хастатов, купец 228 Хлебников П. К. 31, 196 Ходнев А. И. 131, 137 Хорошайлов Н. Г. 135 Хорошилова Л. Б. 9 Цейтлин Е. А. 195 Цейтлин М. А. 197, 198 Чанберлин, фабрикант 181 Чеботарев X. А. 362 Челищев П. И. 134

---

Черкасов А. И. 129 Черкасова А. С. 212 Черкасский А. М. 244 Черкасский М. Я. 183 Чернышев В. А. 277, 278 Чернышев И. Г. 129, 146 Чичерин 350 Чулков М. Д. 143, 150, 163, 172, 216, 219, 221, 230, 232, 251 Чупров И. 41 Шамшуреников A. JL, дворцовый крестьянин 280 Шапиро A. Л. 157, 214 Шафиров П. П. 178, 192, 228 Шафонский А. 61, 67 Шахматовы 239 Шаховской М., князь 224 Шаховской Я. П. 245 Шенников А. А. 295, 300, 326, 339 Шепелев Д. Д., заводовладелец 185 Шереметев П. Б. 247, 248 Шереметевы 219, 244 Шерстобоев В. Н. 292 Шелехов Г. И. 230, 252 Шестаков А. 61, 84 Шибанов М. 81, 96 Шикло А. Е. 16 Шквариков В. А. 313, 314, 316 Шлаттер И. А. 151, 207, 208 Штелин Якоб 264 Шубарх И. X. 108 Шубин И. А. 265 Шубин Ф. И. 29 Шубинский С. Н. 204 Шувалов А. П. 228 Шувалов П. И. 228 Шуваловы 228, 247, 295 Шукшин Н. 135, 136, 143 Шульга И. Г. 221

Шунков В. И. 288, 297 Шухардин С. В. 190, 191 Щапов А. П. 293 Щеголин В., фабрикант 202 Щекатов А. 61, 122, 124, 221 Щенков А. С. 308, 315 Щепетов К. Н. 244, 249, 362 Щербатов М. М. 13, 14, 15, 31, 34, 141 Щукин П. Н. 87 Эйдельман Н. Я. 14, 27, 350 Эйлер А. 130 Эйлер Л. 130, 269 Энгельс Ф. 41, 189, 194, 204, 205, 208, 213, 250, 285 Юль Юст 234 Юнг Артур 145 Юсуповы 228 Юхт А. И. 230, 236 Юшкевич А. П. 154 Ягужинский П. И. 202 Ягужинский П. Я. 248 Ярославцев, купец 228 Яковлев П. О. 129 Яковлев П. С. 190 Яковлев С., купец 185, 202, 243 Яковлев С., печник 362 Яковлевы 185, 196 Яковлевский В. Н. 226, 231, 232, 233, 241 Ярославов А. М. 135 Яцунский В. К. 290, 291 Bartlett R. 19 Braudel F. 310 Clendenning Ph. 19 Cross A. 145, 146

---

УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ

Азия 78, 260, 330 Азов, г. 122, 124, 271 Азовское море 237, 258, 260 Александровская сл. Переславль-Залес-ского у. 166 Александровский у. Владимирской губ. 56, 71, 95 Алтай 151 Алтайский р-н 181 Америка 230, 252 Америка Русская 252 Америка Северная 252 Амстердам, г. 232 Ангара, р. 260, 286 Англия И, 30, 139, 141, 143—146, 181, 203, 223, 230, 232, 235, 248, 349 Андреевское, с. 102 Антверпен, г. 235 Арзамас, г. 116, 171, 172 Арзамасский у. 163 Ардатов, г. 116 Архангельск, г. 41, 104, 138, 168, 216, 220, 231, 232, 235, 243, 251, 262, 269, 270, 271, 273, 281, 282 Архангельская губ. 40, 51, 107, 108, 138, 228, 301, 309, 363 Архангельская обл. 328, 329 Архангельское, с. 19, 242 Астрахань, г. 124, 125, 172, 181, 216, 220, 235, 236, 239, 243, 262, 269, 281, 282, 305 Астраханский край 153 Балакирево, с. 102 Балтийское море (Балтика) 7, 258, 260, 284 Барнаул, г. 181, 198, 298, 306 Бахмут, г. 216 Бежецк, г. 214 Бежецкий у. 64, 70, 72, 76, 82, 83, 248 Белгород, г. 281, 315 Белгородская провинция 72 Белгородский у. 85—87 Белозерский у. 80, 225 Белозерский р-н 162, 175 Белое море 259, 286, 290 Белоколодск, г. 306 Белоруссия 6, 7, 47, 119, 146, 228, 281 Берючь, г. 116 Бобрики, с. Тульской губ. 84 Бобровский у. 113 Бобровский Ям, 298 Богородицкое, с. 102

Богородск, г. 306 Богородское, с. 163 Богоявленское, с. 145 Волхов, г. 84, 85, 119 Волховский у. 84, 85 Бордо, г. 235 Борисоглебск, г. 116, 306, 312 Борисоглебский у. 88, 96 Боровицкие пороги 261, 266, 268 Боровск, г. 64, 116, 118 Бремен, г. 232, 235 Бреславль, г. 235 Брест-Литовский, г. 270 Бронницы, г. 306 Бронницкий у. 64 Брянск, г. 85, 220 Брянский округ 48, 49, 63 Брянский у. 84, 85 .. Бухара, г. 119, 235 Вага, р.- 133, 286 Валдайский у. 248 Валдайский р-н 326 Васильевское, с. Владимирская губ. 242,. 243 Вача, с. Муромского у. 162 Велье, оз. 261 Вельевский канал 261 Великий Устюг, г. 314 Вена, г. 199, 235 Венев, г. 116 Венеция, г. 235 Вербилки, с. Дмитровского у. 199 Верея, г. 64, 118, 122 Верейский у. 102, 120 Верхняя Добринка, с. 124 Верхняя Кулалина, с. 124 Верхотурье 162, 281 Весьегонский у. 83 Владимир, г. 47, 119, 124, 269, 314 Владимирская провинция 83 Владимирская губ. 46, 56, 67, 68, 71, 72, 74—76, 80, 95, 107, 113, 123, 135, 163, 180, 181, 218, 225, 242, 243, 362, 366 Владимирский у. 71, 72, 75, 83, 89, 94, 95, 105—107, 109, 111, 175, 366 Владимирское ополье 54, 56, 59, 67 Воронеж, г. 116, 122—124, 262, 282 Воронежская губ. 48, 51, 54, 55, 67, 72, 81, 89, 92, 95, 96, 98—100, 106, 107, 113, 116, 121, 200, 228 Ворсма, с. 162 Вознесенский посад 181

---

Волга, p. 64, 122, 152, 153, 215, 218, 223, 258, 259—262, 265, 267, 269, 318 Волго-Донской канал 260 Вологда, г. 79, 168, 269, 270, 273, 301 Вологодская губ. 40, 44, 51, 59, 67, 76, 107, 108, 287 Вологодский у. 93, 102 Вологодский р-н 74, 248 Вологодский край 77, 89 Волоколамск, г. 269 Волхов, р. 258, 261 Выборг, г. 271, 281 Выгодская, д. 102 Выездная сл. 163 Выпрягово, сл. 102 Вычегда, р. 262 Вышний Волочек, г. 214, 363 Вышневолоцкий у. 70, 77, 83 Вышневолоцкий канал 260, 261, 266, 268 Вязники, г. 306 Вязниковская сл. Владимирской губ. 122, 123 Вязниковский у. 56, 95, 366 Вязьма, г. 269 Вятская губ. 59, 71, 107, 146 Гавана, г. 252 Гаврилово, с. 306 Галич, г. 312 Галицкая провинция 59, 80, 93, 94, 107, 108, 117 Галичско-Костромской р-н 162 Гамбург, г. 232, 235, 273 Гвоздинская вол. 64 Германия 5, 181, 198, 199, 203, 231, 232, 281 Гданьск, г. 248 Гжатск, г. 119, 306 Гжель, с. 197 Гжельская вол. 64 Гледенево, с. 102 Гмелинская вол. 64 Голландия 191., 203, 230—232, 235, 248, 249, 349 Голубино, с. 94 Гороховец, г. 122 Гороховецкий у. 56, 76, 95 Гороховский у. 366 Греция 232 Дания 232, 235 Дальний Восток 26 Данилов, г. 118 Даниловский у. 94 Двинский канал 260 Дмитров, г. 119, 269, 313, 365 Дмитровский у. 64, 199 Дмитровка, г. 116 Днепр, р. 258, 260 Днепровско-Бугская водная система 262 Днепровские пороги 260 Днестр, р. 258 Дон, р. 258, 260, 271, 292, 295, 364 Донское Войско, обл. 95 Донец, р. 124 Домино, с. 102

Европа 11, 14, 20, 23, 40, 78, 108, 172, 181, 187, 199, 235, 247, 269, 281 Европа Вост. 5, 59, 60, 97, 131, 260, 289, 300, 321, 329, 330, 346 Европа Зап. 5, 23, 25, 104, 150, 158, 165, 189, 222, 231—233, 235, 236, 248, 254, 260, 277, 310, 330 Европа Сев. 113 Европа Средн. 23 Екатеринбург, г. 182, 185, 188, 206, 305 Елатомский у. Тамбовской губ. 74 Елец, г. 84 Елецкая провинция 106 Елецкий у. 84 Енисей, р. 258 Енисейск, г. 216, 220 Енисейская провинция 172 Епифань, г. 116 Забайкалье 181, 288, 300 Заволжье 53, 64, 76, 81, 91, 106, 364 Закавказье 235, 236 Замосковный край 294 Заонежье 286, 294, 297 Западная Двина, р. 258, 262 Зарайск, г. 116, 162 Зарайский у. 122, 361 Зубцовский у. Тверской губ. 82, 83 Зуево, с. 306 Иваново, с. 162, 181, 195, 243, 306 Иваново-Вознесенск, г. 181 Ивановское, с. 102 Ивановский канал 260 Изболотская, д. 123 Илецкий, г. 118 Илим, р. 288 Ильинское, с. 102 Ильмень, оз. 261 Ингерманландия 75, 94, 117, 120, 243 Ингрия см. Ингерманландия Иркутск, г. 172, 216, 255, 313 Иркутская провинция 172 Исецкая провинция 67 Испания 232, 235 Италия 5, 203, 349 Кадикс, г. 235 Казань, г. 216, 262, 270, 304, 315 Казанская губ. 49 Казахстан 7, 116, 235, 237 Калитвинский у. 106 Калуга, г. 81, 89, 116, 122, 215, 216, 269, 314 Калужская губ. 47—50, 59, 64, 78, 97, 98, 107, 108, 116, 135, 138, 200 Калужская провинция 50, 55, 59, 64, 67, 75, 76, 79, 80, 92, 96, 103, 105, 106, 109, 114 Калязинский у. 58, 70 Кама, р. 115, 260, 262, 266 Камчатка 280 Карачаровский округ 48, 49 Карачев, г. 84, 85, 191 Карачевский у. 84, 85 Каргополь, г. 170 Каргопольский округ 79 Каргопольский р-н 328

---

Карелия 155, 156, 175, 309 Карельский р-н 162 Карповское, с. 102 Каспийское море (Каспий) 228, 229, 258—260 Кашин, г. 269 Кашинский у. 57, 58, 70, 75, 76, 81—83, 94, 96, 105, 109, 117, 248 Кашира, г. 52, 116 Каширский у. 44, 46, 50, 59, 74, 75, 77, 82, 83, 88, 93, 96, 105, 108, 111, 115, 118 Киев, г. 216, 220, 269, 271, 273, 281, 282, 326 Киевская Русь 100, 323 Кизляр, г. 270, 271 Кимры, с. 306 Киржач, г. 47 Киржачский у. 56 Китай 227, 232, 237, 255, 273 Китайская Мунгалия 220 Клин, г. 314 Клещино, с. Зарайского у. 361 Клязьма, р. 123 Ковров, г. 154, 306 Ковровский у. 56, 95 Коврово, с. Владимирской губ. 54 Козельск, г. 119 Козельский у. 108 Козлов, г. 116 Кола, р. 270 Коломна, г. 74, 92, 116, 121, 122, 266, 269 Коломенский у. 141 Колывань, г. 298 Колыванский край 293 Константинополь, г. 254, 281, 347 Копорский у. 120 Коровничье, с. 102 Корочанский у. 63, 83 Корчевский у. 76 Кострома, г. 163, 215 Костромская губ. 59, 67, 95, 98, 107, 113, 163, 180, 218 Костромской у. 225 Котлин, о-в9 262 Кохма, с. Шуйского у. 162% 175 Крапивна, г. 116 Крапивенский у. 365 Краснохолмский у. 70, 72, 75, 82, 83 Красноярск, г. 306 Красноярский край 301 Кролевец, г. 220 Кромы, г. 85 Кромский у. 49, 84, 85 Кронштадт, г. 120, 243, 269, 281, 305 Крым 7, 232, 237, 277, 281, 282 Кубань 288, 292, 295 Кунгур, г. 159 Курмыш, г. 116 Курск г. 123, 170, 220, 269 Курская губ. 47, 48, 51, 54, 55, 61, 63, 64, 67, 72, 75, 81, 84, 86, 95, 99, 100, 106, 107, 113, 116 Курский у. 113 Кусково, с. 19, 362 Кяхта, г. 237

Ладожский канал 261, 268 Ладожское оз. 228, 243, 260, 261, 266 Латвия 59 Лебедянь, г. 116 Лежнево, с. 162 Лейпциг, г. 222 Лена, р. 258, 286 Лешуконье 300 Либава, г. 262 Ливны, г. 85, 123 Ливенский у. 63, 85, 106 Липецкий у. 88 Лихвин, г. 116 Лондон, г. 145, 218, 347 Лопутково, с. 102 Лысково, с. 223 Л ух, г. 119 Любек, г. 232, 235 Майсен, г. 199 Макарьев, г. 221, 223, 306 Малина, д. 102 Малые Холуи, д. Каргопольского р-на 328 Малый Селигер, оз. 261 Малый Ярославец, г. 196 Мариинский канал 260, 262 Мариуполь, г. 62, 305 Марково, с. Московского у. 244 Мартиника, о-в 252 Маслово, д. 94 Медведица, р. 115 Мезень, р. 286 Меленковский у. 56, 95, 365 Мещевск, г. 116, 119 Милославль, с. 102 Млевичи, с. 94 Можайск, г. 116, 118, 119, 269 Можайский у. 197 Моздок, г. 270 Молога, г. 64 Мордош, с. Владимирской губ. 54, 68 Моршанский у. 96 Мосальский у. 108 Москва, р. 123, 260 Москва, г. 15, 32, 41, 46, 61, 64, 74—76, 98, 104, 113, 114, 116, 118, 119, 121,. 122, 124, 140, 141, 145, 154, 155, 157— 159, 166—168, 170, 176, 178, 180, 181,. 191; 192, 196, 197, 200, 201, 203, 204, 213, 214, 216—218, 220, 224, 229, 230,. 236, 237, 239, 240, 243, 245, 247, 252, 255, 269—271, 273, 278, 281, 283, 308, 311, 313—315, 343, 345, 346, 348, 352,. 362 Московская губ. 59, 64, 67, 74, 97, 98,. 107, 113, 116, 119, 135, 141, 156, 159„ 162, 181, 200, 218, 228, 362 Московская провинция 44 Московский у. 156, 196, 244 Моша, р. 286 Мета, р. 261 Мстера, с. 160, 306 Муром, г. 119 Муромский у. 56, 95, 162, 365 Мценск, г. 41, 85, 123 Мценский округ 48 Мценский у. 84, 85

---

Мышкинский у. 72, 93 Мюльгаузен, г. 181 Мячковская волость 155 Нарва, г. 117, 120, 262 Нева, р. 258, 261, 263, 276 Невьянск, г. 297 Нежин, г. 220 Неман, р. 262 Неро, оз. 64, 119, 120 Нижний Ломов, г. 310 Нижний Новгород, г. 216, 231, 243, 262, 266, 267, 269, 270 Нижегородская губ. 40, 59, 67, 99, 107, 163, 181, 218, 228 Нижний Тагил, г. 305 Николаев, г. 145, 262, 305 Никольская сл. Устюжского у. 297 Новгород, г. 82, 138, 214, 269, 270, 314, 336, 358 Новгородская земля 293, 294 Новгородская губ. 59, 67, 70, 97, 98, 107, 228, 268, 271 Новгородская обл. 326, 329 Новое, с. Владимирской губ. 54 Новороссийская губ. 140, 219 Новоторжский у. 77, 82, 83, 94 Норвегия 231, 232 Нюрнберг, г. 235 Обонежская пятина 297 Обоянский у. 96 Обь, р. 258 Одесса, г. 215, 262, 305, 314 О доев, г. 116 Одоевский у. 365 Ока, р. 122, 123, 154, 215, 218, 242, 260, 318 Олонецкий край 79, 89, 108, 111, 114, 150, 180, 184, 205 Олонецкая губ. 98, 107 Олонецкая провинция 57, 58, 91, 105, 107, 117, 122 Олонецкий у. 72 Онега, р. 270, 286 Омск, г. 306 Опочка, г. 360 Орел, г. 84, 85, 119, 123, 215 Оренбург, г. 51, 116, 118, 216, 236, 237, 271, 313 Оренбургская губ. 49, 51, 54, 55, 71, 76, 84, 89, 90, 94—96, 98—100, 106, 107, 116, 118, 172 Оренбургский край 49, 53, 55, 79, 81, 91 Орловская губ. 40, 47—49, 54, 61, 63, 64, 67, 84—86, 95, 98—101, 107, ПО, 113, 116, 146, 199, 221, 365 Орловская провинция 106 Орловский у. 85 Останкино, с. 19 Осташково, г. 361 Осташковский у. 76, 83 Ост-Индия 254 Острогожск, г. 72 Острогожская провинция 62, 81, 84, 110, 111, 116, 121 Острогожский у. 106

Павлово, с. Нижегородского у. 123, 162, 243 Палуга, с. 300 Павловское, с. 145 Палех, с. 160, 161 Париж, г. 218, 235, 249, 346, 347 Пахоиское, с. 102 Пекин, г. 237 Пенза, г. 310, 311 Пензенская губ. 54, 95, 99, 100, 107, 116, 219 Пензенское наместничество 310 Перемышль, г. 116 Переяславль, г. 83 Переяславская губ. 80 Переяславская провинция 8, 83, 89, 106, 118 Переяславский у. 56, 95, 106, 366 Переяславль-3 алесский, г. 47, 314 Переяславль-Залесская провинция 53, 64, 67, 71, 74, 75, 83, 87, 94, 107, 117 Переяславль-Залесский у. 71, 76, 105, 166 Переяславль-Рязанский, г. 162 Переяславль-Рязанская провинция 67, 68, 75 Пермь, г. 270, 305 Пермская земля 290, 297 Пермская губ. 71, 99, 100, 107, 173, 365 Пермская обл. 286, 290, 295, 302 Персия (Иран) 228, 232, 235, '236 Петербург, г. 15, 26, 32, 74, 104, 116, 117, 120, 138, 140, 145, 159, 161—163, 167, 168, 178, 180, 181, 190—192, 197—201, 204, 206, 209, 211, 214—218, 220, 228, 230, 232, 233, 235, 236, 240, 242, 243, 245, 247, 252, 253, 255, 261—264, 266, 268, 270, 271, 272, 280—283, 305, 308, 315, 316, 343, 347, 348, 360 Петербургская губ. 93, 94, 107, 108, 138, 228 Петровск, г. 64, 120 Петровский у. 72 Петрозаводск, г. 190 Петрозаводская округа 47 Печерский монастырь, Нижний Новгород 228 Пинега, р. 286, 301 Пинежский край 301 Поволжье 43, 47, 97, 98, 101, 113, 116, 137, 238, 248, 365 Поволжье Верхнее 326 Поволжье Среднее 163, 169, 171, 233, 300 Погоднево, с. 102 Подмосковье 88, 118, 145, 153, 239 Пожитово, с. 94 Поим, с. Пензенской губ. 219 Покровский у. 56, 95 Покровское, с. Тульской губ. 239 Полоцк, г. 47 Полоцкая губ. 73 Полтава, г. 230 Польша 119 Поречье, с. Смоленской губ. 120 Португалия 232, 235 Порхов, г. 314 Пошехонье 162, 175

---

Прпангарье 288 Прибалтика 7, 219, 238, 269, 281 Приенисейский край 271 Прикамье 300 Приладожье 286 Припять, р. 262 Прпуралье 295, 363 Причерноморье 26, 105, 262 Происк, г. 196 Пронский у. 122 Пруссия 232, 235 Псков, г. 82, 271 296, 313 Псковщина 44, 45 Псковская губ. 46, 62, 70, 77—79, 107 Пянда, р. 133 Реброво, с. 102 Ревель, г. 120, 216, 262, 268, 281 Ржев, г. 119, 214, 269 Ржевский у. 83 Рига, г. 120, 216, 220, 262, 271, 281, 305 Романов, г. 119, 306 Ромны, г. 220 Россия 5—8, 11—17, 20—26, 28, 31, 32, 34, 36, 38, 40, 42, 44, 46, 47, 50, 52, 53, 55, 60—62, 68, 72, 75, 78, 79, 82, 87, 88, 92, 94, 95, 97—99, 102—105, 108— 111, 115, 117, 118, 119, 121—125, 127, 129, 130—135, 137, 138, 140, 142—146, 148, 150—154, 156—166, 168—174, 176—178, 180, 183—185, 187—192, 195, 197—200, 202, 203, 206, 208, 209, 212— 214, 218—222, 224—229, 231—234, 236— 239, 241, 242, 245, 247, 248, 250, 252, 256—262, 264—266, 268—270, 272, 273, 275, 277—281, 283, 284, 286—288, 291, 292, 295—297, 302, 303, 305, 306, 308, 311, 314, 316, 326, 333, 344—347, 351, 353, 357, 358, 362—366, 368 Восточная Россия 51 Север России 44, 73, 75, 214, 252, 286, 287, 288—291, 293—297, 299, 301, 302, 340, 341, 366 Северо-восток России 289, 294, 297 Северо-запад России 72, 73, 162, 289 Центральный р-н России 74, 75, 79, 88, 101, 163, 273, 295, 330 Ростов-Ярославский, г. 64, 119, 120, 214 Ростовский у. 72, 120 Руза, г. 122, 314 Рыбинск, г. (Рыбная слобода) 214, 259, 262, 266, 306, 311, 315, 359 Рыльский у. 96 Рязань, г. 55, 116, 191, 269, 312 Рязанская губ. 40, 49, 59, 67, 78, 97, 98, 107; 113, 116, 138, 181 Рязанская провинция 56, 74, 80, 88, 96, 105, 106, 107, 111, 118 Рязанский у. 122 Рязанская обл. 299 Саксония 203 Самара, г. 122, 242 Сапожок, г. 116 Саранск, г. 309 Саратов, г. 111, 228, 239 Саратовская губ. 40, 95, 98—101, 107 116,172,259

