Библиотека | Поэзия

Двенадцать

Революция семнадцатого года сегодня тихо ушла в тень: о ней почти не говорят, а если говорят, то больше в черном свете, но в истории России - это одна из самых значительных и одновременно самых трагических страниц. Она расколола нацию на два непримиримых лагеря, один из которых беспощадно уничтожался, другой - строил новую жизнь, но по лекалам, прямо противоположным первым.

Седьмого ноября 1917 года, почти столетие назад, в некогда красный день календаря, случилось событие Вселенского масштаба, как его ни называй: Октябрьским ли переворотом, Великой ли народно-освободительной революцией, величайшей трагедией или революцией грядущего хама.

Как называть событие почти столетней давности, каждый выберет в соответствии со своими политическими пристрастиями и отношением к прошлому. Но я начала писать этот текст вовсе не для того, чтобы оценивать то событие, а чтобы вспомнить Александра Блока, которому в ноябре 2015 исполняется ровно сто тридцать пять (1880).

Гениальный поэт, определивший наравне с Иннокентием Анненским и Велимиром Хлебниковым развитие всей русской поэзии не только XX, но и XXI века, в три январских дня 1918 года сотворил нечто невероятно-потрясающее - гениальную мистическую поэму «Двенадцать», равной которой ни тогда не было, ни сейчас нет.

«Двенадцать» - поэма-Апокалипсис, поэма-Чудо, поэма-Пророчество, надиктованная Блоку свыше, как когда-то диктовались озарения библейским пророкам. Это пророчество не только о судьбах России начала XX века, но и о ее судьбе начала века XXI.

Александр Блок фактически оставил свое завещание на все времена: надо принимать все, что исходит от народа, только от лица народа и для народа можно написать нечто гениальное. И свою поэму он воспринимал именно такой – народной: гений не может быть не народным.

Поэт до конца жизни не мог понять, почему и как у него это получилось: почему Христос, а не Антихрист, почему разбойники превратились в апостолов и почему ураган, ветер и снежная буря первых глав в конце поэмы преображаются в ритмически мерный марш, усмиривший бурю.

Поэма «Двенадцать» для самого поэта стала не меньшим потрясением, чем для ее читателей, что тогда, что сейчас. Блок, когда писал, физически ощущал дрожь Земли и шум, идущий изнутри него и обступающий его извне. Читая поэму, невозможно это не почувствовать: она насквозь пронизана этой дрожью.

Но Блок не только услышал шум грядущего землетрясения, он сумел обратить его в музыку стиха: поэт был уверен, что поэтического слова достойно только то, что музыкально. Почувствовав необычность свершившегося, Блок пишет: «Сегодня – я гений!»

Гениальность поэмы Александр Блок ощущал скорее подсознательно, шестым чувством, потому что понимал, что поэма не принадлежала ему, она была ему надиктована и отказаться от надиктованного Свыше он не мог.

Поэма "Двенадцать" стала точкой невозврата, как для самого поэта, так и для всей русской поэзии. На «Двенадцати» все кончилось и все началось с них. В этот момент Блок перестал быть лирическим поэтом, морщившись каждый раз, когда его просили напечатать или почитать что-нибудь из старого.

А поэму он вообще никогда не читал, даже если его очень об этом просили. Поэт не мог голосом передать то, что фактически ему не принадлежало. Поэма стала завершением и последним аккордом всей творческой жизни Блока, куполом построенного им поэтического храма и одновременно мученическим Крестом, от которого он никогда не отрекался, разве что в горячечном бреду перед самой смертью, когда просил жену сжечь поэму.

"Двенадцать" - не только вершина его поэзии, она - его личный подвиг и поступок. Травля, начавшаяся после публикации «Двенадцати» превратила поэта в глазах буржуазной интеллигенции в изгоя, предателя свободы, демократии и прогресса. От него отвернулись даже те, кто считал Блока своим кумиром, другом и близким знакомым.

Его поняли единицы: Есенин, Белый, Мейерхольд, Чуковский, Мандельштам. И всё. Зато в стане врагов оказались Гиппиус, Мережковский, Философов, Волошин, Бунин, Сологуб и вся буржуазия, которую Блок ненавидел всеми фибрами своей души и мечтал о ее смерти. В этом смысле наша революция девяностых стала предательством не только Блока, но и всего, что тогда олицетворяла революция семнадцатого, прежде всего, предательством народа.

Правда, травля поэта началась еще раньше, с пролога к поэме – статьи Александра Блока «Интеллигенция и Революция», которая уже была автокомментарием к еще только писавшейся поэме. После печати «Двенадцати» с ним перестали здороваться и подавать руку, но это уже было неважно: потому что для поэмы наступило бессмертие.

Для Блока же наступила тишина, для русской поэзии – новая жизнь. Выброс энергии, который произошел в те два-три дня января был такой силы, что после него Александр Александрович уже не мог писать так, как прежде, и по-новому - тоже не мог, хотя от него ждали продолжения.

Но, как высказался кто-то из литературоведов, поэма «Двенадцать» - это нулевой километр, которым все закончилось и с которого все началось. Переоценить поэму невозможно. Ее сотни раз разгадывали, комментировали, раскладывали на отдельные элементы, слова и предложения, высвечивали контрасты, на которых поэма построена, перебивы ритмов и фольклоризмы.

Но поэма так и осталась неразгаданной и такой останется всегда, порождая у читателя новые смыслы и интерпретации. Поэма "Двенадцать" не потеряла своей актуальности, хотя с момента ее написания прошло почти столетие. Я не думала, что поэма, которую перечитала всего три дня назад, будет для меня потрясением и шоком.

Я перечитывала ее снова и снова, меня трясло мелкой дрожью внутри, я кожей чувствовала трагедию, которую Блок услышал раньше всех в едва заметных толчках и приближающемся шуме. Еще ничего не случилось: ни сталинизма, ни лагерей, ни философского парохода, ничего из того, что произошло потом, а он уже все знал, в том числе и свою судьбу. И слезы наворачивались сами собой

Блок – поэт пророчески-трагический, он сумел передать этот трагизм в какофонии двенадцати небольших стихотворений. Я не помню, проходили ли мы Блока в школе, сегодня, кажется, проходят, судя по бесчисленным сочинениям и презентациям, выкладываемым школьными учителями и учениками.

Но разве то, что в школе проходят, сравнится с тем, что начинаешь чувствовать только спустя годы. Впрочем поэма каждый раз разворачивается по-новому и под разными углами зрения. Меня в этот раз поразили ритмы, их многообразие, изобилие народных песен, цветовая контрастность (белый, черный, красный), вихри, буря и ветер, присутствующие не только в слове, но и в самой композиции поэмы.

Блок сумел соединить символизм с авангардом, Анненского с Хлебниковым, не перепрыгнуть через свой век, а стать мостом между девятнадцатым веком и двадцать первым. Не зря говорят, что современные поэты Блока не жалуют, а блокоблудие, начавшееся тогда, не закончилось и поныне.

Современные поэты так и не научились слушать музыку революции, к чему призывал Александр Блок, когда все только начиналось. А именно это – умение по едва различимым толчкам услышать будущее – и есть самая суть гениальности. Кто-то сказал: талант и ум - из разных групп, тем более - гениальность, которая - ни с тем, ни с другим, она сама по себе.

Тина Гай