  
| |||
Библиотека | ПоэзияИз дальних странствий | Стихи Из дальних странствий Санкт-Петербург 2012 УДК 821.161.1 ББК 84(2Рос=Рус) Из дальних странствий под ред. А.А. Лайбы; сост. А.А. Лайба, Б.В. Малин. — СПб: Нестор-История, 2012.—200 с., ил. ISBN 978-5-90598-655-0 Сборник стихов разных лет сотрудников Полярной морской геологоразведочной экспедиции и НИИГА — ВНИИОкеангеология. УДК 821.161.1 ББК 84 Использованы фото из личных архивов А. Лайбы, Б. Малина и В. Чебаевского. Коллектив авторов, 2012. Оглавление Краткое предисловие Олег Тарутин. Все мы угли одного костра Василий Алексеев. Я расскажу тебе про север Вячеслав Волк. Я сердцем прикипел к России Ирина Добрецова. Из морского дневника Василий Дымов. За даль морей, за выси гор Виктор Иванов. Океанские рифмы Вероника Капустина Как бы назвать эту жизнь несовершенного вида Олег Кириллов. Из полевых тетрадей Александр Красильщиков. Листья памяти Анатолий Лайба. Тридевятые параллели Сергей Лопатин. Этот мир, этот свет Борис Малин. Там, где горы и ветер Юрий Мокин. Манит меня синь таежная Ольга Соболева. Начать мы можем новую страницу Николай Хлюпин. Дороги Владимир Чебаевский. На краю мироздания Александр Шагин. Моим друзьям Александр Городницкий. Вспоминая прежние года Краткое предисловие Сборник этот необычный. Все его авторы — профессиональные геофизики и геологи, отдавшие жизнь экспедициям в Арктику, Антарктику и Мировой океан, долгие годы работавшие в Институте геологии Арктики и Полярной морской геологоразведочной экспедиции. Стихи их различны по своему литературному уровню, но это не так уж важно, – их всех объединяет неподдельная искренность, любовь к своей земле и своей нелегкой профессии. В отличие от других профессий, геология не только специальность, но и образ жизни. Трудно, будучи геологом, не писать стихи или прозу. К сожалению, некоторых авторов уже нет в живых, и сборник этот является своеобразным памятником. Книга иллюстрирована прекрасными фотографиями с видами Полярных областей и Санкт-Петербурга. Я уверен, что она найдет своего внимательного и благодарного читателя. Александр Городницкий Олег Тарутин. Все мы угли одного костра
Олег Аркадьевич Тарутин (1935–2000) — геолог, поэт, прозаик, — один из ярких представителей новой поэтической волны, выплеснувшейся в жизнь в конце 1950-х — начале 1960-х годов. Коренной ленинградец, блокадник, вывезенный из города по Дороге Жизни в конце первой военной зимы. В 1953–1958 годах — студент геологического факультета Ленинградского Горного института. Тогда же занимался в ЛИТО у Глеба Семенова и по праву вошел в группу самых талантливых и дерзких молодых поэтов, наряду с Л. Агеевым, В. Британишским, Л. Гладкой, Г. Горбовским, А. Городницким, А. Кушнером и др. После окончания института и до конца 1980-х годов не оставлял своей кормящей геологической профессии. Регулярно ездил в полевые экспедиции на Дальний Восток, в Сибирь, Заполярье. С начала 1960-х годов работал в НИИГА и провел три полевых сезона в Антарктиде (16-я, 17-я и 19-я САЭ). Поэт Олег Тарутин — автор нескольких стихотворных сборников и книг мемуарной прозы, вышедших посмертно. Его стихам присуща жизненная правдивость, особая задушевность и мягкая ирония. А. Лайба. * * * И глаза твои, и губы где-то там — за синей мглой... Пароход «Профессор Зубов» бороздит волну скулой. Над антенной, над радаром в облаках — качанье звёзд. У плеча луны огарок возникает, как вопрос: «Кто ты, парень, и откуда? Как же ты сюда забрёл? Хорошо тебе иль худо? Потерял иль приобрёл?» Под ногой дрожит пучина под названием Бискай. Нет пока ещё причины для явления «тоска». Надо мной крылом уставшим Млечный Путь лежит в ночи. Как всегда люблю Наташу... Но об этом помолчим. 1970. Первая ночь в Антарктиде А ведь всё-таки это здорово — то, что вижу сейчас воочию! Это небо грозного норова новогодней весёлой ночью. Эти айсберги за торосами — якоря равнодушной нежити, а над ними — крыло раскосое, словно песня в ледовом скрежете. А ведь всё-таки это здорово — самолёт, зачехлённый инеем, спирт, по кружкам разлитый поровну, и бесстрашный визит Пингвинии. Эти песни таёжной удали, эти тосты за всё хорошее... Хорошо ли нам будет, худо ли — эти льды ещё не опрошены. Только что бы нам тут ни выпало, эта ночь нам уже подарена. И качается лёгким вымпелом буревестник... * * * Как ты там моя Медведица — ковшик в проруби ночной? Как тебе там семизвездится рядом с жёлтою Луной? Неужели зримой истиной распластала ты крыло над Землёй моей единственной и над женщиной единственной, над любовью и теплом? Как ты там, звезда Полярная, как ты светишь без меня? ...Пляшет вьюги кисть малярная по ледовым простыням... И всплывает в серой накипи, равнодушный ко всему, Южный Крест — четыре крапинки, ромбик, врезанный во тьму. * * * У памяти моей — твоё лицо. Твои слова, и смех твой, и молчанье... Над белым снегом чёрными ночами спешит она ко мне твоим гонцом. Как тишина пустынная чиста! Какой покой в безлюдье непочатом! И туз бубновый Южного Креста к спине небес навечно припечатан... У памяти моей — твои слова. Я слышу их. Какая это нежность... Чему б ни быть — былое будет прежним. И прочь лети, забвения сова, в слепой полёт крыла свои влача. У памяти моей — твоя печаль. * * * Льды в охоту — это Нансен, в неохоту — это я. И кряхчу под грузом транса, эту истину тая. Покоряю Антарктиду, лезу ввысь и лезу вдаль, славных спутников не выдам, да они и так — как сталь. Перепрыгну сотню трещин, проведу маршрут в пургу, будет надо что похлеще — тоже, видимо, смогу. На загривке белой сопки ледоруб во льды вгоню... Только даже после стопки я секрет свой сохраню. А тебе готов признаться, драгоценная моя: льды в охотку — это Нансен, в неохоту — это я. 1974. * * * Палатки горб, струна антенны, флажки на взлётной полосе... И вот уж быт наш тонкостенный на этом льду привычен всем. И вот уж сами мы привычны, отражены в сознанье птичьем как нечто бывшее всегда, как это снежное безличье и эта дальняя гряда. Но до чего мы тут мгновенны — мгновенье каменного сна... Падет палатка и антенна, на миг оглохнет тишина. Вдоль полосы промчатся лыжи, крыло качнется на лету, потом метель следы залижет и все о нас забудут тут. 1972. * * * Океан от вчерашней истерики и бессильный лежит, и немой... Справа — Африка, Слева — Америка, значит, правильно, значит — домой. Значит, катим в своё полушарие. Ох, пора, капитан, торопись! Мимо Конго и мимо Канарии, как на глобусе — наискось ввысь. Капитан многолетнего звания, может быть, ни к чему мои знания, но заметь — впереди поворот: справа — Франция, слева — Британия, а потом уже только вперёд! Там уже невозможны блуждания, там дорогу любой объяснит. Только вот огибать эту Данию... Место узкое. Тут не усни. Ну, а там уже — свечи Толбухина. А за ними — и вовсе Нева. Этот воздух, полгода не нюханный... Дальше сам я. Найду я. Бывал. Перекрёсток у тихого скверика, эти двери и третий этаж... Справа — Африка, слева — Америка. И пока что картина всё та ж... 1972. Сверстникам (фрагмент) Все мы угли одного костра, бывшие поленья поколенья. Для пыланья, для испепеленья нам ночная выпала пора. Мы на угли прежние легли, занялись от скопленного жара, а потом горели, как могли, и дымя, и вспыхивая яро. ...Я представлю этот костерок. И сидит на корточках Эпоха. Что-то варит, а вскипает плохо, а Эпоха — это тоже срок. Вечность ей внушает: — Не спеши... Кто доварит, ты или другая... А она всё угли ворошит и, слезясь от дыма, раздувает. Вот она отходит от костра, и приносит новые поленья, и в огонь бросает в нетерпенье, а сидеть ей только до утра... Василий Алексеев. Я расскажу тебе про север
Родился 1946 году в селе Воронцово Псковской области. По окончании средней школы полтора года отработал рабочим и водителем на луго-мелиоративной станции. Довелось много поездить по живописным псковским краям, когда и зародилось глубокое чувство единения с природой, что в дальнейшем повлияло на выбор профессии. После службы в армии, в 1968 году, поступил на геологоразведочный факультет Ленинградского Горного института. На 3-м курсе вошел в первую группу морских геологов-подводников, организованную по инициативе профессора П.С. Воронова. В ходе летней практики на черноморском побережье Кавказа познакомился со своей будущей супругой — Женечкой, и наша общая любовь послужила источником моего поэтического вдохновения на долгие, и такие короткие 30 лет совместной жизни. В 1973 году, по окончании ЛГИ, распределился в лабораторию Мурманского морского биологического института Кольского филиала АН СССР. Участвовал в многочисленных экспедициях в Северную Атлантику, районы Земли Франца-Иосифа, Новой Земли и Шпицбергена. Материалы исследований легли в основу кандидатской диссертации и монографии «Бентогенная аккумуляция на берегах и шельфе морей» (в соавторстве с Ю.В. Артюхиным). В 1993 году вернулся в Ленинград, а в 1999-м устроился в ПМГРЭ. Работал вначале на Новой Земле, а последние 8 лет занимаюсь геоэкологическими исследованиями на архипелаге Шпицберген, по которым опубликовал с 2001 года 13 научных работ . Тихо прозрачная речка струится, Небо и солнце глядятся в неё. Кажется — всё это мне только снится: Речка струится, лист жёлтый плывёт. Словно какой-то чудесной картины, Небо и солнце, деревья, река, Рамку-тюрьму на мгновенье покинув, Так и застыли безмолвно в веках. Шаткой походкою годы шагают, Жизни проходят, уходят, а здесь Речка и сосны, наверно, не знают, Как это так — постареть, умереть. Будто застыли в безвременье странном Небо и солнце, деревья, река… Спят и не знают: чредой беспрестанной Жизни уходят, уходят века… Город детства Иногда, раздумьем напоённый, В час воспоминаний о былом, Ты увидишь городишко сонный. Город Детства, расскажу о нём. Тонкой пылью улочки покрыты, Дремлют потихоньку сотни лет. Вперевалку бабушка с корытом К тихой речке выползла чуть свет. Над домами с окнами слепыми Розовым огнём заря встаёт. Вразнобой с другими часовыми Песню ей петух лихой орёт. Из канавы, что хранит дорогу, Обметая с лебеды росу, Вылез мужичок четвероного, Дома он предчувствует грозу! Вот и день настал в сиянье солнца, День, какие были сотни лет. Отойдёт — в домов слепых оконцах, Как всегда погаснет тихо свет. День Победы Застолье грустное в разгаре, Все пьяны, кто хотел быть пьян. Седой сержант со взводным старым Всех помнят, кто остался там. Лежащих в рощице над Вислой, Там, где берёз нетленен свет, Где пули смертоносным свистом Судьба бойца сошла «на нет». Юнца, который не стареет С минуты той, когда под танк, Гранату жарким сердцем грея, Рванулся — и бессмертным стал. И матерей, не ставших ими, Детишек, не узнавших мам, Парней, что так немного жили, Чтоб так жилось красиво нам. И пьют они, давясь слезами, Сурово комкая стакан, За то, чтоб никогда над нами Военный призрак не вставал! Север Я расскажу тебе про Север… Полярной ночи давит мгла, Пурга со стоном снегом сеет, Тропинку к дому замела. Вокруг залива голых сопок Недвижен мрачный хоровод. Студёных волн немолчный ропот Спать не даёт им круглый год. Тоскливо, грустно, одиноко… Одна отрада в хладной мгле — До бесконечности далёко Живёт она и светит мне. Полевой сезон Ну, что тебе мои печали? Под сенью питерских небес Представить сможешь ты едва ли Звенящий летним полднем лес. Болотный цвет палаток наших Так гармонирует с травой; Дымком приправленную кашу Жую с друзьями — не с тобой. Щемящим чувством обновленья Струится утренний туман, Неуловимое томленье Роса дарит босым ногам. Маршрута знойною тропою День проплутав в тиши полей, Под гаммы шумного прибоя Чаи гоняем, водки злей. Под философские сужденья В плену померкшего костра В часы слагаются мгновенья, Неслышимо ползёт тоска. Но что тебе мои печали? В ущельях каменных твердынь Представить сможешь ты едва ли, Сколь сладок дальних странствий дым. У костра Звёзд далёкое мерцанье Воссияло надо мной. Сумеречность мирозданья, Сельских псов чуть слышный вой, Шум прибоя отдалённый, Вопль безутешный костра. Перед ликом бездны сонной Смехотворно жизнь проста. Ветви сосен над прохладой Трав росистых заплелись. Для души моей отрада — Сосны, море, неба высь. В одиночестве бесшумном Так приятно помечтать. Утопая в море лунном, О любви своей молчать. Там, вдали Вдали остался Крайний Север С его штормами и пургой. Опять уходит в море сейнер, Но не расстанусь я с тобой. Вдали остались сопки, скалы, Работа, лучшие друзья. Там нет меня — теперь я с вами. И разлучаться нам нельзя. Вдали растаял луч надежды, Угасли радость и мечты. Я не такой уже, как прежде, И у меня есть только ты. * * * Не покидай меня, не покидай Мы прожили с тобою так немного, Ещё не наступил последний май, И за туманом светится дорога. Ещё не всю тебя я обласкал — Боялся показаться слишком нежным. Ужель вдали виднеется причал Той жизни, что казалась нам безбрежной? Как мне тебя, любимая, сберечь, И самому испить твои печали, Тяжёлый камень снять с усталых плеч — Так много мы друг другу не сказали. К тебе О, как мне хочется, любимая, к тебе, К твоим глазам, улыбке кроткой и объятьям. О них сейчас могу лишь только вспоминать я, О, как мне хочется, любимая, к тебе. Нельзя уйти от прошлого, нельзя, Где были и обиды, и ненастья, И трепетные дуновенья счастья… Нельзя уйти от прошлого, нельзя! Не понял я, что короток наш путь, Жизнь не сберёг моей голубки милой, Такой ранимой и неповторимой, Не понял я, что короток наш путь. О, как мне хочется, любимая, к тебе Молить о снисхожденье за упрёки, За то, что был порой с тобой жестоким, О, как мне хочется, любимая, к тебе! Вячеслав Волк. Я сердцем прикипел к России
Вячеслав Эдуардович Волк — доктор геолого-минералогических наук. Родился 24 марта 1932 года в Ленинграде. В 1957 году окончил Ленинградский Горный институт, работал в Казахстане, занимался поисками урановых руд. Здесь упрочилась его дружба с однокурсником Александром Малявкиным, ставшим впоследствии начальником Аэромагнитной партии ПГЭ (ПМГРЭ), что поспособствовало в будущем тесным научным контактам Вячеслава Волка с Полярной экспедицией. В 1960 году Вячеслав Эдуардович вернулся в Ленинград и поступил в НИИГА. Вплоть до своего отъезда в США в 1997 году, занимался исследованиями Арктики, заложив методику глубинных геофизических исследований земной коры Ледовитого океана. Чуткий, добрый, замечательный человек. Мы всегда были окружены его вниманием и замечательными милыми стихами… Умер Вячеслав Эдуардович 11 августа 2011-го на 80-м году жизни, вдали от России, в Бостоне, где похоронен на русском кладбище. О своем поэтическом творчестве он писал в 2005 году: «Я, как мне кажется, пишу под диктовку из... Космоса, и очень мало здесь мне западает в память. Наворотишь, наворотишь, а потом ищешь смысл и, в основном, получается совсем неплохо!» Эту же мысль он высказал поэтически: «Да! Творчество мое немного стоит: /Я чувствую себя «под колпаком» — /Как будто стих вбивает гуманоид /В мой мозг горячим твердым молотком». О. Соболева, А. Лайба. * * * Помню детство, и зиму Блокады, И дороги эвакопутей С индевеющего Ленинграда, Детскость взрослых, и взрослость детей, И войны все суровые краски, Алма-Атинский киношный приют — Словно кадры утраченной сказки Про себя мне забыть не дают. Юбилейная Ода Полярной Экспедиции Сегодня, в чёрную субботу, Я шёл охотно на работу, Поскольку знал, что у друзей Хороший светлый ЮБИЛЕЙ Минуло уж пятнадцать лет, Как появились Вы на свет. Ваш путь победами богат, Да здравствует акселерат! Вы родились, забот не зная — И мучилась лишь мама Рая. Ваш крёстный богатырь Федыня О Вас заботится и ныне. Сперва Вас Витязев приметил, Затем Гапоненко взрастил, Он Шимараева заметил И в шефы Вам благословил. Я с Вами тоже потрудился, Рабочего стола добился, В обеды в шахматы играя, Глубины массово считая. Теперь сижу в чужом отделе Без места, но ещё при деле. Зато печально знаменит — Тем, что был Волк, стал Вечный Жид. А, впрочем, про себя кончаю — О Юбиляре продолжаю: Хочу за жизнь поговорить И вас, конечно, похвалить. Киты выходят на Орбиту, Но дверь туда не всем открыта: Ведь каждой рыбе свой удел — Кому — болезнь, кому — отдел! У Вас совсем иное дело: Растите молодежь умело. Своим Вы кандидатам рады: Чины даёте и оклады. И кадры Ваши не стареют, Растут и вечно зеленеют, Дают обильные плоды, Отчёты пишут и труды. Плывут в Антарктику, в походы Через буран и непогоду. Ну, а из прочих жарких стран На Кубу ездят и в Иран. Зато не дергаются больше С мифической поездкой в Польшу, Поскольку, как большой магнит, К себе их Клайпеда манит. Вы нынче силы накопили И в сметах это отразили, Но прокатить и вас готов Отдел Орловских рысаков. Минует славный Юбилей — Вы станете ещё сильней И Ломоносовской струёй Напьётесь, как живой водой. Из года в год начнёте снова Трудиться в Арктике суровой. Там некогда бывал и я, Но вреден Север для меня! Ну, а сейчас я поздравляю Своих коллег, своих друзей. Вам счастья личного желаю, Структур побольше, пожирней! Пусть шельф Вам россыпи приносит И Лившиц нефтегазоносит, Пусть реет над магнитным миром Малявкин тонким ювелиром! Пусть Ваших карт букет играет — Как это сделать, Нина знает. Пусть жизнерадостный Донец Руду отыщет, наконец. Пускай защитой разрешится Зацепин и другие лица, Которые не первый год Растят в себе научный плод! Пусть Виноградов на Беннетте Откроет сердце Генриетте И с помощью интимных уз Заключит докторский союз! Пусть Вам морщинок не прибудет, И нежный пол прекрасным будет! К успехам новым пусть идёт Полярный Ваш атомоход! Свою я Оду завершаю, В ней есть изъяны — это знаю. А усмотревшим плагиат Отвечу: «Братцы, виноват!» 26 ноября 1977. Чемоданная лирическая Билет французский, взятый на кота, И куча справок — в оправданье кошек, Плюс генофонд: от носа до хвоста, Я добываю ради Парамоши. Его приятель, сказочный ангор, Российским достояньем остаётся. Кота пристроить — долгий разговор, С ним гороскоп, увы, наш не сольётся. А день отъезда ближе с каждым днем, Нас ждет разлука с давними друзьями — Мы разошлись с Российским кораблём, Но всё равно, Россия — вечно с нами. 1997. * * * Не стремитесь в эмигранты, Даже если вы таланты — Получайте лучше гранты И держитесь, как Атланты. Родина одна на свете, Даже если в ней «не светит». Ну, а если просят дети, Вы за них всегда в ответе, Будьте с ними — не иначе. Посетите Стену Плача И другую заграницу — Лишь бы вам не разлучаться. В ожидании Мессии Не уедешь всей Россией. Ну, а если шанс остаться — Лучше с ней не расставаться! Солнце, словно сердце, бьётся И к России повернётся: С нею Жизнь и с ней Таланты — Не бегите в эмигранты! * * * А. Городницкому Тебя спасли немецкие врачи, Меня — американские хирурги. Но, думаю, что сердце залечить Сумеем мы в одном лишь Петербурге. Нас прошлое с тобой не подвело: Блокадная закалка труб из меди. Давай поедем в Царское село! Давай поедем! Александру Городницкому, лауреату премии имени Булата Окуджавы Судьбы ты выполнил Заданье, Разбудоражив нашу кровь: При жизни заслужил и Званье, И всенародную Любовь. Неотделим ты от России, И наши очищают Души Твоих стихов дожди косые На Океане и на Суше! 11 июня 1999. Полярная ода к славному 40-летнему юбилею ПМГРЭ от бывшего полярного Волка Эпиграф Вы рождены, Чтоб сказку сделать былью, Преодолеть Пространство и простор. Отчеты ваши Не покрыты пылью, И в фондах спрос Всегда на них остёр... Все выше и выше, и выше, Не зная преград и границ, Победы присутствием дышит Ход ваших судов, рейды птиц! Часть I. Истоки Про ваши гены скажем прямо Без тайн, секретов, наконец: Раиса вам — родная мама, Федынский — крестный ваш отец! Ну, а начальство в этой буче Извечно задавало тон: Кто был помягче, кто — покруче, Но с коллективом в унисон. Был Витязев — моряк суровый, Военный супер-капитан... А с Шимараевской основой — Победы и во всем шарман! Мужали вы на каждом годе, В закалках коллектив крепчал, И вот уж к Крюкову Володе Полярный перешел штурвал... Пред ними мы снимаем шляпу, Трех лидеров вставляя в стих: Им приходилось по этапам Вести в атаку коллектив. Затем, в эпоху созиданья, Из филиальных уголков Вы в ломоносовское зданье Внесли победный свой улов... Мы с вами далеко уедем Во всех приветствиях своих: Моржи, пингвины и медведи — Вы колоритны и без них! Пройдя через сороковые, Взяв Антарктиду на прицел, Вы много делали впервые, И чемпионство — ваш удел! Часть II. Аэромагнитная аура и гравитационное притяжение Ковали магнетизм НИИГовский Нам Левин, Крюков и Глебовский. А в области больших скачков — Полк неженатых горняков... О них писал магнитный классик Блестящий шеф А.М. Карасик: «Была весенняя пора, В НИИ Щелова принимали — Кричали женщины: «Ура!» И в воздух реплики бросали!» В полку том был великолепен Как Жан Марэ — Е.Н. Зацепин; Малявкин Саша, Слава Волк Магнитный дополняли полк... От края суши и до края Полеты вёл В. Шимараев. Мелькнули Ласточкин и Ржевский, И яркий метеор Раевский... А из горняцкого засола — Еще Ю. Шахов и Масолов, Плюс наш фотограф при походе — Добрейший Мищенко Володя... Интерпретаторами в долю Входили Соболева Оля, Гуревич, Кадмина Ирина, А также Ласточкина Нина. С ней женский взвод. Плюс гордость наша, Здесь — Харитонова Любаша... Трудились гравики до пота: Была Литинского работа, И фолиантами трудов Описан ход его следов. Ну, а Гапоненские срезы, Гравимагнитные разрезы... Шельф был для поисков готов И... диссертаций докторов! Часть III. Сейсмологические чудеса Хвалить вас было б слишком жидко За притяжение умов, За грави-аэромагнитку Без завершающих основ... «Мочить» структуры в грозном море, Сдавать в разведку, как брильянт, В сейсмическом победном хоре Мог лишь Сорокинский талант. Но пионерские заслуги У ветеранов не отнять, Плюс институтские услуги Вам также не могли мешать! Моря Арктического края Темны, как воровской притон, — Геолог, геофизик знает: Здесь нужно нарушать закон... Вошли в доверие к «Малине». Средь безграничных «островков» Здесь вместе с Коганом в путине Матвеев, Лившиц и Ершов... Кто среди них стрелял точнее, А, может, бандой напролом? Мы их успехи посочнее Блатным мотивом пропоем: Резвились в молодости вволю Мы в ходках к Баренцеву морю... А, может, это похвальба И тот притон накрыл... Верба?! ..................................... Часть IV. Сомнений у народа нет: ВГКШ — залог побед! Нас время лепит, время лечит, Сливает воду, ищет толк... Иных уж нет, а те — далече, Как Коган, Лившиц, Слава Волк... В ВГКШ оценкой строгой Успехи ваши на «ура»: На Ломоносовских отрогах — Континентальная кора! Прогноз ваш был предельно тонок На деле, а не на словах: Здесь гамбургер магнитных кромок В грависейсмических слоях. И вот уж новые разрезы Вас просит выполнить страна. Ну, а к победам, словно в срезах, Зарплата с премией видна! Заключение Мы вас сердечно поздравляем За труд и имидж мировой. Свершений новых вам желаем — Успех не упускайте свой! Пусть никакая заграница Халявно вас не перебьет! За ваш триумф, улыбки, лица Народ вас любит, ценит,.. пьет! 2002. Славному коллективу ВНИИОкеангеология на 55-летие Быть может, в будущем Вселенский, Пока ж российский льём елей, И славим, пусть немножко женский, Наш Институтский Юбилей. У нас созвездие титанов, Полно здесь соли без воды, Учёных, бардов, донжуанов, Плюс банк открытий и труды. Менялись темы и названья. Научный выполняя план, Росли, достраивали зданья; Нас ждали шельф и океан. И, не боясь любой погоды — В ком дух НИИГ-ский не погас, Синбады наши — мореходы Искали нефть, руду и газ! Переносили мы утраты: Ушедших славим имена! И в дни задержанной зарплаты Труд выполняли свой сполна. Мы славим наших ветеранов, Мы ценим нашу молодёжь — Таких в заморских даже странах Не воспитаешь, не найдёшь. Вас с юбилеем поздравляем, Научных кузницу побед, И под присягой заявляем: Важнее Института нет! Ноябрь 2003. «Девочкам» Волка Где же вы берёзки? Может, быть в Канаде. Сберегите слёзки Любочке и Наде. Где же вы туманы — Может, в Галифаксе? Вы в чужие страны Унесли на ФАКСе Белые рассветы, Чёрные субботы! Нынче вас уж нету, Как ещё чего-то. Милые девчонки, Тонкие натуры! Трепетны и звонки В магии Ауры! Ваша симпатичность, Спрятанные страсти, Выковали личность, Дарящую счастье! Я не жду ответа — Для меня все ясно: Ваше «Бабье лето» Трудно и прекрасно! * * * Натружены руки у женщин, у русских, Кошёлки на каждую — еле поднять! Зато дома завтрак, обед и закуски И ужин во сне даёт себе знать! Мужчины, конечно, чуть-чуть помогают И тару бутылок исправно сдают. У них крепкий тыл и они процветают, Хотя без зарплаты подолгу живут... А женщины русские очень красивы, Но только холёность у них — поискать. Аурны, добры, горячи, терпеливы, Но могут при случае крепко «послать»! Вот так и Россия — красой ненаглядна, Но нет в ней стабильных, ухоженных троп. Она терпелива, горда и нарядна И часто авральна, как в Ноев потоп! Моим друзьям Ковбойская осень играет огнями, И огненно-жёлтый колышется лист. При дочке, при внучке, жене, но не с вами, Я счастлив-несчастлив, я мутен и чист! Как будто бы заново чудом родился, Но нету со мной дорогих мне ребят. В прекрасном далёком когда-то влюбился В холодный и строгий родной Ленинград. Была здесь Блокада и юные годы, Здесь были сомненья, надежды, мечты, Каналов и речек волшебные сходы, Был мой Институт, были я, вы, мы, ты! В России — рябины осенние бусы, В Америке — шик, незнакомая речь. Пускай мы подбиты, но вовсе не трусы. Так будем же счастье общенья беречь! Дорогому коллективу ПМГРЭ Я знаю, это мне не снится, А может, все же вещий сон? «ПОЛЯРКА» в ранге Экспедиции И Мировой Аукцион. Но Вы б е с ц е н н ы для России, Глядитесь для Планеты всей В научном поиске Мессией И в будний день, и в юбилей! Здесь и моря, и океаны, И разнополюсные льды, Открытия, чужие страны И многотомные труды. Анализ точен Ваш и тонок, Победный коллектив един: Сплав замечательных девчонок! И потрясающих мужчин! Трудились вместе мы когда-то. Была прекрасная пора, И раскрывалась нам в заплатах Земли магнитная кора. Как юность, время быстротечно. Сбывались планы и мечты, Но отпечатались навечно Друзей прекрасные черты. В Вас много мужества и толка, Неиссякаем Ваш расцвет! Примите ж от седого Волка И поздравления, и привет! Бостон, декабрь 2007. * * * Когда я осенью гриппую, Не сплю часами по ночам, Я линию судьбы витую Делю условно пополам… Здесь есть большая половина: Друзья, работа, Ленинград. А за чертой — уже чужбина, Американских звёзд парад… В Америке — мои «кровинки»: Здесь Дочка, Внучка и Жена, Но всё же эти половинки Не содвигаются сполна! Здесь всё немножечко муляжно: Спортивность, вредная еда, Сознание многоэтажно, И ностальгия — как беда! Увы! Здесь ценности другие, И не всегда тебя поймут… Я ж сердцем прикипел к России, Готов пойти на Божий суд! Бостон, октябрь 2005. Ирина Добрецова. Из морского дневника