Светиково, с. Владимирского у. 68 Свирь, р. 72, 79, 105, 107, 117 Севастополь, г. 262, 305 Северная Двина, р. 104, 110, 258, 290 Северо-Екатерининский канал 262 Северный Ледовитый океан 230 Северный Кавказ 105, 306 Северное Причерноморье 141, 305, 306 Севск, г. 85, 199 Севский у. 48, 49, 84, 85 Сеитова сл. 94 Селижаровка, р. 259 Сергиево, с. 102 Серпейск, г. 202 Серпухов, г. 116, 122, 162, 269 Сибирь 21, 26, 138, 151, 152, 154, 172. 175, 214, 220,'221, 237, 258, 265, 269— 271, 273, 279, 281, 282, 286, 289, 292, 293, 295—298, 300, 306, 313, 338, 364 Сибирь Вост. 288, 292, 300, 301, 306 Сибирь Зап. 126, 190, 288, 290, 306 Сиверсов канал 261 Симбирск, г. 153, 216, 288 Симбирская губ. 54, 98—100, 107 Скандинавия 281 Смоленск, г. 119, 214, 220, 269, 270, 271. 273, 281, 282 Смоленская земля 365 Смоленская губ. 59, 90, 107, 113, 146.. 228 Соединенные Штаты Америки 235, 252 Соликамск, г. 170 Соловецкие о-ва 155 Сольвычегодск, г. 269 Сордавала 156 Средняя Азия 181, 232, 235, 237, 269 Ставрополь, г. 118 Ставропольская провинция 67 Старая Руса, г. 313 Старица, г. 214 Старицкий у. 70, 76, 83 Стародуб, г. 220 Старый Минус, с. 301 Стужина, с. 94 Судженский у. 96 Судогорский у. 95, 365 Суздаль, г. 124 Суздальское ополье 54 Суздальский у. 54, 56, 95, 175 Спасо-Ефимьев монастырь 54, 68 Сухона, р. 298 Сызрань, г. 116 Сытинка, с. 326 Таганрог, г. 62, 124, 262 Тагил, г. 297 Тайнинское, с. 239 Тамбов, г. 116, 123, 270 Тамбовская губ. 40, 54, 59, 60, 67, 74,. 88, 92, 95, 96, 99, 100, 107, 113, 116,. 146, 181 Тамбовский у. 88, 113 Тара, р. 159 Тарусский у. 108 Татария 115 Тверецкой канал 261 Тверь г. 83, 119, 154, 214, 215, 259, 266,. 269, 270, 314, 315, 365

---

Тверская губ. 40, 46, 50, 53, 57—59, 64, 67, 70, 72, 73, 75—80, 82, 83, 87, 94, 96—98, 105, 107, 109, 111, 113, 117, 218, 363 Тверской у. 70, 76, 82, 83, 176 Тверда, р. 261, 267 Тепково, с. 162, 306 Терек, р. 292 Тимский у. 84—87, 96 Тихвинский р-н 162 Тобольск, г. 143, 159, 162, 170, 216, 220, 271, 306, 307 Томск, г. 159, 306 Торжок, г. 119, 214, 358, 363 Торки, с. Владимирской губ. 54 Тотемское, с. 102 Троицк, г. 116, 310 Троицкое, с. 87, 102 Трубчевск, г. 85 Трубчевский у. 48, 49, 84, 85 Тула, г. 55, 81, 119, 162, 174, 196, 215, 269 Тульский край 81 Тульская губ. 40, 47, 53, 54, 60, 61, 78, 84, 91, 93, 105, 107, 108, 113, 116, 117, 135, 138, 143, 365 Тульская провинция 55, 80, 82, 84 Тульский у. 77 Турция 232, 254, 282 Тчанниково, с. 102 Тюмень, г. 159, 170, 306 Углич, г. 214 Угличский у. 72 Украина (Малороссия) 6,7, 70, 111, ИЗ, 114, 116, 118, 219—221, 221, 300, 281 Украина Слободская 49, 72, 96 Украина Левобережная 220, 221 Укревичи, с. 94 Урал 51, 67, 88, 98, 115, 150, 151, 178, 180, 181, 183, 185, 187, 188, 205, 206, 209, 212, 214, 260, 266, 269, 298, 305, 338 Урал Сев. 183 Урал Средн. 183 Урал Юж. 178, 183, 306 Ургенч, г. 235 Усманский у. 96 Усть-Медведицкая станица 124 Усть-Рудица 198 Устюго-Подвинский р-н 162 Устюжно-Железопольский р-н 162, 175 Устюжский край 269, 286, 290, 291, 294, 296, 298 Устюжский у. 287, 290, 291, 297 Уфа, г. 118, 216 Уфимская губ. 71, 99 Уфимская провинция 67

Феодосия, г. 262 Финляндия 288 Фонтанка, р. 216, 264 Франция 223, 230, 232, 248, 252, 346, 349 Харьков, г. 216 Харьковская губ. 124 Харьковщина 72, 81 Херсон, г. 262, 305 Хива, г. 235 Холмогоры, г. 104, 269, 270 Холмск, г. 309 Холуи, с. 160 Хорошево, с. Московский у. 145 Царское село 270, 281 Цимла, р. 124 Цимлянская, станица 124, 125 Цна, р. 261 Чаронский округ 79 Ченбар, г. 310 Черкасск-на-Дону, г. 124, 242 Чернигов, г. 220 Черниговская губ. 67 Черное море 7, 237, 254, 258—260, 284 Чернский у. 365 Чусовая, р. 181, 260 Чухлома, с. 315 Шацкий у. 74 Швеция 231, 232, 235 Шенкурский у. 108 Штутгарт, г. 143 Шуя, г. 162, 163, 309 Шуйский у. 95, 175, 366 Щигровский у. 63, 84, 85—87, 96 Эльтон, оз. 173 Юрьевское ополье 56 Юрьев-Польской у. 56, 74, 95 Юхнов, г. 306 Юхновский у. 191 Яик, р. 153 Яицкий городок 118 Ялуторовск, г. 297 Якутия 231 Ярославль, г. 119, 122, 149, 158, 162, 163,. 168, 176, 196, 214—216, 269, 270, 314 Ярославская губ. 40, 59, 67, 71, 72, 74,. 75, 80, 93, 95, 97, 98, 107, 113, 120., 163, 176, 180, 200, 218 Ярославский у. 94, 102, 103, 175 Яуза, р. 178

---

СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ

к «Очеркам русской культуры XVIII века»

Часть первая

1. ИЛЛЮСТРАЦИИ В ТЕКСТЕ

Пахарь с сохой. Гравюра Д. А. Аткинсона. Нач. XIX в. (ГЭ, отдел гравюры) 52 ■Сельскохозяйственные орудия (Труды ВЭО, 1766, ч. II, таблица 4, вклейка между с. 128—129)................................65

Сельскохозяйственные орудия (Труды ВЭО, 1767, ч. VII, вклейка между

с. 29—30) ..............................69

Молотьба цепами. Гравюра XVIII в. (ГИМ).........91

А. Т. Болотов. Автопортрет (Записки А. Т. Болотова, 1738—1795, т. I. Спб., 1875)......................................132

Ручной насос для выкачивания воды из шахты (Ш латт ер И. Обстоятельное

наставление рудному делу. Спб., 1760, вклейка).......155

Изготовление игральных карт. Гравюра XVIII в. (Зрелища природы и художеств, ч. V. Спб., 1785, № 48)............160

Изготовление сальных свечей. Гравюра XVIII в. (Зрелища природы и художеств, ч. II. Спб., 1784, №16)............163

Кожевник. Гравюра XVIII в. (Зрелища природы и художеств, ч. V, М 41) . 169

План Ярославской большой мануфактуры (Грязное А. Ф. Ярославская большая мануфактура. М., 1910, с. 5, вклейка)........179

Вид Екатеринбурга. Гравюра XVIII в. (ГЭ, отдел гравюры).....182

Литейщик. Гравюра XVIII в. (Зрелища природы и художеств, ч. III. Спб., 1784, №36)...................186

Плющильный механизм (Ш латт ер И. Указ. соч., вклейка).....189

Вид Биржи и Гостиного двора на Малой Невке в Петербурге. Гравюра

Е. П. Елякова. Конец XVIII в. (ГИМ).........216

Ярмарка. Гравюра Д. А. Аткинсона. Нач. XIX в. (ГЭ, отдел гравюры) . . 222

Коробейник. Гравюра И. X. Гейслера. XVIII в. (ГЭ, отдел гравюры) . . . 225

Торговец свечами и торговец ягодами. Гравюра И. X. Гейслера. XVIII в. (ГЭ, отдел гравюры)................227

-Петербург. Вид на Адмиралтейство (Вид Петербурга вверх и вниз по Неве от

Адмиралтейства. Гравюра М. И. Махаева. XVIII в. — ГЭ, отдел гравюры) 263 Исаакиевский понтонный мост. Гравюра Б. Патерсена. XVIII в. (ГЭ, отдел гравюры) ...................267

Зимняя кибитка. Гравюра Д. А. Аткинсона. Нач. XIX в. (ГЭ, отдел гравюры) 273

Экипажи и повозки на Дворцовой площади в Петербурге (Дворцовая площадь

от Невы. Гравюра Б. Патерсена. XVIII в. — ГЭ, отдел гравюры) . . 276

Зимний возок. Гравюра Д. А. Аткинсона. Нач. XIX в. (ГЭ, отдел гравюры) . 278

Сани имп. Елизаветы Петровны, 1760 г. (ГЭ).........279

Извощичьи дрожки. Гравюра Д. А. Аткинсона. Нач. XIX в. (ГЭ, отдел гравюры) ...................280

Лрибрежное речное заселение в Устюжском уезде Вологодской губ., 1784 г.

(План д. Поповской. — Государственный архив Вологодской обл., коллекция карт).................287

Рядовая форма поселения (Вид и план с. Палуга в Лешуконье. — М а ко в е ц кий И. В. Архитектура русского народного жилища. М., 1962, с. 55) . 300

-Уличная форма поселения (Улица в с. Старый Минус Красноярского края. —

А щеп ко в Е. А. Русское деревянное зодчество. М., 1950, с. 27) . . 301

Вид Казани. Гравюра XVIII в. (ГЭ, отдел гравюры).......304

Вид Тобольска. Гравюра XVIII в. (ГЭ, отдел гравюры)......307

Приемы крепления углов в срубе (рис. Г. Г. Громова).......320

'Способы рубки и соединения бревен в срубе (Русские. Историко-этнографический атлас. М., 1967, с. 172, 175)......................321

‘Способы сращивания бревен и соединения срубов (Русские. Историко-этнографический атлас, с. 173)...................322

Некоторые конструкции крестьянских жилых строений (рис. Г. Г. Громова) . 323

■Способы покрытия изб (рис. Г. Г. Громова)..........323

Дом на подклете. XVIII в. (Дом П. И. Лепина в с. Сытинка Валдайского р-на

Новгородской обл.— М а к о в е ц к и й И. В. Указ. соч., с. 73) . . 326

Эволюция отопительной системы в русских избах (рис. Г. Г. Громова) . . 328

Развитие типов окон в северных крестьянских избах (Маковецкий И. В.

Указ. соч., с. 89)................................329

Эволюция печи в русских избах (рис. Г. Г. Громова) .......331

Дымники (Маковецкий И. В. Указ. соч., с. 182)........

Украшение волоковых окон крестьянских изб (Маковецкий И. В. Указ. соч., с. 143, 148).................

Курная изба. Постройка 1765 г. («Изба семи государей». — Материалы по этнографии России, т. II. Пг., 1914, с. 2)...........

Дверь в старинной крестьянской избе (Маковецкий И. В. Указ. соч., с. 36) Внутренний вид курной-избы («Изба семи государей». — Материалы по этнографии России, т. II, с. 7)...............

План и продольный разрез «шиша», Московская губ. (Русские. Историко-этнографический атлас, с. 109)..............

Ямные овины, Тамбовская губ. (Русские. Историко-этнографический атлас, с. 292)

Коньки (Маковецкий И. В. Указ. соч., с. 180—181).......

Курицы (Маковецкий И. В. Указ. соч., с. 180—181).......

Русский барин-в шубе. Гравюра К. Рутта. XVIII в. (Сцены русской народной

жизни конца XVIII — начала XIX вв. Л., 1961, с. 5)......

Дворянский мундир Орловского наместничества (Изображение губернских, наместнических, коллежских и всех штатских мундиров. Спб., 1794) Платье-самара со складками Ватто. 1730—1740-е гг. (ГИМ, отдел тканей)

Дама в бостроге и юбке; на голове фантанж. Штоф, первая четверть XVIII в.

(ГИМ, отдел керамики)..............

Дамы в распашных платьях английского покроя (Вид Старой площади у Гостиного двора в Москве, 1795 г. Деталь гравюры Г. Делабарта. — ГИМ) Различные типы крестьянской мужской одежды (Игра в монету. Гравюра конца

XVIII в. — ГИМ)................

Крестьянин в кафтане с кушаком (Продажа рыбы из бочки. Деталь гравюры X. Г. Гейслера. XVIII в. — ГИМ)............

2. ИЛЛЮСТРАЦИИ НА ВКЛЕЙКЕ

1. Дама в распашном платье-кунтыше, под ним юбка, бострог, на плечах ко

сынка фишю, на голове — фантанж. Деталь росписи шкафа. 1730— 1740-е гг. (Сокровища русского народного искусства. М., 1967, № 52)

2. Дама в распашном платье-робе (Портрет А. Я. Нарышкиной с детьми. Не

известный художник. — Коршунова Т. Т. Костюм в России XVIII — начала XX в. Л., 1979).

3. Распашное платье типа самары или контуша, со складкой Ватто на спине; на

плечах косынка фишю, на голове чепец (Портрет Н. С. Черевиной, 1741 г. Неизвестный художник.— Новые открытия советских реставраторов. М., 1976).

4. Дама в парадном платье из корсажа и юбки на больших фижмах (Портрет

К. Тишиной, 1759 г. Художник И. К. Березин. —Ильин Т. В. И. Я. Вишняков. Жизнь и творчество. М., 1979, № 44).

5. Дамы в платьях-роброн (Портрет кн. Вельских, 1770-е гг. Неизвестный ху

дожник. — Русские портреты XVIII—XIX вв., т. III. Спб., 1907, № 48).

6. Дама в платье шемиз, из-под него видна рубашечка-шемизетка, платье пе

рехвачено шарфом, на плечах шаль (портрет М. И. Лопухиной, 1797 г. Художник В. Л. Боровиковский. — ГТГ).

7. Мужская парадная одежда: кафтан, камзол, подвязанный кушаком по моде

1710-х гг., кружевной галстук (Портрет Г. Д. Строганова, до 1715 г. (?). Художник Р. Н. (?) Никитин. — Портрет петровского времени. Каталог-выставки. Л., 1973, с. 93).

8. Мужской костюм конца XVIII в.: фрак, жилет, кюлоты (Г. И. Скородумов.

Автопортрет. Акварель.— Некрасова Е. Г. И. Скородумов. 1755—1792. М., 1954).

9. Мужская одежда: шлафор, камзол, кюлоты, на голове колпак (Портрет

П. А. Демидова, 1773 г. Художник Д. Г. Левицкий. — ГТГ).

10. Мужчина в сюртуке (Портрет отца. Художник Г. И. Скородумов. Рису

нок. — Некрасова Е. Указ. соч.).

11. Калужская купчиха в зимнем платье: кокошник, фата, сарафан, епанча, шуб

ка. Гравюра И. Г. Георги. XVIII в. (ГИМ).

12. Калужская купчиха в летнем платье: рубашка, сарафан, душегрейка на лям

ках — епаничка, кокошник. Гравюра И. Г. Георги. XVIII в. (ГИМ).

13 Крестьянка в овчинной шубе и зимней шапке-треухе. Гравюра Д’Альштейна.

XVIII в. (ГИМ).

14. Крестьянская женская одежда: рубаха, сарафан, епаничка, фата. Гравюра

Д. А. Аткинсона. Нач. XIX в. (ГИМ).

15. Одежда крестьянской девушки: рубаха, сарафан, девичья повязка. Гравюра

Д. А. Аткинсона. Нач. XIX в. (ГИМ).

СОДЕРЖАНИЕ

5 ПРЕДИСЛОВИЕ

10 ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ И ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ В XVIII в.

Б. И. Краснобаев

39 культура

СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННОГО

ПРОИЗВОДСТВА

Л. В. Милое, Л. Н. Вдовина

148 КУЛЬТУРА ПРОМЫШЛЕННОГО ПРОИЗВОДСТВА

Н. В. К о з ло в а, Л. В. Ко шман, В. Р. Т а р л о в с ка я

213 торговля

Н. В. Козлова, В. Р. Т а р ло в с кая

ИЪ7 ПУТИ И СРЕДСТВА СООБЩЕНИЯ Л. М. М а р а с ин о в а

285 ПОСЕЛЕНИЯ

И. В. Власова, Д. Н. Шанский

317 КРЕСТЬЯНСКОЕ ЖИЛИЩЕ Г. Г. Громов

343 ОДЕЖДА

Р. М. Белогорская, Л. В. Ефимова

369 Список сокращений

370 Указатель имен

376 Указатель географических названий 382 Список иллюстраций

1. Дама в распашном платье-кунтыше, под ним юбка, бострог, на плечах косынка фишю, на голове — фантанж. Деталь росписи шкафа. 1730— 1740-е гг.

Крестьянка в овчинном шубе и зимней шапке — треухе

v-гяг

14. Крестьянская женская одежда: рубаха, сарафан, епаничка» фата

¹ Осмнадцатый век. Исторический сборник, издаваемый П. Бартеневым. М., 1868— 1869.

² XVIII век. Сб., 1—14. Л., 1935—1983.

См. подробнее: Краснобаев Б. И. О некоторых понятиях истории русской культуры второй половины XVII — первой половины XIX в. — История СССР, 1978, № 1, с. 56—73.

³ См.: Краснобаев Б. И. Русская культура второй половины XVII — начала XIX в. М., 1983, с. 25—40. (Прим. ред.).

⁴

Характерно в этом смысле известное научно-публицистическое сочинение А. Н. Веселовского «Западное влияние в новой русской литературе», выдержавшее пять изданий. См. предисловие ко второму изданию книги: Веселовский А. Указ. соч., Изд. 5-е. М., 1916, с. V.

⁵

Ключевский В. О. Соч., т. 4. М., 1956, с. 204.

⁶

Герцен А. И. Собр. соч., т. XII. М., 1955, с. 362.

⁷

Эйдельман Н. Я. Герцен против самодержавия. Секретная политическая история России XVIII—XIX вв. и Вольная печать. М., 1973, с. 98.

«О повреждении нравов в России» князя М. Щербатова и «Путешествие» А. Радищева, с предисловием Искандера. Лондон, 1858.

⁸

Берков П. Н. Введение в изучение истории русской литературы XVIII в., ч. 1. Очерк литературной историографии XVIII в. Л., 1963.

⁹

Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. VII. М., 1962.

¹⁰

С а х а р о в А. М. Историография истории СССР. Досоветский период. М., 1978, с. 117., ¹¹

Соловьев С. М. Указ. соч., с. 440.

¹²

См. подробно: Краснобаев Б. И. В. О. Ключевский о русской культуре XVII— XIX вв.

¹³

К о в а л ь ч е н к о И. Д., Ш и к л о А. Е. Кризис русской буржуазной исторической науки в XIX — начале XX в. (Итоги и задачи изучения). — Вопросы истории, 1982, № 1, с. 30.

¹⁴

Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры, ч. 2. Пг_м 1916. с. 217, 192.

¹⁵

Там же, ч. 3, 1903, с. 418.

¹⁶

Покровский М. Н. Очерк по истории русской культуры, ч. II, изд. 2-е. М.*. б. г., с. 98.

¹⁷

Плеханов Г. В. Соч., т. XXI. М.—Л., 1925, с. 238.

¹⁸

Там же, т. XX, с. 135 и др.

¹⁹

См.: Сахаров А. М. Указ. соч., с. 238—242.

²⁰

См., например: Ломоносовский сборник. Архангельск, 1911; Ломоносовский сборник. Спб., 1911.

²¹

Мен шутки н Б. Н. М. В. Ломоносов. Жизнеописание. Спб., 1911. (изд. 2-е, доп. М.—Л., 1937; изд. 3-е. М.—Л., 1947).

²²

Врангель Н. Иностранцы в России. — Старые годы, 1911, июль—сентябрь, с. 5—7.

²³

См., например, выступления участников «Круглого стола» по проблемам метода ж

предмета истории культуры. — История СССР, 1979, № б, с. 95—150.

²⁴

Совершенно справедливо пишут В. Д. и Д. С. Лихачевы: «Своеобразие и индивидуальное лицо культуры создается не путем самоограничения и сохранения замкнутости, а путем постоянного и требовательного познавания всех богатств, накопленных другими культурами и культурами прошлого». — Лихачева В. Д., Лихачев Д. С. Художественное наследие Древней Руси и современность. Л., 1971, с. 5).

²⁵

См., например: Ковальченко И. Д., Сахаров А. М. Итоги и задачи изучения аграрной истории России в современной советской историографии. — В кн.: Сельское хозяйство и крестьянство СССР в современной советской историографии. Кишинев, 1977.

²⁶

Ковальченко И. Д. Русское крепостное крестьянство в первой половине XIX в.. М., 1967, с. 3.

²⁷

Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981.

²⁸

См., например: Робинсон А. Н. Борьба идей в русской литературе XVII в. М., 1975; Демин А. С. Русская литература второй половины XVII в. М., 1977.

²⁹

См.: Очерки русской культуры XVII в., ч. 1—2. М., 1979.

Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 45, с. 174.

³⁰

См.: Дмитриев С. С. К вопросу об образовании и основных этапах развития русской нации, с. 59—61.

³¹

Пушкин А. С. Заметки по русской истории XVIII века. — Полн. собр. соч., т. 11. М., 1949, с. 14.

³²

Эндельман Н. Пушкин и декабристы. М., 1979, с. 82.

³³

Павленко Н. И. Петр I. М., 1975, с. 75.

³⁴

Гуревич А. Я. Указ. соч., с. 8.

³⁵

См., например: К л и б а н о в Л. И. Народная социальная утопия в России. Период феодализма. М., 1977.

³⁶

См.: ЛомоносовМ. В. О сохранении и размножении российского народа. — Полн. собр. соч., т. 6. М.—JI., 1952, с. 381—403.

³⁷

См.: Друковдев С. В. Экономический календарь, или Наставление городским! и деревенским жителям в разных частях экономии... М., 1780.

³⁸

Д м и т р и е в С. С. К вопросу об образовании и основных этапах развития русской нации, с. 36—37.

³⁹

Е р о ф е е в Н. А. Промышленная революция в Англии и идея классов. — В кн.: История социалистических учений. М., 1981, с. 134—158.

⁴⁰

М о и с е е в а Г. Н. Древнерусская литература в художественном сознании и исторической мысли России XVIII в. JI., 1980, с. 12.

⁴¹

См.: XVIII век. Сб. 13. Проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII— начало XIX в. Л., 1981.

⁴²

Трутень, .1770, января 12 дня, л. 2.

2 Очерки русской культуры XVIII века* 33

⁴³ См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 24, с. 9.

⁴⁴ Разделы 1—8 написаны JI. В. Миловым, раздел 9 — Л. Н. Вдовиной.

⁴⁵ ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 19178, л. 3 об.

⁴⁶ Труды Вольного экономического общества (далее — Труды ВЭО), 1766, ч. II, _;.с. 107—108, 118, 170—171. В 1766—1775 гг. журнал назывался «Труды ВЭО»; . в 1779—1794 гг. — «Продолжение Трудов ВЭО»; в 1795—1798 гг. — «Новое продолжение Трудов ВЭО». В настоящем очерке ссылки даются по первому названию журнала.

⁴⁷ Генеральное соображение по Тверской губернии, извлеченное из подробного топографического и камерального по городам и уездам описания 1783—1784 гг. Тверь, 1875, с. 47, 65, 73, 82, 119 и дрг

⁴⁸ Архив К. Маркса и Ф. Энгельса, т. I. М., 1924, с. 276.

⁴⁹ Зуев В. Путешественные записки Василия'Зуева от Санкт-Петербурга до Херсона

в 1781 и 1782 гг. Спб., 1787, с. 105.

⁵⁰ Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII в. М., 1952, с. 75, 81. ; :

⁵¹ Рычков П. О земледелии. — Труды ВЭО, 1770, ч. XVI, с. 28.

⁵² Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 110.

⁵³ Этот процесс с меньшей интенсивностью проявлялся в рамках территории с преобладанием наиболее плодородных земель, по они в XVIII в. были уже сравнительно ;редки в пределах исторического центра Русского государства. «Земля редко столь .добра бывает, чтобы навозу не требовала».— К о м о в I I. О земледелии. М., 1788, <с. -170.

⁵⁴ Труды ВЭО_? 1767, ч. VII, с. 32—33.

⁵⁵ Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 106—107.

⁵⁶ Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 1—89.

⁵⁷ Там же, с. 8, 45, 84.

⁵⁸ Воздействие законов товарного производства иногда вело к еще более изощренной первичной обработке льняной тресты и волокна. В Петрозаводской округе, по свидетельству Гарша, грубо расчесанный лен кладут в белую вощанку. Потом связывают суровой ниткой в большие пуки и кладут в погреб на 8 суток. Далее пуки льна последовательно трижды кладут под тяжелейший специальный каток, а в промежутках расчесывают каждый раз все более частым гребнем (последний уже подобен обычным гребням для волос). «Сей лен столь мягок, что коснувшись с закрытыми глазами к сырому шелку и к сему льну, чувством различить не можно». Такой лен сбывался для производства наилучших, тончайших батистов и других белых тканей. — Труды ВЭО, 1796, с. 254—256.

⁵⁹ Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 83.

⁶⁰ Труды ВЭО, 1769, ч. XII, с. 114—115; 1767, ч. VII, с. 108—109.

⁶¹ Указная, т. е. казенная, десятина равна 2400 кв. саж. (1,1 га).

⁶² ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 18 800; Труды ВЭО, 1768, ч. VIII с 139

⁶³ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 62—73.

⁶⁴ Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 27-32; 1768, ч. VIII, с. 217.

⁶⁵ Труды ВЭО, 1769, ч. XI; с. 119.

⁶⁶ Там же, с. 88.

⁶⁷ ЦГАДА, ф. 273, on. 1, д. 19 068. В Кромском у. конопля составляла в 1797 г.

⁶⁸

25,3% ярового поля, в Севском у. — 21%, в Брянском округе — 21%, в Карачевско'м у. — 17%, в Трубчевском у. — 16% и т. д. Болотов А. Т. Замечания о~ неравенстве в нашем отечестве, а больше еще в карачевских местах скотоводства' с земледелием. — Экономический магазин, ч. XVIII, 1784, с. 36—44.

Труды ВЭО, 1768, ч. VIII, с. 81—98.

⁶⁹ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 80—81; 1769, ч. XI, с. 115.

⁷⁰ Видимо, такая же специализация вырисовывалась и в Оренбургском крае, где коноплю вымачивали, по свидетельству П. Рычкова, даже 2 месяца. — Рычков П. Письмо о земледельстве в Казанской и Оренбургской губерниях, ч. II. — В кн.: Сочинения и переводы к пользе и увеселению служащие, 1758, июнь, с.- 518.

⁷¹ Труды ВЭО, 1769, ч. XI, с. 118—119; 1767, ч. VII, с. 81.

⁷² Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 51—53; 1769, ч. XI, с. 87; 1774, ч. XXVI, с. 22, 27—32.

⁷³ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 118—119.

⁷⁴ Там же, с. 120—121.

⁷⁵ Рычков П. Письмо о земледельстве.., ч. II, с. 510—511.

⁷⁶ Там же; ч. I, 1758, май, с. 120; Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 120—121.

⁷⁷

.Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 139—140.

⁷⁸ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 84; 1766, ч. II, с. 139; Генеральное соображение по

⁷⁹

Тверской губернии.., с. 5, 48.

Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 140.

⁸⁰ Там же, с. 135.

⁸¹ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 121—122.

⁸² Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 162, 165, 167.

⁸³ Там же, с. 163, 165, 167, 168.

⁸⁴ Рычков П. Письмо о земледельстве.., ч. II, с. 511, 514.

⁸⁵ Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 141; 1767, ч. VII, с. 71; 1769, ч. XI, с. 87. См. также: Лепехин И. И. Дневные записки путешествия доктора и Академии паук адъюнкта Ивана Лепехина по разным провинциям Российского государства 1768—1769 гг ч. I. Спб., 1771, с. 141.

⁸⁶ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 71.

⁸⁷ Рычков П. Письмо о земледельстве.., ч. II, с. 515; Труды ВЭО 1766 ч II

с. 139, 140. „ ’ * *

⁸⁸ Топографическое описание Владимирской губернии, составленное в 1784 г Владимир, 1906, с. 26, 37, 43, 58, 65, 77, 83, 94, 101, 106.

⁸⁹ Труды ВЭО, 1769, ч. XIII, с. 15—16, 17—18.

⁹⁰ Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 12—13; Генеральное соображение по Тверской губернии.., с. 48, 56.

⁹¹ Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 27. В некоторых районах роль таких росчистей noi сравнению с полевыми землями была очень велика.

⁹² Генеральное соображение по Тверской губернии.., с. 48, 106—157; Лепехи н И. И. Указ. соч., с. 63; Труды ВЭО, 1769, ч. XIII, с. 23.

⁹³ Труды ВЭО, 1769, ч. XIII, с. 23; 1774, ч. XXVI, с. 12—13.

⁹⁴ Экономический магазин, ч. XVIII, 1784, с. 37—39.

⁹⁵ Л е н и н В, И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 102.

⁹⁶ Горская Н. А., Милов Л. В. Опыт сопоставления некоторых сторон агротехнического уровня земледелия Центральной России начала XVII и второй половины

XVIII в. — Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1964 г. Кишинев, 1966, с. 187—191.

⁹⁷ Историческое и топографическое описание городов Московской губернии с их .уездами. М., 1787, с. 190.

⁹⁸ Труды ВЭО, 1766, ч. И, с. 156, 334, 133; 1770, ч. XVI, с. 85.

⁹⁹ Труды ВЭО, 1768, ч. X, с. 83; ч. XII, с. 101.

¹⁰⁰ Труды ВЭО, 1769, ч. XI, с. 93; 1766, ч. II, с. 114—115.

¹⁰¹ Милов JT. В. Исследование об «Экономических примечаниях» к Генеральному межеванию (к истории русского крестьянства и сельского хозяйства второй половины XVIII в.). М., 1965, с. 160—175; Он же. О роли переложных земель в русском земледелии XVIII в. Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1961 г. Рига, 1963; Дорошенко В. В. Очерки аграрной истории Латвии в XVI в. Рига, 1960.

¹⁰³ Болотов А. Т., Q разделении, полей. — Труд,ы ВЭО, 1771, ч. XVII; ч. XVIII, ¹⁰⁴ Труды ВЭО, 1796, ч. II, с. 254.

¹⁰⁵ Рычков П. Письмо о земледельстве.., ч. I, с. 427—428.

¹⁰⁶ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 33; Описание Тамбовского наместничества. — В кн.: Собрание сочинений, избранных из месяцеслова, ч. VI. Спб., 1790, с. 423—439.

¹⁰⁷ Труды ВЭО, 1768, ч. VIII, с. 196; 1771, ч. XVIII, с. 89—96; Черниговского наместничества топографическое описание.., сочиненное'Аф. Шафонским.., 1786 г. Киев,. 1851, с. 149; Топографическое описание Харьковского наместничества. М., 1788,. с. 75.

¹⁰⁸ Щекатов А. Словарь географический государства Российского, ч. V. М., 1807, . стб. 339; Лепехин И. И. Указ. соч., с. 69.'

¹⁰⁹ Болотов А. Т. Продолжение о разделении земли на семь полей. — Труды ВЭО, 1771, ч. XVIII, с. 80—96.

¹¹⁰ ГБЛ, ОР, ф. 267, д. *2716, л. И об.

¹¹¹ Журнал земледельцев, 1859, № 23, л. 303, 309; Рубинштейн Н. Л. Сельское

¹¹² Труды ВЭО, 1795, с. 281.

¹¹³ ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 18 800, ч. Ill, IV (подсчет наш. — Л. М.).

¹¹⁴ ЦГАДА, ф. 273, on. 1, д. 19 068.

¹¹⁵ Труды ВЭО, 1768, ч. VIII, с. 109, 141.

¹¹⁶ Историческое и топографическое описание городов. Московской губернии с их уездами, с. 85.

¹¹⁷ ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 19 176, л. 59.

¹¹⁸ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 91.

¹¹⁹ Генеральное соображение по Тверской губернии.., с. 172; Труды ВЭО, 1769, ч. XI, с. 100.

¹²⁰

⁵⁶ Рычков П. Письмо о земледельстве.., ч. II, с. 518—519; Генеральное соображение по Тверской губернии.., с. 66.

¹²¹ Рычков П. Письмо о земледельстве.., ч. I, с. 420. Примерно тот же вариант сохи описан для Тверской губ. В. Приклонским. — Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 28¹²²

⁸⁰ Комов И. О земледельных орудиях. Спб., 1785, с. 8.

¹²³ Комов И. О земледелии, с. 165.

¹²⁴ Лепехин И. И. Указ. соч., с. 66—67.

¹²⁵ Комов И. О земледельных* орудиях, с. 9.

¹²⁶ Б а р а н о в М. А. Указ. соч., с. 91; Труды ВЭО, 1769, ч. XII, с. 101.

¹²⁷ О посеве и приборе льна... Спб., 1786; Генеральное соображение по Тверской губернии.., с. 48, 56, 94, 126.

¹²⁸ Генеральное соображение по Тверской губернии.., с. 94. Можно предполагать здесь тупые ральники.

¹²⁹ Труды ВЭО, 1769, ч. IX; Плещеев. Ubersicht des Russischen Reichs nach seiner gegenwartigen neu eingerichten Verfassung. Moskau, Rudiger, 1787 (Обозрение Российской империи в нынешнем ее новоустроенном состоянии), т. I, с. 52.

¹³⁰ Рычков П. Письмо о земледельстве.., ч. I, с. 418.

¹³¹ Комов И. О земледельных орудиях, с. 9. Не исключено, что под этим описанием разумелись как «соха с брылой», так и соха-односторонка.

¹³² Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 139, вклейка к с. 92—93; Комов И. О земледельных орудиях, с. 6.

¹³³ Комов И. О земледельных орудиях, с. 29.

¹³⁴ В конце XVIII в. лошадь в зависимости от возраста и качества стоила 12—20 и даже 30 руб., телега — 6 руб., а соха — 2 руб. — ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 19 002, л. 9.

¹³⁵

^1U Труды ВЭО, 1768, ч. VIII, с. 165, 193, 216; 1795, с. 197; 1796, ч. II, с. 281.

¹³⁶ П а л л а с П. С. Путешествие по разным провинциям Российской империи, ч. I. Спб., 1809, с. 17 (июнь 1768 г.).

¹³⁷ Рычков П. Письмо о земледельстве.., ч. II, с. 421; Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI_r с. 28—29.

¹³⁸ Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 129; Рычков П. Письмо о земледельстве.., ч. Н_г с. 421.

¹³⁹ Комов И. О земледельных орудиях, с. 18—19; Труды ВЭО 1766, ч. II, с. 129— 133.

¹⁴⁰ П а л л а с П. С. Указ. соч., ч. I, с. 5; К о м о в И. О земледельных орудиях,, с. 18—19.

¹⁴¹

Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 31; 1791, ч. XIV, с. 75.

¹⁴² Труды ВЭО, 1769, ч. XI, с. 95—97; ч. XIII, с. 24; 1767, ч. VII, с. 58—59, 120—121.

¹⁴³

*29 Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 157; 1769, ч. XI, с. 94—98.

¹⁴⁴ Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 114, 124—125.

¹⁴⁵ Генеральное соображение по Тверской губернии.., с. 5, 23, 56, 66, 105, 141; Труды

ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 26; Топографическое описание Владимирской губернии.., с. 19, 37, 72, 65—66.

¹⁴⁶ Комов И. О земледелии, с. 167—169.

¹⁴⁷

Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 114.

¹⁴⁸

¹³⁸ Труды ВЭО, 1766, ч. II, толкование приложенной табл. IV.

¹⁴⁹ Горская Н. А., М и л о в JI. В. Указ. соч., с. 184—186.

¹⁵⁰ Труды ВЭО, 1768, ч. XI,- с. 72; 1770, ч. XV, с. 105, 130; 1774, ч. XXVI, с. 40—45; 1791, ч. XIV, с. 96; 1792, ч. XVI, с. 278—280; 1796, с. 171, 308—309.

¹⁵¹

³⁹ Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 44—45; 1770, ч. XI, с. 101; 1767, ч. VIII, с. ИЗ. *⁴⁰ Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 45.

¹⁴¹ Труды ВЭО, 1768, ч. X, с. 86, 71; 1770, ч. XI, с. 101; 1768, ч. VII, с. 150—168.

¹⁴² Комов И. О земледелии, с. 254; Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 107, 125.

¹⁵² ГБЛ, ф. 344, собр. Шибанова, № 328. Топографическое описание Курской губ.,. 1785 г. Соч. Башилов, л. 25.

¹⁵³ Труды ВЭО, 1768, ч. VIII, с. 164—167; 1767, ч. VII, с. 67, 118, 138; Рычков П.. Письмо о земледельстве.., ч. I, с. 425; ч. II, с. 503.

¹⁵⁴ Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 151; 1767, ч. VII, с. 87.

¹⁵⁵ Генеральное соображение по Тверской губернии.., с. 66, 73, 156.

¹⁵⁶ Труды ВЭО, 1769, ч. XI, с. 42, 91; 1971, ч. XIV (46), с. 317.

¹⁵⁷ Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 212—213; 1791, ч. XIV (46), с. 317; Генеральное соображение по Тверской губернии.., с. 23, 128; О посейе и приборе льна, с. 128.

¹⁵⁸ Журнал земледельцев, 1859, № 23, с. 302; Труды ВЭО, 1768, ч. VIII, с. 164; 176(3, ч. II, с. 151; 1767, ч. VII, с. 138.

¹⁵⁹ Рычков П. Письмо о земледельстве.., ч. I, с. 485.

¹⁶⁰ К о м о в И. О земледелии, с. 256.

¹⁶¹ Собрание старинных бумаг... П. Н. Щукина, т. III. М., 1897, с. 346; Генеральное

¹⁶² Зуев В. Путешественные записки.., с. 51; Рычков П. Письмо о земледель

стве ч II с 493.

¹⁶³ Труды ВЭО 1766 ч. II, с. 31, 122; 1769, ч. XIII, с. 21; 1767, ч. VII, с. 93; 1770, ч. XV, с. 116; 1774, ч. XXVI, с. 31. _{т л}

¹⁶⁴

^J63 Гильденштедт И. А. Путешествие.., с. 18—19; Комов И. О земледелии, с. 288.

¹⁶⁵ Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 160; 1769, ч. XII, с. 103—104; 1774,'ч. XXVI, с. 32;

Рычков П. Письмо о земледельстве.., ч. II, с. 512, 513, 519.

¹⁶⁶ Труды ВЭО, 1769, ч. XII, с. 102; Гильденштедт И. А. Путешествие... См., также: Левкович М. Г. О лучших и безубыточных средствах сбережения на долгое время всякие хлебные зерна.— Труды ВЭО, 1796, с. 148. По Левковичу,. отверстие ямы может достигать 2,5—3 м. Перед загрузкой ямы стены ее обкладывают плотным слоем яровой соломы, очищенной от колосьев. Солому закрепляют, прокладывая сухие прутья, которые прибиваются специальными колышками — «ключками». Иногда вместо соломы идет в дело березовая кора или береста. Отверстие или «шею ямы закладывают, кроме соломы, еще и мякиною до< половины высоты «шеи» или устья ямы, а потом уже трамбуют землей. Наверху делают холмик для стока дождевой воды. — Там же, с. 148—149.

¹⁶⁷ Гильденштедт И. А. Путешествие.., с. 30; Левкович М. Г. Указ. соч.* с. 149—157.

¹⁶⁸ Г м е л и н G. Г. Путешествия по России для исследования трех царств естества, ч. I. Спб., 1771, с. 19; Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 40—41.

¹⁶⁹

¹⁶³ Труды ВЭО, 1792, ч. XVI (46), с. 359; 1769, ч. XIII, с. 24; 1767, ч. VII, с. 94; 1774, ч. XXVI, с. 40—46; 1766; ч. II, с. 178; Рычков П. Письмо, о земледельстве.., ч. II, с. 498.

¹⁷⁰ Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 38—40; Рычков П. Письмо о земледельстве. ч. II, с. 498.

¹⁷¹ Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 179; ч. VII, с. 60; К о м о в И. О земледелии» с. 280—281.

¹⁷² Труды ВЭО, 1768, ч. VIII, с. 181, 193; 1774, ч. XXVI, с. 161.

¹⁷³ Описание Вологодского наместничества, ч. VII, с. 98; Олишев А. Указ. соч., с. 105, 106, 111; Труды ВЭО; 1773, ч. XXIII, с. 246; 1766, ч. II, с. 134; ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 19 002, л. 6.

¹⁷⁴ Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 100—109, 134; 1796, ч. II, с. 121.

¹⁷⁵ Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 141.

¹⁷⁶ Труды ВЭО, 1768, ч. X, с. 79—89; 1774, ч. XXVI, с. 5—9; 1769, ч. XII, с. 98;

ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 19 178, л. 3—4 об., л. 69; д. 19 176, л. 9 об.; д. 18 860, л. 57, 146 об.; Баранов М. А. Указ. соч., с. 94.

¹⁷⁷ Генеральное соображение по Тверской губернии.., с. 156; Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 116—118.

¹⁷⁸ Труды ВЭО, 1768, ч. X, с. 70, 79—82; 1773, ч. XXIII, с. 246, ч. XXV, с. 34; Генеральное соображение по Тверской губернии.., с. 141, 12—13, 93, 156, 83.

¹⁷⁹

^а79 Сб. статистических сведений о России, 1858, кн. III, с. 118.

¹⁸⁰ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 84; 1766, ч. II, с. 134, 153; 1774, ч. XXVI, с. 24—25.

¹⁸¹ Топографическое описание Владимирской губернии.., с. 26, 83, 37, 43, 94, 106, 65*.

58, 71, 50, 101, 88; ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 18 860, л. 146 об.

¹⁸² Труды ВЭО, 1766, ч. И, с. 106—111, 159, 160; 1769, ч. XI, с. 96; 1768, ч. VIII, с. 162—164; 1767, ч. VII, с. 116—118.

¹⁸³

^ш Труды ВЭО, 1795, с. 171; 1768, ч. VIII, с. 139, 141.

¹⁸⁴ Описание Тамбовского наместничества, с. 396—457; ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 18 800; ч. III, л. 80 об.; ч. IV, л. 116; ч. V, л. 3, 164; ГБЛ, ф. 344. Собр. Ши

банова, № 328, Топографическое описание Курской губ., 1785, с. 57, 44; Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 50—51, 116—119; 1769, ч. XI, с. 94—95; 1766, ч. II, с. 136; 1774, ч. XXVI, с. 5—9.

¹⁸⁵ М и л о в JI. В. О производительности труда в земледелии России в середине XVIII в. (по материалам монастырской барщины). — Исторические записки* т. 85, 1970.

¹⁸⁶ Труды ВЭО, 1766, ч. И, с. 170—171.

¹⁸⁷

1⁹⁰ Труды ВЭО, 1770, ч. XIII, с. 12—13; 1774, ч. XXVI, с. 11; 1769, ч. XII:, с.. 9.7— 101; 1767, ч. VII, с. 85; Р у б и н ш т е й н И. Л. Указ. соч., с. 282.

¹⁸⁸ Рубинштейн Н. J1. Указ. соч., с. 280.

¹⁸⁹

^j197 С и в к о в К. В. Новые явления в технике и организации сельского хозяйства в России во 2-й пол. XVIII в. — В кн.: Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1956 г. М., 1961, с. 155.

¹⁹⁰

⁴¹⁹⁸ Р о з н о т о в с к и й А. Новое земледелие на правилах И. X. Шубарта. М., 1794, с. 348, 360; Сивков К. В. Указ. соч., с. 156; У долов Ф. Экономические пра

вила.., ч. III. О скотоводстве. — Труды ВЭО, 1771, ч. XX, с. 160.

¹⁹¹

Труды ВЭО, 1769, ч. XII, с. 107; 1767, ч. VII, с. 65—66; 1766, ч. II, с. 119; 1768, ч. X, с. 87.

¹⁹² Труды ВЭО, 1768, ч. VIII, с. 162; 1767, ч. VII, с. 60; Экономический магазин,.

1784, ч. VIII, с. 36—44.

¹⁹³

⁰⁵ Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 14—16; Болотов А. Т. Замечания о неравенстве в нашем отечестве, а больше еще в карачевских местах скотоводства с земледелием. — Экономический магазин, 1784, ч. XVIII, с. 36—44.

¹⁹⁴ Резников Ф. И. Скотоводство в низовьях Северной Двины в XVII— XVIII вв. — В кн.: Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР. Сб. IV. М., 1960, с. 129.

¹⁹⁵ Там же, с. 115—135.