Добрецова Ирина Григорьевна, родилась 21 января 1954 года в городе Мамонов Калининградской области, в семье военнослужащего. В 1971 году окончила школу в Ленинграде и поступила на геологический факультет ЛГУ. После окончания университета, в 1976 году, уехала по распределению на работу в Якутию, в Верхне-Индигирскую геологоразведочную экспедицию, где проработала 24 года. Вернулась в Петербург, и с 2001 года по настоящее время работаю в Полярной морской геологоразведочной экспедиции. С 2003-го принимаю участие в рейсах НИС «Профессор Логачёв» в центральную Атлантику. Стихи возникают сами собой, по вдохновению; специально стихи никогда не писала. В первых двух рейсах стихи были спасением от мучившей морской болезни, а потом рождались от переполнявших душу впечатлений. Мой первый рейс на «Логачеве» (2003–2004) Только мы вышли, как в самом начале В Финском заливе нас закачало. А в Датском проливе под длинным мостом Солнце сияло, жизнь била ключом. Ну, а потом, как вошли мы в Ла-Манш, Ветер и качка взяли реванш. Как миновали Бискай — я не помню: Просто лежала, отдав себя волнам. В Атлантике вновь попыталась подняться И до столовой хотя бы добраться. На палубе, может быть, меньше мутит, И появился бы там аппетит. Но ветер 17 метров в секунду — За борт снесёт, и не крикнешь «Полундра!» Я поняла после тысячи миль, Что море люблю исключительно в штиль. Мимо Испании путь наш проходит, А за бортом океан колобродит. До горизонта вода и вода, Ни чаек не видно, ни берега. В каком же неведенье я пребывала И «Логачёв» за утюг принимала, Думая, ровно идет он и гладко, Но получилась с этим накладка. Так я на собственной шкуре узнала, Что значит волнение в несколько баллов — До изнуренья противная качка! Всё же в душе я совсем не морячка. Шагин по палубе твердо так ходит, Что не качает его даже вроде. Может быть, масса роль здесь играет, И чем её меньше, тем больше качает? Правда, вот Марков нисколько не тучен, А свеженький ходит совсем, как огурчик. Наверное, те не подвержены качке, Кто много извилин имеет в заначке. Только мы выбрались в 40-е, Как мысли совсем появились дурные. Похоже, Каленич был, все-таки, прав: Нечего бабам ходить в плавсостав. Три тыщи миль за кормою остались, Но на циклон мы похоже нарвались. Ах, Айвазовский, тебя вспоминаю, В иллюминатор волну наблюдая. Вот и к Азорам уже подошли. Правда, не видно на них ни души, Точней, островов не видать ни шиша, Хотя мы идем, ну, совсем не спеша. Что же о них рассказать мне при встрече? Как же, Азоры! Была недалече... А океан, вопреки всем законам, Терзает пять суток циклоном-драконом. На широте под названием тропики Женщины влезли в нарядные топики. Ведь солнце в зените печёт невозможно, И только в столовой остынуть и можно. Птичка какая-то к нам залетела, Очень устала, на палубу села. А накануне у нас за кормой Радуга встала огромной дугой. Месяц, похожий на ломтик арбуза, Ходил в небесах с очень вогнутым пузом. Будет сейчас с каждым днем он расти Тьму рассекая, светя нам в пути. Впрочем, оставили мы свой разгон, Так как добрались на свой полигон. Вот приступили к работе рифтяне, «Рифт» словно репку тянут-потянут. Парус сегодня ходил мимо нас На горизонте, радуя глаз. Яркую рыбу Антон наш поймал, В жизни красивой такой не видал. Из плавника шип высокий торчит, Острый и твердый, к тому ж, ядовит. Мне он оставил на пальце отметку — Все равно съем из неё я котлетку. К вечеру небо закрыло всё тучами, Молнии били от случая к случаю, Дождь зарядил, хоть не сильно, но льёт. Завтра встречать будем мы Новый Год. В первый же день наступившего года Мало ходячего стало народа. Даже к обеду не все подтянулись — Похоже, не все еще к жизни очнулись. Здесь часто и круто погода меняется, Что у меня на душе отражается. Только что солнце сияло, пекло, Как вот уже тучами заволокло. Дождь барабанит по палубе шустро, Правда, он тёплый и сеет не густо. А после 7-ми зажигаются звёзды, Сперва по одной, ну а следом, как гнёзда. Судно тихонько морем качает, И ракурс на небо всё время меняет. Звёзды себя очень странно ведут: Кажется, будто зигзагом бегут. Здесь очень красивы восходы с закатами, И пенные гребни в волнах с перекатами, И облака, над водою летящие, И блики на волнах, при солнце слепящие. Мне очень понравились рыбки летучие, Особенно если проносятся тучами. Красивый, изящный и плавный полёт — Похожа на птичку, но не поёт. Чтоб без проблем я работать могла, И не качала мой столик волна, И трансформатор, и бинокуляр Намертво Гена к столу привязал. Правда, скажу по секрету, ребята, Работать при качке мне скучновато. На палубе вечером масса народу — Все, как один, загляделись на воду. У самого борта, где он освещён — Ужасный охотничий аттракцион! Там корифена с садистской улыбкой Поймала и съела летучую рыбку. А на блесну ей, похоже, плевать — Не захотела, зараза, клевать! Нынче при помощи телеэкрана Можно попасть в глубину океана. В «глубоководку» набилась толпа, Смотрела картинку далекого дна. Хвост телекамеры дно баламутил, Но интересно всем было до жути. В жизни такого ещё не бывало, Чтоб в январе я вовсю загорала. Правда, с работой моею пока Некогда даже пожарить бока. В ночь новогоднюю старого стиля Работу усиленно мы проводили, Так как на вахте Андрея с Антоном Чёрный курильщик со дна был оторван! Ну, а под утро той праздничной ночи Две драги спустили на дно, между прочим. Первую драгу достали с мурой, Вторую подняли с богатой рудой. Древний курильщик, похоже, открыли, Но о привязке, увы, позабыли. Теперь бороздим полигон взад-вперёд, В надежде, что снова нам повезёт В полдень на палубе ажиотаж — Геологи, ваерщики и экипаж! Косяк спинорогов корабль окружил, Мало из рыб, кто до ночи дожил. Бросались они на блесну и наживку, Что было для них тяжёлой ошибкой. И, несмотря, что они толстокожи, Тут же бедняги попали под ножик. Андрей, очень мудрый, озвучил итог: «Там, где руда — там всегда спинорог!» Вечером камеру только одну На тросе спустили пошарить по дну. И в телевизор, уставившись стойко, Увидели рудную вскоре постройку. И снова на вахте Антона с Андреем. Смотрите, дошутитесь — вздёрнут на рее! В ночь на крещенье случился курьёз: Ударил для нас непривычный мороз! Плюс 26 для меня теперь мало, Что и надеть, поначалу не знала. А только недавно — жара донимала, Я даже от солнца с ударом лежала. Бог Посейдон, грозный царь всех морей, Руду преподнёс мне на юбилей! Эту руду среди ночи достали И на рассвете мне показали. Толком позавтракать я не успела, Как Марков скомандовал: «Быстро за дело!» Сутки почти я возилась с рудой, Ну, а потом улизнула домой. Тут с вахты вернулись Антон и Андрей, Пришли отмечать они мой юбилей. В 8 утра мы уселись за стол, С этого часа и праздник пошёл. В подробности лучше не буду вдаваться, Но погуляли на славу мы, братцы! Шагин нам свой уступил кабинет, Где вечером все собрались на банкет. Правда, Антон и Андрей не дожили, Буйные головы раньше сложили. Ильинична сделала праздничный стол, Пирог ожидания все превзошёл. И на банкете прекрасные речи Не умолкали почти что весь вечер. В 5-м часу, лишь заря занялась, Я до каюты своей добралась. Так вот прошли юбилейные сутки. Правда, с утра было мне не до шутки, Ну, а теперь вот ничуть не жалею, Что весело так провела юбилей я! Нету, наверно, таких путешествий, Чтоб не случалось бы в них происшествий. Так и у нас приключилось ЧП, И буровая осталась в воде. Трос вдруг сорвался, как гильотина, К счастью для всех, пролетел конец мимо. Грейфер за грейфером мы опускали, Но через раз руду доставали. Всякие руды, что грейфер поднял, Лихо кувалдой Андрей разбивал. В мелкую крошку она вся разбита, Как оказалось — полно в ней пирита: Сливной и массивный, но всё же пирит, И только местами в ней есть сфалерит, И медный ещё я нашла колчедан. Новый объект отработан и сдан. Ночью отсюда должны мы уйти, Что, интересно, нас ждёт впереди? На полном ходу мы идём в Лас-Пальмас. Возможно, потом я продолжу рассказ. И вот, на рассвете, сверкая огнями, Предстал Гран-Канария весь перед нами. Я с замиранием сердца следила, Как лоцман вёл судно неторопливо. Даже глаза мои шире вдруг стали И с изумлением всё озирали. Первый раз в жизни я видела пальмы, Солнце и пляжи — пейзаж идеальный. Всё утопало в роскошных цветах, И кактусы всюду, отнюдь не в горшках. В роще сосновой, на длинной хвое Мы порезвились, как на ковре. По серпантину к вершинам неслись, Потом в полном мраке съезжали мы вниз. В дюнах бродила по жарким пескам — Выпало ж счастье моим вот стопам. Остров волшебный, что стало со мной — После захода я стала другой. И вот за кормой уже месяц пути — Как удивительно время летит! Схлынули праздные наши заботы, Все навалились гуртом на работу. Надо отчет полевой составлять, Некогда вирши мои продолжать. Рейс второй и привычный (2004–2005) В ночь на старый Новый год Мы отправились в поход. Шторм по курсу 9 баллов — Ой! Куда же нас несёт? Я одна живу в каюте, В чистоте, тепле, уюте. Ну, а всё же без ребят Мысли разные свербят. Здесь «рифтяне» — свой народ, С ними встречен Новый год. Мне сказали, что пока Буду дочкой их полка. На обед нам дали щи Дюже кислы — хороши После новогодней ночи, Как бальзамчик для души. В Балтику вышли, и нас раскачало Но это цветочки, всего лишь начало. В Северном море вода зеленей, И раскачало куда как сильней. Правда, пока наплевать мне на качку, Ужина жду. Может, стала морячкой? Свет отключился и двигатель встал, Радости этот момент не придал. В хаосе волн мы недолго болтались, Всё починили и дальше помчались. С силой бьёт волна о борт, Спать народу не даёт. Нас штормит второй уж день, Я ушла на бюллетень. Мне полезней в шторм лежать, Попрошу не кантовать! Правда, лёжа ем с охотой, Запивая всё компотом. Я с качкой борюсь с переменным успехом: Смеюсь, если встану, лежу — не до смеха, Но всё же, Всевышний ко мне снизошёл: На мой день рожденья в Ла-Манш нас привёл. В проливе затишье, здесь меньше качало, И весело праздник я свой отмечала. Мне подарили кучу подарков: Вкусных, красивых, весёлых и ярких! Добавила радости целую гамму От тесной компании радиограмма. Ну, Бискай, ядрёна мать! На ногах не устоять! Так летаешь по каюте, Что не хочется вставать. Чтоб не бегали тарелки по столу, Под посуду скатерть мокрую кладут. Ну, а чтоб в тарелке супчик удержать Надо очень, очень мало наливать. 40-е. Нас жутко швыряет. Нам объявили, что курс мы меняем, И попросили всех укрепиться, Пока новым курсом судно ложится. Широта за широтой Огибаем шар земной. Светит полная луна, В бликах чёрная волна. И Азоры в темноте, Их пока не видно мне. Правда, были днём дельфины, Но вдали и только спины. Смена всех долгот — широт В мозгах болью отдаёт. Да! Не та уж, видно, прыть, Ох, скорей бы уж доплыть. После 15-ти суток во мгле, Солнце сияет во всей красоте. Но раздеваться пока ещё рано — Ветер на волнах гоняет баранов. В пене и в брызгах, красиво сверкая, Радуга всеми цветами играет. Но солнце светило один только день, И вновь непогода, и вновь дребедень. Мы притормозили, наш двигатель встал, Механикам всем объявили аврал. От 32-го до 29-го Мы в центре циклона. Здесь мало приятного. Просвет вроде даже и не намечается, А дождик всё льёт и никак не кончается. Старпом объявил нам, что нынче опять На час будем стрелки передвигать. Значит, на час можно дольше поспать Или на час дольше завтрака ждать. Мы 20-й день в пути, А от циклонов не уйти! На северный тропик сегодня мы вышли, И в качке настала у нас передышка. Утром проснулась, и где благодать? Низкие тучи, ни зги не видать! Снова всё серо, и снова качает, А волны барашки повсюду венчают. В воде появились летучие рыбки, И солнце сияет, даря нам улыбки, Но ветром все волосы мне растрепало На море не гладко. Качает. Три балла. Наш закончен переход, Мы пришли в район работ. Вот рифтяне «Рифт» спускают И сигналы изучают. А вначале грейфер был, И бурстанок дно пробурил. Грейфер нам руду поднял, А бурстанок осадок взял. Вечером поздним мы отдыхали, Рифтяне же «Рифт» из глубин поднимали. Внезапно всё стихло — мы снова сломались, И в темноте непроглядной остались. Из трюма на ощупь, по переборкам, Мы выбирались наружу с Егоркой. На палубу вышли и видим картину: «Рифт» вроде на месте, но наполовину, Не в трюме чехлами надёжно укрыт, А в воздухе бедный, как груша, висит. В небе ж луны четвертинка сияет, На море дорожка красиво сбегает, А НИС наш дрейфует по чёрной воде, И непривычно так, тихо везде. Лишь шелест волны тишину нарушал. У наших механиков снова аврал. Шум и вибрация надоедают, Однако, когда всё внезапно стихает И волн толчее отдаёшься сполна, Не радует вовсе тебя тишина. У многих приборов повышенный спрос На прочно обвитый с кабелем трос. 5 километров нового троса Смотали в катушку тральцы и матросы. При перемотке был выявлен брак. Изготовитель!.. Мать вашу так! Над палубой трос мужики распластали И, покумекав, перемотали. Сегодня его испытали по силе И с грузом тяжёлым за борт опустили. Всё-таки качество троса хромает. Приборы удержит ли, кто его знает? При съёмке подводной на дне находили Забытую прессу и чьи-то бутыли. Мы живности много встречали, ребята, И даже огромного видели ската. В иллюминатор летучая рыбка Ко мне залетела, видать, по ошибке. Леша гиганта-кальмара поймал, Он молодчага — как удержал? В марте мужчины нас ублажали: Пекли, и готовили, и угощали. Как дичь, как диковинку или жар-птицу Валера принёс испечённую пиццу. Мы в Лас-Пальмасе стоим на причале. Ржавых таких тут видали едва ли. Канары нас встретили в полном цвету, Здесь люди живут, как в небесном саду. Вместе с друзьями на взятой машине Мы поднимались к центральной вершине. Андрей там позировал, счастлив и горд, Под ним Гран-Канрия — остров-курорт. По Лас-Кантаресу мы проходили — Фигуры песчаные нас изумили. Это не мусор, не ерунда, Это желанная с медью руда. Хоть рядом со мной образец небольшой, Мы одинаково весим с рудой. Чтобы структуры руды различить, Их надо алмазной пилой распилить. Счастье, что с нами московский был Дима, С ним эти задачи легко выполнимы. На солнцепёке работать не мёд — Кто не работал, тот не поймёт. Водную гладь, что бывает лишь в штиль, Не видели мы больше тысячи миль. Лишь в Средиземке могли наблюдать Возле бортов идеальную гладь. А по Атлантике, сколько ни шли, В баллах волненье не меньше, чем три. У Геркулесовых столпов Нам было трудно удержаться, Чтоб не поднять воротников И в куртки тёплые не вжаться. С восходом солнышка, с утра, Мы проходили острова. И я стою, дышать не смея, Любуясь островом Эвбея. Из древних мифов о героях Я помню остров сей и Трою. На фоне острова Китира Закатом любовалась Ира. Я наблюдать люблю закаты, Не надоело мне, ребята! И Босфор и Дарданеллы, Эта детская мечта, В голове моей засела, Я давно хочу туда! Неужели, в самом деле Предо мною Дарданеллы? Уже до Стамбула немного осталось, А я с микроскопом никак не расстанусь. Ура! Наконец-то! Сдала я работу! Ах... до чего же проспаться охота. Мы швартовались в темноте, И дул попутный ветер, И месяц в полной черноте Цеплялся за мечети. Не сразу мы нашли ответ: Он настоящий или нет? Смотрела я ночной Стамбул И храм святой Софии. Егор со мною чай хлебнул, Мы были в эйфории. Из бухты Золотого Рога Ведет к Мечети Голубой дорога. Вы не поверите мне, дети, Но я была внутри мечети! Василий Дымов. За даль морей, за выси гор
Дымов Василий Анатольевич (1978–2011) — родился в Ленинграде, окончил в 1998 году географический факультет Санкт-Петербургского университета по специальности «география — экология — геоморфология». В Полярной экспедиции работал с 1997-го и до своей ранней трагической гибели. Участвовал в геологических съёмках на Онежском озере, Земле Франца-Иосифа, Шпицбергене, Северной Земле, Таймыре и в Карском море. В 2007 году, в рамках Международного Полярного года, принимал участие в рейсе НЭС «Академик Федоров» на Северный полюс. Интеллигентный, спокойный, надёжный, — его любили и ценили все, а он любил и понимал Север, да и вообще природу во всех её проявлениях. Он рано и внезапно ушел, оставив свои рабочие карты, походные фильмы, негромкие, грустноватые стихи и щемящую память в наших сердцах. А. Лайба. Заонежье Среди болот в непроходимых топях, В лесах дремучих, средь медвежьих троп, Есть край озёр, там все пути Европы Бегут на юг, на север, на восток. С времён древнейших там селились люди, Ловили рыбу и пасли свой скот, Растили рожь, сложив каменьев груды, Наследие заснеженных эпох. Рождались, умирали, оставляя Наскальные рисунки и кресты, Чтобы потомки помнили и знали Ушедших лет погасшие черты. И было б так — гармония природы... Но, к сожаленью, человек — не бог, Весны промчались золотые годы, Зимы суровой к нам пришел черёд. Уходят люди, в жизни изменились Их лица, представленья, имена. Теперь там лишь пустующие избы Присутствием своим рисуют берега. А край озёр в покое горделивом Все так же сердце будет поражать, Но без людей, ей богу, так тоскливо, Что ни пером, ни словом передать. 1998. ЗФИ Сплошные льды и волны океана, На Крайнем Севере, в нехоженых краях, Не страшны для тебя, когда с тобою рядом Стоят плечом к плечу надёжные друзья. Ты не один, и это уже много, Идешь в седой туман, и не дрожит спина, И как бы ни трудна была твоя дорога — Победа общая, беда на всех одна. И только так здесь можно жить и выжить, Как огонёк свечи душа твоя слаба, Подуешь — нет его, а Север любит силу. Дым и огонь костра, да так, чтоб не погас. 2000. * * * Когда бы я среди людей Лишён был радости общенья, Своей работы и друзей, Минутных проблесков прозренья, Один, без веры и любви, Без всяких признаков надежды, Влачил уныло дни свои, Меняя возраста одежды. Когда бы жизни суета Меня поймала в свои путы, О, как бы я хотел тогда — Бежать, бежать, бежать отсюда За даль морей, за выси гор, Под звёзды, солнце, вольный ветер, И в шуме рек, в тиши озёр Не думать ни о чём на свете. Душой в природе наблюдать Божественное совершенство... Да только вот не убежать От человеческого сердца. 2000. * * * Скажу тебе без всякой лести — Немного грустно оттого, Что мы не будем летом вместе Топтать в маршрутах сеть дорог. Я улечу на Крайний Север, А ты умчишься на восток, И в нашу встречу с ветки ветер Сорвёт желтеющий листок. А я уже привык к улыбке, К загадочным твоим глазам, К прогулкам в парке, к синим рыбкам И к посиделкам у костра. Поверь мне, сердцу очень грустно, Но я надеюсь — впереди И наши встречи, наша дружба Откроют новые пути. * * * Давай улетим вместе с птицами к югу, Когда отряхнём нашу пыль с рюкзака. Пусть осень нам будет весёлой подругой, Попутчицей в странствиях к южным морям. Пусть тёплое море нам на ухо шепчет, Пусть гроздь винограда слегка опьянит. И в странствии этом, хотя б на мгновенье, С тобой насладимся свободою птиц. Весна 2004. В сумрачном тумане Устал от праздных фраз, Как в сумрачном тумане, Брожу, не видит глаз, Что в горизонте глянет. И сердце на волне, Как чайка, тянет в море, Кричит — быстрей, быстрей! Ведь поздно будет вскоре. Уйдёт из крови пыл, Остынешь, отвердеешь, Ведь превратишься в пыль И глянуть не успеешь. Но есть другой резон — Не в чайке — в бурном море, На самом гребне волн Ты будешь мудр и волен, Свою судьбу решать И тех, кого ладонью К груди своей прижать Осмелишься невольно. И небо, и земля Заплачут с умиленья, Что человек себя Нашел в одно мгновенье. Карское море, 8 сентября 2009. * * * Жёлто-красный ковёр шелестит под ногами, Небо тёмными тучами заволокло, Навалилась тоска, осень, знаете сами… В это время стремишься в уют и тепло. Опадает листва, ночи всё холоднее, Перелётные птицы собрались на юг. И мне просто сейчас не хочется верить В то, что лето прошло и его не вернуть. Я завидую птицам, в их полете — свобода, Мне бы крылья расправить, уйти в горизонт, К сожаленью… увы, от ненастной погоды Могу спрятаться только под собственный зонт. Дождь идёт не смолкая, то громче, то тише, И мелодия капель погружает в мечты, Закрывая глаза, я отчётливо вижу Белый снег, серый лёд, ожиданье весны. Согрев руки дыханьем, я вздохнул с облегченьем И с тропинки поднял жёлто-красный листок. Эта осень пройдёт, лишь немного терпенья, Солнце вновь посетит лучезарный восток. Октябрь, 2010. Виктор Иванов. Океанские рифмы
Иванов Виктор Николаевич, родился в 1950 году, в маленьком захолустном городке Псковской области, близ известных Пушкинских мест. Занимаясь тяжёлым крестьянским трудом, ни о море, ни, тем более, о стихах, никогда не помышлял. Да, конечно, читал Есенина, которого тогда, в 1960-х, в деревне было трудно достать, позже Евтушенко, а более всего «прозаиков-деревенщиков», которых перечитываю и сейчас. «Деревянные пятачки» и «Изыскатели» Сергея Воронина, а позже и «Территория» Олега Куваева, позвали взглянуть на жизнь по-новому и выбрать профессию геолога, которой никогда более не изменял. В конце 1970-х, после окончания ЛГИ, замечательно зимовал на студёном архипелаге Шпицберген. С началом 1980-х пошел в Мировой океан. Сначала на гидрографических судах, а позже и по сей день на своих родных НИСах от Полярной морской геологоразведочной экспедиции. В рейсах случаются разные праздники: дни рождений, юбилеи и проч. И вот, по случаю, а скорее, к таким датам (положение начальника рейса обязывало) и рифмовал разные строчки, всё больше с юмором. Иногда, говорят, получалось что-то путное. Острова наших встреч Мы сейчас в городах проминаем постели, И даже как будто уже постарели, Но вдруг в голове начинает звенеть, И слышится снова призывная медь, И видятся вспышки в бездонной дали, И снова мечтаешь о крае земли, Где летом полярным нетающий лёд, Хоть солнце сияет всю ночь напролёт. И чудится даже — трещат ледники, Их сроки, похоже, невелики: Огромными глыбами рушится лёд, Всплывает и тянется в Билле-фиорд. Прищурив глаза, видишь КАПШ и костёр, И Миммер-долины туманный простор, Где пишутся ВЭЗ-ов кривые значенья — От таликов скрытых сопротивленья. И вспомнишь опять, как отправились вдруг На Сканскую бухту, в пеший маршрут, Где замерли в тихой воде без движенья И солнца, и неба, и скал отраженья. С душой просветлённой на базу вернёмся И по Пирамиде знакомой пройдёмся. Там будут друзья и, конечно, она, Что богом Полярным мне в жёны дана. Спасибо, Шпицберген, за давние дни. Они, как Святого Витта огни, Пылают на мачтах сбывшихся судеб. Мы их никогда, никогда не забудем! Так будем же память мы эту беречь Шпицберген — Свальбард — Острова наших встреч! Размышления начальника рейса Море, чайки, Лас-Пальмас, Мы на якоре сейчас. Ветер дует строго с Оста, С настроением непросто. В настроенье — жуткий штиль, Накрутило мысль на шпиль: Как нам встретить Новый год, Чем порадовать народ? Он, народ, притух совсем. Это ж надо — тридцать семь (!) Суток тянется резиной, Как мы боремся с машиной. Это что за пароход? Не везёт никак народ. Тот ведь хочет потрудиться, Чтобы с планом не проститься. Но забудем все напасти, Нынче праздник всё равно. С Новым годом! С новым счастьем! С новым, новым, новым, но… Кабы знали наперёд — Не затеяли б работ. Вот до САХа доплетёмся — Уж напьёмся, так напьёмся… А потом и будет план Как всегда досрочно дан! День Геолога в зарубежном контракте Мужайся, брат, и не ропщи, Что в День геолога не выпьешь, Замечен будешь — не взыщи, И бонус из зарплаты вычтешь. Сухой закон суров, но он как дышло, Мы на экваторе с ним справимся вполне, И чтобы по традиции всё вышло, Для Шилова разбавим спирт по широте, И на два пальца отольем себе, И выпьем на морском просторе: «За тех, кто на земле, за тех, кто нынче в море!» День Геолога по русской традиции В День геолога, друзья, Сдвинем мы стаканцы. В этот день не пить нельзя, Мы же — Океанцы! В дальних рейсах мы с тобой Сколько раз бывали. Этот день, само собой, Славно отмечали. Здесь ни осень, ни зима, А сплошное лето. Ни покрышки и ни дна — На краю мы света. В сапогах не надо тут Шпарить по болотам. Спать уложат, есть дадут, В этом нет заботы. И к зарплате нам — процент. Тропики, халява! Два и три коэффициент, Но отгулов мало. Но бывает иногда: Нет в душе покоя. И тогда приходит в снах Конь у водопоя, Луг некошеный в цветах и прочее такое. Здесь ты этого не жди, Не имеешь права. Только море позади, Впереди и справа. Ни лужаек и ни роз, Палуба в железе. Я же в это крепко врос — Вот в таком разрезе. Это дом мой и уют, Нет другого слова. Загорать иду на ют, Мне и здесь кайфово. С геологией морской В карты здесь играю. Я ей верен всей душой, Смены не желаю. В камералку принесу Я немножко шила. Сдвинем рюмки на весу, Чтоб жилось не хило. Под гитару мы споём, Славно погорланим: «Мы все пройдём, но флот не опозорим! Мы все пропьём, но флот не посрамим!» Только завтра поутру Голова как слива. Где я? Что я? Не пойму! Дайте, братцы, пива! Пива нет, а только квас, Нет и растворителя. Поздравляем мы и вас — Океанцев Питера! Петровичу, капитану «Логачёва» Друг на друга так похожи «Логачёв» и капитан. Ведь для них всего дороже Синий, синий океан. Свищет ветер возле рубки, Встали волны на дыбы. У капитана — дым из трубки, У парохода — из трубы. Пароход пропах туманом, Штормом, солнцем, океаном. Мачты пахнут облаками, Флаги — синими ветрами, Солью — палубные доски, Глубиною — якоря. Макаронами по-флотски Пахнет камбуз корабля. Пусть кричат истошно чайки, Нам сегодня не до них. Выпьем махом, хоть качает, За года за все твои! За те дни, что чудом шли мы, Через штормы и циклон, На одной кривой машине, Но дошли ж на полигон! И за то, что открывали Тайны рифтовых долин, И сульфиды добывали Из-под сумрачных глубин! ......................................... Сегодня в Любани жизнь тихо течёт, И где-то далече ползёт «Логачёв»... В свои 60 ты мудрец и пострел: Спешил не спеша и повсюду успел! Частушки Вот частушки к юбилею, Вы их тут послушайте, Юмор этот и сатиру Потихоньку скушайте. Скоро год как мы не жали, Даже и не сеяли. Нас бумажками кормить В МПР затеяли. В Книгу Гиннеса вписался Наш Чиновник из Москвы: Целый год не подписался Ни под «А» и ни под «Бы» Мы на САХе что-то ищем, Невзирая ни на что, А потом отчёты пишем, Чтобы сохранить лицо. На Москве-реке огни, Берега далекие. Там крутые моряки, А у нас — пологие. Геологии кранты! Грустная мелодия. Заржавеют корабли — Вот спасибо, Родина! ................................ Логачёвские робяты, Не умеем мы грустить. Издаля мы к вам приплыли, Чтобы шутки здесь шутить. На нас с Питеру нажали — Надо планы выполнять. Мы совсем уж согласились, Но надо шило разбавлять. Сколько кануло в пучине: Грейфер, «Рифт», Дэ-Гэ и трос. В ваерной, как на витрине, Мы сидим и чешем нос. Как бы что не оборвалось, Как бы снова не стряслось, Мы теперь себе не верим — Лишь бы мимо пронеслось. Вот пришло 8-е Марта, Значит, надо выбирать: Разводить ли шило с матом Или «РИФТ» начать гонять. В воду прыгнул боцман наш, Утопающую спас, А когда на ней женился, Сам пошёл и утопился. * * * Скажи мне, дружище, но только без слов, Как смог эту жизнь ты бродячую бросить? Чтоб домом — стал дом, а любовью — любовь, Чтоб вовремя старость и вовремя осень. Теперь ты не станешь ходить в океан, В широты, где солнце по-прежнему люто, Не выйдешь на берег, как истинный гранд, Опробовать «Гиннес» на евровалюту. Ну что ж, за тебя где-то песни споют, Не зря столько отдано этим походам. Скажи мне, а что же тебе выдают Взамен отошедших новые годы? Ты хмуришься, злишься — не стоит, старик. Оставь без ответа пустые вопросы. Я вместо подарка хотел подарить Тебе три куплета про море и осень... Вероника Капустина Как бы назвать эту жизнь несовершенного вида...