¹⁹⁶ Труды ВЭО, 1770, ч. XIII, с. 10—12; 1774, ч. XXVI, с. 12; 1769, ч. XII, с. 98—

100; 1767, ч. VII, с. 53; 1766, ч. II, с. 147, 1767, ч. VII, с. 35; 1768, ч. VIII, с. 172, 17,7.

¹⁹⁷ Гильденштедт И. А. Путешествие.., с. 79.

¹⁹⁸ У д о л о в Ф. О содержании конских заводов. — Труды ВЭО, 1767, ч VL с. 168—170.

¹⁹⁹ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 135.

²⁰⁰ Труды ВЭО, 1795, ч. II, 29, 30; 1791, ч. XIV, с. 293,317; 1768, ч. VIII, с. 179 и др.

²⁰¹ Индова Е. И. Указ. соч., с. 122—126.

²⁰² Труды ВЭО, 1768, ч. VIII, с. 92; Болотов А. Т. О удобрении земель. — Труды ВЭО, 1770, ч. XII, с. 21.

²⁰³ У д о л о в Ф. О содержании конских заводов, с. 181.

²⁰⁴ И н до в а Е. И. Указ. соч., с. 115—118; Рубинштейн Н. Л. Указ. соч., с. 390—392; Сивков К. В. Указ. соч., с. 152; Удолов Ф. О содержании, конских заводов, с. 192.

²⁰⁵ Труды ВЭО, 1769, ч. XI, с. 108; ч. XIII, с. 32; 1766, ч. II, с. 168—169; 1767, ч. VII, с. 70.

²⁰⁶ Резников Ф. И. Указ. соч., с. 117; Труды ВЭО, 1792, ч. XVI, с. 261—263.

²⁰⁷ ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 18861, л. 151; Индова Е. И. Указ. соч., с. 110—124.

²⁰⁸ Труды ВЭО, 1791, ч. XIV, с. 184—192; 1767, ч. VII, с. 43.

²⁰⁹ Труды ВЭО, 1795, ч. II, с. 171—186.

²¹⁰ ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 18 860, л. 37—38, 82; д. 18 861, ч. X, л. 13 об.; Рубинштейн Н. Л. Указ. соч., с. 289, 399; Труды ВЭО, 1768, ч. VIII, с. 181.

²¹¹ Р у б и н ш т е й н Н. JI. Указ. соч., с. 398, 400.

²¹² Труды ВЭО, 1767, ч. VI, с. 46—47.

²¹³ Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 179; 1767, ч. VII, с. 61—62, 116—117.

²¹⁴ Милов Л. В. О так называемых аграрных городах России XVIII в. — Вопросы

истории, 1968, № 6.

²¹⁵ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с, 95; ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 18 860, л. 6;

д. 19 178, л. 67 об.; д. 18 862, ч. VII, л. 3 об.; д. 18 861, ч. V, л. 7 об.; д. 18 862, ч. III, л. 13.

²¹⁶

ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 18 752, л. 39; д. 18 860, л. 20; Историческое и топографическое описание городов Московской губернии с их уездами.., с. 339.

²¹⁷

ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 19 178, л. 40; д. 18 860, л. 9 об.; д. 18 862, ч. V, л. 2; д. 18 861, ч. IX, л. 15 об.

²¹⁸ Топографические известия, служащие для полного географического описания Российской империи, т. 1,.ч. I. Спб., 1772, с. 22; ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 18 860, л. 75 об.

²¹⁹ Лепехин И. И. Указ. соч., с. 38; Паллас П. С. Указ. соч., ч. I, с. 55.

²²⁰

⁵³⁴ Удолов Ф. Экономические правила.., ч. XV, с. 150; ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 18 860, л. 141 об.; д. 18 861, л. 141 об., ч. V, л. 7 об.; Топографические известия.., т. I, ч. II, с. 114.

²²¹ Историческое и топографическое описание городов Московской губернии с их уездами.., с. 85; Топографические известия.., т. I, ч. II, с. 347; Титов А. А. Ростовский уезд Ярославской губернии. Историко-археологическое и статистическое описание. М., 1885, с. 14.

²²² ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 19 176, л. 80 об.

²²³ Примечание о земледелии в Ингерманландии, особливо в Копорском уезде, ч. VI,, с. 50—53.

²²⁴ Там же, с. 53—54.

²²⁵ ЦГВИА, ф. ВУА, on. III, д. 18 861, ч. X, л. 13 об. — 14.

²²⁶ Труды ВЭО, 1773, ч. XXV, с. 54—55.

²²⁷ Гмелин С. Г. Указ. соч., ч. I, с. 181; Труды ВЭО, 1767, ч. VIII, с. 169.

²²⁸ Воронина Е. П. Роль сельскохозяйственных культур в аграрном прогрессе России в различные исторические периоды. — В кн.: Ежегодник по аграрной

²²⁹ Топографическое описание Владимирской губернии.., с. 15, 23; Щек а то в А. Географический словарь государства Российского, ч. V, стб. 1239; Лепехин И. Указ. соч., с. 12, 15.

²³⁰ Гильденштедт И. А. Речь о произведениях Российских... декабря 29 дня 1776 г. — Академические известия на 1780 г., ч. V, май, с. 35—54; Гмелин С. Г. Указ. соч., ч. I, с. 156.

²³¹ Труды ВЭО, 1792, ч. XV, с. 166, 167, 170.

²³² Там же, с. 166—171.

²³³ Труды ВЭО, 1796, ч. II, с. 286.

²³⁴ М а р к с К., Э н г е л ь с Ф. Соч., т. 1, с. 599.

²³⁵ Труды ВЭО, 1774, ч. XXVI, с. 80; 1766, ч. II, с. 207; 1767, ч. VII, с. 107; 1769, ²³⁶

ч. XIII, с. 40.

²³⁷ Минеяко Н. А. Русская крестьянская семья в Западной Сибири (XVIII — первой половины XIX в.). Новосибирск, 1979, с. 117—122; Громыко М. М. Трудовые традиции русских крестьян Сибири (XVIII—первая половина XIX в.). Новосибирск, 1975, с. 190—191, 287, 292—293.

²³⁸ ГБЛ, ОР, ф. 247, № 51, Блистательная молния, 1759 г., л. 200.

²³⁹ Деревенское зеркало или общенародная книга, ч. I. Спб., 1798, с. 81; Собрание 4291 древних российских пословиц. Изд. 3. М., 1787, с. 44, 55, 85—87, 94—95, 107; Си мон и П. Старинные сборники русских пословиц, поговорок, загадок и проч. XVII—XVIII столетий. Вып. I. Спб., 1899, с. 192, 194—195.

Более подробно вопросы формирования и передачи сельскохозяйственной традиции, ее место в общественном сознании русского крестьянства будут ис следованы в очерке «Духовная культура русского крестьянства» в IV томе настоящего издания.

²⁴⁰ А л е ф и р е н к о П. К. Русская общественная мысль XVIII в. о сельском хозяйстве.— В кн.: Материалы по истории земледелия СССР. Сб. I. М., 1952; Сивков К. В. Наказы управителям XVIII в. как источник для истории сельского хозяйства в России. — В сб.: Академику Грекову ко дню семидесятилетия. М., 1952; Александров В. А. Сельская община в России (XVII— начало XIX в.). М., 1976.

²⁴¹

устю го в Н. В. Инструкция вотчинному приказчику первой четверти XVIII в.— Исторический архив, т. IV. М.—Л., 1949, с. 174; Татищев В. Н. Краткие до деревни следующие записки. — В кн.: Татищев В. Н. Избранные произведения. Л., 1979, с. 403.

²⁴² Волынский А. П. Инструкция Ивану Немчинову о управлении дому и деревень и регула об лошадях. Спб., 1881, с. 13.

²⁴³ Устюгов Н. В. Указ. соч., с. 174, 175; см. также: Татищев В. Н. Указ. соч., с. 403; Волынский А. П. Указ. соч., с. 13.

²⁴⁴ Татищев В. Н. Указ. соч., с. 402—403; Рубинштейн Н. Л. Сельское хозяйство России во второй половине XVIII в., с. 135. Основное предложение В. Н. Татищева сводилось к замене барщины оброком, в тех имениях, владельцы которых не наблюдают сами за хозяйством и не могут обеспечить своих крестьян необходимым земельным наделом (3 десятины в поле на тягло). Это объективно способствовало бы повышению производительности труда и росту

товарно-денежных отношений в деревне. Большинство же русских помещиков

XVIII в. стремилось повысить доходность своих имений только за счет безудержной эксплуатации,крестьянства.

²⁴⁵ Татищев В. Н. Указ. соч., с. 405.

²⁴⁶ Труды ВЭО, 1766, ч. I, с. 2.

²⁴⁷ Там же, с. 3.

²⁴⁸ Труды ВЭО, 1771, ч. XVII, с. 200; Орешкин В. В. Вольное экономическое общество в России. 1765—1917. М., 1963, с. 23.

²⁴⁹ Подсчитано на основании «Списка членам Вольного экономического общества в-Санктпетербурге» (Спб., 1792) и списков вновь принятых членов, печатавшихся в «Трудах ВЭО» в 1793—1800 гг.

²⁵⁰ X о д н е в А. И. История императорского Вольного экономического общества с

1765 до 1865 года. Спб., 1865, с. 366—412, 446; Каратаев Н. К. Очерки по истории экономических наук в России XVIII века. М., 1960.

²⁵¹ П о л я к о в И. М., Б е р д ы ш е в А. П. А. Т. Болотов и его труды в области сельскохозяйственной и биологической науки. — В кн.: Болотов А. Т. Избранные сочинения по агрономии, плодоводству, лесоводству, ботанике. М., 1952, ^с- 463.

²⁵² Труды ВЭО, 1768, ч. IX, с. 33—35, 48, 39, 43, 46; Экономический магазин, 1789, ч. XXXVII—XL.

²⁵³ И н д о в а Е. И. Вопросы земледелия в «Трудах Вольного экономического общества» во второй половине XVIII в. — В кн.: Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1970 г. Рига, 1977, с. 116.

²⁵⁴ Труды ВЭО, 1779, ч. I, с. 38—62; Гурьянов В. П. И. М. Комов. Его жизнь и деятельность. М., 1953, с. 80; Афонин М. Слово о пользе, знании, собирании и разположении чернозему особливо в хлебопашестве. М., 1771.

²⁵⁵ Радищев А. Н. Описание моего владения. — В кн.: Радищев А. Н. Полн. собр. соч., т. 2. М.—Л., 1941, с. 177, 195; Труды ВЭО, 1766, ч. И, с. 57—62, 69—88; 1770, ч. XV, с. 1—65, 99—100; 1771, ч. XIX, с. 132—154; 1773, ч. XXIII, с. 17, 138—161.

²⁵⁶ Труды ВЭО, 1790, ч. X, с. 130—132.

²⁵⁷ Труды ВЭО, 1771, ч. XVII, с. 175—189; ч. XVIII, с. 48—168; Сельский житель, 1778, ч. I, л. 8, 14, 19; Бердышев А. П. А. Т. Болотов. Первый русский агроном. М., 1949, с. 76—80.

²⁵⁸ Комов И. М. О земледелии, с. 209, 216; Крох а л ев В. С. Из истории учения о системах земледелия. — Советская агрономия, 1947, № 2, с. 91—96.

²⁵⁹ Р о з н о т о в с к и й А. Новое земледелие, основанное на правилах тайного со ветника И. X. Шубарта фон Клеефельда. Ч. I—VI. М., 1794; Ч. VII. М., 1800; Деревенское зеркало, ч. I. Спб., 1798; Бакунин М. Правила руководствующая к новому разделу и обработыванию полей с показанием нужных сельских заведений. Спб., 1800.

²⁶⁰ Ч е л и щ с в П. И. Путешествие по Северу России в 1791 году. Спб., 1886, с. 175; Бажаев В. Г. Крестьянское травопольное хозяйство в нечерноземной полосе Европейской России. М., 1900, с. 36—39.

²⁶¹ Труды ВЭО, 1766, ч. III, с. 73—99; 1790, ч. X, с. 129; 1798, ч. III, с. 1—33; 1802, ч. 54, с. 222—225; 1805, ч. 57, с. 24—110; 1806, ч. 58, с. 250—252; Бакунин М. Указ. соч., с. 15—16; Рознотовский А. Указ. соч., ч. I, с. 35—40; ч. II, с. 145; ч. IV, с. 346—374; Деревенское зеркало, ч. I, с. 114—127; Ле-бядников И. Полевой год или месяцеслов в пользу земледельцам... Спб., 1793, с. 74—76.

²⁶² Труды ВЭО, 1801, ч. 53, с. 206—216, 246—314; Хорошайлов Н. Г. К истории культуры клевера в СССР. — В кн.: Материалы по истории земледелия в СССР. Сб. II. М.—Л., 1956, с. 482.

²⁶³ Б о л о т о в А. Т. Избранные сочинения.., с. 295—346; Соболев С. С. Из истории борьбы с засухой и эрозией почвы в России. — Советская агрономия, 1948, № 3, с. 92—96.

²⁶⁴ Шукшин Н. Нужнейшия економические записки для крестьян... Тобольск, 1794, с. 9—10.

²⁶⁵ Комов И. М. О земледелии, с. 150, 164. И. М. Комов не переоценивал значение пахоты в земледелии подобно английскому агроному Толлу, который считал, что «пахота дает земле столько же сока, что и навоз» (там же, с. 171—172). Ср.: Боуден Т. Наставник земледельческий или краткое аглииского хлебопашества показание... М., 1780.

²⁶⁶ Деревенское зеркало, ч. I, с. 35—44; Ливанов М. О земледелии, скотоводстве и птицеводстве. Изд. 2. Николаев, 1799, с. 9, 62—70; Рогенбук Ф. Руководство к землепашеству или главнейший правила сельского хозяйства. Спб., 1792, с. 9—21, 43—45, 52—60; Шукшин Н. Указ. соч., с. 21—89.

²⁶⁷ Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 181—182, 161, 69, 88; 1766, ч. III, с. 43—66; 1773, ч. XXIII, с. 13-14; 1773, ч. XXV, с. 112—118; 1779, ч. I, с. 102—112; Ливанов М. Указ. соч., с. 113—116.

²⁶⁸ Труды ВЭО, 1787, ч. VII, с. 37—47. Ср.: 1773, ч. XXIII, с. 174—221.

²⁶⁹ Комов И. М. О земледелии, с. 81—90; Соколов Н. С. Страницы из истории русской агрономии. А. Т. Болотов о борьбе с сорняками. — Советская агрономия, 1946, № 5—6, с. 76—82; Индова Е. И. Указ. соч., с. 119—120; Сивков К. В. Указ. соч., с. 589—591.

²⁷⁰ Дулов А. В. Географическая среда и история России. Конец XV — середина

XIX в. М., 1983, с. 65—67, 183.

²⁷¹ X о д н е в А. И. Краткий обзор столетней деятельности императорского Вольного экономического общества с 1765 по 1865 год. Спб., 1865, с. 20. В росписи растений, которые рекомендовалось возделывать, указывались 24 полевые и

75 огородных культур. — Труды ВЭО, 1789, ч. IX, с. 220—226.

²⁷² Вавилов Н. И. Избранные труды, т. И, с. 187; Ковалевский Г. Очерк сельскохозяйственных культур и интродукции их в России в XVIII веке.— Известия государственного института опытной агрономии, т. VII, № 6, 1929, с. 652—673.

²⁷³ ПСЗ, т. XVII, № 12406.

²⁷⁴ Труды ВЭО, 1767, ч. V, с. 197—200.

²⁷⁵

^за1 Труды ВЭО, 1770, ч. XIV, с. 1—32; ‘1767, ч. VII, с. 61; 1768, ч. X, с. 69; 1769, ч. XI, с. 100; 1774, ч. XXVI, с. 43; 1784, ч. V, с. 162—169; 1789, ч. IX, с. 109—

118; Экономический магазин, 1780, ч. I, с. 342—344; Ливанов М. Указ. соч., с. 141.

²⁷⁶ Труды ВЭО, 1804, ч. 56, с. 67—89.

²⁷⁷ Труды ВЭО, 1775, ч. XXIV, с. 233—263; 1780, ч. II, с. 1—33; 1793, ч. XVIII, с. 1—43; ГБЛ, ОР, ф. 475, А. Т. Болотов, картон 3, № 7—8; картон 4, № 1—7.

²⁷⁸ Комов И. М. О земледельных орудиях, с. 3.

²⁷⁹ Труды ВЭО, 1769, ч. XI, с. 64—75; 1774, ч. XXVIII, с. 1—39; 176—187; 1793, ч. XVIII, с. 129—145; 1794, ч. XIX, с. 75—84, 126—129; 1796, ч. II, с. 175—176; Экономический магазин, 1781, ч. VII, с. 326—328; Скоро жать или двойной серп. Курск, 1794.

²⁸⁰

^ЗС6 Комов И. М. О земледельных орудиях, с. 44; Труды ВЭО, 1773, ч. XXIII, ^с* 162-173.

²⁸¹ Н а з а р е н к о И. И. Некоторые рукописные источники по зоотехнии XVII— XVIII вв.— В кн.: Вопросы истории естествознания и техники, вып. I. М., 1956, с. 235—241; Он же. Конский лечебник Верещагина 1723 г. — Ветеринария, 1953, № 5, с. 62—64.

²⁸²

^30S Труды ВЭО, 1767, ч. VI, с. 156—226; 1769, ч. XI, с. 35—58; 1784, ч. V, с. 68—85; Осипов Н. Карманная книга сельского и домашнего хозяйства. Спб., 1791, с. 232—312; Он же. Новейший и совершенной российской конской знаток, ездок, охотник, заводчик и коновал... Спб., 1791.

²⁸³ Труды ВЭО, 1766, ч. II, с. 100—105, 194; 1770, ч. XVI, с. 144; 1771, ч. XVII, с. 1—60; 1772, ч. XXI, с. 1—64; 1775, ч. XXX, с. 145—153; 1784, ч. V, с. 126—

139; 1803, ч. 55, с. 88—183; Андреевский И. Новый полный методический лечебник конской, скотской и других домашних животных. Т. 1—2. М., 1793; Он же. Наставление или изображения правил, собственно принадлежащих к сбережению конского здоровья. М., 1796; Осипов Н. Крестьянин скотовод или краткое наставление деревенским жителям о воспитании и содержании всякого рода домашней скотины... Спб., 1792.

²⁸⁴ Труды ВЭО, 1780, ч. II, с. 55—198; 1803, ч. 55, с. 88—183.

²⁸⁵ Труды ВЭО, 1767, ч. VII, с. 175; 1770, ч. XV, с. 76—79; 1789, ч. IX, с. 184—194;

1791, ч. XIX, с. 277—292; 1793, ч. XVII, с. 215—228; ПСЗ, т. XII, № 9269;

т. XIX, № 14181; Ливанов М. Указ соч., с. 193—222; Андреевский И. Новый полный методический лечебник... Т. 1—2.

²⁸⁶ Громыко М. М. Указ. соч., с. 70—73, 145—150.

²⁸⁷ Д р у ж и н и н а Е. И. Северное Причерноморье в 1775—18Q0 гг. М., 1959, с. 218; Труды ВЭО, 1772, ч. XXI, с. 62.

²⁸⁸ Щербатов М. М. Записка, по крестьянскому вопросу.— В кн.: Щерба

тов М. М. Неизданные сочинения. М., 1935, с. 12—13.

²⁸⁹ Комов И. М. О земледелии, с. 24—25.

²⁹⁰ Цит. по: Г у р ь я н о в В. П. Указ. соч., с. 62.

²⁹¹ Труды ВЭО, 1768, ч. IX, с. 41, 43; 1775, ч. XXX, с. 158—186. ¹ .

²⁹² Труды ВЭО, 1768, ч. IX, с. 2; 1766, ч. I, с. 178.

²⁹³ Мергель — осадочная горная порода, переходная от известняков и доломитов к глинистым породам; внесение мергеля в почву приводит к устранению избыточной кислотности.

²⁹⁴ Мин Е. Описание Авчуринского хозяйства, устроенного Д. М. Полторацким. —

Земледельческий журнал, 1829, № 26, с. 239—241; Лунин А. М. Записки, ч. II.—ГБЛ, ОР, ф. 153, картон 1, № 2, л. 114 об.

²⁹⁵ Краткие разсуждения служащия в наставление о земледелии, частно и вообще до государственного домостроительства принадлежащия. Б/м., 1779, с. 3.

²⁹⁶ Чулков М. Записки.., с. И.

²⁹⁷ С г о s s A. «By the Banks of the Thames». Russians in Eighteenth Century Bri

tain. Newtonville, Mass., 1980, p. 61—79, 319—335.

²⁹⁸ Ко mob И. М. О земледелии, с. 18; Русский архив, 1872, т. 2, с. 266; Архив

графов Мордвиновых, т. I. Спб., 1901, с. 280.

²⁹⁹ В о л к о в С. И. Крестьяне дворцовых владений Подмосковья в серединеXVIII в. (30—70-е годы). М, 1959, с. 161—170.

³⁰⁰ Положение практической школы земледелия и сельского хозяйства. Спб., 1798, с. 2—3; ПСЗ, т. XXIV, № 17946; т. XXVI, № 19760.

³⁰¹ «Жадничая сколько можно более видеть и приметить все, что до системы экономии касающееся... иногда чего видеть не случалось, старался выспрашивать, и все видимое, так и слышимое записывать», — писал в своем дневнике И. Судаков.— Журнал Ивана Судакова в бытность ево в Англии, для примечания Экономических и протчих до земледелия касающихся надобностей. Лондон, 1784. — ГБЛ, ОР, ф. 313, А. К. Федоров, № 25, т. I, л. 60 об.

³⁰² С г о s s A. Op. cit., р. 73—75.

³⁰³ ПСЗ, т. XXVII, № 21016.

³⁰⁴ Л е н и н В. И. Поли. собр. соч., с. 3, с. 428.

³⁰⁵ ПСЗ т VI, № 3980, 4054, 4102; т. XV, № 11158, 11308; т. XXIII, № 17438 и др.

³⁰⁶ ПСЗ, т. XXV, № 18187.

³⁰⁷ ПСЗ, т. XVIII, № 12872.

³⁰⁸ ПСЗ, с. VI, № 3708.

³⁰⁹

^€ Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1967, т. II, с. 570.

³¹⁰ Российский с немецким и французским переводом словарь, сочиненный Иваном Нордстентом. Спб., 1780, ч. I, с. 347; Словарь Академии российской, производным порядом расположенный. Спб., 1793, ч. IV, стб. 30.

³¹¹

⁵ В одной из песен, относящихся к середине XVIII в. и бытовавших в Ярославле, есть такие слова:

«...со всех фабрик нам зачать, то уж еть чем окончать, Есть такие манифактуры делать разные фигуры.

Ковры хоша салфетки или скатерти каломенки...»

Дмитриев С. С. Рабочий фольклор XVIII в. — Литературное наследство, 1935, стб. 19—21, с. 14.

³¹² Наказ Мануфактур-коллегии в Комиссию по составлению проекта нового Уложения, 1767 г. — Сб. РИО, т. 43, 1885, с. 204.

³¹³ Чулков М. Д. Историческое описание российской коммерции.., т. VI, кн. IIL М., 1786, с. 20, 22.

³¹⁴ Сб. РИО, т. 43, с. 210.

³¹⁵ Ведомости, 1719, № 4, август. В периодике петровского времени было опубликовано около 40 подобных сообщений. — Данилевский В. В. Русская техническая литература первой четверти XVIII в. М.—Л., 1954, с. 260.

³¹⁶

* ¹³ Периодика является интересным источником для изучения промышленности, в. том числе и культуры промышленного производства. См., например: С т о л -пянский П. Н. Из истории производств С.-Петербурга за 18 век и первую-четверть 19 века.— Архив истории труда, 1921, кн. 2 (Статья написана на материалах «С.-Петербургских ведомостей»).

³¹⁷ В 1762 г. профессор Московского университета И. Г. Рейхель предпринял издание под заглавием: «Собрание лучших сочинений к распространению знания и к произведению удовольствия, також до мануфактур и до коммерции принадлежащих вещей». Журнал издавался только один год. См. также: Агентов М. И., Гаврилов И. Г. Открытие сокровенных художеств, служащее для фабрикантов, мануфактуристов, художников, мастеровых людей и для экономии. Переведено с немецкого М. Агентовым, ч. 1—3. М., 1768—1771.

³¹⁸ Г е н н и н В. Описание уральских и сибирских заводов. М., 1937 (написана в 30-х гг. XVIII в.); Ломоносов М. В. Первые основания металлургии или рудных дел. Спб., 1763 (написана в 1742 г.); Шлаттер И. А. Обстоятельное наставление рудному делу. Спб., 1760; Он же. Обстоятельное описание рудного плавильного дела.., т. 1—5. Спб., 1763—1784; Махотин Г. Книга мемориальная о заводском производстве, 1776 (рукопись); Герман И. Ф. Наилучший способ плавить и выковывать железо. Спб., 1784; и др.

³¹⁹ В настоящее время известно четыре списка этой книги. — Вестник АН СССР, 1935, N2 3, с. 48.

³²⁰ «Открытие сокровенных художеств...», подготовленное М. Агентовым, например, в

последней трети XVIII в. издавалось трижды: в 1768—1769, 1778—1787 ъ

1790 гг. В 1796 г. вышло второе издание работы М. В. Ломоносова «Первые основания металлургии или рудных дел».

³²¹ Рычков Н. П. Журнал или дневниковые записи путешествия по разным про³²² Очерки русской культуры XVII в., ч. 1. М., 1979, с. 65.

³²³ П а л л а с П. С. Указ. соч., ч. I, с. 199.

³²⁴ Голикова Н. Б. Очерки по истории городов России конца XVII —начала XVIII в. М., 1982, с. 137—138.

³²⁵

^2е Индова Е. И. Дворцовое хозяйство в России. Первая половина XVIII века. М., 1964, с. 262—268.

³²⁶ Обозрение юридического состояния России и выгод от того проистекающих для народных промыслов, ныне существующих. Спб., 1818, с. 22—25.

³²⁷ Развитие естествознания в России (XVIII—начало XX века). Под ред. С. Р. Ми-кулинского, А. П. Юшневича. М., 1977, с. 115.

³²⁸ ПСЗ, т. V, № 3464; т. VI, № 3972.

³²⁹ Паллас П. С. Указ. соч., ч. I, с. 33—57.

³³⁰ Рудные залегания на высоких местах, локализованные на небольшой площади.

³³¹ С е р б и н а К. Н. Крестьянская железоделательная промышленность Северо-Западной России XVI — первой половины XIX в. Л., 1971.

³³² В и л к о в О. Н. Промыслово-промышленное освоение Сибири крестьянами в конце XVI—начале XVIII столетия. — Вопросы истории, 1983, № 1, с. 35.

³³³ Полунин Ф. Географический лексикон Российского государства. М., 1773, с. 364.

³³⁴ Краткое описание мраморных и других каменных ломок, гор и каменных пород* находящихся в Российской Карелии, сочиненное Самуилом Алопеусом, пастором в Сордавале. Спб., 1787.

³³⁵ М е ш а л и н И. В. Текстильная промышленность крестьян Московской губернии в XVIII и первой половине XIX века. М.—Л., 1950, с. 26.

³³⁶ Л е н и н В. И. Поли. собр. соч., т. 3, с. 328.

³³⁷ Радищев А. Н. Избранные философские и общественно-политические произ

ведения. М., 1952, с. 437.

³³⁸ В и л к о в О. Н. Указ. соч.; Шапиро A. Л. К истории крестьянских промыслов и крестьянской мануфактуры в России XVIII в. — Исторические записки, т. 31, 1950.

³³⁹ Георги И. Г. О побочных крестьянских работах, с. 152—153.

³⁴⁰ Заозерская Е. И. К вопросу о зарождении капиталистических отношений в мелкой промышленности России начала XVIII в. — Вопросы истории, 1949, № 6* с. 82.

³⁴¹ Полянский Ф. Я. Городское ремесло и мануфактура в России XVIII в. М.„ 1960, с. 75; Сако вич С. И. Социальный состав московских цеховых ремесленников 1720-х годов. — Исторические записки, т. 42, 1953, с. 259.

³⁴² У с т ю г о в Н. В. Ремесло и мелкое товарное производство в Русском государстве XVII в. — Исторические записки, т. 34, 1950, с. 50; Д а н и л о в а Л. В. Мелкая промышленность и промыслы в русском городе во второй половине

³⁴³ ПСЗ, т. VI, № 3980, № 4054.

³⁴⁴ С а к о в и ч С. И. Социальный состав московских ремесленников, с. 242—247-

³⁴⁵ 3аозерская Е. И. Указ. соч., с. 72, 75.

³⁴⁶ Там же, с. 76—81.

³⁴⁷ Кирилов И. К. Цветущее состояние Всероссийского государства. М., 1977» 2-е изд., с. 48—49.

³⁴⁸ Заозерская Е. И. Указ. соч., с. 71. Каразея — грубошерстная цветная ткань.

³⁴⁹ Клокман Ю. Р. Социально-экономическая история русского города. Вторая половина XVIII в. М., 1967, с. 238; Разгон А. М. Указ. соч.; Меша* л и н И. В. Указ. соч.

³⁵⁰ Клокман Ю. Р. Указ. соч., с. 223, 235, 244.

³⁵¹ Федоров В. А. Помещичьи крестьяне Центрально-промышленного района России конца XVIII — первой половины XIX в. М., 1974, с. 134—135; Георги И. Г. Описание Российско-императорского столичного города Санкт-Петер

бурга. Спб., 1794, с. 139.

³⁵² Георги И. Г. Описание... Санкт-Петербурга, с. 139; Радищев А. Н. Указ. соч., с. 437.

³⁵³

^,€3 В о д а р с к и й Я. Е. Промышленные селения Центральной России в период генезиса и развития капитализма. М., 1972, с. 178. ₅

³⁵⁴

⁶.⁴ Клокман Ю. Р. Указ. соч., с. 274.

³⁵⁵ Чулков М. Д. Историческое описание.., т. IV, кн. VI, с. 297.

³⁵⁶ Бакмейстер Л. Топографические известия, служащие для полного географического описания Российской империи, ч. I. Спб., 1771, с. 132.

³⁵⁷ Данилова Л. В. Указ. соч., с. 103; 3 а о з е р с к а я Е. И. Указ. соч., с. 82.

³⁵⁸ ПСЗ, т. VI, № 3980.

³⁵⁹ ПСЗ, т. XXII, № 16188, ст. 99—102; т. XXV, N° 19187, гл. XI, § 15—16.

³⁶⁰ П о л я н с к и й Ф. Я. Указ. соч., с. 92.

³⁶¹ П а ж и т н о в К. А. Указ. соч., с. 62—67.

³⁶² П о с о ш к о в И. Т. Указ. соч., с. 139, 141.

³⁶³ Капустина Г. Д. Из истории ремесленного ученичества в Москве в начале XVIII в. — В кн.: Вопросы социально-экономической истории и источниковедения периода феодализма в России. М., 1961, с. 116, 118; ПСЗ, т. VI, № 3980; т. XXII, № 16188.

³⁶⁴ Капустина Г. Д. Указ. соч., с. 116.

³⁶⁵ Там же, с. 116—117.

³⁶⁶ Там же, с. 118.

³⁶⁷ ПСЗ, т. XXV, № 19187.

³⁶⁸ ПСЗ, т. IV, № 2575.

³⁶⁹ ПСЗ, т. XV, № 11224.

³⁷⁰ План коммерческого воспитательного училища. Спб., 1772.

³⁷¹ ПСЗ, т. XXV, № 18804.

³⁷² Фоккеродт И. Г. Россия при Петре Великом. — Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1874, т. II, с. 74.

³⁷³

⁸г⁴ ПСЗ, т. V, № 3017; т. XIII, № 10129; т. XVI, № 12290; т. XXI, № 15331.

³⁷⁴ Путешествие через Московию Корнелия де Бруипа. М., 1873, с. 96.

³⁷⁵ П о с о ш к о в И. Т. Указ. соч., с. 143.

³⁷⁶ П а ж и т н о в К. А. Указ. соч., с. 48, 103.

³⁷⁷ С а к о в и ч С. И. Указ. соч., с. 242, 247.

³⁷⁸ Георги И. Г. Описание... Санкт-Петербурга, с. 236, 253.

³⁷⁹ В исторической литературе имеются разные мнения относительно уровня развития и характера данного типа предприятий.

³⁸⁰ Л ю б о м и р о в П. Г. Очерки по истории русской промышленности. М., 1946, с. 172.

³⁸¹ Там же, с. 174.

³⁸² Волков М. Я. Хозяйство капиталиста — купца Среднего Поволжья И. А. Микляева в конце XVII — первой четверти XVIII в. — В кн.: Проблемы генезиса капитализма. М., 1970, с. 209.

³⁸³ П а л л а с П. С. Указ. соч., ч. I, с. 74—75.

³⁸⁴ Л е п е х и н И. И. Указ. соч., ч. I, с. 39—43.

³⁸⁵ В о л к о в М. Я. Купеческие кожевенные предприятия первой четверти

XVIII в. — История СССР, 1966, № 1, с. 142.

³⁸⁶ ПСЗ, т. V, № 2949.

³⁸⁷ Волков М. Я. Купеческие кожевенные предприятия.., с. 141.

³⁸⁸

³⁰² JI е п е х и н И. И. Указ. соч., ч. I, с. 84.

³⁸⁹ JI у к ь я н о в П. М. Указ. соч., т. 1, с. 52, 56.

³⁹⁰ Любомиров П. Г. Указ. соч., с. 187, 189—190.

³⁹¹ Чулков М. Д. Историческое описание.., т. I, кн. II. М., 1783, с. 13.

³⁹² Лукьянов П. М. Указ. соч., т. 2, с. 7; П а л л а с П. С. Указ. соч., ч. I, с. 74—75.

³⁹³ К а ц у р а г а в а X о с ю. Краткие вести о скитаниях в северных водах («Хокуса монряку»). М., 1978, с. 111.

³⁹⁴ Полунин Ф. Географический лексикон Российского государства, с. 100—102, 366.

³⁹⁵ Павленко Н. И. Торгово-промышленная политика правительства России в первой четверти XVIII в. — История СССР, 1978, № 3, с. 65.

³⁹⁶ Там же, с. 317—318.

³⁹⁷ П а л л а с П. С. Указ. соч., ч. I, с. 133.

³⁹⁸

Заозерская Е. И. Указ. соч., с. 77—78.

³⁹⁹ Георги И. Г. Описание... Санкт-Петербурга, с. 236—253.

⁴⁰⁰ JI е н и н В. И. Полн. собр. соч., т. 3, с. 353.

⁴⁰¹ П а в л е н к о Н. И. Развитие металлургической промышленности России в первой половине XVIII в., с. 49—50.

⁴⁰² Булыгин Ю. А. Некоторые вопросы культуры приписной 'деревни Колывано-Воскресенских горных заводов XVIII в. — В кн.: Крестьянство Сибири XVIII — начала XX в. (Классовая борьба, общественное сознание и культура). Новосибирск, 1975, с. 71—72.

⁴⁰³ С е р б и н'а К. Н. Указ. соч., с. 234.

⁴⁰⁴ 3 а о з е р с к а я Е. И. К вопросу о зарождении капиталистических отношений в мелкой промышленности России, с. 74—75.

⁴⁰⁵ 3 а о з е р с к а я Е. И. Развитие легкой промышленности в Москве в первой четверти XVIII в. М., 1953, с. 99, 378—379.

⁴⁰⁶ П а в л е н к о Н. И. Торгово-промышленная политика.., с. 52.

⁴⁰⁷ Цит. по: Федоров В. А. Указ. соч., с. 223.

⁴⁰⁸ 3 а о з е р с к а я Е. И. К вопросу о зарождении капиталистических отношений в мелкой промышленности России, с. 78.

⁴⁰⁹ Д а н и л о в а Л. В. Указ. соч., с. 99, 102.

⁴¹⁰ В 1725 г. в России насчитывалось примерно 130—140 предприятий мануфактурного типа, в 60-х гг. — около 500, а в конце века (по данным 1804 г.)—уже* более 1000 мануфактур. — Пажитнов К. А. К вопросу о переломе в мануфактурной промышленности XVIII в. — Вопросы истории, 1948, № 3, с. 61, 62. Эти цифры в силу несовершенства тогдашней статистики нужно рассматривать* как приблизительные. Их интерес не в абсолютной точности, а в характеристике динамики мануфактурного производства. В литературе встречаются и другие данные о росте мануфактур России в XVIII в. — Заозерская Е. И. К вопросу о развитии крупной промышленности в России в XVIII веке. — Вопросы; истории, 1947, № 12, с. 64, 65.

⁴¹¹ Это отражено в обширном законодательстве, касавшемся вопросов промышленности. См., например: ПСЗ, т. V, № 2876 — «О заведении суконных заводов»,. 1715 г.; № 3089 — «Жалованная грамота на исключительное заведение в России фабрик для делания всяких материй и парчей», 1717 г.; № 3142 — «О взятии свидетельств мастеровым людям, желающим определиться на мануфактуры»*. 1718 г.; № 3174 — «О даче фабрикантам Турчанинову и Цымбальникову на-размножение полотняного завода грамоты», 1718 г.; № 3176 — «Доношение фабриканта Алексея Милютина о пожаловании ему на делание шелковых лент...»* 1718 г.; № 3464 — «Берг-привилегия», 1719 г.; т. VI* № 3708 — «Регламент глав⁴¹² Бакланов Н. Б. Техника металлургического производства XVIII в. на Урале. М., 1936, с. 131.

⁴¹³ П а в л е н к о. Н. И. Развитие металлургической промышленности.., с. 56.

⁴¹⁴ Пажитнов К. А. Очерки истории текстильной промышленности дореволюционной России. Шерстяная промышленность. М., 1955, с. 15—16; Он же. Хлопчатобумажная, льнопеньковая и шелковая промышленность. М., 1958, с. 307;

⁴¹⁵ Л ю б о м и р о в П. Г. Указ. соч., с. 355—359.

⁴¹⁶

Исторический архив, т. IX. М., 1953, с. 286—321 (подсчеты наши. — Л. К.). Данные взяты из ведомости действовавших заводов на 1853 г., т. е. в ней не учитывались предприятия, прекратившие работу к этому времени.

⁴¹⁷ Любомиров П. Г. Указ. соч., с. 382; Павленко Н. И. Развитие металлур

гической промышленности.., с. 87, 512.

⁴¹⁸ Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 3, с. 431.

⁴¹⁹ Павленко Н. И. История металлургии в России XVIII в. М., 1962, с. 461— 463; Любомиров П. Г. Указ. соч., с. 437; Кашинцев Д. Указ. соч.,. с. 112—113.

⁴²⁰ За три десятилетия (1741—1770) купцами было построено 79 заводов, за предыдущие 40 лет (1701—1740)—36, а за последующие 30 лет (1771— 1800)—только 8 заводов., За то же время дворянам соответственно принадлежало 29 заводов, 1 завод и 13 заводов. — Павленко Н. И. История металлургии в России XVIII в., с. 463.

⁴²¹ За период 1751 — 1780 гг. казна, например, передала в частные руки 22 металлургических завода. Это наибольшее число проданных казенных заводов за весь XVIII в. —Там же, с. 458.

⁴²² Павленко Н. И. История металлургии в России XVIII в., с. 224.

⁴²³ Стру милин С. Г. Очерки по истории черной металлургии в СССР. М., 1867* с. 129.

⁴²⁴ Кашинцев Д. Указ. соч., с. 174; Очерки русской культуры XVII в., ч. 1, с. 111.

⁴²⁵ К а ш и н д е в Д. Указ. соч., с. 82.

⁴²⁶

⁵⁷⁰ В начале XVIII в. строили домны 5x5 сажен (примерно 100 кв. м), вместо 4X4 саж. в прежние годы. — Бакланов Н. Б. Указ. соч., с. 63; Кашин-цев Д. Указ. соч., с. 141.

⁴²⁷ Ген нин В. И. Описание уральских и сибирских заводов, с. 169—170.

⁴²⁸ Там же, с. 160—161.

⁴²⁹ Бакланов Н. Б. Указ. соч., с. 71; К а ш и н ц е в Д. Указ. соч., с. 195.

⁴³⁰ Уклад — мягкая сталь, впоследствии известная как «сырцовая сталь».

⁴³¹ Кашиндев Д. Указ. соч., с. 198; Любомиров П. Г. Указ. соч., с. 455.

⁴³² Во 2-й половине XVIII в. полосное железо составляло до 96% всей продукции уральских заводов. — Кашиндев Д. Указ. соч., с. 136.

⁴³³ Бакланов Н. Б. Указ. соч., с. 159—160.

⁴³⁴ Павленко Н. И. История металлургии в России XVIII в., с. 221; Кашин-цев Д. Указ. соч., с. 199. Суксунский завод существует до настоящего времени как Оптико-механический завод по производству медицинского оборудования.

⁴³⁵ Бакланов Н. Б. Указ. соч., с. 166. В XVII в. во всех подразделениях завода было не более 22 специалистов.

⁴³⁶ «Мануфактурный период, — отмечал Маркс, — упрощает, улучшает и разнооб⁴³⁷ Иностранные термины, вошедшие в русский язык, встречаются в работе В. И. Геннина. Например, бергрот — корыто, употребляемое при горных работах, похверк — толчея, лихтлог — воздушная шахта, опускаемая в штольню для очищения воздуха в руднике, гашпель — ворот для подъема воды и руды, маркшейдер— горный инженер, производивший съемку подземных выработок, гар-махер — рабочий, очищающий медь при горне, гитенмейстер — плавильный мастер, наблюдавший за устройством плавильных печей и за плавкой руды и т. д. — Г е н н и н В. И. Указ. соч., с. 634—647.

⁴³⁸ Б а к л а н о в Н. Б. Указ. соч., с. 168—169.

⁴³⁹ П а в л е н к а Н. И. Развитие металлургической промышленности.., с. 243.

⁴⁴⁰ Кашинцев Д. Указ. соч., с. 185—186; Свиньин П. Указ. соч., с. 48. На

заводах П. С. Яковлева на Урале эти меха устанавливал его крепостной

И. Г. Зыкин, работавший мастером.

⁴⁴¹ Бакланов Н. Б. Указ. соч., с. 65—66; Кашинцев Д. Указ. соч., с. 188.

⁴⁴²

³⁹¹ Карпенко 3. Г. Горная и металлургическая промышленность Западной Сибири в 1700—1861 гг. Новосибирск, 1963, с. 41; Открытие и начало разработки угольных месторождений в России. М.—Л., 1952, с. 52, 93, 138, 225; Шухар-Д и н С. В. Русская наука о разработке ископаемого угля в XVIII в. М., 1950, с. 51.

⁴⁴³ Там же, с. 505.

⁴⁴⁴ В 60-е гг. XVIII в. оно объединяло 80% рабочих и давало 80% суммы производства всей обрабатывающей промышленности. — Д р о б и ж е в В. 3. и др.. Историческая география СССР, с. 233.

⁴⁴⁵ Заозерская Е. И. Развитие легкой промышленности в Москве.., с. 124. «Хамовное дело» было известно еще в предшествующем столетии. Существует двоякое объяснение этого термина: от шведского «hamo» (рубашка) или от индийского «хаман» (полотно). — Довнар-Запольский М. В. Торговля и промышленность Москвы в XVI—XVII вв. — В кн.: Москва в ее прошлом и настоящем, ч. III, вып. 6. М., б. г., с. 59.

⁴⁴⁶ ПСЗ, т. V, № 2876 (1715 г.).

⁴⁴⁷ 3 а о з е р с к а я Е. И. Развитие легкой промышленности в Москве.., с. 186.

⁴⁴⁸ ПСЗ, т. V, № 2876 (1715 г.).

⁴⁴⁹ ПСЗ, т. V, № 3176; Коган И. И. Московские шелковые фабрики первой половины XVIII в. — Старая Москва, сб. I, М., 1929, с. 127—128; За озер -с к а я Е. И. Развитие легкой промышленности в Москве.., с. 293—294.

⁴⁵⁰ ПСЗ, т. V, № 3089.

⁴⁵¹ 3 а о з е р с к а я Е. И. Развитие легкой промышленности в Москве.., с. 311.

⁴⁵² Это предприятия Ивана и Матвея Евреиповых, Панкрата Колосова, Андрея Бабушкина и братьев Лазаревых.— Коган И. И. Указ. соч., с. 130.

⁴⁵³ Пажитнов К. А. Очерки... Шерстяная промышленность, с. 12.

⁴⁵⁴ Р у б и н ш т е й н Е. И. Указ. соч., с. 43; Дмитриев Н. Н. Указ. соч.,. с. 76—84. Подобные случаи уже встречались в металлургии. «Одним из наиболее совершенных созданий мануфактуры, — писал К. Маркс, — была мастерская для производства самих орудий труда, особенно сложных механических аппаратов, уже применявшихся в то время». — Маркс К., Э н г е л ь с Ф. Соч., т. 23, с. 381.