Капустина Вероника Леонидовна. Окончила факультет иностранных языков ЛГПИ им. А.И. Герцена, отделение испанского и английского языков. В Полярной экспедиции работаю переводчиком с 1992 года. Стихи пишу с начала 90-х. С 1996 года член Союза писателей Санкт-Петербурга, секция поэзии. Четыре поэтических сборника: «Зал ожидания» (1993), изд. Галерея «Борей»; «Благодаря Луне»(2000), изд. «Знак»; «Улыбка марафонца» (2005), изд. В&К., «История костра» (2011). За книгу «Улыбка марафонца» в 2006 году получила премию им. А. Ахматовой. Рассказы и стихи публиковались в журналах «Нева», «Звезда», «Новый мир», «Знамя». * * * Город мал. Это пригород странно огромен. Это в нём разрастается парком пейзажным Убеждённость, набившая сотни оскомин, Что влюбиться окажется более важным, Чем заняться делами, слетать за границу, Сладкой жизни попробовать даже, вкусна ли, — Это в городе. Здесь же извольте влюбиться, Чтоб остаться покинутым, мучимым снами, Мимо душной аптеки бредущим бесцельно... Ничего нет прочней, чем привычка тупая. Город борется. Он настает, наступает, Но, смотрите, как держится скромная Стрельна! До неё вас ещё довезут на трамвае, Но сойдете уже одиноким и ссыльным, Этот комплекс, как запах духов, узнаваем, Здесь имеет хожденье по улицам пыльным, Здесь качает качели со скрипом тоскливым, И становится быстро опасно привычным, Расцветает, не требуя даже полива, И цветет чем-то жёлтеньким, мелким, обычным. * * * Все улицы ведут на эту площадь. В десятый раз я эту пальму вижу. Пасется, как стреноженная лошадь, и головой трясет. Не пустит ближе, но и уйти не даст. Внушает жалость. Пусти. Отстань. Мне нравится другая. Та, что бежит. Так резво разбежалась... Моргнешь — пропала. Еду, не моргая. Я еду к морю, а она — от моря. Я возвращаюсь — и она навстречу. Такие перебои в разговоре: она кивнет — нескоро я отвечу. Вот апельсиновых деревьев роты, что совершают марш-бросок на запад,– приземисты, упорны, из пехоты. Ползет за ними сладковатый запах. И память, словно в спешке оккупанты, всё тащит, чтобы после приглядеться. Не для того я еду в Аликанте, чтоб видеть весь театр военных действий. Лимонов пули, апельсинов ядра, и солнца подсыхающая ранка, — все ради бледного , расплывчатого кадра — та пальма-беженка или, скорей, беглянка. * * * В Симферополе, в спящем ночном аэропорту, примостившись птицею на какой-то трубе, в ожиданьи долгом посадки на ИЛ, на ТУ... Сморщась, задев простуду на нижней губе, Или сев в электричку мёрзлую, да не в ту, и вдруг оказавшись в Скачках при минус так двадцати, При той же температуре, с ветром, на Дворцовом мосту, В автобусе Ярославль — Москва, на пятом часу пути... Полагалось бы горько думать: «Одна, одна!», думать именно это — прочти любой роман. Но жаждешь в такие минуты... крепкого сна, и вспоминаешь с тоской и нежностью... свой диван. Внутренний голос орет: «Домой! Уснуть!» И лишь доехав, взлетев, перейдя на берег другой, уже одиноко, спокойно свой продолжаешь путь, преодолев, как поезд, стоянку — долгий Джанкой. * * * Долгополый Каунас расцвета рока. Это сумерки года, октябрь века. Туриста страшит отъезд, как смерть до срока: Не был в музее чертей — считай калека. Скорее, скорей, за тем подолом из твида, За пепельной гривой, за шарфом, за струйкой дыма. Как бы назвать эту жизнь несовершенного вида? Ртутную суету с бульканьем неуследимым? Небо дымчатого стекла — если брызнет, То не дождем — осколками — эти мне тролли! Дорога в музей сокрыта, как смысл жизни, Пятерых прохожих спросили — глухие, что ли? За велюровой таксой, за угол, там ты не был. «Смотри-ка под ноги», — учит ребёнка мама. Над нами зеркало держат вместо неба, Мысли наши впечатаны в амальгаму... Хриплый голос поет, что осень будет последней — Роковые страсти, чушь, и всё же! Кажется, кто-то пришёл и застрял в передней, Или не может уйти — стоит в прихожей. Или нас сверху показывают из мрака, Или сам за собой подглядываешь... Где бы скрыться? Музей Чюрлёниса. Пленка страха Лопается. Пришли. Наконец-то небо! Олег Кириллов. Из полевых тетрадей
Кириллов Олег Вольфович (1931–2009) родился в Ленинграде, где провёл свое раннее детство. В начале войны эвакуировался с семьёй на Урал, а в послевоенное скудное время, по смерти отца, проживал у родственников на Украине. После окончания школы завербовался на работу в Магадан и 10 лет трудился на Колымских приисках. Вернувшись в Ленинград, поступил в Горный институт и устроился на работу в НИИ Геологии Арктики. С НИИГА, а затем с ПМГРЭ он был связан всю свою оставшуюся жизнь. Отработал многочисленные полевые сезоны на севере Якутии и Красноярского края, участвовал в исследованиях морей Арктики, Тихого океана и Атлантики, дрейфовал на ледовой станции «Северный полюс-26». Олег Вольфович хорошо знал и любил русскую и советскую поэзию, мог часами декламировать Есенина, Маяковского, Светлова, Симонова и других известных поэтов. Но главное — писал стихи сам, особенно в своей ранней и бродяжьей молодости. К сожалению, в зрелые годы к стихотворчеству он обращался лишь эпизодически. Его стихи по-настоящему талантливы и не уступают по уровню стихам его коллег по профессии и кочевой лире — Олега Тарутина и Александра Городницкого. Впрочем, читатель может сам оценить его творчество по представленной ниже подборке. При жизни Олег Кириллов практически не печатался. Небольшой цикл его «полевых» стихов опубликован в юбилейных книжках ПМГРЭ «Полярники пишут сами» (2002, 2007). Через год после его кончины, стараниями родных, вышел небольшой авторский сборник «Мне нужно непременно быть с тобой...» («Невский диалект», 2010). А. Лайба * * * Пусть метель дороги заметает, Пусть метель лишает осень прав. Ты ко мне приходишь утром мая Запахом пробивших землю трав. Ты ко мне приходишь птичьим гамом, Бурною безводною грозой, Воздухом, насыщенным и пряным, Чистою прозрачною росой. Снова воет за окошком ветер. Снова снег ложится на холмы. Только мы, как солнечные дети, Дети нескончаемой весны. * * * Я устал лелеять, холить, нежить, Говорить красивые слова. Под луной искрятся сопки снежные, И кричит без устали сова. В шапке, мягким зверем отороченной, До бровей укутанный в меха, Я, работой нудною всколоченный, Голос твой сквозь время услыхал. Растворятся цепкие печали, Посвербив, оставит сердце грусть... Долгими колымскими ночами Я учил твой лепет наизусть. * * * Н. Мы прощались с тобой впопыхах Поцелуем почти мгновенным, Не оставившим след на губах, Даже кровь не толкнувшим в венах. А ведь я тебя так любил, Не способен был прятать чувство. Я не спал, я не ел, я не пил. Было бодро, хмельно и вкусно. Солнце яркое жгло вокруг, Расплавляя остатки неба. Я себя раздавал, мой друг, От других ничего не требуя. Почему же опять ушёл Я знакомой до боли дорогой? Это кажется, что хорошо Быть отъявленной недотрогой. * * * Прости, родная, мне обидно И горько, что не рядом мы. Но в нашем будущем не видно Ни света белого, ни тьмы. Пускай другой твоей любовью, Как хрупкой вазой дорожит, Пускай осенней ночью совьей, Как лист осиновый дрожит. Я не смогу, уже остыла В клочки разодранная страсть. Вчера волчица глухо выла, Смешно вытягивая пасть. Я постараюсь, может, тщетно Не потревожить твой покой. Прости, пусть будет без ответа Моё письмо, мой крик и боль. * * * Стройная высокая москвичка — Хищный росчерк полных ярких губ, В них сквозит усталая привычка — Полутрезвый танцевальный клуб. Может быть, поэтому другие Просят быстрой чувственной любви, И глаза небесно-голубые Обещают истовость Дали. Я тебе совсем неинтересен, Для чего судьба сводила нас, Если вместо мелодичных песен Режет ухо негритянский джаз? На плечах уснули змеи-руки, Я тону в трясине липких фраз. И молю пощады и разлуки В самый первый, как в последний раз. Прощание Кировский. Трамвайный перезвон, Матовый асфальт на тротуаре. Мокнет под дождём гранитный дом В радужных потоках, как в муаре. Мне, давно забывшему покой, — Барабанить в запертые двери И молить: «Пожалуйста, открой, Я ещё надеюсь, жажду, верю!» Жму на кнопку. «Можно мне войти?» «Кто там?» «Срочно нужно видеть Леку». «Приходите завтра, к десяти...» Как сказать такое человеку?! «Спят они». А я подумал — нет. «Передайте, я же уезжаю!» И в косяк упёршись, жду ответ. Только Моисей так ждал скрижали. Промелькнул застиранный халат. Месяц, как ножом, прорезал тучи. Боже, в чём, скажи, я виноват? Или промолчи сегодня лучше. Словно вспышка магния гроза. Как над ухом громогласный выстрел: «Знаете, она устала и больна, Спит она, она не может выйти». Воздух перехватывая ртом, Понимаю: что-то мне сказали... Я стою — вчера? сейчас? потом? На галдящем празднично вокзале. Через тридцать с чем-нибудь минут Поезд отделится от перрона... Там меня, наверное, не ждут. Здесь меня, наверное, не вспомнят. * * * Л. Я беру тебя, как солнце влагу, Как последний миг у бытия. Так песок просеивает драга, Как себя просею сквозь тебя. Я люблю тебя – улыбку мая, После утреннего соловья. Я пока и сам не понимаю, Как безумно я люблю тебя. Я с тобою рядом просто таю, Словно снег весеннею порой. Мне не нужно призрачного рая, Нужно только рядом быть с тобой. Утонуть в твоих глазах-озёрах, Отогреться на твоей груди, О пустых не помня разговорах... И не знать, что ждёт нас впереди. * * * Десять дней — это мизерно мало Десять. Плюс ещё два или три От больной суматохи вокзала До глухой изумрудной тайги. Между нами легло расстоянье: Тысяч семь или пять. Не о том. Сколько будет ещё расставаний. Сколько встреч ещё будет потом! В этот раз непредвиденно рано Вскрылись реки, прошёл ледоход. И без устали тупо и рьяно Норд палатку полощет и рвёт. Раскалилась походная печка, Смоляные искрятся дрова. Словно осень легко и беспечно До поры заявляет права. Но до дома пока — как до Марса. Впереди — за маршрутом маршрут. От солёного пота ломаться Ещё наши рубахи начнут. Будет просто космический холод, до костей доберутся дожди... Жди меня. Я вернусь очень скоро. Только ты меня, милая, жди. * * * Вот ветер мне принёс от переката Напев о камень бьющейся воды. И в неуёмном грохоте раската И крик победы, и сигнал беды... А я, глухой тревогою пленённый, Всё чаще слышу тот последний звук. И то кляну, вдруг злобой опьянённый, То вновь своей любимой назову. Мне всё равно, о чём тайга лопочет, Какие краски выплеснул закат... Я пожелал тебе: «Спокойной ночи». «Спокойно ночи», — ветки шелестят. * * * Почему ты молчишь? Почему от тебя нету писем? Вертолёт напылил, погудел и растаял вдали. Я забыл: уж которую ночь не уснуть. Мне не спится. Как снотворным себя я ни пичкал и как ни кормил. Почему ты молчишь? Почему от тебя нету писем? Всё трудней и трудней удаётся волненье сдержать. Я забросил в эфир уже много тревожных записок, Отгоняя тревожные мысли, устал ожидать. Почему ты молчишь? Я опять вспоминаю прощанье. Я в прошедшем ищу и никак не могу отыскать, Что потом для тебя послужило причиной молчанья, Что теперь вынуждает томительно долго молчать. * * * Ну вот мы вновь на сказочной полянке. Палатки как грибы после дождя. Привалы, переходы, вновь стоянки — Бывает на ночь, реже на три дня. И нас опять не балует погода: Противный дождь, несносная жара. Маршруты как поток без дна и брода. И камералок нудная пора. Ну ладно. Хватит. Лагерь спит устало. В печи огонь погас и чай остыл. Вот я опять с тобой. Ты не узнала, Как я ещё вчера тебя костил. * * * Когда-нибудь погода станет лучше. Сейчас дожди без устали дробят: Тайга укрылась тёмной злою тучей, И посерели лица у ребят. Играючи, ручьи сбегают с кручи, По руслу с шумом камни волоча, И, вздыбленные пеною кипучей, На перекатах бьются, клокоча. От сырости тайга отяжелела. Склонилась. Приуныла вся. Так, словно думой горькой заболела, Свой крест безропотно неся. А мы молчим. Сжав зубы, ждём погоды. Пока ещё есть время. А потом, Мы, несмотря на прихоти природы, По топким тропам всё равно пойдём. * * * Ночь легла по-осеннему тёмная. Снова август, как год назад. И долина туманом подёрнута, И тайга меняет наряд. Завтра снег заметёт вдруг отчаянно, Укрывая наши пути. Как пришли, — так уйдём мы — случайные, Всё равно мы должны уйти. Унесём с собой радость и горести. Что нас ждёт впереди ещё?! Я на год получил заряд бодрости, А усталость и боль не в счёт. Но весной, сообразно с привычкою — Это крест неизменно мой, — На сезон от уюта столичного Я к тебе вернусь, как домой. Дома? Дома не ведаю: нужен ли? Может, там нежеланный гость... Ну а ты — больной, хоть простуженный — Пусть сурово, но примешь. Сжилось. * * * Река и сущность — Анабар, Родившийся по воле рока, Его судьба — священный дар Брести по тундре одиноко. Суров, приземист и могуч, Спокоен он душой и телом. Вбирает влагу низких туч И хлад земли осиротелой. Несёт в Полярный океан Тоску безжизненной равнины И лижет шрамы мёрзлых ран У Попигайской котловины. * * * Злому от укусов, мокрому от пота В море бурых сопок, сколько видит глаз, Как приятно, если рабская работа Нужною находкой награждает нас. Ценным минералом, каменным растеньем, Фауною редкой, признаком в шлихе... Может быть, откроешь ты месторожденье, Или свита новая промоется в реке. * * * И теперь не в пьянке бесшабашной, Не в страстях, порочащих любовь, В настоящем деле, не в шабашке, Открываю тайну вновь и вновь. Хмель... Его я вспоминаю с грустью, Вкус накрашенных дрожащих губ... Мы уже давно шурфуем устье, Где лопату заменяет ледоруб, Где ночами радует усталость, Из спиртного — кофе и чифир, Где ещё два метра нам осталось, Чтоб озолотить подлунный мир. * * * Проходят годы, можно их заметить? Они идут то важно чередом, А то летят, спешат, как в бурю ветер, Без приглашения стучатся в дом. А ты прими и проводи их чинно, Веди им счёт, а если не ведёшь, Они тебя обложат беспричинно Да так, что даже крайних не найдёшь. Заснуть. Но время не устанет Минуты и секунды ставить в ряд, Оно не столько лечит, сколько ранит, И никогда не пятится назад. Тогда опять — memento mori. Есть смерть, и это очень хорошо: Там позабудешь радости и горе, И вся любовь сотрётся в порошок. Александр Красильщиков. Листья памяти
Александр Аркадьевич Красильщиков (1932–1998) родился в Ленинграде и пережил вместе с городом трудные дни блокады. В 1956 году окончил Ленинградский Горный институт по специальности «геологическая съемка и поиски полезных ископаемых», а с 1958-го трудился в НИИГА — ВНИИОкеангеология. Начиная с 1962-го и до своей кончины Александр Аркадьевич работал (с небольшими перерывами) в Шпицбергенской экспедиции: геологом, главным геологом, начальником партии. В 1969 году защитил кандидатскую диссертацию, а в 1973-м издал монографию «Стратиграфия и палеотектоника докембрия — раннего палеозоя Шпицбергена», ставшую первой отечественной крупной работой по геологии архипелага. В дальнейшем Александр Красильщиков был редактором многих сборников и геологических карт архипелага, являлся членом норвежского Шпицбергенского стратиграфического комитета. Со студенческих лет Александр Аркадьевич показал себя мастером ироничного стихотворного экспромта, шаржа, шутки и эпиграммы. Серьезные стихи, по свидетельству Юрия Лившица, он стал писать после трагической гибели в автокатастрофе своей жены Лидии Яковлевны Пинчук. Представленная ниже подборка взята из сборника В. Лурье и А. Красильщикова «Я вас люблю, мои друзья» (2007). А. Тебеньков, А. Лайба. Ровесникам Пусть свет и радость первых встреч Нам светят в трудный час... Стихи давно не пишутся, не хочется в поход. И хоть свободней дышится, да воздух уж не тот. Мы рынку не обучены — вся жизнь была другой. Работою умучены уходим на покой. Но души наши прежние: покоя не хотят, То грешные, то нежные, на радости летят. Как будто вечно молоды, беспечно веселясь, Над самым лучшим городом летают не таясь. Нам старыми победами гордиться не дано. Но пусть в бокалах пенится по-прежнему вино. Пусть свет далёких радостей нас греет в трудный час... И пусть не будет холодно последнему из нас. Октябрь 1992. * * * Полярной экспедиции сегодня тридцать лет... Сидят седые рыцари — свидетели побед. И молодая поросль, традиции храня, Уже вписалась в скорости сегодняшнего дня. Храним названье прежнее, расширив суть его. Опять живём надеждами, желая одного — Уверенности в будущем... Чтоб вновь, как и вчера, Гремел вполне заслуженно наш старый тост — «Ура!» Февраль 1992. * * * И у нас всё хорошо, что хорошо кончается. Всё, что было, то прошло... Господи, прости. Лишь царапины болят, никак не заживляются, Да силёнки иссякают против волн грести. Почему ж мне не приснится Сон, что я прошу? Почему мне не простится Грех, что я ношу? Потому ли, что не верил Божьим словесам? Потому ль, что той потерей уберёгся сам? Июль 1992. * * * Родная, хорошая, прости меня грешного... Но только сейчас осознал до конца Простейшую истину — давно уже смешаны И наши подарки, и наши сердца. Целую тебя! Пусть глаза твои светятся, Пусть обувь не жмёт, пусть не колет в груди. Пускай ещё много хорошего встретится На нашем не очень-то лёгком пути. * * * Я не верю, дружище, такому кино, Где умелым ребятам все, как в сказке дано, Где красивые женщины тянут вино, И постельные страсти — дрожащим пятном. Ах, экранная жизнь, виражи, миражи... Мне бы месяц, другой этой жизнью пожить. Но кончается плёнка, я снова один — сам себе и слуга я и сам — господин. Новогодняя ёлка каждый год хороша, Только песня умолкла — онемела душа. Сентябрь 1992. * * * Меньше близких людей. Всё труднее дышать В разряженном судьбою пространстве. И немеет душа, по ночам вороша Листья памяти... И постоянно Я туда возвращаюсь, в тот солнечный май, В ощущение смутной тревоги... А потом только боль и кровавый провал, А потом я напрасно тебя обнимал В этой проклятой Богом дороге. Сентябрь 1992. Нигде не любят невезучих. smiling ! — вот к успеху путь. Теперь себя не надо мучить, Пытаясь в душу заглянуть. Отбрось ненужные сомненья, Keep smiling! — снова на коне. И пусть не отпугнут везенье Укоры совести во сне. Никто не требует расплаты. Keep smiling! С Богом! Будь здоров! Тебя у каждой божьей хаты Ждёт отпущение грехов. Keep smiling! Мир для белозубых... Но кошки на сердце скребут, И чьи-то трубы, чьи-то губы Мне песню грустную поют. И улыбнуться нету силы, Хоть в жизни мне не раз везло. Молчат холодные могилы... Keep smiling, прошлое прошло. Октябрь 1992. Ностальгическое Дымит Баренцбург. Гарь и слёзы в глазах. Кряхтят неуклюжие краны. И кто бы подумал: полжизни назад Здесь были от счастья мы пьяны. Не только от счастья. Чего уж грешить — И выпито было немало. Но всё же была путеводная нить Высокого, в общем, накала. Прошло тридцать лет. И иных уже нет, Другие тоскуют далече... Года заметают проложенный след. А нам остается обманчивый свет Надежды да редкие встречи. * * * Что осталось нам с тобою? Только небо голубое, Только солнце на закате, Только тихий шум дождя. Как нам жить на этом свете, Если вырастают дети И живут своею жизнью, Неизбежно уходя. Но добавим оптимизма В это грустное творенье, Может, всё не так уж плохо, Оглянись по сторонам: Кто там, звонкий и весёлый, Возвращается из школы, Мир собою заполняя, Продлевая жизни нам. Июнь 1997. * * * Мы уходим из просеки этой Белостволых берёз и дождей, И неярким арктическим светом Нас встречает короткое лето — Беззакатный шпицбергенский день. Здесь разбросаны наши души. Всех давно уже не собрать. Я не знаю, где встретимся... Слушай — Этот мир ещё не разрушен, И не надо, прижавши уши, В поддавки с судьбою играть. * * * Не к святым местам я стремился, Был к Христу всегда равнодушен. И, когда самолёт приземлился, Мне восторг не заполнил душу. Мне не нужен был Гроб Господень, А хотел я увидеть брата И друзей, оставивших Родину И живущих с чувством утраты. Мне условия созданы райские, И страна начинает нравиться. Но не думается по-израильски Иностранцу меж африканцами. Что здесь общего в этой общности, Соблюдая какой закон, Эфиоп, никогда не ропщущий, Бьёт еврейскому Богу поклон? Что за странное жгучее варево, На какой бело-чёрный пир Закипает в котле Израилевом И выплёскивается на мир? Не понять мне молитвы датишные, Мудрость торы, талмудный запой... Я не здешний, я не очищенный. Я умру под своею звездой. Израиль 1994,1998. Дочери Двадцать пятое июля. Чист и свеж прозрачный день. Я пишу тебе, Инуля, Всяческую дребедень. Я сижу на чистом склоне, Баренцбург затих внизу. Я гляжу из-под ладони В солнечную белизну. Предо мной пейзаж знакомый, Полосой туман вдали. Я и дома и не дома. Я сжигаю корабли. Груз в трюмах за тридцать лет, Разобраться — сил уж нет. Да и вряд ли нужно это Тем, кто прёт за нами вслед. А кругом чужие лица И чужие голоса. Рвутся связи. Льдом ложится Отчужденья полоса. Невесёлые итоги. Но приходится признать: Новые пути-дороги Нам уже не прошагать. Догорел кораблик старый, Навевает грусть камин У последнего привала, У зияющих вершин. 25.07. 1993. Д.В. Семевскому Мы знаем край, что всех милее... Где пики гордые белеют, Где льды гремят непримиримо, Где наша молодость прошла. И нам не страшны юбилеи! Прекрасны наши юбилеи! Пусть жизнь весёлой пантомимой Кружится с ночи до утра. В ней наши даты повторимы И наши внуки повторимы, Хоть не пошли они за нами В край наших радостей-утрат... Лишь прошлое невозвратимо,. Да, прошлое невозвратимо И сохранится только память От догоревшего костра. Июль 1990. Ю.Я. Лившицу Так и доживаем белыми медведями, И уже не греться нам у своего костра. Но порою кажется — или это бредим мы — Из далекой юности бесшабашно-весело По душе натянутой полыхнёт — «Ура-а!» Июль 1992. В.Э. Волку в день отъезда До свиданья, друг мой, до свиданья... Этот май ты увезёшь с собой, Как страны огромной расстоянья, Бывшие любовью и судьбой. Стали тривиальными отъезды, Привыкаем к горечи потерь, И стучатся новые надежды В заново покрашенную дверь. Вряд ли я к тебе приеду в гости. Время поджимает — не успеть. Нашей дружбы неприметный мостик Будет над Атлантикой висеть. Новый век распластан у порога, На Земле опять чего-то ждут. Я не знаю, веришь ли ты в Бога, Верь в друзей, — они не подведут. Май 1997. * * * Молитва не дойдет до Бога — Ведь атеизм у нас в крови. Но не суди, о Боже, строго И жизнь дожить благослови. Благослови на тёплый вечер, На радость от земных удач, На чудный миг последней встречи И на мужской последний плач. Апрель 1995. Анатолий Лайба. Тридевятые параллели
Родился в Молдавии в декабре 1954-го. Большую часть детства и юность провел в Пятигорске, где окончил среднюю школу. Учился в Новочеркасском геологоразведочном техникуме, откуда был призван в армию. После службы отправился в Ленинград, город своей мечты. В 1981 году окончил геологический факультет ЛГУ и распределился в НИИГА за несколько месяцев до его преобразования во ВНИИОкеангеология. Профессию геолога выбрал из-за страсти к путешествиям. Выбор оказался правильным. За 30 лет удалось побывать в Арктике, Антарктике, на всех океанах и материках. А главное, профессия геолога не разочаровала до сих пор. В Полярной экспедиции работаю с 1984 года. Двадцать лет трудился в составе Антарктической партии, защитил кандидатскую диссертацию, и с середины 2004-го призван на ответственную бюрократическую работу в геологический отдел. За рифмы взялся в студенческие годы — от избытка энергии и впечатлений. Было время, когда я относился к своим стихам довольно серьезно, тогда как мои малочисленные читатели — скорее, с улыбкой. Ныне уже я перечитываю свои давние опусы, скорее, с улыбкой, но и с теплом, ибо в них остался дымок прежних чувств, былых терзаний и дерзаний. Стихов, к сожалению, давно не пишу — одолевает проза. Северные поля (1979–1984) Земля Относительности Земля от полюса удалена не сильно: на расстоянии плевка с косы. И мы вращаемся с планетой относительно, почти насаженные на оси. Земля поката, сглажена, настильна; ей непривычны суета и ритм. Здесь лето, как известно, относительно, и ночи высвечены по сентябри. Здесь относительны закатные софиты, как относительна над нами синева. Насквозь ветрами берега освистаны, и никнет долу красная трава. Здесь вместо крыш — палаточное сито, и вместо бра — средневековая свеча. Несовместимое здесь относительно: на крепкий сон пьём крепкий чай. Цивилизация взята в кавычки. Хотя, отчасти для грядущих рук, мы атмосферу согреваем спичками, прикуривая на ветру. Мы льнём к земле любовно и пластинно. Мы в скалы влеплены, как изразцы. И наша цель одна безотносительна — разведать в недрах серебро и цинк. Мы эти берега, снега и ливни, и океан вокруг, что ледовит, однажды в души безвозвратно приняли, нам эту землю суждено любить. Непогода Перебираю гитарные струны, аккомпанируя простуженной тундре, хрипящей задавленно и минорно ветрами сквозь наледь Карского горла. Тут самому бы не сгинуть от сплина, от стылых туманов и влаги Гольфстрима, от сырости, что в парусине навязла (её бы в картинную слякоть Сезанна). Ещё не отысканы медь и цирконы, а небо в спиралях осенних циклонов, и сверху дождь дыбом волосы свесил, и жжём мы бесцельно время и свечи. Перебираю снова аккорды, пытаюсь поймать алгоритм непогоды. Не вышло. Выл ветер упрямый и злой над богом забытой Новой Землёй. * * * Не ищи благородные россыпи, хоть кругом золотые знаки. Это знаки пришедшей осени, значит, нет больше дней в заначке. Оглянись, не тебя ли окликнули? Ветер треплет по звукам эхо. Затянулись твои каникулы бесхомутной собачьей эрой. И знакомый, как школьникам синус, покидая небесное темя, нам мигает далёкий Сириус, протыкая вселенскую темень. Дескать, время не песен и чаяний, гуси юг атакуют клином. Вам пора, сдав палатки и чайники, возвращаться к своим любимым... На Камчатку Соберусь, улечу на Камчатку! Манит вдаль не экзотики лак: там земли колыбель и зачатье на подушках базальтовых лав. Там вулканы, как с грогом бокалы, там прибой, как в глухой барабан. Два титана там трутся боками — Государство и Океан. Там дожди небо бурно оплакивают; там его прожигают до дыр, и кренят, и с планеты сволакивают огнедышащие столбы. Там, бывает, всё рушится бешено под раскатистый грохот и бой; там последнее, может, убежище сверхъестественных сил и богов… Не по книжкам вершки и начатки добывал я, творя свой намаз. Ах, бывал я, бывал на Камчатке, но единственный только раз. Мои губы от жажды там сохли; стену ветра таранил я лбом; ступни жёг о горячие сопки, землю чувствовал молодой. И расплавленными снегами шёл, теряя следов отпечатки. На вершинах, что вровень с богами, я стоял над лиловой Камчаткой. * * * Я напишу тебе письмо на белокрылой берестине, и как-нибудь пошлю само — до почты в год не добрести мне. Но непогодою затёрт, в пути, в ночи, в жестокий ливень письмом я разожгу костёр, чтоб выжить для моей любимой. И вырвусь из таёжных шор, И расчерчу стихами пляжи! Но их смахнет вечерний шторм роскошной пеной, как плюмажем. Тогда добыв стекла, смолья, швырну дар морю по затылку. Но под форштевень корабля попасть угадано бутылке. Что ж... Парусину этих дней, в заплатах ситцевой печали, оставлю у Больших камней, что стали временным причалом. * * * Однажды в конце сезона, усталость таща в рюкзаках, обросшие, как робинзоны, мы вышли на свет маяка. Медвежий, затерянный угол; два дома, маяк в полный рост, бросающий жаркие угли в качающийся норд-ост. Служителей двое — мало, но каждый упрям и тёрт. Еще там была без мамы девчушка, лет, может, трёх. Малютка с огарок свечки, и пламенем ясный лик. Случайный и звонкий кузнечик на самом краю земли. Сорили иголками сосны, в песок зарывалась волна. Мы с ней говорили серьёзно о мамонтах и слонах. А утром, в прохладном тумане, ждал новый отрезок пути. И плакала Галка, что к маме ей с нами нельзя уйти. Мы берегом шли бескрайним, Мы сбиться с пути не могли. Колумбовыми кострами горели для нас маяки. * * * За плечами Север и рюкзак, и лицо норд-вестами обдуто, а в распадках синьки незабудок светят, как любимые глаза. Хорошо мне, что я бодр, не слаб, что на тундре снеговые латки, что, вернувшись, без свечей и ламп, зачитаюсь до утра в палатке. Ничего, что здесь не видно звёзд; скоро осень буднично и просто августовским вечером мазнёт наискось по тундре красной охрой. Горизонты зачернит углём, застеклит озёра и болотца, и ночное небо обметётся северным белесым ковылём. Снег в июле Спутан календарь в шальном разгуле: белобрысые снега идут в июле! У погоды есть в запасе пара шуток: десантирует декабрь на парашютах. Валит снег, плутая в сроках года, сверху вниз, вовсю, на что угодно. Снег идет грибной, весёлый, летний, сотканный из маленьких элегий. Всё не выдумано в нашем круглом мире. Это было тоже. На Таймыре. Мечта Я мечтал, что сбылась мечта, и мечта мне сказала: «Мечтай же!» Жорж Брасенс Я мечтал, что сбылась мечта, и мечта мне сказала: «Мечтай!» На столе догорала свеча, остывал недопитый чай. Я в обнимку сидел с мечтой, я касался её колен. Обращалась свеча в ничто на столе и в оконном стекле. Я зарылся в свою мечту. Гасли свечи, тихонько треща. Я забылся в избытке чувств в её перьях или плащах. А когда, померцав чуть-чуть, ничего не осталось от свеч, упустил я свою мечту, не сумев удержать её плеч. Через окна сочился мрак, а прохлада — через порог; улетела мечта, но с крыла уронила в ладони перо. Я перо обмакнул в мрак ночной и стихи о мечте сочинил. Оказалось: была не мечтой, а всего отраженьем свечи. Перелет (дорожная зарисовка) Сказали лётчики, ссылаясь на приказ, что груз возьмут, а вот с людьми — накладка! Потом сдались: берут на этот раз, но чтобы не светились на посадке. Седьмым подсел настырный капитан, он горлом взял и голубой петлицей. Всё обошлось, и наш гружёный «АН» взял курс норд-ост из Северной столицы. И тут же сдвинув животы и локти, весь перелёт пуская на распив, полярные простуженные волки из рюкзаков добыли крепкий спирт. И капитан у ящика-стола вертелся бесом, сыпал соль и шутку; четыре года отслужил на островах, теперь сменился чуть ли не на Кушку. В Архангельске его снесли на трап, и снова в воздух, получив заправку. «Но пасаран! Гуляем до утра!» — кричал вожак и рвал с себя рубашку. А мы в хвосте у круглого окна рядком присели: я и мой попутчик. Покуриваем «Беломорканал» и наблюдаем землю через тучки. Почти молчим, бросая в разговор поленья слов так, через пень-колоду. Внизу сквозь дымку зеркала озёр, нечастый лес и частые болота. Попутчик мой сутул и долговяз, нескладен, чёрен, как ночное небо; допиливает где-то там иняз, махнул на север за деньгой и снегом. В нем что-то есть; он жизнью явно бит, бросал учиться, начинал сначала; снимает угол, невезуч в любви, стихи кропает, как и я случайно. Я думаю об этом как-то вскользь, колечками дымя замысловато. А он, худой и жилистый, как гвоздь, почти по шляпку влез в иллюминатор. На циферблате времена давно не те, а я нет-нет и гляну по привычке. Мы вместо Амдермы подсели в Воркуте, — нам всё равно, нам к чёрту на кулички! И снова взлёт. Опять ревут винты, и облака подобны нашей свите. А волки, что ж, допив до Воркуты, свалились, наконец, в мертвецком виде. Летим на солнце, то есть на восток. От духоты и гула мы закисли. Но вот и Хатанга. Вздремнули там чуток. И снова взлёт, и курс теперь на Тикси. Внизу озёра в скорлупе молочных льдов. Лучи светила тундру не согрели. А в Ленинграде — месяц как тепло, и ночи белые, и аромат сирени. Отбросив ворох читаных газет, мы смотрим вдаль бездумно и лениво. А волчья масть, на четверть отрезвев, выравнивает тонус чешским пивом. Но позади посадок чехарда. Туман. Над тундрой шаримся впритирку. Пункт назначения. Посёлок Чокурдах. Тот самый, что стоит на Индигирке. Размашисто несёт на полосу гружёный «АН» свои и наши тонны. Последние секунды на весу; толчок, и покатились по бетону. Моторы глохнут с рыком на басах. Глаз наугад бросает первый пеленг. Вокруг невыразительный пейзаж, даже для этих голых параллелей. От тундры талой холодом сквозит; июнь давно, а только вскрылись реки... Мы грузим в подошедший студебеккер свой полевой нехитрый реквизит. Всё погрузив, мостимся наверху, куда-то едем, редких псов пугая. Вразброс дома стоят на берегу, с ободранными от ветров боками. Что ж, городок вполне по северам. Видать, не время для других и разных. Три улочки, от грязи непролазных, два магазина, клуб да ресторан. Пусть будет счастлив этот мирный берег! Мы ж, обойдя посёлок в два конца, отметили среди аборигенок два или три улыбчивых лица. И напрямую, через грязь и хлам, мы двинулись обратно к магазину. Мы гости здесь, нас поутру закинут вертушкой на архипелаг. Письмо Мир надвое две краски разделили: ты в зелени, а я среди снегов. Мой белый мир по-докторски стерилен, здесь нет ночей и очень часто снов. Вот и сейчас раздумываю что-то, в окошке солнца золотая брошь. В мой мир давно не приходила почта. Любимая, как ты живёшь? На глобусе мы так с тобой не близко. У вас там вечер, полукруг луны... А здесь, как ненаписанные письма, белы снега и так же холодны. Любимая, ни запятой, ни строчки, молчит который месяц материк. Чем занята? Как подрастают дочки? Куда и как вращается твой мир? А мои новости такие, кроме снега. Мы отбурили к сроку мерзлоту. Я уезжал, ребята напоследок мне подарили мамонтовый зуб. Три дня как отстояло бабье лето. Когда тепло, то здесь почти уют, светило солнце на все части света: на запад, север, на восток и юг. И тундра в свечках карликовых маков имела вид большого пирога. Не догорели маки, так как с маху их погасила ранняя пурга. Сезон пургой не то чтобы разорван; снег стает, кроме латок по углам. Но режется уж солнце пополам в часы ночные кромкой горизонта. Здесь август — осень, без прикрас и шуток. Я ж втайне рад, я осень жду давно; ведь впереди последние маршруты, а там зима и перелёт домой. Что нам осталось? Осмотреть горушки, те самые, что в южной стороне лежат, как зачерствелые горбушки, забытые на кухонном столе. Названья их... Люблю названья, кстати. Они — осколки тех времён и дат, когда бродяга-первооткрыватель, сюда рискуя, приводил суда. Авантюристы здесь хлебнули лиха, зато на картах, изданных для нас, есть мыс Крестовый, речка Анжелика и бухта Мод с горой Маркуша Тасс. Но это к слову... Вот такие планы. Живём в палатке у ручья впритык. Со мной товарищ: превосходный малый; слегка болтлив, но я уже привык. Ну, что ещё? Ношу собачью куртку. Вполне здоров. Досуг мой очень прост: читаю да покуриваю трубку (ведь я давно уже без папирос). Ещё я бородой зарос курчавой, отвык от шума и домашних блюд... Но, в общем-то, отчаянно скучаю и с