⁴⁵⁵ На полотняно-парусных мануфактурах работали чесальщики, шлихтовальщики,, прядильщики, мотальщики, шпульники, ткачи, белилыцики, шкеперы, сымальщи-ки, вспомогательные рабочие; на суконных — шерсторазбиратели, верхострига-тели, шерстосниматели, шерстомыляры, шерстобиты, чесальщики, щипалыцики„. скребельщики, кардовщики, прядильщики, бобинщики, ткачи, шпульники, сновальщики, сукновалятели, дрогшейдеры, прессовщики; на шелкоткацких — шпульники, бобинщики, ткачи, переборщики, угольщики, рисовальщики; на ситценабивных — белилыцики, сушильники, набойщики, штриховальщики. — Курицын И. С. Указ. соч., с. 144; Дмитриев Н. Н. Указ. соч., с. 111; Любомиров П. Г. Указ. соч., с. 32; Рубинштейн Е. И. Указ. с.оч., с. 53.

⁴⁵⁶ Равендук — полотно для мелких парусов, фламское полотно беленое — употреблялось для белья вообще, полубеленое — для армейского белья. На мануфактуре XVIII в. вырабатывался также канифас — новый вид плотной полосатой льня-ной или хлопчатобумажной ткани.

⁴⁵⁷ Л ю б о м и р о в П. Г. Указ. соч., с. 102. В петровское время обработка пеньки полностью осуществлялась в стенах мануфактуры.

⁴⁵⁸ Дюбюк Е. Указ. соч., с. 12—13. К таким мануфактурам можно отнести пред

приятия П. Хлебникова в Пронске (1059 человек), Л. Лугина в Туле (1295 человек), Яковлевых в Ярославле (2637 человек), Земсковых в Московском уезде

(1031 человек), Гончарова в М. Ярославце (2559 человек) и в Москве (3479 че

ловек).

⁴⁵⁹ Р у б и н ш т е й н Е. И. Указ. соч., с. 71.

⁴⁶⁰ Семевский В. И. Крестьяне в царствование Екатерины II, т. 1. Спб., 1881,.

с. 71—72.

⁴⁶¹ Л ю б о м и р о в П. Г. Указ. соч., с. 67.

⁴⁶² Там же, с. 127.

⁴⁶³ Л е н и н В. И. Полн. собр. соч., т. 3, с. 432.

⁴⁶⁴ Ц е й т л и н М. А. Очерки по истории развития стекольной промышленности в России. М.—Л., 1939, с. 37.

⁴⁶⁵ Очерки русской культуры XVII в., ч. 1, с. 108—109. Духанинский завод Койета

работал до 1702 г. Затем он перешел в руки других владельцев, а с 1719 г. принадлежал П. Вестову, владельцу первого в России сахарно-рафинадного завода в Петербурге. Измайловский стекольный завод действовал до 1707 г.— Любомиров П. Г. Указ. соч., с. 192; Безбородов М. А. Очерки по истории русского стеклоделия. М., 1952, с. 20.

⁴⁶⁶ Сб. РИО, т. 11, 1873, с. 125; Цейтлин А. М. Указ. соч., с. 27.

⁴⁶⁷ 3 а о з е р с к а я Е. И. Мануфактура при Петре I, с. 174—175.

⁴⁶⁸ Л ю б о м и р о в П. Г. Указ. соч., с. 193; Безбородов М. А. Указ. соч., с. 23.

⁴⁶⁹ Л ю б о м и р о в П. Г. Указ. соч., с. 194—198.

⁴⁷⁰ Ц е й т л и н М. А. Указ. соч., с. 65.

⁴⁷¹ В 60-е гг. число рабочих на мануфактурах было различным, как правило, от 15—16 до 60—65 человек. Исключение составляли заводы Мальцевых, на которых работало до 165 человек. — Любомиров П. Г. Указ. соч., с. 198.

⁴⁷² Описание процесса производства стекла см.: Любомиров П. Г. Указ. соч., с. 195.

⁴⁷³ Лаксман К. Г. О введении в употребление щелочной ископаемой соли на стеклоплавильных заводах вместо поташа.— Труды ВЭО, 1798„ ч. III, с. 240—251.

⁴⁷⁴ Там же, с. 241.

⁴⁷⁵ Ц е й т л и н М. А. Указ. соч., с. 36—37.

⁴⁷⁶ Там же, с. 31—33.

⁴⁷⁷ В Европе к этому времени существовали две подобные мануфактуры: в Майсене, построенная в 1710 г. изобретателем европейского фарфора И. Беттгером, и

в Вене —в 1718 г.— Лихачева Д. М. К истории зарождения частных фарфоровых фабрик в России. — Сб. трудов НИИ худ. пром., вып. 6. М., 1972, с. 167.

⁴⁷⁸ Там же, с. 184.

⁴⁷⁹ Там же, с. 167, 170, 173.

⁴⁸⁰ Полунин Ф. Географический лексикон Российского государства, с. 84.

⁴⁸¹ Л и х а ч е в а Д. М. Указ. соч., с. 182.

⁴⁸² Голтвинский И. Наставления, основанные на опытах и долговременных наблюдениях делать лучшим и выгоднейшим образом всякого роду стекло, хрусталь, такоже поташ. М., 1803.

⁴⁸³

Очерки русской культуры XVII в., ч. 1, с. 116—117; Любомиров. П. Г. Указ. соч., с. 146.

⁴⁸⁴ В 1725 г. в России было 5 «бумажных мельниц», в 1762 г. — 26, а в 1796 г.—

72. — Участки на 3. В. Русская техника производства бумаги. М.—Л., 1954, с. 12, 14.

⁴⁸⁵ Любомиров П. Г. Указ. соч., с. 149, 151, 153.

⁴⁸⁶ Там же, с. 146, 148.

⁴⁸⁷ У ч а с т к и н а 3. В. Указ. соч., с. 60.

⁴⁸⁸ Любомиров П. Г. Указ. соч., с. 155.

⁴⁸⁹ Ленин В. Pi Полн. собр. соч., т. 3, с. 435. «Ко времени освобождения кресть⁴⁹⁰ Внешняя торговля России через Петербургский порт. Ведомости о составе купцов и их торговых оборотах. М., 1981, с. 10, 11, 14, 15, 37, 51, 54, 55, 92, 113, 144, 148.

⁴⁹¹ Павленко Н. И. История металлургии в России XVIII в., с. 248—252, 464. ⁵⁶¹ В 1768 г. С. Яковлев, например, купил у П. А. Демидова 7 заводов, леса по

⁴⁹²

р. Каме, несколько домов на Урале, в Москве, Петербурге за 800 тыс. руб. (Кафенгауз Б. Б. История хозяйства Демидовых в XVIII—XIX вв., т. I. М., 1949, с. 288). Значительными были торговые обороты М. Губина. В 1787 г. стоимость импорта через Петербургский порт, осуществленного Губиным вместе с московским купцом М. Кирьяковым, составила около 192 тыс. руб. Торговые обороты Баташевых были более скромными: от 20 до 45 тыс. руб. — Внешняя торговля России через Петербургский порт, с. 10, 51, 113.

⁴⁹³

^Л62 В течение XVIII в. дворянам было передано из казны 32 металлургических завода. Ни один из них не сохранился в руках владельца до конца столетия. — Павленко Н. И. История металлургии в России XVIII в., с. 381, 383.

⁴⁹⁴

¹⁶³ ПСЗ, т. IX, № 6858. Указ 7 января 1736 г.

⁴⁹⁵ Сб. РИО, т. 8, 1871, с. 5.

⁴⁹⁶ Демидовы получили дворянство в 1726 г., Твердышев — в 1758 г., С. Яковлев — в 1762 г., Мальцевы — в 1775 г., Милютины — в 1740 г., Лазаревы — в 1774 г., Баташевы — в 1783 г., Губины — в середине XIX в., Осокины — в 1833 г.

⁴⁹⁷ Например, А. Демидов имел в середине XVIII в. 13 тыс. душ крепостных; Баташевым принадлежало в 20-х гг. XIX в. 12,5 тыс. крепостных крестьян. — Советская историческая энциклопедия/т. 2, с. 164; т. 5, с. 89.

⁴⁹⁸ Русская старина, 1883, № 10, с. 69, 70.

⁴⁹⁹ ЦГИА г. Москвы, ф. 397, on. 1, 1767, ед. хр. 14, 16.

⁵⁰⁰ Советская историческая энциклопедия, т. 14, с. 165. Рукопись хранится в ЦГАДА.

⁵⁰¹ Огарков Д. Демидовы, с. 14; Головщиков К. Род дворян Демидовых.

Ярославль, 1881; Летопись Московского университета. М., 1979, с. 17.

⁵⁰² Кафенгауз Б. Б. История хозяйства Демидовых в XVIII—XIX вв._г с. 267—270.

⁵⁰³ Л е н и н В. И. Поли. собр. соч., т. 3, с. 429.

⁵⁰⁴ ПСЗ, т. VII, № 4378.

⁵⁰⁵ Г р я з н о в А. Указ. соч., с. 26—27. К. Маркс отмечал, что «... для более трудных частичных работ длительный срок обучения остается необходимым»...—

Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 380.

⁵⁰⁶ Павленко Н. И. Развитие металлургической промышленности.., с. 193—195.

⁵⁰⁷ Глаголева А. П. Указ. соч., с. 180; Русский биографический словарь, т. «Гааг— Гербель». М., 1914, с. 417.

⁵⁰⁸ Нечаев Н. В. Горнозаводские школы Урала. М., 1956, с. 60.

⁵⁰⁹ П е н з и н Э. А. Школы при горных заводах Урала в первой трети XVIII в. — В сб.: Общественно-политическая мысль дореволюционного Урала. Свердловск*. 1983, с. 75.

⁵¹⁰ Павленко Н. И. Развитие металлургической промышленности.., с. 201.

⁵¹¹ Н е ч а е в Н. В. Указ. соч., с. 82.

⁵¹² Д а н и л е в ск и й В. В. Указ. соч., с. 67.

⁵¹³ Павленко Н. И. История металлургии в России XVIII в., с. 68.

⁵¹⁴ Цит. по: Семевский В. И. Посессионные крестьяне. — Вестник Европы, 1878, т. XI, с. 156.

⁵¹⁵ Н е ч а е в Н. В. Указ. соч., с. 87.

⁵¹⁶ Геннин В. И. Указ. соч., с. 117, 118, 127, 128, 131, 139, 160, 187, 229, 265, 299>

и др.

⁵¹⁷ Л о м о н о с о в М. В. Первые основания металлургии или рудных дел, с. 109—110.

⁵¹⁸ Ш л а т т е р И. А. Обстоятельное описание рудного плавильного дела.., с. 181.

⁵¹⁹

-²⁹⁵ В архиве Государственного Географического общества в Ленинграде в 30-х гг.

⁵²⁰

хранилась так наз. «Шлаттеровская серия», относящаяся к 60-м гг. XVIII в., которая представляла собой альбом акварельных рисунков и чертежей отдельных уральских заводов. В этой серии было больше 200 рисунков. В настоящее время местонахождение ее неизвестно. — Каменский В. А. Русская железная и медная мануфактура в изображениях XVIII — первой половине XIX в. — Архив ис⁵²¹

. тории науки и техники, вып. 7, Л., 1935.

⁵²² Геннин В. И. Указ. соч., с. 91.

^:297 Ш л а т т е р И. А. Обстоятельное наставление рудному делу (ил. — в приложении).

⁵²³ Летопись Московского университета, с. 33.

⁵²⁴ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 386.

⁵²⁵ Существует большая литература о развитии техники и изобретениях в Росси» XVIII в. См., например: Виргинский В. С. Творцы новой техники в крепостной России, изд. 2-е. М., 1962; Он же. История науки и техники, т. I. М., 1973; Очерки истории техники в России с древнейших времен до 60-х годов XIX в. М., 1978; Данилевский В. В. Русская техника, изд. 2-е. М., 1948; Деятели русской культуры XVIII в. Страницы биографий. Библиографический указатель. M._v 1980; и др.

⁵²⁶ JI о м о н о с о в М. В. Первые основания металлургии или рудных дел, с. 90—108;

Шлаттер И. А. Обстоятельственное-наставление рудному делу.., с. 150.

⁵²⁷ Стру милин С. Г. Указ. соч., с. 123, 141, 143. В этот период производительность «старых» шведских домен составляла 43 пуда, английских — 85 пудов и только «новые» шведские домны высотой в 6,5 м производили 134 пуда чугуна в сутки.

⁵²⁸ Кашинцев Д. Указ. соч., с. 141; Бакланов Н. Б. Указ. соч., с. 66; С т р у-милин С. Г. Указ. соч., с. 166.

⁵²⁹ Кашинцев Д. Указ. соч., с. 69.

⁵³⁰ С е р б и н а К. Н. Указ. соч., с. 54—55.

⁵³¹ Например, при перековке ручного кричного железа в гвозди угар достигал четверти первоначального веса, заводское железо давало угар только в размере 1/10 веса. — Любомиров П. Г. Указ. соч., с. 216—219; Струмилин С. Г. Указ. соч., с. 75; Сербии а К. Н. Указ. соч., с. 103.

⁵³² Курицын И. А. Указ. соч., с. 141.

⁵³³ По приблизительным данным, имеющимся в литературе, Россия в середине XVIII в. вывозила до 1300 тыс. пудов железа. В конце века экспорт железа составил 4 млн. пудов, а в 1802—1804 гг. — уже только 2,5 млн. пудов. — Павленко Н. И. Развитие металлургической промышленности.., с. 512; Рубцов Н. Н. История литейного производства в СССР, ч. I. М.— Л., 1947, с. 67.

⁵³⁴ Л ю б о м и р о в П. Г. Указ. соч., с. 480.

⁵³⁵ С в и н ь и н П. Указ. соч., с. 64.

⁵³⁶ Д емиховский К. К. Возникновение и развитие приокской металлургии во второй половине XVIII в. — Учен. зап. Пермского гос. ун-та, 1961, т. XVII, вып. 4, с. 70, 72.

⁵³⁷ Бакланов Б. Н. Указ. соч., с. 123—125; Кашинцев Д. Указ. соч., с. 135—136.

⁵³⁸ Сб. РИО, т. 8, с. 51.

⁵³⁹

*¹⁹ Любомиров П. Г. Указ. соч., с. 91. Затрапеза — льняная сине-полосатая ткань, получившая свое название от владельца Ярославской мануфактуры Затра-пезнова, где она впервые стала изготовляться. — Грязнов А. Ф. Указ. соч.„ с. 116.

⁵⁴⁰ Особый интерес в этом отношении представляют заводы Урала, вокруг которых довольно быстро вырастали большие поселения городского типа. — Черкасова А. С. Горнозаводская мануфактура и образование городов. — Исторические записки, т. 93, 1974, с. 295.

⁵⁴¹ Очерки русской культуры XVII в., ч. 1. М., 1979.

⁵⁴² Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 59.

⁵⁴³

^? См.: Троицкий С. М. Финансовая политика русского абсолютизма в XVIII веке М, 1966, с. 35—113.

⁵⁴⁴

Кушева Е. Н. Торговля Москвы в 30—40-х годах XVIII в. — Исторические записки, т. 23, 1947, с. 85, 92.

⁵⁴⁵

Кизеветтер А. А. Делопроизводство русских внутренних таможен как исторический источник. — В кн.: Сб. статей, посвященных В. О. Ключевскому его учениками, друзьями и почитателями. М., 1909, с. 80.

⁵⁴⁶

⁸ Шапиро А. Л. О роли Петербурга в развитии всероссийского рынка в XVIII — первой половине XIX в. — В кн.: Города феодальной России. Сб. статей памяти Н. В. Устюгова. М., 1966, с. 388, 391, 394.

⁵⁴⁷ Миронов Б. Н. Внутренний рынок России во второй половине XVIII — первой: половине XIX в. Л., 1981, с. 56—59, 67—68.

⁵⁴⁸ Рубинштейн Н. JI. Внешняя торговля России и русское купечество. — Исторические записки, т. 54, 1955, с. 344.

⁵⁴⁹

Миронов Б. Н. Указ. соч., с. 61.

⁵⁵⁰ Любименко И. И. Торговля в Петербурге. — В кн.: Петербург петровского времени. Очерки. JL, 1948, с. 85.

⁵⁵¹ Миронов Б. Н. Указ. соч., с. 58.

⁵⁵² Г е о р г и И. Г. Описание Российско-императорского столичного города Санкт-Петербурга. Спб., 1794, с. 105.

⁵⁵³ Чулков М. Историческое описание российской коммерции.., т. VI, кн. IV. М.*. 1786, с. 232—251 (подсчитано нами. — авт.).

⁵⁵⁴ Г е о р г и И. Г. Указ. соч., с. 106.

⁵⁵⁵

⁴⁷ Московские ведомости. 1786, № 19.

⁵⁵⁶ Кулиш ер И. М. Очерк истории русской торговли. Пг., 1923, с. 265.

⁵⁵⁷ Георги И. Г. Указ. соч., с. 205, 209.

⁵⁵⁸ Кулиш ер И. М. Указ. соч., с. 262.

⁵⁵⁹ М и р о н о в Б. Н. Указ. соч., с. 55—72.

⁵⁶⁰ Чулков М. Указ. соч., т. VI, кн. IV, с. 232.

⁵⁶¹ М и р о н о в Б. Н. Указ. соч., с. 59.

⁵⁶² К л о к м а н Ю. Р. Социально-экономическая история русского города. Вторая половина XVIII .века. М., 1967, с. 46; Водарский Я. Е. Промышленные селения Центральной России в период генезиса и развития капитализма. М., 1972.

⁵⁶³ ЦГАДА, ф. 350, кн. 10, л. 162—162 об.

⁵⁶⁴ Миронов Б. Н. Указ. соч., с. 62.

⁵⁶⁵ В а р т а н о в Г. *71. Городские ярмарки Центральной части Европейской России во 2-й половине XVIII в. — Уч. зап. Ленинград, гос. пед. ин-та, т. 194, 1958, с. 137.

⁵⁶⁶

Кафенгауз Б. Б. Очерки внутреннего рынка России первой половины XVIII века (по материалам внутренних таможен). М., 1958, с. 117, 185.

⁵⁶⁷ 3 у б о в А. Описание Нижегородской ярмарки. Составленное директором ярмарочной конторы. Спб., 1839, с. 9; P е м а н Г. Макарьевская ярмонка. Выписка из неизданного путешествия по восточной России, Сибири и Китайской Мунгалии. — Северный архив, журнал истории, статистики и путешествий, 1822, апрель, № 8„ май, № 9, с. 238.

⁵⁶⁸ Р е м а н Г. Указ. соч., с. 143.

⁵⁶⁹ Миронов Б. Н. Указ. соч., с. 60—61.

⁵⁷⁰ Ш у л ь г а И. Г. Развитие торговли на Левобережной Украине во второй половине

XVIII в. — В кн.: Вопросы генезиса капитализма в России. J1_M 1960; Гурдж и й И. Л. Сельские и городские базары на Украине в конце XVIII — первой половине XIX в. и их роль в развитии товарного производства. — В кн.: Вопросы истории сельского хозяйства, крестьянства и революционного движения в России. Сб. статей к 75-летию академика Н. М. Дружинина. М., 1961; Волков М. Я.,. Тихонова Т. А. Ярмарки Украины середины XVIII в. — В кн.: Историческая география России XVIII в. Ч. I. Города, промышленность, торговля. М., 1981.

⁵⁷¹ Аксаков И. А. Исследование о торговле на украинских ярмарках, ч. I. Спб,,. 1858, с. 5.

⁵⁷² 3 у б о в А. Указ. соч., с. 8.

⁵⁷³ Р е м а н Г. Указ. соч., с. 139.

⁵⁷⁴ Щекатов А. Географический словарь Российской империи, ч. I. М., 1801, с. 432— 433; Самсонов В. И. Курская Коренная ярмарка. — Уч. зап. Курск, гос. пед. ин-та, вып. 2, 1949, с. 104; Чулков М. Историческое описание.., т. VI, кн. IV„ с. 83.

⁵⁷⁵ Там же, с. 200—214.

⁵⁷⁶ Там же, с. 205.

⁵⁷⁷ Там же, с. 209.

⁵⁷⁸

³ Там же, с. 202—203.

⁴⁴ Сведения о купеческом роде Вишняковых (1762—1847 гг.), собранные Н. Вишняковым. Ч. II. М., 1905, с. 65.

⁴⁵ Р е м а н Г. Указ. соч., с. 146.

⁵⁷⁹ Я ко в це в с кий В. Н. Торговля. — В кн.: Очерки истории СССР. Россия во второй половине XVIII в. М., 1956, с. 139—140.

⁵⁸⁰ История русской экономической мысли, т. I, ч. 1. М., 1955, с. 284; ПСЗ, т. VII* № 4368; Миронов Б. Н. Экспорт русского хлеба во второй половине XVIII — начале XIX в. — Исторические записки, т. 93. 1974.

⁵⁸¹ Сб. РИО, т. 39, 1884, с. 262.

⁵⁸² ПСЗ, т. IV, № 2045; Павленко Н. И. Торгово-промышленная политика правительства России в первой четверти XVIII века. — История СССР, 1978, № 3, с. 58—60. .

⁵⁸³ Милюков П. Н. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого. Спб., 1905, с. 390.

⁵⁸⁴ Там же, с. 388—391; Павленко Н. И. Указ. соч., с. 60—61.

⁵⁸⁵ Санкт-Петербургский журнал, 1807, № 7, отд. 2, с. 78—84; Троицкий С. Указ. соч., с. 160—170.

⁵⁸⁶ Куш ев а Е. Н. Саратов в третьей четверти XVIII в. Саратов, 1928, с. 10.

⁵⁸⁷ Ключевский В. И. Соч., т. 5. М., 1958, с. 168.

⁵⁸⁸ T р о и ц к и й С. М. Финансовая политика русского абсолютизма.., с. 182—183.

⁵⁸⁹ Капустина Г. Д. К истории хлебного рынка Москвы в начале XVIII в. —

В кн.: Города феодальной России. Сб. статей памяти Н. В. Устюгова. М., 1966.

⁵⁹⁰ П а в л е н к о Н. И. Указ. соч., с. 54; Волков М. Я. Очерк истории промыслов

России. Вторая половина XVII — первая половина XVIII в. М., 1979, с. 39—40;

ПСЗ, т. V, № 2914.

⁵⁹¹ Павленко Н. И. История металлургии в России XVIII в. М., 1962.

⁵⁹² Ю х т А. И. Русская промышленность и снабжение армии обмундированием и амуницией. — В кн.: Полтава. К 250-летию Полтавского сражения. М., 1959, с. 217; Чулков М, Историческое описание.., т. VI, кн. I, с. 124.

⁵⁹³

⁶⁵ Боровой С. Я. Вопросы кредитования торговли и промышленности в России

XVIII в. — Исторические записки, т. 33, 1950, с. 99.

⁵⁹⁴ Яковцевский В. Н. Купеческий капитал в феодально-крепостнической России. М., 1953, с. 68—69.

⁵⁹⁵ ПСЗ, т. XV, № 11 117.

⁵⁹⁶ Семенов А. Изучение исторических сведений о российской внешней торговле и промышленности; т. 3. Спб., 1859, с. 21—28.

⁵⁹⁷ Яков девск и й В. И. Купеческий капитал.., с. 65—66.

⁵⁹⁸ Б у т е н к о В. А. Краткий очерк истории русской торговли в связи с историей промышленности. М., 1911, с. 73, 85.

⁵⁹⁹ Г е о р г и И. Г. Указ. соч., с. 202.

⁶⁰⁰ Кушева Е. Н. Торговля Москвы в 30—40-х годах XVIII в., с. 78.

⁶⁰¹ Я к о в ц е в с к и й В. Н. Торговля, с. 120—121.

⁶⁰² Чулков М. Историческое описание.., т. VI, кн. IV, с. 190.

⁶⁰³ Заозерская Е. Н. Торговля и купечество. — В кн.: Очерки истории СССР. Россия во второй четверти XVIII в., с. 168—169.

⁶⁰⁴ Я к о в ц е в с к и й В. Н. Купеческий капитал.., с. 30—31.

⁶⁰⁵ М и р о н о в Б. Н. К вопросу о роли русского купечества во внешней торговле Петербурга и Архангельска во второй половине XVIII — начале XIX в.— История СССР, 1973, № 6, с. 139.

⁶⁰⁶ Г е о р г и И. Г. Указ. соч., с. 206; Кулишер И. М. Очерк истории русской торговли, с. 241. '

⁶⁰⁷ Любименко И. И. Указ. соч., с. 86.

⁶⁰⁸ Там же, с. 207.

⁶⁰⁹ Там же, с. 221.

⁶¹⁰ Р у б и н ш т е й н Н. JT. Указ. соч., с. 359—360.

⁶¹¹ Чулков М. Историческое описание.., т. VI, кн. IV, с. 258.

⁶¹² Там же, с. 259—261.

⁶¹³ Там же, т. II, кн. III, с. 43—45.

⁶¹⁴ Фоккеродт И. Г. Россия при Петре Великом. — В кн.: Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1874, т. II, с. 61—64.

⁶¹⁵

⁴⁰¹ Александров В. А. Россия на дальневосточных рубежах (вторая половина

XVII в.). Хабаровск, 1984, гл. 2, § 3; гл. 6.

⁶¹⁶ ПСЗ, т. IV, № 2349, 2433; Доклады и приговоры, состоявшиеся в Правительствующем Сенате в царствование Петра Великого, т. I. Спб., 1880, № 349.

⁶¹⁷ ПСЗ, т. V, № 2789, 2796.

⁶¹⁸ Павленко Н. И. Петр I (К изучению социально-политических взглядов). — В кн.: Россия в период реформ Петра I. М., 1973.

⁶¹⁹ ПСЗ, т. VII, № 4312.

⁶²⁰ К и з е в е т т е р А. А. Посадская община в России XVIII ст. М., 1905, с. 32—34; Куш ев а Е. Н. Хозяйство саратовских дворян Шахматовых в XVIII в. — Известия АН СССР, VII серия, отд. гуман. наук. Л., 1929, с. 587; Голикова Н. Б. Ростовщичество в России начала XVIII в., его некоторые особенности. — В кн.: Проблемы генезиса капитализма. М., 1970, с. 289.

⁶²¹ Волков С. И. Крестьяне дворцовых владений Подмосковья в середине XVIII в. (30—70-е годы). М., 1959, с. 62.

⁶²² Посошков И. Т. Книга о скудости и богатстве и другие сочинения. М., 1951, с. 113—114.

⁶²³ ПСЗ, т. IX, № 6949.

⁶²⁴ ПСЗ, т. XX, № 14595; т. XIV, № 10486; т. VI, № 3892; т. XI, № 8757.

⁶²⁵ ПСЗ, т. XIV, № 10486. Яковцевский В. Н. Купеческий капитал в феодально-крепостнической России.., _с 55_57

⁶²⁶ ПСЗ, т. XXVI, № 19347.

⁶²⁷ Клокман Ю. Р. Указ. соч., с. 139—140.

⁶²⁸ Кафенгауз Б. Б. Указ. соч.-, с. 69—83, 234—239; Клокман Ю. Р. Указ. соч., q 39_40

⁶²⁹ ПСЗ, т. XV, № 11489.

⁶³⁰ ГИМ ОПИ, ф. 3, ст. оп., д. 1281, л. 300—307.

⁶³¹ Описание промышленно-торговых сел Иванова и Васильевского, составленные кре--стьянами-земскими вотчинных правлений. — В кн.: Материалы по истории СССР,, вып. V. Документы по истории XVIII века. М., 1957, с. 409.

⁶³² ЦГАДА, ф. 1361, кн. 3, л. 24, об. — 25, 113, об. — 114, 126 об.; ф. 273, кн. 32773, л. 4—5 об., кн. 32745, л. 11—11 об.; ф. 829, кн. 1450.

⁶³³ Клокман Ю. Р. Торгово-промышленная деятельность населения Осташковской: слободы в середине XVIII века. — В кн.: О первоначальном накоплении в России.. М., 1958, с. 397—400.

⁶³⁴ Клокман Ю. Р. Социально-экономическая история русского города.., с. 155.

⁶³⁵ Т р о и ц к и й С. М. Обсуждение вопроса о крестьянской торговле в комиссии о

коммерции в середине 60-х годов XVIII в. — В кн : Дворянство и крепостной

строй России XVI—XVIII вв. М., 1975.

⁶³⁶ В а р т а н о в Г. Л. Купечество и торгующее крестьянство центральной части Европейской России. — В кн.: Очерки из истории классовой борьбы и общественно-политической мысли России в третьей четверти XVIII века. Уч. зап. Ленинград, гос. пед. ин-та, т. 229, 1962.

⁶³⁷ Сб. РИО, т. 107, J900, с. 75—76; т. 93, 1894, с. 420—421. ПСЗ, т. VI, № 3886.

⁶³⁸ Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. VIII. М., 1962,. с. 495—497.

⁶³⁹

^<35 Троицкий С. М. Русский абсолютизм и дворянство, с. 318—350.

⁶⁴⁰ Там же, с. 340—344.

⁶⁴¹ Там же, с. 344—346; Павленко Н. И. О некоторых сторонах первоначального накопления в России. — Исторические записки, т. 54, 1955; Милюков П. Н. Государственное хозяйство России, с. 388—389.

⁶⁴² Куш ев а Е. Н. Саратов в третьей четверти XVIII века, с. 6.

⁶⁴³ Кафенгауз Б. Б. Указ. соч., с. 186.

⁶⁴⁴ ГИМ ОПИ, ф. 17, ед. хр. 971, л. 81; ф. 60, № 1791.

⁶⁴⁵ Щепетов К. Н. Указ. соч., с. 80—81.

⁶⁴⁶ 3 а о з е р с к и й А. И. А. Р. Воронцов. К истории быта и нравов XVIII в. — Ис-'\ торические записки, т. 23, 1947.

⁶⁴⁷ Павленко Н. И. История металлургии в России XVIII в., с. 435.

⁶⁴⁸ И н д о в а Е. И. Дворцовое хозяйство в России. Первая половина XVIII века. М, 1964.

⁶⁴⁹ Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 3, с. 177.

⁶⁵⁰ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. I, с. 367—369.

⁶⁵¹ Руководство к коммерческой науке в пользу высших классов гимназий, состоящих в округе имп. Московского университета. М., 1804, с. 3—5.

⁶⁵² Р у б и н ш т е й н Н. Л. Внешняя торговля и русское купечество.., с. 360; Он же. Уложенная комиссия 1754—1766 гг. и ее проект нового уложения «О состоянии подданных вообще». К вопросу о политической активности купечества. — Исторические записки, т. 38, 1952, с. 215.

⁶⁵³

-152 Рубинштейн Н. Л. Уложенная комиссия 1754—1766 гг., с. 214—215.

⁶⁵⁴ Болтин В. Рассуждение о происхождении купеческого состояния в России; о переменах в оном со времени императора Петра I и о правах и повинностях онаго ныне. М., 1827.

⁶⁵⁵ См.: Чулков М. Историческое описание российской коммерции..., т. I—VII. Спб., 1781—1788. Плавильщиков П. А. Сиделец. Комедия в 4-х действиях, Спб., 1807.

⁶⁵⁶ Журнал или записка жизни и приключений И. А. Толченова. Под ред. Н. И. Павленко. Составители А. И. Копанев, В. X. Бодиска. М., 1974.

⁶⁵⁷ В о д о в о з о в Н. В. А. Н. Радищев и Америка. — Уч. зап. Моск. гор. пед. ин-та¹ им. В. П. Потемкина, т. 43, вып. 4, 1954, с. 75.

⁶⁵⁸ Старцев А. И. Ф. В. Каржавин и его американское путешествие. — История-СССР, 1960, № 3.

⁶⁵⁹ Ключ коммерции или торговли, то есть наука бухгалтерия, изъявляющая содержание книг и произвождение щетов купеческих. Спб., 1783; Перевод из энциклопедии’

о коммерции Александра Барсова, Николая Рубцова, Ивана Новикова и Василия Антипова. М., 1781; Правила основательныя торговли. Перевод с нем. яз. И. Новикова. М., 1799; и др. Сведения о купеческом роде Вишняковых.., с. 92.

⁶⁶⁰ Беседы русского купца о торговле. Практический курс коммерческих знаний, излагаемых в С.-Петербурге публично по поручению имп. Вольного экономического-общества и изданный под покровительством оного, членом его Иваном Вавиловым. Ч. I. Спб., 1846.

⁶⁶¹ Там же, с. 68—70.

⁶⁶² М а тин ск ий М. А. Санкт-Петербургский гостиный двор. М., 1791, с. 85.

⁶⁶³ ЦГАДА, ф. 248, оп. 5, кн. 229, л. 358—359.

⁶⁶⁴ Кор ш Е. Быт купечества и мещанства. М., 1926, с. 32.

⁶⁶⁵ См.: Демин А. С. Русская литература второй половины XVII — начала XVIII века. Новые художественные представления о мире, природе, человеке. М., 1977.

⁶⁶⁶ Там же, с. 192.

⁶⁶⁷ Троицкий С. М. Записка сенатора Н. Е. Муравьева о развитии коммерции и путей сообщения в России (60-е годы XVIII в.). — В кн.: Историческая география России XVII — начала XX в. М., 1975, с. 239.

⁶⁶⁸ Краткое описание внутреннего Российской империи водоходства между Балтийским, Черным, Белым и Каспийским морями, служащее изъяснением изданной при Департаменте водяных коммуникаций и гидрографической карты. Спб., 1802.

⁶⁶⁹

^,6 ПСЗ, т. XXII, № 16068, с. 217.

⁶⁷⁰ И с т о м и н а Э. Г. Водные пути России во второй половине XVIII — начале

XIX века. М., 1982, с. 99.

⁶⁷¹ Исторические путешествия. Извлечение из записок и мемуаров иностранных и русских путешественников по Волге в XV—XVIII вв. Составил Алексеев В. Сталинград, 1936, с. 192.

⁶⁷² Горелов В. А. Речные каналы в России. К истории русских каналов XVIII в. М. — Л., 1953, с. 8. Родин Ф. Н. Бурлачество в России. Историко-социологический очерк. М., 1975, с. 62—63.

⁶⁷³ Данилевский В. В. Русская техника. Л., 1949, с. 280.

⁶⁷⁴ Истомина Э. Г. Указ. соч., с. 137—140.

⁶⁷⁵ Ключевский В. О. Соч., т. 4. М._г 1958, с. 32.

⁶⁷⁶ Подробнее см. об этом в очерке, посвященном военному делу, армии и флоту.

⁶⁷⁷ Семенова Л. И. Рабочие Петербурга в первой половине XVIII в. Л., 1974, с. 65.

⁶⁷⁸ ПСЗ, т. IV, № 2956, с. 183.

⁶⁷⁹ Шубин И. А. Волга и волжское судоходство. М., 1927, с. 180.

⁶⁸⁰ И с т о м и н а Э. Г. Указ. соч., с. 58. . j

⁶⁸¹ Там же, с. 60.

⁶⁸² Р у б и и ш т е й н Н. JI. Некоторые вопросы формирования рынка рабочей силы в России XVIII в. — Вопросы истории, 1952, № 2, с. 95.

⁶⁸³ Очерки истории СССР. XVIII в. М., 1962, с. 182.

⁶⁸⁴ Родин Ф. Н. Указ. соч., с. 79—80.

⁶⁸⁵ И с т о м и н а Э. Г. Указ. соч., с. 85.

⁶⁸⁶ Там же, с. 81—89, 124.

⁶⁸⁷ Родин Ф. Н. Указ. соч., с. 74—75.

⁶⁸⁸ ПСЗ, т. XV, No 10926, с. 320—323.

⁶⁸⁹ Устав купеческого водоходства. Спб., 1784.

⁶⁹⁰ ПСЗ, т. XXI, N9 15562.

⁶⁹¹ ПСЗ, т. XXIV, № 17 848, с. 504—505.

⁶⁹² К р а с н о б а е в Б. И. Очерки истории русской культуры XVIII в. М., 1972, с. 45—46.

⁶⁹³

-³⁴ Муравьев А. В., Самаркин В. В. Историческая география эпохи феодализма. М., 1973, с. 141.

⁶⁹⁴ Дорожник чужеземный и российский и поверстная книга Российского государства-с приобщением известия о почтах и щета весовых за письма денег, так же сыска почтмейстерам и других нужных сведений для пользы гонцов и путешественников-, собраны и напечатаны на иждевении императорского Санктпетербургского почтамта

под смотрением В. Г. Рубана. Спб., 1777.

⁶⁹⁵ Истомина Э. Г. Указ. соч., с. 25—26.., ⁶⁹⁶ Сб. РИО, т. 43, 1885, с. 390.

⁶⁹⁷ Там же.

⁶⁹⁸ Фашина — связка молодого леса, толстых прутьев без листьев.

⁶⁹⁹ ПСЗ, т. XV, № 11384, с. 868.

⁷⁰⁰ Т р о и ц к и й С. М. Указ. соч., с. 237—238.

⁷⁰¹ Корб И. Г. Дневник путешествия в Московию 1698, 1699 годов. Спб., 1906, с. 37.

⁷⁰² Р а д и щ е в А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву. — В кн.: Русская проза

XVIII в. М.-Л., 1950, с. 82.

⁷⁰³ Краткий исторический очерк развития водных и сухопутных сообщений и торговые портов в России. Спб., 1900, с. 336. ПСЗ I, т. V, № 3295, с. 636.

⁷⁰⁴ Соколов Н. И. Санкт-Петербургская почта при Петре Великом. Спб., 1903, с. 7.

⁷⁰⁵ Сб. РИО, т. 43, с. 363.

⁷⁰⁶ Сб. РИО, т. 43, с. 365.

⁷⁰⁷ К а пуст и на Г. Д. Гужевой транспорт в Северной войне (По материалам Московской крепостной конторы половины XVIII в.). — В кн.: Вопросы военной истории России. XVIII и первая половина XIX в. М., 1969, с. 162.

⁷⁰⁸ Там же, с. 166.

⁷⁰⁹

^<J5 Придворно-конюшенный музей. Спб., 1891.

⁷¹⁰ Чернышев В. А. Сухопутные средства сообщения в России XVI—XVII веков.

Автореф. канд. дис. Л., 1980, с. 80.

⁷¹¹

³⁷ К о в а л к\- н с к и й М. Н. Путешествие Екатерины II в Крым. М., 1916, с. 39—40.

⁷¹²

⁶⁸ Памятники Московской деловой письменности. XVIII век. М., 1981, с. 38—39.

⁷¹³ Цит. по: Соколов Н. И. Санкт-Петербургская почта при Петре Великом, с. 61.

⁷¹⁴ Грабарь И. Эволюция способов передвижения. Способы передвижения в старину.— Строительство Москвы, 1926, № 1, январь, с. 16.

⁷¹⁵

^ев Чернышев В. А. Сухопутные средства сообщения в России XVI—XVII вв., с. 17.

⁷¹⁶ 3 и н н е р Э. П. Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и ученых XVIII в. Иркутск, 1968, с. 212—213.

⁷¹⁷ Крашенинников С. П. Описание земли Камчатки. М., 1952, с. 398—400.

⁷¹⁸ В е й с м а н А. Д. Транспорт России периода разложения феодально-крепостнических отношений. К вопросу о попытках создания самодвижущихся средств сухопутного, безрельсового транспорта. Автореф. канд. дис. М., 1956, с. 7.

⁷¹⁹ ПСЗ, т. Ill, № 1654, с. 515.

⁷²⁰ Соколов Н. И. Московский почтамт в XVIII столетии. Спб., 1911, с, 61.

⁷²¹ Сб. РИО, т. 43, с. 369.

⁷²² В иг и лев А.’ Н. История отечественной почты, ч. II. М., 1979, с. 109.

⁷²³ ПСЗ, т. V, № 3295, с. 636.

⁷²⁴ ПСЗ, т. XIV, № 10377, с. 335—336.

⁷²⁵

⁷'“ ПСЗ, т. XXII, Л'ь 1G34G, с. 546—549.

⁷²⁶ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 191.

⁷²⁷ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 2, с. 223.

⁷²⁸ О характере сельских поселений ранних периодов русской истории см. в предшествующих томах «Очерков русской культуры».

⁷²⁹ Ковалев С. А. Сельское расселение. М., 1963, с. 100—101.

⁷³⁰

;⁶ Семенов-Т'ян-Ш а некий В. П. Указ. соч., с. 16—17, 26—27.

⁷³¹

Варанкин В. В., П о к ш и ш е в с к и й В. В. Формы расселения и типы сельских населенных пунктов в районе средней Ангары — верхней Лены. — Вопросы географии, 1949, сб. 14, с. 64.

⁷³²

¹⁸ Едемский М. Б. О крестьянских постройках на севере России. — Живая старина, 1913, вып. 1—2, с. 25; Романов К. К. Жилище в районах Пинеги. — Искусство Севера, т. 2. JL, 1928, с. 9—10; Он же. Жилой дом в Заонежье. — Там же, т. 1. JL, 1927, с. 48—49; Витов М. В. Историко-географические очерки Заонежья XVI—XVII вв. М., 1962, с. 90—94.

⁷³³ Народы Европейской части СССР, ч. I. М., 1964, с. 284.

⁷³⁴ Кубанские станицы. Этнические и культурно-бытовые процессы на Кубани. М., 1967, с. 103, 105; Заседателева Л. Б. Терские казаки во второй половине XVI — начале XX в. М., 1974, с. 361.

⁷³⁵ Народы Европейской части СССР, ч. I, с. 285.

⁷³⁶ В л а с о в а И. В. Поселения Забайкалья. — В кн.; Быт и искусство русского населения Восточной Сибири, ч. II — Забайкалье. Новосибирск, 1975, с. 23.

⁷³⁷ В а р а н к и н В. В., П о к ш и ш е в с к и й В. В. Указ. соч., с. 64.

⁷³⁸

*⁸ Финляндия. Географический сборник. М., 1953, очерки XVIII, XIX.

⁷³⁹

⁹ Шунков В. И. Очерки по истории земледелия Сибири. М., 1956, с. 263.

⁷⁴⁰

■■²⁰ Громыко М. М. Западная Сибирь в XVIII в. Русское население и земледельческое освоение. Новосибирск, 1965, с. 35; Покшишевский В. В. Заселение Си-бирл. Иркутск, 1951, с. 105; Сабурова Л. М. Русское население Приангарья.— В кн.: Быт и искусство русского населения Восточной Сибири, ч. I — Приангарье. Новосибирск, 1971, с. 53—54; Она же. Культура и быт сельского населения Приангарья 'конца XIX—XX в. Л., 1967, с. 102.

⁷⁴¹ Колесников П. А. Северная деревня в XV — первой половине XIX в. Вологда,. _г 1976, с. 112.

⁷⁴² Власова И. В. Сельское расселение Устюжского края.., с. 83; Бакланова Е. Н. Крестьянский двор и община на Русском Севере. Конец XVII — начало* XVIH в. М., 1976, с. 164—169.

⁷⁴³ Воейков А. Людность селений Европейской России и Западной Сибири. — Известия имп. Русского Географического об-ва, т. XLV, вып. 1—3. Спб., 1909, с. 36— 40; Яцунский В. К. Изменения в размещении населения Европейской России в.-1724 1916 гг. — История СССР, 1957, № 1, с. 197; Власова И. В. Сельские* поселения в Пермской области.., с. 5—6.

⁷⁴⁴ В Устюжском уезде, например, она равнялась в среднем 8,2 человека на двор.— Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 76.

⁷⁴⁵ Там же, с. 83. Так, в Устюжском уезде среднее число людей на двор во второй половине XVIII в. не росло и держалось на том же уровне и в первой половине XIX в. (7,1 человека на двор). — Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 88—89.

⁷⁴⁶ Благовещенский Н. А. Сводный статистический сборник хозяйственных сведений по земским подворным переписям, т. I. — В кн.: Крестьянское хозяйство. М., 1893, с. 6—11, 14—23, 26—35, 37, 138—161, 209; Семевский В. И. Указ. соч., с. 68—70.

⁷⁴⁷ ПСЗ, т. XIII № 9874, 1008; т. XV.II № 12659.

⁷⁴⁸ Александров В. А. Типы сельской общины.., с. 98.

⁷⁴⁹ Важинский В. М. Землевладение и складывание общины однодворцев в

XVII в. Воронеж, 1974, гл. 4.

⁷⁵⁰ Ковалев С. А. Указ. соч., с. 72.

⁷⁵¹ Кубанские станицы, с. 104; Заседателева Л. Б. Указ. соч., с. 360.

⁷⁵² Покшишевский В. В. Указ. соч., с. 72—73; Шерстобоев В. Н. Илимская пашня, т. I. Иркутск, 1949, с. 231—235; Воробьев В. В. Города южной части Восточной Сибири. Иркутск, 1959, с. 19.

⁷⁵³ Там же, с. 91.

⁷⁵⁴ Щ а п о в А. П. Историко-географическое распределение русского народонаселения.— В кн.: Щапов А. П. Соч., т. 2. Спб., 1906, с. 237; Богословский М. М. Указ. соч., т. I, с. 161; Романов Б. А. Указ. соч. с. 440; Воронин Н. Н. Укзз. соч., с. 16, 72.

⁷⁵⁵ Андрияшев А. М. Материалы по исторической географии Новгородской земли. М., 1914, с. XXXI; С ем ев с кий В. И. Указ. соч., с. 105.

⁷⁵⁶ Готье Ю. В. Замосковный край в XVII в. М., 1906, с. 128—129.

⁷⁵⁷ Битов М. В. Указ. соч., с. 139.

⁷⁵⁸ Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 78; Колесников П. А. Указ. соч., с. 107.

⁷⁵⁹ Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 79; Бакланова Е. Н. Указ. соч., с. 31.

⁷⁶⁰ С е м е в с к и й В. И. Указ. соч., с. 107.