каждым днём отчаянней люблю. К концу подходит долгий срок сезона, тому достаточно уже примет. Целую, милая!.. Привет знакомым, и городу ещё привет. * * * Сергею Лопатину Романтики петь не умеют, гитары фальшивят в руках; они неумело пьянеют от водки и коньяка. Одеты они без затеи, вдобавок иные, к тому ж, сутулятся, чтоб не задели локтями ранимых их душ. Романтики сердцем продрогли над прахом бесплодной мечты. У ног их остались дороги невытоптаны и чисты. У вечности мига не заняв, сгорая хвостами комет, романтики многое знают, без всякой надежды уметь. Сорвав аварийные люки, не сладив жить так, как дано, романтики — лишние люди, уходят в подвалы, на дно. Там, за экватором (1984 — 2004) Север — Юг Гуси в клювах осень зажали и по стрелке на юг полетели. Вслед за ними и я уезжаю в тридевятые параллели. В тридесятые белые дали отбываю за вами я, гуси, с недописанной строчкой баллады, с ненаигранной ноткой грусти. Ах, как море в отъезд штормило, салютуя гулким прибоем. Ах, как сердце в груди щемило, когда я прощался с тобою. * * * Ночной Каир, цветной и плоский, по курсу вспыхнул, как мираж; и «ТУ» крылом, входя в вираж, огни срезает, как заклёпки. Скользя стремительно и низко, он задевает колесом покой величественных сфинксов и пирамид бесстрастный сон. Руины канувшего мира, трёх царств, затерянных в веках, вдоль нескончаемого Нила они стоят по грудь в песках. Аэропорт. Горит реклама. Полупустой ночной перрон. И вне эпох, судеб и храмов парит в зените Орион. * * * На экваторе — штиль, нет причины штормить. С парохода сойти и остаться пожить. Разыскать островок позабытый, ничей; развести костерок из ненужных вещей. Сбросить платье времён от знамён до штиблет. Новых истин ведь нет за две тысячи лет. Незатейливый быт и закат полосой. В равновесии быть между двух полюсов. Чтоб для певчих и сов, как на чаше весов: день — двенадцать часов, ночь — двенадцать часов. Босиком по скале, море возле ступней. У Калипсо семь лет так провел Одиссей... На экваторе дождь, пелена облаков. Гулкой палубы дрожь, и идти далеко. * * * Входит в сознание звёздной фантастикой льдом заколдованная Антарктика, миром завьюженным и нереальным, за южным течением Циркумполярным. Антарктида в плане большим головастиком, там не в моде плавки и галстуки, но в цене сапоги и куртки, и сводка погоды на сутки. Невыносимы для глаз её краски: солнца и снега слепящая сварка, горные пики скальпельно резкие и параболическое небесное зеркало. В эти бенгальские месяцы летние мы лазим по скалам, как будто по лесенке, туда, где полярные буревестники гнездятся упрямо в каменных норах, за многие мили от рыбного моря. Земная макушка льдами покрыта. Зачем мы сюда и зачем Антарктида? Пурги как кудри чистейшего льна, но как марсиански она холодна. Сравню ностальгически с белыми астрами Эти изломанно-хрупкие айсберги, в вазе хрустальной, с водой из-под крана, в ванне Полярного океана. Святые надежды правят дорогой из экспедиции, трудной и долгой, чтоб на перроне Христовым распятием навстречу распахнутые объятия. Перед маршрутом (зарисовка с натуры) Не мал, не узок, не высок наш добрый старый вездеход. С утра и вместо физзарядки в него влезают по порядку: а) геофизиков четвёрка, и с ними ящиков до чёрта; б) лезут двое с нивелиром и рейкой длинного калибра; в) оснащённые рентгеном, садятся в кузов Ваня с Геной; г) прёт на всех, ругаясь грубо, геологическая группа. И всё смешалось: ноги, рожи, зады, обтянутые кожей, баулы, фирменные ранцы, колы, хохлы, два иностранца, под лавкой что-то из шамовки, каэшки, шнобели, штормовки и сверх того, назло погоде, пан Алексашин на капоте. Короткой непечатной фразой торопит в путь начальник базы. Механик закрывает ширму, врубает адскую машину, и, тарахтя путем тернистым, мы катим вдаль по Каменистой. Запомнят долго наши холки закон плотнейшей упаковки, спина к спине, сосед в соседа, хоть в тесноте, но без обеда! На день рождения Поиграю с вами в жмурки! Где вы там, мои дочурки? Мне ваш дом совсем не виден, ведь живу я в Антарктиде, где, вдобавок, день-деньской я хожу вниз головой. В Антарктиде много снега, льды и айсберги до неба, солнце целые полгода ходит в небе без захода. А под солнцем греют спины и тюлени, и пингвины; и заботливо растят тюленят и пингвинят. Ну а наш стоит посёлок возле озера седого, а на дальнем берегу горы высятся в снегу. Мы на солнце загораем, минералы собираем; пьем компот, жуём обеды и всегда тепло одеты. Есть у нас тут вместо нянек повар, доктор и механик, и еще радист от мамы принимает телеграммы. Так живем мы без печали, но немножечко скучаем. А у вас сегодня дома и гостей, и смеха много: стали на год целый старше сразу Оля и Наташа! Подрастайте же, дочурки, меж собой и к маме чутки; не упрямицы, не рёвы, и всегда, всегда здоровы! Бессонница Окурок в банку снова я вотру, глаза прикрою, но никак не спится. Палатка хлопает боками на ветру, как крыльями испуганная птица. Привычно с юга накатила мгла, привычно, но особенно уныло, и с перебором густо подсинила и камни голые, и голые снега. Ах, это царство снега и камней, суровое, как римский гладиатор. Невидяще взгляну в иллюминатор, а впереди еще так много дней. Бывают и закаты здесь мягки, и солнце греет плечи лёгкой шалью. Но не растут здесь травы, даже мхи, лишь кое-где прилипчивый лишайник. Ворочаюсь без сна и так, и сяк, в который раз сминаю сигарету. Я оказался в эту ночь в тисках наплывших дум о дальнем и запретном. Нет, не заснуть, глаза напрасно тру. Осталось пялиться в перкалевое небо. Пусть хлопает палатка на ветру, пока к утру не занесётся снегом. * * * Уже на небесах Полярный бог зажег сияний бледные каскады; напропалую задувает сток, но Антарктида нас не отпускает. В края, где мало зим и много лет, давно откочевали птичьи стаи; но нас обледеневший континент за ледяной барьер не выпускает. Вот, кажется, сбывается мечта, и мы оставим берег без печали... Но непогода со всего плеча крушит надежды, сроки и причалы. Мы на борту, но захлестнуло винт, и айсберги смыкаются тисками, и веет с купола метельный вихрь — как трудно Антарктида отпускает! Ну что ж, прощай, суровая страна. Твои снега и башни ледяные увидим мы теперь в домашних снах, сменив твои объятья на иные. * * * У Рокуэлла Кента есть похожий абрис... Стоим на палубе, свободные от дел. По курсу справа белоснежный айсберг плывёт по горло в ледяной воде. И режет глаз пронзительным контрастом слепящий антарктический пейзаж; дрейфует судно, на весу опасно звенит обледеневший такелаж. Пророчила циклон радиосводка, но в небе синь, и штиль как никогда. Взволнованы лишь души от восторга перед гармонией воды — светила — льда. Походная песня И зимовки, и походы оставляя за кормой, мы на белом пароходе возвращаемся домой. Позади ночные вахты, белый снег и грохот пург. Позади уже экватор, и Фримантл, и Сингапур. Вот и край Отчизны виден не во сне, а из окна. Только вновь об Антарктиде вдруг подумается нам. Сохраним в себе надёжно красоту полярных дней, бытиё на Молодёжной и цвета её огней. Будем помнить всё, что было, чтоб охватывала дрожь при знакомом слове «Бивер» или «Пагодрома Горж». Ждут нас радуги и ливни, и налаженный уют, только снова от любимых мы уйдём на Крайний юг. Рвутся души, будто флаги, из груди, как из чехлов. Что же делать — мы бродяги, и не можем без снегов. Будем жить единой целью, верить собственным следам, потому что знаем цену притяженья к полюсам. * * * Мимо в тумане синем, винтами взбивая пену, вчера мы прошли Цусиму, без судовой сирены. Взрываются даты, как мины, тревожа морские глубины, и память, как горькая хина — расплатой за давние вины. * * * В вечернем зное на экваторе, когда закат уже потух, плясали мы, как в жарком кратере, от головы до ног в поту. На грани сил гремели лабухи. Трубач был пьян и вне себя. Слегка раскачивалась палуба, слегка, но явственно скрипя. До Гончих Псов взлетали чёлочки и подметали Млечный Путь, а насквозь мокрые футболочки рельефно рисовали грудь. И выгибались, как поддельные, зигзаги тел, коленей, скул. И месяц, словно в забалдении скользил по небу на боку. Свалился месяц за экватором. Сгустилась ночь, и лишь вокруг — глубин бездонные фарватеры, а путь один: на Крайний юг. Новогоднее Если ёлка вся в огнях, и морозная погода, принимайте от меня поздравленье с Новым годом! Подрастайте, сероглазки, без забот, в любви и ласке. И сегодня, и всегда будьте не разлей вода. Берегите нос и лапки, не гуляйте в холода, и послания от папки получайте иногда. * * * Я бредил тяжкой головой, воображая до икоты, что небо юбкой голубой укроет нас от непогоды. Плясало судно поплавком, рвались дождя витые кудри, а волны, как тугие груди, сочились пенным молоком. * * * Когда стыкуются суда в пустынной точке океана, тихонько звякают борта, как два наполненных стакана. На час судьба у них одна, и на двоих зыбь волновая. Суда качаются, дыма в одну верёвочку свивая. Когда же в срок на норд и зюйд суда расходятся степенно, вздыхают трубно и слезу прохладной утирают пеной. Земля Королевы Мод Володе Траубе Край снегов и пингвинов — для маленьких; для синоптиков — кухня погод; а для нас, искушённых романтиков, есть Земля Королевы Мод. В белоснежном наряде и блеске нам с тобою, приятель, дано видеть облик её королевский, как на первом ряду в кино. Утром наскоро съедена манка, три часа под винтами на юг, и песчаники гор Амеланга вспыхнут радугой прямо из рук. А потом — к нулевому градусу, где на парусниках в старину наши Лазарев и Беллинсгаузен ледяную открыли страну. Лёд и скалы, высокое небо, синий воздух и клёкот винтов. Здесь, по сути, никто ещё не был, и не будет, наверно, никто. Кто она, короля скандинавского, из английского дома жена, чьим назвали именем ласковым эту Землю, что так холодна? За неё в годы прежние, давние были споры: Земля не мала. И Норвегия, и Германия в снег выбрасывали вымпела. Термос, чай, а под нами, тем временем, весь в изломах и трещинах лёд. Это горный ледник Ютульстреумен, скорость — два километра в год! Передав управление, курит командир, он здесь первый сезон. Слой тумана, за ним горы Гбурек наплывают на горизонт. Мы у цели. Пора на задание. Шашку вниз, чтобы дым на ветру. И в последний раз всеми глазами уточняем наземный маршрут. И срываемся вниз по наклонной! Вихри снега от бешеных струй, и касание словно любовный, очень нежный с землёй поцелуй. А теперь, сколь позволит погода и возвратный контрольный срок, будет длиться наша работа: камень, компас и молоток. Мы полгода вдали от города, от родных и любимых глаз, чтобы в эти распадки горные заглянуть в самый первый раз. Лёд Толщина ледяного покрова достигает в Антарктиде четырёх тысяч метров и более. Четыре тысячи метров льда заполнили чашу материка. В броню ледяную берег закован. Над ним лишь ветер да птичий гомон. Четыре тысячи метров льда в двадцать пять миллионов лет. А растают они когда? Никто не знает ответ. Четыре тысячи метров льда — самая чистая в мире вода, замороженно-голубая — наша последняя кладовая. Четыре тысячи тяжкого льда — кому-то памятная плита. Шестеро вылетели в полёт, не долетели — врезались в лёд. Белая, белая, белая мгла. Ни тени вокруг, ни штриха, ни угла. Вот такие дела, как у дьявола! На юге лежит ледяная страна, полярная, вьюжная сторона. Бывает и ныне такая цена за то, чтоб увидеть, какая она. Четыре с лихвою сплошного льда. Отсюда, любимая, ты не видна. С юга накатывают холода, значит, пора нам назад в города. Четыре тысячи метров льда. С тобою увидимся мы когда? К домашним причалам приткнутся суда, — только тогда... * * * Постоянство погодной приметы есть у этих краёв нежилых. С юга к северу валятся ветры от умеренных до штормовых. И мы ставим свои палатки задом к югу, а не на восток, а иначе развеет манатки антарктический ветер — сток. Снег взметая метельным плугом, через горы хрипя напрямик, это дышит Ледовый купол, исполинский, как материк. На звенящих полозьями нартах, на ходу, что ухабист и крут, я тасую слова, будто карты, чтоб не гнулась строка на ветру. Вот докончим маршруты и пункты, и, космически ледяной, этот ветер станет попутным на обратном пути домой. * * * Что дарит любимой всякий и каждый? Фиалки, стихи, состояние, трон… Я милой своей подарю однажды самую южную розу ветров! Дорожное С утра ненастная погода, и ветер косо шлёт волну, и целых две недели хода имеет Африка в длину. Стою на мостике открытом, считаю дни от ноября и вспоминаю в Антарктиду, все путешествия подряд. И думаю, перебирая, что подустал на пятый год и от тропического рая, и от заснеженных широт. От непомерно долгих сроков (из них лишь месяц на дела), от новостей всегда по крохам, авралов, общего котла. От переменчивой погоды, от злых ветров и долгих пург. Заходы, рейды, переходы, Маврикий, Гамбург, Сингапур. Но есть на свете, льдом облита, звенит хрустально — чуть задень, та солнечная Антарктида в тот редкий ясный, тихий день. Но есть минута, когда сладко парит душа и нем язык. Чистейший снег, рассвет, палатка и цепь следов на синий пик. Быть может, в этом все резоны менять уют на сплин кают, и шляться долгие сезоны на Крайний Юг, на Крайний Юг. * * * (из старинной песни) — Прости, прощай! — скажу я, — не скучай! И вниз сойду петляющей тропинкой, и помашу случайной хворостинкой: — Прости, прощай, дождаться обещай! — Прости, прощай! — скажу я, — не скучай, — охотником пускаясь за добычей. Скажу слова, вошедшие в обычай: — Прости, прощай, когда вернусь — встречай. «Прости, прощай!» — сорвётся невзначай, когда очаг покинуть нет причины, но на душе и на сердце кручина. — Прости, прощай, хорошим величай. «Прости, прощай!» — два слова завещай, идя в поход за тридцать и три моря, с богами и стихиями поспоря. — Прости, прощай и скоро ждать не чай. — Прости, прощай! Молчи, не отвечай. Люблю тебя мучительно и странно. Люблю сильней, когда в заморских странах, когда уже сказал: «Прости, прощай!» Друзьям и коллегам (1984 — 2003) Ирине Кадминой Много знает, вся в заботах, в суете, в делах, в работах, в платье, в джинсах, в кимоно, в поле, в воздухе, в кино. Обожает комплименты, раздвигает континенты, копит мысли и догадки, чтобы выйти в кандидатки. В праздники поёт и пляшет, никогда почти не плачет, сигаретами клубит, ждёт возвышенной любви, чтоб без тряпок и иголок. А пока — «Держись, геолог…»! Юле Гусевой Всегда на праздники мы в гонках, а тут ещё и незнакомка! А с незнакомками неплохо справлялась только муза Блока. Ну что сказать? Пожалуй, вы своею смуглостью и чёлкой напоминаете креолку из «Всадника без головы». Но мы давно уже не в сёдлах, живём семейно и осёдло; не то б и мы от вас, увы, остались бы без головы! Дмитрию Колобову Сорви опять с судьбы чеку и за кормой оставь полмира. Свари по-биверски чайку, и расскажи нам всё, что было. В часы досуга и пурги, в часы полуночных сияний теплее нам, когда горит твой костерок воспоминаний. Менял так часто ты уют на быт суровый и полярный, край суеты — на Крайний юг, и дом — на домик полотняный. Не привыкать тебе вдали встречать и праздники, и даты, и обживать координаты необитаемой земли. Сказал пророк: всё суета! Не стоит жизнь делить на части, назло годам будь долго счастлив под знаком Южного Креста! Владимиру Смирнову Флагман наш узлы молотит. В этот день Земля круглей, потому что у Володи очень круглый юбилей. Мы в одной железной лодке, где вы Питер и Рамбов? Водки нет у нас «Смирновки», но у нас с собой Смирнов. Юбиляр наш — видный малый: рост, тоннаж, двойной обхват; нрав надёжный, взгляд бывалый, крепость — ровно пятьдесят! Будь здоров без всяких шуток! Добрый день и лёгкий сон. Гладкий путь тебе в маршрутах, под килём и колесом. Чтоб ни беды, ни хворобы, и чтоб чаша не пуста. Пятьдесят — напиток добрый, но наказ наш — гнать до ста! И в сей день февральский, летний, выпьем все на ход ноги, чтоб Володя и столетний юбилей встречал в пути! Александру Мельнику Среди заснеженных полей наш друг, коллега и подельник, известный всем как Шура Мельник, встречает славный юбилей! Не раз ходил он с нами в даль, в края, где пурги злы, как волки, а нунатаки, словно ёлки, пронзают ледяной хрусталь. Он там бывал, и к скалам лип, елозил кручи лбом и задом, и отыскал там кимберлит, теперь он едет за алмазом. Ну что ж, успехов и удач в маршрутах дальних и привычных, в делах домашних, дачных, личных — во всем будь счастлив, бородач! И коль есть повод и задор, запустим круто праздник с горки, отложим карты, схемы, кроки и вспомним, что мы дети гор! Кто там отстал? А ну налей и выпей поскорей, бездельник! За будь здоров, за юбилей, за то, чтоб долго жил наш Мельник! Ольге Соболевой Она стройна, как за окном сосна. Она умна, как словарей тома. Зимой и летом всегда с куплетом. На всяком громком торжестве прочтет поэму или две. Итак, какие тут сомнения, что сердце у нее весеннее? Но тем не менее. Она сменила, не шаля, наследственные соболя на аномальные поля. Расчислила ход бурь магнитных над Ляховским касситеритным. На именинный свой пирог теперь летит с вершин гор Гров. Ах, Ольга! При такой талии — какие там аномалии? В глазах любовь, фигура — блеск, какой подлёдный там рельеф? Душой добра, в словах резвунья и, говорят, огонь-плясунья. С присущим мёдом и елеем поздравим Ольгу с юбилеем! А ну, мужчины, кто из вас Жар-птицу пригласит на вальс? Заполярные шаржи Начальнику базы Я здесь верчу — как захочу: хочу — кричу, хочу — ворчу, хочу — всем гайки закручу, а сам на судно улечу и там на сутки заторчу. А захочу — иду к врачу и через зад мозги лечу. Но вы поймите хоть чуть-чуть, что я же всем добра хочу! Географу Колобову При ходьбе заминочка, кто не знает Димыча? Он среди полярников — личность популярная! То он с фотооптикой, то он за синоптика, то он за начальника, то храпит отчаянно. Он из тех, из мамонтов, не за деньги нанятых, что давно и накрепко впаяны в Антарктику. Геофизику Генину Наш отрядный добрый гений, он же геофизик Генин. Среди, нас вполне нормальных, он немножко аномальный. У него другие гены, вот пример его натуры: в Африке аборигенам раздавал мануфактуру. Снял с себя он всё до нитки! Доброта — это искусство. Боря, плюнь ты на магнитку, повтори путь Иисуса. Геологу Михальскому Крайний Юг — считай, как космос, ну, а он уже привык. Молоток, рюкзак и компас, и вперёд на материк. Вот на месте, не в обиду, надо будет под уздцы придержать, чтоб Антарктиду не извёл на образцы! Профессору Хофману Нас не сразить тем наповал, о чём известно со Спинозы: сбегают с лекций студиозы, на светоч знаний наплевав. Понять их, в общем-то, легко. Но вот вам факт, достойный прессы: сбежал и очень далеко со своих лекций сам профессор! Доктору Грю Любит врезать Эдвард Грю по ржаному сухарю. Поплутав по холодку, любит выпить он чайку. Но нет большего по вкусу, чем хлебать компот от пуза. Эд, вербуйся к нам на флот, там всегда дают компот! Механику Финашину До Антарктиды был завгаром, но ремесло сменил он здесь: одновременно стал завпаром и главмехаником на ДЭС. Вот только жаль, у Валентина дела идут, как через пень: то нет воды, то нет бензина, то фазы нет который день, Гидрохимику Нестерову Он круглый год без малахая, Он беспробудный водохлёб. Он на «Союзе» приналёг И свел к нулям запасы чая. На воду он имеет виды. Приедет снова — жди беды: Не будет больше в Антарктиде Ни льдов, ни снега, ни воды! На невских берегах (1979 — 1984) * * * Нет дымов и копоти в помине, дом надёжно обогрет водой; но остался пепел вековой в старом замурованном камине. И мне чудится по ветреным утрам, будто Баха невпопад и грубо город, как простуженный орган, на печных наигрывает трубах. Я брожу, смешон в своей задаче, в поисках умолкнувшего тона. Я хочу хоть раз, хоть наудачу, заглянуть в трубу, как в душу дома * * * Город заштрихован набок, и летят по водам угорело зонтики спешащих горожанок, стайкою летающих тарелок. * * * Погода, город, годы — суета! Как будто что-то важное забыто. Действительность полуразмыта. Туман, сиротство, тусклая звезда. Мы, нынешние люди, тем слабы, что переводим, как часы, себя на завтра, и потеряли дар входить азартно в непредугаданный вираж судьбы. * * * Чуть звенит на гравюрах старых та эпоха, но помним всегда: Город ставился на страданьях, потому его суть строга. Не подвластный ни тлену, ни течи, чуть поскрипывая на ветрах, пришвартован к воде навечно многомачтовый град Петра. Сентябри Сентябри — золотая агония увяданьем обугленных дней. В сентябри с золотыми погонами Медный всадник на медном коне. До черты год текущий дотопал. Сентябри. Лебединый надрыв. Зачадив, листья валятся в штопор, в грязь, в гербарии и гербы. В эти дни я к рефлексии склонен, попадаю нередко впросак. Но по-гриновски выглядят клёны в алых кронах, как парусах. С каждой осенью жизнь наша уже, с каждым годом печальней краса... Я иду по сентябрьским лужам и по листьям, как по кострам. Позабыв все законы и правила, этих дней пью горчащий спирт. Космическим тленом отравлены чадящие сентябри. Листопад Я иду, я бреду невпопад, наугад. Тлеют липы в саду, как гирлянды лампад. Листопад. Листопад. Время звонких потерь, время смутных утрат. У трамвайных путей рукописный плакат: «Берегись, листопад!» Поклонению муз листопад не сезон, лишь сердечная муть и душевный озноб. Вновь раздвоенность дум и расстроенность дат, вновь куда ни пойду — на душе листопад. Троицкий мост Мост, как я, в этот город влюблён: доброй псиной, нехитрым трюком, панораму дворцов и колонн укрывает ажурным брюхом. А когда схлынет прочь суета, когда ночь размывает детали, так похоже крыло моста на задравший корму «Титаник». Разводные мосты Когда город, от солнца остыв, затихает в ночной полусумрак, в это смутное время суток Голиафы разводят мосты. И стоят по-ночному пусты в ряд такси у запретной зоны, там, где взламывая горизонты, в небо круто уходят мосты. Разомкнувшись для высоты, чуть вибрируя под ветрами, как аптекарские весы между чашами-островами. Так же, как разводить цветы, научиться бы этому чуду: не сжигать — разводить мосты, и лечить красотою простуду. Не теряйте свои мечты, не сбываются — верьте тайно! Приходите смотреть мосты, развернувшиеся вертикально. Отрешившись от суеты, я стою у крутого порога. Надо мной разводные мосты, как раскрытые губы пророка. * * * В ненастный ветреный сезон, был промах или выбор царский, но город по-венециански по цоколь в воду погружён. Часть города, часть звонкой суши таится временно на дне. Покачивается, как воздушный, гранитный шар на треть в воде. Но через сколько-нибудь лет стихиям перехватят горло. Избавится тогда мой город от бед, а также от примет. Лекала площадей фигурных всегда останутся сухи, и нам о днях напомнят бурных лишь стародавние стихи. В метро Как от выстрела или от крика, от вагонных идя дверей — оглянусь: вы не Эвридика да и я не безумный Орфей. Косы, брови, край палевой юбки унесет эскалатор-верблюд... Вы меня никогда не полюбите, да и я вас не полюблю. * * * Возродясь или избегнув кар, потеряв иль променяв полмира, свои крылья золотой Икар распростер над Северной Пальмирой. А поодаль в тех же небесах мчит кораблик, лёгок и отточен, золотые вскинув паруса на звенящих струнах белой ночи. «Крузенштерну» Останется загадкой то, что завтра жизнь пощадит, а что разрушит тлен. В двадцатый век заблудшим динозавром к причалу привалился «Крузенштерн». Четыре мачты в такелажной сетке, надёжный корпус, выверенный план. Отличный барк. Уходит в кругосветку, как уходил когда-то Магеллан. Открытый мостик вылизан ветрами. На три обхвата навесной штурвал. Да будет он всегда под парусами назло стихиям, бурям и штормам! Сергей Лопатин. Этот мир, этот свет
С этим человеком я знаком с 1983 года, когда вместе работали на острове Большом Ляховским в составе Восточно-Сибирской партии АКГГЭ: я — геологом, он — сезонным рабочим (см. фото). В дальнейшем поддерживали связь, встречаясь раз в полгода где-нибудь в городе. Сергей Лопатин, мой ровесник, учился на филфаке ЛГУ, специализируясь по шведскому и немецкому языкам. Диплом получил лет через десять, но профессиональным языковедом так и не стал. Он принадлежит к типу очень беспокойных людей, которым трудно усидеть на месте, на одной работе, на одной утверждённой полке. Разъезды, экспедиции и командировки — для него родная стихия. Он не раз пытался через ПМГРЭ и ААНИИ вырваться в Арктику или Антарктику, на любых условиях. По разным причинам из этого ничего не вышло. Полтора года назад, в очередную встречу, он подарил мне тетрадку своих стихов. Часть из них представлена здесь. Стихи эти хорошо сделаны, а во-вторых, их автор тоже имеет отношение к Полярной экспедиции, коль работал в свое время в Восточно-Сибирской партии, вошедшей позднее в состав ПМГРЭ. А. Лайба. * * * Очень грустно, что всё может кончиться вдруг. Этот мир, этот свет, этот лес, этот луг. Что погаснет свеча, не успев догореть, Что мы тоже, мой друг, начинаем стареть... Что не каждый подлец получил по лицу, Что уже не зайдёшь, как когда-то, к отцу. Но пока тишина не коснулась ресниц, Но пока не дописана стопка страниц, Подними-ка свой взгляд от земли до небес: Вот он мир, вот он свет, вот он луг, вот он лес... В.В. Лукину — Привет, старик! Где наши северные вьюги? — Да там же, где и южные — в душе. — Где наши души? — Там, где наши дети, Большие, повзрослевшие уже. Мы не заштопаем «озоновые дыры», Как жёны нам не штопают носки. Но все ж палатки на снегу для нас поближе, Чем среднеазиатские пески. И пусть порой мы слышим разговоры, Что хватит, мол, пора и на покой!.. Для нас моря, маршруты, реки, горы Давно уж стали жизнью. И судьбой. Маяк Одно окно зажглось... Потом другое. Они прожгли вечерний вьюжный мрак. Но каждому такое дорогое Свое окно... Маяк, маяк, маяк! Все окна очень разные, как лица. Твой свет в окне узнаю за квартал. Сегодня я немного припоздал. Но именно твой свет в окне лучится, Но именно меня в ночи он ждал. В командировке Всё перечитано давно. Обрыдли разговоры. В полузамёрзшее окно Заглядывают горы. А ночью — храп, а ночью — смрад Несчитанные сутки. Скрипят, поставленные в ряд, Кровати-проститутки. Один — другому, позевав: — Откуда, дорогой? — Гоню машину в Кокчетав. — А я на Уренгой... И в подкидного дурака Засядут вчетвером. И едкий запах табака Повиснет топором. Уже гонец не в первый раз, Зажав в руке бумажку, В ближайший водочный лабаз Спешит в одной рубашке. И снова липкий разговор, И анекдотец вздорный, И бесконечный коридор, И шашни с коридорной... Н.И. Под шум дождя, под звук твоих шагов Взойдёт светило, защебечут птицы... Когда ты спишь — люблю твои ресницы, Сквозь сон — твой вздох и шёпот нежных слов... Люблю тебя всегда, доныне и покуда, Когда ты близко и когда вдали... Ты вспомни! Мы и без битья посуды Друг друга иногда понять могли. * * * Пусть светит солнце! Пусть дымится плов! Пусть наша дочь смеётся звонким смехом! Я жив и относительно здоров, И буду только рад твоим успехам. Быть может, я сегодня не напьюсь, Быть может, я когда-нибудь вернусь, Забыв обиды и горячку слов, И после льдов, туманов и снегов — Быть может, я когда-нибудь проснусь Под шум дождя, под звук твоих шагов. Арифметика любви Я люблю вас без прикрас. Это раз. Мне нужны ваши слова. Это два. Счастлив с вами до зари. Это три. Нет нежней вас в целом мире. Это дважды два — четыре. Не устану целовать. Это пять. Что-то в вас родное есть. Это шесть. Я люблю вас насовсем. Это семь. Грусть, печаль давай отбросим. Обещаешь? Это восемь. А в-девятых, скоро вечер. А в-десятых, вот и встреча! Бьет одиннадцать уже, сядем близко. Над Никольским облака низко-низко. Сон двенадцатый давно видит дочка. Я люблю вас навсегда. Точка. Л. М. Я люблю тебя злющую, Я люблю тебя добрую, Я люблю тебя ждущую, Я люблю тебя строгую. Я люблю тебя резкую, Я люблю тебя странную, Я люблю тебя трезвую, Я люблю тебя пьяную. Если скажешь мне: «Да пошёл ты прочь!» Что ж, уйду я прочь, обниму я ночь, И, врезаясь в смерть, прошепчу хрипя: Я люблю тебя! Я люблю те... Борис Малин. Там, где горы и ветер
Малин Борис Владимирович, родился в 1941 году в Ленинграде. Работать начал очень рано. Первый полевой сезон пришелся на каникулы между 7 и 8 классами школы. Горы Армении, рабочий 1-го разряда с электродом на дипольном профилировании. Еще нет осознания того, что эта профессия навсегда, но под впечатлением о впервые увиденных новых местах, встречах с разными людьми появилась потребность выразить свои чувства в стихах. При возвращении с Урала в 1956 году, где сезон провел в соляной шахте, написал первое стихотворение. До окончания школы — четыре полевых сезона. Выбор профессии состоялся. 1959–1965 — Горный институт. Первая производственная практика в Забайкалье завершилась написанием Гимна геофизиков, не забытого и поныне. Очарованный природой и людьми Забайкалья, распределился в Иркутск. К сожалению, стихи этого периода утрачены в результате хищения. Кому-то понравились. По возвращении в Ленинград работа в ВИРГе, ЗГТ и, наконец, с 1979 года и по сей день — Полярная экспедиция. Поэзия не заняла в моей жизни сколь-нибудь заметного места, однако наиболее яркие моменты и встречи, в изобилии предоставляемые моей профессией, непременно приводили к появлению очередного стихотворения, или песни. Детство и юность Домой ! (Самое первое) Стучит вагон на стыках рельсов, В вагоне душно, теснота, Там где-то слышны звуки песни, Здесь детский плач и суета. А я лежу на верхней полке, Не отрываясь от окна, А за окном мелькают ёлки, Озёра, села, города. И я не жалуюсь нисколько На то, что полка так жестка, Мне здесь еще валяться долго, Ведь еду я издалека. Я вспоминаю, как недавно, Каких-нибудь три дня назад, Мечтал я хоть в каком вагоне, Вернуться б только в Ленинград. И вот теперь, когда я еду На этой полке боковой, Меня счастливей нет на свете — Ведь не куда-нибудь — ДОМОЙ 1956. Мечты Я хотел бы слетать на Луну и на Марс, Или ГЭС Енисейскую строить, Но шестнадцатый год мне всего лишь сейчас И об этом мечтать только стоит. 1956. Выпускники Скоро всё кончается, друзья! Мы спихнём экзамены шутя И толпой пойдём купаться, Бегать, прыгать, кувыркаться, Делать всё, что можно и нельзя. Целых десять лет учились мы, Притупляли острые умы, Часто мы писали шпоры, Хохотали до умору, Никогда мы не были грустны. Скоро, братцы, вечер выпускной, Что мы будем делать — ой-ой-ой! Надо только постараться, Хоть к утру домой добраться И не куда-нибудь, а именно домой. Граждане, послушайте меня, Песенку свою кончаю я, Очень строго не судите, Словом злым не помяните, Не прибейте с радости меня. 1957. Вдохновение Ливень, как из стовёдерной кадки, Из низко нависшей тучи, Тянет уныло телегу лошадка По глиняной грязи ползучей, В телеге парнишка с вожжами в руках, А взгляд далеко-далеко, Какие-то тают слова на губах, И видно — ему нелегко. Мечтает парнишка, и дел ему нет До злой перебранки стихий… И может быть, в этот самый момент Рождаются стихи. 1957, Казахстан. Отец В низинах лежал нерастаявший снег, Воробьи щебетали в кустах, У могилы стоял молодой человек С безутешной тоскою в глазах. Трепал ветерок взъерошенный чуб, Слеза холодила щеку, Беззвучно слетели с юных губ Три слова: «Отец, не могу». Шум ветра, словно могучий вздох, Наполнил незримую грудь, И голос призрачный: «Слышу, сынок. Держись, мужчиной будь». И юноша плечи расправил вдруг, Как готовый к полёту птенец, Слёзы смахнул, оглянулся вокруг И сказал: «Спасибо, отец». * * * Всё лето жара дохнуть не давала, Пекло, как в духовке, и день и ночь, И вдруг, как будто небо прорвалось, Желая кому-то слезами помочь. Ветры, словно от горя, заохали, И лист, не успевший еще пожелтеть, Вдруг полетел, уносимый вздохами, Не понимая, зачем лететь. Из сада ушли со скамеек влюблённые, И стали безлюдными вечера, И только поэты, сна лишённые, Бродят, мечтая, всю ночь до утра. 1957. А ты? Помнишь — зима, снежинки искрятся, В инее спят кусты, Звёздочки в небе едва серебрятся… Я — помню, а ты? Помнишь — весна, ручейки кипятятся, Тянутся к солнцу цветы, А возле луж ребятишки резвятся… Я — помню, а ты? Помнишь — вокзал, Горький час прощанья, Помнишь наши мечты: «Нам не страшны с тобой расставанья…» Я — помню, а ты? Скоро опять вокзал и встреча, Снова весна и цветы, Снова мы вместе на краткую вечность Я буду счастлив! А ты? 1958. Крымская практика Симферополь, жара, вокзал, Загоревшие лица курортников… Кто-то, тяжко вздохнув, сказал: «Это Крым. Это, братцы, субтропики». Воздух словно расплавленный воск, Пот глаза застилает туманом, Облепив с газировкой киоск, Хлещем воду стакан за стаканом. Где вы, северные берега И Невы голубая прохлада?.. Это только сегодня, пока, Завтра нам на работу надо. Это только сегодня так От жары и от зноя расхныкались. Завтра каждый возьмёт рюкзак И мгновенно к Крыму привыкнет. Сколько нами уже исхожено, Сколько будем ещё шагать, А жара — что ж, в Крыму так положено, Мы привыкли уже привыкать. 1961. Родному городу В который раз — сегодня и вчера, Совсем недавно, или год назад Я здесь брожу. И огоньков игра Все так же украшает Ленинград. Огни везде — бегут стрелой прибрежной И змейками играют на волне, Везде огни, как океан безбрежный, Кругом огни мерцают в синей мгле. В такую ночь, простившись с тусклой тиной будней, Я вновь хожу по берегам безлюдным, Взяв маленький блокнот и карандаш. Тогда и стих становится нетрудным... За этот миг — что только не отдашь. Душа поёт, как будто в праздник юный, Когда колонн увидишь ровный строй Иль слышишь крепостных курантов бой, Или увидишь грозного Нептуна С поднятой седовласой головой. Какое это счастье — быть с тобой, Будь то зима, когда рыдает вьюга, Иль осень, когда зыбкой пеленой Дождь нависает мелкий над тобой — Ты дорог бесконечно. И порой Ты можешь заменить мне даже друга. И мне нередко кажется, что я, Твоей громады мелкая крупица, С тобой могу душою поделиться, Тебе свои все тайны говоря, Ну как тут сердцу сильно не забиться! 1963. Работа Северное сияние Сегодня опять полыхает сияние… Нос до зенита в небо задрав, Вижу, как звёзды гаснут, мерцая, Не выдержав битвы на небесах. Непонятно, красиво, жутко до дрожи, Словно там, в глубине бездонного неба Непостижимый, незримый художник, Выводит в небе цветную поэму. Можно бы так до утра любоваться, Если не знать, что этим утром Безъязыко, безухо замолкнут рации И эфир разразится трескучим гулом. И люди с далекого зыбкого берега, Увидев в небе сияний сполохи, Потеряют святая-святых — уверенность, В том, что будет услышан их голос.
Не беда, если голос радости, Ну, а если голос отчаянья? Только глухи сегодня рации, Сегодня опять сияние! 1974, Варандей. Письма Как давно не писал... прости и здравствуй. Вечер нынче свободный, вот и собрался. Тут нечасто бывает свободный вечер, Может быть, мне поэтому чуточку легче. К нам на Север вчера заглянула весна... Так неистово солнце светило, Так старательно снег топило, Так будило от долгого сна, Что за день городок наш порядочно вырос, Из-под снега, словно подснежник, вылез И глядит, протирая глазищи-окна Удивлённый, сонный и мокрый. И у всех настроенье такое весеннее, И все чаще звучит в разговорах — «домой!» И с таким нетерпеньем команды «Отбой» Ждем, как сказочного мгновения. Но не вдруг одолеешь зиму такую... Снова Арктика льдом дохнула, Всех закутала в шубы, зевнула — Дескать, спите, рано ликуете. Мороза узоры на окнах повисли, И, чтобы согреться в часы вечерние, Читаем друг другу из дома письма, Правда, не все, есть исключения. С нежностью, с радостью, наперебой — «А моя-то», «А мой». Кто-то от грусти письмами лечится, А кто-то грустит — почитать-то нечего. И день — как неделя, и месяц — как год, И рано стареем от этих забот, И не было будто вчера весны, И впереди еще тяжкие сны, И впереди километры по тундре, И впереди еще самое трудное — Вечером слушать наперебой: «А моя-то», «А мой». Сейсма Сезон на редкость неудачный, И стужа люта в феврале, И ветры воют, и тем паче, Нехорошо зимой в тундре. И нечем напоить моторы, И нечем досылать заряд, И небольшие, с виду, горы Надолго сани тормозят. И одежонка небогата, И котлопункт не очень щедр, Но все ж идут вперёд ребята, Вгрызаясь в толщу мёрзлых недр. Вперегонки с весной звенящей, Под скрип полозьев, стали лязг, Чем солнце выше, тем все чаще «Огонь!» — звучит на профилях. По тундре До отряда сто километров, Завтра едешь. Попутного ветра. Утро. Заправка, погрузка, путёвка, К обеду закончена вся подготовка. Днем замело, ни черта не видать. Ладно! До вечера спать! Вечер. Пурга продолжается. Едем? Рядом с водителем двое соседей, Груз, что уложен, отряд ждёт. Значит — вперёд! И всего-то сто километров, Только ночью, с позёмкой, с ветром. Ни жилья, ни куста, ни дерева. Три жизни мотору доверены. Будь он неладен — попутный ветер, Несёт перед носом пурги кисею. Тягач, как живой, метр за метром Щупает гусеницей колею. Не подкачало бы сердце дизельное. Доедем? Доедем! Ведь всё кончается. И эти сто километров немыслимых Кончились! Братцы, налейте чаю. Над морем УэдделЛа Какая рыхлая сегодня полоса... Туман спустился, как повязка на глаза. Не вспоминай, кто есть ты в этом мире, Здесь надо думать о судьбе и командире. Пятнадцать тонн рычащего железа Средь белой мглы, где ни земли ни неба, Над нами и под нами облака, Где верх, где низ, не видно горизонта. И только чувствуем, что верх — где Солнце Просвечивает сквозь туман слегка. А там, где низ — там только лёд и море, И больше никого во всём просторе. Чего ты стоишь, жизнь, в полёте том? На чём ты держишься? На струечке бензина, На крыльях, от вибрации уставших, На старых тонких тросах управленья И на натруженных поршнях и шатунах... С чего бы это вдруг такие мысли, Мешая делу, в голове повисли? Не надо! Всё не так уж нынче плохо, Не леденеем, слава Богу, не трясёт, И до земли, верней до льда — всего пятьсот. Тьфу-тьфу — аппаратура не подводит, И материал идёт нормальный вроде, И в баках топлива часов на десять есть, И бортмеханик скоро даст поесть. А если... в общем, брякнемся на лед, То ведь никто и никогда нас не найдёт. Опять? Отставить! Будет все путём. Маршрут закончим и на Дружную пойдём, А там — немного отдохнуть и спать, А поутру — летать, летать, летать! 28 САЭ, ИЛ-14. Шторм Я был в горах, я слышал грохот Срывающихся в пропасть скал, Я у турбины вертолёта Стоял — ушей не затыкал, Бывал я у камнедробилки, Где только жесты вместо слов, На циркулярной лесопилке, На стрельбище, в конце концов… Богатый в мире звуков опыт, Но как же показалось странным — Всё, что я слышал — только шёпот В сравненьи с рёвом океана! * * * В пургу страшнее всего заснуть, Но можно заставить себя не спать. В драке страшнее всего повернуть Спину противнику и спасовать. В любви страшнее всего обмануть, В дружбе — предать, в клятве — забыть, Но каждый сам выбирает путь, Может что-то сам изменить. Но, вспоминая день вчерашний, Вижу истины непогрешимость: В шторме самое страшное — Безжалостность, Неотвратимость. * * * Чуть за полночь время, и вот — полный ход! На лаге — двенадцать узлов. В азарте дрожит наш родной пароход, Он к дальней дороге готов. Кончается наш драматический рейс, Мы выдали всё, что смогли, И ждем с нетерпеньем, как манны с небес, Зелёной полоски земли. Песни Возле дома твоего 1956, мелодия моя Возле дома твоего Замедляю шаг немножко, На фасаде его Есть знакомое окошко. Дома ты или нет? Льется тихо мягкий свет, Вот бы мне сейчас увидеть Твой знакомый силуэт. (проигрыш) Только так подумал я, Сердце вдруг сильней забилось, Не поверите, друзья, Будто все во сне приснилось. Я попробовал пульс — Нет, не привиденье это, Я в окошке — клянусь — Два увидел силуэта Вы стояли вдвоём, Друг на друга вы глядели, Ну, а в сердце моём Чувства горькие кипели, Как же так, я — чудак, Не заметил, что и как, Значит, ты его любила, А меня — просто так. Вместе вы, ну так что ж, Я тебя не стану мучить, Значит, я не хорош, Значит, есть ещё получше, И побрёл я домой В полном мраке, сам не свой, Мимо милого окошка Я теперь лечу стрелой. Гимн геофизиков (1960, Забайкалье, мелодия моя) Далеко-далеко, Там, где горы и ветер, Там, где лес и зверьё, Там, где жрет комарьё, Там палатки стоят, И, как солнце взойдёт, Каждый день на рассвете На работу идет Геофизиков дружный отряд. Целый день по горам, От натуги потея, Они ходят гурьбой, Тянут провод с собой, Проклиная судьбу. А на шее прибор, На плечах батарея — Как хотелось бы им Увидать это дело в гробу! А когда из-за гор Станет солнца не видно, Соберётся народ, Тихо песню споёт Вечерком у костра, И уже на судьбу Никому не обидно, Завтра снова в поход Геофизик уходит с утра… Осень 1966, мелодия моя Осенью небо синее, Осенью горы белые, Осенью ноги сильные, Им по горам бегать бы, Но на заре — мороз, И днем в октябре — мороз, Ветер, хоть волком вой, Осень — пора домой. Ну ладно, последний маршрут, И сбросим с плеча рюкзак. Дома давно ведь ждут Уставших от лета бродяг. Последний костёр погас, Прощаемся мы с тайгой. Ты не скучай без нас, Мы снова придём весной. Драма с рамой 1987, Атлантика, на мотив «Серега Санин». На Атлантическом хребте сидел курильщик, И знал курильщик — его мы ищем, А не найдем, так пропадут большие тыщи — Нас в экспедиции, наверно, не поймут. И вот возле слипа собрался народ И выпихнул с гиком он раму за борт. Плывет молчаливо в пучине она И неторопливо доходит до дна. Сегодня ночью было людно в «оретехе», Здесь все собрались не для потехи, Всем захотелось посмотреть на те прорехи, Откуда бьют горячие ключи. Стремительно снизу надвинулось дно, Но вот в телевизор чуть видно оно. Вопрос щекотливый возник в тот момент Проскочишь — счастливый, посадишь — привет! Но мастер твердою рукой снаряд вздымает, Дно исчезает, все замирают, И лишь Конфеткин флегматично жмет гашетку — Он снял курильщика и в профиль и анфас. Закончилась драма успешно для нас, Запрятана рама подальше от глаз. Вопрос молчаливый, все просит ответ: Похвалят — счастливый, уволят — привет! Курильщик 1987, Тихий океан, на мотив «Паромщик». Родной покину Ленинград И миль за тыщи Пойду искать подводный клад, Искать курильщик. Под дым «Прибоя» я пойду Тропой неторной, И обязательно найду Курильщик чёрный. Какой богатый арсенал На дно нацелен, И от идей какой накал Вблизи от цели, Но спиртом вымытый «Прибой» Всех лучше ищет. Мы скоро встретимся с тобой, Родной курильщик. Пусть только спутник пролетит, И в дрейф я лягу, И попрошу на дно спустить Большую драгу. И пусть Минздрав вознаградит Мой труд упорный. Найду я место, где сидит Курильщик чёрный. К 35-летию ПМГРЭ На мотив песенки крокодила Гены. Мы пришли не напрасно, Это каждому ясно — Чтобы сесть за веселым столом. С юбилеем поздравить И на память оставить Эту песню, что мы пропоём. Эх, давненько Под гармошку Не старался Наш квартет. К сожаленью, Юбилеи Только раз в пять лет. Редко мы собирались, Долго мы огорчались, Что бюджет, как испорченный кран, Ведь обидно, не так ли, Что зарплата по капле Поступала в наш тощий карман. А когда-то Сверх зарплаты, А теперь, как На беду, К сожаленью, Поощренье Только раз в году. Было жаркое лето, Все мы помним об этом, Но не ездили мы на курорт. Не бросая работы, Мы искали хоть что-то, Что давало побочный доход. И освоили вместе Много новых профессий И имеем богатый набор: Есть геолог — строитель, Геофизик — водитель, Даже есть плановик — прокурор. Мы, не падая духом, Пережили непруху И отпразднуем наш юбилей. Оптимисты со стажем, Мы уверенно скажем: За Полярку полнее налей! Вот с таким коллективом Заживем мы красиво И любой перевыполним план. Пусть здоров будет Крюков, Крепко жмём ему руку, Говорим: «Так держать, капитан!» 1997. Поздравления Крюкову Владимиру Дмитриевичу — 60 (На мотив «Атлантов») Когда с бюджетом тяжко И деньги все в пути, Ты ни с какой бумажкой К нему не подходи. Серьёзен, озабочен Ведет копейкам счёт, А если ты настойчив, Боюсь, что зашибёт. Проблем — как звёзд на небе, И надо их решить, Людей по всей планете В поля распределить. Вот если б попрощаться И больше не встречать, Так нет же — возвратятся Зарплату получать. Ремонты и налоги, Мазут, тепло и свет, И надо для столовой Хоть что-то на обед. Но рубль год от года Утрачивает вес, И больше всех страдает Технический прогресс. Но, как бы ни резвилась Во власти чехарда, Одно не изменилось И будет как всегда: Хоть холодно, хоть жарко, Хоть ярко, хоть темно — Работает Полярка — Другого не дано! И жалобы ни звука. Уже десятки лет Вперёд шагает Крюков Дорогами побед. И без больших амбиций, Не зная слова «страх», Он держит экспедицию В натруженных руках. И жить ещё надежде До той поры, пока Владимир Дмитрич держит Бразды в своих руках! Май 1999. Рождественской Ирине Ильиничне — 60 Приходит день — как повод много вспомнить, Собраться вместе и бокал наполнить, И этот день зовется ЮБИЛЕЙ. Неважно сколько — ведь не в цифре дело, А дело в том, чтоб жить и петь хотелось, И чаще быть среди своих друзей. И после третьей — «Ну, за тех, кто в море», Поговорить, попеть или поспорить, Повспоминать о заполярных зорях, О северных далёких островах, И как рюкзак тяжёл в маршрутах дальних, А карандаш — в авралах камеральных, И как однажды так нетривиально Случилось оказаться в моряках. И мир открыл совсем другие грани, И есть друзья в Анголе и Иране, А поиски в открытом океане Ничуть не легче, чем на берегах. Пусть океан то нежен, то неистов, Но «Логачёв», и «Ферсман», и «Карпинский» Запомнят карт твоих рельеф скалистый И вспомнят о домашних пирогах. И есть у нас такое пожеланье — Пусть не угаснет острое желанье, Махнув с кормы платочком на прощанье, Умчаться от родимых берегов. Ведь мир устроен празднично и мудро, И пусть сегодня всем немножко трудно, Но после мглы всегда приходит утро, А Бог хранит отважных моряков. Мы все, кто здесь с тобой сегодня рядом, Хотим сказать — твои года — награда За то, что было никогда не надо Ни золотых оков, ни сундуков; За то, что дверь всегда друзьям открыта, За то, что много в жизни пережито, И мы желаем — ты всегда живи так, Хоть сто веков, хоть тысячу веков! Февраль 1998. Маслову Михаилу Николаевичу — 50 Ну вот! Опять нет повода не выпить! И этот повод — Мише пятьдесят! Однако, осушить бокалы не спешите, Как водится, мы бросим взгляд назад. А там, как раз посередине века, В станице у Темрюкских казаков Обмыли появленье человека, Ещё не зная, будет кто таков.
А он подрос, немного подучился… Здесь мы пропустим несколько годков. Нам неизвестно как, но очутился Он в Горном, что у Невских берегов. Закончив курс, не открывал Америк, Хоть знаний груз переполнял его. Стране понадобился офицерик, И он пошел комвзводом в ПВО. В лесах под Питером Два года проскитался, Любые НЛО сбивая влёт, Но вот пришел семьдесят пятый год, И Миша до профессии дорвался. Волна морская Мишу закачала, В натуре видел он девятый вал, Пожалуй, нет российского причала, Где он свои швартовы не бросал. Потом в отделе кадров разглядели, Что Михаил по всем анкетам чист! А что тут удивляться, в самом деле, Когда родной братан его — чекист! И с той поры совсем другие карты У Миши появились на столе, И много лет уменьем и азартом Науку двигал он на корабле. Мелькали рейсы, страны, океаны, И как-то вдруг детишки подросли, И стало иногда казаться странным: Как это я так долго без земли?! Жены не вижу, баню не достроил, Ржавеет Опель, не долечен зуб. И новую профессию освоил, Зам Главного теперь он стал — АУП. Ну что ж, нужна, наверно, передышка. Кто плавал — знает, это нелегко. Но ты учти, пока здоров и нет одышки, Тебя не отпускаем далеко. От нашей партии в АУПе ты засланец, И ты не списан с корабля в тираж. Пока ещё ты наш, ты Океанец! Надеемся, и дальше будешь наш. А вот и тост! Полтинник — возраст зрелости. Коктейль готов! Как у хорошего бармена, Здесь всё в пропорции — И опыта, и смелости, И осторожности, И знаний, непременно. А чтоб букет коктейля был богаче, Добавь туда в таких же долях равных Здоровья, счастья, силы и удачи, Ну, и зарплат больших и регулярных. 11 ноября 2001. Кротову Алексею Гаврииловичу — 49 В день почти что круглой даты Несомненно, будешь дат ты, И на это, право, Ты имеешь право. Примкнувши к хору поздравлений, Тебе желаем, сверх того, Так нужного в морях везенья, В работе — сил и вдохновенья, В общенье — мудрого терпенья, И всех задумок исполненья, И к нам с победой возвращенья Для с нами личного общенья. И все, И больше ничего. 10 июля 1997. Ашадзе Александру Моисеевичу (Главному геологу Океанской партии) На палубе, в дробилке, в гидрографии, На камбузе, в ангаре, на ВЦ — Главарь международной геомафии И он же ЗНР [2] в одном лице. Высок, красив, горяч, в расцвете лет, Ведущ и сведущ в океанских рудах, Романтик моря, чуточку поэт, Любитель драг, и кореров, и трубок. Лихой наездник, слесарь по СААБам, Мастак евроремонта, камнерез, На берегу не пропускает ПАБов, Охотно едет за грибами в лес, В застолье весел, с женщинами нежен, В работе точен и неутомим, С друзьями верен, честен и надёжен, И нам всегда приятно рядом с ним. Поднимем тост за Сашин день рожденья! Пей первым, Саша, дай другим пример. Здоровья, счастья, денег и везенья, Наш молодой и мудрый ЗНР! 24 июля 1998. Женщинам в море на 8 марта Прекрасным женщинам В безбрежный океан Мы шлём свою любовь и уваженье, Желаем счастья вам и достиженья Всего, что вы себе включили в план. Мы, помня вас, За вас бокал осушим За мужество, удачу и успех, А вы, вернувшись к нам, Спасёте наши души. Целуем вас! Привет от нас от всех! Сыну на 30-летие Вот полночь! Только пробили часы. Тринадцатым ударом — звон бокалов. Так мы тебя поздравили, наш сын. Тебя при этом очень не хватало. Ты в полночь, если помнишь, свет увидел И в изумлении на мир глядел, Потом с гримасой, будто кто обидел, Как ржавая телега заскрипел. Как будто только что — ан тридцать проскочило, И сколько в них и радостей, и слёз. Не всё, о чём мечталось — получилось, Но в целом — ничего сынок подрос. Да, возраст твой уже вполне серьёзный, Не мальчик уж, местами где-то муж, Припомнить если — и отец к тому ж, И опыт кой-какой, и ничего не поздно. Расти душой, оберегай друзей, Всегда учись, будь добрым и открытым, Храни достоинство — с ним человек сильней, Гони уныние — в нем леность скрыта. И будь здоров. Почаще пой и смейся, Своей фигуре спортом помоги, И в этих длинных и занудных рейсах Ты крышу от подвижек береги. Когда же ты вернешься наконец, Все пятеро пожмём тебе мы лапу. Найдется и солёный огурец. Целуем, обнимаем, мама с папой. 26 октября 1999. Юрий Мокин. Манит меня синь таежная
Родился 25 октября 1936 года в деревне Липовик Ленинградской области. Первые уроки преподнесла война — борьба за выживание. Огненный фронтовой шквал стёр с лица земли деревеньку. Уцелевшие жители зимовали в землянках или погребах сгоревших изб. Холод и голод. Весь 1942 год оккупанты возили нас из лагеря в лагерь. В битком набитых теплушках, антисанитария, тиф, живые и мёртвые — выжили и оказались в Литве, где нас купили хуторяне. Спасибо — спасли. Пас коров, учился в литовской школе, пока не получили разрешения реабилитационной комиссии вернуться на Родину. С 1950 года в жил Петергофе. После школы и службы в армии, по содействию одноклассника Володи Крюкова, попал в НИИГА, и жизнь потекла совсем по другому руслу. 1961–1966 годы — учёба на вечернем геологическом факультете ЛГУ. С 1964 года и до выхода на пенсию — работа в составе Шпицбергенской партии (техник, начальник отряда, зам. начальника партии). Сейчас наша с женой жизнь протекает между Петербургом и Австралией, где живут дочь, внук и внучка. Никогда не был ни пионером, ни комсомольцем, ни коммунистом, но светлым, хотя и утопическим, коммунистическим идеалам симпатизирую. К написанию стихов никогда серьёзно не относился. Просто это способ самовыражения. * * * Я счастлив, что руками трогал облака, Что ветер странствий был со мной на «ты», Что ворошил древнейшие века, Листая их окаменевшие пласты. Я счастлив, что протопал тундру и тайгу, Исколесил все птичьи острова, Вот жаль, забыл, как пахнет на лугу В духмяный полдень сонная трава. Но! Я видел просинь, Вдыхал я осень, Я пил солёный ветер штормовой, Ходил в закаты, Брёл в перекаты И зависал над гранью — Гранью роковой. Песня Когда над Невой опускается Белая, белая ночь. Когда все сердца раскрываются Мне почему-то невмочь. Манит меня синь таёжная, Диких вершин седина, Бродячая жизнь наша сложная, И тишина. Я знаю, ты будешь печалиться Горькою складкою губ. Положишь в рюкзак мой нечаянно Нежность своих милых рук. Она мне поможет ночной порой, Как маяки моряку, Сквозь дебри пройти и прийти домой, К огоньку. Недели проходят и месяцы — Годы бегут им вслед. И вот на висках уже светится Властного времени след. Но как прежде, с волнением Встречи с тобой я жду. Ты не тревожься безвременно — Я дойду. Когда над тайгой опускается Долгая, долгая ночь. Листья с берёз осыпаются, Отсюда мне хочется прочь. Манит меня шум уличный, Сиянье любимых глаз. Ох, эта осень — разлучница, Сгубит нас. Походная геологическая Все идём под дождём, И ручьи по спине, А палатка, наш дом, Восседает на мне. Образцы в рюкзаках, Пусть алмазов там нет, Есть усталость в ногах, И десяток галет, Припев: И ветер вечно Безжалостно встречный, А комаров нет — Так мошкара. Мечты о встрече В осенний вечер, Но по весне Снова в путь Нам пора. То ночлег у костра, То журчанье ручья, То река так быстра — Рвётся зверем рыча. То пурга, то жара, То пожар по тайге, То в болоте дыра, То вода в сапоге. Припев. Что ни день — то маршрут, Что ни день — сто потов. Все же адский сей труд Полюбить я готов: За рассветный туман, За ночей тишину, За таёжный дурман, За вершин седину. За ветер вечно Безжалостно встречный, За комаров И за мошкару. Мечты о встрече В осенний вечер, Но по весне Снова в путь Поутру. Песня — письмо Здесь у нас третий день штормит, Волна за палаткой шумит, Словно Нептун всю ночь Убаюкать не может дочь. А у вас, говорят, чудеса — «Алые паруса» И «Бегущая по волнам» В гости приходит к вам. А у нас дожди и туман, А в тумане всегда обман, То в ночи ярко звёзды горят И медведицам спать не велят. Где-то смутно крадется грусть, Сердце рвётся куда-то... Пусть! Я привык уже ночи считать И тебя лишь во сне целовать. До свиданья, малыш, пиши. Твои письма в полярной тиши Помогают мне дни коротать И о встрече с тобою мечтать. С ними верится в чудеса, В «Алые паруса», И в «Бегущую по волнам», И нет веры зловещим снам. о. Медвежий, 1970 Песня о дорогах Дороги, дороги, дороги, Моторы, колёса стучат. Дороги, дороги, дороги, Вы нам не даёте скучать. А сколько, дороги, прощаний, На миг только или навек, И клятвы свои и свои обещанья Придумал для вас человек. Дороги, дороги, дороги, Свинцовые волны в дали. Дороги, дороги, дороги, В моря развели корабли. А сколько сейчас их штормует Вдали от родных берегов, А девичье сердце грустит и тоскует — Трудно любить моряков. Дороги, дороги, дороги, Простор голубой впереди. Дороги, дороги, дороги, Крылатых и смелых пути. А сколько их в метео сложных С надеждой глядит на крыло, А девичье сердце стучит так тревожно — Пилотов любить тяжело. Дороги, дороги, дороги, Палатка, костёр, рюкзаки, Дороги, дороги, дороги, Геологов стан у реки. Короткое, жаркое лето, Его никогда не забыть. А девичье сердце волнуется где-то — Геолога трудно любить. Осенняя Вот и грянула осень таёжная, Самые, самые ночи тревожные. Тучи сгущаются, время нелётное. С нами прощаются, как мы, перелётные, Летят, летят в лучах багровых, Кричат, кричат: — Прощайте, прощайте! Машу, машу: — До встреч, до новых! Прошу, прошу: — Не забывайте, не забывайте. Горы изброжены, ноги затасканы, Гнусом измотаны, дымом заласканы, Бродим, скитаемся днями бессчётными, Перекликаемся всегда с перёлетными. Летят, летят в лучах багровых, Кричат, кричат: — Прощайте, прощайте! Машу, машу: — До встреч, до новых! Прошу, прошу: — Не забывайте, не забывайте. Письма кипящие, грустью разнежены, Строки кричащие: - Что же вы? Где же вы? Клёны взметаются в синь искромётные, Уже возвращаются, как вы, перелётные. Летят, летят в лучах багровых, Кричат, кричат: — Прощайте, прощайте! Машу, машу: — До встреч, до новых! Прошу, прошу: — Не забывайте, не забывайте. Ждите нас, нежные, ждите желанные, Скатерти снежные, взгляды туманные, Негу сулят они, ночь из густых ресниц, Вот и промчались дни, как крик перелётных птиц. Летят, летят в лучах багровых, Кричат, кричат: — Прощайте, прощайте! Машу, машу: — До встреч, до новых! Прошу, прошу: — Не забывайте, не забывайте. * * * В сквере, у аллейки тихой Стоит уныло, одинок Тобою навсегда забытый — Любви свидетель, наш дубок. Осенний дождь нещадно моет Его последний, блёклый лист, И нас он больше не укроет, В его ветвях лишь ветра свист. О любимых наших Глаза любимых наших — Одни на всем пути. Глаза любимых наших — Теплее не найти. Когда мы в росных далях Настынем от ветров, Они тепло нам дарят Теплее всех костров. Любимых наших руки — Одни на всем пути. Любимых наших руки — Нежнее не найти. Когда из росных далей Усталые придём, Они нам силы дарят, И снова мы живём. Любимых наших губы — Одни на всем пути. Любимых наших губы — Желанней не найти. Когда мы в росных далях Теряем свой покой, Они его нам дарят, Взамен теряя свой. Сердца любимых наших — Одни на всем пути. Сердца любимых наших — Надежней не найти. Когда из росных далей С больным в груди придешь, Они своё подарят — Надежней что найдешь. В. Крюкову Случилось так, что мы с тобой Повязаны одной судьбой. С далёкой юности и до седин У одного мы греемся костра И хлеб один едим. По горным кручам мы бродили. В палатках рваных спали, пили, В стремнины бурные ныряли, Друзей имели и теряли. Пусть дождь и ветер вечно встречный, И далека с любимой встреча, С дороги этой не свернуть, Хотя порой нелёгок путь. Твердят нам зря: года — богатство! Да не богатство — просто гадство, И ерунда — года, Коль есть всегда к чему стремиться И результата хочется добиться. Вот с этим я тебя и поздравляю, Здоровья, бодрости желаю. От всей души писал я эти строки, Твой однокашник — Юрий Мокин. * * * У мужчин закон один: В дружбу друга твёрдо верить, Дружбой друга дорожить, Дружбу только дружбой мерить. Друзьям и коллегам Друзьям и коллегам По жизни бродячей, По нашей любимой, По нашей собачьей, Дымом пропахшей, Пропитанной потом, С прогорклою кашей, Червивым компотом. По тундре, тайге, На палубе, льдине, Судьба наша та же, И завтра, и ныне. С рюкзаком, молотком По горам и болотам, С думой — дождётся ли Кто-то кого-то? С туманами, росами, С тихими зорями, Со звёздною россыпью, С вечностью спорим мы! Весело, дерзко, Сквозь тину незнанья, Рвёмся проникнуть В суть мирозданья. В жизни под небом Нашли утешенье, Кому-то — трагедия, Нам же — творенье. Мы солнцу и ветру Поётся — братья. И за уют Не приучены драться. Пусть говорят — Можно иначе. Нет! Мы не можем Без нашей Собачьей. * * * Я приду. Позвоню у дверей И скажу — Это я. Обогрей. Вот пришёл, — Прошепчу устало, — До тебя Я шагал немало. А в глазах твоих Бьётся тревога. А в глазах моих — Снова дорога. А. Красильщикову Ты скитался всю жизнь, Выбрав это работой. Дрог, тонул, голодал, Замерзал и горел, Проклинал и грустил, Ни о чем и кого-то, У костра песни пел, Неразбавленный пил. Пел ты песни о тех, Кто в минуты тревоги Рядом был, не робел, Подставляя плечо. Кто в горящий костёр Бросил горечь дороги, Кто тайгою болел, Кому дорог простор. Пел ты песни о тех, Беспокойных душою, Кому мало лишь жить, Мало преданным быть, Кто свои паруса Поднимал за мечтою, Кто умеет любить И творить чудеса. В. Колеснику Море, волны, ветер в морду, А мотор едва урчит. То взревёт натужно, гордо, То чуть слышно застучит. Да и кормчий в шапке рыжей, В пене, брызгах... Не пойму... То ль на дно, то ль рвётся выжить, Безразлично всё ему. Катер хрупкий, вёсла хилы, Догребём, не догребём? Ну, давай! Тяни же, милый! Может, нынче не помрём? Может, нынче ещё дёрнем Граммов этак это по пятьсот. Может быть, кого-то вспомним, Коль девятый пронесет? Ну, давай же, чёрт ледащий! Что ты рвёшь туда-сюда? Хочешь быть на дне лежащим? — Там холодная вода! Твою мать! Бак вверх ногами! Ну, теперь уж всё... Конец! Вдруг, в провале меж волнами, Чирк по дну — живём, подлец! Гулькин пляжик меж утёсов, Вот сноровка! Это ДА! А теперь крути «колёса». Десять миль-то? Ерунда! И бредут в свой лагерь стылый Два мокрущих чудака. До чего же берег милый, Прочно так стоит нога. Да и море тоже знатно: Всё в барашках, бурунах. Так и хочется обратно Покачаться на волнах. * * * Сегодня снова я среди друзей, С которыми прошел огни и воды, Походной жизни испытал невзгоды, Капризы северной природы. Сегодня снова я среди друзей, На них могу я положиться, Смог дружбою такою подружиться, Что и других не надо мне друзей, Сегодня снова я среди друзей, Я их люблю безмерно, Они одновременно Считают и меня среди своих друзей. Сегодня снова я среди друзей, За их здоровье поднимаю чарку, За Питер, Баренцбург и за Игарку, Давай, дружище, пополней налей, Сегодня снова я среди друзей. Пропавшим без вести Выйду в поле я Золотистое. Колосится рожь Колосистая. Васильки во ржи Васильковые. Словно первый раз Вижу поле я, Золотистое, Васильковое. А над полем тем Жаворонка трель Ручейком журчит, Разливается. Молодой боец На меже лежит, С тем, что не было, Он прощается. Недвижим во ржи, Васильковый взор, Василькам во ржи В нём немой укор. Молодую жизнь Он до ржи донёс, Васильковый взор Навсегда унёс. Не поплачет мать Над межой во ржи, Где Василь её, Василёк лежит. Кто подскажет ей, Где то поле ржи? Нет давно уже Василька... межи... Хорошо бы жить Без потерь и лжи. Любоваться бы Мирным полем ржи. Васильки бы рвать Да венки плести, Чтобы суженым В косы заплести. А из зёрен ржи Выпекать хлеба, Чтоб всегда цвела Матерей судьба. * * * Дым костра в глаза и душу, Комарья нудливый звон, Я спою тебе, послушай. Остальное всё потом. Потом, когда домчит нас поезд, Иль самолёт нас донесёт, Когда из многолюдья — двое, Остальное всё не в счёт. Не в счёт все боли и тревоги, И расставанья все не в счёт, Не в счёт все дьяволы и боги. Два сердца наших лишь в зачёт. В зачёт прекрасное, что было. И всё, что будет, тоже в счёт. И только б чувства не остыли, А остальное всё не в счёт. Гимн ПМГРЭ Полярная звезда и Южный Крест Над нашими маршрутами сияют, И зюйд, и норд, и ост, и вест Искать и находить нам помогают, Всё то, что скрыто под водой, Что древними массивами закрыто, Мы всё откроем, всё найдем — На благо Родины возьмём. Полярная! Ты наша славная! Геологи твои во всех краях. Они и в Арктике, Они в Антарктике, И океаны бороздят на кораблях. Полярная звезда и Южный Крест — Наш символ, наш девиз и знамя. Доколь мы видим их манящий свет, Дотоль в сердцах да не угаснет пламя! Из года в год и день за днём, В любые ураганы, непогоды, Мы всё откроем, всё найдем — На благо нашему народу. Полярная! Ты наша славная! Геологи твои на всех краях. Они и в Арктике, Они в Антарктике, И океаны бороздят на кораблях. * * * Бабье лето, бабье лето, Заблудилось в дебрях где-то. Баб не радует оно, Не открыть даже окно. Да и лето разве было? Сквозь дожди едва ярило, В наши души проникало И совсем не согревало. Может, всё же лето было? Может, просто мы уныло В этот новый мир вникаем, Ничего не понимаем? * * * Когда б не встретил я тебя В той жизни, юной и отрадной, Я жизнь бы прожил, может, не любя. Я, может, жил бы жизнью праздной, А может, даже безобразной, И песен, может быть, не пел, А может, даже бы успел Изведать жизнь в темнице смрадной, Когда б не встретил я тебя В той жизни, юной и отрадной. * * * Осенняя пора. И на Шпицберген мгла легла. Заворожила горы, запуржила. Всё стало сумеречно, лживо. И не поверишь, даже птицы Не кричат. И плеск волны иной, И ручейки едва журчат — Пора, мой друг, пора домой — Все скрыто белой пеленой. * * * Осень. Тишь. Заполыхало. Даль — хрустальное стекло, Солнце катится устало, На душе уют, тепло. В спячку прячется природа От холодных зимних вьюг, Золотистою наградой Одаряя все вокруг. Сладкий этот миг прощальный Взять с собой хочу, сберечь. Журавлиный клич печальный Как предвестье новых встреч. Понимаю — всё не вечно, Всё имеет свой предел, Всё проходит, всё конечно, Кто-то ТАМ так захотел. Захотел, и не напрасно. Жизни вертится спираль. И не страшно, не ужасно, Но чуть-чуть, немножко жаль. Жаль, чего-то не доделал, Не додумал, не дожил. Жаль, частенько между делом Временем не дорожил. Все транжирил и транжирил, Забывая — есть предел — Всем прощаться с этой ширью — Кто-то ТАМ так повелел. * * * Непогода, непогода... Дождь осенний зарядил, Серый, мелкий, Как зануда, Небосвод к земле прибил. Сеет, сеет непрестанно... Клён багряный приуныл... Серый дождь, Как гость незваный. Лучше бы не приходил. Серый дождь — он не ненастье, Он природе даже мил И, скорей всего, несчастий Никому не приносил. Но душе солнцелюбивой (Летний дождик я люблю) Этот серый дождь унылый Боль приносит, я скорблю. По друзьям моим ушедшим, Детству, юности, годам, Будто дождик пролетевшим, По полям и городам, Ярким, шумным и беспечным, Как парадные огни. В моей памяти навечно Годы, Месяцы и Дни. * * * Опять зовут в дорогу провода, И за окном мелькают полустанки, То аэробус ввысь, как в никуда, То на причал спешу я спозаранку. Мне прошлое покоя не дает, Пожатье рук и поцелуй прощальный. То парус белый в синеве мелькнёт, То позовёт гудок в путь дальний. То по тайге всю ночь брожу, То по реке сплавляюсь бурной, То перевал ищу — не нахожу, То тропочку над кручей горной. Палатка снится, треск и свет костра, Неспешный разговор и дым зыбучий, Шум переката и звенящие ветра, И комариный мир пискучий. Вот ностальгия, черт её бери, Всё мучает, всё не уймётся, Всё ранит душу, бередит... А знаете — с ней хорошо. С ней веселей живётся. * * * Листопад, листопад, листопад. И вся жизнь невпопад, невпопад. Облетает листва, как года, И всегда Улетают они навсегда... Ну и пусть улетают года навсегда, Но наш след на Земле остаётся, Если нам удаётся Жизнь прожить, Не оставив плохого следа. * * * Сине небо. Солнце ярко. Сонно плещет океан. Дремлют пальмы. Душно, жарко, И банановый дурман. Попугаев шумный говор, И не джунгли — дикий лес — Сингапур — цветущий город, Глубина, простор небес. И не город — дивный сад, И не праздник, не парад, Просто вычищен до блеска — Малазийская невеста! Ни окурка, ни плевка, И не на день — на века! Не к визиту президента, Не за всякие презенты, Просто так привыкли жить, В чистоте творить, любить, Улыбаться всем прохожим. Друг на друга все похожи, Косоглазы и смуглы, Не хмельны, а веселы, Говорят — щебечут птицы. Нам такое и не снится, Наша жизнь куда блажней, Матернее и грязней. * * * В мини дымке из шифона, В нежном шлейфе от Коти. Макси, шпильки, Взгляд сторонний, В перламутре коготки. Станом гибким Шаг пружиня — Вся, как облачко, легка. Словно воздух тёплый, зыбкий, Как принцесса из цветка. Промелькнула. Сновиденье? И исчезла навсегда. Ты как юность, незнакомка. Боль на долгие года. Петергофская сказка Город наш — сказка, Город — музей, Город фонтанов, Парков, аллей, Город Великих Петровский затей, Город — жемчужина Русских царей, Город влюблённых В сказку людей. Здесь из симфонии Песни Растрелли, А эту поэму Возвёл Бенуа. В годину лихую Был город расстрелян, Но мы возродили из пепла и тла — Славу России, Дворцы, купола. Снова фонтаны, Журчат и поют, Славят Морскую Державу свою. Снова сверкает Город-музей, Город Великих Петровских затей, Город — жемчужина Русских царей, Город влюблённых В сказку людей. Ольга Соболева. Начать мы можем новую страницу
Соболева Ольга Борисовна, родилась в Рыбинске. В 1975 г. окончила ЛГИ по специальности «геофизические методы поисков полезных ископаемых». Работала во ВСЕГЕИ, занималась гамма-спектрометрическими исследованиями на Кольском полуострове. В 1978 г. перешла в ПМГРЭ. Большая часть трудовой деятельности была посвящена картосоставлению и интерпретации аэромагнитных данных по Северной Земле, Новой Земле и Новосибирским островам. В конце трудных 1990-х годов преподавала английский язык в школе. В последнее время занимаюсь интерпретацией материалов аэрорадиолокационного профилирования. Самые лучшие месяцы своей жизни я провела на каникулах в деревне Ярославской области. Там много читала Пушкина и Гоголя, которые оказали большое влияние на мое мироощущение. Рассказы деда о книгах его времени, о библейских сказаниях; чёрная тарелка радио, благодаря которой мы знали почти все классические оперы и оперетты; проникновенные уроки литературы в школе — всё это будило фантазию, хотелось писать. Первый мой опыт — это стихотворные переводы английских поэтов, школьные сочинения в стихах и, конечно, подростковая любовная лирика. Наверное, то, что действительно можно назвать стихами, когда ты не профессионал в поэзии, приходит без раздумий, неожиданно, записывается на случайном клочке бумаги и… теряется. И если в голове возникает какая-то мелодия, получается неплохо. Почему среди людей геологической специальности много поэтов, бардов, писателей? Вероятно потому, что «великая природа, окружающая нас, способна рождать в человеке...» чувство прекрасного. Воспоминание о Диксоне Уныние прогнало на мороз. Ближайший путь мой полонили тучи. Но кто-то дар мне преподнёс — Цветок неведомый на горной круче. И в замешательстве рука Сорвать его всё не решалась: Ко мне надежда пробивалась Ростком нежданным сквозь снега. Шептало сердце в сговоре с умом, Что этот цветик — знак благоволенья. И вот, отвергнув все сомненья, Его укрыл видавший виды том. Безропотно приняв бумажный плен, Стерпел надежды вестник эту тяжесть, И оказалось, он не тлен — Как прежде, излучает радость. Приколотый на замше, ожил вновь, Чтоб вечно быть в разгар ненастья Благословеньем на любовь И вдохновением на счастье. Март–июль 1989. Памяти А.М. Малявкина Свеча горела ярко, Без копоти светила. И бал был не окончен, И впереди — вся сказка. Но кто-то торопливо (Случайность роковая) Гасил всё, что светило Подряд, не разбирая. Свеча в ряду всех ярче, Всех веселей искрилась, Но всё ж в разгаре бала Злой силе подчинилась. 25.01.1987. В.Э. Волку на 60-летний юбилей Не так страшен Волк, как его Малявкин. (шутка Аэромагнитной партии) Я знала: будут поздравления На высшем уровне, но я, Увы, не струсила. Умения, Казалось, хватит у меня. Восторженною девочкой, как губка, Я мудрость Вашу на отчётах поглощала. И так же своей речью овладеть, Пусть тайно, но отчаянно мечтала. Ваш жест руки, и меткое словцо, И остроумие в научной перепалке, Интеллигентное, красивое лицо… И всё, как водится, всегда по высшей марке. А главное — Вы вовсе не из тех, Кто, громких титулов едва достигнув, До пенсии «уходит» без помех, К труду «любимому» безвременно остынув. А главное, прекрасное, что Вы — Один из тех «гонимых», что слагают Тот самый, вечный, генофонд страны, Благодаря которому Россия выживает. Что до меня… ко дню рождения Подарок мой простой — стихотворение. Не досложилось и не дописалось, Но, в главном, худо-бедно, состоялось: Поклон, любовь, восторг и уважение Найдёте Вы в моём стихосложении. 24 марта 1992. Н.Д. Третьякову «Мне нравится, что Вы больны не мной, Мне нравится, что я больна не Вами». Вам Антарктиды купол ледяной Милей всех женщин был, но я права ли? Вы вырвались уже из этих стен, Где часто так работалось натужно, Но Вас догонит ветер перемен, Что был желанным на далекой Дружной. Пофессору Ю.Н. Капкову Есть в нашем сердце уголки тепла — Друзья с комфортом могут поселиться. Не говори, что молодость прошла — Начать мы можем новую страницу. На пенсию уйдём — хандра грядёт, К нам уйма дел уже не возвратится. Но жизнь опять по-новому идёт! Начать мы можем новую страницу. Ответственность уже не тяготит, И никуда не надо торопиться. Но что-то нас тревожит и манит — Начать мы можем новую страницу. Потери искажают жизни круг, И горю в радость не переродиться. Но не один ты, есть друзья вокруг — Начать мы можем новую страницу. Биографический уже закончен труд — Чего теперь желать и кипятиться? Но есть ещё дела, они нас ждут — Начать мы можем новую страницу. 28 февраля 2005. Ольге Бойко Стишок совсем не к юбилею. Пишу легко и как умею. Без мук, без скуки, от души. Вы часто очень хороши! Счастливым сердце быть умеет Не только в даты юбилеев. Писать бы должен тут другой… Кто б из мужчин? Но нет… обидно. Ведь женственность, что очевидно, В Вас бьётся главною чертой. Глаз притягательная чуткость, Со всеми красками созвучность, Всегда в них новизны свечение — Предмет мужского увлечения. В Вас, если пристальней вглядеться, То можно просто заглядеться. Вы — наш пример для подражания. Ваш лик достоин обожания. 18 июля1990 . Вере Шелестовой Напрасный труд и бестолковый Нам открывать словарь толковый И в списке иностранных слов Искать значение трёх основ: Надежда, Вера и Любовь Исконно русские до боли. Им, прорываясь из неволи, В дни смуты выстоять не вновь. В них утешенье, как в молитве, Как в неожиданной палитре, Что будит стынущую кровь… Надежда, Вера и Любовь. О, Вера, Вера, имя Ваше, Такое редкое, хоть наше — Быть может, в этом вся беда — Сейчас звучит, как никогда. Храни же Вас, наш талисман! Пусть имя будет, как камея, И, при поддержке Водолея, Не оскудеет Ваш карман. Февраль 1991. В.Г. Щелованову на 60-летие Часть I Сменяются в верхах Наполеоны, А с ними цвет знамён, гербы и смысл наград. Герои шумные восходят на «амвоны», Под гимны новые нам новый мир сулят. До смены остаётся вне улик Кумиров ретушированный лик. А мы, в низах, бытуем без затей. Что перемены? Любим, кого любим И радуемся среди серых буден, Когда у друга юбилей. Без ретуши рисуем страстно Его портрет, навек прекрасный. Хотя ещё тревожит нас В столице комендантский час, И девяносто третий год Опять в историю войдёт, Мы вспомним это, но сумеем Умерить пыл пред юбилеем. Часть II Эх, нам бы только фронт работ И без бензина самолёт, На уникальной батарее, Чтоб тратили часы смелее. Конечно, помните ЛИ-2… Захватывает дух, когда Представишь, сколько Вы летали Над Арктикой — не за медали. Лихие были времена! Страховки не было тогда, Но Вы же цел и невредим. Как вышли из воды сухим? Конечно же, сложился миф. Все очевидцы говорили, Что талисманы Вас хранили: То необычные унты, То широченные штаны. А сколько дел Вы зачинали С любовью, без тоски-печали. Живое дело, как дитя, Не получается шутя. Ведь если наспех, то успех, Увы, доступен не для всех. Часть III Что Вы не можете, не знаем. К тому же пишите стихи, Всегда с природою «на Вы», За что безмерно уважаем. Не подведёте Вы в аврал, И даже — упадаем ниц — Извлечь способны интеграл Любой, к тому же, без таблиц. А многие робеют в страхе! Но, может быть, всё это враки? Нам было бы не так обидно: Признаемся, чуть-чуть завидно. Так пусть же юности задор — Всепоглощающий костёр — В любви, работе, увлеченье Горит, горит на удивленье До самых отдалённых пор! 9 октября 1993. Н.И. Хлюпину Есть в жизни Вашей два момента, Которые не пощадят интеллигента И будут словно два барьера Для достижения карьеры: Спокойствие и такт — такой набор В «лихое время» не уместен, Однако, стал в Кремле известен Ваш труд всему наперекор. Вы о сотрудниках в заботе Создали «биополе» на работе: Всегда комфортно в Вашем кабинете Всем, кто нуждается в совете. Ведь Вами пройден долгий путь До смысла жизни осознанья. И Вы пытаетесь вдохнуть Духовность новую в сознанья. Пусть длится наш совместный труд, Не иссякает тема «Дача», Пытливость, мудрость и удача К успеху партию ведут. И будем слушать Ваши стансы, И петь любимые романсы. 12 августа, 2008. Е.Н. Зацепину О женщинах написано немало: О Шагане, Лауре, Анне Керн… Но у мужчин на оды — тоже право, Но только получается вестерн. А что Вы нам? Вы классный геофизик Из той плеяды звёзд, в ком знания — до дна, И каждый спец к тому ж, ещё и лирик, И школа русская отчётливо видна. И Вас коснулся век, в котором Профи Прославили Великую страну, Умели сотворить Вы сложный профиль, Писать стихи и песни… (не одну!). А что Вы нам? Вы классный шахматист, Который за корону мог легко сразиться, К тому же Вы лихой преферансист — Кто уровня такого смог добиться? А что за Вами? Север, Антарктида. Не на войне, но — авиадесант. И не на землю твёрдую, на льдины, Где риск с азартом в споре на весах. А что мы Вам? Мы Вам писали… Про уваженье и любовь. Но оказалось, что не всё сказали И пишем без стесненья вновь. И оттого, что с Севера мы что ли, Который так же дорог, как и Вам, Хотелось бы нам вспомнить поневоле То, что с ума сводило наших дам. Что ценится в мужчине? Ум, успешность, Стремленье к славе, всем наперекор. А если Бог дал преданность и внешность — Так это будет даже перебор. Про женщин вспомнилось, и есть причина: В эпитетах строка робка, не так легка, И чувствуется женская рука, Которою водил здесь, всё ж, мужчина. 1 октября 2008. В.Н. Шимараеву, 4-му начальнику ПМГРЭ В Полярке много ещё тех, Кто помнит Вас и уважает, С любовью время вспоминает Младых свершений и утех. Решили мы кружком собраться И вместе вспомнить о былом. Не надо было напрягаться: Полярка — общий с Вами дом. Мы Вас из виду потеряли, Но никогда не забывали! И вот, сегодня — юбилей, И он пройдёт в кругу друзей. И вспомним прежние года, Ковался образ Ваш когда: «…Загружен до предела, Подвижен, словно ртуть, Всегда со срочным делом Летит куда-нибудь... В делах, в заботах весь свой век, В работе — как машина. Так кто же этот человек? Конечно, это — Шима.» 23.12.2008. В.Д. Крюкову Дел громадьё нам рифмовать не просто. Но хочется… про то, что на глазах. Мы многое оставили для тостов, Бокал поднимем позже, выпьем За! К основополагающим относим Мы верность малым родинам, когда Геолога по белу свету носит, А предан он Петродворцу и НИИГА. Начальник Экспедиции — не первый, Но с нею вместе — пол её пути. Используя здоровые резервы, Вам многое представилось найти. И в этом Ваша уникальность: Итог работ, руководимых Вами — (А это далеко, как не «банальность») Месторождения, что всюду открывали. Все знают, Вы — директор в силе, Но Вы ещё бухгалтер и экономист… И вот в руке шуршит газетный лист С бюджетом новым для России. Мы с Вами пережили перестройку, Что не под силу было всем, увы! Осиротели всюду новостройки, Мы ж выжили. Мы живы, живы мы! Итог: налоги Экспедиции «искрятся», Заметны сквозь любой туман. И горожане Ломоносова гордятся: В их вотчине — такой Титан! От ветеранов — низкий Вам поклон. Тепло и радостно в Вам вверенных «Пенатах». И в Экспедиции — к их пенсии доплата, Каким бы ни был государственный уклон. Что Вы для нас? Надёжная опора. Комфортно жить «за каменной стеной». Руководителей в России много, В организаторах заметный перебой. Хотим Вам, в наших интересах, пожелать Быть в форме и в делах не уставать. И пусть в душе бушует лет до ста «Любовь, комсомол и весна!» 27 мая 2009. А.Ю. Мельнику на 60-летие Бородат, носат и строен. Уважения достоин. Нос его, что не отнять, Чует место, где копать. (частушка к 23 Февраля 2008 года) Кто не знает Александра? Саша Мельник всем знаком. Как и прежде остаётся Он отменным знатоком Есть таланты от природы, Вот и юбиляр из тех: Не пропустит он породы С перспективой на успех. Хоть походы в Антарктиду Он на время прекратил, Но в легендах сохранилась Страсть геолога и пыл. Что бы с кем-то ни случилось, Он поддержит, он поймёт И на помощь, если нужно, Обязательно придёт. В общем, что бы ни случилось, Он — надёжен, но не прост. В телешоу отвечает На любой почти вопрос. И зачем библиотеку Под руками нам держать? Не за справочником — к Шуре Можно просто забежать. И сегодня обнимая, С юбилеем поздравляя, Мы желаем многих лет И во всех делах побед! 11 декабря 2009. Юлии Гусевой С тобой знакомы много лет — Ты выглядишь отлично! Передаю тебе привет Сейчас единолично. Как много вспомнить есть что нам… Как будто всё — вчера! Тарам-пампам, тарам-пампам… Легко жилось тогда! По Невскому гулять пришлось — Кураж такой был там! Полтинник долларов нашлось… Тарам-пампам-пампам… Мы стали к финну приставать: «Не Ваши ли деньжата?» А он ударился в испуг: «Что надо Вам, ребята?» Мы с чистой совестью тогда Те деньги поделили, И каждый, что хотел, купил, И рады тому были. А на работе мы в те дни Словам внимали тайно Всех тех, кто логикой владел, И это не случайно. Ирина Кадмина была Для нас большим укором, Её мы слушали всегда С огромным «завидоном». А на работе мы тогда Так много брали на себя, Что даже страшно вспоминать, Как много приходилось брать. Желаю же за сонмом дел, По мненью всех, отличных, Не стать «солидной в беспредел» И слишком прозаичной. И, может быть, как и себе, Я робко пожелаю С куреньем завязать вполне… А если нет, то всё равно Тебя я уважаю. 2010. Николай Хлюпин. Дороги
Родился 12/08/38 г. под Москвой. Отец погиб на войне в 1941 г. при обороне Москвы. В Ленинград переехали в 1944 г. Учился в школе № 90 на Петроградской стороне. После окончания школы год работал на топографо-геодезических работах, затем два года токарем-универсалом на ВАРЗ № 1. С 1958 по 1963 гг. — учёба на геофизическом факультете Ленинградского Горного института. Затем 6,5 лет работы в Алданской тайге, и с 1969 г. работаю в системе НИИГА — СЕВМОРГЕО. Антарктическая партия Полярной морской геологоразведочной экспедиции, где четыре десятка лет занимался выполнением комплексных аэрогеофизических съёмок на самолётах различных типов над акваториями наших северных морей и в Антарктиде. Человек по природе своей путешественник, и путь его начинается с самого зарождения. Это и первые шаги по Земле, и путь по бесконечным просторам Вселенной, но это и путь познания окружающего мира, и путь познания своего места в этом мире, и путь познания самого себя. У каждого на этом пути свои открытия, тайны, радости, любовь и огорчения. И как хорошо, если человек с детства осознаёт, что он часть бесконечной Вселенной, с самого начала настраиваясь на гармонию с сотворившим его миром, не забывая основной принцип каждого живущего на Земле, — НЕ НАВРЕДИ. Жаль, что к пониманию часто приходишь только в зрелом возрасте… И на пути этом не бывает случайностей, всё имеет свою причину. До 42-х лет я не представлял, что возможно зарифмовать пару строчек и не просто зарифмовать, но и вложить в эти строчки какой-то смысл. Совершенно неожиданно для меня в 42 года в электричке, пришли первые рифмы и они запомнились. Начиная с 1980 года, рифмы приходят постоянно, но, так как я их не записываю, то большая часть забылась. Остались лишь те, которые поются под три-четыре аккорда. Часть из них здесь и собрана. Самое первое (электричка, 1980 год) . У времени непостоянный ход… Оно то мчится, словно тройка, То, не спеша, себе ползёт, Как мысли в голове в больничной койке. И, к сожалению, не властен человек Хоть что-то изменить в его движении И, горько сетуя на свой короткий век, То к радости качнётся, то к сомнениям. Так продолжалось сотни тысяч лет, Власть времени неясно сознавая, Пытались люди сбросить этот гнёт, Свои дела потомкам оставляя. У времени необратимый ход… К истокам, вспять дороги нету. А, значит, путь один — идти вперёд, Путь к лучшей жизни, к счастью, к свету! Прощание Снова пора уходить нам настала, Снова прощайте родные, друзья, Снова толпа у морского вокзала, Снова роняют листву тополя. С палубы смотрим в застывшие лица, В маску улыбки с слезой пополам, Нас разделила разлуки граница — Плата чрезмерная нашим делам. Мы возвратимся, и время залечит Боль расставанья, что в сердце несли... На Ленинград опускается вечер, И в дымке тает полоска земли В Антарктиду Всё в гору и в гору пять тысяч миль И вот, наконец, перевал... Гудок теплохода, солёная пыль, Да Солнце, как горный обвал. Считать будет легче прожитые дни, Экватор лежит за кормой... Ни чайки, ни дыма. Мы в море одни, А сердце так рвётся домой... И пусть только начат наш путь на юг, Работа на Дружной ждёт. С экватора вниз за Полярный круг И время быстрей идёт. Осталось пять месяцев — это пустяк, Сегодня наш Рубикон... Шумят дизеля, не привыкнуть никак, Милее капели звон... Над нами сияет Южный Крест — В полнеба его размах, Экзотики южной, чудес не счесть На пальмовых островах. В привычку вошло наблюдать на корме, Как ночь раскрывает свой зонт... Полярная, исчезая во тьме, Уходит за горизонт. * * * Весь свет не мил и безысходность, Качает, ну ни встать, ни сесть, Лишь выжить бы, не то что б есть, Лоб заливает пот холодный. Ревут Ревущие широты, Здесь только альбатросам жить. Мне ни к чему героем слыть, Забыться бы — одна забота. Что впереди? Снега, мороз, Унылый вид утёсов стылых, Там не услышишь сосен милых И шелеста листвы берёз. Там царство Снежной Королевы, Холодных айсбергов краса, Пустыни белой голоса, Сугробы — злой пурги посевы. Домишки по уши в снегу Стоят замёрзшие, немые, Морозы — псы сторожевые — Покой владений стерегут, Позёмки нуден говорок, Сток с купола мне душу студит… Всё! Здесь ноги моей не будет! Восьмой уж раз даю зарок. * * * Вокруг одна вода на месяцы пути. Как много на Земле её скопилось. Подвижная, как ртуть, волнуется, кипит И странно, вся до капли не пролилась. И, кажется, должна куда-то вдруг уйти, Подует ветер, и она умчится… Жизнь кораблей замрёт, замрёт на полпути, Всё остановится и сотня бед случится. Так и любовь, когда приходит вдруг, Всё заполняет: душу, время, море… Любовь — весь мир вокруг — работа и досуг, И радость встречи, и разлуки горе… И в шелесте листвы, в прощальном крике птиц, В полоске алой на восходе, В неясном шёпоте, в тени густых ресниц, Во всём любовь, когда она приходит. А, если вдруг, пришла беда, Тускнеет солнце и душа пустеет… Но бьётся в борт волна, и синяя вода В лучах закатных зеленеет… * * * Люблю тебя я до могилы… Но я на том себя ловлю, Что рассказать тебе не в силах За что же я тебя люблю. Что ты красива? Не за это. Мила, добра? Но нет, не то. В ночи кромешной лучик света Мы тоже ценим не за то, Что освещает он дорогу И мы ногой не ступим в грязь… И почему, не веря в Бога, Мы в путь уходим помолясь, Не в церкви и не на икону, Бочком на краешек, присев, Замрём на миг, прощаясь с домом, Расслабившись и подобрев? И почему в дороге дальней Мы вспоминаем шум ручья, Гусиной стаи крик печальный И песнь ночную соловья? Как в синей дымке горы тают И как дожди грибные льют? Прости меня, но я не знаю, За что же я тебя люблю! * * * В сиянии солнечных ночей Стоят шкатулки-домики. В снежинках тысячи лучей, А люди здесь как гномики… По крышу снегом занесло, Домой, как в погреб, лазаем Зато внутри светло, тепло, А тишина на пользу нам. Вокруг, куда ни кинешь взгляд, Снега и торошённый лёд. Здесь нет раздолья кораблям, Лишь полынья сюда ведёт. За что мы любим Дружную Никто, увы, не разберёт, И беззаветно служим ей — Такой уж, видно, мы народ. Катая бочки, спины гнём И проклинаем жизнь свою, Зато, буквально через год, Опять спешим на Дружную. Здесь инженеры и врачи, Здесь лётчики, геологи, Здесь ленинградцы, москвичи, Здесь гравики, сейсмологи. Откуда только нет людей? Здесь вся страна работает. Здесь пару Франций с Данией Закрыли мы полётами. Специалисты ГДР Бок о бок с нами трудятся, Здесь планы наши без потерь — Задумали — так сбудутся. И дружбой крепкою мужской Все, как канатом, связаны. Невзгоды и хандра с тоской Нам противопоказаны. Но, несмотря на занятость, На то, что рвёмся все сюда, Тоска не оставляет нас, Родные снятся города. * * * Всегда немного странно: в океане, За сотни миль от краешка земли, У кромки льдов в Антарктике, в тумане Встречаются друг с другом корабли. Безбрежные просторы, льды и волны Их разделяли долгие недели. Спешили, торопились с трюмом полным, Пришли, пробились, встретились у цели. Стоят, прижавшись, словно два влюблённых, Огромный чёрный борт и белый борт, Избитых волнами и солнцем опалённых, Тихонько шепчутся про свой родимый порт. Как хорошо, закончив трудный путь, Здесь постоять, отдать свой груз из трюма, А скоро, не успеешь и вздохнуть, Как снова встретит океан угрюмый. Привычно долгий в одиночку рейс, Лишь изредка гудок при встрече с другом, Привычная в снастях пассата песнь, Привычные удары волн упругих. * * * Домишки по уши в снегу Всю зиму слушали пургу. Морозы и сиянья им привычны. И терпеливо ждут они, Когда доставят корабли Людей, знакомых с жизнью не тепличной. Вмиг разорвётся тишина, С небес красавица луна Уйдёт за тучи, тихо возмущаясь. Мы экономим каждый час — За целый день и ночь, подчас, Так устаём, что спать идём шатаясь. Зато, как весело кругом И как украшен стол и дом, Когда приходят наши дни рожденья, Звенят гитары до утра, А утром, что ж, в полёт пора, И дай нам Бог хоть чуточку везенья. Два месяца, как день один, Растают, словно в небе дым, Уходим мы, работу проклиная, Но, оставляя льды, пургу, Домишки по уши в снегу, Опять вернёмся, твёрдо это знаем! * * * Неизбежные спутники прежних работ: Тундра, степь и густая тайга — Не доставят нам больше забот и хлопот: Впереди только льды и снега… Работяга простой, краснохвостый наш ИЛ Вместе с нами болота и степь позабыл. Под крылом не увидит поля и стога — Ждут его только льды и снега. В чреве белого чуда идём, как ЗК — Сорок дней — разношёрстный народ. Только чёрная гложет нам сердце тоска Да мыслишка: «Скорей бы в полёт…» А на чёрном идёт краснохвостый наш ИЛ, Словно памятник прежним работам застыл, Помнит сердцем своим голубой небосвод, Хоть без крыльев — скорей бы в полёт. Ни в Сеуту приход, ни заход в Лас-Пальмас, Ни мулаток прекрасных тела в Рисифи, Ни экзотика юга не трогают нас, Лишь полоска родимой Земли… Так же мыслит, как мы краснохвостый наш ИЛ, Было б если возможно, наверно б запил, Но держать нужно форму от дома вдали, От полоски родимой Земли. Отлетав в Антарктиде, собравшись домой, Мы прощаемся с ИЛом, как с другом, на год, Как его, нас совсем не прельщает покой, Нас зовёт голубой небосвод… В Молодёжной стоит краснохвостый наш ИЛ, Плотно двери от вьюг и метелей закрыл, Но покой показной и он полон забот Снова взмыть в голубой небосвод. Позёмка Посвистывает ветер за окном. Позёмка смыла далей очертания. Смотрю в окно и думаю о том, Когда ж с тобой наступит миг свидания? Когда смогу в глаза твои взглянуть И позабыть всё то, что сердце давит, Что не даёт расслабиться, вздохнуть, Заботы ежедневные оставят. Надолго ли? Кто знает? Скажет кто? Но мне так нужен этот миг свидания… Посвистывает ветер за окном, Позёмка смыла далей очертания. * * * Чёрная тоска — плохой советчик… Чтобы стыдно не было потом, Вспомни пламя трепетное свечки В маминых ладонях за окном. И тепло от маминой заботы, Словно тяжесть падает с души… Мы живём на свете для кого-то… Вспомни всё сначала, не спеши. Первого свидания улыбка, Первая щемящая весна, Словно в тишине пропела скрипка, Словно по камням шуршит волна. Вспомни, как в ночи звенят гитары И костёр рождает звездопад… Тьмы ночной волнующие чары, Тихой грусти первый листопад… Вспомни сына, пухлого мальчонку, Спит, не ведая обязанностей, прав, Разметав во сне свои ручонки, Наше счастье в кулачок зажав. Всё хорошее, что было, вспомни, Сор всплывёт, умчит его река… На щеке тепло родной ладони, И уходит чёрная тоска. * * * Волна крутая пенится, качает теплоход. Он с борта на борт кренится, но всё вперёд ползёт, А мы, волной укачаны, не спим и не едим; Морской болезнью схвачены, «Ревущие» корим. Лишь альбатросы смелые ненастьем наслаждаются, На гребнях пены белой слегка крылом касаются, Ведя полёт стремительный над волнами-громадами, Свобода упоительна, а мы каюте рады. Сидим в тепле, мечтаем, как мы войдём во льды, Не будет качки, пены, лишь теплохода дым, На лёд опустим грузы, перевезём на берег… Нас повязали узы ненайденных Америк… На вьюги многодневные не держим мы обиды, Мы влюблены в напевное безмолвье Антарктиды! Возвращение Что нас ждёт впереди? Не знаем. Измотался, не спит народ. Обороты винта считаем, За день семь корпусов вперёд… А вчера мы летели, как птица, Отмахали семнадцать миль… Всё считали — вот день народится — И помчимся, взметая пыль. Лёд, как каша, как рисовый пудинг, Мягко держит со всех сторон… Так упругие девичьи груди Навсегда забирают в полон… Залюбуешься, очарован… Тихо водит по струнам смычок… А корабль наш стоит заколдован: Ни вперёд, ни назад, ни вбок. Глазу не за что зацепиться: Торошённый, тяжёлый лёд. Остаётся лишь спать ложиться, Только сон что-то плохо идёт. И сидим в коридоре на трапе, Байки травим да чуда ждём, А корабль укрывает ватой, Чистым, искристым, звёздным дождём. А. М. Сколько лет тебе стукнуло, Саша? Хотя нет, не считай года. Дарит жизнь бродячая наша Нам безвозрастность навсегда. Хорохорясь, себя считаем Молодыми и полными сил. Жилы тянем, не замечая, Как уходит из тела пыл. Экспедиция как наркотик, Дома пробыл полгода с трудом. И отъезд, как спасательный плотик, Но как тянет обратно дом… Мы уходим, как уходили Наши предки на стругах встарь. Любим жизнь, как они любили, И мечту не хороним в ларь. Но зато сколько нежности, силы Дарит нам возвращение наше… Лишь бы сердце вдали не остыло, Сколько лет тебе стукнуло, Саша? * * * Затянулась осень, целый месяц В золотой наряд одеты клёны… Вдоль Невы гоняет листья ветер, Ленинград стоит заворожённый. День за днём всё ближе расставание С осенью, с дождём, с тобой, родная, Образ твой и золотую осень Уношу я в сердце, уезжая. Каплями дождя летят минуты, Шелестя в листах опавших с клёнов. И наперекор осенней грусти Тополя шумят листвой зелёной. Сентябрь в Воркуте За окном третий день мокрый снег, Запорошены крылья у ИЛа, Незаметно тоска подступила… Время остановило свой бег… В тундре замерло всё в ожидании … Белоснежные крылья зима Вновь расправит, укутав дома, С летом, с солнцем в природе прощание. И наш ИЛ, наш трудяга ИЛ Ждёт морозов и ясной погоды, Весь в отметинах трудных походов В ожидании взлёта застыл. * * * Клин гусей с тоскливым криком Надо мной промчался к югу. Первый клин гусей. Журавлята изучают У озёр в чукотской тундре Танец журавлей. Разом тундра изменилась, Словно клин пшеницы спелой, С каждым днём желтей. И из низких туч тяжёлых Выпал мокрый снег — предвестник Северных ночей. * * * Кубинки в телевизоре танцуют, И завораживает ритм. В гостинице «Чукотка» я тоскую Под этот ритм. Струятся девичьи тела, Неистов ритм. Забыл заботы и дела: Вот это ритм. Изломы бёдер, шеи, рук И в сердце ритм, И растворилось всё вокруг, Остался ритм. * * * В чём прелесть женской ножки? — Спросили у меня. Быть может, в босоножке, Что дарит форму ножке И делает подтянутой, Как ножка у коня? А может быть? — Не надо. Могу я дать ответ. Прекрасна, глаз ласкает, Поскольку не мужская, И потому прелестная, И в этом весь секрет. * * * Фигурой похожа на мальчика, Походка подобна напеву. Такая поманит пальчиком — Адам позабудет Еву. Любовь у неё в голове, Что в сердце — сказать не решаюсь… На все вопросы — один ответ — Улыбка, а я хожу, маюсь. Мне счастье увидеть её мельком, Под ручку пройтись — вдвойне… За ней на край света пойду босиком И счастлив буду вполне. Всех Ев позабыл, мне они ни к чему. Приказ — без пятнадцати пять… Трамваи, троллейбусы еле ползут, Бегу я, боюсь опоздать. Чуть-чуть опоздал, что же делать мне? Я завтра пораньше приду. Придёт ли она? Я стою, как во сне, Я жить без неё не могу. Похоже, придётся мне жить, как жил, Она без пятнадцати пять К другому изящно, головку склонив, С улыбкой пошла гулять. * * * Невозможно описать словами, Да и нет таких, пожалуй, слов, Что бы выразить переживание Двух понятий — счастье и любовь. Разве передашь души смятение, Сколько светлой нежности подчас Дарит лишь одно прикосновение, Мягкий свет влюблённых, милых глаз. Расставанье — горе, встреча — счастье, Ссора словно в сердце льда кристалл, Примиренье, как в конце ненастья Тонкий лучик солнца заблистал. Для любви душа твоя открыта, Беззащитна, нету рвов и стен. Мчится, как в степи ночной кибитка, Жаждет новых, светлых перемен. Нет средины в этом состоянии, Весь во власти Грёз, Надежды, Снов… Невозможно выразить словами Да и нет таких, наверно, слов. * * * Забыть, забыть, забыть, забыть, Забыть, забыть, не вспоминать. И смысл пропал, зачем нам жить, Забыть, забыть, не вспоминать. Казалось в жизни, как в кино, За расставанием будет встреча. Сложилось так давным-давно — За расставанием будет встреча. И разошлись — всё трын-трава, Сильны мы в гордости дурацкой. Я был не прав, ты не права, Сильны мы в гордости дурацкой. В одной слезинке целый мир, Легко всё лишь для простаков. Несчастье, коль царит кумир, Легко всё лишь для простаков. Забыть, забыть, забыть, забыть, Забыть, забыть, не вспоминать. А может, всё же стоит жить И, может, жизнь с нуля начать? И сердце замирает вновь, Как в детстве рвётся крик: «Прости!» Не просто нежность и любовь В ладонях, как птенца нести… * * * Устали колени, натружены плечи, Титаны работают, труд этот вечен. Лохматые брови свели в напряжении, Непросто бороться с земным притяжением. Колоннами нас заменить бы уместно. Мы бремя несём своё тяжкое честно. Внизу под ногами машины снуют И пёстрый, и праздный шатается люд. Часами стоят и, разинувши рты, Глазеют на нас — эталон красоты! И кучками сбившись, как стадо баранов, Считают войны незажившие раны. Быть может, довольно, и время настало Взять отпуск, на землю шагнуть с пьедестала И шумной шеренгой, смакуя миг воли, Пройтись по Халтурина к Марсову полю, Свернуть на Садовую, выйти на Невский, На Лиговке шаг отпечатать свой веский, Пред памятью павших склониться главою И встретить рассвет над могучей Невою. Но нет, не пройтись нам, обнявшись и с песней, Завещан нам труд этот тяжкий и вечный. И нам прогуляться удастся едва ли, Простите нас, люди, мы просто устали. На вас мы не сердимся, милые люди, Вы к нам приходите, мы вас не осудим. Синявино Чёткий рисунок садов. Карьеры водой залиты. Здесь каждый метр кровью пропитан, Здесь наши отцы зарыты. Лечу, себя примеряя, Смотря из окна самолётного… Вот там я лежу, в кочки вжавшись Под очередью пулемётною. Команда звучит: «В атаку!» А мне ни вперёд, ни назад. Но за спиной моей город — Блокадный родной Ленинград, Мой сын, как скелет от голода, Жена бредёт на работу… И мне не нужна команда: Ни шагу назад! — Лишь вперёд! Мне лишь из болота бы выбраться, До края болота дожить, А там всё ясно и просто: Проклятый фашист, держись! Там я с тобой рассчитаюсь За всё, до конца и сполна… Ещё метров сто — их окопы Атаки зальёт волна. Так шли, поднимались и падали Ничком в болотную жижу, Чтобы цвели здесь яблони, Чтоб мы отдыхали и жили… Родина Мы грустим от тебя вдали, Наша родина, наша Россия. С песней грустной летят журавли, Покидая края родные. Эта грусть и тоска всегда Россиянам была присуща… Не грустить по тебе нельзя, Край озёр и берёзовой кущи. Край, с которым сроднилась душа, Без которого жизни нет… Всем Россия моя хороша: Жарким полднем, туманным рассветом, Моросящим осенним дождём, Даже слякотью на дорогах, Бормотанием апрельских ручьёв, Голубыми тенями сугробов. Песней зяблика, трелью синиц, Тихой прелестью бабьего лета, Полыханием июльских зарниц, Зимних сумерек призрачным светом… Побродить я хочу меж сосновых стволов, Ароматы смолы разогретой вдыхая, Плеск услышать весла, нежный звон тростников Ранним утром, в начале мая… А. Белову Череда быстротечных лет, В смене бешеной вёсен и зим, Сотни тысяч падений, побед, Встречи с тьмою один на один, Накопление опыта жизни, Вспышек света и чёрных ночей, Беззаветных служений Отчизне, Равнодушия палачей, Тихой радости в круге семейном, Слёз хрустальных и смеха детей, Тишины в полусвете музейном, Звона стопок и песен гостей, Счастья встреч вместе с грустью прощаний… Повторяем урок, не спеша… Здесь не может быть опозданий, Ведь за этим за всем ДУША… Сергею Сергеевичу Коновалову Тайга, пустыня, океан и небо без конца и края, В соборе властвует орган, сердца и души покоряя… Бах и Бетховен, плеск волны, Эола голос заунывный… Как родились? Откуда вы? Кто дал толчок? Чей клич призывный Вам дал начало? Кровь, смерть и ужасы войны, тяжёлый гнёт догматов церкви, Слепая ненависть толпы сметает всё со злобой вепря, Застой, коррупция, обман и жизнь дешевле грязной щепки, Садизм и злобы океан, три медяка в дырявой кепке… Откуда это? Ты дал всему начало, Бог! Бог красоты, любви и света, Бог хаоса и темноты, вопросов тайных и ответов, Бог горя, радости, беды, Бог боли, счастья без изъяна. Ты дал плевелы и плоды, начало правде и обманам… Всему начало. И человек всю жизнь свою — миг между смертью и рождением — Проводит каждый день в бою с тьмой в тщетных поисках спасения, То заходя по горло в грязь, то выбираясь из трясины, Прося, кощунствуя, молясь, теряясь в поисках причины Такой судьбы. И ценен каждый миг добра, миг понимания и прозрения, Миг всеобъемлющей любви, стремления, тяги к очищению. Желания с радостью встречать судьбы удары и падения, Признание счастья отдавать, сознательно верша творение Своей души. Память Я стою у скалы. Чистый снег. Белый снег, как фата у невесты. Тихой мысли неспешный разбег В небо, ввысь вдоль скалы отвесной. Вдруг куда-то всё понеслось, Закружилось, открылось вечное… Годы старости, зрелость, а вот Годы молодости беспечной. К кедру крепко прижался плечом — Два обхвата — гудит под ветром… На вопрос мой повеял теплом Своей силы в порыве ответном… И помчались, как кадры в кино, Сцены жизни одна за другой: Плёс алданский, над плёсом таймень Изогнулся чёрной дугой, Брызги в солнце закатном, а вот Я стою над широкой долиной… Серебристая лента Амги, Над рекой четкий клин журавлиный. Крик, хрустально звенящий, печаль Навевает. Но всё пропало: Питер, гавань, гудок. Теплоход Отвалил от родного причала. Выше топа вздымает волна Гребень свой. Альбатрос над гребнем Распластал над зелёной водой Крылья-дуги навстречу ветру… Два борта — чёрный борт, белый борт Тесно, тесно прижались друг к другу. Воду, топливо, груз отдают В битом льду за Полярным кругом. Бочки, бочки, тысячи бочек. Потом В сумасшедшем темпе работа. Дни сжимаются в чёрных провалах сна, Сна без снов от посадки до взлёта. И лишь только когда воет воем пурга, Снегом стены домов заметая, День на третий приходит тоска, Властно сердце в комок, сжимая. Вспоминаю тогда строгий облик дворцов, Зелень парков, мосты над Невой, Бесконечную нежность в родных глазах, И на душу приходит покой… Пустота. Всё исчезло вдруг. Что-то сердцу в груди стало тесно… Я стою у скалы. Только чистый снег. Белый снег, как фата у невесты. * * * Что зовёт нас на юг, что тревожит нам душу, Почему нам на месте нельзя усидеть? И, скрывая недуг, обещания нарушив, Уезжаем, себе запрещая жалеть. Расставаясь с любимыми, мы оставляем Затверждённый порядок, привычки и дом. К неудобствам терпимы, сон, покой забываем, Встречи с нашей мечтою, как праздника, ждём.
Голубые утёсы — замки Фаты-Морганы, Как невесту фата, укрывают снега. Словно утром в покосах, скрытых плотным туманом, Лето жаркое здесь разбросало стога. По земле мы тоскуем, по ласке дочерней, А дома постепенно заносит пургой… Миражи возникают на зорьке вечерней, И на душу незримо нисходит покой. Провожают снега, ледники; провожает Мир, который ещё не познал человек, Ускоряя свой бег, корабли завлекают Лесом, солнцем и синими жилками рек. Что зовёт нас на юг, что тревожит нам души? * * * С каждым годом разлука с тобой Мне даётся трудней и трудней. Говорят все вокруг, что с годами Кровь становится холодней. Может быть, это так, всё правда, Посторонним всегда видней, Только сердце не соглашается, Любит преданней и нежней. И становится необходимо знать, Что ты меня очень ждёшь. И, когда возвращусь, то в гавань Обязательно ты придёшь. Помню я, помню с самой юности, Твой серьёзный и трепетный взгляд. Нет, постой! Я сейчас даже памятью Не хочу возвращаться назад. Я живу теперь нашей встречей, Той, что будет, когда вернусь. Помню я по прежним приездам Радость встречи излечит грусть. Но, как шрам остаётся на теле, Даже если искусен хирург, Так морщинками отмечается Возле губ расставания недуг. Обниму я тебя крепко-крепко, Припаду я к родным губам… Что любые мне ценности мира! Всё за эти минуты отдам… В белую ночь Старое вспомнить, засесть за стихи, Снова влюбиться, забыв про приличье, Шляться по Питеру, улиц обличьем, Душу леча и смягчая грехи… За нереальностью белых ночей, Зеленью парков, затихших проспектов, В рифмах влюблённых поэтов воспетый, Город дворцов и печальных теней… Город, зажатый кольцом заводским, Дымами труб, как периной укрытый, Ты помоги мне вернуться в забытое, В детство, где нет ни забот, ни тоски, Где смех и слёзы, вражда, человечность Где фантазёрство — аналог реальности, Где каждый миг проживаешь, как вечность, Рядом, где грани понятий стираются… Ты не спеши, пусть немножко растянется Ночь, будоража воспоминания, — Время молитв, ворожбы иль камлания… В утреннем солнце туман растворяется… * * * Звенит весенняя капель, вернулось солнце яркое. Прощай, последняя метель. С цветами и подарками Примчался март. Звенят ручьи, уносят грязь и стужу. В полях хозяйствуют грачи. И, как зимой огонь в печи, Притягивают лужи. * * * Встреча школьных друзей — путешествие В годы юности, в детские годы, Сквозь забвенье, печали и радости, Через счастье любви и невзгоды, Через вспышки, провалы памяти, Словно тёплого моря волна, Нам родная Зверинская улица, Петроградская сторона. Кто-то прожил безвыездно в Питере, Кто-то шлялся по всем континентам, Кто по горло в делах, кто на пенсии, Но всегда мы готовы к моменту Нашей встречи в субботу февральскую, И со всех расстояний видна В хитром переплетении улочек Петроградская сторона. Постарели, ну что ж, постарели, Но душой каждый здесь молодой, И, бокал поднимая за дружбу, Наполняем, отнюдь, не водой. Пьём за встречу, Мужское единство… Пока светит для нас луна Будем помнить твои мы улицы, Петроградская сторона. За столом шумим, как мальчишки, Крики, смех, — Что стоишь, налей! Но есть тост святой, обязательный, — Пьём, ребята, за Учителей… За Елену пьём и за Файбиша, Лучших учителей страны… Что привили любовь к нашим улочкам Петроградской родной стороны. Постепенно уходят мальчишки, Их не в силах спасти доктора… Дима, Вова, Серёжа Максимов… Что ж поделать? Пришла пора. И, когда последний останется, Пусть поднимет бокал вина За всех нас и за наши улочки, За тебя, наша сторона! Колыбельная (Коленьке Хлюпину) Всё уснуло, спит Земля, Спят леса, озёра. Спят ручьи, речки спят, Спят моря и горы. И все звери на Земле Спят в своих домишках. Спят машинки в гаражах, Спят картинки в книжках. Спит слонёнок в зоопарке, Прислонившись к маме, Спит китёнок на волне, Спят игрушки в ванне. Все детишки спят давно, Наигравшись вволю. Птички спят, пчёлки спят, Спят травинки в поле. Спи, мой мальчик дорогой, Засыпай, мой милый, Должен ты отдохнуть И набраться силы. * * * Шерсть у ёжика густая — Нипочём любой мороз. А лису не вздумай трогать — У неё в иголках хвост. Перья зайца — загляденье, Словно радуга горят, Ну а рыбки — болтунишки Всё без умолку трещат. Белки ползают в болоте, Змеи скачут по ветвям… Всё, что видел на охоте, Рассказал сейчас я вам. Весна Пришла весна, и хоть сердито Морозом, снегом дышит март, И в серых тучах солнце скрыто, С ней обновления азарт… Тепло и ручейков журчание Уже теперь не за горой. В серёжках вербы, ивы, тополь. Ещё немножко и травой Покроются на южных склонах Проталинки. И зазвенит Синички нежный, чистый голос. Теплу и солнцу путь открыт… Земля потянется в истоме, Глаза откроет ото сна И приведёт себя в порядок Желанья, новых сил полна… Охота Каждый мужчина — охотник. И тяга к оружью, ножам Извечно волнует, заботит И отдыха нету ногам. Встаёшь поутру, на рассвете, И месишь болотную грязь. Попался хоть раз в эти сети — Навечно, до смерти увяз. И радует зоркость глаза, Сила и твёрдость руки, Жалость, способность промазать В тот миг от тебя далеки. С годами всё реже стреляешь, Всё чаще, по лесу бродя, Охотничью страсть забываешь, А радость — привал и нодья. Ельник весенний, плюшевый, Алеет над ним Заря… А ты зачарованно слушаешь Песню любви глухаря… Но редки такие минуты, Когда полной жизнью живёшь. В плащишко и бродни обутый С ружьём по болоту бредёшь… * * * В иную синь, в иную даль уходят годы молодые… Неспешно седина, печаль заменят радости земные… Но не грусти, всему черёд. Для молодых гром ритмов «Диско», А для седых другой отсчёт — сто грамм, любовная записка Ещё не потеряли, нет, в нас притягательности силу, Нас манит праздничный обед и сердце гонит кровь по жилам, Когда невдалеке мелькнёт бедро крутое, сгинь печаль… И сердце трепетно замрёт — другая синь, другая даль… Школьным друзьям Что наша жизнь? Одно мгновение. И каждый эту мысль постиг… Так будущее прошлое рождает И настоящее — всего лишь миг… Но это миг для Вечности, для нас же Цепочка дней, часов и лет… И наша память тщательно вбирает Мгновения горя, радости и бед… И эти мимолётные мгновения Всегда с тобой. Картинки яркие подъёмов и падений Всегда с тобой. И материнских рук тепло и ласка, И перед сном прочитанная сказка, И собственных детей счастливая улыбка, И в тишине ночи звучание скрипки Всегда с тобой. И грусть разлуки с городом и домом, Где ностальгии приступы знакомы, И погружение полное в дела, Чтоб эта грусть забылась и ушла… И школьной жизни яркие картинки Припоминаем, память вороша, И в тишине, перебирая снимки, Друзей мы вспоминаем не спеша… И радость не на дне стакана с пенной — У родника, под полиэтиленом, Под сосен шум походы за грибами… А наслаждение от парилки в бане… А у костра закаты и рассветы, А сколько песен под гитару спето, А сколько радости в общении с друзьями, И нежной грусти в памяти о МАМЕ… И это навсегда с тобой! От всей души, друзья мои, желаю, Не расплескав, груз памяти нести. К ней, обращаясь, ясность обрести… Грусть со слезами иль счастливый крик — Всё это только нашей жизни миг! * * * Тишина в лесу и свежесть, И едва хрустит ледок, Аромат берёзы, ели, Чуть заметен холодок… Солнце яркое, а воздух Так прозрачен, что видны В дальних кронах иглы сосен, Вербы в почках у воды. И ручей, бурливый, шумный, Тяжесть зимнюю оков Сбросив, вниз несётся в пене Меж высоких берегов… С Новым 2006 Годом ! У нас всегда так — тьма и свет, Разлуки, встречи, всё попеременно… Но раз в году при смене лет На все вопросы будет пусть ответ И все мечты исполнятся всенепременно… Пусть в хрустале шампанское кипит, И радостью сияют лица, И в каждом доме ёлок свет горит, Ребячье счастье Дед Мороз хранит, И новогодний фейерверк искрится! К 40-летию окончания Горного института (1963 — 2003) Дни бегут чередой, Проносясь словно ветер… Горы, сопки, тайга, океаны, моря, Словно вехи, встают… И всю жизнь звали в путь Солнца луч на рассвете, Дух романтики, что заложил Горный наш институт. Сорок лет — это путь, Путь подъёмов, успехов, Озарений, провалов, забвений, любви, Путь открытий, падений, потерь, обретений, Просто жизни обычной в заботах семьи. А сегодня мы в Горном. Постарели, конечно… Но в душе каждый здесь, как тогда, молодой. Так давайте ж нести, как зажжённые свечи Память дружбы и наш институтский настрой. Поднимая бокалы за дружбу, здоровье, Под весёлые крики — Соседу налей — Не забудем Наставников, мудрых и добрых, Дорогих и любимых Учителей. И давайте, друзья, до последней берёзки Помнить Горный, студенчество, дружбу хранить, Сохранять оптимизм, всё плохое отбросив, Любить Солнце и Землю и попросту ЖИТЬ! 31 октября 2003. Юле в Антарктику Тебе труднее там вдали, Где шторм, пурга, где льды и холод, Чем нам здесь, дома, хоть Зима Всё так же крепко держит повод… Была здесь пара тёплых дней, Светило Солнце, всё искрилось! И дуновение Весны Вдруг как-то сердцем ощутилось. Но ветер с Севера принёс Морозец, влажный и колючий. И Солнце, неба синеву, По-зимнему закрыли тучи. Но март есть март, а с ним Весна И женский день — 8 Марта Принёс улыбки! Как всегда, Зиме все перепутал карты… Мы шлём тебе тепло сердец, Мимозу, поздравления, нежность, Синички трель, капели звон, Весеннюю, лесную свежесть! Все мы, 25, оставшиеся в Рамбове. * * * Берёмся мы за тыщу дел. Куда-то всё летим, несёмся, Как перепуганный олень — Авось сквозь чащу продерёмся… Куда как симпатичен слон. Он шаг не сделает с налёта. Шесть-семь своих десятков лет Он не спеша идёт. Да что там! Подумать некогда. И мы, Как муравьи, всё копошимся… Спешим, спешим, спешим, спешим, Как будто опоздать боимся… Быть может, зрелость — это шанс — Мы можем приостановиться, Подумать, на себя взглянуть И с суетой своей проститься… Наметить новой жизни путь — Свою тропинку, не чужую, Не думать за детей, родных, Свободно жить, не в холостую… Театры, книги, Эрмитаж — Конечно же! Всё по желанию! Помочь кому-то? Да! Всегда! Но делать это с пониманием. Не лезть с заботой ни к кому, Как это делаем мы вечно, И виденье своё проблем Оставить для себя, конечно… Мы истину здесь изрекли, Но мы становимся мудрее — Наш, в общем, правильный совет Мы не считаем панацеей… * * * Почему, почему, почему, Почему снятся мне твои плечи…. Прядь волнистых волос по плечам В завитках мягким золотом светит… Так пленяют ночною порой Звёзд далёких неясные речи, В полумраке церковной тиши У иконы зажжённые свечи… Каждым утром, встречаясь с тобой, Проходил я, едва замечая, А сейчас в нетерпенье томлюсь, Жду, волнуюсь, придёшь ли, не знаю… Вдруг открылась твоя красота, Что случилось, никак не пойму… Ты цветок в ожерелье Весны… Почему, почему, почему… К 8- Марта Стужа с метелями, ночь непроглядная Кончились, скрылись, ушли. Синее небо и даль неоглядная, Лес зеленеет вдали. Снова вернулась Весна — красна девица, Солнце, искрящийся снег. С женского праздника, с звонкой капели Вновь начинает разбег. Счастья вам, девушки, счастья, хорошие, Счастья, здоровья, любви! Ну а весь сор вместе с зимней порошею Бурные смоют ручьи. Высохнет грязь на дорогах просёлочных, Зазеленеют поля, Радости вам и застолий весёлых С нами желает Земля! Самому себе к 70-летию (12 августа 2008) Что у тебя впереди Солнце, весна или смог? Всматриваешься вдаль На перекрёстке дорог... В дымке теряется путь, Луч путеводный, где ты? Жизни главная суть — Радость, любовь, мечты? Сколько дорог прошёл, Сколько увидел, узнал, Тысячи встреч, разлук, А как о многом мечтал! Нет, это всё с тобой, Только не стой — иди, Только не на покой, Главное впереди! Главное — сделать шаг, Шаг, а за ним второй… Жизни, дружбе, любви Сердце своё открой. И распахнётся тогда Светом наполненный путь, Чтобы идти в Любовь, Искру в Душе раздуть! Е.Г. Донцу к 80-летию Мы варились, как умели, Все в донцовской колыбели. Подружила нас «Морская», Было б правильней — «Донская», И народ, хоть молодой, Но при этом не простой… Крепко пили и трудились И нисколько не чинились… И начальник молодой Правил твёрдою рукой. Мы работали, взрослели, Столько мест сменить успели, Наконец нам вышел срок Кто на Север, на Восток, Расползлись по Миру мы, Разошлись по-мирному, Но храним мы в памяти Дружную компанию. Наша дружба не стареет — Сохранить её сумели… Всё-таки он молодец Наш товарищ, наш Донец! * * * Мы рождаемся — так повелось от века — Детство, юность, зрелость, наконец… Что встречаем на пути в Ерусалим иль в Мекку, Копится в Душе у человека, Где он был герой, а где подлец. Год за годом пролетают роем, Шар Земной вращая не спеша… Жить бы нам в довольстве и покое, Чёрно-белым полосатым строем, Чтобы не тревожилась Душа… Чтобы с каждым новым днём рождения Приходили радость и любовь, Чтобы трудность роста, становления Приносила взлёт, а не падение, Счастье детства возвращала вновь. Чтобы были мы открыты Миру, Жизни, Солнцу, людям и добру, Радостям семейным, не кумирам, Чтобы помогали слабым, сирым, Не тащили б всё в свою нору. Чтоб в глаза глядеть не было стыдно, Чтоб улыбки расцветали вновь, Не копили чтоб свои обиды, Чтоб Звезду в тумане было видно, Чтобы в сердце правила Любовь! * * * Опять побаливает сердце... Всё время чувствую его. Размеренность, без взрывов, перца, Покой и боле ничего… Спина немного округлилась И ноги «шишляют» уже, Короче шаг и лезут мысли — Живу на пятом этаже… Смотрю на женщин без желанья, Ем, сплю, гуляю, пью «драже»… И постоянно лезут мысли — Живу на пятом этаже… Вдруг отпустило! Всё отлично! И строю вновь судьбы сюжет… Где лучше жить? Да безразлично, Хоть на девятом этаже! Е.Н. Зацепину Умён, талантлив, многогранен, Он геофизик, шахматист. Бывает груб, бывает странен, Своеобразный юморист. В нем есть и скаредность, и щедрость, Широк, не выскажешь всего... Поёт прекрасно, очень жалко, Давно не слышали его. И что такое семь десятков? Ещё шажок, и будет век! Душой прекрасен, работяга, Он интересный человек! Г.Э. Грикурову Умён, свободен, сложен, ярок, Красив, интеллигентен, строг — Собрание плюсов — это Гаррик! Ему хотя б один порок... Б.В. Малину «Соберётся народ, тихо песню споёт Вечерком у костра… И уже на судьбу никому не обидно…» Чуть более полвека мы знакомы, Нам Альма Матер — Горный институт. В дороге дальней мы почти как дома, Но здорово, когда нас дома ждут. Всю жизнь свою ты измерял дорогой — Вернулся только, cнова в путь пора… Уходишь от родимого порога — Романтика как добрая сестра. И чем бы ни пришлось тебе заняться, По жизни шел без стонов, не коря — На океанской ли волне качаться, Быть вожделённой пищей комарья, Работать ли в холодной Антарктиде, Конкреции ли поднимать со дна, Дорогой шёл, не пестуя обиды, И жизнь твоя всегда была полна. Наполнена работой, дружбой, домом, Заботой о товарищах, родных, Все залежи Срединного знакомы — В походах нет суббот и выходных… И нынче ты опять в делах, работе — По крохам собираешь наш музей, Этапы, становление, заботы, Дела ушедших и живых людей… Много лет тебе, товарищ, жить в здоровье и любви, Интересных дел, находок, радости в кругу семьи. Коль устанешь ты в дороге иль захочешь отдохнуть, Чтоб, набравшись сил, продолжить свой намеченный маршрут — Отойди от дел подальше и в природу окунись, В тишине вздохни всей грудью и тихонько улыбнись — Улыбнись кустам, деревьям, Солнышку и ветерку, Низко поклонись пичугам и лесному ручейку, Приоткрой в Душе ячейку разнотравью и цветам… И спокойно возвращайся ты к оставленным делам… 16 апреля 2011. * * * Когда рождается любовь, Смеёмся мы тогда и плачем… Когда приходит к нам любовь, Смеёмся мы тогда и плачем! Когда в висках стучится кровь, И сердце замирает вновь, Когда нахлынула любовь — Мы улыбаемся и плачем… Когда растаяла любовь, Мы не смеёмся и не плачем. Когда покинула любовь, Мы не смеёмся и не плачем. Всё скрыто в серой пелене, И кактус сохнет на окне, И безысходность в тишине, А всё могло бы быть иначе… И очень важно ощутить, Что, где сказать, и как нам быть, И по струе иль против плыть — Ведь всё могло бы быть иначе… Владимир Чебаевский. На краю мироздания
Родился 20 июня 1949 года в городе Ленинграде. Далее, как обычно: школа (8 классов), Ленинградский Индустриальный техникум (геофизические методы поисков и разведки полезных ископаемых), служба в армии (Южная Группа войск, Венгрия). По окончании службы, в 1971 году, поступил работать в организацию, которая часто меняла своё название, но в геологических кругах известна как Невская экспедиция или «Невскгеология». Без отрыва от полевой геофизики окончил Ленинградский Горный институт в 1979 году. В Полярной экспедиции работаю с 2005 года: в Щпицбергенской и Северной партиях. За время работы в геологической отрасли объездил почти весь, теперь уже бывший, Советский Союз. Стихи начал писать в детстве, но серьёзно относиться к стихосложению стал примерно с 25-летнего возраста. * * * В том месте окружающим пейзажем Я восхищаться не переставал В теченье многих дней и, прямо скажем, Подобное не часто я встречал. Здесь среди скал, огромных и угрюмых, Поставленных на многие века, Средь серых крупноглыбовых курумов Берёт начало бурная река. Она в своем безудержном веселье Петляет среди каменных громад И сходу устремляется в ущелье, При этом образуя водопад. Блестят на солнце брызги водопада, Сбегая в озеро, в природный котлован, Оттуда вместе с утренней прохладой Молочный поднимается туман. В нём хребтик, что давно уж мной замечен, Плывёт, как будто каменный дельфин, А горизонт, куда ни глянь, увенчан Грядою острых и заснеженных вершин. А если сверху всё окинуть взором, То тонкой ниткой кажется река, А на нее нанизаны озёра, Как будто дорогие жемчуга. Здесь ежедневно для меня был праздник, И хоть ещё немало предстоит Увидеть в жизни мне пейзажей разных, Я навсегда запомню этот вид. Лето 1978, Северное Забайкалье. * * * Опять бесчинствует метель И воет за стеной надрывно, Палатки наши пятый день Заносит снегом непрерывно. Погода злобствует, так что ж, Знакомы мне её повадки, Пусть там идёт хоть снег, хоть дождь, Здесь сухо и тепло в палатке. И одиночество теперь Моё ничто не нарушает, Лишь этот скромный интерьер Меня всё так же окружает. А «мебель» так размещена, Что все предметы мне собою Напоминают времена, Когда и ты была со мною. Всё здесь имеет тот же вид: Дрова потрескивают в печке, Всё так же в центре стол стоит, А на столе мерцают свечки… Мне даже кажется порой, В моей отчаянной надежде, Что ты вот-вот войдёшь, как прежде, И я услышу голос твой. И, полный счастья и любви, Тебя покрепче обниму я И, заглянув в глаза твои, Забудусь в долгом поцелуе… Но всё произойдёт не так — Меня, лишь только лягу спать я, Тотчас обнимет пустота, И я засну в её объятьях. Октябрь 1978, Урал. * * * Мы едем, множество вокзалов И городов, больших и малых, Остались где-то сзади, но Мы не достигли и Урала, А нам ведь надо до Байкала И дальше — в Сковородино. Я спал, и надо ж пробудиться Лишь для того, чтоб убедиться В том, что состав замедлил ход. Я выпил кружечку водицы, Оделся, чтоб не простудиться, В окошко выглянул и вот: Лошадок, запряжённых в санки, Везущих хвороста вязанки, Я увидал, едва лишь встав. Кто ж знал, что здесь на полустанке Довольно длительной стоянке Подвергнут будет наш состав? Проходит день, другой проходит, Уже неделя на исходе — Мы всё по-прежнему стоим. К начальству местному заходим: «Пора бы нам и ехать, вроде», — С утра до вечера твердим. Но наш начальник станционный Нам объясняет непреклонно, Что, дескать, он не виноват. Нет паровозов, всё законно, И вот гружёные вагоны На запасном пути стоят. Совсем мы извелись в томленье… Тогда я съездить в Управленье К начальству Главному решил. Вошёл, добившись позволенья, И безо всякого вступленья Ему суть дела изложил. «Мы здесь стоим уже неделю, У нас продукты на пределе, Я буду жалобу писать! Вы что, здесь вовсе обалдели! Ну, сколько можно, в самом деле, Состав на станции держать!» Начальник трубку снял сурово И речь мою, ну слово в слово, Кому-то басом произнёс. А мне ответил: «Всё, готово, Сегодня ровно в полшестого Вам подадут электровоз». И вот опять мелькают шпалы, И этот полустанок малый Остался где-то сзади, но Мы не достигли и Урала, А нам ведь надо до Байкала, И дальше — в Сковородино. Март 1979. * * * На сибирские просторы Пала ночь, как чёрный дым. В ней при свете семафоров Видны рельсы, а по ним Плавно катятся вагоны, Впереди электровоз. Крепко спит под монотонный, Непрерывный стук колес Мой товарищ, мой попутчик, Мне ж не спится у окна. Вот на небе из-за тучи Появляется луна. При её неярком свете Виден мне снежинок рой, Гонит их по полю ветер Этой позднею порой. Льются песни из транзистра, В них то радость, то печаль, А наш поезд мчится быстро В глушь, во тьму, куда-то вдаль, Унося меня от милой, И мелькает предо мной За окном пейзаж унылый, Освещаемый луной. Март 1979, Западная Сибирь. * * * Вновь работаю в южных широтах, Предо мной необъятный простор. Позабыты леса и болота, Здесь не видно ни рек, ни озёр. Только степь без конца и без края Перед взором моим пролегла. Эту степь, с высоты озирая, Кружат медленно два орла. И, завидя их тень, торопливо Забивается в нору сурок… Где-то стадо сайгаков пугливых, Под собою не чувствуя ног, Пробегает, спасаясь от волка, Тот за ними чуть сзади бежит, Я смотрю им во след долго-долго… Но вдали их теряется вид. Я спускаюсь к ручью осторожно, Но давно уже высох ручей, И укрыться нигде не возможно От палящего солнца лучей. Лето 1982, Казахстан. Экстрим Мы идем сквозь пургу — Валит с ног, Потерялся в снегу Валенок. Я от ветра продрог До кости, Нет ни троп, ни дорог — Пропасти… Посидеть у костра Мы могли б, Жаль, что спички вчера Вымокли. Остается тоска, злоба нам, А у друга рука Сломана. Скоро ночь, время тьмы Ближе всё. Как же медленно мы Движемся… Шаг, ещё один шаг… Метров сто… Не смолкает в ушах Ветра стон. В стоне песня — ясней Слышится, Ну а нам всё трудней Дышится. Много песен я знал — Здесь не то, Я слова разобрал Песни той. Про свою ветер пел Славу и Нас он сделать хотел Слабыми. Мол, хоть знаем пути К цели мы, Но не сможем дойти Целыми. В белый снег, как в кровать, Бросимся, Ведь давно уже спать Просимся. И заснём здесь навек Быстро мы… А в глазах только снег Искрами… 1987. Гимн Лаппонии Под ногами Земля Норд-Ост — Самый край мироздания. Этот край до смешного прост, Как и наше задание. Километры квадратные, Километры погонные, Гранитоиды разные — Значит, это Лаппония. Ветры здесь очень сильные, И дожди неприятные, Снегопады обильные, А туманы, как ватные. И при полной, при памяти, И в бреду, и в агонии Лишь одним думы заняты — Как сбежать из Лаппонии. Мы ребята упрямые, Со стихией сражаемся. И, выходит, не зря мы здесь День и ночь «развлекаемся». Вот вопрос: «А возможно ли Тут достигнуть гармонии?», — Да, вы только лишь должное Отдавайте Лаппонии. Ведь она с постоянностью Каждый миг переменчива, И всё время со странностью, Как капризная женщина. Повезло в этом смысле нам, — Мы вполне успокоены. Оттого-то мы мысленно Уважаем Лаппонию. Но при всем уважении, Приглядевшись внимательно, Кой-какие сомнения Всё ж весьма основательны: Есть Законы Природы, но Неизвестны Законы ей. Остается, народ, одно — Примириться с Лаппонией. Если стали здесь жить теперь — Прочь тоску и отчаянье! И тогда без больших потерь Встретим дел окончание. Скоро лето пройдёт, потом Ты всё это припомни и Поделись своим опытом Выживанья в Лаппонии. 2007, Шпицберген. Новогодние страдания Тридцать первое число, вечер. А заняться, как назло, нечем. До полуночи ещё долго, Освещается свечой ёлка. В доме утром всё прибрал ранним, Днем с друзьями побывал в бане. В магазине взяты про- дукты, Не забыл при этом про фрукты… До полуночи минут сорок, Ну а мыслей там и тут — ворох. Захотелось, как тогда, в «поле», Заглянул бы кто сюда, что ли. Снедь готова уж с утра — вот как. На столе стоит икра, водка. Ряд салфеток, как ни рви, ровен, Так как стол давно серви- рован. Но вот жаль, что за столом в доме Только я, и никого, кроме… До полуночи лишь ми- нута. Ожидаю в этот миг чуда. Вот войдёт ко мне сейчас кто-то… В общем, люди, с Новым вас Годом! 30 декабря 2010, СПб. «Красному» домику Будем вспоминать не раз мы Этот самый домик «Красный». Долго здесь прожили мы Средь ледовой кутерьмы. Здесь мы ели, здесь мы пили, Отдыхали, веселились, Но лишь утро — тут как тут Собираемся в маршрут. По ручьям и по ущельям, Скалам, ледникам, моренам… Были даже на горе. Коллектив из ПМГРЭ. Лето 2011, Шпицберген. Владимиру Хайлову Годов теченье неизменно, А всё ж в душе твоей жива «Полей» картина, в ней антенна, Палатка, молоток, дрова… Ты юбиляр! Да, это верно. С тобою все твои года, И в них архипелаг Шпицберген Пусть остаётся навсегда! Вот и сейчас под эту водку, Свой отмечая юбилей, Ты вспомни горы, море, лодку, Сугробы, белых медведей… Порою было там несладко, Но мы хотим, чтоб ты не смог Забыть пейзаж, где есть палатка, Дрова, антенна, молоток. Июнь 2008. Нине Красновой Мы все адепты строгих правил, Но, будни в праздник превратив, Чтоб именинницу поздравить, Собрался этот коллектив. Ты наш сотрудник, и не только, Всего не вместит этот лист — Спортсменка наша, комсомолка, Красавица, геодезист… Не остановимся на этом, Продолжим список, не спеша: Картограф, Муза (для поэтов), Для прочих — добрая душа! Мадам, сеньора, фрау, леди… (А дальше — не хватает слов)… Да женщина , в конце концов! Полярница, гроза медведей, И кулинар, и рыболов. Так будь богата и здорова! И пусть сбываются мечты! Не зря фамилия «Краснова» Произошла от «Красоты» Февраль 2009. Василию Дымову Вот уж месяц судно «Нансен» Пребывает в море Карском (Месяц — это всё ж немалый срок), Вдоль и поперёк утюжа Эту северную «лужу», Так как нет прохода на восток. А вокруг одна картина — Волны, ветер, чайки, льдины, Дождь иль снег, иль солнечный закат, Иль густой тумана полог… Что ж, крепись, морской геолог, Ты стихиям этим как бы брат. Шло своим порядком всё бы, Но сегодня день особый — Лет тому назад уж тридцать семь В этот день под знаком Девы В старых Питерских пределах Появился именинник сей. И сейчас традиционно, Отмечая праздник оный Средь едой заставленных столов, Все тебя мы поздравляем! Будь любим и уважаем! И, конечно, будь всегда здоров! Пусть пройдёт твой день Рожденья В нашем тёплом окруженье Под речей торжественных мотив. Пусть печаль проходит мимо, Будь весёлым, Вася Дымов, Как того желает коллектив! Сентябрь 2009. Александру Киселеву От наших северных широт До Антарктиды путь не близок. Туда не всякий геофизик На теплоходе доплывёт. Но если всё же довелось Попасть в элитную когорту, То пей хоть водку, хоть кагор ты — Что началось, то началось. И вот сегодня в этот час В твой юбилейный день рожденья Простые эти поздравленья Ты принимай от всех от нас! Желаем также в сих стихах, За наш, за общий труд радея, Не иссякали, чтоб идеи В геофизических мозгах. Так будь здоров и не болей! Минуют пусть тебя невзгоды. Полста — какие это годы… Но всё же славный ЮБИЛЕЙ! Январь 2010. Юрию Волкову Ты волк, раз уж фамилья Волков, Но здесь я всё-таки не прав. То лишь фамилия и только, Ну а по сути — ВОЛКОДАВ! Мы все стареем понемногу, Жизнь бьёт «ключом», да по башке. Клыки не те, но, слава Богу, Мы не подвержены тоске. Минут немало было звёздных, И потому мы все хотим, Чтоб ты, уйдя от нас на отдых, В душе остался молодым! 30 марта 2012. Александр Шагин. Моим друзьям
Шагин Александр Алексеевич. Родился 3 сентября 1938 года в Ленинграде. Житель блокадного города. В 1962 году окончил Ленинградский Горный Институт с отличием. Работа: инженер-геофизик в поисковой, затем в крупной разведочной партии Степной экспедиции 1-го ГГУ Мингео СССР — северный Казахстан. С 1966 года — Ленинград, ВИРГ, инженер-методист, начальник полевой партии; разработка аппаратуры для поисков радиоактивных руд. Полевые работы там же, в Казахстане. С 1976 года — НИИГА — Севморгеология, АКГГЭ, ПМГРЭ; инженер, главный инженер партии, начальник отряда. Работы в дельте Лены и в море Лаптевых, на Новой Земле. С 1979 года — морские работы в Тихом, Индийском и Атлантическом океанах. Лауреат премии Мингео СССР. Почётный разведчик недр. Медали. Доволен жизненным путём, за исключением финала — разграблением накопленного советскими геологами потенциала страны кучкой гиенообразных хищников и уничтожением уникальной школы геологии. Два стихотворения характеризуют романтическое начало и отнюдь не романтичный конец типичной жизни геолога нашего поколения. Остальное — это люди, которые шли и идут с нами рядом, которых мы любим и уважаем. * * * Ветер свистит над крышей палатки, Шумом и шелестом заполнился лес; Дождь, надоедливый, нудный и гадкий, Пятые сутки всё сыплет с небес: То сыплет тихонько, слегка, осторожно, То вдруг ниагарским прольётся ведром. Вздулся ручей и рокочет тревожно, Стонет, рыдает и мечется он, Камни швыряет. Силач олимпийский В сумме движений их не возьмёт. Четверка в палатке, и вслед за стихией Грусть и задумчивость в душу ползёт. Июль 1959, Хребет Джуг-Джур. Размышления перед «Пригласительным билетом» Суровый профиль. Борода. Увалы и пространство льда. А в бороде уж седина. Проходят славные года И только наши имена Останутся на времена. А начиналось всё — байдарки, Походы, песни, факультет. И локоть друга без оглядки Мы ощущали. «Все в порядке», — Стандартный был у нас ответ. А после ВУЗа тянул лямку, Работы воз — невпроворот И Антарктида — ты коханка, Схватила, взяла в оборот. Ты стал своим и Минприроде, И в МИДе, в Думе и в народе, Так получилось по природе. И я смотрю, глазам не верю: Стучит уж 70 Валере! Поздравим, выпьем, пожелаем Здоровья, счастья и побед! Орденоноснейшему Валерию Николаевичу Масолову — 70 лет! Ирине Добрецовой Блондинка, помню я, в натуре, И обликом чухной чухна. На азиатские посулы Знать соблазнилася она. В золотоносном Магадане Немало лет ты провела, Там вместо золота в кармане Детишек свору завела. Расстаться с Севером так сложно, Его забыть никак нельзя, И вот поэтому, возможно, Возникла Новая Земля. Ну, а затем, что мелочиться, Такой уж выбор судьбой дан, Под микроскоп теперь ложится Объект покруче — Океан. И под твоим бинокуляром О жизненном своём пути Расскажут честно минералы — Твои любимые цветы. Вот тут зерно халькопирита, А это медная руда, А вот сады атакамита — Сплошное чудо-красота. Вот так настойчиво и честно Сверлишь глазами окуляр. И между делом, незаметно, Глядишь — уже ты Юбиляр! А это повод и причина Налить и выпить всем до дна За процветание Ирины, За её долгие года! И.Г. Федорову Это было давно, лет за 30 назад: Плел ты трос на корме у Гэ-эСа, И мелодию грусти часами подряд Мог тянуть нескончаемой песней. И вот так он во всём методичен, суров, Ищет крохи во всяких цифирях. И опять мы ворчим — надоел Федоров, Ковыряет — сплошная придира! И опять все бубнят, все опять говорят, Возникают вокруг пересуды, И за это за всё тебя кличут, клеймят, Называют порою занудой. Но при этом, при всём, понимаем душой, Что нам свыше дано это чудо: Наш Петрович как сталь — он упорный такой, И он гордо зовется занудой. Вот полвека и четверть — уже в тарарам, А Петрович младым остается, Телефонит опять каждый день по утрам И воркует — ему удаётся! Так давайте же вместе поднимем стопарь За здоровую мощь юбиляра! Два по 75 и чтоб было, как встарь, Мог почувствовать снова гусаром В.И. Тимофееву Наш Слава Тимоха был крохою малой И в парке Сосновке бродил. Но детство пропало, и время настало И в Горный он ВУЗ поступил. Там сонм корифеев был собран почтенный, Учили науке всегда быть полезным: Усманов, и Серпухов, и Логачёв, Журавский, Андреев, Квятковский, Капков, И Тер-Погосян, Борода с Соколовым, А.Е. Тихомирова, Клушин с Хохловым, Новицкий и Нестеров, Новиков Гриша (Мы эту фамилию скажем потише, Поскольку учение было с секретом, И даже сейчас мы не будем об этом). В разрядку с учёбой он лёгкий атлет, Бродяга-турист и в песнях эстет. Хороших друзей у него выше крыши. Учёбу закончил. С дипломом он вышел. На пользу отчизны в степях Казахстана Активно отыскивал руды урана, Но вместо урана жену он нашёл, Детей народил и в Питер пришёл. В дальнейшем судьбу он связал с Севморгео, И с гидрой магнитною дружбу завёл. С волной океанскою борется смело, И даже в Антарктику лихо забрёл! Недаром учили — осилил магнитку, Крупнейшим магнитчиком стал, Рисует структуры, считает глубины, Готовит себе пьедестал. Тут выросли дети, есть уже внуки, Кидают родное гнездо. Отечество вот отмечает заслуги Выпьем и мы заодно! Выпьем семь раз мы по сотке на брата, Чтоб не нарушить закон. Семьдесят все же, гуляют ребята, Слышите? Рюмочный звон! Размышления в парадном подъезде Фойе. Центральный столб. На тумбочке цветы. Последний панегирик и портрет. Знакомые черты. Старик, я здесь... На стенке — ты… И я стою, всё понимаю, Обычай наш я вспоминаю. Стопарь водяры наливаю — Тебя, дружище, поминаю. Стареют наши ветераны, Болят натруженные раны. И, видимо, для них, вот так — Стоит Центральный наш стояк. Здесь экспедиции костяк. С печалью регулярно вспоминают, Заслуги павших отмечают: Выносят тумбочку, дежурные цветы, Портрет и панегирик доброты. На том стоит молох центральный, Он — спорадично поминальный, Центральный столб, несущий всю Контору, Всех, здесь держащий без разбора, И с ним мы пашем, с ним идём, По жизни лямку волочём, На грудь ему в финале попадаем — Собою регулярно награждаем. Дряхлеют старики, когда-то бывших удалыми, Где смена им и где младые, Замена мудрым знатокам, Постигшим жизни смысл дедам? Законы провидения храня, Деды уходят в дальние края. Хоронит геологию чиновник — Московских департаментов затворник. Тельца златого чтит поборник, Не понимая истины простой — Раз нет на смену поросли младой, Когда закончится резерв людской — Организации совсем другой Послужит столб — безмолвный наш садовник. Александр Городницкий. Вспоминая прежние года
Александр Городницкий широко известен как поэт, писатель и автор-исполнитель своих талантливых песен. Его, наряду с Окуджавой, Галичем и Высоцким, считают основоположником нового песенного жанра, возникшего на рубеже 1960-х гг. На его лучших песнях и стихах выросло не одно поколение российской молодежи. Александр Моисеевич Городницкий родился в Ленинграде 20 марта 1933 г. Пережил блокаду. В 1957 г. окончил геофизический факультет Ленинградского Горного института. До 1972 г. работал в Научно-исследовательском институте геологии Арктики (НИИГА), а затем и до нынешнего дня — в Институте Океанологии РАН. Участвовал в экспедиционных исследованиях в отечественной Арктике и различных районах Мирового океана. А.М. Городницкий — известный российский ученый, доктор геолого-минералогических наук, профессор, академик РАЕН; автор более 250-ти научных работ. Поэт Александр Городницкий — автор более 30-ти книжек стихов, песен и мемуарной прозы, а также многочисленных дисков с авторскими песнями. Он член Союза писателей России и Международного Пен-клуба, лауреат нескольких отечественных и международных литературных премий. Живет в Москве. (Из сб. стихов А. Городницкого «Коломна», 2008.) За белым металлом Памяти С.Е. Погребицкого В промозглой мгле — ледоход, ледолом. По мёрзлой земле мы идём за теплом: За белым металлом, за синим углём, За синим углём да за длинным рублём. И карт не мусолить, и ночи без сна. По нашей буссоли приходит весна, И каша без соли — пуста и постна, И наша совесть чиста и честна. Ровесник плывёт рыбакам в невода, Ровесника гонит под камни вода, А письма идут неизвестно куда, А в доме, где ждут, неуместна беда. И если тебе не пишу я с пути, Не слишком, родная, об этом грусти: На кой тебе чёрт получать от меня Обманные вести вчерашнего дня? В промозглой мгле — ледоход, ледолом. По мёрзлой земле мы идём за теплом: За белым металлом, за синим углём, За синим углём — не за длинным рублём. 1960. Перелетные ангелы Памяти жертв сталинских репрессий Нам ночами июльскими не спать на сене, Не крутить нам по комнатам сладкий дым папирос. Перелётные ангелы летят на Север, И их нежные крылья обжигает мороз. Опускаются ангелы на крыши зданий, И на храмах покинутых ночуют они, А наутро снимаются в полёт свой дальний, Потому что коротки весенние дни. И когда ветры тёплые в лицо подуют И от лени последней ты свой выронишь лом, — Это значит — навек твою башку седую Осенит избавление лебединым крылом. Вы не плачьте, братишечки, по давним семьям, Вы не врите, братишечки про утраченный юг, — Перелётные ангелы летят на Север, И тяжёлые крылья над тундрой поют. 1964 . * * * Доверяя себя кораблю, На чужую любуясь природу, Только плоскую сушу люблю, Только серую финскую воду. И ни явь, ни цветное кино, У меня не сумеют отнять их, Потому что изжить не дано Неизменность детских понятий. Потому что, ещё не видна За поющей трубой водостока, Начинается площадь с окна, Начинается улица с Блока. И пролёт разводного моста Возвращает нас в прошлое снова, И до смерти любить нам места, Где впервые увидено слово. 1976 . Коломна Был и я семиклассник зелёный И, конечно, в ту пору не знал, Что ступаю на землю Коломны, Перейдя через Крюков канал. Поиграть предлагая в пятнашки, Возникает из давних времён Между Мойкой, Фонтанкой и Пряжкой Затерявшийся этот район. Вдалеке от Ростральной колонны Он лежит в стороне от дорог. Был и я обитатель Коломны, Словно Пушкин когда-то и Блок. Здесь следил я, как ранняя осень Гонит жёлтые листья в моря. Здесь осталась на Мойке, сто восемь, Разорённая школа моя. Здесь гордынею полон безмерной, Я о славе мечтал перед сном, В коммуналках сырых на Галерной, И на Мойке, и на Дровяном. Здесь влюблялся темно и случайно, И женился бездумно и зря, Но кружила над крышами чайка, И гремели в порту якоря. И учились со мной в институте Те, кого и в помине уж нет: Развесёлый Олежка Тарутин И Агеев — суровый поэт. Лед весенний ломался по кромке В синеве набухающих жил. Жил Агеев тогда на Покровке, А Тарутин — на Маклина жил. Ах, какие в те годы гулянки Затевались порой до утра, Там где Крюков канал и Фонтанка Обнимались как брат и сестра. Я ступаю на землю Коломны, Перейдя через Крюков канал, И себя ощущаю бездомным Оттого, что её потерял. Там кружит над Голландией Новой И в далёкие манит края, Прилетая из века иного, Незабвенная чайка моя. 2003. * * * Комариной реки излука, Водопады меж чёрных скал. Привлекла нас не наука, Образ жизни нас привлекал. Нас приманивали металлы, Запечатанные в базальт. Мы болотами шли устало Через птичий дневной базар. И, маршрут завершая трудный, Когда ветер ночной гудит, В небе блеск находили рудный, Именуемый «петландит». Ночевали в костёрном дыме, Твёрдо верящие в успех. Те останутся молодыми, Кто состариться не успел. Будет, видимо, им неловко В залетейских гулять садах В накомарниках и штормовках, И в резиновых сапогах. 2006. * * * Устав от маршрута земного, Во мраке вечерних минут, Тебя вспоминаю я снова, Арктический мой институт. Ещё не желая сдаваться, Припомню, хотя и с трудом, Тот старый на Мойке, сто двадцать Покрашенный охрою дом. Мы были задорные парни, И каждый — судьбою любим. Дышать не давал накомарник, Плечо натирал карабин. Весёлой толпой оборванцев Мы шли по течению рек. Был с нами профессор Урванцев, Седой и заслуженный зэк. А если тонули, и если Другой обретали мы кров, Нам пел погребальные песни Пронзительный хор комаров. Не сгинул в воде и не спился, Тот опыт, ловя на лету, Но вкус разведённого спирта Доныне остался во рту. И снова ревут перекаты, Где лодку мотает поток, Опять пробираюсь куда-то, Сжимая в руке молоток. О будущем не беспокоясь, В том давнем счастливом году, Когда убеждал меня компас, Что верной дорогой иду. 2006. Из дальних странствий Сборник стихов Книга издана при финансовой поддержке ФГУНПП «ПМГРЭ» Корректор Л. Лайба Дизайн и верстка О. Сафиулина Подписано в печать 15.08.2012. Формат 70x100/16. Бумага офсетная. Печать офсетная. Тираж 500 экз. Заказ № 2869. Отпечатано в типографии «Нестор-История» 198095, Санкт-Петербург, ул. Розенштейна, д. 21. Тел/факс: (812) 622-01-23 Email 6220123@mail.ru [1] Улыбайтесь! — англ. [2] заместитель начальника рейса
|