⁷⁶¹ Колесников П. А. Указ. соч., с. 107; Списки населенных мест Российской империи, т. XXXI. Спб., 1875, с. 181 — 185.

⁷⁶² Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 79—83; Колесников П. А. Указ. соч., с. 107.

⁷⁶³ Ш е н н и к о в А. А. Земледельческая неполная оседлость и «теория бродяжничества». — В кн.: Этнография народов СССР. Л., 1971, с. 89.

⁷⁶⁴ Р о м а н о в Б. А. Указ. соч., с. 440.

⁷⁶⁵ Власова И. В. Сельские поселения в районах Пермской области.., с. 6.

⁷⁶⁶ Шенников А. А. Указ. соч., с. 81—82.

⁷⁶⁷ Буцинский П. Н. Заселение Сибири и быт первых ее насельников. Харьков, 1889, с. 29, 153.

⁷⁶⁸ С а б у р о в а Л. М. Культура и быт.., с. 102.

⁷⁶⁹ Витов М. В. Указ. соч., с. 174; Богословский М. М. Указ. соч., т. I, с. 124;

Воронин Н. Н. Указ. соч., с. 28. Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 84, 86.

⁷⁷⁰ Там же, с. 86.

⁷⁷¹ Семе вс кии В. И. Указ. соч., с. 105; Власова И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 84.

⁷⁷² Д е г т я р е в А. Я. Русская деревня в XV—XVII вв. Очерки истории сельского расселения. Л., 1980, с. 41.

⁷⁷³

⁸⁵ Р о м а н о в Б. А. Указ. соч., с. 425; Дегтярев А. Я. Указ. соч., с. 41.

⁷⁷⁴ Веселовский С. Б. Указ. соч., с. 12.

⁷⁷⁵ Д е г т я р е в А. Я. Указ. соч., с. 43.

⁷⁷⁶ В л а с о в а И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 80, 84; Дегтярев А. Я. Указ. соч., с. 42; Костомаров Н. И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях. Спб., 1860, с. 9. _}

⁷⁷⁷ В о р о н и н Н. Н. Указ. соч., с. 37—38.

⁷⁷⁸ Богословский М. М. Указ. соч., т. I, с. 161.

⁷⁷⁹ Семевский В. И. Указ. соч., с. 108—109.

⁷⁸⁰ Писцовые книги Обонежской пятины 1496 и 1563 гг. JI., 1930, с. 141.

⁷⁸¹ В л а с о в а И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 81, 84, 86.

⁷⁸²

⁷ⁱ Громыко М. М. Указ. соч., с. 91; Шунков В. И* Очерки по истории земледелия Сибири XVII в. М., 1956, с. 44—45.

⁷⁸³

3аседателева JI. Б. Указ. соч., с. 362.

⁷⁸⁴ В л а с о в а И. В. Сельское расселение в Устюжском крае.., с. 81.

⁷⁸⁵ К о ч и н Г. Е. Указ. соч., с. 266.

⁷⁸⁶ Колесников П. А. Указ. соч., с. 107—108.

⁷⁸⁷ Громыко М. М. Указ. соч., с. 117, 126.

⁷⁸⁸ Соколовская М. JI. Северное раскольничье общежительство первой половины XVIII в. и структура его земель. — История СССР, 1978, № 1, с. 161.

⁷⁸⁹ Народы Европейской части СССР, ч. I, с. 287.

⁷⁹⁰ Семевский В. И. Указ. соч., с. 105. .

⁷⁹¹ Лебедева Н. И., Милонов Н. П. Типы поселений Рязанской области. — Со

ветская этнография, 1950, № 4, с. 107.

⁷⁹² Указ о перепланировке деревень 7 августа 1722 г. — ПСЗ, т. VI, № 4070; Указ

17 декабря 1753 г.-—т. XIII, № 10162; Введенская А. Г. К истории планировки русской деревни XVIII и первой половины XIX в. — Труды ГИМ, вып. XV.

М., 1941, с. 78—99.

⁷⁹³ Семевский В. И. Указ. соч., с. 105.

⁷⁹⁴ В и т о в М. В. Формы поселений Европейского Севера и время их возникновения. — Краткие сообщения Ин-та этнографии, 1958, XXIX, с. 36.

⁷⁹⁵ Стельмах Г. Е. Историческое развитие сельских поселений на Украине. Киев, 1969, с. 23, 26.

⁷⁹⁶ Шенников А. А. Крестьянские усадьбы Среднего Поволжья и Прикамья с XVI до начала XX в. — В кн.: Этнография народов Восточной Европы. J1., 1977, с. 20.

⁷⁹⁷ Заседателева Л. Б. Указ. соч., с. 361; Власова И. В. Поселения Забай Павлов — Силья анский Н. П. Указ. соч., с. 20.

⁷⁹⁸ Сплошные массивы южных черноземов не способствовали гнездовому расселению.— Дегтярев А. Я. Указ. соч., с. 40.

⁷⁹⁹

Сабурова Л. М. Русское население.., с. 55.

⁸⁰⁰

Власова И. В. Сельские поселения в районах Пермской области.., с. 8.

⁸⁰¹ См.: Илизаров С. С. Русский феодальный город в источниках и историографии XVIII в. М., 1981. Автореф. канд. дис., с. 8—10.

⁸⁰² ЦГАДА, ф. 16, д. 375, л. 1—2 об.

⁸⁰³ Рындзюнский П. Г. Городское гражданство дореформенной России. М., 1958, с. 47.

⁸⁰⁴ Кизеветтер А. А. Городовое положение Екатерины II. Опыт исторического комментария. М., 1909, с. 22—23. Р ы н д з ю н с к и й П. Г. Основные факторы городообразования в России второй-половины XVIII в.— В сб.: Русский город, вып. 1. М., 1976, с. 108.

⁸⁰⁵ Сытина Т. М. Русское архитектурное законодательство первой четверти; XVIII в.— Архитектурное наследство, т. 18. М._г 1969, с. 73.

⁸⁰⁶ Очерки истории СССР. XVIII век. Вторая половина. М., 1956, с. 151.

⁸⁰⁷ См.: Иофа Л. Е. Города Урала, ч. 1. М., 1951.

⁸⁰⁸ См.: Дружинина Е. И. Северное Причерноморье в 1775—1800 гг. М., 1959.

⁸⁰⁹ Кабузан В. М. Изменения в размещении населения России в XVIII — первой половине XIX в. М., 1971_? с. 99—115.

⁸¹⁰ Рындзюнский П. Г. Основные факторы.., с. 117.

⁸¹¹ ЦГАДА, ф. 16, д. 597, л. 10—10 об.

⁸¹² Старинные акты, служащие преимущественно дополнением к описанию г. Шуи...

, М., 1853, № 209, с. 374.

⁸¹³ Е л е н е в с к и й Е. С., Миронов А^;. М. Планы уездных городов Карелии

XVIII — начала XIX в. Петрозаводск, 1960, с. 3, 31. Braudel F. Civilisation materielle et capitalisme. XV—XVIII siecles. T. I. Paris, 1967, p. 371—372.'

⁸¹⁴ Главной причиной недоразумений, возникавших вокруг вопроса о сельскохозяйственных занятиях горожан, — указывает М. Г. Рабинович, — было неверное «убеждение, что занятия ремеслом и торговлей и сельскохозяйственные занятия взаимно исключали друг друга». — Рабинович М. Г. Очерки этнографии русского феодального города. М., 1978, с. 53.

⁸¹⁵ ЦГАДА, ф. 181, д. 209, л. 22—48 (Нижний Ломов, Троицк, Чембар, Пенза).

⁸¹⁶ ЦГАДА, ф. 16, д. 375, л. 1. Процесс законодательного оформления этих явлений начался раньше — с конца 60-х гг. XVIII в.

⁸¹⁷

⁴²⁵ См., например: Описание г. Рыбинска... по рукописи, написанной в 1811 г. Рыбинск» 1911, с. 12.

⁸¹⁸ К и р и ч е н к о £. И. История развития многоквартирного жилого дома с последней трети XVIII по начало XX в. (Москва, Петербург). Автореф. канд. дис. М., 1964.

⁸¹⁹

*²⁷ См. например: ЦГАДА, ф. 181, д. 209, л-. 7 об. (Пенза).

⁸²⁰ ЦГАДА, ф. 16, д. 719, л. 3—4.

⁸²¹

¹²³ Сб. РИО, т. 123, 1907, с. 399 (наказ жителей г. Галича).

⁸²² ЦГАДА, ф. 181, д. 680, л. 153 об.

⁸²³ ЦГАДА, ф. 16, д. 719, л. 17 об.

⁸²⁴ Очерки истории СССР.., с. 426. Переписная книга г. Москвы 1738—1742 гг. М., 1881.

⁸²⁵

¹³* ЦГАДА, ф. 16, д. 381, л. 155 об., 424; ф. 181, д. 210, л. 4 об.

⁸²⁶ Например, в Иркутске с 1747 по 1763 г. было построено 5 больших каменных церквей. — Копылов А. Н. Очерки культурной жизни Сибири XVII — начала

XIX в. Новосибирск, 1974, с. 133.

⁸²⁷ Крашенинникова И. JI. Облик русского города XVIII-в. на примере Орен

⁸²⁸

бурга. — Архитектурное наследие, т. 26. М., 1976, с. 75. ^т Переписные книги г. Москвы.., с. 237, 454, 456 и др.

⁸²⁹ Ш к в а р и к о в В. А. Планировка русских городов XVIII в. М., 1939, с. 248.

⁸³⁰ Очерки русской культуры XVI в., ч. 2. М., 1977, с. 77.

⁸³¹ Ш к в а р и к о в В. А. Указ. соч., с. 242.

⁸³² Рабинович М. Г. Указ. соч., с. 126—129.

⁸³³ ЦГАДА, ф. 16, д. 381, л. 22; ф. 181, д. 210, л. 8—19 об.

⁸³⁴ Ш к в а р и к о в В. А. Указ. соч., с. 49.

⁸³⁵ Жилище других сословных и социальных групп рассматривается в последующих: очерках настоящего издания, посвященных культуре дворянской усадьбы и города.

⁸³⁶ Далеко не всякая глина годится как для гончарства, так и для- строительных целей.. Хорошую глину не ленились возить и даже продавать на рынках далеко от месторождения. Крестьяне знали прекрасно и свойства различных камней, употреблявшихся ими в строительстве.

⁸³⁷ Раппопорт П. А. Древнерусское жилище. — Археология СССР. Свод археологических источников, вып. Е—1—32. М. — JL, 1975, с. 129.

⁸³⁸ Такие дополнительные приемы крепления были хорошо известны не только профессиональным плотникам, но и всем крестьянам, владевшим топором с детства. Однако трудоемкость таких приемов заставляла прибегать к ним в редких случаях* когда без этого уже нельзя было обойтись.

⁸³⁹ Обычная береста отличается хрупкостью, легко слоится. Чтобы увеличить ее прочность, берестяные полотна, свернутые в трубки, варили в течение нескольких суток в воде, после чего береста, становилась прочной и эластичной.

⁸⁴⁰ Изготовление драниц продержалось в быту крестьян до XX в., но на рубеже веков оно было потеснено дранкой. Это короткие деревянные дощечки, щепа, которая крепилась на крыше ряд за рядом с помощью гвоздей. Драницы же крепились с помощью «пригнетов», слег.

⁸⁴¹ Только на первый взгляд кажется, что соломенная кровля проще в изготовлении. На самом деле прочная соломенная кровля требует большого мастерства и специальных навыков при сооружении. В качестве связующего и гидроизолирующего материала в солому или камыш в лесостепной зоне часто добавляли глину.

⁸⁴² Матица — основная срединная потолочная балка.

⁸⁴³ Турлучные постройки имеют стены, сооруженные из плетня, одинарного или двойного, обмазанного глиняным раствором с примесью соломы, навоза или других наполнителей. По внешнему виду турлучные постройки очень похожи на каркасные или каркасносрубные, оштукатуренные глиняным раствором («мазанки»).

⁸⁴⁴ Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка, т. III. М., 1955, с. 25.

⁸⁴⁵ Этот способ устройства потолка бытовал кое-где до середины XX в. в Архангельской, Новгородской обл., что зафиксировано Архангельской и Новгородской экспедициями кафедры этнографии исторического факультета МГУ под руководством автора.

⁸⁴⁶ Профессор С. А. Токарев насчитывал в лекциях до 10 различных функций русской духовой печи. В их числе лечебную, обрядовую и даже оборонительно-охранную. То, что в печи прятались от врагов, часто обыгрывается в фольклоре.

⁸⁴⁷ «Косящатое» окно, размером 60X60 или 60X70 см, крепилось в стенах с помощью «косяков» по бокам — отсюда и его название. Оконная коробка имела, кроме боковых косяков, верхний косяк и подоконник. Волоковые окна устраивались гораздо проще: между двумя бревнами прорубался проем в полбревна соответственно в нижнем и верхнем ряду. Длина волоковых окон колебалась от 1/2 до 3/4 аршина (35—47 см).

⁸⁴⁸ Бломквист Е. Э. Крестьянские постройки русских, украинцев и белорусов (поселения, жилища и хозяйственные строения).— Труды Ин-та этнографии, нов. сер., т. 31. М., 1956, с. 216. '

⁸⁴⁹ Раппопорт П. П. Указ. соч., с. 142; Засурцев П. И. Усадьбы и постройки древнего Новгорода. — Материалы и исследования по археологии СССР, № 123, М., 1963.

⁸⁵⁰ Бломквист Е. Э. Указ. соч., с. 189.

⁸⁵¹ Шенников А. А. Крестьянские усадьбы XVI—XVII вв.

⁸⁵² Бломквист Е. Э. Указ. соч., с. 456.

⁸⁵³

Маковецкий И. В. Архитектура русского народного жилища. Север и Верхнее Поволжье. М., 1968, с. 180—181.

⁸⁵⁴ Коршунова Т. Т. Костюм в России XVIII — начала XX в. Из собрания Государственного Эрмитажа. JL, 1979, с. 6.

⁸⁵⁵

Брикнер А. Г. Иллюстрированная история Петра Великого, т. I. Спб., 1902 с. 265.

⁸⁵⁶ Бакланова Н. А. Привозные товары в Московском государстве во второй половине XVII в. — В кн.: Очерки по истории торговли и промышленности в России в

XVII — начале XVIII столетия. М., 1928, с. 97—100.

⁸⁵⁷ Очерки русской культуры XVII в., ч. 2. М., 1979, с. 9—10.

⁸⁵⁸ ПСЗ, т. IV, № 1741.

⁸⁵⁹

См-Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого, т. III. Спб., 1858, с. 350; ПСЗ, т. IV, № 1887.

⁸⁶⁰

« ПСЗ, т. IV, № 1898.

⁸⁶¹ Семенова Л. Н. Очерки истории быта и культурной жизни России первой половины XVIII в. Л., 1982, с. 128.

⁸⁶² Куракин. Б. И. Жизнь князя Б. И. Куракина им самим описанная. — В кн.:

Архив князя Ф. А. Куракина, кн. I. Спб., 1890, с. 257.

⁸⁶³ См.: Семенова Л. Н. Указ. соч., с. 128.

⁸⁶⁴ ПСЗ, т. VI, № 4034; т. VII, № 4596. ’

⁸⁶⁵ ПСЗ, т. IV, № 2132.

⁸⁶⁶ ПСЗ, т. IV, № 2175, с. 397.

⁸⁶⁷

Мерцалова М. Н. История костюма. М., 1972, с. 114.

⁸⁶⁸ Каменская Н. М. История костюма. М., 1977, с. 65.

¹⁷ Ручной дорожник для употребления по пути между императорскими столицами. Спб., 1801, с. 89.

¹⁸ Русский костюм 1750—1830 гг., вып. I. Под ред. В. Рындина. М., I960, с. 20.

⁸⁶⁹ Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. 1738—1793, т. II. Спб., 1871, стб. 417, 433—434, 538.

⁸⁷⁰ Кантемир А. Собрание стихотворений. JL, 1956, с. 72.

⁸⁷¹ От фр. «jabot» — зоб.

⁸⁷² Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву. М., 1950, с. 76.

⁸⁷³ Рассадин С. Ш. Фонвизин. М., 1980, с. 5.

⁸⁷⁴ Русская старина, 1879, т. 9, с. 382.

⁸⁷⁵ Русская старина, 1870, т. 11, с. 521.

⁸⁷⁶ Державин Г. Р. Записки Г. Р. Державина 1743—1812 годов. М., 1860. с. 99.

⁸⁷⁷ neglige (фр.) — букв, небрежный, небрежность.

⁸⁷⁸ Например, в 1773 г. тобольская полицейская контора объявляет об устройстве маскарада в доме сибирского губернатора Чичерина и предлагает всем явиться в маскарадном платье. — Русская старина, 1891, т. 7, с. 179.

⁸⁷⁹

^г9Эйдельман Н. Я. Грань веков. М., 1982, с. 11.

⁸⁸⁰

-³⁰ Кантемир А. Указ. соч., с. 72.

⁸⁸¹ Зритель, 1792, февраль, с. 75.

⁸⁸² ПСЗ, т. XX, № 14290, с. 10.

⁸⁸³ ПСЗ, т. XVI, No 11696, с. 95.

⁸⁸⁴ ПСЗ, т. XXI, N° 15557, с. 713.

⁸⁸⁵ ПСЗ, т. XXII, N2 15975, с. 90.

⁸⁸⁶ ПСЗ, т. XXIV, № 17806, с. 531; Санкт-Петербургские ведомости, 1797, № 17.

⁸⁸⁷ ПСЗ, т. IV, № 1887.

⁸⁸⁸ Вебер Ф. Быт Москвы 1716 г.— Русский архив, 1872, № 7; Дневник камер-юнкера Ф. В. Берхгольца. 1721—1725. М., 1902, ч. II.

⁸⁸⁹

Этот термин имел два значения: во-первых, любое распашное платье могли назвать робой, а во-вторых, подразумевалось платье определенного покроя (от фр.. «1а robe» — одежда вообще).

⁸⁹⁰ Журнал придворной конторы на знатные при дворе Ея Императорского Величества оказии, 1736, с. 136.

⁸⁹¹ От фр. «robe ronde» — круглое платье.

⁸⁹² Коршунова Т. Т. Указ. соч., с. 9.

⁸⁹³ Такой покрой получил название платье «шемиз», от фр. «chemise» — рубашка, сорочка.

⁸⁹⁴ Зритель, 1792, август, с. 281.

⁸⁹⁵ В отделе тканей ГИМ сохранились в коллекции XVIII в. детские кафтанчики, жилет и костюм из курточки со штанишками. Это редкие экспонаты в музейных коллекциях. Детская женская одежда европейского покроя в музейных собраниях не представлена.

⁸⁹⁶ Радищев А. Указ. соч., с. 118.

⁸⁹⁷ Русская старина, 1877, т. XIX, с. 46.

⁸⁹⁸ Мужская одежда русского покроя XVIII в. в музейных коллекциях почти не сохранилась. Поскольку ее покрой очень традиционен, сохранившиеся образцы XIX в. дают верное представление о ней.

⁸⁹⁹ Г омилевский М. Описание г. Рыбинска. Спб., 1837, с. 24.

⁹⁰⁰ М а с л о в а Г. С. Народная одежда русских, украинцев и белорусов XIX —

XX вв. — Восточно-славянский сборник. М., 1956, с. 705.

⁹⁰¹

⁵⁸ Памятники московской деловой письменности XVIII века. М., 1981.

⁹⁰² Софийский П. И. Город Опочка и его уезд в прошлом и настоящем. Псков, 1912.

⁹⁰³ Р а д и щ е в А. Н. Указ. соч., с. 76.

⁹⁰⁴ «...рукавицы шьют длинные кожаные, достигающие почти локтей, в которые вложены, для зимы, варежки или шерстяные валеные рукавицы, которые покороче кожаных».— Г е о р г и И. Г. Указ. соч., ч. 4, с. 128.

⁹⁰⁵ В гравюрах конца века изображение купца с бородой и усами, одетого в сюртук, встречается довольно часто. — Успенский В. П. Записки о прошлом, г. Осташкова. 1893, с. 24.

⁹⁰⁶ ГеоргиИ. Г. Указ. соч., ч. 4, с. 129.

⁹⁰⁷ Ручной дорожник.., с. 127.

⁹⁰⁸ Там же, с. 110.

⁹⁰⁹ Тазихина J1. В. Русский сарафан. — Краткие сообщения Ин-та этнографий', вып. XXII, 1955.

⁹¹⁰ Русские типы в неизданных гуашах 1730 г. к запискам Дюка Лирийского. — Старые годы, 1911, № 6, с. 24.

⁹¹¹ Ручной дорожник.., с. 160.

⁹¹² Сумароков П. Прогулка по 12 губерниям с историческими и статистическим» описаниями. Спб., 1839, с. 6.

⁹¹³ Русские. Историко-этнографический атлас. М., 1970, с. 204.

⁹¹⁴ Ручной дорожник.., с. 160.

⁹¹⁵

"⁷⁷ Сарафан считался «московской модой». Его носили еще в допетровские времена, что подтверждается наличием его у потомков служилых людей (у некоторых групп однодворцев), стойко сохранявших старый покрой костюма. — Русские.., с. 208.

⁹¹⁶ Маслова Г. С. Указ. соч., с. 642.

⁹¹⁷

'⁷⁹ Т а з их и н а Л. В. Указ. соч., с. 21.

⁹¹⁸

'⁸⁰ Богданов В. В. Из истории женского южно-великорусского костюма: — Этнографическое обозрение, 1914, № 1—2, с. 132.

⁹¹⁹

^ш Лебедева А. А. Одежда одной из локальных групп русского населения Забайкалья. — В кн.: Из культурного наследия народов России, т. XXVIII. Л., 1982» *с. 143.

⁹²⁰ Топографическое описание Владимирской губернии.., с. 105. Кокошники часто дополнялись покрывалом. В зависимости от достатка владелицы оно могло быть из полотняной ткани, шелка и вышито золотой нитью. Носили его большей частью-спущенным, но иногда купеческие жены повязывали его особым образом вокруг кокошника. Так, о владимирских купчихах писали, что они" «большей частью употребляют белые полотняные, миткалевые и шелковые длинные покрывала, кои они; повязывают поверх кокошника сзади».

⁹²¹ Г р и н к о в а Н. П. Родовые пережитки, связанные с разделением по полу и возрасту.— Советская этнография, 1936, № 2, с. 24—25.

⁹²²

⁸² Молотова JI. Н. К вопросу о функциях девичьих головных уборов в северорусском свадебном обряде XVIII—XIX вв. — Советская этнография, 1979, № Ц с. 17.

⁹²³ Топографическое описание Владимирской губернии.., с. 10.

⁹²⁴ Авдеева Е. Указ. соч., с. 187.

---

Материалы: